Александр почувствовал, что Катарина пытается вырвать у него руку, и отпустил ее. Он ожидал услышать горячие отрицания в ответ на свои подтрунивающие слова, но она молча зашла в убогий домишко Грендель, состоявший всего из одной комнаты, и принялась осматриваться при тусклом свете свечи, которую он держал в руке.

– Ты должен извинить меня, – сказала она и смущенно засмеялась, словно осуждая себя.

Он прищурился, совершенно не убежденный в искренности ее смеха. И все же…

– Я действительно хотела, чтобы ты поцеловал меня, – сказала она с улыбкой, как бы предлагающей ему присоединиться к ее шутке. – Ну, не совсем ты. Видишь ли, темнота скрыла твои черты, и на мгновение я приняла тебя за другого.

Она взяла маленькую, размером с ладонь, глиняную чашу и принялась разглядывать причудливой узор.

– Так глупо с моей стороны, я знаю, это происшедшее ранее… столкновение, должно быть, повлияло на меня сильнее, чем я могла предполагать.

Она поставила чашу и взяла флакон в форме луковицы, поднесла его к уху и встряхнула содержимое. Александр наблюдал за ней, изумленный тем, что она снова не оправдала его ожиданий.

Он отпустил кожаную занавеску, и она упала, прикрывая дверной проем и отгораживая их от темноты за порогом. Он отвесил ей легкий поклон и произнес:

– Тогда примите мои извинения, мадам. У меня нет желания обременять вас своим ухаживанием, если оно вам не по вкусу.

Флакон на мгновение замер в ее руке.

– Извинения? – спросила она, придав лицу удивленное выражение. – От тебя? От солдата?

Различные подозрения по поводу ее выдумки замелькали в его мозгу, напоминая колоду карт, которую перетасовывают. Она искушала его, это он понял, но причина ускользала от него. Так много сложностей, много мотивов, большинства которых он не знал. И это беспокоило его. Очень беспокоило. Как она часто совершенно справедливо подчеркивала, он был солдатом, солдатом, который предпочитал сражаться на знакомой территории.

Катарина поставила флакон на место. На ее губах по-прежнему играла та же, будто приклеенная, улыбка. Страница из альбома лежала лицевой стороной вниз на углу стола, и она перевернула ее со стремительной грацией опытного игрока.

Его губы тоже растянулись в улыбке, подобной той, что играла на устах Катарины. Знакомая территория? Он мысленно покачал головой, одновременно осматриваясь в поисках других свечей. Скорее уж, знакомый игорный стол. Теперь единственное, что ему нужно сделать, – это решить, с какой карты пойти, чтобы выиграть наверняка.

Он отыскал и зажег еще два огрызка свечи, затем подошел к ней. Но она, ускользнув от него, подошла к жалкому очагу в конце комнаты. Его улыбка стала еще шире, и он демонстративно смел паутину с двух сальных светильников, укрепленных на канделябрах высоко на стене, словно только это и намеревался сделать.

– Твой… твой Грендель, кажется, давно уже здесь не живет, – заметила Катарина, и голос ее прозвучал тихо и неуверенно. Она снова посмотрела на картинку, которую оставила изображением вверх на краю стола, затем решительно повернулась к ней спиной, расправила плечи, взяла потрепанный веник, лежавший у очага, и принялась подметать скопившуюся пыль.

– Да, – согласился он, сделав шаг к столу. – Кажется, она уже довольно давно покинула это место.

– Она? – Катарина резко развернулась к нему. – Грендель была женщиной? – спросила она, и ее руки сжались в кулаки.

– Да, Катарина, – сказал Александр, бросив взгляд на картинку. Это был небрежный эскиз, изображавший цыганский табор, и посреди равнодушной толпы женщина рожала ребенка под дубом. По стилю набросок напоминал сотни тех, что художники, как он не раз видел, делали в лагерях и после сражений, но по воздействию…

– Старая карга. – Он заглянул в глубь своей души, и на него нахлынули воспоминания. Искренняя улыбка приподняла уголки рта. – Когда я был мальчишкой, то считал, что она старше, чем река, старше, чем горы. Я думал, что она живет вечно. И она, конечно, заставила меня поверить, будто я был абсолютно прав.

Он вернулся к действительности, и улыбка его угасла. Прекрасные синие глаза Катарины устремились на пучки сухой травы, свешивающиеся с балок. Они выглядели так, что, казалось, рассыпятся в пыль от одного-единствен-ного прикосновения. Она опустила взгляд на ряд стоящих в беспорядке горшков и кувшинов на грубой полке. И хотя на первый взгляд казалось, что все эти предметы расставлены небрежно и непродуманно, но к каждому горшку, к каждому кувшину был тщательно прикреплен ярлык с таинственными символами и строчкой-двумя на латыни, которые почти невозможно было прочитать.

Она взяла один кувшин, другой, третий. Пальцы ее обхватили небольшой глиняный шар. Александр решил, что она собирается бросить его, и приготовился увернуться.

К его удивлению, – хотя ему уже давно следовало знать, что она совершала в основном непредсказуемые поступки, – она поставила кувшин на место, подошла к началу ряда и принялась одну за другой читать надписи на ярлыках. Меньше чем через минуту он услыхал какой-то звук, подозрительно напоминающий смех.

– Мне уже следовало бы знать, – сказала она, повторяя, как эхо, его мысли.

Он настороженно посмотрел на нее, не доверяя внезапно произошедшей в ней перемене настроения.

– Знать что?

– Знать, что ты не угрожаешь впустую, – Она усмехнулась. – И не затягиваешь выполнение своих угроз надолго. Необычная черта в мужчине.

– И каким же образом горшок с киноварью или кувшин с египетскими жуками может осуществить какую-то высказанную мною тебе угрозу? – спросил он и, скрестив руки на груди, стал ждать ответа.

Она открыла горшок и высыпала несколько зернышек на ладонь.

– И не забудь, янтарь с Востока. – Она потерла крупинками по запястью, затем поднесла их к носу и вдохнула. – М-м-м, люблю запах янтаря.

Он фыркнул, когда она вновь взяла в руки горшок и снова засмеялась.

– Ты угрожал мне чудом и – вот оно, – сказала она, раскинув руки и обводя жестом всю комнату. – Не сомневаюсь, что среди этой кипы рукописей в углу есть даже книги с заклинаниями.

– Ах, – сказал он, опуская руки, когда наконец понял, о чем идет речь. Беспокоившая его неопределенность рассеялась, словно туча мошек от порыва ветра. – Но я не угрожал тебе чудом, Катарина. Я обещал.

Он подошел к ней, взял за руку и, поднеся к носу запястье, вдохнул так же, как делала она. Александр ощутил, как она вздрогнула от его прикосновения и осторожно постаралась высвободиться.

– Запах янтаря, согретого женской кожей, действительно… невозможно забыть.

Он разжал пальцы, и ей удалось высвободить руку.

– Обещания… угрозы… Чаще всего это одно и то же, – сказала она.

– Нет, не одно и то же, – возразил он, протягивая руку и касаясь ее щеки.

Она поспешно отступила с выражением отвращения на лице.

– И не говори, что чары в моих глазах.

Он отвесил подчеркнуто вежливый придворный поклон, рискуя сбить шпагой несколько стоявших на краю сосудов.

– Хотя эти слова готовы сорваться с моего языка, я не произнесу их.

Он видел, что она изо всех сил старается подавить улыбку. «Хорошо, хорошо», – подумал он. Она плотнее укуталась в свой плащ.

– Может, твои слова и готовы сорваться, полковник, но я вся дрожу. Единственное чудо, которое мне сейчас требуется, это огонь.

Он поднес ее пахнущее янтарем запястье к своим губам.

– Огонь – это именно то…

– В очаге, Александр. – Быстрым движением она вырвала у него руку. – Я хочу сидеть у камина и ощущать жар…

– И я хочу, чтобы ты почувствовала жар, Катарина. Жар горящего…

– Дерева, – закончила она за него. – Горящего дерева.

Он прикрыл лицо маской простодушия.

– Ну конечно, Катарина. А ты думала, о каком огне я говорю?

Она открыла было рот, чтобы ответить, затем закрыла его и насмешливо посмотрела на него.

– Я просто уточнила, что именно будет гореть. Насколько я знаю, солдаты многие вещи используют в качестве топлива.

– Только когда доведены до отчаяния, Катарина.

Она посмотрела ему в глаза.

– Совершенно верно, Александр. Совершенно верно.

Катарина внезапно проснулась, сердце ее бешено колотилось, крики, раздававшиеся в кошмарном сне, все еще отзывались эхом в ее голове. Ногти впились в грязный пол рядом с лошадиной попоной, которую Александр расстелил у огня. Она заставила себя глубоко дышать, это приносило некое подобие покоя.

За прошедшие годы она приучила себя просыпаться, как только начинался кошмар. Это был единственный известный ей способ удержаться от криков и не потревожить Изабо.

Она бросила взгляд на лицо все еще спящего Александра, освещенное тлеющими углями очага. Он лежал, распростершись, рядом, но не касался ее. Казалось, он чувствовал себя в такой убогой обстановке вполне удобно и непринужденно. Большинство избалованных и изнеженных офицеров, которых она знала, стали бы глумиться над бедностью дома. Но не Александр.

Не Александр… И это беспокоило ее больше, чем она хотела признать. Она поднялась на колени, затем встала на ноги и подошла к единственному в комнате окну, затянутому промасленной бумагой. Днем оно казалось прозрачным и пропускало яркий свет солнца. Но ночью выглядело столь же непроницаемым, как спящий полковник.

Она протянула руку, чтобы смести паутину с подоконника.

– Опасаетесь разбойников, мадам? – пробормотал у нее за спиной Александр.

На мгновение ее рука замерла, затем она обрела самообладание и закончила начатое дело, причем прикосновение к древесине подоконника и нежной, словно дыхание ангела, паутине успокоило ее.

– Не стоит, – продолжал он, не дождавшись ответа. – У суеверных дурней не хватит отваги рискнуть вызвать гнев Грендель.

– Но она умерла!

Катарина повернулась и увидела, что он встал и подошел к ней. Она боролась с желанием сделать шаг назад.

– Разве? – Он пожал плечами, его взгляд скользнул по тускло освещенной комнате и снова устремился на нее. – С Грендель никогда нельзя быть в чем-то уверенным наверняка.

– Конечно, умерла! Это место покинуто, – сказала она, обводя комнату решительным взмахом руки. – Здесь никого не было уже несколько лет. И ничто не сможет удержать этот сброд в страхе.

Александр подошел к столу и стал рыться в беспорядочной куче фаянсовой посуды и деревянных шкатулок. Затем вернулся и протянул ей шкатулку размером с головку сахара. Толстый слой пыли, покрывавший крышку, не мог скрыть искусную инкрустацию.

Большим пальцем он сдвинул простую костяную задвижку, какой обычно закрывают книги, и поднял крышку. Внутри приютилось несколько кожаных мешочков, некоторые из них были обиты шелком, другие бархатом. Он взял один и поставил шкатулку на пол, затем развязал шелковый шнур, стягивающий мешочек.

– Ничто не сможет удержать этот сброд в страхе, Катарина, – повторил он и высыпал ей на ладонь кучку лазурита. – И все же они не приходят.

– Но… – шепотом начала она, разглядывая камни. – Но почему они не приходят?

Он согнул ее пальцы, обхватывая ими драгоценные камни, так что их острые края впились ей в ладонь, и посмотрел в глаза.

– Не стоит недооценивать силу того, что человек считает истиной, во что верит. Это самый важный урок, который я усвоил… на поле битвы или вне его… и этому научила меня Грендель.

Она выдернула у него руку, ссыпала камни обратно в мешочек, крепко завязала и, положив ему на ладонь, сказала:

– Спасибо за совет, полковник. Но не думаю, что Балтазара фон Меклена можно будет удержать вдали от Карабаса с помощью суеверий. Я тоже выучила свои уроки, – продолжала она, отхлебнув из меха для вина, который он принес вместе с куропаткой и сыром, упакованными на ужин поварихой. – И их преподнесла мне не Грендель.

Вино из смородины казалось терпким, но это было ее вино, вино из Леве, которое там сделали, не украли, не конфисковали, не нашли по счастливой случайности. И оно доставило ей большее наслаждение, чем могло бы доставить лучшее рейнское.

Она села перед огнем, все еще смакуя вино и вспоминая о том времени, когда у нее не было ни вина, чтобы прихлебывать, ни куропатки, которую можно было непринужденно пощипывать. Когда… Она обхватила руками колени и устремила взгляд на угли. «Нет, – сказала она себе. – Прошлое осталось позади… с ним покончено. – Ее рука невольно сжалась, словно держала рукоятку пистолета. – Оно не вернется».

У себя за спиной она слышала приглушенный стук камешков, когда Александр укладывал мешочек в шкатулку, затем последовал щелчок закрываемой крышки. Он тихо присел на корточки перед огнем, помешал угли палкой и добавил еще полено, чтобы поддержать огонь. Он так же, как и она, хранил молчание.

Увидев, как древесина занялась, Александр повернулся к ней:

– Что за уроки, Катарина? Какие уроки ты усвоила?

Она ничего не сказала и продолжала смотреть в огонь. Но перед ее мысленным взором вновь проплывал дым горящего города, она вдыхала запах смерти, снова слышала звуки…

Катарина уткнулась лицом в колени и прикусила язык, чтобы удержать рыдание, уже подступившее к горлу. Она ощутила легкое, словно перышко, прикосновение Александра к ее волосам, нерешительно пытавшегося погладить ее, чтобы утешить.

– Какие уроки, Кэт? – шепотом снова спросил он.

Она сглотнула комок, подступивший к горлу.

– Вполне обычные уроки, какие любая женщина получает во время войны, полковник.

– Женщина должна учиться у своей матери, а не у войны.

Она подняла голову и увидела, что он внимательно на нее смотрит, огонь отбрасывал оранжевый свет на его лицо.

– Моя мать умерла.

– Когда она умерла? – спросил он, и голос его прозвучал нетерпеливо, будто он жаждал узнать хоть эту малость о ней.

Она пожала плечами с безразличным видом.

– Двенадцать лет назад. Когда мне было шестнадцать.

– Как она умерла?

– Это не важно.

– Я хочу знать.

Катарина не ответила.

Он бросил еще одно полено в огонь, с большей силой, чем было необходимо.

– Катарина, мужу следует знать хотя бы несколько незначительных фактов из жизни своей жены. Ты когда-то была подопечной моего отца, а затем – моей. Кроме этого, я ничего о тебе не знаю.

– Я предпочитаю, чтобы все так и осталось.

Александр, опершись на локоть, растянулся рядом с ней.

– Ну, по правде говоря, я знаю о тебе немного больше.

Захваченная врасплох, Катарина с сомнением посмотрела на него.

– Что еще ты можешь знать? Кроме того, конечно, что у меня было когда-то десять тысяч талеров.

– Это по-прежнему больной вопрос? – Ее мрачный взгляд послужил ему ответом. – А, понимаю. Да. – Он пожал плечами, подражая ее недавнему жесту. – Что еще я знаю о тебе… дай-ка подумать, – сказал он, словно размышляя вслух. – Ты первоклассный стрелок из пистолета, но слегка отстаешь с карабином.

– Отстаю!

– Ты безжалостно побеждаешь в шахматах.

– Откуда ты знаешь?

– И у тебя есть крошечный шрам на…

– Благодарю! Я прекрасно знаю, где у меня шрам.

Она изогнулась и поправила юбки.

Он приподнял брови и усмехнулся.

– В самом деле? М-м-м, интересно. А мне-то казалось, что это место совершенно невозможно увидеть. Во всяком случае тебе. Мне, возможно…

– И ты еще называешь себя джентльменом! Ты болтаешь со слугами. Поступок, достойный презрения.

– Если быть абсолютно точным, болтают они. Мне остается только слушать. – Александр лениво отвесил ей поклон; уютно устроившись у огня, он поленился поклониться должным образом. – Что я намерен делать и сегодня ночью.

Она стиснула зубы, чтобы сдержаться и не дать ему сокрушительный отпор.

– Как любезно с твоей стороны. – Ей удалось подавить свой порыв.

– Совершенно согласен… это более чем любезно с моей стороны – подыгрывать твоим замыслам.

Катарина подняла кусочек коры, отвалившийся от одного из горевших поленьев, и принялась щипать его. В глубине души закипал гнев. Дыхание, казалось, со скрежетом вырывалось из горла.

– Что ты хочешь знать? – выдавила она.

– Давай начнем с простых вещей. Сколько тебе лет?

– Двадцать восемь.

– Замужем?

Усмешка сорвалась с губ прежде, чем она успела удержать ее.

– Все зависит от того, кто тебя спрашивает, – ответила она.

– Я спрашиваю тебя.

Она подняла голову, удивленная серьезностью тона, который уловила за, казалось бы, беспечными словами.

– Сомневаюсь, что кто-нибудь у тебя об этом спросит, полковник.

– И все же я прошу тебя ответить.

– Нет, я не замужем.

– Была когда-нибудь?

Во рту у нее внезапно пересохло, и она тихо ответила:

– Нет.

Катарина скорее почувствовала, чем увидела, как Александр слегка расслабился, затем услышала, как он чуть слышно произнес ее имя:

– Катарина Анна Магдалена фон Мелле, – затем добавил громче: – Мелле довольно далеко отсюда.

– Да, – натянуто сказала она. Ей казалось несправедливым, что ее нервы напрягались прямо пропорционально тому, как он расслаблялся.

– Извини, Катарина, если мои вопросы расстраивают тебя, – сказал он. – Я не буду…

– Я родилась в Таузендбурге. Семья моей матери из… происходила из Мелле. Родители с осуждением отнеслись к позору моей матери, когда она меня родила, но, в конце концов, это уже не имело значения. – Она стиснула свои переплетенные пальцы. – Никакого значения.

Взгляд ее был прикован к пламени, охватывавшему в этот момент палку, которой Александр помешивал угли. Она поплотнее закуталась в плащ, огонь, пылавший в очаге, не мог победить холода, царившего в ее душе.

– Расскажи мне об этом, Катарина, – побуждал ее тихий голос Александра. Его мужественность оказывала на нее большее воздействие, чем пламя.

Она закрыла глаза.

– Мелле – старинный окруженный стеной город. В течение веков он бессчетное число раз выдерживал нападения, но правящий граф был ребенком, его дядя, регент, ленивым и слишком снисходительным к своим слабостям, и хотя война уже бушевала, в Мелле она казалась такой далекой, купцы богатели и город процветал. Ничего не было сделано для того, чтобы укрепить стены против огня новых мортир или перенести пакгаузы с зерном в безопасное место.

А затем пришли солдаты… и жители Мелле поняли, какую трагическую ошибку они совершили. Преисполненные гордыней, они проводили дни, пререкаясь по пустякам, к примеру из-за первенства в процессии перед ратушей, а пощады просить не умели.

Первый же выстрел мортиры попал в склад с зерном… – Катарина умолкла, затем горько засмеялась. – Это даже нельзя назвать осадой в полном смысле слова. В течение недели в стенах образовались пробоины.

Ее голос зазвучал хрипло.

– И солдаты… солдатам… некоторые из них – ветераны Магдебурга… город был отдан на разграбление. Два дня лилась кровь, бушевал огонь, раздавались стоны. Мать переодела меня мальчиком, думая, что так безопаснее. Нас нашли два солдата. Один толкнул мою мать к потному, покрытому пятнами животному, затем приставил пистолет к моей голове и пригнул меня к столу. Крики матери привлекли еще одного… этот третий солдат вытащил нож и бросился на державшего меня зверя. Тот, злобно рыча, отбросил пистолет и тоже достал нож. Будучи глупой и наивной даже после всего того, что я повидала, я сначала думала, будто третий хочет защитить меня, пока не стало ясно, что они просто дерутся за право обладания добычей. – Она посмотрела в глаза Александру. – Они убили друг друга. Раны, нанесенные за право обладания мальчиком, который даже не был мальчиком, оказались смертельными. Я схватила пистолет и застрелила животное, державшее мою мать.

Голова Катарины, внезапно показавшаяся ей слишком тяжелой, на минуту склонилась к коленям.

Она почувствовала легкое прикосновение его руки к волосам.

– Катарина, – сказал он, – теперь я вспомнил, я слышал об осаде Мелле. Я не знал, что ты была там. Но, по крайней мере, ты…

Она сбросила его руку.

– Все это было слишком поздно, Александр. – Она сглотнула, жалея, что не может избавиться от своих воспоминаний с такой же легкостью, как от комка в горле. – Ни пистолет, ни нож уже не могли помочь. Солдаты принесли с собой чуму.

Александр бережно убрал с ее лица прядь волос.

– Но ты выжила, – с улыбкой сказал он.

– О да, я выжила. Выжила для того, чтобы завернуть тело своей матери в саван и увидеть, как его увозят на похоронных дрогах.

Моя мать молила меня не идти к отцу, она не хотела, чтобы я обременяла его в такое, как она говорила, «затруднительное» время. Она предпочитала, чтобы я пошла к тому человеку, n которого назвал мой отец, в том случае, если бы дед не принял меня. Он принял, хотя и неохотно, но погиб в первую же ночь осады во время пожара складов с зерном. Поэтому я снова облачилась в мальчиковую одежду и отправилась в путь в долину Карабас.

– К моему отцу, – ровным голосом произнес Александр. – Без сомнения, он встретил тебя с распростертыми объятиями.

Катарина улыбнулась при неожиданном воспоминании и ощутила, как все ее существо поднимается из ночного тумана, окутывавшего ее, затем смех трелью вырвался из ее груди.

– Не совсем так. – Она снова засмеялась, на этот раз громче, словно упиваясь истинным весельем. Александр посмотрел на нее скептически, она усмехнулась и сказала: – Думаю, больше подойдет слово выторговал.

– Выторговал? Мой отец? – Александр недоверчиво фыркнул. – Вильгельм, да, я мог бы поверить… но отец?

– Да, твой отец! И должна признаться, ему это очень хорошо удалось. Чем немало удивил того старого толстого… э-э… дородного итальянского странствующего купца, взявшего меня под крылышко, если можно так сказать.

Александр засмеялся:

– Как жаль, что я не видел! Мой отец торгуется с итальянским купцом за мальчишку, который к тому же не мальчик.

– О, тебе понравилось бы, Александр! – сказала она, протягивая руку и касаясь его плеча. – Мне пришлось прикусить язык, чтобы удержаться от смеха. – Сама не замечая того, она наконец расслабилась и склонилась к нему. Глаза ее заблестели. – Однажды рано утром, когда мне оставалось дня два пути до Леве, я, шагая по тропинке, запела, что было большой оплошностью с моей стороны. Я хорошо отдохнула предыдущей ночью на сеновале у фермера, а его жена сжалилась надо мной и накормила вдоволь этим утром. Впервые за долгое время у меня было хорошее настроение. А затем… – она оборвала фразу и хихикнула, – я повернула за поворот и увидела его, этого огромного… – она расставила руки, словно пытаясь обхватить бочонок, и надула щеки. – Огромный мужчина сидел на своей шаткой скамеечке и слушал, как я пою. Он тяжело поднялся на ноги, представился и предложил проводить меня туда, куда я направлялась, а в оплату я должна была ему петь за обедом и за ужином.

Александр улыбнулся.

– И, несомненно, вооруженные верховые купца сыграли свою роль, когда ты принимала свое решение.

Катарина со смехом подтвердила.

– Но, как ни странно, он сдержал слово. Два дня спустя он доставил меня к дверям дома твоего отца, к его полному изумлению, конечно. Он, разумеется, не имел ни малейшего представления, что это за долговязый черноволосый мальчишка. Но итальянский купец принялся объяснять на превосходном немецком, что доставил меня живым и невредимым и не хочет ли герр фон Леве продать меня. Причем, казалось, он проявлял большую настойчивость. Я не могла понять, о чем он говорил.

– Ну, человек с таким, как у тебя, голосом – большая ценность.

– Мальчик с моим голосом, да! Я пела с трех лет, и никто прежде не предлагал купить меня. Но я никак не могла понять, почему итальянец все время твердил, что осталось очень мало времени. И что нельзя доверять природе, которая всегда может сыграть злую шутку с бедным сеньором дель Веккио.

Александра внезапно осенило.

– О, Боже, – сказал он смеясь. – Бьюсь об заклад, он чертовски спешил.

– Я все еще не понимала, что происходит, но твой отец, и глазом не моргнув, пустился с ним в переговоры! И только тогда до меня стало доходить, что они обсуждают. Я подскочила от изумления.

Он так смеялся, что на глазах показались слезы.

– Боже, могу себе представить! Мой добрый правильный отец торгуется за право обладать будущим кастратом.

Катарина смеялась вместе с ним.

– Сначала я пришла в ужас! А потом мне пришлось прикусить язык, чтобы удержаться от смеха, так как ни один из них не знал, насколько ненужной окажется операция.

– И сколько же ты стоила!

Катарина подчеркнуто приосанилась.

– Четыре полных меры белейшей пшеничной муки высокого качества, пару разделанных куропаток и летний окорок.

– И окорок? – переспросил он поддразнивая. – Ну, я вижу, кто выиграл в результате этой сделки.

– Негодяй! – воскликнула она и замахнулась на него.

Ее прекрасные синие глаза светились улыбкой, и он шутливо перехватил ее руку, заставив ее склониться к нему, чтобы сохранить равновесие, и, к его удивлению, она не вырывалась.

– Итак, ты прибыла в Леве, подопечная по договору. И столько-то должна была отработать.

Она усмехнулась.

– Именно так сказал Вильгельм. Он даже занес меня в свой гроссбух! – Она замолчала, чтобы подавить зевок. – Но позже твой отец заставил его вычеркнуть эту запись. Я чувствую себя в таком неоплатном долгу перед этим дорогим моему сердцу человеком, Александр. Он так никогда и не позволил мне вернуть ему долг. Он уверял меня снова и снова, что достаточно вознагражден моим пением и возможностью сидеть в саду и слушать, как я читаю ему письма младшего сына.

Она снова зевнула, а он, отпустив ее руку, отвернулся к огню.

– Эти чертовы письма. Я был высокомерным и напыщенным…

– …надутым, заносчивым ослом, – закончила она за него. – Я абсолютно согласна. – Она на мгновение коснулась его плеча, затем отвела руку. – Но письма доставляли огромное удовольствие твоему отцу, Александр. Пожалуйста, не жалей, что написал их. Они так много для него значили.

Она откашлялась, а он взглянул на нее.

– Хотя в те дни, когда они приходили, я заботилась о том, чтобы получить легкий ужин.

Он не смог удержаться от усмешки.

– Такими скверными они были?

– Хуже. Передать не могу, как тяжело мне было удержаться, чтобы не прервать поток этой самодовольной болтовни. – Она снова не смогла подавить зевоту. – О, извини. Я слишком много смеялась, и это навеяло на меня сон.

– Нет, Катарина, – сказал он, проводя рукой по ее подбородку, он ждал, что улыбка, все еще светившаяся в ее глазах, уступит место отвращению или слепому желанию. Но улыбка осталась. – Невозможно смеяться слишком много.

Он поцеловал ее, нежно прижавшись губами к ее губам, затем отстранился.

– Мы должны отдохнуть. Утром нам предстоит долгий путь.

Кончики ее пальцев скользнули по его щеке, и она, чуть коснувшись губами, поцеловала его.

– Спокойной ночи, Александр.

Затем она повернулась к нему спиной, свернулась калачиком и уснула.

Катарина проснулась на заре и обнаружила, что она одна в доме. Холодок страха рассеял утреннюю прохладу. Ее взгляд, скользнув по комнате, остановился на ломте хлеба и сыре, лежащих рядом с ней вместе с мехом для вина. Немного успокоившись, она уловила за стенами дома Грендель тихие звуки, свидетельствующие о том, что лошадей чистят и седлают.

Лошадиная попона, на которой она лежала, исчезла, и она мысленно отдала должное сноровке полковника, сумевшего с такой ловкостью ее взять. Но тут она почувствовала смущение из-за своей болтливости накануне вечером. И, пытаясь придумать нужные слова, которые она скажет ему в оправдание, принялась поспешно есть.

Катарина сидела, устремив взгляд на каминную решетку, когда услышала шорох отодвигаемой кожаной занавески. Она встала, чтобы встретить его, прежде чем он зайдет в комнату.

– Полковник, что касается…

– Доброе утро, Катарина, – улыбнувшись, сказал он. – Мы можем отправиться в путь, как только ты будешь готова.

Она кивнула, поспешно сунула в рот последний кусок хлеба, запила его вином, затем расправила и разгладила амазонку и плащ.

– Я готова, полковник, – сказала она, подходя к двери и протягивая ему мех с вином.

Он с легким поклоном отступил и придержал для нее кожаную дверь.

За порогом ее неожиданно окутал пропитанный туманом утренний холод. В хижине было теплее, чем ей представлялось. В сером рассеянном свете она ясно видела тропинку, ведущую к домику, сам же домишко казался немногим лучше, чем ветхая полуразвалившаяся лачуга… и все же… вопреки ее ожиданиям он не производил впечатление покинутого.

Это вызвало у нее тревогу. Когда Александр подсадил ее на коня, она посмотрела на него сверху и спросила:

– Ты не собираешься взять какую-нибудь книгу заклинаний или что-либо еще, чтобы отражать нападение разбойников по дороге в Таузендбург?

Он улыбнулся при виде ее плохо скрытого беспокойства.

– Я ничего не беру у Грендель, кроме ее уроков и гостеприимства, – произнес он с некоторой долей самоуверенности.

Она недоверчиво фыркнула.

Он с невинным видом пожал плечами.

– И, возможно, время от времени приобретаю кое-какие припасы.

– Припасы? – со смехом переспросила Катарина. – Так вот как тебе удалось спастись от того пушечного ядра? Ты наслал на него чары?

Он проверил, хорошо ли подтянуто стремя, при этом его пальцы обхватили ее обутые в сапоги лодыжки. По телу ее прошла дрожь, и она качнулась в седле, чтобы рассеять непрошеное чувство.

– Я не волшебник, Катарина, – заметил он, но после того, как он прошедшим вечером сумел обыденную беседу наполнить таким теплом, такой задушевностью, она начала сомневаться в истинности этого утверждения.

Подождав, пока Александр не сел на лошадь, она сказала:

– Полковник, я хочу извиниться за прошлую ночь. Не знаю, что на меня нашло.

Серые глаза полковника от удивления стали настолько светлыми, что почти сравнялись с туманом, плывущим среди деревьев.

– Катарина, тебе не за что извиняться.

– Полковник, наше… положение… и без того достаточно сложное, мне не следовало усугублять его своей ночной болтовней. Я давно так много не говорила, с тех пор, как потеряла своего друга несколько лет назад. – Боль сжала ей сердце. Все эти годы она почти ежедневно испытывала тоску по Халле, но не осознавала, до какой степени ей не хватало подруги.

Он подъехал и положил ладонь на ее руку, сжимавшую поводья.

– Возможно, именно это и приходит к тебе, Катарина. Дружба.

Его слова поразили Катарину, и ее чувства словно передались коню, заставив его броситься в сторону от Александра.

– Дружба? – эхом отозвалась она. – Между нами? Это невозможно.

– Ты уверена в этом, Катарина?

Охваченная ужасом, она вцепилась в поводья, чтобы вернуть контроль над конем.

– Полковник фон Леве, – враждебно бросила она. – Я никогда в жизни не была в чем-либо более уверена.

Она потянула за поводья, направляя коня вправо по тропе, ведущей к главной дороге.

Они быстро и молча двигались по дороге в Таузендбург. Александр предоставил возможность Катарине задавать темп, но время от времени он внимательно всматривался в ее сосредоточенное лицо, когда она, приникнув к шее своего коня, пускала его галопом.

Он вспоминал рассказ Катарины о ее приезде в Леве. Если бы только он не покинул дом в тот день, семнадцать лет назад, то был бы там в момент ее приезда, увидел бы, как она растет и превращается из неуклюжей девчонки в прекрасную, соблазнительную женщину. И находился бы рядом с отцом, когда тому понадобилась помощь его сына-солдата. Александр попытался стряхнуть с себя меланхолию. Каким бы ошибочным ни было прошлое, оно миновало. А будущее наступит без него. У него есть только настоящее. Он пригнулся ниже к шее лошади. Есть только настоящее, с его тайнами, планами и топотом копыт.

Вскоре после того, как солнце достигло зенита, они остановились на ферме, стоящей неподалеку от дороги. Судя по виду отремонтированного домика в одну комнату и аккуратных полей с собранной в снопы пшеницей, было ясно, что хозяин процветает.

Фермер встретил их недоверчиво, но когда узнал Катарину, то на смену настороженности пришла широкая доброжелательная улыбка. Его жена выбежала, желая подкрепить делом радушный прием мужа, и вскоре они вынуждены были отведать разнообразные угощения. А то, что не смогли съесть, было тщательно завернуто и вручено им с множеством поклонов и реверансов, словно то была дань своему сеньору и его супруге.

Когда же им удалось наконец освободиться от чрезмерного гостеприимства и восхвалений достоинств мадам фон Леве, после настоятельной просьбы хозяев остановиться у них же на обратном пути Александр сам задал темп лошадям, пустив их еще быстрее, чем Катарина.

В полдень они сделали остановку у северного входа в долину Карабас, чтобы напоить лошадей. Запыхавшаяся Катарина спешилась и немного поводила коня, прежде чем подвести его к речушке. Меньше чем через месяц небольшой поток превратится в тоненькую струйку, когда зимний холод заморозит исток реки, находящийся высоко в горах. Даже теперь, поздней осенью, Катарина по-прежнему находила красоту в раскинувшихся ветвях бука и дуба. Но сейчас ее внимание привлек не пейзаж.

– Ты собираешься разрушить жизни этих людей, – сказала она Александру, – и никакая, даже самая быстрая езда не сможет заслонить собой чувство вины.

Она увидела, как напряглись его плечи под курткой из буйволовой кожи.

– Ты знаешь это по опыту, Катарина?

Она на мгновение задохнулась, встретив неожиданный отпор.

– Подумай о том, что ты намерен совершить!

– Подумай сама, – проворчал он, затем опустился на колени и напился воды из пригоршни. – Ты знаешь, что фон Меклен сделает с этой долиной, если не обуздать его.

– Неужели ты не можешь придумать что-нибудь другое!

Он поднялся столь резко, что напугал лошадей, так что пришлось их успокаивать, затем подошел к ней.

– Черт побери, женщина! – воскликнул он с едва сдерживаемым гневом. – Ты еще указываешь мне! – Он схватил ее за плечи, словно собираясь встряхнуть, но так же поспешно отпустил и повернулся к ней спиной. – Что же ты хочешь, чтобы я сделал? Отравил его? Заманил в тень и всадил меж ребер длинный тонкий кинжал убийцы. Я не член одной из этих скользких римских семей, куда хотел продать тебя купец! Я солдат, и фон Меклен тоже солдат, хотя и самый злобный, какого мне когда-либо доводилось встречать.

– А как насчет дуэли? Это достаточно честно.

– Неужели ты думаешь, что я не пытался? Он не дурак и смеялся в ответ на мои оскорбления, зная, что я могу взять верх над ним. Теперь ты понимаешь? Заманить его сюда – единственный способ, Катарина. Я сам хотел бы, чтобы это было не так.

Он повернулся к ней и обхватил ее лицо ладонями. Голос его прозвучал хрипло, но нежно, когда он сказал:

– Представь себе фон Меклена, обладающего герцогской властью. Так много поставлено на карту, Катарина. Намного больше, чем пшеница, и кирпичи, и кузница. Ты понимаешь теперь, почему я должен положить конец твоим интригам?

Она вырвалась от него и подошла к своему коню.

– Я не замышляю никаких интриг, – ровным голосом заявила она.

Услышав за спиной его громкий вздох, она повела коня к ближайшему пню, чтобы взобраться с него в седло. Все существо ее воспротивилось при мысли, что он станет помогать ей; сев на лошадь, она добавила:

– Нам пора отправляться в путь. Или, вернее сказать, мне пора отправляться в путь. К сумеркам я хочу быть в Таузендбурге.

– Катарина, я видел, на что он способен.

Ее конь стоял как вкопанный, настолько абсолютным был ее контроль.

– Я тоже, полковник. Но и ты пойми – я ничего не знала, кроме войны. Двадцать восемь лет прожила я на этой земле и видела только войну. Независимо от того, каких усилий это потребует от меня, я сделаю так, что Изабо никогда не скажет таких слов. Я дала клятву, что Изабо узнает мир.

– Любой ценой?

– Я отказываюсь верить, что выбранный тобой путь – единственный способ взять верх над фон Мекленом. Если мы не можем победить зло иначе, как при помощи зла, тогда нет больше надежды ни для нас, ни для детей, ни для мира. И этот урок я усвоила сама.

Она направила лошадь по дороге к Таузендбургу, не прислушавшись, следует ли Александр за ней. Она теперь знала, что ей делать. Это стало ей ясней ясного, как прозрачные и холодные воды только что оттаявшей реки. Она должна рассказать отцу об опасности, которую представляет собой его сын, но, чтобы придать вес своим словам, она станет говорить с ним не как дочь, но как представитель могущественного сеньора. Маркграфа Карабаса. В империях люди высокого звания преклоняются только перед силой.

Но сначала ей необходимо достать одежду… а затем проникнуть в замок отца, и она знала человека, который поможет ей с тем и с другим. Человек, чья семья уже помогла ей в прошлом достать вещи, чтобы ускользнуть от шпионов фон Меклена. Она усмехнулась при мысли о новых сапогах, так как придуманный ею повод оказался не таким уж капризом, каким, несомненно, счел его Александр. Сапожник и был тем человеком, который окажет ей услугу.

Несколько часов спустя Катарина все еще находилась в состоянии нервного возбуждения, вызванного ее решимостью. Суматоха у южных ворот Таузендбурга немного приглушила его. Они с Александром медленно продвигались среди фермерских повозок и навьюченных мулов, входивших в ворота, которые должны были закрыться в сумерках. Прежде она считала удачей, что они приедут вечером накануне еженедельного базарного дня, но теперь не была этому рада.

Толпы народа помогут ей осуществить ее план, а то был план, а не интрига, с раздражением подумала она, и в то же время огромное количество людей может стать ей помехой. Она обдумывала все возможные варианты, когда Александр спросил, где она предпочитает остановиться.

– В «Пронзенном Копьем Кабане», сразу за улицей булочников, – с отсутствующим видом произнесла Катарина, ощущая приятный запах, свидетельствующий, что они уже у цели. Но как только слова был произнесены вслух, она тотчас же одумалась. – Пожалуй, нам следует остановиться поближе к…

– «Пронзенный Копьем Кабан», судя по названию, именно такое место, которое придется мне по вкусу.

Он собирался окликнуть проходившего мимо мальчишку, продающего горячие «крестовые булочки» фермерам, чтобы узнать, где находится улица Булочников, но затем она увидела, как он принюхался и улыбнулся той особенной улыбкой, какая появляется на лице мужчины, когда он ощущает приятный запах пищи.

– Уже недалеко, я чувствую, – сказал он.

В следующие несколько минут Катарина все более и более мрачнела, наблюдая, как Александр с видом знатока проталкивался сквозь кричащую и похрюкивающую толпу. Он с легкостью нашел постоялый двор и через несколько минут остановился перед вывеской – да ее и трудно было не заметить даже в опускающихся сумерках – нарисованная лужа ярко-красной крови. Ее всегда удивляло, что у одного из самых тихих постоялых дворов города была такая ужасная вывеска.

За исключением, конечно, вечера накануне базарного дня.

Александр помог ей спешиться, затем бросил крупную монету ухмыляющемуся помощнику конюха, который тотчас же подскочил к лошадям и схватился за поводья, будто они принадлежали самому императору. Решительно опустив руку ей на спину, Александр провел Катарину внутрь.

Хотя она обычно останавливалась в маленькой дешевой задней комнате, владелец постоялого двора теперь предоставил им большую уединенную комнату на втором этаже с застекленным окном, предварительно выселив оттуда уже расположившихся в ней постояльцев.

Они поднялись по ступеням и прошли в холл, встреченные сердитыми взглядами и тихими ругательствами переселенных постояльцев, хотя, когда они, точнее говоря, Александр, проходил мимо, все тотчас же замолкали.

Слуга торжественно распахнул дверь и отошел в сторону, пропуская ее вперед. Катарина перешагнула порог и резко остановилась, заставив слугу споткнуться и чуть не налететь на нее. Она была так поглощена думами о высоких материях, что ей и в голову не пришло позаботиться о ночлеге.

Почувствовав твердое и решительное подталкивание в спину, она прошла в комнату, ей не нужно было оглядываться назад, чтобы понять, что подталкивает ее Александр. Слуга, принесший их седельные сумки, не сказал ничего особенного, но взгляд, который он неустанно переводил от него к ней, красноречиво поведал о его размышлениях. Огонь был уже разведен для их предшественников, так бесцеремонно выселенных из комнаты при виде золота полковника.

Как только дверь за слугой закрылась, полковник снял шляпу с плюмажем и бросил ее на столик у окна. Столик, два стула, таз, кувшин на подставке и кровать у стены напротив камина – вот все, что было в комнате.

– Вы похожи на попавшего в силок кролика, мадам. Напрасно. Я не стану насиловать вас во сне. – Он стал снимать куртку, затем помедлил. – Если, конечно, вы сами не захотите.

– Мало вероятно, – унылым голосом отозвалась она.

– Но возможно?

– Более чем невозможно. Я просто пыталась сохранить вежливость.

– А-а-а, – протянул он, продолжая раздеваться. – Ты бываешь необыкновенно… вежливой… если мои воспоминания о погребе в Леве не обманывают меня.

– Чего явно не бывает с тобой.

Александр присел на стол, причем одна его нога оставалась на полу, другой он принялся покачивать. Он потер рукой розовый, только что заживший шрам на лбу.

– Может быть, ты заметила, что я предпочитаю не вспоминать некоторые наши встречи.

Она подбоченилась и посмотрела ему прямо в глаза.

– Может, и ты заметил, что я предпочитаю не вспоминать, что я промахнулась.

Его смех почти заглушил стук в дверь. И он продолжал усмехаться, открывая дверь ухмыляющемуся слуге с ужином в руках.

– Боже, – чуть слышно пробормотала она, когда молодой человек поставил блюда и вышел. – Могу себе представить, что он будет болтать на кухне.

– Можешь, Катарина?

Она подошла к тазу, налила в него воды из кувшина и принялась энергично тереть лицо, словно пытаясь отмыть нечто большее, чем дорожную грязь. Ее терзало раздражение, хотя она знала, что отчасти оно происходит от усталости.

Катарина услышала, как скрипнул стол у нее за спиной и Александр произнес:

– Мне показалось, что хозяин постоялого двора и его жена искренне рады видеть тебя.

– Да, я обратила внимание, – с горечью согласилась она, вытирая лицо льняным полотенцем.

– Видимо, они не всегда так щедро расточали приветствия?

– Не всегда, – ответила она, отбрасывая полотенце. – Чтобы заслужить такие приветствия, необходимо заполучить мужа. Одинокая женщина получает немногим более, чем натянутую улыбку.

Его руки бережно обхватили ее плечи, и она напряглась, но он не отпустил ее, а принялся, чуть касаясь, гладить ее руки.

– Тебе нет необходимости постоянно находиться в состоянии войны со всем миром, Катарина, – тихо сказал он.

Прикосновение его рук было уверенным и легким. Если бы оно стало более интимным, она с легкостью высвободилась бы и отошла, но оно было таким утешающим, что она испытывала покой, какого уже давным-давно не знала.

Ее голова невольно откинулась назад, ему на плечо, и она закрыла глаза.

– А разве я не права, Александр? – На мгновение ее тело расслабилось, и она ощутила тепло его крепкой груди на своей спине. – Когда-то мне хотелось верить, что может быть по-иному. Но вскоре я поняла, как глубоко ошибалась. – Она высвободилась из его объятий, подошла и схватилась за стул, чтобы сохранить равновесие. Рука ее дрожала. – Это был урок, который стоил мне очень, очень дорого.

Шум, крик и визг базарного дня разбудили их на следующее утро задолго до рассвета. Как и ожидала, Катарина спала плохо, если вообще спала. Открыла глаза она со слабым стоном.

– Пора, сонная киска, – услышала она веселый до неприличия голос Александра.

Она снова застонала, перевернулась и, натягивая одеяло на голову, пробормотала:

– Ненавижу свиней.

– Что объясняет твое желание остановиться на постоялом дворе с названием «Пронзенный Копьем Кабан», – с усмешкой бросил он. – Ты хорошо спала или большую часть ночи провела, защищая свою добродетель?

Она сдернула с головы одеяло и сердито уставилась на него одним глазом.

– Нет, я не защищала полночи свою добродетель, но я полночи не спала из-за проклятого медведя в постели.

Он стоял у окна, одетый только в бриджи, влажное льняное полотенце перекинуто через шею. Катарина открыла оба глаза. Снова воздух пронзил поросячий визг, и она поморщилась.

– Не могу сказать за свинью, – заметил он. – Но медведь спал как…

– Медведь, – закончила она.

Он усмехнулся во весь рот и отвесил ей церемонный поклон, на который она, фыркнув, ответила:

– Почему ты такой отвратительно веселый сегодня утром?

Он пожал плечами:

– Может, из-за компании?

Она закрыла глаза и со стоном сказала:

– Только не надо снова этих глупостей.

– Но скорее всего, – продолжал он, словно она и не говорила, – потому что мне здесь уютно и тепло, а все эти люди там внизу мерзнут в это холодное осеннее утро.

– Злорадствуешь, м-м-м? – пробормотала она, подумывая, не поспать ли ей еще. – Все эти люди…

Ее глаза широко раскрылись.

– Черт! Одетая только в сорочку, она отбросила одеяло, вскочила и быстро принялась умываться.

– Катарина?

– Сегодня последний базарный день до наступления зимы, – сказала она, и ее слова прозвучали приглушенно, так как она вытирала в этот момент лицо полотенцем. – Если не потороплюсь, очередь к сапожнику протянется до самых ворот, а я окажусь в самом конце ее!

– К сапожнику? – недоверчиво переспросил он. – Не хочешь же ты сказать, что в самом деле собираешься…

– Приобрести сапоги? – она бросила на него взгляд поверх полотенца. – Ну конечно. Мы же для этого приехали сюда, не так ли?

– Ха! – Он скрестил руки на груди. Свет раннего утра поблескивал на его мускулистой груди. – А если ты посмеешь еще мне строить глазки, я куплю тебе десятка два свиней.

Она опустила взгляд на полотенце.

– Ну, еще Франц хотел, чтобы я купила для него кое-какие садовые принадлежности.

– Садовые?.. – Он поспешно взял свою сорочку и рывком надел ее через голову. – Тебе несомненно понадобится помощник, чтобы принести весь этот груз.

– Я могу попросить, чтобы доставили сюда.

Он старательно заправлял полы сорочки в бриджи.

– Тогда мне следует быть там и проследить, чтобы ты все отправила.

Она состроила недовольную гримасу, затем пожала плечами. Его присутствие несколько усложнит ее задачу, но не сделает невозможной. Хотя он вряд ли проглотит любое придуманное ею объяснение.

– Как пожелаешь, полковник.

– Как я пожелаю? – фыркнув, спросил он и громко притопнул сапогами. – Едва ли что-либо происходит по-моему желанию.

Она помедлила в своих сборах и задумалась о его словах, удивленная тем, что он, словно эхо, повторил ее собственные чувства, всего несколько дней назад поведанные Францу. Ей пришло в голову, что он, возможно, тоже страдает от стоящей перед ним такой же трудной дилеммы. Эта мысль смутила ее, и она поспешно ее отмела. Он солдат, напомнила она себе, а солдаты знают один и только один способ, как преодолевать препятствия на своем пути.

Очередь перед лавкой сапожника была огромной, как она и ожидала. Они простояли три часа, но Катарина почти не замечала времени. По пути к лавке на переполненных народом улицах она увидела много мужчин, одетых так же, как Александр, – в коричневые кожаные бриджи и куртки из буйволовой кожи. Трое или четверо из них встретились с Александром взглядом, удержали его на мгновение, затем, не подавая виду, что знают его, прошли мимо. Подчиненные полковника, о которых говорил Траген?

Она снова и снова прокручивала эту информацию в голове, обдумывая, сможет ли извлечь из этого пользу. Сегодня у сапожника она справится с присутствием Александра, но через день-два он станет помехой.

Про себя она отметила, что толпа сегодня ведет себя непривычно сдержанно. Потом поняла, что Александр незаметно удерживает на расстоянии толкающихся людей. Она притихла, ей совсем не по вкусу была его поддержка.

– Мадам фон Леве! – воскликнул чей-то голос, выводя ее из задумчивости. Сапожник Германн Юнстлер улыбался ей и низко кланялся. – Так приятно увидеть вас снова, мадам. Я всецело в вашем распоряжении, как всегда, любую услугу, какую вы только захотите…

– Мастер Юнстлер! – воскликнула Катарина, называя его званием, дарованным ему гильдией, и поспешила оборвать его на полуфразе, чтобы он ничего не выдал полковнику. – Опять новые башмаки, – сказала она улыбаясь и, указав на Александра, добавила: – И моему мужу тоже, как видите.

Сапожник принялся обдумывать поставленную перед ним задачу, время от времени покачивая головой и постукивая пальцем по тонким губам. Она нагнулась вперед и произнесла театральным шепотом:

– Мне кажется, ноги у него до сих пор растут. – И, не дождавшись, пока стихнет смех стоявших рядом людей, она тихо добавила: – И еще одно одолжение.

Один кивок был чуть энергичнее остальных. Этот единственный поданный им знак свидетельствовал, что он услышал ее вторую фразу и ясно понял, что должен сохранять осторожность, держать втайне другие их дела. «Он сообразительный, этот мастер Юнстлер, – мысленно улыбнувшись, подумала она. – Впрочем, он всегда был таким».

Примерка ее сапог прошла быстро. Александр только приподнял бровь, когда сапожник достал ее мерки из одного из ящиков, стоявших в беспорядке в глубине лавки. Сапожник, должно быть, заметил это, так как поспешно снял новую мерку, сказав, что нога могла похудеть.

Объясняя, какие ей нужны сапоги, она нагнулась и тихо произнесла:

– Посмотри на его одежду, мне нужна такая же.

Мастер Юнстлер провел большим пальцем по ее стопе и кивнул. Повернувшись спиной к полковнику, он посмотрел на нее и спросил, беззвучно шевеля губами:

– Для кого?

– Для меня, – так же беззвучно ответила она.

Она почувствовала, что он на мгновение заколебался, затем что-то нацарапал, встал и поклонился Александру.

– Милорд фон Леве, давайте посмотрим, что можно сделать для вас.

– Ты выглядишь вполне довольной, – заметил Александр, подозрительно разглядывая ее за столом с остатками ужина. – Не могу понять – это из-за вина… или причина в чем-то другом.

Он взял бутыль и вылил себе остатки вина.

Она ответила усмешкой. Да, она была вполне довольна собой. Чуть раньше Александр помешал угли в камине, не зная, что уничтожает следы присланной ей мастером Юнстлером записки, где он заверял, что ее желания будут исполнены. Ей хотелось бы, чтобы он использовал другие выражения, но для нее главное – получить подходящую одежду.

Она бросила взгляд на «садовые» принадлежности, сложенные в углу и завернутые в ожидании отправки в Леве. И хихикнула, размышляя о том, следует ли ей добавить несколько луковиц тюльпана и положить их среди катушек запального фитиля.

Взмахнув рукой, она как бы отмахнулась от возражений.

– Возможно, я выпила немного больше вина, чем обычно, – призналась она. «Но у меня была на то причина, – самодовольно добавила она про себя. – Мой план начал неплохо осуществляться».

Пребывание в Таузендбурге повлияло на нее сильнее, чем она ожидала. Отдаленные обрывки песен пьяных обладателей монет, позвякивающих у них в карманах благодаря выгодным сделкам, плыли в ночном воздухе. Казалось, время вернулось назад, к тому периоду, когда, она жила здесь и слышала те же песни, доносившиеся до нее через окно комнаты во дворце герцога. И улыбалась некому красивому человеку, сидевшему за столом напротив нее, испытывая приятное ожидание и ничего больше.

Александр насмешливо улыбнулся, сильно напомнив ей свое изображение на портрете в Леве. Но сейчас он не был облачен во все свои регалии, а выглядел небрежно – без куртки, в расстегнутой сорочке, обнажившей шею, с закатанными до локтей рукавами. Она задумчиво смотрела на него, и два его образа то срастались, то разъединялись в ее затуманенном винными парами сознании.

Звенящее чувство теплоты, знакомое с давних пор, заполняло ее тело. Она провела кончиками пальцев по кружевному вороту сорочки.

– Тебе не кажется, что здесь слишком тепло? – спросила она, затем подняла глаза и увидела, что он следит за ее пальцами. Их взгляды встретились.

– Пока нет, – ответил он, и слова его прозвучали как намек на что-то неприличное. Пульс ее, казалось, участился.

– Может, дружеская беседа немного охладит меня.

– Дружеская? – вопросительно протянул он и выпил последний глоток из бокала.

Она склонилась вперед, наблюдая, как при свете камина играют мускулы его предплечья.

– Конечно. Здесь же нет врагов.

«А как насчет внутреннего врага?» – прозвучало предостережение в ее мозгу, но оно казалось таким далеким и приглушенным, словно доносившееся с улицы ночное пение.

– Врагов нет, – согласился он. И она улыбнулась.