Залп орудийного огня эхом прокатился по излучинам гор в сторону юга. Целый час шестнадцать солдат в серых шинелях наблюдали зеркальные вспышки на острозубых вершинах. Они видели, как незадолго до этого конный патруль армии северян в голубых мундирах рысью въехал в ущелье.
Грохот выстрелов постепенно стих. На жуткие десять минут воцарилась тишина, безмолвие, приводящее в трепет не меньше, чем пронзительные вопли умирающих в Вальверде на Рио-Гранде или в Каньоне Апачей в Глориете.
Майлз Оверстрит, лейтенант армии Конфедеративных Штатов Америки, трясущимися руками достал бинокль и направил его на ущелье. Это был высокий, худой, угловатый мужчина в грязном сером мундире. Безысходность тяжелым грузом лежала на его плечах. Его сшитая вручную шинель была потерта и изношена за многие тысячи миль, проведенных в седле, за сотни боев и сотни ночей, проведенных на сырой земле. Тысячи миль, начиная от Сан-Антонио. Тысячи миль пота, жажды и крови.
А потом прошли индейцы — полсотни индейцев один за другим верхом проскакали на север. Копыта их неподкованных лошадей выбивали по камням звонкую дробь, далеко разносившуюся в прозрачном утреннем воздухе. Ликующие вопли вырывались из их глоток, словно крики чудовищ из детских кошмаров. За собой краснокожие вели дюжину неоседланных лошадей — не диких индейских мустангов, а откормленных скакунов армии Севера.
Дубленая кожа Оверстрита еще сильнее натянулась на выступающих скулах. Несмотря на пробиравший его после холодной ночи озноб, через пыль и жесткую щетину на щеках лейтенанта прочертили свои дорожки ручейки пота. Он опустил бинокль и посмотрел на остатки своего отряда. Пятнадцать человек, глядя в прицелы, лежали на земле, образуя стрелковую цепь.
— Подъем! — скомандовал лейтенант. — За ними!
Стоял апрель 1862 года. Территорию Нью-Мексико раздирала Гражданская война, в которой белые воевали против белых, а краснокожие против тех и других. Чуть меньше года назад энергичный полковник Джон Р. Бэйлор вывел Второй Техасский кавалерийский полк из захваченного форта Блисс, чтобы завоевать Нью-Мексико и присоединить его к недавно образовавшейся Конфедерации. За ним пришел генерал Генри Хопкинс Сибли со своим огромным войском. Эти люди были скверно одеты, голодны, плохо вооружены, но восемь месяцев боев и лишений ознаменовались чередой побед — форт Филлмор, Сан-Августин, Вальверде, Альбукерке. Наконец они подняли флаг Конфедерации над самим Санта-Фе и отчаянно двинулись дальше через всю Калифорнию до золотящихся на солнце полей, к открытому морю.
А потом в один жаркий день в ущелье Глориета произошла катастрофа. Мрачным людям в серых лохмотьях пришлось повернуть на юг в сторону Техаса, и сладкий вкус победы сменился у них на губах горьким пеплом. Люди вроде Майлза Оверстрита, верившие в победу, вынуждены были теперь бессильно смотреть, как под атаками дикарей, о которых никто и подумать не мог, гибнет мечта всей их жизни.
Лейтенант прислушался к щелчкам однозарядных карабинов, захваченных индейцами у северян, пока его люди готовились к бою, у которого мог быть только один конец. Один из солдат, отбросив оружие, в страхе вскочил на ноги.
— Васкес! — обратился Оверстрит к темнокожему солдату, который до войны пас скот на поросших кустарником полях под Сан-Антонио. — Верни Хатчету ружье. Его маленький мятеж закончился.
«Его люди!» Эта мысль вызвала горькую улыбку на обветренных губах лейтенанта. Самые жалкие солдаты были в полку Сибли, и именно на Оверстрита повесил их майор Сканлинг. Тысячи раз лейтенант проклинал тот день, когда увел победу прямо из-под острого носа майора, известного охотника за славой. Узнав об этом, Сканлинг растянул губы в улыбке. Но его глаза не могли скрыть закипающий гнев. После этого Сканлинг перевел Оверстрита на другое место, и вручил ему этих людей — бывших заключенных, сменивших тюрьму на поле боя.
— Нам нужен хороший офицер вроде тебя, чтобы держать их в руках, — сказал майор Сканлинг, и в его желтых глазах вспыхнул злорадный огонек. — Возьми их. Задержи северян настолько, чтобы основная масса наших войск смогла уйти. Удерживай каждое ущелье, пока хватит сил, затем отступай и удерживай другое. Мы выигрываем время за счет тебя… за счет тебя и твоих жалких отбросов, которые называют себя солдатами. Давай, Оверстрит. Иди и стань героем!
В тот момент он возненавидел майора, и ненависть его росла с каждым разом, когда ему приходилось использовать свое оружие, чтобы не дать половине отряда разбежаться. Теперь всему этому пришел конец.
За спиной Оверстрита юный Сэмми Мак-Гаффин встал на колени и склонил голову в молитве.
— Ты бы лучше лег и приготовился к встрече с индейцами, сынок, — грубовато сказал лейтенант.
Парнишка взглянул на него с удивлением.
— Вы не верите в силу молитвы, сэр?
— Я верю в то, что человек сам должен заботиться о себе.
Индейцы остановились на расстоянии трехсот ярдов от расположения конфедератов. Они выкрикивали оскорбления, вызывая противника на бой, размахивали захваченными у янки мушкетами и ружьями и потрясали свежими скальпами, болтающимися на оружейных стволах. Затем они неожиданно вскочили на своих малорослых коней и галопом умчались в сторону восходящего солнца, обратив к горам свои победные вопли.
Оверстрит стоял, открыв рот, с трудом веря в то, что произошло — просто не осмеливаясь верить.
— Они уходят! — звонким, почти срывающимся голосом воскликнул Сэмми Мак-Гаффин. — Они оставили нас в живых. Но почему?
В ответ прозвучал скрипучий голос Тоби Уиллера, большого плечистого мужчины средних лет, обладателя короткой черной бороды, топорщившейся, как иглы дикобраза.
— У индейцев всегда так, парень, — растягивая слова, сказал техасец. — Для них убийство — это что-то вроде спорта. С виду они горячатся, но обычно убивают ровно столько, сколько нужно, чтобы удовлетворить свою жажду убийства. Они совершают несколько успешных вылазок, а потом бахвалятся ими у себя в лагере. Индейцы выходят из боя до того, как потерпят поражение. Возможно, завтра у них снова засвербит, и они придут за нами. Но не сегодня.
Солдат, которого звали Хатчет, уже поднялся на ноги и теперь седлал лошадь.
— Что ж, меня они здесь не найдут, — сказал он.
— Остановись, Хатчет! — крикнул Оверстрит, едва сдерживая ярость. — Ты уйдешь только вместе с остальными.
Хатчет обернулся и смерил его злым взглядом светло-голубых, как мелководный ручей, глаз, которые постоянно находились в движении. Он схватил левой пятерней свою правую руку, как всегда делал в моменты гнева. На вылинявшем сером рукаве темнело пятно — там, где раньше были нашиты сержантские шевроны. Хатчет был вором. Он лишился звания, когда покинул войско, чтобы отправиться грабить изрешеченный пулями захваченный город.
— Послушай, лейтенант, ты сам знаешь, что мы уже разбиты. С одной стороны эти проклятые янки, с другой — краснокожие. У нас нет шансов. Так что я предлагаю удрать, как это сделали остальные войска, и вернуться в Техас с волосами на голове.
Оверстрит стоял, выпрямившись во весь рост и крепко стиснув зубы.
— Мы отправимся в Техас вслед за остальными, Хатчет. Но мы сделаем это как мужчины, а не как побитые шавки. Мы используем любой шанс одержать победу над северянами. Только попробуй сбежать, и я пристрелю тебя!
Он нарочито медленно отвернулся от задохнувшегося в ярости Хатчета, почти готовый получить пулю в спину. Когда-нибудь эта пуля настигнет его. И лейтенант знал наверняка: любой из его отряда поклянется, что их командир погиб от вражеской пули.
— На коней! — скомандовал он своей банде негодяев. — Мы идем на юг.
Оверстрит двинулся впереди, выпрямившись в седле во весь рост, как когда-то, до выхода из Союза, сидел на коне в отряде техасских рейнджеров. Плечи его были расправлены, но в глубине души росла уверенность, что Хатчет прав. Напрасными, бессмысленными были все те мили, завоеванные тяжелым трудом. Все дни, когда от непрерывной скачки немел копчик и сухой язык прилипал к нёбу. Все те люди, которых они потеряли. Хорошие люди, бойцы. Они умирали храбро, по крайней мере большинство из них. Но их смерть была напрасной.
Тупая боль пронзила плечо Оверстрита, и в сотый раз в его памяти всплыли злые слова, сказанные девушкой, работавшей во временном госпитале в Альбукерке. Линда Шафтер, так ее звали, и она полностью была на стороне Союза. «Беженка с дальнего юга», — сказал ему кто-то. Ее имя было американским, как и произношение. Но гордая Испания струилась в ее волосах цвета воронова крыла, скрывалась в пронзительном взгляде почти черных таз, в нежном овале лица — ненависть к конфедератам только усиливала ее волевую красоту. Девушка работала в госпитале только потому, что вместе с солдатами-техасцами там лежали и раненые заключенные-северяне.
Оверстрит до сих пор помнил острый запах азотной кислоты, которой прижигали ему рану, и те едкие слова, сказанные девушкой после того, как он почти потерял сознание от жгучей боли.
— Запомни хорошенько, — сказала она, — всего этого не случилось бы, если бы вы, техасцы, сидели дома. Это земля Союза. Может быть, вы и захватите ее, но никогда не сможете удержать. Вы проиграли еще до того, как начали войну.
Она была права. Их армия оказалась разбита. Было мучительно больно отступать, оставляя столько всего незаконченным, столько надежд, которым не суждено было сбыться. Но даже это отступление могло быть не таким ужасным, размышлял лейтенант, если бы им удалось выиграть еще хотя бы один бой, одержать еще хотя бы одну победу в качестве последнего жеста. Всей душой жаждал Оверстрит этого одного, последнего шанса!
Среди пятнадцати человек в его отряде было двое, которым он доверял чуть больше остальных. Прежде чем войти в ущелье, он отправил Васкеса и здоровяка Тоби Уиллера проверить, нет ли там засады. Когда они вернулись и издалека прокричали «гип-гип ура!», привстав в стременах и размахивая шляпами, он двинулся вперед.
Тела солдат Союза, скальпированные и изуродованные, болтались на виселицах, словно тряпичные куклы. С первого взгляда Оверстрит понял, что оружие и боеприпасы индейцы забрали с собой. Несколько месяцев назад это зрелище вызвало бы у него приступ тошноты, заставив поспешно отвернуться. Сейчас же он только скривился и проехал мимо.
Его серые глаза искали тело старшего офицера. Увидев на плечах изрешеченной пулями шинели капитанские нашивки, лейтенант спешился и склонился над мертвым мужчиной. Где-то здесь должны быть документы.
В кармане мундира Оверстрит нашел конверт, уголок которого густо пропитался кровью. Вскрывая его, он заметил, что бывший сержант методично обыскивает карманы солдат Союза.
— Хатчет! — прогремел гневный голос лейтенанта. — Ты готов грабить даже мертвецов?
Солдат зыркнул на него мутным взором, затем отвел глаза.
— Должно быть, здесь побывали индейцы с местной фактории, лейтенант. По крайней мере они знали, что такое деньги. Ни в одном кармане не осталось и монетки.
— Садись на свою лошадь, Хатчет, — сухо приказал Оверстрит.
Он вытащил письмо из конверта. Читая его, лейтенант почувствовал, как забилось сердце и закололо в кончиках пальцев.
Оверстрит мечтал об одном последнем шансе — разве что дьявола не молил о нем. И вот он появился, предоставленный ему кровавой бандой размалеванных дикарей. Лейтенант перечитал письмо, боясь, что мираж рассеется. Но он не рассеялся. В письме был приказ офицеру Союза взять конный отряд и отправиться на ранчо Уолтона Шафтера, расположенное к западу от Рио-Пекос. Там отряд должен был приготовить для погрузки партию винтовок и боеприпасов, которые были спрятаны год назад войсками Союза, отступавшими на север из форта Стэнтон.
«Обоз, состоящий из десяти фургонов, отправлен 10-го числа сего месяца и должен быть на ранчо через два дня после вашего прибытия. Шафтер, хозяин дома, и его дочь также вернутся к этому времени. Семья покинула дом и увела скот до прибытия сепаратистов.Мартин Нэш, полковник».
Вы предоставите хозяевами всю посильную помощь и продемонстрируете максимальную любезность. Пятнадцать лет назад Шафтер преданно служил разведчиком в войске генерала Керни. Его семья оказала большую помощь в этой кампании.
Мне нет необходимости говорить вам, насколько сильно мы нуждаемся в любом оружии, если хотим добиться успеха в изгнании техасских мятежников из наших границ.
Оверстрит смял письмо в кулаке. Десять фургонов с оружием! Этого недостаточно, чтобы долго вести войну, но хватит для одного хорошего боя, если использовать с умом. И кто знает? Потребовалась всего одна битва, закончившаяся тем ужасным разгромом в ущелье Глориета, чтобы повернуть обратно серый поток, который почти достиг Нью-Мексико. Десять фургонов с оружием. Ничтожно мало, но кто может сказать наверняка, что им не удастся остановить отступление и направить серые легионы в новую атаку, которая дойдет до самой Калифорнии?