Письмо... Она кожей почувствовала жесткий лист бумаги, запрятанный в нижнюю юбку. Как же быть? Ей надо выиграть время.
– А что будет с ним? – Стараясь не смотреть в ту сторону, она кивнула на труп дезертира.
Он пожал плечами.
– С ним теперь все в порядке.
– Я не о том! Вы хотите оставить мертвеца у меня на кухне?
Он выбросил вперед руку и цепко схватил Катье повыше локтя, не давая ускользнуть. Большой палец впился в нежную кожу на тыльной стороне предплечья, и рука мгновенно онемела.
– Пусть вороны его склюют, мне наплевать! Через несколько часов кругом будут тысячи мертвых тел, а среди них, возможно, и мое. Но сейчас меня занимает одно: местонахождение вашей сестры и ее любовника. Месяц назад мы напали на их след: они скрывались на постоялом дворе близ Реймса. Однако им снова удалось скрыться. А человека, выследившего их, нашли мертвым. Где она?
– Да откуда мне знать?! – сорвалась Катье. – Я же не слежу за ней, как вы и французы!
– Письмо, мадам! Я не намерен терять время! Может, подсунуть ему какое-нибудь старое и отделаться? Она повела плечами.
– Пойду поищу... Вероятно, оно у меня в столе, в гостиной.
Она высвободила руку и поспешно вышла из кухни. Сестра и ее любовник, сказал он. Ох, Лиз, вечные твои амуры!Сзади на лестнице раздался топот сапог.
– Я принесу его сюда, – проговорила Катье, скрывая дрожь в голосе.
Англичанин и не подумал остановиться. Смотрел на нее, не мигая, своими синими глазами и продолжал подниматься; походка у него была гибкая, пружинистая.
Катье подхватила заляпанную кровью юбку и полетела наверх, в гостиную. Он неотступно следовал за ней. Вскоре грохот сапог стих, приглушенный ворсом ковра (прежде такие ковры устилали всю лестницу). Она отодвинула засов, распахнула дверь и застыла на пороге, увидев разгром, учиненный французами.
Варвары, ничего в целости не оставили! Катье бережно подняла резной стул перед письменным столом и обернулась к англичанину, появившемуся в дверном проеме. В присутствии этого человека везде становится тесно.
Перед глазами у нее что-то сверкнуло, и она с криком кинулась в угол, где валялись старинные часы, инкрустированные золотом и эмалью, – подарок матери. Гнев и отчаяние охватили ее. Чем она теперь заплатит Онцелусу за лекарство для Петера? Она дрожащими пальцами подобрала осколки.
Потом медленно выпрямилась и встретила взгляд англичанина. Ей показалось, что в бездонных его глазах промелькнуло сочувствие.
– Все это вы и вам подобные! – Она положила осколки часов на стол и нетерпеливо смахнула набежавшую слезу. – Твердите о присяге, о воинском долге, а что люди будут есть, во что оденутся, после того как ваши солдаты вытопчут их посевы, вам все равно!
Темно-синие глаза мгновенно подернулись льдом. В два шага он пересек гостиную, схватил Катье за руку и развернул лицом к себе.
– Вы же ненавидите французов. Я это понял по вашему лицу, когда вы смотрели на того скота. – Он кивнул в сторону лестницы. – А мы бьемся за вас, за то, чтоб вырвать ваши земли из когтей Людовика.
Его прикосновение странным образом взволновало Катье. Она хорошо запомнила, как нарочито медленно он снимал перчатки, а теперь почувствовала на себе эти длинные, сильные пальцы и шероховатые мозоли на ладонях, привыкших сжимать шпагу. Когда их взгляды снова встретились, она ощутила дрожь во всем теле и увидела, как лед в его глазах постепенно тает и они заволакиваются таинственным туманом.
Он отбросил ее руку, точно обжегшись, и отвернулся. – Письмо, – бесстрастно проговорил он. – Или я дознаюсь, где ваша сестра, или...
Или – что?.. Катье выдвинула ящик стола и принялась неуклюже рыться в бумагах. Может, ей повезет и какое-нибудь старое письмо отыщется? Филипп не раз говорил, что за обманчивой любезностью англичан скрывается холодное, безжалостное сердце. Она украдкой покосилась на человека, следящего за каждым ее движением. Вот уж кого не назовешь любезным!
Руки стали влажными от накатившего страха; она снова и снова перерывала ящик. Куда запропастились все письма? Катье бросилась к секретеру: почти все его содержимое валялось рядом на полу. Быстро перебрала кучу старых писем и узнала на одном почерк Лиз. Радостно затрепетавшее сердце снова сжалось: оно написано почти два года назад, на это его не купишь.
Англичанин задел носком сапога скомканную шелковую шаль, наклонился, поднял ее и стал рассеянно наматывать на руку. Слабая улыбка тронула решительно сжатые губы, отчего мрачное лицо чуть прояснилось.
Не замечая внутренней дрожи, Катье вернулась к письменному столу и начала разбирать набросанные поверх него и нацарапанные на самой дешевой бумаге черновики посланий маркграфу в Геспер-Об. Они англичанина тоже едва ли устроят.
Она боялась смотреть ему в лицо, потому уставилась в стену за его плечом.
– Не могу найти. Придется вам спросить кого-нибудь другого.
– Больше спросить некого. – Он уронил шаль и стремительно сократил разделявшее их расстояние.
Зажатая в узком пространстве за письменным столом, она забилась в угол, но англичанин так яростно вцепился ей в, плечо, что затрещали швы на платье.
– Черт!
В руках у него осталась оторванная лента. Он машинально сунул ее в карман мундира.
Большие пальцы его рук дотронулись до обнаженной кожи у выреза платья.
– Припомните! – настаивал он. – Припомните, откуда было последнее письмо?!
Чтобы скрыть дрожь, Катье переминалась с ноги на ногу.
– А вы бы вспомнили? – с вызовом спросила она и не дала ему ответить. – Едва ли. Люди обычно запоминают, о чем письмо, а не откуда.
– Хорошо. Тогда вспоминайте о чем. – Он с любопытством прищурился.
– Мне нечего вспоминать... Я и так помню.
Катье втянула в себя воздух и тут же пожалела об этом, потому что ноздри защекотал резкий мужской запах. Она вскинула голову, но, не выдержав его взгляда, сразу опустила глаза.
– Ну?
Катье нервно передернула плечами.
– Как обычно.
– То есть? – Он придвинулся ближе, и она почувствовала на лбу его дыхание.
Упершись взглядом в широкую грудь, она внимательно рассматривала треугольный вырез его камзола, полотняную рубашку, шарф с пропущенными в петлицу концами.
– Лиз... Лиз писала об астрологе своего мужа и о том... как ей нравится... бывать у него в... апартаментах. А еще о том, как он составляет гороскопы на всех ее... мм... влиятельных...
Она кашлянула; слова давались ей с трудом. В ответ на это рубаха колыхнулась у него на груди от глубокого вздоха.
– ...влиятельных друзей, – закончила она.
– Друзей? – переспросил он, и в голосе его прозвучало что-то новое, загадочное. Рука скользнула на изгиб ее шеи, а большой палец прочертил линию выреза на платье. – Вы хотите сказать – любовников?
Он приподнял ее подбородок, и она растерянно вскинула на него глаза. Голова его медленно склонялась, пока они не очутились лицом к лицу. Катье увидела сверкающие сапфиры глаз и подвижный чувственный рот со слегка выпяченной нижней губой – едва ли не в сантиметре от своих губ.
Он терзал ее взглядом подобно тому, как приманка в капкане терзает изголодавшегося за зиму зверя. Ее губы невольно приоткрылись, и шепот англичанина коснулся ее опьяняющим теплом:
– Где они, мадам?
– Я... Я не могу...
Будто очнувшись от забытья, он опустил руку. Подошел к окну и долго смотрел вдаль. С его губ сорвалось еле слышное проклятие. Потом он быстро двинулся к двери и с порога отвесил ей поклон.
– Молите Бога, мадам, чтобы меня убили в сражении, потому что если я выживу, то больше не потерплю ваших уловок. Клянусь, я заберу вас с собой и буду возить из замка в замок, пока мы не отыщем вашу сестру.
Она услышала, как за ним захлопнулась парадная дверь, но эхо шагов еще долго звучало у нее в ушах. Катье закрыла глаза и прижала к губам трясущиеся пальцы. Боже, как она могла так забыться?! И с кем? С англичанином, который у нее на глазах убил человека! Из-под ресниц ее покатились жгучие слезы.
Грохот пушек раздавался все ближе. Она подобрала подол и вытащила из кармана нижней юбки письмо. Поспешно развернула его: адреса нет, только дата! Катье пробежала глазами исписанную страницу. Вот! В самом низу.
«Я наконец-то освободилась от Константина! – писала сестра. – Слуга знает, куда доставить часы». И все, больше ни слова! Проклятый посыльный исчез, едва завидев французов. Где же теперь ее искать?
О Всемилостивый Господи, лекарства осталось меньше чем на месяц! Она в отчаянии уставилась на письмо, размышляя и отбрасывая одну возможность за другой. Ох, Лиз, как ты можешь рисковать здоровьем и будущим своегоплемянника?!
Вертя в руках лист, Катье задела ногтем за печать и пригляделась. Это не сокол Д'Ажене! Она подбежала к окну, чтобы получше ее рассмотреть, соединила сломанные половинки, и в лучах послеполуденного солнца ей предстал маленький человечек, натягивающий лук. У нее вырвался смех, похожий на рыдание. Надпись можно не читать: она и так знает, чей это герб.
– Серфонтен! – прошептала она. – Так ты сбежала домой, Лиз?
Сестры появились на свет не в Серфонтене, но замок у подножия Арденн запомнили как свой родной дом. Ей было шесть, а Лиз – восемь, когда мать овдовела, вышла замуж за валлона и они перебрались с фламандского севера во французский Брабант. Верхом до Серфонтена она доскакала бы за три дня, но в повозке, да еще запряженной их карликовой лошадкой, туда тащиться не меньше недели. Катье нахмурилась.
Может ли она бросить сына на двух престарелых слуг, когда тут рыщут и французы, и англичане? А брать с собой Петера в Серфонтен тоже опасно.
Взгляд ее остановился на листках дешевой бумаги, раскиданных по столу. Геспер-0б! До замка деверя тоже путь не близкий, но у маркграфа можно одолжить быстрого коня и оставить Петера в полной безопасности. Сдавленный вопль прервал ее размышления.
– Грета! – вскричала она и кинулась вниз по лестнице.
Старая служанка стояла в передней, зажимая руками рот.
– Госпожа! Там в кухне мертвец!
– Пусть Мартен его похоронит, – отмахнулась Катье. – А ты ступай, собери нам вещи в дорогу. И про часы не забудь. Мы с Петером едем в Геспер-Об. Я сыта по горло этой войной.
Она поправила платье на плече, где англичанин оторвал ленту, добавив про себя: Я этим англичанином тоже.
Бекет проскакал мимо груженных порохом и ядрами телег, что тащились в хвосте длинной шеренги солдат, алой змеей извивавшейся меж полей Ауденарде. Звеня копытами, Ахерон миновал мост через Шельду и резвой рысью устремился к наскоро устроенному канатному ограждению, где формировался боевой строй.
Резко осадив вороного, Бекет спрыгнул на землю и отдал поводья подбежавшему конюху.
– Обиходь его, Джемми, да поживей, – распорядился он и бросил взгляд на клубящийся вдали у подножия холма голубой туман – это занимали позицию французские войска. – Враг ждать не станет.
Быстро и уверенно он прошагал к палаткам, на ходу вслушиваясь в знакомый гул надвигающейся битвы. В воздухе плыл запах людского и конского пота и пороховой гари (в полумиле от лагеря пушки уже открыли огонь).
Черт бы побрал эту вдову Сен-Бенуа! Одурачила его как мальчишку! Гнев распирал его грудь, отчего трещали швы тесного камзола; каблуки сапог яростно вонзались в землю.
Его гордый нрав изо всех сил противился зависимости от женщины, но ничего не поделаешь: только она может указать дорогу к дьяволу – любовнику сестры. Поди, и письма-то никакого нет, а если есть, то она точно знает, где оно.
– Берегись! – раздался грубый окрик, и Бекет отступил в сторону, чтобы не попасть под мчащуюся к передовой телегу с пороховыми бочками.
Эль-Мюзир теперь рядится в одежды астролога и величает себя Онцелусом, но он все равно его найдет. Если слухи о том, что сотворил турецкий дьявол, верны, то, пожалуй, скоро всего пороха в мире не хватит...
Пламя Люцифера. Оно сжигает медленно, и ничем его не загасить – ни водой, ни песком. Целые батальоны взойдут на костер в тысячу раз страшнее аутодафе испанской инквизиции...
Если он, Бекет, не сдержит своей клятвы.
Перед полевым шатром генерал-капитана герцога Мальборо трепетало на ветру алое знамя. Часовой приподнял для Бекета полог.
– А-а, Торн, рад вас видеть! – воскликнул Джон Черчилл, герцог Мальборо, оторвавшись от разложенных на столе карт и сводок. – Ну, что мадам де Сен-Бенуа? Надеюсь, проявила понимание?
Генерал-капитан держался с обычной холодно-светской невозмутимостью. Этому человеку скоро шестьдесят, отметил Бекет, но он все тот же блестящий гвардеец, что некогда покорил сердце королевской фаворитки.
Рядом с ним стоял второй величайший полководец Европы – принц Евгений Савойский. Его пыльный зеленый мундир выглядел на нем как после долгой скачки, но глаза светились всегдашней лукавой живостью.
Бекет поклонился и встал навытяжку. Кроме двух военачальников, в шатре находился лишь тучный секретарь Мальборо Кардонель. Рассеянно ответив на приветствие Торна, он тут же снова уткнулся в сводки о передвижении французских войск.
– Еще какое! – саркастически усмехнулся Бекет, невольно сжимая кулаки. – Поклялась, что не знает, где мадам Д'Ажене.
– Лжет! – заявил герцог.
– Несомненно, ваша милость. Единственное утешение – что она лжет и французам. – Он повернулся к принцу. – Ваш старый друг Рулон, Ваше Высочество, также наводит справки об упомянутой особе, однако мадам де Сен-Бенуа, кажется, предпочитает держать свои секреты при себе.
– Ну, вам-то она их откроет, мой юный друг, – улыбнулся принц Савойский. – Я глубоко верю в ваши... э-э... способности. В Вене о вас ходят впечатляющие слухи. Вина, полковник? – Он взял со стола серебряную флягу в форме луковицы и, вертя ее в руках, прочел выгравированную на серебре надпись: – «Благословение Ориньяку»... Насколько мне известно, в жилах этого маркиза изрядная примесь королевской крови. – Он разлил темно-красное вино в три простых кубка и протянул один Мальборо. – Где это было? В Бленгейме?
Герцог улыбнулся и взял протянутый кубок.
– В Рамиле. Пленный Ориньяк до последнего тянул с выкупом. По-моему, он не хотел возвращаться к сварливой любовнице. – Он помолчал. – А вы, если мне не изменяет память, взяли Рулона после Туринской битвы.
Принц нахмурился и со стуком поставил флягу на стол.
– Этот нечестивец заплатил за свое освобождение убийством четырех доблестных воинов. – Он подал третий кубок вина Бекету. – Меня очень тревожит, что Рулон замешан в этом деле. Его алчность всем известна, а Людовик назначил высокую награду тому, кто найдет Онцелуса и его изобретение.
Мальборо несколько секунд мерил шагами тесное пространство шатра, наконец остановился перед Бекетом.
– Хорошо, что Рулону пока не удалось захватить мадам Д'Ажене... Судя по вашим словам, вдова шевалье де Сен-Бенуа – крепкий орешек. Может быть, взять ее замок в осаду, а то, чего доброго, сбежит?
Даже не пригубив, Бекет отставил кубок и покачал головой.
– Мадам де Сен-Бенуа, ваша милость, упрямая, своевольная фламандка. Но она очень нуждается, и едва ли путешествия ей по средствам. После битвы я вернусь в замок и заставлю ее сказать все про сестру и Эль... Онцелуса.
Мальборо приложил пальцы к вискам; тишину нарушал лишь отдаленный грохот пушек.
– Полковник... – начал он и посмотрел на секретаря. Кардонель подал ему кожаный мешок, откуда герцог выудил лист бумаги.
– Вот что, полковник, – повторил Мальборо, тщательно взвешивая каждое слово, – мы знаем, что у вас свои счеты с этим человеком, что вами движет не только желание спасти жизнь многих людей.
Как всегда при упоминании о прошлом, Бекет напрягся, в горле заклокотала ненависть, мешая дышать. Мальборо бросил взгляд в сторону принца.
– Его Высочество доставил нам новости, которые значительно осложнят вашу задачу. Судя по всему, Онцелус уже завершил работу над чудовищным изобретением... так называемым Пламенем Люцифера. Если Людовику удастся завладеть им... – Он помолчал, призывая на помощь свое прославленное хладнокровие. – Теперь, когда почти сбылись наши надежды положить конец полувековому владычеству Франции над Европой, все это более чем некстати. Испания осталась без короля. Разумеется, Людовик не откажется от столь лакомого куска. А если он приберет к рукам Испанию, под силу ли нам будет его остановить? Посему нельзя допустить, чтобы Пламя Люцифера попало к французам! – Он протянул Бекету бумагу. – Все теперь зависит от того, кто прежде нападет на след Онцелуса и мадам Д'Ажене – мы или они. Я надеюсь на вас, Торн... Вы должны найти смертоносное оружие.
Бекет невидящим взглядом уставился в документ. Нйг adam, k'dieolmiyan! Я не упущу свой шанс. Элъ-Мюзир мой, и ему от меня не уйти!
Он поклялся прикончить дьявола, но до сих пор не смог придумать для него подходящей казни. Даже если выпустить по капле всю кровь из тела турка, этим не искупить страданий тех, кому оставалось только молить о смерти.
Перед ним вечно маячили глаза, чуть светлее его собственных, подернутые туманом боли. Может ли он забыть свою клятву, данную за миг до того, как те глаза медленно закрылись. Клянусь всеми святыми, Элъ-Мютр падет от моей руки!
Негнущиеся пальцы приняли из рук Мальборо бумагу. Слова расплывались, он не сразу сумел их прочесть. В документе подтверждалось, что Онцелус закончил работу над адским зельем и во всеуслышание объявил об этом. С тех пор его нигде не могут сыскать.
Эзир!– Бекета голос турецкого дьявола. Мой раб!
Губы его побелели. Он сунул бумагу в карман.
– Франция не получит Пламя Люцифера. А вонючие кости турецкой собаки не осквернят землю Европы.
Ненависть – вот единственная страсть, живущая теперь в его душе. От этой звенящей ненависти у высоких особ застыла в жилах кровь. Принц Савойский опустил руку ему на плечо и понимающе кивнул.
Бекет закрыл глаза и долго не открывал их.
– Мадам де Сен-Бенуа знает, где они, и приведет меня к ним – я уверен.
Мальборо сделал знак своему секретарю. Кардонель выудил из вороха бумаг лист, исписанный мелким почерком.
– Мы можем выделить вам в подмогу резервный отряд. Бекет быстро взглянул на него.
– Не надо!
Кардрнель озабоченно нахмурился. – Но, милорд, – возразил он. – Онцелус очень опасен. Мальборо и принц Евгений согласно закивали. Бекет упрямо сжал губы.
– Не тревожьтесь за меня, ваша милость, Ваше Высочество. – Синие глаза вспыхнули охотничьим азартом. – Меня будут сопровождать адъютант и денщик... А еще мадам де Сен-Бенуа. Этого достаточно, уверяю вас.
Пушечная пальба гремела совсем близко, так что земля содрогалась под ногами от каждого залпа.
– Вы все продумали, Торн? – спросил Мальборо. – Знатные дамы не любят быстрой езды. А в этом деле все решает скорость.
– Женщины тоже бегают достаточно резво, если их как следует пришпорить.
– Не будьте самонадеянным, полковник, – предупредил принц Савойский. – Нельзя же ко всем женщинам подходить с одной меркой. Неужто вам никогда не приходилось встречать порядочных женщин?
– Нет, Ваше Высочество, никогда.
Бекет поклонился и пошел к выходу.
Хорошо утоптанной тропой он направился к палатке, которую подчиненные поставили в его отсутствие. Летний солнечный день разительно контрастировал с непроглядной теменью, что царила у него в душе. Еще недавно мадам де Сен-Бенуа была лишь одним из способов добраться до Онцелуса, теперь же на нее возложены вес надежды.
У всех палаток толпились гренадеры, в последний раз проверяя амуницию. То и дело крики и проклятия сопровождали шальной выстрел из мушкета. Чуть поодаль такую же брань можно было услышать на голландском, прусском и прочих наречиях многоязыкой армии.
– Эй, Торн! – окликнул его офицер, чья начищенная кираса сверкала на солнце. – Везет тебе, однако. Мы здесь тонем по уши в грязи, а он ходит на разведку к вдовой француженке! Этак и я бы не отказался.
– К фламандке! – сердито рявкнул Торн и, не отвлекаясь на пустые разговоры, с шумом опустил за собой полог палатки.
Долговязый Найал Элкот, адъютант, сидел на низком табурете у походного стола; фалды алого мундира, оттенявшего огненно-рыжие волосы, свисали до земли. Он тщательно отмерял порох и вместе со свинцовыми пулями укладывал порции в кожаный мешок, который должен был привязать к седлу Бекета, когда придет время вступить в бой. Двадцатидвухлетнего лейтенанта и полковника разделяли не только девять лет, но и целая жизнь, однако Найал в числе очень немногих пользовался доверием Бекета.
– Сэр? – Найал привстал с табурета.
Бекет махнул ему, чтоб не вставал. Другой человек в палатке, денщик по имени Гарри Флад, встретил его жизнерадостной ухмылкой, а в ответ заработал такой взгляд, что ухмылку точно корова языком слизнула. Этот был лет на десять старше Бекета, волосы его обильно посеребрила седина, вокруг глаз появилась сеточка морщин. Он поспешно сгорбился над мундиром полковника, продолжая надраивать пуговицы, но временами все же опасливо косился то на хозяина, то на адъютанта.
Бекет отстегнул шпагу, бросил ее на койку, расставил ноги и уперся кулаками в бока.
– Соблаговолите объяснить, милейший, почему каждая собака в лагере знает о моем визите в замок Сен-Бенуа.
Флад откашлялся и заметно покраснел.
– Так ведь я думал, полковник, что вы ездили даму сердца проведать, а ежели ошибся, простите великодушно! Чтоб я сдох, если еще когда помяну всуе имя мадам де Сен-Бенуа. Вот вам крест, полковник...
– Хватит, Гарри!
Широкое лицо денщика вновь расплылось в улыбке. – Слушаюсь!
– Помоги стянуть это проклятое голландское тряпье! Я себя чувствую в нем свиной колбасой.
Флад стащил с него темно-синий камзол и подал ему алый. Полковник расправил затекшие плечи (отлично сшитый мундир сидел как влитой) и облачился в кирасу, отполированную до зеркального блеска.
Бекет любил мгновения, когда ум освобождается от всего ненужного, наносного и кровь быстрее бежит по жилам в предвкушении смертельной схватки. Но сейчас это почему-то давалось с трудом.
Почти все титулованные англичане сидят по своим замкам, в тепле и спокойствии, слушают веселый женский и детский смех. Сыновья английской знати обычно предпочитают мир войне, если, конечно, не прошли, как он, через все круги ада.
Не понеси его нелегкая в тот злосчастный день за ворота Вены, не попади он в засаду Сатаны – как знать, может, теперь лакей надевал бы на него не перевязь со шпагой, а вышитый камзол. И в ушах отдавался бы не скрежет оружия, а гомон детей, играющих в «гуси-гуси». И рассвет он встречал бы не на жесткой походной койке, а на пуховой перине, застланной белоснежными полотняными простынями, и ощущал бы под боком мягкий изгиб бедра, а на руке – разметавшиеся золотые волосы.
Бекет сглотнул ком в горле и обругал себя дураком. Никто не в силах зачеркнуть свое прошлое, и ничто не смягчит сердца, обратившегося в камень.
– Гарри, собери мешок в дорогу. Тронемся сразу после битвы, па пирушку не рассчитывайте. Вы оба понадобитесь мне в замке Сен-Бенуа.
Прозвучал сигнал трубы. Конюх с проклятьями тащил к палатке упирающегося Ахерона. Бекет уже откинул полог, но вспомнил о бумаге, полученной из рук герцога Мальборо. Он взял с койки голландский мундир, порылся в карманах и вытащил листок.
Вместе с ним вывалилась на пол желтая атласная лента. Он поднял ее, не задумываясь, и вдруг что-то кольнуло в сердце. Ноздри защекотал дразнящий запах жасмина, и Торн снова ощутил аромат ее волос, каждой позолоченной солнцем пряди. Увидел настороженные серые глаза и чуть приоткрытые губы, влажные, манящие...
– Милорд, что с вами? – беспокойно спросил Найал.
Бекет мгновенно вернулся к запахам пороха и конского пота. Хотел было отшвырнуть ленту, но тут раздался новый трубный зов, и он машинально запихнул ее вместе с письмом в карман.
– К оружию, друзья!
Полковник Бекет лорд Торн стремительно вышел из палатки.
Катье отерла взмокший лоб батистовым платком. Хотя солнце уже клонилось к закату, жара не спадала. Пыль забивалась во все поры; в тишине уныло цокали копыта по засохшей дорожной грязи. Еще несколько дней назад, когда разнеслась весть о том, что французы вошли в Ауденарде, вся дорога была забита купцами и фермерами, уносившими ноги и что можно из имущества. Теперь же они с Петером ехали в одиночестве.
Она сидела на жестких досках и вспоминала угрозы англичанина. Ну, теперь он ее вряд ли отыщет. Собралась она быстро, вещей взяла немного (главное – запрятанные на самом дне сундука осколки часов), даст Бог, доедет без лишних хлопот.
Подле нее калачиком свернулся Петер, взволнованный таким приключением.
– Мам, а зачем мы едем к дяде Клоду? Ты же его не любишь. А почему Мартен с нами не поехал? Я буду по нему скучать.
Катье обняла сына за плечи и ответила только на второй вопрос:
– И я буду скучать, мой милый, но кто-то же должен присматривать за домом.
Впереди шагал, ведя под уздцы Току, угрюмый детина – больше Мартен никого не смог сыскать в провожатые, хотя обегал всю округу. Даже маленькая смирная Тока его сразу невзлюбила – упрямилась, изо всех сил трясла головой. Он так дернул вожжи, что лошадка споткнулась.
– Эй, потише! – окликнула его Катье. – Она не приникла к упряжи.
– Зато я привык усмирять строптивых тварей, – проворчал тот.
Если кто и тварь, так это ты, подумала Катье.
– Мам, а далеко до дяди Клода? – опять подал голос Петер. – А Тока не обидится, когда я сяду на большого коня? Мартен говорит, что у дяди Клода много-много лошадей. Целых пять!
Катье засмеялась.
– Думаю, она не обидится, если ты будешь следить, чтобы ее холили и кормили как следует.
– А как же?! Мартен говорит, что настоящий рыцарь должен заботиться о своих лошадях. Мам, дядя Клод – настоящий рыцарь? Он меня научит скакать верхом? А ты будешь смотреть, как я учусь?
У Катье защемило сердце.
– Мне, сынок, придется ненадолго оставить тебя. Я должна навестить тетю Лиз.
Петер нахмурился и надолго замолчал.
– А почему, мам? – спросил он наконец. – Разве тетя Лиз не может приехать к дяде Клоду?
– Нет. Ей нужна моя помощь в Серфонтене. Помнишь, я рассказывала тебе про Серфонтен?
Он кивнул, придвинулся поближе и начал играть с тряпичной куклой, что смастерила для него Грета.
Пыль из-под колес повозки смешивалась с пороховой гарью, долетавшей с поля битвы. В глазах и в горле щипало от сажи и пепла, которые заволокли весь закатный небосклон.
Угрюмый детина оглянулся и что-то пробормотал. Катье тоже окинула взглядом дорогу – позади них она тянулась еще с милю, прежде чем скрыться за гребнем холма. Из-за него вдруг вынырнула черная точка, и вскоре Катье разглядела всадника: он мчался во весь опор, нахлестывая коня. Она испуганно прижала к себе Петера.
Мальчик внимательно посмотрел на нее, потом вытянул шею из-за ее плеча.
– Мам, это кто? Мартен?
– Нет, солнышко. Я не знаю, кто это.
Она прищурилась: голубой мундир и что-то знакомое в посадке головы... Рулон!
Катье быстро пригнула голову сына, сама склонилась над ним и чуть приподняла нижнюю юбку: за подвязкой чулка она спрятала нож. Пальцы обхватили костяную рукоятку, но вытащить нож не смогли: он запутался в кружевах. Катье потянула на себя, но лишь разорвала оборку. Стук копыт уже отчетливо отдавался в ушах, и она как могла скрючилась в повозке, заслоняя собой Петера. Может, Рулон примет их за крестьян и проскачет мимо?..
Но он осадил коня прямо перед повозкой, едва не разодрав ему пасть. Спрыгнул на землю, так что оглушительно зазвенела привязанная к седлу кираса, и напустился на провожатого:
– Ну ты, дубина! Я же тебе приказал задержаться на развилке!
Тот с отсутствующим видом пожал плечами.
Парик графа растрепался и съехал набок, из длинных разрезов щегольского мундира торчит грязная рубаха. Вытянутое лицо искажено яростью.
– Как вы смеете отдавать приказы моим людям? – Катье гневно выпрямилась. Так, значит, Рулону было заранее известно о ее намерениях!
– Не вам меня учить! – прорычал граф, и пальцы его сжались в пустоте над ножнами. Крепко выругавшись, он выхватил из-за голенища кинжал и в мгновение ока приставил лезвие к горлу Катье. – А ну, вылезайте!
Его правое веко нервно подергивалось; он то и дело оборачивался, словно ждал кого-то. От ленивой грации придворного франта не осталось и следа: манеры покрыты копотью точно так же, как парик и одежда.
– Чего вылупился, скотина, битва проиграна! – Он снова глянул на дорогу. – Английский ублюдок Торн едва не захватил меня в плен! Ну, он мне еще заплатит!.. Но с этим придется обождать. Вылезайте, вам говорят!
Рулон схватил ее за накидку и грубо вытащил из повозки. Катье с трудом устояла на ногах.
– Мама! – Петер вскочил, сжал кулачки, готовый кинуться на озверевшего француза.
– Сядь на место, Петер!
– Эй, вы, не трогайте маму! – звонким, дрожащим голосом крикнул мальчик.
Рулон взмахнул кинжалом перед грудью Петера, срезав пуговицу на его сюртучке. Катье ахнула, а граф еще сильнее сжал ворот и хорошенько встряхнул ее.
– Велите своему сосунку не высовываться, а то заберу его с собой и продам туркам. В Венгрии белокурые ангелы нарасхват.
Она подняла руку, жестом приказывая сыну сесть. Чуть помедлив, Петер уселся в повозке, и слезы хлынули у него из глаз. Рулон ослабил хватку, и Катье стало чуть полегче дышать.
– Нынче утром вы мне солгали. Больше я этого не потерплю. Ну, где же вы должны встретиться с сестрой?!
– Ничего я не солгала! Можете спросить своего лакея, мы едем к маркграфу Геспер-Обскому, брату моего мужа.
Они с провожатым обменялись многозначительными взглядами; последний едва заметно кивнул в сторону дороги, уходящей на Брабант.
Обычно одно упоминание столь высокого титула укрощало самые дерзкие языки, но граф де Рулон в ответ приставил кинжал к ее горлу.
– Где ваша сестра? Где она, эта шлюха?! – вскричал он, наматывая на кулак серую шерсть ее плаща. – Сбежала к родным руинам? Ну, говорите же!
– Я... я...
Катье хотела отстранить его руку, но не хватало сил и перед глазами от удушья плыли черные круги.
– Эта сука никогда не умела держать язык за зубами! – рассмеялся он.
Какие-то шумы прорвались сквозь туман в голове. Рулон выплюнул грязное ругательство, грубо толкнул ее, и она повалилась на землю, хватая ртом воздух. Возле ее виска гулко процокали копыта.
Острые камешки царапали щеку. Она медленно встала на колени, подняла глаза и увидела, как Рулон скачет в облаке пыли, направляясь, должно быть, к Серфонтену. Ее шею обвили маленькие ручонки.
– Мама, мама! Тебе больно?
Она прижала к себе сына и помотала головой; рыдания душили ее, не давая говорить.
– Нет? Правда? Я бы тебя защитил, но Мартен не дал мне шпагу, сказал, что она не понадобится. – Он всхлипнул, заворочался, высвобождаясь из ее объятий, и весело (шестилетние не умеют унывать) спросил: – Как думаешь, у дяди Клода найдется для меня шпага?
– Да, родной мой. Я уверена, что найдется.
Катье встала, посадила Петера в повозку. Тока беспокойно топталась на месте, и она похлопала ее по холке. Провожатого и след простыл, но Катье нисколько не удивилась.
Дорога снова заполнилась грохотом. Обернувшись, Катье разглядела троих англичан на резвых иноходцах. В лучах догорающего солнца мундиры казались залитыми кровью.