Родственник или сосед пересказывал истории из своего детства, как тогда жили в участке, были ли песни и танцы наказуемыми преступлениями. Снаружи было темно, холодно, ночи здесь наступают еще до ужина, вот люди и коротают так время, это всем детям нравится, старшие разговаривают друг с другом, рассказывают все больше из истории семьи, также и выдумки, все это знают, но такие выдумки извлекаются из этих источников.

Мы были в этом доме всего на один вечер. Прошло несколько лет после убийства двух старших сыновей семьи Государственным агентством. У них был один другой сын, младший, и тоже две дочери, замужние, чьи дети были здесь, в доме. Младший сын был совместно с нами, коллегой на этом задании, на сопровождении гостя нашей страны. Он сейчас вышел, чтобы помочь с другими приготовлениями. Его отец и мать сидели у окна, мать смотрела на дверь, думая может сын скоро вернется, отец был отделен, глядя в окно, отдален.

Наш гость был не из заграничных, просто он теперь жил там и вернулся домой на промежуток времени, деятельный период, много собраний, много людей, правовед. У нас было две машины. Нас шестеро коллег, трое сейчас вне дома, в карауле. Я и двое других внутри, сын, как сказано, и пожилой коллега, который знал правоведа еще с ранних времен. Один месяц назад армейский персонал стрелял в мужчин и юношей с футбольного матча, некоторых убили, газеты сказали, было восстание, как тоже радио, телевидение, все массовые средства, прислужники Государства. Поэтому правовед и вернулся домой, почему он здесь. До его визита семья думала, что он умер. Они были не из тех, кто следит за событиями заморских новостей, чтобы натолкнуться на его имя в печатных материалах кампаний, политических материалах.

Но я должен сказать, когда стало известно, что он возвращается с визитом, не многие среди нас знали его личность. Нас о ней не информировали. Меня нет. Может надо было взять на веру, может тут не было необходимости, не было, и я так не думаю, были приняты решения. Имя его было знакомо, но я про него не знал. Это мне младший сын все рассказал, всю его историю. Правовед приходил в их дом, когда он был еще мальчиком, и оставался на ночь, туда сходились люди, устраивались совещания. Это было трудное время, последовавшее за смертью его братьев, семья тогда переносила всякие тревоги, карательные меры. Наше «защитное формирование» помогало семье в их борьбе за справедливость, против Совета государственной безопасности, предлагая рекомендации и всю персональную поддержку в вопросах адвокатуры. Мой старший коллега мог рассказать о тех днях, когда проводилась такая работа. Тогда наше «защитное формирование» потратило на это много энергии, на работу по ценности индивидуального человека, так это аргументировалось, но если бы эту энергию можно было потратить где-то еще, успех мог получиться больший. Теперь коллеги такую работу проводить не пытаются. Хотя эти моменты продолжают обсуждаться среди коллег, некоторые аргументируют за возврат к этому.

Родственник или сосед уже покончил со своими историями, и наш старший коллега рассказал о правоведе, объясняя, как тот выдвинулся в поддержке нашего «защитного формирования», как в те ранние времена не было известно о таких профессиональных людях, которые так выдвигались. Никто тогда не предлагал специальной помощи жертвам и горюющим семьям, разве лишь сочувствие и то не публично. Только коллеги пытались довести такие дела до суда, всякие постыдные для людей вещи, скандальное поведение, ужасы и все зверства, а перечислить нельзя, обсудить нельзя, если люди о них не знают. Только коллеги бились над такой работой, работой за сопротивление народа против всех главных начальств, армейских, безопасностей, этих агентств, прислужников Государства. Профессиональных специализированных людей не ставили ни во что, правоведов, докторов, всех профессоров. Немногие предлагали поддержку. А вот один, наш правовед, этот человек был необычен, так его имя и стало известным. Он получал от Государственных агентств все беспокойства и провокации, но продолжал помогать коллегам изучать и осваивать такие вопросы адвокатуры. Тогда против него выдвинули обвинения в терроризме, Государственные обвинители добивались отдать его под суд, чтобы его могли приговорить ко многим годам лишения свободы, ко многим годам. А нынче он проживает в заграничных странах, так делает последние годы. Весь народ радуется визиту правоведа. Да, он жив и не склонялся, не расшаркивался, он был не прислужником подхалимом, но одним из нашего народа, борцом за наш народ все народы. Он по-прежнему трудолюбив на этих заграничных аренах, знаком со многими начальствами, верхними начальствами, знаком с воззрениями нашего «защитного формирования» и высказывается о них, если может где может. Такова правда о ситуации и никого не уважают больше.

Я видел, как мой старший коллега старается ввести семью в эти исторические оценки, указывая на определенные факторы, касающиеся дела их двух сыновей, а также борьбы за каждого человека, как она все еще продолжается. Когда отец не присоединился, мой старший коллега посмотрел на мать, но она тоже, не ответила, не приняла в этом участия, глядя только на детей, на внуков, да, но детей тоже можно научить. Если бы люди это понимали. Дети научатся. Позвольте им. Многие коллеги молоды, молодые, и они научились. Взрослые говорили с ними, ничего не скрывали. Вот и младший сын этой семьи, как он стал нашим коллегой. Изучил ли он мир. И как тут смерть двух его братьев. Следует ли так уж скрывать все от детей. И у меня тоже был ребенок, чья мать где-то нигде, исчезла. Что мы можем сказать. Что мне сказать ей, моей дочери, ничего.

Должны ли мы лгать нашим детям, я так не думаю. Я теперь говорил об этом семье и соседям.

Я говорил дальше о том, как эти старые методы работы привели к неудачам нашего «защитного формирования», принося мало удовлетворения, только внимание от заграничных источников, полезных источников, да, но какая перемена произошла в нашей собственной стране, никакой, перемен не было, никаких, начальства ничего не делали, только смеялись над нами, употребляя все больше безопасностей в наших городах и селах, и сейчас больше, весь армейский персонал. Здесь все это знали. Должны ли мы были отступиться и позволить это. Правовед слушал внимательно, он не курил, я это видел, он всегда курил, а сейчас нет.

Сын семьи возвратился, стоял в дверях, выслушивая, слушая все, что говорилось.

Я теперь рассказывал как при этом визите отечественные коллеги провели с правоведом шесть дней, было подготовлено много собраний, разговоры со многими людьми, неофициальные официальные. Этим утром было одно собрание в городке, присутствовали многие жители. Армейские знали об этом, заняли позиции вокруг здания, провокационно, угрожающе, кричали мужчинам и женщинам, чтобы выходили оттуда, хотели задержать кого-нибудь за драку, такой у них предлог. Те, в этом городке знали, стали бы стрелять и убили. Всего один месяц назад, они перестреляли мужчин и юношей с футбольного матча. Это было очень сложное собрание, мы все еще ожидали информации. Дожидаться еды мы не стали, потом ушли, проехали сюда сотню миль, однако легко, безопасно. Армейские знали о наших передвижениях во время поездки, но не беспокоили, только следили. Это разумно с их стороны, они не могли тронуть этого гостя, заграничные журналисты и индивидуальные люди тоже следят за ситуацией. Сегодня было одно неофициальное собрание, руководители общины и местные коллеги приходят в один дом, мы после тоже уйдем туда. Завтра очень рано нам придется проехать еще больше миль, на одно большое собрание в городе, большом, очень много людей, множество. Там будут армейские, безопасности, конечно. Мы знали об этом, получили предупреждения, как и в эту ночь тоже.

Я немного объяснил, какая сильная напряженность была среди коллег в этой дискуссионной поездке. Чего только с нами не случалось, персональные контакты не появлялись, неудачи, провалы, какой там график, все не по графику и все другие важные факторы неважные факторы, все мелкие детали, не могу перечислить. Люди не думают о времени. Мы можем проехать сто миль, а людям кажется, что мы с соседней улицы пришли, тут за углом. Заходите к нам через десять минут.

Но мы же в сотне миль от вас.

Ладно, если вам нужно пятнадцать, мы подождем.

Да!

Я увидел, что правовед приглядывается ко мне, улыбаясь. Теперь продолжил говорить наш старший коллега. Я был доволен.

Многие мероприятия, их организация, это было мое особое задание, однако если мероприятия не организовывались легко, легко для всех, правовед всех прощал. Он и старший коллега ехали в одной машине, и еще с ними был другой коллега, автомобильный гений, даже больше, если бы не его огромные способности, если бы его с нами не было, да, все было бы потеряно, это могу сказать.

Про всякие такие дела, большую напряженность, правовед говорил нам, Что тут поделаешь, не все можно контролировать, не волнуйтесь. Он часто вздыхал, но говорил не много, разве временами его глаза смотрели за нами, наблюдая, как мы реагировали, и также как армейские реагируют на нас, здесь ли коллеги, смотрят ли они на нас, боимся ли мы, или армейские боятся коллег. А в другие разы не смотрел, глаза открыты, но внутрь его собственной головы. Он часто зевал, извинялся ли, не всегда. Я думаю, он не замечал. Могу сказать, что я наблюдал за правоведом. Я гадал, слушает ли он людей.

И если случатся затруднения, больше, обернутся опасностью. Как он тогда себя поведет? У меня не было сомнений, у нас не было сомнений, его действия были бы соответственными, соответствующими. Да, это я знал. Все коллеги уважали его, я тоже. У него были с собой диски для компьютера, и он все время искал доступ к компьютеру, но за эту неделю пока доступа не получил. Он привез с собой один, но с тем что-то случилось, и теперь его не было, однако диски он сохранил для работы, готов был к таким осложнениям, и копии раздал другим коллегам. Да только на этой территории компьютеры были недоступны. Когда он спросил младшего сына, нет ли в его семье компьютера, младший сын сказал, что нет, он думает, что и в городе нет ни одного, хотя и не знает, и вышел, чтобы помочь с другими приготовлениями. Позже ему достали пишущую машинку, но правовед только один раз на нее и взглянул. Он был человек с большим животом, тяжелый, носил такую одежду, как белая рубашка и галстук с узором. Семья дала ему лучшее кресло, поближе к огню. Я видел, что ему неудобно, слишком тепло, да еще еда, тарелка с печеньями у него на коленях, печенья он не съел, ни одного. Дети поменьше не спускали с него глаз, надеясь на печенья. Члены семьи и присутствующие соседи тоже с него глаз не спускали. Наш старший коллега все еще говорил. Может скоро и замолчит. Он мог говорить целые периоды времени, длинные периоды. В доме теперь были многие. Это могло встревожить. Кто знал всех, которые набились сюда, мы поэтому полагались на младшего сына семьи, знакомого с этими личностями.

Через час будет пора идти на следующее собрание.

Теперь старший коллега не говорил. Смотрел на меня. Но я опять говорить не стал. Так что наступило молчание, это было неудобно. Некоторые смотрели на правоведа, думая услышать его рассказы, надеясь на это. Со времени, как он вернулся домой, газеты печатали истории, так чтобы дискредитировать его. Но людям эти истории нравились, и они гадали о нем, неужели все это правда, слухи про знаменитых людей, прекрасных актрис, неужели правовед с ними встречался, со звездами из фильмов, сексуальных фильмов, и тоже с людьми из рока. Но правовед не рассказывал. Я говорю, коллеги тоже были разочарованы, хотели послушать, как он рассказывает, а он не рассказывал, у них имелись к нему дальнейшие вопросы, о борьбе, как о нас думают заграничные люди, достойны ли мы. Он за одну неделю сказал совсем мало, с добрым утром, привет, как поживаете, спокойной ночи, и часто уставал, часто зевал, скучно ли ему было с нами, конечно.

Молчание было все дольше. Многие смотрели на правоведа, но он только залез в свою сумку, достал оттуда новую пачку сигарет и так помахал рукой, можно ли курить, отдал пачку младшему сыну, повел пальцем, чтобы младший сын предложил сигареты членам семьи, его отцу тоже, тот взял одну. Коллеги могли сопровождать начальств и заграничных гостей, у которых были материалы, однако они и не думали распределять их, а вот правовед делал так все те дни с нами, все сигареты, было ли у него бренди, да. Младший сын протягивал пачку другим, не многие взяли по одной. Однако женщина, старая женщина, она взяла одну, глядя на правоведа, я заметил, она все так пристально на него смотрела, так пристально. Она была пожилая, лицо худое, как это, изношенное, морщинистая морщинистая кожа, вся в складках, глубоко внутрь, плечи округленные, а спина у нее, она казалась искривленной. Младший сын взял у правоведа спички и зажигал для курильщиков. Старой женщине он спичку не предложил, а вместо посмотрел на мать, которая сидела с ней рядом. Потом дал сигареты мне и старшему коллеге, и себе одну взял. Я видел, его отец следит за ним и за мной тоже. Сигаретный дым теперь плавал клубами. Дочь семьи подошла к окну, открыла.

Можно я расскажу про старую женщину, что она держала сигарету неловко, и все в ней было такое неловкое, не знала, как, сидит, выпрямившись, потом скрещивает ноги, потом поднимает их в кресло, садится на них, держится, за лодыжки, голова наклонена, раскачивается, назад, вперед, верхняя часть тела. Я увидел, ее глаза закрылись, и слюна изо рта, так люди бывают в трансе, я видел в трагедиях, когда потрясение, люди потом остаются такими, в трансе. Ее глаза открылись. Ребенок был рядом, маленькая девочка, женщина глядела на нее.

Я уже говорил, что люди молчали. Они так и оставались, не считая интерлюдии с сигаретами. Теперь докурили и опять замешательство и опять заговорил мой старший коллега, взглянув на меня. Он сказал, Мне пришел в голову человек, которого мы сопровождали несколько недель назад, больше, два месяца три месяца. Он теперь благополучно уехал из нашей страны. Некоторым здесь известно его имя.

И мой коллега назвал его имя. Правовед заинтересовался, он очень хорошо знал эту личность. И другие члены семьи и соседи тоже слышали о нем и заинтересовались. Он был широко известен и любим также коллегами, для которых он стал большим развлечением, имитатором людей, это была его самая сильная сторона. Никто об этом не знал, пока не стал его сопровождать, и тогда они его узнали, как мы узнали правоведа, и так мой старший коллега продолжал несколько коротких секунд, как вдруг заговорила старая женщина, да, внезапно, перебивая, глядя только на мать семьи. Старший коллега перестал говорить. Женщина сказала, Кто теперь защищает нас, нас защитить некому. Она указала на правоведа. Он хороший человек, что это, хороший человек, он такой? Он защитил бы сыновей этой семьи, но не моей. Он это сделал, для наказания, те, кто убил двух мальчиков, они наказаны. Ваших чудесных мальчиков! сказала она матери семьи. Они наказаны, которые сделали это, грешники.

Наказания не было, сказал мой старший коллега.

Да, сказала женщина.

Нет.

Все знали их имена, так и были наказаны эти грешники, их семьи, наказание. А кто теперь защищает нас, нас защитить некому.

Правовед курил сигарету.

Всем было неудобно. Младший сын взглянул на отца.

Некому защитить мою семью, сказала женщина.

Наш коллега сказал, Это неуважение, то, что вы говорите.

Я могу говорить.

Вы можете говорить, да, конечно, но почему вы не уважаете людей, я не. понимаю, почему.

Моя семьи пропала, они мертвы, я знаю. И ничего нельзя сделать, я одна. Это не о моей семье, я не о ней, все семья, скажите мне это, вы можете мне это сказать.

Мой старший коллега не понял.

Что, что я должен сказать, это не только ваша семья, это все семьи.

Старая женщина смотрела на правоведа. Скажите мне это, пожалуйста. Вы знаменитый человек, хороший человек, правовед всего народа, семьи, как наши, горюют, вы поддерживаете нас в нашем горе и защищаете справедливое поведение, а как нам узнать, можно ли это. Что вы для нас делаете, ну что? Рассказываете нам истории?

Он всего лишь один человек, сказал я.

Женщина меня не услышала. Что вы для нас делаете?

Я сказал ей, он расскажет о нас, наши истории, расскажет их всем народам.

Нет, сказала она, истории для нашего народа и истории для заграничных народов отличаются. Это будут истории различного рода. Есть такие истории, да, могут быть истории, которые человеку хочется пересказывать, но некоторые не хочется. Некоторые не хотят пересказывать истории, эти истории, любые.

Я не понимаю, о чем вы говорите.

Старая женщина повернулась к правоведу. Но подумайте о себе, сказала она, единственном, кто знаменит и знает многих людей, важных людей знаменитых людей, знаменитых знаменитых очень важных персон.

Что значит знаменитых? сказал я.

Знаменитых, ответила женщина.

Да, сказал я, это я могу объяснить, это когда безопасности думают казнить кого-нибудь, однако думают – нет, а потом опять, хорошо бы, и никак не могут решиться.

Да, сказал правовед, однако наш коллега прав, знаменитым быть хорошо, не отрицаю, это часто сбивает людей, вот и в аэропорту мой приезд вызвал большое оцепенение, начальства были шокированы, и что они сделали? Ничего, только поставили в мой паспорт штемпель о въезде. Я не сказал им, приветствую, я хотел бы, да не смог, я не такой отважный, просто прошел через здание вокзала, к коллегам, которые ожидали меня, надеясь, что все обойдется.

Старая женщина внимательно слушала, другие тоже, мать семьи, отец семьи. Некоторые дрожали. Теперь в комнате был холодный воздух из открытого окна. Правовед продолжал говорить. Чего мы просим от наших коллег? Мы все участвуем в борьбе. Страдаем, да, каждый, что же неправильного? Я скажу. Если я могу говорить, что я должен сказать, я скажу это, скажу здесь и скажу за морями. Потому что сейчас, в это время, всем ясно, что в этой комнате собрались отважные мужчины и отважные женщины, которые бьются только за честность, только за нее, кто так сражался за это и так продолжит, так и будет.

Я видел лицо младшего сына, волнение в его глазах. Я видел, мать следит за ним, отец нет, только смотрит в окно, отдаленный.

Мы ждали, может правовед продолжит или старая женщина что-нибудь скажет. Тоже другие люди. У каждого была в запасе история, истории. Проходили мгновения. Правовед вынул из пачки новую сигарету, прикурив ее от прежней, еще горевшей. Люди следили за ним. Потом младший снова взял спички, подходит к старой женщине, чиркает спичкой и говорит ей, Тетушка, это вам, закурите.

Старая женщина сунула сигарету в рот, он поднес ей спичку. Спасибо, сказала она, и назвала его по имени, коснулась руки.

Снова молчание.

Правовед обратился к нашему старшему коллеге, Что там насчет человека, которого сопровождали ваши люди и который теперь благополучно уехал из нашей страны, некоторым здесь известно его имя.

Да, сказал наш старший коллега, взмахивая руками, обращаясь ко всем в комнате. Он говорит о том имитаторе людей. Одна из самых сильных сторон, которыми он обладал. Мы не знали этого, пока не стали его эскортом. Позвольте, я расскажу, как он говорил голосом всех людей, женщин, да, заграничных людей, кого угодно, любого. Ночами мы могли лежать в темноте, слушая, как он говорит смешными для нас голосами, голосами верхних начальств, главных начальств, всех выдающихся людей, которых мы могли знать, да, и из мультфильмов на телевидении, как их, Баге Банни, кто еще, Дональд Дак, их голосами тоже.

Наш старший коллега рассмеялся, показывая на детей, которые слушали.

Да, этими знакомыми вам голосами, он рассказывал истории, этими голосами и тоже кряк-кряк-кряк, я Дональд Дак, кряк-кряк-кряк. А потом говорил, как двое, мужчина с женщиной, муж с женой, как они беседуют вместе, и тоже кряк-кряк-кряк, нам это казалось смешнее любой интерлюдии. Если что-то такое и бывало в прошлом, мы никогда об этом не слышали, ни о чем подобном. И будем помнить также об этой личности, что он был личностью очень известной, выдающейся личностью, очень важным человеком, очень высокого положения и ранга, из наиболее высоких международных начальств, верхних начальств, из Вашингтона и Лондона, Парижа, Берлина и Москвы, Пекина и также Стокгольма, и приехал сюда и с нами, живет, делится, потягивает спиртное, он и его привез, бренди из Франции, так он говорил, лучший из всех напитков, бренди из Франции, его можно принимать на завтрак с кашей.

Да, правовед улыбнулся, затягивая дым в легкие, утирая слезы по краям глаз. Да, этот человек, он его хорошо показал.

Мой старший коллега продолжал об этой выдающейся международной личности, происходящей из нашего народа, предлагающей лекции всем другим народам и одновременно другими его голосами произносящей много ролей, людей из нашего народа, задающих вопросы международным началь-ствам, исторические вопросы, нравственные вопросы, интеллектуальные вопросы, вытекающие из всех предложений, примирительных процедур, и из более глупой природы таких примирений, убитый и убийца, все такое.

И когда мой старший коллега остановился, не хватило дыхания, я тоже смог рассказать о нем, имитаторе голосов, и я сказал, Да, как эти, жертва и преступник, изнасилованный и насильник, как они между собой, да, да, ты меня убил, я прощаю тебя, кряк-кряк-кряк, не думай о себе плохо, что только убийца, и для сирот изнасилованных женщин, изуродованных мужчин, да, я прощаю тебе, кряк-кряк-кряк, что ты нас насиловал и убивал, это ничего, и отрезал мне груди и гениталии, приди ко мне, я поцелую тебя в щеку, кряк-кряк-кряк, где тут вас дом веры, позволь мне войти, чтобы я мог узнать высшего из высших, это начальство, оно превыше всех прочих, чтобы я мог узнать любовь его, как любит он матерей и отцов наших, ты бог, приди.

Да, сказал мой старший коллега, но помните также, как это говорилось, мы же падали на пол от смеха, все мы.

Да.

И там еще дальше, может ты расскажешь об этом, как рассказывал другим, насчет этого человека.

Что?

Ты же нам рассказывал.

Я не помню, о чем.

Да, сказал правоведу мой старший коллега, это важный момент, мы разговаривали после одного дискуссионного собрания.

Да, сказал младший сын.

Мой старший коллега опять посмотрел на меня. И все другие тоже смотрели. Могу ли им ответить или сказать что-нибудь. Я только глядел в пол, только это и мог.

Младший сын спросил у меня, можно я скажу? Я помню, как ты нам рассказывал.

И он рассказал. Отец отвернулся от окна, вглядываясь в него. Я слушал, но не слышал, это была моя история о времени, когда великий человек, имитатор, был с нами. Как-то ночью мы проехали большое расстояние, нашли расположение и отдыхали. Это было в одном лагере. Армейские стояли совсем рядом, мы не могли воспользоваться гостеприимством местных людей, чтобы не навлечь на них новые обвинения. Еды у нас было не много, совсем мало, стояла ночь, мы утихомирились и старались заснуть, но ничего не получалось, и тогда великий человек заговорил, рассказывая нам всякие истории, и коллеги слушали, им нравилось, но я эти истории слышать не мог, не мог сосредоточиться ни на чем, что могло происходить и почему так было, только на том, что мой товарищ вернулась в тот день пораньше, и была рядом со мной, можно я о ней расскажу, я лежал рядом с ней и как мы не трогали друг друга, что так не могло быть между нами в такой ситуации, люди же не дураки, тогда уже было известно, что мы вместе, мы двое, если коллеги видели одного, так сразу и второго, и когда великий человек рассказывал все эти истории всеми этими голосами, чтобы поддержать коллег в такое трудное время, я ничего не слышал, ничего, только дышал вместе с ней, с моим товарищем, и шептал ей, и она мне шептала в ответ, что когда великий человек доводил всех коллег до хохота, это было лишь шумом в ее голове, наполняющим уши и мозг, столкновением многих голосов, многих многих голосов, голосов наших людей, создающих неблагозвучие, лишенных всякого юмора, и тогда она чувствовала, что скоро умрет.

Что же еще. Еще. Такое тогда было время, трудное время. Что там рассказывал младший сын, я не расслышал. Все остальные внимательно слушали его. После отец и мать смотрели на меня. У их сына хорошо получилось. Я покивал им, но не их сыну. Я бы с ним поговорил, и тут наш старший коллега помахал мне рукой, сказав, Наш народ любит слушать истории.

Как и всякий другой, сказал правовед, сунув в рот сигарету и взглянув на часы.