Флеминг обнаружил Людовика Маколея и Ирен Коллис сидящими под большим буком на лужайке у Перротс. Людовик поднялся, и, когда он со спокойным достоинством пересек лужайку, глаза его были сухими.
– Адриан спит наверху, – сказал он, и Флеминг мягко ответил:
– Это лучшее, что он мог бы сделать.
Двое мужчин сели, Маколей медленно и спокойно, Флеминг – неожиданно тяжело. Он чувствовал себя подавленным и удрученным. Ему было отчаянно жаль человека, который едва не потерял обоих своих сыновей в один момент, и он не мог придумать способа выразить сожаление.
Пока он пытался подобрать слова, миссис Коллис заговорила спокойным, ровным голосом:
– Когда вы, мистер Флеминг, сказали нам вчера вечером, что, если случатся какие-либо неприятности, по крайней мере, мы будем поддерживать друг друга, полагаю, вы знали, каких неприятностей ожидать.
Тот медленно кивнул.
– И эти неприятности… больше, чем вы ожидали?
Флеминг заколебался перед ответом, а затем сказал, понизив голос:
– В некотором смысле они больше, а в некотором смысле – меньше.
– Вы имеете в виду… – сказала она, а затем остановилась и посмотрела на Людовика. Тот продолжил ее фразу:
– Вы имеете в виду, что Роберту лучше умереть, чем быть арестованным за убийство? Думаю, вы правы. И полагаю, вы имеете в виду, то, что он убеждая Адриана попытаться убить Лоуренса, сделал эти неприятности больше. Вы ведь это имеете в виду?
Флеминг снова кивнул.
– Думаю, что вы и тут правы, – сказал Маколей, глядя на лужайку. – Это означает начало новой жизни, – продолжил он вполголоса, – начало абсолютно новой жизни.
– И она будет счастливее, чем прежняя, Луи, – мягко прошептала Ирен Коллис, протягивая руку и касаясь его рукава.
Маколей поднял взгляд и безразлично сказал Флемингу:
– Прежняя жизнь была не слишком счастливой. С Адрианом было ужасно трудно, а Роберт… что ж, Роберт был одержим почти безумной страстью к власти и деньгам. Я вообще не уверен, что он полностью не сошел с ума из-за этого. Он был дико, безумно амбициозен с тех самых пор, как научился ходить. Он всегда должен был быть первым в каждом классе и выигрывать любую игру. Если он находил игру, в которой не мог отличиться, то уходил куда-нибудь один и тренировался, тренировался, тренировался, пока не добивался лучших результатов. Он привык работать, работать, пока не становился лучшим в каждом классе. И если он не оказывался лучшим после всех своих стараний…
Людовик Маколей замолк, опустил взгляд на лужайку, начертил носком своего ботинка схему в траве и, наконец, продолжил:
– Если так, то он просто жульничал. Вот и все. По крайней мере дважды он получал серьезный выговор за обман – во второй раз он почти был исключен, – а потом он понял, что использует неправильные методы и что ничего не добьется, если его исключат из частной средней школы. То, что он сделал, было характерно для него. Он рассказал мне об этом несколько лет спустя после того, как он покинул школу. Вместо того чтобы отказаться от обмана, он разработал непреложную систему, которую нельзя было раскрыть. Я не знаю, почему рассказываю вам все это, инспектор, разве что это какая-то смутная мысль в уголке моего подсознания – объяснить вам, каким человеком он был. Он обезумел от амбиций. Они были лейтмотивом его жизни.
– Обезумевший от амбиций, – пробормотал Флеминг. – Да, это опасная форма безумия.
– Мистер Флеминг, – вмешалась Ирен Коллис, – вы можете рассказать нам… вам разрешено рассказать нам что-нибудь об убийстве мистера Перитона? Как оно было совершено, почему был арестован мистер Лоуренс и почему место борьбы оказалось ниже по течению, чем место, где было найдено тело? Это сделал Роберт, верно?
– Да, это сделал Роберт. Но это не было преднамеренно. В этом я уверен.
Людовик Маколей резко прервал его:
– Непреднамеренно? Вы считаете, что это был несчастный случай?
– О нет, конечно, это не было несчастным случаем. Я имею в виду, что Роберт сначала не планировал убийства. В том случае он не привлекал Адриана в качестве убийцы, как он сделал это в случае с Лоуренсом. Я вполне убежден, что Роберт в ту роковую ночь вышел из дома, намереваясь не более чем собрать информацию и понять, можно ли что-нибудь из этого обратить себе на пользу.
– Я хотел бы так думать, – мрачно сказал Маколей. – Но люди не выходят собирать информацию с разделочными ножами в карманах.
– Но это не Роберт пришел с ножом, – сказал Флеминг. – Это был Адриан.
Мистер Маколей сжал руками виски и попытался обдумать услышанное. Это не продлилось долго – он откинулся на спинку стула и сказал:
– Я хочу, чтобы вы рассказали нам всю историю.
– Вся история никогда не будет известна, – ответил Флеминг, – но я расскажу вам ее, насколько смог собрать все воедино. Дело обстояло примерно так. Каждую субботу люди Мандуляна отстреливали птиц на пашнях у поместья, по другую сторону этой стены, и каждую субботу Адриан все больше и больше сходил с ума от ярости – до того дня, когда по эту сторону стены упала раненая куропатка, которая умерла у его ног. Это стало последней каплей. Он больше не мог этого вынести, и в ту ночь он взял разделочный нож из кладовой, взял мертвую куропатку и отправился в поместье, чтобы убить Теодора Мандуляна. Роберт увидел его и последовал за ним, чтобы узнать, что тот собирается делать. Как я полагаю, возможно, Роберт видел, что Адриан положил в карман нож и догадался, что тот собирается убить Мандуляна; в этом случае его главным мотивом в дальнейшем было заслужить благодарность Мандуляна за счет спасения того от убийцы. Вы должны помнить, что Роберт был одержим мыслью попасть в компанию Мандуляна и занять место в известной банковской фирме.
– Одну минуту, инспектор, – сказал Маколей. – Простите, что перебиваю вас, но здесь ошибка. Вы говорите о субботней ночи. Убийство произошло ночью в воскресенье.
– Нет, – сказал Флеминг, – тут нет никакой ошибки. Убийство произошло в субботу. Вы скоро поймете, что я имею в виду. Что ж, они подошли к поместью, Адриан с ножом впереди, Роберт следом за ним. Окно на террасе было открыто – Дидо Мандулян пыталась устроить сцену, которая была ей по душе: встречу с Перитоном и Холливеллом поздней ночью, оба они должны были прийти к ней, – и Адриан вошел и спрятался в гостиной. Роберт, вероятно, просто ждал снаружи. Затем в темноте крупный мужчина прошел на террасу, мимо Роберта, и вошел в гостиную. Адриан, ничего не зная о привычке Перитона приходить к Дидо поздней ночью и заходить так, как будто бы это место принадлежит ему, естественно, предположил, что крупный мужчина, который только что зашел в темную комнату, был Мандуляном. Поэтому он вышел из своей засады, как только Перитон включил свет, набросился на него и ткнул куропатку тому в лицо. Определяющим моментом в полусумасшедших рассуждениях бедного Адриана было то, что прямо перед смертью Мандулян должен узнать, что это был акт справедливого возмездия за его жестокость к птицам. Итак, он ткнул куропатку Перитону в лицо и попытался нанести удар ножом. Вы ведь знаете, какое телосложение у Адриана – и какое было у Перитона. Кроме того, Перитон был известным боксером-любителем. Для него было детской игрой удержать Адриана достаточно долго для того, чтобы тот понял, что ошибся. Все это заняло считанные секунды. Адриан понял свою ошибку, бросился прочь, уронив нож на террасе, и сбежал, оставив куропатку на полу гостиной. И тут Роберт увидел представившийся ему шанс.
Флеминг помолчал, а затем продолжил:
– Пока история проста и очевидна. Я не буду утомлять вас промежуточными звеньями цепочки размышлений, которая привела меня к тому выводу, что сцена в усадьбе должна была быть именно такой, какой я только что ее описал. Главное то, что сам Адриан подтвердил мои выводы три четверти часа назад. После того как мы окружили его там, на пустоши, он все это рассказал. Мне приятно тешить свою профессиональную гордость мыслью о том, что я был прав.
Он снова прервался, достал трубку и кисет и попросил у миссис Коллис разрешения закурить.
– В тот момент, – продолжил он, – Роберт увидел представившийся ему шанс. Нож лежал на террасе; человек, который стоял между ним и Дидо Мандулян, был в нескольких ярдах от него; никто не подозревал о том, что он находится в поместье; никто даже не подозревал о его желании убрать Перитона с дороги – ведь Роберт держал свои мысли при себе…
– Разумеется, он держал их при себе, – мрачно сказал Людовик Маколей.
– Исходя из этого, я могу сделать вывод о характере вашего сына Роберта – у него не было недостатка в решительности. Он увидел представившийся шанс и сразу начал действовать. Подробности того, что последовало за этим, конечно, никогда не станут известны: оба человека, участвовавшие в этой сцене, мертвы. Но одно абсолютно точно: Роберт, должно быть, спрятал нож, вошел в дом и вежливо и дружелюбно заговорил с Перитоном. Действуя наобум Роберт мог бы навредить Перитону не больше Адриана. Он должен был сделать это неожиданно и – простите мне это слово, сэр – вероломно.
Мистер Маколей склонил голову и ничего не сказал.
– Очень хорошо, – продолжал Флеминг, – это часть истории, насколько она относится к вашим сыновьям. Роберт выскользнул из дома с ножом в руке и отправился домой. Он спрятал нож в Роще Килби по дороге. Адриан просто вернулся домой. Вы гораздо лучше меня можете себе представить, в каком состоянии он был, бедный мальчик.
Людовик Маколей кивнул и вздохнул. Ирен Коллис вновь протянула ему руку, и на этот раз он не позволил ей остаться поверх его рукава, а внезапно сжал ее.
– А после этого, – сказал он почти грубо, почти сквозь зубы, – что произошло после этого?
– А! – Сказал Флеминг. – Что произошло после этого? Тут мы вступаем в ту область, которую мы, детективы, называем дедукцией, а все остальные – догадками. Опять же, я не собираюсь докучать вам промежуточными звеньями, но вот к какому заключению я пришел.
Он снова закурил трубку.
– Роберт убил Перитона около одиннадцати часов в субботу ночью. В половине одиннадцатого Теодор Мандулян был в полумиле от «Тише воды», ведя переговоры с Джоном Лоуренсом насчет некоторых изобличающих – весьма изобличающих – писем. Вероятно, он вернулся домой где-то около четверти двенадцатого. И вот он проходит в свою гостиную, вероятно, входит через окно, выходящее на террасу, и обнаруживает лежащими на полу два трупа: Перитона с ножевым ранением в груди и куропатку. До сих пор я основывался на убедительных фактах. Теперь я перехожу к чистейшим догадкам. Должно было быть что-то в обстоятельствах произошедшего, в теле Перитона, в самой гостиной – я не знаю, что или где, – но там должно было быть что-то, что заставило Мандуляна полностью поверить в то, что Перитона убила его дочь. Его последующее поведение можно объяснить только этим.
– Почему бы вам не спросить его? – поинтересовалась Ирен Коллис.
– Я собираюсь, – ответил Флеминг. – Но я очень сомневаюсь в том, что он ответит. Видите ли, Теодор Мандулян по горло увяз по обвинению в заговоре. Сейчас вы поймете, что я имею в виду. На чем я остановился? Ах да! Мандулян по какой-то причине был абсолютно уверен в том, что это Дидо убила Перитона. Он обожает Дидо – обожает ее больше, чем кого-либо во всем мире, насколько я могу судить. Поэтому поздним вечером в субботу он сел в гостиной с мертвым телом, в одиночестве, и придумал способ спасти свою любимую дочь.
Это, должно быть, стоило ему долгих хладнокровных размышлений, Маколей. На кону стояла жизнь его дочери – или, во всяком случае, он так думал, и он пытался придумать способ спасти ее. И вдруг такой способ, который позволял спасти ее и в то же время избавить себя от больших неприятностей, пришел ему в голову. Имейте в виду, я не могу это доказать, но я уверен в этом настолько, насколько это возможно. Этот человек сидел там в своей гостиной, с трупом перед ним – по пятам за ним следовал крайне опасный шантажист, а его дочери, насколько он мог судить, грозила серьезная опасность – и он сидел там и придумывал план, чтобы разобраться со всем этим одним махом. Великий человек, Маколей. Неприятный характер в некоторых отношениях, но, разрази меня гром, это великий человек! Я очень хотел бы знать, сколько времени у него это заняло. И я очень хотел бы знать, говорил ли он об этом с Дидо. Тем не менее, как я уже сказал, очень маловероятно, что он скажет об этом хоть слово. Во всяком случае, той ночью – ночью в субботу – он придумал свой план, чтобы разобраться со всеми своими неприятностями разом, а затем он перешел к предварительным подготовительным работам. Он снял одежду с тела, отнес всю ту, что не была изрезана или окровавлена, в коттедж Перитона, забрал воскресный костюм Перитона с безвкусным галстуком и носками… между прочим на обратном пути он выронил галстук, что тот носил по будням – после его обнаружил капитан Карью… Он также создал впечатление, что Перитон находился в своем коттедже той ночью. Представьте хладнокровие этого человека – сварить яйцо и, вероятно, даже съесть его, нарезать хлеб и масло, придать кровати вид, будто бы в ней спали. Затем он вернулся в поместье, одел труп в воскресный костюм Перитона, вероятно, сжег окровавленную будничную одежду и, наконец, где-то спрятал труп в ожидании следующего вечера.
Мне кажется, мертвая куропатка должна была озадачить его. И снова я задаюсь вопросом, спросил ли он об этом Дидо. Но сделал он это или нет, вероятно, он решил, что будет безопаснее объяснить появление куропатки, а не оставить ее лежать на прежнем месте, чтобы дворецкий обнаружил ее утром, и он сказал, что Перитон принес куропатку в воскресенье днем. Конечно, в воскресенье его главной задачей было заманить в ловушку и одурманить Лоуренса, и он проделал все это очень умело. Предположительно у него было и какое-то другое средство про запас, на случай, если Лоуренс отказался бы от виски, но ему не пришлось его использовать. После того как Лоуренс благополучно заснул, у Мандуляна была пара часов, чтобы осуществить задуманное. Он нашел разделочный нож, очень аккуратно сделал так, чтобы рана соответствовала его размеру, оставил на нем отпечатки пальцев Лоуренса, взял его туфли и обрывок его пальто, сунул роскошную, великолепную орхидею в петлицу Перитона и отправился на ночное дело. Остальное было сравнительно просто. Он оставил следы у Монашьей запруды, положил нож так, чтобы вода не смыла отпечатки пальцев на рукоятке, оставил фрагмент письма в коттедже Перитона, положил тридцать банкнот в карман Перитона, а затем сбросил тело в реку в первом подходящем месте недалеко от поместья, считая, что быстрое течение унесет его до плотины к утру.
Вот и вся история, насколько я могу ее воссоздать. Конечно, когда Лоуренс был освобожден, и Мандулян, и Роберт имели все основания почувствовать тревогу, и Роберт в особенности. Понимаете, он тревожился и за самого себя, и за своего нового покровителя. Если бы случилось что-то, что подорвало бы позиции Мандуляна как раз в то время, когда Роберт, наконец, получил место в фирме, это было бы для него – насколько я могу судить о его характере – куда большим ударом, чем если бы что-нибудь случилось с ним самим.
– Вы правы, – сказал Людовик Маколей. – Роберт не боялся бы за себя. Физический страх никогда никак не влиял на его замыслы. Но он пошел бы на любой риск, чтобы спасти Мандуляна с того момента, как он получил свое место в фирме.
– И когда он осознал опасность, то сразу предпринял меры – спланировал второе убийство, в общих чертах похожее на первое, только с небольшим, но важным изменением, заключавшимся в том, что на этот раз Адриан на самом деле должен был совершить убийство, а не Роберт.
Наступило долгое молчание, а затем Флеминг встал.
– Вот и все, – заключил он. – Я должен идти.
– Еще один вопрос, – сказала Ирен Коллис. – Что насчет господина Мандуляна? Что будет с ним?
Флеминг едва заметно пожал плечами.
– Я полагаю, официального наказания для него не последует. То, что я описал вам по поводу его действий в субботнюю и воскресную ночи – это цепочка событий, которые, вероятно, произошли. Это единственная цепочка событий, которая могла бы объяснить все эти факты и, следовательно, это должно было произойти. Но я не могу доказать вам или кому-то еще, что это на самом деле произошло. Не существует абсолютно никаких доказательств против Мандуляна, кроме свидетельства Лоуренса, что он отправился в поместье в половину одиннадцатого ночью в воскресенье и был одурманен, а так как Лоуренс, как известно, бывший шпион вражеской стороны и, по его собственному признанию, шантажист, я сомневаюсь, что его показания будут многого стоить в суде.
– Так Мандулян избежит ответственности? – сказал Людовик.
– Да, он избежит ответственности. Но вы должны помнить, что каким бы ни было его прошлое – а оно было настолько темным, насколько оно вообще может быть с человеческой точки зрения – его главным преступлением в этом деле было страстное желание спасти свою дочь. Вы можете обвинить его?
– Нет, – тихо сказал Людовик Маколей.
Выходя через ворота в Садок, Флеминг обернулся, бросив взгляд через плечо, и увидел двух влюбленных, стоящих рука об руку под величественной, медного цвета, кроной огромного бука.