Они возобновили свой путь в молчании. Снегопад, казалось, немного ослабел к тому времени, как они в ранних сумерках зимнего дня миновали колодец. Длинные тени протянулись поперек аллеи тополей, но там, где вместо деревьев стояли пни, тени были короче. Конь Катарины фыркнул на морозе, и она улыбнулась.

– Дом! – сказала она Александру, когда он поравнялся с ней. Конь вышел из тени на дневной свет, и она привстала на стременах. – Посмотри! Вот оно! Леве. – Она снова села и пустила коня рысью.

– Кэт… – начал он.

– Живей! Мы почти дома! – прокричала она в ответ. «Черт бы побрал эту женщину!» – пробормотал он и пришпорил лошадь. Им следует приближаться осторожно, кто знает, что их там ожидает.

Когда он поравнялся с ее конем, Катарина уже соскочила на землю и бежала к парадной двери.

Дверь широко распахнулась, и из дома, раскинув руки, выскочил маленький постреленок.

– Мама! – взвизгнула Изабо. – Мама, мама…

Александр неторопливо спешился, наблюдая за тем, как Катарина подняла дочь и кружила ее до тех пор, пока обе, смеясь, не рухнули в снег. Изабо увидела его сквозь поднятое ими белое облако.

– Полковник-папа! – закричала она с той же радостью, с какой приветствовала мать. Маленький эльф вырвался из объятий Катарины и, размахивая руками, бросился к нему, перепрыгивая через сугробы, доходившие ребенку почти до колен. – Полковник-папа!

Он перевел взгляд на смеющуюся Катарину – плащ сбился набок, шляпа упала в сугроб, волосы выбились из прически, и вся она была засыпана снегом. Неожиданно он почувствовал, как что-то изменилось в его душе, словно у него появилось какое-то убежище.

Незнакомое чувство зародилось где-то в глубине, и он нагнулся, подхватил ликующее существо с голубыми глазами и светло-каштановыми волосами и закружил ее так же, как делала это мать. Его шляпа с плюмажем слетела с головы и упала в снег, но он даже не заметил. Две маленькие ручки попытались обхватить его за шею.

– Я так рада, что ты дома, полковник-папа, – чуть слышно пробормотала девчушка, ее щедрое объятие включило в себя, наряду с его шеей, левое ухо и половину головы. Затем она откинулась, сидя на его руке, одарила его широкой сияющей улыбкой и поцеловала в щеку.

Смеющаяся Катарина подошла к ним. Поддавшись порыву, он свободной рукой обхватил за талию и приподнял эту прекрасную мужественную женщину, закружив их обеих. Изабо крепко держалась за них. Катарина взвизгнула, а он смеялся, смеялся, смеялся…

И этот смех звучал в душе Катарины словно колыбельная, которую она станет петь Изабо суровыми зимними ночами, согретыми обволакивающим теплом только что разведенного огня. Затем музыка его смеха постепенно замерла, и на лицо Александра, так преобразившееся минуту назад, вернулась привычная маска. Ее руки почувствовали сквозь складки плаща и куртку, как его тело отстранилось. Она проследила за направлением его взгляда – в дверях стоял Траген, неподвижная мрачная фигура, нависшая над ними, подобно высшему судье, посланнику вечности, осуждающему их смех и счастье.

Александр стал освобождаться из переплетенных рук. Изабо, все еще смеясь, поспешно обхватила его колено. Он растерянно посмотрел вниз, и маленький пострел одарил его широкой лучезарной улыбкой, не замечая, что на щеке остались следы снега от его сапога.

Катарина отряхнула снег с лица девочки.

– Милая, а не сходить ли тебе посмотреть, что там нашел Страйф, – сказала Катарина, показывая на кота, белая шкурка которого сливалась со снегом так, что казалось, будто у основания одного из пней рассыпаны черные заплаты.

Изабо по-взрослому вздохнула и направилась к коту.

– Страйф! Ты опять гоняешься за крольчонком! Я же тебе уже говорила, что кролик хочет спать, а не играть.

Катарина тихо рассмеялась.

– Она говорит совсем как Луиза.

Катарина встретилась взглядом с Александром и почувствовала, как угасают последние искорки смеха и он все больше отдаляется от нее.

– Я. должен обсудить кое-какие дела с Трагеном, – сказал, он и поклонился, осыпав ее снегом со своего плаща. – С вашего дозволения.

И он ушел, снова став солдатом в полном смысле этого слова.

Луиза подошла к Катарине, проводив взглядом Александра.

– Успешная поездка? – спросила она, слишком внимательно всматриваясь в лицо Катарины.

– Мне удалось приобрести почти все, что нам необходимо, – ответила Катарина, добавив про себя: «Но не то, что хотела». – Патронташи и запальный фитиль. По хорошей цене купила опору для мушкета. Сейчас их много, когда война окон… – Катарина оборвала себя на полуслове и принялась стряхивать снег с плаща. – И сапоги. Новые сапоги. Не стоит про них забывать. – Она направилась к опустевшему дверному проему. – А в целом это было… долгое путешествие, – закончила она, проигнорировав ехидную улыбку, появившуюся на лице идущей рядом женщины. – Очень долгое путешествие.

На несколько оставшихся до Рождества недель, на Святки, которые праздновало большинство строгих протестантов, мир для нее ограничился до дома в Леве и нескольких ближайших ферм. Даже деревню, казалось, отделял переход длиною в целую жизнь, хотя рано по утрам рабочий люд появлялся на тропе, ведущей к дому, но затем все растворялись в неясном свете зимнего дня. Больше не давали о себе знать посланцы от фон Меклена, но Катарина чувствовала, что они где-то поблизости.

В ясные свежие дни возвышающаяся на скале крепость Алте-Весте напоминала Катарине о грядущей весне, но когда появлялись облака, они заволакивали крепость, а вместе с ней и будущее. Именно эти дни, заполненные туманом и снежным безмолвием, Катарина любила больше всего. За стеной облаков оставался не только опустошенный войной мир, но и мир мрачных воспоминаний и мрачного будущего. Но она по-прежнему читала книгу Грендель по алхимии. Может, иллюзии и колдовство помогут ей.

Она нечасто видела курьеров, которые, словно тени, появлялись в Леве, чтобы поговорить с хозяином, и также тихо ускользали из него, но она знала, когда они посещали дом. Нетрудно было делать вид, будто не слышишь стук копыт хорошо подкованных лошадей, которых вели к конюшне. Но не так просто было пропускать мимо ушей шепот мужских голосов глубокой ночью или не замечать следов на снегу, который выглядел чистым и нетронутым накануне вечером.

Но были звуки, к которым она прислушивалась. Александр приходил спать поздно и вставал рано, а она, уютно устроившись под теплым покрывалом в своей постели, вслушивалась в приглушенный скрип половиц, когда он входил. Она закрывала глаза, делая вид, будто спит, и тихий шорох сбрасываемых им одежд вторгался в ее сон. Он проскальзывал меж льняных простыней, уже давно потерявших тепло грелки с углями из камина, которой Катерина согревала его постель, затем до нее доносилось его дыхание, оно становилось все глубже по мере того, как он погружался в сон.

Иногда он шепотом произносил ее имя, и она отзывалась:

– Все в порядке?

Он заверял ее, что не произошло ничего дурного, и, поколебавшись, спрашивал, как прошел ее день. И тогда, глубокой ночью, тоже поколебавшись, она рассказывала ему о состоянии их зимней кладовой, об успехах в засолке мяса или о том, как ловко Луиза перешила платье Изабо.

Они подолгу вели беседы о тех милых хозяйственных делах, о которых обычно говорят муж и жена, но она никогда не спрашивала о его совместной с Трагеном деятельности, а он не пытался рассказывать о ней.

Но, хотя они и не говорили об этом, работа по защите Леве продвигалась. Сигнальная башня с каждым днем становилась на несколько камней выше, и к середине декабря каменщики принялись возводить крышу, под которой разместится сигнальный огонь.

Воздух был свежим, и Катарина, выйдя из дома, глубоко вдохнула густой аромат хвои.

Работа на сегодняшний день была закончена.

– М-м-м, запах Рождества, – сказала она себе с улыбкой. Это единственное приятное время в ее воспоминаниях.

У нее за спиной устало замычал Лобо, с трудом затаскивая в дом вместе с одним из фермеров огромное полено, которое по традиции они сожгут в сочельник. Лейтенант Печ подарил своему ученику пару шпор, чтобы наградить его за усердие, если не за успехи. С тех пор он с ними не расставался. Их звон напоминал ей о колокольчиках на шапке клоуна, которого она видела еще ребенком в праздничном представлении. И невольно в душе ее зародился проблеск надежды.

– Мама! Мама! – закричала Изабо у опушки леса, она вприпрыжку бежала рядом с Францем, вместе они несли корзину, полную веточек можжевельника. – Посмотри, что мы с Францем собрали. Много! Много!

Катарина подошла к ним и, встав на колени, сжала в объятиях свою дорогую девочку.

– Много-много, просто уйма, так мне кажется, – сказала она, взяв веточку и пощекотав носик Изабо.

Франц поклонился.

– Год был хорошим, мадам, – сказал он, заглушая смешок Изабо. – Остролиста в изобилии. Ветви у елей толстые и густые, и у можжевельника тоже, как вы могли заметить.

– В доме будет изумительно пахнуть, – сказала Катарина, вдыхая запах.

– И прогонит всех злых духов, так сказал Лобо! – добавила Изабо.

– Да, милая, и прогонит всех злых духов. – Увидев, как нахмурился Франц, услышав о старом предрассудке, Катарина поспешно спросила его: – Ты уверен, что можжевельника хватит для всех жаровен на полторы недели до Рождества?

Пока Франц, осматривая содержимое корзины, старательно обдумывал ответ, Изабо, сделавшая для себя открытие, что щекотка может доставить большое удовольствие, стащила ветбчку и погналась за Страйфом, который имел несчастье именно в этот момент выйти из-за угла. Он тотчас же почувствовал опасность и стремительно, как пушечное ядро, бросился обратно за дом. Но Изабо не так-то просто было остановить, и с радостным воплем она полетела вниз. Лицо Франца осветилось снисходительной улыбкой.

– Какой ангел, – сказал он.

Но его слова неожиданно вызвали в ее памяти изображение на золотой монете, они не ассоциировались с образом Изабо.

– Да, – задумчиво произнесла Катарина. – Да, ангел.

Громкий, полный восторга детский крик прорвался сквозь готовую окутать ее меланхолию, и она бросила взгляд на угол дома. Оттуда выходил Александр на два фута выше, чем обычно, – на плечах его сидел весь покрытый снегом постреленок. Изабо щекотала его нос веточкой можжевельника, а он изо всех сил старался не чихать и смеялся, посылая в воздух белые струйки пара, затем снял ее с плеч и засунул себе под мышку.

– Я нашел этого маленького ледяного эльфа в то время, когда он щипал за пятки некоего черно-белого кота, – сказал он. Смех Изабо белыми клубами срывался с ее губ.

Катарина улыбнулась и ущипнула малышку за нос.

– Ледяной эльф, которому необходимо переодеться в сухую одежду.

– Ах да, – сказал Александр, опуская Изабо на землю. – Похоже Страйф ускользнул и играет теперь под садовой скамейкой.

Франц протянул руку, и Изабо ухватилась за нее.

– Кажется, мы оба немного промокли, мисс Иза. Давайте рходим к поварихе, может, она позволит нам обсохнуть у очага.

Катарина смотрела вслед им, поспешно удаляющимся в поисках тепла.

– Держу пари, не успеют они переступить через порог, как начнут просить у поварихи только что испеченные пирожные.

Александр засмеялся.

– Не принимаю такое пари. Я видел, как работают эти двое. Твою дочь ждет большое будущее маркитантки, если… – Он оборвал себя на середине фразы, и Катарина увидела, что он сам рассердился на свои необдуманные слова. На его лице появилось усталое выражение. – Извини, Катарина.

Скрестив руки на груди, она покачала головой.

– Не стоит извиняться. Мы не можем и не должны следить за всеми своими словами, будто за каждым деревом затаился иезуит, который записывает наши разговоры в ожидании» когда мы начнем судачить про великого инквизитора.

Он усмехнулся.

– Ты не стала бы так говорить, если бы жила в Регенсбурге. Только там они прячутся за дверями, а не за деревьями. Думаю, они очень злятся, что закон не позволяет им сжечь всех кальвинистов и лютеран…

– И анабаптистов, – продолжила она.

– И вальденсов, – добавил он. У нее вырвался смешок.

– И армян! – ока покачала головой. – Неудивительно, что там такая неразбериха.

Он улыбался, но ничего не говорил, устремив пристальный взгляд на ее лицо. Несколько недель назад она отвернулась бы, бросив какое-нибудь резкое замечание, но подобно тому, как камень за камнем возводили сигнальную башню, так же постепенно крепли их взаимоотношения.

– Скажи то, что хотел, – мягко попросила она, не желая нападать на него из-за его усталости.

– Глупая мысль, не более, – ответил он и протянул руку, приглашая ее в дом. – Пойдем домой. Здесь слишком холодно.

– Нет, спасибо, – отозвалась она. – Я только что вышла на прогулку. Покой и уединение среди окутанных снегом деревьев помогают мне… – Она оборвала фразу.

– Ты набираешься сил в этой тишине, – заметил Александр. Он приблизился к ней на шаг, прикрыл капюшоном волосы и, заправив выбившуюся прядь, добавил: – У тебя привычка, я заметил, гулять перед ужином в лесу. Похоже, ты находишь там покой.

– Это чувство мне незнакомо, – печально ответила она. – Но тишина возвращает мне силы.

Его взгляд скользнул по ее губам, и она с трудом поборола желание облизнуть их. К своему удивлению, она ощутила легкое, как перышко, прикосновение к ним его пальца.

– Надеюсь, ты получишь большое удовольствие от прогулки. Увидимся за ужином.

Но они не увиделись. Катарина посмотрела на пустое место за противоположным концом стола и вздохнула, затем поднесла ко рту еще одну ложку горячего густого супа. Курьер прибыл как раз перед тем, как снова повалил снег, и Александр, запершись, все еще беседовал с ним.

Сидевшая слева от нее Луиза заметила:

– Мне кажется, он слишком много работает.

Почти поправившийся Траген, сидевший справа от Катарины, проворчал:

– Эту работу необходимо выполнить.

Пожилая женщина фыркнула.

– Так почему же вы ее не делаете? – Он сердито посмотрел на нее, но она только пожала плечами. – Мне кажется, полковник присматривает за фермой, за деревней, за такими, как вы. Вы могли бы…

– Майор Траген поправляется, – перебила ее Катарина. – Он проводит дни согласно твоим собственным предписаниям, Луиза. Ты что, забыла?

Настала очередь Луизы проворчать:

– Он уже здоров, как бык.

– Как выздоравливающий бык, Луиза, который был серьезно ранен, если помнишь.

Луиза искоса посмотрела на нее и заявила:

– И все же я утверждаю, что полковник много работает без какого-либо…

– Полковник достаточно отдыхает, Луиза, – заявила Катарина, в глубине души зная, что это неправда. Он действительно очень устал. Слова Луизы засели в ее мозгу, и она обдумывала их весь ужин и весь вечер после того, как убаюкала Изабо тихим пением колыбельной.

Она читала французский перевод «Одиссеи», а Луиза пряла прошлогоднюю шерсть. Тихое и ритмичное постукивание веретена служило странным фоном к рассказу о чарах, которые Цирцея наслала на команду Одиссея. Пару часов спустя огонь догорел, и Луиза, отложив прялку и веретено, обняла Катарину перед тем, как отправиться спать.

Катарина положила в камин небольшое полено и, помешав угли, вернула их к жизни, затем постояла в одиночестве у окна, раздвинув тяжелые занавеси и глядя на яркий лунный свет, искрящийся на только что выпавшем снегу. Хотя они и не говорили больше на ту же тему, слова Луизы, произнесенные за ужином, все еще продолжали мучить ее.

К тому же она размышляла о только что прочитанной истории. Воин, заблудившийся по пути домой с войны. Может, Александр чувствует себя таким же потерянным, как и она в этом новом мире без войны? Ее манили деревья за окном. Ее дневная прогулка была слишком короткой, и теперь она жаждала вновь ощутить успокаивающие объятия окутанного снегом мира.

В ее мозгу снова прозвучали слова Луизы, и она бросила взгляд в сторону той комнаты, где все еще работал Александр. Пойдет ли он с ней? Она прикусила губу, чтобы подавить лукавую улыбку, готовую вот-вот появиться на устах. Ему, возможно, понравится. Она отпустила тяжелую ткань, и занавеси снова закрыли окно. И даже ей самой, может, тоже.

Чтобы не позволить себе проявить трусость и не пойти на попятный, она приготовила их плащи и повесила на вешалку у двери. Затем поднялась по лестнице, внимательно вслушиваясь, не зашумит ли кто-либо из еще не уснувших обитателей дома, но, хотя жилище было заполнено восхитительными запахами приближающегося Рождества, тем не менее было тихо.

У двери в комнату она в нерешительности заколебалась, и ей отчаянно захотелось, чтобы Александр все еще был занят с Трагеном или курьером. Катарина прислушалась, но желание ее не исполнилось – приглушенные голоса не доносились.

Написанные почти без пропусков строки слились, и Александр потер глаза. Он сидел за импровизированным столом – доски, положенные на два бочонка. Освещением служил огонь камина и свечей. Аккуратно сложенные стопки бумаг, перевязанные лентами, лежали на одном краю стола, тщательно изученная карта – на другом. А перед ним – последний рапорт из Таузендбурга. В рапорте сообщалось, что войска фон Меклена производят разведку в долине к востоку от Карабаса. Крутые склоны долины густо заросли лесом, там проходило очень мало дорог. Если граф решил двинуться на юг по той долине, а не через Карабас, то им следует готовиться защищать Карабас и Леве и с севера, и с юга. Это поможет ублюдку разрешить две проблемы, но поднимет третью – как пробраться сквозь такую труднодоступную местность. Хотя, Бог свидетель, Бат никогда не заботился об удобствах солдат.

Непрошенно в памяти всплыл один из разговоров с Катариной, происходивший поздно ночью почти в полусне в их спальне, которую они делили, правда не в полной мере. Эти беседы о повседневных, на первый взгляд несущественных вещах показали ему, что в ней необыкновенным образом сочетаются умение сострадать с практичностью. Если бы только он мог сейчас поговорить с ней, подумал он. Если бы только мог увидеть, как темнеют ее глаза, когда она обдумывает занимающие его вопросы.

Александр со вздохом откинулся на спинку стула, понимая, что это все только отговорки. На самом деле он просто хотел разговаривать с ней, слышать ее мелодичный голос, когда она будет делиться с ним своими мыслями или обсуждать какие-то планы. Ему казалось, что его усталость проходит при звуках ее голоса. И ему хотелось, чтобы глаза ее темнели, когда она будет думать о нем, а не о его проблемах. Но слишком много неясного было в ней самой, что не позволяло ему потерять бдительность.

Пергамент зашуршал, когда он снова взялся за рапорт. Обмакнув перо в чернила, он снова принялся делать пометки. Минуту спустя раздался тихий стук в дверь.

– Войдите! – сказал он, не поднимая глаз, подумав, что Маттиасу пришла в голову какая-то новая идея.

Петли на дверях недавно заменили, и он не услышал ни звука. Когда Александр поднял глаза, на лице его не было никаких эмоций, пока он не увидел, кто приоткрыл дверь и заглядывает к нему.

– Кэт! – удивленно воскликнул он, вставая, и поспешно поправился: – Катарина. – Его мрачное настроение улетучилось, затем он обеспокоенно спросил: – Все в порядке?

Тихо засмеявшись, она вошла в комнату.

– Теперь моя очередь заверять тебя, что ничего дурного не произошло, – сказала она ему, и в улыбке ее проскользнул намек на близость, сулящий ему пусть ложную, но надежду на облегчение от его бремени, хотя и на короткое время. – Я хочу оторвать тебя от работы. Сегодня полнолуние. Пойдем посмотрим на снег. Чарующее зрелище.

Александр открыл было рот, чтобы отклонить ее приглашение, но не смог произнести ни слова, даже покачать головой. Он устал от войны и от разработки военных планов. Безусловно, где-то в глубине его существа сохранилось место, не затронутое войнами и сражениями, военный вихрь не настолько завладел его душой, чтобы он не мог найти радость в объятиях такой женщины, как Кэт.

Она была прекрасной, освещенная светом свечей и камина. Но влекла его не столько красота, сколько улыбка в глазах, и поза, одновременно поддразнивающая и ободряющая.

Она опять тихо засмеялась.

– Ты хочешь пойти. Я вижу!

– У меня много работы, – ответил он, не сомневаясь, что она обратит внимание на то, что он не отрицает ее слов.

Улыбка ее стала еще шире, она подошла к окну и взглянула на яркий лунный свет.

– Действительно много! Столько неисхоженного снега, по которому можно пробежаться, – заметила она, снова повернувшись к нему. – И посмотреть на сосульки, мерцающие при лунном свете, и столько всего удивительного ощутить. Александр! Пойдем со мной.

– Я уже ощущаю присутствие чуда прямо сейчас, просто глядя на тебя.

Она вспыхнула, затем покачала головой.

– Пожалуйста, не отделывайся от меня с помощью комплиментов. Это волшебная ночь, Александр. И я хочу разделить ее с тобой.

Чудо, Чудо Катарины. Восхитительное чувство ожидания охватило его. Нарочито медленно он положил перо на подставку, уже зная, что пойдет с ней, но стараясь посмаковать сладкое, словно мед, желание, уже побежавшее по венам от этого ожидания.

– Ты хочешь выманить меня на мороз, женщина.

Ее губы тронула лукавая усмешка.

– Да, хочу, милорд. Но на морозе вы, возможно, найдете тепло.

Он встал, все еще держась на расстоянии от нее.

– Но не растопит ли это… тепло тот снег, на который ты приглашаешь меня посмотреть?

– О, действительно растопит. Как и многое другое.

Она направилась к двери, намеренно отбивая каждый шаг стуком новых сапог по полу.

Она шла впереди, он следовал на некотором расстоянии, но все же ощущал аромат розовой воды. Они проходили по лабиринту комнат со скрипучими полами, затем вниз по ступеням и к двери, где его ждал теплый плащ.

– Понятно, заранее спланированная акция, – сказал он, накидывая плащ на плечи.

– Счастливая способность к открытиям проявляется более плодотворно, если ты не дрожишь от холода, – сказала она с усмешкой.

– А если дрожишь от чего-то другого?

Ее глаза, заискрившись беззвучным смехом, смотрели на него шутливо и предостерегающе. Она надела плащ, натянула перчатки и потащила его из дома. Он непроизвольно обхватил ее за плечи своей твердой рукой, чтобы помочь спуститься по сломанным ступеням. Но они уже не были сломанными.

– Братья-каменщики починили их сегодня утром, – сказала она. – Твой рев по поводу сломанных ступеней доносился даже до деревни.

– Рев? Что-то не припоминаю, чтобы когда-нибудь ревел, мадам.

– Х-м-м. Ну значит, то были ворчливые, раздраженные жалобы?

– Нет, не ворчливые.

– А, понимаю, просто раздраженные.

Александр усмехнулся.

– Вот, значит, почему починили лестницу?

Он глубоко вдохнул бодрящий зимний воздух.

– Да, действительно! – воскликнула она, сделав вид, будто ее только что осенило. – Пожалуй, мне стоит изучить твою раздражительность получше.

– А как ты думаешь, откуда она проистекает?

Он попытался шутливо схватить ее, но она, смеясь, ускользнула от него.

– Негодник! Я не раздражительная!

– Ах нет? – с вызовом спросил он и бросил снежок, попавший ей в правое плечо, затем бросился бежать к деревьям, спасаясь от ее мести. Секундой позже он оглянулся и увидел, что Катарина бежит за ним следом, юбки ее развеваются, обутые в сапоги ноги ловко попадают в оставленные им следы. Она была сосредоточена только на том, чтобы догнать его. Чувство, охватившее его, как он и ожидал, оказалось пьянящим.

Но он жаждал большего. Если сначала ему просто хотелось уклониться от брошенного ею снежка, то теперь он, внезапно изменив направление, бросился в глубь леса.

Холодный и бодрящий воздух ночью пах как-то по-новому, он словно оцарапал ему горло. Лунный свет, просачивавшийся сквозь еще не опавшие листья, отбрасывал похожие на заводи тени. Александр нырнул под ветку, осыпав себя снежной пудрой. Спрятавшись за ствол дуба, он стал ждать, наблюдая за призрачным туманом своего дыхания и прислушиваясь к едва слышным шагам по мягкому, только что выпавшему снегу.

Затем даже этот легкий звук замер. Может, она прекратила преследование? Он прислушался внимательнее. Тишина. Он выглянул из-за дуба… и получил снежок прямо в лицо.

Взрыв смеха сопроводил эту неожиданную атаку.

– Совершенный выстрел!

Она стояла через три дерева от него, расставив ноги и подбоченясь, на лице ее играла широкая самодовольная улыбка.

– Удачный выстрел, – сказал он, вытирая лицо под музыку ее смеха.

– Удачный? Не знаю, что это такое! Умение, простое умение, – заявила она, скрестив руки на груди и вздернув подбородок, словно бросая ему вызов.

– Скорее всего, просто случайность.

– Ты так думаешь, м-м-м? – подозрительно живо спросила она.

Его пальцы, вытирающие лицо, запорошенное снегом, замерли, и он, прищурившись, посмотрел на нее. Она нагнулась, зачерпнула полную пригоршню снега и стала со знанием дела лепить снежок.

– Давай посмотрим, – предложила она. Легкий намек на то, что он задел ее самолюбие, прозвучавший в ее словах, заставил его улыбнуться еще шире – удача или умение.

Александр в два прыжка подскочил к ней, схватил ее за руки, уже поднявшиеся, чтобы бросить снежок, и тот рассыпался, когда он прижал ее спиной к дереву.

– Удача или умение, мадам? – прошептал он, вдыхая ее аромат, смешанный с запахом зимнего леса. Ее глаза, просветлевшие при лунном свете, широко открылись от изумления, но страха в них не было. Он потерся щекой о ее висок. Страха не было. – Доказательством моей удачи служит то, что я нашел тебя в Леве. А мое умение…

– А твое умение… – Ее тело, застывшее после его внезапного натиска, стало постепенно расслабляться, а свободная рука обвилась вокруг шеи, притягивая его ближе. Она легонько укусила его нижнюю губу. – …Еще нужно доказать.

Она провела кончиком языка по его губам, словно пробуя на вкус нерастаявшие снежинки.

– Моя Кэт превращается в ведьму, – пробормотал он, а она улыбнулась ему, и его ноги, бедра, живот напряглись, как бывало, когда его лошадь принималась бить копытами во время кавалерийской атаки. Дыхание его участилось. Веки ее опустились, прикрыв темно-синие глаза.

Он принялся слегка посасывать ее губы. Его пальцы еще крепче обхватили ее шею. Рот его становился все настойчивее, язык, словно поддразнивая, скользил по ее нежным губам, принуждая ее уступить и предоставить ему во власть тепло и нежную влажность своего рта.

Ее пальцы, переплетенные с его, сжались еще крепче, а губы раздвинулись, не в силах противиться его натиску. Его язык скользил внутрь, чтобы заявить свои права на завоеванную территорию, но ее язык сам переплелся с его языком. От обещания, дарованного ее ртом, слабели его колени. Тело ее словно слилось с его телом, превращая его победу в желанное, такое желанное поражение.

Он поцеловал ее глубоким долгим поцелуем, а она… она встречала каждый его выпад с таким пылом, что его кровь заклокотала с мощью осадного орудия.

Та страстная женщина, которую он увидел на постоялом дворе в Таузендбурге, а потом долго мечтал о ней, стала открывать себя ему во всей своей волнующей чувственности.

Но затем он ощутил нерешительность, какую-то отстраненность и осторожно прервал поцелуй. Она откинула голову назад, прислонившись к стволу дерева, глаза ее оставались закрытыми. Словно слепая, она принялась проводить пальцами по его лицу, рука в перчатке дрожала. Тепло, окутывавшее их, стало понемногу рассеиваться, и усталость, пролегшая морщинками вокруг его глаз, вернулась.

Двумя пальцами она принялась массировать его виски.

– Мой усталый полковник, – шептала она. – Я сказала себе, что тебе необходима передышка от работы. Я сказала себе, что короткая прогулка по лесу восстановит твои силы. Но я не призналась себе, как сильно мне хочется побыть с тобой.

Она повернула голову в сторону и еще крепче зажмурилась, словно пытаясь отбросить беспокоящее ее воспоминание.

– Постоялый двор в Таузендбурге, – дрожащим голосом начала она и, открыв глаза, пристально вгляделась в его лицо. – То, что произошло на постоялом дворе в Таузендбурге, не было сном… не так ли?

– Ах, моя дорогая, дорогая Кэт, – сказал он и, оттолкнувшись от дерева, повернулся к ней спиной, желая скрыть неприкрытое желание, которое, как он знал, непременно отразится в его глазах. Он не мог думать о той ночи без сладострастного волнения.

– О Боже! – воскликнула она в полном замешательстве.

Он почувствовал легкое движение воздуха, когда она бросилась мимо него, направляясь в глубь леса.

– Кэт! – окликнул он и побежал за ней, причем каждый его шаг покрывал два ее шага. – Кэт, нет! Не думай, что я… – Она бежала очень быстро, и Александр понимал, что испытанное ею унижение делает ее бег еще более стремительным. – Пожалуйста! Ты не так поняла.

Она продолжала все быстрее углубляться в лес.

– Черт побери, Кэт, стой!

Становилось трудно различать ее среди деревьев. Ее фигура, казалось, сливалась с длинными лунными тенями, делавшими ее очертания неясными, почти нереальными. Лицо его было влажным и холодным от капель растаявшего на щеках и лбу снега. Они напоминали слезы, хотя он уже мог забыть, что это такое, так как много лет не плакал. Александр вытер лицо. Впереди, похоже, была какая-то прогалина, хотя, может, то была иллюзия. Очень многое из того, что он когда-то считал реальным и устойчивым, исчезло, и это порождало вызывающее озноб противоположное чувство, будто то, что он считал иллюзорным, может оказаться осязаемым. Он зацепился носком сапога за торчащий из-под снега корень, споткнулся и, невольно вытянув вперед руку, схватился за дерево.

Кора дерева оказалась мягче обычного, и Александр впился в нее пальцами, словно его прикосновение могло оживить ее. Дышал он тяжело, но не настолько, чтобы не услышать подавленных рыданий, доносившихся с другой стороны дерева.

– Кэт, – произнес он, и это слово прозвучало как самая короткая, но и самая искренняя из молитв, когда-либо произнесенных им. Он заключил ее в объятия, крепко прижал и принялся покачивать взад и вперед, словно это движение могло облегчить ее боль. – Моя Кэт, моя Кэт, моя Кэт, – словно заклинание повторял он, а она плакала, уткнувшись в его плащ, – я не хотел… То были мои сны, Кэт. Та ночь на постоялом дворе постоянно присутствовала в моих снах, ночь за ночью. Сладостная мука. Пожалуйста, прости меня. Я сам смеялся над собой, потому что хотел, чтобы мои сны воплотились в жизнь.

Она снова всхлипнула.

– Ну что можно сказать о такой женщине, как я? – пробормотала она, уткнувшись ему в плечо.

– О да, это трудно, моя Кэт. Но есть слова, которые о тебе. – Она попыталась отстраниться, но он удержал ее. – Прекрасная. Страстная. Упрямая. Блистательная. Храбрая. – Он поцеловал ее в волосы. – А в общем самая удивительная женщина, какую я когда-либо знал.

Она сквозь слезы засмеялась.

– Я не плакала уже много лет и не думала, что способна на слезы. – Ее руки скользнули к нему под плащ и обняли его. – К тому же из-за такой глупости, как гордость.

– Кажется, мы оба… устали, – сказал он. – Давай вернемся в Леве и…

– Что это там впереди? – спросила Катарина, вглядываясь в ту сторону, где он заметил прогалину. Александр увидел, как она прищурилась, всматриваясь в кружево светотени, отделявшее их от того, что лежало впереди. – Кажется, это… – Она с отсутствующим видом отстранилась от него. – Я и не заметила, что так далеко забрела. – Недоверчиво прижав руку ко рту, Катарина направилась к прогалине.

Александр последовал за ней.

– Кэт? – окликнул он, но она не отозвалась. Прогалина оказалась ближе, чем им казалось, и уже через несколько секунд Кэт стояла на краю маленького луга и смотрела на хижину, когда-то, очевидно, принадлежавшую угольщику.

– Я и не заметила, что так далеко забрела, – повторила она.

И казалось вполне естественным, что он обвил рукой ее плечи, и так же естественно, что она приникла к нему.

– Столько раз сменились времена года с тех пор, как я покинула это место. Столько новых полей засеяли и сняли с них урожай, полей, которые я уже не мечтала увидеть зелеными, с пустившими ростки овсом, льном и пшеницей. И смех! Смеха вокруг оказалось больше, чем я думала.

– Ты жила здесь? – спросил он. – Я думал, ты направилась прямо в Леве.

Она покачала головой.

– Первое время… был конец зимы, днем шел дождь, пронизывающий до костей, холод по ночам, в темноте падал снег, а по утрам солнечные лучи растапливали его, превращая в непроходимую грязь. А Леве. Мой сияющий дом. Безопасная крепость, способная защитить от всех бед, ниспосланных мне судьбой. – Оборвав себя на половине фразы, она засмеялась своим фантазиям, но за ее смехом Александр ощутил горечь. – Ну, во всяком случае, я так думала. До тех пор, пока не увидела его. Тогда я уже считала, что я выплакала все слезы, но они нашлись. Как же я плакала, когда увидела его! Я почувствовала, что понесла такую утрату, словно небеса отвергли мою душу! Леве почти превратился в руины.

Они медленно направились к хижине. Александр ласкал взглядом ее освещенный лунным светом профиль.

– Так, значит, ты жила здесь до тех пор, пока не сделала Леве пригодным для жилья.

Он скорее почувствовал, чем услышал ее усмешку.

– Думаю, жила – слишком громкое слово. Пожалуй, ютилась подойдет больше. Мы ютились, прячась от дождя, сбивались в кучу у жалкого огня, прижимаясь друг к другу, чтобы укрыться от ветра, дувшего в каждую щель.

В его грудь словно впились ледяные пальцы.

– Мы? – осторожно спросил он.

– Мы, – подтвердила Катарина, – Изабо, я и матушка Кураж, – она озорно улыбнулась и ударила ногой по угловому столбу маленького загона для скота. – Матушкой Кураж звали нашу козу. Самое драгоценное животное во всем христианском мире.

– Да, она помогла вам выжить.

Катарина покачала головой.

– Она помогла выжить Изабо. И только это имело значение.

Она остановилась перед неподвижно висящей кожаной занавеской, служившей дверью, и Александр почувствовал, что она колеблется.

– Одну минуту, – прошептал он, отстраняя ее, затем вытащил из-за голенища нож, отодвинул кожаную занавеску и, проскользнув внутрь, поспешно осмотрел помещение. Было очевидно, что там давно никто не жил, возможно с тех самых пор, как отсюда ушла Кэт.

Он отдернул занавеску и, взмахнув шляпой, отвесил ей изящный приглашающий поклон.

– Добро пожаловать в замок мамаши Кураж, мадам Кураж и малютки Кураж.

Она, засмеявшись, переступила через порог.

– Скорее уж мадам Сутолоки и малютки Сутолоки.

У него ушло немного больше времени, чем он ожидал, на то, чтобы развести огонь в маленьком жалком камине, но, несмотря на примитивную конструкцию, он был хорошо сделан, и в конце концов огонь разгорелся. Александр сидел на корточках у камина, подбрасывая дрова в огонь, но краем глаза следил за Кэт, расхаживающей по довольно уютной комнате. У единственного окна стояли стол и табурет, здесь же маленький сундучок, какие обычно носят солдаты на ранг выше пехотинца. Отблески огня скользили по его поверхности. Катарина пристально посмотрела на сундучок, но ни прикасаться к нему, ни открывать его не стала. А когда отвела от него взгляд, лицо ее ничего не выражало.

Окно было закрыто тонкой пленкой прозрачного пергамента. Она подошла к нему и смахнула пыль.

– Посмотри! – воскликнула она, протягивая к нему руку. – Дай, пожалуйста, маленькую головешку. – Она поднесла огонек к пергаменту. – Я расшила переплет никчемной книги Фишарта и обнаружила, что он был переплетен в старинный пергамент. Видишь? Вот! Слова поблекли, но их все же можно прочесть.

Он склонился рядом с ней и стал читать:

– Мой возлюбленный говорил и сказал мне:

Слова замерли, им на смену пришла тишина, нарушаемая только потрескиванием огня.

– Это из песен царя Соломона, – сказал Александр, и его полный боли голос прозвучал хрипло. Он отвернулся от окна. – Смотри, зима миновала. – Головешка с треском распалась у него в руке, и он какое-то время смотрел на остатки, прежде чем бросить их в огонь. – Боже милосердный, как бы я хотел сказать эти слова тебе. Сказать, что зима в твоей жизни окончена.

Он почувствовал, как ее рука обвила сзади его талию, а щека прижалась к плечу.

– Тогда скажи мне, но только не сегодня. Когда придет пора, скажи: «Сегодня, моя Кэт, нет зимы».

Он накрыл ее руки своими, переплел свои пальцы с ее и сжал их, давая этим понять, что отступление невозможно.

– За окном летняя луна, – сказал он ей, затем, отпустив ее руки, обхватил ее лицо, и в его прикосновении ощущалась не только нежность. – Но сегодня у меня будет не только сон в летнюю ночь, моя Кэт. А нечто гораздо, гораздо большее.

Она улыбнулась ему дразнящей, искушающей улыбкой.

– Большее? – прошептала она, чуть откинув голову и медленно, чувственно покусывая его палец. – Как всегда солдат, отдающий приказы, м-м-м?

– Берегитесь, мадам, сегодня отдает приказы не солдат, а мужчина, – сказал он и обхватил ее губы горячим страстным поцелуем.