На следующий день, в субботу, в Килби-Сент-Бенедикт начались богатые на события выходные. Особенно запомнились два происшествия – их в деревне вспоминали еще некоторое время. Первым инцидентом было нападение, учиненное Адрианом Маколеем на капитана Гарри Карью, владельца небольшой загородной гостиницы «Тише воды», расположенной в полумиле от деревни, по дороге в городок-станцию Пондовер. Гостиница была намного больше маленьких деревенских таверн, «Снопа пшеницы» и «Трех голубя», но в то же время намного меньше, чем, например, Карлтон. Свое название «Тише воды» она получила по той причине, что уже много десятилетий служила известным пристанищем для рыбаков, прибывавших в эту местность, чтобы удить форель в славящейся ею Килби-ривер. Помимо крыши над головой гостиница всегда предоставляла рыбакам и питание. Воскресный ростбиф, седло барашка по средам, горячие ванны в любой день для замерзших и окоченевших спортсменов (если слово «спорт» может быть по праву применено к рыбалке), пунш с виски и главная гордость – терновый джин – привлекали внимание избранных ценителей, предпочитавших реку Килби рекам Тест и Итчен.

Однако за пару десятилетий до нашего повествования, перед войной, гостиница постепенно пришла в упадок. Владельцу, самому некогда бывшему известным рыбаком, в конце концов, опротивело наблюдать за тем, как терновый джин смачивает горло кого угодно, но не его самого. Конечно, чем больше внимания он стал уделять почтенному напитку, тем меньше внимания оставалось на обеспечение удобства гостей и клиентов. Какое-то время казалось, что дурная привычка хозяина, объединившись с еще более не к месту случившейся войной, погубят гостиницу. Но, по счастью, она пережила не только дела арбитражного суда о банкротстве, но и опасность поглощения крупным пивоваренным заводом, который уже завладел «Снопом пшеницы» и «Тремя голубями». И когда в 1924 году бывший рыболов-чемпион, выпив свой последний стакан тернового джина, был похоронен под старыми буками на кладбище Килби-Сент-Бенедикт, гостиницу купил и начал вести в ней дела довольно необычный хозяин. Его звали Карью, капитан Гарри Карью. Он был джентльменом – титул капитана остался за ним со времен войны, это было одно из временных званий, отчего-то переживших перемирие. Новому владельцу гостиницы было около тридцати пяти лет, он был строен, носил небольшие коричневые усы, у него были каштановые волосы и голубые глаза. Его подбородок был из тех, которые невозможно однозначно назвать слабым или сильным. Он охотно объяснял всем свой выбор профессии. По природе он был ленив, и ему была ненавистна идея о том, что нужно борьбой добывать себе кусок хлеба и суетиться. Но он был до того ленив, что сама перспектива ничего не делать также приводила его в ужас: это означало, что каждый день придется думать над тем, чем себя занять, а это почти так же плохо, как и тяжелая работа. Следовательно, идеальной работа для него была та, в которой нет места конкуренции, суете, постоянному стремлению к чему-то новому. К тому же она должна занимать час или два в день, а это время можно рассудительно разделять перерывами на отдых и обеспечить себе приятное занятие на все утро. В итоге он нашел свой идеал во владении небольшой гостиницей, а любезный род­ствен­ник помог ему найти капитал для покупки «Тише воды». Как тогда говорил Гарри Карью, одно только название гостиницы уже стоило этих денег.

С тех пор гостиница «Тише воды» стремительно возвращалась на утраченные позиции. Ванны вновь стали обжигающе горячими, седло барашка – восхитительно нежным, а порции тернового джина увеличились в размерах.

Помимо постоянных клиентов-рыбаков, бывавших в баре днем, по вечерам заведение стали посещать работники ближайших ферм, а также немногие мелкие дворяне, юноши на мотоциклах, коммивояжеры и автомобилисты. Все они знали, что зимой их тут ждут камин и иллюстрированные журналы, а летом всегда найдется лед для коктейлей и виски с содовой.

* * *

Все произошло здесь, в гостинице, когда субботним утром в нее явился Адриан Маколей. В как правило бесцветных глазах на этот раз пылал огонь, а обычно бледные щеки окрасились румянцем. Владелец вышел из своего номера с табличкой «Личная комната» и был мгновенно атакован. К счастью для него, желание Адриана навредить ему не соответствовало возможности сделать это на деле, так что Карью получил всего несколько царапин на лице и удар по голени. Нападавшего с трудом уговорили вернуться домой и остыть.

Это было первое происшествие, взбудоражившее местных сплетников. Они сошлись во мнении, что Карью исключительно хорошо повел себя в столь непростых обстоятельствах, а от этого молодого Адриана можно было ожидать чего-то такого. Он также был поэтом, но совсем иного типа, чем его отец. В его жизни – а ему уже стукнуло двадцать семь – до сих пор не было определенности. У него не было работы, и он не зарабатывал себе на жизнь. Отец пытался отдать его на обучение в Итон, но быстро понял, что Адриану совсем не подходит система образования, которая механически лепит из учеников необходимое, и забрал его оттуда в возрасте семнадцати лет. Два года в небольшом оксфордском колледже оказались чуть более успешным экспериментом.

Адриан мечтал, грезил и бездельничал в течение шести семестров, практически не соприкасаясь ни с руководством колледжа, ни с другими студентами, ни с образовательной системой вообще. Он писал довольно много стихов, финансировал и редактировал журнал-однодневку, провел короткий, но активный крестовый поход против гончих, убивавших кроликов и зайцев, во время которого один из его активистов, выходец из бомбейского округа, был отчислен из университета за нападение с ножом на сторонника гончих. Также Адриан приобрел репутацию эксцентрика после того, как скупил всех птиц в клетках, которых только смог найти, и выпустил их на свободу, а клетки сжег во дворе колледжа.

Спустя два года его внезапно и резко поразила агорафобия, то есть неприязнь к нахождению среди множества людей. Продав все свое имущество за смехотворную цену, он нанял автомобиль и тут же уехал в Килби-Сент-Бенедикт. Людовик Маколей не без оснований являлся поэтом: он не задал никаких вопросов и не делал никаких предложений. Он просто распорядился, чтобы две комнаты в дальнем конце одного из перестроенных амбаров отвели Адриану и чтобы никто не входил туда и даже не убирал там за исключением одного дня в месяц. Туманными намеками и обтекаемыми фразами он дал понять Адриану, что достаточно богат, чтобы содержать сына, и не намерен как-либо принуждать его высовывать нос за пределы обнесенного стеной сада, если он сам того не хочет.

Так что Адриан огородничал, читал стихи (но только не своего отца), слушал пение птиц да немного играл на скрипке.

Он был бледен, худощав, интеллигентен и выглядел интересным человеком. Он обожал деревню и в особенности всю загородную живность – птиц, кроликов, бабочек и деревья. Мотив его нападения на добродушного и веселого владельца «Тише воды» лучше всего объясняется словами самого Адриана – затаив дыхание, он рассказывал отцу о сути дела:

– Это была прекрасная коричнево-пурпурная бабочка с бледными пятнами на крыльях, а этот человек пришел и убил ее. Вот я и попытался убить его.

Второе событие выходных переполошило не только саму деревню, но и район, и даже другие регионы. Все говорили о том, что около десяти часов утра в понедельник некая деревенская знаменитость, миссис Кители, обнаружила тело Сеймура Перитона в реке Килби.

Миссис Кители была женой представительного рабочего фермы. Она также пополняла семейный бюджет, «при­смат­ривая» за Сеймуром Перитоном, когда он приезжал из Лондона и останавливался в своем коттедже в Килби на выходные. «Присмотр» заключался в уборке, чистке, заправлении постели и мытье посуды.

Миссис Кители шла через Килби-ривер по старому деревянному мосту, что вел от главной дороги к коттеджу, случайно посмотрела вниз и увидела тело – течением его прибило к опорам моста.

На крики миссис Кители прибежал рабочий, который вызвал местного полисмена, а тот – районного инспектора. Инспектор, солидный мужчина с навощенными усами и ревматизмом, взглянул на тело, которое к тому времени положили на стол в коттедже Перитона. Увидев глубокое ножевое ранение в грудь, он решил, что этим делом должен заняться начальник полиции, и около половины первого из главного города графства в деревню прибыл этот представитель власти вместе с тремя мужчинами в штатском.

В это время со стремительностью лесного пожара деревню облетел удивительный слух: пропал викарий. Он не спал в своей постели. Его никто не видел с девяти часов вечера воскресенья. Экономка принесла ему утренний чай в половине восьмого утра и обнаружила, что его нет в комнате. Это все, что было известно.

Прежде всего, начальник полиции провел длинный разговор с местным полисменом, застенографированный одним из сотрудников в штатском. Полисмен, разумеется, прекрасно знал все местные сплетни; как и соседи, знал он и о крайней неприязни священника к Перитону. Как и все остальные, он слышал историю о продвижении молодого тенора из хориста в бармена, и, по его мнению, это и привело священника в ярость. Впрочем, была еще одна причина, добавил он: знающие люди в деревне поговаривали, что викарий хотел бы ухаживать за мисс Мандулян из поместья, а мистер Перитон был главным поклонником мисс Мандулян, насколько вообще кто-либо имел на это право. Нельзя сказать, что полисмен знал о ситуации абсолютно все, но ведь нельзя не слышать, о чем говорят люди. Иными словами, если у каких-либо двух людей и были причины ненавидеть друг друга, то это были мистер Перитон и викарий.

Полковник Хантер, начальник полиции, беспокоился о том, как эта история разовьется. Он ненавидел подобные вещи. И убитый браконьер, и убийство браконьером – уже достаточно плохо. Но то, что обычные, нормальные, куль­турные люди начинают убивать и становятся жертвами, до глубины души взволновало его. Существование злодеев скорее огорчало, чем возмущало его, – как и большинство людей, по своей профессии занятых борьбой с преступностью. Когда посланный им к священнику человек вернулся с сообщением о том, что тот пропал, он стал еще печальнее и распорядился задействовать все ресурсы – телефон, телеграф, автомобили – для того, чтобы разыскать и вернуть мистера Холливелла обратно в Килби-Сент-Бенедикт, где он должен был ответить на ряд вопросов.

Но ни один из этих ресурсов не потребовался. Без четверти два мистер Холливелл вышел из автобуса, проезжавшего от железнодорожной станции через Килби. Священник с высоко поднятой головой твердым шагом шел прямо к себе домой. Небольшая группа рабочих фермы, значительно продливших свой запланированный обеденный перерыв, чтобы обсудить трагедию и ее удивительное продолжение, так уставилась на него, пока он проходил мимо, что их глаза едва не вылезли из орбит, а рты раскрылись. Они механически ответили на самое радостное приветствие священника, что им доводилось слышать от него за долгое время.

Из-под шляпы священника виднелась длинная полоса лейкопластыря, доходившая почти до брови, и ни один из рабочих не упустил ее.

Холливелл, очевидно, заметил их замешательство и начал было что-то объяснять, но, передумав, пошел дальше к своему дому. Его экономка сидела в кресле в его кабинете и горько рыдала. Когда он вошел, она вскочила на ноги, как если бы увидела призрака, и отступила назад, забившись в угол.

– Дорогая Элен, бога ради, что произошло? – воскликнул священник. – Что случилось?

– Я так испугалась... – начала было она, но вновь зашлась в рыданиях.

– Это моя вина, – признал священник, похлопывая по плечу почтенную даму. – Я должен был сообщить вам, что собираюсь отсутствовать, то есть собирался… прошлой ночью. Но как видите, я вернулся в целости и сохранности, так что больше нет причин для волнений. И я все еще не обедал.

– Мистер Перитон... – экономка снова попыталась заговорить, и у нее получилось выдавить что–то вроде «мистер Перитон... полиция...»

– Что такое? – резко спросил викарий.

– Полиция... хочет видеть вас... насчет мистера Перитона... – она начала задыхаться, а потом выпалила: – Он найден мертвым.

– Ах! – тихо воскликнул викарий. – Найден мертвым?

– Да. У-у-убитым.

Мистер Холливелл весь взвился. «Что случилось?» – вопрошал он, но экономка вновь залилась слезами и была не в состоянии ответить. Священник схватил шляпу и помчался по улице в сторону коттеджа Перитона. На развилке его остановил незнакомый полисмен в униформе, на которого глазела небольшая толпа деревенских жителей. Услышав имя священника, он позволил ему пройти; викарий пересек мост и направился к коттеджу. Там его остановил еще один полицейский в униформе, стоявший у дома. О прибытии викария сообщили полковнику Хантеру, и тот вышел.

– Я викарий в этом приходе, – пояснил священник. – Моя фамилия Холливелл.

Полковник внимательно осмотрел него.

– Я – начальник полиции в этом графстве, мистер Холливелл. Меня зовут Хантер, полковник Хантер, – ответил он.

Священнослужитель поклонился и собирался было заговорить, но сотрудник полиции жестом остановил его.

– Одну минуту, мистер Холливелл. Прежде чем вы что-то скажете, я хочу, чтобы вы поняли положение вещей. Этот человек был убит, и всем известно, что вы с ним поссорились.

– «Поссорились» – это мягко сказано, – уверенно ответил викарий.

– Не хотите рассказать мне, что произошло?

Священник задумался и затем сказал:

– Грубо говоря, это было кульминацией целой серии нападок Перитона против меня, моего положения здесь и против всех моих убеждений. Я пригласил своего епископа прочесть здесь проповедь двадцать пятого сентября. Перитон сразу же устроил поездку с экскурсией в Борнмут на ту же дату – все были приглашены, все расходы оплачены.

– И?

– Конечно, он сделал это с умыслом – чтобы испортить приезд епископа. Я сказал ему, что поездки не будет. Он ответил, что она состоится. Вот и все. На этом мы разошлись, не сказав больше ни слова.

– Когда это было?

– Утром в субботу.

– И вы больше его не видели?

– Нет.

– Мистер Холливелл, где вы были прошлой ночью?

– Гулял по окрестностям.

– Простите?

– Я сказал, что гулял по окрестностям, – викарий взмахнул длинной рукой и добавил, – везде поблизости от деревни.

– Почему?

– Я был взволнован.

– И что же вас волновало?

Мистер Холливелл на минуту опустил глаза, а затем ответил:

– Мое отношение к мистеру Перитону.

– Но как я понимаю, вы с ним не ладили уже какое-то время. И вы гуляли каждую ночь?

– Нет.

– Но вы прогуливались прошлой ночью?

– Да.

– Хм! Вы видели мистера Перитона прошлой ночью?

– Нет.

– Ясно. А этим утром? Где вы были все утро?

– Я ходил повидаться с епископом.

– По какому поводу? Вы не возражаете против такого вопроса?

– Нисколько, все равно очень скоро все об этом узнают. Я ухожу с поста викария: отправляюсь на Дальний Восток в качестве миссионера.

Полковник Хантер приподнял брови.

– И все это из-за вашего отношения к этому человеку?

Снова наступила короткая пауза, и потом Холливелл сказал:

– Отчасти из-за этого, отчасти по другим причинам.

– Не хотите поведать, в чем они заключаются?

– Нет. В общем, нет.

– Что ж, хорошо. И когда же вы собираетесь на Дальний Восток?

– Местоблюститель, прибудет во второй половине дня. Завтра я еду в Лондон, чтобы приготовиться к отплытию как можно скорее.

Полковник Хантер был удивлен.

– Вы собрались уехать, не вмешиваясь в поездку, намечавшуюся на двадцать пятое число? – воскликнул он.

– В любом случае, теперь она уже не состоится.

– Нет, – энергично воскликнул полковник, – но разве вы знали об этом, планируя завтрашнее отбытие?

– Нет, – ответил Холливелл, спокойно смотря на него. – Нет, не знал.

– Это было просто совпадением?

– Да.

– Мистер Холливелл, послушайте. Я – начальник полиции этого графства, но я также и человек. Я наслышан о вас и той работе, которую вы проделали в этих краях. Как бы то ни было, я инстинктивно предубежден против ужасного рода происшествий, если вы понимаете, о чем я. А теперь послушайте: все на несколько миль вокруг знали о ваших раздорах с Перитоном… по крайней мере, так мне говорят… И теперь вы внезапно решаете отказаться от этого... хм… соперничества и признать себя побежденным. Мистер Холливелл, если вы не можете привести весьма вескую причину для этого...

Тут старший констебль прервался и покачал головой. Викарий ничего не ответил, и полковник Хантер несколько раздраженно продолжил:

– Конечно, вы должны понимать, чего я добиваюсь. Вероятно – а вернее сказать, определенно, – против вас ничего нет. Но если вы не дадите никакого объяснения, то поднимется столько шуму, что я должен буду задержать вас. Я пытаюсь уберечь вас от сплетен и скандала.

– С вашей стороны это очень любезно, – сказал викарий после недолгих размышлений. – Знаю, это очень любезно. Но мне больше нечего добавить.

– Что ж, хорошо, – ответил начальник полиции и зачитал формальную фразу: – Тогда я должен попросить вас, сэр, не покидать деревню, предварительно не уведомив меня.

Мистер Холливелл поклонился и пошел обратно к своему дому.

* * *

У полковника Хантера были две веские причины незамедлительно запросить помощь из Скотленд-Ярда. Во-первых, он очень не любил дела об убийствах и всегда был рад возможности избежать ответственности за организацию поимки убийцы – ведь в случае неудачи она бы стала пятном на его репутации и самоуважении; а в случае успеха это означало почти верную смерть для преступника. И, во-вторых, в другой части графства несколько месяцев назад произошло крайне мелодраматическое убийство: все улики указывали на определенного человека, но в последний момент он ускользнул из сетей обвинения, предоставив неопровержимое алиби. Последовавшее за этим обращение за помощью в Скотленд-Ярд вызывало много критики, ведь след преступника уже успел остыть.

По этим причинам полковник Хантер решил избежать этой ошибки, и уже в понедельник, в три часа дня, в Килби-Сент-Бенедикт прибыл автомобиль с инспектором Фле­мингом, сержантом Мэйтлендом и тремя ассистентами.

Инспектор Флеминг был шотландцем из Лоуленда. Он был среднего роста, скромен, светловолос и спокоен. Внешне он практически не отличался от окружающих. Он мог служить прекрасным образцом среднестатистического человека. Будучи по-шотландски проницательным и целеустремленным, он также сочетал в себе силу характера и чувство юмора, мягкого и беззлобного, оставшегося таким и после двадцати лет службы в полиции.

Прежде чем взглянуть на тело, он выслушал краткий отчет полковника Хантера, после чего задал ему один-два вопроса.

– Полагаю, вы обследовали берега реки?

– Да. В двух местах есть следы, оставленные, когда кто-то спускался к реке. Одно у сторожки поместья, а второе – за поместьем, выше по течению.

– Я полагаю, также есть много мест, где тело могло быть сброшено в реку так, что вовсе не осталось бы никаких следов?

– О да. И конечно, эти найденные следы могли быть оставлены когда угодно и кем угодно.

– Безусловно. Дождя не было уже давно?

После недолгих раздумий деревенский констебль заявил, что, по крайней мере, за последние десять дней с неба не упало ни капли.

– Земля твердая? – спросил лондонский детектив.

– Тверда как доска, сэр. Деревенские шлюзы работают со скрипом, сэр.

– Понимаю. Выходит, этим следам может быть не меньше десяти дней. Теперь давайте осмотрим тело.

Простыня была откинута, и Флеминг сразу сказал:

– О, я знаю его. Часто встречал его в Лондоне. Приметный человек – в толпе такого не потерять и не спутать с кем-то еще. У него была квартира в Уайтхолл-Корт, неподалеку от Ярда. Хм! Врач сказал, что он умер не менее чем за двенадцать часов до сегодняшнего полудня, то есть в полночь, а может и раньше. Хм! Подобные расследования с трупами, выловленными из воды, всегда сложны по этой части, полковник. У меня уже были такие дела. А как безвкусен галстук покойного! Он всегда так чудовищно одевался?

– Я не знаю, – начал было начальник полиции, когда местный полисмен кашлянул, намекая, что может ответить на этот вопрос.

– Ну? – спросил Флеминг. – Так что?

– По воскресеньям он всегда носил такие галстуки, сэр, – он снова неловко закашлялся. – Считалось, что он носил их, чтобы раздражать мистера Холливелла, сэр, – сконфуженно добавил он.

– Понимаю. Наверное, для того же и орхидея в петлице. Великолепный цветок. Кто по соседству выращивает орхидеи? Впрочем, это может подождать. А что у него в карманах, полковник?

– Уйма всего.

Уйма состояла из часов, казначейских билетов примерно на тридцать фунтов, небольшого количества серебряных монет, золотого карандаша, маленькой латинской книжки в кожаном переплете, сильно поврежденной водой и озаглавленной «De Immortalitate Diaboli» 7 , ярко-оранжевого шелкового платка в тон галстуку и маленького пера с запекшейся кровью.

– Что это? – спросил Флеминг, подняв перо. – Это улика?

– Да. Оно было в кармане жилета.

– От какой оно птицы?

– Похоже на перо куропатки. Я предполагаю, что он им чистил трубку, – ведь он постоянно курил, – ответил полковник Хантер, указав на полку с трубками.

– Да, – подтвердил Флеминг. – Здесь его трубки, а также щетки для них. Похоже на заводскую работу. Но он вполне мог наряду с ними использовать и перья. Как бы то ни было, мотивом было не ограбление, а вот все остальное могло быть.

В этот момент раздался стук в дверь, и в ней появился шлем полисмена, дежурившего у входа.

– Джентльмен желает поговорить с вами, сэр.

Флеминг вышел. Снаружи его ждал молодой человек.

– Ну? – спросил детектив. – Вы хотели меня видеть? Я – служащий полиции.

– Так точно. Меня зовут Карью, я владелец паба ниже по дороге. Я пришел с информацией по этому делу. Может, это ерунда, а может, и пригодится. Ваше дело судить об этом. Я подумал, что как бы то ни было лучше прийти с этим к вам.

– Совершенно верно.

– Вот в чем дело, – объяснил молодой владелец гостиницы. – Какой-то странный парень снял номер в моей гостинице неделю назад. Не рыбачил, ни с кем не был знаком, ничего не делал... Слонялся весь день без дела и выходил на всю ночь, ну, или на большую ее часть. Я подумал было, что он детектив. Из того, что я знаю, он мог оказаться детективом. Как бы то ни было, вчера вечером он как обычно вышел около десяти. Я не знаю, когда он вернулся, но когда этим утром я спустился, то обнаружил, что его нет. Он собрал свои вещи и оставил на конторке двадцать фунтов да записку, в которой говорил, что вынужден срочно уехать, и просил отдать сдачу персоналу гостиницы. Я ничего особенного в этом не обнаружил – просто пребывание странного гостя странно закончилось, а чего было и ожидать от него? Но затем я услышал о Перитоне и вот решил прийти.

– Понимаю. Как звали того человека?

– Лоуренс, Джон Лоуренс. Я составил для вас его описание. Вот, держите.

– Спасибо, – Флеминг будто бы безразлично взглянул на листик, а затем сказал: – Это странное совпадение, если не сказать больше. Кстати, мистер... мистер Карью, кажется, до вашего паба вести доходят очень нескоро. Он далеко?

– Около мили отсюда. Или чуть меньше, – ответил молодой владелец гостиницы.

– И до трех часов дня вы так и не услышали об убийстве?

– О, нет. Я услышал о нем в половине двенадцатого, от первого же клиента.

– Тогда почему же вы пришли только сейчас?

– Что ж, сэр, я не знаю, знакомы ли вы с текущим положением дел в нашей деревне, – несколько сконфуженно ответил Карью. – Когда я только услышал об убийстве, мне в голову не могло прийти, что хоть кто-то мог быть в этом замешан, кроме… эммм… за исключением одного чело­века...

– Короче говоря, викария.

Карью с облегчением вздохнул.

– Короче говоря, викария. Потому я не думал о своем бывшем постояльце до тех пор, пока не услышал, что священник вернулся. Узнав об этом, я начал размышлять, и вот – в результате я здесь.

– Спасибо, мистер Карью. В вашей гостинице есть номер, вернее сказать, номера – для меня и моих сотруд­ников?

– «Тише воды» сочтет за честь предоставить вам номера. Кстати говоря, сэр, прошу не арестовывать меня как убийцу из-за того, что я выходил довольно поздно прош­лой ночью. У меня нет алиби, но уверяю вас, я этого не делал.

– Что же заставило вас выйти поздно ночью, мистер Карью, не позаботившись о такой необходимой мере предосторожности, как алиби? – с улыбкой спросил Флеминг.

– Я коллекционирую мотыльков, это мое хобби, инспек­тор. Во время сезона я выхожу по ночам четыре-пять раз в неделю.

– Понимаю. Вы выходили и прошлой ночью?

– Да. Поднимался за поместье – там много мотыльков.

– Вы не видели и не слышали ничего необычного?

– Совсем ничего.

– Никаких огней, голосов, звуков шагов там, где вы не ожидали их встретить?

– Нет. Совершенно ничего.

– Очень хорошо, мистер Карью. Спасибо, что пришли.

Флеминг вернулся в коттедж.

– Полковник, я собираюсь поселиться в «Тише воды» – вы найдете меня там, если понадобится. А сейчас я собираюсь побеседовать с вашим другом викарием. Мэйтленд!

Сержант встал по стойке смирно и ответил:

– Да, сэр!

– Первым делом нужно узнать, где он был заколот. Отправьте всех на розыск этого места, начиная отсюда и заканчивая двумя милями выше по реке; осматривайте по четверти мили от реки на обоих берегах.

– Есть, сэр.

– А сами с местным полицейским соберите сплетни: навестите местных браконьеров, владельцев пабов и так далее. Отчет отправьте в «Тише воды». Мы все остановимся там. И поищите этого парня, – Флеминг передал сержанту описание Джона Лоуренса, оставленное Карью.

– Да, сэр.

* * *

Флеминг застал викария, в то время как тот упаковывал книги в деревянные коробки.

– Начальник полиции графства говорил мне о вас, – сказал детектив. – Мне стало интересно, можете ли вы что–нибудь добавить к вашему рассказу?

– Нет, не думаю. Я просто прогуливался прошлой ночью. Я не могу это доказать, потому что никого не встретил.

– А где вы поранили голову?

– Я упал на куст ежевики, когда прогуливался. Но, как я сказал, я не могу этого доказать – ведь никто не видел меня, – с вызовом сказал викарий.

– На мой взгляд, это не проблема, – мягко ответил Флеминг. – Ведь кто угодно может гулять. У себя дома, в Шотландии, я часто гулял ночь напролет и никогда не встречал ни души, никого, кто мог бы подтвердить, что я не спал в постели. А вот ваша отставка и отъезд за море... этого я никак не могу понять.

– Со мной кое-что случилось, – ответил мистер Холливелл. – И теперь для меня почти невозможно оставаться здесь дольше. Но то, что случилось, касается лишь меня и никого, кроме меня, в самом прямом смысле этого слова. Кроме меня никто не затронут. Хорошо это или плохо, пострадал только я.

– У вас нет желания рассказать мне...

– Нет… нет. В каком-то смысле я гордый человек, мистер Флеминг.

Флеминг слишком хорошо разбирался в людях, чтобы не осознать, что сейчас больше ничего не узнает от священника. Он вышел на деревенскую улочку и наблюдал, как из темно-красных дымоходов коттеджей медленно изливается мирная вечерняя дымка, превращаясь в то, что Хенли назвал «золотисто-розовым туманом». Спокойствие этой сцены – безмятежные звуки приближающихся сумерек, пролетевшие мимо грачи, проехавший мимо велосипедист, медленно возвращающиеся домой коровы – странным образом контрастировало с жестокостью деревенских раздоров, с покойником, на груди которого была ножевая рана и с яростным блеском в глазах человека, непринужденно складывавшего книги в коробки.