К ЮГУ ОТ АЛЬБИНКИРКА — МАСТЕР РЭНДОМ

— Ворота Альбинкирка сломаны, господин, — доложил Гильберт. — Город в огне, а кафедральный собор выглядит так, словно, извините, его огромным кулачищем припечатало. Над замком развевается стяг короля, но оттуда никто не отзывается.

Джон Джудсон, достопочтенный торговец тканями, и Сент–Пол Сильвер, ювелир, подъехали ближе к Рэндому и Старому Бобу, приятелю Гильберта, нанятому одним из последних. Несмотря на лысый череп и покрасневшую от выпитого спиртного физиономию, его манера говорить и держать себя свидетельствовала о том, что шпоры на сапогах он действительно заслужил.

Старый Боб был старше всех в караване. Не единожды сломанный нос покрывали бугры нарывов, а оставшиеся только позади ушей седые и вечно немытые волосы топорщились в разные стороны. Но взгляд у него был глубокий и проницательный, от которого становилось не по себе даже многое повидавшему Джеральду Рэндому.

Доспехи у него были добротными, и носил он их, не снимая.

— То же самое сказали вчера крестьяне, — спокойно заметил Старый Боб.

Рэндом обвел взглядом собравшихся вокруг него купцов.

— Выходит, Альбинкирк в руинах? Мы с трудом добрались сюда, друзья. Граница пролегает в ста лигах к северу, а сами Дикие на западе и севере от нас, но не здесь.

— Да какая разница, кто–то ведь напал на город, — заявил Джудсон.

Он до белизны в уголках сжал губы и, помолчав, повторил:

— Я считаю, нам нужно возвращаться.

Подобно истинному аристократу, Пол Сильвер носил высокие сапоги. Зачастую ювелиры одевались намного лучше собственных клиентов. И с этим приходилось мириться. А поскольку Сильвер обслуживал короля, то у него имелся тяжелый дорогой меч, который он бережно хранил на случай грядущих битв.

— Нужно быть дураком, чтобы не понять: здесь дело нечисто, — согласился он, — но ведь мы не знаем, что там произошло. Не думаю, что нужно сразу разворачивать караван из пятидесяти фургонов.

У следующего большого изгиба реки на высоком холме раскинулся Альбинкирк. Купеческие корабли приплывут сюда много позже, когда лето окажется в самом разгаре, закончатся паводки, а горы освободятся от снежного покрова. Тогда не будут сплавляться по реке огромные сосны, способные пробить корпус судна и пустить его ко дну.

Альбинкирк располагался в самой северной точке водного пути и на самой южной границе покрывавшего горы Великого леса. Как–то раз ярмарка проходила именно тут, но из–за неумелой организации и грабительских пошлин ее решили перенести дальше на восток, в женский монастырь в Лиссен Карак.

Теперь от Альбинкирка остались лишь воспоминания: некогда крытые красной черепицей крыши издалека выглядели посеревшими и обветшавшими или почерневшими от пожаров, а шпиль на кафедральном соборе и вовсе отсутствовал.

— Что же с собором–то произошло? — недоумевал Рэндом.

Старый Боб состроил гримасу.

— Может, драконы, а то и сам сатана.

Рэндом глубоко вздохнул. Вот и настал тот самый миг, ради которого он жил. Принять судьбоносное решение. Рискнуть.

— Мы можем съехать с дороги. По эту сторону реки повернуть на восток и переправиться через мост у Лиссен Карак, — предложил он. — Тогда река будет между нами и Альбинкирком.

— Река не остановит виверн, — заявил Старый Боб.

— В любом случае выбор у нас невелик, — вмешался в разговор Гильберт. — Ворота замка на запоре, поэтому по Главной дороге проехать не получится.

— Должно быть, горожане были бы не против, чтобы мы заехали в город, — предположил Рэндом.

Джудсон наблюдал за ним, и на его лице появилось странное выражение, которое Рэндом никак не мог себе растолковать: страх? паника? любопытство?

Наконец торговец тканями решился и высказал свое мнение:

— Я со своими фургонами возвращаюсь на юг.

Рэндом кивнул. Джудсон был на втором месте по количеству фургонов: ему принадлежало восемь повозок, что составляло шестую часть от их общего числа.

— Полагаю, я имею право забрать с собой часть наемников, — заявил торговец.

Джеральд на секунду задумался, а затем покачал головой.

— На каком основании вы так считаете, мессир?

Джудсон пожал плечами, но его глаза гневно сверкнули.

— Я заплатил за восемь фургонов, чтобы присоединиться к вашему каравану, что составляет четверть цены всех наемников, поэтому забираю с собой четверых. Хотя лучше шестерых.

— Понимаю, — произнес Рэндом, — но нет. Вы прекрасно знаете, что не совсем правы. За определенную плату вы присоединились к моему каравану, и если решаете его покинуть, то это ваше решение. Вы не купили четверть каравана, а оплатили лишь место в нем.

— И вы полагаете, королевский суд рассудит все именно так? — спросил Джудсон.

Страх толкал его на отчаянные поступки.

— Через несколько дней я вернусь в Харндон и расскажу свою историю. Выделите мне полдюжины солдат, и я промолчу. — Торговец тканями мельком глянул на Пола и подался вперед. — Вы ведь хотите стать лордом–мэром, Рэндом? Так набирайте очки.

Караванщик посмотрел ему прямо в глаза и замотал головой.

— Нет. Я не намерен ссориться с вами, как и отдавать своих солдат. Ни одного, не говоря уже о шести. Поступайте, как знаете. Дорога должна быть безопасной.

— И вы отпустите меня без единого солдата?

— Я не отправляю вас назад. Вы сами приняли такое решение, вам и отвечать. — Рэндом посмотрел на Гильберта и Старого Боба. — Если, конечно, кто–то из вас тоже не струсил и не хочет составить ему компанию.

Старый Боб почесал нечто мерзкое на носу.

— Дальнейшее путешествие не предвещает ничего хорошего, — произнес он, — но мне незачем возвращаться назад.

Гильберт глянул на старого солдата.

— Что значит «не предвещает ничего хорошего»? Черт подери, ты вообще о чем?

— О вивернах, — заявил Боб, — демонах, ирках и боглинах.

Он ухмыльнулся, и от его вида у остальных мурашки пробежали по коже.

— Впереди земли Диких.

 

ХАРНДОНСКИЙ ДВОРЕЦ — ДЕЗИДЕРАТА

Турнирное поле выглядело безупречно — засыпанное гравием, без разметки, с только что установленными и окрашенными белой известью ограждениями, напоминавшими заборы вокруг деревенских палисадников, и двумя ярко–красными столбами по краям с отполированными до блеска медными шарами сверху размером с мужской кулак.

Трибуны оставались полупустыми. Королева восседала на привычном месте, окруженная придворными дамами, а молодые рыцари расположились на рядах пониже, бросая ранние цветы своим фавориткам.

Присутствовали знающие толк в турнирах немногочисленные зрители: дюжина солдат из гарнизона, большинство лучников. Новость облетела весь замок очень быстро. По слухам, чужеземный рыцарь бросил вызов самому королю, и монарх намеревался хорошенько проучить зачинщика.

Дезидерата наблюдала за супругом, без тени беспокойства обосновавшимся у небольшого деревянного строения, куда ему подносили оружие для поединка. Сам он утолял жажду. У него были длинные ухоженные волосы, но даже с такого значительного расстояния она замечала среди темно–каштановых локонов белые вкрапления.

Светлые волосы его противника на другом конце поля поражали воображение — золотыми красками заката, желтизной отполированной меди, цветом спелой пшеницы.

Сэр Жан был полностью готов и тихо переговаривался с кузеном. Его оруженосец держал под уздцы самого огромного боевого коня, которого когда–либо видела королева, — прекрасное создание, высокое, с изящной осанкой, чья черная, без единого пятнышка, шкура поблескивала на солнце; на нем было красное седло и синяя сбруя с красной и золотой окантовкой по краям. Герб сэра Жана — золотой лебедь на красно–синем фоне — украшал тулью шлема; плотная стеганая сюркотта была накинута поверх гербовой накидки, касаясь тяжелой попоны на крупе лошади, левое плечо прикрывая странный маленький щит, напоминавший нос военной галеры.

Выдался первый по–настоящему жаркий весенний день, и королева купалась в лучах солнца, словно львица, излучая собственное тепло, которое окутывало ее дам и даже рыцарей, сидевших чуть ниже.

Чужеземец то и дело бросал на нее долгие взгляды.

Она снова взглянула на короля. По сравнению со своим противником тот показался ей мелковатым и каким–то невзрачным. Лучше всех в королевстве были одеты его оруженосцы, он же предпочитал старый красный гамбезон и видавшую виды кирасу, выкованную в горах далеко за океаном в те времена, когда закаленная сталь была для жителей континента чем–то исключительным. За состоянием кирасы с тех самых пор тщательно следил его оружейник. Королю нравилось старое красное седло с серебряными пряжками. Пусть они и оставляли темные пятна на коже, все равно это было отличное седло. Поэтому чужеземец, облаченный в новые доспехи, сиял с головы до пят, а ее супруг выглядел пожилым и измотанным.

Его боевой конь тоже уступал в размерах — Папа Джером, как называл его монарх, был ветераном пятидесяти великих битв и дюжины настоящих сражений. У короля были и другие лошади, моложе и крупнее, но, отправляясь на важный для себя поединок, он всегда выбирал Папу Джерома.

Герольд и распорядитель турнира объявили о начале состязания. То был дружеский поединок, поэтому соперники вооружились копьями с тупыми наконечниками. Дезидерата заметила, как Гастон, кузен чужеземного рыцаря, поклонившись, обратился к королю, указывая на его шею.

Монарх лишь улыбнулся ему в ответ и отвернулся.

— У него под бармицей не надет горжет, — прошептал ей на ухо сэр Дриант. — Юный Гастон спросил почему и попросил короля надеть его. Весьма предусмотрительно. Его брат исполнен решимости биться всерьез и не хочет, чтобы его потом обвинили в том, что он ранил короля. Меня бы это тоже немало волновало, брось его величество вызов лично мне.

— Король не бросал ему вызов, — заметила Дезидерата.

Сэр Дриант недоуменно глянул на нее.

— Я слышал совсем другое. Не важно, все равно король отправит его поваляться на песке, и на этом все закончится.

— Говорят, этот человек — лучший рыцарь в мире, — слегка отстраненно протянула королева.

Ее собеседник разразился смехом.

— Люди часто говорят такое о смазливых рыцарях, — заявил он, посмотрел на сэра Жана, который с легкостью запрыгнул на коня и взял копье. — Впрочем, этот человек — настоящий гигант.

Королева почувствовала возрастающую тревогу, которой никогда прежде не ощущала, наблюдая за поединками мужчин. Она находилась на своем месте, играла свою роль и должна была оставаться беспристрастной, чтобы отдать победу лучшему. Ей придется забыть, что один из них — ее любимый и король, а другой — амбициозный чужеземец, к тому же заподозривший ее в неспособности родить супругу наследника.

Она обязана отдать победу достойному.

Но когда соперники направляли коней к барьеру, молодая женщина почувствовала, как страх сжимает ее сердце. Он забыл взять у нее что–нибудь на удачу, и Дезидерата едва не взмахнула зажатым в руке шейным платком.

Королева даже припомнить не могла, когда в последний раз наблюдала за поединком, не пожелав удачи одному или обоим рыцарям.

Голову сэра Жана защищал шлем–бацинет иностранного типа с низкой круговой кромкой, тяжелым коническим забралом, в народе прозванным собачьей мордой, и распятием из меди и золота.

На короле же был обычный альбанский шлем с высокой тульей и остроконечным забралом, который люди именовали свиным рылом, но королеве он скорее напоминал птицу — могучего сокола. Пока она смотрела на супруга, тот резко опустил забрало, которое захлопнулось с громким щелчком.

Во дворе замка собралась толпа любопытных — солдаты изо всех сил вытягивали шеи, кто–то пытался взобраться на стену, остальные сгрудились у ворот, за которыми слышались крики и стук копыт.

Дезидерата редко молилась. Она не отрывала взгляда от короля, а ее рука невольно прикоснулась к висевшим на шее четкам, и она вознесла молитву Царице Небесной, прося ее о милости…

Два коня галопом пронеслись мимо ворот, по вымощенной булыжниками дороге, ведущей к установленным недалеко от крепостного рва ограждениям. Они выбивали подковами искры, заметные даже при свете солнца; наездники же подбадривали самих себя громкими криками.

Королева почувствовала, что на ристалище собираются неведомые ей силы. Точно так же она ощущала, как вбирает в себя немалые силы Гармодий. Только на этот раз они были другого порядка и походили на яркий белый свет в пасмурный день.

Чужеземный рыцарь пришпорил коня.

Почти в тот же миг король поторопил Папу Джерома. При других обстоятельствах она бы зааплодировала.

По мостовой, ноздря в ноздрю, неслись два гонца, когда король и рыцарь сшиблись…

Конь сэра Жана рванулся в сторону, когда огромный слепень ужалил его в черный незащищенный нос там, где из–под шанфрона виднелись мягкие губы.

Боевой конь заартачился, потерял скорость и встал на дыбы, вполоборота от ограждения. Сэр Жан с трудом удержался в седле, стараясь заставить животное развернуться назад к перегородке, но он уже безнадежно отклонился от нужной траектории и двигался слишком медленно, чтобы ударить в полную силу. Рыцарь поднял копье и направил его чуть в сторону, конь снова встал на дыбы от боли.

Король мчался во весь опор, спина прямая, Папа Джером полностью подчинялся его воле, нацеленное копье взмыло в воздух, словно выпущенная из лука древнего божества стрела. В футе от короткого, похожего на нос корабля щита наконечник его копья резко взлетел, сбив лебедя со шлема противника. Король проскакал мимо, его оружие опустилось вновь, чтобы ударить в шар на последнем столбе трибун. Медный шар оторвался от столба и, подпрыгнув, пролетел мимо сэра Гастона, мимо двух гонцов, с грохотом несшихся по подъему на трибуны, и упал в ров с водой.

Королева зааплодировала… Но все же подумала, что король — она старалась сохранять объективность — мог бы чуть отвести копье и проехать мимо противника, не сбивая его герб. Он поступил бы благородно, более того, так было принято, особенно между приятелями, когда конь одного из рыцарей не слушался наездника.

Де Вральи возвращался на свой конец поля, расправив плечи и вновь управляя конем.

Дюжина королевских лучников встала между королем и двумя всадниками, которые поклонились, не спешиваясь, и что–то быстро говорили, но из–за слишком большого расстояния слов не было слышно. Оба держали в руках свитки, скрепленные разноцветными свисающими лентами.

Когда король отстегнул забрало и кивком подозвал их к себе, лучники расступились. На его лице, словно у мальчишки, играла победная улыбка. Дезидерата не была уверена, произошло ли все это благодаря ее молитве или нет, поэтому она помолилась еще раз. Гонцы подъехали к монарху, спешились и преклонили колени, оруженосцы принялись снимать с него доспехи.

На том конце поля, на расстоянии в несколько футов, спешился Жан де Вральи. Кузен что–то резко сказал ему, но высокий рыцарь пропустил мимо ушей слова брата и выхватил меч — настолько быстро, что глаз еле успел проследить за его движением.

Кузен ударил его по локтю сжимавшей клинок руки так, что чужеземец едва не выпустил оружие из рук — единственное неуклюжее движение, которое она заметила. Он резко развернулся к брату, но тот даже не шелохнулся.

Королева умела распознавать неконтролируемый гнев и затаила дыхание, пораженная, что галлеец настолько вышел из себя. Но пока ее взгляд был сосредоточен на нем, де Вральи удалось взять себя в руки. Она видела, как он небрежно кивнул кузену, будто собирался всего лишь ударить по ограждению. Чужеземец заговорил со своим оруженосцем, который забрал поводья могучего коня и с помощью двух пажей принялся снимать с него доспехи.

Пока Дезидерата пыталась осмыслить увиденное, она на мгновение потеряла суть происходящего. Внезапно король оказался подле нее.

— Он очень зол, — произнес монарх, склонившись над ее рукой. Казалось, его обрадовало столь несдержанное поведение соперника. — Послушай, дорогая, на крепость в Лиссен Карак напали Дикие, так, по крайней мере, утверждают оба гонца.

Она резко выпрямилась и потребовала:

— Расскажи!

Подошел сэр Гастон, с таким почтением, которого никогда не проявлял его кузен, даже когда преклонял колено перед королем.

— Ваше величество…

Монарх поднял руку.

— Не сейчас. На сегодня турнир закончен, милорд, благодарю вашего кузена за разминку. Я поскачу со всеми своими рыцарями на север, как только соберу их. На один из моих замков, причем довольно крупный, напали.

Сэр Гастон поклонился.

— Мой кузен просит лишь еще об одном поединке против вас. — Он снова поклонился. — А также желает, чтобы ваше величество знали, что он восхищен искусством выездки ваших лошадей и посему дарит вам своего боевого коня в надежде, что ваше величество обучит его с таким же мастерством, как и собственного.

Король улыбнулся, словно мальчик, которого похвалил родитель.

— Я и в самом деле обожаю лошадей, но вовсе не претендую на столь великолепного коня, но если он настаивает…

Монарх облизал губы. Сэр Гастон кивнул на оруженосца, который подводил к ним коня, уже без доспехов.

— Он ваш, ваше величество, а мой кузен просит лишь позволить ему взять другого коня и сразиться с вами еще раз.

— Он уже воспользовался своим правом, — заявил монарх. — Если он хочет получить еще одну возможность показать себя, то пусть собирает своих рыцарей и отправляется со мной на север.

Казалось, король хотел сказать что–то еще, но сдержался. Он позволил себе лишь скупую усмешку и произнес:

— И передайте ему, что в этом случае я с удовольствием одолжу ему лошадь.

Гастон поклонился.

— Мы поскачем с вами, ваше величество.

Но король уже отпустил его и повернулся к супруге.

— Все плохо, — сказал он. — Если автор письма действительно разбирается в происходящем и знает настоящее положение дел, то все очень плохо. Повстанцы. Демоны. Виверны. Все Дикие объединились против нас.

Услышав о том, кто напал на замок, придворные дамы перекрестились. Королева поднялась.

— Что ж, давайте поможем нашим достойным господам, — обратилась она к своей свите и поцеловала короля. — Тебе будут нужны телеги, провиант, фураж, походные кухни и запасы воды. Я напишу списки и отдам необходимые распоряжения. Ты собирай своих рыцарей, а я позабочусь, чтобы все остальное было готово к полудню.

В один миг ветер перемен — настоящей войны, которая, так или иначе, подразумевала великие победы, свершения и подвиги, — развеял ее мимолетный интерес к чужеземному рыцарю. Тем более, ее возлюбленный — король — отправлялся сражаться против Диких.

Он посмотрел на нее с обожанием.

— Благослови тебя Господь! — еле слышно прошептал монарх.

Он позвал констебля. И графа Тоубрея, который тут же шагнул вперед.

Граф облагодетельствовал короля кривой усмешкой.

— Хорошо, что все мои воины сейчас при мне, ваше величество, и что вы изволили созвать рыцарей на турнир.

Король недолюбливал Тоубрея, но теперь у них появилась общая цель. Монарх хлопнул собеседника по плечу.

— Если бы я только знал! — воскликнул он.

— Мои рыцари в вашем распоряжении, — кивнул граф.

Король покачал головой.

— С вами, Тоубрей, всегда так. Как только я нахожу причину презирать вас, вы тут же оказываете мне помощь. И все же год спустя вы опять найдете способ все испортить.

Граф отвесил поклон.

— Какой уж есть, ваше величество, а сейчас я всего лишь ваш покорный слуга.

Его взгляд метнулся к королеве. Она ничего не заметила, поскольку была поглощена составлением списка крупногабаритных повозок, которые требовалось раздобыть в Харндоне. Но король проследил за взглядом Тоубрея и недовольно поджал губы.

Граф в свою очередь наблюдал за королем. Он мог бы с легкостью сместить его — казалось, у монарха нет ни высоких чувств, ни каких–то иных целей, кроме побед на ристалище и в кровати собственной жены.

Но вот Дикие вторглись в их земли, а королевское войско уже готово выступить. И создавалось такое впечатление, будто подобная удача сопутствует его величеству постоянно.

 

ЛИССЕН КАРАК — КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ

Капитан очнулся в лазарете монастыря. Голова покоилась на перьевой подушке, руки — левая в тугой повязке — на белом шерстяном одеяле, накинутом поверх мастерски сотканной льняной простыни. В узкое окно прямо над головой заглядывали лучи солнца, свет попадал и на храпевшего на соседней кровати Плохиша Тома. На следующей койке лежал лицом к стене какой–то парнишка, а напротив него — пожилой мужчина с перевязанной головой.

Несколько минут он не двигался, ощущая себя безмерно счастливым, но воспоминания снова начали донимать его. Капитан мотнул головой, проклял Бога и сел, опустив ноги на пол.

Услышав шевеление, дежурившая у кровати сестра подняла голову. Он ее сначала не заметил. Девушка улыбнулась.

Амиция.

— Не боишься оставаться со мной наедине? — поинтересовался он.

Ее сдержанность была осязаема: послушница словно облачилась в непробиваемую броню.

— Нет, не боюсь, милый. Разве должна? — Девушка поднялась. — Да и Том только–только задремал, а старый Гарольд, у него проказа, спит очень чутко. Надеюсь, ты их не разбудишь.

При слове «надеюсь» Красный Рыцарь вздрогнул. Наклонился к ней — от ее кожи пахнуло оливковым маслом, ладаном и мылом, — и ему пришлось бороться с желанием положить руки ей на бедра, обнять за талию…

Она чуть отвела голову в сторону.

— Даже не думай! — резко, но не повышая голоса, произнесла Амиция.

Его щеки вспыхнули.

— Но я тебе нравлюсь! — выпалил он.

И это показалось ему самой большой глупостью, которую он когда–либо произносил вслух. Красный Рыцарь взял себя в руки, вспомнив о собственном достоинстве, о капитанской должности.

— Скажи, почему ты постоянно меня отталкиваешь? — спросил он, всеми силами стараясь, чтобы слова прозвучали беспечно и шутливо. — Хотя вчера все было по–другому.

Ее взгляд был тяжелым и холодным.

— Скажи, почему ты проклинал Бога, когда проснулся?

Повисло молчание, и он даже подумал, а не сказать ли правду.

Амиция осторожно взяла его левую руку и принялась разматывать повязку. Было больно. Том приоткрыл один глаз. И капитану не слишком понравилось, как он с нескрываемым восхищением пялился то на ее бедра, то на груди в зависимости от того, как она поворачивалась к нему.

Том подмигнул капитану. Но Красный Рыцарь не ответил.

Амиция сделала компресс из душицы, снова наложила повязку, удовлетворенно кивнула и произнесла:

— Постарайтесь в следующих битвах с чудовищами не хвататься за острые предметы, мессир.

Его губы непроизвольно растянулись в улыбке, и она улыбнулась в ответ. Неловкое молчание было нарушено, и он покинул лазарет окрыленным. Это ощущение длилось, пока он не спустился по крутой винтовой лестнице и не увидел под навесом в опустевшем внутреннем дворе двадцать три обернутых в белые саваны трупа.

Сразу после сражения настоятельница приказала всем своим людям не выходить наружу. Отныне ни один человек не будет ночевать под открытым небом, как бы там по–весеннему тепло и приятно ни было. Все службы проходили в приделе, а основную часовню превратили в спальное помещение.

Направляясь в свой кабинет, он прошел под аркой и застал там Майкла и сэра Адриана, профессионального писаря, занятых бумажной волокитой. Оруженосец чопорно поднялся и отвесил поклон, а Адриан невозмутимо продолжал писать.

Увидев Майкла, капитан не удержался от счастливой улыбки. Парню удалось выжить, и сейчас он не лежал во дворе среди трупов. Красный Рыцарь вопросительно посмотрел на своего помощника.

— Два сломанных ребра. Еще хуже, чем тогда, когда я попытался прокатиться на жеребце отца, — уныло заметил юноша.

— В подобных обстоятельствах, когда мы воспринимаем мужество и отвагу как нечто само собой разумеющееся, твой храбрый поступок достоин уважения, — похвалил его капитан.

Щеки Майкла зарделись.

— Безрассудно, — продолжил Красный Рыцарь, положив руку на плечо оруженосца, — и необязательно, но очень храбро.

Радость юноши от этих слов не уменьшилась. Капитан вздохнул и подошел к столу, заваленному горой свитков и трубок. Он заметил обновленный список солдат, который составлялся перед началом каждого месяца, а завтра — первое мая.

Почему он не решился рассказать ей, за что так проклинает Бога? Люди часто ведут себя глупо, хотя за ним раньше такого не наблюдалось.

Он пробежался по списку. Тридцать одно копье — тридцать, поскольку со смертью Хьюго его копье было расформировано. Ему нужен был толковый офицер, только вряд ли можно найти подходящего человека так близко к землям Диких. Но должны же быть здесь местные рыцари — младшие сыновья, мечтающие о великой победе, или нуждающиеся в наличных, или же пытающиеся избежать ответственности за беременность подруги.

Бумажная работа порядком утомила его. В любом случае ему нужно больше людей, предстоит решить, что делать при следующем приближении Диких.

— Мне нужно переговорить с Плохишом Томом, как только он сможет. И лучниками, которые были вчера на стенах. Кто ими командовал?

Майкл глубоко вздохнул. Капитан вспомнил, как сам когда–то сломал пару ребер и проверял подобными вздохами, насколько еще ощутима боль под тугой повязкой.

— Командовал Длинная Лапища. Он уже проснулся, я видел его жующим.

Майкл поднялся.

— Пусть придет вместе с Томом, если тот уже может покинуть лазарет. — Слегка дрожащей рукой капитан подписал командный список, лежавший на столе. — Приведи их, прошу.

Майкл замешкался, и Красный Рыцарь с трудом сдержал негодование.

— Что?

— Что… Что случилось прошлой ночью? Похоже, все считают, мы одержали великую победу, но я даже не знаю, чего мы добились. Кроме того, что убили пару виверн, — заявил он с обезоруживающей непосредственностью, столь присущей молодежи.

Капитану хотелось крикнуть что–то вроде: «Мы убили двух виверн, никчемный щеголь!» Но он понимал, о чем размышлял парнишка, хотя и не стал говорить вслух.

Красный Рыцарь осторожно опустился на раскладной стул с низкой спинкой и серповидными, перекрещивавшимися под сиденьем ножками. На нем лежала подушка из красного бархата, так и манившая его. Он с удовольствием откинулся на спинку.

— Ты спрашиваешь как помощник капитана или оруженосец?

Майкл приподнял брови.

— Помощник капитана.

Губы молодого мужчины тронула чуть заметная улыбка.

— Хорошо, тогда скажи, чего, по–твоему, мы добились?

Парень хмыкнул.

— Так и знал, что этим все и закончится. Ну ладно. Весь день мы отправляли отряды, чтобы перевезти в крепость всех крестьян. Тогда я не понял зачем, но за ворота выехало намного больше отрядов, чем вернулось.

— Все верно. За нами все время следили, но из зверей и птиц выходят не слишком хорошие шпионы. Обладаешь ли ты силой?

Оруженосец пожал плечами.

— Я изучал ее, но не умею удерживать все эти образы в голове. Все эти чары.

— Если поймать животное и связать его своей волей, то можно смотреть его глазами — это могущественное заклинание, но по сути лишь напрасная трата сил. Поскольку сначала тебе нужно подавить волю другого живого существа, что само по себе требует больших усилий, затем необходимо напрямую управлять им. А в нашем случае управлять на расстоянии.

Майкл внимательно слушал капитана, его это все очень заинтересовало. Даже сэр Адриан перестал писать. Красный Рыцарь посмотрел на него, и писарь, качнув головой, начал подниматься из–за стола.

— Извините, — пробормотал он. — Просто раньше при мне никто никогда не обсуждал подобные вопросы.

Капитан смягчился.

— Останься. Это часть нашей жизни и один из способов ведения войны. Мы используем разведчиков, потому что у нас нет мага, который мог бы управлять птицами. А даже если бы и был, я бы все равно предпочел людей. Они могут выслеживать, докладывать и делать определенные выводы, например касающиеся численности противника. Разведчик всегда скажет, что уже несколько дней подряд видит одних и тех же трех лошадей. Птица же сделать этого не может, а восприятие самого мага того, что видит птица, проходит через… что–то.

Он задумался.

— Не знаю, через что именно, но представляю себе это в виде узкой подзорной трубы. Или как будто смотришь сквозь толщу воды или дымку тумана. У Диких нет разведчиков, поэтому предполагаю, что враг шпионил за нами с помощью животных. Нам удалось перехватить множество птиц, потом я просто ввел противника в заблуждение.

Капитан скрестил руки за головой.

— И устроили им пожар. Вы мне сами так сказали, — подался вперед оруженосец.

— Сейчас Гельфред не в Замке у моста, это уже не секрет. Он в лесах, следит за вражеским лагерем. И находится он там с тех самых пор, как только мы поняли, что большая часть армии Диких обошла нас стороной. Если уж говорить о храбрости, то я отправлял отряды, вооруженные лишь одним — тем, что производят морейцы. Вполне сгодится оливковое масло, нефть и ворвань, но лучше всего битум с добавлением серы и селитры, если, конечно, удастся его раздобыть. Есть еще десятки разных смесей, которые хорошо известны любому оружейнику. Из них–то и делается «липкий огонь», пристающий к любым объектам и поверхностям.

Оруженосец кивнул, а писарь перекрестился.

— Даже существа из земель Диких нуждаются в отдыхе. Даже адверсарии — всего лишь живые создания. А раз они собрались, чтобы напасть на людей, значит, есть все основания предполагать, что у них где–то должен быть лагерь. Они разговаривают друг с другом? Они собираются у походных костров? Играют в карты? Дерутся между собой? — Капитан посмотрел в окно. — Майкл, ты когда–нибудь задумывался о том, что мы ведем безжалостную войну против врага, которого совсем не знаем?

— Поэтому вы проследили за ними, а потом напали на их лагерь, — обрадованно произнес оруженосец. — И нанесли им существенный урон.

На его лице заиграла улыбка.

— Да, а может, и нет. Быть может, мы им вообще никак не навредили, — заметил капитан. — Что, если Плохиш Том и Уилфул Убийца сожгли всего лишь палатки, не представлявшие особой ценности, а враги, погнавшись за нашими парнями, ударили по нам намного сильнее, убив двадцать три человека и потеряв лишь двух виверн?

Улыбка застыла на физиономии Майкла.

— Но…

— Хочу, чтобы ты понял, победа и поражение — всего лишь вопрос восприятия до тех пор, пока ты существуешь. Ты ведь знаешь, все мужчины и женщины в нашем войске, в этой крепости, считают, что мы одержали великую победу. Мы подожгли вражеский лагерь и убили несколько ужасных чудовищ.

Капитан поднялся.

— И благодаря этому каждый из них будет сражаться дольше, лучше и отчаяннее, даже несмотря на мою дурацкую ошибку — это ведь я позволил гражданским находиться в тот вечер во внутреннем дворе. Это стоило нам жизней двадцати трех человек. И все же мы побеждаем. — Красный Рыцарь пристально посмотрел на юношу. — Понимаешь?

Майкл замотал головой.

— Это не было вашей ошибкой…

— Это была моя ошибка, — перебил его капитан. — На моей совести нет греха душегубства — лично я их не убивал, но мог сохранить им жизни, если бы проявил больше внимания в тот вечер. А сохранение их жизней и есть мой долг.

Он распрямил плечи и взял в руку жезл командующего.

— Заруби себе это на носу, если хочешь когда–нибудь стать капитаном. Ты должен научиться видеть все, как оно есть. Я профукал их жизни. Не могу долго скорбеть по ним, но и забыть не смогу. Это мой долг. Ясно?

Майкл кивнул и сглотнул.

Капитан состроил гримасу.

— Замечательно. Это был последний урок о победе. А теперь, если тебе не трудно, позови Длинную Лапищу и Плохиша Тома.

Майкл поднялся и отдал честь.

— Сию же минуту!

— Вольно, — скомандовал Красный Рыцарь.

Длинной Лапище стукнуло пятьдесят. Когда–то рыжий, теперь он изрядно поседел и приобрел лысину, напоминающую монашескую тонзуру. Из–за пышных усов и огромных баков получалось, что на лице росло намного больше волос, чем на голове. Руки у него были необыкновенно длинными. И хотя он служил лучником, а не латником, его считали лучшим мечником во всем войске. Поговаривали, будто когда–то он был монахом.

Лучник пожал капитану руку и ухмыльнулся.

— Все получилось несколько волнительнее, нежели я предполагал.

Немногим позже Длинной Лапищи появился Плохиш Том. Он был на голову выше остальных мужчин, тронутые сединой волосы составляли разительный контраст с его черной клиновидной бородой. Из–за тяжелого высокого лба, напоминавшего нос корабля, вряд ли кто–то назвал бы его привлекательным. Даже при свете дня он выглядел пугающе, хотя из одежды на нем были только рубаха да накинутое поверх нее одеяло из лазарета. Том пожал руку капитану и лучнику, широко улыбнулся сэру Адриану и опустил свое гигантское тело на стул с серповидными ножками.

— Хорошо задумано, — произнес он, обращаясь к Красному Рыцарю. — Я на славу повеселился.

В комнату проскользнул Майкл. Его никто не звал, но ему достаточно было того, что никто не запрещал входить.

— Принеси нам всем вина, — велел капитан, давая тем самым понять, что присутствие оруженосца вполне уместно.

Когда пять кубков из рога оказались на пяти подлокотниках, а сэр Адриан приготовился записывать, Том пригубил вино, откинулся на спинку стула и произнес:

— Мы нанесли им сильный удар. Особо нечего рассказывать, но самым трудным оказалось добраться туда. Парни были до смерти перепуганы, поэтому за каждым деревом им мерещился боглин или ирк, и я уж подумывал, а не разрубить ли мне Типпита надвое, только чтобы он заткнулся. Поэтому склонился над ним…

Длинная Лапища хмыкнул.

— Ну да, склонился над ним с огромным кинжалом в руке!

— И Типпит обмочился, — с удовольствием закончил Плохиш Том. — Теперь называй его Обоссыш.

— Том, — предостерег Длинная Лапища.

Здоровяк пожал плечами.

— Если он не сможет избавиться от этого прозвища, то пусть идет шить одеяла или обчищать чужие карманы. Из него выходит жалкий лучник, а ведь однажды ему придется убивать. Ладно, в общем, почти всю дорогу мы скакали, причем довольно быстро, потому что ты сказал…

Плохиш Том умолк, пытаясь вспомнить слова.

— Единственным вашим оружием будет скорость.

«Одно из многочисленных высказываний Хивела Доброго».

— Да, именно так ты и сказал, — подтвердил Том. — Поэтому мы особо не мешкали, сразу пошли по их души. Если у них и были расставлены караулы, то мы не встретили ни одного. Сразу оказались у их костров, прямо среди них. Я прирезал кучу спящего быдла. — Он устрашающе ухмыльнулся. — Тупые ублюдки дрыхли без задних ног, когда смерть бродила между ними.

Том не знал слова «жалость». Капитана передернуло, а гигант обратился к Длинной Лапище:

— В общем, я был занят. Рассказывай ты.

Лучник приподнял бровь.

— Алхимические смеси мы прикрепили к спинам. Свою я бросил в костер, чтобы поскорее начать представление, так сказать. Получилось весьма зрелищно. Словами не опишешь.

Без сомнения, Длинная Лапища очень собой гордился.

— Мы их поджарили, — продолжил Том.

И эти слова, и весь его облик были настолько ужасными, что даже лучник отвел глаза.

— Палаток они не ставили, люди и твари спали прямо на земле, там были eщe и животные: лошади, крупный рогатый скот, овцы. И фургоны, десятки. Они нападали на ярмарочные караваны. Если это не так, я — чертов галлеец. Мы сожгли их, убивали всех животных и тварей, на которых натыкались.

— Что за твари? Боглины? Ирки? — уточнил капитан.

Том состроил гримасу.

— Небольшие. В основном боглины и ирки. Знаешь, эти чудовища из ночных кошмаров гнались за нами. И, надо заметить, гребаные демоны весьма шустры. Я схлестнулся с золотым медведем, меч против его топора и когтей.

Он высморкался в ладонь и вышвырнул сопли в окно.

— С демоном биться не довелось, — с сожалением добавил гигант.

Капитан подумал, а был ли на этом свете еще хоть один человек, который сокрушался бы о том, что не сразился с внушающим ужас созданием. Этим Плохиш Том и отличался от всех остальных.

— Сколько их было? Всего? С чем нам придется иметь дело?

Длинная Лапища пожал плечами.

— Темнота и зарево пламени, кэп. Мои слова не многого стоят, но, думаю, убили где–то пятьдесят людишек и еще больше тварей. — Он вновь пожал плечами. — Но на самом деле, мы просто разворошили муравейник.

Том с уважением глянул на Длинную Лапищу.

— Верно подмечено, — заметил он. — Мы разворошили муравейник, причем сильно.

Пораженный Майкл спросил:

— Вы вдвоем убили пятьдесят повстанцев?

Том глянул на него как на что–то вонючее.

— Нам помогали, молодой человек. И не все были повстанцами. Я убил, не скажу точно, пятерых? Десятерых? Пока не заметил, что все они скованы друг с другом. Бедолаги.

Оруженосец с трудом сглотнул.

— Пленники? — выдавил он.

— Похоже на то, — ответил Том.

Лицо Майкла исказилось от гнева, и капитан, подняв руку, указал ему на дверь.

— Еще вина, — приказал он, — и не торопись.

Когда дверь за юношей громко захлопнулась, Длинная Лапища мотнул головой.

— Пора расходиться, капитан, иначе засну.

— Ну что ж, я закончил, — произнес Красный Рыцарь. — Вышло даже лучше, чем я предполагал. Благодарю.

Длинная Лапища снова пожал ему руку.

— Достойная победа, есть что написать в книгах, кэп.

Писарь окинул взглядом сделанные карандашом наброски.

— Я перепишу все это чуть позже, — пообещал он и, обменявшись с Длинной Лапищей многозначительным взглядом, направился к двери.

Когда они ушли, капитан остался с Плохишом Томом наедине. Здоровяк почесал голые, прикрытые лишь одеялом ноги и хорошенько приложился к кубку с вином.

— Этот Майкл больно мягок для такой жизни, — заявил Том. — Старается, конечно, и толковый, но тебе нужно его отпустить.

— Ему некуда идти, — возразил Красный Рыцарь.

Гигант отпил маленький глоток вина и ухмыльнулся:

— Я вот все думаю, та деваха — монахиня?

Выражение лица капитана не изменилось. Но Тома не так–то просто обвести вокруг пальца.

— Не притворяйся. Спрашивала, почему ты проклинал Бога. Слушай, я дам тебе один совет…

— Не стоит.

— Просунь колено ей между ног и не убирай, пока не окажешься внутри. Ты хочешь ее, она хочет тебя. Я не говорю, будто нужно насиловать. — Том говорил с таким авторитетным видом, что выглядел еще ужаснее, чем когда рассказывал, как убивал пленников. — Я к тому, если ты так сделаешь, то поимеешь теплую кровать на все время, пока мы здесь. Теплую кровать и нежное плечико. Весьма полезно для командира. Никто из парней не станет тебя осуждать.

Его намек был очевиден. «Возможно, кое–кто посчитает это хорошим примером». Капитан почувствовал, как внутри закипает ярость. Он попытался ее обуздать, не дать выплеснуться наружу. Но она превращалась в подобие алхимической смеси, использованной ими против врагов, — маслянисто–черная, и если на нее упадет искра…

Плохиш Том натужно втянул воздух и, вскочив, отступил на шаг назад.

— Прошу простить, капитан, — с присущей ему неустрашимостью извинился он. — Похоже, я перегнул палку.

Красный Рыцарь проглотил готовые сорваться с языка уничижительные слова.

— У меня что, глаза горят? — спросил он.

— Есть немного, — ответил Том. — Знаешь, что с тобой не так, капитан?

Красный Рыцарь оперся на стол, ярость затихала, оставляя после себя усталость и невыносимую головную боль.

— Много чего.

— Ты такой же изгой, как и я. Совсем не похож на других. Но я беру то, что пожелаю, а на остальных не обращаю внимания. Ты же хочешь, чтобы они любили тебя. — Том мотнул головой. — Но они не любят таких, как мы, капитан. Даже когда я убиваю их врагов, они не любят меня, так ведь? Ты знаешь, кто такие пожиратели грехов?

Что–то припоминалось.

— Я слышал это название.

— У нас в горах они есть. Обычно это какой–нибудь несчастный маломерный ублюдок с единственным глазом или без рук, может, каким другим уродством. Когда умирает человек, на труп кладется вымоченный в вине хлеб, раньше его вообще–то выдерживали в крови. На живот и сердце. И бедолага подходит и съедает этот хлеб, так он переводит все грехи покойника на себя. Мертвец отправляется прямиком на небеса, а бедняга — в ад.

Том умолк, влекомый мыслями куда–то далеко отсюда. Он погрузился в воспоминания. Капитан еще никогда не видел его таким. Вести с Плохишом Томом задушевный разговор было непривычно и немного пугающе.

— Так вот, мы — пожиратели грехов, каждый из нас, — встрепенулся гигант. — Мы с тобой и, конечно, Длинная Лапища, Уилфул Убийца, сэр Хьюго, сэр Милус и все наши. Изюминка и даже этот мальчик. Мы поедаем их грехи. Мы убиваем их врагов, а они гонят нас прочь.

Перед взором капитана возник демон, выпотрошивший его лошадь. Будто ожила картина — демон, убивающий коня. «Мы поедаем их грехи». Почему–то эти слова обрушились на него, подобно удару грома, и он откинулся на спинку стула. Когда наконец он выбрался из пучины, в которую, словно стремительный водопад, унесло его воспоминание, вокруг сгущались тени. Вино давно выпито, Плохиша Тома и след простыл, ноги окоченели, а перебинтованная рука саднила.

В дверном проеме с зажатой в руке кружкой вина появился Майкл. Капитан, все еще пребывая в задумчивости, выдавил улыбку, пожал плечами, взял у оруженосца кружку. И тут же осушил ее залпом.

— Жак отвозил в Замок у моста зерно и вернулся с посланием для вас от мессира Гельфреда, — доложил юноша. — Он говорит, ему срочно нужно поговорить с вами.

— Тогда мне придется натянуть доспехи, — произнес Красный Рыцарь, и в голосе прозвучали нотки сожаления. — Помоги–ка.

 

АЛЬБИНКИРКСКАЯ ДОРОГА — СЭР ГЭВИН

Он потерял счет времени. Не знал, кем теперь себя считать.

Стоял погожий весенний день, и сэр Гэвин ехал по россыпям луговых цветов, которые, словно утренняя дымка, стелились под копыта Архангела. Каких только красок здесь не было — тысячи оттенков: синие и лиловые, белые и желтые. Издалека все это напоминало желто–зеленый ковер, раскинутый до гор с искрившимися под солнечными лучами вершинами. С каждой пройденной милей деревья росли все гуще. Будто вытертые нити старого гобелена, между ними проглядывали серые склоны.

Никогда прежде он не интересовался цветами.

— Сэр рыцарь? — окликнул его мальчик с арбалетом.

Он глянул на парнишку, и тот отшатнулся. Гэвин вздохнул.

— Вы не шевелились, — пояснил мальчик.

Рыцарь тронул шпорами бока коня и уселся поудобнее, животное прибавило ходу. Его некогда красивая уздечка из темной кожи была заляпана соком десятков тысяч погибших цветов, ибо Архангел принялся поедать все, до чего только мог дотянуться, едва понял, что твердые руки, сжимавшие поводья, теперь вряд ли помешают ему набивать утробу. Таким образом, невзгоды Гэвина обернулись для коня счастливой возможностью съесть как можно больше цветов.

«Я — трус и плохой рыцарь». Гэвин вспоминал свою полную злоключений жизнь, пытаясь разобраться, что же именно пошло не так. Он снова и снова возвращался к одному и тому же — истязаниям старшего брата. Они впятером набрасывались на Габриэля. Избивали его. И наслаждались его воплями…

«Неужели все началось именно тогда?» — спрашивал он себя.

— Сэр рыцарь, — снова окликнул его парнишка.

Архангел опустил голову, и они вновь остановились.

— Еду — пробормотал Гэвин.

Позади чужой караван повернул на север, а впереди виднелся Великий изгиб — место, где дорога поворачивала на запад. На запад, прямо к врагу. На запад, где стоял отцовский замок, заполненный ненавистью мачехи и пронизанный страхом брата.

«Зачем я еду на запад?»

— Сэр рыцарь, — позвал паренек, на этот раз в его голосе звучали нотки беспокойства, — что это?

Гэвин встрепенулся, словно просыпаясь. Мальчишка ювелира — Адриан? Аллан? Генри? — пятился от небольшой рощицы по левую сторону от него.

— Там что–то есть, — испуганно произнес он.

Гэвин вздохнул. Диких здесь прежде не водилось. Его конь стоял посреди луговых цветов, а в прошлом году тут было распаханное поле.

Вдруг он увидел руку, будто скрученную болезнью, со светло–коричневой кожей, блеснувшей на солнце, словно тараканья спинка. Рука сжимала копье с каменным наконечником. Рыцарь по привычке, выработанной в течение многих лет упорных тренировок, пригнулся влево и выхватил из ножен длинный меч.

Боглин метнул свое оружие.

Сэр Гэвин разрубил древко копья прямо в воздухе.

Упустив добычу, тварь издала пронзительный, полный ярости вопль, а паренек ювелира успел разрядить в нее арбалет. Щелкнул спусковой механизм, болт вылетел, с чавкающим глухим звуком вонзился в боглина и прошел насквозь. Брызнула кровь, и боглин кулем повалился на росшие вокруг цветы. Глотая беззубым ртом воздух, он походил на выброшенную на берег форель, потом его глаза закатились, и он сдох…

— У них всегда при себе золото, — шагнув вперед, сказал парнишка ювелира.

— Назад, юный мастер, и перезаряди свою штуковину.

Гэвин удивился собственному голосу — спокойному властному. Полному жизненных сил.

Парень поступил, как велели.

Пристально осматривая ближайшие деревья, Гэвин медленно стал понуждать Архангела пятиться.

— Несись к фургонам, приятель. Поднимай тревогу.

И тогда все пришло в движение, роща ощетинилась многочисленными наконечниками копий, повсюду мелькал мерзкий, напоминавший хитиновую спинку тараканов цвет. Парнишка развернулся и побежал.

Гэвин со звоном опустил забрало.

Он не был облачен в полный комплект доспехов. Большая их часть осталась в фургоне ювелира: завернутые в смазанную жиром грубую мешковину, они лежали в двух плетенных из ивовых прутьев корзинах. Он берег доспехи, поскольку у него не имелось оруженосцев, которые бы следили за ними. Носить их кое–что да значило.

Посему у него были лишь перепачканный жупон, сапоги, прекрасные латные рукавицы, бацинет и боевой конь — он стоил трех полных повозок отменной шерсти, которые рыцарь взялся охранять. Попеременно натягивая поводья, он пытался заставить Архангела пятиться быстрее, но животное отступало неспешно.

Из–за деревьев, описывая высокую дугу, вылетело первое копье. Правую руку, сжимавшую меч, он прижал к левому бедру; позиция, которой обучил отцовский учитель фехтования. Гэвин будто слышал его голос: «Руби поверху, осторожно! Только не по собственной лошади, болван!»

И он рубанул поверху, перебив древко оружия и прервав его полет.

Позади надрывался в крике паренек:

— К оружию! К оружию!

Гэвин рискнул и обернулся, чтобы взглянуть на караван. Сквозь отверстия забрала сложно что–либо увидеть, особенно на большом расстоянии, но ему показалось, что он разглядел, как Старый Боб рассредоточивает людей, прикрывая все направления.

Множество копий полетели в него, и рыцарь принялся рубить вверх, вниз и снова вверх, не размышляя. Все же одно ударило в голову и, звякнув, отскочило от шлема. Гэвин почувствовал запах собственной крови.

Он постарался развернуть коня. Поскольку все враги метнули копья, у него появилась возможность осуществить этот маневр и убраться восвояси.

Двое боглинов бросились за ним. Передвигались они быстро, похоже на насекомых — низко припадали к земле и тем самым представляли опасность для ног лошади. Архангел встал на дыбы и нанес мощный удар передними копытами.

Гэвин молниеносно перехватил рукоять таким образом, что удерживал меч лишь за дискообразное навершие, и с размаху рубанул вниз с отводом назад.

Боглин, которого ударил Архангел, треснул, словно переспевшая дыня, его грудная клетка провалилась, в разные стороны брызнул ихор. Противник Гэвина пронзительно закричал, когда холодная сталь погрузилась в тело: для боглинов железо — яд. Существо испустило полный ненависти предсмертный вопль, его тщедушная душонка отделилась от тела — словно пронеслось темное облачко и развеялось от первого же порыва легкого ветерка.

И тогда они оторвались от преследователей: огромный конь с легкостью мчался галопом по полю. Правда, рыцарь дышал с трудом. Казалось, воздух не проникал сквозь забрало, грудь сжимало все сильнее.

Пока он несся через поле, заметил и другие скопления тварей — четыре или пять групп, разбросанные среди цветов, подобно заплатам на красивом платье. Сердце наполнилось страстным желанием совершить великий подвиг, даже возможная гибель не пугала его.

«Я — рыцарь», — подумал он решительно.

Обретя новую цель, Гэвин приподнялся в седле, крепко сжимая длинный острый меч. Развернул Архангела и направил его на боглинов. А когда клинок под лучами солнца засиял, подобно факелу, и у него в душе снова вспыхнуло нечто давно погасшее, он ощутил что–то вроде божественного прикосновения и отсалютовал, словно собирался участвовать в рыцарском поединке. «Благословенный святой Георгий, — взмолился он, — позволь мне умереть так, как я когда–то желал жить». Рыцарь слегка натянул поводья Архангела — нежное понуждение, а не грубый рывок, и огромный конь, стуча копытами, рванул вперед. Боглины бросились врассыпную. Их копья пролетели мимо, когда же он оказался рядом, то проскакал между тварями, коленями повернул коня и по длинной дуге направил вдогонку своре, несшейся сломя голову к деревьям. Из лесной чащи раздался крик — скорее вой, от которого кровь стыла в жилах. А через пару ударов сердца из–за стволов показалось чудовище и преградило им путь. Архангел не спасовал: когда Гэвин пригнулся, тот резво крутанулся вокруг себя. В предвкушении боя конь и рыцарь будто слились в единое целое, и огромный противник, от которого исходил запах паленых волос, мыла и пепла, проскочил мимо. Его когтистая рука, словно лапа разъяренного кота, потянулась было вперед, пытаясь вцепиться в шею Архангела, но животное ответило стремительно: подкованная сталью передняя нога с убийственной точностью лягнула по вытянутой конечности.

Тварь взвыла, левая рука бессильно повисла со сломанными костями. Враг приподнялся на задние ноги, вскинул правую руку, и из растопыренных когтей взметнулось пламя — пучок огня, нацеленный в рыцаря, туда, где кольчужная бармица была накинута на стеганый жупон. Но Гэвин пригнул голову и скорее инстинктивно, нежели благодаря многолетним тренировкам, подставил тулью шлема под пламя. Он ощутил невыносимую боль в левом глазу, а в левое плечо будто нож всадили. Не успевая сориентироваться, Гэвин вслепую рубанул мечом.

Удар вышел недостаточно сильным, да и направлен был наобум — острие меча даже не поранило тело чудовища, но вся тяжесть клинка пришлась по надбровной дуге, и существо пошатнулось.

Архангел отшвырнул тварь в сторону. Гэвин едва не вылетел из седла, ударившись спиной и крестцом о высокую спинку, и тут конь, решив за себя и седока, рванулся прямо к врагу, врезавшись в него на полном ходу. Чудовище окончательно потеряло равновесие, а Архангел нанес еще два удара подкованными сталью передними копытами, отчего тварь шлепнулась на четвереньки и из–за сломанной конечности взревела от боли.

Боглины высыпали на поле и принялись бросать в рыцаря копья с каменными наконечниками. Некоторые достигали цели. Стеганый жупон из оленьей шкуры и намокшая от пота набивка из овечьей шерсти смягчали удары, но все же одно копье проткнуло одежду и вонзилось в тело. Гэвин тронул шпорами бока Архангела, огромный конь понесся вперед, и они вырвались из окружения.

Рыцарь пустил коня по широкой дуге. Левым глазом он не видел, а боль в боку была настолько сильной, что он предпочел не обращать на нее внимания… Как и на все остальное. «Я убью его, — подумал он. — Они отвезут голову в Харндон и покажут королю, и я буду прощен».

Он повернул Архангела. Конь получил два ранения от копий. Но, как и всадник, он был обучен превозмогать боль. Гэвин поскакал к своей добыче, готовый на все, лишь бы ее добить.

Чудовище убегало, низко припав к земле и опираясь лишь на три конечности. Дюжина боглинов плотным кольцом окружила его, и они скрылись среди деревьев.

Гэвин натянул поводья, удивляясь самому себе. За теми деревьями его поджидала смерть. Сражаться на открытом освещенном пространстве — это одно, и совсем другое — следовать за Дикими, подстерегавшими в лесной чаще, и умереть там одному, ни за что. Он сдержал Архангела и посмотрел на истерзанные трупы боглинов. Его взор затуманился — он почувствовал солоноватый привкус во рту, и медный, и…

 

ЛОРИКА — СЭР ГАСТОН

— И снова Лорика.

Гастон буквально выплюнул чужеземное название, когда увидел приближавшиеся серые каменные стены города. Он мельком глянул на кузена, невозмутимо скакавшего рядом.

— Нас арестуют, — произнес рыцарь.

Жан состроил гримасу.

— За что? — рассмеялся он.

Услыхав этот чистый смех, воины заулыбались. Их войско ехало третьим: сначала следовали подданные короля, затем графа Тоубрея и только потом они. И это несмотря на то, что рыцарей у них было больше, чем у короля и графа, вместе взятых.

— Мы убили двух оруженосцев. Я запер шерифа в сарае, ты спалил гостиницу.

Перечисляя собственные злодеяния, Гастон поморщился. За десять дней, проведенных в Альбе, он начал осознавать, насколько скверно они себя вели. Жан пожал плечами.

— Единственным достойным человеком в той ссоре оказался рыцарь, — заявил он. В голосе прозвучала насмешка. — Да и тот предпочел не возражать. Думаю, этим он проявил особую мудрость.

— Тем не менее через час или около того король узнает, что на самом деле здесь произошло.

Жан де Вральи сочувствующе улыбнулся кузену.

— Дорогой друг, тебе предстоит еще многое узнать о том, как устроен этот мир. Если бы нам угрожала малейшая опасность, ангел предупредил бы меня. Думается, именно наши рыцари составляют лучшую часть этого войска: физически более развитые, лучше обученные, облаченные в превосходные доспехи и на отличных лошадях. Сражаться мы готовы в любой момент. И если это произойдет, то победа будет за нами. — Де Вральи снова пожал плечами. — Видишь? Все просто.

Гастон задумался, а не забрать ли ему своих людей и не ускакать куда подальше.

 

ЛИССЕН КАРАК — КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ

Капитан и Майкл въехали в Замок у моста через боковые ворота. Точно так же скрытно они выехали через верхние задние ворота крепости — об этом знали лишь двое солдат–караульных. Спускаясь по склону горы, Красный Рыцарь скакал быстро и без остановок, поскольку в небе на западе кружились полчища ворон. Зато над самой крепостью и замком, отметил он, не было ни одной птицы.

Во внутреннем дворе Замка у моста он спешился неподалеку от больших торговых фургонов, стоявших друг к другу почти вплотную. Свободного места оставалось ровно столько, чтобы выстроить в шеренгу конный отряд. Осмотревшись, капитан понял: во всех повозках находятся люди. Купцы жили в них. Неудивительно, что сэр Милус сказал, будто у него найдутся комнаты и для них. У главной башни заскулили и залаяли собаки — четыре пары превосходных гончих. Он остановился и позволил им себя обнюхать. Широко улыбнулся от той радости и энтузиазма, с какими отнеслись к нему животные. Псы всегда любили его.

Подошел Овод, личный слуга сэра Милуса, и провел его в главную башню, где на первом этаже расквартировался гарнизон. Там валялось множество тюфяков, набитых новой соломой, шесть местных женщин и еще с полдюжины армейских проституток сидели прямо на каменном полу за шитьем. Они изготовляли матрасы: рядом лежало около двадцати элей полосатой мешковины, уже отмеренной и разрезанной на части, такие же видел капитан в десяти других странах. Из чистой мешковины выходили добротные матрасы, а вот из–за грязного белья распространялись болезни — любой солдат знал это.

Женщины поднялись и присели в реверансе.

Капитан поклонился.

— Не стоит на меня отвлекаться, дамы.

Сэр Милус пожал ему руку, а двое лучников — пожилые и верные люди, Джек Кейве и Дым — начали подталкивать торговцев к выходу. Трое из них принялись размахивать свитками.

— Я протестую! — возопил тот, что повыше. — Мои собаки…

— Я подам на вас в суд за это! — закричал тучный мужчина.

Капитан не обратил на них внимания и поднялся по узкой лестнице на самый верхний этаж, где в башне поставили палатки, превратив ее в спальное помещение для офицеров.

Сэр Йоханнес небрежно кивнул капитану, тот ответил тем же.

— Готов вернуться на гору? — поинтересовался Красный Рыцарь.

Йоханнес опять кивнул.

— Я должен извиниться?

Капитан понизил голос:

— Я был на тебя зол, да и ты был не в духе, но ты мне нужен. Нужен в крепости, чтобы отдавать приказы, надирать задницы провинившимся и записывать имена.

Мужчина снова кивнул.

— Тогда вернусь с тобой. — Он взглядом указал на Гельфреда. — Дурные вести.

— Редко кто приносит мне хорошие новости. — Капитан почувствовал облегчение оттого, что не лишился навеки своего опытнейшего человека, и хлопнул того ладонью по спине в надежде, что сей жест станет примиряющим. — Извини.

Йоханнес какое–то время молчал.

— Ты меня тоже, — наконец произнес он. — Мы с тобой разные, и мне не хватает твоей уверенности.

Он повел плечами.

— Как там Бент?

— Вполне сносно.

Бент был лучником из копья сэра Йоханнеса и главным лучником в крепости.

— Я пришлю тебе сэра Брута, — сказал капитан Милусу.

— То есть ты хочешь забрать у меня лучшего во всем войске рыцаря и подсунуть мальчишку с лучником, который ему не подчиняется? — Он рассмеялся. — Ладно, не важно. Все равно Йоханнес, как старший по рангу, ничего не делал.

Капитан подумал, и уже не в первый раз: все же насколько обидчивы его наемники. Йоханнес предпочел присоединиться к гарнизону замка в качестве простого солдата, а не поехать в крепость вместе со своим командиром только потому, что был зол. Все знали об этом, поскольку здесь, в лагере и гарнизоне, секретов не существовало. И теперь, когда они с капитаном помирились, солдаты, проявляя деликатность, старались не обсуждать случившееся. Подтрунивания начнутся позже. Удивительно, подумал Красный Рыцарь, что подобные люди вообще обладают чувством такта.

Гельфред ждал, и по выражению его лица было заметно, что он вот–вот взорвется.

Капитан расположился за низким складным столом на кожаном стуле. Егерь кивнул двум оставшимся офицерам, и они последовали за своим командиром. Йоханнес задержался у двери и обратился к кому–то за пологом палатки.

— Очистить этаж, — приказал он.

Они услышали недовольное ворчание, затем донесся гортанный голос Маркуса, оруженосца Йоханнеса:

— Все чисто, господа офицеры.

Гельфред окинул взглядом собравшихся.

— Не знаю, с чего начать.

— Может, с начала? И за кружкой винца?

Капитан хотел показаться беззаботным, потому что остальные были слишком серьезными и мрачными.

— Приехали торговцы — у двоих из них были животные. — Гельфред пожал плечами. — Плохой из меня рассказчик. В общем, у двоих из них была дюжина хороших соколов и несколько собак. Ну и я позволил себе их реквизировать.

Дюжина соколов и несколько охотничьих собак стоили целое состояние. Неудивительно, что купцы так возмущались.

— Продолжай, — подбодрил егеря капитан.

— Я здесь первый день, приехал сегодня утром, — Гельфред прочистил горло. — До этого все время был в лесах.

— Прекрасная работа, — похвалил его Красный Рыцарь. — Том ударил прямо по их лагерю, он даже не охранялся.

Охотник обрадовался похвале.

— Спасибо. В любом случае. С этого утра я… — Он посмотрел на сэра Минуса. — Я начал с помощью ястребов охотиться на птиц, которые следят за замком. — Мужчина снова пожал плечами. — Знаю, все это звучит странно…

— Вовсе нет, — перебил его капитан.

Гельфред облегченно выдохнул.

— Я боялся, что ты посчитаешь меня сумасшедшим. Поверишь ли, я думаю… я полагаю, некоторые из этих животных служат нашему врагу.

Последние слова он почти прошептал.

— Да, я в это верю, — сказал капитан. — Продолжай.

Йоханнес помотал головой.

— Как по мне, так это святотатство, — заявил он.

Гельфред раздраженно упер руки в бока.

— У меня есть лицензия от епископа.

Капитан повел плечами.

— Не тяни резину, Гельфред!

Егерь достал охотничью сумку. Материя окостенела от впитавшейся и засохшей крови, но это было в порядке вещей. Он вытащил голубя — поистине огромного — и положил его на складной стол, затем расправил крылья птицы.

— Кречет поймал его два часа назад, — пояснил Гельфред. — Больше ни одна из наших птиц не смогла бы этого сделать из–за его внушительных размеров.

Красный Рыцарь не мог отвести взгляд от скрученной в трубочку записки, прикрепленной к лапке голубя.

Егерь сказал:

— И он вылетел из монастыря, капитан.

Милус передал ему крошечный свиток, по размеру не больше мизинца.

— Низкая архаика, — заметил он, — должна сузить круг подозреваемых.

Капитан пробежал взглядом по строчкам. Написано коротко, четко и со знанием дела — список рыцарей, солдат и лучников; запасы и оборонительные сооружения в цифрах. Но без подробностей. Ничего, что могло бы указать на шпиона.

— Сузить круг подозреваемых в монастыре? — с горечью произнес Красный Рыцарь. — Да там проживает сотня женщин, каждая из которых может читать и писать на низкой архаике!

«А также использовать силу». К тому же одна из женщин, как он знал, была из–за Стены.

— Среди нас изменник, — заявил Гельфред, и сердце капитана упало.

Он подпер голову рукой.

— Поэтому ты решил встретиться со мной здесь.

Егерь кивнул.

— Изменник не здесь. Он в крепости.

Через какое–то время капитан тоже кивнул, как обычно делает человек, когда слышит дурные вести и не может их сразу принять.

— Кто–то убил того повстанца в лесах, — подытожил он. Его взгляд пересекся с взглядом Гельфреда. — Кто–то выстрелил в спину сестре Хавиции.

— Да, милорд. Я тоже об этом думал.

— Кто–то помог демону убить монахиню. — Капитан почесал подбородок. — Даже исходя из моей морали — это весьма скверный поступок.

Никто не улыбнулся. Капитан поднялся.

— Я бы хотел, чтобы ты вычислил изменника, но ты нужен мне в лесах, — сказал он. — Положение будет меняться, и в худшую сторону.

— С удовольствием. — Гельфред окинул взглядом всех присутствующих. — В любом случае, мне лучше быть там, чем здесь.

 

ЛОРИКА — СЭР ГАСТОН

За городом, под королевским дубом войско ожидала делегация, состоявшая из десяти груженных фуражом повозок, четырех местных рыцарей и шерифа города, Король подъехал к шерифу и обнял его, констебль монарха созвал четверых молодых рыцарей и принял их присягу. Начальник хозяйственного снабжения занялся повозками.

Шериф почти закончил свой рассказ королю о том, как были сожжены «Два льва», когда внезапно сперва побледнел, а затем покраснел.

— Вот же этот человек! — вскричал он. — Ваше величество! Это тот самый человек, который приказал сжечь гостиницу!

Мужчина указывал на де Вральи. Иноземец пожал плечами.

— Разве мы друг другу представлены, сэр? — спросил он и подъехал к королю, шерифу и другим членам королевского двора, собравшимся под огромным деревом.

Брызгая во все стороны слюной, шериф почти прокричал:

— Ты… Ваше величество, это тот самый негодяй, который приказал сжечь гостиницу! Который позволил избить ее хозяина, человека верного и хорошего…

Де Вральи непринужденно качнул головой.

— Это меня вы только что назвали негодяем?

Король положил руку на уздечку коня чужеземного рыцаря.

— Подождите, милорд. Я должен разобраться с этим обвинением, — король взглянул на шерифа, — каким бы беспочвенным оно ни было.

— Беспочвенным? — воскликнул представитель закона.

Губы де Вральи растянулись в улыбке.

— Ваше величество, все это правда. Мои оруженосцы пару раз ударили никчемного деревенщину и сожгли его таверну, преподав урок за излишнее высокомерие.

Он чуть приподнял левую бровь, красивые ноздри раздулись, а губы превратились в тонкую полоску. Король глубоко вздохнул. Гастон следил за ним очень внимательно, готовый выхватить из ножен меч. На этот раз даже де Вральи не сможет избежать наказания. Монарху нельзя показывать слабость перед собственными людьми, вассалами и офицерами. «Похоже, мой кузен совсем лишился рассудка», — подумал Гастон.

— Сэр рыцарь, вы должны объясниться, — приказал король.

Де Вральи приподнял обе брови.

— Я — лорд и обладаю правом вершить правосудие. Я могу приговорить человека к смерти или наказать его более мягко. Это право даровано мне при рождении, и, чтобы забрать чью–то жизнь, мне не нужно спрашивать разрешения. Я спалил больше деревенских лачуг, чем мальчишка оторвал крыльев у мух. — Де Вральи покачал головой. — Поверьте мне, ваше величество, он понес заслуженное наказание за собственную глупость. И давайте больше к этому не возвращаться.

Шериф схватился руками за луку седла, едва сдерживая себя.

— Ничего подобного в жизни не слыхивал! Послушайте, ваше величество, этот напыщенный чужестранец, этот так называемый рыцарь, убил двух оруженосцев сэра Гэвина Мурьена, а когда я пришел к нему за объяснениями, меня избили и связанного по рукам и ногам бросили в сарай. После того как меня наконец освободили, гостиница уже полыхала.

Гастон направил коня к раздраженным собеседникам.

— Ваши слова никоим образом не доказывают вину моего господина, — заявил он. — Вы не видели, что произошло, однако утверждаете, будто так оно и было.

— А вы — тот, кто меня ударил! — воскликнул шериф.

Гастон едва сдержался, чтобы не пожать плечами и не сказать: «Ты — бесполезный и никчемный человечишка, позор для своего короля… К тому же ты встал у меня на пути». Но, бросив взгляд на монарха, он улыбнулся и протянул руку.

— И за это я прошу прощения. Тогда мы с кузеном только пересекли границу королевства и не успели ознакомиться с законами этих земель.

Короля раздирали противоречивые чувства, цели и потребности — его колебания четко прослеживались по лицу. Ему нужны были триста рыцарей де Вральи, но в то же время он должен был нести справедливость. Гастон хотел, чтобы шериф взял его руку и пожал ее. Он действительно хотел этого, как и сам король.

— Мессир, мы с кузеном присоединились к королю в походе против Диких. — Голос звучал низко, взволнованно и в то же время успокаивающе. — Прошу у вас прощения перед тем, как мы отправимся воевать.

Шериф засопел. С плеч монарха будто груз свалился. И, словно подчиняясь чужой воле, шериф Лорики взял протянутую Гастоном руку и пожат ее. Правда, он не снял перчатку, что считалось грубостью, и не встретился с Гастоном взглядом.

И король воспользовался моментом.

— Вы выплатите компенсацию городу и владельцу гостиницы, — потребовал он. — Ее сумма будет равна полной стоимости гостиницы, всех сожженных товаров и другого имущества. Шериф посчитает общую стоимость и вышлет предписание.

Монарх повернулся в седле и обратился к капталю де Рут.

— Вы — тот, кто объявил о своем желании служить мне, для начала выполните мое следующее распоряжение: ваши гонорары, а также иных ваших рыцарей будут выплачиваться в качестве штрафа владельцу гостиницы и городу, пока не будет покрыта назначенная шерифом сумма.

Жан де Вральи вскочил на коня, его прекрасное лицо оставалось невозмутимым и умиротворенным. Лишь Гастон знал, что тот обдумывает, а не убить ли ему короля прямо сейчас.

— Мы… — начал было он, но монарх резко развернулся, снова проявляя сноровку, которую уже показал во время поединка.

— Пусть капталь говорит сам за себя, — потребовал король. — Вы защищаете своего кузена, милорд. Но на этот раз я должен услышать лично от него, что он принимает мои условия.

Гастон же подумал: «А он хорош. Понимает моего брата лучше большинства людей и поэтому нашел способ наказать его, при этом держа при себе и используя его мастерство в борьбе против врагов. За один день Жан и его ангел не одолеют этого короля».

Он отвесил поклон и посмотрел на Жана. Тот тоже поклонился.

— Я приехал сражаться с вашими врагами, ваше величество, — в голосе присутствовал чарующий акцент, — за собственный счет. Поэтому ваше распоряжение не играет для меня особой роли.

Гастон поморщился. Король осмотрелся вокруг, оценивая взгляды, улавливая мнения людей по их посадке, по едва уловимым изменениям выражений их лиц, по поведению лошадей под ними. Провел языком по зубам — жест, который Гастон научился читать и который свидетельствовал о раздражении монарха.

— Этого недостаточно, — промолвил король.

Де Вральи пожал плечами.

— Вы желаете услышать, что я признаю ваш закон и ваше распоряжение? — поинтересовался чужеземец, и в каждом его слове сквозило пренебрежение.

«Ну вот, начинается», — подумал Гастон. Граф Тоубрей направил коня между королем и капталем.

— Это моя ошибка, — произнес он.

Оба, и монарх, и де Вральи, посмотрели на него, словно он встал между ними во время поединка на копьях.

— Я пригласил капталя в Альбу к себе на службу и не смог предвидеть, даже несмотря на проведенную в сражениях на континенте юность, в каком свете он нас представит. Поэтому я лично выплачу необходимую сумму за допущенную мной ошибку.

Де Вральи отлично разыграл удивление и неожиданно воскликнул:

— Ну нет! Я настаиваю. Я возьму все расходы на себя.

Король посмотрел на графа Тоубрея, словно человек, заметивший редкий цветок на навозной куче. И тут Гастон вспомнил, что значит свободно дышать.

Через некоторое время, пока они вели непринужденный светский разговор, колонна построилась, и Гастон смог поехать рядом с братом.

— Это не то, что предсказывал мне ангел, — заявил де Вральи. — Но тут уж перебор. Меня раздражает, кузен, видеть, как ты унижаешься перед такими ничтожествами вроде этого шерифа. Ты должен избегать подобных поступков, иначе они войдут в привычку.

Гастон замер, а затем подался вперед.

— А меня раздражает, кузен, видеть, как ты выпендриваешься перед королем Альбы. Но могу предположить, что ты просто не можешь угомониться.

Он развернул коня и поскакал назад к своей дружине, оставив Жана продолжать путь в одиночестве.

 

К ЗАПАДУ ОТ ЛИССЕН КАРАК — ШИП

Расположившись под гигантским каменным дубом и как–то необычно чувствуя собственное тело, Шип потянулся далеко за море деревьев. Он знал, что пребывает посреди страха и злости повстанцев, своенравной гордыни кветнетогов, траурных стенаний абнетогов, а ощущение далекого присутствия возвещало о прибытии с севера из–за Стены народа сэссагов. Он знал каждое дерево, которому минуло больше десяти лет, знал о больших прогалинах, усеянных цветущими ирисами, о дикой спарже, росшей у реки там, где столетие назад некий человек построил небольшой домик, о крупном рогатом скоте, который увел его налетчик для того, чтобы накормить повстанцев, о кистеухой рыси, напуганной, но в то же время разгневанной тем, что его армия разбила лагерь на ее территории, и о тысяче других мелочей, мельтешивших в уголках его сознания.

Он сочувствовал рыси. Непостижимые сильные существа с грязными помыслами и немытыми телами, запятнанные страхом и ненавистью, пришли в его леса и сожгли его лагерь, напугав союзников, уничтожив деревья и выставив его слабаком. Более могущественные кветнетоги начнут задаваться вопросом, стоит ли им служить ему; самые сильные могут даже попытаться оспорить его власть.

Среди Диких трудно было найти заслуживавших доверия помощников. Но он будет продолжать налаживать взаимоотношения, во имя блага всех Диких и их общего дела.

Он поднялся из–под любимого дуба и направился в лагерь. Мелкие существа разбегались с его пути, а повстанцы дрожали от страха. Он двигался на запад к горстке золотых медведей, которые стали его союзниками и построили жилища из веток и листьев. Шин кивнул Голубике, огромному медведю с голубыми глазами.

Медведь встал на задние лапы.

— Шип, — произнес он.

Эти животные ничего не боялись, даже его.

— Голубика, — поприветствовал его чародей. — Мне нужно больше твоих собратьев. Позволь взять малышку и отнести ее в ледяные пещеры.

Голубика задумался.

— Да, там лучше еда и самки. Хорошая мысль.

Закат, самый большой медведь, принес медвежонка. Лили была маленькой, и Шип мог легко донести ее. Она запищала, когда он взял ее на руки. Он погладил ее, а она его укусила и, почувствовав вкус его необычной плоти, чихнула.

Шип ушел от медведей, не сказав больше ни слова, и направился на север. Маг умел двигаться быстрее скакавшей галопом лошади и мог путешествовать таким образом столько, сколько хотел. Он убаюкал маленького медвежонка и зашагал еще быстрее.

Когда солнце опустилось на ширину одного пальца, он был уже слишком далеко от военного лагеря, чтобы слышать мысли своих союзников или чувствовать тепло от костров людей, которые решили служить ему. Он пересек несколько зеленых лугов, наслаждаясь буйством их жизни, ощущая плескавшуюся в речных потоках форель и выдр на берегах. Пересек большую реку, чьи воды текли далеко на юг от Эднакрэгов. Там Шип свернул и пошел вдоль берега на север, в горы. Одна лига сменяла другую. А чародей вбирал в себя силу из холмов, долин, ручьев и деревьев. И черпал он оттуда не только ее.

Но и вдохновение.

Он не хотел войны. Она началась случайно. И теперь ему приходилось воевать и беспрестанно напоминать себе зачем. Он будет воевать ради всего этого. Этой девственной природы. Ради того, чтобы сохранить ее нетронутой. И, конечно же, ради себя самого. Он становился сильнее с каждым существом, встававшим на его сторону.

Речное русло стало подниматься, быстрее и быстрее — вверх по огромному горному хребту, затем вниз, потом снова вверх. Шип проносился по предгорьям, словно сильный ветер. Олень резко вскинул голову, напуганный. Птицы разлетались в разные стороны.

Он прекрасно знал, где расположена нужная ему долина — та, что раскинулась в устье реки, которую народ сэссагов называл Черной и чьи воды вытекали из ледяных пещер под горами. Это было особое место, как и Скала, наполненное силой. Здесь правили медведи.

По крутой, но широкой тропе, ведущей от реки до самого верха горного хребта, он поднялся на вершину и принялся ждать. Его армия находилась в пятидесяти лигах отсюда. Шип опустил медвежонка на землю.

За его спиной начало садиться солнце, и он позволил себе поразмыслить над тем, что случится, если враг снова попытается напасть на его лагерь. И тут ему пришло на ум — теперь, когда он был настолько далеко от своих людей, — что у командовавшего вражеской армией должен быть в его лагере шпион. Конечно же. Иначе как он смог узнать, куда нанести удар? Должно быть, он использует для разведки животных.

Удивительно, сколько очевидного всплывает тогда, когда мозг отдыхает от хаоса, создаваемого другими существами.

— Шип.

Говорил старый медведь, проживший на свете больше ста лет. Звали его Флинт, и он обладал силой. Ростом он был почти с Шипа, и, несмотря на побелевшую шерсть на ушах и морде, его тело оставалось сильным и крепким, как созревшее яблоко.

— Флинт.

Медведь приподнял лапу, и медвежонок побежал к нему.

— Ее мать попала в плен к людям, и они истязали ее, — пояснил Шип. — Правда, справедливости ради стоит отметить, что ее спасли другие люди и привели к Голубике в мой лагерь.

— Люди, — произнес Флинт, и чародей ощутил его гнев и его силу.

— Зато я сжег Альбинкирк, — заявил Шип и тут же осознал, насколько бессмысленными были его хвастливые слова. Флинт знал это и без него.

— С помощью падающих с неба звезд, — сказал медведь. Его голос походил на скрежет, с каким пила вгрызается в твердую древесину.

— Я пришел попросить…

Стоя напротив Флинта, Шип почувствовал, что выразить свою просьбу стало неимоверно трудно. Все прекрасно знали, насколько сильной была неприязнь медведей к организации. Правительству. Правилам. Войне. Они будут воевать, если их вынудят. Но война сама по себе вызывала у них лишь отвращение.

— Не проси.

— Но то, что я делаю… — не сдавался Шип.

— Не имеет никакого отношения к медведям, — перебил его Флинт. — Это малышка Солнечного Луча. Без сомнения, ее брат придет, чтобы отомстить. — В словах старого медведя звучала осязаемая грусть. — И его друзья. — Он поднял медвежонка. — Они молоды и ничего не понимают. Я же стар и вижу тебя насквозь, Шип. Я знаю, кто ты.

Он развернулся и заковылял прочь. Чародею захотелось броситься за старым медведем и сесть у его лап. Набраться у него мудрости. Или попытаться убедить в своей… Нет, не в невинности, но в добрых намерениях.

А вторая половина его существа желала испепелить медведя.

Предстоял долгий путь обратно в лагерь.

 

ЛИССЕН КАРАК — СЕСТРА МИРАМ

У сестры Мирам пропал любимый льняной чепец, поэтому она выкроила время между изучением высокой архаики и девятым часом, чтобы сходить в прачечную. Она сбежала по ступеням северной башни — для полной женщины она оказалась чрезвычайно расторопной, — но прямо перед дверью в прачечную почему–то замешкалась. Шесть сестер разделись до сорочек в жарком помещении и усердно трудились, лица и руки у них покраснели. Им помогала дюжина местных девушек.

Лиза Уэйнрайт тоже была в одной сорочке. По ее фигуре и не скажешь, что ей сорок. Мирам могла бы и улыбнуться, но она этого не сделала. Непосредственно за Лизой трудились молодухи. Монахиня знала всех, поскольку когда–то обучала их грамоте. Девицы из семейства Картеров и Ланторнов. На лицах последних играли глупые ухмылки. Обычно в прачечной ничего смешного не происходило.

Стирать вещи сотни монахинь и послушниц приходилось постоянно. Четыреста фермеров, члены их семей и двести профессиональных солдат вдобавок вынуждали прачечную кипятить белье днем и ночью. Вещи снимались с просушки каждый час, поэтому даже такие высокопоставленные сестры, как Мирам, получали их слегка влажными и плохо отутюженными. Или недосчитывались таких предметов женского туалета, как чепцы.

Она обвела помещение взглядом в поисках сестры Марии, которая на этой неделе следила за прачечной, и вдруг услышала мужской голос. Приятный и мелодичный. Мирам прислушалась внимательнее: человек пел галлейский романс. Самого исполнителя видно не было, но монахиня прекрасно разглядела, как четыре девицы Ланторнов в одних сорочках глупо хихикали, заигрывали и показывали слишком сильно оголенные ноги и плечи.

Мирам прищурилась. Девушки были теми, кем были, однако это не значило, что какой–то голосистый джентльмен имел право сбивать их с пути истинного. Монахиня заскользила по влажному полу.

Он стоял, прислонившись к двери в прачечную, с лютней в руках, и не один.

— Ваше имя, мессир? — спросила Мирам.

Она налетела на него так стремительно, что он на мгновение замер, решая, продолжать ли ему играть или спасаться бегством.

— Лилиард, сестра.

— Вы рыцарь, мессир?

Он поклонился.

— Ни одна из этих незамужних дев не может похвастаться знатным происхождением, мессир. И возможно, вам на руку их готовность разделить с вами ложе, но вот последующая беременность и невенчанная жизнь тяжким грузом ляжет на этот монастырь, моих сестер и вашу душу. — Она широко улыбнулась. — Надеюсь, мы с вами друг друга поняли.

Лилиард выглядел так, словно его сразила виверна.

— Сестра!

— А вы, должно быть, оруженосец, — как ни в чем не бывало, продолжила Мирам, обращаясь к молодому человеку, стоявшему рядом с Лилиардом.

Он тоже сжимал в руках лютню. Юноше не хватало решительности и шика рыцаря, но монахиня была уверена, со временем он все это приобретет. К тому же мускулистый парень был весьма привлекательным, хотя и выглядел несколько беспутно.

— Джон из Рейгейта, сестра.

Он был достаточно юн, чтобы опустить взгляд и походить на застигнутого врасплох мальчишку. Кем он, по сути, и являлся. Тогда ей пришлось напомнить себе, что они убивали за деньги и вместе с тем оставались обычными пареньками.

Третий юноша был самым красивым. Изысканно одетый, он выглядел лучше всех, его щеки покрылись румянцем.

— Вы ведь оруженосец капитана, — узнала его монахиня.

Молодой человек повел плечами.

— Нечестно, что моя слава меня опережает.

— Не уподобляйся своему господину, — заметила Мирам. — Вам троим, особам голубых кровей, должно быть стыдно за свое поведение. А теперь ступайте.

Лилиарду было не по себе.

— Послушайте, сестра, мы лишь хотели немного побыть в женском обществе. В этом нет ничего плохого.

Монахиня презрительно фыркнула.

— То есть вы хотите сказать, что заплатите за то, что возьмете? — Она обвела всех троих взглядом. — Сначала соблазняете невинных вместо того, чтобы просто изнасиловать? И это должно произвести на меня впечатление?

Оруженосец капитана хмыкнул. Его левая рука потянулась к повязке вокруг пояса.

— На самом деле вы понятия не имеете, кто или что мы. С чем нам приходится иметь дело.

Мирам посмотрела прямо в его голубые глаза и шагнула вплотную, оказавшись почти нос к носу. Когда–то она была женщиной, которой нравились привлекательные мужчины.

— Я знаю, юноша, — заявила она, — знаю, с чем вам приходится иметь дело.

Мирам не моргала, и он не мог оторвать взгляд от глубоко посаженных зеленых глаз пожилой монахини.

— Прибереги свои позы для шлюх, парень. А теперь иди и двадцать раз прочти «Отче наш», искренне, и подумай о том, что значит быть рыцарем.

Майкл собрался было возразить, но женщина отвела взгляд, и он непроизвольно сделал шаг назад. Монахиня улыбнулась, и мужчины попятились от двери.

Сестра Мирам вернулась в прачечную, где перепуганные девчонки Ланторнов сбились в кучку, пытаясь прикрыть обнаженные ноги.

С огромной корзиной в руках на пороге появилась сестра Мария.

— Мирам! — позвала она. — В чем дело?

— Все хорошо, — ответила Мирам и принялась искать пропавший чепец.

 

К СЕВЕРУ ОТ ЛИССЕН КАРАК — ШИП

Презрение старого медведя не на шутку задело самолюбие Шипа. Он возвращался в лагерь, обуреваемый мыслями о том, что людям со Скалы удалось дважды застигнуть его врасплох. Чародей был вынужден посмотреть правде в глаза и признать, что, с точки зрения ирков, боглинов и даже демонов, эти мелкие огненные представления были не чем иным, как поражениями.

Шип не думал, что кто–то из его заместителей рискнет бросить ему вызов. Шагая по дикой местности, он мысленно тянулся дальше и дальше на запад, пока не почувствовал враждебную и чуждую природу вторгшихся в его земли людей. Их аура отличалась от ауры укрывавшихся в крепости фермеров, монахинь и пастухов. От них разило жестокостью.

Он всегда ненавидел таких, как они, даже когда был человеком.

В крепости, за возведенными людьми холодными каменными укреплениями, он ощущал древнюю магию, на которую могло подействовать лишь сильнейшее из его заклинаний. Чувствовал он и настоятельницу, она представлялась ему солнцем, а монахини — звездным небом.

Он отступил.

И вдруг щупальца заклинания поиска натолкнулись на еще одного обладателя силы, Шип увидел его как темное солнце, понял, что его видели демоны, видел и сторонился Туркан, самый могущественный из них. Это был тот, кто закрылся щитом, пусть и ненадолго, от его заклятия в ходе сражения.

Медведи отказались следовать за ним, но они и не помогали его противникам, лишь несколько их разгневанных воинов жаждали мести. Шип глубоко вдохнул чистый воздух и свернул на север, обратно в горы, ускоряя шаг, пока не перешел на бег. Теперь его гигантское тело двигалось быстрее самой быстрой лошади в мире. Он мог бы переместиться куда угодно с помощью магии, но подумал, что не стоит напрасно расходовать накопленную силу. Ведь в землях Диких сила притягивала, и любое колдовство могло быстро, чаще всего слишком быстро, завершиться смертью волшебника: когда словно из ниоткуда появлялось нечто огромное и в один присест сжирало тебя.

Шагая по лесным тропам, Шип размышлял, а не поглотить ли ему Туркана.

 

ЛИССЕН КАРАК — КАЙТЛИН

Четыре девицы Ланторнов быстро оправились после выговора сестры Мирам и вечером сидели за кухней, вырезая сердцевины из зимних яблок. Ни монахинь, ни послушниц поблизости не было.

Старшую звали Элисса. Высокая и худая, она не могла похвастаться хорошей фигурой, зато у нее были длинные ноги и прекрасные темные волосы. Несмотря на напоминавший клюв ястреба нос, мужчины обычно находили ее неотразимой. Главным образом потому, что она много улыбалась и редко применяла главное оружие своей семьи — острый язычок.

Мэри, так звали вторую из сестер, была полной противоположностью Элиссы: низкорослая, но не приземистая, чуть полноватая. У нее была копна золотистых волос, узкая талия и курносый носик. Она считала себя непревзойденной красавицей и искренне недоумевала, когда парни предпочитали общество старшей сестры.

У Фрэн были каштановые волосы, полные губы и широкие бедра. Внешне она походила на мать, но от отца ей достались незаурядный ум и обостренное чувство справедливости. Ее почти не заботило, нравится она парням или нет. И Кайтлин — самая младшая. Ей исполнилось всего пятнадцать. Не такая высокая, как Элисса, не такая округлая, как Мэри, и не такая смышленая и язвительная, как Фрэн. Русые волосы обрамляли личико, по форме напоминавшее сердечко. А еще она была самой тихой и уважаемой из сестер.

— Старая сука, — выругалась Фрэн, отбрасывая в сторону сердцевину яблока, — думает, мы до конца жизни будем хорошенькими маленькими девочками с перепачканными свиным дерьмом ножками.

Элисса обеспокоенно огляделась.

— Нам нужно лишь правильно воспользоваться сложившимся положением, — задумчиво произнесла она, сунув дольку яблока в рот.

Девушка ловко доставала из–за пояса ножик, отрезала дольку, вытирала ножик о фартук и засовывала его обратно за пояс с такой скоростью, что далеко не всякий мог уследить за ее движениями. Она глянула поверх своего длинного носа на Фрэн.

— Предлагаю объявить заседание клуба «Выйди замуж за дворянина» открытым.

— Детские глупости, — презрительно усмехнулась восемнадцатилетняя Мэри. — Никто не женится ни на одной из нас.

Ее взгляд скользнул по сидевшим кружком сестрам.

— Ну, разве что только на Кайтлин, — добавила она.

Фрэн резко швырнула сердцевину в загон для свиней у нее за спиной.

— Ежели кое–кто перестанет кувыркаться с первым попавшимся деревенским мальчишкой на первом попавшемся чертовом стоге сена…

Ее слова ничуть не задели чувств Элиссы, которая продолжала улыбаться.

— Ах, Фрэн, ты уж точно отправишься под венец девственницей, не так ли? — фыркнув, заметила она.

Следующая сердцевина попала старшей сестре прямо в нос, и та сердито шикнула на Фрэн.

— Да без разницы, спишь ты с ними или нет, ведь если кто–то из них скажет, что спишь, то остальные поверят, — сказала Мэри.

Все согласились.

— Послушайте, солдаты не разговаривают с фермерами. Они ни черта не знают о нашей жизни. Даже лучники… — Она пожала плечами. — У лучников денег больше, чем у любого из фермерских сынков. А у наемников…

— К тому же не все они джентльмены, — перебила ее Мэри. — Будь у меня хоть что–то из приданого, я бы никогда даже не дотронулась до этого Плохиша Тома.

— А мне он нравится, — заявила Фрэн.

— Значит, ты еще тупее, чем я думала. Разве не ты должна быть самой умной и разбитной из нас? От одного его вида меня в дрожь бросает, — вздрогнула Мэри.

Элисса вскинула руку, призывая их к тишине.

— Так или иначе, к чему весь этот разговор… — Она обвела взглядом сестер. — У нас кое–что есть. Кое–что весьма ценное.

Она улыбнулась, и эта улыбка озарила ее лицо, превратив юную ведьму с широкой прямоугольной челюстью в весьма привлекательную молодую особу. Мэри обернулась и увидела, что улыбка Элиссы предназначалась оруженосцу средних лет, проходившему мимо кухни с ведром золы. Он направлялся чистить доспехи своего господина.

Как только мужчина скрылся из виду, Элисса тут же стерла с лица улыбку и продолжила:

— В крепости шестьдесят солдат. Значит, есть шестьдесят возможностей, что один из них женится на одной из нас.

Мэри фыркнула. Фрэн подалась вперед, напрочь забыв о зажатом в руке яблоке.

— Может, в этом что–то и есть.

Как правило, союзницами они не были, но в этот раз их взгляды встретились, и сестры улыбнулись друг дружке.

— Поэтому мы не будем сами. Это все, что от вас требуется, девочки. Не будем сами. Посмотрим, что они нам предложат.

Мэри не была столь уверена.

— Ну и что с этого–то? Мы не будем спать с ними? Что еще? Может, нам стоит научиться стрелять из лука? Или пойти к Мэг и заняться шитьем?

Старшая из сестер покачала головой.

— Лиза не перестанет раздвигать ноги перед любым мало–мальски симпатичным парнем, — заявила Мэри.

— Пусть Лиза делает, что хочет. Она старая, а мы нет. — Фрэн осмотрелась. — Капитан ничего такой.

Элисса фыркнула.

— Он крутит с одной из монашек.

— Неправда! — воскликнула Кайтлин. До сих пор она молчала, но некоторые вещи просто не могла выносить.

— Да что ты говоришь? Неужто ты в этом разбираешься?

— Я прибираюсь у него в комнате, — покраснев, призналась Кайтлин. — Иногда.

Элисса уставилась на нее.

— А ты, юная особа, оказывается, темная лошадка.

— Неправда! — заявила девушка, готовая к их подколкам.

— Ты заходишь прямо в его комнату?

— Почти каждый день. А что?

Кайтлин огляделась. Элисса пожала плечами.

— Одна из нас могла бы забраться к нему в кровать.

Кайтлин поднесла руку ко рту, Мэри сплюнула, а Фрэн выглядела так, словно всерьез обдумывала предложение.

— Слишком безрассудно, — объявила свое решение Фрэн. — Он тоже довольно опасный.

— От него в дрожь бросает, — подтвердила Мэри.

— Зато его оруженосец хорош, как с картинки, — заметила Элисса. Младшая сестра залилась румянцем. К счастью, остальные этого не заметили.

 

К СЕВЕРО-ЗАПАДУ ОТ ЛИССЕН КАРАК — ШИП

Шип отчаянно нуждался в сведениях. Хорошо бы его друг со Скалы был посмелее. В сгущавшихся сумерках он призвал на помощь птиц. Теперь чародей взбирался с одной горы на другую. Спуск по северной стороне всегда был более пологим, нежели подъем. Шип поднимался все выше и выше. Деревья редели, и на более открытой местности маг двигался быстрее.

Словно ястребы к рыцарю, к нему на руки сели два ворона. Он заговорил с ними, поместил послания в их сообразительные головы и отослал в крепость. Вороны никогда не вызывают подозрений. Два крылатых вестника взмыли над головой Шипа и полетели на юго–восток, а маг повернулся и увидел, насколько высоко он забрался.

Он обвел взглядом девственную природу. Далеко внизу под ногами тянулась цепь бобровых запруд, крохотные озера искрились в лучах заходящего солнца. Соединявший их поток серебряной нитью сверкал то тут, то там среди искореженных переплетавшихся деревьев.

Маг продолжил восхождение. Склоны стали более крутыми, и это замедляло продвижение. Длинными сильными руками ему приходилось хвататься за деревья и подтягивать свое неуклюжее тело вверх.

Сделав последний рывок, он перевалился через скользкий валун и оказался на самой вершине. Тяжело дыша, Шип остановился и широко развел нывшие от усталости руки: поднимать столь огромный вес не так уж и просто. У самых его ног раскинулось темное глубокое озеро, в которое с невероятной высоты низвергался водопад. От летевших во все стороны брызг одежда мага тут же вымокла. Он опустился на колени и принялся жадно пить из магического источника.

Из–под толщи воды на расстоянии вытянутой руки вынырнула голова, и чародей резко вскочил.

«Кто пьет из моего озера?»

Слова прозвучали в голове мага, даже не будучи произнесенными вслух

— Меня зовут Шип, — ответил он.

Существо направилось к берегу, потоки темной воды стекали с его гладкого тела. Оно становилось все больше и больше, угольно–черная кожа сияла, подобно обсидиану.

Движение было стремительным, но при этом само существо казалось абсолютно неподвижным. Все это Шип улавливал лишь краем глаза. А когда создание полностью вышло из воды, оказалось, что оно на четверть выше самого чародея.

Сиявший чернотой каменный тролль. Безо рта, глаз и, похоже, вообще без лица.

«Я тебя не знаю».

— Зато я знаю о тебе, — ответил Шип, — и мне нужны союзники. Говорят, ваш вид бесстрашен в бою.

«Чувствую твою силу. Большую силу».

— А я вижу твою мощь и твою скорость. Они тоже немалые.

«Хватит болтать, чего ты хочешь?»

Слова в голове Шипа прозвучали так громко, что он едва не упал на колени.

— Мне нужно десять таких, как ты, вы будете моими телохранителями. И солдатами.

Чудище запрокинуло голову и захохотало. Оказалось, рот у него все же был, полный огромных зубов. Его каменное лицо — если оно было каменным — пошло волнами, как вода.

«Мы никому не подчиняемся».

Шип улыбнулся бы, если бы только мог. Вместо этого он наложил связывающее заклятие, одновременно закрыв разум от крика, который не заставил себя долго ждать.

Лишившись возможности двигаться, тролль взревел. Его зубы лязгали с грохотом столкнувшихся в бурном потоке камней, из гладких предплечий появились кисти с когтистыми пальцами, которые потянулись в сторону Шипа.

Чародей даже не шелохнулся. Его воля сверкающими зелеными нитями все туже опутывала чудовище, и вскоре все закончилось.

«Я уничтожу тебя и весь твой род! Да столь изощренным способом, что твой жалкий умишко даже не в состоянии вообразить».

Шип посмотрел на него и произнес:

— Не уничтожишь. А теперь — подчиняйся. Нам еще нужно отыскать твоих сородичей, так что ночь предстоит долгая.

Связанный магическими путами тролль метался, словно тигр в клетке. Он ревел, и его вопль был слышен на многие мили.

— Подчиняйся! — повторил Шип, вложив в связывающее заклятие больше воли.

Чудовище сопротивлялось, в черном рту обнажалось — или росло — нечто еще более черное. Всеми силами оно пыталось дотянуться до чародея.

Для Шипа это все было не более чем детской забавой — борьбой с ребенком, сильным, но всего лишь ребенком. Он обрушил всю свою волю на тролля, и тот сломался.

Таков закон в землях Диких.

Найти других троллей не составило труда. Подавить волю второго было намного проще, чем первого, а седьмой оказался гораздо упорнее шестого. Но все же к утру за ним плелся десяток могучих существ, а он сам был так измотан, будто всю ночь таскал тяжести, и теперь ему едва хватало сил, чтобы поднять руки.

Он остановился на привал в узком ущелье и принялся слушать завывания ветра. Безликие тролли разместились вокруг него.

Спустя некоторое время солнце начало скатываться за горизонт, маг почувствовал себя лучше. Шип направил часть своей силы к темному солнцу в далекой крепости.

И от увиденного он пошатнулся, ибо…

 

ЛИССЕН КАРАК — КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ

Капитан опирался на куртину рядом с наружными воротами. Пришел он сюда не столько по собственному желанию, сколько из–за давящей тесноты и нехватки воздуха в штабе.

Он написал ей письмо и положил между двумя ветвями старой яблони. Всего одно, а не десять, которые бы сочинил, будь ему лет пятнадцать. После чего, обругав себя за ожидание и надежду на то, что она волшебным образом появится здесь, поднялся на крепостную стену подышать свежим воздухом.

Над его головой горели звезды, а внизу, во внутреннем дворе Замка у моста, жгли костры. Нижний город, раскинувшийся у подножия горного хребта, опустел, охраняемый лишь небольшим отрядом солдат. Огней там видно не было. Капитан всматривался в темноту — земли Диких были чернее ночи.

Кто–то искал его. Сперва это походило на покалывание в висках, потом у него возникло предчувствие неминуемой беды, а затем он ощутил себя настолько уязвимым, что опустился на корточки, скорчившись у зубчатой стены, и попытался отогнать неприятные детские воспоминания.

А когда не смог, глубоко вдохнул и заставил себя встать. Не обращая внимания на давивший страх, капитан поднялся по вырезанным в стене ступеням вверх к первой башне. Вторую ступеньку он преодолел с невообразимым трудом, на четвертой и пятой помогая себе руками, на восьмой еле полз. Собрав всю волю в кулак, Красный Рыцарь сделал последний рывок. Как только он оказался на каменной площадке, страх, словно непрошеный гость, отступил.

Бент вскочил на ноги, сжимая в руке колоду нарисованных карт, и воскликнул:

— Капитан!

Еще с десяток лучников повскакивали вместе с ним, отдавая честь. Капитан обвел всех взглядом:

— Вольно. Кто дежурит на стенах?

— Акробат, — ответил Бент. — На главной куртине Слабак, сэр Гийом Длинный Меч и Сопля отвечают за башни с орудиями. Смена караула через час.

— Удвоить, — приказал Красный Рыцарь.

Ему хотелось извиниться, сказать: «Простите, ребята, у меня нехорошее предчувствие, и оно будет стоить вам ночного сна». Но он давно усвоил — когда отдаешь неприятные приказы, извиняться не стоит. Тем более, объяснять их причину. Успешная вылазка в лагерь противника повысила авторитет капитана, ведь ни один командир не справился бы лучше.

Бент скривился и принялся зашнуровывать украшенную вышивкой кожаную куртку без рукавов. Он, как и многие ветераны, носил ее с особым достоинством — как показатель состоятельности и предмет гордости, который достанется лишь его убийце. Темнокожий служака обвел взглядом своих азартных соратников, и ни один из них не посмотрел ему в глаза.

— Хетти, Крэнк, Ларкин, за мной. И, Хетти, если не хочешь схлопотать двойной наряд, перестань столь часто отлучаться в сортир.

Бент пристально посмотрел на самого молодого из находившихся в помещении солдат и повернулся к капитану.

— Этого достаточно, милорд?

Капитан не знал его как следует, он был из людей сэра Йоханнеса. Тем не менее немало удивился, застав одного из старших лучников за карточной игрой во время дежурства на стене.

— Действуй, — холодно ответил он.

Затем неспешно прошелся вдоль помещения, осматривая валявшиеся на столе пригоршни монет, кости и карты, в полной уверенности, что сэр Хьюго ни за что бы не допустил столь открытую вольность. Почесав бороду, он поманил Бента к себе. Лучник подошел к нему с виновато опущенной головой. Капитан молча указал на лежавшие на столе деньги. Бент приподнял брови и открыл было рот.

— Отставить. Напомни мне войсковые правила относительно азартных игр.

— Общая сумма выигрыша не должна превышать дневное жалование низшего по званию, — доложил он.

Два розенобля, сверкая, лежали среди дюжины серебряных леопардов и груды медяков. Капитан накрыл деньги рукой.

— Значит, это мое, — заявил он, — я — единственный человек во всем войске, который зарабатывает такие деньги за день.

Бент сглотнул и зло прищурился.

Капитан убрал руку, оставив монеты нетронутыми. Он пристально посмотрел на лучника и улыбнулся:

— Намек понят?

Тот облегченно выдохнул.

— Так точно, капитан.

— Доброй ночи, — сказал Красный Рыцарь.

Он опустил руку на плечо Бента, будто предупреждая: «Я забуду, что здесь произошло, но попробуй только допустить такое еще раз». У него были хорошие наставники, и ему хотелось верить, что свой долг он выполняет как следует.

Стоило ему спуститься со стены, как ощущение вернулось — не страх, но чувство, будто за ним наблюдают. Разглядывают самым пристальным образом. На этот раз капитан был готов. Он вошел в круглую комнату, и…

…Там стояла Пруденция.

«Тебя разыскивает человек, — произнесла она. — Его зовут Шип. Сила Диких. Ты не забыл, как оставаться ненайденным?»

Капитан остановился поцеловать руку наставницы.

«Откуда ты знаешь, что это Шип?» — спросил он.

«У него своя узнаваемая манера, и он не раз колдовал этой ночью. Он собирает союзников. И если бы ты был более внимательным и следил за эфиром…»

Он улыбнулся.

«Меня это не интересует. Слишком сильно загружен работой».

Дверь была чуть приоткрыта. Капитан нередко оставлял ее в таком положении, чтобы сила всегда была доступна. И этой ночью разыскивавшая его сущность чувствовалась через эту щель гораздо сильнее, чем там, на стене.

«Конечно же».

Он прошел мимо Пруденции и плотно захлопнул дверь. С успокаивающим щелчком тяжелый железный запор встал на место.

 

К СЕВЕРО-ЗАПАДУ ОТ ЛИССЕН КАРАК — ШИП

Темное солнце погасло, подобно брошенному в воду факелу На минуту он растерялся. Темное солнце тускнело и снова светлело, тускнело и светлело — в этом не было ничего необычного. Годы терпеливого накопления силы научили Шипа не слишком задаваться вопросом, почему происходят такие изменения, поскольку на силу влияли расстояние, погода, старые заклинания, от былой мощи которых остались лишь призрачные отголоски, и даже животные, использовавшие силу, как летучие мыши пользуются звуком. Можно было привести тысячу естественных причин, способных замедлять поток силы, так же как и множество факторов, влиявших на чистоту звука.

Более того. Шип задумался, а не заняться ли ему одновременным изучением силы и звука. Это могло принести свои плоды. Подобная мысль показалась ему весьма занятной, и часть его существа принялась следить за движением звука в пространстве, воспринимая его как аллегорическое или даже прямое проявление силы. Сам он сидел, вдыхая ночной воздух и без особых усилий поддерживая связывавшие троллей путы, а третья часть его сущности с возраставшим раздражением высматривала темное солнце.

Четвертая продумывала следующий шаг.

Сражения у Скалы вынудили его собирать ресурсы и искать союзников, что, безусловно, было сопряжено с определенным риском и трудностями, без которых он планировал обойтись. Если и дальше все пойдет как по маслу, то скоро у него накопится достаточно сил, чтобы потягаться с равными себе. Например, с могущественным Змеем из Зеленых холмов, который уже догадался, что именно замышляет Шип, и настороженно наблюдал, как тот спешно подчиняет себе мелких существ и людей. Как встревожился или, по меньшей мере, заинтересовался бы любой феодал, заметь он, что сосед призывает вассалов и собирает армию.

Сравнение пришло в голову четвертой сущности, бывшей некогда человеком. Человеком, способным поднимать армии.

Однако так было до того, как Шип узнал правду.

Старый медведь с гор тоже не питал особой любви к чародею. И в определенный момент пусть не люди, но тролли и дикие животные попытаются разорвать сковавшие их оковы.

С другой стороны, крепость уж точно не превратится в груду щебня только по одной его команде. Внешние стены Альбинкирка пали с такой легкостью, что он начал предвкушать быструю победу, но сама цитадель, до отказа забитая перепуганными людьми, до сих пор не сдалась, так что на легкие победы больше рассчитывать не приходилось.

И чем бы ни было темное солнце, оно заключало в себе огромную силу и опасность, а окружавшие его солдаты–убийцы несли смерть. И впредь он не станет их недооценивать. Равно как и терпеть распространение их заразы по своей земле. Они ответят за нападение на его лагерь и череду предшествующих стычек, из–за которых чародею пришлось готовить захват крепости с последующим ее уничтожением.

А где же все это время был его новоявленный друг со Скалы?

Довольно.

Он давно сделал выбор — и этот выбор привел к войне. Теперь Шипу нужно было собрать все доступные силы, при этом не затрагивая интересы великих мира сего, стереть крепость с лица земли — что послужит предупреждением врагам, которое они запомнят на всю жизнь, — и вернуть Скалу Диким.

И пока он обдумывал следующий шаг, наслаждавшаяся ночной прохладой часть его сущности предпочитала не замечать исходившее от настоятельницы золотое свечение, будто само признание ее существования означало бы его поражение.

В двадцати лигах к югу в холодной темноте копошилась, громыхала и храпела сотня подчинявшихся ему тварей, две сотни людей жались к кострам, расставив слишком много часовых, а за горами на севере проснулись и разожгли костры сотни воинов–сэссагов, готовые явиться по первому его зову. На севере и западе, в норах, пещерах, дырах, временных укрытиях и домах проснулись иные существа: ирки, боглины и более могущественные твари — клан демонов и добрая половина золотых медведей. И, поскольку сила притягивала силу, все они откликнулись на его призыв.

Рыцарям будут противостоять тролли, сэссаги — превосходные разведчики, ирки и боглины составят основную часть его пехоты. К утру в его распоряжении окажется мощь, способная разбить любое войско, собранное людьми. И тогда крепость будет принадлежать ему.

Ирония заключалась в том, что в этой войне он больше полагался на людей, чем на созданий из земель Диких.

При этой мысли все его сущности, одна за другой, вернулись в скорчившееся под деревом тело. Оно поднялось, вздохнуло и стало походить на человека.

Но только походить.

 

ЛИССЕН КАРАК — КАЙТЛИН ЛАНТОРН

Кайтлин глубоко вздохнула и попыталась перекатиться на другой бок, но наткнулась на лежавшего рядом человека. Она снова вздохнула и подумала, с чего это ее сестра заняла столько места… И вдруг девушка вспомнила, где находится, и ойкнула. Мужчина положил руку ей на грудь. Кайтлин улыбнулась и легонько застонала.

Мужчина лизнул ее подбородок и поцеловал, едва коснувшись языком уголка ее рта, словно спрашивая разрешения. Девушка засмеялась и обвила руками его шею. Она не была шлюхой, и это был первый мужчина в ее жизни. Кайтлин не собиралась участвовать в мерзких планах сестер или потакать их ужасному вкусу. Она была влюблена.

Ее возлюбленный провел языком вдоль мочки уха, неторопливо водя пальцем вокруг соска. Она засмеялась, он тоже.

— Я люблю тебя, — прошептала Кайтлин Ланторн.

Она еще не произносила этих слов. Даже после того, как он лишил ее девственности.

— А я тебя, Кайтлин, — ответил Майкл, и их губы сомкнулись в долгом поцелуе.