Джеймс Келман
Воскресные газеты
Множество рассказов и два романа, которые Джеймс Келман написал за последние 16 лет, завоевали ему признание и репутацию талантливого и сильного писателя. Рецензенты пишут о нем: «Его произведения всегда захватывают» (газета «Гардиан»), «Значительно… умно, психологически глубоко и порою трогательно» (литературное приложение к газете «Таймс»).
Келман хорошо ощущает, что такое жизнь тех людей, которые находятся на нижних ступенях социальной лестницы, людей, живущих в бедных кварталах больших городов — в первую очередь, в его родном городе Глазго. Однако суровый реализм смягчается у него юмором — как это обычно бывает в жизни, — и он часто переходит от сухих фактов к лирическим описаниям, от трагедии к фарсу. Очень важно то, что он отказывается от какой бы то ни было словесной изысканности: он абсолютно уверен, что культура создается из тех слов, которыми пользуется народ.
Келман родился в 1946 году; в 15 лет он ушел из школы и готовился стать наборщиком. В 17 лет он отказался от этой профессии; затем он часто менял работу, а иногда оказывался безработным. Сейчас он живет в Глазго с женой и двумя дочерьми.
Действие рассказа «Воскресные газеты» происходит в Глазго в 1970 году (фунты, шиллинги и пенсы были заменены во всей Великобритании десятичной денежной системой в 1971 году). Этот рассказ взят из сборника «Гончая на завтрак», опубликованного в прошлом году издательством «Секкер энд Уорбург».
Томми уже минут 10 как проснулся, когда наконец, нарушив тишину воскресного утра, у него под ухом зазвонил будильник. Томми отключил звонок и сразу же вскочил с постели. Несколько секунд — и он был уже одет. Он открыл дверь спальни и прошлепал по коридору на кухню. Рядом с бутылкой молока и сахарницей уже стояла тарелка с кукурузными хлопьями; он полил их молоком и посыпал сахаром.
Когда он кончил есть, скрипучая дверь приотворилась и в кухню заглянула мать, жмурясь от солнечного света.
«Уже встал?» — спросила она.
«Ага, мама. Вот только что съел хлопья».
Лица ее он не видел.
«Уже помылся?»
«Ага. Отличный день сегодня».
«Надо следить за собой. Где-то здесь апельсин».
«Ага, мама».
«Не «ага», а «да»».
Он кивнул и встал из-за стола, резко отодвинув стул, который громко проскрежетал по полу.
«Шшш! — прошептала мать. — Не разбуди папу».
«Прости, — шепотом сказал Томми. — До свиданья».
«Часов в восемь?»
«Не знаю», — ответил он, нагибаясь, чтобы взять брезентовый мешок для газет.
«Джон всегда часов в восемь забегает поесть», — сказала мать.
«Ага!» — сказал Томми и закинул мешок за плечо, как делал его брат.
«Не говори «ага»», — сказала мать, слегка нахмурившись; глаза у нее уже были широко открыты, она привыкла к яркому утреннему свету.
«Прости, мама».
«Ладно. Тебе уже пора. Пока!»
«Пока!» — отозвался он, и она исчезла в темной зашторенной спальне, но ее голова тут же снова появилась в дверном проеме:
«Шшш!»
«Что там происходит?» — спросил хриплый голос из глубины спальни.
«Прости, мама!»
Пока дверь затворялась, Томми услышал отцовский кашель.
Томми вымыл лицо и потом осторожно открыл входную дверь. Он вышел на площадку и опрокинул было пустую молочную бутылку, но ухитрился вовремя подхватить ее, прежде чем шум окончательно не затих. Где-то залаяла собака. Не осмеливаясь насвистывать, Томми бегом спустился по лестнице; на последнем пролете он перепрыгнул через несколько ступенек, а затем остановился и задержал дыхание, пытаясь понять, не разбудил ли он соседей, когда со стуком спрыгнул на бетонную площадку.
Выскочив наружу, он сбежал по ступенькам крыльца, уже не беспокоясь, производит он шум или нет. Перейдя дорогу, он облокотился на штакетник, ощетинившийся острыми кольями, и поглядел вдаль на долину. Утро было очень ясное. Он хорошо видел и холмы Старого Киркпэтрика и перевал Верблюжий Горб, соединявший их с Лозовыми холмами. Вставив два пальца в рот, Томми во всю мочь свистнул и рассмеялся, когда над ручьем и над Саутдином раскатилось эхо. Он повернулся и несколько раз раскрутил над головой брезентовый мешок. Затем он рысцой побежал по дороге, ударяя мешком по каждому фонарному столбу. Он уже не помнил, что сегодня за день и который час. Было такое ясное утро, и ему было так хорошо.
На холме Белсайд он замедлил шаг и огляделся вокруг. Что это вон там за холмы? Наверно, Ренфрузские. Или это все еще холмы Старого Киркпэтрика? Чем топать по гудрону, он сбежал с холма по зеленому склону. С тех пор, как он 10 минут назад вышел из дому, он еще не встретил ни души. Когда он неожиданно выскочил на Драмчэпел-Роуд сразу перед крутым поворотом, он чуть было не попал под грузовик.
Грузовик резко, со скрежетом, затормозил, и водитель высунулся из кабины.
«Сукин сын, ты что, спятил? — прорычал водитель. — Не видишь, куда прешь?»
Но Томми даже не замедлил бега. Он пронесся вниз по Гарскадден-Роуд и через служебный вход вбежал на территорию Драмчэпелской железнодорожной станции. Поодаль, посреди открытой площадки, был газетный склад, перед ним стояли две машины, а к стенам склада были прислонены несколько велосипедов. Томми толкнул дверь. От густого сизого воздуха защипало в глазах. В комнате было полно людей, и все, казалось, орали, переругивались и перешучивались друг с другом. Томми пристроился в конец очереди, состоявшей из мальчиков, торопившихся получить свою порцию газет. Впрочем, мальчик, стоявший перед ним, оказался взрослым мужчиной с бородой. Томми уставился на него. За широким прилавком трое мужчин с помощью двух подростков раздавали воскресные газеты. Двое мужчин — толстый и тощий — зычно хохотали над анекдотом, который рассказывал третий — стриженый ежиком. Мальчики тоже улыбались: должно быть, анекдот был действительно смешной.
Каждому мальчику вручали тугие связки газет, и один получил так много, что ему потребовалось целых два мешка. Когда подошла очередь Томми, он сунулся вперед и крикнул:
«Участок номер шесть!»
«Номер шесть? — переспросил, глядя на него, стриженый ежиком.
«Ага».
«А где Макензи?»
«Он уехал в летний лагерь. Я его младший брат».
«В чем дело?» — спросил тощий.
«Говорит, что он младший брат Макензи», — отозвался стриженый ежиком, обернувшись через плечо.
«Таки младший!» — нахмурился толстый.
«Сколько тебе лет, парень?» — спросил стриженый ежиком.
«Двенадцать с половиной. Я уже был на этом участке с братом. Три раза».
«Ладно, подойдет», — сказал стриженый ежиком, увидев, что толстый с удивлением смотрит на Томми.
«А к следующему воскресенью Макензи вернется?» — спросил тощий.
«Ага! — ответил Томми. — Он только на неделю. Поехал со скаутским отрядом на Арран».
Тощий кивнул двум другим.
«Бог с ним, пускай», — согласился толстый.
«Ладно, Макензи-младший, давай свой мешок!»
Стриженый ежиком взял мешок и начал укладывать в него пачки газет «Пост», «Экспресс» и «Мэйл». Работая, он покрикивал на двух подростков, собиравших другие газеты с полок, тянувшихся по всей стене у него за спиной. Когда мешок был наполнен и все газеты уложены, мужчина два раза шлепнул мешком по прилавку и обратился к Томми.
«Слушай, сынок, — сказал он. — Они разложены по порядку». Он стал считать на пальцах. ««Пост», «Рейнолдз» и «Эмпайр». Ясно?»
Томми замялся, и стриженый ежиком повторил то же самое еще раз. Томми кивнул, и он продолжил:
«Теперь «Телеграф», «Обзервер» и «Таймс». Понял?»
«Ага».
«Хорошо, парень, а теперь пошел. И помни: мы закрываемся в два».
«В два?»
«В два. Не забудь».
«Но Джон всегда возвращался домой около 11».
«А, этот мне Джон! — улыбнулся стриженый ежиком. — Ладно, тащи!» Он толкнул мешок по прилавку, и Томми потянулся за ним. Один из подростков взялся держать лямку мешка, и Томми поддел под нее голову и правую руку. Подросток помог ему дотащить мешок до конца прилавка и потом озабоченно поглядел на Томми сверху вниз.
«Все в порядке?»
Томми кивнул и с натугой стянул мешок с прилавка. Мешок, наполненный газетами, камнем упал на пол, увлекши за собой Томми. Все расхохотались, глядя на лежавшего Томми, который никак не мог выпутаться из лямки. В конце концов тощий сказал:
«Эй, помогите ему».
К Томми подскочили трое мальчиков; они высвободили его и подняли мешок обратно на прилавок. Томми поглядел на мужчин. После минутной паузы тощий сказал стриженому ежиком:
«Ну, Джимми, что ты теперь думаешь?»
«А, парень справится».
«Дай ему участок полегче, — предложил толстый. — Этот шестой больно уж тяжелый. Мы отдадим его кому-нибудь другому».
«Нет, мистер, — возразил Томми. — Я справлюсь. Я и раньше помогал брату».
Стриженый ежиком кивнул и улыбнулся.
«Молодец, Макензи-младший. Ты вот что: накинь лямку только на одно плечо. Лучше левое. А голову под нее не подсовывай, а то опять будет то же самое. Тут главное — равновесие. Только одно плечо. Понял?»
Томми кивнул, надел лямку, и стриженый ежиком пододвинул мешок к краю прилавка.
«Готов?»
«Ага».
«Ну, вот и порядок; забирай».
Томми сделал глубокий вдох и зашагал от прилавка, под тяжестью мешка согнувшись почти горизонтально. Он дошел до двери, ничего не видя перед собой, кроме собственных ног.
«Откройте ему дверь!» — закричал тощий.
До того, как дверь захлопнулась, он услышал, как толстый сказал:
«Ну и ну!»
Томми добрел до конца Гарскадден-Роуд и повернул на Драмчэпел-Роуд около белой церкви. Из-за давившей на него тяжести у него ныло в груди, а лямка больно врезалась в плечо, но теперь он уже не так часто спотыкался, как раньше. Было около половины шестого утра. Когда он поднял голову и глянул перед собой, он увидел, что у автостанции Долсеттер стоит синий автобус. Когда ему оставалось до автобуса ярдов 50, он снова глянул перед собой и увидел, что водитель уже залезает в кабину. Томми попытался пуститься бегом, но колени у него словно приклеились одно к другому. Взревел мотор. Томми судорожно ковылял, дергаясь и припрыгивая. Автобус медленно покатился наверх к перекрестку, он был уже в каких-нибудь 15 ярдах, и теперь навстречу ему под гору Томми двигался быстрее. По улице проехал бензовоз, и, пропуская его, автобус на мгновение задержался. Томми ринулся вперед и схватился за поручень задней площадки. Автобус вывернул на большую проезжую улицу, а Томми болтался, стоя одной ногой на самом краю задней площадки и балансируя другой, но он не мог втянуть мешок. Лямка врезалась в плечо, и мешок тянул его назад, а автобус набирал скорость. Внизу никого не было. В груди у него все напряглось, и началась сильная боль в шее. Затем лямка стала соскальзывать, она соскользнула вниз и задержалась на изгибе локтя. Томми сжал зубы и вцепился в поручень. Но тут его схватила чья-то холодная рука.
«Держись!» — закричала старуха-кондукторша.
Он с силой вдохнул в себя воздух. Кондукторша втянула его на площадку, и он остановился там, весь дрожа, опустив у своих ног мешок, не в состоянии произнести ни слова.
«Ах ты глупыш! — крикнула кондукторша. — Проходи внутрь, пока не вывалился прочь!»
Она помогла ему втащить мешок с площадки, и он свалился на боковое сиденье, оставив мешок на полу.
«И о чем твоя мать думает!» — сказала кондукторша.
Он вынул из брючного кармана деньги и вежливо сказал:
«Два с половиной пенса, пожалуйста».
В конце Ахамор-Роуд Томми сошел с автобуса: сначала он сам слез с площадки, а потом, снова надев лямку на левое плечо, стащил мешок. Он услышал двойное треньканье звонка, когда кондукторша дала сигнал водителю. Взбираясь по крутому подъему по направлению к Килмуир-Драйв, он сначала делал передышку примерно каждые 20 ярдов, но к середине подъема он отдыхал уже через каждые восемь или 10 ярдов. Наконец он остановился и втащился в первый двор; там он выпрямился, и мешок со стуком рухнул на зацементированную площадку. Он подождал с минуту, но никто не вышел поглядеть, в чем дело. Газеты в мешке сдвинулись, он поднял мешок и уронил его раз-другой, надеясь, что они примут прежнее положение, но они остались, как были. Во всем теле у него было какое-то странное ощущение. Он начал обход двора — черепашьим шагом, как при замедленной съемке. Он пощупал свое плечо, левая рука у него висела, как плеть. Доковыляв до крыльца, он сел на каменную ступеньку — вторую снизу. Потом он встал и потянул из мешка «Санди Пост», но когда он вытащил ее до половины, она застряла и дальше не вылезала; он потянул еще, но бумага порвалась. В конце концов он все-таки умудрился вытащить газету и, сидя на ступеньке, прочел отчеты о футбольных матчах.
Затем он проделал то же самое с «Санди Мэйл». Еще посидев, он просмотрел «Рейнолдз Ньюз», а потом встал, потирая холодный зад.
Первый двор он обошел за пять минут; потом он потащил мешок по тротуару к следующему двору. В конце двора, на верхней площадке, когда он засовывал в почтовый ящик свернутые в трубки «Пост», «Мэйл» и «Уорлд», за дверью залаяла собака, и он ободрал пальцы о створку ящичной щели.
Он пососал их, спускаясь по ступенькам. В третьем дворе он уже и не пытался засовывать газеты вглубь, он оставлял их так, что они торчали из щелей наружу. Потом он протащил мешок до середины расстояния между четвертым и пятым двором и оттуда разнес газеты по обоим. Теперь он уже обходил каждый двор за две-три минуты.
Когда он опорожнил добрых три четверти мешка, он заметил, что в торговом квартале открылась молочная лавка. Некоторые клиенты, которым он доставил газеты, заплатили ему сразу, так что он мог позволить себе выпить пинту молока и съесть кусок фруктового пирога. В табачной лавочке он купил маленькую пачку сигарет — на пять штук — и коробок спичек. Перекусив и перекурив, Томми рысью понесся по Килмуир-Драйв и закончил свой первый обход. У него осталось 12 лишних экземпляров «Санди Мэйл», но не хватало восьми «Санди Пост», и, кроме того, остались разрозненные листы из номеров «Обзервер» и «Таймс».
На долгом пути домой ему пришлось юркнуть в какой-то дворик и спрятаться там, когда он увидел, что навстречу ему по улице идет в церковь миссис Джонстон, учительница воскресной школы. Не успев войти в дом, он ринулся в ванную. Там он почистил зубы, чтобы избавиться от табачного запаха, а затем сел за стол и съел яичницу с тостом. Отец все еще не встал. Примерно к этому времени Джон обычно уже полностью заканчивал доставку газет и рассчитывался на складе. Мать могла бы Томми об этом напомнить, но промолчала. Поев, Томми вскоре после 11 часов пустился в обратный путь на Килмуир-Драйв, чтобы собрать деньги. Нужно было еще получить за старое — то, что недоплатили Джону: Джон оставил ему об этом записку. Одна семья задолжала за целых девять недель. По ошибке Томми и туда доставил газеты, хотя Джон предупредил этого не делать, и на звонок там не откликнулись, хотя он долго стоял у двери и звонил снова и снова. Некоторых других клиентов тоже не было дома. Кое-кого он на обратном пути ухитрился застать, но все-таки осталось еще несколько квартир, где нужно было получить деньги. На станцию он поехал на автобусе. Кондуктор сказал ему, что уже четверть четвертого.
Томми медленно дошел до перекрестка у белой церкви. В джинсах у него, в трех из четырех карманов, были деньги. В одном из передних карманов была дырка. В другом переднем кармане он держал мелочь: пенни, полпенни и трехпенсовики — его чаевые. В двух задних карманах хранились шестипенсовики, шиллинги, двухшиллинговые монеты и полкроны. В сигаретную пачку, которую он держал в левой руке, он засунул десятишиллинговые бумажки. В пачке оставались три целых сигареты и одна, выкуренная наполовину.
В газетном складе на станции трое мужчин были теперь совсем одни. Они сидели на прилавке, курили и пили лимонад. Увидев Томми, толстый слез с прилавка и крикнул:
«Смотри-ка, справился!»
Томми поглядел на него, но ничего не ответил.
«Отлично, — сказал стриженый ежиком и взял с прилавка деревянный поднос. — Выкладывай деньги, и начнем считать».
Двое — стриженый ежиком и толстый — сложили деньги кучками и два раза их пересчитали, а тощий выписал квитанцию на сумму, которая причиталась с Томми: семь фунтов, пять шиллингов и четыре пенса.
«Сколько, говоришь?» — спросил толстый.
«Семь фунтов, пять и четыре».
«Здесь только четыре с половиной фунта».
«Что?»
«Четыре с половиной».
«Как так?»
Стриженый ежиком покачал головой.
«Это у тебя все деньги, парень?»
«Да. Еще есть мои чаевые».
«Чаевые?»
«Его чаевые!» — сказал толстый.
Тощий улыбнулся.
«Выкладывай», — сказал он.
Томми, поколебавшись, выгреб все деньги из правого переднего кармана и высыпал их на прилавок.
Стриженый ежиком быстро их пересчитал.
«Двадцать два и семь, — сказал он. — Плюс зарплата 25 шиллингов».
Тощий кивнул.
«Не хватает семи шиллингов и девяти пенсов, — сказал стриженый ежиком и поглядел на Томми. — Не хватает семи шиллингов и девяти пенсов, парень».
Томми нахмурился.
«Тебе еще кто-то остался должен?»
«Ага».
Стриженый ежиком кивнул.
«Ладно, на неделе ты их получишь, да?»
«Ага».
Томми посмотрел на толстого, который унес деревянный поднос с деньгами к письменному столу. Тощий что-то записывал в толстый гроссбух.
«Ладно, парень, — сказал стриженый ежиком. — Ну, а теперь нам пора закрывать».
Он снял с крючка на стене ключ, подошел к прилавку и, перескочив через него, с грохотом приземлился у самой двери. Он открыл дверь и выпустил Томми.
«Макензи будет на следующей неделе, да?»
«Ага».
«Хорошо».
Тощий спросил:
«Он хочет получить участок?»
«Хочешь получить участок и для себя?» — спросил у Томми стриженый ежиком.
«Ага!»
«Ладно, сынок, как только какой-нибудь участок освободится, я скажу твоему брату, хорошо?»
«Ага. Спасибо, мистер».
«Ну, с Богом!» — сказал стриженый ежиком и закрыл за ним дверь. Томми услышал, как в замке повернулся ключ.
Когда он вернулся домой, дверь ему открыла мать. Она воскликнула:
«Томми, уже почти четыре часа, где ты был? Что случилось?»
«Ничего, мама. Просто я запоздал, честное слово».
«Просто запоздал?»
«Ага. Честное слово».
«Тш! Беги, скинь эти старые брюки, а я пока сделаю тебе бутерброд с сыром. И пойди умойся, ты же весь грязный. Погляди на свое лицо! Где ты так извозюкался?»
Когда он потом вошел в гостиную, на буфете его уже ждал бутерброд с сыром и чашка молока. Отец сидел в своем кресле, читал «Мэйл» и пил чай, на краю пепельницы дымилась сигарета.
«Ну, как все прошло?» — спросил он, глядя на Томми поверх очков.
«Все в порядке, папа».
«Но сколько времени на это ушло!» — отозвалась мать.
«Было трудно?» — спросил отец.
«Кое в чем; но, правда, все в порядке. На этой неделе я должен еще кое с кого получить деньги».
Отец кивнул.
«Что, их не было дома?» — спросила мать:
«Да, и мне пришлось вернуться снова».
«Ужасно!»
«Мне сказали, что я, может, скоро получу свой участок. Они скажут Джону».
Отец кивнул и снова углубился в газету.
«Очень хорошо, сынок», — сказала мать.
Отец пробормотал:
«Смотри, скопи себе что-нибудь».
Откусывая бутерброд, Томми кивнул.