Джордан Маркус неохотно направился к телефону, но прежде чем снять трубку, сделал последнюю попытку.

— Говорю тебе, Лиз, — я считаю, что нам не следует в это вмешиваться. Во-первых, мы новички в конгрегации.

— Ну и что? Ты заплатил взносы или нет?

— Тебе, черт возьми, прекрасно известно, что заплатил, и не думай, что это было так уж безболезненно — сто баксов да плюс еще пятьдесят баксов на членские билеты!

— Интересно! А что бы ты делал на Верховные праздники? В кино бы пошел?

— Да нам даже не пришлось показывать свои билеты. Можно было просто зайти…

— И стать невидимками, да? Левензоны, Бейлисы — они, что, тебя не увидели бы? И не знали бы, что ты не член?

— Мы могли бы поехать к моим в Челси. Это обошлось бы мне по десять баксов за билет, и я сэкономил бы сто тридцать баксов.

— А на будущий год, когда Монти начнет ходить в религиозную школу, ты что — будешь отвозить его в Челси трижды в неделю?

— Так вступили бы на следующий год. Это, кстати, очень милый шантаж с их стороны — заставлять тебя вступить в храм, чтобы твои дети могли посещать их школу.

— Так делают все новые храмы. Я думаю, они просто вынуждены. И кроме того, какая разница, когда вступить — в этом году или в следующем?

— Разница — сто тридцать баксов.

— Ты хочешь, чтобы все поняли, что ты вступил в последнюю минуту, потому что пришлось? Хочешь, чтобы все думали, что мы скупердяи?

— Да господи ты боже мой, пускай себе думают! Мне уже осточертело переживать: а не подумают ли люди, что мы скупердяи? Когда я потратил около тысячи баксов на ковер от стены до стены, люди не думали, что я скупердяй? Когда я поменял «шевроле» на «понтиак», люди не думали, что я скупердяй? Когда Генри Бейлис предлагает зайти после кино перекусить в «Шахматную доску», я говорю: «Прекрасно! Отличная идея!» — потому что если я предложу место, где можно съесть гамбургер и выпить кофе за доллар, это будет означать, что я скупердяй!

— Что ж, приходится держать планку. Ты теперь живешь в Барнардс-Кроссинге, а с волками жить — по волчьи выть. Мы ведь должны думать о детях, для того ты и вступил в храм. Но теперь, когда ты на хорошем счету, у тебя такие же права, как у всех. Так что хватит вилять — звони рабби.

— Но, Лиз, он только что вернулся из храма! Возможно, обедает — он ведь наверняка умирает с голоду. Кроме того, тут все не так просто, как ты думаешь. В уставе сказано, что погребению на кладбище подлежат только действительные члены конгрегации. А ты хочешь, чтобы я попросил рабби забыть про устав и сделать исключение для одного из моих приятелей, у которого жена даже не еврейка! Вот я и говорю: я всего лишь новичок, а для того, чтобы просить о подобном одолжении, нужно быть большой шишкой. Если б это был мой родственник, так еще куда ни шло. Но этого парня, Хирша, я почти не знал. Может, за все время, что мы здесь живем, три раза с ним поздоровался… Нет, лучше давай останемся в стороне.

— Но мы уже не в стороне! Патриция Хирш была здесь, прямо у нас в доме, присматривала за нашими детьми, пока ее муж умирал там в своем гараже, в каких-то ста футах! И кроме того, разве не мы сказали ей, что его надо похоронить по иудейскому обычаю?

— Это ты сказала. Я не говорил. По-моему, она уже и так что-то планировала — еще до того, как мы пришли. Ты всего лишь сказала, насколько я помню, что это хорошая идея и что мы поговорим с рабби. А она сказала, что этот доктор Сайкс, босс ее мужа, собирается все устроить и сам позвонит рабби. А если так, то зачем звонить нам?

— Ты забываешь, что я практически ее самая близкая знакомая здесь, и она сидела с нашими детьми. А все, что я смогла сделать, — это убедить тебя зайти к ней, когда мы услышали.

Утром Джордану действительно очень не хотелось идти к Хиршам. Он содрогался при мысли о слезах, о гнетущих разговорах, которые ассоциировались у него с домом, где царит траур. Но все оказалось не так уж страшно. Кроме Левензонов, которые жили через улицу, все присутствующие были христианами. Доктор Сайкс, начальник отдела, в котором работал Хирш, был, похоже, за главного. Во всяком случае, именно он впустил их в дом и представил остальным. Среди них был человек в сером костюме и пасторском воротничке — преподобный Питер Додж, кажется, вхожий в семью потому, что они с Хиршем были активными участниками Движения за гражданские права. Мак-Карти, которые жили дальше по улице, как раз уходили, когда пришли Маркусы. Лиз бросилась к миссис Хирш с объятиями, и они немножко поплакали, но потом миссис Хирш взяла себя в руки. Когда зашла речь об иудейской погребальной церемонии, Доджу даже удалось вызвать у нее улыбку. Упомянув, что хорошо знает рабби Смолла по Ассоциации священнослужителей, он добавил: «Не думаю, однако, что именно мне подобает просить его о совершении обряда погребения, Пат, — ведь мы, так сказать, конкуренты». И тогда доктор Сайкс сказал, что сам все уладит.

Когда они вышли на улицу, Джордан признал, что был неправ:

— Я боялся, что мы застрянем там на все утро.

— Когда я увидела, как там обстоят дела, то решила, что мне там делать нечего, — сказала Лиз, поджав губы. — Этот Додж… Пат знала его еще по Саут-Бенду — она родом оттуда. Ты заметил, что он с ней на «ты»? Он не женат, между прочим. Заметил, как он смотрел на нее?

— А как он на нее смотрел?

— Да голодными глазами!

— О господи, у вас, у дам, всегда одно на уме. Парня еще не похоронили, а ты уже пристраиваешь ее замуж.

Набирая номер, Джордан мысленно репетировал, что он скажет рабби.

— Рабби Смолл?.. О, миссис Смолл! Я не оторвал вас от обеда?

— Это жена рабби? — Лиз выхватила у него трубку. — Миссис Смолл? Это Лиз Маркус. Если помните, я сидела прямо за вами на собрании «Хадассы», и вы еще спросили меня, когда начался фильм, не снять ли шляпу?.. В общем, одна наша очень хорошая знакомая… она не еврейка, но у нее истинно еврейская душа…

— Маркусы, — пояснила Мириам, вернувшись к столу. — Новые члены конгрегации…

— Да, я знаю. Джо… нет, Джордан Маркус?

— Точно. Звонили насчет Айзека Хирша, который умер прошлой ночью. Вообще-то это уже второй звонок. Некий доктор Сайкс звонил, когда я вернулась из храма. Хотел встретиться с тобой по поводу этого самого Айзека Хирша. Я назначила ему на завтра. Мы знаем какого-нибудь Айзека Хирша?

— Среди членов конгрегации такого нет. По-моему, у нас вообще, нет ни одного Айзека. — Рабби улыбнулся. — Очень жаль, потому что здесь, в Новой Англии, это типичное для янки старинное имя. По-моему, секретаря муниципалитета зовут Айзек Бродхерст. — Он кивнул на ее живот. — Как насчет Айзека для будущего Смолла?

— Ты же знаешь, что мы остановились на Джонатане, — решительно сказала Мириам.

— Знаю, но у меня есть сомнения. Это ассоциируется с Давидом, а поскольку меня зовут Дэвид, то молодому человеку может прийти в голову, что мы приятели, друзья, ровесники — как Давид и Ионафан. Как бы юноша не зазнался.

— Об Айзеке не может быть и речи, — повторила Мириам. — Твоего дядю зовут Айзек, и пока он жив, твоя семья ни за что не согласится на еще одного Айзека Смолла.

— Думаю, да. Мне кажется, что христиане немножко умнее нас в этом вопросе. Когда они не могут решить, как назвать ребенка, то просто добавляют «младший». А потом — «второй» и «третий». Дэвид Смолл Третий. Вот тебе и имя!

— Знаешь, это может быть и девочка.

Рабби задумался. Потом покачал головой.

— Боюсь, что нет. Моя мать — женщина решительная. И она решила, что первый ребенок будет мальчиком. Не думаю, что она одобрит другой вариант.

— Я и сама решительная, но вот последнее время думаю, что, наверное, предпочла бы девочку. Мне кажется, тебе понравилась бы девочка, Дэвид. Девочки нежные, добрые и…

— И решительные.

— Если будет девочка, — продолжала Мириам, — то, конечно, мне придется назвать ее в честь тети Хетти. Я просто должна. Иначе дядя Захария никогда мне не простит.

— А я никогда не прощу тебе, если назовешь. Это слишком ко многому обязывает девочку и слишком многого требует от начинающего отца. Если пятый или шестой ребенок будет девочкой — тогда может быть… К тому времени у меня будет солидный родительский стаж и мне легче будет смириться с таким именем.

— Но тетя Хетти умерла всего год назад, а назвать в ее честь ребенка больше некому. Дот наверняка больше не захочет иметь детей. Даже если будет мальчик и мы назовем его Джонатан, мне будет трудно объяснить дяде, почему мы не назвали его Харви, Харольд, Херберт или как-нибудь в этом роде.

— А какая тут связь с тетей Хетти?

— Ну, та же самая начальная буква…

— Что за глупые предрассудки. Когда мы даем ребенку имя, отца приглашают на Чтение Торы, а потом благословляют ребенка, называя его имя по-древнееврейски. Древнееврейское имя — это всегда сочетание имени, данного ребенку, с именем его отца. Как полное имя твоей тети? Хефсиба? Значит, она была Хефсиба бат Иешуа. Она была сестрой твоего отца, так ведь?

— Старшей сестрой.

— Прекрасно. Значит, если мы назовем в ее честь сына, это должно быть что-то вроде Хилель — Хилель бен Давид.

Мириам заволновалась.

— Но если будет девочка, можно ведь назвать ее в честь моей тети Хэрриет или Хелен…

— Или Салли — и считать, что совпадают последние буквы имени вместо первых.

Мириам посмотрела на мужа с сомнением.

— Разве это будет то же самое?

— Это будет наверняка так же разумно. — Его лицо смягчилось. — Ты же знаешь, у каждого еврейского ребенка два имени: древнееврейское, которое используется в храме и служит главным образом для религиозных целей — например, когда присваивают ему имя, или когда вызывают для Чтения, или во время бар-мицвы и бракосочетания, — и английское имя, которое представляет собой, как правило, английский эквивалент древнееврейского — например, Мозес вместо Моше. Когда мы нарушаем это простое правило, получаются всякие глупости: к примеру, когда детей называют Харольд или Харви в честь Цви, потому что Цви означает «олень», а на идиш, как и на немецком, олень будет «хирш». Однако имя Харольд означает нечто совсем другое. Оно означает «воин». И мы называем ребенка «воином», хотя собирались назвать «оленем», только потому, что на идиш слово, обозначающее оленя, начинается с X. Или возьми имя Ицхак. Обычный английский эквивалент — Айзек, но очень многие евреи, считая, что это звучит слишком по-еврейски, заменяли его именем Исидор, потому что здесь сохраняется начальная буква, и не учитывали при этом, что единственным Исидором, оставившим хоть какой-то след в истории, был архиепископ Севильский. Это примерно то же самое, что назвать ребенка Адольфом вместо Аарона.

Английским именем ребенок будет пользоваться в своей жизни в девяноста девяти случаях из ста. Поэтому самое разумное — выбрать такое имя, которое не будет тяготить ребенка и будет благозвучно сочетаться с его фамилией. Потом выбрать по тому же принципу древнееврейское имя, не заботясь о том, будут ли оба имени соответствовать друг другу. Так что если будет девочка, ты можешь назвать ее Хефсибой — это красивое древнееврейское имя — и таким образом почтить память своей тети Хетти. Тогда по-английски можно назвать ее хоть Рут, хоть Наоми — любым именем, какое тебе понравится.

— Минна Робинсон предложила использовать еврейское имя для обеих целей — я имею в виду, придать английскому имени древнееврейское звучание, а не переводить его. Сейчас это довольно модно.

— То есть называть ребенка вместо Джонатана Ионафаном? А как насчет фамилии Смолл? На иврите «маленький» звучит как «котон». Это идея — Ионафан Коттон, или даже Джонатан Коттон! Вот тебе настоящее новоанглийское имя.

— Послушай, если ты не прекратишь, то мы так и не попадем к Шварцам, и тогда имя тебе будет не Смолл и не Коттон, а Мад! Мы уже десять минут как должны быть у них.