ГЛАВА ПЕРВАЯ

ЛИВИАПОЛИС – МОРГАН МОРТИРМИР

Когда Красный Рыцарь покидал жилище Змея из Зеленых холмов, направляясь на юг в гостиницу в Дормлинге, Морган Мортирмир из Харндона сидел в университетской аудитории в столице империи – Ливиаполисе.

Зданию университета было не менее тысячи лет; внутри стояли потемневшие от времени дубовые скамьи и прочные парты, рассчитанные на четырех студентов каждая. Скамьи были буквально испещрены надписями на десяти разных языках, включая архаику. Сотни поколений будущих магистров оставили здесь свои послания. Просто удивительно, как могли преподаватели и наставники не обратить внимания на подобный вандализм. Арочные окна, разделенные колоннами на две части, с освинцованными стеклами являли утомленному или отчаявшемуся рассудку лишь смутный отблеск внешнего мира.

За партой вместе с Морганом сидели еще трое студентов – две монахини из отдаленных монастырей для женщин знатного происхождения, сестры Анна и Катерина, закутанные в длинные коричневые одежды так, что даже лиц не очень-то разглядишь, и его единственный друг, этруск Антонио Болдески, чей отец заправлял делами чужеземных торговцев.

Преподаватель логики обвел глазами аудиторию.

– Кто-то, кроме Мортирмира, скажите мне: почему? – спросил он.

Шестнадцать студентов, углубленно изучавших магию герметизма, беспокойно заерзали.

– Ну же, дети мои, – подбадривал их магистр Авраам, яхадут.

С представителями этого народа Морган никогда раньше не встречался, а магистр оказался добрым наставником, но оставался таким лишь до тех пор, пока у него не возникало ощущение, что его слушают без должного внимания.

Взгляд магистра остановился на юном этруске.

– Болдески? – От нетерпения его голос повысился на пол-октавы.

В аудитории повисла гнетущая тишина.

– Сформулирую вопрос по-другому. – Тон наставника становился все более раздраженным. – Почему вы не можете применять герметическую силу непосредственно во Дворце воспоминаний?

Сестра Катерина не то вздохнула, не то застонала.

Анна прикусила губу.

Болдески не любил юлить.

– Понятия не имею, – заявил он, пожав плечами. – Но если позволите предположить…

– Нет, – резко перебил его Авраам. – На этом этапе ваши предположения меня не интересуют. Что скажет юный Мортирмир?

У Мортирмира никак не получалось преобразовать потенциальную силу в чистую и готовую для использования, зато он прочитал все гримуары и свитки по теоретической и практической философии, до которых только смог добраться.

Их взгляды встретились, и юноша заколебался. Если он не ответит, станут ли одногруппники относиться к нему лучше?

Скорее всего, нет. Ну и черт с ними.

– Магистр, я думаю, можно управлять эфиром прямо во Дворце воспоминаний, но делать этого не стоит. – Мортирмир пожал плечами, как и Болдески, но их жесты сильно отличались: у Моргана он означал, что тому есть что добавить, а у Антонио – полное безразличие к вопросу.

Не сводя глаз с Мортирмира, магистр Авраам почесал подбородок, скрытый под длинной бородой.

– И почему же ты выдвигаешь столь странное еретическое предположение? – спросил он, изо всех сил пытаясь скрыть удовлетворение.

– Разящий меч Ветрониуса. Разящий меч Гераклита.

Сестра Анна поморщилась от его произношения, ибо на высокой архаике он говорил с альбанским акцентом, а не с местным морейским.

Магистр Авраам постучал кончиками пальцев по зубам – старая дурацкая привычка. Если его пальцы были перепачканы чернилами, то на зубах порой оставались темные пятна.

– Именно. Разящий клинок. Оружие, которое может нанести удар как в реальности, так и в эфире, подразумевает, что его можно выковать во Дворце воспоминаний, а потом использовать где угодно. – Он позволил себе легкую улыбку. – И каков же будет результат применения подобной вещи во Дворце воспоминаний?

Наставник на мгновение замолчал, а пятнадцать студентов побледнели лишь от одной мысли о полном уничтожении тщательно оберегаемых ими воспоминаний и заклинаний.

– Однако этого ты не знаешь, Мортирмир, не так ли? – поинтересовался магистр. Скорее, вопрос прозвучал как риторический. На сей раз пришел черед наставника пожимать плечами. – А теперь, молодые люди, поспешите. Вас ждет алхимия. Мортирмир, останься.

Студенты спешно покидали аудиторию, многие низко опустили головы, чтобы не встретиться с магистром взглядом. Под конец занятий он порой давал задания – объемные и внезапные, словно удары молнии, тщательно продуманные или спонтанные.

Морган сидел, перебирая прямые четки, до тех пор пока не вышел последний ученик, затем поднялся со всем изяществом, на которое было способно его быстро растущее тело, и подошел к наставнику.

Старик нахмурился.

– У тебя блестящий ум, и работаешь ты намного усерднее большинства этих оболтусов. – Он повел плечами и передал Мортирмиру свернутый свиток. – Мне очень жаль, молодой человек. Я сожалею, что приходится упрекать тебя за ошибки. Сожалею, что вынужден вручить тебе это.

Моргану даже не нужно было разворачивать послание.

– Вызов? От патриарха?

Магистр кивнул и вышел из аудитории. Когда он открыл дверь, Мортирмир услышал голоса Болдески и Зеваса, еще одного студента из Мореи, – они о чем-то разговаривали и смеялись.

Он не знал, шла ли речь о нем, но в тот момент ненавидел их всех.

Свиток у него в руке означал, что ему в очередной раз нужно пройти испытание на силу и, если он не сможет ее показать, его отчислят. Он всю жизнь только и знал, что трудился, чтобы попасть сюда. А теперь ему грозило отчисление.

Порой так трудно быть одаренным ребенком.

Моргану Мортирмиру было шестнадцать, и рос он настолько стремительно, что вся одежда немедленно становилась мала. Высокий рост и худощавое телосложение не добавляли ему ни властности, ни достоинства – его лицо выглядело настолько детским, что он легко мог сойти за двенадцатилетнего. Он был неуклюж и, что хуже всего, весь покрыт постоянно гноившимися юношескими угрями, поэтому сестры из Мореи, с которыми он посещал занятия по практической философии, прозвали его Чума.

И Морган прекрасно знал, что так оно и есть. Он был слишком молод, чтобы учиться в университете. А самое скверное, что, несмотря на весь свой выдающийся интеллект, парень никак не мог научиться воздействовать на мир с помощью заклинаний и даже алхимии. Учителя говорили, что у него неимоверно высокий потенциал, но подчинить себе силу у парня не получалось.

Моргану хватало ума, чтобы понимать собственную никчемность. В великой школе высшей философии и метафизики он нужен был разве что в качестве козла отпущения. Им не требовалось, чтобы он по памяти цитировал авторитетные источники или объяснял нюансы работы эфира с точки зрения математики. Он должен был либо подчинить себе силу, либо уйти.

Мортирмир сидел в небольшой таверне в величайшем городе всего цивилизованного мира, уставившись в кружку с вином.

Потом в другую.

А затем в третью.

Днями напролет магистры подстраивали ему разные ситуации, чтобы помочь освободить силу. Наставники не раз хвалили Моргана за его способность безошибочно обнаруживать магию, ее малейшие излучения. Все они сходились в одном – у него просто обязан быть талант. Согласно их оценкам, он обладал просто невероятной силой.

Однако они давно перестали твердить об этом столь громогласно и часто. А теперь патриарх, которому приходилось лично отбирать каждого претендента и проверять его теологическую надежность до присвоения ученой степени, послал за ним.

В следующее воскресенье.

Мортирмир прикусил губу, чтобы не заплакать, но это не помогло, и он разрыдался. То была горькая и глупая жалость к самому себе. Обливаясь слезами, он ненавидел себя за столь детское поведение. Патриарх непременно отошлет его домой.

Хотя дом – далеко не худший вариант. Он просто олицетворял крушение всех надежд Моргана, жаждавшего остаться в Ливиаполисе, где роскошные женщины, обладающие блистательным остроумием, рассуждают о философии с мужчинами, которые пишут книги, а не размахивают мечами. Его место здесь, а не в варварском Харндоне.

Или нет.

В ответ на его знак подлить еще вина к столику подошла не девушка-служанка, а старый бандит с обветренным лицом и злобным взглядом.

– Деньги вперед, – потребовал он, тщательно выговаривая слова на архаике, чтобы его точно поняли.

Мортирмир был одет в альбанский жупон, высокие сапоги, а на поясе он носил меч. Поэтому для них он выглядел варваром, к которому следует относиться как к очередному глупцу.

Он опустил взгляд в кружку с темно-красным вином, намного превосходившим по качеству то пойло, на которое он мог рассчитывать дома. Альбанские вина – лишь жалкие подобия по сравнению с местными.

Юноша выругался. Он знал всю теорию назубок, но никак не мог применить ее на практике.

Чума.

Будучи ребенком, он переболел ею, или так, по крайней мере, ему говорили, а магистр медицины, заинтересовавшийся им больше всего, с пугающей категоричностью заявил, что иногда чума поражает некоторые участки мозга, полностью убивая способность направлять силу.

Мортирмир заказал четвертую кружку доброго вина и снова решил покончить с собой. Он знал, что это смертный грех и что его душа будет гореть в аду целую вечность, но был согласен на это, ибо считал, что таким образом насолит Богу. Богу, желавшему, чтобы грешники раскаялись и обратились к нему. «А вот и фиг тебе!»

Согласно поучениям наставников философии, это стало бы данью двойственности человеческой природы. Однако на пятой кружке вина он смог разглядеть ужасно глупые упущения в собственной теологии.

«К тому же никакого вина там не будет».

И в этот момент его жизнь полностью изменилась, хотя он сам пока ни о чем не догадывался.

Привлекательная молодая особа – старше его, хорошо одетая и, очевидно, состоятельная – решительно остановилась прямо перед ним. Она беспокойно осмотрелась, затем еще раз, но уже с раздражением.

Алкоголь придал Моргану уверенности. Он поднялся и отвесил девушке поклон, более изящный, чем обычно.

– Миледи? Могу ли я вам чем-то помочь? – поинтересовался он на своей лучшей высокой архаике, которая, как ему показалось, прозвучала более свободно, чем всегда.

Его величайшим достижением дома, в Харндоне, было умение читать и писать на настоящей высокой архаике, а здесь на ней говорили даже головорезы. Потому что в Морее это был их родной язык.

Девушка повернулась, и ее улыбка озарила его, словно свет далекого маяка.

– Прошу прощения, господин, – зарделась она, – я не привыкла разговаривать с мужчиной на людях. – Ее веер взметнулся и закрыл лицо, правда, недостаточно быстро, чтобы скрыть краску, стремительно растекшуюся по шее, и…

Морган осмотрелся. Прошло много времени с тех пор, как он переступил порог сего заведения, – он пропустил призыв к вечерней молитве, точно так же как и некоторые другие посетители, а его желудок вдруг решил, что самое время умерить алкогольный пыл и что-нибудь съесть. Даже если потом он собирался спрыгнуть с моста. Вариант броситься на собственный меч отпадал, поскольку тот был чересчур длинным.

Оказалось, он снова сел, точно во сне. Где-то в уголке сознания он услышал собственный голос: «Похоже, я порядком надрался». К слову, прежде он уже напивался – дважды, но не так сильно.

– Можете присесть за мой столик, – предложил он, словно для него это было чем-то обыденным.

Ее взгляд скользнул по нему поверх веера.

– Я, право, не могу, – заявила девушка. – Жду отца. Он что-то запаздывает. Да и, во имя Парфенос-Девы, здесь не место для леди.

Морган подумал, что ей лет девятнадцать, хотя его опыт общения с дамами, особенно с морейками, был крайне ограничен. На занятиях по философии он сталкивался с монахинями, но все они носили полное облачение. Таким образом, Мормиртир знал лишь их голоса и скорость, с которой вызывал их раздражение.

Он не мог сказать, была ли девушка красивой, обыкновенной или уродливой как смертный грех. Юноша просто наслаждался ее румянцем и манерами.

– Пожалуйста, присядьте, я не стану вам докучать, – попросил Морган и поднялся, недоумевая, когда это он успел столь нагло усесться. – Присядьте здесь, а я удалюсь, пока не придет ваш отец…

Он намеревался подтвердить свои слова делом, но ее веер метнулся вперед, чтобы удержать его.

– Не стоит делать подобных глупостей, хотя ваше предложение весьма любезно для варвара, – заявила молодая особа, легонько толкнув его на место.

И вот он снова сидит, и она рядом с ним.

Это было все равно что листать иллюстрированную Библию. Ему приходилось додумывать все недостающее, например, когда она успела сесть? Сделала ли это грациозно?

– Каким образом вы оказались в нашем славном городе? – поинтересовалась девушка.

Вздохнув, Мортирмир ответил:

– Моя матушка отослала меня в университет. – Вышло слегка напыщенно.

– Должно быть, вы очень умный!

– Слишком умный, – горько улыбнувшись, пробормотал он.

Вдруг словно из ниоткуда появился трактирщик – старый лысый ублюдок напоминал шар. Он принялся что-то разливать из кувшина по кружкам, девушка захихикала и поблагодарила его, а комната слегка закружилась.

– Я такой умный, что… – Морган лихорадочно пытался подобрать нужные слова.

«Такой умный, что отвечаешь на все вопросы на занятиях, даже когда прекрасно знаешь, что это бесит твоих одногруппников. Такой умный, что не понимаешь юмора. Такой умный, что не можешь первым заговорить с девушкой. Такой умный, что не можешь сотворить даже простейшее заклинание».

Молодая особа обмахнулась веером.

– Где же отец? – риторически поинтересовалась она.

Трезвая аналитическая часть рассудка Моргана отметила, что при этом она даже не осмотрелась. Он предположил, что она привыкла, чтобы ее ждали, и теперь не знает, как себя вести.

Девушка улыбнулась.

– А вы из хорошей семьи? И вообще, что есть хорошая семья у вас, у варваров?

«Забавная». Мортирмир засмеялся.

– Мой отец – лорд. Вернее, он им был, пока не умер. В общем, все сложно.

Собеседница вздохнула.

– Что именно сложно? Я не спешу, особенно если вы закажете для меня кандианское вино с виноградом.

Ее веер запорхал, словно крылья бабочки. Теперь он двигался в другом ритме, поэтому, хоть она и не перестала намеренно прятаться за ним, Морган успел на мгновение увидеть ее лицо.

«Я разговариваю с морейкой благородных кровей!» – подумал он.

Морган попытался стряхнуть с себя воодушевление, ведь он собирался покончить с собой. Однако юноша уж очень любил поговорить о себе, и даже вино не смогло изменить этого.

– Я бастард, но у моего отца больше не было детей, поэтому несмотря на то, что он так и не женился на моей матери, я, наверное, его единственный наследник. – Он откинулся на спинку. – Он не был каким-то великим аристократом, но замок и городской особняк в Харндоне у него все же имелись. Сейчас моя матушка живет в этом доме.

Девушка засмеялась.

– Прямо как при нашем дворе. Полагаю, вы не имеете никакого отношения к церкви?

Мортирмир развел руками.

– Нет, я – частный ученик, – чересчур напыщенно заявил он.

Юноша видел, что ее все это немало забавляло, отчего тотчас почувствовал негодование, а еще его раздражала собственная неспособность вести разговор без излишней заносчивости.

– Вы богаты? – спросила она, подливая ему в кружку вино.

– К сожалению, нет.

– В таком случае ты ей больше не интересен, – прозвучал над ним низкий скрипучий голос. Морейская дама обернулась, а Мортирмир поднял голову, удивившись тому, скольких усилий это стоило, и уставился в самые светло-голубые глаза, какие он только видел, на круглом лице величиной с солдатский нагрудник. – Правда, Анна?

Девушка вскочила и, яростно обмахиваясь веером, злобно бросила:

– Пошел вон! Ты, сын бродячего кобеля и чумной уличной проститутки, иди окунись в сточную канаву!

Шатаясь, Морган поднялся:

– Если этот человек…

Губы гиганта растянулись в улыбке.

– Ах, Анна, лишь столь часто посещаемая щелка, как у тебя, достаточно велика для моего члена…

Ее веер врезался ему в висок с таким треском, будто где-то рядом ударила грозовая молния. Великан даже не вздрогнул.

– …докучает вам? – договорил Мортирмир, невероятно гордый тем, что сумел извлечь этикетную фразу из затуманенной вином памяти. Его рука опустилась на меч.

Морган носил оружие, за что над ним немало потешались в университете, поскольку студентам, изучавшим философию, клинки не требовались. Всюду таская его с собой, юноша выглядел еще большим варваром. Однако из-за неспособности сотворить самое простое заклинание вкупе с подростковым упрямством и определенной гордостью за то, что его некогда обучали основам фехтования, он так и не смог расстаться с предметом, являвшимся важнейшим признаком его знатного происхождения в Альбе, даже несмотря на многочисленные предупреждения, угрозы и насмешки.

Мортирмир обнажил клинок.

Гигант отступил на шаг от морейской леди и осмотрел его с серьезностью, с какой обычно магистры изучают препарируемый труп, когда церковные власти разрешают проводить подобные эксперименты.

– Похоже, ты знаешь, как его доставать.

Юноша пожал плечами и заявил:

– Оставь даму в покое.

Таверна затихла. Все взгляды были прикованы к нему, и он почувствовал себя настоящим глупцом, тем более что здоровяк был на голову выше него и, скорее всего, вот-вот пустит его кишки на подвязки. А еще Морган с горечью мысленно отметил, что он слишком упрям, чтобы пойти теперь на попятную.

– Шлюха, – сказал громила, пожав плечами. – Если хочешь со мной драться… Что ж, я люблю драться. Но только пошли на улицу. Внутри нас арестуют.

Мортирмира еще никогда не обзывали шлюхой, но он отлично знал, что такое спускать нельзя. Юноша нетвердо стоял на ногах, но прилив силы духа, нахлынувший, когда он огибал стол, чуть отрезвил его. Левая рука нырнула в кошелек и бросила на стол несколько монет – всякий джентльмен поступил бы точно так же.

Тот душевный подъем – не страх ли это? Он напоминал удар молнии, которую вызывали наставники натурологии из металлических сфер; его пальцы слегка задрожали.

Гигант все время пятился от него.

– Отложи меч, и у нас будет настоящая драка, – предложил он. – Но если ты настаиваешь на использовании этой штуковины, то, скорее всего, я тебя убью. А она, малец, шлюха. Проснись уже.

Мортирмиру все же хватило здравого смысла вернуть меч в ножны, и сделал он это не слишком неуклюже. Юноша заметил, как здоровяк одобрительно кивнул. Он оглянулся и увидел, как морейская леди сгребает со стола его монеты.

Во дворе Морган неспешно отстегнул ремень с ножнами. Гигант был воистину огромен. Судя по говору, он был нордиканцем – из чужеземцев, которых император держал в качестве личной охраны.

Стояла жаркая летняя ночь, и десятки мужчин и несколько женщин высыпали сквозь распахнутые настежь двери таверны во двор. Здоровяк стащил рубаху через голову, обнажив торс, сложенный, казалось, из каменных глыб. Его мышцы угрожающе бугрились.

В тот вечер на Мортирмире был его лучший жупон. Он осторожно снял его, аккуратно сложил и пожалел, что у него нет друга, которому можно было бы доверить кошелек. Собственно, он пожалел, что у него вообще нет друзей.

– Хочу заметить, ты – храбрый малый, раз отважился бросить мне вызов, поэтому я сделаю так, чтобы ты проиграл достойно, – заявил гигант. – А еще ты должен знать, что она проститутка, и даже сейчас она не спускает глаз с твоего кошелька, как пьяница с кувшина вина. – Его архаика звучала с каким-то странным акцентом. – Но она мне нравится… Моя любимица. – Здоровяк пожал плечами. – Я бы даже поделился ею с тобой, если бы мы были братьями по оружию.

Морган залился громким смехом. Полнейшее безумие, но внезапно он осознал, что счастлив. Юноша продолжал хохотать, а мужчины вокруг, услышав его истерический смех, немного изменили ставки – совсем немного, но изменили. Он жаждал смерти, и теперь ему не нужно было совершать самоубийство.

– Я готов, – объявил он.

Великан отвесил поклон.

– Харальд Деркенсан, – представился мужчина, – из гвардии.

Молодой человек поклонился в ответ.

– Морган Мортирмир из университета.

Толпа загудела. Горожане любили и ненавидели университет – оплот величайших умов и гнездо еретиков одновременно.

Драться Морган умел. Двигаться он начал на носках, как некогда учил старшина его отца, и, поскольку терять ему было нечего, в первую атаку пошел напролом. В притворной неуверенности он шагнул вперед и сильно пнул противника, целясь в колено.

Юноша не промазал, но удар пришелся не в колено гиганта, а чуть ниже. Здоровяк убрал ногу, потеряв при этом равновесие. Мортирмир, внезапно протрезвев, продолжил наступление: сделав стремительный выпад правой ногой, он вынудил противника отступить на полшага назад и нанес удар, попав мужчине в живот.

Будто сарай пнул. Он сменил ногу, попробовал еще раз…

И был вынужден выбираться из кучи навоза. Морган пропустил удар и улетел в освещаемую факелами темноту. К счастью, он никак не пострадал, хоть и порядком провонял. Юноша снова ринулся на своего противника, сделанного, казалось, из железа.

– Отличный полет, – заметил гигант. – И хороший удар, между прочим. Очень хороший. – Он ухмыльнулся. – Думаю, мы отлично развлечемся. Сначала я боялся, что мне придется сражаться за двоих, но, по-видимому…

Единственным физическим преимуществом худого, но жилистого Мортирмира была чрезмерная длина рук и ног. Пока здоровяк разглагольствовал, он сделал ложный выпад, будто снова собирается ударить в корпус, а сам ударил ниже и поймал руку гиганта, которую тот, обороняясь, выставил вперед.

Вышел почти идеальный захват… Пока Морган снова не отправился в полет. На этот раз, прежде чем сползти в навозную кучу, его задница впечаталась в стену конюшни.

Боль была просто невыносимой, но, услышав неистовый хохот толпы, парень вспыхнул, словно фитиль фонаря. Скатившись с навозной кучи, Мортирмир понесся прямо на здоровяка.

Деркенсан безмятежно поджидал его, разочарованный подростковым гневом своего противника. Оказавшись в пределах досягаемости великана и положившись на выпитое вино и удачу, юноша развернул бедра, уперся передней ногой в землю и поднырнул под летящую руку нордиканца, тем самым избежав мощного удара, который бы непременно закончил драку. Его вторая нога скользнула за колено противника, а голову он просунул под руку гиганта и сбил того с ног. Это потребовало невероятных усилий, он чувствовал себя так, будто своротил гору.

Деркенсан с грохотом рухнул на землю.

Но в горизонтальном положении он оставался всего мгновение. Кувыркнувшись через голову быстрее, чем можно было ожидать от столь крупного человека, гигант оказался на ногах и стоял, потирая левое плечо и ухмыляясь во весь рот.

– Отличный удар, малец! – проревел великан. Его левая нога взметнулась вперед, и Мортирмир ее перепрыгнул – скорее благодаря везению, нежели тренировкам.

Морган сопел, словно разъяренный бык, а Деркенсан продолжал улыбаться.

– Полагаю, еще раз этот номер не пройдет, – пробормотал юноша.

Здоровяк помотал головой.

Мортирмир ухмыльнулся. Ощущение свободы было необыкновенным, физическое возбуждение оказалось для него чем-то по-настоящему новым. А такая легкость на сердце не могла образоваться только из-за вина.

Намереваясь провести ложный удар в голову, юноша шагнул вперед, но у него ничего не вышло. Едва его вес сместился, он оказался на земле, жадно хватая ртом воздух и мучаясь от боли в спине.

В его голове боль превратилась в нечто другое, он вскочил на ноги и обхватил гиганта – вероятно, самый глупый поступок в его жизни. Мужчина был настолько силен, что просто выворачивал кисти Мортирмира, пока полностью не освободился от захвата, а затем спокойно скрестил руки на груди. Легкость, с которой расправился с ним здоровяк, разозлила Моргана. Он сменил стойку и впечатал колено – довольно жестко – в пах противника.

Нордиканец попятился, а Мортирмир с силой ударил его в живот – гигант согнулся пополам, правая рука юноши устремилась…

Громила перехватил ее своей огромной лапищей, вывернул налево и запустил студента так, как требушет метает камни.

Мортирмир всем телом ударился в стену таверны. Он еще успел подумать, какого удивительного цвета все вокруг и что надо непременно рассказать об этом наставникам, а затем…

– Черт побери, ты меня ударил! – произнес низкий скрипучий голос прямо у него над ухом. – Я вовсе не собирался бить тебя настолько сильно.

Юноша почувствовал холод на своей голове, а еще боль. Болело все тело.

– Ты – настоящий дурень, – пробормотала женщина.

– А ты – отличная помощница, – ответил мужчина.

– Мы могли поделить его деньги. Тебе ведь не платили уже много месяцев.

– Это было бы бесчестно, и я бы ни за что так не поступил. Кроме того, когда он очухается, мы станем лучшими друзьями. Так мне сказала ведьма. – Человек хмыкнул. – Если, конечно, я его не пришиб. Она сказала, что, возможно, я его убью. Я старался быть осторожным, но потом он ударил меня, и я, как всегда, потерял самообладание.

Мортирмир проверил, все ли в порядке с его телом. Он чувствовал себя словно подопытный кролик. Левая нога двигается, несмотря на дикую боль в колене, правая шевелится, с левой рукой и кистью все в порядке, а вот правая рука и кисть болят, словно…

– Пресвятой Евстафий и все досточтимые святые и мученики! – сорвалось с его губ. Он чуть приподнялся и обнаружил, что лежит на кровати, к слову, довольно высокой.

– Пресвятая матерь Божья, он очнулся! – взвизгнула худощавая женщина, вскакивая с пола, где она лежала абсолютно нагая. У нее были длинные ноги и плоский мускулистый живот, но больше всего Моргана впечатлили прекрасные груди и бедра. Восторг от увиденного чуть заглушил боль в сломанной руке.

Гигант склонился над кроватью.

– Хвала богам, ты жив!

Голова Мортирмира гудела, словно ему всадили копье прямо в висок. Он дотронулся до лба. Правая сторона головы была влажной.

– О боже, ты проломил мне череп.

– С братьями я дрался и похлеще, – заявил здоровяк. – Но крови много, – согласился он.

Морган с трудом опустил голову обратно на подушку, и боль чуть ослабла.

– Сколько я был в отключке? – поинтересовался он, пытаясь вспомнить хоть что-то из того, что ему говорил о травмах головы наставник по медицине.

– Почти целый день… Анна? Сколько он был в отключке?

Девушка что-то сердито пробубнила. Она появилась в поле зрения Мортирмира, натягивая через голову платье. И прежде чем показались ее волосы, раздраженно заявила:

– Полагаю, тебе наплевать, что я уже два дня ничего не ела, проклятый богом варвар! А теперь меня еще и другой варвар голой увидел! Уверена, ты мне даже заплатить не можешь – Матерь Божья, я отдаюсь тебе задарма, и почему? Понятия не имею, ведь меня от тебя воротит! Ты самый уродливый тип из всех, кого я только видела, а я – настоящая жемчужина этого города, наипрекраснейшая гетера. Все равно что великолепную кобылу покрывать боровом! О, как я себя ненавижу! Почему я так поступаю? Наверное, в наказание за все мои грехи Господь обрек меня спариваться с самыми низшими формами жизни в трущобах. Следующий, небось, будет прокаженным.

Деркенсан с легкой улыбкой на широком лице наблюдал за наипрекраснейшей гетерой.

– Ты закончила? – осведомился он. – Ненавижу перебивать.

Широко размахнувшись, она изо всех сил влепила ему пощечину. В тот миг ее рука напоминала рычаг катапульты. Шлепок звонко отозвался эхом, а девушка прижала к себе руку, словно гигант ударил ее, хотя все, что он делал, – это стоял неподвижно с едва заметной ухмылкой на лице. Очень медленно здоровяк наклонился вперед, обхватил девушку руками и поцеловал.

– Я все равно тебя люблю, – неторопливо проговорил он.

– Я больше сюда никогда не приду!

Нордиканец разразился громким хохотом.

– Как пожелаешь.

– Я тебя ненавижу! – взвизгнула она.

– Естественно.

Когда девушка вышла из комнаты, здоровяк долго смотрел на дверь, потом вернулся к своему подопечному.

– Вина? – предложил он.

– Никогда больше, – отозвался Мортирмир.

У него возникло какое-то странное ощущение в правой руке. Будто ее лижет пламя. Посмотрев на руку, юноша увидел лишь скользящие лучи закатного солнца, проникавшие сквозь единственное распахнутое окно в этой чертовски жаркой комнате. И все же то было приятное чувство, намного лучше постоянной боли.

Морган снова лег.

Его обидчик вернулся с кружкой отличной воды – с пузырьками, наверное, из какого-то подземного источника.

– Она тебе поможет. Так говорит ведьма. Слушай, я должен идти. У меня сегодня дежурство у ворот Ареса. Целую неделю. Буду позже.

Мортирмир кивнул.

– Я думал, вы, нордиканцы, охраняете только императора.

– Остальным что-то же нужно делать. Мне – дежурить у ворот, – пожал плечами здоровяк. – Засыпай.

Морган чувствовал что-то странное в руках и голове, будто внезапно научился летать или овладел новым языком. Это все…

Он отмахнулся от непонятных ощущений, жестом попрощался с нордиканцем и снова погрузился в крепкий сон.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЛИВИАПОЛИС – АЭСКЕПИЛЕС И ИМПЕРАТОР

Аэскепилес, магистр императора, шел впереди своего господина, переходя из одного приемного зала в другой. Их сопровождали двое нордиканских гвардейцев. Алые сюрко стражников, расшитые нитями из чистого золота, указывали на их высокие звания, а огромные топоры и длинные цепи – на особое положение. У гвардейца слева имелся шрам, пересекавший лицо от правого глаза до левого уголка губ, из-за чего он походил на демона из преисподней. Лицо и шею его сослуживца, шагавшего справа, покрывали татуировки, которые затем исчезали под воротом добротной полотняной рубахи, видневшейся из-под хауберка. За нордиканцами следовали пажи, несшие их шлемы, бармицы и тяжелые кавалерийские копья.

Сам император в доспехи не облачился. Поверх алых чулок он надел багряный жупон из бархата, а на ноги – алые же сапоги, носить которые имел право только он. Каждая пряжка на его обуви и ремне, каждый люверс и пуговица были отлиты из чистого золота. На жупоне и сапогах золотыми же нитями были вышиты двуглавые орлы. Паж из дворцовой прислуги нес широкую мантию из пурпурного шелка, расшитую изображениями орлов и окантованную золотистым мехом.

За императором следовали еще два нордиканца, каждый со своими пажами, и дюжина дворцовых слуг, двое из которых тащили седло, а один нес меч. Пара секретарей не отставала от своего господина ни на шаг, записывая его ответы на вопросы, касавшиеся государственных дел и внутренней экономики. Вопросы из толстой тетради в кожаном переплете по очереди зачитывали дворцовый управляющий и главный камергер. Прямо за ними, рядом с логофетом дрома – худощавым, аскетичного вида мужчиной, похожим на монаха, – шла дочь императора Ирина.

Управляющий откашлялся и произнес:

– Пункт тринадцать, ваше величество. Задержка жалования дворцовой прислуге и особенно гвардейцам.

В жилах императора Иоанна текла кровь Палеологов. Он считался самым красивым мужчиной в империи, а возможно, и во всем мире: кожа с бронзовым отливом, гладкие иссиня-черные волосы, пронзительный взгляд карих глаз под выразительно изогнутыми бровями и длинная густая борода, которой позавидовали бы даже служившие ему нордиканцы. Благодаря смешению кровей наипрекраснейших принцев и принцесс со всего мира на протяжении целого тысячелетия его кожа приобрела неповторимый оттенок, а черты лица стали почти идеальными. Зачастую такую красоту люди приписывают бессмертным. Создавалось впечатление, будто он отлит из червонного золота или бронзы.

Его дочь, унаследовавшая красоту отца, дотронулась до руки логофета, отчего тот покраснел и поклонился, и подошла к императору. Ирина походила на языческую богиню.

– Тогда заплати им, – приказал монарх.

Дворцовый управляющий отвесил низкий поклон:

– Император, у нас нет денег.

Иоанн кивнул, а его дочь приподняла бровь.

– Отец, мы должны их где-то найти, – сказала она. – Солдаты, которым не заплатили, губят императоров и империи; они для нас что слепни для лошадей.

Взгляд магистра Аэскепилеса метнулся к двум головорезам, возглавлявшим процессию. О преданности гвардейцев ходили легенды. Однако не получавшие жалованья солдаты действительно становились дьяволами во плоти.

У него имелись свои причины ненавидеть телохранителей императора, и одной из них, безусловно, был страх. Аэскепилес тщательно контролировал выражение своего лица, чтобы о его мыслях никто не догадался.

«Я – величайший магистр в мире, и я застрял при этом мерзком, полностью прогнившем дворе, а ведь мог быть где угодно… Кем угодно. Ха! И буду!»

Он потупил глаза, чтобы не смотреть на императора. Или на кого-то из своих сообщников.

– Сколько из сегодняшних вопросов касаются денег? – спросил монарх.

Главный камергер – крупный и сильный мужчина – хихикнул, скрыв свой ум за смехом.

– Все вопросы так или иначе касаются денег, – заявил он. – Кроме тех, что о Боге.

При виде печали на лице императора смешки сразу же стихли.

Ирина с холодным безразличием посмотрела на камергера.

– Вы слишком много себе позволяете, – заметила она.

Дальше они шли молча: шаги глухо отдавались под сводами просторных мраморных залов Великого дворца. Когда-то в этих залах толпились послы и другие посетители, жаждущие аудиенции у правителя. Над их головами на огромных картинах из мозаики были запечатлены подвиги предков императора. Мозаичная тессера с изображением святого Аэтия, побеждающего Диких в битве, занимала почти пятьдесят шагов. Отшлифованные камешки сверкали в вышине, отлитый из чистого золота эфес меча Аэтия сиял, подобно восходящему солнцу в почти кромешной темноте раннего утра.

Император остановился и поднял взгляд на своего пращура, жившего тысячу лет назад. Святой погрузил гладиус в грудь Амокхана по самую рукоять, а сам великий демон возвышался над ним с занесенным кремневым топором. Пламя факелов в руках дворцовых слуг, замыкавших процессию, трепетало от легкого ветерка, постоянно разгуливавшего по каменным залам дворца, и оживляло картину.

– Он уничтожил всю семью старого императора, – сказал монарх. – Святой Аэтий. Он убил Валенса, его жену, всех их детей и внуков. Считал, что это поможет предотвратить гражданскую войну, а вместо того он обезглавил империю. – Правитель осмотрелся. – Аэтий остановил вторжение Диких при Галунах, но при этом разрушил свою страну. Таков урок.

Главный камергер понимающе кивнул. Дворцовый управляющий терпеливо ждал.

Ирина взглянула на отца слегка испуганно, и это не осталось незамеченным Аэскепилесом.

Едва император двинулся дальше, управляющий сказал:

– Ваше величество, нам представляется, что решением будет прибегнуть к некоторой экономии.

Магистру вдруг захотелось его придушить. Но он только пристально посмотрел на управляющего, который выглядел удивленным… и обиженным.

«Почему именно сейчас? Сегодня? Почему не десять лет назад, когда у нас было достаточно подвластных территорий и налогов, чтобы восстановить империю? – Взгляд магистра скользнул по исторической мозаике над головой. – Воистину жребий брошен».

Император уныло кивнул управляющему:

– Согласен.

Двое секретарей тут же что-то застрочили на восковых табличках.

Монарх поднял руку, показывая, что достаточно занимался делами сегодня. Возможно, так оно и было. Широким шагом он вышел из главных дверей переднего зала наружу, где его ожидали двое слуг-истриканцев с дюжиной лошадей.

Животные были привязаны веревками к колоннам огромного портика и выглядели крайне нелепо, а их беспокойство лишь подчеркивало пустоту обширного внутреннего двора и уходящей вдаль крытой колоннады.

– Возможно, стоит позволить этрускам добывать мрамор в наших каменоломнях, – задумчиво произнес император, приподняв идеальные брови. – Остального у них и своего хватает.

Один секретарь начал записывать. Второй легонько его толкнул.

Слуга придержал императору стремя, и тот вскочил в седло с элегантностью опытного всадника. Почувствовав на спине человека, белый мерин успокоился. Монарх заставил лошадь отступить на пару шагов назад, а дворцовый слуга подал ему мантию для верховой езды. Утренний воздух дышал прохладой.

Главный камергер протянул императору меч:

– Еще есть время подготовить для вас надлежащее сопровождение, ваше величество.

Император повел плечами:

– Герцог просил приехать без сопровождения. Неужели я не должен доверять своим офицерам?

В тот миг Аэскепилес ненавидел его – ненавидел его слабость, бесполезный оптимизм, бесконечную доверчивость и доброжелательность.

Монарх повернулся к магистру:

– Что-то ты сегодня не в духе, ученый.

– Ваша забота радует меня, ваше величество, – ответил магистр. – Просто небольшое расстройство пищеварения.

Император понимающе кивнул.

– Можешь не ехать, если так для тебя будет лучше, друг мой.

Слова «друг мой» обрушились на Аэскепилеса, словно молот на наковальню. Его лицо застыло.

– Я справлюсь, – сипло выдавил он.

Иоанн посмотрел на дочь.

– Кажется, тебя тоже что-то беспокоит, дитя мое.

Принцесса Ирина склонила голову в знак повиновения.

– Мне действительно не по себе, – признала она. – Отец, я встревожена донесением…

Молодая женщина замолчала, а император благосклонно улыбнулся.

– Милое дитя, ты принцесса из древнего рода и правопреемница.

Ирина потупила взор.

Управляющий и камергер низко поклонились. Большинство слуг пали ниц. Общее впечатление, правда, немного подпортил мажордом, который, развернув льняное полотно, бросил его на землю, а затем рухнул на него сам.

Дочь императора присела в глубоком реверансе, так что ее пышные юбки каскадом упали вокруг нее, подобно раскрывшемуся шелковому цветку.

– Дорогая, я думал, ты поедешь со мной, – заметил Иоанн.

Магистр тоже так думал.

– Мне очень жаль, ваше величество, – сказала принцесса, не поднимаясь.

«Чтобы выдержать подобное напряжение, нужны отличные ноги. Почему она не едет с ним? Неужели что-то подозревает?» – размышлял Аэскепилес.

Император благожелательно улыбнулся им всем.

– Увидимся за ужином, – произнес он и пришпорил коня.

В пяти милях от городских стен на статном скакуне восседал Андроник, герцог Фракейский и кузен императора. Как и его брат, он отличался привлекательной внешностью. Ему было далеко за сорок, но свои года он нес с большим достоинством. Хоть в его бороде и на груди виднелись серебряные нити, сомневаться в том, что герцог и император происходят из одного рода, не приходилось. Вся его одежда была выдержана в синих тонах – любимом цвете герцога. Он носил рыцарский альбанский пояс, но не для показухи, а как знак Мегас Дукас, командующего армиями императора.

Герцог ожидал императора на поле Ареса, огромной покрытой травой арене, где можно было провести смотр шестидесятитысячного войска. Собственно, там он много раз и проводился. Андронику нравилось бывать на этом поле, чувствовать траву, по которой, возможно, ступал Аэтий и наверняка – Ливия. Где Базиль Второй, Молот ирков, собирал великие армии и устраивал им смотры.

Сегодня, несмотря на капризную погоду поздней весны, солнечные лучи играли на воинских доспехах и цветных знаменах. Герцог собрал на поле целую армию – почти три тысячи человек. Но на столь огромном пространстве они казались крохотными и не производили должного впечатления, скорее, наоборот.

Андроник по привычке лично проводил смотр. Ему всегда нужно было убедиться, что его войска выглядят наилучшим образом, до того как их увидит император. Он скакал вдоль переднего ряда латиникона, в основном состоящего из альбанских наемников вперемежку с небольшим количеством галлейцев и этрусков.

Герцог развернул коня и подъехал вплотную к шеренге.

– Как зовут этого человека? – спросил он на архаике.

Сэр Бесканон, немолодой и излишне упрямый окситанец с юга Альбы, служивший командиром латиникона, улыбнулся.

– А, вы об этом, милорд герцог. Я разберусь.

На мужчине, о котором шла речь, был лишь кольчужный хауберк – ни шлема, ни доспехов, ни щита. У него даже не было седла: он просто сидел на лошади.

Герцог наклонился вперед и сильно ударил животное кулаком. Лошадь отступила назад.

– Это же ломовая кобыла, – возмутился он.

– Полагаю, сэр Рауль не сумел договориться со своим домовладельцем. Сейчас он не может получить свои доспехи и коня, но я прослежу, чтобы он был готов к следующему смотру.

– Увольте его, – приказал герцог.

Наемник покачал головой.

– Не стоит, милорд, это было бы опрометчиво. Мы же сегодня ни с кем не воюем, верно? Не нужно ведь подавать пример?

Андроник нахмурился, и Бесканон отвел глаза.

– Как пожелаете. Сэр Рауль, вы уволены.

Сэр Рауль разразился нездоровым смехом.

– Заплати, и я уйду, никчемный ты мешок дерьма.

Герцог развернул своего коня прочь.

– В словах моего друга Рауля есть смысл, мессир, – сказал Бесканон. – Никому из нас еще не заплатили. – Он мягко улыбнулся. – И уже давно, мессир.

Деметрий, сын герцога и деспот Севера, направил своего коня между рыцарем и отцом.

– Вам заплатят после сегодняшнего построения. А вы, сэр Рауль, уволены без оплаты. Если вам что-то не нравится, я сначала сдеру кожу с вашей спины, а затем продам вашу никчемную тушу в рабство.

Голос молодого человека ранил, как плеть. Подобная агрессивность весьма свойственна юношам, которые опасаются за свой авторитет.

Дыхание сэра Рауля заметно участилось. Его волосы торчали в разные стороны, зубов недоставало, а нос ломали множество раз. По красному, напоминавшему луковицу носу горького пьяницы можно было без труда определить, на что пойдут его деньги, если ему их заплатят.

Он потянулся за мечом.

– Рауль, – громко крикнул Бесканон, – не делай этого!

За спиной деспота двое истриканцев с невозмутимыми лицами вскинули составные луки с роговыми насадками. Деметрий никогда не появлялся без сопровождения чужеземцев-телохранителей, присягнувших ему на крови.

Хвосты коней со свистом рассекали воздух, слышалось приглушенное жужжание весенней мошкары.

Рауль вздохнул, завел руку за спину и почесал задницу. Потом развернул лошадь и поскакал прочь.

В полумиле к востоку от сэра Рауля Харальд Деркенсан дежурил в караульной будке у городских ворот.

Нордиканцы очень редко служили привратниками. Они были куда выше подобного. Но неделю назад логофет дрома распорядился поменять часовых у ворот. А еще он приказал, чтобы нордиканцы несли стражу в простых туниках и плащах городской дружины.

Деркенсан считал это полнейшей глупостью. Он был на голову выше и шире в плечах почти любого морейца и подозревал, что всякий проходивший через ворота прекрасно знал, кто он. Но так было заведено в Морее. Все время что-то происходило, иногда сокрытое за чем-то более значительным, а иногда просто само по себе. Вечные козни и интриги, а еще заговоры внутри заговоров. Как выяснил Деркенсан, некоторые плели их лишь затем, чтобы послушать самих себя.

Однако тем утром предусмотрительность логофета оказалась не напрасной. Благодаря опыту жизни при дворце Харальд быстро определил, что приближающийся к нему отряд возглавляет сам император. Он обнажил меч и выставил его перед щитом.

Монарх осадил коня. Сразу за ним следовал Гаральд Гарннисон, самый опасный человек в гвардии. Встретившись с Деркенсаном взглядом, он едва заметно кивнул.

Император, конечно же, сразу его узнал. Он знал всех своих гвардейцев.

– Хорошо, что ты дежуришь здесь. Будь начеку! – обратился правитель к Харальду и отсалютовал ему. – Гвардеец Деркенсан, тебя что, наказали за какой-то проступок?

За императором Деркенсан разглядел логофета. Худощавый мужчина поднял бровь, а Харальд старательно изобразил смущение. Если монарху не доложили о повышенных мерах безопасности, то не пристало простому гвардейцу сообщать ему об этом.

Император засмеялся.

– Бедные нордиканцы. Слишком много дисциплины.

Он приподнял хлыст в знак прощания и выехал за ворота.

Сэр Рауль продолжал чухаться, демонстрируя герцогу свою голую задницу, когда мимо проскакал император, так далеко от города и без сопровождения.

Рыцарь тут же перестал чесаться и поклонился прямо в седле. Монарх махнул рукой ему в ответ.

Деспот обратился к своему отцу:

– Где вардариоты?

Подразделение вардариотов – гордость конной гвардии императора – состояло из истриканцев и в какой-то мере являлось пережитком прошлого – времен, когда империя простиралась от дакийских степей за морем до альбанского горного хребта и дальше. Вот уже двадцать поколений ни один император не скакал по степям тех земель, однако молодые мужчины и женщины продолжали покидать свои кланы и отправлялись служить при дворе, как это делали их предки пятьсот лет назад. Как и нордиканцы, они всегда оставались верными.

Герцог внимательно следил за приближением монарха.

– Вардариотов не заинтересовал мой смотр войск, – промолвил он, – поэтому я приказал им оставаться в казармах.

– Что ты задумал?

Андроник пожал плечами.

– То, что нужно было сделать уже давно.

– Отец!

Герцог резко развернулся в сторону сына, словно преследующий раненую добычу тигр.

– Время пришло, глупец! Веди себя достойно, как мой сын, либо умри здесь со всеми, кто не поддержит меня.

Деспот огляделся в поисках своих телохранителей и увидел их на расстоянии в пятьдесят лошадиных корпусов в окружении придворных рыцарей отца.

Отец и сын переглянулись.

– Я делаю это ради тебя, – мягко произнес герцог.

Их взгляды встретились, и молодой деспот не отвел глаз. Он прищурился, протяжно вздохнул, а потом зловеще ухмыльнулся.

– В таком случае хочу леди Ирину себе в жены.

– Договорились, – ответил Андроник. Это будет непросто, но он был счастлив, по-настоящему счастлив, что сын встал на его сторону.

Деспот покачал головой.

– Почему ты мне ничего не сказал?

Герцог поднял руку.

– Я никому ничего не говорил, иначе тайный заговор был бы раскрыт.

Подъезжая к герцогу и его сыну, магистр Аэскепилес внимательно следил за обоими мужчинами. Войска кузена императора выстроились в ровные шеренги, доспехи сияли, а вымпелы трепетали от дуновений весеннего ветерка.

Взгляды герцога Андроника и магистра пересеклись.

Аэскепилес привстал на стременах, вытянул вперед жезл и снес головы двум гвардейцам императора. Тела обезглавленных стражников продолжали сидеть на лошадях, когда он развернулся и, направив жезл на двух оставшихся нордиканцев, снова атаковал. Мощный кинетический удар попал в грудь одного телохранителя и, несмотря на нагрудник, переломал тому все ребра. Второму магистр перерезал горло. Аэскепилес красовался перед новым господином и хотел, чтобы тот хорошенько запомнил, на что он способен.

Однако не все его мастерство можно было продемонстрировать в реальности, поскольку каждая атака преодолевала сложную, многослойную, а в некоторых случаях поистине блестящую защиту артефактов, которые нордиканцы всегда носили с собой. Например, у предводителя спатариосов имелись защитные татуировки, которые сработали бы, не будь магистр таким сильным чародеем.

Насколько знал Аэскепилес, еще ни одному практикующему магу не удавалось убить гвардейца исключительно с помощью магии, не говоря уже о четверых за десять секунд.

Позволив себе насладиться триумфом, он тут же получил удар кинжалом в бок.

Логофет.

Магистр никогда не представлял его в роли неистового убийцы, но тот выхватил прямо из воздуха меч – довольно длинный – и поскакал к императору.

Аэскепилес возвел вокруг себя стену из сверкающих щитов – слишком поздно, кинжал глубоко погрузился в тело, а бок начал холодеть. Он понял, что лезвие было смазано ядом.

Все равно что проходить испытание в университете и внезапно обнаружить, что ты забыл какую-то мелочь, из-за чего все твои ответы оказались неправильными.

Он знал кое-какие заклинания, подавляющие яд, но для начала нужно было перестать паниковать и сосредоточиться…

Деспот видел, как логофет вогнал тонкий кинжал в бок магистра и извлек из воздуха меч. В ту же секунду придворные рыцари герцога попытались схватить коня императора за поводья, а не облаченный в доспехи мужчина на прекрасном восточном скакуне за спиной у отца вскинул легкий арбалет. Человек выстрелил, и болт пролетел мимо императора.

Создалось впечатление, будто логофет поднырнул прямо под летящий в него болт. Нечто невозможное.

Его изящный клинок разрубил наруч одного из рыцарей, а вместе с ним и запястье, так что вытянутая рука упала в траву. Обратным ударом логофет выколол другому воину глаз. Тот заорал.

Растерянный император заставил коня попятиться.

Гвардеец с проломленной грудной клеткой оказался жив. Неким невероятным образом он сумел одной рукой поднять топор и ударом разрубил шлем еще одного рыцаря герцога, забрызгав всех вокруг его мозгами.

Логофет схватил коня императора под уздцы, одновременно второй рукой отразив удар мечом. Ему удалось развернуть скакуна…

Но клинок деспота снес ему голову. Наклонившись вперед, молодой мужчина отправил лошадь в легкий галоп и атаковал изо всех сил, опасаясь, что противник защищен магией. Однако меч ударил как полагается, и голова логофета, хранившая все до единого секреты императора, покатилась по траве.

Гвардеец, захлебываясь собственной кровью, выпал из седла.

Герцог схватил за поводья коня своего кузена.

Император посмотрел на обезглавленное тело логофета, и его глаза наполнились слезами.

– Ваше величество, вы – мой пленник, – объявил герцог.

– Ты только что погубил империю, – с презрением ответил монарх.

Сэр Рауль стал невольным свидетелем пленения императора. Оказавшись в тот миг на краю поля Ареса, среди дикой рябины и айвы, он увидел жестокость магистра и герцога.

Покачав головой, рыцарь промолвил:

– Господи Иисусе, – и развернул свою клячу в сторону городских ворот.

Сэр Рауль хотел все хорошенько обдумать. Он ничего не должен был чертову императору – этот мужеложец ни разу ему так и не заплатил.

Но он принял решение. Не мог объяснить почему, хотя страстное желание быть чем-то большим, нежели простым межевым рыцарем на смирной кобыле, возможно, тоже сыграло свою роль. Изо всех сил подгоняя лошадь шпорами, он все-таки сумел перейти в легкий галоп и поскакал к городским воротам.

За спиной сэр Рауль услышал, как деспот отдает приказы истриканцам. Он оглянулся. Шесть низкорослых мужчин на пегих лошадях отделились от основного отряда и помчались следом за ним. По размеру их скакуны были не больше пони, но неслись они, словно кентавры.

Рыцарь припал к шее своей кобылы; где-то на полпути до ворот преследователи начали стрелять.

Третья стрела попала ему прямо в спину. Боль была просто адской, наверное, кольчуга приняла часть удара на себя, поскольку он был все еще жив. Наконечник глубоко вонзился в мышцы – сэр Рауль чувствовал его при каждом движении своей жалкой клячи.

Проведя большую часть жизни в драках в тавернах, он привык терпеть боль, к тому же сэр Рауль был иберийцем, а они славились способностью стойко переносить страдания.

– Матерь Божья! – прохрипел он.

Где-то через пятьдесят шагов в него снова попали.

Жизнь сэра Рауля никто не назвал бы хорошей. Для него как для простого солдата, а затем рыцаря вполне естественным было заявиться на рутинный смотр войск без лошади или доспехов. Он не молился, не ходил исповедоваться и едва ли когда-либо отрабатывал удары на тренировочном столбе или упражнялся на ристалище. Он страдал избыточным весом и слишком много пил, а еще предпочитал компанию молодых привлекательных мужчин, и деньги у него не задерживались.

Несмотря на все это или как раз из-за этого, сэр Рауль отказывался падать с лошади, хотя в его тело вонзилась третья стрела. Было бы трудно объяснить, каким образом он продолжал скакать к городским воротам, по пути сыпя проклятьями.

Деспот безудержно хохотал, наблюдая, как его любимцы преследуют человека, пичкая его стрелами. Он надеялся, что это послужит наглядным уроком для всех нерадивых солдат.

Высокий, не облаченный в броню мужчина с арбалетом поднял бровь.

– Я думал, мы планировали застать стражу у ворот врасплох, – тихо произнес он, – и захватить логофета живьем?

Горе-рыцарь и шестеро его преследователей мчались во весь опор по безлюдной поутру дороге, поднимая за собой клубы пыли. Истриканцы продолжали обстреливать свою жертву.

Герцог осадил коня, онемев от ярости. Его кулак мелькнул в воздухе и врезался в сына, тот отшатнулся и едва не упал с лошади.

– Идиот, – прошипел герцог. – Верно. Атакуй.

Человек без доспехов покачал головой:

– Слишком рано. Наши люди займут свои позиции не раньше чем через полчаса.

Андроник повернулся к нему:

– Ты хочешь получить свою должность, шпион?

Их взгляды встретились.

– Сделаю, что возможно. Но если мы атакуем слишком рано, то раскроем всех наших агентов и проиграем.

– Не проиграем, – заявил герцог.

Шпоры в кровь изодрали бока ломовой лошади, с топотом несшейся к городским воротам.

Истриканцы отставали от сэра Рауля всего на двадцать лошадиных корпусов и стремительно сокращали это расстояние. Все они стреляли в него.

И хохотали.

Внешние стены Ливиаполиса возвели одновременно с дворцом и крытой колоннадой, причем строители потрудились на славу. Высотой в три этажа, сложенные из гладкого желтого обожженного кирпича с декоративными вставками из красного кирпича, обозначавшими каждый ярус, двойные стены считались неприступными. На расстоянии в пятьдесят шагов друг от друга возвышались башни с покрытыми красной же черепицей крышами. Все ворота украшали великолепные мозаики.

Разумеется, ворота были открыты. Нараспашку.

Чего сэр Рауль не мог сказать о своих закрывающихся глазах. Будто он смотрит на ворота, а они удаляются – все дальше и дальше по длинному тоннелю…

Рыцарь грохнулся оземь уже мертвый, а его лошадь, сделав еще пару шаркающих шагов, остановилась всего в нескольких метрах от огромных ворот.

Преследователи восторженно заулюлюкали.

Деркенсан наблюдал за симпатичной женщиной, проходившей мимо, дожидаясь, пока ученый-яхадут в маленькой шапочке предъявит свой пропуск. По большому счету ему было наплевать – этот человек не выглядел опасным, – но пока он дежурит здесь, у ворот, правила есть правила.

– А ведь дочь меня предупреждала, что так и будет, – причитал ученый, копаясь в кожаной сумке. – Пожалуйста, господин. До моей деревни целый день ходьбы.

Харальд покачал головой.

– Я чту закон.

– Я тоже, – устало кивнул яхадут.

Именно тогда Деркенсан заметил мужчину, скакавшего во весь опор на никчемной кляче к воротам со стороны поля Ареса.

И всадников за ним.

Будучи гвардейцем, Деркенсан не раз участвовал в глупых солдатских забавах, поэтому посчитал, что это именно тот случай, и снова переключил внимание на ученого.

– Может, – чуть дружелюбнее сказал нордиканец, – он в вашем свертке?

Яхадуты были помешаны на опрятности, поэтому у ученого за спиной висели свернутый тюфяк, набитый овечьей шерстью, и два толстых шерстяных одеяла.

Его лицо разом преобразилось, и стражник понял, что попал в точку.

– Да благословит вас Господь! – воскликнул яхадут, водрузив скатанные одеяла на стол и расстегнув ремни.

Боковым зрением Деркенсан отметил что-то неладное. Он повернул голову и одним взглядом оценил происходящее.

Упавшим с лошади мужчиной оказался сэр Рауль Кэдхат, иберийский наемник. Несколько раз они дрались, но теперь рыцарь был утыкан стрелами, а полдюжины всадников, громко улюлюкая, кружились вокруг его тела с луками.

В душу Деркенсана закрались сомнения, ведь он знал сэра Рауля и теперь гадал, не получил ли тот по заслугам.

Но даже сомневаясь, он отступил в караулку и ударил в набат. Тревожный звон разнесся в утреннем воздухе.

Харальд не обнажил меч. Не схватился он и за топор, прислоненный к стене караульной будки. Вместо этого нордиканец сгреб ученого за шиворот и втащил в город.

Истриканцы засуетились. Один всадил стрелу в труп сэра Рауля. Другой вскинул лук, с ухмылкой прицелившись в Деркенсана.

Нордиканец отступил еще на шаг и дернул за большой рычаг, который удерживал железный стопор огромных зубчатых колес, приводивших в движение опускную решетку. В дубовые доски будки глухо вонзилась стрела. Удерживавшие барабан цепи громко залязгали, и решетка с грохотом обрушилась на гранитную перемычку. Опустившиеся железные зубья запустили второй барабан. Быстро вращаясь под воздействием мощной пружины, он задвигался внутри надворотной башни слева направо. Громадные дубовые створки, обшитые железом, начали выдвигаться из углублений в толще стены. Менее чем через десять ударов сердца после того, как Деркенсан опустил рычаг, гигантские дубовые ворота с оглушающим стуком сомкнулись, а поперечная балка упала на свое место прямо за ними.

Сверток с постельными принадлежностями яхадута вместе со столом для досмотров оказались зажаты между закрывающимися створками ворот, затем туда обрушилась железная опускная решетка, раздробив все на мелкие части.

Симпатичная женщина с гусями в ужасе застыла на месте, ученый попытался подняться.

Деркенсан схватил с оружейной стойки свой топор и вышел из караульной будки, обратив внимание на шестерых мужчин – отъявленных головорезов, – сидевших под оливковым деревом на площади и таращившихся на ворота.

Его губы растянулись в улыбке, а топор взлетел и опустился. Нордиканец проверил лезвие: все еще острое, хотя только что перерубило цепь, позволявшую поднять опускную решетку.

Хорошенькая пастушка изо всех сил старалась не смотреть на солдат.

Избранные гвардейцы императора умеют читать язык тела так, как ученые просматривают книги. Небрежно закинув топор на плечо, Деркенсан направился к оливковому дереву.

Человек с изрытым оспой лицом поднял пустые руки.

– Все в порядке, начальник, – заверил он.

Нордиканец улыбнулся и приветливо кивнул.

– Я подумал, вы захотите узнать.

– Узнать что, гвардеец? – поинтересовался Рябой. Он был по-настоящему уродлив. А от его дыхания несло чесноком на все десять футов, разделявших их.

– Эти ворота закрыты, – ответил Харальд. – Я перерубил цепь. Чтобы открыть их, уйдет целый день.

Рябой задумчиво обвел взглядом своих спутников.

– Полагаю, нам здесь не рады.

Деркенсан кивнул.

– Я вас узнаю, – пообещал он с ухмылкой, недвусмысленно намекавшей на то, что в следующий раз он их просто убьет. Очень по-нордикански.

Тревожный звон набата разлетелся по великому городу, подобно раздуваемому ветрами пожару. Герцог тоже услышал его, а потом увидел, как гигантские механизмы смыкают створки городских ворот прямо у него на глазах. Расстояние между ними было в сотню лошадиных корпусов. Андроник выругался.

В нескольких шагах от него император, сидевший верхом на своем прекрасном хатийском скакуне, с искренней грустью покачал головой.

– Это все ты! Ты довел нас до этого, выродок, неспособный править! – Герцог дал выход разочарованию помазанником божьим, копившемуся целых двадцать лет. – А теперь разразится гражданская война! Нужно было сразу тебя убить! – Он развернулся, обнажая саблю.

Сэр Кристос, лучший рыцарь герцога, перехватил руку своего господина.

– Мы договаривались сохранить ему жизнь, – тихо промолвил он.

Магистр Аэскепилес очистил свою кровь от яда и теперь, несмотря на слабость, снова был в строю. Откашлявшись, он заявил:

– Он должен умереть. Здесь. Проще для нас всех.

Император потрясенно посмотрел на магистра. Его светлые, наполненные слезами глаза заглянули в глаза своего возможного убийцы. При этом выражение лица оставалось мягким, как у разочарованного, но милостивого родителя, глядящего на собственное чадо.

– Делай, что должен, – произнес он. – Господь выказал свою волю. Тебе не удалось захватить город. – Улыбка тронула его губы. – Убей меня, и пусть кара Божья обрушится на твою голову.

– Благодаря тебе вся остальная страна принадлежит мне. – Герцог приходил в себя после вспышки гнева. Со своего места он видел трое ворот – они были закрыты и заперты на засовы, а высоко на стенах белыми отблесками мелькали закованные в броню фигуры защитников. – Через час замок будет моим.

– Крайне глупо с твоей стороны, – заметил император. – Но даже в сложившемся положении я требую от тебя лишь повиновения…

Ни деспот, ни сам монарх не заметили летящий кулак. Руки герцога были закованы в латные рукавицы, поэтому его удар обрушился на кузена, словно молот на наковальню, лишив императора чувств.

Все присутствующие вздрогнули. У себя за спиной магистр услышал шепот кого-то из рыцарей: «Он ударил императора».

Мозг магистра напряженно работал, прокручивая различные варианты, а внутренний голос буквально заорал: «Просто сделай это». Аэскепилес направил свою волю…

И снова вмешался сэр Кристос. Казалось, на мгновение он потерял контроль над собственным скакуном. Его жеребец головой задел хатинца императора, и кони шарахнулись друг от друга. Монарх внезапно оказался на земле под копытами. Лицо герцога Андроника прояснилось, и он встрепенулся.

Со стены высотой в пятьдесят футов Харальд Деркенсан видел, как герцог ударил императора, отчего тот потерял сознание. Он повернулся к своему капралу, гиганту с черными как смоль волосами из Югра, расположенного далеко на севере даже по сравнению с Нордикой.

– Дюрн Черноволосый, они захватили императора, а мы присягали ему.

– Если я пошлю за лошадьми… – начал капрал.

Деркенсан пожал плечами.

– Кто-то должен сообщить во дворец. Не уверен, что подобное когда-то случалось. – Он снова перевел взгляд на закутанного в пурпурную мантию императора, лежащего в дорожной пыли. – Возможно, он мертв. Тогда кто теперь император?

Собеседник помотал головой:

– Без понятия. Разве мы не должны скакать туда и погибнуть рядом с ним?

Несколько человек подняли императора и водрузили обратно на коня, положив поперек седла. С поля Ареса к группе всадников приближались сотни страдиотов в кольчугах, истриканцы и многочисленный отряд пехотинцев в одинаковом облачении, вооруженных копьями и луками.

– Там не меньше трех тысяч человек, – ответил нордиканец.

Черноволосый дернул себя за бороду:

– Хочешь попробовать атаковать?

– Нет, – улыбнулся Деркенсан. – Я не трус, но вдвоем мы черта с два их одолеем.

Капрал захохотал.

– Я тоже не сумасшедший. Ладно. Ты отлично справился у ворот. Тащи свою задницу во дворец и попробуй разыскать управляющего. Говоришь, логофет дрома был с императором? И оба спатариоса?

– Логофет подмигнул мне, а спатариос Гарннисон кивнул. Могу поклясться, он знал, что так все и закончится.

– Теперь нам не заплатят, – заметил Черноволосый. – Ага, Гарннисон сегодня утром велел нам быть начеку, точно. – Он посмотрел на происходящее за стеной. – Знаешь, я ведь старший капрал.

Деркенсан этого не знал.

– Значит, ты – новый спатариос.

– Чтоб меня! – выругался Дюрн. – Марш во дворец, живо. И отыщи кого-нибудь старшего по званию. Я слишком люблю вино и боевую песнь топора, чтобы отдавать приказы.

Нордиканец спускался со стены, высматривая, где бы взять лошадь. Ливиаполис настолько велик, что пересечь его за день можно было только верхом. Расстояние от наружных ворот до ворот дворца, который тоже представлял собой крепость, примерно семь миль.

В проеме внутренних ворот сидел старый ученый-яхадут. Он был мрачнее тучи. Деркенсан подошел к нему и протянул руку.

– Извини, старик, но я должен был закрыть ворота. Ты бы погиб.

– Я и так едва не погиб! – Он воздел руки к небу. – Варвар!

Нордиканец вздохнул.

– Знаешь… – начал было он, но решил, что яхадут слишком потрясен и зол, чтобы с ним спорить.

Гвардеец закинул топор на плечо и побежал через площадь.

Лишь через два квартала он заметил тощую кобылу, запряженную в телегу точильщика ножей. Деркенсан подбежал прямо к ее хозяину, который выложил ножи на небольшую скамейку и раскрутил точильное колесо так, что летели искры.

– Мне нужна твоя лошадь, – заявил Харальд и улыбнулся. – Именем императора.

Мужчина вскочил, прервав свою работу.

– Подожди! Я плачу налоги! Ты не можешь…

Но гвардеец уже высвободил кобылу из оглоблей, разрезав один из двух узлов, удерживавших их.

– Я же сдохну от голода, ублюдок! – закричал точильщик ножей.

Гигант пожал плечами и вскочил на спину кобылы. Она оказалась довольно проворной, хоть и не была приучена к верховой езде. Копыта зацокали по мостовой, и ее бывший хозяин, изрыгавший проклятья, остался далеко позади.

Следуя вдоль древних каналов, нордиканец поднимался на холмы, на которых раскинулся центр города, – к слову, взобравшись на второй, Деркенсан проехал мимо своего дома. Острая, как нож, спина кобылы больно давила на гениталии, и ему хотелось остановиться и взять седло, но это заняло бы время. Он понятия не имел, нужно ему спешить или нет, – город выглядел спокойным, как обычно.

Но у него прочно засело в голове, что сэр Рауль погиб, пытаясь сообщить о произошедшем. Императора взяли в плен. А логофет и предводитель спатариосов приказали гвардии быть бдительными.

Он спустился с последнего холма и заметил, что кобыла начала уставать, но ее копыта все равно продолжали высекать искры из каменной мостовой. Громкое цоканье возвещало о его приближении, поэтому женщины с детьми прижимались к стенам зданий, а мужчины сыпали на его голову проклятья, когда он оказывался достаточно далеко, чтобы их не слышать.

Ворота дворца оказались закрыты.

На страже стояли схоларии – постоянные противники гвардейцев в уличных потасовках – и придворная кавалерия из морейцев. Стражники у ворот – двое молодых людей с аккуратно подстриженными бородами, очевидно, из аристократов, немало взволнованные, – были ему незнакомы.

Поэтому он понятия не имел, что сказать.

Положившись на благородное звучание архаики, Деркенсан заявил:

– Мне нужно видеть дворцового управляющего. Если не его, то вашего офицера.

Двое мужчин пришли в замешательство. Подобно большинству отпрысков аристократов, возможно, они никогда прежде не дежурили у ворот. Он наклонился и тихо произнес:

– Христос Пантократор.

Тот, что пониже, сердито взглянул на него.

– Чего?

– Сегодняшний пароль, – пояснил Деркенсан, едва сдержавшись, чтобы не закатить глаза или не сказать пару ласковых.

Двое переглянулись.

– Вы же должны знать пароли. – Гвардеец спешился, поменяв положение топора таким образом, что головка оказалась под правой рукой, а в левой – окованное железом топорище.

– Не подходи, – приказал тот, что пониже.

– Если вы сейчас же не назовете мне отзыв, я убью вас обоих, – посулил Деркенсан. Он никак не мог понять, они глупцы или заговорщики.

– Караул! – крикнул коротышка, а потом севшим голосом добавил: – Помогите!

Тот, что повыше, не отступил и выставил перед собой короткое тяжелое копье. Он был более сообразительным. Красиво одетый в превосходный восточный кафтан и высокие кожаные сапоги выше колена с золотыми кисточками. Даже для придворного выглядел он просто великолепно.

– Черт подери, – выругался стражник. – Пароль на сегодня, гвардеец. Нас только что отправили дежурить, проклятье. Пароль: Цезарь – что-то там. Цезарь – император.

Он замолчал.

Деркенсан чуть расслабился.

– Верно.

Тот, что повыше, опустил копье.

– У меня сегодня свадьба, – пояснил он. – А нас полчаса назад вызвали во дворец.

Его напарник наконец перевел дух.

– Клянусь Христом Спасителем, теперь я никогда не буду пропускать мимо ушей пароли. – Он оглянулся. – Где этот чертов внутренний караул?

Деркенсан шагнул вперед.

– У меня нет времени. Даю слово, это дело безотлагательной важности.

Двое мужчин снова переглянулись, и жених кивнул.

– Он знает пароль, – сказал он и с поклоном обратился к Харальду: – Я проведу тебя, гвардеец.

Харальд не стал терять время на споры. Почти бегом он миновал ворота и просторный внутренний двор, вымощенный каменной плиткой и с длинными колоннадами по периметру. Императорский двор был буквально утыкан статуями людей, отдавших жизни во имя империи. Деркенсан представил среди них сэра Рауля – высеченная из мрамора жесткая складка у губ, а над ней опухший нос пьяницы.

Хорошая смерть. Если не сказать, великолепная.

Они пробежали по северной колоннаде и попали во дворец через служебные ворота, использовавшиеся крайне редко. Они были закрыты, но не заперты, и охраны возле них не наблюдалось.

Жених покачал головой.

– Мы здесь поставили стражника, когда камергер позвал нас, – заметил он.

Из ворот они попали в помещения над главной конюшней, в обход переднего двора, где заключалось большинство сделок, обеспечивавших жизнедеятельность дворца, – на поставки продовольствия, предметов обихода и так далее. Нордиканец мог пройти здесь даже вслепую. В буквальном смысле этого слова. Обязательная часть подготовки гвардейцев императора состояла в умении перемещаться по дворцу с завязанными глазами.

Пересекая огромную кладовую, занимавшую весь верхний этаж конюшни и заставленную сотнями мешков с зерном, луком, чесноком, пряностями, а также бочками с оливковым маслом, Деркенсан пытался понять, куда идти. Рабочий кабинет управляющего располагался в другом здании. Люди в шутку называли управляющего Лордом Переднего Двора, однако он не всегда был другом гвардейцев.

Гигант вздохнул и свернул на лестницу, ведущую вниз.

– Я порчу свою одежду, – посетовал жених.

– Ты мне не нужен.

– Всегда пожалуйста, уверен, ты и сам справишься, – пропыхтел молодой человек.

Харальд перепрыгнул последние четыре ступеньки и приземлился на гладкие плиты пола конюшни, повернул направо и пробежал мимо шестнадцати стойл, занавешенных багряной тканью, – в них содержались личные лошади императора, среди которых было два лучших в мире боевых скакуна. Снова направо, на этот раз мимо Буцефала, любимца императора. Старый конь вскинул голову, когда Деркенсан пронесся мимо и выскочил на улицу. Дверь в кабинет управляющего стояла нараспашку, в передней никого, хотя там должны были работать вечно занятые три писаря.

Благодаря легкому ветерку, постоянно разгуливавшему по дворцу, нордиканец издалека смог безошибочно распознать шум сражения.

Взгляды Деркенсана и схолария встретились, и гвардеец вскользь подумал, а не зарубить ли ему кавалериста. Просто чтобы не рисковать. Он даже не сомневался в том, что сумеет справиться с ним.

Но жених не отвел глаз – в них читались решительность и искренность.

– Мне ничего не известно, – сказал он. – Но я за императора и понимаю: что-то здесь не так. Что бы ты ни задумал, я тебя прикрою. – Он расправил плечи. – Конечно, если ты не мятежник. Если да, то давай покончим с этим.

Нордиканец ухмыльнулся.

– За мной, – скомандовал он.

Через две минуты, длившихся целую вечность, они отыскали место сражения.

Но к тому времени почти все были мертвы.

Багрянородная Ирина скорчилась в углу комнаты, ее длинные одеяния пропитались кровью. В какой-то момент ее ранили, и две женщины из ее приближенных стояли над ней с острыми ножницами в руках, закрывая своими телами от дюжины убийц.

Управляющий погиб. Камергер тоже. И внутренний караул схолариев.

Последние защитники принцессы, помимо двух женщин, являли собой весьма странную пару – монах и епископ. Оба вооружены посохами: один – простым, а второй – епископским. Харальд сразу же оценил их, как и нападавших, которые походили на обычных дворцовых слуг с оружием.

Только вот шрамов у них было намного больше, чем у настоящей прислуги, при отборе которой не последнюю роль играла приятная наружность.

– За императора! – взревел он на архаике и принялся убивать.

Размахнувшись топором, он зарубил опешившего убийцу, отделив примерно треть его головы, и, бережно сохраняя силы, повернул лезвие прямо в воздухе, чтобы с разворота пробить плечо второму противнику. Тот заорал, а его правая рука полетела на пол.

Морейский епископ направил верхушку посоха на одного из нападавших и прокричал:

– Во имя Бога-Отца!

Из навершия вырвалась белая молния. Монах обрушил свой посох на вытянутые руки человека с мечом, разом переломав их.

В дальнем дверном проеме высокий человек в кольчуге воздел длинный меч.

– Убейте их, братья! – приказал он. – Убейте принцессу, и победа за нами!

Пока он говорил, сидевший в засаде арбалетчик всадил болт в пах епископа, тот с криком упал. Монах отступил на шаг, вращая посох двумя руками. Мечник попытался проскользнуть мимо него, но седовласая женщина в шелках вогнала длинные ножницы прямо в его незащищенную спину.

Деркенсан рубанул дважды, вперед и назад, и мужчины попятились от него.

– Теперь гвардейца, – дал новые указания человек в кольчуге с другой стороны комнаты. Он снова поднял меч. – И женщин. Убейте их всех.

Жених метнул копье. И сделал он это как-то странно, в прыжке, не так, как учат в городской страже или в армии. Само копье было коротким с широкой головкой, больше похожее на кабанье, и оно прошло сквозь кольчугу предводителя убийц, словно нож сквозь теплое масло, сбив того с ног. От мужчины полыхнуло герметической энергией, и он встал на одно колено, а копье неожиданно вывалилось из его тела.

Деркенсан убил еще одного противника и встал вполоборота рядом с монахом. В его умелых руках топор, сплетая затейливый узор, напоминал пару порхающих бабочек – прием, которому обучали всех гвардейцев, чтобы натренировать их запястья.

Нападающие замешкались, и жених прокричал:

– Схоларии, ко мне!

Все в комнате услышали топот бегущих стражников.

Убийцы дрогнули и бросились врассыпную. Деркенсану удалось с разворота добраться до еще одного нападавшего, однако в момент удара арбалетный болт отрезал нордиканцу нижнюю часть правого уха. Монах отразил два выпада противника, потом сам нанес мощный удар, но убийца отбил посох мечом, пронзил кисть монаха кинжалом во второй руке и отпрыгнул назад. Он был тощим, словно призрак, и одет полностью в черное, и Харальд так и не разглядел его лица: человек выскочил из комнаты в большой зал для приемов и побежал, петляя между колоннами.

Другого нападавшего задержал жених, получив при этом удар кинжалом в бок. Борцовским захватом он сломал руку убийцы, но отчаявшийся противник умудрился пырнуть его еще три раза.

Стойкий кавалерист упал прямо на своего пленника и впечатал его голову в покрытый плитами пол, отчего тот потерял сознание.

Пожилая женщина с окровавленными ножницами прикрыла своим телом более молодую.

Деркенсан встретился с ней глазами.

– Принцесса?

Молодая швея выглянула из-за спины своей спутницы – безупречный овал лица, полные алые губы и невероятно голубые глаза.

Женщина в одежде принцессы дернулась и приглушенно вскрикнула.

– Займись ею, – приказала молодая швея, а затем кивнула своим спасителям и монаху. – Благодарю, господа. – Она отступила на шаг. – Может мне кто-то объяснить, что происходит?

Деркенсан узнал пожилую женщину – она была одной из множества дальних родственников семьи императора, которые обитали при дворе. Леди Мария. С ее сыном Харальд частенько выпивал и боролся.

Он поклонился.

– Почтенная госпожа, герцог Фракейский захватил в плен или убил вашего отца на поле Ареса. А также логофета и предводителя спатариосов.

Молодая женщина схватилась за сердце.

– Убил? – переспросила она, а затем взяла себя в руки. – Что ж, – ее голос звучал нарочито спокойно, – дворец наш?

Деркенсан посмотрел на отряхивавшегося жениха.

– Леди Ирина, когда я заступал на дежурство час назад, схоларии контролировали все выходы, – ответил тот.

– Кто приказал схолариям заступить на дежурство, почтенная госпожа? – спросил Харальд.

Принцесса указала на труп в красном одеянии.

– Управляющий. Вроде бы по настоянию логофета.

– Господи Иисусе, – промолвил гвардеец. – Нам нужно немедленно покинуть дворец, почтенная госпожа.

– Не богохульствуйте в моем присутствии, – отрезала Ирина. – Если мы покинем дворец, то уже никогда сюда не вернемся.

Она взглянула на леди Марию, и та молча кивнула.

– В тронный зал, – решила принцесса, – в худшем случае из имперского пурпура получится превосходный погребальный саван.

Деркенсан внимательно посмотрел на жениха. Тот оказался невредим: под свадебным нарядом на нем был доспех, плотный, как чешуя крупной рыбы.

Гвардеец состроил гримасу.

– Я живу в опасном районе, – пояснил молодой человек, опустившись на колени возле затихшего епископа. Тот был мертв.

Вместе они подхватили бесчувственного пленника и направились в большой приемный зал, чтобы затем оказаться в тронном зале. Там должны были дежурить шесть гвардейцев, но вместо них лежали лишь трупы двух схолариев.

Принцесса проследовала прямо к трону. Она помедлила, затем собрала юбки и уселась.

Леди Мария едва заметно кивнула.

Деркенсан поднялся на специальное возвышение для телохранителей с правой стороны и встал навытяжку. Это казалось вполне естественным. Жених направился к левому помосту.

Монах поклонился и, поскольку Ирина не предложила ему сесть, остался стоять.

Она обвела их взглядом:

– Соображения?

Харальд подумал, что ее тон был беспристрастным и куда более властным, чем у императора. По правде говоря, он звучал, как у прирожденного правителя.

– Город все еще наш? – спросила Мария.

Деркенсан склонил голову.

– Госпожа, я лично поднял тревогу у ворот. Но изменники могли открыть любые другие.

– А армия? – осведомилась принцесса. Или уже императрица? Она держалась уверенно, хотя ее мучили сомнения.

– Вардариоты в своих бараках. А многие нордиканцы… погибли.

Жених в свою очередь поклонился и доложил:

– Я видел трупы двадцати схолариев.

– У герцога Фракейского за стенами города по меньшей мере три тысячи солдат. Возможно, в два раза больше. – Деркенсан тщательно подбирал слова. Ему доводилось говорить с императором всего два или три раза. Это была его самая долгая беседа с кем-либо из членов монаршей семьи.

– А у нас всего несколько сотен, – заметила молодая женщина. – Когда мне, похоже, нужна целая армия.

Леди Мария присела в реверансе.

– Миледи, случилось так, что я знаю, где ее можно отыскать. – Ее губы тронула легкая улыбка. – Вообще-то, миледи, ваш отец ее уже нанял. Он послал за ней моего сына, если помните.

Багрянородная Ирина откинулась на спинку трона и вздохнула.

– Еще больше наемников? Они бич нашего народа вот уже пятьсот лет, – заявила она. – И чем же мой досточтимый отец собирался расплачиваться с ними? – потребовала у Марии ответа принцесса.

– Вами, – сказала пожилая женщина, вновь делая реверанс. – Ваше величество, – добавила она.

– Ах, да, я вспомнила.

 

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЗЕЛЕНЫЕ ХОЛМЫ ВБЛИЗИ МОРЕИ – КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ

Командир войска наемников почти в полном одиночестве наблюдал за восходом солнца. Одну ногу он поставил на прочный табурет, и его оруженосец пристегивал к ней ножной доспех.

Тоби хватало благоразумия помалкивать. Поэтому юноша просто занимался своим делом: сначала он прикрепил наголенник к другой его створке, соединенной с наколенником, затем полностью раскрыл, чтобы надеть на правую ногу рыцаря.

Капитан жевал колбасу.

Тоби сражался с наголенником – тот все время норовил зажать ткань стеганых шоссов командира, а поскольку их недавно постирали, они плохо растягивались. Утро выдалось прохладным, почти холодным – кожа тоже задубела.

Однако подобных трудностей Тоби не боялся. Он соединил створки наголенника, застегнул нижнюю пряжку, подтянул верхнюю и перешел к различным ремешкам, которые должны были удерживать доспех на ноге его господина целый день.

Выплюнув кусок шкурки, капитан отложил колбасу и собственноручно привязал верхнюю часть доспехов к дублету.

Солнце появилось над горизонтом, казалось, будто оно выпрыгнуло на востоке прямо между двух гор и залило рыцаря своим светом – темноволосого, с клиновидной бородкой и серо-зелеными глазами. В утренних лучах его волосы отсвечивали синевой, кольчужный хауберк засверкал, а ярко-красный гамбезон заалел.

Тоби хлопнул по закованному в доспехи бедру капитана.

– Хорошо, – сказал Красный Рыцарь.

Парень отошел к оружейной стойке и вернулся с соединенными нагрудником и наспинником, испещренными добрым десятком вмятин. Он держал их раскрытыми, пока капитан не проскользнул внутрь. Едва юноша принялся застегивать плечевые ремни, дюжина лучников и войсковых слуг схватились за двадцать четыре веревки от шатра Красного Рыцаря и отвязали их. Все строение оказалось на земле столь же быстро, как Тоби управился с пряжками. К тому времени, как капитан согнул руки, шатер полностью исчез.

Войско спешно сворачивало лагерь. Ряды палаток падали, как кегли на лужайке для игры в шары. В начале каждого прохода грузились повозки, а пажи чистили скребницами лошадей или подводили их к рыцарям.

Мужчины мочились на костры.

Капитан наблюдал за всем этим, поедая яблоко. «Мочиться на костры», – задумчиво кивнул он собственным мыслям.

Нелл, его новый паж, подвела к нему уродливого боевого коня. Он даже не придумал животному имя – четыре года проездив на одном скакуне, Красный Рыцарь теперь терял их в каждом бою.

Выкладывая по сотне флоринов за нового.

И все же он протянул жеребцу огрызок яблока, и тот взял угощение с большей деликатностью, чем можно было бы ожидать от такого страшилища.

Нелл волновалась. Тоби попытался жестом отослать ее прочь – ей было тринадцать, и никто в войске не понимал, почему она стала пажом капитана, кроме его оруженосца, знавшего, что лошади ее просто обожали.

Взгляды Красного Рыцаря и девчушки пересеклись. Он приподнял бровь и спросил:

– Что?

Она вздрогнула:

– Что? Я не знаю, что мне делать.

Капитан глянул на Тоби и направился к небольшому костру, оставленному специально для него кем-то из слуг.

– Господь Всемогущий, девочка, не разговаривай с ним, – прошипел оруженосец. – Иначе он превратит тебя во что-нибудь ужасное. Спрашивай у меня. Но никогда – у него.

Мэг протянула молодому мужчине кружку вина с пряностями.

– Как всегда, развлекаетесь? – поинтересовалась она.

Он оглянулся назад – туда, где Тоби неистово размахивал руками перед Нелл.

– Даже не знаю, зачем я повесил себе на шею эту ребятню, – ответил он. – Не бери в голову, Мэг. Мы готовы выступать?

Швея повела плечами.

– Я что, похожа на офицера? Моя повозка собрана, уж в этом я могу вас заверить. – Она помолчала. – Недостает только палатки и дочери.

Красный Рыцарь улыбнулся и пригубил вино, к слову, лучшее в лагере.

Плохиш Том, двухметровый верзила с бугрящимися мышцами и длинными черными волосами, вышел из палатки – еще три оставались неразобранными. Через открытый вход можно было увидеть дочь Мэг, Сью, а еще ее прелестное оголенное плечико. Гигант был при оружии и с ног до головы закован в броню, сверкавшую в лучах утреннего солнца.

– Если стану погонщиком, то буду скучать по вам всем, – объявил он.

Швея сердито глянула на дочь:

– Если не поторопишься, девочка моя, капитан оставит тебя здесь!

Красный Рыцарь обратился к своему первому офицеру:

– Мы готовы выступать?

Плохиш Том даже не осмотрелся.

– Допивай свое вино, капитан. Ты сказал «сразу после утренней службы», а к ней еще даже не звонили.

Вид этих двоих вместе действовал как магнит. Первым подошел сэр Майкл, тоже в полной боевой готовности. Затем с противоположной стороны появился сэр Гэвин, ведя под уздцы огромного рыжевато-коричневого коня. За ним легким галопом подъехала госпожа Элисон, или просто Изюминка.

– Теперь не придется объявлять сбор офицеров. А где Гельфред? – спросил капитан.

За егерем послали. Было видно, как Нелл сломя голову перебегает от повозки к повозке, будто от этого зависит ее жизнь. К слову, девчушка оказалась довольно проворной.

Мореец сэр Алкей подошел с ястребом на запястье и двумя небольшими пташками, свисавшими с пояса, и они с Гэвином принялись тихо обсуждать ястребиную охоту.

Три оставшиеся палатки рухнули. Солдат из последней, которые каждое утро умудрялись проспать построение и целый град сыплющихся команд, окатили холодной водой и отпинали ногами. Одним из них был новый трубач капитана, страсть как любивший корчить из себя джентльмена.

Лучник Калли пнул юношу прямо в голову. Раздались одобрительные возгласы.

Гельфред подъехал на превосходной кобыле. Изюминка протянула руку и погладила лошадь по голове, затем дунула ей в ноздри.

– Прелесть, – похвалила она. – Какое красивое животное!

Егерь расплылся в улыбке.

Красный Рыцарь залпом допил вино и бросил кружку Сью, та подхватила ее на лету.

– Все готовы?

– Какой план? – поинтересовалась Изюминка.

Новый трубач, насквозь промокший и с шишкой на голове, брел, спотыкаясь, вдоль линии костров.

Капитан почесал подбородок.

– Гельфред поскачет в Ливиаполис и подыщет нам милое и пригодное для обороны место для лагеря примерно в дне езды от города. Самое большее – в двух.

Все понимающе кивнули. Два дня назад они получили известия о том, что император, их предполагаемый работодатель, пропал. А Ливиаполис был средоточием его власти и одним из трех крупнейших городов в мире. Кроме того, там размещались патриархат, едва ли не самый главный центр веры, и университет, гнездо герметизма.

– А потом мы попытаемся выяснить, что же на самом деле там произошло, – сказал сэр Алкей.

– Хрень какая-то, – проворчал Том. – В любом случае, почему именно гребаная Морея?

Красный Рыцарь посмотрел на горы на востоке.

– Несметные богатства. Слава. Земная власть.

– А как мы собираемся разобраться с Миддлбургом? – не унимался гигант.

Город-крепость – третий по величине город Мореи, больше известный как просто Град, – и Лоника, столица севера, считались поистине неприступными и лежали прямо на их пути на восток от гостиницы в Дормлинге.

Капитан пренебрежительно хмыкнул.

– Местные называют его Килкис. Только альбанские торговцы зовут его Миддлбург. – Он дожевал последний кусок колбасы. – Друзья обеспечат нам проход. Если мы будем вести себя прилично, гарнизон позволит нам пройти.

– А фураж? – нахмурился Гельфред.

– Мы должны встретиться с одним отрядом. Все улажено, говорю вам. – Капитан начинал терять терпение.

Сэр Гэвин вздохнул.

– Впутаться намного легче, чем выпутаться, если что-то пойдет не так. Красный Рыцарь сердито посмотрел на своего брата:

– Твои сомнения не остались без внимания.

Гэвин закатил глаза.

– Я лишь имел в виду…

Госпожа Элисон положила руку ему на плечо, отчего он вздрогнул. Это плечо теперь покрывали блестящие зеленые чешуйки. Но подобные мелочи Изюминку не волновали.

– Когда он такой, его не отговорить, – заметила она.

– Что насчет виверн? – спросил Уилфул Убийца.

Гельфред засмеялся.

– Ни одной, – сказал он. – Если мы и будем сражаться, то только против людей.

Лучники переглянулись. Все затихли.

– Еще какие-то замечания? – поинтересовался капитан не терпящим возражений тоном.

– Слышала, там есть принцесса, – тихо произнесла Изюминка. Красный Рыцарь криво улыбнулся.

– Я тоже это слышал, – нарочито медленно протянул он. – Выступаем.

ХАРНДОН – КОРОЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ

Король вальяжно восседал на огромном стуле из темного дуба, кончиками пальцев перебирая шерсть двух волкодавов. В основном его внимание было сосредоточено на подмастерьях, которые выкладывали части доспехов на массивный стол в углу просторного приемного зала. На стене прямо над столом висела голова виверны с его именем под ней.

У высокого и широкоплечего монарха были русые волосы, клиновидная борода и густые усы, а также хорошо развитая мускулатура, поскольку ему не раз приходилось сражаться в тяжелых доспехах. Его облегающий ярко-красный жупон натягивался всякий раз, когда мужчина наклонялся, чтобы почесать Эмму, свою любимицу.

– Если ты убьешь волка, мелкий мерзавец, тебе тоже достанется больше мяса, – обратился он к Верному, самому молодому кобелю, шутливо ударив того по крупу. Юный волкодав посмотрел на него с обожанием, которым собаки награждают лишь своих хозяев.

Мастер торговли вежливо откашлялся.

Король поднял на него глаза, но тут же перевел взгляд обратно на доспехи.

Дезидерата опустила ладонь на руку супруга и глубоко вздохнула. Сказать, что она красива, – ничего не сказать. Королева была прекрасна. Ее кожа казалась настолько нежной и мягкой, что к ней хотелось прикоснуться и убедиться, действительно ли она настоящая. Ее грудь, выглядывавшая из-под туго зашнурованного кертла, блестела, будто смазанная оливковым маслом, притягивая взгляды всех мужчин в зале при малейшем движении женщины, несмотря на то что все ее наряды были тщательно продуманы, а манеры благопристойны. Переливаясь на солнце, ее светло-каштановые волосы выглядели великолепно. Возможно, она выкроила время, чтобы расположить свой стул прямо под лучами послеобеденного светила. Оранжево-розовое платье настолько удачно подчеркивало цвет ее волос, что даже мужчины замечали это, хотя им хватало иных поводов для восхищения.

Внимание короля сразу переключилось с доспехов на королеву. Он улыбнулся супруге, скорее даже засиял, и на ее щеках вспыхнул румянец.

– Эти достойные люди, – произнесла она, – пытаются поговорить с тобой о деньгах, дорогой.

По раскрасневшемуся лицу монарха можно было предположить, что внезапно его заинтересовало что-то куда более интимное, нежели деньги. Тяжело вздохнув, он откинулся на спинку стула и перестал гладить собак.

– Повторите, мастер, – велел король.

Мастера торговли звали Айлвин Дарквуд, и он считался самым богатым человеком Альбы. Выкупив у короля на три года право на торговлю шерстью, купец взимал за нее налог. Ему принадлежала большая часть городских складов и кораблей в доках. Несмотря на расхожее мнение о том, что все торговцы – жадные жирдяи, Айлвин был высоким и привлекательным мужчиной с черными как смоль волосами, чуть тронутыми сединой, и задубевшей кожей – он слишком много времени проводил в море. Мастер носил чулки и мантию поверх дублета – все исключительно из шерсти черного цвета. Остальные детали его наряда – крохотные пуговицы, рукоять кинжала, пряжки на ремне – были отлиты из чистого золота и покрыты красной эмалью. Жемчужная серьга с рубиновой подвеской, по форме напоминавшей каплю крови, висела на ухе. На другом мужчине, возможно, подобное украшение выглядело бы слишком по-женски, но на Айлвине Дарквуде оно смотрелось по-пиратски. Это вполне могло соответствовать действительности, ибо ходили слухи, что он разжился деньгами в отчаянном морском сражении у побережья Галле.

Рядом с ним стояли сэр Ричард Смит, лорд-мэр Харндона, и мастер Рэндом, который стал одним из самых влиятельных купцов в городе, провернув выгодную сделку с повозками и кораблями с зерном. Он лишился ноги, но улыбка, казалось, не сходила с его губ.

Мастер Айлвин тоже улыбнулся и кивнул королеве.

– Ваше величество, моя жена постоянно твердит мне, что я слишком много говорю и мало по делу, поэтому с вашего позволения я попытаюсь быть краток, – сказал он и положил на стол дюжину монет.

За его спиной двое подмастерьев закончили возиться с доспехами и тихо удалились. Их мастер вошел в зал, низко поклонился чете монархов и благопристойно встал у стены, ожидая своей очереди.

Король посмотрел на монеты.

– Серебряные и золотые леопарды. Пожалуй, не лучшая из наших чеканок – только посмотрите, сколько раз переделывали вот эту монету! – Он засмеялся. – Шесть тысяч четыреста двадцать девятый? Мой дед отчеканил ее еще до битвы при Чевине.

– Вы абсолютно правы, ваше величество, – пробормотал мастер Рэндом.

– А вот эта похожа на беременную овцу, такая же пузатая, – продолжил правитель, взяв в руки тяжелую серебряную монету и приподняв бровь. – Шестьдесят третий? – задумчиво произнес он. – В этот год я не чеканил ни одной новой монеты.

Айлвин обвел взглядом своих спутников.

– Она не из монетного двора вашего величества, – заявил он.

– Она из Галле или Хоека, – добавил лорд-мэр.

Король нахмурился.

– Царь царей, кто осмелился подделать мои монеты? – возмутился монарх, но снова откинулся на спинку стула. – Хотя выглядит солидно. Отличная монета. Отцу бы понравилась. – Он подбросил ее на ладони.

– Король Галле и граф Хоека подделывают наши монеты, – сказал мастер Рэндом. – Простите, ваше величество, что я сижу. Получил ранение при Лиссен Карак.

– Я помню, мастер Рэндом. Вы можете не вставать в моем присутствии. Удерживать ту дверь против всех этих чудовищ – далеко не все титулованные рыцари справились бы с такой задачей, а еще больше отдали бы свои левые руки, чтобы повторить подобное! Правда? – Глаза короля сверкнули, и он начал подниматься. – Это мне напоминает о… Я собирался…

Рука супруги потянула его обратно.

– Король Галле и граф Хоека подделывают монеты вашего величества, – повторил мастер Рэндом.

Монарх пожал плечами.

– И что с того? Прекрасные монеты. Они все же принцы благородных кровей, а не разбойники с большой дороги. И раз пожелали чеканить такие же монеты…

Королева сжала его руку.

– Мастер Пиэл! – позвал правитель.

Мастер оружейных дел – коренастый мужчина плотного телосложения, каким и должен быть кузнец, с длинной седой бородой и ясными серыми глазами – стоял, прислонившись спиной к стене.

Он тут же выпрямился и поклонился:

– Ваше величество?

– Вашему величеству непременно нужно уделить внимание этим достойным господам, – сказала Дезидерата.

– Что я и делаю, дорогая, – улыбнувшись супруге, заверил монарх, затем обратился к своему обожаемому мастеру Пиэлу: – Пиэл, объясни мне, почему подделка моих монет – такое страшное преступление? Я, видимо, слишком глуп, чтобы понять. Деньги есть деньги. Их либо хватает, либо нет. Полагаю, нам не хватает? В этом и есть вся суть?

– Капталь де Рут, – объявил герольд.

При появлении иноземного рыцаря мастер Айлвин поморщился.

– Если вам нужно больше денег, – вмешался в разговор Жан де Вральи, – взимайте с этих людей больше налогов. Стыд и позор, когда представители более низких сословий одеваются, как этот щеголь. Заберите золотые побрякушки с его пояса, и, гарантирую, это научит его впредь не одеваться так на людях. В Галле мы следим за этим гораздо строже.

– Что ж, капталь, здесь, в Альбе, мы относимся к подобным вещам по-другому, и, полагаю, это идет на пользу нашему королевству. – Монарх жестом предложил иноземному рыцарю сесть. – А теперь будьте паинькой и дайте мне закончить, иначе от этих господ у меня начнется изжога.

– Как я уже говорил… – начал мастер Пиэл. Он подошел к столу и встал напротив монет, а мастер Айлвин благодарно на него взглянул.

– Король Галле… – перебил оружейника де Вральи.

Монарх обрушил на Лиссенского Победоносца всю тяжесть своего взгляда:

– Мастер Пиэл говорит, сэр.

Капталь отвернулся и уставился в окно, надувшись как мышь на крупу.

– Итак, – продолжил кузнец. Он бросил на стол изрядно потертый серебряный леопард, и тот зазвенел – словно фея рассмеялась. Затем мастер Пиэл кинул новую полновесную монету, и она звонко лязгнула в ответ. Мастер Пиэл пожал плечами. – Больше олова, чем серебра. До меня дошли слухи, что граф Хоека и король Галле намеренно обесценивают наши монеты.

– Ты лжешь! – воскликнул де Вральи. Он был облачен в полный доспех – единственный из всех присутствовавших.

Мастер Пиэл окинул его внимательным взглядом.

– Должно быть, ваш правый наплечник цепляется за кольчугу, – заметил он.

Де Вральи опешил.

Королева отметила про себя, что еще никогда она не видела галлейского рыцаря настолько ошеломленным.

Капталь прочистил горло.

– Так и есть, – признался он. – Мастер Пиэл, ты не можешь задевать честь короля Галле в моем присутствии…

Но оружейник не отступил.

– Это то, что я слышал, ваше величество, – продолжил он. – И тому есть причина: наша шерсть вытесняет их с рынка. У них нет законов, которые бы поддерживали ткачей, потому что мелкие людишки не имеют там права голоса. – Его взгляд метнулся к закованному в броню рыцарю. – Посему, когда их ремесла приходят в упадок, правители вынуждены искать другие пути, к примеру обесценивать чужие монеты. И это уже смахивает на объявление войны. – Кузнец поднял руку, опередив и короля, и де Вральи. – Наши монеты изготавливаются из чистых металлов – за этим проследил еще ваш отец. Поэтому, когда в портах Дикса все расплачиваются ими, это своего рода защита для нас. Они обесценивают свои деньги, а мы нет, поэтому наша торговля на подъеме. Но что же дальше? – Он глубоко вздохнул, зная, что наконец-то внимание монарха сосредоточено исключительно на нем. – Король Галле и граф Хоека стали подделывать наши монеты, но только с меньшим содержанием золота и серебра. Верно? Выходит, они вредят нам двумя способами: во-первых, поставляя свои обесцененные деньги на рынок, они тем самым снижают их стоимость, во-вторых, скорее всего, изымают из оборота настоящие монеты и переплавляют их. – Он снова подбросил маленький, но сильно потертый леопард. – Посмотрите на эту монету, ваше величество. Она старая и видавшая виды, чуть потерявшая в весе, но все же изготовленная из чистого серебра. В любом случае, ее ценность немного снизилась. Как вам такой расклад?

– Просто великолепно, – сказал король. На этот раз в его голосе не слышалось нотки озорства. Он прозвучал резко и сурово. – Сколько мы из-за этого потеряли?

Айлвин покачал головой:

– Полагаю, поначалу мы все считали, что всему виной весенние события, но затем мастер Рэндом взялся за составление таблицы, в которой отмечал снижение содержания серебра в монетах и наши убытки от этого.

– Сколько? – требовательно переспросил монарх.

– Сто тысяч леопардов, – ответил мастер Рэндом.

В зале повисла тишина.

– Доходы вашего величества сильно упали, а когда люди оплачивают налоги поддельными монетами, мы получаем еще меньше денег, чем ожидали, – добавил мастер Айлвин.

– Боже милостивый, лучше бы я с троллями воевал, – посетовал король, закрыв лицо руками. – И что нам теперь делать?

Лорд-мэр глянул на новые доспехи, аккуратно разложенные на столе у стены. Они были почти готовы, правда, пока кое-где не хватало пряжек или петель, а на месте узоров виднелись четкие линии, нанесенные белой краской.

– Для начала отмените турнир, – предложил он. – Он стоит столько же, сколько и ведение войны, а у нас таких денег сейчас нет.

Королева ахнула.

Король с надеждой посмотрел на мастера Пиэла.

– Уверен, мы сможем придумать что-нибудь получше.

Мастер Рэндом поднял руку.

– Ненавижу, когда отменяют турниры, – заявил он. – Почему бы нам заново не открыть монетный двор и не отчеканить новые монеты? Раз мы оказались в таком положении, изготовим медяков и удержим на какое-то время необходимый баланс. – Купец перевел взгляд на оружейника. – Уверен, Пиэлу хватит мастерства сделать штамп. Мы могли бы изготовить медяки точно такого же размера и веса, как имперские, и пустить их в обращение за пределами Ливиаполиса; все купцы и фермеры к западу от гор были бы нам еще и благодарны.

Пиэл закатил глаза:

– Я кую доспехи. Нам нужно найти ювелира.

Рэндом покачал головой:

– Нет. Дело касается его величества, и нам нужен не просто ювелир, а преданный человек, которому можно полностью доверять, и это ты, мастер Пиэл. Друг короля. Твое имя, стоящее за монетами… – Он смутился, когда осознал, что его слова могли содержать намек на то, что народ не доверяет своему королю.

Но монарх вскочил с места.

– Отличная идея, – воскликнул он. – Клянусь, Рэндом, если бы все мои купцы были хоть чуточку похожи на тебя, я бы создал отряд рыцарей-торговцев. По крайней мере, я понимаю ход твоих мыслей. Да будет так. Мастер Пиэл, заново открой монетный двор и начекань нам немного монет.

– Горожанам придется это одобрить, – заметил лорд-мэр. – Это ведь они попросили нас вынести данный вопрос на обсуждение в совете, так что теперь никуда не денутся.

– Зачем мой кузен, король Галле, обесценивает мои монеты? – поинтересовался монарх. – Не говоря уже о графе Хоека?

Головы всех присутствовавших повернулись в сторону де Вральи, упрямо скрестившего руки на груди.

– Это абсурд, – заявил чужеземец. – Если вам не хватает денег, то почему бы не собрать их с тех, у кого они есть. Я слышал, граф Тоубрей порядком вам задолжал.

Лорд-мэр улыбнулся.

– Высшая знать не любит платить налоги, – признался чиновник. – Да и кто сможет ее заставить?

– Я смогу, – заявил де Вральи.

С некоторой долей уважения Айлвин Дарквуд воззрился на галлейского рыцаря.

– Если вы сможете, милорд, все королевство будет у вас в долгу.

– Денег Тоубрея хватило бы, чтобы оплатить турнир, – заметил лорд-мэр. – Налоги с любого из северных лордов полностью покрыли бы военные расходы. Граф Западной стены, например, задолжал короне сумму, которую харндонские торговцы смогли бы собрать лишь за десять лет. Но он не желает расставаться с деньгами.

Граф Приграничья, до сих пор хранивший молчание, заговорил:

– Чтобы заставить Мурьенов заплатить по счетам, придется развязать еще одну войну.

– Господа, вы вступаете на зыбкую почву, – предостерег их король. – Мой отец предоставил графу определенные налоговые льготы, чтобы содержать на Севере сильный гарнизон.

На протяжении всего заседания Ребекка Альмспенд сидела молча. Хрупкая, смуглая и симпатичная, по мнению королевы, она обладала некой отстраненной и неземной красотой, при этом вела себя очень тихо и одевалась весьма скромно.

Она не была канцлером, но через королеву имела доступ ко всем важным бумагам. Епископ Лорики погиб во время великой битвы, и на его место еще никого не назначили. Леди Альмспенд с хрустом развернула сразу два свитка и едва слышно заметила:

– Вассалам графа Западной стены до сих пор принадлежат права на взыскание некоторых налогов. Но никто из них ни монетки не заплатил, – она поискала в бумагах, – с коронации вашего величества.

Граф Приграничья снова сел.

– Он прикрывается вашей сестрой, ваше величество.

Капталь кивнул. Его шлем тяжело опустился, напомнив скорее конскую голову, нежели человеческую.

– Тоубрей ближе всех, но кампания в Северных горах больше пришлась бы мне по душе. – От одной этой мысли Жан де Вральи, улыбавшийся крайне редко, просиял. – Какое приключение!

– Договорились! – обрадованно воскликнул король. – Мастер Пиэл возьмет на себя управление монетным двором, а капталь в сопровождении королевской комиссии и сильной дружины соберет налоги в Джарсее. Я тем временем составлю письмо мужу своей сестры, в котором недвусмысленно намекну, что он может стать следующим в очереди. Решено! Ах да, пока не забыл. Рэндом, ты можешь преклонить колени?

Мастер Рэндом улыбнулся и, скрипнув зубами, опустился на колени.

– Молю о милости вашего величества, – сказал он.

Король протянул руку своему новому оруженосцу – юному Галааду д’Акру.

– Меч!

Галаад подал монарху меч эфесом вперед. Очень простой, с остатками позолоты, некогда украшавшей гарду. В рукоять был заключен сустав пальца Иоанна Крестителя, а еще поговаривали, что человека, носящего этот клинок, невозможно отравить.

Монарх обнажил меч, и лезвие с жужжанием, похожим на осиное, рассекло воздух, опустившись на плечо Джеральда Рэндома, купца-авантюриста.

– Встань, сэр Джеральд, – приказал король. – Никто не заслуживает большей награды, чем ты. Я настаиваю, чтобы ты взял голову упыря в качестве своего гербового знака, и собираюсь назначить тебя мастером приближающегося турнира. Раздобудь деньги и отчитайся за них перед канцлером.

Сэр Джеральд вскочил, будто у него заново отросла нога, и поклонился.

– С радостью, ваше величество, – сказал он, – но вам нужен канцлер, чтобы я смог отчитаться перед ним.

– Поскольку граф уже занимает должность констебля, я не могу назначить его еще и канцлером, а леди Альмспенд не может и дальше исполнять его обязанности. – Монарх одарил девушку улыбкой. – Женщина-канцлер? – Он снова окинул ее взглядом, и на мгновение его проницательный ум взял верх над праздностью. – На самом деле вы были лучшим канцлером из всех, миледи. Но мне нужен не только талант, но и человек, имеющий достаточный вес в парламенте, чтобы продвигать мои законы и добиваться одобрения моих решений касательно чеканки монет и ведения войн.

Капталь осмотрелся:

– Ваше величество, если…

– Давайте тогда назначим мастера Айлвина, – перебил его мастер Пиэл.

– Очередной простолюдин, занявший один из высочайших постов в стране? – переспросил де Вральи. – Кто поверит ему? Он, скорее всего, прикарманит часть денег.

– Будучи чужеземцем, первый воин короля, конечно же, не знает, что покойный епископ Лорики родился простолюдином, – заметила королева; в ее голосе чувствовалась легкость, но взгляд оставался твердым. – Капталь, вы уже должны понимать, что подобные заявления оскорбительны для альбанцев.

Де Вральи пожал плечами, при этом его латные наплечники приподнялись и опустились, демонстрируя всю силу плеч и спины рыцаря.

– В таком случае им следует бросить мне вызов. Иначе… – Его губы растянулись в блаженной улыбке. – Полагаю, их всех все устраивает.

Как обычно, после высказываний Жана де Вральи в зале повисла тишина: все ошеломленно пытались понять, действительно ли он имел в виду то, что сказал.

– Раз простое обсуждение превратилось в спонтанное заседание личного совета его величества, могу ли я сказать пару слов? – спросил граф Приграничья. – Существует множество причин, по которым после весенних сражений Север так и не вернулся к привычной жизни. В своих донесениях сэр Джон Крейфорд сообщает, что леса по-прежнему кишат боглинами и кое-кем похуже.

Король кивнул и улыбнулся супруге.

Женщина ответила улыбкой, при этом милостиво склонила голову, соглашаясь со словами графа.

– Важно найти замену всем офицерам короны, погибшим во время войны, – сказала она. – Лорике нужен новый епископ. Нам очень не хватает его присутствия на совете.

– Он был хорошим человеком. Отличным рыцарем. – Правитель обвел всех присутствующих взглядом. – Сколько себя помню, он всегда был с нами, как старина Гармодий. Его назначил еще мой отец.

Де Вральи вскинул голову.

– Король, каким бы богоизбранным он ни был, не может просто взять и назначить епископа!

Монарх пожал плечами.

– Жан, возможно, на сей счет я заблуждаюсь.

Граф Приграничья помотал головой.

– Капталь, наш король наделен правом назначать собственных епископов с одобрения патриарха в Ливиаполисе.

Чужеземный рыцарь вздохнул.

– Без сомнения, патриарх – достойный человек, но не законный наследник Петра.

Половина присутствующих альбанцев возмутилась, вторая половина со скукой признала его правоту. В Арелате, Этрурии, Калле и Иберии имелась нехорошая привычка превращать религиозные разногласия в открытые военные конфликты – назначение епископов и первосвятительство патриарха Рума были наиболее острыми вопросами. Благодаря удаленности и изолированности Новая Земля от подобных передряг пока не страдала.

– Возможно… – усмехнулся король. – Возможно, нам следует подобрать кандидата, приемлемого для обоих достопочтимых пап, и осчастливить таким образом всех. – Его глаза засияли. – Чем не мудрость Соломона?

Мастер Айлвин и новоиспеченный сэр Джеральд обменялись выразительными взглядами.

Купец, сидя, поклонился.

– Ваше величество, возможно, это и звучит вполне разумно, но тем самым вы откажетесь от королевской прерогативы и попросите двух людей, которые лишь изредка признают существование друг друга, договориться. – Он осмотрелся по сторонам, пропустил мимо ушей ворчание капталя, пожал плечами. – Лорике и Северу нужен епископ прямо сейчас.

Заглянув супруге в глаза, король улыбнулся.

– Я лично займусь этим. Назначьте комитет. Капталь, кажется, вы неплохо разбираетесь в вопросах религии? Возглавите его?

– Буду рад, ваше величество, – тут же согласился иноземный рыцарь и отвесил поклон, лязгнув доспехами.

Король что-то шепнул на ухо своей жене и поднялся.

– Довольно дел для одного дня, господа.

Пажи засуетились, и зал почти опустел. Остались лишь Айлвин, Джеральд Рэндом, мастер Пиэл и пара слуг.

– Правильно заметили. Епископ Лорики был другом простому народу, – покачал головой Пиэл.

– Боюсь, капталь предложит нам кандидата из Галле, – сказал Айлвин. Рэндом пожал плечами.

– Мы получили монетный двор, а епископа не получим. Такова жизнь. Он встал и заковылял в холл, поддерживаемый с двух сторон слугами. Капталь был уже там, в сопровождении пары вездесущих оруженосцев и нового лейтенанта, только что прибывшего из Галле, – сьера де Рохана. Все трое были крупными мужчинами, с головы до ног закованными в броню.

– Это, по мнению короля, и есть рыцарь? – вопросил Рохан, когда Рэндом проходил мимо.

Купец остановился. Повернул голову и, мило улыбнувшись первому воину короля и его другу, уточнил:

– Вы подразумеваете под этим оскорбление, сэр?

– Воспринимайте как пожелаете, – выпалил галлеец.

Прихрамывая, Рэндом шагнул вперед и приблизил свое лицо почти вплотную к лицу молодого человека.

– То есть теперь вы намекаете, что боитесь высказать свои мысли?

Сьер де Рохан залился краской.

– Я хочу сказать, что не в моих правилах беседовать с ничего не значащими выскочками низкого происхождения.

Рэндом вытянул руку и довольно грубо дернул собеседника за бороду.

– А я думаю, вы просто испугались, – рассмеялся он. – Вызовите меня на дуэль, когда мне станет чуть лучше, или заткнитесь и ступайте домой. – Купец снова одарил капталя улыбкой. – Надеюсь, я ясно выразился.

Лейтенант потянулся за кинжалом, но де Вральи перехватил его руку.

– Сэр Джеральд лишился ноги, совершая ратный подвиг, которому позавидовал бы любой из нас, – сказал он. – Так что держи себя в руках.

– Я убью его! – вскричал Рохан.

Из соседнего зала появился Гастон д’Альбре, сеньор Э, и вклинился между молодым галлейцем и купцом, не думавшим отступать. Он поклонился Рэндому, тот в свою очередь ответил поклоном и заковылял прочь.

– Нас ждут тяжелые времена, – посетовал он мастеру Пиэлу.

В ДЕСЯТИ ЛИГАХ К СЕВЕРУ ОТ АЛЬБИНКИРКА – СЭР ДЖОН КРЕЙФОРД

Сэр Джон был без доспехов.

Он бродил по берегу небольшой речки в старых, сплошь покрытых заплатками чулках и котте, которую десять лет назад купил у одного фермера. Непонятного цвета, чуть светлее меха амбарной мыши, и слишком жаркой для последних деньков уходящего лета.

Ночью шел дождь, и на листьях прибрежного папоротника блестели капли воды. Их окрасило пламя восходящего солнца, и они стали похожи на крошечные драгоценные камни, сияя герметическим огнем на фоне темных прозрачных вод реки, медленно текущих мимо.

В правой руке сэр Джон держал удочку длиной около трех с половиной метров. С нее свисала леска из конского волоса в полтора раза длиннее удилища, на конце болтался крючок с пучком птичьих перьев. Двигался сэр Джон очень осторожно, словно человек, охотящийся на оленя или кого-то более опасного. При этом он не сводил глаз с водяных самоцветов на листьях папоротника. Его душа переполнялась радостью на несколько десятков ударов сердца. Затем драгоценности снова становились обычными каплями воды, поскольку восходящее солнце постоянно меняло угол падения света.

Пробираясь по невысокому гребню у самой кромки воды, он увидел валун, отмечавший его излюбленное место рыбалки. Запястье рыцаря задвигалось так же изящно и искусно, как при ударе мечом. Мушка, взлетев прямо у него над головой, опустилась за спину, а сам рыболов, почувствовав нужное натяжение лески, резко бросил удилище вперед. Леска размоталась, будто с барабана, а мушка без единого всплеска легла на неподвижную толщу темных вод, словно фея, забирающая душу в обмен на жизнь.

Едва он перевел дыхание, которое затаил, сам того не осознавая, как из глубины, окруженная темно-зеленым и радужным сиянием, взметнулась поистине гигантская рыбина, схватила свою добычу и снова исчезла в толще воды…

Сэр Джон распрямился и приподнял кончик удилища, глубже загоняя крючок в живую плоть.

Форель сопротивлялась. Она скрылась из виду, потом полностью выскочила из воды. Пожилой рыцарь на лету перевернул рыбину, стараясь не дать ей обрушиться полным весом на сплетенную из конского волоса леску. Он ощутил возросшую тяжесть и шагнул вправо, как если бы сражался с безжалостным противником, сбив форель с курса и слегка развернув ее, чтобы она не смогла снова уйти под воду с помощью своих плавников. Форель перевернулась на бок, и он резко дернул удочку.

В один миг сэр Джон вытащил рыбину на берег, в следующий – придавил ее левой ногой, затем обнажил рондельный кинжал и стукнул плоским диском навершия по задней части ее головы, мгновенно прикончив.

Насвистывая незатейливую мелодию, пожилой рыцарь извлек драгоценный рыболовный крючок, выкованный искусным кузнецом, и внимательно проверил целостность лески. Потом он достал еще один нож из ременной петли на сумке и разрезал форель от хвоста до жабр, большим пальцем выпотрошил и бросил кишки в речку.

Не успели они утонуть, как нечто схватило их огромным зеленым клювом и утащило на глубину.

Рука сэра Джона непроизвольно опустилась на рукоять меча. Не прошло и шестидесяти дней, как он очистил поля к югу от Альбинкирка от последних ирков, и новые поселенцы только начали прибывать. Но все равно ему было как-то неспокойно.

«Это просто кусающаяся черепаха», – заверил он сам себя.

Однако по мере того, как солнце всходило над горами и лесами, сэр Джон пришел к мысли, что кусающаяся черепаха, выдра, бобер и даже форель – такие же порождения Диких, как ирк, боглин или тролль.

Он посмеялся над собой, закинул первую за сегодня рыбину в сеть-мешок, привязал его к колышку и осторожно погрузил в воду, чтобы не проворонить, если черепаха вознамерится украсть его добычу. У него было копье. При необходимости он всегда сможет ее убить.

– Обожаю Диких, – громко сказал сэр Джон.

И снова закинул удочку.

Поместье Мидлхилл никогда не было большим, по сути, его содержали только ради обслуживания одного-единственного рыцаря. Так продолжалось уже девяносто лет. Хелевайз Катберт стояла у руин своей сторожки, прижав язык к зубам, чтобы не разрыдаться, а ее младшая дочь подошла к дому гораздо ближе, чем она сама за многие годы.

Рыцари ордена Святого Фомы утверждали, что люди могут, не опасаясь, вернуться в свои дома на севере. За возвращение им хорошо заплатили инструментами и зерном. Хелевайз посмотрела на свой особняк, который теперь больше смахивал на череп недавно убитого человека – камни почернели из-за пожара, а некогда изумрудно-зеленый сад был завален разорванными гобеленами и ошметками белья. Стекла, купленные вместе с рамами в Харндоне и являвшие собой особую семейную ценность, были разбиты; огромная дубовая дверь валялась на земле, а сквозь ее маленькое зарешеченное оконце пробивался росток боярышника.

За ней стояли еще двадцать женщин. Все вдовы. Их мужья погибли, защищая Южную переправу, Альбинкирк и города поменьше к югу и западу от него: Хоксхэд, Кентмир, Сорейс.

В общем вздохе женщин слышались похоронные причитания.

Наконец Хелевайз взяла себя в руки и подняла с земли котомку. Она улыбнулась дочери, и та вернула ей улыбку с жизнерадостностью, столь присущей девятнадцатилетним.

– Не откладывай на завтра то, что можно починить сегодня, – заметила женщина. – Сама собой работа не сделается.

Ее дочь Филиппа помотала головой – ночной кошмар любой матери – и выдавила:

– Как скажешь, мама.

– По-твоему, лучше сдаться? Год или два работы, и мы снова встанем на ноги. Или же мы можем отправиться в Лорику, где Катберты будут считать нас бедными родственниками. Там со временем ты станешь так и не вышедшей замуж тетушкой.

Филиппа посмотрела на свои ноги, к слову, довольно красивые. На шнурках ее обуви висели бронзовые наконечники, блестевшие при ходьбе. Девушка улыбнулась собственным мыслям.

– Полагаю, мне бы это не слишком понравилось, – сказала она, подумав кое о ком из парней в Лорике. – К тому же мы все равно уже здесь. Так что давай работать.

Следующие несколько часов оказались почти такими же скверными, как те, когда они спасались бегством, а старый сэр Хьюберт собирал мужчин поместья сражаться с ордой боглинов. Филиппе он запомнился угрюмым пожилым человеком, не умевшим ухаживать за женщинами. Тем не менее именно он обрушился на чудовищ со своим боевым топором и удержал дорогу. Она помнила, как обернулась и увидела, как взлетает и падает его орудие.

В тот день ее взгляды на то, что может быть полезным в мужчинах, подверглись, как сказала бы мать, «основательным переменам».

Дженни Роуз, еще одна девушка ее возраста, наткнулась на первые останки тел и не закричала. Этим женщинам уже не хватало сил на крики, зато остальные собрались вокруг нее и погладили по рукам, а старуха Гвин протянула ей кружку бузинного вина. Затем они все принялись разбирать груду костей и хрящей. Кости боглинов в одну кучу для сжигания, другие…

Все, что осталось от их мужей, братьев и сыновей. И даже от дочерей. Их плоть обглодали начисто. В каком-то смысле это немало облегчало задачу. Филиппа ненавидела очищать ловушки от мышиных трупов – таких мягких и все еще теплых. Сейчас все казалось не настолько ужасным, хотя это были кости знакомых ей людей. По меньшей мере одни останки принадлежали парню, с которым она целовалась и не только.

Лишенные плоти, все они выглядели одинаково.

Позже этим же днем в яблоневом саду женщины обнаружили вторую груду костей. К тому времени Филиппа уже настолько к ним привыкла, что оставалась хладнокровной. Или так она полагала, пока Мэри Роуз, сплюнув, не посетовала:

– Опять эти навозные кучи.

Она снова сплюнула, но не в знак презрения, а пытаясь сдержать рвоту.

Филиппа, Мэри и Дженни были самыми молодыми, поэтому на них постоянно взваливали наиболее тяжелую работу. Все они вдоволь намахались лопатами, а Филиппа еще и училась обращаться с топором, хотя от этого на ее руках оставались мозоли, которые вряд ли понравятся парням из Лорики. Если она вообще когда-либо туда вернется.

Когда солнце перевалило далеко за полдень, ее мать позвонила в колокол – чудовища не тронули действительно ценные вещи, как поступили бы воры и мародеры. Филиппа спустилась с холма, на котором раскинулся яблоневый сад. Под водосточным желобом главного дома стояла целая бочка с дождевой водой, и девушка вымыла в ней руки.

На губах Дженни Роуз заиграла улыбка.

– У тебя красивые руки.

Филиппа улыбнулась в ответ.

– Спасибо, Джен. Хотя боюсь, скоро это изменится, и наверняка в худшую сторону, а не в лучшую.

Мэри Роуз тоже остановилась у бочки и погрузила руки в воду.

– Расскажи, какие были парни в Лорике? – без тени стыда спросила она.

– Мэри Роуз! – воскликнула ее сестра.

– Полагаю, такие же, как и везде, – произнес новый голос.

Возле угла дома стояла высокая стройная женщина, одетая в черный монашеский хабит с крестом ордена Святого Фомы поверх него. Она улыбнулась девушкам.

– Симпатичные, забавные, злые, гордые собой, глупые, хвастливые и замечательные, – продолжила монахиня. – Ты Филиппа? Твоя мать волнуется.

Все три девушки одновременно присели в реверансе. У Дженни и Мэри он вышел крайне неуклюжим: сельский священник – не самый лучший учитель. Филиппа присела значительно глубже, с прямой спиной, ноги в правильной стойке.

– Сестра?

У монахини была красивая улыбка.

– Пойдем, – позвала она.

– Научи меня делать так же, – шепнула Дженни.

На ужин их ждали ветчина с сыром и свежий хлеб. Должно быть, его привезла с собой из крепости монахиня. Мельница в Грэквейт-кросс превратилась в обугленные руины, а в городках вокруг Альбинкирка хлеба, особенно свежего, не бывало неделями.

Во дворе поместья стояли отличная верховая лошадь и мул.

Сама монахиня вызывала неподдельный интерес – по ее виду нельзя было сказать, благородных она кровей или нет. Для знатной дамы она выглядела какой-то слишком крупной. Густые каштановые волосы распущены, губы чересчур пухлые, и во взгляде больше властности, нежели подчинения. Но Филиппа ею безмерно восхищалась.

Ее приезд подействовал на собравшихся женщин ободряюще. Казалось, она не замечала уныния, охватившего их всех. Кроме продуктов, она привезла семена для поздней высадки. Мула же оставила для пашни, пока из крепости не пришлют быков.

– Полагаю, вы нашли много останков, – без обиняков заметила монахиня, не разыгрывая притворное сочувствие.

– Почти все мужские, – пояснила Хелевайз. – Но пока мы не разыскали тело сэра Хьюберта. Думаю, я узнаю его по бригантине.

– Я видела, как он сражался, – неожиданно для самой себя заявила Филиппа. – Видела его топор. Лично мне он никогда не нравился, и я не слишком с ним любезничала. – Ее голос надломился. – А он погиб, защищая нас.

Монахиня понимающе кивнула.

– Трудные времена меняют нас всех, и подобные перемены выходят далеко за рамки нашего скудного сознания, – сказала она. – Но благодаря им мы постигаем самих себя.

Она нахмурилась, затем посмотрела вверх.

– Давайте помолимся, – предложила монахиня.

После молитвы они продолжили трапезу в относительной тишине. Доев свою порцию, гостья поднялась.

– Как помоем посуду, давайте похороним погибших и проведем службу, – сказала она.

Филиппа, никогда не отличавшаяся особой набожностью, сильно удивилась, насколько глубоко задели ее сердце тихие молитвы монахини, ее искренняя мольба о царствии небесном для душ безвременно ушедших и проповедь. Все это тронуло не только ее, но их всех и послужило примером, как они должны верить в Бога.

Закончив, монахиня улыбнулась и расцеловала каждую женщину в обе щеки. Затем она подошла к куче костей мертвых боглинов. Они не источали никакого запаха и не гнили, как останки людей, – для того чтобы их покрытые плотной кожей остовы и тяжелые хитиновые панцири обратились в прах, требовалось время.

– Господь сотворил Диких точно так же, как он сотворил и людей, – произнесла гостья. – Хоть они и были нашими врагами, мы молим Тебя забрать их к себе.

Монахиня обратила лицо к небесам, закрыла глаза и нарисовала в воздухе крест; куча костей тут же превратилась в песок.

Двадцать женщин на миг перестали дышать.

– День еще в самом разгаре, – сказала сестра. – Теперь займемся семенами?

Сэр Джон рыбачил слишком долго.

Он наловил и прикончил более десяти фунтов форели, может быть, немного больше. Сама рыбалка удалась на славу, по крайней мере отчасти, поскольку почти все остальные рыбаки погибли. Он не хотел останавливаться, но солнце начало опускаться за горизонт, и старый рыцарь заставил себя вытащить леску из воды. Увлекшись ловлей, он сместился на целую милю вниз по течению от того места, где начал, – на целую милю от коня и копья, внезапно осознал сэр Джон.

Не испугавшись, но почувствовав себя крайне глупо, он достал из воды свой улов и зашагал в обратном направлении вдоль берега. Последние лучи летнего солнца светили все еще ярко, окрашивая все вокруг в красный цвет, а дикая местность, казалось, не таила опасности. Однако сэр Джон был достаточно стар и опытен, чтобы не поддаться на подобную уловку. Двигался он быстро, стараясь не шуметь.

Он прошел уже четверть расстояния до коня, когда что-то насторожило его – какое-то движение, а может быть, звук. Он замер, затем очень медленно опустился на землю.

Старый рыцарь долго лежал, не шевелясь, наблюдая, как солнце опускается все ниже и ниже. Потом встал и быстро зашагал по тропе. Вдоль каждой реки пролегали такие тропинки – вытоптанные либо людьми, либо Дикими. И пользовались ими как одни, так и другие.

Оказавшись на расстоянии выстрела из лука от своего скакуна, сэр Джон залез на дерево, чтобы осмотреться. Стервятников вокруг не наблюдалось, но слышалось непрекращающееся шуршание, удаляющееся на юг. Дважды он уловил отдаленный треск, свидетельствовавший о крупном животном, удиравшем, позабыв о скрытности. До наступления темноты оставался всего час.

Зацепившись руками за сук, сэр Джон раскачался и спрыгнул с дерева, проклиная растянутые плечевые мышцы, возраст и предстоящую завтра боль. Старый рыцарь чуть задержался, поднимая мешок с рыбой с земли рядом с деревом.

К его неимоверному облегчению – он даже не осознавал, насколько был обеспокоен, – его конь был сильно напуган, но не превратился в закуску для боглинов. Оседлав крупного верхового скакуна, которому так и не удалось стать настоящим боевым конем, сэр Джон выдернул тяжелое копье из развилины дерева, где оставил его еще на рассвете.

– Я идиот, – громко сказал он, нарушив тишину вокруг.

Хоть им и удалось разбить армию Диких, в лесах все равно таилось много опасностей. Он поступил крайне глупо, оставив коня одного. Немного постояв рядом с ним, чтобы успокоить, старый рыцарь вдел ногу в стремя, с усилием вскочил в седло и повернул к дому.

В двухстах футах перед ним молодая олениха стрелой вылетела из-за деревьев на поляну. Она была слишком юна, чтобы соблюдать осторожность, и развернулась прямо в его сторону, впервые увидев человека на лошади.

Следом за ней из чащи выскочило полдюжины боглинов. Один из них устремился на поляну, но вожак замешкался – стройная темная фигура как раз напротив света. Сэр Джон даже не сразу осознал, что именно он видит. Боглин был вооружен копьеметалкой.

Дротик вылетел из копьеметалки со скоростью стрелы и попал юной оленихе в круп. Она споткнулась и упала, брызнула кровь. Но ужас и безудержная решимость придали ей сил, и животное поднялось и бросилось вперед – прямо на рыцаря.

Коленями сэр Джон ощутил, как занервничал его скакун. Старина Джек не стал боевым конем потому, что постоянно шарахался во время поединков на ристалище, и он не изменил своей привычке и сейчас.

– Всегда найдется другой способ победить, – пробормотал рыцарь, опуская копье.

Олениха увидела коня и попыталась свернуть, но ноги подвели ее, и она растянулась на земле. Боглины тут же набросились на добычу.

Сэр Джон пришпорил скакуна, и мерин выскочил на поляну из-за старого дерева.

Олениха завопила. Один боглин распорол ей брюхо и вытаскивал кишки, другой вцепился крестообразной суставчатой пастью в ляжку животного. У их вожака, помимо копьеметалки, имелся длинный нож. Чудовище пронзительно взвыло и выдернуло дротик из тела умирающей оленихи.

Старый рыцарь не успел бы затоптать его копытами, а перспектива оказаться на пути у летящего дротика без доспехов его не радовала, поэтому он привстал в стременах и метнул копье – ярд стали на конце шести футов ясеня. Бросок вышел посредственным, тем не менее, вращаясь в воздухе, копье попало в голову боглина, и тварь пронзительно закричала.

Сэр Джон обнажил меч.

Старина Джек опустил голову, мчась во весь опор прямо на тело мертвой оленихи.

«Силы небесные! Я мщу за мертвого оленя», – пронеслось в голове у рыцаря, когда он резко осадил скакуна. Четверо боглинов были мертвы. Из раны вожака, сбитого с ног спешно брошенным копьем, с бульканьем вырывалась жидкость: так всегда бывало с этими мелкими тварями при ранениях – их внутренние жидкости вытекали из отверстий в панцире, будто под давлением.

Одного монстра не хватало.

Конь резко метнулся в сторону и взбрыкнул, едва не сбросив седока, – сэр Джон повернул голову и увидел, как вымазанное калом существо появляется из брюха оленихи, в брызгах крови и обрывках мышц. Его когти потянулись к человеку.

Старина Джек лягнул тварь – задней левой, затем задней правой. Сэр Джон едва удержался в седле, пока его насмерть перепуганный конь втаптывал в землю боглина, панцирь которого отлетел и теперь валялся неподалеку.

Рыцарь позволил мерину выпустить пар. После этого им обоим значительно полегчало.

Потом сэр Джон проверил свою рыбу.

День клонился к вечеру, монахиня и мать Филиппы возились на кухне. С наступлением темноты девушка тоже пришла туда помочь. Чистые дымоходы главного дома и кухни были задачей первостепенной важности, поэтому Хелевайз и монашка договорились немного отложить ужин.

В дымоходах свили гнезда птицы, а в колпаках над ними поселились еноты. Филиппа посчитала уборку более приятным занятием, нежели разбирать останки, поэтому энергично взялась за дело. В лучах заходящего солнца они с Дженни Роуз лазали по шиферным кровлям и прогоняли метлами енотов, не желавших уходить. Зверьки оглядывались, будто говоря: «Мы всего лишь хотели кусочек курочки. Разве мы не можем подружиться?»

Далеко на севере Филиппа заметила мимолетное движение и выставила перед Дженни перепачканную ладонь.

– Тише!

– Сама тише! – возмутилась Дженни, но, увидев лицо Филиппы, замерла.

– Стук копыт, – произнесли они хором.

– Можно уже разжечь огонь, дорогая? – спросила ее мать.

– Да, но сюда кто-то едет! – крикнула ей в ответ девушка. Ее голос прозвучал пискляво.

Монахиня тут же вышла сквозь кухонную дверь и встала, уперев руки в бока, в сгущающихся сумерках. Она очень медленно огляделась по сторонам, затем посмотрела на крышу.

– Что ты видишь, Филиппа?

Девушка сделала то же самое, что и монахиня. Она медленно осмотрелась, удерживая равновесие на коньке крыши.

– Ой, – воскликнула Дженни, показывая пальцем.

У реки к западу от них замерцал крошечный огонек – розовый и красивый, затем еще один.

Феи!

– Пресвятая Дева Мария, – промолвила Филиппа, перекрестившись. – Феи! – крикнула она монахине. – У реки!

Молодая женщина вскинула руки и начертила в воздухе знак.

Стук копыт становился громче.

Феи грациозно двигались вдоль русла реки. Филиппе уже доводилось видеть этих созданий, и она любила их, хоть они и являлись символом господства Диких. По идее, восхищаться ими было грешно. Но теперь, когда она услышала стремительно приближающийся стук копыт, даже феи показались ей зловещими.

Солнце скрылось за горным хребтом на западе.

Почти сразу похолодало, подступила темнота. Филиппа, одетая лишь в кертл и сорочку, задрожала.

На дороге блеснула сталь, и стук копыт раздался совсем близко. Из темноты появился всадник. Лошадь выглядела уставшей, но мужчина был хорошим наездником. Это оказался старый человек с длинными седыми волосами, растрепавшимися на ветру, но его спина по-прежнему оставалась прямой, да и в седле он держался уверенно. Одетый как крестьянин, он тем не менее носил на поясе длинный меч. Недаром Филиппа целое лето провела среди вооруженных мужчин. Еще он сжимал копье в руке.

Человек осадил коня у руин сторожки, привстал в стременах, затем что-то сказал своему скакуну. Из последних сил мерин зашагал вперед. На какое-то время мужчина пропал из виду, потом появился снова, двигаясь по подъездной аллее между двух древних дубов.

Монахиня приветственно подняла руку.

– Доброго вам дня, мессир, – звонким голосом произнесла она.

Старик осадил коня на краю разоренного двора.

– Приветствую и вас, сестра. Не думал, что поселенцы вернутся так скоро. Готов поспорить, здесь никого не было, когда я проезжал мимо сегодня поутру.

Монахиня улыбнулась.

– Никого и не было, добрый рыцарь.

– Вы столь любезны, голубушка. Найдется ли у вас место для ночлега старику со старым конем? – поклонился он прямо в седле.

Забавно было наблюдать за ними с крыши, оставаясь незамеченной. Филиппа высоко оценила обходительные манеры обоих – они разговаривали как люди из песен о рыцарях, к слову, ее любимых. И не так, как глупые мальчишки в Лорике, которые только и делали, что сквернословили.

– Мы не можем оказать вам столь же хороший прием, как в былые времена, сэр Джон, – сказала ее мать, выйдя из кухни во двор.

– Хелевайз Катберт, глазам своим не верю! – воскликнул старый рыцарь. – Что ты здесь делаешь?

– Это все еще мой дом, – ответила мать с присущей ей резкостью.

– Ради бога, будьте осторожны, – предупредил сэр Джон. – Я убил шестерых боглинов в пяти милях отсюда, – ухмыльнулся он. – Рад видеть тебя, девочка. Как Пиппа?

Филиппа уже давно не позволяла матери звать ее Пиппой. Она догадывалась о том, кто этот человек, но никак не могла вспомнить, видела ли его раньше.

– Довольно неплохо для ее возраста. Добро пожаловать, сэр Джон. Вам необходимо выпить кружку вина.

Он спешился, ничуть не уступая более молодым, стряхнув с ног стремена и спрыгнув на землю, но чуть испортил впечатление, схватившись за поясницу.

– Здесь будет монастырь? – поинтересовался сэр Джон.

Молодая монахиня снова улыбнулась.

– Нет, сэр рыцарь. Но я навещающая сестра и объезжаю все поселения к северу от Южной переправы.

Старый рыцарь кивнул, затем взял мать Филиппы за обе руки.

– Я думал, ты отправишься в Лорику.

Женщина потянулась к его лицу и поцеловала.

– Я бы не смогла остаться там на правах бедной родственницы, тем более когда здесь у меня есть дом, – ответила она.

С улыбкой сэр Джон отступил от нее, посмотрел куда-то вдаль, потом снова на нее. Он опять улыбнулся и поклонился монахине.

– Я сэр Джон Крейфорд, капитан Альбинкирка. Еще вчера я бы сказал «вперед, и не теряйте бодрости духа», но сегодняшняя стычка с боглинами меня совсем не радует. А еще наводит на мысль, что я буду у вас в большом долгу за какой-нибудь кусок тряпки и немного оливкового масла.

Происходящее немало заинтриговало Филиппу. Ее мать вела себя как-то… странно. Встряхивала волосами, будто девчонка, – они распустились, пока она работала. А в старом рыцаре определенно что-то было, правда, трудно понять, что именно. Что-то, чего недоставало парням из Лорики.

– Я принесу вам старое одеяло, Джон, пожалуйста, оставайтесь. Здесь одни только женщины. – Даже ее голос звучал непривычно.

– Хелевайз, только не говори мне, что я случайно наткнулся на обитель дев. Я уже далеко не молод, чтобы насладиться этим, – расхохотался сэр Джон.

– Вряд ли тут отыщется хотя бы одна дева, – фыркнула старуха Гвин.

Филиппа немало удивилась, увидев, что монахиня захихикала. Исходя из ее опыта, все сестры были строгими суровыми женщинами, которые никогда не смеялись. Особенно над шутками, касавшимися секса, пусть даже в самом безобидном их проявлении.

Монахиня перестала смеяться и посмотрела рыцарю прямо в глаза.

– Не волнуйтесь, я сама о себе позабочусь, – заверила она.

– Во имя святого Георгия, вы монахиня Диких! – воскликнул он. – Сестра Амиция?

Молодая женщина присела в реверансе.

– Она самая.

Старый рыцарь засмеялся.

– Клянусь ранами воскресшего Христа, Хелевайз, я вам здесь совсем не нужен. Эта добрая сестра, возможно, перебила больше боглинов, чем все рыцари к западу от Альбина, вместе взятые. – Он улыбнулся монахине. – У меня для вас посылка в донжоне. Я обязательно перешлю ее вам.

– Посылка?

Сэр Джон пожал плечами.

– Ее месяц назад доставил гонец с востока. Отправлена из гостиницы в Дормлинге.

Монахиня залилась румянцем, а рыцарь как ни в чем не бывало продолжил:

– В любом случае, если вы намерены странствовать по моим дорогам, то буду весьма признателен за сведения о том, что вы там увидите. Дикие все еще где-то здесь, причем, я бы сказал, значительно ближе, чем год тому назад. Этим дамам очень повезло, что вы с ними, сестра. Моя помощь им не нужна!

Филиппа сильно проголодалась, поэтому они с Дженни Роуз стали проворно спускаться с крыши и не услышали, как госпожа Хелевайз очень мягко промолвила:

– Некоторым еще как нужна, сэр рыцарь.

ЗАМОК ТИКОНДАГА У СТЕНЫ – ГРАФ ЗАПАДНОЙ СТЕНЫ И ГАУЗ МУРЬЕН

Она очень долго рассматривала себя в серебряном зеркале.

Потом вздохнула.

Ее волосы оставались такими же, как в молодости, – сохранили цвет белого золота, какого можно добиться с помощью различных ухищрений или специального заклинания. Они ниспадали по спине до самых ягодиц. У нее были пышные и упругие груди, которым завидовали женщины вдвое моложе ее самой.

«И какое мне до этого дело? – подумала она. – Я ведь намного больше, чем размер груди или длина ног. Я – это я!»

Но ей было до этого дело, и весьма. Она хотела оставаться прекрасной, чтобы обольстить любого мужчину, какого только вздумается.

Она взяла подбитую мехом мантию. Снаружи веяло утренней прохладой, камины не разжигали, а гусиная кожа не пойдет на пользу ее красоте, как и сильный кашель.

Накинув на плечи мантию, женщина импульсивно сжала ладонями груди и услышала движение…

– Не сейчас, глупый! – прошипела она мужу, графу, но он схватил ее за воротник, без всякого усилия поднял и бросил на кровать, прижав сильной рукой и одновременно сбрасывая с плеч свою тяжелую мантию. – Я… Прекрати! – потребовала графиня, почувствовав на себе его тяжесть.

Он прижался ртом к ее губам.

Она извивалась под ним всем телом.

– Ты болван! Я только встала! Не мог постучать?

– Раз ты дразнишь меня этим восхитительным телом перед открытой дверью, получай по заслугам, – выдохнул граф ей в ухо.

У него были холодные ноги – он никогда не носил домашние туфли. Но его настойчивость по-своему очаровывала, а сильные руки были искусны, поэтому, когда он коленом раздвинул ее ноги, она зажала его руку, перевернула мужа на спину, словно борец, и уселась сверху. Затем чуть откинулась назад и схватила рукой его член. Супруг застонал. Она умело провела по члену ногтем, направив в нужную сторону, и оседлала его; глаза графа округлились при виде того, насколько быстро поменялись их роли. Он обхватил ладонями ее груди.

– С днем рождения, бесстыжая сучка, – прорычал он, уткнувшись лицом в ее шею.

– Что ты мне купил, дурачина? – поинтересовалась леди Гауз, пока граф пытался перевернуть ее, чтобы снова оказаться сверху. Женщина перехватила его руку и продолжала удерживать, закрыв волосами его лицо так, что он ничего больше не видел. Они оба рассмеялись. Другую руку, крепкую, словно железо, супруг положил ей на спину и стал опускать все ниже и ниже, и она застонала…

…А граф тут же оказался сверху, оскалившись, будто дикий зверь, коим он и был. Мурьен приподнял жену, баюкая на весу, пока от возбуждения не напряглись все мышцы ее спины. Графиня сомкнула ноги за ним и изо всех сил, до крови укусила за плечо. Его ногти вонзились ей в спину. Женщина выгнулась, стиснула коленями бока супруга и откинула голову, а он наклонился вперед, чтобы ухватить ртом ее левую грудь…

Они медленно скатились с кровати, полог удерживал их вес три долгих мгновения, затем порвался – правой ногой графиня уперлась в пол, и вот она уже снова сверху. Его спина прижата к холодному каменному полу, а голову граф поднял к ней, почувствовав вкус крови на ее губах, в то время как она сама ощущала этот соленый привкус…

То был момент, когда они слились воедино с Дикими. Она вливала в супруга силу. Спина графа выгнулась настолько сильно, что леди Гауз едва не свалилась с него.

Затем они кончили.

– Клянусь Христом и святыми угодниками, сучка, ты чуть не раскроила мне череп.

Графиня облизала его губы.

– Ты весь мой, – заявила она. – Я оседлала тебя, как коня. Большого боевого коня.

Граф настолько сильно шлепнул ее по голой попе, что женщина вскрикнула.

– Я шел сказать тебе, что получил письмо, – произнес он. – Подхожу к двери, а тут ты стоишь и тискаешь свои сиськи, вся такая аппетитная на вид, так бы и съел. – Он провел ладонью по левому плечу и расхохотался, увидев на ней кровь. – Черт побери, похоже, это меня чуть не сожрали. Как ты это делаешь, ведьма? Старая карга, а кроме тебя, никого больше не хочу.

– Сегодня пятьдесят, – заметила леди Гауз, проведя рукой над его плечом и применив крошечное заклинание. Рана тут же закрылась.

Граф встал и пробежался ладонью по ее ноге до самой ягодицы, и она довольно мурлыкнула.

– Письмо подождет, – прорычал он, толкая ее обратно.

– А ты не слишком стар для таких развлечений?

Час спустя они восседали на тяжелых стульях в большом зале их замка. На ней было теплое платье из синей шерсти, мягкой как бархат, усеянное золотыми звездами, вышитыми придворными дамами; он – в сине-желтом одеянии дома Мурьенов из морейского атласа. Оба уже в летах; большая часть его темно-русых волос и борода поседели. Граф походил на хищного орла, а она – на орлицу. Они часто смотрели друг на друга, постоянно соприкасаясь руками, как два человека, которые только что занимались любовью и никак не могли прийти в себя.

Тикондага, один из величайших замков Альбы, являлся ключевым форпостом и могучей твердыней на пути Диких. Возвышаясь на четыре сотни футов над лесом и господствуя над озерной бухтой с выходом прямо в Великую реку, замок считался неприступным как среди людей, так и среди Диких. Холодные гранитные стены высотой в шестьдесят футов, массивная надвратная башня, три концентрических кольца стен и поистине огромный донжон, нижний этаж, вырезанный прямо в толще горных пород, – все это представляло собой настоящее чудо с военной точки зрения, но большую часть года жить здесь было неуютно, а зимой так и совершенно невыносимо. По утрам в конце лета повсюду веяло прохладой, поэтому все в замке носили исключительно изделия из шерсти.

В большом зале трижды в день кормили весь гарнизон – шестьдесят рыцарей и четыреста солдат с женами, любовницами или любовниками и шлюхами. Граф считал, что совместный прием пищи поддерживает преданность его людей. И тридцать пять лет руководства величайшим и опаснейшим регионом Альбы не изменили его взглядов. Посему завтрак подавали одновременно для почти пятисот человек: кашу, чай, ячменные лепешки, густые топленые сливки, джем и сидр. Когда он принимал благородных гостей, их угощали более изысканными блюдами, но сам граф Западной стены предпочитал простую пищу, правда, в больших количествах, и пользовался славой щедрого лорда даже в Галле. Его люди ели с аппетитом.

Некогда у Стены стояло шесть замков и шесть лордов правили Севером. До этого они числились легатами далекой империи. А еще раньше, когда камни в основании крепости еще не успели состариться, в этом зале восседала сама императрица.

Но времена изменились, и предки графа вступили в борьбу за господство над Севером по обе стороны от Стены. За последнее столетие Мурьены добились власти за счет Южного Хурана, располагавшегося на другом берегу реки, а также восточных и западных лордов, номинально являвшихся их союзниками или близкими родственниками.

Сам граф завершил начатое, уничтожив род Орли в результате ряда побед в важных сражениях в лесах и решающей осады Сен-Жана, некогда мощнейшей крепости у Стены. Молодой и полный решимости, при магической поддержке своей жены он разгромил Орли, захватил Сен-Жан и сровнял его с землей, а всех представителей рода – мужчин, женщин, детей – и даже слуг сжег на кострах. То была настолько полная победа, что старый король даже не стал утруждать себя посулами грядущей расплаты, а молодой, будучи родным братом супруги графа, не собирался чинить ему препятствий. Старый король выиграл великую битву при Чевине без помощи Мурьенов и умер вскоре после нее. А молодой монарх никогда не пытался подчинить себе Север.

Какое-то время ходили слухи, что кому-то из наследников Орли удалось выжить. Однако Мурьен лишь презрительно смеялся и закатывал их памятники, равно как и их крестьян, в каменистую землю. Пока его сыновья взрослели, никто не оспаривал его главенство в качестве владыки Севера.

Леди Гауз потянулась, словно кошка, выставив напоказ соблазнительную ножку в чулке, отчего ее супруг зарычал. Она принялась за небольшую стопку ячменных лепешек, затем ловким движением языка слизнула малиновый джем с ложечки, скользнув взглядом по своему мужу.

– Прекрати, ведьма! У меня работа, – захохотал он.

– Что там с письмом? – поинтересовалась графиня. – Работа? У главного самца Севера? Ты ведь не работаешь.

– В Хуране начались междоусобицы между кланами, вот-вот разразится война. Сэссаги становятся все сильнее, а хуранцы слабеют, это мое дело. До меня дошел слух, что морейцы среди…

Леди Гауз взяла себе еще лепешек.

– У морейцев всегда были свои люди среди хуранцев. Это вполне логично, ведь у них общая часть Стены.

– Женщина, если ты будешь уплетать столько лепешек каждое утро, твои бедра станут как колонны этого зала, – пошутил граф, заметив ее аппетит.

– А если бы ты, грубиян, был таким же стройным, как я, посудомойки охотнее прыгали бы в твою постель.

– Так же, как их ухажеры прыгают в твою, сучка? – огрызнулся Мурьен.

– Полагаю, старый конь борозды не портит, – заявила она, и он чуть не поперхнулся сидром.

Граф покачал головой.

– И почему только я тебя люблю, самовлюбленную и хвастливую чародейку?

Леди Гауз пожала плечами.

– Думаю, тебе нравятся сложные задачи, – ответила она и махнула своему третьему сыну – Анеасу, ожидавшему ее приказаний у помоста. Он был ее любимцем – всецело покорный, очаровательный, отличный поединщик и талантливый бард.

– Да, матушка?

– Нам пора заняться воспитанием этого долговязого бастарда, – заявил граф. – Пресвятая дева, он уже слишком взрослый, чтобы торчать у нашего стола. Давай отошлем его к Тоубрею.

– Ты говорил, все сыновья Тоубрея – развратники и содомиты, – мягко заметила леди Гауз.

Мурьен обильно полил медом Диких кусок свежего хлеба с толстым слоем сливочного масла и жадно съел его, перепачкав бороду и руки. И она почувствовала едва уловимые следы магии.

– Говорил! Их Майкл… Просто мелкий безобразник! Сбежал из дома! Если бы мой сын сделал такое… – Он пожал плечами и замолчал.

Ее прекрасные фиалковые глаза сощурились.

– Твой сын именно это и сделал, болван, – язвительно заметила графиня.

Он нахмурился.

– Вы слишком ко мне суровы, мадам. – Граф чуть привстал. – Да и был ли он моим? Вообще хоть кто-то из них мой? – пробормотал он.

Не сводя с него глаз, она откинулась на спинку стула.

– Четвертый малость на тебя похож – внешностью и вкусами, как у свиньи.

Он снова расхохотался и шлепнул ее по бедру.

– О боже, мадам.

– О черт, ты имеешь в виду.

– Я не стану богохульствовать вместе с тобой. Вон посланник с письмом от Гэвина.

Письмо от второго сына не могло оставить ее равнодушной. Она плотнее закуталась в мантию, оставив тем не менее достаточно обнаженной плоти, чтобы графу и всем другим мужчинам, сидящим за первыми тремя рядами столов, было на что посмотреть. Затем поманила пальцем незнакомца – привлекательного человека средних лет в простом красном жупоне и высоких черных сапогах.

– Какие новости из южных земель, мессир? – поинтересовался граф.

Ему понравилось, что у его сына был доступ к королевским гонцам. Наверное, мальчишка добился большого расположения у монарха.

Гонец поклонился.

– Пятнадцать дней я добирался через горы, милорд граф. Слышали ли вы о сражении на юге?

– Десять дней назад сюда прибыл другой гонец, но еще раньше меня известила настоятельница Лиссен Карак, – ответил Мурьен. – Знаю, что внушительные силы сэссагов перешли через Стену далеко на западе – что, боюсь, за пределами досягаемости моих патрулей.

– Сэр Гэвин отправил меня от подножия гор недалеко от Дормлинга, чтобы сообщить вам это, а также передать, что чародей Шип проиграл в битве при Лиссен Карак и сэр Гэвин считает, что он отступил на север. Некоторые из его друзей, обладающие даром ясновидения, ощущают то же самое.

– Шип? – переспросил граф.

– Не называйте его по имени! Имя призывает, – вмешалась леди Гауз, теперь само внимание. – Я разыщу его позже. Когда-то его звали Ричард Планжере. Давно, когда мы с ним были в нежных отношениях.

Ее супруг удивленно приподнял бровь – лет эдак двадцать назад с их нежными отношениями было покончено в течение первых пятнадцати минут наедине.

– Это просто такое выражение, – уточнила леди Гауз.

Гонец выглядел так, словно был готов провалиться сквозь каменный пол.

– Как там мой сын? – поинтересовалась графиня.

– Превосходно! – ответил посланник. – Он снискал себе славу в бою. Ваш сын получил ранение во время великой битвы при Феллс, но все же продолжил сражаться с боглинами у подножия крепости.

– Да? Какое именно ранение? – мягко осведомилась она.

– Он получил серьезное ранение, но магистр Гармодий…

– Жулик и позер, да? – Казалось, ее глаза засверкали.

– Лорд Гармодий исцелил его… Хоть и с некоторыми осложнениями. – Гонец достал футляр с письмом.

– Старый шарлатан. А как поживает моя добрая подруга – настоятельница Лиссен Карак? – спросила леди Гауз, наклонившись вперед, при этом ее платье чуть распахнулось.

Гонец облизал губы и посмотрел ей прямо в глаза.

– Она погибла. Во время сражения.

– София мертва? – не поверив своим ушам, переспросила графиня, затем снова откинулась на спинку стула и уставилась в потолок в тридцати футах над ними. – Что ж, вот так новости.

Граф взял футляр, открыл его, некоторое время читал, а потом ударил им о подлокотник настолько сильно, что слоновая кость разлетелась на осколки.

– Сукин сын, – выругался он. – Габриэль жив.

Леди Гауз замерла. Кровь отхлынула от ее лица, а рука взметнулась к горлу.

– Что?

Отец и матушка!

Начну с того, что Габриэль жив и я с ним.

Если вы слышали про капитана войска наемников, которого называют Красным Рыцарем, то это и есть Габриэль. Он одержал победу в сражении, прозванном людьми битвой при Феллс, и успешно противостоял самому дьяволу во плоти при Лиссен Карак. Я тоже был там.

Я покинул двор короля. Это не для меня, или, скорее, мне там слишком нравилось. А еще я обручился с леди Мэри – да, отец, с дочерью графа Гарета. Затем присоединился к Габриэлю. Наше войско – к слову, весьма немалое, более сотни копий…

Граф оторвался от письма.

– Габриэль? Мой безмозглый сын-менестрель возглавляет войско? Что за чудеса? Этот щеголь не мог собрать даже девок сходить за цветами.

Он нарвался на ледяной взгляд графини.

– Ты всегда был глупцом.

…направляется в Морею, чтобы помочь императору в его войнах. Я доверил этому гонцу кое-какие сведения о неприятеле, которого мы разгромили у Лиссен Карак, поскольку мы до сих пор опасаемся, что вышеупомянутый магистр-предатель попытается отыграться к северу от Стены.

Габриэль поделился со мной некоторой информацией, и я теперь ему верю, но не стану ничего предпринимать, пока не услышу от матушки и от вас объяснений, почему мы настолько глубоко отстранились друг от друга. А пока я поеду со своим братом, и нам хорошо вместе – полагаю, намного лучше, чем в детстве.

– Что именно Габриэль рассказал ему? – Вопрос графини повис в воздухе.

Но мысленным взором она увидела, как Габриэль, живой и невредимый, сразился с силой Диких и победил.

Безудержная радость заклокотала у нее в груди, будто пламя, пожирающее сухой хворост, бересту и другой материал для растопки. Габриэль – ее Габриэль, ее живое отмщение миру мужчин – был жив. И неважно, что он ненавидит ее.

Губы леди Гауз растянулись в улыбке.

И мужчины вздрогнули, увидев ее.

Позже, оставшись в одиночестве в своей башне, она сотворила крошечное заклинание. Графиня отлично знала Ричарда Планжере, поэтому без труда отыскала его, нацелив заклятие на любые его передвижения. Гауз отметила, что он находится меньше чем в трехстах лигах от них и что теперь чародей на порядок могущественнее, чем был, когда она в последний раз обманула его.

Графиня сжала пальцы в кулак.

– О, как и я, любовь моя, – довольно протянула она.

Все радовало ее, потому что Габриэль был жив.

Ей захотелось взглянуть на леди Мэри. Графиня не видела девушку с тех пор, как той было лет одиннадцать или двенадцать. Неуклюжая девчушка с плоскими бедрами тогда совсем не годилась в жены Гэвину, сложному человеку с постоянными перепадами настроения и подверженному вспышкам гнева. Не самый любимый из ее сыновей, зато им проще манипулировать.

На этот раз заклинание было сложным, поскольку, по слухам, новая потаскуха, которую король взял себе в жены, умела колдовать. И графине совсем не хотелось, чтобы ее поймали за подсматриванием. Весь день она расставляла ловушки, читая заклинания из своих гримуаров, прикусывая язык зубами и выводя на полу серебряной палочкой магические знаки.

Леди Гауз слышала, как вернулась кавалькада ее супруга, но она почти закончила и не собиралась прерываться ради него. Графиня разожгла волшебный огонь, затем еще один и услышала писклявые голоса фей в эфире. Она ненавидела их и то, что они бездушно вытягивают силы из мира людей. Ей доставляло истинное удовольствие использовать их крошечные тела для освещения.

В свете их агонии она закончила свой рисунок и вошла в лабиринт – правда, на этот раз кусты ежевики, яблони и розы в эфирном дворце вышли не слишком удачными. Гауз призвала зеленый вихрь силы, пахнущий глиной, дождем и спермой, затем направила его на свои магические знаки и увидела.

Она действительно похорошела – красивые волосы, отличные зубы и прекрасная фигура. Но самое лучшее то, что девушка обзавелась превосходными бедрами для вынашивания детей, а еще она читала. Читающая женщина – настоящая находка.

Графиня наблюдала за молодой женщиной в эфире столь же долго, сколько священнику потребовалось бы времени на проведение мессы, изучая ее движения и повадки. Она даже посмотрела, как леди Мэри достала из-за пояса карманный молитвенник и прочитала молитву. Судя по движению ее губ, она несколько раз произнесла слово «Гэвин», и леди Гауз не оставила это незамеченным и улыбнулась.

Она слышала, как из большого зала ее позвал супруг, а потом кто-то громко забарабанил в дверь, но вдруг графиня почувствовала чужое присутствие и внезапно увидела шлюху короля.

Леди Мэри поднялась и положила молитвенник на приставной столик.

– Госпожа? – услужливо спросила она.

Королева вошла в комнату и в поле магического зрения Гауз. Ее красота задела графиню за живое. А еще она…

…была…

…беременна.

Леди Гауз разрушила заклинание и закричала.

В ШЕСТИДЕСЯТИ ЛИГАХ К ЗАПАДУ ОТ ЛИССЕН КАРАК – БИЛЛ РЕДМИД

Дикая местность к западу от Лиссен Карак оказалась сущим кошмаром. Ежедневно предводитель повстанцев, Билл Редмид, уводил своих измученных и павших духом людей все дальше на запад, а они смотрели на него с доверием и растерянностью. Он знал, что в конце концов они потеряют веру в него, а затем рухнет дисциплина. Еще Билл был твердо убежден, что на востоке для них не нашлось бы убежища и что аристократы по-прежнему оставались тяжким бременем на плечах простого народа.

Каждую ночь он ложился и вспоминал подробности той засады. А ведь в тот самый день король со своими приспешниками должен был пасть, альбанские фермеры средней руки – обрести долгожданную свободу, а лорды – захлебнуться собственной кровью. Он обдумывал каждую допущенную им ошибку, каждую заключенную им сделку и каждый нарушенный им уговор. И то, как все пошло наперекосяк.

Но чаще всего, кутаясь от холода в плащ, что, правда, не особо помогало, он думал о Шипе. Свое одеяло Билл отдал Нэту Тайлеру, у которого начались лихорадка и насморк, и ему становилось все хуже. Они тащили Тайлера на себе долгие дни, пока тот не заявил, что может идти самостоятельно, – но шел он молча, а когда они делали привал, ложился и засыпал. Редмиду не хватало его советов.

Хуже всего то, что со дня их поражения прошел целый месяц, а Редмид так и не решил, что делать дальше. Когда он вербовал крестьян в Брогате, до него дошли слухи о могущественном вожде Диких, обитавшем далеко на западе. Якобы это был старый и сильный ирк, и он владел крепостью и несколькими деревнями, где свободно жили пришедшие из-за Стены. Теперь Редмид ломал голову над вопросом, стоит ли ему принимать во внимание эти сведения или отнести их к несбыточным мечтаниям, таким же пустым, как обещания рая небесного в проповедях священнослужителей. Целый месяц повстанцы провели в пути, в постоянных поисках пищи, охотясь на всех хотя бы мало-мальски съедобных животных…

Именно пропитание стало их насущной проблемой. Возможно, сейчас Редмиду показалось бы забавным, что успешное спасение повстанцев от неминуемой гибели после поражения теперь означало, что их слишком много, чтобы охотиться на оленей в лесах. Его люди доели свои припасы, когда оставили лодки, преодолев последний пригодный для плавания участок реки Кохоктон, и начали свой путь на запад. Они двигались по петляющей, словно лента, узкой тропе, проложенной поколениями Диких и пришедших из-за Стены. Она напоминала оленью, шириной всего в двенадцать дюймов, и представляла собой намертво вытоптанную землю, на которой не оставалось ни отпечатков ног, ни даже следов от когтей или копыт.

По обе стороны от тропы на сотни ярдов не было никакой дичи. Единственные следы в лесах принадлежали боглинам. Тысяче или, возможно, даже больше этих чудовищ удалось выжить после поражения Шипа. Когда во время битвы силы чародея начали иссякать, он освободил этих мелких, но смертельно опасных существ из-под своей воли. Теперь они тоже двигались по тропе, направляясь на запад. Возвращаясь домой.

И это пугало.

Но Редмиду хотелось посмотреть, куда же приведет их тропа.

Сами леса таили куда больше опасностей, чем он привык. Повсюду висела гнетущая тишина – казалось, даже насекомых стало намного меньше на этом великом пути Диких. Стояло беззвучное лето. Билл Редмид никогда прежде не забирался так далеко на запад.

В дне пути от низин Кохоктона повстанцы наткнулись на сожженную деревню ирков. Бегло осмотрев ее, они пришли к выводу, что ее бывшие обитатели сделали это сами – нигде не было видно ни трупов, ни валяющихся пожитков: очевидно, все ценное забрали с собой. Лишь обугленные остовы двадцати четырех хижин стояли большим кругом, обнесенные частоколом, густо оплетенным порослью малины и другими колючими кустарниками, почерневшими, но все еще острыми.

Один из повстанцев при виде сожженной деревни завопил:

– Они впереди нас!

У Редмида так и чесались руки отвесить ему оплеуху, но вместо этого он оперся на свой лук и, покачав головой, заметил:

– Раскинь мозгами, юный Питер. Как бы они сюда попали? А? Ирки сделали это сами.

Он приказал своим людям разобрать основания хижин и поискать зернохранилища под ними, и они нашли десять, но все пустые. Однако повстанцы настолько отчаялись, что принялись выбирать из земляных ям засохшие кукурузные зерна по одному, а затем молодой Фитцвильям обнаружил закопанный горшок – огромную глиняную емкость с двадцатью фунтами зерна. Через час они отрыли еще один.

После того как сорок фунтов кукурузы разделили между двумя сотнями человек, каждому досталось всего по пригоршне. Поэтому Билл решил отправить на охоту трех лучших следопытов – все бывшие лесничие – на север на противоположный берег реки. Они вернулись с парой оленей, пока остальные жарили на кострах кукурузу.

На следующее утро случилось едва ли не чудо: убранные поля с южной стороны смело переходила стая индюшек – двадцать жирных и наглых птиц. Расстреливая их из луков, повстанцы вдруг осознали, что кукуруза на остальных полях давно созрела. Урожай на участках, лежавших дальше всего от края леса, был собран – стало ясно, что ирки подчистили все до того, как сожгли свою деревню. Зато початки под сенью леса были свежими, полнозерными и спелыми. Альбанцы выращивали зерновые культуры: овес, ячмень, пшеницу, – а вот ирки и пришедшие из-за Стены предпочитали кукурузу. Несмотря на непривычный и чуть сладковатый привкус, ее вполне можно употреблять в пищу, и Билл Редмид тут же схватился за спасительную соломинку. Двадцать индюшек и четыреста початков стали для изголодавшихся людей настоящим пиром. Поскольку они никуда не спешили и хорошенько набили свои животы, командир повстанцев решил денек отдохнуть, а потом отправить на север и юг больше охотников.

Ушедшие на север повстанцы так и не вернулись. Билл прождал их три дня, сокрушаясь о потере лучшего разведчика, старика по прозвищу Серый Кэл. Он был слишком хорош, чтобы заблудиться, и слишком стар, чтобы рисковать собой понапрасну. Но в землях Диких может произойти все что угодно.

Один полукровка, в чьих жилах текла кровь морейцев и пришедших из-за Стены, вызвался пойти по следу старика и его отряда. И Редмид оказался в тяжелом положении, поскольку ему приходилось полагаться на непроверенных людей. Сражение при Лиссен Карак объединило повстанцев из разных слоев общества, как и годы терпеливой скрытности при их вербовке, но сейчас это сослужило плохую службу. Он совсем не знал темнокожего мужчину и того, на что тот способен.

– Как, говоришь, тебя зовут, приятель? – спросил предводитель повстанцев.

Молодой полукровка отвесил низкий поклон. В волосах он носил перо на манер пришедших из-за Стены, а вместо боевого лука предпочитал использовать восточный составной с роговыми насадками.

– Зови меня Кот, – ухмыльнулся он. – У тебя есть еда, хозяин?

– Здесь нет хозяев, – поправил его Редмид.

– Чепуха, – возразил полукровка. – Ты хозяин. Без тебя эти люди не протянули бы и дня, – улыбнулся он. – Позволь мне отправиться на поиски Кэла. Он делился со мной едой. Добрый человек. Хороший друг. Надежный соратник.

Внезапно у Билла возникло ощущение, что он отправляет своего нового лучшего разведчика на поиски старого.

– Завтра мы пойдем по тропе на запад. Знаешь ли ты что-то об этом пути, приятель?

Темнокожий мужчина так долго вглядывался в дорогу, что у Редмида появилась надежда на ответ. Но вдруг Кот осклабился и сказал:

– Ведет на запад, полагаю. Так можно попытаться разыскать Кэла?

– Ступай с моим благословением. – Редмид отсыпал парню горсть жареной кукурузы.

Тот поднес ее ко лбу и произнес:

– Тара защитит меня.

Тара была богиней пришедших из-за Стены.

Билл не смог удержаться:

– Суеверия не помогут нам обрести свободу.

Губы Кота растянулись в улыбке.

– Верно, – согласился он, запихнул всю пригоршню в рот, подхватил свой лук и исчез в сгущающихся сумерках.

Следующая ночь прошла намного хуже: они доели остатки плохо прожаренной оленины и дрожали у костров. Редмид был уверен, что за ними следят, – он лично обошел лагерь с наступлением сумерек, а потом еще раз на рассвете, двигаясь почти бесшумно, как научился за двадцать лет жизни вне закона. Однако ничего подозрительного так и не заметил: ни примятой травинки, ни треска ломающихся веток. Даже бурундуки и еноты не возились в кустах.

Его люди совсем отощали. Билл осмотрел их, когда они двигались по тонкой ленте тропы, и увидел множество изодранных в лохмотья чулок и ни одной белой котты. Некогда добротная шерсть перепачкалась от лежания в засаде, сна на голой земле, ползанья по-пластунски, да и просто от жизни. Теперь котты пестрели всеми оттенками леса. Но они все еще слишком выделялись, хотя природа оставила тысячи следов на их абсолютной белизне, так же как и Дикие оставили свои отметины на мужчинах и нескольких женщинах.

Однако именно женщины добавляли Редмиду немало тревог. Не единожды он слышал, как они совокупляются в темноте, а раз слышал он, слышали и другие. Мужчины могут терпеть воздержание, но если один или двое из них получают кое-что…

Он шагал вдоль лагеря, пока не добрался до самой старшей из женщин – Бесс. Ростом с него, в обычном мире по мужским меркам она была далеко не красавица – крупная, ширококостная, пышногрудая – а здесь, в землях Диких, повстанка привлекала мужское внимание и выглядела вполне естественно, как, например, бобровая плотина.

Билл Редмид состроил гримасу.

– Бесс, – окликнул он, – прогуляешься со мной немножко, а?

Женщина быстро скатала одеяло, перекинула веревку через плечо и подхватила с земли лук.

– Что у тебя на уме? – без обиняков спросила она.

– Женщины. Трах. – Он оглянулся, надеясь, что другие повстанцы их не слышат.

Бесс нахмурилась.

– Странный у тебя способ ухаживать за девушкой, командир.

Билл остановился и прислонился к такому огромному дереву, что они и вдвоем не смогли бы обхватить его ствол.

Начал накрапывать мелкий дождик, и Редмид выругался. Бегом вернулся в лагерь и приказал своим людям отправляться в путь, развернулся и прибежал назад.

– Я не имею в виду себя. Мне нужно, чтобы ты передала девочкам…

– Да пошел ты, Билл Редмид, – перебила его Бесс. – Мы не в королевской армии. У сестер такие же права, как у любого другого повстанца, – право носить оружие, право распоряжаться собственным телом. Так ведь?

Билл отошел от лагеря еще на дюжину шагов.

– Сестра, есть идеалы, а есть повседневные… – он замолчал, пытаясь подобрать слово, – повседневные потребности, – тихо закончил Редмид. – Каждая женщина имеет право распоряжаться собственным телом. Но, черт побери, сестра, мы все на виду друг у друга…

Бесс шла в трех шагах впереди него. Она остановилась, развернулась и положила руку ему на плечо.

– Коли на виду, как раз и узнаем, какие мы на самом деле. Тем больше причин, чтобы сестры поступали, как им захочется.

Билл на минуту задумался.

– Это может плохо закончиться.

– А ты что, наш господин? Хозяин? Или отец? – с вызовом спросила Бесс. – Может, и закончится. Если к тому пойдет, то, возможно, я шепну словечко сестре. А так это не твоя забота, Билл Редмид, правда?

Он посмотрел на нее, ожидая, что его разгневает ее дерзость, но вместо этого почувствовал радость – радость от того, что кто-то еще верит по-настоящему.

– Многим во благо.

– Это я понимаю, – согласилась Бесс.

В тот день охотники вернулись ни с чем, люди ворчали не переставая. Многие начали винить своего командира. Редмид чувствовал это.

После дождливой ночи, когда лишь самым закаленным ветеранам удалось поспать, наступил рассвет. По крайней мере, никто не трахался. Наутро все выглядели еще более тощими и измученными. Скатывая свои насквозь промокшие плащи и одеяла, у кого они были, люди ссорились по малейшему поводу.

Двое слуг из Альбина – новички, молодые, относительно сильные и упитанные парни – молча собрали свои пожитки и припустили по тропе, направляясь на восток.

Подошел Нэт Тайлер. Он выздоравливал медленно, но старался бодриться, хотя целыми днями по-прежнему мучился от поноса. Редмид еще никогда не встречал столь выносливого человека. Увидев своего верного друга, опирающегося на огромный лук, Билл почувствовал, как сердце наполняется радостью.

– Я могу достать их отсюда, – заметил Тайлер.

– Вижу, тебе лучше, приятель. Оставь. Мы никогда не убивали своих.

Он посмотрел на спины двух парней, украдкой удалявшихся от лагеря.

– Так начнем, если нужно, – фыркнул Нэт, но вернул приготовленную стрелу в колчан, тщательно затянув завязки, чтобы туда не попала влага. Его взгляд был прикован к Бесс, которая шагала с высоко поднятой головой и расправив плечи. – Ночью лихорадка отпустила, – пробормотал он. – И я наслушался много всякой дряни.

Редмид наблюдал за моросящим дождем.

– Станет только хуже.

Тем вечером дождь усилился, и Билл отправил три группы охотников. В одну из них вошли недавно вернувшиеся беглецы и Тайлер в качестве их наставника. Все трое вовсе не горели желанием куда-то идти. Более того, рассерженные на командиров, замерзшие, промокшие и голодные парни не слишком-то хотели учиться, как правильно передвигаться по лесу.

– Ни один чертов олень не будет тут расхаживать в такую погоду, – сетовал Нэт.

– Ну так убейте их во сне, – съязвил Редмид.

– Будь это мои леса, я бы знал, где они спят, – заявил Тайлер. – Но черт бы меня побрал, даже тогда я бы носа не высунул в такой ливень.

– Зато он смывает запах. Нам нужно мясо. Против рожна не попрешь.

– Сам придумал, а, Билл? – поинтересовался Нэт, выдавив слабую усмешку. – Тогда я пошел.

Они разбили лагерь перед самой темнотой, если протекающий навес из кленовых листьев можно назвать таковым. Промокло абсолютно все: земля, люди, одежда, одеяла, плащи.

Было слишком темно, чтобы собирать хворост, но Редмид занялся этим сам, а Бесс решила ему помочь. До того как небо над их головами стало черным, как сажа, им удалось натаскать гору валежника высотой с человека. Все больше и больше изнуренных людей поднимались с мест, куда они рухнули в изнеможении, едва объявили привал, и принимались помогать. Но Билл Редмид видел, что они ходят, словно больные; их безжизненные лица и резкие движения напугали его больше, чем открытое неповиновение.

Бесс обнаружила ценную находку – выдолбленный в стволе яблони тайник, до отказа забитый сухой берестой. Редмид достал огниво и принялся за работу, но у него ничего не получалось из-за ветра и дождя, да и нависшие над ним люди только мешали. Небо было черно, словно сердце аристократа, когда уголек наконец засветился красным, рассыпая искры вокруг.

Дальше последовали три неудачные попытки поджечь трут, отсыревший, несмотря на то что хранился под одеждой, прямо у тела, в добротной жестянке. Билл выругался.

– Хорош ныть, – вмешалась Бесс. – Я знаю один фокус.

Она взяла три куска бересты, один принялась растирать между ладонями, измельчая все сильнее и сильнее, а другие женщины держали свои котты над ее головой, закрывая от дождя. Наконец превратившаяся почти в порошок береста поймала искру от обуглившейся ткани, вспыхнув, ожила и подожгла скрученный в клубок второй кусок, который тут же засиял во тьме, словно волшебное пламя. Все мужчины и женщины в темном и промозглом лагере заметно повеселели, поприветствовав огонь радостными вздохами и громкими возгласами. Через минуту занялся заранее брошенный в костер третий кусок, а через десять – вспыхнула огромная куча хвороста. Пламя с ревом взмывало на двадцать футов вверх, настолько высоко, что казалось, даже дождь отступил перед его мощью.

Теперь, когда им наконец удалось разжечь огонь, повстанцы решили собрать больше хвороста, даже несмотря на то что разыскивать его приходилось в кромешной темноте на ощупь. Они тащили из леса целые охапки отсыревшей, полусгнившей древесины, но к тому времени пламя полыхало насколько сильно, что ему было уже все равно. От его жара за несколько секунд могла высохнуть мужская рубашка и даже вскипеть в жилах кровь. Больные и совсем уставшие отважились лечь рядом с костром, ногами к огню, образовав круг. Им было настолько уютно, насколько мог чувствовать себя человек в землях Диких.

Нэт Тайлер вернулся около полуночи. Костер все еще полыхал, напоминая маяк, и люди по очереди приносили хворост, с шумом углубляясь на сотню или даже больше футов в окружающую тьму.

– Ты будто подаешь знак, – заявил Тайлер, обессиленно скорчившись рядом с Редмидом.

– Добыли что-нибудь? – спросил Билл.

– Олениху с двумя оленятами, – ухмыльнулся Нэт. – Не слишком много, но хоть что-то. Забавно, когда мы ее выслеживали, видели твой костер так же четко, как пальцы на руках, но стоило спуститься с холма, и потеряли вас из виду, даже реку на время потеряли. – Он покачал головой. – Черт побери, заблудиться в кромешной темноте – словно угодить в ад на земле, дружище.

– Они все еще там? – уточнил Редмид, хоть и не особо желал услышать ответ. Ему было тепло и сухо, как два дня назад, и совсем не хотелось куда-то идти.

– Я велел парням сидеть тихо и не рыпаться, и тогда я вернусь за ними, – ответил Тайлер. – Пойду приведу их.

– Лучше пошли вместе, – предложил предводитель повстанцев, надеясь, что Нэт не услышал негодования в его голосе.

Тайлер тяжело вздохнул.

– Жаль, я не могу сказать тебе «сиди и отдыхай», – посетовал он. А после продолжительного молчания добавил: – Но, боюсь, я не смогу вернуться туда в одиночку. Я заснул под каким-то деревом, не знаю на сколько. На минуту? На три? На двадцать? – Он поднялся. – В лесах кто-то есть.

– Кто-то из Диких? – спросил Редмид. – Теперь мы союзники.

Разведчик нахмурился.

– Неужели ты в это веришь, Билл Редмид? Это же чертовы Дикие. Я знаю их, как облупленных. Они даже друг другу никакие не союзники, черт их побери. Это мир крови и когтей, а мы сейчас – легкая добыча.

Предводитель повстанцев поежился. Он наполовину извлек свой фальшион из ножен, но тот застрял – на лезвии виднелась ржавчина, исчезавшая в глубине футляра. Клинок был самым ценным его имуществом, поэтому Редмид рассердился и одновременно опечалился. Проверив кинжал, он покачал головой над луком и колчаном, затем повесил колчан на ель, прислонил огромный лук к стволу между густых высохших веток и растянул на них плащ, прикрыв оружие.

– Пошли, – бросил Билл.

Его решимость испарилась через десять шагов. Потом он осознал всю тщетность блужданий в кромешной тьме, и пронизывающий холод затяжного дождя обрушился на него, словно ушат ледяной воды на голову.

Тайлер что-то бормотал сам себе, и Редмид заволновался, не началась ли у него снова лихорадка. Они с шумом продирались сквозь кусты, то и дело натыкаясь на поросль ольхи и елей. Затем Билл серьезно оступился и съехал с берега, угодив ногой в шерстяном чулке прямо в ледяные воды Кохоктона. Обернувшись, он увидел костер, пылающий, будто огненная глыба, всего на расстоянии полета стрелы у них за спиной. Его сердце упало.

– Я бы ни за что не вернулся назад в этой треклятой темноте, если бы не ты, Билл, – признался Тайлер. – Господи Иисусе, надеюсь, я смогу отыскать этих парней. Они перепугались до усрачки и больше мешали, чем помогали. Надо было оставить их с тобой.

– Надо же им когда-то учиться, – не задумываясь, возразил Редмид.

Всегда ставить одну ногу впереди другой – вот что занимало все его мысли в подобные моменты. К тому же основную работу выполнял Тайлер. Он выискивал следы, гадая, где спрятались беглецы. Биллу лишь оставалось следовать за ним и морально поддерживать.

Они шли и шли, пока все мысли не улетучились из головы Редмида. Ему стало казаться, что он шагает во сне. И все же Билл упорно продолжал брести в бесконечном океане дождя. Ливень заглушал все звуки, тьма была хоть глаз выколи, поэтому он следовал за блеском насквозь промокшей котты своего товарища, за тусклым мерцанием кожаного ремня и подвешенной к нему кожаной же фляжки, за очертаниями головы Тайлера на фоне стены дождя. Они переходили от дерева к дереву, поскольку было слишком темно, чтобы идти прямо. Друзья давно сошли с тропы, поэтому постоянно натыкались на низкие ветки – это сильно изматывало и, казалось, никогда не закончится.

Затем Билла что-то ударило.

За мгновение до этого у него возникло какое-то смутное предчувствие, правда, он не успел полностью его осознать. Но именно оно заставило его пригнуться и чуть развернуться – наконечник копья, нацеленный ему прямо в шею, сильно оцарапал голову и вошел в плечо. Редмид ощутил резкую вспышку боли, но сам удар не был настолько мощным, чтобы остановить опытного воина. Он схватился за древко. Его разум еще не до конца проснулся, однако Билл, крепко сжав копье, резко крутанул его, вырвав из рук нападавшего существа, и с силой обрушил на него. Тварь с диким воем отлетела куда-то в сторону. Папоротники под ногами просто кишели ими…

– Боглины! – крикнул он.

Тайлер, почувствовавший неладное чуть раньше, уже успел обнажить свой клинок. Редмид увидел, как лезвие промелькнуло настолько близко от его щеки, что, если бы не темнота, он мог бы увидеть в нем свое отражение. Затем до него донесся чавкающий глухой удар, и брызнул теплый ихор.

Билл принялся яростно орудовать копьем. Темнота тоже была его врагом, но Редмид никогда не сдавался. Вогнав каменный наконечник в двух или трех чудовищ, он почувствовал острую боль в лодыжке, говорившую о том…

…Тайлер оказался рядом, рубя направо и налево. Он отбросил боглинов от Редмида, и друзья прижались спинами к стволу гигантского дерева.

Противники исчезли.

– Я ранен, Нэт. – Еще никогда в жизни Билл не был настолько испуган. Он чувствовал, как кровоточит его лодыжка, и видел, как шевелятся папоротники вокруг.

Тайлер сплюнул.

– Вот тебе и союзнички, – сказал он.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЛЮТЕС – КОРОЛЬ ГАЛЛЕ

– Жан де Вральи? – переспросил король, резко и пискляво. – Он сейчас в Новой Земле? Замечательная новость. Для нас всех.

Придворные захихикали. Некоторые нахмурились.

Сенешаль д’Абблемон рассмеялся:

– Он прислал письмо, ваше величество.

Монарх закатил глаза.

– Я даже не знал, обучен ли он грамоте, – заявил он, а дамы прыснули со смеху. – Что ж, читай.

От благородного рыцаря Жана де Вральи его царственному сеньору и господину, сильнейшему и могущественному повелителю Пенсейских гор, защитнику…

– Абблемон, пощади. – Писклявый голос короля резал слух, словно острый нож.

– Понял, ваше величество.

Приветствую Вас. Странствуя по миру, дабы доказать, что я действительно достоин титула «Лучший рыцарь в мире», коим меня наградили многие благородные люди…

– Ваше величество, тут так и написано.

Сенешаль скорее походил на разодетую в шелка гориллу, нежели на человека. На его лице было чересчур много растительности. Вьющаяся борода, выдающиеся вперед челюсти, испещренный морщинами лоб, нависший над почти плоским носом, и пара огромных ноздрей довершали картину. Придворные острословы спорили, на кого он больше похож – на свинью или на собаку, но почему-то к нему прилипло прозвище Жеребец.

Несмотря на столь уродливую наружность, он долгое время оставался фаворитом короля. А может быть, как раз благодаря ей, поскольку на его фоне правитель выглядел красавцем, что придавало ему уверенности в себе. Поговаривали, будто из-за других фаворитов, матери и особенно жены и королевы он то и дело ее терял.

Жеребец глянул на монарха, едва заметно усмехнулся, прочистил горло и продолжил:

Снискав расположение короля Альбы и всех рыцарей при его дворе, я отправился с ним на войну в северной части его королевства, где столкнулся с великим множеством серьезных противников, а именно демонами, вивернами, похожими на небольших драконов, ирками и новым видом чудовищ, которых альбанцы называют боглинами. Сами по себе эти мелкие создания ничтожны, но представляют серьезную опасность, когда их много. Там я сражался с таким бесстрашием и свирепостью, что одержал великую победу над силами зла…

Король зевнул.

– Неужели он в самом деле ожидает, что мы поверим в эти красивые сказки?

Архиепископ Лютеса нахмурился.

– Ирки и демоны всегда были слугами врага рода человеческого, ваше величество.

– Кто-то видел хоть одного из них живьем в этом столетии? – язвительно заметил правитель и обратился к Абблемону: – Там что, всё в том же духе?

Сенешаль пожал плечами.

– И да, и нет, ваше величество. – Он оторвался от пергамента. – Я ему верю.

Король подался вперед, опершись на подлокотники трона.

– Неужели? – В его голосе прозвучали восторженные нотки.

Абблемон снова пожал плечами.

– Во-первых, святая церковь требует, чтобы я верил – это ведь один из ее основных догматов, и поверить в него гораздо проще, чем в ту же троицу.

От его изощренного богохульства присутствовавшие дамы покраснели.

– Во-вторых, де Вральи – безрассудный и опасный глупец, но не хвастун. Вернее, он хвастун, но ему не хватит воображения, чтобы придумать подобное. Более того, ваше величество, если вы учтете доклад заморского сенешаля, представленный вам не далее как сегодня утром…

Король отшатнулся, будто его ударили.

– Замолчи, Жеребец, – приказал он.

Придворные притихли. Дамы больше не улыбались, не говоря уже о смешках или хихиканье. Мужчины стерли ухмылки, лица их застыли. Все ждали, когда наконец упадет топор.

Трудно сказать, был король стар или молод. Одежду он предпочитал из черного бархата с вкраплениями золота: сережки, рукоять меча, кольцо с ониксом на пальце, пряжки на туфлях, стоившие по небольшой деревне каждая, – все было отлито из этого драгоценного металла. На его плечах лежало золотое ожерелье из соединенных между собой солнц. Кожа монарха отличалась белизной, а волосы – таким же невероятно золотистым цветом, как у де Вральи, что вполне логично, поскольку они приходились друг другу кузенами. Однако на этом их сходство заканчивалось. Среди присутствовавших в зале мужчин король не выделялся высоким ростом, скорее наоборот. Лишь немногие женщины, собравшиеся подле сосредоточения власти, были ниже его. Хорошо сложенный, он не особо утруждал себя тренировками с оружием, а худобой был больше обязан аскетической набожности, нежели времени, проведенному на ристалище. Правитель обладал привлекательной наружностью – трубадуры пели о нем как о красивейшем рыцаре королевства.

Как-то герцогиня де Савиньи сказала, что он красив, особенно если вы любите детей, но после этих слов больше при дворе не появлялась.

Король недолго насвистывал, затем повел плечами.

– Что ж, может, эти невероятные чудовища и существуют, – заметил он, посмотрел на Абблемона и, хихикнув, добавил: – А может, еще и ведьмы, творящие заклинания?

Жеребец едва заметно кивнул:

– Может быть, и существуют, как скажете.

Беседа возобновилась.

– Продолжай, – приказал король.

Сенешаль засмеялся.

– Нет, я не стану зачитывать его послание слово в слово. Скажу только, что состоялась великая битва, где они убили тысячи этих чудовищ, и теперь де Вральи называют первым воином короля Альбы.

Монарх потянул себя за бороду.

– Еще он утверждает, что королева Альбы – одна из прекраснейших женщин в мире, – продолжил Абблемон, пробежав взглядом по странице.

– Мог бы упомянуть об этом с самого начала, – оживился правитель. – Он прислал ее портрет?

– Они с королем счастливы в браке и являют собой пример для подражания. – Сенешаль посмотрел на своего господина, сжавшего кулак. – Будущей весной, после Великого поста, они устраивают грандиозный турнир в честь его победы…

– Ты глянь, каков бахвал! А она, полагаю, красива, как шлюха с сифилисом, и такая же верная. – Король посмотрел сверху вниз на Жеребца, уткнувшегося в бумаги едва ли не носом.

– Де Вральи заканчивает письмо заверениями в непоколебимой верности вашему величеству и в открытую заявляет о своем намерении захватить королевство для себя. И для вашей короны. – Сенешаль поднял голову, встретился взглядом с монархом и увидел, как его глаза вспыхнули едва ли не красным, будто освещенные неким внутренним светом. Обдумав последние слова, Абблемон осознал, что допустил ошибку. – Простите, ваше величество.

Ему не следовало упоминать при всем дворе, что де Вральи собирается захватить для короля Альбу.

Однако правитель был великолепным актером и с улыбкой потянулся.

– Может, леди Кларисса будет любезна и сыграет для нас, Абблемон?

Пятнадцатилетняя Кларисса – прекрасная, как дева Мария на картинках в часослове, – почти безукоризненно играла на псалтерии. На голову ниже короля, исполненная тихого и целомудренного достоинства, она вызывала раздражение других придворных дам.

– Королева запретила ей появляться в своих покоях, – прошептала графиня д’Англюлем, многозначительно посмотрев на кузину-видамессу.

– Бедняжка выглядит так, будто ее недокармливают. – Видамесса наблюдала, как девушка проходит мимо, прижимая к груди свой инструмент. – Думаю, королева слишком жестока, – заметила она тоном, подразумевающим прямо противоположное.

– Я так не считаю, дорогая. Это создание ведет себя бесстыже, как уличная проститутка. – Графиня наклонилась ближе к своей кузине и что-то зашептала той на ухо.

Видамесса умудрилась приподнять и без того выгнутые дугой брови. Ее носовой платок вылетел из рукава, словно им выстрелили из арбалета, и она тут же поднесла его к губам.

– О нет! – воскликнула она, судя по голосу, вполне удовлетворенная.

Если Кларисса де Сартрес что-то и слышала, то решила не терять достоинства. Ее простое платье из коричневой шерсти бесшумно скользило над черно-белым мраморным полом. Девушка склонила голову, пряча свои истинные чувства. Она носила замысловатую сетку для волос из шелка и бисера, украшенную жемчугом и парой полотняных рогов, поднимавшихся от линии роста темно-рыжих волос. Ее лицо прикрывала настолько плотная вуаль, что можно было разглядеть лишь его очертания, но не выражение, по крайней мере при свете свечей. Кларисса держала инструмент, как гордая мать держит свое дитя. Если первая фаворитка короля и знала о том, что другие дамы ее люто ненавидят, то виду не подавала.

Справедливости ради стоит отметить, что из всех женщин в огромном тронном зале, напоминавшем пещеру, Кларисса де Сартрес меньше всего походила на фаворитку монарха. В то время как наряды остальных дам и большинства мужчин пестрели, словно цветы на лугу, в своем платье девушка выглядела простой и невзрачной, как серая мышка. Если бы не затейливый головной убор и музыкальный инструмент, она бы с легкостью сошла за служанку какой-нибудь знатной особы – этот образ дополняли короткий полотняный фартук, надетый поверх платья, связка ключей и ножницы на поясе.

Толки и пересуды летели впереди нее, словно раздуваемый ветром огонь в сухом лесу.

Она подошла к основанию трона и сделала столь глубокий реверанс, что, казалось, она вот-вот упадет на пол. При этом поклон вышел безупречно грациозным – трудно было поверить, что такое вообще возможно.

– Ваше величество, – промолвила девушка.

Король одарил ее улыбкой, а его лицо цвета золота и слоновой кости оживилось.

– Кларисса! – воскликнул он. – Я тебя и не заметил.

– Это правда, ваше величество, я решила держаться в стороне.

Улыбнулась ли она? Окружающие могли только гадать. Одни разглядели под ее вуалью жеманную улыбку, другие – самодовольную ухмылку, а некоторым показалось, что девушка чем-то встревожена.

– Могу ли я сыграть? – спросила она.

Улыбка короля стала еще теплее.

– Я живу ради этого, – заявил он.

Губы Абблемона тронула едва заметная усмешка.

Правитель дождался, когда польется музыка, и принялся наблюдать за придворными, слишком увлекшимися оживленной беседой – никто не слушал игру Клариссы, кроме него. Потом король обратился к своему сенешалю:

– Ты плохо поступил, Жеребец.

– Прошу прощения, ваше величество.

– Никто из нас не безупречен, но впредь внимательнее следи за своим языком. Грубость может перевесить… Боже милостивый, а ведь она действительно умеет музицировать. – Он снова улыбнулся девушке, которая продолжала играть, растворяясь в музыке.

Некоторое время монарх наблюдал за Клариссой, затем кивнул Абблемону.

– Когда она закончит, очисти зал, – велел он. – Не желаю ни с кем разговаривать. Я дал им подходящую мишень для их мерзких пересудов. Де Вральи что-то нужно?

Сенешаль наслаждался игрой девушки. Он любил музыку и чувствовал страсть, с которой Кларисса перебирала пальцами струны. По сравнению с ней другие придворные дамы выглядели полными дурами.

И даже он сам почувствовал себя дураком.

– Так, кое-что, ваше величество.

– Тогда созовем военный совет, но сперва пусть она играет.

Абблемон присутствовал на всех советах своего господина: военном, гражданском, казначейском и даже церковном. Фаворит короля служил хранителем его времени, а также был самым доверенным лицом.

Большинство собравшихся мужчин – даже закаленные в боях рыцари, вроде маршала де Рибомона – стремились узнать его мнение, прежде чем обращаться к монарху. Все советники облачились в доспехи, поскольку так было заведено в Галле и так гласил военный кодекс. Единственным исключением был сам король. Рибомон носил доспехи искусной работы с подвижными нагрудными пластинами, окаймленными бронзой, с накладками из золота, со стихами из Библии на кованом серебре. Танкред Гисарме, королевский управляющий и самый старший из собравшихся, был облачен в богато украшенную броню своей рыцарской гильдии. Закованный в зеленый металл с отделкой из чистого золота, он напоминал молодого дракона. Наручи и поножи Гисарме состояли из чешуек размером с кончик женского пальца, чередовавшихся рядами, из серебра, золота и медной бронзы. Стелкер, командир арбалетчиков, облачился в черные доспехи с золотыми письменами во славу Господа. Василий, отвечавший за оборонительные сооружения архитектор королевских замков, явился в нагруднике, соединенном с наспинником, и кольчуге. Вряд ли кто-то вызвал бы его на бой насмерть, поскольку он был простолюдином и к тому же чужеземцем, но военный кодекс предписывал и ему облачаться в броню. Сам же Абблемон предпочитал простой белый доспех из превосходного металла, без всяких этрусских украшений.

Хорошенько расспросив королевского фаворита и посчитав его мнение вполне приемлемым, мужчины почувствовали себя намного увереннее. Абблемон, верный своему слову, подробно изложил правителю суть дела – освоение северных пустошей Новой Земли.

– На севере у морейцев налажены торговые связи с пришедшими из-за Стены, – заявил купец.

Это был не просто купец, а крупный судовладелец, корабли которого составляли основу галлейского военно-морского флота. Ему принадлежало двадцать огромных бочкообразных когов с высокими бортами и закругленными носовыми обводами, защищенных от капризов погоды и почти от всех, кроме наиболее мощных, морских орудий. Такие суда считались неприступными для Диких, обитавших в морских пучинах, столь же злобных и опасных, как их сухопутные сородичи. Его звали Оливер де Марш. Подобно Клариссе, он одевался весьма просто – дублет и шляпа из добротной черной шерсти, впрочем, как и чулки. Если кто и знал, что цена за столь качественную валяную шерсть составляла двадцать золотых леопардов за локоть, так только он сам и его портной.

– Несмотря на церковный запрет на любые связи с Дикими, – продолжил де Марш, – у императора имеются чиновники, назначенные для взаимодействия с вождями пришедших из-за Стены, через которых он получает их лучшие товары: паутинный шелк, бобровый мех и мед Диких.

Королю тут же были предъявлены для оценки образцы вышеперечисленных товаров. Он попробовал мед и улыбнулся.

– Восхитительно.

– По всей видимости, в Новой Земле имеются запруды с этим веществом, вытекающим из огромных ульев чудовищных пчел размером с колибри, – заметил де Марш. – Говорят, этот мед обладает волшебными свойствами. – Он пожал плечами, будто отмахиваясь от подобных предрассудков. – Люди в Новой Земле суеверны, ваше величество. – Ледяное королевское молчание. Купец поклонился. – Я видел несколько таких пчел. И… – Он обвел взглядом присутствовавших. – Ирка.

Именно Абблемон предложил торговцу упомянуть об этом. Монарх, собиравшийся снова погрузить свою складную серебряную ложку в мед, поднял глаза и вопросительно изогнул брови.

– Правда видел? – уточнил он.

– Несомненно, ваше величество. И грифона или иное подобное крылатое порождение зла – далеко на юге над одним из внутренних морей, клянусь своей надеждой на царствие небесное, то была не птица. А бобровый…

Король провел по меху большим пальцем. Мех был мягким, как бархат, густым и на удивление теплым.

– Просто великолепен.

– Мы могли бы сами им торговать, – сказал де Марш. – Для императора эти вещи – всего лишь диковинки. А для нас…

Взгляд монарха скользнул к огромному свитку из кожи оленя или лани, тщательно выдубленному и с нарисованной на нем картой.

– Никогда прежде я не видел очертаний Новой Земли, – тихо заметил король. – Выходит, Альба расположена к западу от императора, а земли пришедших из-за Стены – на севере.

– По сути, Альбанское королевство является частью империи, – промолвил Абблемон.

– По сути, Галлейское королевство является частью Румской империи, – парировал король. – И нынешний император в Ливиаполисе из-за какого-то нелепого каприза истории претендует на роль моего сюзерена.

На самом деле этот каприз едва ли имел хоть какое-то отношение к нелепицам или истории – все присутствовавшие прекрасно знали, что притязания императора законны, хотя и только на бумаге, поскольку для претворения их в жизнь требовалась сильная армия, которой он не располагал. Из всех собравшихся лишь Абблемону дозволялось возражать королю, и то не без определенного риска. Правда, на этот раз сенешаль согласился со своим господином, что настало время Галле управлять другими и не позволять управлять собой. Поэтому, вместо того чтобы сказать, что, возможно, император не так уж и неправ в своих притязаниях, и напомнить королю о том, что его родной отец целовал сапоги императора и присягал ему на верность, Абблемон откинулся на спинку стула и заявил:

– Торговля с племенами к северу от Стены дала бы нам возможность облагать налогами новые товары, а также развивать торговлю с югом, что в свою очередь позволит нам… эм, как бы это выразиться… влиять на дикие выходки пришедших из-за Стены язычников.

– Обратить их в истинную веру?

«Если под истинной верой понимать готовность вести торговлю с королем Галле», – подумал Абблемон, но вслух произнес:

– Да, но сделать это с помощью наших священников и наших же солдат, а не патриарха и императора.

Де Рибомон оскалился, словно волк.

– Ах да, – покачал он головой. – Я уже стар и медленно соображаю, но, милорды, если де Вральи хотя бы наполовину преуспел в том, о чем он говорит, и мы сможем хоть как-то влиять на Диких с севера… – Он провел языком по зубам. – Боже милостивый, милорды, мы разделаем императора под орех. Или короля Альбы. И заберем Новую Землю себе.

– Возможно, нам это и не понадобится, – сказал сенешаль, бросив на стол футляр для свитков. – Можете почитать на досуге. Один из моих друзей по переписке.

Он снова откинулся на спинку стула.

Король простер длинную затянутую в черное руку, и его тонкие пальцы уцепились за свиток, будто паучьи лапки.

– Кто он? – спросил правитель, скользя взглядом по выведенным изящным почерком строкам.

– Сам не знаю, а если бы и знал, то не назвал бы его имени даже столь августейшему собранию, – ответил Абблемон. – Вспомните нашу небольшую катастрофу в Арле в прошлом году.

Танкред Гисарме, управляющий, состроил гримасу, будто проглотил что-то горькое.

– Кто-то проболтался.

– Чертов герольд проболтался, – отозвался де Рибомон. – И теперь он корм для свиней, но дело не в этом.

– Вот именно, – кивнул Абблемон. – Известно ли вам, что во времена Архаики глава шпионов давал своим агентам прозвища, используя названия цветов, животных и чего-то еще в том же духе, но никогда не обращался к ним по именам? Никто даже не знал, какого они пола.

– Пола? – переспросил Гисарме. – Мы же не станем использовать женщин в качестве шпионов, не правда ли?

Последовала короткая пауза, какая бывает, когда шестеро вдруг осознают, что один из них – дурак.

– Совсем не по-рыцарски, – пробормотал Гисарме тоном человека, который вдруг узнал, что его соседи поклоняются сатане.

Де Марш откашлялся.

– Если ваше величество хотя бы рассмотрит возможность… – осторожно начал он.

Король никогда не забывал, что среди прочих его обязанностей было не позволять своим лучшим подданным сидеть без дела. Поэтому он улыбнулся и выпрямился.

– Что нужно для того, чтобы наша лошадь приняла участие в этом заезде?

Де Марш ухмыльнулся.

– Ваше величество, я думал отправить торговую экспедицию с большим количеством наших товаров – мечами и доспехами, которые больше всего прочего ценят пришедшие из-за Стены; по словам нашего осведомителя из этрусков, шерсть и льняное полотно, яркие дешевые безделушки, столь любимые сельскими женщинами, бронзовая и медная посуда тоже пользуются спросом на Севере. Но все должно быть хорошего качества. Пришедшим из-за Стены хоть и нравится все, что блестит, но они не дети и не дураки. Так сказал мне этруск.

Монарх потянул себя за бороду и посмотрел на Жеребца.

Абблемон медленно кивнул.

– Я бы тоже так поступил, – осторожно произнес он, – но сначала бы принял кое-какие меры предосторожности – железным кулаком.

Верный выбор темы на военном совете. Де Рибомон, до того скучавший и чувствовавший себя неловко за разговором с купцом, пусть даже заслужившим титул рыцаря за участие в морских сражениях, теперь приосанился и улыбнулся.

– Военная экспедиция? – осведомился он.

Абблемон осклабился, еще больше походя на обезьяну:

– Да, и не только силами отряда рыцарей.

– Разумеется, – согласился маршал.

– Можно привлечь наемников, – предложил сенешаль, будто ему это только что пришло в голову.

На этот раз приосанился король.

– Только не того надменного мальчишку с шайкой отребья, – выпалил он. В прошлом году монарх порядком натерпелся, нарвавшись на войско наемников при попытке с помощью хитрости захватить Арле, и проиграл.

Сенешаль улыбнулся.

«Если бы я только мог нанять именно то войско, я бы так и поступил», – подумал он, но, по-видимому, эти ребята отправились в Новую Землю и сгинули где-то в ее ненасытной утробе.

Де Марш наклонился вперед.

– Ваше величество, у меня есть на примете один человек – весьма успешный искатель приключений и подданный вашего величества. Сэр Хартмут Ли Оргулюз.

– Рыцарь-работорговец? – Правитель поморщился. – Черный Рыцарь? Рыцарь дурной славы?

– Это всего лишь прозвища, ваше величество, – пожал плечами де Марш. – Он верен исключительно вам. К тому же он заплыл далеко на юг, высадился в Ифрикуа и вернулся оттуда победителем.

– В Среднем море он сослужил нам хорошую службу, – добавил Абблемон. – Хотя, признаюсь, на ужин я бы его не пригласил. И не позволил бы ухаживать за своей дочерью, какими бы искренними ни были его намерения.

– На нем черная метка, – не сдавался король. – У него даже имя дьявольское. И в Ифрикуа он сражался на стороне некроманта!

– Ваше величество, – вздохнул купец, – лишь выдающийся человек может отправиться в далекую страну во главе крохотного отряда и воевать там ради нас. Принимать решения…

– Решения, которые свяжут нас навсегда, – задумчиво протянул монарх.

– Решения, которые пришедшие из-за Стены будут уважать, – осторожно добавил Абблемон.

– В Ифрикуа он захватил много рабов, – вставил де Марш.

– Он едва не развязал войну с Дар-ас-Саламом, из-за которой о торговле в Среднем море можно было бы забыть, – прошипел король.

– Справедливости ради стоит отметить, он разбил флот имира при Надиа.

Мужчины обменялись долгими взглядами. Монарх смотрел то на одного своего советника, то на другого.

– Великие планы сопряжены с огромными рисками. Полагаю, сотрудничество этого ужасного человека – не самая большая опасность, с которой мы столкнемся при покорении Новой Земли, – подытожил монарх, покружив вино в золотом кубке, и встал. – Да будет так, – объявил он, и де Марш улыбнулся.

– Ваше величество, – с поклоном обратился к королю купец, – он здесь, ожидает внизу.

Правитель побледнел, его рука взметнулась к груди.

– Я не собирался встречаться с ним лично! – гневно воскликнул он. – Отправьте его воевать с язычниками и дайте мне желаемое, но не ожидайте, что я стану терпеть этого мерзавца в своих покоях.

Торговец сделал шаг назад и низко поклонился, точно следуя правилам этикета. Монарх смягчился и протянул руку для поцелуя, и де Марш отвесил еще один глубокий поклон.

– Я одобряю то, что вы делаете, – тихо произнес король.

Абблемон едва заметно улыбнулся – точно так же, как когда король выказывал свою благосклонность к леди Клариссе.

«Все было бы гораздо проще, – подумал он, – если бы люди просто доверились мне». Для кампании сэра Хартмута у него давно имелся готовый план, завершавшийся завоеванием Альбы и империи, Арле и Этрурии в придачу. Сенешаль сомневался, что доживет до этого, но привлечение Черного Рыцаря было ключевым шагом.

– Ему потребуются осадные орудия, – заметил Абблемон.

– Зачем? – поинтересовался король.

Де Марш уже покинул зал для совещаний.

– У нас уйдут годы на то, чтобы построить в Новой Земле порт, – ответил сенешаль. – Куда проще захватить его.

– Чувствую, ты уже даже выбрал какой, – вздохнул король.

Улыбка тронула губы главного советника:

– Один из величайших замков в мире – Тикондага.

– Никогда о нем не слышал, – пожал плечами монарх и откинулся на спинку стула. – Теперь-то я могу послать за леди Клариссой, Жеребец?

Сенешаль поджал губы.

– И зачем нам нападать на столь мощный замок?

– Это значительно сократит затраты на содержание гарнизона, послужит серьезным предостережением вашим врагам, а еще прославит ваше величество, – поклонился Абблемон.

– А если Черный Рыцарь не справится или же совершит что-то нечестивое?

– Тогда мы отречемся от него и вдоволь наговоримся о жадности купцов и наемников, – сказал сенешаль.

Большим пальцем он потер маленький герметический амулет на поясе, по виду напоминавший заклепку. И он наиграл на ухо Клариссы де Сартрес тихую мелодию, подав знак явиться. Именно таким необычным способом Жеребец обеспечивал то, что она всегда случайно оказывалась где-то поблизости.

Монарх сухо усмехнулся своему придворному и произнес:

– Да будет так.

ДЛИННЫЕ ОЗЕРА – СТРАНА ТЫКВ – НИТА КВАН

Питер, Нита Кван, ни за что бы не вернулся в Ифрикуа, даже если бы ему предложили летучий корабль и компанию гурий в придачу.

Он размышлял об этом, лежа на спине под великолепным кленом и наслаждаясь видом округлого зада своей жены, пропалывавшей тыквы мотыгой с наконечником из бронзы, который он собственноручно отлил из обломка пришедшего в негодность доспеха.

Скорее всего, она носила их дитя, однако это ничуть не уменьшило ее красоту, равно как и не навело Питера на мысль, что ему следует подняться и размахивать мотыгой вместо нее. Это женская работа. Три огромные шкуры, растянутые на рамах за его спиной, свидетельствовали о его непосильном вкладе в благополучие семьи.

Очертания ее ягодиц, прикрытых лишь тонкой оленьей шкурой, их ритмические движения… Жена повернулась и взглянула на него из-под густых ресниц. И залилась громким смехом.

– Я шаман и могу читать твои мысли.

Затем она вернулась к прополке, двигаясь вдоль ровного ряда тыкв. Она рубила сорняки, словно убивающий боглинов воин, – столь же умело и безжалостно. Питер и не представлял, что она настолько хороша в сельском хозяйстве. Правда, убив ее мужа и объявив женщину своей, он не знал о ней ничего, кроме того, что у нее мягко между бедер.

Теперь она двигалась вдоль рядов кукурузы – зрелой, в человеческий рост. После того как матроны собрали первые початки, все девушки подходящего возраста бросились играть среди стеблей в догонялки с парнями. Повсюду слышался громкий смех и лились галлоны доброго сидра, а Ота Кван взял себе молодую жену.

Супруга Питера остановилась и сорвала спелый початок. Медленно очистила его от обертки из листьев и шелка. Их взгляды встретились. Ее губы коснулись верхушки кукурузы…

Нита Кван вскочил и подбежал к ней.

Она отступила в заросли кукурузы, скидывая обернутую вокруг бедер юбку.

– Помни о малыше, – сказала она и рассмеялась ему прямо в рот.

Новая супруга Ота Квана была дочерью верховной матроны Синий Нож. Ее отец – тихий мужчина, одаренный охотник и глубокий мыслитель – совсем не интересовался управлением людьми.

Девушку звали Амийха. И она была совсем юной – едва доросла, чтобы бегать среди кукурузы, как сказали бы сэссаги. Зато отлично смеялась и была готова развлекать своего новоиспеченного супруга, как подобает верной жене. К тому же она происходила из влиятельного рода. Ее многие любили, и для Ота Квана такой брак означал укрепление собственного положения. И он удивил всех, охотясь на оленей, расставляя ловушки и даже работая в полях рядом с новой женой. Свою хижину Ота Кван покрыл сохнущими шкурами, а после войны, пробыв дома целый месяц, предложил возглавить людей и отправиться на поиски меда. Огромные запруды с медом Диких ежегодно смещались на запад, но отряд смельчаков всегда смог бы их отыскать. Когда он выступал с этим предложением перед матронами, правившими людьми в мирные времена, его теща проследила за тем, чтобы зять проявил должное смирение. Жена поддержала Ота Квана, и матроны дали согласие.

Питер успел сменить набедренную повязку и поставил кипятиться воду для чая в отличном медном котелке – едва ли не единственном трофее, доставшемся ему после летней военной кампании. Он продолжал размышлять о своей счастливой жизни, и насколько она лучше той участи, которой он ожидал, попав в рабство, когда тень Ота Квана закрыла дверной проем.

– Мир этому дому! – поздоровался тот. – Привет, брат. Можно войти?

Нита Кван отодвинул оленью шкуру и закрепил ее.

– Жена говорит, что так мы зазываем внутрь мух, – заметил он, – а мне сдается, наоборот.

Ота Кван быстро обнял его.

– Полагаю, королева Альбы приводит тот же довод, но король все равно оставляет окна открытыми, – заявил он, развалившись на груде шкур. – А ты времени даром не терял.

– Я счастлив и не хочу ничего менять, – ответил Питер. – У нас будет мальчик.

Старший сэссаг вскочил и заключил Нита Квана в объятия.

– Отлично! И плевать на все эти охоты.

Питер пожал плечами.

– Я слышал, зимой не поплюешь.

Ота Кван на миг посерьезнел.

– И это правда, брат. – Он состроил гримасу. – Я собираюсь сделать вылазку на запад за медом.

Нита Кван засмеялся.

– Поскольку у меня есть жена, я в курсе. И ты знаешь, что я пойду с тобой. Правда, не уверен, есть ли у меня выбор.

– Мед хорошо продается, когда иноземные гуси поднимаются вверх по Великой реке или когда мы торгуем им через Стену, – сказал Ота Кван. – Просто гуси дают за него значительно больше.

Дикими гусями сэссаги называли огромные округлые корабли этрусков, приплывавшие по реке почти ежегодно в конце осени для торговли. Иногда их было всего несколько, а иногда – целые флотилии. Обычно они швартовались на востоке, но за последнее десятилетие, как заметили матроны, стали заплывать все дальше и дальше вверх по Великой реке.

– Как и бобровый мех, – добавил Питер. – У меня больше тридцати шкур.

Ота Кван махнул рукой. Он считал, что с бобровым мехом слишком много возни.

– Если поспешим, добудем столько меда, сколько сможем унести. Как в прошлом году.

– В прошлом году ты потерял воина.

Лицо Ота Квана омрачилось, но они с братом уже давно установили определенные границы в отношениях, поэтому он лишь пожал плечами.

– Да. В самом деле, это на моей совести.

Питер знал об этом больше, чем ему бы хотелось, поэтому промолчал. Болтовня – женское дело, мужчины должны слушать.

– В любом случае я пойду с тобой, – наконец произнес он. – И ты это знаешь.

Ота Кван поднялся.

– Я был бы благодарен, если бы ты объявил об этом у костра.

Питер кивнул.

– Когда выдвигаемся? – спросил он.

Старший сэссаг посмотрел на дым над очагом.

– Вода кипит. Через два дня, если сумею собрать десять человек.

Нита Кван хлопнул его по плечу, склонился над котелком и заварил чай.

АРФЛЕР И МОРЕЙСКОЕ МОРЕ – СЭР ХАРТМУТ ЛИ ОРГУЛЮЗ, ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ

Три округлых корабля возвышались над пристанью, словно сторожевые башни над крепостной стеной.

Точно так же Черный Рыцарь возвышался над своими спутниками на причале, а его наручными ремнями можно было опоясать женскую талию. На голову выше любого из окружавших его галлейцев, он был в доспехах и во всеоружии, хотя находился в торговом порту самого защищенного рейда в Галле.

Сэр Хартмут наблюдал, как раскачивается его боевой конь, которого с помощью специального подъемного механизма поднимали все выше и выше вдоль борта судна пятьдесят уголовников. Однако портовые грузчики знали свое дело и, невзирая на проклятья сэра Хартмута, продолжали грузить на корабль его коня и скакунов всех его рыцарей – без малого двадцать огромных животных и еще десять запасных.

Стоявший рядом с ним Оливер де Марш оторвал взгляд от глиняной таблички.

– …Арбалеты в основном. В Хуране на них есть спрос, так, по крайней мере, сказали мне этруски, – пожал плечами купец. – Они еще ни разу не уронили лошадь, милорд.

Сэр Хартмут недовольно взглянул на Этьена де Вье, своего оруженосца. Тот отвесил поклон капитану торгового судна.

– Вынужден вам напомнить, что сэр Хартмут не разговаривает с представителями третьего сословия.

Де Марш откашлялся.

– Но… Ведь… Это он меня спросил, что мы везем!

Оруженосец едва заметно качнул головой.

– Нет, капитан, осмелюсь с вами не согласиться. Он просто задал риторический вопрос. Если вы соизволите сообщить мне содержимое вашего груза, я передам эти сведения моему рыцарю, если он сочтет, что это ему интересно. В любом случае, вам лучше не обращаться к нему напрямую.

– Что, даже в бою? – не мог поверить де Марш. – А известно ли вашему господину, что меня посвятил в рыцари лорд-адмирал лично?

Сэр Хартмут продолжал следить за погрузкой своего коня.

– Битва облагораживает, – изрек он. – Если мы вступим в бой как союзники, скажи этому человеку, я без колебаний стану разговаривать с ним и даже выслушаю его мнение. – Пожав плечами, гигант добавил: – Я незнаком с лордом-адмиралом. – Его взгляд скользнул по де Вье и остановился на капитане торгового судна. – А еще скажи ему, если он продолжит таращиться на меня, то в конце концов я выйду из себя.

По правде говоря, Черный Рыцарь был одним из самых красивых мужчин, когда-либо встречавшихся на жизненном пути Оливера де Марша. На голову выше всех в доках, с иссиня-черными волосами и гладкой, не покрытой шрамами оливковой кожей, столь характерной для южан, к коим сэр Хартмут и относился. Его усы блестели, словно смазанные маслом. Возможно, так оно и было, подумал де Марш. И синие глаза. Купец никогда не видел человека с синими глазами и такой темной кожей. К тому же столь невероятного оттенка синевы – темно-синие, как лазурит.

«Черт побери, я снова пялюсь на него».

Де Марш поклонился оруженосцу.

– Пожалуйста, месье, передайте своему господину, что его желания будут исполнены, а также заверьте его в том, что эти люди еще ни разу не уронили лошадь.

На мгновение сэр Хартмут посмотрел торговцу прямо в глаза.

– Лучше бы им не начинать с моей, – заметил гигант. Вместо безумия или надменности в его темных очах читалось веселье. – Этьен, спроси еще у нашего капитана, пока он проявляет к нам интерес, насколько хорошо вооружены его матросы?

– Я бы не нанял человека, который не умеет сражаться, – заявил де Марш, отмахнувшись от оруженосца. – С каждым годом этруски становятся все неистовее. Они не хотят, чтобы мы плавали по Великому Хурану. – Он замолчал и снова отвесил поклон де Вье. – А еще передайте своему господину, что все мои люди хорошо вооружены: у каждого имеются кольчуга, шлем, меч и пара копий; у большинства есть нагрудники из новой стали.

Толстые губы сэра Хартмута растянулись в усмешке.

– С тремя округлыми кораблями и моими рыцарями я постараюсь преподать этим этрускам отличный урок. Нас ждет славное приключение, Этьен.

– Да, милорд, – как-то вяло отозвался оруженосец.

ДЛИННЫЕ ОЗЕРА – СТРАНА ТЫКВ – НИТА КВАН

Дни покидали деревню в темноте; на востоке едва забрезжили первые оранжевые всполохи рассвета. У каждого воина было по два ведра из бересты с дужками из еловых корней. Они почти ничего не весили, и мужчины привязали их к своим копьям, перекинули луки и колчаны за спины, насыпали в сумки по пять пригоршней пеммикана и табак, чтобы покурить, когда им приспичит посетовать на своих жен. У каждого имелось по одеялу. Обычно с воинами отправлялись и женщины, но не в этот раз.

Мужчины выбегали из деревни под предводительством Ота Квана, а женщины собрались и голосили или выкрикивали прощальные слова, напоминая ирков погожим летним утром – масса задушевных напутствий, большей частью едких. Жена Питера причитала, что он оставил ее вынашивать ребенка в одиночку, а супруга Се-хум-се кричала, что она уже чувствует себя опустошенной, такой опустошенной…

Под их громкий хохот отряд выбежал из деревни.

Выбежал быстро.

И темпа уже не снизил. Мужчины, отправившиеся с Ота Кваном, знали, кто он и кем хочет стать. Он не скрывал своего желания вновь называться военным вождем. Все эти люди сражались рядом с ним, разукрашенные словно демоны, против погонщиков и толстокожих, и всем было известно, что матроны поговаривают о войне с хуранцами на востоке – еще одним племенем пришедших из-за Стены, обуреваемым опасными идеями и жаждущим новых земель.

За несколько месяцев, проведенных среди сэссагов, Питер понял, что этот народ имеет столь же сложную социальную организацию, как и все остальные. Например, когда его соотечественники готовились к войне, немногочисленная каста воинов в каждом племени усиленно тренировалась. У сэссагов почти все мужчины и немало женщин были воинами, но они никогда не утруждали себя тренировками. Или, вернее, любое их действие было своего рода тренировкой. Они постоянно бегали, а ходили пешком разве что по деревне. Каждая охота представляла собой подготовку к войне, а каждая война помогала отточить навыки охоты. Ведь охота в землях Диких уж очень походила на военные действия. Так же, как и сбор меда.

В первую ночь, будучи полон сил, Питер соорудил из речной глины невысокую печь и испек в ней кукурузный хлеб. Остальные раздобыли кроликов и белок, так что воины отлично поужинали. Никто не стал расходовать пеммикан. Молодой мужчина – кузен его жены по имени Айен-та-нага – склонился над ним и усмехнулся.

– Говорят, твой хлеб стоит того, чтобы прийти и отведать его, – заметил он. – Клянусь задницей Тары, как хорошо называть тебя двоюродным братом!

Айен-та-нага засмеялся. Остальные мужчины закивали. Раньше Питера никто не благодарил за стряпню, но теперь все поменялось. Став полноправным сэссагом, он снискал хоть и странную, но вполне заслуженную славу. Нита Кван, Дающий Жизнь, повар. Чертовски хороший повар.

На второй день пошел дождь, и Питер промок и замерз. Ему не доставляло удовольствия спать вповалку среди других мужчин, но ничего иного не оставалось. С каждым разом он все больше привыкал к этому: Питер выспался лучше, чем ожидал. Когда он встал, все так же моросил дождь. К счастью, небольшой костер, на котором вчера жарили мясо, до конца не потух. Он и двоюродный брат его жены подбросили в огонь хвороста, чтобы остальные могли немного насладиться теплом. Воины заварили и выпили чай, помочились на костер, а Ота Кван велел угрюмому юнцу по имени Гас-а-хо нести котелок, и тот нехотя подчинился.

Питер остановился рядом с парнем и посоветовал:

– Вымой его и положи в свое ведро. Будет намного легче.

Юноша поджал губы, взглянул на Нита Квана и, пожав плечами, бросил:

– Ладно.

Позже, когда бежал рядом с бывшим рабом, юнец заявил:

– Ты прав. Так намного легче. Завтра я сам вызовусь нести его.

Питер знал, что от него ждут веселого смешка, но просто кивнул.

– Хорошо. Знаешь, чем больше ты трудишься, тем меньше дерьма тебе поручат.

Дальше Гас-а-хо мчался в молчании.

Они бежали весь день. К вечеру Питер порядком устал, но все же гордился собой – когда он впервые присоединился к сэссагам, круглосуточные забеги едва не доконали его. Теперь же он понимал их необходимость. И все равно продолжал ненавидеть.

Ночью лило как из ведра, поэтому устраивать кухню не было смысла. Ота Кван отправил двоих самых старших мужчин обследовать горный хребет слева от них, на севере, и они обнаружили пещеру. На самом деле то был скорее скальный грот, нежели пещера, и сначала оттуда пришлось прогнать обитателей – стаю койотов. Пока мышцы остывали после бега, воины собирали хворост, а потом сын шамана одним движением ладони разжег костер. Едой им послужил пеммикан. Питер любил пеммикан, остальные же вздыхали и жаловались.

Утром они снова побежали на запад. Над руслом реки стелился туман, низкие облака проплывали над головами, но дождя не было. Благодаря невероятной удаче Питер подстрелил оленя: прислонившись спиной к дереву, он мочился на склон холма и вдруг увидел вышедшую из укрытия олениху. Ему хватило времени, чтобы завершить начатое, натянуть на лук тетиву, наложить на нее стрелу и наблюдать, как животное простодушно остановилось в неглубоком овраге прямо под ним. Он видел, как олениха нюхает воздух, без сомнения, напуганная запахом его мочи. Стрела воткнулась ей между лопаток. Животное упало замертво, даже не успев отпрыгнуть. Воины похлопали Питера по спине и похвалили.

Небольшой отряд провел там целый день, смастерив укрытие и поедая оленину – Гас-а-хо тоже удалось подстрелить оленя. Оставшееся мясо они засушили и на шестой день отправились в путь. Тропа была сухой, дождь не шел, поэтому воины пробежали больше, чем в предыдущие дни, хотя остановились чуть раньше, разожгли костер и приготовили подобие рагу из высохшего мяса, пеммикана и малины, собранной с кустов, росших вокруг лагеря.

В темноте Ота Кван похлопал Питера по плечу:

– Дежуришь.

Он переходил от воина к воину, назначая ночных дозорных.

Потерянный час сна. Но они зашли далеко в земли Диких, и Нита Кван знал, что Ота Кван прав. Целый час он всматривался в темноту – то было легкое дежурство. Когда оно почти закончилось, к нему с раскуренной трубкой подошел Ота Кван, и они разделили ее, передавая друг другу олений рог с каменным мундштуком.

Мужчины сидели в полной тишине так долго, что Питер смог заметить движение звезд над головой. Он глубоко вздохнул.

Ота Кван сделал то же самое.

– Чувствуешь запах? – вдруг спросил он.

Нита Кван понятия не имел, о чем идет речь.

– Запах чего?

– Меда, – ответил старший сэссаг. – Сладости.

Внезапно Питер осознал: то, что он принимал за послевкусие от табака, на самом деле запах меда Диких.

– Ага.

– Ударим быстро и повернем домой, – сказал Ота Кван. – Здесь кто-то еще. Скорее всего, боглины, тоже за медом. – Он пожал плечами. – Хватит на всех.

И Питер почувствовал, как тело его названого брата сотрясается от смеха.

– В любом случае, будем на это надеяться, – заметил Нита Кван.

К СЕВЕРО-ЗАПАДУ ОТ ЛИССЕН КАРАК – ШИП

Шип расположился у подножия огромного, возможно, четырехсот- или пятисотлетнего клена, ветви которого опускались естественным пологом, ствол служил пристанищем мириадам больших и малых существ, а выступающий нарост размером с человека – укрытием от дождя даже для такого огромного существа, как чародей.

По сути, ему было плевать и на дождь, и на снег, и на солнце. Но это дерево, красивое и исполненное собственной силы, Шипу нравилось, а нарост-укрытие, казалось, образовался специально для него.

Он находился к северу от озер – на расстоянии в двести с чем-то лиг от Лиссен Карак. Темное солнце не смогло бы выследить его здесь. Хотя чародей не боялся Красного Рыцаря.

Все это в прошлом.

Поэтому Шип сидел под дождем, нюхая воздух. Он сразу же почувствовал заклинание Гауз Мурьен и позволил ей обнаружить себя. Она была далеко, а ее призыв лишь напомнил ему, насколько сильную неприязнь он испытывает к ней, ее похоти и глупым страстям. Когда-то давно при дворе Гауз считалась врагом Софии, и, несмотря на то что с тех пор многое изменилось, Шип все еще презирал ее.

«София мертва».

Чародей вздрогнул.

Он не любил Гауз Мурьен. Почти так же, как не любил мотыльков. И бабочек. Колдун взмахнул похожей на толстый сук рукой, сгоняя крупного мотылька со своей окаменевшей кожи.

С самого детства он терпеть не мог мотыльков, а прямо сейчас ему не нравилось абсолютно все вокруг. После бегства с полей Лиссен Карак Шип решил полностью пересмотреть свои взгляды – преданность Диким, теорию, которой он руководствовался при взаимодействии с другими существами. И даже здравость собственного рассудка теперь вызывала у него сомнения.

Чародей понял, что свалял дурака, попытавшись командовать армией. Этот путь вел лишь к пустоте – к бессмысленной власти, а ему хотелось большего – чего-то ощутимого только в эфире.

Он жаждал могущества. И никакая мирская слава не приблизит его к заветной цели. Ему нужно время, чтобы обрести новые знания, восстановить силы и многое переосмыслить. Мир снова оказался сложнее, чем ему представлялось.

Если бы Шип мог улыбнуться, он бы так и сделал. Чародей поднялся, при этом его огромные ноги заскрипели, словно деревья на ветру, и дотронулся закованной в броню рукой до ствола древнего клена.

– Отправлюсь на запад и кое-чему там научусь, – прохрипел он.

«Я выставил себя на посмешище, – подумал Шип. – Пожалуй, стоит оставить этот облик как напоминание о собственных ошибках».

Если чародей и обращался к дереву, то ответа не получил. Только он развернулся, чтобы отправиться на запад, как ударила молния.

И ударила она прямо рядом с ним – демонстрация поистине разрушительной силы. От огромного клена почти ничего не осталось: его сердцевина превратилась в дымящиеся щепки, а могучий ствол раскололся так, будто его разрубили исполинским топором.

Шипа, чье тело было значительно крупнее, чем у рхуков или здоровенных троллей, швырнуло на землю и пригвоздило сучьями древнего дерева. А воздух вокруг него напоминал густую кашу из чистой силы.

Если бы Шип мог кричать, он бы так и сделал.

Он почувствовал, как некая сущность завладела его сознанием, но не стала уничтожать его. В голове чародея появилось нечто, чего он не мог понять, – среди переплетения корней и паутины, где Шип творил свои заклинания и хранил в памяти сотни вариантов использования потенциальной энергии, теперь возникло темное пятно, словно гниль на коре здорового дерева.

Никто не мог выследить его здесь.

Но все же нечто настолько могущественное, не поддающееся описанию, появилось из ниоткуда, пригвоздило чародея к земле, вторглось в его сознание и испарилось.

Слева от него сквозь гору рухнувшей на землю зелени он разглядел какой-то предмет, лежавший на листьях и ветках, будто в огромном птичьем гнезде.

То было черное яйцо размером с голову человека. Правда, не настоящее, поскольку его покрывала чешуя, а с обоих концов имелись странные колпачки, похожие на доспехи.

Закованное в броню яйцо.

В эфире от него исходила сила.

В реальности – жар.

Шип возвел щиты – сверкающие полусферы травянисто-зеленого цвета, выставленные друг за другом, будто слои дамских нижних юбок. Затем он настроил или создал магические инструменты, чтобы тщательнее изучить загадочное яйцо – рассмотреть, пощупать, проверить. После этого чародей воспользовался собственными силами, духовными и физическими, чтобы выбраться из-под упавшего на него клена, и приступил к исследованию.

Но у него ничего не вышло: яйцо, а это было именно оно, не позволило.

Безотлагательных планов у Шипа не имелось, и он подозревал, что до сих пор не до конца пришел в себя. Устроившись под древесным наростом, чародей сначала долго и внимательно рассматривал яйцо, затем прикоснулся к нему, одновременно изучая возникшую в своем сознании темноту.

Он чувствовал себя униженным.

«Что это за сущность? Чего она хочет?»

Прошел час, но она так и не вернулась. Закованное в броню яйцо лежало, излучая тепло, а Шипа постепенно наполняла сила, появилась цель. Впервые с момента его поражения на холмах Лиссен Карак он знал, чего хочет.

К СЕВЕРУ ОТ СТЕНЫ – ЯННИС ТУРКОС

Яннис Туркос не сводил глаз со своей жены-хуранки Кайлин, шившей для него мокасины. Но все его мысли были сосредоточены на грядущем совете, где ему предстояло выступать. Супруга оторвалась от работы и сказала:

– Не беспокойся. Они прислушаются к тебе.

Он покачал головой.

– Все намного сложнее, чем…

За два года, проведенных среди пришедших из-за Стены, он убедился в том, что они отнюдь не дети, которых нужно всему учить. Но кое-какие глубоко укоренившиеся предрассудки у него все же остались. Например, он терпеть не мог делиться своими планами. К тому же пришедшие из-за Стены – не имперцы и даже не альбанцы. Непостоянные и весьма эксцентричные, они позволяли себе то, чего не позволил бы ни один цивилизованный человек.

Яннис любил свою жену, как и ее народ, помешанный на войне, которую он считал бессмысленной и разрушительной.

– Чай готов, – сказала Кайлин. Ее голос прозвучал совсем по-детски из-за сухожилий, которые хуранка держала во рту.

Но Туркос был слишком взволнован, чтобы распивать чаи. Поднявшись, он вышел из хижины и увидел своих многочисленных политических противников, устроившихся на пороге дома на противоположной стороне небольшого пятачка плотно утрамбованной земли, который Туркос про себя именовал площадью. Большая Сосна махнул ему рукой.

На совете Большая Сосна был его заклятым врагом. Несмотря на это, прошлой осенью они вместе охотились на оленей и бобров и неплохо разжились пушниной. Жизнь среди пришедших из-за Стены являла собой странную смесь соперничества и взаимопомощи.

Поэтому Туркос махнул ему в ответ и улыбнулся. Выбор у него был невелик: вернуться к острой на язык супруге, от проницательного взгляда которой ничего не утаить, или же приготовиться отвечать на кучу вопросов двухсот пятидесяти хуранцев. Приняв решение, он скользнул обратно за полог из лосиных шкур и снял с огня медный чайник. Разлив напиток в кружки морейской работы, Яннис передал одну жене и прочитал в ее глазах удовольствие и благодарность. Обычно именно так женщины любого племени смотрят на своих мужей, когда те оправдывают их ожидания. Кайлин выплюнула сухожилия в руку, отложила их и принялась за чай. В свою кружку Туркос добавил мед Диких.

– Ты как ребенок, – с нежностью заметила супруга.

Яннис сел в кресло, сколоченное собственными руками, поскольку пришедшим из-за Стены даже в голову не пришло бы пользоваться подобной вещью. При тусклом свете стоявшей рядом небольшой лампы, наполненной оливковым маслом, он вот уже в который раз перечитал свиток, полученный месяц назад.

Логофет дрома приветствует своих агентов среди лесов и пустошей!

До нас дошли слухи, что враги императора пытаются использовать пришедших из-за Стены в качестве оружия против империи. Еще мы слышали о массовом вторжении пришедших из-за Стены в Альбу этой весной; достоверные источники утверждают, что основу их войска составили сэссаги и абенаки. Любое противостояние между хуранцами и сэссагами может затронуть Фраке. В свою очередь вторжение во Фраке пагубным образом скажется на экономике империи, но по воле Божьей и милости императора мы надеемся предотвратить подобное несчастье. Пусть все агенты логофета примут это во внимание и действуют сообразно. Более того, отдельные лица при дворе уже не столь восторженно относятся к политике императора в отношении земель и пришедших из-за Стены. Посему агентам логофета надлежит с особой тщательностью проверять на подлинность всякое сообщение из дворца, начиная с этого.

Послание было начертано магическими чернилами на пергаментном свитке и зашифровано при помощи буквенно-цифрового кода, менявшегося каждые полгода. Затем этот код был переведен на высокую архаику, использовавшуюся крайне редко во всем мире. Доставил письмо посыльный императора – могучая птица, выращенная специально для этой цели. Но, несмотря на столь многочисленные меры предосторожности, послание главы шпионской сети императора содержало лишь невнятные слухи и недвусмысленный намек на внутреннюю измену.

Туркос вновь перечитал его. Вот уже шестой раз он заново расшифровывал послание в поисках новой подсказки или случайной фразы, которая могла бы помочь ему увидеть скрытое значение. Он опробовал прошлогодний ключ и даже тренировочный, которому его обучили в университете.

Но никакого тайного смысла там не имелось.

Как и других стоящих сведений.

– Говори от сердца, – посоветовала ему жена, – а не от шкуры мертвого животного.

Кайлин была миниатюрной женщиной со стройным мускулистым телом и чуть широковатым строгим лицом. Далеко не красавица по морейским меркам, она не стеснялась проявлять свои чувства – она смеялась от счастья, а когда злилась, хмурила брови. Ему нравилось ее лицо. Раскосые глаза и острые скулы напоминали ему, что далеко не все пришедшие из-за Стены были беглыми крестьянами и на самом деле многие из них являлись представителями другой расы, отличной от его собственной.

Жена подалась вперед и поцеловала его.

– Пахнет сухожилиями, – заметил Туркос, и они рассмеялись.

Он скатал пергамент и убрал в легкий футляр из кости, в котором его доставили. Яннис поцеловал жену и погладил по боку, но она шлепнула его по ладони.

– Одевайся. Пока ты нарядишься в свои пышные одежды, я как раз успею закончить мокасины.

Туркос поднялся и подошел к кровати, на которой они разложили его одежду для выступлений на совете – тщательно подобранные элементы из морейского придворного костюма и хуранского парадного наряда. Там имелся кафтан из оленьей шкуры, скроенный на морейский манер, но отороченный иглами дикобраза. Вместо чулок Туркос носил хуранские леггинсы, каждый шов которых был расшит этрусским бисером. Образ дополняли рубаха морейского кроя и брэ. Натянув леггинсы, Яннис подпоясался морейским солдатским ремнем – от некоторых вещей он так и не смог отказаться.

Его жена наклонилась и надела ему на ноги новые мокасины. Они были великолепны – отвороты, расшитые выкрашенными в багряно-красный иглами дикобраза, с нанизанными на шнуры бусинами из раковин по краям.

Пришедшие из-за Стены любили багряный цвет, а Туркос из-за этого заметно нервничал. В империи считалось преступлением носить багряную одежду без особого разрешения императора.

Что, правда, не помешало Яннису восхититься работой жены:

– Благодаря тебе я выгляжу как король!

– Хуранцам плевать на королей. Ты выглядишь как настоящий герой, коим и являешься. Иди и выступи со своей речью.

Кайлин помогла ему прикрепить к портупее тяжелый чинкуэда. Затем подняла с кровати плащ, который сама же и сделала из сотен шкурок черных белок: соединила их вместе невидимыми швами и расшила ярко-красными шерстяными нитками. Накинув плащ на плечи мужа, она скрепила его двумя морейскими фибулами, указывавшими на воинское звание Туркоса: отлитая из серебра голова бессмертной горгоны Сфейно на правом плече и золотая голова Эвриалы – на левом.

Затем Кайлин подала ему топор – легкое стальное лезвие с курительной трубкой, хитроумно вделанной в обух. Яннис наловчился с подчеркнутым безразличием держать его на изгибе руки на протяжении всего заседания совета, сколько бы часов оно ни длилось.

Супруга встала на цыпочки и еще раз поцеловала его.

– Когда будешь говорить от имени императора, не забывай, что ты – мой муж и хуранский воин и что среди членов совета у тебя нет врагов, ибо все вы стараетесь во благо своего народа.

Он улыбнулся ей.

– Иногда мне кажется, что ты – моя мать, а я просто маленький мальчик.

Кайлин усмехнулась, взяла его за руку и почувствовала, как та дрожит.

– О, мой милый! Моя защита!

Она прижала его ладонь к своей левой груди. И это отвлекло его от тревог. Туркос снова улыбнулся. Его пальцы шевельнулись, как будто по своей воле.

– Я не должна тебе этого говорить, но матроны уже решили сделать так, как ты предлагаешь, – промолвила Кайлин. – Никто не хочет войны с сэссагами, кроме северян, – вздохнула она. – Теперь иди! А то, судя по твоей руке, тебе здесь задерживаться не стоит!

Он постарался выйти из-под полога из оленьей шкуры со всем достоинством, которое оттачивал в течение двух последних лет здесь и еще двадцати предыдущих, проведенных при дворе в Морее.

Большая Сосна в столь же пышном одеянии стоял на улице. Он был на голову выше Туркоса. Мужчины кивнули друг другу, и раз уж волею судеб они вышли из своих хижин одновременно, то были вынуждены идти через деревню вместе.

От каждой двери до них долетали шепотки.

– Все думают, что нам с тобой удалось договориться, – заметил Яннис.

– Может, и следовало бы, – ответил высокий воин. – В нашем распоряжении сотня шагов. Скажи, почему мы должны напасть на северян, а не на сэссагов? Они ведь уже разбили сэссагов и многих захватили в плен. Сожгли их деревни. В ответ северяне ударят по нам.

У Янниса возникло ощущение, будто ангел Господень сошел с небес и прочистил уши его закоренелого противника. Такое случилось с ним впервые за три года, проведенные в деревне. Обычно к его словам никто не прислушивался; на одном из заседаний совета Большая Сосна искусно убедил всех в том, что Яннис недостаточно хорошо говорит на их языке, чтобы изложить собственные доводы, и тогда позвали его жену. Лишь позднее Туркос осознал, что, по сути, вместо него говорила женщина, чьи слова имели вес на совете матрон, но ничего не значили на совете мужчин. Таким образом, его выставили на посмешище. Но стать объектом насмешек оказалось не так ужасно, как он ожидал, – более того, впоследствии выяснилось, что в деревне у него заметно прибавилось друзей.

Все эти мысли и еще сотня им подобных пронеслись у него в голове, пока он молча шел рядом с Большой Сосной.

Десять шагов Туркос потратил на обдумывание.

– Для хуранцев мир лучше, чем война, – наконец высказался он. – Этой весной сэссаги потеряли много воинов, но зато получили много оружия и еще больше доспехов. Ветер шепчет, что они заключили союз с могущественным чародеем.

– Может, и так, – согласился его собеседник.

– Северянам нужна легкая победа. Их водоемы, служившие обиталищем для бобров, пересохли от засухи, а урожай зерна оказался весьма скудным.

Туркос остановился, словно громом пораженный, внезапно осознав кое-что важное: он мог бы спасти хуранцев, по крайней мере, свое поселение и еще шесть подконтрольных ему, от прямого военного столкновения другим способом.

– А что, если мы вовсе не станем отправлять свой военный отряд? – сказал он, шагнув вперед. По лицу Большой Сосны Яннис понял, что его слова нашли отклик в душе высокого хуранца. – Что, если мы направим к сэссагам делегацию и объявим о своем отказе участвовать в войне северян, при этом наши воины… – Он пытался подобрать слова, чтобы объяснить тактическую идею оборонительного патрулирования морейцев. – …будут следить за происходящим из засады, а мы сами займемся сбором урожая?

Они приближались к костру совета.

– Никаких нападений? Лишь небольшие отряды, вроде охотничьих, чтобы следить за всеми тропами? – Большая Сосна почесал макушку, на которой красовались роскошные перья цапли. – Чем больше мелких военных отрядов, тем больше командиров и практики для молодняка. Если бы ты поделился этой идеей со мной раньше, мы бы давным-давно все решили.

– Мне самому она только что пришла в голову, – признался мореец, отбросив всякую осторожность.

На глазах у всей деревни, прежде чем войти в дом совета, Большая Сосна и Яннис Туркос ударили по рукам. Оба смеялись.

МОРЕЯ – КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ

– Он что, всерьез рассчитывает расплатиться с нами, выдав за меня свою дочь? – недоумевал капитан.

Благополучно миновав Миддлбург, они остановились на отдых в далекой морейской глуши – повсюду раскинулись бледно-зеленые холмы и песчаные горные хребты, уходящие в залитую солнцем даль.

Красный Рыцарь рассмеялся, едва не поперхнувшись разбавленным вином, которым его угостил сэр Алкей.

Сэр Гэвин усмехнулся.

– Говорят, она – самая красивая женщина нашей эпохи, – заметил он. – Хотя не уверен, что при перепродаже цена останется такой же.

Мореец, который ежедневно получал донесения прямо из дворца, доставляемые огромными черно-белыми птицами, огрызнулся:

– Крайне неудачная шутка, сэр Гэвин.

Капитан залпом допил остатки вина.

– Давайте уточним. У герцога Фракейского пять тысяч человек, могущественный магистр и изменники в городе, число которых нам неизвестно, а еще наемники из Этрурии, жаждущие свержения императора, чтобы подчистую разграбить оставшуюся часть империи. Все верно?

– Да, милорд, – признал сэр Алкей с нескрываемой горечью.

– У нас сотня копий и собственный обоз, мы не можем рассчитывать на помощь местных крестьян или лордов, а теперь вы говорите мне, что провозгласившая себя императрицей принцесса заявляет, будто она – наша работодательница вместо своего отца, нанявшего нас, и при этом у нее нет денег нам заплатить.

– Они никогда не могли похвастаться богатством, – пожал плечами мореец.

«Воистину так», – пробормотал Гармодий.

– Поэтому ее отец планировал выдать ее за меня вместо того, чтобы заплатить? – спросил капитан, стараясь не обращать внимания на приступ резкой боли. Любая беседа с магом могла вызвать режущую головную боль, не проходящую целый день. – Такой у него был план?

Сэр Алкей состроил гримасу:

– Соглашусь, это кажется странным…

Гэвин разразился раскатистым долгим хохотом. Он покрутил правым плечом, где зажившая рана постепенно покрывалась золотисто-зеленой чешуей. Рыцарь слишком часто почесывал то место, будто убеждая самого себя в реальности происходящего.

– Разве что нам придется пользоваться ею совместно, – начал было он.

Плохиш Том ударил его по закованному в броню бедру рукой в латной рукавице.

Лицо Алкея вспыхнуло, и он потянулся за мечом.

Сэр Гэвин вскинул ладони:

– Сэр рыцарь, у меня грубые шутки. Уверен, леди Ирина прекраснее всех прочих дам, за исключением моей.

Избранницей Гэвина была леди Мэри, фрейлина королевы; именно ее вуаль висела у него на плече.

Сэр Майкл, бывший оруженосец капитана и заблудший сын графа Тоубрея, о чем стало известно всему войску лишь относительно недавно, принял от Красного Рыцаря наполненный разбавленным вином калебас.

– Если мы все начнем сохранять места для своих дам, естественно, это несколько умалит красоту принцессы Ирины. С другой стороны, если мы этого не сделаем, какой угрюмой и неблагородной шайкой будем казаться?

Избранницей сэра Майкла стала простая крестьянская девушка из Кентмира, и все присутствовавшие лицезрели ее каждый день. Несмотря на деятельную натуру, округлившийся живот и красные от стирки руки, Кайтлин Ланторн несомненно была настоящей красавицей. А ее рыцарь с гордостью носил полотняный носовой платок возлюбленной у себя на плече.

Майкл сделал еще один глоток вина и передал калебас Плохишу Тому.

– Не говоря уже о том, что Кайтлин пустит мои кишки на подвязки, случись мне разделить подобный трофей.

Том, запрокинув голову, громко захохотал, капитану пришлось спрятать лицо за длинным свисающим рукавом. Сэр Гэвин отвернулся, его губы искривились в усмешке.

Сэр Алкей сдался и сказал:

– Я убью вас всех чуть позже.

Плохиш Том хлопнул его по спине.

– Ну ты и псих! – заявил он. У него это было наивысшей похвалой.

Капитан вскинул руку, и все замолчали.

– Сейчас деньги у нас есть. Никто не останется без дневного жалованья. Согласитесь, славное приключение – спасти принцессу и империю. – Красный Рыцарь встретился взглядом с братом. – Видимо, император полагал, что я нищий наемник.

«Ты мог бы спасти принцессу, влюбить в себя, затем сжечь ее долговую расписку и романтично ускакать прочь», – шепнул Гармодий.

«Я мог бы спасти принцессу, тайком прикончить ее отца и провозгласить себя императором. А теперь заткнитесь», – ответил капитан. Выносить присутствие могущественного мага, в пять раз старше тебя самого, в собственной голове оказалось куда более тяжким испытанием, чем он себе представлял, когда спас старика от смерти. Вернее, волшебник вправду был мертв. Но сущность Гармодия осталась внутри подсознания Красного Рыцаря, отчего его начали донимать головные боли.

Сэр Йоханнес, до сих пор хранивший молчание и методично поедавший пару связанных между собой колбасок, выплюнул шкурку и покачал головой:

– Только это никак не поможет нам заплатить по счетам.

– Эх, а я так надеялся хотя бы раз превзойти сэра Йоханнеса и показать, что тоже могу быть весьма практичным.

Капитан перевернул калебас вверх тормашками, потряс, заглянул в горлышко и отдал Тоби, своему оруженосцу, который уже держал наготове второй сосуд.

– Но да, вы правы, нам должны заплатить. Естественно, спасение принцессы – неплохая раскрутка, но после Лиссен Карак пройдут годы, прежде чем нам придется… – Он обвел взглядом всех присутствующих и, пожав плечами, добавил: –…хоть что-то делать.

Сэр Алкей прищурился.

– Мы всего в двух днях пути от города. При всем моем уважении, милорд, такое впечатление, что вы больше торгуетесь, нежели обдумываете ситуацию.

Капитан стряхнул пыль с ярко-красного сюрко, с усилием одернул хауберк, чтобы тот лучше сидел под латаными-перелатаными доспехами, и затряс правой ногой в воздухе, чтобы сапог для верховой езды удобнее устроился внутри саботона. Потом запрыгнул на своего чалого боевого коня. Скакун всхрапнул, когда хозяин оказался у него на спине. Перекинув ногу через высокое седло, Красный Рыцарь вдел сапоги в железные стремена.

– Вы правы, Алкей, но мы ведь не странствующие рыцари, мы наемники. – Он оглядел свой командный состав. – Кроме того, принцессы ценят лишь то, за что им пришлось выложить огромную сумму денег. В этом они как дети.

Мореец покачал головой:

– Тогда что вы хотите?

– Богатства, славы, доблести и победы. Хотя начнем, пожалуй, именно с богатства. – Губы капитана растянулись в улыбке. – Разобьем лагерь вон на том дальнем холме. Гельфред сказал, там есть вода и корм для скота на неделю. Так что разместимся там, пока не закончатся переговоры с принцессой.

С каждой его фразой сэр Алкей злился все больше.

– Мы достаточно близко, чтобы прорвать осаду прямо сейчас… Клянусь ранами Христовыми, милорд, вы до сих пор даже не заикнулись об этой мелочной торговле.

– Всему свое время. Даже мелочной торговле. – Капитан привстал на стременах и принялся наблюдать, как его войско спускается с высокого горного перевала.

Горы в Морее представляли собой огромные бурые холмы с бледно-зеленой растительностью. Внизу вдоль каждого хребта раскинулись оливковые рощи – частью высаженные уступами и ухоженные, частью – дикие. Лоскутное одеяло полей пшеницы, проса и ячменя начиналось от самого подножия и спускалось в долины, где узкие ручейки петляли вдоль извилистых троп.

Лишь невысокие горы, нависшие над каменистыми холмами, отделяли наемников от самого сердца Мореи – богатых сельскохозяйственных угодий и столицы в пятнадцати лигах отсюда.

А за ней море.

Сэр Майкл покачал головой:

– Диких не было здесь вот уже пятьсот лет.

Плохиш Том пожал плечами:

– Неплохое вино.

Сэр Алкей встал у стремени капитана.

– Назовите свою цену, – холодно произнес он.

– Алкей, не принимай все на свой счет. Это исключительно торговая сделка. Я не особо горю желанием жениться на дочери императора. И несмотря на неуместные шуточки, не могу разделить ее на всех в качестве платы. Поэтому, хорошенько взвесив доводы, я решил, что мне нужно более конкретное предложение.

Красный Рыцарь дотронулся до рукояти меча.

– Скажите, что вы хотите, и я немедленно отправлю послание, – прошипел мореец.

Взгляд капитана был прикован к далекому горизонту.

– Хочу новые доспехи – нагрудник и наспинник, по размеру и без вмятин. Слышал, в городе есть превосходные оружейники.

– Да вы издеваетесь надо мной! – воскликнул сэр Алкей.

– Нет, я вполне серьезно. Новые нагрудник и наспинник от хорошего мастера заинтересовали бы меня. Лично. Как и все остальное имущество герцога Фракейского.

Сэр Алкей отступил на шаг.

– Что? Прошу прощения…

– Полагаю, она лишит его всех прав на собственность и титулы и объявит об этом во всеуслышание. Я же заберу их себе. Так же, как и его должность Мегаса Дукаса. Вы ведь так называете своего главнокомандующего? И право взимать налоги на поддержку армии по всей империи. – Он кивнул, будто только что все это придумал.

Сэр Майкл хлопнул себя по бедру и оглянулся в поисках госпожи Элисон, или просто Изюминки, ожидая, что та вместе с ним оценит юмор их командира, но она ускакала с эскортом.

Мореец закусил губу.

– Герцог Фракейский – принц королевской крови, – начал было он.

– Знаете, друг мой, мне кое-что известно о порядках в империи, – перебил капитан. – Понимаю, все эти мелкие родственные неурядицы – дело обычное, и члены семьи давно привыкли к тому, что в случае мятежа их потом никто не накажет. Так давайте же изменим ставки с самого начала.

Сэр Алкей сумел выдавить некое подобие улыбки.

– Несомненно, это разозлит герцога, – заметил он.

Леди Мария, исполнявшая обязанности секретаря императрицы, подошла к трону – на этот раз стулу из слоновой кости в покоях принцессы – с парой донесений, лежавших в корзинке. С удовольствием она отметила, что нордиканцы охраняют ее госпожу в полном составе – двое воинов внутри и шестеро снаружи. Прошло три дня после того, как герцог Фракейский попытался совершить государственный переворот: пятна крови исчезли, дворец вернулся к некоему подобию привычной жизни. Однако нервозность придворной прислуги, которую теперь обыскивали в поисках оружия у всех главных дверей, никуда не исчезла.

– Послание от моего сына, – объявила леди Мария, делая реверанс.

Ирина вытянула руку, во второй она держала маленькую книжицу в пергаментном переплете.

– Неужели? Потребовал ли этот мерзкий тип моей руки? И разобрался ли с этим наш доблестный сэр Алкей?

– Разобрался.

– Что ж, тогда у нас имеются все основания для начала переговоров. Что он предложил?

– Этот капитан-варвар не столько предложил, сколько потребовал, ваше величество. – Она передала императрице футляры для свитков.

Мнения о положении леди Ирины разделились: одни считали ее императрицей, другие – просто регентом, леди Мария же была достаточно сообразительной, чтобы не озвучивать собственные соображения на сей счет.

Имперскими посыльными служили огромные птицы. Их размер влиял лишь на скорость и способность отбиться от перехватчиков, но никак не на силу или выносливость: пернатые не могли доставлять тяжелые свитки. Посему в двух футлярах из птичьей кости находились лишь клочки рисовой бумаги с начертанными на них немногочисленными словами.

– Прошу прощения за дерзость варвара… – мягко промолвила пожилая женщина.

Лицо Ирины застыло. Но ее глаза сверкнули… Она повернулась к Марии и в первый раз за долгие три дня удостоила ту легкой улыбки:

– Герцог Андроник будет невероятно зол.

Леди Мария потупила взор.

– Это отвратительная идея, ваше величество. Позвольте сказать…

Ирина изящно подняла руку.

– Я лишь хотела бы присутствовать, когда ему объявят об этом. Это отродье грязной шлюхи-еретички осмелилось поднять свою мерзкую руку на… – Она замолчала. – На моего отца. Сначала я ему покажу, что такое ад, а затем с помощью этого доброго господина-варвара отправлю его туда.

Во время этой гневной тирады на ее щеках цвета старой слоновой кости появился алый румянец, а глаза заблестели. Императрица огляделась:

– Главного камергера нашли?

Леди Мария позволила себе посмотреть в глаза одному из нордиканцев – Дюрну Черноволосому. Весь в татуировках, мужчина был красив на варварский манер. И она вдруг задумалась, как же будет выглядеть дерзкий наемник.

Гвардеец спокойно выдержал ее взгляд и слегка покачал головой.

– Ваше величество, нам придется добавить главного камергера в список изменников. В его покоях были обнаружены письма с намеками на измену. Спасаясь бегством, он бросил свой дом, жену и детей. – Леди Мария говорила тихо, низко склонив голову. Несмотря на то что из-за разыгравшейся катастрофы от многих церемоний пришлось отказаться, она намеревалась придерживаться этикета времен своего отца.

Ирина выпрямилась.

– Заберите все его имущество, а семью казните, – приказала она. – Всех, включая детей.

– Конечно, ваше величество, – кивнула леди Мария. – И все же…

Принцесса резко перебила ее:

– Мне не нравится эта фраза. Вы не разделяете мой праведный гнев? Их смерть послужит изменникам наглядным уроком. Имперскую печать он забрал с собой?

– Скорее всего. Если она все еще во дворце, то мы не смогли ее отыскать. У вашей матушки был дубликат.

Ирина напряглась.

– У священного артефакта не может быть дубликата!

Пожилая женщина покорно склонила голову:

– Как скажете, ваше величество. И все же…

– Опять эта фраза!

Мария принялась объяснять:

– Я засомневалась в правильности вашего решения лишь потому, что главный камергер десять лет назад открыто завел себе молодую любовницу. Он является отцом ее детей и купил ей дом, так вот эта женщина исчезла вместе с ним и всем их выводком. Камергер решил взять ее с собой, а жену бросил. Ее смерть, готова поспорить, лишь порадует его. Во втором случае, хотя я и согласна, что не должно быть дубликата печати, предлагаю вашему величеству доказательство здравомыслия вашей матушки.

Она протянула принцессе тяжелую золотую цепь с крупным кроваво-красным гранатом размером с детский кулак, на его плоской стороне был вырезан герб империи. Казалось, в самом центре великолепного кристалла полыхает красное пламя.

– Это же сердце Аэтия! – воскликнула молодая императрица.

– Не думаю. Полагаю, ваша матушка, женщина праведная во всех отношениях и с незапятнанной репутацией, сделала дубликат печати на случай, если она будет не согласна с указами вашего отца по вопросам истинной веры, – чтобы иметь возможность без лишнего шума изменять их, – тихо произнесла леди Мария.

Ирина обдумывала услышанное и в тот момент выглядела обычной шестнадцатилетней девушкой, а не языческой богиней неопределенного возраста.

– Прошу прощения, Мария. Приведите во дворец жену и детей камергера и лишите его всех титулов. Багряный пергамент – золотые чернила. Объявите об этом во всеуслышание. И передайте варвару, что мы договорились, я выполню свою часть сделки, как только войска герцога будут разбиты и отброшены от моих стен.

На долю леди Марии выпало немало испытаний. Она играла в жизни разные роли поочередно: была дочерью разорившихся аристократов, девочкой, чересчур рано оказавшейся при дворе, возлюбленной монарха, брошенной любовницей монарха, матерью нежеланного внебрачного ребенка и, самое худшее, стареющей соперницей прежней императрицы.

Теперь же череда неподвластных ей событий вознесла ее и ее сына к таким вершинам власти, о которых она даже не мечтала. Но при таком большом могуществе и влиянии, вместо того чтобы заниматься обогащением своей родни, ей всерьез приходилось задумываться о благе империи. Если, конечно, ей удастся выжить, и если ее сторона победит. Сын утверждал, что варвар-наемник способен творить военные чудеса.

Принцесса прервала ее грезы:

– Леди Мария, от временного главы спатариосов, Черноволосого, я узнала, что во время… – она запнулась, – неприятных событий во дворце был захвачен пленник.

Пожилая советница коснулась распятья и присела в реверансе.

– Насколько мне известно, это правда.

Принцесса Ирина несколько раз кивнула:

– Леди Мария, этот человек должен умереть.

– Считайте, он уже мертв.

Мария решила прогуляться от покоев принцессы до конюшен и птичника – неблизкий путь, – чтобы хорошенько обдумать последствия лишения герцога Фракейского всех его прав, титулов и постов. Все-таки он был самым могущественным полководцем в империи и к тому же самым успешным.

А еще ее давним врагом, к которому она не питала ничего, кроме презрения.

Убийца находился в камере глубоко под дворцовыми конюшнями, и Мария позвала стражника-нордиканца. Они вместе со схолариями несли все военные караулы во дворце.

– Проследи, чтобы этому человеку подали к ужину вино, – приказала она, передав амфору слуге.

Нордиканец поклонился.

– Хорошо, деспина.

Затем Мария поднялась по многочисленным ступеням в помещение имперской почтовой службы, которой по праву гордилась увядающая империя. Соколиная охота служила развлечением знати уже тысячу лет. И все это время сокольничие тщательно подбирали птичьи пары и оставляли только самых лучших птенцов. Благодаря этому, а еще герметическим заклинаниям теперь переписка императора была в полной безопасности.

Леди Мария написала ответ молодой императрицы, свернула его в малюсенький свиток и отдала птицеводу. Потом она стояла и наблюдала, как огромную черно-белую птицу достали из специального садка, прицепили к ее лапе футляр с письмом, дали указания и отпустили. При этом адепт низкого уровня сотворил сложное заклинание.

Птица взмыла в воздух, от ее крыльев с размахом в семь футов в переднем дворе пронесся легкий ветерок.

Сэр Алкей отвесил поклон перед распахнутым пологом шатра Красного Рыцаря. Тоби, полировавший сабатон паклей и пеплом, поклонился ему в ответ, кивнул в сторону своего господина и сообщил:

– Он пьет.

Капитан сидел с госпожой Элисон и сэром Томасом за столом, они рассматривали разложенный перед ними пергамент с какими-то каракулями, нарисованными свинцовыми белилами, чернилами и углем.

Красный Рыцарь кивнул морейцу:

– Добрый вечер, Алкей. Не злись.

– Я и не злюсь, милорд, но хотелось бы заметить, что мне не нравится быть верноподданным сразу двух господ, особенно когда каждый из них тянет одеяло в свою сторону.

Плохиш Том вытянул обутые в сапоги ножищи, заполнив все пространство задней комнаты шатра.

– Значит, не надо прислуживать сразу двум господам, – посоветовал он.

Алкей плюхнулся на стул:

– У каждого человека есть два господина… Или три, или четыре. Или десять. Лорды, возлюбленные, церковь, семья, друзья…

– И почему лишь в литературе, посвященной рыцарям, никто не страдает из-за двойных клятв верности? – поинтересовался капитан у Тома. – Хотя тебе это не грозит, потому что ты убиваешь всех, кто с тобой не согласен.

Гигант погладил свою короткую черную бороду:

– Только если я гуртую скот.

– Вот именно, – заметил капитан. – Алкей?

Мореец протянул ему пару почтовых футляров:

– Она согласна, но только при условии, что вы победите.

Капитан поднял глаза. Они блестели.

– Просто замечательно. Как же она отчаялась! И как зла. Нужно было просить больше. – Он вскинул руки. – Я согласен на ее условия: оплата, только если мы победим. Тоби, пусть Николас протрубит общий сбор офицеров.

Николас Ганфрой – тощий молодой человек с поддельным пергаментом из харндонских судебных палат, в котором утверждалось, что он прошел необходимое обучение и может при любых обстоятельствах исполнять обязанности герольда, – казался самым младшим в отряде. За три недели, проведенные им с хозяйственным обозом, в войске едва ли осталась хоть одна женщина, за которой он бы не волочился. А его игра на трубе оставляла желать лучшего и не шла ни в какое сравнение с игрой прежнего трубача – Карлуса, кузнеца-гиганта, погибшего в последней битве при Лиссен Карак.

На этот раз Николас был бодр и внимателен. После трех жалких попыток ему все же удалось протрубить общий сбор офицеров достаточно хорошо, чтобы собрать сэра Йоханнеса, сэра Милуса, мастера Гельфреда и новоиспеченных капралов Фрэнсиса Эткорта, Джона Ле Бэйлли и сэра Джорджа Брювса. Сэр Алкей тоже носил звание капрала, как и госпожа Элисон. Именно она подняла полог шатра, чтобы освободить место, а затем на весь лагерь визгливо, на манер уличной проститутки, прокричала: «Томми!»

Ее паж тут же отбросил сапог, который полировал, и сломя голову помчался к командирскому шатру. Оказавшись на месте, он помог Тоби и другим пажам и оруженосцам поднимать навес, раскладывать столы на козлах и расставлять складные, позаимствованные из других шатров табуретки, пока все офицеры не расселись вокруг капитана. Пришли два старших лучника: Калли и Бент. Оба устроились среди рыцарей, словно давние товарищи, – хотя раньше такого они себе не позволяли, – и оруженосцы без лишних разговоров подали им вино. Последним объявился нотариус. Он кивнул капитану и занял место рядом с Плохишом Томом.

Красный Рыцарь вскинул руку, призывая к тишине.

– Сэр Алкей выторговал у нашего нового работодателя отличные условия, – объявил он. – И я прослежу, чтобы в дальнейшем мы получали от заключенной сделки постоянную прибыль. Теперь пора приниматься за дело. Несколько недель мы все маялись от скуки и усиленно тренировались. У новых копий было достаточно времени, чтобы освоиться. У старых воинов – чтобы побороть свои страхи. – Он оглядел подчиненных. – А может, и нет, тогда мы все притворяемся, правда?

Изюминка усмехнулась:

– Все время, малыш.

– Можно сделать это нашим девизом, – предложил Красный Рыцарь. – Гельфред, ты не мог бы подвести итоги?

Егерь поднялся и развернул на столе пергамент, который прежде изучали капитан, Изюминка и Плохиш Том. При свете лампы тщательно обработанная овечья шкура казалась прозрачной.

– У герцога Фракейского около пяти тысяч человек, и они разделены на два основных войска. Одно стоит лагерем на так называемом поле Ареса у юго-западных ворот города. Большую его часть составляют рыцари и тяжеловооруженные всадники, но есть некоторые исключения. Например, морейские кавалеристы снаряжены и вооружены совсем не так, как мы. Они ездят на более легких лошадях и носят кольчуги.

Том ухмыльнулся:

– Так они что, отстали на целый век?

– Ты прав, Том, – сэр Алкей подался вперед, – но стоит отметить, что дисциплинированы они намного лучше большинства альбанских рыцарей, а их маневренность превосходит, скажем, маневренность галлейцев.

– Все равно они – легкие мишени для лучников, – заявил Бент.

Гельфред едва заметно улыбнулся.

– Как скажешь. – Он оглядел собравшихся в ожидании новых замечаний, затем продолжил: – Второе войско состоит из хобиларов-северян, которых называют страдиотами. Их используют в качестве вспомогательных сил для тяжеловооруженной кавалерии и конных лучников. Они расположились на юго-востоке от города и сторожат ворота, за которыми размещаются казармы полка вардариотов. Совершенно очевидно, что герцога больше беспокоят именно они, а не мы, если он вообще знает, что мы здесь. За последние три дня мы перехватили больше его разведчиков, чем вы себе можете представить. – Егерь состроил гримасу. – Однако у него имеется личная гвардия – истриканцы, с которыми стоит считаться. Нам до сих пор не удалось захватить ни одного из них, а им – ни одного из наших, хотя сегодня Эмис Хоб чуть не попался.

Весь лагерь знал о том, что Эмис Хоб прискакал в последних лучах заходящего солнца со стрелой в заднице. Это стало отличным поводом для шуточек.

– В Салмисе, на противоположной стороне залива, расквартирован мощный эскадрон этрусков. – Егерь посмотрел на капитана, и тот кивнул. – Наш источник предполагает, что этруски поддерживают герцога Андроника в обмен на торговые уступки.

– Моя матушка тоже пишет об этом, – добавил Алкей. Если его и заинтересовало, что у Красного Рыцаря есть собственный шпион в стенах города, то он ничего не сказал.

– У этрусков шестнадцать галер и три округлых корабля. Почти тысяча обученных сражаться моряков и триста тяжеловооруженных всадников.

Гельфред обвел взглядом собравшихся офицеров.

Калли присвистнул:

– Лучники, все до одного, вооруженные составными луками с роговыми насадками. Сущие дьяволы. Прямо как мы.

– Лучше сражаться против боглинов и ирков. Их лучники так себе, – согласился Бент.

Капитан откинулся на спинку стула так, что тот заскрипел:

– Останутся ли верны императору вардариоты, Алкей?

– Никто не может быть в этом уверен. Они не вышли на парад в честь изменника, но так и не покинули своих казарм. А истриканцев невозможно понять.

– Когда им платили последний раз? – спросил Красный Рыцарь. Мореец беспокойно заерзал.

– Больше года назад.

Капитан сложил руки домиком:

– Можешь организовать встречу с их предводителями?

– Могу попробовать.

Красный Рыцарь обвел взглядом своих офицеров.

– Предложи им выплатить все долги. Я дам денег. Взамен я хочу, чтобы они рано утром открыто выстроились в парадные шеренги и проехали по улицам города к… – Он замолчал и посмотрел на карту. – К воротам Ареса.

Все дружно подались вперед.

– Мы собираемся сражаться на поле Ареса? – взволнованно спросил Майкл.

– Искренне надеюсь, что скоро уже бывший герцог Фракейский подумает точно так же, – заявил капитан. – Сэр Алкей, мне нужно просто «да» или «нет» от вардариотов в течение часа. У Тоби имеются письменные приказы для каждого офицера. Через час мы выступаем.

Какое-то время они сидели в потрясенном молчании.

Затем Плохиш Том расхохотался.

– А вы думали, он собирается обсуждать с вами стратегию? Пошли, Изюминка.

Госпожа Элисон уже читала свой приказ.

– Что, Том, сам прочитать не можешь?

Больше никто не осмеливался так насмехаться над гигантом. Его рука тут же метнулась к мечу, а голова резко повернулась, но Изюминка лишь осклабилась.

– Мы всю ночь будем маршировать по чужой земле, чтобы сразиться с людьми, которых никогда не встречали, – заметила она.

– Ага, – согласился Том. – Будто сбывается заветная мечта.

КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР ГАЛЛЕ – КОРОЛЬ, ЖЕРЕБЕЦ И ЛЕДИ КЛАРИССА

Король, наблюдавший за игрой леди Клариссы, облизнул губы. Она одарила его улыбкой и продолжила музицировать и петь.

Когда девушка закончила песнопение, монарх зааплодировал, а она скромно склонила голову в знак благодарности. Король поднялся со своего места – стула из белоснежной кости амронта из Ифрикуа с прилагающимся столиком из древесины плодовых деревьев со вставками из бивня амронта – и подошел к ней. Положив руку девушке на плечо, он почувствовал ее легкую дрожь и не смог сдержать хищную ухмылку.

– Вы одеваетесь чересчур просто для дамы при моем дворе.

– Милорд, – едва слышно промолвила она.

– Я бы хотел видеть вас в более элегантных платьях. Полагаю, вы прекрасны, а я желаю, чтобы меня окружали лишь красивые вещи. – Его рука начала настойчиво поглаживать ее спину и плечо.

От его прикосновений девушка напряглась.

– Ваше величество? – позвал Абблемон, и король едва не подпрыгнул от неожиданности.

– Да, Жеребец?

Он развернулся, убрав от Клариссы руки и сделав вид, будто вовсе не прикасался к ней.

– Еще один вопрос, не для военного совета.

Мадемуазель де Сартрес подхватила свою лютню и направилась к дверям, ведущим в личные покои короля. Ее дядюшка подал ей едва уловимый знак, она поняла, что свободна, и с облегчением вздохнула. Монарх заметил ее вздох, и тут его вспыльчивость дала о себе знать.

– Я зову, и я же отпускаю, Жеребец.

– Разумеется, ваше величество, – согласился сенешаль. – Но это дело безотлагательной срочности и большой важности и касается нашей политики и всего королевства.

– Я еще не закончил с ней! – вскричал правитель. Равнодушное безразличие Абблемона разозлило его не меньше, чем безучастность матери и изящной супруги. Он схватил первое, что подвернулось под руку, – стул – и запустил его через весь зал. Тот врезался в стену и раскололся; куски кости амронта разлетелись во все стороны.

– Ваше величество, – осторожно обратился сенешаль.

Что-нибудь сломав, король всегда чувствовал себя значительно лучше.

– Мои извинения, Жеребец. Естественно, ты уже можешь отпустить свою племянницу. Так что там за дело?

– Мы хотим отправить де Вральи больше рыцарей и больше тяжеловооруженных всадников. Он возглавит экспедицию от имени короля Альбы, поэтому у нас появилась возможность разместить в его королевстве целую армию и при этом продолжать казаться лучшими друзьями.

Монарх скрестил руки на груди.

– Капталь? Стоит ли? Этот безмозглый хвастун…

– Вашему величеству следует рассматривать его как подручный инструмент, – посоветовал Абблемон. – Мне доложили, что тайный совет короля Альбы открыто обвинил вас в подделке их монет.

Даже он оказался абсолютно не готов услышать столь яростный визг своего господина.

– Да как он смеет! Я ему что, какой-то задрипанный фальшивомонетчик?

Сенешаль развел руками и решил, что сейчас не самое подходящее время напоминать королю, что они действительно подделывают альбанские монеты. Он с трудом сдержал вздох, потому что управлять монархом становилось, мягко говоря, все сложнее.

– Вот ответь мне, Жеребец, четко ответь, почему я должен поддерживать притязания де Вральи? – На этот раз правитель не верещал, казалось, он взял себя в руки.

– Ваше величество, если де Вральи возглавит армию короля Альбы, его королевство упадет нам прямо в руки, когда мы того пожелаем. Судя по всему, король Альбы вот-вот разозлит своих двух главных дворян. Возможно, он поставит их в такое положение, что они сами захотят присоединиться к нам, или же, развязав войну с ними, существенно ослабит свою военную мощь. В сущности, ему придется использовать нашу армию, чтобы разгромить свою собственную. – Абблемон благоразумно не стал добавлять, что именно он с помощью де Вральи расколол альбанский двор и очернил их королеву. Это казалось самым простым способом.

– Хорошо, отправь де Вральи еще людей, – пробурчал правитель тоном надувшегося мальчишки и усугубил впечатление, принявшись грызть ноготь большого пальца.

– Я хотел бы отправить рыцарей на помощь и мессиру де Рохану.

– Этому мерзкому сплетнику? – спросил монарх. Абблемон кивнул. – Замечательно. – Король подошел к стене и уставился на обломки стула. – Пожалуйста, проследи, чтобы это убрали и доставили мне другой – может, из черного дерева. Мне нравится, когда вокруг меня красивые вещи.

Сенешаль потупил взор. «А еще тебе нравится их ломать», – подумал он.

ЛИВИАПОЛИС – ПРИНЦЕССА

Харальд Деркенсан терпеть не мог дежурить в тюрьме. Это было унизительно. В Нордике никого не сажали в тюрьмы. Любой нордиканец предпочел бы умереть.

Наемный убийца оказался образцовым узником. Не ничтожный слюнтяй, но мужчина, что для Деркенсана стало приятным сюрпризом. Заключенный приветливо кивал Харальду, когда тот заступал на дежурство.

Как-то явились два человека от логофета и принялись пытать пленника. Но он ничего не сказал – вообще ничего.

Старший по званию из людей логофета пожал плечами:

– Что ж, еще не вечер. Эй, нордиканец. Не давай ему спать.

Деркенсан помотал головой и ответил:

– Да пошел ты. Я такими делами не занимаюсь.

Подчиненные логофета, похоже, плевать хотели на его гнев, и младший по званию остался. Он распорядился, чтобы убийцу поместили в железную клетку, и периодически стучал древком копья о ее прутья. Единственный, кроме изменника, заключенный – старик, которого схватили за прилюдное богохульство, – принялся жаловаться на шум.

Тогда Деркенсан положил на плечо дознавателя руку:

– Это против закона.

Тот помотал головой.

– Закон не распространяется на таких животных, как это, – заявил истязатель. – Он профессиональный убийца. Наемник. А его главарь ускользнул. Когда он сдаст нам главаря, мы его отпустим. – Он ухмыльнулся. – Когда припугнем тем, что вырвем ему ноги, он заговорит. Сегодня мы просто познакомились. Эй, не будь таким!..

– Возвращайся с ордером, – сказал Деркенсан, выставив дознавателя за огромную обитую железом дверь. – Этот человек, безусловно, преступник. Так что тащи приказ от принцессы и делай, что пожелаешь. А до этого держись от меня подальше.

Он был зол – от того, что невольно стал участником чего-то столь гнусного. По крайней мере, Харальд обеспечил им всем ночь сна.

Через час подали ужин. Двое узников разделили между собой вино.

Сделав глоток, убийца посмотрел наверх и покачал головой.

– Черт, – произнес он. – Отрава.

Старик перекрестился.

– Правда, что ли?

Деркенсан поднялся, но у заключенного в железной клетке уже пошла изо рта пена. Он что-то забормотал, и нордиканец побледнел, услышав его слова.

Затем пленник умер.

И богохульник вместе с ним.

Через час, когда на ночном небе взошла почти полная луна, заливая своим бледным серо-белым светом палатки, отбрасывая черные тени на землю и делая броню похожей на жидкий металл, войско выстроилось в боевом порядке. После целого месяца в пути даже самый зеленый юнец знал свое место в строю. Армия состояла из сотни копий. Другими словами, насчитывала сотню тяжеловооруженных всадников в полных доспехах с сотней почти так же хорошо экипированных оруженосцев; двести лучников-профессионалов – большинство с огромными луками из тиса и вяза, прославившими Альбу. Однако у некоторых имелись восточные составные луки с роговыми насадками или даже арбалеты, в зависимости от вкусов самих стрелков или их рыцарей. А еще двести пажей, большей частью без доспехов, но с легкими копьями, мечами и иногда даже луками или мини-арбалетами. Благодаря недавней победе пажи в летах обзавелись кое-какими доспехами, и почти у каждого имелся добротный шлем с кольчужной бармицей.

В течение последнего часа птицы летали из города и обратно – расстояние до столицы составляло менее пятнадцати миль. Подъехав к капитану, Алкей покачал головой в шлеме.

– Ни слова от вардариотов, – сообщил он. – Императрица отправила к ним своих доверенных лиц, но, возможно, пройдет несколько часов, прежде чем мы узнаем их ответ.

– У меня этих самых часов и нет, – ответил Красный Рыцарь. – Поехали.

– А что, если они откажутся?

В темноте мало что можно было разглядеть, но, судя по лязгу доспехов, капитан пожал плечами.

– Тогда мы потеряем возможность заработать, а легкая победа утечет из наших рук, словно песок сквозь пальцы, и нам придется следовать трудным путем. – Он снова пожал плечами. – А еще этой ночью поспать нам не удастся. Поехали.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

ДЖАРСЕЙ – ЖАН ДЕ ВРАЛЬИ

Граф Э лицезрел сверкающую, закованную в сталь спину своего кузена – колонна рыцарей и тяжеловооруженных всадников двигалась по королевскому тракту из Харндона в Джарсей. За ним громыхали двадцать новых повозок королевы, охраняемые сотней егерей и гвардейцев в длинных хауберках, с топорами через плечо, распевавших походную песню. Сравнительно небольшая армия под командованием его брата, зато состоящая из отборных альбанских войск, выступавших теперь в качестве сборщиков податей.

Гастон почесал бороду и пожалел, что он не дома, в Галле. Тайком от своего благородного кузена он написал письмо отцу Констанции д’Эво, графу д’Эво, попросив ее руки. Возможно, совсем скоро ему придется вернуться домой, чтобы жениться на ней. А оказавшись как можно дальше от бесконечной погони за славой своего брата, он уложит жену в постель, опустит полог и проведет остаток жизни…

Перед его внутренним взором возник образ Констанции, погружающейся в ледяные воды озера. Недаром все трубадуры пели, что истинная любовь – страстная любовь – делает человека настоящим героем, и Гастон был вынужден признать, что воспоминание о ее обнаженном теле, готовом к прыжку…

– Стоять! – крикнул его кузен.

Выдернутый из грез граф Э увидел, что верховые королевские егеря захватили двух охотников. Молодые люди кипели от негодования за спинами своих пленителей. У старшего на запястье сидел ястреб.

– Кто дал вам право разъезжать вооруженными по Джарсею? – осведомился старший.

Капталь де Рут улыбнулся, словно святой на картине:

– Король.

– Лучше отправьте гонца за разрешением от моего дяди. – С юношеским высокомерием охотник подался вперед. – Вы тот самый чужеземец, да? Де Вральи? Вероятно, вам незнакомы наши порядки…

Лицо Жана де Вральи побагровело.

– Замолкни, мальчишка, – приказал он.

Но в ответ получил лишь смех.

– Это Альба, сэр, а не Галле. Теперь, – произнес юнец, глядя на королевских егерей по обе стороны от себя, – попрошу вас приказать этим замечательным людям отпустить меня, чтобы я смог вернуться к охоте.

– Повесьте его, – велел де Вральи егерям.

Старший из егерей, одетый в королевскую ливрею, заартачился.

– Милорд? – переспросил он.

– Вы меня слышали.

Гастон пришпорил своего коня.

– Троньте хоть один волос на моей голове, и мой дядя зажарит вас живьем, засунув ваш же хрен вам в рот, – огрызнулся парнишка с ястребом. – Кто этот сумасшедший?

– Вот это дерзость! Каков наглец! Повесьте его, – повторил де Вральи.

Егерь в ливрее глубоко вздохнул и выставил руку, сдерживая своих спутников.

– Нет, милорд. Только не без суда и надлежащего разбирательства.

– Я командующий короля в Джарсее! – взревел галлейский рыцарь. Гастон взял коня своего кузена под уздцы. – И он оскорбил меня! Что ж, хорошо, я вижу, куда вы клоните. Вы молоды, и у вас есть меч. Я окажу вам честь, предположив, что вы умеете им пользоваться. Я вызываю вас на дуэль. Вы оскорбили меня и задели мою честь, я не смогу жить дальше, не стерев этого пятна.

Юнец с ястребом вдруг осознал всю опасность сложившейся ситуации, и его лицо покрылось красно-белыми пятнами от страха.

– Я не хочу сражаться с вами. Я хочу домой.

Де Вральи спешился.

– Раз вы настолько глупы, что разъезжаете повсюду без доспехов, я сниму свои. Оруженосец! – позвал он.

На его зов явился Стефан и двое пажей с повозкой, и с капталя начали снимать доспехи: сперва латные рукавицы, затем наплечники, наручи, нагрудник с наспинником, сабатоны и, наконец, двухстворчатые наголенники.

Юнец с ястребом тоже спешился. Его спутник, очевидно, слуга, что-то прошептал ему.

– Да пошел он, – отмахнулся племянник графа. – Я не трус, да и меч у меня не какой-то прутик.

Гастон попытался усмирить своего упрямого и заносчивого брата.

– Кузен, – мягко начал он, – помнишь, сколько было неприятностей, когда ты убил оруженосцев сэра Гэвина?

– Разве? – удивился де Вральи. – Я их не убивал. Одного убил он сам, а второго, полагаю, ты.

Гастон едва сдержался.

– По твоему приказу.

– В любом случае никаких неприятностей не было, – пожал плечами капталь.

Граф Э аж опешил.

– Никаких? Разве ты не видел, в какое положение поставил короля перед его людьми в Лорике?

– То, что он слаб, меня не касается. Сегодня я лишь защищаю собственную честь и ничего более. – Он уже снял гамбезон и чулки, но все равно походил на сошедшего с небес ангела или, скорее, на падшего ангела. – А теперь не мешай. Защитить свою честь – мой священный долг. Ты бы поступил точно так же.

Гастон покачал головой:

– Я бы никогда не поставил себя в такое положение…

– То есть ты считаешь, что я сам виноват? Позволь сказать тебе, дорогой кузен, я так и не дождался от тебя той преданности, на которую имел все основания рассчитывать, будучи твоим сеньором.

– Может, ты и со мной драться пожелаешь?

– Ты сомневаешься, что я лучше тебя? – осведомился де Вральи.

Граф Э стоял неподвижно, прокручивая в уме с дюжину ответов. Наконец он кивнул и очень медленно произнес:

– Да, сомневаюсь.

В ответ де Вральи усмехнулся и положил ладонь на плечо кузена. Гастон вздрогнул. На губах капталя играла улыбка.

– Господь сделал меня лучшим рыцарем в мире. Но я не достойнее всех прочих, поэтому вполне естественно, что даже ты – тот, кто любит меня больше всего, – смею ли я сказать? – завидуешь оказанным мне милостям. Я прощаю тебя.

Гастон поклонился и отодвинулся осторожно, как только мог. Его руки дрожали.

Слуга о чем-то умолял юнца с ястребом, но тот не слушал. Скинув крестьянскую котту – как и большинство аристократов, отправляясь на охоту, он надевал простые неброские вещи, – парень остался в дублете из бумазеи, чулках и высоких сапогах. Племянник графа Тоубрея расстегнул ремень, бросил его на вытянутые руки слуги и обнажил меч.

Егерь в ливрее снова расстроенно покачал головой. В поисках союзника он окинул взглядом отряд чужеземцев, затем королевских гвардейцев и, наконец, остановился на графе Э.

– Милорд, – вежливо обратился он. Руки мужчины тряслись. – Без специального разрешения короля дуэли запрещены.

Гастон поджал губы.

– Как же королю удается предотвращать дуэли? – из чистого любопытства поинтересовался он.

Егерь наблюдал за приготовлениями.

– Они происходят все время, милорд, но я служитель закона и лишусь своей должности, милорд. Этот парнишка – племянник графа Тоубрея. Мои парни сглупили, задержав его, но эта дуэль – чистое безумие.

– Мой кузен отстаивает свою честь. – Гастон тщательно подбирал слова, с трудом разжимая стиснутые зубы. – Я сделал все, что было в моих силах.

Юнец встал правильно: чуть согнул ноги, чтобы центр тяжести приходился на бедра, одной рукой сжал седельный меч и отвел его под углом немного назад. Гастон знал эту защитную стойку – она выглядела неуклюжей, но позволяла физически более слабому человеку отразить почти любой удар более сильного противника.

Де Вральи взял свой седельный меч, обнажил его, отдал оруженосцу ножны, затем направился к вытоптанному пятачку буро-зеленой травы на пересечении дорог. Он приблизился к юнцу, вскинул над головой клинок и, как только парень оказался в пределах досягаемости, обрушил вниз. Племянник графа Тоубрея закрылся, взмахнув мечом снизу вверх. Однако удар де Вральи оказался ложным: его меч сверкнул по дуге и глубоко вонзился в незащищенную шею парня, мгновенно убив его.

Не сбившись с шага, капталь вернулся к оруженосцу и передал ему меч. Стефан тут же достал промасленную полотняную тряпицу и начисто протер лезвие. На его лице не дрогнул ни один мускул – с таким же выражением он мог бы вытирать с мебели пыль.

Слуга покойного упал на колени подле трупа и зарылся в грязь лицом.

Егерь в ливрее покачал головой.

Де Вральи начал облачаться в доспехи.

Королевский егерь последовал за Гастоном в конец колонны.

– Вы понимаете, что это означает, милорд? Вместо того чтобы просто взыскать с графа неуплаченные налоги, которые он бы непременно выплатил, ведь мы действуем от имени закона, он теперь поднимет своих приближенных и будет сражаться, вопрос чести не оставит ему другого выбора.

Гастон вздохнул.

– Полагаю, мой кузен будет только рад. Славная небольшая война, чтобы хоть как-то развлечься под конец лета.

Егерь снова покачал головой.

– Я отправлю к королю гонца.

ХАРНДОН – КОРОЛЕВА

Королева Альбы крутилась перед зеркалом, рассматривала свой живот – не округлился ли уже?

– Я уверена, – заявила она своей няне Диоте.

Но та лишь помотала головой.

– У вас были месячные…

– Сорок один день назад, бесстыжая. Я даже могу тебе сказать, когда это произошло и где. – Дезидерата потянулась. Она обожала свое тело, и ей не терпелось увидеть, как оно изменится при беременности. – Когда можно будет узнать, мальчик ли там?

– Не стоит пренебрегать женским полом, госпожа.

Королева улыбнулась.

– Женщины превосходят мужчин во многих отношениях, но, чтобы в королевстве воцарился мир, нужна рука, способная держать меч, и мозги под шевелюрой. Тем более, король хочет мальчика.

Диота издала звук, напоминающий кудахтанье.

– Как вам удалось заполучить от короля ребеночка, милая?

Дезидерата рассмеялась.

– Если надо, я, пожалуй, расскажу. Видишь ли, когда женщина любит мужчину, она…

Няня ласково шлепнула ее.

– Я знаю, как совокупляться, маленькая проказница. И как отыскать поникший стебелек и поднять его, я тоже знаю. И получше многих!

Диота стояла, уперев руки в бока, – крупная женщина с пышными формами и относительно узкой талией. Когда она смеялась, то заполняла собой всю комнату. В ней было что-то, не поддающееся описанию, отчего многие мужчины находили ее желанной, даже если она не воспринимала их всерьез.

Губы королевы растянулись в улыбке:

– Никогда в этом не сомневалась.

– Но король… – Диота замолчала и нахмурилась. – Извините, госпожа, это не мое дело.

– Э, нет, теперь ты так просто от меня не отделаешься, старая развратница. Что король?

– Об этом судачит половина двора. Что король прогневал какую-то женщину и она наложила на него заклятие бездетности. – Произнося это, Диота перешла на шепот. Говорить о проклятье короля считалось государственной изменой.

Дезидерата засмеялась.

– Няня, ты мелешь чушь. Нет на нем никакого заклятья. Уж в этом-то я могу тебя заверить. – Она лучезарно улыбнулась. – Когда он вернулся с поля боя…

Королева мечтательно предалась воспоминаниям.

Няня шлепнула свою воспитанницу по попе.

– Одевайтесь, болтушка. Даже с приплодом вы сможете вдоволь насладиться летними платьями, поскольку у вас еще плоский животик и грудь как у девушки. – Но она все же сжала руку своей госпожи. – Не хотела вас обидеть.

– Думаешь, я не слышала всех этих сплетен? – спросила Дезидерата. – Конечно, слышала, и еще много чего другого. Два года в постели короля и без детей? – Она резко повернулась к Диоте. – Мерзкая болтовня. Обидные и гнусные сплетни. – Королева отвела взгляд, и ее лицо снова стало довольным. – Даже если заклятие и существует, то моя сила вполне способна его снять. – Королева заговорила чуть тише, и няня поежилась. – Кем она была, Диота? Эта женщина, которая прокляла короля?

Няня покачала головой.

– Я бы вам рассказала, если бы знала, госпожа. Это было давным-давно. Когда он был молод.

– Двадцать лет назад?

– Может быть, милая. Я нянчилась с тобой и не прислушивалась к дворцовым сплетням.

– От кого же ты понесла, раз стала моей няней?

– Уж точно не от короля, – рассмеялась Диота. – Если вы понимаете, о чем я.

Дезидерата залилась громким смехом.

– Прости, я не имела в виду ничего такого. Весьма опрометчиво с моей стороны.

Пожилая женщина обняла свою госпожу.

– Вы напуганы, милая?

Королева поежилась.

– С тех пор как в меня попала стрела, мир кажется более мрачным. – Она встрепенулась. – Но с появлением малыша он вновь станет прежним.

Няня кивнула.

– А как же ваш турнир?

– Ах да, мой турнир! О, пресвятая дева, я про него совсем забыла! Ко дню Святой Троицы я располнею, как свиноматка. Придется кому-то другому быть королевой любви. Я буду матерью.

Диота покачала головой.

– Вы взрослеете, милочка? Рыцари все равно приедут ради вас, а не ради леди Мэри или любой другой из ваших девушек, какими бы хорошенькими они ни были.

– Слышала, дочь императора считается самой красивой женщиной в мире, – заметила королева.

– А я скажу, что ею она станет лишь через несколько месяцев.

– Как тебе не стыдно! – воскликнула Дезидерата и звонко чмокнула ее в щеку.

И они обе громко расхохотались.

ХАРНДОН – ЭДВАРД, ПОДМАСТЕРЬЕ

Подмастерье Эдвард, как его называли приятели, сидел на верстаке и болтал ногами. Перед ним стояли трое более молодых парней, все старшие ученики. Больше всего его беспокоило то, что два года он ел и спал вместе с ними, проказничал, таскал из кухни пироги, боролся, то побеждая, то проигрывая, дрался на палках, купался и трудился…

А теперь они работали под его началом, и он не знал, как преодолеть возникшую между ними пропасть.

– Есть три способа, – заявил он, – мы можем отливать их, как ручные колокольчики, еще можем делать литые заготовки и растачивать их, но это ужасно долго.

Самый младший, белокурый паренек по имени Уот, которого все остальные ученики называли Герцогом из-за аристократической внешности, засмеялся.

– Ты имеешь в виду, мы будем растачивать, а ты – сидеть во дворе и думать о возвышенном?

Эдвард кое-чему да научился у мастера Пиэла: беззлобно посмотрев на Герцога, он промолчал.

– Извините! – полунасмешливо-полужалобно протянул паренек тоном, каким он обычно разговаривал с самим мастером.

– Третий способ – соорудить что-то вроде бочонка из железных прутьев и клепок, затем соединить их при помощи обручей и кузнечной сварки. – Эдвард извлек свой первый удачный образец. – Взгляните-ка сюда.

Сэм Винодел, старший из парней, недолго покрутил восьмигранную трубку в руках.

– Она же развалилась, – без обиняков объявил он.

– Она развалилась после двадцати выстрелов. Швы вышли не ахти.

Сэм скривил губы, кивнул и уточнил:

– Ты же ее с помощью оправки сделал?

Эдварду пришлось проглотить слова, готовые сорваться с языка. Ему не нравилось, когда его работу критиковали, тем более ученики. Но если он сейчас даст затрещину Сэму… Выйдет как-то не по-людски.

– Разумеется, я использовал оправку.

Парень пожал плечами, показывая, что он не хотел никого обидеть.

– Раскаленную оправку? Чтобы удержать тепло?

– Что ты имеешь в виду? – заинтересовался подмастерье.

Сэм усмехнулся.

– Во время работы я поддерживаю определенную температуру. Это ведь вполне очевидно. Тебе нужны прочные и гладкие швы как снаружи, так и изнутри, верно?

Эдвард кивнул, думая о том, как бы поскорее закончить этот разговор.

– Вообще-то швы должны быть прочными и гладкими только изнутри. Средний ученик вытащил из-за спины яблоко и принялся грызть.

– Том? – позвал подмастерье.

– Просто скажи, что нужно сделать, – откликнулся парень.

– Поделись своим мнением. Вот чем мы сейчас заняты. Пока ты простой ученик, мало кого интересует твое мнение; но чем старше становишься, тем чаще мастер советуется с тобой.

Том кивнул и снова укусил яблоко.

– Ясно, командир. Хочешь, чтобы я спросил, я спрошу. Почему нам просто их не отлить?

Эдвард сохранил первую отлитую им форму и теперь передал ее по кругу.

– Бронза, – объявил подмастерье.

Парни охнули. Бронза стоила в двадцать раз дороже железа.

– Отольем их из железа, – предложил Том.

Некоторое время Эдвард обдумывал его идею.

– Я никогда ничего не отливал из железа. А вы?

Ученики дружно помотали головами.

– Слышал, литейный чугун весьма хрупкий, крошится, – заметил подмастерье. – Спрошу у мастера Пиэла.

– Думаю, если отлить их из железа, внутри ствол будет шероховатым, а тебе нужен гладкий, – сказал Герцог.

Том доел яблоко и бросил огрызок в кузнечный горн.

Эдвард неодобрительно покачал головой.

– Давайте начнем с раскаленной оправки, – предложил он.

Парни согласились.

– Том, вы с Герцогом займитесь ею. За образец возьмите мою старую. Диаметром в один дюйм, и чтобы к концу не сужалась. Лучше сделайте сразу три.

– Из стали?

Эдвард раздраженно тряхнул головой:

– Конечно, из стали.

– При избыточном жаре она не держит форму, – не унимался Том. – А если жара будет недостаточно, чтобы поддерживать температуру внутри швов, то закончится все тем, что они приварятся к бочарным клепкам.

Теперь Эдвард начинал понимать, почему мастер Пиэл так страстно желал избавиться от Тома.

– Не закончится, если внимательно следить за температурой и разумно использовать воду или масло.

– Ну, конечно, – согласился Том тоном, говорившим: «Подожди, и увидишь, что я прав».

К концу дня у Эдварда возникло ощущение, что сто золотых леопардов мастера Смита заработать будет куда сложнее, чем он ожидал.

Вечером подмастерье переоделся в добротные вещи из шерсти и льна, прицепил отлитый из стали и сиявший, словно дамское зеркальце, баклер к поясу рядом с мечом, тоже выкованным собственноручно. Недолго покрутившись перед зеркалом госпожи Пиэл, он отправился подышать свежим воздухом. Лето шло на убыль, и темнеть начинало раньше, что немало огорчало ремесленников. Они любили долгими летними вечерами хорошенько отдохнуть, насладиться теплом заходящего солнца и вдоволь посплетничать.

Эдвард пересек площадь и подошел к своей сестре, стоявшей с четырьмя подругами. Стоило ему приблизиться, как девушки замолчали. Анна, его возлюбленная, – хотя вопрос с помолвкой до сих пор не решился, – улыбнулась ему, и он улыбнулся ей в ответ. У нее были пухлые губы и большие глаза. А кертл бордового цвета облегал фигуру плотнее, чем у большинства других девиц. На жизнь она зарабатывала шитьем и никогда не сидела без дела, обшивая через мастера Келлера, портного, рубахами и брэ добрую половину двора. Ворот и рукава ее белой полотняной сорочки украшала ажурная вышивка, однако кропотливые труды Анны ничуть не интересовали подмастерье, другое дело – ее молочно-белая грудь, выдававшаяся из-под кертла, и изгибы бедер.

– Увидел что-нибудь интересное? – спросила сестра, ощутимо ткнув его в бок.

Сестры, как правило, не воспринимают старших братьев героями. Увернувшись от второго тычка, он сделал вид, что раскаивается, и произнес:

– Доброго вам дня, дамы.

– Посмотрите-ка, теперь он прям-таки истинный рыцарь, – заметила Мэри и расхохоталась. – Тебе что, никуда не нужно идти? Мы разговариваем. Девичья болтовня.

– Один из придворных парней пытался залезть Бланш под платье! – заявила Нэнси, слишком юная, чтобы понимать, что при братьях подобных вещей говорить не стоит.

– Какой именно парень? – вскипел Эдвард.

Бланш, сестра его лучшего друга, высокая и элегантная блондинка, работала во дворце, чем безмерно гордилась. Однако сегодня она выглядела менее кичливо и вела себя куда скромнее обычного.

– Я не дала ему ни единого повода, он просто… схватил меня, – оправдывалась Бланш.

Эдварду это совсем не понравилось, особенно учитывая то, что его родная сестра тоже хотела работать во дворце.

– А что именно ты делала?

– Дурень! – воскликнула его сестра. – Это не ее вина, тупой ты осел! Проваливай, иди ткни кого мечом. – Девушка взмахнула рукой, словно отгоняя птицу. – Кыш отсюда!

Произнося последние слова, она едва заметно улыбнулась ему, почти подмигнула. А поскольку они были братом и сестрой, он понял ее намек.

– Всегда к вашим услугам, мадам, – сказал Эдвард, отвесив низкий поклон.

На противоположной стороне площади две дюжины парней поочередно сражались друг с другом на мечах. Состязание было непростым, со множеством неписаных правил. Поскольку молодые люди использовали острые мечи, наносить удары разрешалось только по баклеру. По одним правилам оборонявшийся имел право перемещать щит, а по другим – можно было использовать только определенные типы ударов. Некоторые юноши сочиняли особые боевые песни, помогающие сохранять нужный ритм при атаке или обороне.

Эдвард считал себя искусным бойцом. Он немало упражнялся у столба для отработки ударов во дворе кузницы, к тому же ему не раз доводилось наблюдать, как настоящие рыцари и воины испытывают новое оружие. А иногда мастер Пиэл брал везунчиков из числа учеников и подмастерьев с собой во дворец, чтобы те посмотрели на тренировку королевских гвардейцев или подготовку рыцарей к турниру.

Ему в соперники достался Том. Несмотря на разницу в три года, они были одного роста и веса. Поединок начался неспешно, и Эдвард попросил остановиться, чтобы снять котту и заново подвязать чулки.

– Зачем напяливать котту и тесные чулки, выходя на площадь? – Ученик покачал головой. – Ты как будто в церковь собрался!

Более взрослые парни закатили глаза: большинство юношей старше пятнадцати, собираясь на площадь, надевали свои лучшие наряды.

Эдвард про себя улыбнулся и аккуратно сложил тунику.

У них с Томом вышел отменный поединок – достаточно долгий, чтобы хорошенько вспотеть, и достаточно искусный, чтобы другие молодые люди столпились вокруг, наблюдая за ними. Подмастерье лучше владел мечом, но его противник оказался настолько проворным, что ни одному из них никак не удавалось одержать решительную победу.

Под конец, когда запястье юного ученика начало уставать, Эдвард принялся наносить баклером более быстрые и сильные удары. Том отступил и поднял руку, и подмастерье подумал было, что тот сдается, однако заметил, что его противник и остальные мальчишки смотрят на что-то другое.

Стоило четверым новым парням появиться на площади, как они сразу же привлекли к себе внимание. Разодетые в яркие наряды, в то время как большинство учеников предпочитали серые или черные тона. Их главарь – в том, что это именно он и есть, сомневаться не приходилось – напялил трехцветные чулки, на галлейский манер, подражая чужеземным рыцарям. Правда, с точки зрения Эдварда, он больше походил на шута горохового. Но подмастерье отметил, что все девушки на площади повернулись в сторону незнакомцев.

А еще новые парни говорили слишком громко и важничали. Самый тощий из них – такой худой, что разглядеть его было довольно сложно, – ухитрился занять столько места, что задел плечом одного из юношей, наблюдавших за поединком Тома и Эдварда.

Местный мальчик отступил и по привычке пробормотал:

– Прошу прощения.

Парень в разноцветных одеждах грубо толкнул его и громко сказал:

– Эй, придурок, смотри, куда прешь!

А его дружки расхохотались.

Юноша, которого толкнули, обиделся, но промолчал.

– Гляньте-ка на этих симпатичных потаскух! – воскликнул тощий.

– Они явно нарываются, – вздохнул Том.

Эдвард только что услышал, как его сестру обозвали потаскухой. Еще больше его взбесило то, что некоторые девицы захихикали и продолжали глазеть на расфуфыренных ублюдков. Он посмотрел на сестру, и она не отвела взгляд.

Подмастерью не стоило ввязываться в уличные драки. Но трое его учеников сейчас наблюдали за ним. Сэм улыбнулся, Том нахмурился, а Герцог поднял баклер.

Волосы у главаря незнакомцев были коротко стриженные, опять-таки на галлейский манер, и такие же белокурые, как у Герцога. Еще он отличался острыми чертами лица. Спереди между ног у него болтался длинный баллок, а на левом бедре – меч. Парень потер рукоять своего кинжала.

– Кто из вас, сучки, хочет его? – спросил он и загоготал. – Ты, милашка? – Паяц вплотную подступил к Мэри.

Подобное поведение выглядело просто абсурдным. Но Эдварду уже доводилось слышать о них – шайках наглецов, которые вели себя как галлейцы и придерживались правил так называемого Военного кодекса. Некоторые из них действительно служили оруженосцами и пажами у людей де Вральи, а другие просто подражали им.

Тощий фыркнул.

– Они все его хотят. Здесь ведь нет ни одного мужика с яйцами! – выкрикнул он.

Эдвард сделал шаг вперед.

– Проваливайте отсюда, – бросил он. Вышло не так спокойно, сухо или громко, как ему хотелось, а хуже всего, что, пока он говорил, его голос сорвался, а руки задрожали.

Парни в разноцветной одежде внушали страх.

– Что это было, мелкий придурок? – поинтересовался главарь, которого Эдвард прозвал Блондинчиком. – Иди спрячься в свою кроватку; здесь серьезные парни. – Он снова опустил руку на кинжал. – Или хочешь отведать этого?

Будь у него больше времени, Эдвард придумал бы несколько остроумных ответов, но в тот момент он лишь пожал плечами.

– Что это было? – повторил Блондинчик, обнажив оба клинка.

Эдвард родился и вырос в Харндоне, поэтому знал не понаслышке, что парни из более низких сословий были крепкими, как кремень, и дрались не так, как ученики. С другой стороны, он владел оружием с малых лет и никому не давал спуску.

Подмастерье закрепил баклер на кулаке и предусмотрительно объявил столпившимся ученикам:

– Он первый начал.

Несмотря на то что Эдвард находился вне зоны досягаемости, Блондинчик сделал резкий выпад и нанес длинный рубящий удар. Таким приемом обычно завершают поединок, а не начинают его. Еще подобное поведение запросто может закончиться судом по делу об убийстве.

Подмастерью удалось вовремя отразить удар своим баклером, правда, он едва не проиграл поединок, поскольку соперник тут же ударил поверх края щита, целясь Эдварду в плечо. Юноша с трудом верил в реальность происходящего. Этот дурак действительно только что пытался его убить.

И тогда он осознал всю опасность сложившейся ситуации.

Эдвард вовремя обнажил свой клинок, чтобы отразить два мощных удара, нацеленных в его незащищенный бок. Лишь благодаря слепой удаче и долгим тренировкам он успел выставить вперед щит, но все равно острие кинжала, скользнув по краю баклера, укололо его в руку. Подмастерье отступил.

– Я надеру тебе задницу, – заявил Блондинчик, и тут кулак его приятеля обрушился на затылок Эдварда.

Все произошло одновременно.

Внезапный удар в голову стал для подмастерья полной неожиданностью. Юношу развернуло и повело влево, а Блондинчик сделал выпад и яростно обрушил клинок, целясь в открытый бок Эдварда. Пересиливая боль, подмастерье продолжал внимательно следить за действиями противника, и тогда его осенило: Блондинчик знал лишь три базовых приема. К сожалению, харндонец не смог устоять на ногах и упал, однако тут же перекатился, рубанул понизу и попал. Впервые в жизни Эдвард намеренно использовал меч против другого человека. Несмотря на боль и отчаяние, он на миг засомневался, стоит ли бить в полную силу. В любом случае удар вышел довольно сильным, и у Блондинчика перехватило дыхание.

Подмастерье поднялся и увидел, как дюжина учеников избивает кулаками тощего парня.

Чулки его соперника были разодраны, а по голени стекала кровь.

Паяц отступил.

– Я вернусь с двадцатью головорезами, – заявил он. – Меня зовут Джек Дрейк, и эта площадь моя. А также все, что на ней.

При других обстоятельствах Эдвард позволил бы ему уйти, но, услышав угрозу, он последовал за отступающим юнцом.

– Трус, – бросил подмастерье. И в первый раз с начала драки слово прозвучало так, как он того хотел.

Блондинчик остановился и рассмеялся.

– Я вернусь, и тебе конец, – заверил он, и компания начала отступать. Но стоило им выйти из кольца зевак, как Джек Дрейк развернулся и снова бросился на Эдварда.

Он попытался попасть подмастерью в голову, замахнувшись с внешней стороны и рубанув сверху вниз.

На этот раз Эдварда никто не бил; он молниеносно поднял меч, отразил удар и еще быстрее, шагнув вперед, направил его вниз, поперек туловища противника прямо на свой баклер. Как только руки Блондинчика оказались под его щитом, подмастерье ударил навершием меча Джека Дрейка в челюсть, выбив несколько зубов.

Соперник упал на землю. Эдвард с силой пнул его, и парня вырвало.

– Убей его! – раздались возгласы учеников.

Тощий юнец был весь в крови, а его дружки уже перешли площадь.

Все смотрели на Эдварда. А взгляд Анны…

– Сдавайся! – предложил он, приставив лезвие к горлу противника.

– Лучше, черт подери, убей меня, придурок, – прохрипел Блондинчик, выплюнув еще один зуб.

Подмастерье пожал плечами.

– Да ты сумасшедший. Псих!

Джек Дрейк буравил его взглядом.

– Эта площадь моя.

Эдвард не знал, как ему поступить. Он не мог хладнокровно убить истекающего кровью человека, чье упрямство граничило с безумием.

– Вот поэтому я сильнее тебя, придурок. У тебя нет яиц… – заявил Дрейк.

И тут ему на голову обрушилась доска, и он обмяк. Том возвышался над ним, опираясь на деревяшку – дверную перемычку, которую он притащил с ближайшей стройки.

– Мой па говорит, таких надо давить, как вшей.

– А как же закон? – спросил Эдвард, не знавший, жив его противник или уже нет.

– Что-то я не вижу здесь шерифа. Кстати, хороший бой. Отличный прием. – Том залился громким смехом, чуть диковатым, но руки его не дрожали. – Давай отнесем его куда-нибудь, например в монастырь. Монахи всегда знают, что делать. Он не помер. Ты оставишь его в живых?

В отличие от Тома, руки Эдварда сильно дрожали.

– Да, – ответил он, хотя отлично понимал, что потом сильно пожалеет о своей слабости. Но он знал, что не сможет хладнокровно убить Джека Дрейка. И остаться после этого прежним.

АЛЬБИНКИРК – СЭР ДЖОН КРЕЙФОРД

Сэр Джон глянул на себя в отполированное зеркало из бронзы, недавно водруженное на оружейную стену, и расхохотался.

Его новый оруженосец, юный Джейми, недоуменно замер.

– Сэр Джон?

– Джейми, нет ничего глупее, чем молодящийся старик, – пояснил тот.

Джейми Ворвартс был сыном купца из Хоека. Вся его семья погибла при осаде Альбинкирка, и мальчику некуда было идти. Об оружии он знал куда больше, чем о торговле, и полировал сталь лучше любого из предыдущих оруженосцев сэра Джона. Парнишка лет четырнадцати, с измученным лицом, высокий и очень худой из-за скудного питания – едва ли кто-нибудь счел его бы привлекательным.

Юноша вернулся к полировке нового нагрудника своего господина, состоявшего из шести частей и отлитого из дорогой чудо-смеси стали и латуни, со стихами из Библии, начертанными по краям.

– Мог бы, по крайней мере, сказать, что я не старик, – заметил сэр Джон.

Он стоял перед зеркалом, которым обзавелся впервые за последние двадцать лет, примеряя отменного качества зеленый дублет – три слоя плотного полотна, покрытого шелком, и к нему пара зелено-красных чулок, расшитых цветами и осенними листьями. Чулки были стегаными, но с небольшой набивкой, чтобы их можно было надевать под доспехи, впрочем, как и сам дублет. В Альбинкирке подобный наряд вполне мог заменить придворное платье, а еще в нем сэр Джон выглядел стройным и опасным.

И старым.

– Да-с, товар явно не первой свежести, – проворчал он.

Джейми посмотрел на него и с улыбкой заметил:

– Отменно выглядите, милорд. И чертовски хорошо сказано, милорд.

– Не я придумал, юный ты шалопай. Когда я был лет эдак на сорок моложе, так мы называли продажных женщин, слишком старых для постельных забав. – Сэр Джон нахмурился.

– В женщинах постарше есть своя изюминка, – осторожно заметил оруженосец.

– Знаю я местечко, где ты непременно станешь любимчиком.

Через час они прибыли в поместье Мидлхилл с парой навьюченных большими плетеными корзинами ослов. Старый рыцарь воздвигся на своем коне посреди двора, отметив, что новоиспеченная паства подстригла траву, а на земле больше не валялось ни единого клочка одежды. С его предыдущего визита трава чуть пожелтела, зато дом выглядел намного чище и опрятнее. Дверь вернули на место – в чем он принимал непосредственное участие, а на полях шесть женщин по очереди ходили за плугом, распахивая землю для посадки озимой пшеницы. Правда, борозды у них выходили не слишком ровными, но ведь пахота – занятие не из легких даже для привычного к тяжелому физическому труду мужчины.

– Джейми, – окликнул парня сэр Джон, – видишь вон тех прекрасных дам, сражающихся с плугом?

Оруженосец подался вперед и замер.

– Разве рыцарское это дело – пахать?

Сэр Джон нахмурился. Когда речь заходила о рыцарстве, он чувствовал себя настоящим лицемером, поскольку большую часть жизни провел, убивая людей ради денег, хотя и носил доспехи. Однако он пожал плечами и заметил:

– Джейми, по моему разумению, любая помощь нуждающейся в ней женщине и есть рыцарство. В данном случае это пахота.

Оруженосец скинул котту и дублет, чтобы не жариться на солнце, а сэр Джон усмехнулся, подумав, что он бы и сам не прочь произвести должное впечатление на шестерых женщин, которые, едва осознав, что их вот-вот избавят от тяжкого труда, тут же прекратили работу, щадя собственные спины.

Во двор вышла Хелевайз и улыбнулась.

– Я пахала вчера, – сообщила она. – Мой отец говаривал, что женщина может делать все, что делает мужчина. Но, клянусь ранами воскресшего Христа, он был истинным джентльменом и ни разу в жизни не пахал землю. – Про себя женщина неожиданно отметила, что неосознанно встряхнула волосами, совершенно случайно распущенными. И чистыми.

– Я мог бы сделать тебе массаж спины, – предложил сэр Джон. – Он помогает, когда я слишком долго упражняюсь с мечом.

Обрадованная Хелевайз снова улыбнулась.

– Могли бы, сэр рыцарь. Но нет, думаю, не раньше, чем все уснут. – Она направилась к двери и, чуть понизив голос, добавила: – А возможно, даже не сегодня.

Он отвел своего скакуна в конюшню и заметил, что там побывала верховая лошадь монахини – солома сохранила отпечатки ее изящных копыт, а в стойле лежал свежий навоз.

Сэр Джон зашел в дом, и Хелевайз указала ему на деревянную скамью с высокой спинкой, приглашая присесть рядом, и тут же вернулась к перевязыванию бечевкой различных трав.

– Мне удалось спасти большую часть своего сада с целебными травами. Обычно они растут в дикой местности. Наверное, поэтому Дикие их не тронули.

Старый рыцарь решил ей помочь и принялся разрезать пеньковую бечевку на кусочки нужной длины и обвязывать пучки розмарина. Маленький мальчик, лет семи или восьми, брал по одному пучку за раз, забирался на приставную лестницу и прикреплял пучок к стропилам.

– Что привело вас сюда на этот раз? – поинтересовалась Хелевайз, при этом ее глаза засверкали.

– Я запросил у короля новый гарнизон, – ответил сэр Джон. – До того как он прибудет, мы с Джейми остаемся странствующими рыцарями. Так что, возможно, вам придется видеть нас чаще, чем вам бы того хотелось.

– Сомневаюсь, – отозвалась она. На миг их руки соприкоснулись. – Днем здесь была сестра Амиция. К сожалению, вечером она вернется.

– Тебе она не нравится? – поинтересовался старый рыцарь.

– Ни в коем случае. Вот тебе крест, Джон, я восхищаюсь ее верой в наш успех. Она заставляет женщин гордиться тем, что они женщины, а моя дочь так и вовсе в ней души не чает. Я не жалуюсь на дочь, но она была в Лорике, где молодые аристократки ведут себя крайне легкомысленно…

Губы старого рыцаря тронула улыбка.

– Не смейтесь надо мной, сэр! Я слишком стара, чтобы заинтересовать кого-то, и слишком благоразумна, чтобы искать на свою голову приключения. – Хелевайз залилась румянцем.

– Что касается меня, мадам, то я нахожу вас очень красивой. – Он протянул руку и нежно убрал завиток волос с ее лба, затем улыбнулся, заглянув ей прямо в глаза. – Но это все королева. Она совершенно непредсказуема и легкомысленна, и все ее окружение ведет себя точно так же.

– Не желаю слышать о ней больше ни слова.

– А я ничего и не говорю. Просто то, что позволительно королеве, не всегда нравится матерям.

– Где же была ваша мудрость лет эдак двадцать назад, мессир?

Он рассмеялся.

– В те времена я ее еще не обрел, милая.

Женщина покачала головой.

– Мне не хватает Руперта. Странно говорить тебе подобное, но на него всегда можно было положиться. Да и с Ниппой он ладил лучше, чем я.

Джон тоже помотал головой и, прислонившись к углу дымохода, вытянул обутые в сапоги ноги ближе к пламени.

– Никогда ему не завидовал. Однако же я так и не стал кому-либо мужем. А он не стал рыцарем.

– Верно, – согласилась она, а потом внезапно добавила: – Мне прямо не терпится почувствовать твои руки на своем теле.

– И кто же теперь ведет себя чересчур легкомысленно?

Хелевайз снова покачала головой.

– В любом случае, пока монахиня здесь, тебе лучше ко мне не приходить. Он улыбнулся и встал.

– Тогда я не стану увиливать от работы в поле: буду пахать, пока не сойдет семь потов.

– Кстати, ты отлично выглядишь, – заметила Хелевайз.

С быстротой молнии сэр Джон склонился над ней и страстно поцеловал.

Три долгих мгновения спустя она отстранилась от него.

– Как тебе не стыдно! – воскликнула женщина, но быть суровой у нее не получилось. – Прямо средь бела дня!

Чуть позже во дворе появилась монахиня, и сэр Джон, успевший раздеться до чулок, забрал у нее лошадь, затем взял в руки вилы, чтобы вычистить стойло от навоза и подкинуть свежей соломы. Амиция привезла провизию.

– Я захватил с собой вашу посылку. Она должна быть где-то в седельной сумке.

Монахиня улыбнулась.

– Не стоило так утруждаться. Лишние вещи мне ни к чему. – Она улыбнулась ему еще шире. Затем нахмурилась. – Самих Диких я не видела, но около старой переправы заметила следы больших разрушений, будто стадо оэлифантов плясало там до упаду. Деревья вырваны с корнем. А дом, который, насколько я помню, в прошлый раз был цел и невредим, теперь стоит без крыши.

– Около переправы? – переспросил старый рыцарь, роясь в седельной сумке. Ему вдруг начало казаться, что он оставил посылку на своем рабочем столе в Альбинкирке. – Как часто вы бываете у переправы?

– Раз в неделю. Я служу мессу на руинах тамошней часовни, поскольку это единственная церковь на ближайшие семь миль.

Внезапно сэра Джона озарило.

– Постойте-ка. – Он опустил руку в висящий на поясе кошелек. Там и нашелся адресованный Амиции сверток величиной с большой грецкий орех. – Извините, я думал, он в седельной сумке, а оказалось, здесь.

Монахиня взяла сверток и внимательно рассмотрела его. Сэру Джону показалось, что она разочарована.

– Позвольте ваш клинок?

Сэр Джон извлек из ножен рондельный кинжал и передал ей, и она разрезала вощеную обертку. Внутри в самом деле оказался грецкий орех. Монахиня расколола его и охнула.

Чуть помедлив, старый рыцарь спросил:

– С вами все в порядке?

Ее лицо исказилось, будто она беззвучно рыдала. Затем Амиция взяла себя в руки.

– Вот ублюдок! – прошипела она и запустила грецкий орех через всю конюшню. Звонко ударившись о каменную стену, тот отлетел и затерялся в темноте.

Сэр Джон, чье благородство судьба решила испытать еще раз, предпочел потихоньку выскользнуть из конюшни через главный вход. Некоторые вещи слишком опасны для простых смертных. Вокруг Амиции, освещая темные стойла, начало разгораться зеленовато-золотистое пламя, и он не стал раздумывать, что произойдет дальше.

Через несколько ударов сердца свет потух, и старый рыцарь услышал тихий смех. Монахиня выступила из сумрака конюшни под угасающие солнечные лучи; в ее руке что-то блестело.

– Он прислал мне кольцо, предназначенное исключительно для религиозных людей, – объяснила она и раскрыла ладонь, как другая женщина могла бы показывать обручальное кольцо. На перстне красивым готическим шрифтом были выгравированы буквы «IHS».

– Кто прислал? – уточнил сэр Джон, ощущая себя человеком, лезущим в чужую историю.

Амиция нахмурилась:

– Полагаю, вам это известно.

Старый рыцарь отвесил поклон.

– В таком случае, думаю, он и вправду ублюдок.

Весь ужин женщины восхищались кольцом. Оно было серебряным, но очень красивым.

К тому времени сестра Амиция полностью взяла себя в руки и спокойно показывала украшение, с готовностью подтверждая, что его привез сэр Джон.

Филиппа попыталась подразнить ее, заметив:

– Наверное, оно от тайного воздыхателя!

И получила в ответ такой взгляд, что потом минут пять сидела молча.

Хелевайз же ерзала на стуле, разглядывая кольцо под разными углами. В конце концов она подалась вперед и почти неосознанно схватила монахиню за руку.

– Кажется, оно герметическое.

– Так и есть. – Амиция была довольна. – Я смогу хранить в нем свою потенциальную энергию. Это освященная вещица. – Она улыбнулась Хелевайз. – Как ты узнала?

– Кажется, оно меняется.

– Меняется? – удивилась монахиня, усмехнувшись. – Я и не заметила. А как именно оно меняется?

Хелевайз покачала головой.

– Ты – святая, наделенная силой, – приняла этот дар и надела кольцо безо всяких сомнений?

Амиция побледнела. Но ее лицо прояснилось, когда она с легкостью сняла тяжелое и могущественное кольцо с пальца и положила на раскрытую ладонь.

– Ты права, Хелевайз, сестра Мирам за подобное безрассудство наложила бы на меня епитимью. Что было бы вполне справедливо. Кроме всего прочего, – нахмурившись, заметила она.

– Вот! Снова! – воскликнула Хелевайз. – На твоей ладони оно изменилось. Всего на мгновение.

– Как именно?

– Совсем немного, полагаю. – В поисках поддержки мать Филиппы посмотрела на сэра Джона, но тот ничего не видел.

Неожиданно юный Джейми наклонился вперед и со всей серьезностью юношества заявил:

– Сестра, иногда на нем написано вовсе не «IHS».

Амиция залилась румянцем.

– Разве? И что же там написано?

– По-моему, «G&A».

Монахиня охнула.

– Проклятье, – сказала она и поспешно спрятала кольцо в кошелек на поясе, одарив Филиппу теплой улыбкой. – Пожалуй, ты права. Тайный воздыхатель.

ЗЕМЛИ ДИКИХ К СЕВЕРУ ОТ ВНУТРЕННЕГО МОРЯ – ШИП

Шип подсчитал, что прошел несколько сотен миль. Он перевалил через Эднакрэги, миновал Стену и пересек реку. Сначала чародей двигался на запад, потом повернул на север.

Долгие странствия привели его к великим болотам. Там, где замерзшие верховья полноводных рек соединялись в единую речную систему, обозначавшую границу дальнего запада, плодились боглины. Он направил на них свою волю: не один раз, целых пять. Казалось, в столь обширном и отдаленном месте нет ничего живого – лишь гниющая растительность и липкая грязь простираются на день пути во всех направлениях. Однако, повинуясь чародею, на поверхность всплыли огромные холмы. Очертаниями они напоминали вулканы, но на самом деле в их недрах выращивались боглины.

Затем Шип направился на восток, двигаясь по северному берегу Внутреннего моря. Он никогда здесь не бывал, но шагал уверенно и четко знал, куда поставить ногу, – знания, словно полезный яд, исходили от черноты в его голове.

Где-то на востоке лежали земли сэссагов, а за ними раскинулся Северный Хуран.

Шип осознавал, что не пристало ему, обладая столь великой силой, мелочно мстить сэссагам за отказ помочь ему в час нужды. Не пристало ему опускаться до такого. Тем не менее он не раз ловил себя на мысли, что строит планы отмщения. Служившие ему хуранцы потеряли много воинов. Сэссаги – нет. Они выбрали собственный путь.

К северу от Внутреннего моря раскинулась совершенно другая страна – земли Диких, хотя они оказались густо заселенными пришедшими из-за Стены. Шип понятия не имел, что в Великих северных лесах проживает так много мужчин, женщин и детей, и теперь решил передвигаться с особой осторожностью. Вовсе не из-за того, что ему недоставало сил уничтожить их всех. Чародей слишком хорошо знал человеческую природу и понимал, что для него лучше проскользнуть незаметно. Он неспешно направлялся на запад, обходя поселения гигантских бобров и коварные топи кри, где среди стволов мертвых деревьев и речной форели обитали хейстенохи. Дальше снова на север, минуя отдаленные деревни сэссагов и их северных сородичей – племени мессака. Затем на юг мимо убогих деревушек северных хуранцев, чьи метки он без труда опознал. Были там и более примитивные поселения, принадлежавшие диким иркам, не имевшим правителя. Наконец Шип дошел до озер, прямо посередине которых великаны рхуки возвели островки из огромных бревен и камней.

У черноты в голове Шипа имелись планы насчет рхуков.

Остановившись на берегу озера в выжженных землях, колдун терпеливо ждал, когда великаны выйдут к нему. Вручив им подарки, словно детям на праздник, он быстро склонил гигантов на свою сторону. Рхуки были слишком простодушны, чтобы спорить или рассуждать, поэтому Шип без труда заманил их в свои сети и отправил выполнять поручения, подчинив своей воле с той же легкостью, с какой человек приручает собаку.

Он проделал то же самое у каждого озера, где был хотя бы один такой островок. Пришедшие из-за Стены называли их кранногами.

Другим существам чародей приказал слушать, говорить и собирать сведения. И узнал, что северным хуранцам, понесшим огромные потери в его войнах, угрожают их южные сородичи, проживающие на противоположном берегу Великой реки и чуть дальше на восток. А еще – что в этом году великие этрусские корабли не приплыли. Он отправил шпионов даже к королю Альбы, чтобы заодно взглянуть на пылающий там огонь – на его жену-королеву.

Затем Шип принял еще несколько важных решений. Во-первых, он не станет помогать северным хуранцам лишь потому, что они – его союзники и оставались верны ему до самого конца. В лесах полно потенциальных единомышленников и рабов, и он ничего не должен хуранцам. Во-вторых, теперь у него имеются свои цели, для претворения в жизнь которых требуются другие планы, поэтому так или иначе все племена будут служить ему – добровольно или принудительно.

Целый день чародей провел в лесной глуши, примеряя новую оболочку – тело, в которое он вложил немало мастерства, придавая нужную форму. Теперь Шип с легкостью мог принимать облик провидца, пришедшего из-за Стены, с ясными и честными глазами и телом, покрытым многочисленными шрамами. Старого шамана, о мудрости которого можно было судить по испещренному морщинами лицу, колдун назвал Знатоком Языков. В этом обличье он посетил несколько маленьких городов, где сидел у костров, слушал разговоры матрон, лечил детей и изготовлял снадобья. Его магические силы помогли многим. И весть о нем разнеслась среди кри и северных хуранцев, словно лесной пожар.

В каждой деревне он безошибочно отыскивал обуреваемых жадностью мужчин и женщин и кое-что нашептывал им. Таким образом, чародей оставлял семена, чтобы со временем они взошли и он смог пожинать плоды.

Сорвав личину Знатока, как змея сбрасывает старую кожу, Шип гигантскими шагами направился в бескрайний лес. Он старался как можно реже использовать вновь обретенную силу. Например, чтобы связаться с кем-то в Лорике, или с женщиной в Харндоне, или с мужчиной в глуши земель Диких на юге. Для них у него не было телесного облика – всего лишь голос в голове, мимолетная мысль. Тем не менее подобные сеансы порядком изматывали его. После них он целыми днями стоял открытый всем стихиям, чтобы набраться сил и продолжить путь. Ему предстояло еще столько работы, и новая способность с такой легкостью менять облик до сих пор приводила его в замешательство.

Чародей все не мог вспомнить, как овладел ею. И не был до конца уверен, кто он на самом деле.

Прошло почти семьдесят дней с тех пор, как он столкнулся с Темным солнцем.

Еще Шип понимал, что для следующего шага ему нужно отыскать надежное убежище и место для хранения силы. Без них нет смысла строить какие бы то ни было планы. После уничтожения гигантского клена у подножия Эднакрэгов он многое пересмотрел и пришел к выводу, что перемены эти произошли волею силы, оставившей ему закованное в броню яйцо. Или так, по крайней мере, чародей объяснял произошедшие с ним метаморфозы.

Шагая вдоль северного берега Внутреннего моря в привычном обличье, Шип размышлял о предстоящей войне.

ЗАМОК ТИКОНДАГА – ГРАФ ЗАПАДНОЙ СТЕНЫ

Гауз никогда не колебалась. Но факт беременности королевы был настолько серьезным, что ей пришлось остановиться и подумать. Несколько долгих недель графиня тщательно подбирала заклинания, пока полностью не определилась, как именно ей следует действовать.

Граф устраивал набеги на земли пришедших из-за Стены на противоположном берегу Великой реки. В основном он охотился за рабами и сведениями, но иногда за медом Диких и пушниной. В принадлежавших ему землях недоставало ресурсов, коими были богаты Джарсей или Брогат: овцы, крупный рогатый скот, древесина, остальное, как любили шутить Мурьены, – камни. Именно за счет тщательно продуманных налетов графу удавалось хорошенько подзаработать и разжиться бесплатной рабочей силой.

В этом году в его распоряжении оказалась дюжина рыцарей ордена Святого Фомы, поскольку приор направил своих людей во все командорства вдоль Стены и еще больше – в Харндон. Согласно последним сведениям, ими собирались укомплектовать и новый гарнизон в Лиссен Карак. Благодаря магии и глубоким познаниям о Диких этих необычных воинов графу удалось спланировать крупный налет, таким образом, еще целая неделя у Гауз ушла на то, чтобы помочь супругу рассчитать запасы пищи и снаряжения и должным образом принять гостей: пятьдесят рыцарей с юга – закаленных в боях профессионалов и странствующих воинов, отправившихся на поиски приключений ради того, чтобы произвести впечатление на благородных девиц.

Досконально разработав грядущее вторжение, граф принялся тренировать своих людей на просторных полях к югу от замка. И наконец-то у Гауз появилось свободное время, чтобы хорошенько обдумать возможные варианты и спланировать собственную битву.

Большую часть дня графиня провела за чтением, копаясь в книгах, к которым не прикасалась вот уже несколько десятилетий. Затем с помощью старого заклинания, которое она ласково называла «духом», Гауз обследовала юг. Тогда-то все и пошло наперекосяк.

Графиня всегда колдовала с особой осторожностью, поэтому «дух» полетел на юг, спрятанный в кокон иллюзий и других герметических заклинаний, которые бы сразу уловили малейшую попытку молодой королевы обнаружить ее. И одно из них сработало, когда «дух» скользил внутри эфира к Дезидерате. Гауз подозревала, что магическое пространство устроено иначе, нежели реальность, поэтому скорее чувствовала, чем знала наверняка, что физическое расстояние между Тикондагой и Харндоном не имеет ничего общего с расстоянием между ними в эфире.

И все же ей пришлось проявить себя, едва она сотворила свое бесценное заклинание – плод нескольких недель работы, множества дней изысканий и ночей любовных соитий, дающих силу.

Кончиками пальцев Гауз провела по нитям заклинания, как бард ласкает струны своего прекрасного инструмента.

Она сразу же обнаружила его. И нахмурилась.

– Ричард, – обратилась графиня к чародею, – ты полон сил и даже не скрываешься.

Естественно, Планжере не ответил. Возможно, назови она его Шипом, он бы откликнулся, но тогда бы между ними началась битва.

Она увеличила дальность зрения и последовала за «духом» так далеко, как смогла. В эфире кишела злость. И ее было настолько много, что не спасали даже магические защитные стены, поэтому Гауз отступила.

Графиня накинула на плечи мантию, поскольку всегда колдовала обнаженной, – и поэтому считала зиму не самым подходящим для ворожбы временем года, – и рухнула в свое любимое кресло. Из окна, расположенного на шесть этажей выше замковых стен, она могла разглядывать противоположный берег Великой реки и любоваться чудесным лесом, раскинувшимся в северном направлении до самых льдов. Однажды ей довелось там побывать, и она познала всю силу страны вечного холода.

Леди Мурьен пригубила вино.

– С чего это Дикие вдруг так оживились? – вслух спросила она, окинув взглядом своих котов.

Как все обычные кошки, они вылизывали лапы.

– И почему Ричард Планжере шпионит за королевой? – добавила графиня, про себя назвав чародея его новым именем.

Шип.

СТО ЛИГ К ЗАПАДУ ОТ ЛИССЕН КАРАК – БИЛЛ РЕДМИД

Тайлер нашел своих людей. Отыскал при вспышках молний на берегу реки. Вернее, то, что от них осталось. Их разорвали на части и сожрали: на земле валялись обглоданные кости и окровавленные куски плоти.

Билла Редмида едва не стошнило, а молнии все сверкали и сверкали – чаще и чаще, дождь усиливался, раскаты грома и рев поднявшейся реки заглушали все остальные звуки. Вид трупов, обглоданных до хрящей, никого бы не оставил равнодушным.

Билл прижался спиной к стволу дерева и крепче сжал копье.

Нэт вертелся на месте, отчего в мелькании молний походил на безумца.

– Они окружают нас! – закричал он и принялся рубить невидимых врагов.

Редмид бросился на помощь, но даже в ослепительном свете молний так и не смог разглядеть ни единого врага. А Нэт все размахивал мечом, Биллу пришлось несколько раз пригибаться и подпрыгивать. Наконец, не выдержав, он заорал:

– Нэт! Нэт! Здесь никого нет!

Тайлер развернулся в его сторону. Вдруг раздалось несколько оглушительных раскатов грома, Биллу они показались ударами.

Проплыв над головами, грозовая туча устремилась дальше, а вокруг стало темнее прежнего. Редмид почувствовал, как во мраке Нэт шагнул мимо него, и вытянул руку.

– Боже милостивый, нам конец!

Командир повстанцев отбросил копье и обнял Тайлера:

– Хватит! Они ушли. Давай выбираться отсюда.

Нэт ненадолго замер.

Затем разрыдался.

Когда Редмиду удалось вывести их обратно к лагерю, забрезжил серый дождливый рассвет. Билл вздрагивал от любого шума – боялся, что на лагерь напали и все повстанцы давно мертвы. Страх захлестнул его. Дождь продолжал лить как из ведра. А первые проблески рассвета застали его бредущим, спотыкаясь, будто неопытный беглый слуга, по промокшему лесу, всего в нескольких сотнях шагов от собственного костра.

Скрыть состояние Тайлера было невозможно. Он все время стонал, и Редмид проклинал себя за то, что слишком сильно опирался на больного человека.

Каким-то образом, с помощью ругани, лести и других доступных способов убеждения, ему удалось уговорить повстанцев собрать пожитки, покинуть тепло костра и вновь отправиться в путь.

К полудню ни на ком сухой нитки не осталось. Непрерывно шел дождь, и все вокруг намокло: деревья, трава, папоротники. Никакая шерсть, даже самая лучшая пряжа, не могла защитить от такого количества воды. При ходьбе сапоги Редмида хлюпали, а когда отряду пришлось пересекать вздувшийся из-за ливней ручей, мужчины и женщины попросту перешли его вброд, подняв луки над головами. Никто даже не подумал перепрыгивать с камня на камень.

К середине следующего утра им снова пришлось нести Тайлера. Некоторые повстанцы недовольно заворчали. Однако Бесс быстро положила этому конец: она и еще одна женщина добровольно вызвались нести разведчика и ни разу не пожаловались.

После обеда мальчишка из Харндона уселся посередине тропы и отказался идти дальше.

– Я хочу домой! – заявил он.

Редмид опешил и, покачав головой, сказал:

– Дикие сожрут тебя с потрохами.

– Мне наплевать! – взвыл юнец. – Я больше не могу идти! У меня ноги стерты в кровь. В животе уже который день пусто. И у меня сопли. Пусть сжирают!

Тогда Билл ударил его, и парень в недоумении уставился на него.

– Вставай и иди, иначе я сам тебя убью.

Юнец с трудом поднялся и поковылял прочь. Он рыдал.

Редмид чувствовал себя негодяем.

К нему подошла Бесс:

– Это не дело, Билл Редмид. Ты ведешь себя как господин, а не как товарищ.

– Пошла ты, – огрызнулся разведчик, затем примирительно поднял руку. – Это все от слабости. Прошлой ночью я был с Нэтом. На нас напали боглины.

– Но мы ведь союзники!

Редмид лишь пожал плечами.

И они продолжили двигаться на запад.

Час спустя речной поток в третий раз за день преградил им путь. Авангард зашлепал вброд, а основной отряд следом. На противоположном берегу они наткнулись на еще одно брошенное поселение ирков – на этот раз с нетронутыми крышами. Люди тут же разбрелись по хижинам, впервые за день оказавшись в сухости. Не прошло и часа, как повсюду в очагах запылали огни.

Но еды не было. С большим трудом Редмид набрал горстку добровольцев, согласных покинуть жилища и встать на страже. Он сам тихо стоял в укрытии из листьев, когда уловил движение на другой стороне реки. Ирки продуманно расположили свое поселение – на крутом берегу, обнесенное низким валом из плотно утрамбованной земли и частоколом. Таким образом, подобраться к нему было весьма непросто. На всякий случай Редмид расставил часовых за кукурузными полями – к сожалению, пустыми.

Он внимательно следил за движением. Это точно были не боглины – они слишком осторожные и одновременно довольно неуклюжие. Затем Билл заметил зеленую вспышку, и на открытое место вышел человек. Было достаточно светло, и Редмид тут же его узнал.

У самого брода стоял Кот.

А сразу за ним Серый Кэл.

Редмид едва сдержал восторженный вопль и подал условный сигнал. Серый Кэл выпрямился и просвистел в ответ «Том, Том – сын дудочника». Билл прокричал жаворонком и несколько мгновений спустя заключил в объятия свою заблудшую овцу.

Кэл так же крепко обнял его.

– Эй, потише, приятель! – сказал он. – Все вышло скверно. Этот оболтус спас мне жизнь.

Кот хмыкнул и улыбнулся собственным мыслям.

– Мы раздобыли оленя, но бросили его, когда за нами погнались боглины, – объяснил полукровка. – Эти мелкие твари сейчас повсюду.

– Я потерял своих парней, – сказал старый разведчик. – Нам пришлось удирать. Тех, кто отбежал недостаточно далеко или замешкался, сожрали.

Редмид с сожалением кивнул.

– У нас совсем нет еды, – признался он.

– У нас тоже. И охотиться невозможно. Все равно что угостить боглинов собственным мясцом, – заметил Серый Кэл. – Не говоря про чертов дождь.

Кот где-то достал малины.

– Я поделюсь, – проговорил он своим странным певучим голосом.

Редмид заколебался, но потом решил, что если не поест, то просто помрет. У парня оказался целый медный котелок ягод – какими же вкусными они были. И трое мужчин наелись до отвала.

– Ты что, все это время таскал их с собой? – поинтересовался Кэл. – Не в обиду Биллу, но мы могли в любое время остановиться и перекусить.

Кот загадочно улыбнулся и сказал:

– Нет. Только сейчас.

Утром повстанцы с трудом просыпались и медленно вставали. Более опытные отправились к реке за сассафрасом чтобы заварить чай. Кот, обследуя возвышенность к северу от поселения, наткнулся на ульи и вернулся весь липкий, но довольный собой. Каждый в отряде получил по две чашки горячего чая из сассафраса с медом.

А также по шесть или семь ягод.

– Как раз чтобы разыгрался чертов аппетит, – выразила Бесс то, о чем думали все остальные.

И они снова отправились в путь. На запад.

Небольшие речные потоки стали попадаться все чаще, а пересекать их с каждым разом становилось все мокрее. Сто шагов больше не разделяли основной отряд и авангард, поэтому после полудня при тусклом свете ненастного дня Редмид задержал повстанцев и восстановил промежутки.

Он указал на длинную цепь невысоких холмов на севере.

– Там будут боглины или что похуже, – заявил Билл. – Прекращайте расслабляться, иначе нам всем конец.

– Да нам в любом случае конец! – крикнул кто-то из толпы.

Редмид ничего не ответил и на несколько миль возглавил авангард. Едва наступило время разбивать лагерь, к нему подошел Кот и ткнул пальцем в конец колонны.

– Они отстают. В основном молодняк. Некоторые просто садятся посреди тропы и отказываются идти.

– Иди с Кэлом, разыщите безопасное место для лагеря, – приказал он.

Билл увидел Бесс, несущую Тайлера. Он погладил ее по плечу, сжал руку своего друга и зашагал вдоль колонны в обратном направлении. Сколько бы он ни шел, отстающие заверяли его, что они еще держатся и что за ними следуют другие.

Командир повстанцев как раз наткнулся на того же парня, что и днем раньше, сидящего под деревом, когда услышал крики впереди – где-то поблизости.

Юнец не стал дожидаться ругани или пинка, поднялся и, сыпя проклятьями, заковылял вперед. Он снова рыдал.

– За тобой еще кто-то есть? – спросил Билл, но мальчишка ничего не ответил.

Долгое время Редмид стоял посередине тропы в полной нерешительности, затем снял с плеча лук и медленно извлек его из тяжелой полотняной сумки. Он все сделал неправильно – нужно срочно восстановить походный порядок и сократить расстояние между людьми, а в голове и в хвосте колонны расставить надежных воинов. Билл больше не собирался никого терять. Он отправился дальше, уверенный, что недосчитался шестерых и что кто-то за ним наблюдает. С привычной легкостью Редмид принялся натягивать тетиву: плотно прижав зарубку на нижнем конце лука к мокрой правой ноге, потянул изо всех сил и внезапно осознал, насколько ослаб. Но главное – тетива оставалась сухой, как и сам лук. Наложив стрелу и чуть свободнее вздохнув, он трусцой побежал на восток. Смеркалось.

Свернув за крутой изгиб старой тропы, Редмид увидел боглинов. Их было тридцать или сорок. Двое его людей, спина к спине, отбивались от мелких тварей посохами, а третий орудовал мечом – чересчур неистово, но зато вполне продуктивно.

Билл подстрелил трех боглинов, украсив их перьями. Прежде чем до него дошло, что он видит на самом деле, боглины исчезли, а худощавый мужчина с длинным мечом оступился, очевидно, раненый.

Сумерки сгущались – лучшее время для боглинов и худшее для человека. Редмид бросился вперед. Тогда он увидел, что произошло с еще четырьмя его людьми. И почему боглины там толпятся. От повстанцев осталось лишь кровавое месиво.

Двое с посохами тяжело опустились на землю.

– Нет, глупцы! – заорал Редмид. – Бегите!

Затем повернулся к мечнику.

В тусклом сумеречном свете повстанец не сразу осознал, что фигура с мечом – вовсе не человек, а ирк. Ростом с человека, с коричнево-зеленой кожей, напоминавшей шкуру оленя, вооруженный мечом длиной почти с него самого, выкованным будто из сверкающей молнии. Красивое существо с огромными глазами и выступающими наружу острыми зубами.

Словно подкошенный, ирк рухнул на тропу. По его ногам текла кровь – ихор.

Кусты задрожали. Боглины засели прямо там.

Порой в миг чрезвычайной опасности все внезапно становится совершенно очевидным. Редмид увидел картину целиком.

– Стойте! – заорал он двум своим людям, пока они не убежали.

Резким движением Билл стащил через клыкастую голову ирка плащ, пока тот корчился от боли в израненных ногах. Боглины стремительно приближались. Редмид быстро разложил плащ на земле, кинул на него два посоха, подвернул полы поверх них и поднял ирка, – в приступе боли тот полоснул его когтем по лицу. Вполне ожидаемо. Затем Билл опустил глупое существо на самодельные носилки. Вес ирка прижал материю к посохам, и, когда находившиеся на грани безумия повстанцы резко подняли его, носилки выдержали.

Боглины подобрались совсем близко.

– Теперь бегите, – приказал Редмид.

Ему не пришлось повторять дважды.

Редмид не слишком высоко оценивал свои лидерские качества, но знал, что лучник он отменный. Может быть, даже самый лучший, не считая брата. Он наложил стрелу на лук, вторую зажал между пальцев, еще пяток заткнул за пояс, наконечниками вверх.

Он просто хотел попробовать и тем самым выиграть время. Когда боглины атаковали, семь стрел устремились вперед, точно бурлящий речной поток. Командир повстанцев не чувствовал, как сгибается и разгибается огромный лук, лишь, не задумываясь, выпускал стрелу за стрелой. И едва заметил, как одна из них пригвоздила сразу двух глупых тварей к дереву, а вторая пришпилила пронзительно визжавшего боглина к земле.

Билл выдернул из колчана очередную стрелу, но атака захлебнулась, и противники отступили. Диким хотелось умирать не больше, чем людям. Едва он установил хвостовик восьмой стрелы на тетиву, жилистые твари скрылись за невысокими кедрами и маленькими елями к северу от тропы.

Три долгих вдоха он следил за кустами, затем нагнулся и подхватил сверкающий меч ирка. Тот обжег ладонь, но Редмид был к этому готов и не выпустил оружие из рук.

После этого повстанец побежал.

Случается, твой героизм никто не замечает, а усилия, необходимые, чтобы поступить так, как считаешь правильным, намного превышают твои физические возможности. Редмид сражался, стрелял из огромного лука, преодолевал милю за милей и делал все это, наплевав на недостаток сна и еды. Он знал, что нужен своим людям. Понимал, что пересечь следующий брод будет невыносимо тяжело. А еще боялся, что боглины доберутся до его совсем еще неопытных повстанцев и порвут их на лоскуты.

Он чувствовал, как монстры следуют за ним по тропе.

Рванувшись вперед изо всех сил, Редмид вдруг осознал, что идет шагом, размашисто переставляя длинные ноги, но никак не бежит, пусть даже медленно.

Он приказал самому себе бежать. Но все равно продолжал идти.

– Черт тебя подери, Билл Редмид, – вслух выругался он, затем наклонился вперед, позволив телу самому решать – падать или нет. Тогда на выручку пришли ноги: несмотря на плоскостопие, они подхватили его и пустились в неуклюжий бег. Его выворотные сапоги тяжело шлепали по тропе, производя больше шума, чем ему хотелось бы, но все же он не стоял на месте.

Пробежав расстояние, приблизительно равное дальности полета двух выпущенных из большого лука стрел, Редмид нагнал шестерых повстанцев, тащивших ирка.

– Пошевеливайтесь! – едва завидев их, крикнул он.

И они тоже перешли на тяжелый бег.

Билл оставался позади. Почти сразу его люди сбавили скорость, и он заорал:

– Бегите быстрее! Они прямо за нами!

Повстанцы снова помчались вперед. Один обернулся, в панике взгляд его метался в разные стороны.

Но Редмиду было уже все равно.

Они продолжали двигаться вверх по тропе, когда он начал задыхаться. Проклиная собственную слабость и опрометчивые поступки, Билл твердо решил не отставать от бегущих впереди повстанцев, которым, несмотря на вес раненого ирка, кое-как удавалось выдерживать заданный темп.

Когда они поднимались на небольшой горный хребет, заросший огромными деревьями, Редмид услышал шум боя впереди.

– Стойте! – рявкнул он. – В укрытие… и тихо!

Он обогнал своих изможденных людей, бросил им меч ирка и обнажил собственный.

Взобравшись на невысокий гребень горы, Редмид посмотрел вниз на переправу. Открывшаяся ему картина напоминала ад, каким его рисуют священники.

Боглины напали на повстанцев на переправе. Половина отряда успела перейти реку вброд, и они еще держались, но с большим трудом. Людей, застигнутых врасплох посередине потока, методично убивали и тут же съедали. Боглины облепили берега, вылавливали из воды тела и пожирали их прямо на месте. Многие люди были все еще живы и вопили от ужаса, когда мелкие твари рвали их на части Повстанцы гибли пачками, оступаясь на скользких камнях, где потеря опоры под ногами означала неминуемую смерть. К тому же боглины обстреливали их из боевых луков. Залп за залпом стрелы градом обрушивались на несчастных повстанцев. Слабых луков этих мелких тварей было достаточно, чтобы с расстояния в пятьдесят ярдов ранить или убить жертву.

Редмид несколько раз глубоко вздохнул.

Как правило, боглины не сбивались в группы больше двадцати-тридцати особей. Здесь же собралось не меньше тысячи пожирателей его повстанцев.

Продолжая вглядываться вниз, он достал лук и попытался отыскать в толпе человека – или ирка, поскольку они тоже использовали боглинов в своих целях. Гадая, сможет ли распознать ирка с такого расстояния, Билл на мгновение задумался: а вдруг спасенное им существо и есть повелитель этих монстров…

Но вскоре белая вспышка, мелькнувшая на противоположной стороне реки, указала на то, что ему противостоит вовсе не человек и не ирк, а жрец редкой главенствующей касты боглинов. Облаченные в красные, черные и белые доспехи, с вытянутыми туловищами и головами, они напоминали Редмиду злобных шершней. Он видел, как жрец, орудуя двумя выкованными людьми мечами, зарубил повстанца. Упырь.

Расстояние – двести двадцать ярдов. Легкий ветерок; влажный воздух, холодный лук. К счастью, тетива не промокла. Билл вернул меч в ножны, привычным движением провел рукой по тетиве, вынул из колчана легкую стрелу и еще три заткнул за ремень.

Потом достал из притороченного к поясу кошелька кусочек сахара и засунул его в рот. Еще двое его людей погибли – они непрерывно орали, пока он рассасывал сахар, но ему нужна была энергия. Редмид не мог позволить себе промахнуться. Желание хоть что-нибудь предпринять было настолько сильным, что Билл едва соображал – тело его исполнилось боевого духа, и он рвался в бой.

Сделав большой глоток воды, командир повстанцев закрыл фляжку пробкой, наложил стрелу на тетиву и без дальнейших колебаний потянул – отставленная назад нога чуть согнута, вся сила плеч вложена в натяжение. Наконечник перемещался вслед за мишенью, и, когда внутреннее чувство подсказало, что самое время действовать, его пальцы разжались, плавно отпустив тетиву, и стрела устремилась вперед.

Он не смотрел, куда попала первая стрела, а выпустил все четыре, одну за другой.

Третья угодила прямо в жреца, но расстояние было слишком большим, а стрела такой легкой, что погрузилась в тело боглина недостаточно глубоко. Четвертая попала в лапу с мечом, пробив ее насквозь.

Жрец выбрался из гущи схватки и принялся высматривать его.

«Им не нужно говорить. Они общаются с помощью магии. Или обоняния. Или чего-то там еще», – подумал Редмид, достав из колчана еще четыре стрелы.

На этот раз он выбрал тяжелые боевые стрелы, которые солдаты короля называли четвертьфунтовками. Редмид воткнул в землю под ногами три штуки и до самого уха натянул тетиву, так что напряглись все мышцы спины.

Он стрелял – накладывал стрелу на тетиву, натягивал и отпускал, громко ухая, как человек, поднимающий тяжести; снова и снова и, наконец, делая последний выстрел, едва не разрыдался от того, насколько плохо они получились.

Наблюдая за полетом своих стрел, командир повстанцев только и сказал: «Как я задолбался!»

Чтобы четвертьфунтовка преодолела двести ярдов, нужен большой лук – у Редмида имелся двухметровый. Ему приходилось оттягивать тетиву до самого уха и прицеливаться под углом почти в пятьдесят градусов от земли, что делало саму идею меткости невозможной. Лучник даже не видел свою мишень.

Первая стрела упала у самого края речного потока, не долетев до цели ярдов сорок, зато на одной оси с ней.

Вторая летела в верном направлении, и на мгновение сердце Редмида замерло, и повстанец подумал, что наконец-то ему удалось подстрелить тварь, но существо подпрыгнуло: не вверх, как он рассчитывал, а вперед, прямо в реку. Третья стрела ушла дальше и правее, а жрец тем временем выскочил на берег. И наконец, четвертую занесло вправо, завихляв, она потеряла скорость. Вожак боглинов чуть развернулся и запрыгнул на огромный валун, затем приподнял надкрылья…

«Что это значит? Господи Иисусе, он колдует!»

…из-за них вырвалось сине-белое пламя.

Выпущенная по неправильной траектории стрела, точно подбитая птица, рухнула вниз. Жрец шагнул прямо под нее, и наконечник вонзился в поднятое надкрылье, пробив хитиновую броню и оторвав твари крыло.

Даже с двухсот ярдов Редмид видел, как из раны во все стороны брызнул ихор. Существо споткнулось и упало в воду.

В панике повстанец по имени Билл Алан пригвоздил его мечом к дну реки. Он колол и колол клинком, пока вода вокруг не окрасилась в зелено-бурый цвет. Но жрец все же изловчился и ударил Алана. Тот отшатнулся и, потеряв равновесие, упал. К тому времени Редмид мчался к берегу реки, накладывая на тетиву очередную четвертьфунтовку. У него оставалось еще три.

Алан поднялся, помогая себе одной рукой и не выпуская меч из второй. С большим трудом выбравшись из воды, упырь ринулся на него, разбрызгивая вокруг ихор. Жрец пробил защиту и взмахнул мечом, задев щеку Алана. Но к тому времени повстанец взял себя в руки и нанес ответный удар: удача вновь улыбнулась ему, и он попал твари в ногу. Жрец тут же исчез под водой.

Все боглины на берегу попрыгали в реку и бросились наперерез лучнику.

«Он знает, кто я, – подумал Редмид. – Они охотятся за мной».

Командир повстанцев бежал вдоль берега, словно мальчишка, перепрыгивая с камня на камень, затем чуть замешкался, восстанавливая равновесие на двух огромных валунах.

Упырь взметнулся из-под воды у ног Алана. Его клинок взлетел…

Редмид выстрелил. Расстояние между ними составляло меньше шестидесяти ярдов, и стрела вонзилась в мягкую, как у млекопитающих, кожу под мышкой монстра. Со жрецом было покончено: он буквально рассыпался на части, река тут же унесла их прочь, а меч Алана рассек пустоту.

Узы, которые по воле упыря удерживали боглинов вместе, мгновенно исчезли – Редмид видел, как вражеская свора рассыпалась, как и их повелитель. Полчище существ, подчинявшихся единой воле, за три удара сердца превратилось в сотни отдельных тварей, которые скорее боялись его повстанцев, нежели хотели сражаться с ними. Человек не успел бы и молитву прочитать, как они испарились.

Редмиду тоже хотелось испариться. Он не знал, сколько потерял людей, но понимал, что много. Повстанцы остались одни среди бескрайних земель Диких, изможденные, испуганные и разбитые. И снова начинало смеркаться.

Он протрубил в огромный горн, собирая выживших вместе. Многие разбежались при первом нападении; на ближнем берегу Нэт Тайлер удерживал всех, кто не успел пересечь реку, – мудрое решение, по мнению Редмида; на противоположном командовала Бесс. Она переправилась с авангардом, состоявшим в основном из ветеранов – мужчин и женщин с хорошими мечами и луками. Кот и Кэл тоже были там. Они сумели постоять за себя и отправили на тот свет довольно много боглинов.

Выяснилось, что на этот раз отряд потерял сорок мужчин и двух женщин. От них мало что осталось для захоронения.

Почти все раненые умерли, кроме шестерых, и Тайлер, Бесс и Редмид всю ночь хлопотали вокруг них, используя вместо бинтов обрывки одежды погибших.

Нэт с вечера расставил дозоры, чтобы предупредить возможное нападение.

– Дело дрянь, – заметил он, присев на корточки у костра рядом с Редмидом. – Еще одной такой битвы мы не переживем.

Билл сидел, уставившись на языки пламени. Ему постоянно приходилось действовать и совершенно не оставалось времени обдумать сложившуюся ситуацию. Но теперь…

– Черт подери, это я во всем виноват, – сказал он и сгорбился, уткнувшись лбом в колени. – Нужно было идти на юг в Джарсей.

Тайлер промолчал, но Редмид знал, что он согласен.

– Не смей даже думать об этом, Билл Редмид! – Бесс вынырнула из темноты, ощупью отыскала ведро с водой и принялась отмывать окровавленные руки. – В Джарсее мы бы все погибли. Знать охотилась бы на нас забавы ради. Лучше уж Дикие… Просто жуть как холодно.

Она улыбнулась, забрала горячую воду и снова ушла ухаживать за ранеными. Тайлер проводил ее голодным взглядом.

– Даже измотанная и не мывшаяся десять дней, она все равно красотка, – заметил он.

Билл пожал плечами. Бесс была хорошим боевым товарищем и, возможно, лучшим лидером, чем он сам. По-другому он ее не воспринимал. Вернее, не позволял себе этого.

– Как думаешь, она пойдет за такого старого хрена, как я? – поинтересовался Тайлер.

Редмид о таких вещах даже думать не мог.

– Мне нужно переговорить с ирком, которого мы подобрали. Нам нужен здесь друг.

Нэт ухмыльнулся:

– Тогда я лучше пойду помогу Бесс с ранеными, ладно?

Билл поставил на костер воду в своем маленьком медном котелке. Сегодняшний разгром повлек тысячи последствий. Например, большинство людей побросало лагерное снаряжение, а ведь котелки в землях Диких ценились не меньше стрел. Редмиду удалось сберечь свой. Насколько ему было известно, это последний металлический котелок к западу от Лиссен Карак. Он тяжело вздохнул и принялся ждать, когда закипит вода. А еще у них не осталось ни тонких восковых свечей, ни лучин, ни масляных ламп, поэтому тьма вокруг костра была абсолютной. Заглядывая в маленький котелок, он никак не мог понять, закипела вода или еще нет. Наконец Билл определил это с помощью веточки, положившись на интуицию. Затем добавил туда немного сассафраса, последнего в этом сезоне, и остатки меда – поистине роскошное подношение. Больше у него ничего не осталось, но ему нужно было понравиться ирку.

Редмид принес чай существу, и оно подняло чашку из рога в знак признательности.

– Ты умеешь разговаривать? – спросил Билл.

Ирк вздохнул и ответил:

– Да.

– Как тебя зовут?

– Тапио Халтия, – пропел он. – Я владыка этих лес-с-сов, маленький человек.

Редмид сплюнул.

– У меня нет времени на владык, – заявил он, но малость воспрял духом.

Ирк напрягся и отвел взгляд.

– Пятьс-с-сот лет я повелевал этими лес-с-сами. Не думай, что я нас-с-столько невеж-ж-жлив, чтобы быть неблагодарным, даже с-с-слуге Ш-ш-ши-па. – Он склонил голову. – А твое имя?

Повстанец покачал головой.

– Я не слуга, и уж точно не этому ублюдку. Он бросил нас в беде. – Он слишком устал, чтобы что-то объяснять. – Билл Редмид.

– Ах, человек, твои с-с-слова очень радуют. Дорогой друг, поз-з-зволь мне принять как гос-с-стей тебя и твоих людей. Я не причиню вам з-з-зла, лиш-ш-шь несколько человек удос-с-стоилис-с-сь подобного предлож-ж-жения от меня.

Он улыбнулся, и его клыки влажно блеснули в темноте.

Об ирках Билл знал совсем мало. Его брату они нравились, он пировал в их залах и торговал с самыми смелыми из них в лесах. Однако этот ирк был старым и очень опасным, так, по крайней мере, подсказывала Биллу интуиция. А он только что назвал свое настоящее имя. Как глупо.

– Мои с-с-сородичи уж-ж-же близ-з-зко. Я чувс-сс-твую их через-з-з кровь з-з-земли. Я с-с-счел бы з-з-за з-з-знак ос-с-собой любез-з-знос-с-сти, ес-с-сли бы ты дал мне ещ-щ-ще одну чаш-ш-шку этого чая. И мой меч. Виж-ж-жу, ты с-с-сберег его.

Редмид хотел бы доверять этому существу, но не мог.

– Я перевязал твои лодыжки. Пока ты не можешь ходить. Скоро я верну тебе меч.

Губы ирка растянулись в улыбке, и это выглядело ужасно.

– Когда будеш-ш-шь обедать у меня, ты поймеш-ш-шь, человек, что мне не нуж-ж-жно быть вероломным, чтобы уничтож-ж-жить подобных тебе. Если бы я хотел это с-с-сделать, я бы с-с-сраз-з-зилс-с-ся с тобой мечом к мечу. Я Тапио Халтия. Я не лгу.

Редмид чувствовал, что беседа с существом порядком утомила его. Ему было трудно контролировать свой разум, мысли то и дело путались, когда ирк запинался на шипящих и свистящих звуках.

Проверив раненых, Билл уселся на своем одеяле. Подошла Бесс и опустилась рядом.

– Просто возьми меня за руку и скажи что-нибудь хорошее, потому что сегодня я перепугалась до усрачки, – усмехнувшись, попросила она. – Да и Нэт Тайлер больше пугает, чем успокаивает. Правда?

– Ирк, которого мы спасли, легендарная личность, и он собирается спасти нас всех, – сказал Редмид.

Он взял Бесс за руку, радуясь, что сообщил добрые вести. Все равно что пожать руку Нэта, когда тот болел. Однако ладонь ее была холодной, и вышло, что он продолжал держать ее в своей. Бесс прижалась к нему. В этом не было ничего интимного. Просто женщина сильно замерзла.

– Легендарный ирк? – Бесс нашла в себе силы улыбнуться. – И кто же он? Тапио Халтия? – насмешливо фыркнула она.

– Так он сказал.

Повстанка резко села.

– Этот уродец утверждает, что он сказочный рыцарь? Я грезила о нем, будучи девочкой. Он ездит верхом на единороге и носит копье из чистого золота.

– Прямо сейчас он лежит, искалеченный боглинами, и не может получить даже еще одну чашку чая, – заметил Редмид.

– Не может быть, – отозвалась она. Но ее голос звучал чуть спокойнее и счастливее. – Отличная история, Билл. Последние дни ты держался молодцом. Если мы умрем… Черт подери, ведь сегодня мы выстояли, верно?

Редмид немного развернулся, коснувшись ее плечом.

– Слушай, Бесс, клянусь тебе, это еще не конец. Мы выпутаемся из этой передряги. Я убью чертова короля, и люди станут свободными.

Внезапно он ощутил любовный позыв. Командир повстанцев никогда не воспринимал Бесс как женщину, а теперь она вдруг пахла как женщина и вела себя как женщина. «Я совсем обессилел», – подумалось ему.

– Да, все станут свободными, – повторила она и повернулась к нему лицом.

В свете пламени от костра он заметил блеск ее глаз. Вовсе не сестринский. Редмид насторожился, но Бесс нагнулась вперед и поцеловала его. Поцелуй вышел соленым и крепким, как она сама.

– О, Бесс…

Он хотел сказать ей, что он все еще их командир и должен служить примером. Его тело настолько ослабло, что он практически засыпал… Однако у его рук имелись другие планы – одна скользнула по ее спине, вторая отыскала ее живот, такой же твердый, как у него. Бесс схватила его ладонь и куда-то потащила – и та оказалась у нее на груди. Все мысли о сне тотчас улетучились.

Нэт Тайлер стоял в нескольких ярдах от них, сжимая в руке кинжал.

– Что ж, – пробормотал он.

Тапио Халтия выдохнул и отпустил небольшое любовное заклинание, которое только что применил.

Люди такие простые. И их самки тоже. Множество правил, куча традиций, хочется бросить их прямо здесь. В конце концов, они тоже порождения Диких. Ничем не отличаются от оленей или бобров.

Он призвал свой меч, и тот явился. Затем ирк наложил заклинание исцеления на ступни и лодыжки. Исключительно из-за своего дурацкого высокомерия он подвергся нападению боглинов. Какая ирония, что люди спасли его. Боглины должны были подчиниться ему, но не сделали этого. И все из-за Шипа.

Его ладонь сжала рукоять меча. И тот пропел ему в ответ.

«Я мог бы перебить их всех», – подумал Тапио Халтия.

Ирк откинулся на спину, прислушиваясь к крови земли. К двум совокупляющимся зверушкам. Прошло много лет, когда он в последний раз бывал среди людей. У пришедших из-за Стены совсем другой вкус. Они выбрали Диких. Природу. А эти все еще оставались рабами собственных привычек.

«Я могу перебить их в любое время, – рассуждал Тапио. – А может, оставлю себе в качестве домашних животных. Или охотничьих собак».

Он дотянулся до крови земли и призвал своих рыцарей.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ЛИВИАПОЛИС – МОРГАН МОРТИРМИР

Несколько дней Морган Мортирмир приходил в себя после драки. Сначала он спал сутки напролет, потом проснулся и увидел знатную даму, склонившуюся над ним. Правда, сначала ему пришлось признать, что на самом деле она куртизанка, а может, простая проститутка. Девушка совсем не походила на шлюх, встречавшихся ему в Харндоне: она наносила экстравагантный макияж и складывала бантиком губы. А прямо сейчас меняла ему повязку на голени – рана там разошлась и сильно кровоточила. Морган наблюдал за уверенными движениями ее рук и гадал, где же она научилась так ловко бинтовать.

– Ты собираешься спать здесь целую вечность? – с улыбкой поинтересовалась девушка. У нее были очаровательные раскосые глаза. – Мне уже не терпится вернуть свою кровать.

– Чересчур вежливо попросила, дорогая подруга, – заметил он.

После небольшой паузы до него дошло, что сказал он это по-альбански, пришлось повторить заново, только уже на высокой архаике.

Она снова улыбнулась.

Морган осторожно поднялся – на нем была лишь рубаха, видимо, принадлежавшая нордиканцу, поскольку доходила Мортирмиру до самых колен. Девушка стояла настолько близко, что он чувствовал ее запах – нежный аромат цветов с немного резковатым оттенком. На ней было платье насыщенного бордового цвета, надетое поверх бледно-зеленого облегающего кертла из шелка. По крайней мере, материал выглядел как шелк.

Морган вздохнул.

– Где мессир Деркенсан?

– А ты неплохо соображаешь, сэр варвар. Я не видела его уже три дня. В городе много чего произошло. – Она присела на край кровати. – Я бы хотела поесть, но у меня нет денег. Еще мне бы хотелось, чтобы меня перестали пугать. Я ухаживала за тобой, надеюсь, ты хоть как-то отблагодаришь меня. – Девушка пожала плечами. – Правда, от мужчин этого редко дождешься.

– Как тебя зовут, деспина? – спросил Мортирмир.

Трудно изобразить придворный поклон, когда пытаешься натянуть чулки. Еще повезло, что в Харндоне носили раздельные чулки, а не сшитые вместе, как в Галле. Это значило: натянуть один, разгладить его на бедре, подвязать к поясному ремню брэ, застегнуть пряжкой подвязку…

Он никак не мог найти свои подвязки.

– О, так это твои? – чересчур наигранно заметила она. – А мне они так понравились. – Девушка подняла подол платья и показала ему свои коленки… и его подвязки.

– Они… М-м-м… Они подходят тебе гораздо больше. Чем… – Он покраснел, запнулся и умолк.

Собеседница засмеялась.

– Сколько тебе лет, сэр? Как тебя зовут и какой у тебя титул?

– Мне шестнадцать, деспина. А зовут Морган Мортирмир. – Он осмотрелся. – Нет ли у мессира Деркенсана какого-нибудь кожаного шнурка? Или чего-нибудь, что я мог бы использовать вместо подвязок?

Снова звонкий смех.

– А почему бы тебе просто не попросить назад свои?

– Опыта в подобных вещах у меня не имеется, но я почему-то уверен, что это было бы не слишком галантно с моей стороны.

Вместо того чтобы захихикать, она смерила его суровым взглядом.

– Уж не пытаешься ли ты уложить меня в постель, сэр? Если это деловое предложение, я могла бы его принять, но гарантирую, после этого мой нордиканец сильно разочаруется в нас обоих.

Мортирмир встретился с ней взглядом. Это был самый долгий разговор с женщиной, за исключением матери, в его жизни. И ему показалось, что он справляется неплохо.

– Я думал, что просто флиртую. Говорю же, мне нужна практика.

– Ах, что до флирта, вряд ли из меня выйдет хороший учитель, потому что в конечном счете я всегда говорю «да».

Девушка выжидающе смотрела на него, сидя на краю кровати и болтая ногами, словно маленькая девочка.

Наконец Морган отыскал свой дублет и просунул в него руки.

– Звать-то тебя как, деспина?

– Анна, но знают об этом лишь немногие. – Она поднялась с кровати и расправила юбки. – Так ты купишь мне немного еды, сэр рыцарь?

– Я пока еще не рыцарь, чересчур молод, – поправил ее Мортирмир, а после сообразил, что воспринял ее слова слишком буквально, и улыбнулся. – С радостью накормлю тебя.

– Тогда я расскажу тебе все, что знаю о флирте. Для начала, если захочешь поцеловать девушку, нужно почистить зубы.

Анна одарила его улыбкой, чтобы хоть как-то смягчить колкость, и он отвел взгляд.

– У тебя есть деньги? Заметь, я не стащила твой кошелек и не сбежала с ним.

– И почему же ты этого не сделала?

– Мне нравится Деркенсан. Но он ушел, а я проголодалась. Все время думала о твоем кошельке. Не слишком прямолинейно вышло?

Мортирмир стремительно познавал мир.

По лестнице они спустились в таверну, в которой нордиканец снимал комнату. У входа в общий зал их остановила жена хозяина заведения – симпатичная женщина лет сорока в темной, почти черной, одежде. О ее зажиточности свидетельствовали длинные четки из кораллов с золотым распятием и черная вышивка на рубашке. Она выставила руку, преграждая им проход в общий зал, и вежливо кивнула Мортирмиру.

– И кто же ты будешь такой, кириос?

На мгновение юноша смутился, потом осознал, что он не в своем постоялом дворе, да и спустился из комнат хозяйки с шлюхой, какой бы высококультурной она ни была.

Морган отвесил поклон и объяснился:

– Деспина, мой друг Деркенсан, нордиканец, спас меня, а эта приятная молодая особа ухаживала за мной, пока я три дня приходил в себя на одной из ваших подушек. Я не пытаюсь ускользнуть, не заплатив по счетам, просто хотел перекусить со своей спутницей.

Женщина наклонила голову, глянула на Анну и, презрительно фыркнув, заметила:

– Что ж, могу себе представить, как именно она за вами ухаживала.

– Правда можете? – парировала девушка.

Рука Мортирмира опустилась в кошелек и выудила оттуда серебряную крону – альбанскую монету, ценившуюся в Новой Земле.

– Могу ли я узнать ваше имя, деспина?

Хозяйка еще ниже склонила голову.

– Можете звать меня Стеллой, добрый господин, – ответила она на вполне сносном альбанском. – Идите за мной. Обычно я не разрешаю мужчинам и женщинам обедать вместе, если только они не муж и жена. Это приличное заведение, и мы соблюдаем законы. Однако, поскольку никого в общем зале нет, я позволю вам сесть вместе.

Анна шлепнулась на стул с высокой спинкой и состроила гримасу.

– Теперь мне снова придется лезть в его комнату по водосточной трубе, – возмутилась она. – Ненавижу таких. Жена владельца таверны? Небось, в свое время сама раздвигала ноги перед клиентами, а теперь заказывает мессы и добродетельнее всех святых.

– Я не знаком ни с одним трактирщиком, – пожал плечами Мортирмир.

– Или шлюхой! – добавила Анна, но умолкла, когда к ним подошла хозяйка заведения.

Стелла принесла два кувшина: один с вином, второй с лимонадом.

– Могу пожарить колбаски, а еще у меня есть свежий хлеб.

Мортирмир осознал, что ужасно голоден.

– Превосходно.

Анна жадно отрывала куски хлеба, глотала вино и быстро разделалась с шестью колбасками, затем попыталась изобразить разборчивость над блюдом с инжиром. По мере насыщения Моргану становилось все менее неловко, а ее вопиющее неумение вести себя за столом придало ему уверенности. В конце концов он наклонился вперед и нарезал своим столовым ножом оставшиеся у нее на тарелке колбаски.

Она смотрела, как он ест с кончика ножа. Сама же ела руками.

– У меня был нож, – заявила девушка. – Харальд подарил. Но мне пришлось его продать.

– Сколько дней я был в отключке? Что случилось? – Несмотря на молодость и неопытность, Мортимир понимал, что пустая таверна в самый разгар дня – это по меньшей мере странно, а услужливость хозяйки красноречиво говорила о сильном желании подзаработать.

Анна уставилась на него с набитым инжиром ртом. Она все жевала и жевала, и наконец они оба рассмеялись.

– Вряд ли ты старше меня, – заметил Морган.

– Чушь. Мне почти семнадцать. – Девушка вздохнула. – Скоро моя красота увянет. – Она откинулась на спинку стула. – Итак, вот что я знаю. Три дня назад – утром, когда ты уснул в кровати Харальда, – он отправился дежурить к воротам. А императора взял в плен герцог Фракейский. Знаешь, кто это такой?

– Его сын как-то приходил в университет. Заносчивый щенок. – Мортирмир усмехнулся. – Хуже, чем я.

– Во дворце была бойня. Это все знают. По слухам, Харальду удалось выжить, а принцесса Ирина объявила себя императрицей.

Без всякого предупреждения Анна разрыдалась.

– Прошло целых три дня! Куда он подевался?

Морган почувствовал себя крайне неловко.

– Ты его любишь?

Долгое время – его бы вполне хватило, чтобы раз десять прочесть «Отче наш», – девушка безутешно рыдала. Это смутило и Мортирмира, не знавшего, как вести себя, и хозяйку таверны – та поборола свою неприязнь к проституткам настолько, что принесла юной особе носовой платок.

– Не хочу быть шлюхой! Хочу выйти за него замуж и родить детей! Что, если он погиб? О Господи Иисусе…

– Я могу отвести тебя во дворец, – услышал Мортирмир собственный голос.

Юноша сглотнул, повторив про себя свои же слова. Да, именно это он и сказал.

Девушка уставилась на него.

– Правда? Нас же могут убить. – Она вскочила. – Я расскажу тебе все, что знаю про флирт, если ты отведешь меня во дворец. И давай захватим с собой вина и хлеба.

Услышав их разговор, хозяйка таверны схватилась за крест на пышной груди.

– Взять с собой вино во дворец? Да у них там лучшие вина…

Анна вытерла платком слезы:

– Может, они уже три дня не получали поставок. Дворцовый управляющий мертв; вчера только об этом и твердили. Так ведь?

Стелла неохотно кивнула.

– Да, а еще говорят, главный камергер сбежал из города вместе со своей любовницей, бросив жену. – Она грозно посмотрела на Анну. – Рынки закрыты. Кругом грабежи. Для женщины там небезопасно. – Ее тон смягчился. – Даже для шлюхи.

– Нет, слушайте, – вмешался Мортирмир. – Я схожу. Стелла, вы позволите моей сиделке остаться здесь? Я не буду брать с собой вина. Просто отыщу Деркенсана и вернусь.

На самом деле подобная перспектива представлялась ему весьма пугающей. Но в то же время заманчивой, несмотря на пульсирующую боль в висках, животе и спине – после драки с нордиканцем его тело покрывали синяки и ссадины, ныли растянутые связки.

– Ты хоть знаешь, как отсюда добраться до дворца? – недоверчиво поинтересовалась Анна.

– Да, я же учусь в университете и прекрасно знаю дорогу.

– Он варвар. Они его попросту не впустят, – заметила хозяйка таверны.

– Что поделать? С вами все равно опаснее.

«Что это на меня нашло?»

Женщины согласились – слишком быстро, подумал Мортирмир. Он заплатил за еду, сходил за своим мечом и вышел на пустые, унылые улицы. Высоко в небе за дождевыми облаками пряталось солнце. Таверна располагалась недалеко от той, где он снимал комнату, поэтому Морган подумал было зайти за лошадью, но решил все же отправиться пешком – до дворца оставалось не больше мили.

Ему нужно было пересечь площадь ювелиров, одно из его самых любимых мест в городе, где ремесленники громко расхваливали свои товары, начиная от дешевых подделок придворных драгоценностей и заканчивая их же великолепными копиями, порой стоившими дороже оригинала. Например, за сапфировое колечко один ювелир просил больше тысячи дукатов.

Но сегодня площадь пустовала, лишь какие-то отщепенцы кучковались в палатках, прячась от дождя. К слову, многие палатки были разгромлены, а на булыжной мостовой валялся труп.

Мортирмир собирался незаметно обогнуть площадь по краю, но они увидели его.

Парень в нерешительности застыл. Дурацкая ситуация: мечом он мог бы перебить десяток отщепенцев, но мостовая была влажной, а он никогда не дрался насмерть. Бегство показалось ему самым простым выходом. Но он не мог бежать достаточно быстро – так болело все тело.

Они приближались, рассредоточившись по мостовой и криками подбадривая друг друга. Моргану хватило благоразумия обернуться, и оказалось, двое преследователей почти наступали ему на пятки. Нездоровая краснота их кожи говорила о жизни на улице. Он пробежал еще несколько шагов, при этом едва не поскользнулся на мокрых булыжниках мостовой. В голове неприятно загудело. Мортирмир развернулся и прижался спиной к крохотной каменной церквушке с декоративной кирпичной кладкой и мозаикой.

Он сразу же обнажил меч, крепко сжав рукой. Затем принял защитную стойку – все в точности как его учили делать в подобных ситуациях. Первый из преследователей замедлил бег, но не остановился. Вооруженный тяжелой дубиной, он рванулся вперед и изо всех сил ударил Мортирмира.

Если достаточно часто отрабатывать какие-то приемы, то все происходит само собой, независимо от того, успел ты подумать об этом или нет. Дубина лишь скользнула по стремительно взметнувшемуся клинку – Морган шагнул вперед и свободной левой рукой ударил мужчину в локоть. Затем меч Мортирмира опустился по нисходящей прямо на макушку противника – плашмя, поскольку удар вышел слишком быстрым и немного паническим. Но в результате получилось именно то, на что он рассчитывал: потеряв сознание, нападавший рухнул. Может быть, даже замертво.

Остальные отщепенцы замешкались.

– Мы можем завалить его, – заявил самый низкий из них, бородатый головорез, вооруженный двумя кинжалами.

– Ты первый, идиот, – отозвался другой, отступая назад.

Мортирмир преисполнился боевого духа – других слов, чтобы описать это чувство, у него попросту не нашлось. Он ощущал себя на десять футов выше, сердце бухало в груди, а…

…его левую руку объяло яркое красно-золотистое пламя.

В тот момент Морган едва не лишился разом и кошелька, и жизни – остолбенев от того, что его рука окутана силой, он не заметил приблизившегося слева человека. Лишь благодаря боковому зрению юноша вовремя увидел летящую в него дубину. Мортирмир крутанулся, вскинул клинок, отразив большую часть удара, затем шагнул вперед и ткнул навершием отщепенцу в лицо. Однако негодяй оказался проворнее или лучше тренированным, нежели первый нападавший, поэтому рукоять лишь оцарапала ему нос. Они оба споткнулись, и Мортирмир проскочил мимо своего противника.

Морган вскинул левую руку, чтобы защититься от кинжала, и лишь благодаря удаче и тренировкам смог перехватить запястье нападавшего, но острие кинжала укололо его незащищенное бедро.

Разбойник закричал, выронил клинок и, отскочив назад, принялся размахивать дубиной.

Морган знал заклинание огня – знал назубок, но все же, сражаясь за свою жизнь, никак не мог вспомнить нужных слов, даже тогда, когда на его ладони вспыхнуло ярко-красное пламя.

Человек с двумя кинжалами наступал справа.

И Мортирмиру пришлось восстановить контроль над собственным разумом и вспомнить заклинание, которое он настолько тщательно, но бесцельно заучивал наизусть. Морган направил левую руку на человека с двумя кинжалами и произнес на высокой архаике:

– Пойео!

Его Дворец воспоминаний появился относительно недавно и представлял собой возведенный за стенами города храм Минервы. Все профессора согласились с тем, что строение может олицетворять его любимое место.

Но поскольку сотворенные им заклинания никогда не срабатывали, его желание достраивать и совершенствовать свой дворец постепенно угасло. Посему древняя колонна из безупречного белого мрамора оставалась нечеткой; он не мог сказать наверняка, сколько у нее граней, и не мог прочесть надписи, которые сам же столь тщательно начертал.

Сосредоточившись, Мортирмир сделал глубокий ментальный вдох, и вот оно – изображение двух рыб, символизирующее знак зодиака, орел, обозначающий…

Святого Марка! И Евангелие, и…

В начале было СЛОВО.

И сова…

Боже милостивый, сова олицетворяет мудрость, и…

МИНЕРВА?..

Первый удар кинжалом едва не располосовал его вытянутую вперед руку. Мортирмир успел отскочить, рубанул мечом…

– Афина! – выкрикнул Морган.

Мужчина с двумя кинжалами вспыхнул.

Сила заклинания потрясла Мортирмира, как и мощь пламени. Человек истошно вопил. И никак не умирал, а все продолжал неистово орать.

Морган глубоко вздохнул, заставил себя шагнуть вперед и одним ударом снес отщепенцу голову.

Пламя потухло. Ожоги были ужасными, кожа разбойника почти расплавилась, один глаз лопнул, а другой…

Образ изуродованного человека еще много ночей будет преследовать Мортирмира. Юноша развернулся, готовый отразить атаку следующего головореза, но все разбежались – он видел, как они, словно тараканы, испугавшиеся огонька свечи во тьме, исчезают за углами домов.

У него тряслись руки.

– У меня получилось, – пробормотал Морган.

Он сделал несколько неуверенных шагов, затем бесстрастно продолжил свой путь во дворец.

Пройдя две улицы, Мортирмир заметил, что до сих пор сжимает в руке меч и с него капает кровь. Он остановился и протер лезвие полотняным платком своей матушки. Однако в некоторых местах кровь засохла, словно глазурь, поэтому, чтобы отчистить клинок, ему пришлось использовать собственную слюну. Только тогда до юноши дошло, что он плохо соображает.

Кое-как вычистив меч, он спрятал его в ножны.

Правая перчатка пропиталась кровью, кровь сочилась из раны на правом бедре. Но Морган продолжал двигаться в сторону дворца.

Мортирмир миновал улицу юристов; она была такой же безлюдной, как и площадь ювелиров, затем вышел на улицу оружейников и увидел вооруженных мечами и короткими пиками мастеровых. Остановился у фонтана.

К нему подошел этруск в полудоспехе.

– Что нового, сосед? – вежливо поинтересовался он.

Морган поклонился.

– Я студент из университета. На площади ювелиров на меня напали, – сказал он, почувствовав во рту солоноватый привкус, когда перед его внутренним взором промелькнул образ сожженного мужчины.

Собеседник кивнул.

– По мне, ты не похож на мародера, – заметил он и ткнул пальцем в меч. – Ты варвар?

На этот раз кивнул Мортирмир.

– Из Альбы, – уточнил он, скрыв негодование из-за такого определения.

– Ясно. Из Харндона?

– Имею честь, – подтвердил Мортирмир, при этом его голос звучал как-то непривычно, словно отдавался эхом внутри головы.

– В Харндоне славные оружейники. Можешь назвать хотя бы одного?

Морган заметил, что вокруг него собралось около десятка вооруженных до зубов учеников.

– Мастер Пиэл живет с моей матерью на одной улице, а сам я некогда ходил на рыбалку с его дочерьми.

Атмосфера тут же разрядилась.

– А, мастер Пиэл! – воскликнул мужчина в полудоспехе и отвесил Мортирмиру поклон. – Нынче трудные времена, сэр. Мне нужно было убедиться. Могу я спросить, почему ты не дома? Стражники объявили комендантский час, по идее, мы все должны быть в своих кроватях.

Ненадолго задумавшись, Мортирмир ответил:

– Я иду во дворец. Ради девушки.

Моргану повезло, оружейник знал кое-кого из дворцовой молодежи.

– Во дворце неразбериха. Но мы проводим туда тебя ради мастера Пиэла.

Час спустя Мортирмир в сопровождении четырех вооруженных учеников барабанил в дверь переднего двора. Это были уже четвертые ворота, в которые он стучался, – оружейники наслаждались приключением, но все порядком устали от постоянных неудач.

Здесь решетка оказалась открыта – первый признак жизни, замеченный во дворце.

– Цель вашего визита? – произнес голос.

У Мортирмира был целый час, чтобы отрепетировать свою речь и прийти в себя после драки на площади.

– Кириос, я пришел, чтобы разыскать своего друга Харальда Деркенсана, нордиканца из гвардии. И выяснить, нуждается ли дворец в продуктах питания или напитках – в случае необходимости пропитание могут предоставить городские таверны. Со мной члены городской гильдии оружейников, которые хотели бы узнать…

Двери открылись, и за ними показалось шесть схолариев, довольно измученных на вид.

– Свежий хлеб не помешал бы, – заявил самый высокий из них – молодой человек, одетый в некогда пышные, но теперь изодранные в клочья самнитские одежды из атласа. Еще на нем был чешуйчатый нагрудник, а на лице виднелась трехдневная щетина. – Что касается мастера Деркенсана, то он с императрицей. Можете сделать мне личное одолжение и отнести записку моей невесте. Конечно, если она все еще моя. – Он посмотрел на учеников оружейника. – Она живет в вашем квартале.

– Я бы хотел увидеться с мастером Деркенсаном, – продолжал настаивать Мортирмир, посчитав, что имеет на то полное право.

Ему еще не доводилось чувствовать себя настолько всесильным. В прямом смысле этого слова. Казалось, в его руках и груди того и гляди вспыхнет пламя.

– Если сдадите оружие и пообещаете отнести мое послание, я провожу вас к нему, – предложил разодетый схоларий. – Только если он будет с… императрицей, вас к нему не пустят.

Во дворце было так же безлюдно, как и на улицах города. Дворцовые слуги старались не покидать своих бараков – считаные единицы сновали по коридорам, вжимаясь в стены при приближении гвардейцев.

Они пересекли передний двор и попали во внутренний. В казармах схолариев толпились люди. Симпатичный молодой человек отвел Мортирмира к дежурному писарю, и тот занес его имя в специальный список. Затем они пересекли внутренний двор. У дверей, словно статуи, в длинных хауберках и с огромными топорами возвышались двое нордиканцев.

– Мастер Деркенсан сейчас свободен? – спросил схоларий.

– Деркенсан!!! – проревел светловолосый гигант, стоявший ближе. – Только что вернулся с дежурства после убийства в тюрьме.

У дверей появился заспанный нордиканец. Стоило ему увидеть Мортирмира, как он тотчас схватил юношу за руки.

– Ты! – воскликнул Харальд. – Ведьма сказала, мы с тобой связаны.

При других обстоятельствах Морган непременно рассказал бы о глубоком презрении, которое испытывает к тем, кого называют ведьмами, но час назад он сам заживо сжег человека, и теперь мир казался ему весьма странным местом.

– Анна отправила меня за тобой, – брякнул он и подумал, что прозвучало это крайне глупо.

Но лицо Деркенсана озарила улыбка, словно солнце взошло после долгой темной ночи.

– Клянусь богами! – объявил он. – Ты настоящий друг. Как там снаружи? Хаос?

Гвардеец развернулся и что-то крикнул. Его голос напомнил Мортирмиру рык двух дерущихся собак.

– Боже милостивый, это что, так звучит нордиканская речь? – удивился юноша.

Его провожатый, схоларий, усмехнулся:

– Вот и мы так говорим.

Деркенсан отвел обоих в сторону.

– Я позвал своего капрала. Послушайте. Император взят в…

– Про это знает весь город, – перебил его Морган.

– Слишком много офицеров погибли за него или же переметнулись на сторону герцога. Этот дворец, уж точно, темное местечко.

– Этот молодой человек предложил привезти еду, – заметил схоларий, протягивая юноше руку для пожатия. – Георгий Комнин к вашим услугам, сэр варвар. Вы, так понимаю, студент?

– Мария Екатерина Комнина – ваша сестра? – уточнил Мортирмир.

– Двоюродная, – улыбнулся жених. – Полагаю, вы встречались с ней в университете.

Морган отвел взгляд. Он не стал говорить что-то вроде: «Она придумала мне прозвище», просто ответил:

– О да, мы встречались. Простите меня за грубость, кириос, меня зовут Морган Мортирмир из Харндона.

– Вы говорите на нашем языке так хорошо, никогда бы не подумал, что вы варвар, – заметил Комнин.

Деркенсан положил руки обоим на плечи.

– Послушайте, друзья, довольно любезностей. Мы хорошие парни, так давайте же поможем императрице. Морган, ты сумеешь привезти еду? Кто-нибудь из вас знает, что нужно сделать для возобновления утренних поставок?

– Мажордом моего отца точно должен знать, – сказал Комнин. – Но, если я покину дворец, половина схолариев тоже уйдет и уже не вернется.

Из казармы вышел черноволосый гигант – единственный здесь, кого Мортирмир видел раньше. Они поклонились друг другу. Нордиканца представили как Дюрна Черноволосого, временного главу спатариосов. Титул показался Моргану весьма странным – его педантичный молодой ум старался переводить с архаики любую мелочь. Само название означало «меченосец». На деле вовсе и не титул.

Дюрн опрокинул пинту неразбавленного вина.

– Герцог жаждет боя, – объявил он. – Мне только что доложили, что он переносит свой лагерь ближе к стенам и грозится применить против города осадные орудия. Нам нужен доступ к фермам, иначе начнется голод.

Каждый раз открывая рот, чтобы что-то сказать, Мортирмир чувствовал себя не в своей тарелке, ведь мужчинам рядом с ним было минимум по двадцать пять. Это представлялось ему огромным возрастом.

– Мне кажется… – начал Морган, но тут же осекся, поскольку собеседники воззрились на него. – Мне кажется, в тавернах и гостиницах должны быть запасы еды.

– Хорошая идея, – одобрил Черноволосый, – но весь город этим не накормишь.

– Зато дворец может продержаться лишний день, – заметил Деркенсан.

– Хватит, чтобы… – сказал Комнин. – Сами знаете что. – Они с Деркенсаном переглянулись. – Рынки не работают уже три дня. К вечеру появятся проголодавшиеся и потребуют открыть ворота.

Глава спатариосов тяжело вздохнул.

– Верно. Юный господин, если ты сможешь привезти для нас две подводы с едой, мы потратим ее не зря. Хотелось бы мне сказать, что императрица будет тебе признательна, но вынужден заметить, что расклад сил пока не в ее пользу.

– А сможет ли она заплатить за продукты? – спросил Мортирмир.

– Только если победит. Жребий брошен, – ответил Комнин.

Полностью осознав положение, Морган засмеялся.

– Ладно, я сам заплачу. Все равно вряд ли вернусь в университет.

Черноволосый хлопнул его по плечу, отчего юноша едва не упал.

– Я этого не забуду, – заверил он. – Гвардейцы у тебя в долгу.

– Оставшиеся гвардейцы, – уточнил Деркенсан.

– Подождите, я напишу записку невесте, – попросил схоларий.

Он вытащил из притороченного к поясу кошелька восковую дощечку в красном кожаном чехле и торопливо застрочил. Затем перевернул дощечку, снова что-то написал и прижал к воску кольцо на пальце.

– Зеленая сторона для деспины Елены Дука. Красная – для кириоса Димитрия Комнина, моего отца.

Доставить послания оказалось не сложнее, чем вернуться на улицу оружейников: четыре высокие мраморные башни особняка Комнинов, влажно поблескивавшие под послеполуденным дождем, возвышались над площадью, а прямо напротив них стоял роскошный дом семейства Дуков. Естественно, промокшего и измученного Мортирмира не пригласили воочию увидеть прекрасную деспину, но он услышал радостный крик, донесшийся откуда-то сверху. Затем по лестнице сбежала красивая девушка лет семнадцати или около того с яркими золотистыми волосами. И Моргану пришлось выслушать нескончаемые заверения в благодарности, предложения денег и еще сотню других вопросов вроде: все ли в порядке с ее женихом? не ранен ли он? проявил ли себя как настоящий герой? чем занята императрица?

Он стоически перенес допрос, осушил кубок с вином и с намеком сообщил отцу девушки, что дворец остро нуждается в съестных припасах.

Лорд Андроник Дука слегка поклонился своему забрызганному грязью гостю:

– Разумеется, но, пока не будет законного императора, ничего предпринимать мы не станем.

Мортирмир возразил:

– Кириос, я всего лишь бедный невежественный варвар, но мне кажется, императрица постепенно восстанавливает порядок, из чего можно сделать вывод, что она победит.

Особого действия его слова не возымели, но Мортирмир искренне надеялся, что они хотя бы заставят Дука поволноваться.

Он попрощался с сопровождавшими его учениками и понес второе послание главе дома Комнинов. Старый патриарх встретил его лично и вежливо поклонился – не то что лорд Дука.

– Как там мой юный оболтус? Попал в переделку и как следует позорит имя своей семьи? – поинтересовался он, но, прочитав послание, осклабился. – Полагаю, вы студент, а не просто посыльный. Я подготовлю повозку с продуктами и дюжину тяжеловооруженных всадников, чтобы сопроводить вас. Могу ли я еще как-то помочь?

Морган поклонился:

– Я был бы вам весьма признателен за кольчугу и лошадь.

Два часа спустя деспина Стелла наполнила повозку продуктами и вином. За окорока, колбасы, свежеиспеченный хлеб и чечевицу Мортирмир отдал сумму, равную стоимости четырех семестров обучения в университете. Стелла вместе с мужем, вооружившимся копьем, обшарила все таверны по соседству и нашла телегу, лошадей и копейщиков из местных для сопровождения.

Никто не осмелился напасть на них по пути на встречу с повозкой, собранной кланом Комнинов. В сопровождении тяжеловооруженных верховых страдиотов и десяти арбалетчиков из гильдии оружейников они пересекли главную площадь и подъехали к переднему двору. Тут окончательно выбившийся из сил Морган запаниковал, поскольку огромные ворота оказались закрытыми и никто не спешил их открывать.

А еще он услышал топот копыт. Звук доносился издалека – за десять или двадцать кварталов, – и, судя по всему, лошадей было немало. Город окутали предрассветные сумерки; на улицах караулов не наблюдалось, и огней никто не разжигал. Поэтому топот копыт казался зловещим.

Тяжеловооруженные всадники Комнинов сгруппировались и достали кавалерийские копья из кожаных петель, подвешенных к стременам.

Морган забарабанил кулаком в кожаных перчатках в обшитые бронзой дубовые створки ворот пятнадцати футов высотой. Выходило слишком тихо. Тогда Мортирмир вытащил кинжал и принялся стучать рукоятью.

– Кто там? – тут же спросил стражник.

– Еда! – ответил Мортирмир.

Где-то в темноте приближались всадники: теперь топот копыт напоминал раскаты грома.

Харальд Деркенсан свесился из караулки над воротами.

– Морган! – позвал он.

– Я здесь!

– Я не могу поднять ворота. На улицах полно вооруженных людей – их сотни. Если они застанут ворота открытыми… – Голос нордиканца звучал подавленно.

– Ради бога! – воскликнул Мортирмир. – У нас тут две телеги и двадцать человек. Открой ворота, во имя Господа. Ты и «Аве Мария» не успеешь прочесть, как мы будем уже внутри.

Послышался тяжелый вздох Деркенсана.

– Я не могу рисковать. Прости, Морган. Я серьезно отношусь к клятве, принесенной императору.

Из передней повозки донесся женский голос:

– Иисус и святые угодники, Харальд, открой уже ворота!

Топот конских копыт наполнил ночную тишину.

– Анна! – воскликнул вконец расстроенный Деркенсан.

Послышался глухой удар, и нордиканец приземлился на ноги рядом с Мортирмиром.

– Я не могу открыть ворота, – заявил он, – но умру здесь, рядом с вами.

Главная площадь Ливиаполиса по размеру превосходила многие альбанские городки и располагалась между древней ареной, где до сих пор проводились гонки на колесницах, и дворцом. Со всех сторон ее окружали высаженные в ряд дубы, а сама она была вымощена мраморными плитами с искусно вырезанными глубокими канавками для отвода дождевой воды. Если смотреть сверху, то эти самые канавки сливались в целые главы из Евангелия. В центре главной площади возвышались статуи, большей частью очень древние – великая императрица Ливия, отлитая из яркой позолоченной бронзы, направляющая боевую колесницу на западных ирков; святой Аэтий, стоящий, подобно юному Давиду, с мечом у бедра и, видимо, созерцающий завоеванные им земли; император Юстиниан с супругой Феодорой и множество еще более древних мужчин и женщин. Мортирмир знал их всех, поскольку это входило в обязательную программу вступительных экзаменов.

Всадники выехали на темную площадь с юго-востока. Их было не меньше трехсот. Страдиоты, как подобает истинным храбрецам, приготовились к бою. Деркенсан поцеловал Анну.

Она легонько шлепнула его.

– Ты мог бы просто открыть ворота. Ну и олух же ты! Я ведь приехала ради тебя.

Нордиканец ухмыльнулся. И эту ухмылку увидели все, поскольку Мортирмир только что успешно сотворил еще одно заклинание – первое, которому учат любого студента. Он зажег огонек и поместил его на купол позаимствованного им шлема, таким образом, стоявшие рядом с ним люди оказались освещены отблесками красноватого пламени.

Морган довольно улыбался.

– Может, не стоило делать нас такими заметными? – проворчал Деркенсан, и казалось, остальные бывалые вояки были полностью с ним согласны.

Послышался удаляющийся цокот копыт и звяканье брони – доморощенные караульные скакали прочь, и один из гильдейских арбалетчиков послал проклятья им в спины.

Всадники приближались. Огонек Мортирмира выхватил из темноты лошадей, броню, украшенную золотом или медью, и ярко-красные туники.

– Вардариоты! – воскликнул Деркенсан.

Быстрой рысью они скакали не в боевом построении, пересекая площадь колонной по четыре человека. Впереди колыхался небольшой шелковый вымпел с подвязанным к нему конским хвостом. Предводитель держал булаву, похоже, из чистого золота и отсалютовал ею дворцовым воротам. Подразделение состояло исключительно из варваров-истриканцев обоих полов с черными волосами и раскосыми глазами. Либо лица мужчин были гладко выбриты, либо всклокоченные бороды торчали во все стороны. У каждого воина имелся тяжелый составной лук с роговыми насадками в прикрепленном к поясу налучнике и длинный кривой меч.

Они выехали на главную дорогу, ведущую к воротам Ареса. Длинная колонна постепенно исчезала из виду, словно в раскрытой пасти дракона, проходя под сводчатой аркой главной площади. Через двести ударов сердца от них не осталось и следа, лишь топот копыт эхом разносился через всю площадь и плыл в ночном воздухе, но уже с противоположной стороны.

Когда вардариоты ускакали, голос за стеной приказал открыть ворота переднего двора, и повозки въехали внутрь. Мортирмир, слишком уставший, чтобы бояться, увидел облегчение на лицах спутников.

Пожилая женщина в придворном одеянии вышла из дворца во двор, освещаемый светильниками и факелами, и тихо окликнула Черноволосого. Нордиканец передал повозки дворцовым слугам, но сначала тщательно их обыскал. Тогда Мортирмир оказался около дамы.

– Миледи, – поклонившись, поздоровался он.

Она кивнула, затем спросила:

– Кто это был?

Ее голос ничего не выражал.

– Вардариоты, миледи. Они скакали к воротам Ареса. – Он сплюнул. – Изменники.

– Не судите раньше времени, – сказала леди Мария.

КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР ГАЛЛЕ – КОРОЛЬ, ЖЕРЕБЕЦ И ЛЕДИ КЛАРИССА

– Милорд, – выдохнула леди Кларисса де Сартрес, чуть наклонившись вперед и прижав к груди лютню.

Король встал со стула и опустил руку ей на плечо. Затем нагнулся и прикоснулся губами к ее оголенной шее. Сначала Кларисса застыла, затем попыталась выбраться из его объятий, а ее рука потянулась к амулету, который дал ей дядюшка Абблемон. Большой палец прикоснулся к пластине у основания распятия.

Несмотря на тщедушное телосложение, король был сильным и очень проворным: он умудрился перехватить обе ее руки и, прижав девушку к столику для закусок из фруктового дерева, стащил с ее головы вуаль и крепко поцеловал. Де Сартрес споткнулась и использовала это, чтобы незаметно ударить его ногой по колену, и тогда монарх грубо швырнул ее на пол.

Кларисса закричала.

Спустя несколько ударов ее перепуганного сердечка в личные покои короля неспешно вошел Абблемон. Правитель придавил девушку своим телом к полу и уже успел задрать юбки выше колен, а она безутешно рыдала. Сенешаль оставил двери открытыми.

– Сюда идут, ваше величество, – объявил Жеребец. – Пожалуйста, позвольте Клариссе встать.

У девушки хватило духа влепить королю пощечину, едва тот отпустил ее руки, а он в свою очередь ударил ее тыльной стороной ладони по подбородку.

Абблемон без труда оттащил правителя от племянницы. Он был на голову выше, намного тяжелее и постоянно тренировался. Подняв монарха в воздух, сенешаль усадил его на стул, не причинив никакого вреда.

– Поднимайся и уходи, пока не зашла королева, – приказал он через плечо Клариссе.

Король судорожно втянул носом воздух, будто только что очнулся ото сна.

– Она сама виновата! – заявил он.

Абблемон повернулся к племяннице:

– Говорил я тебе, никогда не оставайся с ним наедине.

Всхлипывая, девушка прижала к груди разорванное платье и потянулась за своим инструментом. Но когда попыталась поднять его, обнаружила, что в пылу борьбы они разбили его вдребезги. От вида торчащих в разные стороны струн де Сартрес затихла и выбежала из покоев.

– Она соблазнила меня, – заявил монарх, не сводя глаз с Абблемона. – Эта потаскуха.

Сенешаль всерьез задумался, не убить ли ему короля, но решил подождать и успокоиться.

– Ваше величество, вам письмо от капталя, а еще сюда направляется королева. Вы готовы ее принять? Она поймет, что здесь была Кларисса, – четко и осмотрительно доложил он.

Абблемон был привязан к племяннице, но мир и процветание Галле значили для него намного больше.

Король выпрямился.

Будто по зову, в покои вошла королева.

– Ах, – только и проронила она.

Королева была на десять лет старше своего супруга. Дочь человека, считавшегося самым богатым во всем христианском мире, она носила наряды и драгоценности исключительной красоты, а ее грацию и манеры восхваляли поэты трех разных стран. В пятнадцать лет, будучи королевой цветов, как ее тогда называли, она пела и танцевала перед открытием великого турнира на глазах у огромной толпы, состоявшей из друзей отца, тысячи рыцарей и их дам. Слава о ее невиданном мастерстве не утихла и по сей день.

Выражения, с которым она произнесла свое «ах», оказалось достаточно, чтобы разгневать монарха.

– У тебя нет права здесь находиться, ведьма! – по-мальчишески заорал он.

Королева Галле пересекла покои и остановилась около супруга. На фоне ее роскошного платья из золота и воротника, украшенного изумрудами, король и вправду выглядел сорванцом.

– Абблемон. – Королева слегка наклонила голову.

Сенешаль тут же опустился на одно колено, потупив взор.

– Я полагала, ты будешь лучше присматривать за своей племянницей.

Жеребец не поднимал глаз.

– Она накинулась на меня, словно течная сука! – вскричал король.

– Ну конечно, – тихо промолвила королева, умудрившись вложить в эти два слова как недоверие, так и полное безразличие. – Абблемон, проследи, чтобы я больше никогда не слышала ее имени.

– Как прикажете, мадам.

Кларисса де Сартрес стояла на мосту у подножия женского монастыря и наблюдала за темными водами реки – глубокими и очень холодными.

Девушка раздумывала о самоубийстве. Ее бессмертная душа уничтожена, как и все остальное. Бог мало интересовал ее. А жизнь, посвященная созерцанию и молитвам, ей совсем не подходила. Дверь ее комнаты впервые оказалась не заперта, как и задняя калитка монастыря, будто сам Господь дал ей разрешение. Никто не видел, как она пересекла внутренний двор. А может, всем было просто наплевать.

Вода казалась такой холодной, что воображение Клариссы, ее извечное проклятье, тут же нарисовало, как ее тело погружается в нескончаемую мерзлоту; как течение тянет его ко дну, чтобы оставить там навсегда; как она превращается в Бин Сидхе из сказок ее нянюшки.

Настолько унизительно быть отлученной от двора – навсегда – за то, что на нее набросился король. У девушки начался приступ удушья, руки затряслись, и темнота снова сомкнулась вокруг нее.

«Но ведь не изнасиловал». Тут же перед ее внутренним взором пронеслись картины того, что могло произойти, но, к счастью, не произошло. А еще Кларисса вспомнила про скорость, с которой родной дядя избавился от нее, и безмерную радость придворных дам, прознавших о ее падении.

«Богу наплевать», – подумала де Сартрес. Тогда она вспомнила, как один молодой человек произнес эти самые слова во внутреннем дворе ее отца. Больше года назад, в Арле. И то, как она презирала его за них.

Кларисса посмотрела вверх на стоящий на горе монастырь, затем вниз на стремительные воды Руна. И тут до нее дошло, что она вовсе не сбежала – ей позволили прийти сюда, чтобы неудобная правда утонула вместе с ней. На несколько ударов сердца ненависть всецело поглотила ее – чувство, которое до сей поры девушка испытывала крайне редко.

«Если я покончу жизнь самоубийством, они победят», – подумала Кларисса де Сартрес.

ОКЕАН К ЗАПАДУ ОТ ГАЛЛЕ – СЭР ХАРТМУТ

Морское путешествие не обошлось без приключений. Сэр Хартмут икогда не заходил так далеко на север. При виде огромных глыб льда, дрейфующих в море, словно белоснежные военные корабли, он не мог сдержать восторженных возгласов. Дул попутный ветер, и за десять дней приятного плавания они достигли берегов Кеоса, самого северного острова Мореи. В лучах заходящего солнца корабли держали курс на северо-запад. Приближался конец года, поэтому де Марш предпочитал не рисковать и выбирал маршрут от острова к острову, чтобы не выходить в открытое море. К счастью, штормов им удалось избежать.

К западу от Кеоса моряки заметили треугольный парус, предположительно огромного латинца, скользившего вдоль линии горизонта. Однако на следующий день, едва забрезжил рассвет, они снова оказались одни посреди бескрайнего океана.

За семнадцать дней путешествия им досаждал лишь дождь со шквалистым ветром. Три корабля не теряли друг друга из вида: «Божья благодать» шла впереди, за ней неровной линией следовали два судна сопровождения, расстояние между которыми составляло не меньше мили.

Каждый день от рассвета до заката сэр Хартмут во всеоружии проводил на главной палубе. По его приказу грот-мачту обернули толстым стеганым полотном, и он постоянно упражнялся у этого импровизированного тренировочного столба, нанося топором колющие и режущие удары. Во время продолжительных перерывов Черный Рыцарь сидел на носу корабля, любуясь безмятежной гладью океана. Иногда Этьен де Вье или Луи де Харткорт, второй его оруженосец, подходили и что-то читали ему, а бывало, устраивали дружеские поединки на затупленных мечах или копьях.

Сэр Хартмут никогда не разговаривал с матросами, тем не менее они уважали его за мастерское владение оружием. Достаточно крупный мужчина, он двигался с быстротой молнии и обладал завидной выносливостью, продолжая сражаться даже тогда, когда его оруженосцы начинали бледнеть и признавали свое поражение.

Его рыцари ни в чем ему не уступали, усиленно тренируясь днями напролет, поэтому не обходилось без ушибов, растяжений связок и сломанных костей.

Следуя их примеру, матросы тоже начали упражняться с копьями, но никогда – в присутствии Черного Рыцаря.

Но в тот день все сложилось иначе. Стояла невыносимая жара, и матросы изнывали от зноя – многие просто болтались на такелаже в ожидании легкого ветерка, который хоть немного остудил бы их разгоряченные тела. Лишь после девяти вечера с востока наконец-то подул ветер. Корабли двинулись вперед, и воды океана вспенились вдоль бортов.

Солнце медленно исчезало за горизонтом.

Тогда-то все и случилось. «Божью благодать» окружили киты – огромные левиафаны, поднявшиеся из самых глубин океана.

Де Марш тут же возник на палубе:

– Готовьте сети! К оружию!

Несмотря на усталость и синяк под глазом, Этьен в доспехах проворно взобрался по трапу на ют и, отвесив вполне сносный поклон, сказал:

– Сэр Хартмут желает знать, что происходит.

Де Марш посмотрел за борт. Его слуга, раскрыв нагрудник с наспинником, высоко поднял кольчугу, и купец, не церемонясь, просунул в нее голову, а затем руки. Из-под железного доспеха до Этьена донесся голос:

– Ийаги. Они всегда следуют за китами.

– Ийаги?

– Силки, сэр.

Едва хауберк оказался на нем, де Марш перегнулся через перегородку юта. Его команда подняла абордажные сети. Щелкнули готовые к бою арбалеты, вооруженные воины высыпали на палубу.

– Земля по курсу! – заорал впередсмотрящий. – Земля и три корабля. Уже близко. – Его голос дрогнул, ведь он должен был заметить их намного раньше.

– Мастер Луи, впередсмотрящего наказать, – рявкнул купец. Хватаясь за такелаж, он, несмотря на полный доспех, стал проворно подниматься, пока не оказался на маленькой площадке, расположенной посередине высокой кормовой мачты. – Насколько близко?

– Запад-северо-запад, – махнув рукой, прокричал впередсмотрящий с грот-мачты. – Они без парусов, иначе бы я заметил их раньше, – добавил он, надеясь загладить свою вину.

Де Марш увидел корабли довольно быстро и наблюдал за ними, пока в глазах не зарябило. Затем посмотрел на воду: с высоты ему хорошо были видны огромные темные силуэты китов и более мелких существ, снующих между ними. Кто они? Погонщики китов или их мучители?

Над кормой «Божьей благодати» затрепетал красный флаг. Судно накренилось и, поймав попутный ветер, начало разворачиваться на юг. Округлые суда никогда не отличались маневренностью, поэтому все происходило очень медленно.

Через несколько мгновений на «Святом Дионисии», следовавшем за флагманом на расстоянии двух миль, тоже заалел флаг.

Воины с арбалетами выстроились на верхней палубе. Округлый корабль по форме напоминал разрезанное пополам яйцо. На носу и корме имелись специальные надстройки, чтобы обеспечить лучникам и арбалетчикам необходимое преимущество по высоте – неважно, сражались ли они с людьми или с чудовищами.

Посередине судна, в самой широкой его части, разместились рыцари, оруженосцы и пажи, вооруженные топорами и копьями.

Де Марш схватился за фал, дернул, проверяя надежность, и спустился на палубу, приземлившись прямо за спиной сэра Хартмута. Их разделяло всего два галлейских погонных ярда. Почувствовав дрожь досок под ногами, гигант резко развернулся и увидел купца в хауберке. Тот отвесил ему низкий поклон:

– Мастер Этьен, спросите своего господина, сражался ли он с ийагами?

Закованный в броню Черный Рыцарь поднял забрало.

– Никогда, – ответил оруженосец.

– Я тоже, – сказал де Марш. – Полагал, их выдумали этруски, чтобы держать нас подальше от своих торговых путей. Их ведь нет в Среднем море? И в Ифрикуа?

Де Вье вопросительно посмотрел на своего господина и развел руками.

Сэр Хартмут покрутил боевой топор. Купец заметил, что по размеру он значительно уступает топорам большинства моряков, а в руках великана-рыцаря он и вовсе казался игрушечным.

– Давайте помолимся, братья! – крикнул гигант, и все его люди опустились на колени. – Пусть же милостивый Господь ниспошлет нам хорошее сражение и достойных противников! Аминь!

По трапу де Марш вернулся на ют, где двое его соратников помогли ему надеть нагрудник и наспинник и застегнуть их. Как же долго они возились с пряжками…

– О боже! – воскликнул матрос за его спиной.

Защелкали арбалеты – тяжелые, способные пробить корпус корабля или же человека в доспехах, – звук странно напоминал тот, что получается при попадании мечом по столбу для отработки ударов.

– Боже мой, боже мой, – продолжал причитать матрос.

Наконец язычок последней пряжки скользнул в отверстие, и Люций, один из людей де Марша, хлопнул купца по спине. Мастер Генри приготовил его стальной шлем: бацинет с открытым лицом и козырьком от солнца и отменного качества бармицу. Все это он спокойно водружал на голову торговца, даже когда за их спинами закричали матросы.

Люций вложил в руку своего господина секач, и только тогда де Марш повернулся.

К тому времени матросы у леерного ограждения были мертвы.

Де Марш едва успел заметить тянущееся к нему щупальце и тут же рубанул по нему секачом. Купец с трудом разглядел существо – почти прозрачное, с лоснящейся кожей, покрытой розово-зелеными пятнами.

Удар торговца пришелся прямо в середину туловища монстра – если это было оно, а не очередная длинная конечность – в пылу сражения трудно разобрать, где у него что. Секач глубоко погрузился в тело чудовища и тут же рванулся назад; из открытой раны во все стороны брызнула кровь. Соприкасаясь с металлом, она мгновенно разъедала его. Люций сорвал с головы шлем и выругался.

Едва де Марш атаковал тварь во второй раз, серповидный клинок секача начал ржаветь и крошиться прямо на глазах. Арбалетчики, стоявшие вдоль левого борта, выпускали в чудовище тяжелые болты с расстояния всего в несколько футов. Брызги липкой смертоносной крови, а иногда и сами болты то и дело попадали в их нерасторопных товарищей, при этом почти не причиняя вреда ийагу.

Существо что-то раскрутило – щупальце? оружие? – в сторону де Марша. И он отбил это рукоятью секача: клинок к тому времени полностью исчез. Юнга наполнил шлем морской водой и выплеснул ее на голову Люция, и тот перестал вопить.

Сэр Хартмут проворно поднялся по трапу и оказался прямо напротив ийага, непоколебимый, словно башня из стали.

Гигант обнажил огромный меч, и тот вспыхнул пламенем.

Люди закричали:

– Черный Рыцарь!

Ийаг попытался схватить человека щупальцем, но сэр Хартмут отбил его в сторону и рубанул мечом по той же траектории, но в обратном направлении, попав в тело монстра. Чудовище, которое выдержало более пятидесяти арбалетных болтов и десятки других ударов, на этот раз закричало и скрылось за бортом судна.

Воздух наполнился смрадом тухлой рыбы и разлагающейся плоти. На палубе лежало шесть мертвых моряков, а Люций все еще поливал голову водой. Он был красным как рак и стонал.

Прямо за кормой вынырнул кит, ударил огромным плавником по морской глади и окатил водой находившихся на юте людей. Внезапно он развернулся и открыл свою огромную пасть.

Затем закрыл.

Проплывая мимо, он слегка задел «Божью благодать» – один из самых крупных кораблей, когда-либо построенных в верфях Галле. Огромное судно затрещало; деревянные стержни, вставленные в гнезда на дубовых брусьях, вылетели, и вода брызнула на тюки ярко-красной ткани.

Разворачивать корабль было слишком поздно. Да и кит уплыл, с шумом нырнув на глубину.

Еще никогда многообразие мира не обрушивалось на де Марша столь бесцеремонно. У него даже закружилась голова, когда левиафан исчез из вида прямо под ним.

А потом на носовую часть верхней палубы напали твари со щупальцами.

Во время четвертой атаки чудовищ два матроса оказались за бортом. Оруженосцы принесли с камбуза огонь и, обмотав вокруг абордажных пик вымоченную в масле бечеву, подожгли ее.

Это пришлось весьма кстати, поскольку теперь ийаги действовали согласованно. Сразу шесть чудовищ взбирались по округлым бортам «Божьей благодати». Трое нацелились на мидель – самую широкую и наиболее уязвимую часть корабля. Там их поджидал сэр Хартмут. Под тяжестью немалого веса монстров корабль накренился. В панике некоторые сочли их призраками проклятых или утонувших моряков, что совсем не соответствовало действительности.

Перевалившись через носовую часть судна, одно из чудовищ стало взбираться на бак. Несмотря на дьявольскую силу и скорость, оно так и не смогло преодолеть абордажные сети, и его утыкали огненными копьями. Ийаг вынужден был отступить.

Еще два монстра лезли по юту, завывая словно призраки. Тогда-то и стало понятно, почему этруски назвали их ийагами. При их приближении на людей накатила волна ужаса.

Но де Марш не дрогнул: он вогнал копье в туловище одной из тварей и отрубил полупрозрачное щупальце. Люций тоже не растерялся и бросил в ийага ведро раскаленного песка. Еще один матрос – альбанец по имени Марк – попытался облить чудовище маслом, но промахнулся и погиб.

Монстр перевалился через леер и ринулся в атаку. Де Марш принял удар на себя и едва не потерял сознание от боли: что бы в него ни попало, оно просочилось сквозь кольчугу. Словно вода.

Купец закричал и отшатнулся назад, выронив из рук копье.

Чудовище обхватило юнгу и перевернуло его вверх тормашками. Щупальца раскрылись, как цветок. Под ними обнаружился красно-оранжевый клюв – будто хищная птица устроила засаду в гуще студенистой плоти. И юнга…

Де Марш обнажил меч, наклонился и опустил оружие в разлитое на палубе масло, затем распрямился, отвел клинок назад и, приняв лучшую из своих стоек, изо всех сил рубанул по туловищу ийага.

Меч оказался более действенным – в отличие от топора. Как будто режешь свиное сало. Удар вышел отменным, и купец принялся пилить так быстро, как только мог. Когда кровь чудовища брызнула ему в лицо, де Марш закричал, высвободил клинок и снова атаковал.

Люций облил его водой.

Смрад стоял невыносимый.

Ийаг отступил: он вернулся в море, оставив на палубе огромный кусок желеобразной плоти, которая начала прожигать дыру в досках пола.

Еще одна тварь убила матроса и остановилась, чтобы сожрать его. Обнаженный клюв ярко переливался, омерзительный и готовый к действию. У чудовища не было лица, рук и ног. Оно напоминало кусок мокрого шелка.

Меч де Марша рассыпался прямо на глазах, но купец все же успел трижды ударить им ийага. Люций проорал: «Мечи». Моряки обнажили клинки и с отчаянием обреченных принялись орудовать ими. Один из матросов с криком упал на палубу: щупальце обвилось вокруг него, плоть начала облезать с костей кровавыми кусками, в то время как он безнадежно визжал от ужаса.

Два матроса, то ли более находчивые, то ли меньше подверженные панике, насадили кусок отрубленной плоти чудовища на пики и выбросили за борт.

И снова на выручку пришел сэр Хартмут с пылающим, словно маяк надежды, мечом. Он взбежал по трапу, потом прыгнул прямо на чудовище, обрушивая на него удар за ударом и причиняя немало боли. Пронзительный вой существа походил на птичий крик. Со свойственной ему скоростью ийаг попятился – он скользил, словно по гладкой поверхности. Тогда Черный Рыцарь с силой метнул меч, пришпилив тварь к палубе.

Монстр решил пожертвовать частью туловища и рванулся с корабля, разорвав себя пополам.

И де Марш в свете пылающего клинка сумел рассмотреть внутренности ийага, а еще увидеть, как его туша растягивается, словно огромный переливчатый слизень, и одновременно скользит к борту судна, переваливается через леерное ограждение и опускается в воду.

На расстоянии полета стрелы замаячил кит. Затем над поверхностью показался его хвостовой плавник. Сильно ударив им по воде, животное вплотную приблизилось к «Божьей благодати». Судно содрогнулось, люди попадали на колени. Кит схватил ийага и сорвал с корпуса корабля. Снова сильнейший толчок, и один из матросов, не удержавшись, свалился с марсовой площадки и рухнул в воду, подняв тучу брызг.

Увлекаемый весом кольчуги, он мгновенно пошел ко дну.

Наступила тишина.

Сэр Хартмут отошел от леерного ограждения. Ядовитая плоть ийага прожгла дыры в его шлеме; на доспехах повсюду виднелись пятна ржавчины, но больше всего досталось набедренникам и наголенникам: они были испещрены выжженными отверстиями.

Он снял испорченный шлем и с силой зашвырнул его вместе с бармицей и всем остальным в открытое море. Затем повернулся к де Маршу. Лицо Черного Рыцаря было сильно обожжено, а волосы скукожились и стали похожи на пучок овечьей шерсти. А еще он улыбался.

– Вот такие сражения, сударь, мне по душе!

По привычке купец огляделся в поисках Этьена, но увидел лишь безжизненное тело оруженосца. Клювы ийагов разорвали его нагрудник на части, а внутренности растащили едва ли не по всей палубе. Их вид внушал омерзение.

– Спасибо, милорд, что спасли нас, – почтительно поблагодарил де Марш.

Сэр Хартмут сплюнул за борт.

– Вы сами себя спасли – каждый из вас. Все вы – достойные люди, и для меня большая честь командовать вами.

Перепуганные до смерти моряки, находившиеся на грани отчаяния, но все же не утратившие способность слышать, от его слов воспряли духом.

Черный Рыцарь одарил всех улыбкой и заявил:

– Отличное сражение. Вряд ли в Новой Земле мы столкнемся с чем-то хуже этого!

Купец тоже позволил себе улыбнуться:

– Во имя Христа Спасителя, молюсь, чтоб так оно и было.

– Значит, мы из разного теста, купец. Потому что я молюсь о том, чтобы мы нашли там что-то намного страшнее – больше, быстрее, смертоноснее. Чем ужаснее, тем лучше, больше славы.

Сэр Хартмут спрятал в ножны меч, пылавший, словно факел, в его руке.

Выдавив улыбку, де Марш кивнул – как обычно делают при разговоре с сумасшедшим.

Через два часа все три корабля освещались факелами – безумно опасная затея, но страх сгореть заживо не шел ни в какое сравнение со страхом от мысли о столкновении с ийагами в темноте. Открытые ведра с морской водой стояли во всех уголках судна.

На расстоянии в милю или около того от окруженного скалами побережья они нагнали три корабля со спущенными парусами.

Де Марш лично поднялся на борт первого, сэр Хартмут отправился на второй, а третий они решили оставить до утра.

У купца не было другого выхода. Ему пришлось самому отправиться на этрусский корабль, поскольку, несмотря на ободряющие слова Черного Рыцаря, людей по-прежнему сковывал ужас – ведь теперь все страхи матросов перед морем получили физическое воплощение. В сгущавшихся сумерках де Марш еле уговорил гребцов шлюпки доставить его к галеасу со спущенными парусами. Сидя в лодке, купец сам дрожал от страха: вода казалась чуждой, черной и маслянистой, а взмахи весел – слишком медленными. Гребцы боязливо посматривали за борта. На носу стоял человек с зажженным факелом – огромной сосновой веткой, – который обычно использовали для проведения срочных ремонтных работ ночью.

Де Марш взобрался на борт галеаса: это далось ему нелегко, поскольку сил почти не осталось. Прежде чем шагнуть через фальшборт и осмотреть палубу, ему пришлось остановиться и взять себя в руки. Восходящая луна осветила зловещий кокон из рухнувшего такелажа и спутанной парусины.

Стоило купцу поставить ногу на палубу, как он тут же обнажил рыцарский меч, поскольку боевой полностью пришел в негодность: от него осталась лишь тонкая полоска металла. Клинок оказался совсем легким, поэтому, едва вторая нога де Марша опустилась рядом с первой, торговец, не мешкая, сжал в левом кулаке кожаный баклер. Щит, как и лезвие меча, был смазан китовым жиром.

Оливер де Марш был человеком рассудительным. Ийагов можно ранить, он видел это собственными глазами. Наверное, даже убить. Действие ужасной крови этих тварей ослабляется морской водой, а жир хотя бы немного защищает. А еще чудовища ненавидят огонь.

Правда, сейчас от его рационального военного мышления было мало толку. В лунном свете он стоял на палубе галеаса и так сильно боялся, что рука, сжимавшая меч, ходила ходуном. Через силу купец сделал шаг, затем второй и третий, медленно приближаясь к оборванным парусам – по форме они напоминали обтекаемые и подвижные силуэты ийагов.

Торговец пересек палубу, и его сердце едва не выпрыгнуло из груди, когда он наступил на веревку и та шевельнулась под сапогом. Почувствовав движение у себя за спиной, де Марш резко развернулся, принял высокую стойку, готовый нанести мощный удар…

– Это всего лишь я, кэп, – раздался голос Люция.

В руках он сжимал широкий острый топор с шипом в основании рукояти, которым, как и купец, проходя мимо, тыкал в каждый лежавший на палубе парус.

Никого не обнаружив в средней части галеаса, они осторожно поднялись на ют, держа оружие наготове.

На командной палубе тоже никого. Когда де Марш опустился на одно колено и провел по доскам пальцами, они оказались влажными. А еще он почувствовал странный запах – пахло то ли рыбой, то ли медью, то ли какой-то сладкой промасленной древесиной. Его ум лихорадочно пытался определить, чем же именно. Чем-то знакомым. И даже приятным.

– Ой! – вскрикнул у него за спиной Люций.

Купец резко развернулся.

– Извините. – Люций вытянул руку. – Смотрите!

В лунном свете все выглядело непривычно, и де Маршу потребовалось время, чтобы понять, что в руке у его помощника. Палец, причем в хорошей броне – очень дорогой латной рукавице. Его отрубили одним точным ударом, так что плоть человека до сих пор оставалась внутри.

Спустившись по трапу, они вернулись на главную палубу и на противоположной стороне заметили дверь, ведущую в жилые помещения.

Оттуда доносился шум.

Мужчины прислушались, затем де Марш осторожно встал с правой стороны двери, а Люций – с левой, подняв топор над головой. Помощник купца, хоть и невысокого роста, обладал хорошо развитой мускулатурой, так что на него можно было положиться.

– Что там происходит? – гаркнул дневальный со шлюпки.

Его крик взлетел ввысь и эхом отозвался среди скал, окружавших бухту.

«Что-что там-там происхо-происходит…»

– Мы можем просто уйти, – предложил Люций.

– Там всего-навсего что-то раскачивается в такт с морем, – возразил купец и толкнул обитую бронзой дверь.

Она оказалась заперта на задвижку. Де Марш потянулся к замку.

Начинался прилив, и корабль качнуло. Задвижка отошла, дверь резко распахнулась, и наружу вырвалось нечто. Летающее. За головой, смахивавшей на голову покойника, виднелись распростертые крылья, и…

Топор Люция обрушился на странное существо, словно тесак мясника на тушу для разделки, а рыцарский меч де Марша вошел прямо в лицо.

Внушающие ужас крылья рванулись вперед. И прежде чем они упали на палубу, на купца и его помощника шлепнулось что-то влажное. Оба закричали.

Скоро стало ясно, что произошло на галеасе: этрусков застали врасплох и зверски убили. Но не силки. У того, кто учинил эту бойню, имелись зубы и когти.

А еще пугающее чувство драматизма.

Напавшим на них существом оказался труп матроса, свисавший с крюка для туш в дверном проеме спального помещения. Крылья – вырванными через спину легкими. Умер он ужасной смертью. Лицо было искажено агонией. Глаза выпучены. Рот открыт.

Де Марш не сразу смог взять себя в руки. Кинжалом он соскоблил с плеча омерзительные останки легких мертвеца и выкинул их за борт. Лишь много времени спустя купец заметил, что гребцы отогнали шлюпку почти к самому корпусу «Божьей благодати».

Он окликнул их, но они не горели желанием возвращаться.

На галеасе обнаружилось еще двенадцать тел, подвешенных к реям. Поэтому они с Люцием довольно долго провозились, снимая их. Гребцам де Марш пообещал двойную оплату, и они вернулись – медленно, но все же вернулись.

На следующий день после пережитого ужаса купец сумел прилично заработать. Он забрал с галеаса бортовой журнал капитана, чтобы впоследствии отдать его владельцам кораблей: не стоило портить отношения с людьми в Руме, Генуа и Венике, с которыми он торговал. Они захотят узнать, что случилось с их флотом. С этими кораблями будут потеряны целые состояния, впрочем, как и жизни.

Услышав рассказ о сходном положении дел на двух оставшихся судах, де Марш забрал с них товары и переместил на самый большой. Всех покойников скинули за борт. Его матросы, пережившие столкновение с ийагами, закутались в коконы из собственных страхов, посему погребение мертвецов в море мало их волновало. Зато после подсчета товаров они поняли, что получат значительную прибавку к своему вознаграждению. В трюмах у этрусков оказались тюки с бархатом и изделиями из шерсти, а главное – луки, изготовленные из прекрасного высокогорного тиса со склонов Иберии: древесину сначала бережно расщепили, затем придали нужную форму.

Ни один из товаров с чужих кораблей не совпадал с теми предметами, которые посоветовали взять его осведомители.

С наступлением темноты корабли легли в дрейф на мелководье в небольшой бухте, окруженной скалистым пляжем. Когда полная луна взошла над мутными, поросшими водорослями водами, колыхавшимися, словно нечто живое, де Марш сидел на полуюте, а Люций смазывал его ожоги оливковым маслом.

– Этрусков же убили не чертовы силки, так ведь, кэп?

– Да, Богом клянусь и святыми угодниками, Люций.

Он дернулся, когда грубые пальцы помощника слишком сильно надавили на ожог.

– Как эти твари оказались здесь, а не у себя дома? А?

– Не знаю, Люций. Возможно, магистры короля приложили к этому руку. Или волею императоров. И Бога.

– Считаете, Бог отвернулся от этих мест? И от Новой Земли?

– Не знаю.

Де Марш чувствовал, как, несмотря на страх и боль, его клонит ко сну.

– Но ведь киты на нашей стороне, разве нет?

– С чего ты так решил? Один из них чуть не отправил нас на дно. Плотник до сих пор не может залатать течь. Если мы не найдем хорошее местечко, чтобы бросить якорь…

– Я видел его, – с жаром перебил купца помощник. – Вы выкинули чертову тварь, это сатанинское отродье, за борт, а огромная зверюга схватила его и сожрала. Затем нырнула на глубину. Я видел это собственными глазами.

Де Марш вздохнул:

– Мой друг-этруск говорил, что морские твари гуртуют китов, как погонщики скот.

– А еще он сказал взять с собой дешевую красную ткань и арбалеты, – проворчал Люций.

– Верно подмечено, – согласился купец.

– Так кто же убил этрусков, кэп?

Перед глазами де Марша возник образ человека, легкие которого вырвали через спину.

– Понятия не имею. Интересно, где они сейчас.

– Сюда направляется сэр Хартмут.

По пути Черный Рыцарь остановился, чтобы посмотреть на изуродованные останки мертвого этруска. На его привлекательном лице не дрогнул ни один мускул.

Торговец постарался расправить плечи.

– Силки? – спросил гигант.

Де Марш отрицательно покачал головой.

Сэр Хартмут осмотрелся.

– Из них вышли бы ценные союзники, – заметил он.

Увидев выражение лица купца, Черный Рыцарь зловеще улыбнулся.

БОБРОВЫЕ ОЗЕРА – НИТА КВАН

Полная луна, которая сначала взошла над уединенной скалистой бухтой на северном побережье Новой Земли, чуть позже поднялась и над заросшей травой поляной далеко на западе, где вторую ночь подряд нес дозор Нита Кван. Ему досталась первая половина ночи, потому что у Ота Квана не было любимчиков и все дежурили по очереди, независимо от своих предпочтении.

И снова под конец дежурства они вместе курили трубку – к слову, запах дыма начинал ему нравиться. Когда Питер уснул, Ота Кван продолжил всматриваться в темноту. Его лицо едва освещали тлеющие в трубке угольки.

Утром они оставили оружие, что немало обеспокоило многих из отряда.

– Мы не сможем нести и мед, и оружие через болота, – настоял Забирающий жизнь.

Закинув в рот пригоршню пеммикана, он подвел их к краю огромного болота. Тут и там виднелись хатки бобров, по величине ничуть не уступавшие хижинам людей.

– Тик Чузк, – сказал Ота Кван, ткнув пальцем в ближайшую постройку. – Мы зовем это место бобровым королевством. Иногда они приходят, а иногда нет. Эти бобры раздражительны и очень свирепы. Поэтому не нарывайтесь и меньше шумите.

Воины заворчали. Сэссаги не любили, когда им указывали, что делать, даже если совет был хорошим.

Большой ручей, почти река, пересекал болото, затем исчезал среди густой травы. Несведущий человек мог бы подумать, что это поляна, но, сделав шаг вперед, оказался бы по пояс в воде. Сэссаги стояли на песчаном берегу переправы шириной в два корпуса лодки, которой у них с собой не было.

Стака Гон, один из самых молодых в отряде, рванулся вброд, оступился и с криком начал заваливаться назад.

Ота Кван поймал его, прежде чем он упал.

– Идиот, – проворчал Забирающий жизнь, поднимая юношу, который протяжно застонал.

Острая палка пробила его обутую в мокасин ногу. Ота Кван, не церемонясь, вырвал деревяшку из стопы и перевязал рану собственной рубашкой.

– Любое дерево или куст, обгрызенные бобрами, становятся ловушкой и оружием. Ты должен был знать это, – поучал он.

Нита Кван тоже слышал об этом, но позабыл. Он посмотрел на палку – длиной с ладонь человека, красную от крови, – и отвернулся.

Оставив Стака Гона у переправы, они сняли леггинсы, чтобы не промочить, и пустились в путь через болото, держа ведра над головами. Комары неистовствовали, но сэссаги не обращали на них внимания.

Питер старался не показывать своего раздражения, хотя ненавидел насекомых.

После того как воины пересекли болото – где-то пешком, где-то вплавь, – они взобрались на невысокий, поросший елями горный кряж и разлеглись на огромном валуне из известняка, чтобы обсохнуть. Запах меда был просто невыносим – несло гнилью и приторной сладостью.

Ота Кван, спрятавшийся в кустах, подал знак подойти к нему.

– Проще, чем в прошлом году. Запруда прямо здесь. Как и гвиллчи. Гляньте, там и там. И там.

– Гвиллчи? – устало переспросил Нита Кван.

Гас-а-хо распластался на земле.

– У нас же нет оружия! – тихо воскликнул он.

И действительно, они были полностью безоружны, поскольку оставили копья, мечи и луки в лагере, чтобы ничто не мешало нести наполненные медом ведра.

На что Ота Кван невозмутимо ответил:

– Не беда, мы просто должны быть осторожнее. В любом случае это гораздо мудрее бессмысленного сражения.

Питер едва заметно усмехнулся:

– Кто же перед смертью поделился с тобой этой мудростью?

– Тадайо. Это точно боглины, Нита Кван, брат мой. Видишь их? Он видел. Целая армия оказалась между воинами и их оружием.

Довольно долго сэссаги возились, наполняя ведра. Мед Диких никогда не бывал чистым – иногда огромные пчелы сами застревали в нем и умирали, отчего к приторному запаху сладости примешивался смрад, исходивший от их разлагающихся останков. Животные тоже попадали в ловушку и погибали, не говоря о насекомых, трупы которых исчислялись тысячами. А еще повсюду виднелись гниющая растительность, плесень и упавшие деревья.

Гас-а-хо был настоящим мастером: свесившись с липкой скалы, он зачерпывал мед, заполняя ведра до самых краев, в то время как Ота Кван страховал его, обхватив руками за пояс. Чем чище мед, тем дороже его можно продать; и чем его больше, тем выгоднее для продавца.

Нита Кван услышал звук, напоминавший пение трубы, и все сэссаги замерли.

– Пчелы! – прошептал Гас-а-хо.

Ота Кван посмотрел на небо, вскочил, взобрался обратно на валун из известняка и, прикрыв глаза рукой, уставился на восток.

– Вот дерьмо, – выругался он по-альбански и вернулся к своим встревоженным товарищам. – Пошевеливайтесь, нам нужно забрать юного Гона с переправы, пока он не стал чьим-то обедом.

Нита Кван почувствовал на себе его взгляд и вздохнул:

– Я схожу за ним.

– Хорошо. Зато тебе не придется тащить свои ведра, – горько усмехнулся Забирающий жизнь.

Бегом и вплавь Питер пересек болото, подобрался к переправе и долго всматривался в двигавшихся одной линией боглинов. Их были сотни, и они даже не пытались скрываться, просто шли вдоль восточного края болота.

Твари направлялись к броду. Он даже не сомневался в этом.

Несмотря на то что все лето Нита Кван усиленно тренировался и был в хорошей физической форме, под конец пути у него сбилось дыхание. Гон растянулся на земле, дрожа от страха, но всячески старался не подавать вида.

Питер осмотрел границы болота, затем глянул на восток, где вдалеке начинался лес, потом на север и наконец принял решение:

– Они направляются сюда, а мы пойдем на север и обогнем их. Вставай, я не смогу тебя нести.

Нахмурившись, парень поднялся, и они начали продираться сквозь густые заросли ольхи, окружавшие переправу. Задача не из легких: дальше пяти ярдов ничего не разглядеть. В живом воображении Нита Квана это место представлялось идеальным укрытием для мелких боглинов. Ему повсюду мерещились широко раскрытые жвала, острые зубы и красные глотки…

Но они продолжали ползти и через некоторое время услышали, как идут боглины. Под тяжестью тел монстров ломались ветки, используемые бобрами для строительства плотин, а под жилистыми ногами шелестела трава.

– Быстрее, – прошептал Питер.

До ближайшего боглина было рукой подать.

Они спустились к узкому берегу, снова оказавшись у реки или ее ответвления. Дно покрывал гравий. Здесь им больше не нужно было ползти. Казалось, в ледяной воде Гону идти проще. Парень не жаловался, несмотря на следы крови, остававшиеся за ним на каждом камне.

Русло реки все время петляло, словно извивающийся угорь. Нита Кван почти сразу потерял направление, а любые попытки рассмотреть что-либо на противоположном берегу оставались тщетными, поскольку густо растущие ели, ольшаник и другая болотная растительность полностью перекрывали обзор. Журчание воды под ногами заглушало остальные звуки.

По себя Питер обругал других членов отряда, которые лучше ориентировались на местности, но не вызвались добровольцами. Но продолжал идти, петляя вместе с рекой, поскольку иных планов у него все равно не имелось.

Внезапно почуяв боглинов – тяжелый металлический запах, запомнившийся ему еще со времен осады Лиссен Карак, – Нита Кван замер.

– Ложись! – приказал он.

И они вжались в берег.

Даже сквозь шум потока до них доносилось шуршание чешуи.

Сердце Стака Гона стучало настолько сильно, что Питер чувствовал его биение у себя за спиной. Перепачканные болотной грязью, прижавшись друг к другу, они прятались за елью. При этом руки Нита Квана крепко сжимали вывороченные корни дерева, а ноги упирались в ствол рухнувшей березы. Между тем ступня парня продолжала кровоточить.

Дающий жизнь изо всех сил старался не уронить его, поэтому бедра начали гореть огнем. Он досчитал до ста.

Шуршание слышалось все ближе.

Питер почувствовал едкий запах, какой-то новый. Он обжигал заднюю стенку гортани – металлический, но в то же время органического происхождения, напоминавший резкий запах мускуса. Затем начал накрапывать дождик. Порядком испуганный Нита Кван отчаянно пытался отыскать хоть какое-то убежище посреди открытого пространства, поэтому не заметил, как похолодало и изменился цвет неба. Дождь усиливался. Резкие порывы ветра прижимали к земле высокую траву на западе, и в один из таких моментов Питер ясно увидел длинную линию боглинов, двигавшихся с низко опущенными головами на северо-запад.

Затем разразился ливень, и дальше пятидесяти футов Питер ничего не мог разглядеть. Река и болото начали наполняться дождевой водой, а едкий запах боглинов исчез.

Питер не знал, они до сих пор там или нет. Выжидая, он висел, зацепившись за корни, чувствуя ужас Стака Гона, а вода в реке поднималась все выше. Тогда перед его внутренним взором возник образ жены, пропалывавшей междурядья кукурузы, – точнее, ее задницы. И ему немного полегчало. В конце концов мышцы Нита Квана завизжали, будто человек, которого пожирают заживо. Он выдохнул, и оба рухнули в ледяную воду.

Глубина в реке по-прежнему оставалась небольшой. Если поблизости и бродили боглины, то либо они не заметили двух промокших насквозь людей, либо им не было до них никакого дела. Питер и Стака Гон быстро поднялись вверх по реке, пересекли длинную плотину, возведенную обычными бобрами, и оказались на северной окраине болота.

И тогда их взорам открылось нечто невероятное. Выбившийся из сил и дрожащий от холода, Питер застыл под хлещущим ливнем, уставившись на бобровую плотину, которую он ошибочно принял за край леса. Высотой в сорок футов, а то и больше, она стояла, точно альбанская городская стена. На ее строительство ушли целые деревья, причем немаленькие. Местами откуда-то сверху сквозь нее просачивалась вода. В существование подобного чуда верилось с трудом.

– Пошли, – сказал Нита Кван.

Видно было не дальше, чем на расстояние полета стрелы, а дождь лил как из ведра. Поэтому взобраться на плотину показалось единственным решением: во-первых, боглинам было бы трудно лезть за ними, во-вторых, обзор оттуда лучше. Питер надеялся, что по верху им будет легче идти.

И он не разочаровался. Из-за поврежденной ступни Стака Гона подъем занял у них много времени, зато вершина оказалась шириной с телегу и кое-где даже покрыта травой. На противоположной стороне плотины раскинулся средней величины водоем, утыканный бобровыми хатками и мертвыми деревьями, среди ветвей которых виднелись огромные гнезда.

По плотине они двигались так быстро, как только могли, и спустились всего на милю или около того севернее лагеря. Проходя мимо двух открытых запруд с медом Диких, Нита Кван попытался запомнить их местоположение. Стака Гон все еще таскал с собой ведра, поэтому парни, несмотря на дождь, наполнили их медом и двинулись дальше.

Дважды сэссаги слышали жужжание огромных пчел, но, к счастью, так и не увидели ни одной. Они шли и шли, пока Питер вконец не разуверился в своей способности определять направление и остановился. Справа он заметил свет и решил проверить, что там такое, опасаясь, что это снова окажется болото. Так и произошло, и он вернулся к Стака Гону. Парень полностью ему доверял, и это пугало не меньше боглинов. Затем свет померк, а дождь усилился, и Нита Кван испугался по-настоящему.

Наконец, где-то за час до наступления темноты, Дающий жизнь почувствовал запах дыма и только тогда осознал, что чуял его уже довольно давно. Потом между стволами деревьев замаячил свет, Питер увидел яркую красно-оранжевую вспышку и понял, что лагерь совсем близко. Они шли все быстрее и быстрее, получив за этот короткий отрезок пути больше мелких ран и царапин, чем за все путешествие. Когда они оказались среди своих, юного Гона множество раз похлопали по спине. Нита Кван искренне удивился, как парень молча переносит поддразнивания соплеменников и ничего не рассказывает о своих злоключениях.

Взглянув на два ведра с медом, Ота Кван кивнул и самодовольно заявил:

– Я знал, что ты не подведешь.

– Мы обнаружили плотину размером с город на расстоянии одной лиги на север от нас. Видел ее раньше? – спросил Питер, когда они остались вдвоем и курили трубку.

Все уснули, поэтому Нита Кван решил, что сейчас самое время переговорить с названным братом. Наедине старший сэссаг значительно меньше артачился и обижался. Ота Кван удвоил караулы, чтобы охранять их добычу – двадцать четыре ведра меда Диких, которым провонял весь лагерь. От насекомых не было спасу: они буквально облепили ведра. Тара Гаса-а-хо начала немного протекать, к гладкой березовой коре пристали сосновые иголки.

Ота Кван затянулся.

– Нет, не видел. Все как в прошлом году: когда мед созревает, земли Диких кишат охотниками за ним. Так что нет времени исследовать окрестности.

– Там есть водоем, причем настолько большой, что дальний берег не разглядеть. Повсюду гнезда цапель и еще каких-то более крупных птиц. И огромные хатки бобров.

Старший сэссаг передал Питеру трубку; тот зажал ее между зубами и выпустил в темноту кольцо дыма.

– Хочешь взглянуть сам завтра?

– Не-а, – ответил Ота Кван. – Мы уже и так видели боглинов и золотых медведей, пока что только двух, но их всегда больше.

Они поднялись задолго до рассвета, доели остатки кукурузного хлеба, намазав его тонким слоем меда, подхватили ведра и оружие и отправились обратно. Целый день у них ушел на то, чтобы пересечь лощину и скалистое предгорье у бобрового королевства, как величал его Ота Кван. Поздно вечером, пока разведчики искали место для лагеря, а все остальные – брод, чтобы перейти на другой берег очередной реки, они наткнулись на мертвых боглинов. Шесть обглоданных трупов лежали на камнях на берегу.

Та-се-хо, старший из сэссагов, присел около наименее поврежденного трупа и с помощью копья перевернул его. В воздух тут же взлетело целое облако падальных мух, а сам разведчик сморщил нос. Та-се-хо был высокого роста, с длинными темно-коричневыми волосами, завязанными в конский хвост, и шрамом от правого колена до самого паха. Еще он носил амулет – кусок видавшей виды кожи, украшенной иглами дикобраза. В какой-то момент Питер осознал, что это человеческое ухо.

– Золотые медведи? – предположил Ота Кван.

Несмотря на то что всякий видевший смерть мог с уверенностью сказать, что трупы пролежали здесь уже несколько дней, все воины мгновенно присели и с опаской всмотрелись в деревья.

Разведчик мотнул головой и принялся внимательно изучать валуны, отмечая про себя то, чего не видели остальные.

Нита Кван направился к броду. Боглины погибли, пересекая реку. С тех пор прошло два дня, но все же…

Поставив обутую в кожу ногу на камень, Питер принялся выбираться из глубокого оврага у берега реки. Бедра все еще ныли от усталости. Впрочем, как и все тело. Поэтому ему пришлось усилием воли заставить себя подняться на валун. Оказавшись наверху, Нита Кван охнул.

Он предусмотрительно направил острие копья на найденных им боглинов, но все они тоже оказались мертвы. Их трупы были разбросаны по небольшой поляне. А один разрезан напополам.

Питер тяжело вздохнул; Та-се-хо выбрался из оврага и присоединился к нему.

– Ого! – воскликнул он и побледнел.

Ота Кван тут же оказался рядом:

– Что случилось?

– Кранноги, – простонал разведчик. – Великаны.

Забирающий жизнь посмотрел на юг:

– Кранноги – союзники южных хуранцев.

– И Шипа, – сплюнув, заметил Та-се-хо.

К СЕВЕРО-ЗАПАДУ ОТ БЕСКРАЙНИХ ОЗЕР – ШИП

Шип спешил, крайне взволнованный своими ощущениями. Черное яйцо безмятежно покоилось на его громадном туловище, окутанное паутиной силы.

Он шел вдоль залива, глубокие кристально чистые воды которого искрились под золотистыми лучами солнца, очерченные едва заметной береговой линией. Постепенно водное пространство сужалось.

Когда оно стало не шире реки, но намного глубже, на противоположной стороне показался остров. И что-то на этом острове источало силу.

Протиснувшись сквозь вьющиеся стебли лиан и переплетенные ветви деревьев своего Дворца воспоминаний, чародей призвал ветер, расправил мощные, при этом легкие крылья и понесся над водой. Он не думал об опасности и не беспокоился о том, что его могут увидеть. Взлетев до самого солнца, Шип повернул на юг.

Остров буквально благоухал силой. Но там никого не было.

Волшебник не задавался вопросом почему.

С высоты птичьего полета Шип видел, что остров – размером с крупное поместье какого-нибудь богатого лорда в мире людей – простирался на десять лиг на юг до самого Внутреннего моря и на столько же лиг на запад. На северной оконечности подымалась огромная гора, возвышаясь более чем на тысячу футов над грядой холмов и лежащими в ее тени лесистыми долинами.

На вершине горы Шип увидел озеро, из которого вытекала река, великолепным водопадом срываясь с отвесного выступа вниз и образуя глубокий пруд у подножия, а затем каскадом спускаясь до самого Внутреннего моря, вливаясь в него.

Посередине горного озера лежал очередной остров, на котором росло одно-единственное дерево. Шип сложил огромные крылья и резко устремился вниз, нацелившись на него. Через некоторое время он снова расправил крылья, наслаждаясь полетом, затем плавно снижался, пока его ступни не коснулись каменистой поверхности острова. Создавалось впечатление, что дерево неимоверно высокое, хотя на самом деле оно было всего в два раза выше самого чародея. Спрятав крылья, он с трепетом прикоснулся к стволу. Дерево оказалось терновником. Шип запрокинул огромную каменную голову и издал звук, похожий на карканье – по-другому смеяться он не мог.

Под ногами волшебник чувствовал силу земли. Линии силы проходили прямо здесь – три пересекались, а четвертая пролегала глубоко под озером и вытекала наружу, словно родник. Или источник. Как под Лиссен Карак.

Сила пробивалась из-под земли и кружилась в водоеме, созданном самой природой. Чародей выронил посох, со скрипом опустился на колени и погрузил длинные тощие руки в золотисто-зеленый водоворот, затем поднял их – по ним стекала чистая, готовая для использования сила.

Если бы Шип мог, он бы заплакал.

Вместо этого чародей заставил себя подняться, воздел мокрые руки и подчинил своей воле сами небеса.

Высоко в бесконечности эфира его сила зацепила нечто среднее между звездой и камнем, и Шип резко дернул его вниз. Небесное тело с шумом летело сверху, сверкая в сгущающейся темноте ярче самой Венеры. С невероятной скоростью оно рассекало воздух, пока не упало где-то далеко во Внутреннем море.

Шип протянул руки к небесам и крикнул своим врагам:

– Маленькая месть? Отведайте это!

Где-то в Эднакрэгах старый золотой медведь вскинул морду и посмотрел на ночное небо. Он видел падение звезды, и ему это не понравилось. Его самка зарычала. Тогда он опустил свою огромную лапу ей на спину, и она почувствовала его дрожь.

Далеко-далеко на западе Моган заметила, как новая звезда на небе зажглась, а затем рухнула вниз. Демоница задрала голову с костяным гребнем и плюнула.

Глубоко в лесу что-то прервало размышления древнего ирка. Он поднял длинный нос и сумел разглядеть между кронами деревьев, как ярко вспыхнула новая звезда, а потом понеслась по направлению к земле. Увидев это, Тапио Халтия облизал зубы и осклабился – скорее хищно, нежели радостно.

На юго-востоке Аэскепилес внезапно очнулся от неглубокого, полного злобных дум сна. Он лежал на полу монастыря на краю поля Ареса, в окружении дружинников герцога Фракейского. Они громко храпели, пердели и шуршали, переворачиваясь с боку на бок, но он проснулся не от этого. На небосводе, высоко над его головой, мерцали звезды, их свет просачивался сквозь верхний ряд окон монастыря. Магистр императора видел, как одна из них разгоралась все ярче и ярче, пока не превратилась в маленькое солнце. Она сияла настолько ослепительно, что витражные стекла часовни заиграли, отбросив едва заметные дрожащие тени на пол и на спящих солдат. Затем звезда начала падать.

– Изыди! – сплюнул Аэскепилес. Бок болел невыносимо.

Какой-то волшебник только что сорвал с небосвода звезду, бросив вызов остальным. Это было столь же очевидно, как если бы он лично ударил перчаткой по лицу каждого, кто обладает силой.

Магистр лежал, закутавшись в одеяла, и пытался представить, насколько могущественным и сильным должен быть колдун, чтобы сорвать звезду с неба.

Затем в часовню вошел гонец и позвал герцога.

– Вардариоты! – спешно прошептал он. – Они надвигаются!

Герцог недовольно заворчал, как поступил бы на его месте любой другой пятидесятилетний мужчина, разбуженный раньше времени. Он дернул себя за бороду и надолго задумался.

– Пусть сэр Димитрий вернется со своими войсками ко мне, – приказал Андроник.

Стратег Димитрий вырос у самой границы Мореи и командовал большей частью тяжеловооруженной кавалерии. С менее чем половиной своих воинов он отправился под стены города следить за вардариотами с расстояния в десять миль.

Герцог поднялся.

– Оденьте меня, – приказал он своим оруженосцам.

Последний из перебежчиков – главный камергер – сел и проговорил:

– Наверняка они просто направляются к вашему превосходительству. Им уже год как не платили.

Андроник помотал головой:

– Я не могу рисковать. Вардариоты – превосходные воины и представляют собой серьезную угрозу, особенно если застигнут нас врасплох, поэтому нам лучше подготовиться. Они могут проделать ложный маневр, а затем пересечь город, пока мы будем объезжать его снаружи. От одной мысли наткнуться за воротами на пятьсот дисциплинированных истриканцев, вооруженных составными луками с роговыми насадками, меня бросает в дрожь, клянусь Христом Вседержителем!

– Мы справимся с ними, – заявил разбуженный разговором сын герцога.

– Справиться-то справимся, – хмуро заметил Андроник, – да лучше не надо. Если мы продемонстрируем им сплоченную и готовую сражаться армию…

– Конечно, милорд, но… – донесся из темноты голос Аэскепилеса, – что насчет альбанского наемника? Разве он уже не среди холмов?

– Слишком далеко, чтобы хоть как-то повлиять на ход событий сегодня или даже завтра. Да и недостаточно у него сил. Мой источник во дворце утверждает, что он разбил лагерь и выторговывает более выгодные условия.

– Трус, – расхохотался деспот.

Герцог грел руки о кружку горячего вина, которую ему подал слуга.

– Давайте разбираться с проблемами по одной за раз и заставим девицу принять наши условия.

– О да, отлично придумано, мой император. – Голос главного камергера прозвучал одновременно раболепно и очень устало.

– Не называй меня так, – огрызнулся герцог.

К югу от Харндона приор ордена Святого Фомы медленно потягивал вино на балконе. Внизу, на расстоянии в пятьсот футов, раскинулись плодородные долины Джарсея. Его взгляд скользнул по сидящему напротив священнику – мужчине средних лет, на лице которого одновременно читались непреклонность и раскаяние, а еще злость – на самого себя и на весь мир.

– Что же мне с вами делать, сэр? – задумчиво протянул приор.

Вот уже целые сутки он не снимал доспехи в знак покаяния, поэтому каждый сустав в его теле изнывал от боли. К тому же прошлой ночью старый рыцарь так и не смог заснуть: его мучила бессонница. Скорее всего, из-за возраста или потому, что голова была забита разными мыслями. Как у любого грешного священника.

– Отправить куда-то, полагаю, – с горечью заметил собеседник. – Где я смогу догнивать.

Вот уже почти сорок лет приор Уишарт был рыцарем и человеком веры. Он прекрасно знал об удивительной способности людей к самовосстановлению и постоянном стремлении к самоуничтожению. Все, что приор ведал об этом человеке, было открыто ему во время исповеди, нарушить тайну которой он не имел права. Откинувшись на спинку стула, сэр Марк пригубил вино.

– Вы не можете остаться в Харндоне, поскольку это лишь усилит искушение и доведет до греха.

– Знаю, – печально согласился сорокалетний святой отец. Несмотря на грубые черты лица, он был не лишен привлекательности. Его темно-русые волосы, коротко стриженные для удобства, выбивались из-под шлема. – Я не хотел причинить вред.

– Но причинили. Вы достаточно опытны, чтобы предвидеть последствия. Вы один из лучших моих рыцарей и отличный философ, но я не могу оставить вас здесь. Другие равняются на вас, но что будет, если вся эта история станет достоянием общественности?

Священник выпрямился:

– Такого никогда не случится.

– Разве от этого ваш проступок менее греховен?

– Я не глупец, спасибо, приор, – сказал святой отец, пристально посмотрев на сэра Марка.

– Правда? Неужели, сидя сейчас здесь, вы на самом деле утверждаете, что не являетесь глупцом?

Собеседник отшатнулся, будто его ударили.

– Я мог бы попросить освободить меня от клятв, тогда вы бы избавились от меня раз и навсегда, – предложил он.

Впервые в его голосе прозвучало больше раскаяния, нежели непокорности.

– Вы хотите, чтобы вас освободили от клятв, отец Арно? – подался вперед приор.

Большинство рыцарей ордена Святого Фомы были простыми братьями: некоторые, например донатисты, – келейными, поклявшимися проявлять лишь покорность и повиновение; другие – религиозными, давшими обеты нестяжания, целомудрия и послушания. Еще встречались братья по оружию, которые посвятили жизнь молитвам и служению при лазаретах. И лишь немногие становились священниками.

От сражавшихся монахов орден требовал в основном беспрекословного подчинения, другое дело священники – от них ожидали значительно большего.

Отец Арно поднял голову. По его щекам текли слезы.

– Нет, этого я не хочу. Не могу даже представить.

Какое-то время приор теребил бороду, затем его взгляд скользнул по стопке пергаментов и свитков, лежавших под левой рукой. Отрада жизни и вечное проклятье – бумажная волокита. По правде говоря, Арно был одним из лучших братьев на поле брани и в совете, но он совершил ужасную ошибку. Уишарт не хотел наказывать его. Самое большее – пару раз хорошенько стукнуть за то, что его угораздило по уши влюбиться.

Сэру Марку бросилась в глаза черная печать с тремя золотыми переплетенными восьмерками, очень дорогая и притягивающая взгляд. Он сломал ее большим пальцем и пробежал письмо глазами, не скрывая удовольствия. Однажды даже громко засмеялся.

Закончив чтение, приор ударил свернутым свитком о стол, и хлопок напомнил щелчок арбалетной тетивы.

– Отправлю вас к Красному Рыцарю на место капеллана, – заявил он.

– К тому заносчивому мальчишке? Безбожному наемнику? – Священник откинулся назад, помолчал, затем, глубоко вздохнув, добавил: – Но… ведь это никакое не наказание. Любой рыцарь пожелал бы служить… Только бы его простили!

Приор Уишарт подлил себе вина.

– Задумайтесь о собственных недостатках, когда будете наставлять Красного Рыцаря на путь истинный, Арно. Гордыня и высокомерие. Самоуверенность. И помните о том, что его войско состоит из мужчин и женщин, которые, как и все остальные, нуждаются в пище духовной.

Священник опустился на колени и поцеловал руку приора.

– Я отправлюсь туда всем сердцем моим. Приведу его в орден и нацелю на благочестивые деяния.

Склонившись над святым отцом, Уишарт саркастически улыбнулся:

– Он уже совершает благочестивые деяния, Арно, проклиная Бога. Как ты грешил, восхваляя Бога.

Отец Арно вскинул руку, будто защищаясь от удара.

Когда священник ушел, приор посмотрел с балкона. Недалеко от стен его кельи на полях стояли стога второго кошения – зимний фураж для его боевых коней, нового поколения строевых лошадей, которые смогут противостоять самым крупным существам из земель Диких. Дальше в серебряном лунном свете колосилась пшеница – темные квадраты, огороженные живыми изгородями и заборами, тянущиеся до самого горизонта. Джарсей – самое богатое из графств с лучшими сельскохозяйственными угодьями в Новой Земле.

На севере звезда сверкнула серебристо-белым и внезапно сорвалась вниз.

Он видел вспышку и наблюдал за падением звезды. А еще ощутил чужую силу.

Сэр Марк пригубил вино.

Недавнее перевоплощение Шипа мало волновало его. Более насущной проблемой было то, что первый воин короля отправился с армией в Джарсей собирать подати, а вместо этого собирал только трупы. Теперь приор Уишарт пытался решить, что ему следует предпринять, если война затронет сельскохозяйственные угодья ордена.

Но даже это меркло по сравнению с вероятностью того, что король позволит капталю назначить своего кузена епископом Лорики.

– Довольно для каждого дня своей заботы, – тихо произнес приор в темноту ночи.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

К СЕВЕРУ ОТ ЛИВИАПОЛИСА – КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ

Переправа через реку – одна из труднейших задач для любой армии и ее командира.

А переправа ночная не описана даже в архаичных книгах, которые мальчишкой Красный Рыцарь читал и перечитывал. Он вспомнил, как изучал военные хитрости, растянувшись у материнского камина, а мать воображала, что он штудирует гримуар.

Он улыбнулся.

Двигаясь быстро, войско покинуло горы и спустилось на берега Вьюна. Проводники стояли всюду: на каждой развилке, на каждом углу, у каждого проема в каменных стенах. Все это были люди Гельфреда: Эмис Хоб, Бородатый Роб, Диккон Кроуфорд и молодой Дэн Фейвор, достаточно рослый, чтобы носить доспехи, и достаточно смышленый, чтобы ходить в разведку. У каждого теперь имелись собственные пажи и лучники. Эмис Хоб сперва посмеялся, мол, какой из него вожак, но он был терпелив, осторожен, и его пажи довольно быстро освоили навыки лазутчиков.

Они направляли колонну к очередной цели и уезжали во тьму, высматривая Гельфреда, который двигался на лигу впереди капитана. На кончике его остроконечного бацинета горела красным светом магическая сфера, заметная лишь тем, на кого Гельфред наложил заклинание ясновидения. Найти его благодаря этому было сравнительно легко – во всяком случае, его же разведчикам, а он мог направлять их, не снижая скорости. После их докладов Гельфред рассылал разведчиков по новым промежуточным пунктам. Сверяясь с картой, развернутой поверх высокой передней луки седла, он применял свое немалое магическое искусство для обработки сведений от сорока человек и заносил их на карту в своем Дворце воспоминаний.

Герметизм, добросовестная разведка и долгое лето, проведенное в доспехах, позволяли отряду двигаться в темноте по незнакомым тропам чужой страны со скоростью шагом идущей лошади. Из-за всего перечисленного казалось, что это легко, а потому пополнение из молодой знати считало, что так оно и есть.

И вот отряд выбрался из горной теснины, миновал оливковые рощи и тем самым шагом добрался до берегов Вьюна. То есть молниеносно.

Колонной по четверо они въехали на переправу: тяжеловооруженные всадники на боевых конях по бокам, а повозки, женщины, лучники и пажи – в середине.

Красный Рыцарь проследовал мимо Ранальда Лаклана и пары его погонщиков, которые закрепляли тяжелый канат. Лаклан помахал рукой. Капитан отсалютовал с улыбкой, отчетливо видной при ярком свете луны. Тучи уносились прочь.

– Гельфред? – окликнул он. – Это и есть переправа?

Гельфред пожал плечами.

– Будь мы вдвое выше Тома – это была бы она. Ею пользуются в засушливые годы, а так даже охрану не выставляют. – Во тьме, освещенной луной, он посмотрел своему капитану в глаза. – Это лучшее, что я смог найти.

«Мы справимся, – произнес Гармодий в голове у Красного Рыцаря. – Самая глубина – на середине пути, там почти пять футов».

Красный Рыцарь кивнул невидимому собеседнику.

– Хорошо. На середине будет глубоко. Мой источник говорит о пяти футах.

– Да в бога-душу-мать! – возопил Майкл. – Прошу прощения, – буркнул он главным образом Гельфреду, который один во всем отряде не ругался.

– Фургоны зальет, – предупредил Гельфред.

Красный Рыцарь грыз яблоко и разглядывал реку.

– И это потребует времени. Если нас побьют, нам не удастся перейти обратно при свете дня с таким-то обозом, – добавил он.

Плохиш Том сплюнул.

– Нас не побьют.

Дюжина мужей сделали пальцами знак отвращения. Уилфул Убийца сплюнул и тронул свой деревянный баклер. Даже сэр Йоханнес выказал недовольство.

– Неплохо было бы, конечно, узнать, приняли ли вардариоты наше предложение и покинули ли они казармы, – сказал капитан.

Сэр Алкей поморщился, но доложить ему было не о чем.

На блестящую броню и вышколенных, спокойно стоявших лошадей ложился белый лунный свет; красные кожаные седла казались бурыми на фоне серой земли и темной зелени оливковых деревьев. Наглухо запертые фермерские постройки безмолвствовали справа от дороги – по сути, это был гравиевый вражек, который вел к заброшенной переправе. И реку тоже заливал лунный свет, отражавшийся в десятке тысяч чешуек, отчего дорога высвечивалась и белела вплоть до дальнего берега. Эффект был настолько мощный, что человеку несведущему могло привидеться мелководье.

«Никто на свете, малец, не обладает подобной силой. Никто не может ходить по воде».

Капитан улыбнулся. Сняв латные перчатки, он покопался в мешочке, нашитом спереди на поясной кошель, – он носил все это, даже будучи в доспехе. Извлек две игральные кости.

– Что, бросать? – изумился Майкл.

– Придурок, – буркнул Том.

Изюминка покачала головой.

Капитан привстал в стременах, встряхнул кости и со всего размаха метнул их в речной поток. Если всплеск и последовал, его не услышали.

– Ступайте, – скомандовал капитан.

Гельфред кивнул и двинул вперед своих разведчиков. Все наблюдали, как они устремляются бродом с конями сначала по щетки, потом – по колени, а дальше кони поплыли и вот уже снова пошли под промокшими ездоками. На середине потока паж Роба, Том Холл, сорвался с лошади, но удержал голову над водой, вцепился в гриву и вернулся в седло, хотя в отряде был меньше всех.

Гельфред трижды мигнул магическим огоньком, и Красный Рыцарь кивнул своим приближенным.

– Они перешли, – сказал он.

Из воинов только ему, Тому, Йоханнесу и Милусу был виден красный огонек на шлеме Гельфреда. Тогда до капитана дошло, что для ночных операций им следовало всем обзавестись опознавательными огнями – разноцветными.

«Держу пари, что древние пользовались магическим светом».

Гармодий буркнул на это невнятно: «Я никогда не утруждался чтением таких книг, но многие из них о войне. Времен Архаики и даже раньше».

«С тобой интересно, старик. – Красный Рыцарь огляделся по сторонам. – Но мне на несколько часов нужен покой».

«Здесь очень скучно, но ладно. Не сомневаюсь, что ты позовешь меня, когда понадобится что-нибудь уничтожить», – ответил старец не без горечи.

В ярком лунном свете Красный Рыцарь видел своих разведчиков, выбиравшихся из воды.

– Спишь, что ли? – спросил Плохиш Том. – Ты в отключке, словно безумный, а губы шевелятся.

Красный Рыцарь выпрямился, свинцовой тяжестью чувствуя на себе бремя командования.

– Как мне не быть безумным? Я еду с сумасшедшим Томом.

Он обвел взглядом свиту, которая умножилась с весны. Все больше рыцарей напрямую подчинялись ему. Это был его резерв – понятие само по себе архаичное. Все уже собрались.

– За дело, – бросил он.

Плохиш Том со смехом пришпорил своего скакуна, который пригнул увенчанную стальными рогами голову и вторгся в реку выше по течению. Преодолевая ленивый, искристый поток, Том взял левее и отделился от основной колонны.

Следом за ним цепочкой потянулись в реку пятьдесят тяжеловооруженных всадников.

А справа, ниже по течению, Изюминка повела еще столько же.

– Что это было? – спросил у Бента Калли.

Бент пожал плечами.

– Капитан совершает странные поступки. Ты и сам знаешь.

Между лучниками вклинился сэр Майкл.

– Вам, джентльмены, недостает классического образования. Метая кости, он как бы говорил: «Жребий брошен». И в нашем случае возврата тоже не будет.

Он посмотрел на старших лучников, которые, в свою очередь, уставились на него. В конце концов он фыркнул, развернул коня и устремился за пересекшим реку отрядом Плохиша Тома.

– Так бы и сказал, – буркнул Калли.

– Щенок спесивый, – согласился Бент.

Переход занял меньше получаса, после чего войско со скоростью подводы тронулось маршем по тракту на другом берегу.

Серьезных неприятностей не было, но разные мелочи замедляли продвижение. У телеги Лизы отлетело колесо, пришлось чинить. А за двумя колесными мастерами, которых нанял отряд, понадобилось посылать в начало колонны; они же сами были вынуждены откатить свою тележку назад и уже на месте призвать двадцать лучников, чтобы подняли сломанную телегу. Работы же было на пару минут, хватило переносной наковальни, однако на все про все времени ушло больше, чем на форсирование реки.

Дважды колонне пришлось останавливаться, так как Гельфред путался в лабиринте безымянных дорог, которые исчертили поля центральной Мореи. Ограды вокруг полей были не меньше шести футов высотой, а зачастую и все двенадцать – точнее, сами дороги, утоптанные за тысячи лет, вдавились в каменистую почву на добрые шесть футов, а потому даже всадник на крупном коне не мог заглянуть за стенки, которые тянулись с боков. Сами дороги были достаточно широки, чтобы проехал полноценный фургон или три всадника рядом; местами – уже, если к ограде примыкало старое дерево, успевшее вырасти на пути. Старые стены кое-где осыпались, и дорогу приходилось расчищать, ради чего капитан переместил в начало колонны отряд первопроходцев из крестьян.

Прокладывать маршрут Красный Рыцарь предоставил Гельфреду. Охотник лучше всех ориентировался на местности, и если он заблудится, то стоит дать ему время нащупать путь. Поэтому Красный Рыцарь сидел в седле, сдерживая свою досаду, как осаживал ратного скакуна – здоровенного жеребца, с которым только начинал налаживать дружеские отношения.

Гельфред поехал вперед, растворяясь в сланцево-сером сумраке. Две минуты, пока его не было, тянулись невыносимо долго.

– Порядок, – доложил он, вернувшись. – Прошу прощения, милорд. При таком свете все выглядит не как обычно.

Лицо у него было откровенно измученное.

Красный Рыцарь хлопнул его по бронированному плечу.

– Веди нас.

Гельфред кликнул Эмиса Хоба и его пажа.

– Ступайте и приведите всех – мы заехали слишком далеко на запад. – Капитану же он сказал: – Нам нужно подождать, пока стрелки не выставят заслон заново.

Капитан взглянул на полоску предрассветного неба, похожую на волчий хвост. Но то был лишь зодиакальный свет, а не истинный восход солнца. Время у них заканчивалось.

– Нам некогда дожидаться ваших людей, – сказал он. – Придется быть самим себе дозорными.

– Я поведу, милорд, – кивнул Гельфред. – Вы знаете, чем мы рискуем.

Красный Рыцарь громко рассмеялся:

– Мы можем нарваться на засаду?! В путь! Кто приходит первым, тому и честь!

Гельфред состроил мину.

С охотником поравнялся Ранальд Лаклан.

– Мать его так – с чего он такой жизнерадостный поутру? Впрочем, могло быть и хуже – спасибо, хоть не богохульствует.

– Согласен, – со вздохом буркнул Гельфред и развернул коня.

Увы, их невзгоды не кончились.

Коль скоро не прошли вперед разведчики, согнать с дороги поднявшихся засветло фермеров было некому. И вот за милю до цели отряд достиг большой развилки, которая оказалась забитой овцами от стены до стены. Сотнями овец.

Два пастуха, сидевших на пони, свистом и посохами направляли дюжину собак. Гельфред слишком плохо знал архаику, чтобы вступить в перебранку. Перекресток был закупорен полностью, не хуже, чем отрядом копейщиков, окажись они на том же участке. И самое плохое: ратные кони пришли в ярость из-за овец, которые кучковались в опасной близости от их беззащитных ног.

– Да перебейте их, и делу конец! – крикнул Плохиш Том.

Капитан сунул руку в поясной кошель и устремился вперед.

– Тоби! – крикнул он через плечо. – Деньги!

Пастухи, освещенные луной, мгновенно перешли от трусливой воинственности к охотному сотрудничеству. Защелкали кнуты, залаяли псы, и вот огромная, аморфная отара попятилась и начала отступать на боковую дорогу. Пастухи поклонились, вознесли благодарственные молитвы, и войско наконец смогло двинуться дальше. Небо отчетливо посветлело.

За время простоя подтянулись разведчики Гельфреда. Они вернулись в начало колонны и рассредоточились по всем трем ответвлениям.

– Почти пришли, – сказал Гельфред – серый, как сам рассвет.

– Представляете, что бы случилось, если бы нам пришлось на ходу сражаться? – спросил Майкл.

Никто не ответил.

Теперь, обезопасив фланги, они поехали рысью и достигли главной дороги, когда солнце взошло над раскинувшимся впереди городом. Оно позолотило сотню медных куполов, которые зажглись, как пожары; три тысячи монахов затянули гимны, ознаменовавшие начало нового дня, а четверть миллиона горожан проснулись, в очередной раз не ведая, что он готовит. Дорога была окружной, из тесаного камня, ее построили тысячу лет назад. Достаточно широкая, чтобы проехали шесть повозок, составленных в ряд, она тянулась вдоль стен девять миль от Вардариотских ворот на восточном берегу Морейского моря до Королевских ворот на северо-западной стороне кольца.

Войско прибыло в намеченный пункт, где дорога ныряла в низину. Вокруг на дальность полета стрелы не было ни кустика – лишь вдалеке виднелись одинокий огромный дуб и маленькая вилла.

Красному Рыцарю не понадобилось размещать войска – каждый отряд направился к своему месту, как они отработали за минувшую неделю дважды, и воины спешились.

Взявшись за руки, Красный Рыцарь, швея Мэг и Гельфред навели на войско чары, а после напустили на долину легкий наземный туман. При помощи Гармодия капитан поместил заклинание в темно-зеленый перидот – красивый камень, прихваченный у коробейника. Приличный драгоценный камень позволял сфокусировать сложное заклятие; кристалл вдобавок придавал ему устойчивость и этим продлевал действие.

Спустя полчаса Гельфред вернулся и поднял забрало.

– Милорд, позади никого. Они здесь не проходили.

Еще через двадцать минут над ними закружил черно-белый орел величиной с боевого коня.

Сэр Алкей подъехал к Красному Рыцарю.

– Милорд, эта птичка явилась по нашу душу. Ей ничего не видно сквозь вашу иллюзию, но наше местонахождение она выдаст любому морейцу.

Капитан вздохнул.

Объединившись с Гармодием, он извлек заклинание из камня. Затем осторожно переиначил его так, чтобы верхушка иллюзии приоткрылась.

Птица заметила их и снизилась.

Он замкнул заклинание и вернул его в камень.

– Это отбирает больше сил, чем полдня работы, – угрюмо посетовал он. – Со следующей напастью мы разберемся по старинке.

Пока все лошади шарахались от гигантской птицы, Алкей прочел донесение.

– Вардариоты идут, – сообщил он. – Они выступили прошлой ночью после полуночи. Вооружены и собраны в конный отряд у ворот Ареса.

– Что ж, мы свое дело сделали, – кивнул капитан. – Может быть, чересчур неприметно?

Его люди зашевелились. Взошло солнце, появились мухи. Лошади занервничали. Женщины, ехавшие в обозе, затеяли болтовню, и со стороны солдат до командования донесся негромкий гул.

Дэн Фейвор подъехал, когда городские монахи приступили к заутрене.

– Две тысячи человек, – доложил он радостно. – Меньше чем в миле отсюда.

Капитану не удалось скрыть вздох облегчения. Он печально улыбнулся.

– Конечно, нам все еще предстоит победить в бою, – напомнил он.

Морейские страдиоты прибыли ровным строем с мощным авангардом почти в шестьсот человек и сотней истриканских конных лучников. Они припозднились и двигались быстро. Основное войско держалось в нескольких сотнях ярдов позади: без малого две тысячи лошадей, никакой пехоты и никакого обоза. Не было и знамен, зато в середине войска могучие мужи держали на копьях две огромные иконы.

Капитан спешился и положил на камень свой перидот. Тоби вручил ему боевой молот и встал рядом, держа его шлем и копье.

– Если мы здесь надолго, мне понадобится соломенная шляпа, – сказал тот. Солнце припекало.

Морейцы ехали по дороге рысцой. Небольшие группы истриканцев то и дело отлучались на что-то взглянуть, но колонна спешила и двигалась по безопасной местности.

Когда вражеский авангард приблизился на расстояние полета стрелы, капитан поднял молот и опустил его точнехонько на перидот, который разлетелся на тысячу зеленых кусочков. Камень погиб, замысловатая иллюзия распалась, и те, кто был прикрыт заклинанием, приобрели хороший обзор.

Вокруг засвистали, и лучники натянули тетиву.

Отряд конных лучников, который отъехал от колонны для осмотра фермы, был встречен роем стрел от разведчиков Гельфреда. Уцелевшие выхватили из чехлов свои луки и привстали в стременах; выстрелив, они устремились к основному войску и на скаку продолжали рассылать стрелы назад, через конские крупы.

Бой не продлился и двух минут, когда Красный Рыцарь тоже привстал и взревел:

– По коням!

Большинство лучников уже приготовились встретить врага и сидели в седлах, как все тяжеловооруженные всадники, а пажи, передав первым и вторым лошадей, поспешили на поиск своих. Сказалась неопытность; старшие пажи очутились впереди отряда, новички – позади, а слева от центра. среди копейщиков сэра Алкея, воцарился хаос. Красному Рыцарю не было видно из-за чего. Не мог он и ждать.

– En avant! – крикнул он. – Вперед!

И все его войско тронулось с места тремя конными рядами: тяжеловооруженные всадники – впереди, а пажи – в тылу.

Морейский авангард рассыпался. Треть была выброшена из седла или убита, но дело свое они сделали: засада не затронула основного корпуса.

Войско Красного Рыцаря сомкнулось и двинулось рысцой, растянувшись почти на триста ярдов; воины с оруженосцами ехали впритык, едва не соприкасаясь ногами, закованными в сталь. Охотники и разведчики Гельфреда выстроились цепью справа, под углом к тылу основной колонны.

– Атакуйте меня, что ли, – пробормотал Красный Рыцарь под шлемом. Он получил преимущество неожиданности, но все же числом противник превосходил его втрое, и ему было нужно, чтобы враги потеряли выдержку.

Словно в ответ на этот вызов, иконы в центре вражеской колонны начали взмывать и опускаться, тогда как сама она весьма профессионально развертывалась, превращаясь в шеренгу. Отряды, отделяясь, разъезжались налево и направо.

Красный Рыцарь поднял копье.

– Стой! – гаркнул он.

Трубач выдал звук, подобный реву оленя в пору гона, – дважды, но люди знали, что от него ожидать. Войско остановилось. Воины начали строиться; середина уже спешивалась, фланги развертывались, отставшая левая часть центра подтягивалась.

Неопытному взгляду происходящее могло показаться сумбуром.

Том поднял забрало.

– Мы ж могли просто ударить, – сказал он.

Капитан пожал плечами. На уровне его ног Уилфул Убийца передавал коня сменщице Тоби, Нелл, которая зажимала в костлявом кулачке сразу по пять штук поводьев и выводила скакунов из шеренги. Уилфул взял лук, положил стрелу, огляделся по сторонам и крикнул:

– Готов!

Лошади покидали ряды.

Утренний ветерок разнес аналогичные возгласы.

Неприятельская шеренга почти сформировалась, а иконы двигались к центру.

– Они молодцы, чтоб их черти драли, – заметил Красный Рыцарь.

Уилфул Убийца покачал головой.

– Да, неплохо, но без пластинчатых доспехов и пехоты? Просто мечта лучника.

Его ищущий взгляд нащупал Бента далеко справа, где главный лучник изготовился к стрельбе.

Уилфул вскинул свой лук; глянул на Калли на одном фланге и на Бента – на другом.

– Теперь поживее, ребята, – бросил он.

И они выстрелили.

Бой завершился вопиющим беспорядком.

Тяжелые стрелы поразили морейцев, и их атака захлебнулась, не успев толком начаться. Однако они были искушенными бойцами и, хотя прежде не сталкивались с таким слаженным обстрелом из длинных луков, имели хороших командиров и богатый опыт поражений и побед. Расколотая шеренга вышла из-под обстрела и построилась заново. У некоторых морейских страдиотов были истриканские луки, и они тоже ответили выстрелами.

– По коням! – скомандовал капитан. Сам он так и не спешивался. Он обратился к Плохишу Тому, который держался поблизости: – Теперь мы двинемся в лобовую атаку. Я хочу с этим покончить – ни к чему, чтобы ночью вся орава наступала нам на пятки.

Том осклабился и подал знак Ранальду. Тот выбросил кулак, показывая своим людям: пора.

Уилфул Убийца заколебался:

– Милорд, я бы сперва угостил их еще одной порцией гусиных перышек, а уж потом направил на них коня. Они не сломлены – взгляните сами.

Капитан понаблюдал за перестройкой неприятеля.

– Люди намного сложнее, чем порождения земель Диких, – сказал он. – И я хочу оставить в живых побольше. Мы убиваем солдат и налогоплательщиков наших хозяев.

Коневодам приходилось несладко, и крошка Нелл протиснулась ближе.

– Забери свою гребаную кобылу, – бросила она Уилфулу, который стоял подле коня капитана.

На этот раз подразделение сэра Алкея действовало слаженнее, и они вместе устремились вперед.

За сотню шагов до врага морейцы развернулись и поехали прочь, опасаясь нового ливня стрел.

– В атаку! – крикнул капитан.

После перехода с быстрой рысцы на галоп бывалый конь мог покрыть эту дистанцию в три приема. Тяжеловооруженные всадники сорвались с места. Трубач взял правильный тон, и зов полетел, повторяясь снова и снова, – очевидно, единственный сигнал, которым тот по-настоящему овладел.

Морейцы лишь через пятьдесят шагов поняли, что происходит.

Они были уязвимы для луков, не имели доспехов, а теперь их еще и в скорости превзошли.

Вся их дисциплина рухнула. Войсками, уже показавшими спину врагу, командовать практически невозможно; и втрое труднее – если враг атакует с намерением разить насмерть. В итоге, когда стратег осадил коня, развернул свой отряд и ринулся в контратаку прямо на копья Красного Рыцаря и Плохиша Тома, его облаченные в пурпур и багрянец страдиоты остались одни. Прочие рассеялись и, пригнувшись к холкам коней, помчались в дальние, безопасные холмы, на фермы или в город.

Схватили очень немногих. Через сотню шагов более громоздкие галлейские лошади начали выдыхаться, а через двести почти все перешли на легкий галоп.

Однако в центре рыцари сцепились с охраной вражеского генерала, и грохот поднялся такой, что стало слышно во дворце.

Стратег был коротышка в тяжелых пластинчатых доспехах, его руки и ноги обтягивала дубленая ярко-красная кожа, а лошадь защищали роговые пластины. Держа копье на галлейский манер, он прицелился в Красного Рыцаря, и тот в ответ опустил свое.

Стратег не собирался сходиться в рыцарском поединке: когда до удара осталось два шага, его копье пошло вниз, и он глубоко вонзил острие в жеребца Красного Рыцаря. Огромное создание погибло мгновенно, но не раньше, чем копье Красного Рыцаря поддело морейца за щит и выдернуло из седла. На землю рухнули все: лошади, рыцарь, стратег; вокруг стала шириться свалка, и поднялась пыль.

Плохиш Том сбил наземь трех морейцев подряд, продырявив их кожаные доспехи; на третьей жертве острие его копья увязло в кольчуге и пронзило все слои: кольчугу, кожу, льняной поддоспешник, плоть, ребра и легкие. Противник рухнул, как проткнутый каплун, увлекая за собой копье Тома, которое богатырю пришлось отпустить. Он уже разворачивал коня и обнажал меч, когда осознал, что капитана нигде не видно.

Тогда он снова направил коня в пылевое облако.

Красный Рыцарь медленно поднялся на одно колено и мучительно глотнул воздуха. Падение застало его врасплох, он вскрикнул, когда ударился о камень, и только броня спасла его от перелома таза или хребта. Меч пропал – ремень при падении расстегнулся.

Он сообразил, что кошель у него под ногой, а к нему приторочен круглый кинжал – нож, похожий на короткую железную пику. Красный Рыцарь зажал клинок в правой руке. Потом, оглядевшись через расколотое забрало, поискал меч. Его душила пыль, поднятая конями, которые проносились мимо во всех направлениях. В его распоряжении были считаные секунды: вокруг стучали копыта, и сотня бронированных ратников сражалась на мечах с лязгом, какой издает железная кухонная утварь.

Оттолкнувшись правой ногой, он выпрямился. Бедро пронзила ледяная боль.

Морейский стратег явился из пыли неотвратимо, как романтический злодей. В правой руке он держал тяжелый короткий меч, а в левой – видавший виды щит с красиво выписанной Девой Марией.

– Сдавайся! – крикнул Красный Рыцарь на высокой архаике.

Стратег остановился.

– Что? – опешил он.

– Твое войско разбито. Сдавайся.

Красный Рыцарь осторожно согнул бедро – так пробуют языком больной зуб. Хорошего было мало.

«Нет, я ничего не могу поделать».

«И на том спасибо, старик».

В нескольких шагах от него сэр Йоханнес зарубил одного из тех, кто нес иконы: он без устали размахивал длинным мечом, пока противник не поскользнулся и не получил клинком в незащищенное лицо.

– Ты варвар и еретик! – заорал стратег. – Я Михаил Цукес! Мои предки сражались с ирками и неверными, когда твои еще жили в соломенных хижинах и поклонялись идолам! Кому-кому, а тебе я не сдамся!

Красный Рыцарь вздохнул, шагнул вперед и принял стойку под названием «Все врата – из железа». Он скрестил запястья, правой рукой держа кинжал острием назад, а левой ухватившись за кончик. Клинок был полтора фута длиной, треугольный на срезе, снабженный стальными кольцами, которые аккуратно прикрыли сверху и снизу сомкнутый бронированный кулак, превратив кисть в цельную, без единой щелки стальную поверхность, готовую встретить клинок противника.

Пыль, поднятая бучей, оседала, и видимость улучшалась. Морейцы были разбиты наголову – разогнаны или, в центре, порублены. К стратегу подступало больше дюжины воинов Красного Рыцаря. Ему пришлось крикнуть, не снимая шлема, и получилось глухо:

– Стоять, где стоите!

Стратег огляделся, зарычал и прыгнул. Его увесистый меч пал, как молния…

…на скрещенные кисти Красного Рыцаря с кинжалом в качестве стальной перекладины. Проклиная раненое бедро, Красный Рыцарь с усилием подался вперед, на мгновение выпустил кинжал из левой руки, поймал клинок противника и резко крутанулся на месте. Нечаянно, внезапно хапнув воздух и споткнувшись, из-за чего стало ясно, какую боль причиняет ему бедро, он расцепил кисти и одним плавным движением вырвал у морейца меч, а ему самому сломал локоть.

Не щадя ни бедра, ни противника, Красный Рыцарь сделал очередной шаг. Держа врага за сломанную руку, он раскрутил его – впечатал в землю стопу между его ног и поверг врага наземь к своим, закованным в сталь.

– Сдавайся, – повторил Красный Рыцарь, задыхаясь от боли и всячески ее пряча.

– Сдаюсь, – выдохнул мореец.

Сэр Алкей занялся пленными, а лучники принялись грубо и деловито разорять морейский стан. Капитан дал им на это час, и никто не собирался оставлять после себя ни единого серебряного сольди. Сундуки вытряхнули, одежду распороли, палатки повалили.

Сэр Алкей заблаговременно уведомил капитана, что находившиеся в лагере женщины были, скорее всего, женами страдиотов, а не потаскухами. Ратники, которыми командовала Изюминка, окружили их и свели в загон, где морейцы держали запасных лошадей. Если женщины и расценили это как милосердное избавление от насилия и лютой смерти, то благодарности не выразили. Наоборот: они вопили, галдели и бранились. К счастью, лишь очень немногие воины владели архаикой.

Войско захватило все подводы и вьючных животных.

Капитан оказался едва ли не единственным, кого ранили. Он стиснул зубы, превозмогая боль; впитал яркий солнечный свет и пропустил его через новоприобретенные лекарские заклинания в попытке залечить травму, но либо он делал что-то неправильно, либо его состояние ухудшалось.

– Я-то поверил – вот она, славная битва, хотя и день никудышный, – посетовал Плохиш Том. – А зрелище вышло жалкое. Лучше уж мне вернуться и продолжить воевать с Дикими.

– Том, нас же втрое превосходили числом. Чего тебе надо? Мы застигли их врасплох. Вряд ли нам еще раз так повезет.

Капитан поморщился.

– Он ткнул копьем в твоего коня? Умно, – усмехнулся Том. – А грохнулся ты скверно. Не был к такому готов.

– Это было совершенно не по рыцарскому закону, – сказал Майкл. – Вот, я добыл вина, и оно поистине недурное.

– Да у тебя, мне сдается, законы немного другие, – заметил Том.

– Что, обязательно было нужно ломать ему руку? – спросил Майкл.

– Он собирался меня убить, – сказал капитан.

Том рассмеялся.

Когда час прошел, войско двинулось на запад в обход стен, сопровождаемое сотней пленных и двадцатью новыми подводами. А следом летели только проклятия тысячи вдруг оказавшихся не у дел и обездоленных женщин.

Дорога была превосходная, но еще не закончился день, когда войско увидело основную армию герцога Фракейского, которая выстроилась перед воротами Ареса в боевом порядке. Морейцы ждали чего-то подобного, и, когда в миле от них над невысоким хребтом, что выходил на древнее поле, показался передовой отряд Красного Рыцаря, морейская армия подалась назад, не позволяя обойти себя с флангов.

Ряды морейцев были втрое длиннее и глубже. У герцога Фракейского имелось четыре неплохих пехотных отряда – в доспехах, с длинными копьями, с лучниками в пятом и шестом рядах; все они расположились в центре. Слева у него стояли дюжие тяжеловооруженные воины, похожие на альбанцев, а справа – страдиоты, подпираемые с правого фланга истриканцами.

Истриканский отряд деспота растекался все дальше вправо по траве бескрайнего, как могло показаться, поля Ареса, галопом огибая фланг войска Красного Рыцаря. Оно же в ответ построилось узким прямоугольником с обозом в центре.

– Я чую их магистра, – сказал капитан, ни к кому конкретно не обращаясь.

Подъехал сэр Йоханнес.

– Мы должны отступить и защитить наш фланг, – сказал он.

– Надо угостить их ясеневыми стрелами, а после – атаковать, – возразил сэр Томас.

Капитан поднялся в стременах, и бедро протестующе взвыло. Его уродливый позаимствованный конь вообразил, будто волен избавиться от нежеланного седока, и подскочил на всех четырех, но капитан его свирепо осадил.

Сэр Йоханнес кашлянул.

– Командир, люди устали, у нас сегодня уже был бой, а враг и числом нас превосходит, и обучен, да и вооружен лучше. Я, соответственно, предлагаю…

– К хренам собачьим, – сплюнул Том. – Мы с ними справимся. Йоханнес прищурился.

– Том, ты не настолько умен, как считаешь. Это глупость. Может быть, мы и победим. Положим уйму наших ребят в пыли – и ради чего?

– Вардариоты врежутся в его фланг – и готово, кампания выиграна, – сказал капитан.

– Или не врежутся, и нас выпотрошат. Кому какое дело? Нам заплатят и так, и так. Христос распятый – мы же наемники! Что на вас такое нашло? Сейчас отступим, а завтра прогоним его при подмоге с флангов этих наших как-их-там-звать.

Капитан взглянул на него как на пустое место.

– Мы прикроем фланги фургонами. Выступайте.

– Тебе, спесивый щенок, просто хочется похвастать двумя победами за день. А люди погибнут за твою… твою… – Йоханнеса распирало от праведной ярости профессионала.

– Он недоумок, это правильно сказано! – хохотнул Том. – Но держи свое мнение при себе, малыш. Нам предстоит бой.

– Смотрите! – вскричал деспот. Он вытянулся над холкой коня и показал на врагов. – Он захватил обе наши иконы! Цукес нас предал!

За свою боевую карьеру герцог не выиграл всех битв, но почуял неладное. Он привстал в стременах.

– Вздор! И произносить подобное вслух не делает тебе чести.

Он поднял руку козырьком и посмотрел на сверкающие сталью ряды своих новых противников. Вардариоты покамест оставались надежно укрытыми за городскими воротами.

Магистр начал стягивать силы. Эманации покрылись рябью и напряглись. Он был не единственным магом на поле битвы, а рана, полученная от главного императорского шпиона и телохранителя, отвлекала его и ослабляла чары.

– С ними могучий маг, – процедил он. – Боже, милорд, их двое! – Он запыхтел, как после долгого бега. – Нет, четверо. Может быть, пять! Во имя Парфенос-Девы, милорд!

– Он победил Цукеса, и у него есть другое войско. Это не все его копья, он кое-чего не показывает, – отозвался герцог. – Тем не менее он варвар, а мы – нет. Давайте его подвинем!

Он махнул своим знаменосцам. Трубачи вскинули туровы рога, и раздавшийся звук был подобен реву порождений земель Диких.

Морейская армия двинулась в наступление. Ее состав производил сильное впечатление: наемные рыцари – слева, пять крупных отрядов пехоты – в центре и герцог со страдиотами – справа, а сзади в нескольких сотнях ярдов шла тонкая вторая шеренга: в основном захудалая конница и охрана, но это был какой-никакой, а все-таки второй ряд.

Армия была невелика, и герцог воспользовался возможностью произнести короткую речь, а потому выехал к центру, откинул верхнюю часть стального шлема и приподнялся в стременах.

– Соратники! – прогремел он. – Эти чужеземцы не лучше варваров, которые пришли забрать наше добро и дочерей, а нас превратить в рабов, когда лордами были наши отцы! Этот наемник держится только на своей самоуверенности! С нами Бог! Ступайте же с Богом!

Войско взревело. Копейщики, находившиеся по центру, – ветераны, служившие герцогу с первых дней его правления, – воздели на копьях позолоченные шлемы и проскандировали его имя, величая императором.

Легким галопом герцог Андроник вернулся к своему небольшому штабу и подал знак сыну.

– Мы перекроем ему оба фланга. Позаботься, чтобы твои истриканцы занялись левым, а мои гетайры его прикончат.

Златовласый Деметрий браво отсалютовал.

– Как прикажешь, отец! – вскричал он воодушевленно и поехал направо.

Кронмир удобно устроился на своей лошади и наблюдал за далекими городскими воротами.

– Мне кажется, он ждет подмогу, – сказал он.

– Он просто самонадеян. Галлейцы, альбанцы – я побивал и тех, и других, – мрачно улыбнулся герцог. – Это сильно смахивает на гордыню. Но с Божьей помощью…

Он обратил взор к западу, на своего неприятеля.

Вражеский обоз катил вперед.

По мере наблюдения герцог, пустивший лошадь тем же темпом, в котором его копейщики топтали траву, увидел, как неприятельский обоз разделился надвое. Где-то в середине случилась неразбериха, и он усмехнулся.

Враг спешивался. Однако его трубный зов звучал нестройно, и люди по краям шеренги не понимали, что делать. До них еще оставалось триста шагов, и герцог Андроник смотрел на своих воинов, которые атаковали варваров как по учебнику. Наемные рыцари смещались влево, целенаправленно улучшая свою фланговую позицию и отрезая неприятеля от ворот. Сэр Бесканон знал свое дело.

Справа старательно поддерживал строй сын герцога. Деметрий не собирался его растягивать до начала схватки. Варвары видели не дальше своего носа и замечали только непосредственную угрозу.

Двести семьдесят пять шагов. Захват его вернейшего из приближенных и двух боевых икон раздражал, но Андроник рассчитывал выручить их до заката. Солнце начинало садиться, и если бой продлится дольше часа, оно будет светить его людям в глаза. Мелочь, но из тех, что учитывают имперские военачальники.

Последние варвары спешились. Он поневоле восхитился дисциплинированностью их коневодов и выругался из-за того, что варварам хватило средств посадить в седло каждого, тогда как империя еле наскребла денег на несколько сотен профессиональных кавалеристов.

Неприятельские пехотинцы были лучниками. Он предвидел это, но все же слегка удивился плотности первого залпа, особенно с учетом дистанции.

Люди попадали.

Войско Андроника невозмутимо шагало вперед, а он пытался осознать случившееся. Его бронированная пехота полегла.

Второй, третий и четвертый залпы ударили так дружно, что герцог сбился со счета. Центр поколебался – замедлил шаг, и строй просел.

Сэр Кристос, лучший рыцарь герцога, выбился вперед, заработал две стрелы в тяжелый щит и все же сумел поднять меч.

– Вперед, соратники! – призвал он высоким, певучим голосом, и пехота ринулась в атаку, забыв о минутном замешательстве.

– Вот теперь я вижу армию, – удовлетворенно заметил Плохиш Том. – Правда, здорово, что ирки так не реагируют?

Лучники, стоявшие на три лошадиных корпуса впереди Тома, ворчали и посылали стрелы со всей возможной скоростью, а имперская пехота поглощала их залпы щитами. Некоторые попадали, но огромные круглые щиты были в три доски толщиной и укреплены бронзой и кожей; скрывались же за ними амбалы в тяжелых кольчугах или чешуйчатой броне, и наступать они продолжали – уже приблизились настолько, что лучники различали их лица.

Капитан посмотрел направо, и выяснилось, что никто не прикрыл фургонами его фланг – возницы, ударившись в панику, сбились в клубок.

И не успел он отвести взгляд, как швея Мэг вскочила на фургон и принялась орать на окружавших ее мужчин. Она сотворила нечто герметическое: он ощутил странную пустоту, которую чародеи всегда улавливают перед очередным заклинанием, а после увидел, что фургон застыл на месте, а лошади задрожали, как лютневые струны.

Он пожелал ей удачи, но, что бы она ни делала, уже было поздно, ибо на фланг нацелились пятьсот неприятельских рыцарей.

«Она расходует пропасть энергии и привлекает внимание вражеского магистра».

«Заткнись, Гармодий! – Капитан взялся за голову. – Если мне сделается от тебя дурно, то мы пропали!»

Он повернулся:

– Том, вперед! – И показал копьем.

Плохиш Том оскалился в своей безумной улыбке.

– За мной, ребята! – крикнул он. – И девчата! – добавил, так как увидел, должно быть, Изюминку. – Ха! Живо построились клином!

Вокруг капитана собралась треть его войска: сэр Гэвин, сэр Майкл, сэр Алкей, Ранальд, все горцы.

– Вперед! – гаркнул капитан.

Через мгновение он остался один за строем лучников; клин Тома приобретал очертания, а Мэг все еще кричала на обозников и обозниц.

Бедро болело.

Не обращаясь ни к кому конкретно, он высказался:

– Просрал я это дело.

Сдав назад, он развернул скакуна, чтобы взглянуть налево. Фургоны там худо-бедно построились, и Бент уже прикрыл ими оконечность шеренги, а возничие выпрягали и сковывали лошадей. Было видно, что это занятие им знакомо, но недостаточно.

Он взглянул на морейскую пехоту, которая надвигалась стеной. В ней были бреши, и в целом она чуть смахивала на колышущийся флаг. Будь у него еще сотня воинов, он…

– Гельфред! – позвал он. – Объедь-ка Томов клин и сделай, что сможешь.

Разведчики Гельфреда, стоявшие далеко позади отряда, составляли весь имевшийся у него резерв. Остальные ратники и оруженосцы спешились вместе с лучниками.

Слева же впереди набухали чары. Он чувствовал, что заклинания исходят от кого-то по-настоящему могучего…

«Гармодий…»

«Я знал, что понадоблюсь».

Какие бы чары ни наводил враг, они косили траву, приближаясь к лучникам. Люди дрогнули, а потом огромная коса взмыла вверх, как будто ее и не было. Несколько человек слева почувствовали, как их колени обдало ледяным холодом. Они прицелились и выстрелили.

Гармодий собрал энергию. У них с Красным Рыцарем была общая проблема: они переплелись в причудливом сплаве привычки и эфирной подготовки, который открывал доступ к чарам, и стали не двумя магами с двумя арсеналами чар, а двумя магами, зависящими от энергетических затрат друг друга.

Капитан увидел, как большая часть его чар прошуршала по скошенной траве и врезалась в середину строя вражеских пехотинцев. Людей охватило пламя. Один сбился с пути, крича во весь голос, – жуткая пародия на человека.

Очередной рой стрел со свистом впился в наступающих.

Те не остановились.

Герцог Андроник видел, как его войско обходит вражеское, но от него не укрылась и стена, которую наемники выстроили из фургонов. Он повернулся к своему личному защитнику – сэру Стефаносу:

– Скачи к моему сыну и передай, чтобы объехал их фланг подальше.

Сэр Стефанос отсалютовал и пустил коня галопом.

Вдали, ближе к городу, перешли на рысцу люди сэра Бесканона.

Андроник начал выискивать точку для смертельного удара.

– Гетайры, сомкнуть ряды! – крикнул он.

Капитан спешился подле стоявших со штандартом сэра Милуса и сэра Йоханнеса. Забрало у сэра Йоханнеса оставалось поднятым, хотя неприятель находился уже в пятидесяти шагах.

– Мы чересчур растянулись, и вы были правы, – сказал капитан своему старшему офицеру.

Сэр Йоханнес посмотрел на него с нескрываемым отвращением, на миг напомнив отца с его презрительным отношением.

Капитан был уязвлен этим.

– Еще три разочка! – проревел Калли.

Последние три залпа причинили больший ущерб, чем все предыдущие. Правду сказать, капитан ни разу не видел, как его лучники разят противника буквально в упор.

На таком расстоянии стрелы прошили щиты и тела. Пробили легкие шлемы. Пронзили роговые пластины. И шкуры виверн.

После каждого залпа замертво падала сотня бывалых морейских бойцов-ветеранов, которые прослужили по десять-пятнадцать лет. Герцог Фракейский лишился своих лучших людей.

Два центральных отряда пехоты смешались и были рассеяны.

На флангах копейщики пригнули головы и пробежали несколько оставшихся шагов сквозь колючий шквал стрел.

Герцог Андроник не верил глазам, взирая на разброд в рядах его отборных ветеранов. Он находился на правом крыле и видел не все, а потому не мог оценить плотность обстрела – только результат, развал его центра.

Он командовал этими людьми еще в свою бытность младшим центурионом. Бросив телохранителя, он устремился к ним, въехал в гущу войска.

– Ко мне! Ко мне, мои соратники! – взревел он, и они подчинились. Они развернулись и подняли головы – его люди плакали от стыда. Герцог Андроник взглянул на линию атаки и увидел, как мало их уцелело.

– Христос Пантократор, – проговорил он.

Сэр Кристос, облаченный в галлейскую броню и кольчугу, да на хорошем коне, получил в этого коня шесть стрел и две – в нагрудную пластину. На глазах у Андроника его скакун взбрыкнул, рухнул, и рыцарь поднялся не сразу.

Варвары не замедлили атаковать из своего центра, где так отличились их лучники.

– В атаку! – вскричал капитан.

Он ринулся вперед, вскинув меч. Йоханнес что-то крикнул, но капитан узрел путь к спасению, а лучники побросали луки и обнажили мечи. Спешившиеся тяжеловооруженные всадники пошли в наступление, капитан же побежал налево. Те враги, что мельтешили перед ним, не представляли сиюминутной опасности.

Фланг, сомкнувший щиты, застиг неприятельских пехотинцев врасплох, а потом наступил хаос.

Забыв о болящем бедре, Красный Рыцарь врезался во вражеский отряд сбоку. Он сшиб наземь первого же попавшегося врага, свирепо пнул его бронированной ногой, наступил на щит и сломал воину руку, после чего ткнул мечом следующего. Клинок вонзился между пластин, в обход щита, а Красному Рыцарю помешало развернуться собственное длинное копье. Он получил удар копьем в голову, крутанулся на месте и рухнул.

От шлема пошел звон. Красный Рыцарь начал подниматься. Он ухватился за древко левой рукой, дернул, тупо рубанул, и его клинок соскользнул со шлема противника. Тогда капитан шагнул вперед и раскрошил ему лицо эфесом. Справа сэр Йоханнес расчищал пространство боевым молотом. Длинная Лапища обрубал руки, сжимавшие копья, а сэр Милус орудовал войсковым знаменем, защищаясь от ударов и одновременно разя неприятеля жезлом. Калли блокировал копейщика, а Уилфул Убийца пронзил того поясным мечом. Канни упал после удара копьем в мясистую часть бедра; Большой Пол умер с наконечником в горле, а Джон Ле Бэйлли наступил на труп и погрузил в череп его убийцы лезвие боевого топора… Так они наседали, и вражеская пехота попятилась.

Лучники Бента и ратники сэра Джорджа Брювса атаковали и рассеяли копейщиков.

– Стоять! Стоять! – взревел сэр Йоханнес, когда Красный Рыцарь упал, задыхаясь, на левое колено – бедро ему отказало.

Они изрядно удалились от фургонов и всего в сотне шагов увидели штандарт вражеского полководца. Тот стягивал остатки своего разбитого центра. Красный Рыцарь огляделся по сторонам, но сэр Йоханнес уже гнал победителей обратно на свои позиции, бросая мертвых и раненых вперемешку с неприятельскими.

Капитан кое-как встал, подобрал брошенное копье и, превратив его в костыль, захромал туда же. Оглянувшись, увидел, что вражеские рыцари пошли в атаку на его обнаженный правый фланг.

А Гармодий возобновил ворожбу, и Красный Рыцарь чуть не ослеп от пульсирующей головной боли.

Андроник, видя, что его атака захлебнулась, уподобился фермеру, для которого ненастье – дело знакомое. Понурив голову, он продолжил собирать своих воинов. Справа ему был виден сын, обходивший фургоны по широкой дуге. Слева пошли в наступление его собственные наемники.

Но сын чересчур удалялся. Его истриканцы, которые, должно быть, убоялись стрел, отъехали почти на пол-лиги по высокой траве и только начали делать крюк, обходя врага с фланга.

– Держитесь, друзья мои! – проревел Андроник. – Держитесь! Нас еще не сломили!

Он поискал глазами магистра, но тот остался в сотнях шагов с его страдиотами. «Да сделай же что-нибудь!» – взмолился мысленно Андроник.

В эфирных пределах вечерними светляками носились сгустки энергии. И гасли. Аэскепилес пропустил один удар по драгоценной герцогской пехоте, но он не мог быть всюду, а отводить атаку издалека намного труднее, чем вблизи.

Противник был ловок, коварен, и после многих неудачных попыток врезать ему Аэскепилесу пришлось признать, что он имеет дело с равным себе. Он подготовил многоуровневую атаку, бормоча успокаивающее заклинание и одновременно используя одно из колец на левой руке для удара, как он надеялся, решающего.

И в этот миг между запуском и действием второй неприятельский маг нарисовался опять. Он наложил какое-то сложное заклятие – Аэскепилес не сумел его прочесть, но могущество чародея вынудило его снова изменить тактику.

Самозащита неизменно была для него главным. Аэскепилес поднял слоистый щит и рассеял, обесточил свои же мудреные наступательные чары.

Острием клина был Плохиш Том; позади него поспешно построились почти шестьдесят рыцарей и ратников: двое во втором ряду, трое – в третьем и так далее. Том ухмыльнулся при виде того, как вражеские рыцари опустили копья и двинулись вперед сначала рысцой, а затем легким галопом.

– Уже больше похоже на дело, – сказал он и пришпорил коня.

Клин выдвинулся из-за смешения фургонов, где Мэг старалась навести порядок в толчее лошадей и волов. Плохиш Том повернул на восток, навстречу атакующим рыцарям. Земля задрожала.

Вражеским рыцарям пришлось круто развернуться перед лицом этой нежданной опасности, и их рыхлый строй начал распадаться.

Правофланговые лучники дали по врагу несколько залпов, и тяжелые стрелы, прорвавшись сквозь строй, вонзились в незащищенные конские крупы. Тогда Том опустил копье, пригнул голову, и мир для него сузился до копейного острия и человека в красном и золотом, которого он назначил мишенью. Он взревел, когда копье сразило противника, а конь рухнул на сторону; Том выдернул копье, запутавшееся в кишках, и выхватил боевой топор, уклоняясь от нацеленной пики. Топор ударил, затем взлетел, прикрывая его от очередного древка, и вот уже Том углубился в гущу противников, оказавшись вне досягаемости копий. Топор врубился в толпу, а боевой клич, раздавшийся из-под лицевой пластины, сгустился до осязаемости. Привстав в стременах, Том огорошил рыцаря сокрушительным ударом сверху, от которого шлем раскололся по швам, а мозги брызнули, как сок из спелой дыни. Том ликующе заревел, и его безумный хохот слился со звонким боевым кличем. Позади лучшие соратники из его войска сокрушили неприятельский центр, проделав в нем брешь такую же широкую, как и наступающий клин, а потом клин раскрылся стальным бутоном, и вражеские рыцари, зажатые между стеной из фургонов и сумасшедшим воином с топором, сочли лучшей доблестью отступление.

Мэг, стоявшая на фургоне, следила за неприятельской атакой. Единым заклятием она попыталась подчинить своей воле всех лошадей, но потеряла нить, а потом узрела спасение, ибо конный резерв ее однополчан бросился на превосходящие силы противника. Земля затряслась. Возничие попрятались под фургоны, а лошади стали пятиться, лягаться и кусать друг дружку; фургон перевернулся, вызвав панику с обеих сторон, а где-то закричал мальчишка.

Откуда-то из эфира знакомый голос велел ей канализировать энергию, и она подчинилась еще до того, как сообразила: но ведь Гармодий мертв!

– Выставляй свои условия, – прорычал Йоханнес. – Сейчас, пока мы их жалим.

Доспехи Красного Рыцаря были покрыты пылью, а красное сюрко – грязью, и он получил несколько ощутимых ранений. Бедро, похоже, сломано не было, но с ним творилось что-то очень и очень скверное, и сесть в седло капитан не мог. Он смотрел на герцога Андроника, который терпеливо собирал своих людей.

Зато хорошо справился Том – он не только остановил, но и разбил неприятельских рыцарей.

Красный Рыцарь посмотрел налево и различил среди трав вдали фланговые силы врага.

– В следующий раз он нас выпотрошит. – Сэр Йоханнес поднял забрало, задыхаясь на каждом слове. – Клянусь святым Георгием, капитан. Может быть, он и не сунется. Но нам не остановить еще одну такую атаку.

Красный Рыцарь взглянул на своего наставника в искусстве войны и заставил себя подойти к коню.

– Придется. Тебе и нам. Каких бы я нынче ни наделал ошибок, войско выстояло. Мы обязаны победить. Держитесь.

Йоханнес сплюнул.

Калли рассматривал свой лук.

– Осталось шестнадцать стрел, капитан, – доложил он.

Красный Рыцарь оглядел своего безобразного жеребца, а затем отчаянно, неуклюже оттолкнувшись левой ногой, кое-как ухитрился перебросить через седло правую. Конь не забунтовал. Выждав секунду и перетерпев ужасную боль, капитан устроился удобнее и вставил правую ступню в стремя. Сел.

– Командуй, Йоханнес. Я поеду за вардариотами. Не оплошай! – Он вымученно улыбнулся. – Это все, о чем я прошу.

Герцог заново выстроил пехотинцев, его люди подобрали брошенные щиты и вооружились. Вражеские лучники стояли в грозной тишине с уже наложенными стрелами, но не стреляли.

Герцог смотрел, как выстраиваются остатки наемного рыцарского войска, но знал, что больше они в наступление не пойдут. Им не заплатили, и они были в лучшем случае ненадежны. По истоптанной траве к нему ехал сэр Бесканон.

Взглянув в другую сторону, Андроник увидел Аэскепилеса, который с пепельным лицом занимался чем-то похожим на бой с тенью. Герцог с отвращением отвернулся.

Рядом появился сэр Кристос. Он погрозил городу кулаком.

– Полюбуйтесь! Неблагодарные глупцы!

Ворота Ареса распахнулись.

Из города на гнедых конях, одетые в алое, плотной колонной потянулись вардариоты.

От строя врагов отделился кто-то в красном. В сопровождении единственного соратника он устремился сквозь поздний, иссушенный солнцем день, оставляя за собой полоску пыли. Неизвестный встретился с выходившей из железных ворот колонной, и та поглотила его.

Имея при себе лишь трубача, Красный Рыцарь подъехал к предводителю вардариотов.

Истриканец с глубоко посаженными глазами и задубевшим под степными ветрами и солнцем лицом носил кафтан красного шелка, расшитый золотыми цветами и темно-бурым мехом. В руках он держал великолепно отлакированный роговой лук в футляре, который, казалось, был из чистого золота, и такую же, из золота и эмали, булаву, украшенную двуглавым орлом вороненой стали.

Истриканец улыбнулся, развернул коня, и они с Красным Рыцарем закружили, как две пичуги, затеявшие сложный брачный танец.

– Паршивый у тебя конь, – заметил истриканец. – Деньги есть?

– У тебя конь красивый. А деньги у меня есть. – Красный Рыцарь повернул своего позаимствованного боевого скакуна и поехал на собеседника, который поступил так же, и встретились они точно посередине.

– Ради и Влач наблюдали за вашей войнушкой со стен, – сказал коротышка. – Ты уже несколько часов как побил морейцев. Где ты был?

– Грабил, – ответил Красный Рыцарь. – А как иначе я тебе заплачу?

Истриканец фыркнул. Может быть, это был и смешок, но больше напомнило лай.

– Да будет тебе известно, Стальной Человек, что мы свое слово держим. Среди моих хавильдаров найдутся такие, кто оскорбится, если ты вообразишь, будто мы продаемся.

Красный Рыцарь поднял забрало.

– Я не предложил куплю-продажу. Я предложил покрыть расходы твоих лучников. Может, перейдем к делу? Я хочу вручить герцогу его задницу. А где был ты?

Истриканец ухмыльнулся.

– Сразу за воротами, любовался на вас. Вам нужно поучиться воевать. – Он грубо хохотнул. – Но твои люди охренеть какие смелые, да?

Он протянул руку, и воины обнялись, кистью к локтю. Вардариоты издали вопль, и это было совершенно не по-морейски.

– Зови меня Заком, – сказал истриканец.

– А меня капитаном, – ответил Красный Рыцарь.

Истриканец осклабился.

– Кап-тан? – переспросил он. – Странное имя. Ну ладно. Послушай, кап-тан. Ты хочешь, чтобы мы занялись нашими сородичами, которые увлеченно объезжают ваш фланг?

Красный Рыцарь привстал в стременах, всмотрелся в пыль и коротко кивнул:

– Да.

– Что, убить их? – уточнил истриканец. – Или переманить?

Капитан улыбнулся.

– Лето может выдаться хлопотным, Зак. Лучше перемани.

– Добро, – сказал Зак. – Слушай дальше, кап-тан. Вот мы их уберем – что ты сделаешь? У них могучий колдун.

«С этим не поспоришь», – подал голос Гармодий из Дворца воспоминаний Красного Рыцаря.

«Неужто он сильнее всемогущего Гармодия?»

«Не видел, что ли, как по твоим рыцарям лупила молния? Мне бы понадобились все твои силовые резервы».

– Я собираюсь подъехать на расстояние выстрела, напичкать его лошадей стрелами и вынудить отступить, благо теперь могу положиться на мои фланги. И буду благодарен за поддержку.

Красный Рыцарь отвесил поклон.

– Хорошо! – сказал маленький истриканец. – Я поеду в обход, убью гребаного Круллу, которого ненавижу, а потом обрушусь на северный фланг герцога, и пусть этот гребаный предатель сгниет в древнем ледяном аду моего народа. А ты позаботься о задолженности по нашему жалованью.

Он отсалютовал булавой и удивительно изящным движением коснулся тылом правой кисти лба.

– Круллу? – не понял Красный Рыцарь.

– Это зять моего кузена, строит из себя великого хана. Дело пустячное, не мешки таскать. – Коротышка улыбнулся, и в его глазах заплясали чертики. – Потом мы вернемся в город, и я, возможно, продам тебе коня. Доброго, не какую-нибудь клячу. По рукам?

– Конечно, – кивнул капитан.

Вардариоты снялись с места, как птичья стая, которая разом взлетает с дерева при виде хищника. Но это была стая львов, а не жертв.

Герцог Андроник увидел, как вардариоты сорвались и сперва перешли на галоп, уподобившись бурному речному потоку в тылу неприятеля, а затем полетели, словно стрела, пущенная из гибчайшего лука, на истриканцев его сына. Более легкая истриканская конница развернулась, как рыбий косяк, и задала стрекача, преследуемая по пятам облаченными в красное вардариотами.

– Сын гребаной шлюхи! – выдохнул он. – Маркос! Кристос! Ко мне! Кронмир! Возьмите своих бесполезных трюкачей и разыщите мне дорогу на северо-восток!

Он осадил коня.

Взревели туровы рога.

Кронмир повернул коня мордой в хвост герцогскому.

– Вы еще можете победить, – сказал он. – Если сейчас мы удалимся от города, то лишимся основной поддержки изнутри. И оставим… – Он огляделся. – Она выиграет за наш счет.

– Если я сегодня отступлю и ошибусь, то ничего не потеряю. А если сражусь и ошибусь, то потеряю все. Аэскепилес говорит, что у этого чужеземца есть могучий колдун. Он уже сразил Цукеса. Посмотрим, что принесет нам завтрашний день. – Герцог Андроник пожал плечами. – А что касается этой ведьмы, то пусть сгниет. Она хотела ударить нам в спину? Пусть!

Кронмир потеребил бороду.

– Боюсь, что она так и задумывала. Мы пытались ее убить, – произнес он тихо.

Не получив от герцога никакого ответа, Кронмир отсалютовал хлыстом и повел своих разведчиков на север, подальше от передовой.

До того как солнце просело еще на палец, подъехал Деметрий. Златовласый и в позолоченных доспехах, он прибыл в облаке пыли, окрашенной солнцем в красное.

– Мы отступаем? – выкрикнул он.

Герцог внезапно ощутил сильнейшую усталость.

– Не твоя забота, – сказал он.

Лицо сына исказилось. Кожа пошла красными и белыми пятнами, а челюсть выпятилась, как у малыша, у которого злой родитель отнял деревянную сабельку.

Но он с усилием взял себя в руки.

– Это будет на вашей совести, – только и сказал он.

– Правильно, мальчик. Как станешь герцогом или императором, тогда и будешь решать. А пока решаю я. И я говорю: пора убираться отсюда. – Андроник повернулся в седле. – Аэскепилес! Очнись, старик!

Магистр был сер; его запавшие глаза скрывались под тяжелыми веками, как будто он засыпал.

– Они перекрыли все мои чары, – пробормотал он.

Герцог встряхнул головой.

– Хватит потчевать меня этой чушью, Аэскепилес. Мне нужна мало-мальская помощь. Как насчет тумана?

Аэскепилес вздохнул.

– Это не чушь, милорд. Я сделал три попытки, и все они провалились. Деспот покачал белокурой головой.

– И почему мы никогда не видим этих неимоверных усилий? Аэскепилес поджал губы.

– Туман, – сказал он.

– Пресвятой Василий и вся небесная рать, – проговорил Ликос Дукас, знаменосец герцога и ветеран пятидесяти сражений. Он показал мечом.

Вардариоты ехали на великолепных чистокровных лошадях, а истриканцы герцога – на степных пони. И первые, с лучшей экипировкой, надвигались, как указал Дукас, на врага – смыкались вокруг него, забирали в клещи.

Наступил миг, когда обе силы встретились – взметнулась пыль, и показалось, что кони дружно остановились.

Затем пыль собралась в густое облако и скрыла происходящее.

Герцог Андроник сплюнул.

– У нас пятнадцать минут, потом они обойдут нас с фланга и отрежут от дома! Ликос, отправляй фургоны. Все, что можно спасти. Проклятье, Аэскепилес, дай же мне немного тумана! Убери с неба солнце! Пусть станет темно!

Деспот Деметрий прижал локоть к боку и повернулся в седле. Он был отличным наездником, и его тело, казалось, составляло с конем единое целое.

– Бегство – позор. Давайте сразимся!

Сэр Ликос оставил его слова без внимания и поехал к обозным фургонам.

Аэскепилес вошел в прохладную темноту своей базилики силы и подготовил сложное заклинание, переходя от колонны к колонне и выстраивая далекие звезды в своем тщательно упорядоченном небе. Охлаждение; приворот; увлажнение; сцепление, ослабление и придание сил.

Все это было чрезвычайно сложно, и Аэскепилесу нравилось выстраивать величественную систему поддержки, пока другая часть его деятельного ума вытягивала силу из посоха и лазуритового кольца. Его личный резерв еще оставался нетронутым.

«Сейчас он возобновит ворожбу, – сообщил из эфира Гармодий. – Мне бы не помешала помощь».

Вместо того чтобы отозваться немедленно, капитан пришпорил коня и легким галопом направил его к последнему приземистому холму на границе поля Ареса – настолько округлому, что он казался искусственным. Сэр Йоханнес и сэр Милус последовали за ним, а чуть впереди квадратный строй его воинов разомкнулся и вытянулся в шеренгу, расширив пространство еще на триста шагов. Фургоны, сбившиеся в кучу, остались слева и справа позади.

С этого холмика Красный Рыцарь различил справа городскую стену, а слева увидел поле Ареса целиком – лиги четыре. Он дал себе миг пропитаться благоговением, ибо находился на поле Ареса, а империя некогда была достаточно сильна, чтобы заполнить эту равнину солдатами.

Армия герцога, стоявшая ближе, снова выросла до половины его собственной и растянулась влево так, что неприятельский левый фланг простерся намного дальше его правого, если не принимать в расчет того, что в самой дали вражеского строя смешались истриканцы деспота и вардариоты, окутанные одним пылевым облаком.

«Он напускает туман», – сказал Гармодий.

«Останови его».

«Я могу применить твои небольшие резервы, если поделишься».

Плохиш Том собрал клин и вернулся к переднему строю. Теперь он ехал воплощением самой войны, из пасти огромного черного скакуна рвались клочья пены. Том вскинул окровавленный топор и отсалютовал. Затем указал на морейцев:

– Вот вам славное упражнение! Гляньте на них!

С его топора летели ржавые капли, а благоговейный тон говорил сам за себя. Герцогская кавалерия заезжала флангами и отступала. Это был красивый маневр. В неподвижном дневном воздухе прозвучали далекие трубы.

Красный Рыцарь скользнул в свой Дворец воспоминаний, распахнул дверь, и теплый зеленоватый бриз пронесся по черно-белому мраморному полу, смешиваясь с золотистыми лучами, которые просачивались сквозь галерею дальних окон. Возникла силовая дымка.

«Так-то лучше», – сказал Гармодий.

Дворец воспоминаний Красного Рыцаря был ему ни к чему, ибо он, без сомнения, прочно укоренился на собственном рабочем месте.

«Он сильнее тебя?»

«Нет, – буркнул Гармодий. – Но он осторожен, аккуратен и даровит. А мы с утра израсходовали потенциальную силу, как матрос, который швыряет на ветер золото. Потратили ее на прятки, форсирование реки и десяток других причуд…»

«Избавь меня от этого».

– Они хотят сбежать, – сказал Том.

– Пусть! – Сэр Йоханнес – редкий случай – улыбнулся. – Иисус Спаситель, мы чуть не лишились целого фронта. Всем будет лучше, если они уберутся. Правильно, капитан?

– Посмотрим, не удастся ли придержать их на месте, – ответил капитан. – Бегом – марш! Рысцой! – крикнул он.

Его новый трубач подал неразборчивый сигнал, но капралы услышали крик, и войско, уже снова рассевшееся по коням, рванулось вперед.

Позади Красного Рыцаря его новый паж, четырнадцатилетняя Нелл, вспорхнула на своего рослого пони и выругалась.

– Туды-сюды, туды-сюды! – возопила она с отроческим негодованием.

В пятистах шагах армия герцога разворачивалась в марширующие колонны. Маневр был сложен, выполнялся хорошо и все же проходил медленно. Люди начали оглядываться на катящуюся волну алого цвета и стали.

– Неужели нельзя просто их отпустить? – спросил Йоханнес.

Капитан покачал головой.

– Тогда нам придется воевать с ними всю зиму. А если разобьем их сейчас, то и делу конец. – Он приложил руку козырьком и гаркнул: – Вперед! Легким галопом! Выровнять строй!

И сам устремился вперед.

Герцог Андроник вздохнул так тяжко, что щеки раздулись пузырем и резко опали.

– Что же он такой настырный? – пробормотал он. – Аэскепилес!

– Смотрите, милорд, – отозвался магистр.

Он поднял руки, осторожно выстраивая в голове баланс сил.

От мокрой травы начал подниматься туман – сперва жгутиками, затем щупальцами.

– Я продолжаю говорить, что довольно одной атаки! Надо охватить их с флангов, и тогда они быстро покатятся к своим варварским очагам, – сказал Деметрий. – Отец, послушай Кронмира. Мы лишимся поддержки в городе…

– Христос Пантократор! – вспылил герцог. – Деметрий! Уйдешь последним, коли такой горячий!

Но как только туман начал сгущаться, на севере пришли в движение истриканцы, и под копытами их коней задрожала земля. Они вознамерились отрезать герцогу пути к отступлению. Его же первые обозные фургоны только тронулись с места.

– Маркос! Возьми последние тагмы и убери с дороги вардариотов! – приказал герцог и повернулся к сыну. – Не смей – повторяю, не смей – здесь погибнуть. Все, что я делаю, совершается ради тебя и твоих сыновей. Прикрой нас, а потом уезжай.

Туман курился, как дым.

А затем налетел ветер. Он дунул прямо в лицо со стороны неприятеля, неся с собой пыль и траву. Первый порыв был похож на выдох усталого путника, но второй оказался свирепым, как в зимнюю бурю.

Туман раскололся, словно стекло.

Неприятель спешивался. Деметрий огладил бороду.

– Они же слишком далеко, – проговорил он громко. – Как им удается…

– Посмотри на их коневодов, – сказал отец. – Было время, когда империя давала лошадь или мула каждому – всем пехотинцам, всем лучникам.

Чуть левее отступала колоннами их собственная пехота: плотным строем, со щитами внахлестку и высоко поднятыми копьями; на неожиданном ветру вдруг напряглись небольшие конические, похожие на флюгеры штандарты фракейского приграничья.

– Целься! – взревел Калли.

Лучшие лучники прикинули дистанцию на глаз и глумливо заулыбались.

Канди, самый тучный толстяк в войске, покачал головой.

– Да мне туда ни в жисть не попасть, – пробормотал он.

Однако хрюкнул и натянул тетиву до самого уха.

– Пли! – гаркнул Калли.

Несколько человек уже выстрелили: никто не в состоянии дольше пары секунд удерживать огромный боевой лук с натянутой тетивой.

Капитан, находившийся в двадцати шагах позади строя лучников, ощутил прилив энергии. Странно, даже в чем-то огорчительно быть наблюдателем и в то же время – участником тайной схватки.

Как только взвился рой стрел, порыв ветра, наведенный Гармодием, преодолел герметическую оборону врага.

Несомые мощным воздушным потоком, триста стрел прицельным градом обрушились на ближайший корпус отступавшей пехоты. Тяжелые, в четверть фунта, они пробили чешуйчатую броню и кожаные доспехи горцев. Сорок человек полегло…

Герцог не мог и представить такого ущерба от неприятельского залпа. Очередные потери – погибли его воины, его личные бывалые солдаты, ветераны десятка кампаний. По воплям раненых все, кто находился на поле, поняли, что враг палит с убийственной дистанции, а они со своими щитами показывают спину.

Герцогское воинство ударилось в панику.

Далеко справа, где сэр Бесканон частично собрал латиникон, наемные альбанцы, галлейцы и окситанцы дрогнули и дали деру, приникнув к холкам горемычных тяжеловесов.

Деметрий не стал распекать родителя. Он повернулся к магистру:

– Сделай же что-нибудь!

Аэскепилес глубоко вдохнул и взмахнул рукой.

Тонкий, почти прозрачный огненный ковер растекся от него по полю, покатившись к врагу, и за три удара сердца покрыл четыреста шагов.

Белое пламя нахлынуло на лучников приливной волной со скоростью галопирующей лошади.

– Держаться! Заряжай! – скомандовал Калли.

Большинство лучников подчинилось, но пара-тройка негодных уродов попятилась. Калли смотрел на огонь в надежде, что это иллюзия. И тот, подкатившись ближе и разделившись, будто разрезанный ножом, заструился в стороны вдоль позиций лучников.

Пламя не было полностью безобидно, поскольку напугало лошадей. Одного маленького пажа хватало только на то, чтобы содержать в порядке шестерку кобов, и лошади посильнее или позлее, когда на них покатилась огненная стена, пригнули головы, вырвали из рук пажа поводья и разбежались.

Нелл укусили; она упустила своенравного чалого скакуна капитана и гневно ударила его кулаком. Конь посмотрел удивленно, и она вновь завладела поводьями. Кляча Калли попыталась вырваться, встала на дыбы, и Нелл подбросило. Затем капитанский конь дернул головой, и девочка рухнула лицом в кровавую грязь. Поводьев Нелл не выпустила, и чалый коняга переволок ее через тело фракейца. Она взвизгнула, когда тот – еще не умерший – вскрикнул.

Тогда ее подтащил и поставил на ноги Длинная Лапища, самый приятный субъект среди лучников. Он улыбнулся ей и вернулся на передовую.

– Заряжай! – рявкнул Калли. – Пли! – крикнул он, когда позади них поднялся ветер.

Второй залп рассеялся, и уже больше стрел пропало зря. Лучники были потрясены огнем. Но свыше сотни стрел получили полную поддержку Гармодия, и они пали на центральную тагму страдиотов, морейских рыцарей в кольчугах, с копьями, луками и маленькими стальными щитами. Стреляли издали и сквозь кольчуги сразили немногих, зато их лошади пострадали серьезно, и скромный отряд будто взорвался, когда они бросились врассыпную.

Красный Рыцарь поднял руку и послал в источник вражеской магии плотный луч изумрудного света.

Аэскепилес воздел похожий на зеркало щит величиной с трех конников.

«Очень умно», – признал Гармодий и увернулся от отраженных чар.

Тагма атанатов была разбита, и к панике наемников подключились страдиоты. Андроник наблюдал за герметическим боем, как за детской игрой, где мяч летает туда-сюда, туда-сюда.

– Мои люди гибнут! – проревел он.

Аэскепилес копнул поглубже и навел чары, которые мигом раньше и сотворил. При дворе он устраивал диковинные показы и выставки, благо умел, когда хватало времени, обращаться с неодушевленными предметами. А ткань и дерево когда-то были одушевленными. Сработал он наспех, и колдовство явилось порождением чего-то глубинного, сокрытого внутри. Аэскепилес выпустил свое творение на волю.

Луки полопались со странным звуком, похожим на крик. Со всех сорвалась тетива. Лучникам покалечило лица, Калли едва не лишился глаза. Воины дрогнули. Несколько лучников упало.

– Спаси нас Христос! – вскричал Калли, основательно напуганный. Его лицо заливала кровь.

Гармодий принял власть над телом капитана и сотворил заклинание; перевел дыхание и повторил, безжалостно истощая хозяйские резервы, которые, как он отметил, с каждым днем увеличивались.

Из капитанской десницы вырвалось пламя. То был не луч, а огромный круглый сгусток чистого огня, который соткался в мгновение ока и с глухим ревом.

«Проклятье! – воскликнул капитан. – Уходим! Провались оно все!»

«Либо мы, либо он!» – пролаял Гармодий. Он удержал власть над телом Красного Рыцаря и отправил свое творение в полет.

Ужасный огненный шар поплыл медленно – по герметическим меркам. Заклинание внушало страх, его мощь приводила в оторопь. Аэскепилесу осталось только защищаться: изо всех сил он отбил сферу в северном направлении.

В ту же секунду он ощутил ее нематериальную природу, и волоски у него на шее встали дыбом.

Морок.

– Попался, – пробормотал Гармодий устами Красного Рыцаря и выщелкнул светящуюся горошину.

Аэскепилес сумел прикрыться, опустошив последний амулет и потайное, невидимое кольцо, но из седла его вынесло, а лошадь погибла эффектно. Магистр лишился чувств.

Однако вражеские лучники были спешены, их скакуны бесновались, а тетивы оказались испорчены. Обе армии пребывали в ужасе от обмена энергетическими ударами. Зрелище наполнило людей страхом, и если морейцы бросились к обозу, то воины Красного Рыцаря приросли к месту, не желая стронуться ни на шаг.

Гармодий полностью контролировал тело Красного Рыцаря. Он согнул его пальцы и вздохнул – маг почувствовал, что противник пришел в смятение, а сам он почти лишился потенциальной силы.

Он ощущал себя живым и смаковал это чувство. Дыша всей грудью, он смотрел, как враги обращаются в бегство.

Плохиш Том сверкнул на него глазами.

– Ну же! – сказал он. – Давай, старина! Мы еще их догоним!

Безумный горец хотел преследовать три тысячи морейцев двумя сотнями альбанских рыцарей.

«Не знаю, что будет, если я разобью эту статую, – проговорил Красный Рыцарь из глубины своего Дворца воспоминаний, – но хочется верить, что тебе придет конец и я верну свое тело».

«Неблагодарный щенок, я только что спас твое войско!» – ответил Гармодий, но все-таки вышел вон, вдохнув напоследок запах травы и лошадей.

Красный Рыцарь резко вернулся в чувство и увидел тех, кто собрался вокруг: Ранальда и Плохиша Тома, Майкла, Элисон – все напряглись в седлах и рвались в бой.

– Вперед! – приказал он.

Трубач, который тоже крутился рядом, подал сигнал. Первый звук получился похожим на гусиный гогот. Второй вышел чистым и был повторен.

– Ну ты и болван! – проревел капитан. – Вперед! В атаку! – призвал он и выехал дальше с воздетым копьем, чтобы его увидели все, но вред уже был нанесен. Смятение, наступившее в его рядах, мучительно затянулось.

Ко времени, когда копейщики пришли в движение, отступление начал последний отряд вражеских страдиотов, который находился в тысяче шагов. Вардариоты разгромили неприятельских истриканцев – а может быть, поглотили их; что же касалось корпуса альбанских наемников – латиникона, – то его разметало на все четыре стороны. Воины попросту сдавались.

На капитана обрушилась сильнейшая головная боль, но он сумел обратить на них внимание Плохиша Тома.

– Они похожи на людей, которым нужен новый хозяин.

– А ты похож на собачье дерьмо, – проговорил Ранальд, взяв его за плечо.

Красный Рыцарь позорнейше выругался, заставил себя сесть прямо и возглавить атаку.

Его рыцари со всей посильной скоростью ровным строем устремились вперед и погнали фракейцев по полю Ареса. Через милю езды по траве они соединились с одетыми в красное вардариотами и неспешно поехали плечом к плечу. Лучники позади них ловили разбежавшихся лошадей. Пажей бранили, но не особенно строго.

Калли с улыбкой забрал свою лошадь у Нелл.

– Вы чё, за капитаном не поедете? – спросила она у главного лучника. Калли и Длинная Лапища стояли подле своих скакунов, но в седла не садились.

Калли смерил ее взглядом.

– Слишком молода, чтобы указывать мне.

– Мы свое дело сделали, – кивнул Длинная Лапища.

Позади них над городом, на юго-западе, садилось во всем своем багряном великолепии солнце. Когда его огнем занялись золоченые крыши базилик, фракейской пехоте пришлось выбирать: либо развернуться и угодить в тупик, либо их настигнут при отходе. Пехотинцы находились на северном краю огромного поля. Они остановились между двумя низкими округлыми холмами, которые обозначали границу древнего поля брани.

Фракейцы развернулись, поснимали с плеч аспиды – большие круглые щиты, – надели шлемы, расставили ноги и приготовились дорого продать свою жизнь. Лучники, вставшие в пятом и шестом рядах, перенатянули луки, разошлись по кустам и навели на вардариотов немногочисленные длинные стрелы.

Красный Рыцарь взирал на это с усталой покорностью. Он разделил своих ратников на два отряда под командованием сэра Йоханнеса и сэра Милуса; оба построились широкими и глубокими клиньями.

Когда облаченные в алое истриканцы перешли на галоп, лучники опустошили два их седла. Но остальные доехали почти до самых вражеских копий, после чего выстрелили по их фаланге буквально в упор – и умчались обратно, переменяя ряды с проворством, которое говорило о богатом опыте и безупречной верховой езде. Пыль улеглась, темнота уже опускалась, а две дюжины фракейцев лежали ничком в траве – но неприятель мрачно сомкнул ряды. И отступил.

Красный Рыцарь поманил к себе графа Зака.

– Я могу и повторить, – сказал тот. – Но эти фракейцы – крепкие орешки. Они вряд ли сломаются.

– Днем мы бы их одолели за час, – заметил Красный Рыцарь. – Но сейчас не день, и ничего не получится. Пусть уходят. Я не пожертвую ни одним ратником ради этой победы. И это всего-навсего пехота. Его рыцари ушли.

– Ты говоришь как сэр Йоханнес, – рассмеялась Изюминка.

– Тебе нужно научиться думать как морейцы, – сказал сэр Алкей. – Пехота – костяк его армии. А кавалерия – не «рыцари», а солдаты.

Красный Рыцарь поскреб двухдневную щетину.

– Идемте взглянем, не нашел ли Калли, чем заменить тетиву. – Он обратился к Заку: – По-твоему, лучше их атаковать?

Зак посмотрел вслед пехоте, которая отступала в сгущавшихся сумерках.

– Нет. Это глупо, – ответил он. – Вернемся в город. Ты мне заплатишь, я продам тебе коня. Мы выпьем.

Красный Рыцарь окинул взглядом своих офицеров. Он сохранил легковесный тон, хотя от усталости и тайной войны с Гармодием ему даже думать было трудно.

– По-моему, мы дошли до нужного места, – выдавил он.

Взирая на фракейцев, Плохиш Том потряс топором, а после метнул свое оружие в их сторону и, словно лев, которого лишили добычи, взревел:

– Лакланы за Э!

Он круто развернулся к своему капитану.

– Я хочу драться! Пусть Христос отправит их души в ад…

Капитан отмахнулся от Лаклана сквозь пелену усталости.

– Присмотри за кузеном, – бросил он.

Солнце уже скрылось за горизонтом, когда Красный Рыцарь вошел в ворота Ареса во главе своего войска. Рядом ехал сэр Гэвин, сзади – половина его ратников, дальше все лучники с пажами, а следом остальные воины; шествие замыкали фургоны, где сидели женщины, и, наконец, Длинная Лапища и дюжина ветеранов с Гельфредом и разведчиками. Их приветствовали морейцы, стоявшие у ворот и вдали, на площади.

Вроде как.

Ликование было фальшивым. Многие просто молча наблюдали за их проездом, а когда процессия миновала ворота, зазвучало и недовольство.

Ворота охраняла стража, которая была вооружена топорами с длинными рукоятями и в напряженном молчании следила за продвижением наемников.

– Тебя оценивают, брат, – обронил Гэвин.

– Я знавал лучшие дни. Это бедро меня доконает. Надо было прикончить герцога, будь он трижды проклят. – Красный Рыцарь смерил взглядом пару морейцев, которые смотрели на него с откровенным презрением. – А эти люди не любят нас за то, что мы спасли их от осады и голода.

На самом деле он видел только размытые пятна.

Плохиш Том, который ехал в следующем ряду, харкнул и сплюнул. Сэр Милус пришпорил коня, отделился от колонны и приблизился к тем двоим местным.

– Увидели что-нибудь любопытное, господа? – осведомился он.

Оба смотрели на него как на пустое место.

Сэр Милус тронул мечом одного за плечо:

– Скажи, что смешного ты видишь, и посмеемся вместе.

Красный Рыцарь придержал коня.

– Хватит! – крикнул он.

Милус развернул своего скакуна, выказывая нежелание каждым дюймом шести футов стали, а местные гадко улыбнулись за его спиной.

– Они издеваются, – пожаловался он.

– Да, – вздохнул Красный Рыцарь. – А нам, пока платят, будет начхать на их отношение.

Изюминка, ехавшая во втором ряду второго отряда, при виде очередной базилики не выдержала:

– Святые угодники! Я имею в виду их всех – наверное, тут поставлены церкви для каждого, кто поминается в святцах.

– Я и понятия не имел, – покачал головой сэр Майкл, взирая на бронзовое изваяние какого-то воина. Ему не удавалось определить, какого именно, но качество было высочайшим – статуя казалась живой. Мускулатура… страдальческая напряженность…

– Не глазей, как деревенщина, – буркнул сэр Йоханнес, но потом улыбнулся Майклу. – Я-то думал, что уж ты-то здесь побывал.

– Ни разу не был, – выдохнул сэр Майкл. – Тут даже пахнет замечательно.

– Потому что есть водопровод, – кивнул сэр Йоханнес. – Сохранился с былых времен. Видишь вон те огромные мосты? Я забыл, как они называются, но вода бежит по ним с холмов прямо в город. В иных домах повернешь краник, и потечет питьевая. А дерьмо сливается в трубы – р-раз, и нету. По крайней мере, в домах приличных.

Майкл подался вперед.

– Ты уже здесь бывал, – сказал он.

Йоханнес кивнул на круп своего огромного боевого коня.

– О да. Больше десяти лет тому назад. Я прослужил здесь два года. Платили хорошо. Воевал не особо много. Все больше стоял на сквозняке и слушал песнопения церковников.

Ранальд без устали вертел головой.

– Колоссально!

Сэр Джордж Брювс поймал розу, которую бросила с балкона молодая женщина, и сунул за ухо.

– Так красиво, – пояснил он, запоминая высокий дом с красными дверями.

Улица тянулась и тянулась; когда же рыцари поднялись на центральные холмы, всем стало ясно, что город раскинулся на семь миль и он в пятьдесят раз больше Харндона.

Беседа замедлилась.

«Не злись. Я восстанавливал контроль».

«Ой ли? По-моему, мне пора от вас избавиться, сэр. Вы беспокойный гость».

«Дай мне еще немного времени. Этот город – родина герметизма. Я мог бы кое-чему научиться…»

«Ты завладел моим телом, Гармодий. Как мне теперь тебе верить?»

«Не дури, малец. Я сделал это ради спасения нас обоих».

«Это ты так говоришь. И будешь талдычить свое, пока не окажешься моим господином».

Красный Рыцарь заглушил связь со старым магом и сосредоточился на окружающей действительности. Граф Зак рядом с ним сменил сэра Гэвина.

– Ты разговаривал с духами? – спросил он, не тая любопытства.

– Нет, – ответил Красный Рыцарь. – Или да. Может быть.

Зак склонил голову набок, как заинтересованный пес.

– С какими же?

– Может быть, – повторил Красный Рыцарь.

Истриканец сотворил руками знак.

– Лучше поберегись, – сказал он. – Духи – страшные негодяи, помяни мое слово. – Затем он усмехнулся. – Город знаешь?

– Бывал, – признался Красный Рыцарь.

Граф Зак кивнул.

– Тебя хочет видеть Багрянородная. – Готические наименования давались истриканцу с трудом, но морейский титул он произнес без запинки. – Влахерны знаешь?

– Незнакомый район, – мотнул головой Красный Рыцарь.

– Она разместит твоих людей во дворце, – сказал истриканец. – Это не лучше призраков. Будь осторожен. Когда закончишь дела, приходи за конем. Твой… – Он махнул на капитанского боевого коня, взятого напрокат. Шлепнул его по крупу и рассмеялся. – Послушай, а девочки тебе нравятся?

Капитану было трудно поддерживать разговор сквозь пелену боли.

– Да. Вообще-то я прослыл их любителем, – выдавил он.

– Тогда будь поаккуратнее с принцессой, – посоветовал граф Зак.

Ворота дворца были заперты, и отряд остановился перед ними на большой площади под зорким взором святого Аэтия. Все войско – мужчины и женщины – глазели по сторонам, как оборванцы в зажиточном доме. Лучники переговаривались так зычно, что обрывки их острот долетали от колонны до капитана, который невозмутимо сидел и рассматривал ворота.

«В жизни такого не видел… на деньги пары семей… причиндалы болтаются в воздухе… глянь на ее титьки! Красотища… не иначе, работа богов… Вон тот лук слишком тяжелый, его не натянешь… да нет же, идиот, это колесница… они такие штуки носили… это не цельное золото…»

Глубоко в голове шевельнулся Гармодий.

«Можно сказать?»

Красный Рыцарь еле заметно вздохнул.

«Валяй. Как я тебе помешаю?»

«Это намного опаснее, чем я думал. Здешняя герметическая энергия очень похожа на источник в Лиссен Карак. Я чую университет. В здании через площадь тридцать мужчин и две женщины; все они ровня мне – возможно, не такие сильные, но почти. Во дворце находится могучий маг и больше дюжины других – грамотных, но послабее. Я никогда не встречал такого скопления талантливых герметистов… ну, разве что в молодости».

Чужое мысленное удовольствие Красный Рыцарь ощутил, как свое.

«Где это было, старик?»

Гармодий рассмеялся у него в голове.

«В Ифрикуа, малец. В Дар-ас-Саламе, обители мира. Лучший учебный герметический центр в известной вселенной».

Красный Рыцарь сидел на своем жутком жеребце, рассматривая ворота. Конь перетаптывался, всхрапывал, мотал головой и порывался выплюнуть узду.

Но сплюнул сидевший рядом Ранальд Лаклан, и сделал он это вдумчивее.

– Священное место, по всем статьям. Все равно что увидеть дракона. Или дождь на горном склоне и солнце над озерами. Это статуя леди Тар? Пресвятая Дева, да неужели такое дозволено?

Его кузен хохотнул.

– Я, паря, гляжу на площадь и вижу только покупателей, которые в состоянии заплатить. – Плохиш Том осклабился. – Хотят, подлецы, чтобы мы ждали и проникались зрелищем. Может, собираются поставить нас на место?

Но Том все-таки посмотрел, куда показал Ранальд. Увидев золотую с изумрудными очами статую Тар, он осенил себя знамением.

– Христос на кресте! – воскликнул Ранальд. – Нас сожгут как язычников.

– Ты слишком долго прожил в Харндоне, кузен. – Том встретился с Ранальдом взглядом.

Ни один не дрогнул, но оба машинально взялись за эфесы мечей.

Капитан не повернул головы:

– Джентльмены? Хотя я первым признаю, что дуэль прямо здесь, на имперском форуме, наверняка возбудит местных зевак, мне сдается, что мы добьемся от здешней леди большей любви, если соблюдем приличия.

Плохиш Том осадил скакуна и рассмеялся:

– Мы просто шутим, капитан.

– Он нынче мало повоевал, – сказал Ранальд, и кое-кто из лучников прыснул.

Красный Рыцарь привстал в стременах и гаркнул командным голосом:

– Смирно!

Прекратилось всякое зубоскальство, шуточки, нападки на местное искусство. Войско застыло на вечернем воздухе. Лошади отмахивались хвостами от поздних летних мух. Выпустил газы мул. Вздохнула женщина.

Тишина.

Люди переступили и успокоились; Изюминка ослабила в ножнах меч, а ее новый конь, сбитый с толку изменением веса, шагнул из строя, и она вспыхнула. Уилфул Убийца, возглавлявший отряд лучников, пытался нашептывать им насчет жалованья, и его шепот расплывался над колонной, как жужжание небольшой пилорамы, пока Дубовая Скамья не подалась вперед и не схватила его за ухо с силой и точностью школьного учителя. Тот взвыл и отступил в сторону.

Тишина.

Одинокий стук нетерпеливого копыта прозвучал, как удар молота. Эхо отлетело от статуй. На другом краю площади, перед университетом, высилось огромное бронзовое изваяние языческого бога Цербера – многоглавого пса. Тот словно гавкнул.

Из-за дворцовой стены донесся грохот марширующих ног. Шагали синхронно – искусство, совершенно не известное в Альбе. Над высоченными стенами поплыл тоненький голос флейты.

Неспешно зарокотал огромный бас-барабан. Чужой. В паре с флейтой получалось прекрасно и дико.

Вступили еще два, поменьше, и застучали, как обезумевшие дятлы. «Тр-р-р-бум», – выходило в сочетании с большим.

И колоссальные ворота начали отворяться.

Наружный двор за ними предстал скоплением факелов, они полыхали в сотне крепежных скоб и освещали мозаику, которая украшала все плоские поверхности: фасад имперских конюшен, резиденцию дворцового управляющего, казармы, апартаменты прислуги. Лик Христа Пантократора с благословляющей десницей, одетого в царственный пурпур; изображение ужасов преисподней, где Христос, вооруженный удлиненным мечом, изгоняет с поля сатану; Дева Мария, одетая императрицей или королевой Небес, в лазури и золоте, в сиянии и будто живая. Поражала даже напольная плитка: белый и черный мрамор, уложенный великолепным и нескончаемым геометрическим узором, который замысловатыми лабиринтами растекался от ворот ко входам в здания.

Во дворе выстроились сотни воинов: гвардия. Сто нордиканцев стояли в хауберках по колено длиной, положив на плечи топоры с пятифутовыми рукоятями и держа в руках круглые щиты. На каждом был великолепный шлем старинного образца: высокий, из бронзы и стали, с навесными щечными пластинами и красным гребнем из конского волоса. Слева же, на плече, на длинном плаще цвета имперского пурпура был вышит золотой императорский двуглавый орел.

Через двор, напротив нордиканцев, стояли схоларии, числом почти вдвое больше – с копьями и каплевидными щитами. На них были вороненые и позолоченные бацинеты и одеяния из пластин; чешуйчатые нагрудники покрыты алой кожей, из такой же кожи и достигающие бедер сапоги. И такие же, как у нордиканцев, имперские пурпурные плащи.

В задней части двора стояли слуги в количестве трехсот душ в подобающих красных одеждах с золотыми пряжками и белых кожаных туфлях.

Все это смахивало на особый рай, сотворенный для ратников.

Вперед выступил офицер. Дойдя чеканным шагом до середины ворот, он вскричал на высокой архаике:

– Стой! Кто здесь? Кто смеет приблизиться к вратам божественного императора?

В голове Красного Рыцаря хихикнул Гармодий.

«Ну и древность! Просто поразительно – насколько я знаю, мы больше не считаем императора божественным».

«Может, заткнешься?»

«Да ладно».

– Герцог Фракейский, Мегас Дукас, главнокомандующий имперских армий и его букелларии! – отчеканил Красный Рыцарь.

Двор явственно загудел. Люди зашептались. Офицер, откровенно растерянный, запнулся.

Красный Рыцарь ждал в седле, наслаждаясь произведенной сумятицей.

«Это все равно что хорек в курятнике. Надо же, букелларии – отменная эрудиция!»

«Спасибо, Гармодий. Не скрою, я горд».

«Ты не оставляешь ей выбора».

«Теперь – да. Ее устроит держать меня на коротком поводке и сохранить возможность того, что бывшему герцогу позволят вернуться в лоно. По-моему, я всем сберег время».

«У тебя есть план?»

«Да».

«Я могу быть полезен?»

«Мне хочется выяснить, почему империя настолько беззуба при таких одаренных герметистах и превосходных солдатах».

«Видишь мальчишку, который отделился от слуг?»

«А, послание!»

На мальчике было строгое черно-белое партикулярное платье. Имперский вестник был похож на имперскую же птицу. Он подбежал к стоявшему у ворот офицеру, пал на колени и вручил ему красный слоновой кости футляр.

Офицер глубоко поклонился и футляр поцеловал. Затем открыл. Поклонился еще раз, вернул футляр посыльному и крутанулся на месте.

На той же высокой архаике он скомандовал:

– Общий салют! Победоносный Мегас Дукас вступает во дворец!

Шестьсот пар сапог дружно притопнули. Зарокотали барабаны. Шестьсот рук взвилось в имперском приветствии.

Красный Рыцарь даже не повернул головы.

– Шагом марш! – крикнул он.

Войско: рыцари и оруженосцы, пажи и лучники, седельщики, оружейники, священники, шлюхи, жены, дети, возничие – ровным строем прошло через дворцовые ворота. Возможно, людям Красного Рыцаря недоставало чопорного достоинства нордиканцев и пышности схолариев, зато они так и сверкали до блеска начищенной галлейской и этрусской броней, а красные шерстяные сюрко и белые страусовые перья на каждой шляпе или шлеме превратили их в объекты всеобщей солдатской зависти.

Красивые красные сюрко и черные шерстяные шапки с белыми страусовыми перьями они получили от Мэг и Лизы. Шерсть была не из лучших, а самшитовая краска грозила потечь под дождем, однако ночью, на освещенном факелами дворе, все это выглядело блистательным посольством или даже королевской свитой.

Отряд доехал до середины огромного двора.

– Стой! – скомандовал капитан. – Имперский салют!

Он находился на два лошадиных корпуса впереди сэра Майкла, который выписал огромную восьмерку знаменем с восьмеричным узлом и положил стяг на мраморное покрытие под ноги своему коню. Шестиконечная звезда на конце шеста упокоилась на земле. Все мужчины и женщины войска простерли правую руку параллельно земле и вровень с плечом.

– Аве кесарь! – взревел отряд.

Войско отрабатывало этот возглас в холмах, и сэр Алкей закатывал глаза, внимая их скверной архаике и взирая на грубые жесты. Но сегодня при свете факелов и в двухтысячелетнем дворце все это представилось правильным.

– Спешиться! – приказал капитан, и его распоряжение повторили капралы.

Пять сотен ног перемахнуло через пятьсот седел. Слуги рассеялись и бросились забирать лошадей. Через секунду внешний двор заиграл красками, пришел в движение, но ненадолго. Слуги занимались этим сотни лет, и боевых коней с иноходцами отвели в имперские конюшни быстрее, чем мог предполагать Красный Рыцарь. Говоря откровенно, он счел это ярчайшим на своей памяти выражением голой силы – быть может, и впредь он подобного не увидит: пятьсот лошадей разместили стремительнее, чем произносится «Да здравствует цезарь».

Явился начальник слуг, а также глава нордиканцев – они остановились в воротах с парой имперских вестников, которыми на сей раз были женщины.

– Дюрн Черноволосый, милорд герцог, – представился нордиканец.

Он произнес это на архаике, и все-таки акцент был настолько густ, что впору резать ножом.

Глава слуг отвесил низкий поклон.

– Милорд герцог, мне поручено препроводить вас к трону. Обычно это обязанность дворцового управляющего, но я с сожалением сообщаю, что сейчас такого лица нет. Не сочтите за оскорбление. Я не достоин этой задачи, но приложу все усилия, чтобы соответствовать.

– Вы капитан ординариев? – спросил Красный Рыцарь.

– Имею честь им быть, – ответил имперский служитель. – Могу я добавить, что ваша высокая архаика весьма изысканна? Букелларии, вы сказали? Имперским вестникам придется справиться в книгах.

Он чуть кивнул женщинам, после чего отвесил уже низкий поклон и удалился в зарево факелов.

– Где поселят моих людей? – спросил Красный Рыцарь.

– Атанатские казармы были построены для тысячи солдат и в настоящее время пустуют. Поскольку их бывшие обитатели сделали неразумный выбор, имперской волей они передаются вам. Возможно, будет немного тесно…

Красный Рыцарь перехватил взгляд Изюминки и дал понять, что нуждается в ней. Он повернулся к Тоби, который был уже тут как тут, и, когда оруженосец принял его шлем с латными перчатками и заменил меч, отправил Нелл за сэром Гэвином, сэром Майклом и сэром Томасом.

– Нельзя заставлять трон ждать! – взвился начальник слуг.

– Я и не заставляю. Как можно быстрее разберусь с моими солдатами, а заодно приготовлюсь приветствовать трон – не идти же туда в полном боевом облачении. – Он улыбнулся со всей возможной любезностью. – Изюминка, присмотри, чтобы в атанатских казармах разгрузили фургоны. Ратники отвечают за поведение своих людей. – Он заметил Джона Ле Бэйлли. – Джон! Собери фургоны и составь их вместе, а животину – в стойла. Мэг… Мэг!

Швея держалась скромно, как всегда, но предстала неотразимой, когда шагнула вперед, одетая в красное сюрко поверх черного дорожного платья. Шляпа была лихо заломлена.

– Милорд герцог, – произнесла она и с тончайшей издевкой сделала реверанс.

Начальник слуг побледнел.

Красный Рыцарь невольно рассмеялся, хотя в висках пульсировала боль.

– Мэг, ты в состоянии позаботиться о штатских? Я хотел произвести тебя в капралы – возьмешься?

– За капральское жалованье? – кротко спросила она.

– Разумеется.

– Заместителем у меня будет Кайтлин, – улыбнулась Мэг.

– Посели их всех вместе. Чтобы вели себя лучше некуда.

Его солдаты отсалютовали, а Мэг опять присела в реверансе.

– Еды у нас на три дня, – негромко сообщил начальнику слуг Джон Ле Бэйлли.

Придворный чиновник облегченно выдохнул. Он повернулся к другому слуге, который выделялся белым аксельбантом на правом плече.

– Слышишь, Стефанос?

Тот козырнул.

Кисти Красного Рыцаря были упрятаны в легкие кожаные перчатки, на голове красовалась меховая шапочка с золоченой эмалевой брошью и белым страусовым пером, а в руках он держал командирский жезл. Он поклонился своим офицерам.

– Сэр Гэвин, сэр Томас, сэр Йоханнес, сэр Милус, сэр Алкей – за мной.

Тоби едва успел набросить ему на плечи горностаевый плащ, как Красный Рыцарь уже последовал за начальником слуг. Поножи капитана, его сабатоны и наручи остались лежать на земле, но спинные и нагрудные пластины он снимать не стал.

Они перешли во внутренний двор. Красный Рыцарь обратился к Черноволосому:

– Прошу прощения, капитан. Мне нужно присмотреть за моими людьми.

Черноволосый был человек не старый. Он улыбнулся, и оказалось, что зубов у него раз, два и обчелся. Ростом он был с Плохиша Тома – два великана уже оценивали друг друга. Словно соломинкой, он взмахнул топором – трехфунтовым лезвием и пятифутовым древком – и подал знак шестерым мужчинам из стоявших справа двух крайних отрядов нордиканцев.

– Разойтись! – гаркнул Черноволосый.

Строй нордиканцев растворился, как соль в кипятке, и в освещенной факелами тьме влился в ворота своих казарм по шесть человек в ряд. Красный Рыцарь успел разглядеть дерево, покрытое неясной резьбой, узорный орнамент, исполинских драконов с разинутыми пастями, побелку и бегущих собак, но все это промелькнуло, осталось позади, а по бокам от него по трое мерно шагали шестеро верзил в длинных кольчугах, каждый ростом с Тома, Ранальда или типичного галлейского аристократа.

– Я не капитан, – сказал Черноволосый и опять улыбнулся. – Я исполняю обязанности спатариоса. Это означает…

– Меченосец! – хором перебили его сэр Майкл и Красный Рыцарь.

Они ухмыльнулись друг другу. Сэр Йоханнес закатил глаза.

– Во дворце нет других капитанов, кроме начальника слуг, – продолжил Черноволосый. – Командир нордиканцев называется ярлом. Но его убил предатель.

– Но вас-то ваши люди, конечно, зовут капитаном, – сказал придворный чин. – Не сомневаюсь, что мы придем к какой-нибудь обоюдно приемлемой…

Красный Рыцарь улыбнулся.

– Меня устроит «герцог», – сказал он.

– Герцог, значит, – усмехнулся Плохиш Том.

На троне восседала миниатюрная и ослепительно красивая молодая женщина, одетая в пурпур и золото, а ее волосы так изобиловали жемчугами, что трудно было понять, какого они цвета. Лицо скрывалось за золотистой вуалью, а облачение могло соперничать весом с доспехами Красного Рыцаря.

Он двинулся по багряному ковру, мучительно сознавая, что в его кожаной обуви застряли былинки с поля Ареса. Имперский тронный зал был задуман таким, чтобы повергать варваров в немоту, и Красному Рыцарю оказалось трудно сосредоточить взор на принцессе. Над ним на сотню футов вздымался купол с круглым хрустальным окном точно по центру, в котором сверкали далекие звезды; остальная часть свода представляла собой мозаичную картину сотворения мира – герметический артефакт, способный двигаться по ходу повествования.

Под чудо-куполом стоял имперский трон вдвое выше человеческого роста – из блестящей слоновой кости и золота с одним желто-красным неограненным рубином величиной с кулак. Этот герметический камень, находившийся высоко над балдахином, сиял изнутри и отбрасывал на принцессу яркий золотистый свет.

У подножия – тоже слоновой кости – трона сидела женщина постарше в полуночно-синих одеждах, расшитых звездами, крестами и лунными серпами. Она держала ножницы и вроде как что-то кроила – занятие, казавшееся диким среди такого великолепия.

Исполняющий обязанности камергера воздел жезл.

– Герцог Фракейский! – объявил он. – Мегас Дукас всех имперских армий, адмирал флотов, повелитель гор Красный Рыцарь!

Герцога хорошо просветили, пока он шел по дворцу, и он сегодня не собирался попирать этикет. Отважно, с усилием переставляя ноги, он достиг трона, где опустился на колено, снял меховую шапку и в полный рост простерся у ног принцессы.

Он не увидел, но она, должно быть, улыбнулась и вытянула ногу, обутую в красную туфлю.

Он поцеловал ее пальцы и уткнулся лбом в алый ковер. Даже под таким углом – с головой, почти притиснутой к полу, – он рассмотрел безукоризненно чистый мрамор под троном. Еще дальше, среди портьер, которые частично прикрывали языческую мозаику у небольшой дверцы, он заметил четыре кошачьи лапы.

И мысленно улыбнулся.

Он лежал на толстом ковре, чувствуя боль в бедре, онемение в пояснице, усталость в плечах. Вообще говоря, у подножия трона было очень удобно.

«Молчи», – приказал он своему докучливому гостю.

По дружному лязгу и шороху он понял, что и его рыцари повалились на пол. Кошка снялась с места и припала к мрамору, заглядывая под трон в поисках угрозы, достойной ее внимания.

– Насколько мы понимаем, вы изгнали предателя из моего города и одержали великую победу, – донеслось с трона. – Примите нашу восторженную похвалу. Мы в высшей степени признательны. Для дальнейших переговоров мы проведем с вами и вашими офицерами частную аудиенцию.

Герцог и его рыцари застыли на ковре рельефными изваяниями. Никто не заговаривает с троном при полном зале зрителей.

Принцесса встала, и он уловил аромат ее духов – волшебную смесь кедра, мускуса и лаванды. Изящные ступни с высоким подъемом. Он подумал, что весь сыр-бор, который разгорался по поводу императорских туфель, был вызван тем, что подданные проводили уйму времени за созерцанием их с пола.

Кошка охотилась за крысой. Теперь Красный Рыцарь видел обеих.

Принцесса сошла с трона и выплыла из зала в сопровождении свиты, оставив по себе запах кедра, мускуса и лаванды.

Жезл камергера дробно застучал по полу, и придворные начали подниматься. Герцог скрипнул зубами и медленно встал, хотя бедро рассылало неспешные импульсы тупой боли, которая отдавала в корпус и походила на рокот бас-барабана.

Рядом нарисовался начальник слуг.

– Следуйте за мной. Мои похвалы – весьма элегантно, – сказал он с заученной плавностью, которую новоиспеченный герцог счел подозрительной.

Но подозрения не затянулись. Бедро протестующе щелкнуло, и он упал – нога целиком отказала. Он крепко ударился головой.

Сэр Милус крикнул что-то про кровь.

Новоиспеченного герцога отнесли в его новые апартаменты и положили на кровать столь пышную, что хоть сейчас на театральную сцену. Он залил кровью белоснежные простыни. Дворцовые слуги жужжали вокруг, как пчелы, и сэр Томас схватил спатариоса за плечо.

– Ему нужен лекарь! – сказал сэр Томас, выпучивая безумные глаза.

– Лекарь вызван, – с поклоном ответил начальник слуг.

Тому он не понравился. Было в этом типе что-то фальшивое, насквозь гнилое. Зато Черноволосый годился Тому в близнецы – темные волосы, крутой лоб и голубые глаза, о взгляд которых можно порезаться. Черноволосый был с головы до пят, вплоть до век покрыт татуировками, и Том решил, что это ему по душе. А Том был не из тех, кто колеблется.

– Помирай я от жажды, и воды от него не возьму, – сказал Плохиш Том Черноволосому. – А своего лекаря у вас нет?

Исполняющий обязанности спатариоса покачал головой. Он повернулся и что-то проворчал по-нордикански другому нордиканцу, и тот вышел вперед:

– Харальд Деркенсан. Я говорю по-альбански и на архаике.

Какое-то время Том рассматривал слуг. Затем встряхнулся:

– Пусть эти гребаные рабы выметаются, а лекарь мне нужен тот, которому веришь ты.

Деркенсан кивнул. Он ударил в ладоши, отдал распоряжения, и удивленные слуги выбежали из помещения.

Начальник слуг поклонился.

– Я послал за нашим врачом, – начал он, но Том его оборвал.

– Мы позовем своего, – сказал он. – Свободен!

Тот вздохнул.

– Я пришлю воду и бинты.

Сэр Йоханнес поймал Плохиша Тома за руку:

– Мэг. Я послал за нею. А также за Тоби, Нелл и свежим караулом.

– Ага, спасибо, – кивнул Плохиш Том.

Йоханнес поджал губы.

– Мне тоже не нравится этот напыщенный урод.

Мэг обладала целительной силой, но в этом деле была не особо грамотна. Она снимала боль и ощупывала бедро, пока не вправила треснувшую кость, после чего наложила легкую повязку.

– Пусть не двигается, – сказала она Тоби.

Тот посмотрел на нее взглядом, который мальчишки приберегают для матерей.

– Мэм, как же я ему прикажу? – проскулил он.

Посмотрел на Нелл. Нелл уставилась в пол.

Мэг потянулась и взглянула на Ле Бэйлли, который почесывал подбородок.

– Боже, мне нужно поспать, – пробормотал он.

Мэг повернулась к Плохишу Тому:

– Нам все еще необходим лекарь. Сведущий.

– Один нордиканец утверждает, что знает такого – старого чародея-яхадута. – Плохиш Том оглянулся на дверь, возле которой стояли с топорами два великана. – Мы, горцы, глубоко почитаем яхадутов.

– Ни одного не видела, – сказал Мэг. – Если он врач и ему можно верить, то посылайте за ним. Капитан не особенно плох, но это пока, потому что он хочет встать, а я не уверена, что правильно починила бедро.

Она зевнула.

Деркенсан поклонился Мэг и улыбнулся Плохишу Тому.

– Я могу послать к моему другу гонца. Он найдет старика. Но до утра мы его не увидим. А принцессе захочется побеседовать как можно скорее. – Он посмотрел на Тома, потом на Мэг. – Вы правильно делаете, что соблюдаете осторожность.

Том кивнул и стянул с шеи кожаную бутыль.

– Пока мы не уверимся в безопасности, воду пить будем только свою. Уразумели, ребята?

Остальные кивнули.

Позже вечером Нелл вывела из конюшни пару войсковых дворняг. Лошадей она искала чуть ли не час, а еще дольше – стойло, где разместили собак. Потом она заблудилась в бесконечных коридорах, а дворняги попытались укусить слугу.

Вокруг сплошные приключения, когда ты паж.

Она привела собак к Тоби, и оруженосец налил им в миски воды. Щенок, который был помоложе, так и присосался. Старшая сука понюхала воду и заскулила.

Через час щенок был мертв.

Войско всполошилось и принялось сажать в седла собственную охрану. Измученные мужчины и женщины разработали план обороны атанатских казарм на случай нужды, а сэр Милус выгнал на ночь глядя всех мужчин, женщин и детей, после чего, захватив десять рыцарей при полной амуниции и с факелами, повел их по комнатам. Взопревшие лучники проверили все сундуки и шкафы. Перевернули кровати.

Поймали двоих. Оба оказали сопротивление и были убиты.

На освещенном факелами дворе Плохиш Том казался воплощением дьявола, а его меч был обагрен кровью второго мужчины – одетого в форму слуги.

Призвали начальника слуг, но тот не явился.

Сэр Милус ознакомился с составленным сэром Майклом планом обороны казарм и одобрил его.

– А где караульное помещение? – спросил он.

Как оказалось, они в нем уже находились – длинный открытый коридор вел в само здание. Пол был выложен черным и белым мрамором, а стены расписаны батальными сценами.

– Молодчина, малыш. Твоя первая вахта! – усмехнулся старший рыцарь. – Спасибо, что вызвался добровольцем. – Он кивнул на стило. – Можешь убить время за составлением вахтенного расписания.

Мэг сидела у ложа Красного Рыцаря. Он был бледен, а кожа приобрела странную прозрачность, как у тяжело больного человека, и Мэг не без отчаяния гадала, не ошиблась ли, когда вправляла бедро, – а может быть, каким-то образом истощила своим заклинанием его собственные силы. В этом заключалась одна из серьезнейших опасностей целительства.

Она понимала, что ее упование на лекаря во многом связано с желанием переложить бремя ответственности на другого. Лечение было не ее епархией.

Она сидела и шила. Переживала и дремала.

Но герметическое нападение почуяла. Она успела сделать вдох, прикрыть постель щитом и встать.

Один нордиканец умер: в его жилах вскипела кровь. Второй положил руку на эфес меча, и незримое зло омыло его, как жидкие чернила, а после сгинуло.

Мэг распростерла руки, как научила ее аббатиса, и злые чары рассеялись, а спящая Нелл от энергии, которая ее окатила, лишь с криком очнулась.

– Оно пожирает звезды! – сказала Нелл и закрыла глаза.

Уцелевший нордиканец опустился на колени, прикоснулся ко лбу напарника и встал, качая головой.

– Гребаные трусливые ведьмы, – проговорил он.

Мэг нагнулась. У заклинаний есть источники. Каждый стежок оставляет дырку, пусть даже крохотную. И если вынуть нитки, то швея непременно заметит, где была строчка.

Она подняла руки, заговорила, и нить, которая привязывала противника к его чарам, обозначилась и протянулась в коридор.

Она призвала собаку – мертвого щенка – и пустила ее по запаху. Наполнила собственной потенциальной силой, на несколько минут оживила и отправила, безмозглую, на охоту.

Харальд Деркенсан с негодованием уставился на восставшую дохлую собаку; он даже попятился и наставил меч на красивую, несмотря на возраст, женщину.

– Не бойся, – кивнула ему она. – Не все ведьмы трусливы.

Ее голос звенел от мощи.

С прытью гончей собака бросилась в коридор.

Деркенсан пребывал в потрясении.

– Она же была мертва.

– И остается мертвой, и тем печальнее, потому что это дочкин щенок, – сказала Мэг. – Против рожна не попрешь.

Цель у собаки была одна – идти по запаху. Она устремилась по следу заклинания, и вскоре запах усилился. А потом еще и еще.

Источник! Он вырос над щенком и подтолкнул его.

Тот сделался… легким.

Мэг почувствовала, что может передать импульс. Она прищурилась, и нордиканец на миг узрел коварную старую ведьму из мифов своего народа – угрюмую каргу, которая охраняет ледовую преисподнюю.

– Взять его, – сказала она. И обмякла на стуле.

С рассветом прибыл лекарь.

Он был так стар, что его борода и усы свалялись в колтун. На голове красовалась шапочка, в руке – длинный посох. Он пришел с Деркенсаном, сэром Майклом и юношей, которого не представили. Еще четыре нордиканца положили на щит и унесли мертвого стража.

Яхадут склонился над постелью и возложил руку на чело капитана. И тут же отдернул.

– Бог моих предков! – возопил он. – Что это за кощунство?

Он начал поворачиваться, запнулся и обмер.

Сэр Майкл проигнорировал кривлянье старика.

– Мэг, в кухне убили человека. Убили герметически, кожа сгорела изнутри.

– Он убил стража и нас хотел тоже убить, – устало ответила Мэг.

– Плохиш Том изловил еще парочку, – сообщил Майкл. – Это место кишит изменниками.

Гармодий предпринял новую, отчаянную попытку.

«Премудрый яхадут!»

Тот остался в оцепенении.

«Нам нужна твоя помощь!»

«Двум душам кощунственно занимать одно тело! – сказал старик, но столь редкий случай возбудил его интерес. – О, понимаю. Ясно. Твое тело мертво?»

«Да, – ответил Гармодий. – Мне нужно покинуть моего хозяина. Я убиваю его».

«Вот я и вижу, – поддакнул ученый, теперь уже всецело заинтригованный. – А! Ты Гармодий?»

«Он самый».

«Йозеф бен Мар Чийя, к твоим услугам. Ты знаешь Аль-Рашиди…»

«Знаю. Я у него учился. А ты?»

«Мы переписываемся. Твой хозяин не так уж тяжело ранен. Я с сожалением подтверждаю, что дело в тебе. Ты должен его покинуть».

«Так я и знал. Я захватил власть…»

«Это зло! Ты не должен так поступать!»

«…чтобы спасти его. И себя, разумеется. Я здесь бессилен, Йозеф. Можно переместить меня в артефакт?»

«Ни в коем случае. Душа чересчур сложна. Только в другого хозяина. Ты ведь и сам понимаешь?»

Будь у Гармодия материальное тело, он бы вздохнул и пожал плечами. «Я должен жить, на это масса причин!»

Йозеф бен Мар Чийя открыл глаза и вновь повернулся к телу Красного Рыцаря. Окруженный уютом слегка запущенной гостиной огромной библиотеки-дворца, он рухнул в кресло.

«Я хорошо вооружен против тебя, демон. Выйди и сядь».

«Я не демон».

«Все, что стремится захватить власть над человеческим телом, есть демон. Но меня ты не искусишь. Я слишком стар для соблазна. Что это за женщина горит, как солнце?»

«Это Мэг. Швея. У нее врожденный талант».

«Клянусь рогами и барабанами Иудеи – она похожа на огненного ангела. В отличие от тебя, демон. Ты должен умереть».

«Если должен, то быть по сему. Постой… подожди. А что, если ты одурманишь его зельем? Зелье может помочь?»

«Может, но ты все равно останешься внутри».

«Проклятье! Рашиди нашел бы решение!»

«Рашиди в десять раз сильнее меня и все же сказал бы, что решение простое – но ты с ним не согласишься. Отпусти хозяина. Умри!»

«Нет, не умру».

Яхадут сделал глубокий прерывистый вдох и, держась за нагрудный амулет, пробормотал заклинание. Последовала ослепительная белая вспышка.

Капитан открыл глаза.

Он встретился взглядом со старым ученым. Глубоко вздохнул, а друзья обступили постель.

– Он ушел, – прошептал Красный Рыцарь.

Ученый пожал ему руку.

– Ничего подобного, эта старая гадина никуда не делась. – Он положил ладонь на лоб Красного Рыцаря. – Я только малость его придавил. Послушай, я приготовлю питье. Поссет. На время поможет. – Он нахмурился. – Но правду сказать, ты должен избавиться от этого неприятного гостя.

Мэг подалась вперед.

– О чем это он?

У капитана забегали глаза.

– Он просто болтает, Мэг.

Лекарь встретился со швеей взглядом, и показалось, будто прошла вечность. Они оба знали.

– А, понятно, – сказала Мэг.

Капитан выпил поссет, а через час поднялся, испытывая небывалый прилив сил.

Он проверил, как устроились его люди, выслушал отчет о ночных нападениях. Затем он расхаживал по своей комнате, пока Нелл не принесла ему смену одежды и умывальный таз.

Воды она набрала сама и доставила ее, а Мэг – нагрела, применив герметизм.

Красный Рыцарь послал сэра Майкла, который настолько устал, что еле держался на ногах, доложить начальнику слуг, что он готов встретиться с принцессой, когда ей будет удобно. Затем обменялся рукопожатием с Харальдом Деркенсаном.

– Мэг говорит, что я у вас в долгу за отличного лекаря и предостережение. Соболезную по поводу вашего человека.

Капитан посмотрел нордиканцу в глаза, и тот кивнул.

– Вам предстоит много чего узнать, – сказал он. – Вы – императорский Мегас Дукас. Я вкушал соль императора и другому не присягал. Вне зависимости от кровных уз.

Выслушав нордиканца, капитан молвил:

– Вы дали мне обильную пищу для размышлений.

– Черноволосый знает, – сказал Деркенсан. – И Георгий Комнин из схолариев.

Новый Мегас Дукас прислонился к стене.

– Так, так, – отозвался он. – Благодарю. Предупрежден – значит, вооружен, как говорят у Западной стены. – Казалось, он витал мыслями где-то далеко. Затем собрался. – Что скажете об этом Аэскепилесе? Императорском магистре?

Деркенсан пожал плечами.

– Немного. Кое-кто зовет его Вулканом. До прихода к власти он был то ли кузнецом, то ли ювелиром. Во всяком случае, так я слышал. Откровенно говоря, мы, нордиканцы, на дух не переносим колдунов. – Он чуть улыбнулся. – Мы ненавидим то, чего боимся.

– Похоже, вы неплохо осведомлены, – заметил Мегас Дукас.

– У меня есть друг-чародей, – признался Деркенсан. – Он был бы рад избавиться от кузнеца. От Аэскепилеса то есть. Мы стараемся не произносить его имя.

Через час вся ночная стража залегла спать. Красный Рыцарь покинул дворцовые апартаменты – раньше, конечно, принадлежавшие герцогу Фраке.

За Тоби и Нелл он дошел по лабиринту коридоров до атанатских казарм, где обнаружил, что Мэг с присущей ей дальновидностью приберегла для него трехкомнатные офицерские покои: гостиную, спальню, штабную комнату. Она уже обставила ее лагерной мебелью. И до сих пор не ложилась.

Он взял ее за руки и расцеловал в щеки.

– Ты…

– Я стараюсь думать загодя, – рассмеялась она. – Кто-то же должен. Она подалась к нему и…

Вошла в его Дворец воспоминаний.

«Гармодий жив!» – сказала она.

«Да», – признал он.

Она улыбнулась.

«Это здорово, мне он нравился».

«Он беспокойный спутник – тот же докучливый сосед, только в черепе. Его сдерживают снадобья яхадута».

«Вот как! Если я чем-нибудь могу помочь – скажи».

Ее любовник Джон Ле Бэйлли протянул капитану пару вощеных дощечек.

– Вот план расквартировки, насколько я ее понимаю. В конце начался кавардак, а это место – что-то неописуемое. Над столовой красуется легионерский орел. Должно быть, зданию больше тысячи лет. – Он подал свиток. – Мы поймали двух шпионов, и Том их убил.

– Ну еще бы он не убил, – кивнул капитан.

Вошла Изюминка. Она прислонилась к косяку штабной двери.

– Говорят, что нам отныне положено величать тебя герцогом.

– Мне это нравится, – оскалился он. – Повыше графа.

– Герцог Габриэль? – спросила она, рискуя отчаянно.

Его улыбка увяла.

Она шагнула в штабную комнату, где Тоби развернул свой полевой стол и разогрел сургуч. На одном краю у него лежала стопка пергаментных свитков, а на другом – пара не менее ценных шкур.

– Сейчас не так, как раньше, – сказала Изюминка. – Очень многие знают или подозревают – Алкей, например. А если знает он, то знает и принцесса. – Она повела плечами. – Пока были только ты, я и Жак… все было иначе.

Красный Рыцарь откинулся на спинку.

– Когда-то были только мы с Жаком, – сказал он.

Мэг взяла своего кавалера за локоть и вытащила из комнаты, помахав поверх головы Изюминки.

Та же тем временем подарила новоиспеченному герцогу поцелуй.

– Ты меня не запугаешь. Я рыцарь. Слышала, у тебя выдалась скверная ночь. У нас тоже.

– Вообще-то я выспался, как не случалось две недели. Ступай и приляг, женщина.

Она помотала головой.

– Не могу. Майкл назначил меня на эту вахту, и я дежурный офицер. – Она усмехнулась. – Дежурный офицер! По-твоему, я устану?

– Нет, – согласился капитан. – Как дела с чтением и письмом?

– Не очень, – поморщилась она.

Герцог показал на лежавшие рядом свитки.

– Видишь? Этим должны заниматься дежурный офицер и капралы, а большую часть работы делаем мы с Майклом. Нашим офицерам не обязательно читать и писать. Понятно?

Она отсалютовала:

– Так точно, милорд герцог!

Хихикнув, она вышла за дверь.

Вернулся сэр Майкл. Он повалился на стул.

– Давай, если можешь, – сказал он.

Герцог кивнул.

– Собери офицеров. Оставь Изюминку здесь – на нас могут в любую минуту напасть, и я хочу, чтобы дежурил надежный человек. Я знаю, что ты об этом уже позаботился, мне просто приятно снова напрячь мозги.

Сэр Йоханнес бранился, а сэр Милус выглядел на свои подлинные годы, но оба явились в доспехах. В сопровождении пажей они пересекли внешний и внутренний дворы, поднялись по двум лестницам и с лязгом, шаркая, пошли по коридору, который показался им чуть ли не длиннее, чем путь от Лиссен Каррак. Наконец они остановились у темных дубовых дверей, густо покрытых резьбой.

На страже стояли два нордиканца. Они воздели и сдвинули топоры, улыбнувшись в длинные бороды.

– Да здравствует император! – произнесли они хором.

Герцог, застигнутый врасплох, оглянулся и только после этого понял, что имели в виду его.

– Я тоже еще отчасти учусь, милорд герцог, – донесся из комнаты голосок.

Дочь императора сидела на дубовом стуле с низкой спинкой и отделкой из слоновой кости. На принцессе была длинная алая юбка и шелковая пелерина, которая, казалось, меняла цвет на свету – от багрового до бледно-зеленого. В волосах прятались три павлиньих пера, вуаль была из почти прозрачного шелка. Миндалевидные глаза напоминали густой черный бархат, а волосы блестели черной парчой в свете столь многих свечей, что помещение выглядело объятым пожаром. Герцог осознал, что каждая двойная пара свечей висит перед бронзовым зеркалом, которое множит и множит золотой, с кирпичным оттенком свет. Тот не был похож на дневной – скорее, напоминал предвечерний на исходе великолепного летнего дня.

Герцог снова распростерся на полу и застыл. Под книжным шкафом, за ногами принцессы, обутыми в прежние красные шлепанцы, виднелось что-то круглое, золотое.

От нее исходил тот же аромат.

В этой комнате подмели хуже, чем в тронном зале, и пыль под узорными шкафчиками собралась в количествах возмутительных; сами же шкафчики были этрусской работы, а узоры – кропотливой подделкой под груды книг, астролябии, рулоны карт, герметические и научные инструменты, одетые в золото и мореное дерево; в кирпичном свете они выглядели настолько правдоподобно, что при поверхностном взгляде сходили за всамделишные.

Новоиспеченный герцог подумал, что все это нуждается в чистке и смазке китовым жиром.

– Не выражайте покорности никому, милорд герцог, помимо престола, – сказала принцесса. – Я всего-навсего императорская дочь и не уверена, что достойна подобного, даже сидя на троне.

– Напротив, ваше высочество, красота ваша неизменно понуждает выражать глубочайшую преданность, – возразил герцог.

Женщина с ножницами хлопнула в ладоши.

– Не сомневаюсь, что эта лесть произведет благоприятнейшее впечатление, – проговорила принцесса с ноткой веселости, прорезавшейся в ровном тоне.

– И мне так кажется, – ответил герцог. – Могу я встать?

– Возможно, мне стоит оценивать полную силу моей красоты по тому, сколь долго вы готовы лежать у моих ног в пыли.

– Вы, часом, не потеряли золотую пуговицу в форме соколиного колокольчика? – осведомился он.

– Откуда вы вытащили это словечко – «букелларии»? – спросила она. – Шум, который поднялся после пленения отца, был лишь ненамного больше того, что наделали вы, назвавшись главой букеллариев.

Она улыбнулась, и ее кремовое лицо чуть просветлело.

– Но вы же знаете, что оно значит, – заметил герцог.

– Повторяю: я понемногу учусь. А вы? Знаете, почему вам отсалютовали нордиканцы? – Она кивнула. – Нам будет очень трудно беседовать, если вы останетесь лежать на полу.

– Если бы ваше высочество потрудилось провести день в доспехах на жалкой кляче верхом, истребляя недругов вашего высочества, то оно, как и я, сочло бы весьма уютным пол имперской библиотеки.

– Что ж, если вы настаиваете и хотите лежать, то да, у меня и правда пропала любимая пуговица.

Голос у нее был выверен, отлично поставлен и отыгран, как у актрисы или великой певицы. Он звучал почти колдовски.

Герцог медленно встал, щадя правое бедро, и преклонил перед нею колено.

– Если кто-нибудь из слуг сумеет ее достать, то она, по-моему, закатилась под средний шкаф. И если за уборку в этой комнате отвечает какая-то горничная, то стоит проверить ей зрение.

Принцесса послала ему улыбку.

У него же на миг перехватило дыхание.

– Вы можете победить изменника и освободить моего отца? – спросила она.

– Да, – ответил он.

Он ощутил, как она прощупывает его герметически.

Герцог кивнул и очень, очень тихо произнес:

– В Альбе такое расценивают как крайнюю грубость. А то и покушение.

– Я отчаянная, – сказала она с обескураживающей честностью. – Там, где я восседаю, не действуют никакие правила.

Поочередно, одного за другим, они представили своих офицеров: он – наемников, она – придворных чиновников, военных и штатских.

– Я намерена обращаться с вами как с моим Мегасом Дукасом, – объявила принцесса. – Вы – главнокомандующий моих армий и флотов, хотя ныне они состоят из одной-единственной вооруженной галеры у имперского мола и войск, которые вы повидали вечером во дворце – в придачу к вашим воинам. И, наверное, вардариотам?

– Я возымел вольность погасить им годовую задолженность, – сказал герцог.

В положении сидя бедру его было не лучше, чем стоя, а доспехи казались механизмом, созданным с целью сокрушить его тело.

Начальник слуг и исполняющий обязанности камергера кашлянули.

Леди Мария посмотрела на сэра Алкея, и тот еле заметно кивнул.

– Мне известно, что вы сын графа Мурьена, – заявила принцесса.

– А я знаю, что вы – мать сэра Алкея, – сказал герцог женщине с ножницами. – А рыцарь в конце стола, которого усадил туда действующий спатариос Черноволосый, – мой брат. Просто на случай, если все это станет делом семейным.

– Вы заплатили вардариотам, милорд герцог. У меня нет таких средств ни для них, ни для вас – чтобы возместить расходы. И даже если бы они были, я бы купила вассальную преданность моего фракейского лорда. Я хочу знать, что вы намерены сделать для победы над изменником и освобождения моего отца.

Красный Рыцарь – отныне герцог Фракейский – склонил голову.

– Ваше высочество, дворец нашпигован шпионами и предателями, и я намерен тщательно выбирать, кому открывать мои планы.

Принцесса нахмурилась.

– Согласна, шпионы в моем дворце водятся. Для дворцов это обычное дело. Однако присутствующим можно верить. Нас всего двенадцать человек.

– У Иисуса их тоже было двенадцать, – парировал герцог. – И посмотрите, что из этого вышло.

Морейцы были не столь привычны к святотатству, как альбанцы. Они ахнули, а принцесса, казалось, испытала физическую боль.

– Так или иначе, – промолвил герцог, – я собираюсь победить университет и построить вам флот. Поскольку все это потребует немалых коллективных трудов, скрывать мои намерения бессмысленно.

Принцесса поджала губы.

– Университет лоялен, – сказала она, впервые проявив неуверенность.

Герцог выдержал паузу.

– У них достаточно огневой герметической мощи, чтобы свергнуть и императора, и церковь – если таковы их цели. Университет позволил магистру Милитуму восстать против вашего отца. Подозреваю, что там чем-то недовольны.

Принцесса отвернулась:

– У меня нет денег на флот.

– На флот я займу, – сказал ее новый Мегас Дукас.

Впервые вмешалась леди Мария:

– Этруски сожгут ваш новый флот еще на стапелях.

– Пусть попробуют, – зарычал Плохиш Том.

Он становился сам не свой, когда не выспится, и нынешним утром напоминал черного вепря, которого преобразили в человека, а волосы надо лбом вились, как рога сатира.

Леди Мария заинтересованно подалась вперед:

– Я полагала, что мы подкупим этрусков торговыми привилегиями. Раньше подобное действовало – предложить уступки Генуа или Венике, а потом натравливать их друг на дружку, как варварские племена.

– Уступки предлагают, когда сами сильны, – заметил герцог. – Подкрепив вашу имперскую волю флотом, вы сможете диктовать этрускам условия.

Ну а пока они перекрывают ваши порты и отрезают вас от основных источников дохода. Флот нужен и для того, чтобы напасть на земли изменника, как вы его называете, а еще для торговли с Альбой.

– Мы не торгуем с Альбой, – сказала принцесса. Она помедлила и впервые за все время пошевелила руками. – Думаю, нам особо нечего предложить.

Исполняющий обязанности камергера нерешительно встрял:

– Торгуем, ваше высочество, – через горы, с Альбинкирком. Но это, уверен, только крохотный ручеек.

– Да и тот отрезан Дикими, – подхватил герцог. – Альба сильнее и богаче, чем думали ваши отец и дед, ваше высочество. Я тоже порой учусь. А в друзьях у меня имеется крупный купец. Перед приходом сюда я многое у него выспросил. Ваши шелка – лучшая в мире парча, изготовленная в стенах сего города, – достигают Веники быстрее, чем возвращаются в Харндон, а до него по берегу всего несколько сотен лиг. – Он улыбнулся. – И это не все, у нас есть еще кое-что общее. Меховая торговля.

– Империю не спасут несколько рулонов парчи, – сказала принцесса. – А меха поступают с севера – Фраке находится между нами и нашими приграничными таможнями. Мехов мы в этом году не увидим.

– Ой ли? – сказал герцог.

Леди Мария тронула госпожу за руку.

– Это и весь ваш план? – осведомилась принцесса империи.

– Нет, ваше высочество. Это самое острие моего копья, которое прикроет другие действия, – улыбнулся герцог. – Если позволите, я соберу моих букеллариев и тронусь в путь.

Она вздохнула.

– Таким я вас и представляла – наемником и варваром насквозь. У вас недурные манеры, и вы владеете высокой архаикой, но ваша самонадеянность обескураживает.

– Ваше высочество! Ваш самонадеянный варвар-наемник не стал бы планировать восстановление имперских доходов, одновременно поддерживая количественный и качественный состав имперской армии. Ваши предки на протяжении пятидесяти поколений расточали свое наследие и покупали чужеземных солдат, чтобы защитить себя и сохранить ошметки империи, – а вы называете самонадеянным меня? – Герцог смело выдержал ее взгляд. – Вам, ваше высочество, надо бы выйти из дворца и осмотреться по сторонам.

– И вы воображаете, что сможете меня спасти? – спросила она.

– Я полагаю, что сумею одолеть изменника и спасти вашего отца.

– Сегодня вам это не удалось, – возразила она.

Леди Мария снова дотронулась до руки госпожи, но принцесса Ирина стряхнула ее кисть.

– К сожалению, – сказал герцог, – изменник знал о моем приближении и уже расположил свой правый фланг поближе к воротам. Кроме того, меня не предупредили, что у него есть весьма сильный маг, который только и ждет, чтобы попортить нам луки и поджечь траву. Что скажете, ваше высочество?

– Я не несу ответственности за такие вещи.

– А мы с моими людьми считаем, что несете, и полную. Вы – главнокомандующий вашей империи.

Он выдержал ее взгляд.

Принцесса стала похожа на юнца, зажатого злодеями в переулке. Достаточно храброго, чтобы дать отпор, но понимающего, что печальный исход неизбежен. Она поднялась.

– Милорд герцог, вы обвиняете меня в вашем поражении? Или думаете, что я вас предала?

Он покачал головой.

– Давайте придерживаться политических реалий, а не обвинений. Если вы в состоянии править, удержать дворец и город, то я способен победить старого герцога и этрусков. Если желаете избавиться от меня – позвольте это подчеркнуть особо, ваша милость, – вам стоит лишь попросить. – Он снова посмотрел ей в глаза. – И совершенно незачем покушаться на мою жизнь.

Они смотрели друг на друга так долго, что успели бы стать любовниками. Взгляд длился и длился, никто не моргал.

Леди Мария встала.

– Принцесса удаляется. Милорд герцог, мы благодарны за ваши старания. А в будущем извольте быть чуть менее фамильярным с царственными особами. Принцесса Ирина не привыкла к подобному непокорству и находит его возмутительным и непотребным.

Новоиспеченный герцог выпрямился. Бедро взвыло, и к нему присоединился хор синяков, ссадин и усталости. Не обращая внимания на какофонию боли и преклонив колено, он, когда принцесса снялась с места, поймал и поцеловал подол ее платья.

Принцесса вспыхнула.

– Вы считаете меня неблагодарной, – сказала она. – Застали меня беззащитной, с предателем у ворот. Эта империя больше тысячи лет была оплотом цивилизации, и я боюсь, – она поиграла нагрудным алмазным крестом, – боюсь стать причиной ее гибели.

Он улыбнулся в ее подол.

– Рыцарь может быть сносным привратником. Вы не беззащитны. У изменника нет шансов взять город. Давайте опираться на это.

Она улыбнулась, осторожно нагнулась и тронула его за руку. Затем уплыла прочь.

Леди Мария задержалась в дверях. Сэр Алкей низко поклонился и поцеловал ей руку. Она ответила улыбкой.

– Ты отлично справился, – сказала она ему. Затем обратилась к Красному Рыцарю: – Грамоты о ваших назначениях уже готовятся. Мне нравится смелость вашей идеи построить флот. Но мне совсем не верится в ее успех.

Все поклонились, и хозяева ушли, оставив только начальника слуг. Он повернулся к герцогу.

– Она прикоснулась к вам! – выдохнул он.

Герцог не обратил на него внимания.

– Не трогай его, Том, – сказал он, не оборачиваясь.

Том опустил оружие и плюнул начальнику слуг под ноги.

– Ты дождешься своей очереди, пес.

– Я невиновен!

Он побледнел и вцепился в нагрудный крест.

Когда альбанцы ушли, он буркнул своему лейтенанту:

– Варвары!

Плохиш Том возник на пороге капитанских апартаментов.

– Эй, вы! Сношаетесь, что ли, или можно войти?

Изюминка, склонившись над письменным столом и прикусив язык, выводила слово «омега». Герцог направлял ее руку, бороздя воск острым стилом.

Тоби скрылся.

Герцог поднял глаза, не выпуская руки Изюминки:

– Том, тебе не приходило в голову, что твои шутки могут показаться обидными?

– Серьезно? – удивился Плохиш Том. Он плюхнулся на складной стул, и тот застонал. – Йоханнес, как обычно, считает, что ты продаешь нас с потрохами. Может, погладишь его по головке?

Великан тихо прыснул, видя смущение Изюминки. Та ощерилась, как сердитая кошка.

– Сам себя отымей! – выпалила она.

– Правда глаза колет, крошка? – откликнулся Том, и взгляд его был жестким, как кремень.

Изюминка перевела дыхание и улыбнулась:

– Ревнуешь? Ты же сам по нему сохнешь.

Рука Тома рванулась к эфесу меча.

Капитан вернулся к своему занятию и перестал следить за их перебранкой.

Мастер Рэндом!

Не откажите в любезности: мне нужно сто тысяч дукатов взаймы и пару опытных корабельщиков. А также таблицу расценок на парчу, шелк и северные меха на харндонском причале. В спешке…

У него была привычка немного высовывать язык, когда писал быстро, и он, закончив, втянул его и стиснул зубы. Тоби вернулся, как по команде, присыпал документ песком и положил на боковой столик.

– Вы закончили? – спросил Красный Рыцарь.

Плохиш Том оторвал взгляд от Изюминки.

– Ты заплатишь лучникам после воскресной мессы? И нам нужен какой-нибудь клирик. Священник.

– У нас, по-моему, есть два. Отец Питер из Альбинкирка и нищенствующий монах…

– Он полоумный, окончательно спятивший, поехал мозгами. – Том скрестил руки на груди.

– Ну так должен тебе понравиться, – вставила Изюминка.

– Кадровый капеллан. Об этом многие ребята сказали. – Том посмотрел на Изюминку. – И бабы.

– Я разберусь. – Капитан вернулся к письму.

– Я понял так, что нужно величать тебя герцогом. – Тон Тома был само предостережение.

– Да. Мне нравится. Милорд герцог. – Капитан откинулся на спинку стула.

– Ты нам не лорд, а капитан, – помотал головой Том. – Мне это не по душе.

Капитан взглянул на него поверх пера.

– Принято к сведению, – промолвил он холодно.

– Вот так, значит, друже? Смотри, не вознесись над братовьями. – Том встал и навис над столом.

– Не собираюсь. Я устал, я ранен и вдобавок слушаю двух оборзевших кретинов, которые портят мне настроение. – Капитан выдержал паузу. – Я этим досыта наелся во дворце.

– Лады, – пожал плечами Том. – Хорошо. Так ты заплатишь ребятам в воскресенье?

Капитан посмотрел ему в глаза.

– Возможно.

Изюминка покачала головой.

– Да, конечно, заплатит. Том? О чем ты спрашиваешь?

Мужчины пристально взирали друг на друга.

– Он отдал все наши деньги гребаным истриканцам. У нас на всех не наберется и десяти серебряных леопардов. Правда, милорд герцог?

Том уперся руками в стол. Жест вышел угрожающим.

Герцог улыбнулся.

– Том, сейчас десять часов утра, я устал и зол. Если тебе угодно услышать, то да, я потратил все наши деньги на вардариотов. Это неважно. Я достану еще.

Плохиш Том покачал головой.

– Я в кои-то веки согласен с Йоханнесом, милорд герцог. Это дурацкий контракт – ни золота, ни выгоды, а врагов перебор. Давайте вернемся к истреблению чудищ.

Капитан заложил руки за голову. Он смежил веки и чуть потянулся, щадя правое бедро. Затем открыл глаза.

– Рвешься в бой, Том?

Тот улыбнулся и посмотрел на Изюминку.

– Хоть сейчас, крошка.

– Тебя устроит ловля шпионов во дворце?

Том улыбнулся уже осторожнее.

– Оглядись по сторонам, Том. Это богатейший город на свете. Алмазный крест на шее принцессы стоит месячного жалованья для всего войска. – Герцог потянулся еще. – У меня есть право брать с этой империи подать. Подумай чуть шире, Том. Такого контракта у нас никогда не было.

– Тогда тебе лучше заплатить в воскресенье лучникам, – усмехнулся Том. – Костлявые колени Христа! Ты купил меня этой охотой на шпионов. А они окажут сопротивление?

– Ты можешь убить любого, кого поймаешь, но, Том, – может, сперва их стоит немного допросить, а? Основная потеха достанется Гельфреду, но до Рождества у нас будет славная схватка. – Он встал. – Друзья, мне нужно прилечь. – Он передал Тоби три свитка. – Проследи, чтобы их прикрепили к птицам. Лично. – Он повернулся. – А пока раздаю задания: Изюминка, выясни все, что возможно, об Аэскепилесе. Начни с нордиканца Деркенсана. Не спрашивай никого из окружения принцессы!

Тоби мрачно кивнул.

Изюминка повела темно-рыжей бровью:

– Мы не доверяем принцессе?

– Мы ни на йоту не доверяем принцессе, – вздохнул Красный Рыцарь. Том упер руки в бока.

– Господи Иисусе! Капитан-милорд-герцог-главнокомандующий! Мы что же, не верим нашему работодателю?

– Друзья мои милые, мне нужно выспаться, – сказал герцог. – Нашим работодателем всяко является император. А не принцесса. Такова наша официальная и, вполне вероятно, моральная позиция.

Плохиш Том схватил капитана за плечо.

– Жду не дождусь взглянуть, что из этого выйдет. Но ты же знаешь, что по весне я должен уйти.

– Перегонять скот? Конечно, Том. Я на это рассчитываю, – улыбнулся капитан. И, скрывшись за пологом, направился в свою спальню.

Том повернулся к Изюминке:

– Он на это рассчитывает? Что за хрень? Не выношу его таким!

Она покачала головой.

– То, что он умнее других, меня не волнует. Я только терпеть не могу, когда он тычет меня в это носом.

– Аминь, сестра, – промолвил Том.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ДЖАРСЕЙ – ЖАН ДЕ ВРАЛЬИ

Собрав свое маленькое войско на вершине холма, капталь наблюдал за противоположной возвышенностью, где строились люди графа Тоубрея. Он послал графу вызов и после этого на милю выжег доходную графскую долину, разграбил четыре городка, разорил пышные нивы и убил больше сотни крестьян. А этой ночью ему снова явился ангел.

Капталь повалился ничком. Ангел сиял как никогда ярко, горел сапфирово-изумрудным огнем.

– Ты победишь Тоубрея, – изрек он.

– Конечно, – пробубнил де Вральи в молитвенный коврик.

– Постарайся взять его живым. В дальнейшем он будет полезен.

Де Вральи подумал, что это он в состоянии понять и сам, без ангельских посещений.

– Ты желаешь быть лучшим рыцарем на свете, – продолжал ангел. – Твоя победа близка. На весеннем турнире все будет так, как мы сказали.

Даже под гнетом страха перед могучим союзником де Вральи улыбнулся.

– А, на турнире, – проронил он.

– Но есть и другие способы обратить это царство в праведную веру. Королева должна быть низложена. Она язычница и блудница. Не жалей ни ее, ни народ.

Де Вральи негодующе вскинул голову:

– Пусть на меня падет гнев небес, но я не стану воевать с женщиной!

– Я в жизни не видел столь надменного смертного, – вздохнул ангел.

Де Вральи улыбнулся в коврик.

– Хорошо. Ты мой избранный слуга, и я дозволю тебе поступать, как вздумается. Но ты не должен препятствовать ее падению. – Ангел произнес это настойчиво и чуть ли не угодливо.

– Мне наплевать на эту ведьму, – ответил де Вральи.

– Отлично. Давай-ка немного повысим дисциплину вероисповедания. В Лукрете есть один монах, человек благочестивый. Воля Господа требует, чтобы он стал епископом Лорики и наставил этих язычников на праведный путь. Он истинно верующий и сокрушит их еретическую ворожбу.

Порой де Вральи находил беседы с ангелом утомительными. Казалось, он торгует коня у барышника…

Рассвет разгорелся в полную силу, и капталь, при оружии и в седле, со смехом обратился к своему кузену Гастону:

– Куда ему справиться с его повелителем королем!

Гастон терпеливо дожидался, пока оруженосец закрепит ему забрало.

– Сдается мне, что он уже сейчас готов справиться с королем и с тобой. Вон его штандарт, а вон его рыцари. – Он почесал подбородок. – И у него их побольше, чем у нас.

Де Вральи расхохотался.

– Я побью его запросто – во-первых, потому что его отряд слаб и боится, что их призовут к ответу за мятеж; а во-вторых, я рыцарь получше, чем он.

Гастон вздохнул и нагнул голову, чтобы Форвин приладил забрало.

– Как скажешь, кузен. Тебя посетил ангел?

– Да. Он сказал, что скоро я стану королем. И повелел призвать кузена Гийома, чтобы тот стал епископом Лорики.

– Его выбрал ангел?! – Гастон знал, что Гийом – человек с тяжелым характером, из тех, кому набожность заменила и здравый смысл, и обычное сострадание.

Де Вральи поднял закованную в латную перчатку руку.

– Я уже говорил тебе, кузен, что сомневаться в словах моего ангела – богохульство. Мой кузен нужен этому королевству, чтобы излечиться от ереси и манеры принимать неприемлемое.

Гастон не ответил. Он нагнулся в седле и опустил забрало, чтобы оруженосец его закрепил.

А де Вральи поехал к своему штандарту.

Он не настолько презирал пехоту, как могло показаться, и в центре поставил королевскую гвардию, а по бокам – королевских егерей: примерно по шестьдесят лучников на фланг. У Тоубрея было около трехсот рыцарей и ратников и еще двести пехотинцев, большинство из челяди. Конечно, все его лучники уже прослужили весну на севере и теперь убирали свои поля или защищали их от набегов де Вральи.

Подняв копье, де Вральи устремился вперед, и рыцари с готовностью сорвались следом. Его знаменосец, Пьер Абеляр де Рохан, издал галлейский боевой клич. Все галлейские рыцари подхватили его, крича джарсейцам: «Святой Дионисий!» – и рыцари Тоубрея ринулись в контратаку.

Если граф Тоубрей ждал благородной схватки, то он ошибся. Он осознал это первым, когда его лошадь провалилась в небольшую яму-ловушку, которую вырыл один из лучников, и напоролась на кол. «Бой» кончился в считаные секунды, а уцелевшие рыцари графа бросились наутек. Из пехотинцев же кто попрятался в лагере, кто дрогнул и побежал.

Де Вральи захватил самого графа. Он спешил ошеломленного изменника и лишил его чувств ударом тяжелого боевого меча, а после повел своих рыцарей охотиться на пехотинцев, которые укрылись в лагере и дальше, в полях. Они перебили или взяли в плен всех, кого нашли, сожгли посевы и вернулись в свой лагерь.

Графа Тоубрея де Вральи заковал в цепи и поместил в фургон.

Гастон д’Э нашел его стоящим на пригорке, взирающим на горящие джарсейские поля и хутора.

– Ты должен доставить его к королю, – сказал д’Э.

Де Вральи поджал губы.

– Зачем, если я могу всю осень карать его крестьян?

– Вина этих людей только в том, что у них был негодный правитель, – вздохнул Гастон. – И они – королевские подданные. Если твой ангел говорит правду – дослушай, кузен, и не перебивай – если все это так, то скоро они станут уже твоими подданными.

Де Вральи показал на пылающие поля, дым от которых тянулся к закатному небу.

– Но разве не красота? – Он улыбнулся. – Наши рыцари гордятся победой и обогатятся, когда разграбят земли этого предателя. Он заплатит огромный выкуп, и все это мое. А король пусть соберет с него дань, пока он мой пленник.

Гастон покачал головой.

– Твои люди разорили эти цветущие долины, убили мужчин, изнасиловали женщин и сожгли урожай. Так кто же заплатит выкуп? Вороны?

Де Вральи пренебрежительно отмахнулся.

– Вы тут изнежились, в Альбе. А война – она именно такова. Мы – слуги войны. Если не нравится – снимай шпоры и поступай в монахи.

Гастон мотнул головой.

– Отвези Тоубрея к королю. Немедленно, пока не стало хуже.

– Уф-ф! – Де Вральи потеребил бороду. – Но… нет. Я мог бы просто его убить. И забрать себе его земли.

– В Альбе так не принято, – возразил Гастон. – И у него есть сын.

– Ха! Он нам ничуть не опасен – мальчишка, который играет в рыцаря. А ты правда думаешь, что король не станет в этом участвовать?

– Я думаю, он возразит, что ты подстегнул изменника к бунту, когда убил в неправедном поединке его племянника, – пожал плечами Гастон. – А ты как считаешь?

Де Вральи сплюнул.

– Ты все портишь, – сказал он. – А я-то обрадовался! Не понимаю здешних порядков. Куда ни сунься, закон гласит, что сильный должен уступить слабому. Невыносимо!

Гастон опять пожал плечами и мудро промолчал.

ХАРНДОН – КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА

– Что-что он сделал?! – взревел король и злобно уставился на гонца, стоявшего перед ним истуканом.

Сэр Ричард Фитцрой – капитан королевской гвардии и бастард старого короля – поднял бровь, глянув на Гарета Монтроя, широко известного под титулом «граф Приграничья». Тот откашлялся.

– Капталь бывает неосмотрителен, – тихо произнес граф.

– Он победил в бою Тоубрея и захватил его, – сказал король, читая письмо. – Клянусь страстями Христовыми, он выжег поля на землях Тоубрея – моих землях! – Король посмотрел на графа, своего нового управителя. – И говорит, что назначит за Тоубрея выкуп в триста тысяч серебряных леопардов.

Граф постарался сохранить невозмутимость.

– В мире не наберется столько монет, – заметил он.

Сэр Ричард состроил мину:

– Примерно столько же стоят все владения Тоубрея. Я не питаю нежных чувств к галлейскому головорезу, но Тоубрей всегда был занозой в седалище вашего величества. Поэтому вы и направили де Вральи разобраться с ним.

Король задумчиво теребил бороду.

Граф Приграничья протестующее покачал головой.

– Ваше величество, я считаю, что граф – человек опасный и непостоянный, как флюгер. Весной он послужил вам хорошо, но сейчас было бы горько смотреть, как он свергает одну из древнейших фамилий. – Он взглянул на капитана охраны. – По мне, так нам неплохо избавиться от Тоубрея.

– Хотел бы я видеть, какое было у Тоубрея лицо, когда он очутился в плену у этого недоумка, – усмехнулся сэр Ричард. – Но вашему величеству придется отозвать де Вральи в Галле. Простолюдины открыто называют его шпионом, который работает на галлейского короля. И вот что, милорд: если мы заклеймим позором Тоубрея, то остальные лорды крайне перепугаются. А испуганные люди делают глупости. И они уже напуганы де Вральи и его галлейцами. – Сэр Ричард посмотрел на короля и пожал плечами, словно говоря, что это не его вина. – Кроме того, ваше величество поручило ему выбрать нового епископа Лорики. Он выбрал своего кузена – из университета Лютеса. Священника, который прославился жестким толкованием слова Божьего.

– Я разве спрашивал ваше мнение? – вспылил король. Его взор пылал. – Разве я спросил…

Он осекся. Вошла королева, и он встал и отвесил поклон.

С нею были две фрейлины: леди Ребекка Альмспенд, ее секретарь, в темно-синей накидке и полуночной синевы чулках, которые она довольно смело демонстрировала в разрезе платья, и леди Мэри Монтрой, богатейшая наследница королевства и главная фрейлина, одетая в платье в черно-красную клетку с золотой заколкой в виде дракона. Платье обнажало ногу красную и ногу черную в таких же разномастных туфлях. И этот контраст выдерживался во всем, ибо брови у нее были черные, а волосы – темно-рыжие, и все ее тело заслуживало внимания.

Женщины присели в реверансе, мужчины поклонились.

Граф улыбнулся дочери:

– Наверное, ты первая женщина, которая приветствует сей двор в наряде северных горцев.

Улыбнулся даже король. Затем он подался вперед:

– Постойте, Монтрой. Богом клянусь, мне казалось, что цвета Мурьенов – зеленый и золотой?

Все рассмеялись, а королева приложила руку к груди со словами:

– Милорд не может не знать, что северяне придерживаются древнего стиля: набора цветов, в котором отличие сочетается с похвальбой.

Король снова улыбнулся.

– О горской клетке знает любой, кто в Эднакрэгах охотился на медведя. Бекка – да, мы отбросим церемонии на сегодня – вы бесподобны. Позвольте заметить, что я не привык видеть вас такой.

– Фи, ваше величество! Да и чулки у меня все же синие. – Она приподняла подол, чтобы продемонстрировать свои ноги плясуньи – чуть выше лодыжек. Реплика настолько шла вразрез с ее обычной строгостью, потупленным взором и любовью к стилу с вощеными дощечками, что король фыркнул, а сэр Ричард, который когда-то был полностью очарован Ребеккой, ощутил, что его прежние чувства вспыхнули вновь.

Королева улыбнулась.

– С достойным любовником женщина расцветает, как летняя роза, – не так ли сказал поэт?

Граф Приграничья, простой человек с простыми вкусами и верной женой, тем не менее обнаружил, что у него чуть сперло дыхание, а щеки зарделись. Сэр Ричард поймал себя на том, что пялится, как баран, и захлопнул рот. Король восхищенно просиял, глядя на жену.

– Это наивысший комплимент, какой вы мне делали, – сказал он хрипло.

Она коснулась губами его губ.

– Вы очень умны, если поняли, – промолвила она. – Пришли мы в библиотеку, и вдруг выяснилось, что нужно разрешение вашего величества, чтобы прочесть письма вашего батюшки.

– Клянусь плащом святого Мартина! – воскликнул король. – С какой стати? Будьте моими гостями. Давайте же, Бекка, изложите это письменно, и я скреплю печатью.

– Ваше величество, – отозвалась леди Альмспенд и вместо обычной роговой чернильницы представила на всеобщее обозрение юного пажа в ливрее с тяжелой кожаной сумой на плече.

Тот опустился на колени и предложил ей себя в качестве подставки. Король кивнул, дозволяя ей сесть – день не был церемониальным, высший свет не присутствовал, – и она, устроившись на стуле, который был впору воину в полном доспехе, принялась писать округлым, четким готическим почерком. Затем достала королевский красный сургуч и растопила его специальной горелкой.

– Герметическая штуковина? – спросил король.

Леди Альмспенд кивнула.

– Одобрена старым епископом Лорики, ваше величество. Работает на солнечной энергии, облаченной в молитвенную матрицу и заключенной в крест.

Она предъявила крест, и его передали по кругу.

– Мы живем в чудесные времена, – изрек сэр Ричард, пытаясь хоть такой малостью привлечь ее внимание. Все знали, что она любит погонщика-варвара из личной королевской охраны по имени Ранальд Лаклан. Как ни странно, сэр Ричард был высочайшего мнения о Лаклане и всеми силами способствовал дальнейшему возвышению горца.

– По-моему, сэр Ричард, – сказала леди Альмспенд, – всякое время чудесно для своих современников.

Король был поразительно бестактен по отношению к чувствам своих придворных, а потому, нагнувшись рассмотреть ее печать на приказе, осведомился:

– Как поживает ваш красавец-погонщик, Бекка? Я хочу вернуться под опеку Ранальда.

Королева редко показывала свой нрав, но теперь сказала:

– Тогда вашему величеству придется произвести его в рыцари и предложить ему приданое.

Рука Альмспенд замерла.

– Этому спесивому погонщику? – рассмеялся король. – Да он ни за что не согласится принять. Он завоюет все сам – так ему будет лучше, а вы еще пышнее расцветете.

Альмспенд покончила с делом.

– Как скажет ваше величество, конечно, – выдохнула она.

Король нахмурился.

– Дорогая моя, так ли хорошо вы знакомы с религией, как знаете историю? Альмспенд, не вставая, поклонилась:

– Ваше величество, религия и есть история.

Сэр Ричард громко рассмеялся, но королева помрачнела.

– Почему эти джентльмены так недовольны назначением в епископы Гийома – кузена капталя? – спросил король.

Альмспенд повела бровью.

– Не мне обсуждать это с королем и его личным советом, – сказала она.

Королева положила руку ей на спину.

– Король спрашивает только тебя.

Альмспенд пожала плечами.

– Гийом Ле Пензер – один из вожаков интеллектуального движения.

– Продолжайте, это обнадеживает, – кивнул король.

Тогда Альмспенд вскинула обе брови.

– Он преподает в университете Лютеса. Вместе с другими схоластами – так они себя называют – он считает, что практика герметизма сопряжена со служением сатане, что чудеса Божьи – явления совершенно иного порядка и тех, кто пользуется силой, следует сжигать как колдунов.

Воцарилось ошеломленное молчание.

Король подался вперед.

– С чего же они взяли такую глупость?

– Ваше величество, я могу дать ответ политический, ответ интеллектуальный и ответ прагматический.

– Тогда давайте прагматический, ради всего святого, – кивнул король.

Перед тем как продолжить, Альмспенд потрудилась перехватить взгляд королевы.

– Ваше величество, университет Лютеса прислушивается к Румскому патриарху. Поскольку университет – средоточие науки, особенно герметической, – подчинен патриарху Ливиапольскому, он играет на руку Румскому, который выставляет соперника колдуном. Помимо этого добавлю, что все схоласты – люди и никто из них не имеет доступа к силе. Они стремятся создать мир, в котором смогут торжествовать – после того как сожгут всех, кто умеет пользоваться герметизмом.

Граф Приграничья покачал головой:

– Пресветлый Спаситель, как же тогда мы остановим Диких?

– Лютес находится далеко от полей брани с Дикими, – ответила Альмспенд.

– Что ж, это полезно знать, – сказал король. – Не сомневаюсь, что он будет крут – посмотрите на капталя и его манеру править железной рукой. Но он добивается своего. Возможно, его кузен той же выделки.

Королева смешалась:

– Дорогой, но вы же слышали слова Бекки – он попытается избавить королевство от герметистов?

Король потрепал ее по руке.

– Не бойся, любовь моя, – я знаю, как будет лучше для королевства. Рэндом хочет нового епископа. Этот человек представляется весьма толковым. Он будет полезен в совете, и мы просто обязаны явить ему благостный свет наших герметистов. – Он кивком дал понять, что женщины свободны. – Леди Альмспенд, ваша ученость освещает мой двор, как сотня свечей.

Она присела в реверансе:

– Милорд, для королевства будет благом замена магистра Гармодия. Новый поможет нам убедить епископа.

Король махнул ей рукой.

Когда они ушли, заговорил Гарет Монтрой:

– Неужели эта хладнокровная молодая особа с очаровательными щиколотками – моя дочь? Разве им обязательно нужно так выщипывать брови и обнажать ноги?

Король взглянул на него милостиво.

– Я полагаю, что Бог когда-нибудь благословит меня ребенком, – молвил он и тяжело вздохнул.

– Простите, ваше величество, – поклонился Гарет.

Не стоило начинать день с напоминания королю о его бездетности.

– Ничего страшного, Гарет, – отмахнулся король. – На все Божья воля. Он повернулся к сэру Ричарду:

– Что это ты такой кислый, Дик?

– Думаю, мне следует испросить у вашего величества отпуск, отправиться в странствие и скитаться, пока моя ценность не возрастет.

Король нахмурился.

– Ты был со мною в Лиссен! И не отступал до конца. Никто не сомневается в твоей ценности, а твой отряд тогда сочли поистине крепким.

Сэр Ричард поклонился.

– Со стороны вашего величества любезно так говорить, но в Лиссен многие сражались отважно.

– Да, и теперь похваляются этим и целыми днями брюзжат, – вмешался граф. – И все они галлейцы. Ты правда думаешь на время покинуть двор? – спросил он.

Сэр Ричард посмотрел королю в глаза.

– Да, если придется.

Взглянул на короля и Монтрой:

– Насколько я понял, де Вральи возвращается сюда с графом? – спросил он.

– Да, – подтвердил король.

– Пока не пролилась кровь, нам следует удалить от двора всех южан – всех рыцарей из Джарсея и их приближенных, – предложил Монтрой.

Король тяжко вздохнул и согласился.

– А если он задерет нос? – спросил сэр Ричард. – Разве вам не понадобятся южане для равновесия сил с галлейцами?

– Господи, как же я ненавижу все эти клики, – сказал король. – И сам я король, а не вожак мятежной стаи. Мне хватит слова, чтобы приструнить капталя.

Монтрой встретился взглядом с Фитцроем. И после долгого безмолвного призыва, почти мольбы, тот кивнул.

– Я поеду. Куда вы предложите, милорд управитель?

– Нужно пополнить альбинкиркский гарнизон, а сэр Джон воевал, – ответил граф. – Он один и заслуживает лучшего из нас. – Повернувшись к королю и расправив, как перед схваткой, плечи, он осведомился: – Ваше величество твердо настроено в пользу этого нового епископа? Мне кажется ошибкой даровать де Вральи еще одно преимущество.

Король закаменел лицом.

– Я не буду иметь никаких дел с фракциями, – сказал он.

– Ваше величество, я ни о чем вас не прошу. Я защищаю интересы королевства и говорю, что у де Вральи и без того много ратников и власти с избытком и что этого человека надо отправить обратно в Галле, как только его корабль коснется берега.

– Я подумаю, – ответил король.

Королева шла по коридору.

– Это оказалось проще, чем я ожидала. Бекка, почему ты думаешь, что бумаги старого короля недоступны?

Альмспенд уже сожалела, что надела модное платье с высоким воротом, ибо обращение с ним требовало тех самых навыков, которыми она пренебрегла, когда другие девушки их осваивали, а она вместо этого оттачивала свою архаику. Ее красивые темно-синие туфли ничуть не защищали от леденящего холода камня.

«Почему королеву никогда не волнуют подобные вещи?» – подивилась Альмспенд. Казалось, что королева плывет себе и ей не бывает ни жарко, ни холодно, ее не беспокоят ни головные боли, ни даже насморк.

– Миледи, я смею предположить, что старый король когда-то сделал некие возмутительные заявления. Если верить моему отцу, у него были любовники – и женщины, и мужчины. Он окружал себя любимчиками и был королем отличным, а вот человеком, судя по всему, не очень хорошим.

– Как волнующе! – рассмеялась королева. – Теперь мне наконец понятно, почему ты увлекаешься историей. Где мы?

– Это донжон, миледи. Мы вступаем на участок, который при короле Утанерике служил тайным ходом, но когда построили Новый дворец…

– Бекка, есть ли что-нибудь, чего ты не знаешь? – спросила леди Мэри.

– Да, Мэри, – отозвалась Альмспенд тоном, который приберегала для великого множества неглупых особ, не интересующихся историей. – Новому дворцу почти двести лет. Я могу показать в фундаменте камень с датой. Шесть тысяч двести шестьдесят третий год.

– Сколько же тогда лет Харндону?

– Императрица Ливия и ее легионы основали здесь крепость тысячу пятьдесят лет тому назад. Или около того, – сказала Альмспенд. – Вообще-то ученые ожесточенно спорят о времени экспедиции к Новой Земле, а также о том, в которую из них основали Харндон – первую или вторую.

– Неужели? – спросила королева.

Она закатила глаза, взглянув на леди Мэри, но Альмспенд то ли не заметила этого, то ли не приняла в расчет.

– В любом случае, миледи, Харндон – название очень древнее: возможно, оно появилось еще до времен Архаики. Когда добрый король Ранульф вернулся из Святой Земли и построил Новый дворец, его камергер, Хильдебальд, написал, что в ходе глубинных раскопок были обнаружены оба туннеля, фундамент храма и бревенчатая дорога, обтесанная в незапамятные времена. В храме по-прежнему заключалась огромная дремлющая потенциальная сила, и архиепископу пришлось его очистить. Эта работа свела его в могилу, и из Ливиаполиса призвали патриарха.

Три женщины прошли по коридору еще несколько шагов.

– Жуть какая! – сказала леди Мэри. – А где был этот храм?

– О, сразу за нами, шагах в двадцати. Для коридора использовали кое-какие старые камни. Взгляните – видите Зеленого человека? Это один из тех древних символов.

Королева положила ладонь на камень и закрыла глаза.

– В них все еще есть сила. Это место называлось… – Она помедлила. – Харн Дум.

– Именно! – пришла в восторг Альмспенд. – Вы прочитали об этом у Тацита?

– Нет, – ответила королева, не скрывая потрясения. – Я услышала голос из камня.

– Ты хочешь сказать, что наш мир стоит на вчерашнем, а тот – еще на одном и так далее? А под Новым дворцом находится старый, а дальше храм – но что же под храмом?

– Что-то, созданное, может быть, Дикими или древним народом, – рассмеялась Альмспенд.

– Дикие ничего не могут построить, – возразила леди Мэри.

– Вздор! Дикие делают удивительные вещи. Новейшая наука их изучает. Иркам известно строительство, у них есть музыка, города и замки. – Альмспенд была счастлива, что может обсудить интересующие ее материи с подругами, которые слишком много болтают о танцах.

– Это лишь подражание человеку, – не сдавалась леди Мэри.

– Вовсе нет. Это очень древняя теология, дорогая моя, – сказала Альмспенд. – На самом деле весьма вероятно, что это мы подражаем им своими делами.

– Чепуха! – отрезала Мэри, которая устала от отцовской опеки и не хотела, чтобы Бекка Альмспенд приобрела ту же привычку. – Чушь!

Странно, но королева согласилась с Беккой.

– Гармодий перед уходом экспериментировал с этими вещами, – заметила она, и Альмспенд кивнула. – Древние разбирались в них куда лучше, Мэри. Я могу…

– Пресвятая Дева! Ребекка, сейчас ты скажешь, что поклоняешься Таре! – Леди Мэри перекрестилась.

Ребекка улыбнулась.

– Мэри, а как тебе мнение тех ученых, которые думают, что поклонение Пресвятой Деве – попытка ранней церкви обуздать культ Охотницы Тары?

– Ты говоришь это потому, что мы находимся в подземелье, где молния тебя не поразит, – ответила Мэри небрежным тоном, скрывая потрясение.

– Тар, – произнесла королева.

Ее спутницы умолкли. Все трое подошли к огромной дубовой двери с железными петлями и остановились.

– Ее зовут Тар, – мечтательно сказала королева. – Тарой она стала потом, а настоящее имя – Тар.

– Миледи? – окликнула ее Мэри.

Королева наградила ее странным взглядом.

– Что? – бросила она.

Альмспенд наподдала Мэри туфлей, Мэри взвизгнула и отступила от королевы.

– За что?..

– В чем дело? – осведомилась королева.

– Вы прикоснулись к камню Зеленого человека, и началась потеха, – буднично объяснила Альмспенд.

– А, теперь вспомнила. Хорошо. Вот мы и на месте.

Королева достала ключ, и женщины принялись поочередно поворачивать его в смазанном оливковом маслом замке, пока тот не поддался. Королева зажгла над дверью мощный герметический свет, и все трое ахнули. На полу лежали горы свитков, а на монолитных столах покоились увесистые фолианты. На центральном столе сидела большая крыса и злобно грызла пергамент острыми зубами. Она напоролась на взгляд королевы. Та вскинула руку, и крыса превратилась в пепел.

– Отлично! – оценила леди Альмспенд. – Меткий удар!

Королева расщедрилась на улыбку.

– Я упражнялась. Этим животным кто-то руководил – я вижу паутинный след ее хозяина-герметиста.

– Да кому интересны эти древние… – Леди Мэри отступила на шаг и пронзительно вскрикнула. Она схватилась за сердце и прислонилась к косяку. – Пресвятая Дева, святые угодники…

– Бесспорно, все это свято – или нечестиво! – объявила Альмспенд. – Мне понятно, почему это помещение охраняют! Это бумаги Планжере! Вперемешку с королевскими! Иисус Вседержитель, миледи – это же голая сила, достаточно протянуть руку! Знал ли о ней Гармодий?

– Полагаю, что нет. Но его собственные бумаги тоже нуждаются в охране – ты не поверишь, что я нашла в его покоях. Этот человек был намного глубже, чем нам казалось.

– Они все такие, – пробормотала Альмспенд, листая чудовищный гримуар. – О-о-о! Это попахивает архаичной некромантией. – Она в буквальном смысле принюхалась. – Что мы ищем, миледи?

Королева глядела на своих самых верных подруг, переводя взгляд с одной на другую.

– Вы знаете, что шепчут старухи о моем муже? Что он импотент и проклят?

Наступило молчание. Герметический свет отличается белизной, он не мигает, и обе женщины смотрели на свою королеву в его беспощадном сиянии. Обе старались что-то скрыть.

Альмспенд понурила голову.

– Да, я слышала подобное. И худшее – тоже.

– Галлейцы, правда, кивают на вас, миледи. Они считают, что бесплодны вы. – Даже на холодном белом свету было видно, как леди Мэри вспыхнула.

– Галлейцы – злейшие сплетники из всех мужчин, – сказала Альмспенд. – Я раньше думала, что столько яда бывает лишь в женщинах. Раз или два пожалела, что у меня нет меча разрубить колтун этого фанфаронства.

Королева приложила ладонь к животу.

– Я беременна, – сообщила она. – От короля, если нужно уточнить.

Она вздохнула. На памяти Мэри, сейчас королева выглядела наиболее человечной.

– У мужа есть тайна, – продолжила королева. – Она касается Красного Рыцаря. Кроме того, пожилые дамы говорят, что у короля была любовница и это она прокляла его импотенцией.

Мэри улыбнулась.

– Что ж, если это правда, то вы, похоже, его исцелили.

– У меня есть сила, – с улыбкой и глухо промолвила королева. – И еще постаралась та женщина, Амиция – помните, после битвы? Она излечила нас. Наверное, наших совместных сил хватило, чтобы разрушить заклятие.

Для Мэри, которая не обладала вообще никакими силами, это было чрезмерно – все равно что слушать о подробностях интимного туалета. Но Альмспенд воспрянула.

– В самом деле! – сказала она. – Поразительно!

– Я хочу выяснить, кто наложил проклятье и почему, – заявила королева. – Чтобы ему противодействовать. Помимо прочего, мне кажется, что, кто бы ни проклял короля, он прежде всего хотел навредить моему ребенку.

Фрейлины медленно кивнули, но Мэри улыбнулась.

– Может быть, вы просто не торопились зачать? – предположила она. Королева рассмеялась.

– Я ложилась с королем по три раза на дню, как вышла замуж, – ответила она с утробным смешком. – А то и чаще, когда нам бывало в охоту. Я знаю, что не бесплодна, по моим тайным силам. Нелепо, но это так. Достаточно?

Мэри бросило в такой жар, что она обмахнулась веером.

Альмспенд сделала глубокий вдох.

– Ваше величество? – произнесла она тихо.

Подруги редко обращались к королеве по титулу, и она коротким поклоном дозволила секретарю продолжать.

– Ваше величество должно понимать, что изучение истории сопряжено с открытием неприятных истин.

– Дальше, – кивнула королева.

– Это все, – сказала Альмспенд. – Вы рискуете узнать что-нибудь неприятное. Или лишнее.

– Я намерена спасти мое дитя, – ответила та.

ХАРНДОН – СЭР ДЖЕРАЛЬД РЭНДОМ

Рэндом со всей приятностью возлежал в постели с женой, когда в окно забили крылья. Сначала его посетило раздражение, а потом пришел страх: крылья были огромны и ему, ветерану битвы в землях Диких, напомнили нечто похуже почтового голубка. Обнаженный, он встал, вытащил из-под ложа меч и опустился на колени, ибо прыгать на одной ножке – не лучший способ встретиться с монстром. Жену он толкнул в голый бок: мол, выметайся живее.

Бум, бум, бум!

Бум, бум, бум!

Однажды, когда он был совсем мал, в роговые окна отцовского дома, что в Южном Харндоне, затеяли биться огромные лунные пяденицы. Его мать, швея, приобрела свечи из пчелиного воска, чтобы работать допоздна – у нее был специальный заказ, и пядениц привлек свет. Они были величиной с его голову, а то и больше, порождения Диких. И биение их чуждых, насекомьих тел о роговые импосты и стекло родительского дома нагоняло ужас и в то же время завораживало. Джеральд Рэндом, совсем еще крошка, понаблюдал за мельтешением теней и, проявив чудеса отваги, вышел в летнюю ночь, чтобы взглянуть поближе. Самая крупная пяденица, суетившаяся в неуклюжем полете, порхнула в считаных дюймах от его носа, а он поначалу ее в темноте и не заметил, а потом ощутил ветерок, который поднялся от ее крыльев – каждое величиной с его кисть. У него не возникло ни малейшего желания ее убить. На самом деле он задался вопросом: что она увидела, когда взглянула на него?

Дикие всегда возбуждали в нем любопытство. Пренебрегши отцовскими наставлениями, он оплатил ученичество и юношей отправился с королевской армией ради единственной цели – повидать Диких.

И вот сейчас он кончиком меча сбросил крючок на окне спальни. Створки открывались наружу, а потому он толкнул их.

У него захватило дух от размеров твари, но потом он различил ее окраску и рассмеялся.

Гигантский хищник оказался черно-белым, а даже ребенку было известно, как выглядит имперский гонец. Рэндом увидел его впервые, но сразу узнал, пусть даже вестник насквозь промок от дождя и полностью выдохся. Рэндом распахнул створки настежь, и несчастное создание вкатилось внутрь и мокрой грудой рухнуло на постель.

К тому моменту, как жена, уже подобающе одетая, осмелилась вернуться в опочивальню, Рэндом успел ознакомиться с посланием. Он сидел на постели и качал головой.

– Пропало белье, – сказала леди Элис. – Шесть недель вышивания насмарку. Неужели ты не мог загнать проклятую птицу в конюшню или куда-нибудь еще?

Рэндом осклабился.

– Нет, никаких проклятых приключений, о нет! – воскликнула она. – Ты же руководишь королевским турниром! А значит, тебе нельзя уезжать.

Рэндом поймал ее и поцеловал.

– Это особое приключение, – сказал он. – Все, что от меня требуется, – достать сто тысяч этрусских дукатов.

ХАРНДОН – ЭДВАРД, ПОДМАСТЕРЬЕ

Первый труп, который был найден на площади, поверг всю округу в оторопь.

Тело принадлежало юноше – красивому юноше. Убийца хотел, чтобы его обнаружили: труп был пришпилен парой кинжалов к пеньку майского шеста. Жертву убили мечом. Юноша был в дорогих одеждах из шерсти и шелка красной и желтой расцветки.

Эдвард увидел окружившую труп толпу и дождался своей очереди взглянуть лично. Он повидал достаточно покойников, и зрелище было знакомое: молочно-белое лицо и тело, обмякшее так, что подрывало всякую веру в загробную жизнь. Смерть есть смерть.

Мертвеца забрала братия, а далеко за полдень, когда Эдвард с учениками поочередно сверлили последний ствол, мальчишка, который служил на побегушках у лавочника, сообщил, что покойный – из числа оруженосцев королевы.

– Это все они, галлейцы, – сказал Сэм.

Том и Герцог продолжили работать.

– Оно же понятно! Джек Дрейк хотел забрать нашу площадь, а он король галлейских кобелей. Погиб оруженосец королевы? Значит, его прикончили галлейцы. Или Джек Дрейк. – Сэм пожал плечами. – Чтобы нас отпугнуть.

– Ну и чушь, – сказал Эдвард. – Галлейцы – рыцари. Они не убивают благородных…

– Еще как убивают! – перебил его Герцог. – Христос распятый, Эд! Где тебя носило? Их главный рыцарь, Вральи, хладнокровно прикончил племянника графа Тоубрея! Взял и попросту зарубил.

Том помотал головой:

– Он прикончил его в поединке, все по-честному. Так я слышал. – Он снова взялся за сверло, потом остановился. – К твоему сведению, Вральи – здоровенная туша, а второй был просто мальчишка, но поединок становится честным, если обе стороны согласны сражаться, – правильно?

– Галлейский кобель, – отрезал Герцог.

– Не, – возразил Том. – Я предпочитаю держаться фактов.

– Впрочем, это мог быть и Дрейк, – сказал Сэм.

– Хватит, – отрезал Эдвард. – Давайте закончим дело.

Герцог злобно хрюкнул. В последнее время мальчишка часто злился. Городская атмосфера была отравлена новыми фракциями: галлейцами, джарсейцами и северянами. Галлейцы, разодетые броско, носили весьма короткие котты и хитоны и расхаживали словно в поисках неприятностей.

Естественно, все это привлекало молодежь.

Джарсейцы были представлены в основном мужами и мальчиками из южной глубинки. После жатвы они наводняли город, а в этом году их стало даже больше; некоторые рассказывали о жестоких нападениях королевских войск. Джарсейцев узнавали по фермерским блузам.

Беженцы с севера осадили городские окраины в конце весны. Большинство возвращалось домой, но остальные были обездолены, обозлены и вели себя крайне вызывающе.

Гильдии ответили усиленной муштрой городских вооруженных отрядов. Оружейники гордились званием одной из лучших военных гильдий и упражнялись так часто, что Эдвард измучился от голода и усталости. Но он осознавал, что цеховые мастера натаскивали отряды для устрашения чужих группировок.

– Мы оружейники и возвышаемся над распрями, – заявил он твердо.

– Чепуха, – сказал Герцог. – Галлейцы – чужаки, они явились извести королеву. Называют ее шлюхой. Твердят, что она бесплодна. Говорят, что она…

В дверях появился мастер Пиэл, и Герцог покраснел.

Мастер Пиэл мрачно взглянул на них, но ничего не сказал.

– Я во все это не верю! – заявил Герцог.

Мастер Пиэл кивнул и поманил Эдварда. Ноги у того налились свинцом. Но он пошел за мастером через двор в контору – помещение, заваленное пергаментом, как кабинет королевского секретаря. Он решил, что оправдания выйдут ему боком, а потому, едва мастер сел, с поклоном сказал:

– Прошу прощения, мастер Пиэл. Все расстроились из-за трупа, который обнаружили утром.

– Я рад, что ты разделяешь ответственность, юный Эдвард. То, что говорят твои люди, отражается на тебе. А то, что говорят мои люди, отражается на мне. – На миг кроткие глаза Пиэла, обрамленные огромными этрусскими очками, округлились, выпучились и воззрились на подмастерье. Эдвард испытал острейший страх, ибо только однажды лицезрел своего мастера в гневе. – Я слишком долго пробыл во дворце. Ты нужен мне, Эдвард. Как продвигается наша затея?

– Работе, мастер, не видно конца. Но я делаю три ствола с однодюймовыми отверстиями. Я думаю – только думаю, – что они объясняют некоторые подробности контракта мастера Смита. И странный колокол с отверстиями для стрел.

Мастер Пиэл сложил руки домиком.

– Хорошо. Доделай начатое. Ты кое-что смыслишь в заклинаниях и чеканке.

– Да, мастер, – поклонился Эдвард.

– Мне понадобится, чтобы ты возглавил несколько наших дел. Эти железные стволы хорошо подготовили тебя к руководству: ты прекрасно укладываешься в смету, и твоя работа близка к завершению. Я хочу подчинить тебе еще больше работников, и вот поэтому желательно, чтобы ты лучше следил за учениками. – Мастер поднял руку. – Я понимаю, что времена непростые, а ты, конечно, привык быть одним из них, и тебе не хватает начальственной харизмы. – Мастер Пиэл покачал головой. – Мне крайне неприятно это говорить, но я боюсь не справиться со всеми заказами без дюжины новых работников и еще пары подмастерьев. И в то же время мне некогда их натаскивать и надзирать за ними, пока из них не получатся настоящие мастера. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Эдвард кашлянул.

– Нет. То есть да. Я сделаю, что смогу.

– Самый важный в лавке заказ – королевская амуниция для турнира, но я за него и не брался с тех пор, как мы завершили закалку, потому что занят штамповкой вручную. А мне нужны сотни монетных кружков.

– Это я сумею, – кивнул Эдвард.

– Нет, парень, ты нужен для другого. Я хочу, чтобы ты научил этому процессу подмастерьев, тогда я буду вырезать штампы, а ты – доводить до ума королевские доспехи.

– Можно поручить это Тому, – сказал Эдвард. – Он большой молодец.

Пиэл глубоко вздохнул.

– В самом деле? Юный Том – беспризорник. Ты же знаешь, да?

В гильдии брали неприкаянный молодняк, но эта публика все равно редко чего добивалась, так как успех зависел от покровительства и серебра.

Эдвард это знал. Том старался не возмущаться, но иногда его мастерство настолько превосходило достижения Эдварда, что он так и сочился сарказмом.

– Если мы предоставим ему такую возможность, – сказал Эдвард, – то он будет навеки нам предан.

Пиэл поскреб небритую щеку.

– Верно подмечено. Я знал, что не ошибся в тебе. Меня слишком долго не было в лавке. Пошли за ним сейчас же.

Молодая и набожная праведница едва успела бы произнести «Аве Мария», а юный Том уже стоял со шляпой в руках на пороге хозяйской конторы.

– Эдвард говорит, что ты готов стать подмастерьем, – объявил мастер.

Том повертел шляпу, словно выискивая неровности в истрепанных полях.

– Вот как! – промолвил он и посмотрел на Эдварда. Потом понурил голову. – Мне нечем заплатить взнос.

– Не горюй, Том, – сказал мастер Пиэл. – Я заплачу за тебя взнос при двух условиях.

Том вытянулся в струнку.

– Все что угодно! – выпалил он.

– Всегда дослушайте, о чем говорится в контракте, молодой человек, а уж потом подписывайте. Во-первых, будешь ли ты работать на Эдварда?

– Да! – ответил Том.

– Второе: ты получишь жалованье как полноценный подмастерье, но останешься у меня на два года. Никаких других лавок и городов.

Том рассмеялся.

– Мастер, вы можете держать меня при себе до конца моих дней!

Пиэл покачал головой.

– Никогда так не говори, малец. Отлично, ступай, изготовь себе кольцо и приходи ко мне в зал цеховых собраний. Отпразднуем это дело чашей вина, ибо, клянусь богом, нынче последний день, который ты проведешь за пределами лавки.

Мастер Пиэл вышел во двор, а Эдвард остался помочь Тому выковать из вороненой стали кольцо. Пытаясь придать ободку форму и бранясь на сей счет, Том вдруг сказал:

– Спасибо. Я твой должник.

– Он собирается расширить лавку, – объяснил Эдвард. – Мы будем чеканить монету.

Том присвистнул.

– Пусти козла в огород!

Эдвард надраивал кольцо, как будто сам был новым подмастерьем, но такова традиция: когда юношу повышали, его друзья вносили свою лепту.

– Почему?

– Эти галлейцы хотят уничтожить наши деньги, – сказал Том. – Если мы будем чеканить новые, они и за нас возьмутся.

Эдвард медленно кивнул.

– Лучше принять меры предосторожности.

– Как только стану подмастерьем, так сразу, – улыбнулся Том. – Еще раз спасибо. Не думал я, что это сбудется.

К ЗАПАДУ ОТ ЛОНИКИ, ФРАКЕ – ИМПЕРАТОР И ГЕРЦОГ АНДРОНИК

Они спешились во внутреннем дворе маленького замка. Тот был не крупнее особняка, с двумя каменными башнями и бревенчатым большим залом между ними. Замок, обнесенный частоколом, стоял на вершине высокого кряжа. С башни часовому был виден заснеженный пик горы Дракона в шестидесяти лигах к западу среди Зеленых холмов.

Императора сопровождали шестьдесят личных страдиотов герцога, и его приняли с немалыми церемониями, которые, впрочем, не вошли в противоречие с его статусом пленника, заточенного в убогий приграничный замок, настолько далекий от родины, что спасение не представлялось возможным.

Его достоинство осталось незапятнанным. Он принял почести от своих врагов и в выделенные покои отправился со всем положенным величием. Часовой у двери испросил его благословения.

Ночью император связал простыни и вылез в окно, но выпал снежок, и всадники схватили его на рассвете.

Один из истриканцев перебил императору ноги рукоятью стального топора. Затем его отнесли через замерзшее болото в замок, водворили обратно в комнату, и все охранники опять-таки возжелали благословения.

ЮЖНАЯ ПЕРЕПРАВА ПОД АЛЬБИНКИРКОМ – СЭР ДЖОН КРЕЙФОРД

Миновала еще неделя, прежде чем сэр Джон нашел время выехать к переправе. Поселенцев прибывало все больше – с последним купеческим караваном из Мореи явилось еще десять торговых домов, которые привлекла осенняя торговля мехами и медом Диких – все это собирались распродавать через месяц на ярмарке пришедшие из-за Стены. Сэр Джон воздержался от привычных высказываний по поводу ненасытности купечества. Вместо этого он тщательно упорядочил их прибытие в свой город, расселил их по пустующим домам и приказал отстроить оные заново под страхом конфискации товаров. Вообще говоря, это намного превосходило его полномочия, но мэра и совет во время осады Альбинкирка убили боглины, замены им не нашлось, а король, как он понял, не явится и не велит ему прекратить.

Купцы поворчали, однако наняли в работники уцелевших местных. А из Лорики прибыли каменщики, соблазнившиеся возможностью заработать.

Каждый день приносил новый кризис, но все по мелочам. В среду пожаловал новоиспеченный альбинкиркский епископ. Его свита состояла из священника и монаха, а приехали они на ослах.

Сэр Джон пропустил его прибытие, так как находился в северной части города, где выслушивал жалобы на ирков и пришедших из-за Стены. Когда он вернулся, его бесполезный сержант доложил, что епископ приехал, вселился в разрушенный епископский дворец и хочет при первой возможности удостоиться внимания капитана. Сэр Джон закатил глаза.

– И он из крестьян, – добавил сержант.

Сэр Джон рассмеялся.

– Как и я. Как и ты, мошенник. – Он спешился и передал Джейми коня. – Я загляну к низкорожденному прелату, когда найду время перевести дух.

А хорошая новость заключалась в том, что в четверг явился сэр Ричард Фитцрой и привел с собой сорок копейщиков – все они были придворными, за исключением одного рыцаря в черном, священника ордена Святого Фомы.

Сэр Джон встретил сэра Ричарда в переднем дворе крепости, и они обнялись.

– Ты пришел мне на смену? – спросил сэр Джон.

Сэр Ричард помотал головой.

– Об этом король не сказал ни единого слова – он высоко тебя ценит, и я привел сорок лучников для твоего постоянного гарнизона и еще этих копейщиков, чтобы спокойнее было осенью. В этом сезоне я исполняю обязанности королевского выездного судьи и очень надеюсь, что у тебя осталась для убиения пара чудовищ.

Сэр Джон увидел, что несколько ратников слишком юны для разлуки с матерями, но хлопнул сэра Ричарда по бронированной спине.

– Очень рад, что мы вместе. Чудовищ полно, намедни я укокошил дюжину боглинов.

Самый молоденький ратник вытаращился так, что глаза чуть не вылезли из орбит.

За чашей вина сэр Ричард сообщил, что в Джарсее не все благополучно и управляющий, предвидя неприятности из-за возвращения капталя де Рута, отослал от двора капитана гвардии со всеми джарсейскими рыцарями. Сэр Джон, чей гарнизон не пополняли шесть лет, чьим людям задолжали жалованье за три года и который уступил четверых из пяти выживших ратников Красному Рыцарю, когда несносный выскочка проезжал мимо в начале лета, не испытывал ни малейшего интереса к политике; он чудесно провел день, разбивая свой округ на зоны патрулирования и препоручая их старшим и более надежным рыцарям.

В субботу после мессы он устроил пир, обложив данью скромной и непосредственной двух хоекских купцов, которые прибыли по реке. Они сообщили, что у Южной переправы избежали встречи с боглинами и кое-чем похуже, а спрятала их монахиня с чудотворными силами. Он взял с них мзду вином и золотом, выделил дом для ремонта и закатил свой тщательно спланированный пир. Тот состоялся в большом зале крепости: слуги возвели помост, на который сэр Джон водрузил золотой щит с ярко-красным крестом. Был приглашен епископ Альбинкиркский – Эрнальд Ансельм, человек новый, – и он воссел на епископский трон там же; сэр Ричард разместился с одной стороны от него, а сэр Джон, обуреваемый кое-какими мыслями о своем ханжестве, – с другой, рядом с братом Арно, священником ордена. Шесть мест на помосте пустовали, и, когда от последней перемены остались только бараньи кости, а оруженосцы начали разливать пряное вино, сэр Джон поднялся, и зал затих.

– Братья! – произнес он. – Шесть пустых мест приготовлены для тех, кто покажет себя лучшими странствующими рыцарями! – Всем улыбнувшись, он подошел к краю помоста. – Послушайте, друзья. Почти всю неделю я наблюдал за вами. Я видел вас на ристалище и у столба для отработки ударов; следил за вашей борьбой и верховой ездой. Вы полностью готовы встретить врага, за исключением одного.

Слова «полностью готовы встретить врага» были приняты с ликованием, однако последние породили тишину.

– Большинство из вас, – сказал он, – знает, что я всего-навсего простой солдат; я много где послужил на этом свете: в Тартарии, и Святой Земле, и в Галле, и в Арелате, и еще в ряде мест. Я кое-что понимаю в войне. А вы, господа, пойдете именно на войну. Поэтому перестаньте мечтать, как отымеете Жана де Вральи, забудьте двор, наплюйте на политику, из-за которой вы здесь, и оставайтесь в живых. Даю вам слово, что к этому времени завтра кто-то из вас будет мертв или тяжело ранен – не потому, что Дикие такие страшные враги, а потому, что вы, утонченные джентльмены, намерены воевать с Дикими, витая в облаках или страшась и тревожась за то, что происходит дома. Забудьте об этом. Помните любимую женщину, ибо эта любовь укрепит и ускорит вашу десницу. Слушайтесь командиров, потому что они знают больше, чем вы. Помните вашего короля, потому что мы ведем справедливую войну королевской милостью. И помните, чему вас учили. Все прочее – хлам. Забудьте. А через несколько недель, когда вы, покрытые славой, поедете домой, – ну что же, тогда и пособачитесь насчет капталя и его поведения.

Поднялся епископ. У него оказался красивый голос, а сам он, хоть бы и из крестьян, был глубоко образован и речист. Он коротко высказался о рыцарском долге перед церковью и возможности для ратников искупить грехи ношением доспехов и служением человечеству. Закончив, он царственно поклонился отцу Арно, и тот ответил вымученной улыбкой.

Сэр Джон встречался с ним лишь однажды и не знал, чего ждать, а потому, как и все, удивился, когда епископ сошел с возвышения и присоединился к ратникам. Тот рассмеялся смехом чистым и звонким.

– «Соберите мне армии и сразитесь с Дикими, – сказал Иисус. – Обратите вторую щеку!» – Епископ расхаживал в ошеломленной тишине. – Но Он и другое молвил: «Защитите малых детей». – Епископ выдержал паузу, очутившись в самой гуще толпы. – Среди моих земляков нет людей благородного звания. Отец возделывает поля в тени стен Лорики. Мать – дочь йомена. Мы с братьями – первое в нашей семье поколение, которое перешло из сервов в свободные фермеры. – Он оглядел собравшихся. – Свобода фермерства означает, что мы платим пошлину сюзерену, а вы прикрываете нас своими телами. Рыцарство, братья мои, это не востроносая обувка, ухоженное чело и танцы. Мужчины и женщины, которые в поте лица трудятся на ваших фермах, служат вам не потому, что так завещал Господь. Это договор, и по его условию вы получаете красивый меч, рослого коня и восторги смазливых девиц в обмен на вашу готовность умереть! Таков ваш долг…

Он снова обвел их взглядом. Укрыться от его глаза не было возможности. Сидевшие даже не смели поерзать, а сэр Джон так и застыл с кубком вина, забыв поднести его к губам.

– Каждое семейство в этом городе и окрестностях потеряло близких. Я причащаю паству, в которой почти нет мужчин. Дети запуганы. Женщины утратили надежду. Восстановление разрушенного затягивается. Мы сомневаемся в нашей вере. Как же Бог допускает такое? – Он гулко пристукнул епископским посохом. Мужчины подпрыгнули. – Вы можете их спасти! – взревел он. – Каждая вдова, которая увидит, как вы проезжаете мимо, обретет луч надежды! Докажите, что вы достойны рыцарского звания! Если понадобится – умрите за него! Это все, о чем просит вас, своих рыцарей, Бог. Во имя Его – ступайте и победите! – Молодой епископ направился обратно сквозь строй рыцарей, благословляя ближайших. Взойдя на помост, он повернулся и сотворил крестное знамение. – И знайте, что если падете, то умрете во славе Божьей, аминь.

– И заберете с собой много поганых уродцев, – пробормотал сэр Джон. – Это было чудо, – добавил он, когда епископ сел.

Ансельм улыбнулся.

– Неплохо, – согласился он. – Я кое-что взял у патриарха Урбана, а остальное было импровизацией. И я много молился. Но именно это и нужно здешним людям – чтобы доспехи на дорогах сверкали изо дня в день. Луч надежды.

Сэр Джон положил руку на плечо молодого человека.

– Я встретил вас не так, как подобало, – признал он.

– Вы были заняты, а я всего лишь низкорожденный прелат, – ответил тот, и в глазах у него заплясали чертики.

Сэр Джон покачал головой:

– Разве я это сказал?

Отец Арно, сидевший рядом, чуть не поперхнулся вином.

– Такова молва, сэр Джон, – ответил епископ. – Да, я и правда низкорожденный прелат, но собираюсь перековать сию паству и помочь вам заново отстроить город. Между прочим, сестра Амиция из сестер Святого Иоанна просит напомнить вам о себе. Ей дарована особая милость, ибо в Альбе не наберется и десяти женщин, которым дозволено служить мессу.

– Она замечательная женщина, – сказал сэр Джон.

– Мне бы очень хотелось с ней повидаться, – заметил брат Арно.

– Насколько я знаю, в Лиссен Карак она помогла остановить врага? – поинтересовался епископ.

– Ее силы весьма внушительны, – усмехнулся сэр Джон. – Это тоже молва, я находился здесь. – Он посмотрел на собеседника – рыжего, неотесанного и этим ладного; больше похожего на рыцаря, чем на монаха. – Однако в последние недели она мне весьма посодействовала.

– В общем, – продолжил епископ, – она попросила напомнить вам, чтобы вы обратили внимание на запустение у переправы. Я и сам взглянул – там прячется какое-то зло. Мои личные силы в руках Господа, они появляются и уходят, но я его чувствую.

– Я посмотрю, – кивнул сэр Джон.

Вмешался отец Арно:

– Сэр Джон, я поневоле слушаю и буду весьма признателен, если позволите мне вас сопровождать.

– Рыцарь ордена? – рассмеялся сэр Джон. – Я спрячусь за вас, если придется туго.

Утром он собрал во дворе четыре конных разъезда. От этого он ощутил себя видным лордом: сорок рыцарей в подчинении плюс еще сорок ратников и оруженосцев, да пажи с лучниками. Лучники были все его собственные, и после мессы он внес свой вклад в праздник: выплатил уцелевшим ветеранам долги по жалованью. Заплатили даже нескольким новичкам – неслыханное дело.

К переправе он выступил в сопровождении отца Арно, двух новых лучников, своего оруженосца Джейми, сэра Ричарда и его оруженосца – лорда Уимарка, богатого молодого хлыща в доспехах лучших, чем у сэра Ричарда и сэра Джона. Но манеры Уимарка были отменны, парнишка боготворил отца Арно и ничуть не задирал нос перед Джейми. К моменту, когда они поехали вдоль реки к переправе, из них уже получился дружный отряд.

День был погожий, небо волшебно синело. Деревья кое-где оделись в осенний убор, желтели клены и березы. Река искрилась.

На трупах восседало полчище ворон.

Сэр Джон даже не знал, что переправу пытались починить, но старания этих людей только усугубили его скорбь. Что-то проломилось сквозь новенькие бревенчатые стены и свежую соломенную крышу, выдернуло младенца из колыбели. Двоих мужчин разорвало в клочья: рука здесь, хрящи там. Головы были аккуратно насажены во дворе на колья и сплошь исклеваны воронами.

Лорд Уимарк несколько раз сглотнул, но завтрак не выблевал. Отец Арно спешился, помолился над трупом и занялся делом – стал собирать останки для погребения.

Сэр Ричард возвысился от бастарда до капитана королевской гвардии не только благодаря внешности и покровительству.

– Это здоровая тварь, – заметил он. – Не человек. Еще больше.

Сэр Джон посмотрел на гребни крыши.

– Не могу поверить, что это виверна, – сказал он. – И не мамонт, они не едят людей.

– Тролль? – предположил сэр Ричард. – Я сражался с ними при Лиссен Карак. – Глаза у него вдруг забегали. – Христовы раны! Они напугали меня до усрачки.

Сэр Джон привстал в стременах и поднял копье, чтобы измерить длину руки, которая отшвырнула солому и проникла в дом.

– Это очень крупный тролль, – сказал он тихо, – Иисус Вседержитель! А я-то надеялся пообедать сегодня с приятелем. – Он говорил негромко, чтобы не услышал священник.

– То еще приключение! – рассмеялся сэр Ричард.

Сэр Джон только бровью повел.

– Мне уже до чертиков страшно, – признался сэр Ричард, и дружный смех разнесся над переправой и полетел в леса.

Они пересекли Великую реку, и сэр Джон сразу увидел то, о чем говорила монахиня: полосу разрушений, которую, как просеку, прорубил какой-то безумный дровосек, бежавший на запад в лес.

– Блаженный Криспин! – Сэр Ричард придержал коня. – Нам туда нельзя.

Отец Арно потеребил бородку, снял перчатки и надел латные рукавицы. Лорд Уимарк бросился к нему, желая стать его оруженосцем.

Был у него цервельер – вещь намного более древняя, чем галлейский бацинет, ныне ценившийся при дворе. Уимарк надел его – легкую стальную каску с кольчатой бармицей.

Отец Арно улыбнулся, глядя на юношу.

– Я не привык пользоваться услугами оруженосца, – заметил он, и тот зарделся.

Сэр Джон изучал местность так долго, что оруженосец успел вздохнуть двадцать раз.

Зрелые деревья были вырваны и разбросаны, как спички, – десятками. Казалось, что ими позабавилось некое дитя великана, и они лежали вперемешку, словно былинки, растянувшись на запад, сколько хватало глаз.

– Готов предположить, что эта просека где-то пересекается с Королевской дорогой, – сказал сэр Джон. – Вот тебе и обед в окружении красавиц. Прошу прощения, отче, – покосился он на священника.

Отец Арно улыбнулся.

– Меня ничуть не коробит от ваших восторгов по поводу красавиц, сэр Джон. Сомневаюсь, что коробит и Господа. Он же их и сотворил, – усмехнулся священник. – Что касается обеда, то обед я всегда приветствую.

Два лучника, Одо и Умфри, были слишком юны, чтобы иметь прозвища, и оба малость побледнели. Сэр Джон улыбнулся им.

– Что, ребята, хорошо вам в походе? – спросил он и пошел проверить вьючных лошадей. Удовлетворившись, он пересел со своего иноходца на боевого коня.

Сэр Ричард поступил так же, после чего оба надели шлемы и наручи. Сэр Джон посмотрел на священника:

– Не слишком ли легкая у вас каска?

Тот согласился. Вынув из переметной сумы приличный шлем, он надел его, а сэр Джон с профессиональным интересом отметил, как выступы, еле заметные на каске, аккуратно вошли в пазы тяжелого стального шлема так, что образовалась защитная система из двух слоев закаленной стали. Он присвистнул.

Отец Арно защелкнул огромный шлем.

Они осторожным шагом проехали милю. От Королевской дороги, которая убегала на запад к Лиссен Карак, пересекала Замок у моста и уходила на Хоксхэд, была видна полоса опустошения, немного севернее между дорогой и рекой. Порой она терялась из виду, но потом появлялась вновь, и милей позже, когда дорога свернула на север, отряд замедлил ход, а тракт перешел в просеку.

Триста шагов они нащупывали путь и вот углубились. Сэр Джон осадил коня, вскинул руку и покачал головой. Он поднял забрало.

– К хренам собачьим, – сказал он. – Надо вернуться с лучниками, расчистить дорогу, найти ту тварь, которая натворила дел, и убить ее. А сейчас мы на ее территории, и наши лошади бесполезны.

Поднял забрало и сэр Ричард:

– Согласен. Я уже устал, а бедолага Стрелка прокусит мне доспех, если я еще раз направлю ее через бревно.

Он развернул лошадь. Оба рыцаря взглянули на священника, который неподвижно сидел на своем черном жеребце. Он смотрел через плечо сэра Джона и уже обнажил меч.

Послышался громкий треск, словно сломалась ветка. Все оцепенели.

– Пресвятая Дева, – произнес сэр Ричард.

Сэр Джон заметил движение среди поваленных деревьев.

– Спешиться! – крикнул он.

Сэр Ричард не стал этого делать. Он направил коня на ствол, лежавший позади, и конь совершил скачок – с седоком, амуницией и всем прочим. Сэр Ричард получил королевское образование и ездил не хуже кентавра.

Лучники и оруженосцы спешились. Джейми отвел лошадей в сторону, но завал был так густ, что свободного места почти не осталось, и всякое беспокойство животных грозило согнать людей в толпу, а то и натворить бед похуже.

Сэр Джон встретился взглядом с оруженосцем.

– Убери их отсюда! – рявкнул он.

Джейми начал пробираться сквозь завал.

Лучники все еще готовили к бою свои огромные луки.

– Что это такое? – спросил Ричард.

– Понятия не имею, – отрезал сэр Джон.

– Великан, – сказал священник. Как и сэр Ричард, он оставался в седле.

Позади него до лошадей доплыл запах чего-то гадкого, и они ударились в панику. Вьючные бросились наутек – одна споткнулась, и нога у нее с тошнотворным хрустом сломалась. Лошадь страдальчески заржала.

Этот звук как будто послужил сигналом, и из завала поднялись два великана.

Они были огромны.

И, вопреки легендам, проворны.

За сорок лет боев сэр Джон ни разу не видел великана и теперь на гибельный миг прирос к месту. Губы беззвучно произнесли: «О боже».

Священник пустил коня вскачь. Тот перепрыгнул через препятствие, невзирая на груз – всадника в полном доспехе; меч священника отсек палец с простертой левой руки великана, и конь пролетел мимо.

Монстр был похож на человека, но крайне уродливого, без шеи и с ногами той же длины, что и туловище. И с одним огромным глазом.

Он имел при себе дубинку величиной с ребенка. Но почему-то хватил ею по обезумевшей лошади, как будто огромные уши-воронки не вынесли ржания – а может быть, великана сбила с толку боль в раненой руке.

– Он самый – великан, – без всякой нужды сказал лучник Одо.

И его первая стрела длиною в тридцать пять дюймов и весом в четыре королевские унции впилась в огромное бедро. Острие, заканчивающееся швейной иглой, вошло в плоть по самое оперение.

Великан взревел, и лес задрожал.

Сэр Джон услышал донесшийся слева боевой клич сэра Ричарда и топот копыт его лошади.

Умфри послал стрелу и промахнулся.

Сэр Джон приказал себе наступать на великана, который был втрое выше него. Дубинка размозжила коню голову, и всех обдало кровавым месивом.

Лорд Уимарк последовал за ним, держась рядом и сжимая в руке позолоченный боевой топор.

– Что… что будем делать? – спросил юноша.

– Убьем его, – ответил сэр Джон.

Гигант был по-человечески ловок. Он повернулся лицом к двум ратникам, и теперь Одо промахнулся, а вторая стрела Умфри прошила насквозь толстые мускулы правого плеча великана, не дав ему прикончить лорда Уимарка. Основной удар пришелся в землю, но дубинка успела сбить лорда Уимарка, сломав ему обе ноги. Он закричал истошным, сдавленным голосом. Несмотря на ранение, он рубанул боевым топором по пальцу толщиной в свое запястье – и попал, хотя рухнул навзничь. Только после этого он лег и заголосил всерьез.

Сэр Джон не стал терять время. При нем был молот на пятифутовой рукояти и с шипастым обухом. Он со всей мочи врезал им по правой ступне великана, раздробил кость, а затем шагнул между ног дурнопахнущей твари, вскинул молот, захватил шипом болтающиеся тестикулы гиганта и, крутанувшись на месте, рванул; его рабочая рука выписала полную восьмерку и нанесла третий удар по левому колену великана.

Вой поднял на крыло всех птиц в радиусе четырех миль. Самка остановилась, повернулась и приняла в брюхо копье сэра Джона.

Она ударила дубинкой, расколола щит сэра Ричарда, сломала ему кисть и плечо, однако тот что было силы пришпорил любимую Стрелку, а большая лошадь ответила со всей яростью преданной подруги: она рванулась в самый смрад, и острие копья вонзилось в сокровенные глубины чрева великанши.

Увидев, что самец рухнул, Умфри и Одо дружно, как бывалые бойцы, повернулись и выстрелили по второй мишени. На этот раз оба не промахнулись. Они продолжили свое дело, заряжая и посылая стрелы, заряжая и посылая; их луки пели через каждую пару секунд. Самка стояла всего в десяти шагах, и укрыться ей было негде.

Едва она рухнула, сэр Джон вогнал заостренную оконечность молота ей в крестец, расположился между ног, развернулся и ударил снова.

Самка с жалобным воплем встала на четвереньки над лордом Уимарком. Сэр Джон остался сзади. Третьим ударом молота он сломал ей бедро, а затем принялся за область почек.

Самка вышибла сэра Ричарда из седла, сломав ему ключицу, и он приземлился на уже пострадавшие кисть и плечо. Однако она не понимала, откуда летят тяжелые стрелы, и отбивалась от них, как малое дитя от насекомых, которые успевают ужалить и улететь.

Сэр Ричард перекатился исключительно благодаря закалке. Он рубанул по лодыжке: попал. Ударил снова, окатив великаншу воплем, в котором слились ужас и боевой задор; она же, не обращая на него внимания, повернулась и увидела лучников.

Лук Умфри с треском переломился – в слепой панике он слишком туго натягивал тетиву.

– Ох, чтоб тебя, – выдохнул он.

Одо послал стрелу великанше в лицо, но в глаз не попал, и острие отскочило от кости. Он потянулся за следующей, но стрелы кончились. Запас остался на вьючной лошади.

Умфри обнажил меч, повернулся и приготовился бежать.

Одо выхватил за острие стрелу с его пояса и прицелился.

Сэр Ричард всем, что имел, рубил великанше поджилки. Вскоре он лишился чувств.

За спиной великанши появился отец Арно. Его конь взлетел, как на крыльях, а меч после размашистого выпада вонзился по рукоять и выскочил, подобно смертоносной игле прошив живую плоть; священник вновь очутился сзади, и удар великанши не достиг цели, когда его конь по-оленьи отпрыгнул прочь.

Великан сэра Джона рухнул с выпущенными кишками. Сэр Джон не видел сэра Ричарда, конь которого лягал великаншу, а та стояла, как вкопанная, на одной ноге. В глазу у нее засела стрела, и Одо рассматривал ее с забавным выражением торжества.

Ее дубинка раскроила ему череп.

Но, когда она шагнула вперед, чтобы прикончить его смертельно раненного товарища, правая нога подвела, поджилки полностью разошлись, и она упала.

При виде гибели Одо Умфри обезумел вконец. Он заорал. Завизжал. Залился слезами, а меч его обрушился на поверженную великаншу со скоростью дятла, когда тот выклевывает жучков. Клинок врубился между обвислых грудей и вошел в плечо. Она издала вопль и попыталась встать.

Отец Арно что был сил ударил ее по затылку булавой, которую сорвал с седельной луки, и булава расколола ей череп. Брызнула кровь, веером разлетелись мозги.

Сгущалась тьма, когда Хелевайз, ожидавшая этих звуков каждую ночь, услышала голоса, которые донеслись от сторожевой будки, что превратилась для ее пополнения в своего рода казарму. Теперь у нее набралось шестьдесят человек, и женщин намного больше, чем мужчин, а те в основном в годах, но все работали, и поля были убраны.

Она не успела одеться, но, тешась надеждой, провела щеткой по волосам и сбежала по ступеням в главную залу старого особняка.

– Пресвятая Катерина, что это за запах? – спросила она, еще не выйдя за дверь.

Двор кишел всадниками, и были там и Филиппа, и обе девочки Роуз, и старуха Гвин, и Беатрис Аптон. Дальше колыхались факелы.

Среди мужчин появился сэр Джон. Он был в полном боевом облачении и выглядел стариком. Но улыбку он выдавил со словами:

– Не прикасайся ко мне. Я весь в дерьме.

Отшатнувшись, она увидела и других рыцарей, а также человека в гамаке, натянутом между конями, и сверток, который очертаниями напоминал тело. Она прикрыла руками рот, но только на миг.

– Кипятка! – приказала она. – И найдите сестру Амицию!

– Я здесь, – отозвалась монахиня.

В одной ночной сорочке она бегом пересекла двор и подскочила к импровизированным носилкам.

Сэр Джон медленно спешился. Оруженосец забрал коня.

– Он схватился с великаном. В одиночку, – пояснил Джейми.

– Хрена с два, – возразил сэр Джон. – Сестра, сэр Ричард не при смерти. А этот мальчик – да, умирает. – Он отвел сестру Амицию ко второму раненому, тоже покоившемуся на самодельных носилках.

Хелевайз подошла к человеку, которого назвали сэром Ричардом. Она махнула девушкам:

– Давайте занесем его внутрь. Поаккуратнее с носилками.

На пару с Джен она отвязала их от седел, и раненого, стеная под его весом, перенесли внутрь. Это был крупный мужчина в полном боевом облачении. Две молодые женщины крякнули, но все же переложили его на стол, когда Мэри Роуз сдернула и скатала скатерть да убрала два огромных бронзовых подсвечника, которые не сумели сломать мародеры, и выругалась, уронив себе на ногу тяжелую солонку.

– Боже, ну и вонища от них, – сказала Мэри.

Снаружи вспыхнул золотисто-зеленый свет, и стало слышно, как молится сестра Амиция.

– О! – воскликнула Филиппа. – Хочу взглянуть на ее чудеса!

– Можешь остаться на месте и помогать мне с этими пряжками, – ответила мать.

Снаружи играл золотистый свет, напоминавший рассветный.

– Так нечестно! – возмутилась Филиппа.

– Помогай, не наглей, – бросила ей Хелевайз. – Освободи его плечо.

Пока она колдовала над непонятными пряжками под рабочей рукой раненого, в помещение вошли сэр Джон, священник и сестра Амиция. Филиппа вдруг с крайней серьезностью занялась застежками.

У сестры Амиции растрепались волосы, под глазами пролегли морщины. Хелевайз ни разу не видела ее такой старой.

Но она тронула Филиппу за руку.

– Надо еще аккуратнее, – сказала она. – Посмотри: сломаны и ключица, и плечо, и все эти мелкие косточки. А вот нагрудная пластина: видишь, где вмятина? – Амиция тяжко вздохнула. – Ребра тоже сломаны, и им даже не расправиться, пока не убрана пластина. – Голос у нее был теплый, воркующий – воплощение материнской любви.

Вздохнув еще раз, она сдвинула камень на своем кольце, чтобы открыть оконце.

– О господи, – проговорила Амиция.

В шестистах лигах восточнее замер на полувздохе Красный Рыцарь. На миг показалось, что он сидит рука об руку с послушницей Амицией под волшебной яблоней на монастырской стене в Лиссен Карак. Ощущение было столь сильным, что он и впрямь туда перенесся.

Она ни о чем не попросила, но он отдал все свои резервы – запасы энергии, которые приберегал для общения с Гармодием.

Она забрала все.

Сэр Джон отстранил Филиппу и развязал шнуровку на пластине. На третьей тесемке внутри что-то сдвинулось, и сэр Ричард сдавленно вскрикнул.

Сэр Джон посмотрел на монахиню, и та покачала головой.

Он вынул кинжал, перерезал ремень, доспехи вскрылись, внутри хлюпнуло.

– Хелевайз! – позвал сэр Джон, и та, подсунув вместе с ним руку, чуть повернула раненого; тот закашлялся кровью, а священник убрал пластину.

– Нет! – возразила сестра Амиция. – Положите его ровно. Аккуратнее.

Филиппа наконец распустила последние тесемки, и сэр Джон с чавкающим звуком открыл левый наруч.

Глаза сэра Ричарда распахнулись, и он вскрикнул, а потом тяжело вдохнул и сказал:

– Простите, ради Христа.

Сестра Амиция положила руку ему на плечо. Ее лицо побледнело, потом стало почти свинцовым. Кольцо полыхнуло на свету, как алмаз, а затем засияло крохотным солнцем.

Она вздохнула. И медленно улыбнулась.

Ее глаза открылись.

А у сэра Ричарда они снова задвигались. Он испустил вздох, который, похоже, сдерживал очень долго.

– Я больше никогда не усомнюсь в существовании Господа, – произнес он сонно.

Сестра Амиция рассмеялась слабо, но обнадеживающе и тяжело опустилась на скамью.

Кризис миновал, и Хелевайз с дочерью переглянулись. Обе заулыбались. Смрад стоял поистине чудовищный.

– Всем мыться, – распорядилась Хелевайз. – Что это, ради всего святого?

– Дерьмо великана, – ответил сэр Джон. – Прошу прощения за мой галлейский, но уж как есть.

Зал и двор были набиты битком, никто не спал. И все произошло сразу: девушки понесли воду из колодца, а огонь развели и в кухне, и в зальном камине, и даже в покоях Хелевайз и каждый чайник отдали под кипяток. Бен Матерщинник, лучший из новичков, принялся чистить лошадей, и к нему присоединился выживший лучник. Молодой Джейми стал собирать смердящие доспехи – худшие были у лорда Уимарка, а Филиппа к этому времени успела вскипятить ему воды. Он посмотрел на нее и улыбнулся.

– Ты убил великана? – спросила Филиппа.

На миг ему захотелось соврать, такая она была хорошенькая. Но он пожал плечами и потупился.

– Меня отослали с лошадьми, – сказал он. – Я и разочка не ударил.

– Придет и твой черед, – улыбнулась она, и он мгновенно влюбился.

Все выкупались. У рыцарей, как ни странно, имелось мыло, а женщины приготовили еще; женщины мылись в зале, а мужчины – в кухне, и Хелевайз, поскольку грязная работа еще предстояла, задала моду обходиться без нижней юбки.

Сэр Ричард попробовал встать и был притиснут к постели Амицией.

– О, славный рыцарь, даже при Божьей помощи моему врачеванию вам полезнее будет лежать спокойно и побольше спать.

Он воззрился на нее с обожанием:

– Но почему, прекрасная сестра? Мне давно не было так хорошо!

Она с улыбкой пригладила ему волосы.

– Сказать? Когда я врачую – когда врачует любой хороший лекарь, – мы сшиваем ткани ровно настолько, чтобы свести, и не больше. В ход идет сила, которая превосходит всякое колдовство. – Она робко улыбнулась и покачала головой. – Представьте, с какой силой вы отрубаете противнику руку. Чтобы пришить ее на место, нужна намного большая. Поэтому мы закрепляем, что можем, а остальное предоставляем Господу и природе. А исцеление естественное внушает больше надежды на успех. К тому же для всякого врачевания мне, поверьте, надо еще подучиться.

Взирая на нее восхищенно, сэр Ричард сказал:

– Я уверен, что вам уже нечему учиться.

Амиция немного знала, что значит быть знахаркой – и женщиной, а потому поняла, что пора взбить подушку и изобразить занятость.

Лорда Уимарка перенесли в покои Хелевайз. Вонь, оставшаяся от великана, начала рассеиваться, но прошло еще несколько дней, прежде чем окружающих перестало тошнить. Хелевайз принесла бочонок сидра, и все по чуть-чуть угостились – там вышло мало. Старуха Гвин выставила бурдюк вина, к которому все жадно присосались, а Мэг Хастинг испекла свежий хлеб.

Наконец волнение улеглось. Хелевайз убедилась, что дочь отправилась спать с подругой Джен, а не с каким-нибудь оруженосцем – нет, всерьез она этого не боялась, но сочла нужным проверить, а после еще раз отчистила в зале стол и помогла старухе Гвин прибрать в кухне, где от мужчин осталась мыльная вода. Амиция отключилась прямо в зале на деревянной скамье, и Хелевайз укрыла ее тяжелым шерстяным одеялом. Остановившись посреди зала, она прислушалась к тишине. Гвин, беззубо улыбнувшись, со скрипом поднялась на чердак, где у нее была каморка.

Хелевайз простояла в нерешительности достаточно долго, чтобы осознать чужое присутствие, а через миг его руки обвили ее талию.

– Всегда и ходи так одетой, – выдохнул он ей в ухо.

– Джон Крейфорд, если я хоть немного учую, что от тебя несет великаном… – пробормотала она. Он попытался поцеловать ее, и она пригнула голову, выскользнула из его рук, но поймала за кисть и потянула во двор. – Где твой оруженосец?

– В сторожке, – прошептал он. – Овин я оставил за собой.

Она обняла его за шею.

– Тяжко пришлось?

– Уже лучше, – сказал он, поднял ее и отнес в овин.

Отец Арно сидел в зале и прикладывался к кубку. У него тряслись руки. Сестра Амиция вошла и присела рядом.

– Могу я чем-нибудь помочь?

Он улыбнулся, встал и отвесил поклон.

– Вы и есть знаменитая монахиня Диких? Мне не говорили, что вы так хороши собой.

– Вы правда священник? – осведомилась она, но ухмыльнулась, и он невольно ответил тем же.

Выпил еще вина и сказал:

– Я неплохо убиваю чудовищ. Прошу прощения, сестрица, но у меня кризис веры. – Он повернул к ней голову: – Но с какой стати я в этом признался?

Она пожала плечами.

– Я постоянно слышу подобное. Наверное, со мной легко разговаривать – я смазливая, и все такое. – Сев напротив, она взяла грязный кубок и налила вина. – Впрочем, и у меня постоянно случаются кризисы веры, так что ничем не могу помочь.

Отец Арно откинулся на спинку.

– Возможно, я буду прав, если скажу, что коль скоро кризисов веры у вас было много, то и разрешались они нередко, а потому вы станете мне лучшим поводырем.

Он отвернулся.

– В чем же дело? – спросила она.

– Я не умею исцелять. Не мог никогда, потому что…

Они немного посидели молча, он расплакался, и она сочла за лучшее не вмешиваться. Чуть позже она прочла молитву и протянула ему свой простенький носовой платок.

Отец Арно промокнул глаза.

– Простите, – буркнул он. – Не хочу показаться тряпкой. Просто очень устал от неудач.

Она выжидающе смотрела на него и слушала.

Но он удивил ее кривой улыбкой:

– А вы, сестрица? Почему вы поколебались в вере?

У нее не было желания ни дискутировать, ни исповедаться; она знала свой грех, и разговоры о нем грозили только подорвать ее чувство защищенности.

С другой стороны, он ей доверился.

– Я влюблена, – сказала она и содрогнулась от одного слова, как будто дотронулась до священной реликвии.

Его улыбка обозначилась яснее.

– А, любовь! – произнес он, отпил еще вина, и руки у него снова затряслись.

Она не поняла, сказал ли он это с горечью.

– Вас кто-нибудь спрашивал, не вы ли убили великанов? – поинтересовалась она.

– О да. Оба мертвы. Две Божьи твари – невинные, как младенцы, и мы убили обеих.

Его глаза на секунду опустели и ожесточились. Затем смягчились, и отец Арно дернул краем рта в своеобразном тике.

– Тьфу, я слишком болтлив. Снимешь с себя обет молчания – и знай балаболишь.

Она встала и потянулась.

– Вы мне не кажетесь особо разговорчивым, господин пастырь. Зато про себя я думаю, что слишком устала и больше не могу пить.

– Кто он? – осведомился отец Арно. – В кого вы влюблены?

Она мотнула головой.

– Это не важно. Его тут нет, и я не могу согрешить. – Она осталась премного горда непринужденностью своего тона.

– Я тоже влюбился в одну даму, – сказал отец Арно. – Разрушил ее жизнь. Я был горделив и тщеславен, а наша любовь была Божьим даром. Даже сейчас я не уверен, что раскаиваюсь. – Он поболтал вином в кубке. – Разве не занятно, что Бог лишил меня власти исцелять, а моя могучая десница продолжает разить насмерть? Несмотря на мой грех?

С глухим стуком Амиция плюхнулась обратно на скамью.

– Покамест похоже, что вам интереснее быть романтическим героем из баллады трубадура, нежели хорошим человеком. И невзирая на это, господин пастырь, я уверяю вас, что только вы сами стоите между собой и способностью исцелять.

Какое-то время они сидели, сверля друг друга взглядом.

Он покачал головой и снова скривился.

– Иные случаи в нашей жизни и впрямь похожи на лучшие трубадурские баллады. Мы разве не за это их любим? И все же – все же! – ваши слова чем-то меня язвят и сердят, и это хорошо. Я уже думал, что мои незадачи с ворожбой исходят откуда-то изнутри, как некая амнезия. Но там ничего нет.

Она простерла руку:

– Дайте взглянуть.

Отец Арно мотнул головой.

– Нет, сестрица, – извиняйте, но вы для меня слишком сильны. Я пойду исполнять мой долг, и, может быть, мы с Богом снова подружимся. – Он встал. – Известно ли вам, что худшее в любви – это нарушение уклада? Годы целибата, и нате – все перевернулось вверх дном. Я вижу в вас не сестру, а женщину. Куда ни глянь – вокруг одни женщины.

– Не такая уж и напасть, – заметила Амиция. – Разве не лучше было бы, если б кто-то из нашего ордена жил и служил с вашими?

– Это уж точно переделает наши монастыри, – рассмеялся он.

Она скрестила руки на груди.

– Мне холодно. Спокойной вам ночи, отче.

Он проводил ее взглядом и, когда она поднялась по ступеням, налил себе вина, а потом со слезами перебрал четки.

На следующий день, когда жизнь раненых оказалась вне опасности, а мертвеца погребли, священник приготовился к отъезду.

Крейфорд обнял его.

– Вы отличный воин, отче, – сказал он. – Жаль, что не остаетесь. Куда поедете?

Отец Арно был в сапогах, при шпорах и в теплом плаще через плечо. Он поклонился хозяйке Мидлхилла.

– Благодарю за гостеприимство, миледи.

Она присела в реверансе.

– Отче, могу я просить у вас благословения?

– Вы не нуждаетесь в благословении, коль скоро с вами сестра Амиция, – ответил он, однако простер руку и благословил ее вместе с дочерью и всем поместьем.

– Куда вы направляетесь, отче? – повторил сэр Джон.

– Через горы – и в Морею, – ответил священник. – Мне предстоит стать капелланом Красного Рыцаря.

Он произнес это с легкостью, но чело сэра Джона омрачилось, а монахиня прижала руку к горлу. Ее кольцо, казалось, сверкнуло на осеннем солнце.

– Я полагаю, капеллан ему нужен. Возможно, я даже сделаю его лучше. Сэр Джон покачал головой.

– Не получится. Для скороспелого аристократа он отличный боец. Не хуже любого другого наемника. Но в конце весны он лишил меня лучших ратников, а теперь забирает и вас. Впрочем, засвидетельствуйте ему мое почтение.

Сестра Амиция кашлянула.

– И мое, отче.

– Думаю, вы его знаете, – отозвался священник и взгромоздился на коня.

– Знаю, – кивнула она.

Когда священник уехал, сестра Амиция подумала: «Вот удаляется человек, который считает меня набожной ханжой. И который слишком умен себе же во вред. Они отлично поладят». Вздохнув, она отбросила сожаления и вернулась к своим заботам.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ЗАМОК ТИКОНДАГА – ГАУЗ МУРЬЕН

Гауз погрузилась в исследования, как в далеком детстве, когда она снова и снова перечитывала материнские книги и бабушкин гримуар. Дни становились холоднее и ненастнее, мужнин меч все жестче карал пришедших из-за Стены и насаждал среди хуранцев опять же мужнины представления о мире, а она все читала, а потом взялась за одно из сложнейших в ее жизни заклинаний.

Работа началась с мудреных диаграмм, начертанных серебром на полу ее рабочего кабинета, который находился высоко над внутренним двором замка. Чары были так густы, что потребовали действий, которых она обычно избегала. Она не терпела изысканий и диаграмм, предпочитая обходиться силой простенькой – той, что обладала с рождения.

Но сейчас дело было не в силе. Тут понадобилась скрупулезная работа.

Она собиралась выяснить, как избежала проклятия новая наложница короля. Ей приходилось пронизать поиском само время, и это было так не похоже на ее привычный стиль, что она боялась даже приступить к делу и дважды призвала демонов, чтобы спросить, как они будут в этом случае манипулировать эфиром.

Это была скучная, кропотливая работа, а заклинание демонов возбуждало гораздо сильнее, даже если было холодно – действовать пришлось обнаженной, и в замке, по осени, она по-своему рисковала.

Одна из опасностей заключалась в том, что сосредоточенность на задании могла поразить ее слепотой в отношении других истин. Она отмечала оккультным знаком Планжере – в основном чтобы не забывать следить за ним пристальнее на случай, если он разовьет чрезмерную прыть.

Затем по три раза на дню отмечала своего сына Гэвина, который находился далеко, и неизменно смотрела, как ее труд пропадает зря.

– Габриэль, – произносила она вслух, но дело не ускорялось.

На четвертый день супруг призвал Гауз через ее сына Анеаса, который долго стучал и кашлял, будучи юношей вежливым и хорошо понимавшим, чем занимается за дубовой дверью колдунья-мать. Она надела подбитое горностаем платье, излила на пол световые чары, дабы сохранить – и скрыть – свои каракули, и отворила дверь.

– Да? – осведомилась она, прислонившись к косяку.

Анеас поклонился.

– Родитель нуждается в вас, – молвил он. – Прибыл имперский офицер.

Кивнув, она сунула ноги в ярко-красные кожаные туфли. Позади нее через солнечный луч пропорхнул невзрачный серый мотылек. Он угнездился в морейской серебряной люстре, которая висела на тяжелой железной цепи.

Мотылек привлек внимание Гауз; она вскинула руку и убила его игольчатой зеленой молнией, породив круговорот радужной пыли.

– О, Ричард! – пришла она в восторг и улыбнулась. – Не знала, что тебе не безразлично.

ЗАМОК Н’ГАРА – БИЛЛ РЕДМИД

Проснувшись, Редмид обнаружил подле себя свернувшуюся калачиком Бесс. Ее голова спряталась у него под мышкой, и он вспомнил их недавнее соитие.

Она пробудилась, едва почувствовала, как он шевельнулся. Резко открыв глаза, она села.

– Будь я проклята, – сказала Бесс. Она спала обнаженной, укрытая лишь одеялом, и теперь вдруг задрожала, выдернула из груды одежды сорочку и быстро надела. – Надо поссать, – буркнула она и ушла, натягивая на ходу рейтузы.

Редмид начал скатывать постель, борясь с наплывом противоречивых мыслей. Было сыро, не избежать дождя. Что бы еще ни прочили его людям земли Диких, до наступления зимы им придется найти убежище.

Какого черта он оприходовал Бесс?

Туго скатав одеяла, он нашел тесемки, которые так спешно развязал накануне вечером, и затянул их. Затем пропустил через сверток кожаный ремень.

Почему он не спал с ней раньше?

Сделав солидный глоток из бутылки с водой, он тоже пошел отлить и задался вопросом, где же обосновался ирк.

Потом он чуть ли не бегом вернулся в центр лагеря – к горстке уцелевших, которые собрались вокруг одинокого большого костра. Несколько человек стояли вооруженные, но большинство просто жалось друг к дружке.

Редмид начал раздавать приказы, и люди развели еще три костра, собрали хворост, скатали постели. Мужчины проверили какое-никакое оружие. После вчерашнего сражения стрел осталось всего ничего.

Нэт Тайлер сплюнул.

– Нам скоро крышка, Билл, – заметил он доверительно.

Билл поскреб бороду, которую успел отпустить.

– Знаю, – ответил он. – Нам нужны пища и надежное место.

– Я могу предос-с-ставить то и другое, да. Ес-с-сли имею дело с с-с-союзником. – Ирк неожиданно оказался рядом. Он возвышался над ними, восседая верхом на огромном олене с золотыми копытами и рогами.

Редмид отступил на шаг.

– Ты…

– Мой народ явился за мной, человек. А я добро помню. Вс-с-сегда. Приходи пировать в мои залы. Это приглаш-ш-шение от вс-с-сей души.

Редмид попытался вспомнить хоть что-нибудь о сказочном народе и его обычаях, но стоило ему заглянуть в древние очи ирка, как из головы у него все выветрилось. И он бросил взгляд на Тайлера.

Тайлер беззвучно присвистнул.

– Нам разрешат прийти и уйти, Сказочный Рыцарь?

– Да. Даю вам с-с-слово, человеки.

– Я воюю всю жизнь и научился не доверять ничему, что сильнее меня, – сказал Редмид.

Бесс протолкнулась вперед и сделала перед ирком на удивление изящный реверанс.

– Тапио! – сказала она с откровенным восторгом.

Действительно: в серой дымке осенней зари ирк был похож на легендарного героя. На нем было элегантное красное сюрко, а ремень – из золотых звеньев, выкованных в форме диких роз, где каждый лепесток покрывала эмаль, а в центре сидел алмаз. Нечеловеческое происхождение выдавали только острые клыки, кончики ушей и чересчур длинные пальцы.

– Сказочный Рыцарь предложил нам кров, – сказал Тайлер Бесс, когда она выпрямилась.

– Значит, нам следует согласиться, – ответила она. – Милорд, готовы ли вы приютить наших раненых?

– С величайшим удовольс-с-ствием, леди, – поклонился ирк.

Он сидел на олене-великане без седла и уздечки, а вооружен был копьем и луком в диковинных чехлах – то и другое покоилось поперек оленьей холки.

Бесс улыбнулась.

– Билл опасается, что это ловушка, – заметил Тайлер.

– Я лордам вообще не верю, – пожал плечами Редмид.

– Пос-с-слуш-шай с-свойю возлюбленную, – пропел ирк. – Именно с-с-самки час-с-сто оказываются мудрее. Нередко бывает, что только любимая охраняет меня с-с-самого от глупос-с-сти.

– Возлюбленная? – хором повторили Бесс и Билл, переглянувшись.

Бесс вспыхнула. Редмид кашлянул. Тайлер покраснел и сплюнул.

Бесс схватила Билла за руку.

– У тебя нет выбора, – яростно прошептала она.

Редмид поджал губы. Затем он с видом, будто для него это сущая мука, поклонился повелителю ирков.

– Ми… милорд, если вы позволите нам уйти, когда мы этого пожелаем, и приютите наших раненых, то я буду… – Он набрал в грудь воздуха. – Буду вам премного обязан.

Скакун ирка бесшумно подступил к ним на два шага.

– У Диких с-с-страх ес-с-сть начало мудрости, – произнес тот. – Будет раз-зумнее приберечь ваше недоверие для Шипа.

– Это так, – признал Редмид.

День спустя ему показалось, что он уже полжизни прожил в замке ирка, а некоторые истории его брата – и другие сказки, какие матери рассказывают детям, – получили внятное объяснение.

Твердыня ирка не была похожа на человеческие замки.

В огромное озеро скрюченным пальцем вдавалась полоска суши, и по всему этому пальцу из камня и почвы стояли высоченные деревья, подобные соборным шпилям среди скальных колонн, которые лишь с первого взгляда казались естественными. В подлеске были раскиданы сотни вигвамов, словно гигантские груды хвороста, собранные великаном и разбросанные как попало. Издалека эти хижины выглядели убого – обычные кучи веток, однако при близком рассмотрении выяснялось, что они плотно сплетены с травяными коврами, которые выстилали стены изнутри; сам же каркас был выращен целенаправленно так, что каждая хижина представляла собой отдельное растение, куст или дерево. Самый внутренний слой был образован плотными покрытиями из тщательно свалянной шерсти, которую настригали с огромных овец, что беспрепятственно паслись в лесу. В каждой хижине имелся каменный очаг, обычно устроенный на природном каменном выступе. В нескольких, как в людских домах, стояли печные трубы, а в остальных обошлись отверстиями для выхода дыма. Овцы и козы были всюду, а почву на всем полуострове устилали где сосновая хвоя, где скошенная трава. В каждом здании была аккуратно проделана дверь, подогнанная под форму сооружения – все естественно, без единой строго прямой линии.

Почти во всех домах было полно ирков, и Билл позавидовал их жизни в уюте и праздности. За козами и овцами они ходили скорее для удовольствия, не видя в этом труда; компаниями отправлялись собирать рис или за медом Диких, а то на охоту или танцы. Он наблюдал за их приходом и уходом – раз! и вот уже плоды их трудов: ведерко меда, мертвая лань, корзина с капустой.

Он следил за ними в окно. Его скальный выступ напоминал цитадель, и Билл предположил, что шпиль получился случайно, по воле ветров, однако внутри он был полым, как изъеденное термитами бревно, и населенным так же густо, но только ирками. Туннели тянулись во всех направлениях, вверх и вниз под причудливыми углами, и Билл заблудился в этом муравейнике, пока искал всего-навсего отхожее место, в котором Дикие, на счастье, нуждались не меньше, чем он.

Однако дорогу в большой зал он знал, и именно там его ощущение времени подвергалось наибольшему испытанию, ибо пир шел постоянно – ирки приходили и уходили, ели, с чарующим неистовством играли на своих сказочных гуслях иркскую музыку, которую Билл представлял себе совершенно иначе, а потом удалялись. Они появлялись и исчезали очень быстро и так же быстро говорили, а его хозяин сидел на стуле, как выяснилось, из цельного слитка золота, и смеялся, рукоплескал, заговаривал то с одним, то с другим и при этом ни капли не утомлялся. И зала не покидал.

Как и его супруга – самка с лицом в форме геральдического сердечка; с глазами большими и яркими, как серебряные короны, а волосами столь огненными, что Редмид решил: не иначе, она их красит. На ней был зеленый кертл с длинными рукавами, похожими на дубовые листья; повадкой же она напоминала то аббатису, то малое дитя.

В третье посещение зала – Билл не мог удержаться и неизменно возвращался – она повернулась, увидела его, и у нее округлились глаза, хотя казалось, что дальше некуда. Она взяла немыслимо чистую ноту – высокое «си», и супруг присоединился к ней.

Они запели дуэтом, как трубадур и его гусляр, и пение длилось ровно столько, за сколько Билл, захоти он этого, прочитал бы «Отче наш». Она улыбнулась Редмиду, показав полный рот крошечных острых зубов.

– Добро пожаловать, прекрасный чужеземец! – пропела она.

ЛИВИАПОЛИС – МОРГАН МОРТИРМИР

После воскресной мессы Мортирмир вернулся к занятиям в университете – в городе, который так стремительно возвращался к нормальной жизни, что осада, сражение и захват императора начали казаться сном. Но кое-что не было сном.

В понедельник, на занятиях по лечебному делу, одна из четырех монашек присела перед ним в реверансе и чуточку отвела покрывало.

– Кузина говорит, что вы помогли спасти принцессу, – выдохнула она. – Я и не знала – вы так молоды!

Ему был виден только ее рот: красивый, безукоризненно правильный. Он тут же выругал себя за то, что воображал, будто эти четверо – писаные красавицы, которым приходится прятать лица.

– Вы Комнина? – спросил он.

– Да, – хихикнула она.

Вряд ли тут были замешаны романтические чувства, но она не назвала его Чумой даже после того, как они полдня кромсали руку какого-то голодранца.

Вечером он вернулся в свои комнаты на верхнем этаже гостиницы. Там было вдвое просторнее, чем у Деркенсана, а также имелся отличный камин с отдельной наружной трубой – по морейскому обычаю. В течение часа он читал Галена; в итоге понял, что уяснил очень немногое. Тогда он решил написать стихотворение о Комнине и обнаружил, что сказать ему нечего. Он почитал взамен галлейскую поэзию – все лучшие придворные стихи были написаны галлейцами – и заметил, что мыслями витает далеко.

Лето стояло позднее, но едва ли закончилось. Было еще светло, разжигать камин не приходилось, а Мортирмир заскучал, истомился от одиночества; последние же три дня открыли перед ним замечательные виды на будущее.

Прицепив меч, Мортирмир вышел на вечернюю улицу, по которой катили на вторничный рынок фермерские повозки. Он выждал, пока на скотобойню загонят отару овец, затем присел у дворца на краю главной площади и сыграл в шахматы с чужеземцем-мавром из Ифрикуа, который победил его после долгого поединка. В дружеском молчании они выпили чаю, после чего мавр отправился спать, и Мортирмир вернулся к себе. Ничего яркого так и не произошло. Он заснул, гадая, не достиг ли жизненного пика в свои пятнадцать с половиной лет.

Утром он встал, исполненный духа авантюризма, и отправился во дворец, благо знал пароль, где посетил солдатскую заутреню на внешнем дворе. Георгий Комнин улыбнулся ему и хлопнул по спине.

– Ты молодец, что примкнул к нам, варвар, но, если зависнешь здесь, я надену на тебя форму.

Мортирмир улыбнулся и развел руками.

– А было бы здорово! – признался он.

– Ты же учишься в университете?

– Да, – ответил Мортирмир.

– Значит, от воинской повинности освобожден, – сказал Комнин. – Больно ты важная птица. Разве тебе не пора на занятия?

– Только через час. Меня одолела тоска.

Комнин кивнул. Мортирмиру нечасто выпадало пообщаться с таким ладным и знающим другом, а готовность старшего товарища его слушать подействовала как бодрящий напиток.

– Ну, тогда передай моей невесте записку, – сказал тот и подал знак слуге, чтобы принес папирус. – Я нежданно-негаданно офицер. Вот, возьми. И не вздумай сунуться, варвар.

Мортирмир нашел Анну возле ворот.

– Я слышала, что ты здесь, – сказала она. – Дворец кажется огромным, но на самом деле это всего лишь мелкий городишко, полный сплетен. Не заберешь у Харальда мои пожитки? В ближайшие недели он будет в казармах. – Она улыбнулась. – Не сомневаюсь, что он хочет поблагодарить тебя за лекаря.

После двух насыщенных приключениями дней поиск ученого яхадута едва ли можно назвать ярким событием. Тот был настолько известен в яхадутском квартале, что гвардейцы привели его еще до того, как прозвонили колокола.

– А ты здесь останешься? – спросил Мортирмир.

– Нордиканцы очень прямолинейны, – рассмеялась она. – Но мне они начинают нравиться. И мне здесь рады.

Он согласился доставить ей вещи и припустил трусцой на лекцию по истории – опаздывая, но в настроении много лучшем. Однако на месте выяснилось, что вся группа отправилась на осмотр университетской библиотеки, которая насчитывала четыре тысячи свитков и книг, древностью восходивших ко временам основания Румской империи. Мортирмир был опытным изыскателем, а потому почти не слушал урок, пока все не спустились в архивы под старые ростры, на которых еще время от времени собирался сенат.

Библиотекарь отвел их в картохранилище, и там, когда он извлек карту Халуна, что в Арелате, Мортирмир весь обратился в слух.

– Карту сию передал лично святой Аэтий! – благоговейно объявил библиотекарь.

На середину карты он поставил шар, сиявший голубоватым светом. Когда монахини склонились, чтобы взглянуть поближе, он церемонно придвинул шар к ним, оставив раздосадованного Мортирмира глазеть в полумраке.

Тогда тот воспользовался собственным освещением. В его углу находилось изображение ирка, выполненное красивыми, натуралистичными мазками. Он улыбнулся, запоминая картину, и только чуть погодя обратил внимание на тишину.

Все однокашники уставились на него, а библиотекарь поджал губы и снизошел до короткого кивка и слабейшего намека на улыбку.

– Ох, – спохватился Мортирмир. – Да. Я… Да.

Он улыбнулся, вдруг исполнившись торжества, так как породил свет бездумно и даже не заходил во Дворец воспоминаний.

Антонио Болдески, его однокашник из Веники, пригласил его на чашу вина. В этом не было ничего судьбоносного, и Мортирмир знал, что слишком молод и не может быть хорошим собутыльником, но Болдески не отнесся к нему свысока и повел себя дружески.

– Знаешь Абрахама бен Рабби? – спросил Болдески.

– Через товарища знаком.

– А с новым наемником познакомился?

– Не то чтобы толком, – ответил Морган. – Я видел его, когда он лежал без сознания. Меня не представили. Никому.

Он вспомнил женщину, которая пылала чистой потенциальной силой, как факел. Этого зрелища ему не забыть до гробовой доски.

– Советую тебе: не доверяй старику. Яхадуты насквозь продажны. Большинство из них тайно служит Диким, – предупредил Болдески. – Скажешь мне, если снова пойдешь во дворец? Мне, может быть, понадобится передать другу послание.

После первого светского вечера с товарищем по университету Морган задумался о Болдески, который никогда с ним особо не церемонился, а теперь, как видно, чего-то от него захотел.

Слуга нашел его плащ, и Болдески помедлил, чтобы откликнуться на герметический зов.

До Мортирмира дошло, что ему выпал шанс отплатить за все насмешки коллег. Студентов было в его группе двадцать семь – настоящих, всерьез изучавших герметизм, и ни один до сих пор не проявил к нему ни малейшей заботы, только глумился над его промахами. Он видел себя со стороны: слишком юный, слишком самонадеянный и совершенно бестолковый варвар – видел настолько ясно, что еще две недели назад помышлял о самоубийстве.

Он допил вино и сказал Болдески, что должен заниматься. Старший юноша кивнул и проводил его до самой двери.

– Говорят, что чем позже обретаешь силу, тем сильнее становишься, – заметил отпрыск рода вениканских банкиров.

Мортирмир изучил его лицо, выискивая насмешку, и, не найдя ее, рассмеялся сам.

– В таком случае я и правда стану неимоверно могуч. До сих пор потрясен, – признался он.

Улыбнулся и Болдески.

– Приходи, выпьем еще, – сказал он.

Мортирмир прицепил меч и вышел в сгущающиеся сумерки. Он пересек три площади, чтобы забрать из гостиницы Деркенсана вещи Анны и убедиться, что Стелле с мужем заплатили за еду. Спасибо, хоть в этом районе его привечали как героя, и ему не удалось отказаться от трех кубков вина. Вернувшись в свою гостиницу немного навеселе, он, не раздеваясь, упал на кровать.

На следующее утро у него было два самых трудных занятия – риторика и воспоминания. На уроке риторики Морган осознавал, насколько продвинулся в своих штудиях – неумение манипулировать способностями подвигло его на поистине каторжный труд, в котором герметизм напрямую не применялся, и в числе таких занятий оказалась риторика. Однако теперь, научившись хотя бы самую малость управлять эфиром, он понял, как никогда, всю важность логики и грамматики.

– Гляди, будешь так слушать – язык по-собачьи вывалится, – сказала одна из монахинь.

Он их не различал, но по ее панибратству предположил, что это кузина Комнина. На поясе у нее были великолепные четки из ляписа и слоновой кости, так что Морган решил именовать обеих по этим горошинам: ту, что повыше, он окрестил «Ляпис», а меньшую – «Коралл».

Он слушал, как магистр грамматики твердит то же самое, что говорил на всех прочих уроках, и все же…

Обдумав логику его построений, Морган применил их к созданию света и вместо обычного шара сотворил над правым плечом идеальный куб, распространявший голубоватое сияние.

Магистр грамматики не стал прерывать лекцию, которая в основном опиралась на письма первых имперских сенаторов. На черной доске в конце аудитории он написал архаикой свои обычные, грубые и чуть непристойные стихи, но, вместо того чтобы подобрать рясу и величаво удалиться в длинные коридоры на второй завтрак, вцепился в плечо Мортирмира худощавой клешней.

– А теперь пирамиду, – приказал он.

Мортирмир повиновался. Запутавшись и не сообразив, каким должно быть основание – квадратным или треугольным, он создал бесформенную каплю. Она исчезла, изгнанная приливом ужаса, и он попытался еще раз, более четко выстроив формулировку. Было трудно, так как нитям последней полагалось расти из корней во Дворце воспоминаний, который пока оставлял желать лучшего. По сути…

Но световую пирамиду он создал.

– Теперь пусть станет красная, – велел грамматик.

Мортирмир кое-как выдал лососево-розовый цвет.

– Что такое сотворенный свет – подлинное творение или иллюзия? – спросил грамматик.

Мортирмир увидел, что сзади остановились его однокашники. Вопрос был задан не только ему.

Две монахини вскинули руки, сокрытые в рукавах черных ряс.

– Да? – пригласил их грамматик.

– Очевидно, что творение подлинное, ибо не будет же светить иллюзорный свет? – сказала монахиня, в которой Мортирмир предположил Комнину.

– Вот даже как, очевидно? – Грамматик разжал горсть, и на ладони засияла безупречного качества жемчужина. – Что это, правда или иллюзия? – осведомился он.

– Иллюзия, – ответил Болдески.

– Правильно, юный Антонио. Умей я так запросто создать столь совершенный жемчуг, то был бы первым в городе богачом. – Грамматик поднял жемчужину, чтобы видели все.

– Но иллюзия должна быть убедительной, а для этого нужно, чтобы она излучала и преломляла свет. – Мортирмир прикрыл руку учителя своей – и действительно, жемчужина распространила слабейшее свечение.

– Нашелся Божьей милостью внимательный, – отозвался грамматик. – Ты, если не путаю, Мортирмир? Роджер?

– Морган, маэстро.

– Да, разумеется. Варварство на варварстве и варварством погоняет. Святого Моргана не существует. – Грамматик улыбнулся краем рта. – Насколько я понимаю, ты наконец вошел в силу?

– Наверное, да, – сказал Мортирмир.

– Иллюзий не существует. Или наоборот – все есть иллюзия. – Магистр воздел жезл, и посреди комнаты внезапно появился огромный рогатый демон.

Мортирмир не видел такого обилия герметизма с тех пор, как поступил.

– Но… я не вижу никаких чар.

– Хорошо сказано. Кто-то еще готов признаться в том же? – осведомился магистр.

Остальные замялись.

– Конечно же, нет. Потому что я целиком поместил внушение в ваши глаза. – Демон исчез. – Это крайне трудная операция, но ее невозможно разоблачить. Что это доказывает?

Повисло долгое и тягостное молчание.

– Так-так. Что ж, разберитесь в этом самостоятельно. Мортирмир, тебе нужно намного усерднее трудиться над воспоминаниями.

– Да, магистр. – Мортирмир встряхнул головой, еще продолжая видеть демона – в умозрении, как выражался отец.

– Ненавижу его, – сказала монахиня-коротышка.

– Ты просто не любишь думать, – ответила высокая. – Сэр Морган, почему вы создали свет в форме куба?

Мортирмир отвесил поклон.

– Смеха ради, мадмуазель. – Он попытался представить, как она выглядит. – Я вдруг понял, зачем нужна вся эта грамматика.

Болдески рассмеялся:

– Ну так скажи!

– Это наш код. Я уверен, что у Диких он другой, но мы структурируем силу при помощи грамматики. Правильно?

Студенты закивали.

– Само собой, – фыркнул Болдески с толикой привычной спеси.

– Однако на высокой архаике мы можем по-разному составить предложение, не изменяя смысла… – Мортирмир старательно подбирал слова.

– Да, – согласился Болдески.

– Но в то же время мы умеем так точно высказываться о разных вещах… Болдески чуть не хлопнул себя по лбу.

– Конечно! – воскликнул он. – Я думал, что заклинать – то же самое, что творить. А ты говоришь о внесении мелких изменений в само творение и в то, как его наполняет энергия!

Высокая монахиня простерла руку и создала красную пирамиду, которая ярко засияла красным же светом.

Уязвленный Болдески соорудил свою, побольше.

Маленькая монахиня понаделала всякой мелочи, и все трое прыснули. Они, без сомнения, были лучшими учениками.

Мортирмир, немного повертев логику своей формулировки, создал две пирамиды.

Все зааплодировали.

А в коридоре высокая монахиня – Ляпис – чуть наклонила к нему голову.

– Меня зовут Евгения, – сообщила она.

– А меня – Катерина, – шепнула Жемчужина.

– Танкреда, – представилась третья, которую Морган назвал про себя Кораллом. Теперь, когда он присмотрелся, ему открылись и другие различия.

– Я – Чума, – назвался он в ответ, но с ухмылкой.

Троица прыснула.

«Глядишь, еще и задам жару», – воодушевился он.

Между риторикой и воспоминаниями было двухчасовое «окно», и они решили прогуляться через площадь к таверне на открытом воздухе, которая только и жила за счет студентов. Тут распахнулись имперские врата, и въехали два всадника, оба в красном.

Сестра Анна проводила одного взглядом.

– Георгий не соврал – красавец! Это новый наемник. Он называет себя герцогом Фракейским, но на самом деле это, конечно, не так.

Болдески поднял бровь.

– А по-моему, так и есть. На прошлой неделе он задал хорошую трепку бывшему герцогу. А мой отец ненавидит его чистой, незамутненной ненавистью.

Сестра Катерина весьма бесстыдно склонилась над их столом.

– Он собирается в университет! – объявила она.

– За что же твой отец его ненавидит? – спросил Мортирмир.

– Мой отец – глава здешних этрусских купцов, – ответил Болдески. – Его вызвали во дворец и пригрозили. Во всяком случае, с его слов. – Болдески сказал это с тем веселым долготерпением, с каким говорят об отцах сыновья. – Я уверен, что патриарх поставит герцога вместо него. Но он играет немалую роль. Он альбанец, Мортирмир, как и ты.

Мортирмир решил, что Болдески ему симпатичен.

Воспоминания были пыткой. За первые пять минут он выяснил, что магистр игнорировал его раньше, потому что Мортирмир не имел доступа к силе. Теперь, когда положение изменилось, от него ждали, что он все нагонит. Желательно – к концу занятия.

Этого не произошло.

За два часа его вызывали чаще, чем за все время учебы; дали странные геометрические фигуры и другие памятные объекты для хранения во Дворце воспоминаний, а потом предложили воспроизвести полученное. У него не вышло – иногда просто не получалось, а потом, когда разволновался и раздосадовался вконец, он начал проваливаться с треском.

Магистр был беспощаден и в конце урока отвел Мортирмира в сторону.

– Твоя неспособность запомнить даже простейшие формы поистине удручает, – заявил он.

Мортирмир прикинул – ибо мечтать не вредно, – сумеет ли он превратить этого человека в пепел. Гнева и досады ему наверняка хватит, чтобы возжечь поистине мощное пламя.

– Я… поработаю… над Дворцом воспоминаний, – процедил он.

Магистр пожал плечами.

– О, да делай что хочешь, – бросил он и быстро вышел вон.

– Ему нравится так поступать, – сказал Болдески.

– Он раньше никогда ко мне не придирался, – ответил Мортирмир, готовый расплакаться и не желающий сорваться прилюдно. «Боже мой, я умею убивать огнем, но тушуюсь перед глумливым магистром…»

– Раньше ты не был достоин его времени и внимания, – покачал головой Болдески. – Я пригласил бы тебя выпить винца, но честно думаю, что тебе лучше потрудиться над воспоминаниями. Я и сам был объектом его нападок и теперь поистине твой должник – нынче было легче, чем когда-либо в этом году. Ну, раз он в тебя вцепился, то уже не отпустит. – Этруск улыбнулся. – Ты сам виноват. Когда ты не владел силой, всем было начхать.

Секунду подумав, Мортирмир решил, что этруск подтрунивает беззлобно, без желания оскорбить. За допуск в общество однокашников придется платить и теперь обращать внимание на их слова. А он так долго держался особняком…

– Я чуток поразмыслил и сделаю так: сохраню себе доступ к силе и продолжу работать над воспоминаниями, – сказал он, как будто и правда подумывал отказаться от силы.

Болдески со смехом хлопнул его по спине.

«Я правда могу это сделать», – подумал Мортирмир.

– Идешь сегодня во дворец? – осведомился Болдески.

Вопрос прозвучал неуклюже, и по его лицу было видно, что он это почувствовал.

Но Болдески начинал нравиться Мортирмиру, и тот ответил:

– Вряд ли.

Морган взял вещи Анны и отнес их во дворец, где проторчал час, потому что сменили пароль. У ворот, уперев руки в бока, стоял великан-галлеец, и уязвленный, злой Мортирмир выдержал его взгляд.

– А это что за господинчик? – рыкнул гигант, обратившись к стражам. Но он произнес это по-альбански, а те знали только архаику. Мортирмир подумал, что переводить будет глупо, и просто поклонился.

– Я альбанец, – сообщил он гиганту.

– Ха! – откликнулся тот. Волосы у него были черные, а нос размером с лошадь. – А я – нет, человечишко. – Он посмотрел сверху вниз. – Чем это ты тут занимаешься? Сводничаешь? – Он глянул на охапку женской одежды.

Мортирмир обдумал целый ряд ответов.

– Нет, – сумрачно проговорил он. – Я принес это другу.

– А чего тогда здесь стоишь? – спросил великан.

– Я знал пароль, но его сменили, и я теперь жду, когда друг подойдет к воротам. – Мортирмир огляделся по сторонам.

– А кто же тогда тебе пароль сообщил? – осведомился великан со зловещей улыбкой.

– Я, – сказал Харальд Деркенсан. Он, очевидно, был не при исполнении и облачен в простую одежду: длинную тунику, подпоясанную дорогим солдатским ремнем; при нем был короткий меч. – Он носил нам еду до того, как вы прибыли и низложили герцога. – Харальд осклабился. – То есть до того, как прибыл новый герцог и низложил предателей.

Черноволосый гигант покачал головой.

– Ты тот самый чокнутый, который перебил всех наемных убийц и очистил трон, – сказал он. – И нашел лекаря, который помог капитану. То бишь герцогу.

– Мне помогли, – развел руками Харальд и улыбнулся. – А лекаря добыл вот этот юноша.

Великан поклонился.

– Я сэр Томас. Ты занесен в мой список тех, кто вне подозрений, и твой приятель – тоже. Сей же миг. – Он вынул из кошеля игральную карту. – Имя?

– Морган Мортирмир из Харндона.

– Итак, мастер Мортирмир, пароль – «Парфенос», а отзыв – «Афина». Твое имя будет в караульном списке. – Кивнув обоим, он быстро зашагал прочь с намерением заглянуть в фургон, которым правила пара придворных слуг – только-только из мясной лавки.

– Ну и скотина, – сказал Мортирмир.

– Не соглашусь, – мотнул головой Харальд. – Он был любезен точно в меру. Ничем не грозил. И с этими наемниками ворота стали намного надежнее. Теперь, когда взяли шпионов – вдвойне. По-моему, ты был близок к тому, чтобы замели и тебя.

Позади Мортирмира подал голос рыжеволосый, свирепой наружности альбанец:

– Дай-ка, братец, взглянуть на твою накладную.

Молодой имперский гонец взялся переводить, а четверо мужчин принялись разорять фургон.

– Я принес одежду Анны, – сказал Мортирмир.

До него дошло, что о его миссии догадывался каждый, кто видел куль выцветшего шелка.

Харальд привел его в нагретый сумрак нордиканских казарм, где Мортирмира затолкали мужчины куда более крупные, которые, похоже, объяснялись исключительно ревом во всю глотку. Он заглянул в столовую, где два человека катались по полу как бы в смертельной схватке, и изумленно всмотрелся в великолепные резные изображения рыцарей, драконов, волков, ирков, которые украшали каждую балку и все деревянные поверхности.

Анна сидела на постели и читала при свете из двух застекленных, высоко расположенных окон. Она вскочила на ноги, как только увидела Мортирмира.

– Одежда! – воскликнула она и поцеловала юношу, а ему показалось, что краской он залился сразу весь, с головы до пят.

Поцелуи Анны не были целомудренны. Каждый полнился глубочайшим смыслом.

Когда Мортирмир выложил все новости, какие знал, – о том, что новый герцог Фракейский перевел постоянный гарнизон на старую военную верфь, а на улицах говорят, что он собрался строить там корабли и что он лично посетил университет…

– Он просто варвар, – сказала Анна. – Ему ничего не изменить.

В пятницу занятий не было, а потому Мортирмир отправился на развалины храма Афины поработать над Дворцом воспоминаний. Он обошел руины и принялся делать наброски, зарисовывая каждую колонну под разными углами. Так он протрудился весь день, заполнив шестьдесят листов плотного папируса рисунками, выполненными углем, которые были не очень и хороши, но могли послужить памятками, а сам процесс рисования как будто улучшил умозрительный образ этого места.

Его труды не потревожили мужчину средних лет, который сидел спиной к самой восточной колоне и рассматривал старую гавань. Храм Афины идеально подходил для наблюдения за нею – он стоял высоко на собственном акрополе, который, по словам преподавателя истории, построили еще до времен Архаики.

– Не желаете сидра? – спросил у незнакомца Мортирмир.

– К сидру я неравнодушен, – признал созерцатель. Он встал и отряхнул свое зеленое платье. – Стефан, – представился он, выпил сидра и отблагодарил Мортирмира приличной краюхой хлеба, после чего вернулся к наблюдению.

Мортирмир зарисовывал капитель девятнадцатой колонны, когда Стефан сделал стойку, как гончая при виде добычи.

Проследив за его взглядом, Мортирмир увидел два строя галер с тремя высокими округлыми кораблями между ними.

Он не поверил глазам. Вернее, удивился такому зрелищу. Его однокашники – особенно Болдески – предрекали нападение этрусков, но эта картина была реальнее и в чем-то более бесстыдной, чем он ожидал.

Этрусская эскадра с прогулочной скоростью на веслах подошла по ветру к старому морскому арсеналу. Час был поздний, но атака развивалась неспешно.

С семисот ярдов было трудно понять, что же пошло не так, но передовая галера вдруг сбилась с курса, а следующий корабль столкнулся с ней – не так уж сильно, но наблюдатель скривился.

Третий корабль устремился прямо в зазор между двумя молами, которые охраняли проход к древней верфи.

Даже издали стал виден массивный залп стрел, что взвились багровыми закатными иглами. Третья в строю галера словно налетела на барьер.

Другие корабли развернулись – скопом, включая две первые галеры и круглый корабль, которому пришлось влететь в узкий пролив по течению и почти плавно повернуть к порту. Но третья галера была поражена новым залпом стрел – похоже, что да, поражена. При виде этого зрелища мужчина, недавно разделивший с Мортирмиром сидр, громко застонал.

Пострадавший корабль повел себя как затравленный кит. Бортом покатился он на своих мучителей, которые засели на стене. Весла взбили воду, как плавники раненого морского чудища, не в силах развить достаточную скорость, чтобы выйти из-под безжалостного града стрел, которые сыпались с пирса.

Течение поднесло его ближе к берегу.

Что-то схватило его, как Божья десница, и неумолимо поволокло к верфи. Мортирмир поймал себя на том, что стоит со сжатыми кулаками, как зритель, который следит за финалом забега. Он даже не знал, за кого болеть, хотя теперь, получив возможность перевести дух, решил, что он на стороне города и нового герцога.

В этрусскую галеру впились крюки. Они-то и затягивали ее на верфь. Но в эфире огнем и молниями играла энергия, и даже на таком расстоянии Мортирмир понял, в какой момент был побежден и убит галерный герметист.

Открылись водовыпускные отверстия, и стали видны темные ручейки. Люди умирали на весельных скамьях, по бортам корабля стекала их кровь.

Однако до древнего акрополя не донеслось ни звука, и Мортирмир услышал взамен девичье пение на архаике.

Его сосед злобно сплюнул.

– Болваны! – бросил он, подхватил суму странника и пошел прочь.

Древний гравий захрустел под его башмаками. Спускаясь с акрополя, он все качал головой.

В тот миг, когда мужчина средних лет, облаченный в зеленое, исчез за городскими воротами, до Мортирмира дошло, что его присутствие могло бы показаться и подозрительным.

ТИРИН, ГРАФСТВО АРЕЛАТ, ЮГО-ВОСТОЧНАЯ ГАЛЛЕ – КЛАРИССА ДЕ САРТР

В молодости мало что дается так трудно, как возвращение в родное гнездо.

Кларисса де Сартр была потомком ныне ушедших королей Арелата. Ее отец – одним из величайших горных владык с опорой на четыреста рыцарей и девять огромных замков.

Поэтому ей не доставило особого удовольствия войти в ворота зимнего владения их семейства в Тирине. В Дурии, обширной горной долине, было сравнительно тепло. Ворота, окованные железом, в шесть раз превышали человеческий рост; дорога вступала в замок через массивный двойной барбакан, который соседи графа считали неприступным.

Кларисса прошла почти сто лиг из поздней осени в начало зимы. Дважды ютилась она под скальными карнизами, не имея огня, а однажды провела ночь в лагере среди мужчин, которым напрочь не доверяла, но они не удостоили ее ни плотоядными взглядами, ни откровенным насилием. Она пропиталась грязью; с момента бегства из монастыря она лишилась шерстяного мышино-бурого кертла и белья. Дышала в украденную шерстяную шаль, под которой копился смрад.

Она немало гордилась тем, что живой и невредимой добралась до дома. Еду она воровала и отмечала где.

Никто из стражей ее не знал. Пьерро, один из отцовских головорезов, рассеянно хлопнул ее по заду, когда сунулся в ее котомку за мздой.

Он посмотрел на нее водянистыми голубыми глазами, в которых не было зломыслия.

– У девки есть пара возможностей, – изрек он с улыбкой и дохнул чесноком.

Кларисса решила, что хватит с нее унижений. Она подняла руку. Позади стояли купцы, свидетелей было достаточно.

– Навряд ли граф это одобрит, – заметила она материнским тоном. Пьерро застыл.

– О, ну если не хочешь по-хорошему… – Он подался вперед, и пустой взгляд внезапно сосредоточился. – Святой Маврикий! Клянусь мохнаткой Девы! Джакопо! – крикнул он и ударил в тревожный колокол.

Кларисса сидела в окружении материнских фрейлин. Отец был в охотничьем платье – зеленом оленьей кожи пурпуэне и сапогах до бедер с пряжками по бокам, а мать – в таком же охотничьем, но уже женском наряде: красивой мужской котте, которую она считала женственной, зеленой фетровой шляпе и длинной юбке. К поясу у нее был пристегнут меч, у графа – длинный кинжал; в руках он держал хлыст.

– Мне же сказали, что ты мертва! – Граф не был занудой, но повторил это уже в шестой раз.

Анна, его жена, внимательно за ним наблюдала.

– Мы не объявим войну королю Галле, какой бы он ни был глупец.

Она была этруской – кузиной королевы Галле и сохранила наследственные черты: длинный прямой нос и властный взгляд.

– Мне сказали, что ты мертва, – снова повторил граф.

– Пожалуйста, папа, довольно об этом твердить, – отозвалась Кларисса.

Он вдруг шагнул вперед и заключил ее в объятия.

– Иисус и Мария – лютик мой! Мы думали, ты мертва! А ты жива! Лучшая весть за всю мою жизнь!

Чело Анны просветлело. Она присоединилась к объятиям, и какое-то время все трое так и сидели, а фрейлины вокруг ерзали. Во дворе лаяли собаки. Три местных аристократа, одетые для охоты, неуклюже топтались на пороге большого зала.

Анна, обычно предельно собранная, а сейчас плачущая, улыбнулась мужу.

– Милый, сходи и уйми своих псов, – сказала она.

Он поднялся с колен и отпустил руку Клариссы.

– Конечно, дорогая.

Взяв у одной из фрейлин платок, он вытер лицо и просиял.

– Идемте, джентльмены. Простите меня – не каждый день возвращается потерянное дитя. – Он поклонился, его джентльмены ответили тем же, и все они вышли во двор.

– Вон, – приказала фрейлинам Анна.

Они упорхнули, прежде разлив по кубкам вино с пряностями и выставив поднос с яствами.

Анна уселась в умягченное подушками кресло и положила ноги на стул, не снимая сапог.

– Итак, – пригласила она.

Кларисса встретилась с ней взглядом. Она всегда без памяти любила мать, но ссорились они, как кошки, и в том была одна из причин, почему заботливый отец отослал ее ко двору.

Анна взяла ее за руку:

– Я кое о чем догадываюсь, дорогая. Выросла при дворе. Но ты не выглядишь… сломленной.

– Король хотел меня изнасиловать, – ответила Кларисса. Последнее слово далось ей с трудом. – Дядя выручил, но после устроил так, чтобы меня отослали от двора.

Анна решительно кивнула и презрительно фыркнула:

– Это я знаю из дюжины писем от якобы полезных друзей. Отец не позволит послать им яд.

Кларисса не знала, насколько можно верить матери, которая заговорила кровожадно, словно какое-то порождение Диких.

Анна подалась вперед.

– Нам доложили, что ты пыталась соблазнить короля. – Она сжала дочери руку. – Я женщина, милая. Мне известно, что такое случается…

– Мама! – почти взвизгнула Кларисса. – Я играла музыку, а он швырнул меня на пол и раздвинул колени!

Анна откинулась на спинку и улыбнулась.

– Да, – сказала она.

– Он разрушил мои лучшие…

– Так или иначе, он король, – перебила ее Анна. – И за что только Галле, величайшей на свете стране, целая династия таких дураков… Ладно, это уже обсудили умы получше, чем наши с тобой. – Она снова подалась вперед и поцеловала дочь. – Я не вижу в тебе серьезной соблазнительницы, милая.

Клариссу это могло бы и покоробить, но само происшествие было настолько живо в памяти, что она оставила слова матери без ответа. Похоже, та верила, что только она, Анна Соавская, обладает способностью очаровывать мужчин, но Кларисса взяла себя в руки.

«Мать старается быть на моей стороне. Стерплю».

Она обняла мать и секунду повисела на ее шее.

– Теперь тебя нужно поскорее выдать за кого-нибудь замуж, – сказала Анна.

Тем же вечером Клариссу призвали к отцу. Он сидел с дюжиной своих рыцарей в большом зале и играл в карты. Присутствовали и женщины, в основном – жены, но не все. Отец называл это «лагерными посиделками» и настаивал, чтобы в такие часы зал превращался в военный лагерь с его мужской атмосферой и послаблениями в отношении этикета.

Уже на пороге она почувствовала напряжение. И странный запах: звериный, мускусный.

Кларисса сделала реверанс. Отец сидел с сэром Раймондо, своим первым копейщиком, и сэром Жаном де Шабле, одним из лучших рыцарей во всей Галле и ближайшим другом и советником. Ей улыбнулась Катерина – жена Раймондо.

– Иди сюда, куколка, выпьем, – сказала она.

Все они были прилипчивы до невозможности. Катерина взяла ее за плечо. Жан де Шабле поцеловал руку.

Она ощутила их сердечность, а в этом она нуждалась остро.

– Мы подумываем направить королю вызов, – сообщил отец.

– Вы просто обязаны это сделать, милорд, – кивнул де Шабле. – Миледи Кларисса, молю простить, но как первый воин вашего батюшки я обязан спросить…

Кларисса села прямо.

– Спрашивайте, – разрешила она.

– Король…

– Пытался навязать мне близость, – подхватила Кларисса. – И только мой дядя этому помешал.

Де Шабле залился краской, хотя не был тюфяком и не привык краснеть. Он склонил голову.

– Прошу прощения, мадмуазель, даже за дерзость спросить. – Повернувшись к своему господину, он сказал: – Богом клянусь, что если вы не вызовете его на бой сами, то это сделаю я.

Граф откинулся на спинку и сложил руки домиком.

– Ты знаешь, Жан, что это не так-то легко.

– Очень даже легко. Для того и существует рыцарство: защищать слабых. И воевать с сильными, когда они злоупотребляют властью.

Сэр Раймондо кивнул, и его рыжая шевелюра блеснула в свете очага. Седины в ней было больше, чем помнилось Клариссе.

– Милорд, это наш долг. Иначе клевету сочтут за правду.

Граф нахмурился.

– А как быть с другим делом? – осведомился он.

Катерина напряглась.

Кларисса встрепенулась:

– Что за другое дело?

Сэр Раймондо скривил лицо.

– Разве матушка не сказала вам о нашей новой семейной беде?

Его жена простерла руку.

– Не смей! – возопила она, но рыцарь нагнулся к скомканной на полу тряпке и откинул ее.

Под ней оказалась тварь из дурного сна: зубастая пасть, в зеленых и желтых крапинах шкура, и кровь, и потроха. По залу растекся тот самый животный, мускусный запах.

Кларисса закричала. Потом обмерла и про себя выругалась: унизилась до визгливой бабы.

– Что это? – спросила она.

Отец показал на иллюстрированный манускрипт, лежавший у него под рукой.

– Мы думаем, это ирк, – ответил он.

ЛИВИАПОЛИС – ДЖУЛАС КРОНМИР

Кронмир пребывал на грани паники. На развалинах он чуть не убил мальчишку, так как не мог отделаться от мысли, что того подослали следить, – даже когда стало ясно, что он всего лишь зарисовывает храмовые древности.

Кронмир был ученым, и красоты храма его не трогали, но весь план его нанимателя держался на том давлении, которое окажут на дворец этруски. Он молча проклял их самоуверенную тупость, глядя, как их флот входит в пролив без всяких отвлекающих маневров и не используя фактор внезапности – входит и попадает прямо в силки, которые наемник расставил у верфи.

Об этих силках ему сообщили шлюха и продажный работяга, и он уж три дня как о них доложил. А также дал подробный отчет о намерениях чужеземного наемника в отношении университета и этрусских купцов: эти сведения он почерпнул из двух источников во дворце. Да присовокупил сообщение о ненадежности нескольких неприятельских лучников и фракции в отряде нордиканцев, которая готова переметнуться. И о своих потерях – четверых за два дня; и о том, что у него есть только один убийца-герметист.

Кронмир был профессионалом и предсказал исход этрусской атаки еще по ходу наблюдения. Он покачал головой.

– Не так ли и Бог наблюдает за людскими грехами? – спросил он у сгущавшейся тьмы.

Утешение было всего одно: он не убил безвредного мальчишку, который зарисовывал руины.

Кронмир скользнул обратно в город, чтобы составить новый отчет. Скорее всего, осведомитель из доков уж больше не объявится – наименьшее последствие разгрома этрусков.

А шлюха, может быть, и выйдет на связь.

СЕВЕРНАЯ ЧАСТЬ ВЕЛИКОЙ РЕКИ – ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ

Стоя на юте корабля Оливера де Марша, сэр Хартмут Ли Оргулюз смотрел, как мимо катятся берега, покрытые лесами – такими густыми, что они казались священными. Черный Рыцарь пребывал, как всегда, в полном боевом облачении, и все моряки, даже юнги, теперь напялили на себя какие-никакие кольчуги и кожаные одежды.

– Великолепно, – изрек сэр Хартмут. – Я и понятия не имел. Что, не меньше Ифрикуа? – обратился он к капитану.

Де Марш помотал головой.

– Не знаю. Этруски послали десяток экспедиций к северным мысам и еще больше – на юг. Так мне сказали наши рыбаки, милорд. Но либо никто не вернулся, либо они скрывают то, что узнали, в своих подлых этрусских сердцах.

Ранняя осень пришла в леса, клены с березами были чуть тронуты золотом и багрянцем, а потому издали казалось, что их зеленое море потеплело, но это впечатление опровергал леденящий воздух. Огромная река текла между внушительными возвышенностями, которые вырастали из широких равнин на обоих берегах, и корабль словно плыл по длинной и узкой горловине. Западный ветер наполнял паруса, и носы рассекали воздух со скоростью, от которой их окутывал белесый туман.

– Далеко ли до нашего порта? – спросил Черный Рыцарь.

Де Марш покачал головой:

– Не знаю, милорд. Эту экспедицию снарядили с опорой на сведения, полученные от предателя – этруска, который бежал от семейной ссоры. Я думал, что он пойдет с нами. К сожалению, его, похоже, убили.

– У этрусских гильдий длинные руки, – признал сэр Хартмут.

– Да и порта как такового не будет, – добавил де Марш. – Просвет в лесу, поляна и берег – вот лучшее, на что мы можем рассчитывать. Но генуазские корабли, которые мы обнаружили… их разрушение означает, что мы станем первыми на рынке.

– К черту рынок! Наша задача куда благороднее, – возразил сэр Хартмут. Де Марш осторожно набрал в грудь воздуха.

– Так ли это, милорд? – спросил он.

Беседы с сэром Хартмутом были делом тонким. Смерть любимого оруженосца и исход битвы с ийагами швырнули сэра Хартмута в экипаж де Марша, но рыцарь был личностью темной, тяжелой и ни в коем случае не товарищем.

– Мы захватим один из альбанских замков, – ответил сэр Хартмут. – И возглавим вторжение пришедших из-за Стены.

Де Марш заморгал.

– Какой замок, милорд?

– Тикондагу. Знакомое место?

Де Марш почесал в бороде.

– Это куда дальше на запад, чем я планировал в нашем странствии, – сказал он. – Мы уже заплыли почти в такую же даль, как в моей предыдущей экспедиции. Если верить нашей имперской карте, Тикондага находится еще в трехстах лигах вверх по Великой реке. А река будет сужаться с каждым днем, и соответственно – возрастать риск сесть на мель. Потеря даже одного корабля…

– Ну так поберегитесь, – кивнул сэр Хартмут. – Мы преуспеем только при наличии всех трех кораблей и всех же солдат.

Де Марш вздохнул дважды, глубоко.

– Милорд, мои люди – матросы, а не солдаты, и мы предполагаем отдохнуть и… – Он понизил голос и следующие слова произнес, как будто сказал ребенку нечто грязное: – Заняться торговлей…

– Понимаю, – улыбнулся сэр Хартмут. – Но ваши люди более чем убедительно доказали, что заслуживают лучшей доли. Мы возьмем Тикондагу в осаду.

Де Марш сделал еще один глубокий вдох.

– Милорд, говорят, что эта крепость – одна из прочнейших в мире, ее построили древние.

– Тем почетнее ее захватить, – кивнул сэр Хартмут. – Не бойтесь, господин моряк! Бог не оставит нас.

Де Марш посмотрел на сэра Хартмута, и мысли, должно быть, отразились у него на лице, потому что Черный Рыцарь усмехнулся.

– Вам странно слышать, что я поминаю Бога? Послушайте, господин моряк, я – рыцарь. Я убиваю врагов моего короля и моей веры. Меня ненавидят, потому что в итоге я обязательно побеждаю. Люди поносят мои методы, потому что сами они завистливы, слабы или глупы. Война – это бойня. Что с того, что я прибегаю к алхимии? Герметической магии? Да предложи мне помощь сам сатана… – Он улыбнулся.

«Мне совершенно не хочется в это соваться», – подумал де Марш. Но любопытство, как обычно, пересилило.

– Сатана в помощь Богу? – спросил он.

– В каждом деле найдется предатель, – ответил Черный Рыцарь. – Даже в сатанинском.

Они проплыли по Великой реке десять дней и миновали два возведенных на высоких береговых выступах и обнесенных палисадами с туго сплетенными колючими изгородями «замка» пришедших из-за Стены. Матросы принялись выкликать местных красоток и за свои старания были осыпаны стрелами.

Де Марш взирал на проплывавшие мимо селения с вожделением мореплавателя. Но у сэра Хартмута было письмо от короля, и де Марш повиновался приказам, хотя понимал, что его используют.

Однако день одиннадцатый оживил его надежду поторговать. Всем своим людям, включая офицеров и рыцарей, он урезал пайки, и то, что осталось, выгнало сэра Хартмута на палубу в настроении угодливом, если такое вообще возможно для Черного Рыцаря.

– Станем ли мы лучше питаться, если я позволю вам торговать с этими варварскими хижинами?

– Полагаю, милорд, что мы разживемся олениной и зерном. Может быть, даже хлебом. Но мне придется пойти на разведку. Торг быстрым не бывает.

Де Маршу отчаянно хотелось сойти с корабля, изучить глубинку, познакомиться с людьми, наметить новые маршруты. Но оскорбить сэра Хартмута означало подписать себе смертный приговор.

Какое-то время Черный Рыцарь смотрел поверх корабельного носа.

– Отлично, – промолвил он. – Наша задача упростится, если мы заручимся доверием крестьян.

Де Марш сомневался, что сэр Хартмут завоюет их доверие, но на попытку хотел бы взглянуть, а потому, когда поздним утром двенадцатого дня на Великой реке показался огромный остров с третьим городком пришедших из-за Стены, он бросил якорь с подветренной стороны и кликнул Люция.

– Вы что же, не наденете доспехов? – спросил сэр Хартмут. – И свиту не возьмете? Я был бы счастлив сопровождать вас.

Де Марш покачал головой.

– Милорд, молю позволить мне руководить этим делом. Если мы напугаем или прогневаем здешний народец, то ни торговли, ни союза не будет. Нам следует приблизиться к ним с дарами, добрым словом и пустыми ладонями.

Сэр Хартмут всмотрелся через борт в островное селение.

– Нам хватит сил взять его штурмом, – заметил он. – Если не выйдет с Тикондагой, то это место прекрасно сойдет за королевскую базу.

Де Марш откашлялся.

– Взять его штурмом, конечно, можно, милорд, – сказал он. – Однако я не уверен, что мы его удержим. Наверное, я не вполне доходчиво объяснил, что каждое владение в Галле само по себе является частью больших владений, принадлежащих более важному господину, а потому большинство пришедших из-за Стены – вассалы повелителей Диких.

– Адских демонов, вы хотите сказать? – уточнил Черный Рыцарь.

Глаза его сверкнули, а рука потянулась к мечу.

Де Марш перехватил взгляд Люция.

– Не совсем, – сказал он.

На пару с Люцием они погрузились в открытую шлюпку. Когда корабль остался далеко позади, Люций проговорил:

– Когда ты сказал ему, что твой этрусский осведомитель мертв…

Де Марш с ворчанием налег на весло. Река была бурной, а гребли они против резкого ветра. На берегу собралась дюжина пришедших из-за Стены, и двое были в длинных беличьих мантиях, что выдавало в них знать – как и замысловатые, похожие на венцы головные уборы. Но проводить параллели было опасно. Носить такой убор мог любой свободный хуранец. Это были не совсем венцы.

– Люций, ты сильно удивишься, если я скажу тебе, что у меня и у сэра Хартмута разные цели в этой экспедиции? – спросил де Марш.

Люций отвернулся.

– Он ужасен.

– Знай он, сколько известно тебе, боюсь, что тогда…

Де Марш умолк. Теперь на берегу собралось больше пятидесяти человек. У некоторых имелись копья со стальными наконечниками.

– Северные хуранцы – одно из сильнейших племен, – сказал Люций. – Если нынешним летом наш флот потерпел неудачу, то в каждом сарае полно тюков – мехов на продажу. Господи Иисусе, ты глянь на них!

До берега осталось триста ярдов, и на галечном пляже их поджидала уже тысяча пришедших из-за Стены.

Гребцы причалили; нетерпеливые руки подняли шлюпку, и суденышко понеслось над сушей, как только что летело по волнам. Когда де Марш перешагнул через борт, сотня мужчин и столько же женщин схватили его, принялись щипать и толкать; женщины были в основном почтенных лет, в мехах, украшенных бисером и перьями.

Люция, который худо-бедно изъяснялся по-хурански, немедленно окружили вожди – двенадцать мужчин и четыре женщины; де Марш протолкнулся к нему и встал рядом.

– Эти вороватые варвары стащили у меня кинжал, – посетовал он.

– Я же не велел тебе брать нож, – улыбнулся Люций. – Успокойся. Кинжал – это недорого за их любовь. Как я и думал, этрусского флота здесь в этом году не было. Силки, которые уничтожили генуазцев, обездолили этот народ. Местные воюют со своими южными сородичами, и у них нет ни арбалетных стрел, ни доспехов… вот, Дезонтарий мне только что говорил, что они уже приготовились заключить мир, а наше прибытие позволит им вести войну.

Де Марш надул щеки и выдохнул.

– Такое впечатление, что воюет весь белый свет, – буркнул он.

Люций же как будто стал выше и более властным.

– Клянусь Богом, я сокрушу соотечественников! – сказал он. – И вся торговля будет нашей, ибо на то воля Господа. Мы озолотимся!

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

СТРАНА ТЫКВ – ОТА КВАН

Обратный поход через земли Диких был стремителен, и предприятие представилось легким.

Кранногов они видели ежедневно. Гиганты ходили, как вздумается, и оставляли полосы разрушения всюду, где шастали: в лесах, болотах и параллельно трактам, – как будто крушили скалы и деревья так же легко, как убивали животных и собственно Диких. По их размашистому следу Ота Кван выслал своих лучших следопытов и с хитроумным солдатским расчетом перемещал их между укрытиями.

После третьего дня Та-се-хо покачал головой.

– В жизни не видел столько рхуков, – признался он. – Что-то разворошило их гнездо.

Шли медленно, так как мешали тяжелые, липкие, громоздкие корзины с медом, которые воины несли на длинных коромыслах. Проторенным путем силач мог весь день нести их четыре штуки, но стоило отряду сойти с широких трактов, как путешествие по тропам земель Диких с коромыслами на плечах стало напоминать Нита Квану о годах, проведенных в рабстве в горах восточнее Альбинкирка.

К моменту, когда отряд достиг деревни, они повидали двадцать великанов и обошлись без потерь, а репутация Ота Квана как вожака достигла новых высот. Меда собрали почти пятьдесят берестяных корзин и ни одной не потеряли в полном опасностей возвращении домой.

Но всякое торжество мгновенно затмилось откровенным унынием, которое царило в деревне. В восточном углу сэссагских владений рхук разорил пару селений. Из народа погибли немногие, благо рхук чересчур увлекся общим разгромом, чтобы сосредоточиться на мелких жертвах, но выжившие стали беженцами, надвигалась зима, и притекавшие ручейком новые лица грозили поглотить все излишки, накопленные сэссагами после военной весны.

Матроны собрались, потолковали и призвали Рогатого – старого шамана, который разбирался в местной истории, а его ученик Гас-а-хо проболтался, что того спрашивали о Священном острове.

– И что? – спросил у жены Нита Кван.

Она огляделась, словно боялась, что их подслушают.

– Мне не положено знать, я пока не матрона, – сказала она и погладила себя по животу. – Хотя надеюсь, что вскорости ты увидишь, как положение изменится.

– «Не положено знать» не означает «не знаю», – заметил он.

Она пошевелила пальцами ног.

– На востоке, на самой границе наших и хуранских охотничьих земель, в море есть остров, а на нем – гора с озером на вершине. Посреди озера – еще один остров. Все люди и твари земель Диких считают его священным.

– Священным? – переспросил он.

– Владеть им не дозволено никакой Силе, – сказала она и больше не проронила ни слова.

На следующий день они с Ота Кваном чинили сети, Нита Кван спросил у Гас-а-хо про остров, и юнец, раздувшись от важности, ответил:

– Это дело шамана.

Они латали сети, так как матроны постановили отправить на остров рыболовецкую экспедицию и наловить побольше рыбы, чтобы на зиму засолить. Другой отряд мужчин прочешет северные и западные леса, промышляя оленя – и чтобы загодя предупредить о кранногах.

Когда мальчишка ушел, Ота Кван аккуратно завершил ремонт, умело орудуя берестяной нитью. Покончив с делом, он поднял глаза.

– Это Шип, – сказал он.

– Почем тебе знать? – ответил ему Нита Кван с толикой раздражения.

Несмотря на успехи Ота Квана, его неисчерпаемое чувство превосходства бесило неимоверно.

– Жене сказала ее мать, а та – уже мне, – пояснил Ота Кван. – Шип лишил это место силы, а я не думал, что она у нас есть. Я не ожидал, что дикий край так мал.

– Что же делать? – спросил Нита Кван.

Шип был скорее именем, чем реальной угрозой, но он понимал, что именно колдун оказался той Силой, которая стояла за их весенней кампанией.

– Он же не может заставить нас воевать зимой – или может?

– За годы, прожитые с народом, я уразумел одну вещь, – сказал Ота Кван. – Пусть решают матроны. На их решение можно повлиять, если правильно подать сведения, но после этого с их словом нужно смириться.

– А что, приходилось? – спросил Питер.

– Приходилось – что? – не понял Ота Кван и перекусил берестяную нить.

– По-своему подавать матронам сведения? – Питер толком не понимал, чем бесит его брат, но мало-помалу распалялся.

Ота Кван развел руками.

– Не строй из меня злодея. На нас грозит обрушиться весь ад, братец. Пойми, там великаны! Они громят деревни, и если ударят по нам, то нам придется зимовать в лесу, и большинство стариков и детей перемрет. Это не мое мнение, а истинное положение дел.

– Так что же нам теперь, договариваться с Шипом? Это его рук дело? – спросил Питер.

Ота Кван помрачнел.

– Так думают матроны. А сам я не знаю, что и думать.

– Что-то новенькое, – улыбнулся Нита Кван.

– Я не хочу ссориться, брат, – покачал головой Ота Кван. – Матроны считают, что надо послать за союзниками. Союзники могут создать путаницу.

– А Хуран? – спросил Нита Кван.

– Южный Хуран воюет с Северным. Тут ничего нового. Откуда нам знать, кто начал? Южан подкармливает империя, а северян теперь снабжают товарами этруски. Они воюют из-за бобровых шкур и меда. Матроны говорят, что в этом году этруски не появились. Мой род всегда следил за такими делами и разбирался в них. Когда я был другим человеком в другой жизни. С чего я решил, что мне будет легко и просто у сэссагов? Это жизнь!

Матроны совещались три дня. На их памяти это был самый долгий совет, и всякая деятельность в селении замерла. Поползли слухи: дескать, придется собирать пожитки и сваливать, пока не уйдут великаны; или другое: предстоит большой набег на Хуран, чтобы разжиться продовольствием и рабами; а то еще, что к Шипу направят посольство…

В итоге старшая и самая рослая в деревне матрона – Синий Нож – позвала на совет мужчин.

– Шип перебрался на Священный остров. – Она огляделась с невозмутимым достоинством, которое сопутствовало матронам во всех начинаниях. Поговаривали, что между собой они люто собачатся, но если в их единстве и были трещины, то они этого никогда не показывали. – Шаман сделал расклад. Он подтвердил, что на Священном острове находится именно Шип и это его колдовство направило в наши края кранногов. – Она обвела собравшихся взглядом, и Питер почувствовал, как тот остановился на нем. – Мы обсудили, не обратиться ли к Тапио Халтии в Н’Гаре, а также к Моган и ее народу. На эти земли предъявил права брат Моган, Туркан. Но он погиб, когда столкнулся с Шипом, и Шип, вероятно, отныне считает себя здесь хозяином.

Ее глаза снова прощупали толпу. И Питер опять почувствовал, что выделили его.

– Мы хотим положить конец этой распре. Посоветовались с воинами. Они говорят, что каждый рхук, которого мы убиваем, ничего не значит для Шипа, а нам обходится в десяток человек. Еще они говорят, что даже в разгар зимы Шип в состоянии сеять пожары и смерть, а людям даже на снегоступах будет нечем ответить. Поэтому Тадайо решил за весь народ: пренебрегать требованиями Шипа и жить по-своему. Он счел, что мы достаточно сильны. Возможно, так оно и было бы, не стань Шип нашим соседом. Теперь мы должны найти другой путь. Тадайо мертв. Мы потеряли две деревни. Поэтому матроны постановили выслать к Шипу посольство. – Она поклонилась Ота Квану. – По нашему выбору, его возглавит наш брат Ота Кван.

Ота Кван встал и поклонился:

– Я принимаю задание и трубку мира. Постараюсь смягчить нрав Шипа.

Синий Нож чуть нахмурилась.

– Посули ему все, чего пожелает. Сдай все, кроме наших тел. Предложи воинов для его войн.

Ота Кван не скрыл возмущения:

– Это же трусость!

– Матроны повидали возвышение и падение многих Шипов. Мы слишком слабы, чтобы с ним бороться. Поэтому мы предоставим ему наименьшую помощь, какую сможем, не навлекая его гнев. Сложим о нем песни, будем во всем содействовать.

– А потом, когда он ослабнет, – ударим! – подхватил Ота Кван.

Синий Нож мотнула головой.

– Нет. Когда он ослабнет, ударит кто-нибудь другой, а мы тихо отступим и займемся посевами.

Народ исполнил три песни – те, что пели в страду, – и все потянулись на выход. Питер уже был у порога, когда его придержала маленькая, но крепкая, как у великана, рука, и он посторонился, давая пройти остальным. Возле него остановились Синий Нож, Маленькие Ручки и другие матроны.

– Ты не пойдешь с Ота Кваном, – объявила Синий Нож.

Опыт общения с матронами у Питера был весьма небогатый. Они никому не приказывали – среди свободного народа этого не делал никто. Поэтому ее тон застиг его врасплох, и он заозирался по сторонам. Жена стояла сзади, и она отрывисто кивнула в знак согласия.

– Ему это не понравится, – сказал Питер.

Маленькие Ручки угрюмо кивнула.

– У него будут другие спутники и товарищи. Тебе идти нельзя. Пожалуйста – мы просим тебя об этом.

Питер поклонился:

– Я не пойду.

Следующая неделя выдалась одной из труднейших с тех пор, как Питер стал сэссагом. Ота Кван, не теряя времени, позвал его, а когда приглашение было отклонено, постепенно рассвирепел.

– Не позволяй бабе превращать тебя в труса, – сказал он при третьей попытке.

– Она и не собирается, – пожал плечами Питер.

– Ты мне отчаянно нужен! Люди идут за мной не только потому, что я многое умею, но и потому, что за мной идешь ты! Та-се-хо остается. Знаешь, что он сказал? «Нита Кван не пойдет».

Ота Кван постепенно багровел, голос его повышался, и по всей деревенской улице к ним поворачивались головы. День был холодный, ветреный – начало осени. В воздухе висела дождевая пыль, а на бобровом лугу юго-западнее селения заметили двух рхуков, и это всех поставило на уши.

– На этот раз я не пойду, – повторил Питер со всем посильным спокойствием.

– Почему? Назови хоть одну причину! Я отлично справился с медосбором. Ничем тебя не обидел. Веду себя вежливо с твоей сукой женой…

Они уставились друг на друга. Питер был совершенно невозмутим.

– Пожалуйста, уйди, – попросил он.

Ота Кван упер руки в бока.

– Я захожу не с того конца. Прости, я не считаю твою жену сукой. То есть считаю, но полагаю, что ты в ней видишь что-то такое, чего не видно мне. Послушай, брат. Я взываю к тебе! Согласен, что мы едва познакомились друг с другом за это лето. Но ты мне нужен.

В душе Питер знал, что такое признание дорогого стоит – мол, в Нита Кване есть нужда.

Он выдавил улыбку и начал:

– Мне лестно…

– К хренам собачьим твою снисходительную воркотню! – с неожиданной яростью перебил его Ота Кван. – Оставайся и загнивай.

Развернувшись на пятках, он зашагал прочь. Питер подумал, что потерял друга. И брата. «Зачем матроны ставят меня в такое скотское положение?»

Ота Кван отбыл на следующий день в сопровождении шестерых человек. Все они были воинами, закаленными в летней кампании. Все шестеро – троих набрали из соседней деревни в Кан-да-га – слыли искуснейшими бойцами, каких только мог предоставить народ, все горячие молодцы, искушенные весьма и весьма.

Ота Кван покинул селение, вооруженный своим лучшим копьем и мечом, в великолепном волчьем плаще и тунике из оленьей шкуры, по которой вдоль каждого шва тянулась отделка с четкой кромкой из игл дикобраза и шитья, выполненного лосиным волосом. Он был вылитым королем пришедших из-за Стены, каким его представляют альбанцы, и вышагивал с гордостью. Не глядя по сторонам, он отверг объятия Питера и вскоре скрылся из вида.

Едва он ушел, матроны собрались на улице. Амийха закатила истерику, а мать ее резко осадила.

– Вы послали моего мужа на смерть! – крикнула та и бросилась в свою хижину.

Синий Нож закаменела лицом и подала знак Питеру.

– Нита Кван! – позвала она.

Он подошел. Та-се-хо последовал за ним.

Матроны столпились перед домом Амийхи: у сэссагов жилищем владела женщина.

– Нита Кван, последняя неделя выдалась для тебя тяжкой. Но мы избрали твоего брата для дела меньшего. Он потерпит неудачу: пойдет к Шипу, а Шип соблазнит его предложением войны. Таков путь мужчин.

Из хижины доносились рыдания Амийхи.

– Тебя мы отправим к Моган. Ты ей понравился – она с тобой заговорила. Ты должен выступить немедленно и поспешать вовсю. Ее народ силен, и у него много союзников. Поведай ей правду – скажи, что на нас идет Шип, а мы слишком слабы и только сгибаемся, как былинки под ветром.

Нита Кван понимающе вздохнул.

– Так нечестно. Мой брат… – Он помедлил. В глазах женщин тоже читалось глубокое понимание, невысказанное знание. Нита Кван понизил голос и обнаружил, что зол, а Ота Кван никогда не доводил его до подобной злости. – Если бы вы отправили к Моган брата, он бы встал за народ горой. А если бы меня послали к Шипу, то ради народа я бы валялся у него в ногах. Отправив к Шипу Ота Квана, вы обрекли его на гибель.

Синий Нож взглянула на него свысока.

– Так и должно быть. Война станет его личным выбором и скроет наши намерения от Шипа. И все, кого мы отправили с Ота Кваном, настолько же воинственны.

– Мой брат бывал таким не всегда! – выпалил Нита Кван. – Он честно пытался…

– Мы принесли твоего брата в жертву Шипу, – сказала Синий Нож. – Он муж моей дочери и отец моей внучки. Не воображай, будто это не вызвало многих споров и пререканий.

Разъяренный Нита Кван сделал вдох и выдохнул, как учил его отец пять тысяч лиг тому назад.

– Ладно, – сказал он. – Я пойду. Но вы ничем не лучше других королей, вождей и тиранов, если вот так вот посылаете людей на смерть, не давая им ни лучика надежды.

Маленькие Ручки покачала головой.

– Ты зол, Нита Кван, и голова твоя распухла от слез. В пути, когда закуришь трубку во тьме у костра, подумай-ка вот о чем: стоит ли жизни всех жизнь одного человека? Или о другом: с Ота Кваном не будет нас, и мы не сможем сделать выбор за него. Если он сыграет ту роль, которую мы ему предписали, то вернется целым и невредимым, а мы извинимся и расскажем, как его использовали.

– Но он ее не сыграет. Он выберет Шипа. По собственной воле. – Синий Нож посмотрела Нита Квану в глаза. – Ступай к Моган и моли за нас. Давеча Шип послал разных тварей – каких-то птиц, или летучих мышей, или мотыльков – убивать людей к югу от Кан-да-га. Он на этом не остановится.

Нита Кван отбыл на следующее утро после страстной любви с женой и слезного прощания.

– Может быть, меня тоже приносят в жертву, как Ота Квана? – спросил он у нее. – Узнаешь ли ты об этом? Скажешь ли мне?

Она прильнула к нему, коснулась грудями, лизнула в нос.

– Я могу чего-то не знать, но то, что знаю, всегда скажу. Все матроны – ведьмы. Они меня не любят. – Она лизнула его снова. – То, как они поступили с Ота Кваном… Любимый, я сожалею, но он сам напросился. Слишком много о себе возомнил. Ему хотелось быть полководцем – он так и заявил. На тебя он не похож. Ты породнился с нами, а он остался южанином, который прикидывается сэссагом.

Нита Кван удовлетворился этим утешением и решил не ругаться с женой перед разлукой.

Он взял с собой только Та-се-хо, который знал дорогу, и мальчонку-шамана, Гас-а-хо. Они захватили луки, из еды – пеммикан и больше почти ничего. Нита Кван отказался от меховой мантии посла, уложил в свою альбанскую походную суму одеяло и расшитый пояс, который сделал шаман, и все трое, поклонившись матронам и поцеловав подруг, покинули деревню бегом, как охотники или воины, а не степенным шагом, как подобает послам.

Первые три дня путешествия шел дождь. Ветер задувал все яростнее, температура падала, и путники разводили огромные костры, жались друг к дружке в наскоро сооруженных шалашах. Большую часть времени они оставались промокшими и продрогшими. Бежали почти целыми днями – на третий день быстрее, благо у Гас-а-хо окрепли мышцы. Он был юн и слабее других мальчишек, в основном потому, что избрал путь шамана и меньше времени проводил на охоте и в драках.

Они достигли южных пределов бобрового края, дойдя до самого берега Внутреннего моря, и утро – четвертое в своем странствии – провели в бесплодных поисках каноэ.

– Мы их всегда топим в этом пруду, – сказал Та-се-хо.

Битый час он обыскивал глубокую заводь в питающем ручье, пока его спутники грелись на блеклом солнышке и радовались, что промокли только самую малость. Каноэ он не нашел.

Не обнаружил он его и в глубокой бухте Внутреннего моря.

– Придется строить лодку, – сдался Та-се-хо.

Нита Кван не вполне согласился:

– Я даже не знаю, как это делается.

Другие посмотрели на него и рассмеялись.

Гас-а-хо принялся выкапывать еловые корни. Какое-то время Нита Кван наблюдал, как тот переходит от одного витого корня к другому, освобождает их от земли и тянет. Вытащив достаточно, обрубает висящим на шее ножом и берется за следующий. Он не ободрал ни одного дерева, не тронул даже молодую елочку, которая росла на краю лужайки. Просто брал от каждого по куску корня.

Та-се-хо тоже понаблюдал за ним.

– Он молодец. Рогатый – отличный учитель. Пойдем поищем дерево.

Поиски дерева вылились в несколько часов скитаний по лесной чаще. Разобраться в их действиях было трудно: с одной стороны, они спешили с посланием к могущественным стражам, а с другой – бродили себе меж стволов. Часы летели, и Питер был готов лопнуть от досады, когда Нита Кван решил, что дело требует тщательного обдумывания.

Та-се-хо согласился с ним.

– Мы умрем, если в море кора раскроется, как цветок, – сказал он. – Для хорошего дерева времени не жалко.

Они пока не нашли такового, зато им попалось кое-что еще – пара скрюченных елок, которые многолетние ветра почти пригнули к земле. Та-се-хо срубил обе легким топориком. Инструмент был красив, из черной стали с белой кромкой – из Альбы.

Топорищем же он простучал еще много деревьев: березу белую, березу желтую, березу бумажную. Кору он брал и от вязов, и от сосен с березами. Прохаживаясь меж ними, он пел.

– Белая береза – лучшая, – заявил он.

Нита Кван ощутил себя совершенно бесполезным, однако скоро уяснил – почти без внушений, ибо Та-се-хо был молчаливым учителем, – что именно этого от него и хотели. Они искали мертвое дерево – умершее недавно, с готовой отслоиться корой. И несколько таких обнаружили, все около полудня. Деревья были мелковаты, но то, как его безмолвный товарищ отнесся к ним и ободрал еловую кору, сказало Нита Квану все, что ему требовалось знать.

Солнце жарило вовсю, и день походил скорее на летний, чем на осенний. К полудню двое мужчин разделись до набедренных повязок, и красота их хождения среди великолепных деревьев превосходила все, что делал на протяжении многих дней Нита Кван – за исключением, пожалуй, любви. Он наслаждался ароматом листьев и волшебным смешением багрянца и золота.

Когда солнце уже клонилось к закату, он увидел пруд, над которым, как белые девы, склонилась дюжина огромных берез. Нита Кван направился к ним в уверенности, что найдет Та-се-хо или старший найдет его, и дошел до первого дерева. Заранее взволнованный, он обнаружил, что крона мертва. Кора была на ощупь не такой, как, по его мнению, следовало, и он, оглянувшись, чтобы позвать остальных, увидел олениху. Она смотрела на него, повернув голову, и стояла так близко, что уложить ее стрелой не составляло труда.

Решив, что она достаточно мала и он донесет, Нита Кван расчехлил лук и натянул тетиву. Олениха осторожно пила, не выпуская его из вида.

Потом, забыв о нем, она повернула голову. Уши ее дрогнули, как у лошади.

Он выстрелил и в спешке безнадежно промахнулся. Падение стрелы спугнуло олениху: она взвилась, взмахнув белым хвостиком, и Нита Кван понял, что здесь есть и второе животное – самец, который находится еще ближе. Он зарядил следующую стрелу; самец повернулся, потом оглянулся, прыгнул и поскакал вдоль пруда.

Нита Кван выстрелил, не целясь, и стрела вонзилась по самое оперение. Олень запутался в собственных ногах, упал и умер почти мгновенно. Самка прянула в сторону и помчалась прочь, не обращая на него внимания.

Нита Кван же стоял, пылая от охотничьего азарта и постепенно осознавая, что слышит не только глохнущий стук копыт.

По той же тропинке к пруду приблизился хейстенох. При виде мерзкой вытянутой головы и огромных развесистых рогов Нита Кван содрогнулся, ибо понял, кого на самом деле испугались олени.

Он обнаружил, что пальцы сами зарядили очередную стрелу.

Протяжно и хрипло протрубил рог. Чудовище о четырех копытах подняло рыло и глянуло на восток, на другой берег пруда. И напало. Без предупреждения. Из неподвижного состояния оно перешло в полноценный галоп и испустило жуткий крик.

Нита Кван выстрелил и промазал, цель двигалась слишком быстро. Пока тварь мчалась по дальнему берегу, он успел выпустить еще три стрелы, и третья засела намертво, вонзившись точно между головными пластинами и шеей.

Та-се-хо выстрелил дважды, но обе стрелы отскочили от костяных пластин.

А после он сгинул. Словно по волшебству. Только что был – и нету.

Рогатая тварь врезалась головой в дерево, у которого стоял Та-се-хо. Треск эхом отразился от скалы, что в гранитном великолепии высилась на полуденном солнцепеке.

Взревев, огромная бестия отступила и снова грянулась о ствол. Теперь стрела сидела у монстра между лопаток – как гребешок. Через секунду к ней добавилась вторая.

Нита Кван выстрелил еще раз. Теперь он стрелял через пруд.

Было слишком далеко, чтобы оценить результат, но чудовище неожиданно село. Оно затрубило от ярости и подобрало под себя задние ноги.

Затем ощетинилось еще тремя стрелами – щелк, щелк, щелк.

У Нита Квана так тряслись руки, что пришлось сделать паузу и перевести дух. Но тварь, похоже, прилегла основательно, и он зарядил новую стрелу, которую почитал лучшей, с тяжелым стальным наконечником, увесистым древком и глубокой зарубкой, вырезанной собственноручно. Поставив ее на тетиву, он побежал к монстру. Тот силился снова встать.

Щелк! И вот в нем сидит уже семь стрел.

Та-се-хо спрыгнул с дерева, которое атаковал монстр. Легко приземлившись, он резко выпрямился и метнул длинный нож, а хейстенох перекатился на ноги и пригнул рога.

Горой мускулов и рогов чудовище бросилось на Та-се-хо, подняло на рога и отшвырнуло, а Нита Кван подступил вплотную, до предела натянул тетиву и послал тяжеленную стрелу твари в холку, стоя так близко, что в ноздри дохнуло падалью.

Монстр крутанулся на месте, и Нита Кван скормил ему свой лук – вогнал его прямо в ощетинившуюся щупальцами пасть. Рогатый конец лука засел глубоко, а потом лук согнулся, треснул, и тварь набросилась на Нита Квана, и он очутился на земле в холодных листьях. Под тяжким грузом, сдавившим грудь, он почувствовал, что дух его отлетает – прочь, прочь…

Было темно, и он замерз.

Открыл глаза, увидел звезды – ледяные, очень далекие, а сам он был крошечный и продрог до костей.

Разинул рот, застонал – и вдруг обозначилось движение.

Гас-а-хо поднес к его губам фляжку.

– Пей! – велел он. – Ты ранен?

Дурацкий вопрос. «Пока ты не заговорил, я считал, что умер», – подумал Нита Кван. Он сделал глубокий вдох и ощутил запах мокрого меха и мертвечины. Рука коснулась чего-то холодного и очень скользкого – щупальца. Он вздрогнул. И пошевелил ногами.

– Мне его не снять с тебя, – сказал Гас-а-хо, превозмогая панику.

– Где Та-се-хо? – спросил Нита Кван.

– Я думал, он с тобой, – ответил паренек. – Когда стало темнеть, я решил, что вы не вернетесь. Сложил корни и пошел по вашим следам. Эта тварь еще дергалась, когда я добрался.

Нита Кван чувствовал следы, оставленные на его руках и лице щупальцами.

– Она хотела меня сожрать, – сказал он громко. – Хотя и подыхала. – Он смутно помнил последние секунды схватки и пытался свести отрывочные воспоминания воедино. – Та-се-хо был здесь, тварь его отшвырнула.

У мальчишки был огонь. Нита Кван видел это, и перспектива согреться укрепила поврежденный дух. Взрыхлив локтями землю – под поясницей оказалась лужа, – он оттолкнулся и попытался встать.

Мертвый монстр был и мягким, и жестким; его головные панцирные пластины уперлись чуть ниже паха Нита Квана. Ног он не чувствовал, но двигать ими вроде бы мог.

Он справился с паникой.

– Гас-а-хо, принеси мое копье. Оно здесь?

– У меня! – гордо откликнулся юнец.

Он скрылся из поля зрения Нита Квана и вскоре вернулся.

Завыли волки. На том берегу пруда они лакомились оленем, которого подстрелил Нита Кван.

– Я заколдовал себе руки, чтобы стали сильнее, – сообщил паренек. И добавил: – Надеюсь.

– Подсунь копье под голову. Под копье подложи бревно и сделай рычаг… нет, под голову! Вот так, молодец. Осторожно, копье-то не сломай… есть, шевельнулась!

В одну секунду Нита Кван высвободил правую ногу. Пришлось помочь руками, но ноги были голые, а потому скользкие, и одну он все-таки выдернул, хотя и потерял мокасин.

Вой повторился. Он прозвучал ближе.

– Поторопись, – сказал Нита Кван.

Правая нога не болела, но ничего и не чувствовала. Он извернулся, выбрался из лужи и уперся руками. Паренек врыл острие копья в землю и потянул.

Волки заскулили в неприятной близости и добавили обоим прыти. Нита Кван шевельнул левой ногой – вытянул на дюйм, второй, третий. Это были липкие, скользкие дюймы, однако, начав движение, он останавливаться не собирался – не желал дожидаться прилива мучительной, тошной боли от сломанной кости или разорванной мышцы. Но вместо этого он только смутно ощущал скольжение, словно конечность была не его, а дохлой твари.

А затем очутился на свободе.

Он прополз пятьдесят шагов до костра и улегся в тепле, не заботясь об истекающих слюною волках.

Не успело тепло его убаюкать, как нижние конечности ожили, их словно обожгло льдом и пламенем – мукой сродни любовной и той, когда тебя поедают заживо, все сразу. Он начал кататься, извиваться и стонать.

Гас-а-хо пришел в ужас, и Нита Кван выдавил улыбку.

– Все в порядке, – буркнул он, но прозвучало глупо. – Нет, серьезно, мне крупно повезло… уй!

Но вскоре после этого он, обретя некоторую власть над ногами, прислушался к волкам и повернулся к юнцу. Гас-а-хо собрал все пожитки, соорудил небольшой шалаш, развел костер; он даже частично разделал оленя, которого подстрелил Нита Кван, и приготовил мясо. Нита Кван вытащил из своей поклажи короткий меч и подошел, прихрамывая, к костру.

Гас-а-хо подлетел быстрее стрелы.

– Я сделал факелы, – гордо сообщил он. – Хотел тебя вызволить, если появятся волки, или хотя бы их отогнать.

– По-моему, вся стая нажралась оленины и теперь будет спать, – сказал Нита Кван. – Но Та-се-хо надо поискать. Возможно, он мертв. Но если и нет, то умрет от такой холодрыги.

Взяв факел, он вернулся к трупу чудовища. В мерцающем свете оно выглядело почти так же жутко, как живьем.

Нита Кван осторожно вдохнул, выдохнул и прошел мимо массивного переплетения рогов, которые только чудом не задели его лица и не убили.

Ночью все, как обычно, казалось больше. Он не нашел дерева, на котором прятался Та-се-хо: у него не было мокасин, и пятки резало острыми камешками и сучками.

На старого охотника он наткнулся во тьме: нечто мягкое, податливое…

Что-то схватило его за ногу и швырнуло на землю. Факела не стало; Нита Кван перекатился на плечо и обернулся. Наверное, еще и крикнул.

Та-се-хо сел.

– Ты меня чуть не убил, – сказал он со слабым смешком.

Охотника согревали по очереди. У него была сломана ключица, и левая рука висела плетью. Кроме того, он пребывал в шоке и нуждался, как бы ни отвергал помощь, во всем горячем чае и всех одеялах, какие у них имелись. Когда чувствительность в ногах Нита Квана восстановилась, он стал подвижнее и вместе с мальчишкой приступил к сбору хвороста в сырой темноте.

А утром взошло солнце, и выдался прекрасный день, хотя Нита Кван боялся ненастья. Позднее, когда он попытался свалить стоячее мертвое дерево, выяснилось, что у него сломаны ребра.

Вернувшись в лагерь, он увидел, что Та-се-хо учит паренька извлекать все полезное из грозного хейстеноха. На исходе утра Нита Кван подивился, сколь маленьким и совершенно не страшным стало чудовище, а когда юнец удалил головные пластины и сухожилия, чтобы добраться до мышц, оно сделалось сначала жалким, а потом превратилось в обычное мясо.

Та-се-хо зачерпнул из кисета табак, посыпал им мертвую тварь и спел песню для ее духа. Покончив с делом, он пригубил чай.

– Готов строить лодку? – спросил он и закашлялся.

Нита Кван захотел сослаться на сломанные ребра и неопытность, однако его спутники, похоже, не видели в этом препятствий. И он не стал отговариваться.

– Конечно, – ответил он.

– Мы еще навидаемся деток этого папаши, – сказал Та-се-хо. – Они нас жрут. А мы их используем, – рассмеялся он. – Что, на югах иначе?

Нита Кван свалил в кучу хворост и сел рядом с раненым, который старательно разжигал трубку. Встав на колени, Нита Кван запалил тряпицу для розжига и подал старшему затлевший кусок коры бумажной березы. Тот, полностью довольный, уселся уже со всеми удобствами.

– На юге я и не бывал, – сказал Нита Кван. – Я из-за моря.

– Этруск? – осведомился старый охотник, глубоко затянулся и передал трубку Нита Квану.

– Нет, из Ифрикуа. – Тот тоже затянулся.

– Там все такие черные? Меня всегда подмывало спросить, почему ты такой, но это казалось грубостью.

Нита Кван вспомнил юность Питера и улыбнулся.

– Все, – сказал он.

– Очень красиво. И в лесу удобно, – кивнул Та-се-хо, как будто последний довод был решающим. – Ты спас мне жизнь.

– Наверное, ты приманил эту тварь к себе. – Нита Кван вернул ему трубку.

– Ха! Дурак же я был. Вообразил, будто все у меня есть: ловушка, убежище, лук. – Он покачал головой. – Надо ввести в обиход присловье: никогда не борись с чудовищем в одиночку. – Затянувшись, он передал трубку обратно. – Конечно, есть и другое: нет дурня хуже старого дурня.

За трубкой, отчаянно тушуясь, потянулся паренек. Нита Кван ее отдал.

– Правду сказать, мы оба обязаны жизнью этому мальчугану.

Старший улыбнулся ученику и взъерошил ему волосы.

– От этого он только распоясается, – сказал он и показал чубуком на белые березы у края воды. – Ты из-за них сюда сунулся?

– Да… за ближайшей. Решил, что выйдет добрая лодка.

– Может, я все-таки сделаю из тебя охотника, – заметил Та-се-хо. – Послушай: вот что нам предстоит сделать. Сегодня вы рубите хворост. В большом количестве. Так? Завтра мы срубим дерево и сдерем кору. А на третий день мне станет лучше, и мы перенесем лагерь к морю. Потом построим лодку.

– И через сколько дней тронемся? – спросил Питер.

Охотник неодобрительно покосился на него.

– Через сколько потребуется, – сказал он.

ЛИВИАПОЛИС – СЭР ТОМАС ЛАКЛАН

Победу над этрусками праздновали три дня. В самом войске понимали, что она была не столь блестяща, как казалось, а Плохиш Том стремительно раскаивался в том, что согласился выслеживать шпионов.

За неделю отряд – совместно с сотней морейских корабелов и чернорабочих – построил три тяжелые галеры. На причалах уже возвели остовы новых кораблей, которым предстояла длительная обшивка. Для этого и лес был свален, и доски нарезаны. Возникало впечатление, что Андроник, бывший герцог Фракейский, имел власть над большей частью морейских ельников и сосновых боров с прямыми, высокими деревьями. Сэр Йоханнес увел на холмы двадцать ратников и столько же лучников, имея приказ добыть древесину для достройки десяти галер. Он отправился беспрекословно. На второй день он прислал донесение о нападении из засады.

А в городе охотился на призраков Том.

Все лучники получили листовки, старательно составленные писцом, который знать не знал альбанского. В них каждому, кто дезертирует из отряда, сулили по пятьдесят золотых ноблей и свободный проход в Альбу, а то и больше, и все это обещалось войсками «истинного герцога Фракейского, воющего за истинного императора».

Кто бы ни написал эти листовки, он ошибся, приняв лучников за людей, которым не все равно, за кого воевать. Чтобы выставить принцессу Ирину коварной узурпаторшей, а герцога Андроника – верным слугой императора, извели море чернил.

Плохиш Том сидел в своем «кабинете» – за столом в караулке, где несли стражу старшие офицеры. Он внимательно читал листовку. Напротив, скрестив руки, восседал Калли.

– А кап’тан – то есть герцог – он не подумает, что я собираюсь сбежать? – спросил Калли.

После ухода из Лиссен Карак настроение у капитана было кислым, а теперь граничило с отравленным.

Плохиш Том пожал плечами:

– В рот ему ноги, если подумает – совсем он будет дурак. Куда тебе деться? Кто тебя возьмет?

Калли не без труда выбрал, что предпочесть: защитить свое звание лучшего лучника или подтвердить преданность.

Том швырнул ему листовку обратно.

– Кто-нибудь соблазнился? – спросил он. Такую же бумажку принес ему Длинная Лапища, который теперь сидел, задрав ноги.

Длинная Лапища состроил гримасу.

– Предатели, как обычно, нашлись. Скажу одно: нам не хватает мальчиков-певчих. Да и невыплата жалования вызвала известный ропот. – Длинная Лапища обладал низким, грубым голосом, который совершенно не вязался с утонченной наружностью и внушал собеседникам оправданное чувство угрозы. Он откашлялся – половина воинов подцепила простуду. – Больше никто не удерет. Но если задержать жалование еще на пару дней, то кто-нибудь и сбежит.

Плохиш Том кивнул, соглашаясь.

В караулку вошел Бент. Он коротко переговорил с дежурным офицером, сэром Джорджем Брювсом, который сидел, положив ноги в поножах на стол, и пил вино. Во многих смыслах Брювс был худшим солдатом на свете – неумеха и разгильдяй. Но его любили, и все сходило ему с рук.

Небрежно отсалютовав сэру Джорджу, Бент подошел к столу Плохиша Тома. Он выудил из-за пазухи дублета скомканную листовку.

Плохиш Том покосился на нее.

– Садись, – буркнул он. – Как насчет того, чтобы вам втроем дезертировать?

Бент прищурился.

– Они никогда на это не купятся. Мы – лучники-мастера. Ну, некоторые из нас. – Бент глянул на Калли, и тот закатил глаза.

Плохиш Том вздохнул.

– Для совещаний мне нужен уголок поукромнее. Но коли его нет, я буду исходить из того, что в нашем войске все люди надежные. Короче, слушайте. Кто бы за этим ни стоял, они не блещут. Им кажется, будто нам важно, за кого воевать. Они нас не знают. Поэтому и можно скормить им нескольких лучников.

Бент скрестил руки на груди.

Длинная Лапища на женский манер рассматривал свои ногти.

– Какой нам от этого барыш? – спросил он.

– Добрая драка? – подхватил Плохиш Том. – Деньги?

Все трое просветлели.

– Пай? Как у ратников? – Длинная Лапища подался вперед.

Том закатил глаза.

– Вы ж понимаете, я из моего пая не нажил ни одного серебряного леопарда.

На том все четверо и порешили.

Длинная Лапища отправился в таверну, которая была указана в листовке. Он единственный из лучников говорил на морейской разновидности архаики. В ворота вардариотов он вошел, одетый в плотную льняную сорочку п при соломенной шляпе. В таком виде, гоня перед собой свинку, он обогнул городские стены.

Он или превосходно замаскировался, или к нему никто не присматривался. Длинная Лапища отыскал таверну за университетом, в убогих трущобах среди домиков-муравейников и трехэтажных зданий с плоскими крышами, после чего без всяких приключений вернулся.

Когда он прибыл, все войско в полной выкладке стояло навытяжку во внешнем дворе. Плохиш Том уже увел двадцать копейщиков на верфь.

Кто-то поджег на стапелях их новые корабли, а кто-то еще отравил великое множество лошадей.

Длинная Лапища юркнул в караулку. Дежурным лучником был Уилфул Убийца, который наблюдал за потехой с порога.

– Христос распятый – ну и ну! – воскликнул Уилфул. Он был счастлив видеть шишку вроде Длинной Лапищи в таком плачевном состоянии.

– Да-да, – буркнул Длинная Лапища. – Что там плетет кап’тан?

– Мы поднялись по тревоге, а сорок лошадей никуда не годятся. Выяснилось, что он приказал охранять конюшни, а этого не сделали. А сэра Йоханнеса нет, и подтвердить некому, понятно? – Уилфул покачал головой. – Сэр Милус заявил перед всем строем, что кап’тан просто забыл отдать приказ.

Буркнув что-то, Длинная Лапища удалился в казармы и прилег там часок соснуть.

На следующий день от яда в дворцовой кухне скончалась хорошенькая служанка принцессы Ирины, предмет вожделения полудюжины схолариев, двух нордиканцев и Фрэнсиса Эткорта. Плохиш Том, как услышал, бросился через весь дворец, чтобы поспеть к ее телу, но, когда добежал до кухонь, труп уже унесли для погребения, а все, кто мог что-то сказать, вернулись к своим обязанностям.

Но Харальда Деркенсана и Анну, его милашку-шлюху, он разыскал. Мужчины обменялись рукопожатием. Они коротко переговорили, Анна несколько раз кивнула.

Вечером Плохиш Том дал отчет своему капитану, который успел осунуться, а под глазами налились тени. Капитан пил вино с сэром Милусом, и тот выглядел не лучше, а то и хуже.

– Прошу прощения, капитан… то есть милорд герцог. – Плохиш Том остановился на пороге капитанского кабинета.

Сэр Милус встал, как деревянный.

– Я пойду, – сказал он.

– Ты можешь слушать все, о чем доложит Том. Да прости же мне, Милус! Я поддался чувствам. – Герцог положил руку на плечо знаменосца, но старший рыцарь лишь поклонился и вышел с грацией достаточной, чтобы никто не понял, зол он или нет.

– Должно быть, натворил ты делов, – ухмыльнулся Том. – Ни разу не видел, чтобы ты с кем-нибудь так миндальничал.

– Я был конченым идиотом, а хуже всего, Том, мне сдается, я схожу с ума. Нет, забудь про эти слова. В доках что-нибудь уцелело?

Кончиком боевого ножа герцог взболтал что-то в своем кубке с вином.

– Мастер Энеас думает, что один корпус из трех можно спасти, – ответил Том. – Я поручил это дело и удвоил охрану. Если оно важно, то я признаю вину, и поступай как знаешь.

Повисло молчание.

– Что ж, я признаю, что тоже виноват, можем погоревать на пару. Так просто ты от своей работы не отвертишься. – Герцог залпом осушил кубок.

– Ты много пьешь последние дни. – Том налил чуток и себе.

Тоби не высовывался и, казалось, тоже хотел довести себя до синяков под глазами.

– Да, а в иные дни я слышу в башке гребаный голос и никогда не бываю один! – Герцог сплюнул.

– Да ладно, это всего лишь Изюминка, – рассмеялся Том.

Капитан поперхнулся вином.

– Том, ты меня смешишь. Я вот побаиваюсь, что спятил.

– Мне-то почем знать? – сказал Том. – Послушай, кап’тан, я хочу, чтобы Бент и Калли прикинулись дезертирами. А Длинная Лапища их прикроет.

Капитан вздохнул.

– Нам нельзя терять тройку лучших людей, но – да. Это твоя вотчина. Что-нибудь слышно от Йоханнеса?

– Проводники его запутали, и он считает, что нарочно. Одного убил, – пожал плечами Том.

– Нас здесь весьма не жалуют, Том. Но Йоханнес знает, что делает. Нам нужно это дерево. – Он поднял взгляд. – А что Изюминка?

– Болтает с людьми, каких знает. Она странная. Была здесь шлюхой, да?

– В этом самом городе, – кивнул Красный Рыцарь.

– Ох ты ж. Сегодня вечером у нее разговор с оружейником. Говорит, что пятьдесят лет назад этот черт был у ее отца в подмастерьях. – Том сообщил об этом довольно равнодушно. – Кроме того, она нашла мне кое-каких полезных людей.

– Платных осведомителей? – спросил Красный Рыцарь. – Шпионов? Шлюх? Кабацкую шантрапу?

– Ну да, – кивнул Том.

Красный Рыцарь состроил мину:

– Согласись, мы живем у самых истоков рыцарства?

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

СВЯЩЕННЫЙ ОСТРОВ – ШИП

Шип все активнее использовал мотыльков, благо они были выносливы, проворны и очень быстро плодились. Источник силы – Дезеронто, как выражались местные, – теперь располагал таким количеством мотыльков и их личинок, что тихое биение хрупких крыльев, когда насекомым причиняли беспокойство, сливалось в немалый шум, и Шип потратил на них времени больше, чем на дела более срочные. Себе он твердил, что надобность в них не исчезнет, но правда, которую он легко признавал, была в том, что он влюбился в это племя и собирался переделать их в угоду собственным целям и ради одной только эстетики.

Его посетила дикая мысль: когда-то он мотыльков ненавидел – но он ее отверг.

В центре открытой, лишенной крыши полости природной скалы, откуда черпались и вода, и чистая энергия, Шип установил низкий мраморный стол, а на него поставил два черных яйца, размер и форму которых он изменил. Теперь они были величиной с нагрудную пластину; яйца сделались неровными, как тыквы, и обзавелись бородавками, как у старого зверя. Внутри них, несмотря на плотную эластичную оболочку, почти видимо шевелились твари, и они продолжали расти; мраморный стол стонал под их бременем.

Яйца порождали эффект, который сам по себе был поводом к беспокойству. Все личинки, созревавшие около них, выводились сморщенными и черными, как будто яйца высасывали их сущность до того, как им удавалось напитаться и образовать кокон.

Но Шип был зорким наблюдателем и в каждом выводке личинок, что росли возле яиц, углядывал по несколько штук примечательного размера и веса. Личинки были величиной с земляных червей, а то и больше, угольно-черные и без отметин.

Запасшись терпением, он истреблял мелких и выкармливал крупных на протяжении трех поколений: одних оставлял поближе к яйцам, другим отводил место поспокойнее.

Когда лето сменилось осенью и листва на Священном острове окрасилась в разные цвета, а после начала чахнуть и опадать под проливными дождями и порывистыми ветрами, черные яйца выросли до размера ведьминских котлов. А из коконов вылупились первые поколения Черных Мотыльков величиной с соколов, с тысячей матово-черных глаз и одним хоботком. Они были похожи на уродливых единорогов.

Шип без труда подчинил их себе и отправил на север. Один пал жертвой бури. Другого Шип потерял в лесу – наверное, схватила сова. Оставшиеся три спикировали на селение сэссагов.

Они были шустры, их игольчатые хоботки разили насмерть, яд действовал мгновенно – он вызывал великолепную картину паралича с последующим превращением жертвы в студень. Но сэссаги и сами ребята не промах: девятилетняя девчонка убила первого Черного Мотылька отцовской снежной змеей. Она умелым ударом сшибла его из воздуха, пока распадались кости ее матери. Шип не успел отвести своих хищников, и все они погибли.

Проанализировав их действия, он решил, что Черные Мотыльки больше годятся для точечных убийств, чем для массового террора. Шип вывел второе поколение.

Применение насекомых в шпионских целях занимало много времени, но обеспечивало Шипу немыслимый уровень осведомленности. Он смог наблюдать за человеком или событием с пятнадцати-двадцати точек, устроив себе великолепный обзор. Усилий для этого понадобилось меньше, чем при работе с млекопитающими, но многочисленность живности и направлений требовала точной регулировки, которая ежедневно отнимала у него время и силы.

Однако в награду он начал видеть все, что нужно для нападения на Лиссен Карак. Величайшей помехой его новообретенным шпионским возможностям были старые чары, встроенные в дома и дворцы сильных мира сего – а порой даже в пастушьи хижины. Противодействие самому Шипу требовало серьезнейшей обороны, но для того, чтобы не подпустить к дверям его колдовских насекомых, хватало воли деревенской ведьмы, а герметическая новинка, появившаяся на рынке в Ливиаполисе, – оберег, который не пускал их в дом и продавался через университет домохозяйкам и странникам, – грозила сделать все дома в империи неприступными для его созданий.

Но именно эти мелочи украсили жизнь Шипа и путь наверх, который он избрал. Осенью он подвергся атаке, пришел в восторг и бросил все силы на подготовку ответных ударов.

Шип ждал и наблюдал.

Он старался не думать, что сам является чужим орудием.

Он смотрел, как растут и зреют яйца, освещенные изнутри диковинным черным огнем, который не подчинялся его личному чародейству.

Он видел, как по Великой реке пришла четверка кораблей; их прямые мачты и округлые корпуса смотрелись в лесном краю глубоко чужеродно. Он созерцал их с огромной высоты, кружа сначала совой, а после – вороном с шестидесятифутовым размахом крыльев. Его могущество совершило скачок вперед, и сердце билось с обновленной силой. Когда-то он был человеком и вот придал себе новый облик. Теперь он мог принимать разнообразные обличия, изменяя при этом самовосприятие.

«Бывает!» – утешал он себя.

Шип получил доступ к немыслимому скоплению чистой потенциальной силы. Он плавал в ней – купался в ней. С беспечным мотовством он колдовал над вещами большими и малыми, готовя инструменты на будущее.

В разных личинах он посещал обитателей обоих берегов Внутреннего моря и слушал. Некоторых подчинял своей воле, но теперь предпочитал нашептать пару слов – и пусть его сладостные внушения колдуют сами по себе.

Он следил за Гауз. На место каждого посланца, которого она убивала, он отряжал нового, и еще, и еще – до тех пор, пока не смог наблюдать за нею круглосуточно с разных точек. Лицезреть ее обнаженной. Одетой. Занятой в эфире или читающей книгу, спаривающейся со своим неотесанным мужем или вынашивающей месть.

Она завораживала его. Отвращала. Но она была подобна идеальному орудию, точно ему по руке. И он желал ее как женщину. С тех пор как Шип испытывал такого рода влечение, прошло много, много лет, и он упивался. Он говорил себе, что это не слабость, но сила. Смотрел, как она, обнаженная, ворожит; впитывал ее восторг, когда она собирала в эфире потенциальную силу и метала огромные энергетические сгустки; вожделел ее. Благодаря своим бледным серым мотылькам он видел ее под девятью углами, когда она вставала, как плясунья, на цыпочки и все быстрее ритмично двигала животом…

«Я возьму ее и буду ею обладать и пользоваться, а она мне послужит. И, делая так, я нанесу удар королю, изувечу Красного Рыцаря, уничтожу графа и стану еще могущественнее. А когда она мне надоест, я ее поглощу. И сделаюсь еще сильнее».

Шип пребывал в теле Знатока Языков, а потому мог улыбаться.

Он все еще посмеивался, когда его разыскали сэссагские послы.

Это были сильные мужи, все воины, и они его ненавидели. И боялись. Он чувствовал их страх и нерешительность – вообще говоря, он уловил этот страх из такой дали, что ему хватило времени соорудить им и кров, и стол, чтобы с ними сесть, и огонь в очаге, а заодно обновить нынешнее тело.

Они поочередно представились, и он восхитился их отвагой, как восхищается силой рабов человек, который их покупает.

– Где этот чародей, Шип? – спросил самый смелый. – Мы пришли повидаться с ним.

Шип поклонился, как никогда не кланялись сэссаги.

– Я он и есть, – сказал он.

– Да ты же из наших шаманов! – заявил человек с зарубками девяти убийств на правом ухе.

Но первый смельчак покачал головой и опустился на колено:

– Он – Шип. Я служил ему этой весной, у скалы.

– И мы с тобой проиграли, – улыбнулся старый шаман. – И ты забрал своих воинов и бросил меня.

– Это казалось наилучшим выходом, господин, – кивнул воин. – Ты потерпел поражение и был мне не господином, а только союзником.

– Смелые речи, – заметил Шип.

– Теперь матроны прислали меня заключить мир, – сказал смельчак.

Шип снес его защиту и выудил из мешанины мыслей имя.

– Ты Ота Кван, который занял место Тадайо в качестве верховного воина, – проговорил он, подстроив тембр голоса под собственный голос Ота Квана. – На переправе ты показал себя храбрейшим бойцом.

Другие воины посмотрели на Ота Квана с подозрением.

Он гневно зыркнул на них, и Шип извлек из его поверхностных мыслей их имена.

– А не собираются ли сэссаги лгать, а потом предавать, как поступили весной? Мне это незачем. Хуран принадлежит мне. – Он без улыбки подался вперед, как старик, который делает внушение. – Ах, да, ведь ты и на юге был важной птицей.

При этих словах другие воины отошли подальше от Ота Квана.

Тот пожал плечами.

– Могучий Шип, нам известно, что это ты наслал на наши селения великанов.

– Нет, – улыбнулся Шип.

Ота Кван перевел дух. Остальные пятеро переглянулись.

– Нет, – повторил Шип. – Я вам не какой-нибудь человек, чтобы вести со мной переговоры. Вот мои условия. Ты – Ота Кван – станешь моим капитаном. Мне нужен военный для командования войсками. И у скалы я проиграл как раз потому, что такого человека не было. Среди хуранцев нет воина столь доблестного, как ты. Вдобавок ты приобрел богатый опыт на юге. Взамен я наделю тебя могуществом, которое превзойдет всякое воображение. И, если захочешь, оставлю в покое сэссагов, ибо они – всего-навсего горстка хижин, где обитают полуживотные, а в лесу такого добра без счета. Я предоставлю сэссагов самим себе и в большем для них наказании не нуждаюсь.

Наименьший храбрец из шести – а он был очень смел – вскочил на ноги.

– Ты лжешь! – выкрикнул он.

Шип рассмеялся, вырвал из него душу и поглотил. Человеческая оболочка рухнула с глухим стуком.

– Лгут слабые, – сказал он. – Мне незачем лгать. Что думают остальные? Будете моими военачальниками?

Ота Кван выдавил улыбку. Он закивал.

«Он уже решил служить мне, но теперь немного поломается», – подумал Шип. Люди нагоняли на него тоску.

– Зачем мне тебе служить? Я не ищу власти. – Воин посмотрел в человеческие глаза Шипа. – Того, что мне хочется, у тебя нет.

«Врешь», – подумал Шип и еще раз прошерстил его мысли, словно взъерошил волосы ребенку со всеми его колтунами, которых ни разу не коснулся гребень. Запустил ему в голову энергетические щупики и прочел имя.

Орли.

Он расхохотался. Казалось, он был обречен добиваться своего. Все подносилось ему на блюдечке. Или в этом заслуга черного места?

«Ему уже наплевать».

От его смеха Ота Квана передернуло.

Другой из шестерки обнажил короткий альбанский меч.

Шип сотворил заклинание.

На груди воина вспыхнул амулет, клинок рубанул – и рубанул удачно, по левой руке Знатока. Брызнула кровь.

Шип неуклюже встал из кресла, подобрал отсеченную руку и выставил ее навстречу второму удару. Плеснув противнику кровью в лицо, он блокировал его меч, и клинок засел в кости.

Затем одним посылом дотла спалил его амулет, применив специальную для таких случаев смесь мелких заклинаний. Со стороны Шипа было глупо забыть о том, что эти могучие воины могли обладать какой-никакой защитой.

Дотронувшись до воина, он выдал малое проклятие, которое возбудило все нервные окончания на его коже. Все, до последнего нерва.

Тот с криком упал и забился в корчах, не думая о своем теле, – стал колотиться головой, а потом, утратив власть над всеми функциями, вывихнул себе плечо. Его вопли накладывались один на другой, как кровельная плитка. Четверка сэссагов побледнела.

Шип приставил отрубленную руку к культе. Врачевание давалось ему хуже всего, но им он свое искусство показал и расточил дневной запас сил на восстановление конечности. В конце концов, это была всего лишь одежда, вроде плаща.

Сэссаги содрогнулись.

– Ну разве я не подобен богу? – задушевно осведомился Шип. – Если кто-то из вас желает меня убить – вперед. Я готов. К вашим услугам, как выражаются люди.

Его слова подчеркивались воплями жертвы.

– Вы пытаете пленных – не отрекайтесь, я знаю. Вы делаете это, чтобы доказать их отвагу. Что ж, этот оплошал – разве не так вы скажете? – Он улыбнулся.

Катавшийся по земле человек уже опорожнил и кишечник, и мочевой пузырь, но продолжал метаться, словно схваченный монстром, и безостановочно кричал, так что, казалось, не успевал и вздохнуть. И вот он приложился головой об мраморный стол, где покоились яйца, и, выпростав одну руку, коснулся правого. Тут же, на глазах у собравшихся, он был пожран и превратился в пепел.

Яйцо на миг вспыхнуло и выстрелило пурпурно-черным светом, а потом затихло.

Опешил даже Шип. Он подступил к яйцам и помедлил, чтобы надеть свою самую прочную панцирную личину. После этого он внимательно изучил их во всех доступных спектрах.

Яйца пили потенциальную силу. Взамен не отдавали ничего.

Шип вздрогнул от страха и попятился от яиц. Но он – даже он – не посмел показать свой испуг возможным прислужникам. Поэтому он выдавил жестокий смешок.

– Обворожительно, – похвалил он вслух.

И круто развернулся на месте, стараясь держать свои тощие, похожие на ветви руки подальше от яиц.

Четыре сэссага забились в угол, и вокруг них вилась тысяча мотыльков.

– Еще желающие есть? Вы вольны уйти, но, если останетесь, я сделаю вас великими.

И он наклонил голову, подтверждая сказанное.

Ота Кван вздохнул, словно избавился от чего-то, что почитал за важное.

– Господин, если я послужу тебе, ты оставишь в покое сэссагов?

– Если они будут верно служить мне, – кивнул Шип.

– А ты отдашь мне Мурьенов? Графа Севера? – спросил Ота Кван.

Вспыхнувшее в нем вожделение напомнило мотылька, который выбирается из кокона. Неприкрытая жажда мести – вот каким было его истинное лицо.

– Более того – я прикажу его взять. Это будет твоим первым заданием. А после он твой.

Из трех воинов самый рослый был и самым молодым. Он трясся от страха, но держался. И вот он выступил из облака мотыльков, которое окружало Ота Квана.

– Я не стану тебе служить, – сказал он. – Я не могу с тобой справиться ни рукою, ни мыслью… н-но в услужение не п-пойду.

Не шелохнувшись, Шип изучил его. В таком обличье он отразил бы стрелу, пущенную из осадной машины. Опыт был.

– Ота Кван? – спросил Шип.

– Зови меня Орли, – ответил тот и вонзил в юного воина базелард. Затем, когда пятки юноши забарабанили по камню в стремлении обогнать смерть, он обратился к последнему человеку – сэссагу Западных врат по имени Гуир’лон: – Ступай и скажи, что Ота Кван погиб здесь, за народ. Передай это моей жене. Сообщи матронам. – Он оскалился в жуткой кривой улыбке. – Отныне я снова буду Кевином Орли.

ТИКОНДАГА – ЯННИС ТУРКОС

В настроении не лучшем, чем по прибытии, Туркос покинул огромную крепость и со всех ног поспешил на север. Он попросил у графа поддержки против Северного Хурана, а граф, исходя из каких-то своих соображений, отказал. А потом велел ему убираться со своей земли.

Зима приближалась, и лес пропитался влагой после трех дней дождя. Туркос замерз еще до того, как перебрался через реку от, почитай, неприступного форта, что прикрывал речные ворота замка. Он переплыл ее, преодолев почти лигу по полноводному осеннему течению; затем поднялся на берег и пошел обратно в деревню, которая служила их северным прибрежным пристанищем – сорок хижин и лачуг поменьше. Там жили мужчины – в основном сломленные – и женщины десятка кланов пришедших из-за Стены, а то и вовсе вне кланов. Мурьены стали править пришедшими тремя поколениями раньше, и их железные кулаки были занесены над сотней миль северного берега, а южного – еще больше. Многие жители Южного Хурана – даже свободные деревни и замки – прислушивались к Тикондаге, участвовали в ее набегах и посылали старост и матрон на советы, для которых на огромном лугу под стенами замка разводили костры.

Положение в Хуране превращалось для Туркоса в кошмар разделенной лояльности.

Надо же! По его сведениям – а сбор информации был его обязанностью, – галлейцы высадили в Северном Хуране мощный отряд. Прошел и слух, что в край сэссагов перебрался великий колдун, а Гауз, коварная и опасная супруга графа Севера, назвала его имя: Шип.

Отношения между Северным и Южным Хураном чрезвычайно осложнились.

Туркос провел день в деревенском общем доме, где слушал, рассказывал сам и писал письма себе подобным. Нанял гонцов и разослал их с зашифрованными посланиями.

Затем со всей скоростью поехал вдоль реки на запад, располагая тремя сменными лошадьми, запасом продовольствия на двадцать дней и двумя огромными черно-белыми птицами. Как разъездной офицер он был обязан отчитаться.

В лесах царила странная тишина. Две ночи он объяснял это непрекращающимся дождем; пять дней ненастья кряду привели к тому, что Туркосу, чтобы разжечь костер, пришлось прибегнуть к своим крайне ограниченным герметическим навыкам.

Деревня под названием Непан’ха находилась на северном берегу Великой реки, там, где она, двадцать лиг протянувшись среди сотни островков и стольких же болот, наконец очищалась от всего этого и впадала во Внутреннее море. Селение не было ни сэссагским, ни хуранским: местные жители происходили из многих групп пришедших из-за Стены и яростно отстаивали свою независимость. Они выдержали осаду Мурьенов. Путь до Непан’ха занял у Туркоса пять дней утомительной езды с недолгими перерывами на сон. Добравшись до места, он пристроил лошадей, рухнул на жесткую спальную лавку у открытого очага общего дома и проспал двенадцать часов; затем он умял четыре миски жареной оленины и с наслаждением раскурил трубку в обществе местной старосты.

Она громко упомянула Шипа.

В помещении воцарилась тишина.

– Не поминай лиха, – буркнули с темных полатей, куда не проникали ни свет, ни тепло. – Лиха не поминай!

– Заткнись, старик, – огрызнулась староста, Прыгучая Форель.

– Священный остров стоял для всех, – пробубнил тот. – А теперь магия высосала его, как какая-то колдовская пиявка, и с нашими душами скоро случится то же самое, а под конец все почернеет и вымрет.

– Видишь, с чем мне приходится иметь дело? – сказала Прыгучая Форель и покачала головой. – Тем, у кого есть дар, хуже всех. Он всего в семидесяти лигах отсюда, отделенный водой. По суше, конечно, выходит намного дальше.

Позднее Туркос воспользовался собственным даром и почти сразу ощутил опустошенность. Кроме того, у него возникло мимолетное впечатление, будто в тумане кружат мотыльки.

Туркос не хватал звезд с неба, но был хорошо обучен. Он замаскировал свою деятельность, а в пышном саду Дворца воспоминаний отметил свое местонахождение относительно трех университетских маяков и проложил вектор к пустоши.

Перекусив еще раз и проспав еще двенадцать часов, он погнал лошадь на запад в очередной ненастный осенний день. Тропу протоптали пятьдесят поколений сэссагов, абенаков и кри. Она оказалась достаточно широкой, чтобы лошадь находила ее в темноте, хотя Туркос был не настолько глуп, чтобы путешествовать ночью.

На третий день после отъезда из Непан’ха он заметил на горизонте, больше чем в миле за топким бобровым болотом, парочку рхуков. Сперва он принял их за гигантских бобров, но по мере приближения, выбирая верную дорогу не только для себя, но и для своих животных, понял, что это не работящие лесные создания, а существа погрязнее, разновидности более человекообразной. Он поспешил отступить, едва не лишившись в трясине лошади.

Три рхука засекли его, когда он почти очутился в безопасности. Они издали свой охотничий рев и устремились к нему. Прыть, с которой они пересекали болото, могла сравниться только с бешенством их прорыва сквозь заросли, непроходимые для людей.

Проклиная погоду и всех на свете колдунов, Туркос натянул тетиву истриканского лука. Он остро пожалел, что рядом нет спутника. Или жены.

Вернувшись в седло, он поехал вдоль ручья в надежде спастись благодаря густой траве, которой заросли берега. Ручей вывел его на просторный луг, и он пустил лошадь легким галопом, привстав в стременах и всматриваясь в землю. От родников образовались просадки грунта, и он петлял, как циркач, подгоняя лошадей возгласами и свистом.

Трех рхуков он увидел, когда уже пробирался по берегу старого бобрового пруда. Развернув лошадь, Туркос выпустил три стрелы, но медлить, чтобы оценить результат, не стал и вновь устремился на запад.

Беда с рхуками заключалась в том, что они, не будучи особо толковыми следопытами, никогда не сдавались. Выражение «упрямый, как рхук» говорило об их склонности преследовать жертву, пока не убьют, не отвлекаясь ни на какие опасности и соблазны.

Туркос нашел другую тропу, которая вела с востока на запад. Он сотворил небольшое заклинание, чтобы понять, где находятся маяки университета, и, сопоставив их, решил, что подобрался достаточно близко. Туркос задал новый поиск, на сей раз, по примеру своей жены, маскируя техническое мастерство чарами пришедших из-за Стены. Получив вектор и испытав тошнотворное чувство прикосновения к чему-то мерзкому, он отвел запасных лошадей по новой тропе за лигу на восток, после чего осторожно, со стрелой наготове поехал обратно шагом. Туркос надеялся, что на открытой местности рхуки после его выстрелов поотстанут, а потому остановился там, где его собственные следы слились с тропой, вынул из кошеля три окрашенных киноварью пера, примотал их к кусту мудреной паутиной красных ниток и навел на них чародейский блеск. Под чарами не скрывалось никакого заклинания, но неразвитому дарованию конструкция могла показаться ловушкой.

Затем, сидя в седле под холодной моросью, Туркос принялся ждать за недавно рухнувшей елью. Поверх бобровой шапки он нахлобучил капюшон, а зеленым плащом прикрыл лук и грел его, прижав к телу.

Заслышав рхуков, Туркос навел слабые чары, чтобы скрыть свой запах.

Он дождался, когда они выйдут на тропу, откроются и окажутся шагах в двадцати. Рхуки остановились взглянуть на его перья и окружили куст.

Тогда он встал в стременах и выпустил стрелы, которые придерживал пальцами левой руки, – пять быстрых стрел с зазубренными наконечниками, и все попали в цель. Три первые были отравлены.

Рхуки даже не крякнули. Они дружно повернулись, взревели и бросились в погоню.

Он выстрелил через круп своей лошади еще четырежды, а потом потерял их из виду. Скоростью они ни в коей мере не могли сравниться с конем. К тому времени, когда он добрался до вьючных лошадей, они порядком отстали, но продолжали преследование.

Туркос поехал на восток. Он гнал лошадей трусцой, пока они не выбились из сил, а потом перешел на шаг, и они шли всю ночь медленно, но уверенно. Теперь стало ясно, почему в лесу пусто: когда поблизости оказывались рхуки, все прочее крупное зверье держалось настороже.

Рассвет возвестил солнечный день. Туркос напился из ручья воды, такой холодной, что заломило зубы, после чего продолжил путь на восток и миновал сожженную деревню, явно уничтоженную рхуками. А позже, днем – еще одну.

Вечером тропа резко оборвалась у глубокого болота на самом краю Внутреннего моря. Он двинулся на север в обход и нашел пару каноэ, но ни дороги, ни твердой почвы.

Едва пала ночь, Туркос услыхал красноречивый треск: по его следу шли. Переложив свое добро в каноэ, он отпустил вьючных лошадей. Ездовую он очень любил, а потому попытался загнать ее в черную воду, и в итоге она последовала за каноэ: он греб, а она плыла. Он понимал, что долго она не протянет, и отчаянно выискивал во тьме сушу.

Дважды ему пришлось накренять каноэ, чтобы погладить лошадь по голове и поделиться энергетическими запасами. Но вот появились звезды, яркие и холодные, и он наконец услышал шорох мелких волн, налетавших на гальку, а в следующий миг лошадь выбралась на берег еще до того, как он осторожно причалил. Кобылка не обрадовалась, когда обнаружила, что очутилась на каменистом островке, где негде укрыться и нечего есть, однако она не утонула, а Туркос сохранил припасы. Он развернул над ней свою скромную шерстяную палатку, а когда лошадь обсохла и согрелась, уложил ее, накрылся с нею вместе всеми, какие были, одеялами и, свернувшись калачиком, приткнулся к ее спине. Овсом накормил с руки.

Они заснули, и он пробудился только после того, как она толкнула его и поднялась на ноги. Вокруг был сплошной серый туман, и Туркос сразу услышал рхуков. Они бултыхались в тумане, и он не на шутку испугался. Он понятия не имел, сколь хорошо они двигаются на глубине. А плавать умеют? Он знал о них мало – только читал, его никогда не преследовали.

Туркос сложил шерстяные одеяла и маленькую палатку. Несчастная лошадь дрожала, и он со всей посильной скоростью нагрузил каноэ. Плеск не прекращался, и казалось, что рхуки повсюду вокруг. Он вынул из колчана стрелу и превратил ее в основу поискового заклинания с очень небольшим радиусом действия. И тут же почувствовал всех троих, и в каждом так и сидело по стреле. Самый широкий зазор между монстрами был на востоке, а потому он отвязал каноэ и устремился туда. Лошадка, долго простояв на островке, в конце концов тревожно заржала, бросилась в воду и со всем посильным усердием поплыла следом. Туман сомкнулся, и Туркос принялся грести изо всех сил, молясь Пресвятой Деве Марии и всем святым о спасении его и лошади от холода, воды и великанов.

ЛИВИАПОЛИС – КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ

Сэр Майкл вел журнал с начала осады Лиссен Карак. Он перенес записи в здоровенный том, переплетенный в темно-красную кожу, купленный на бескрайнем ливиапольском базаре. Дни он решил отсчитывать от первого контракта. Потом он уже никому не показывал этот дневник и не был обязан отчитываться в его ведении.

Военный журнал – день сто одиннадцатый.

Поражение этрусского флота привело к тому самому результату, что обещал капитан, хоть нам и не удалось заманить их эскадру в арсенал после того, как Безголовый поторопился с запуском своих драгоценных машин. Мы захватили всего одну самую наглую галеру и тем удвоили имперский флот. Но захват Эрнста Хандало, этрусского капитана, принес нам то, чего не удалось бы достичь его смертью: почти полную капитуляцию этрусков. Хандало – сенатор далекой Веники. Очевидно, он начал мирные переговоры на свой страх и риск.

Ближе к дому наша маленькая победа обеспечила известный престиж – или, наверное, как любит выражаться капитан, лишь заложила фундамент для будущего престижа. Кроме того, капитан освободил всех наших пленных, захваченных в боях под стенами; он договорился с принцессой Ириной о том, чтобы выпустить из темницы всех узников. Если морейские рыцари и возлюбили нас за такое милосердие, то им очень ловко удается это скрывать.

Впрочем, ворота открыты, рынки работают, жатва в разгаре. А главное, наверное, то, что с гор через Внутреннее море и озерный край к нам потянулись караваны. Капитан строит планы насчет меховой торговли и Харндона. И с их учетом он договорился о займах под залог прибыли, чтобы заплатить нашим людям, а это позволило в значительной мере избежать грабежей.

И, наконец, похоже на то, что наша победа одобрена патриархом и университетом. Капитан встретится с патриархом после воскресной мессы. Мы дружно скрестили пальцы.

Сэр Майкл откинулся на спинку и облизнул с пальцев чернила.

Вошла Кайтлин. Она тесно прижалась к нему и спросила:

– Может, поносишь за меня недельку этого маленького ублюдка, а я чуток отдохну?

Сэр Майкл повернулся к ней лицом.

– Пожалуйста, не называй наше дитя ублюдком.

– Сам знаешь, что оно ублюдок и есть.

Она улыбнулась мило, ничуть не гадко, и все-таки Майкл понял, что это не шутка. Он обещал жениться, и она, крестьянская девушка, теперь прослыла его шлюхой.

– Ну так выходи за меня, – сказал он.

– Где? Когда? – спросила она. – И мне совершенно нечего надеть.

– Прости, любимая, – промолвил он и привлек ее за талию к себе, чтобы ощутить, как увеличилось ее чрево. – Прости. Я был занят.

«Боже, как пошло».

– Ходит слух, что рыцари Святого Фомы направили к нам капеллана, – добавил он. – Вот он бы и поженил нас, когда приедет?

Она тяжело опустилась ему на колени. Еще и не раздалась, но уже чувствовала себя размером с лошадь: уродливой, отталкивающей – полной противоположностью стройным, надушенным морейским дамам, которых ежедневно встречала на рынке.

– По-моему, когда ты спросил, я представила свадьбу в соборе, где буду… блистать. Не знаю, с чего вдруг.

– Мой отец не отказывал, но и хорошего ничего не сказал. – Сэр Майкл уставился в окно.

«Вообще говоря, молчание родных кажется довольно зловещим. Мне выслали пособие, а потом – тишина. И на письма не отвечают».

– Значит, нас может поженить капеллан? Можно назначить дату? – спросила она. – Я думаю… лучше выйти замуж с брюхом, чем не выйти вовсе.

Он поцеловал ее.

– Я справлюсь у капитана.

– Герцога, – уточнила она.

Он помедлил.

– Как это понимать?

Кайтлин была его и любовницей, и низкородной альбанкой из казарм. Она слышала вещи, которых он слышать не мог. В том, чтобы прослыть шлюхой сэра Майкла, имелся свой плюс, ибо с нею охотно распивали горячее вино те женщины, которые не посмели бы приблизиться к его жене.

– Но ведь ему нравится зваться герцогом? – пожала она плечами. – Лучники недовольны. Они ворчат, что он всегда был из их числа.

Майкл покачал головой.

– Любимая! Господи Иисусе, да он же сын графа Севера и родился с серебряной ложкой во рту, которая была побольше, чем когда-либо у меня. Он вовсе не из их числа!

Но, сказав так, он вспомнил, как капитан разряжал лук и сражался в овечьих загонах Лиссен Карак перед осадой. Чувство локтя.

Кайтлин поцеловала его.

– Милый, не огрызайся на меня! И умоляю – не трогай чернильными лапами единственное платьице, которое мне по животу. Руки прочь!

Она соскользнула с его колен.

– Ты ему, главное, скажи.

Сэр Майкл кивнул.

Герцог Фракейский сидел в своем новом кабинете в атанатских казармах и разбирал гору корреспонденции. В помощь мастеру Нестору у него был мореец-секретарь по имени Афанасий – безупречный джентльмен, который, казалось, знал при дворе всех и каждого. Герцог подозревал, что Афанасий работает на принцессу и шпионит за ним, но скрывать от нее ему было нечего, и он не раскачивал лодку.

– Вот этого мне не прочесть… Нестор?

Войсковой казначей сдвинул черную шапочку и поддернул рукава.

– О! Милорд герцог, это еще одно письмо от королевы Альбы. Она обижена тем, что вы не потрудились пригласить ее на турнир.

– И кому оно адресовано?

– Воину, который именует себя Красным Рыцарем, – ответил Нестор, прочитав то, что было написано на обороте.

– Верни как неправильно адресованное, – распорядился герцог. – Будь вежлив и сообщи ей о моем нынешнем титуле. Выгадай мне немного времени.

– А это донесения наших разъездных офицеров, которые находятся у пришедших из-за Стены, – доложил Афанасий.

Он держал пачку тонких затертых листков, доставленных имперскими почтовыми птицами.

Герцог так и вцепился в них. Забрав бумаги, он сказал морейцу-секретарю:

– Опиши своему Мегас Дукасу свои контакты с пришедшими из-за Стены, да покороче, – приказал он.

– Милорд, в племенах за Стеной у нас имеется примерно несколько дюжин разведчиков.

– За имперской Стеной? Или по всей длине? – перебил герцог. – Как насчет ее альбанской части?

– Милорд, мы оба разумные люди, – сказал Афанасий. – Если нужен однозначный ответ, то я вынужден просить более четких инструкций. Как можно, полагаю, заключить из моего колебания.

– Кто из нас солжет, если я похвалю тебя за искренность? – улыбнулся герцог.

Открылась дверь, и стало видно, как в коридоре беззвучно смеется сэр Майкл. Бент, стоявший на часах, ухмылялся.

– Майкл! Не вернешься ли ко мне в ученичество? Мне надо обсудить кое-какие планы. – Герцог улыбнулся и отхлебнул чуть теплого вина.

В притворном испуге Майкл приложил руку к груди.

– Обсудить ваши планы? Вам нездоровится, милорд? – Он покачал головой. – Я буду бесконечно рад. И тоже хочу кое-что обсудить.

– Говори, – сказал капитан.

– Капеллан уже едет? – спросил тот.

– Может пожаловать со дня на день. У меня есть два письма от приора. Полагаю, нам достается паршивая овца под стать нашему шутовству. Раз без священника мне никак, то я, пожалуй, возьму у него.

– Придете ли вы на мою свадьбу? – выпалил Майкл.

Оба секретаря продолжили трудиться, прикинувшись ветошью.

– С красавицей Кайтлин? – осклабился герцог. – Обязательно. Куда?

– Может, в казарменную часовню? – нерешительно предложил сэр Майкл.

– Я подведу ее к жениху? – хищно улыбнулся Красный Рыцарь.

Майкл отреагировал, как всякий юноша, – свирепо зыркнул, и взгляды их скрестились, как мечи, но оба расхохотались.

– А как быть с подарками? – осведомился капитан. – С золочеными одеждами для невесты? Майкл, твой отец собрался купить корову.

– Не могли бы вы оплатить их в счет моего жалования? – спросил сэр Майкл.

Просьба была странная, ибо годы не касались капитана, но все же он был недостаточно стар, чтобы стать ему отцом и платить по его счетам. Майклу сделалось неловко, и он отвел глаза.

– Еще я должен передать слова Кайтлин о том, что кое-кому из ребят не нравится ваш новый титул, – добавил он.

Герцог подал Тоби знак налить вина.

– Пусть тоже берут себе титулы, когда завоюют герцогства.

– Вы пьяны? – осведомился Майкл.

Капитан подлил себе немного.

– Возможно, – ответил он покладисто.

– Боже ты мой, милорд.

Майкл умолк и посмотрел на капитана – серьезно уже взглянул. Под глазами у того залегли тени, а сами они казались старческими. Его капитан – его надежда и опора – был напуган. Озабочен. Зол.

– В чем дело? – спросил Майкл.

Капитан прищурился на него.

– Ни в чем, – сказал он, но лицо его исказилось, словно жевательные мышцы зажили собственной жизнью. – Я с этим разбираюсь, – добавил капитан.

– Значит, что-то неладно, – заключил Майкл.

– Моя нагрудная пластина продырявлена, как игольница, а мне некогда заглянуть к оружейнику, – сказал герцог. – Это первое в списке моих невзгод. О да, у нас есть город, где жителей триста или четыреста тысяч, но меньше двух тысяч солдат для наведения порядка и обороны стен. Население не доверяет нам, а шпионов в этом дворце столько, что, может статься, каждое мое слово доходит прямо до бывшего герцога, Аэскепилеса и всех их многочисленных прихвостней. Цены на зерно растут, этруски хотят получить торговые концессии для снятия блокады, писем из Альбы нет уже две недели, а принцесса не считает меня ни мужчиной, ни рыцарем – только орудием. – Он откинулся на спинку, выхлебнул вино, и Тоби вынул из его руки кубок. – А в приятном списке то, что ты женишься, а значит, будет пир, и нашему войску, клянусь всем святым, пир остро необходим.

– Может быть, перестанете величать себя герцогом? – спросил Майкл.

– Нет, – ответил герцог. – Мы в Ливиаполисе, а здесь так принято. Если я не вживусь в эту роль, ко мне не будут относиться серьезно. Ты же думающий человек, Майкл, – тебе не приходило в голову, что такое победа и поражение? Это просто идеи, такие как, например, справедливость. Каждый понимает их по-своему. Разве не так?

– Уверен, что мой наставник пару раз говорил то же самое, – ответил Майкл.

Он взял себе кубок. Тоби втирал масло в древко прекрасной герцогской гиаварины – длинного тяжелого копья с фланцами. Уникальным в нем было то, что капитан получил его от дракона, а древко, похоже, сделали из посоха колдуна Гармодия.

Герцог рассмеялся.

– Мой тоже! Я хочу сказать, что если покажется, что мы побеждаем, то мы победим. А если покажется, что проиграем, то так наверняка и случится. У людей так заведено. Я должен быть герцогом, чтобы обеспечить покорность морейцев и внушить им, что приведу их к победе.

– Нет, все-таки вы не пьяны, – заметил сэр Майкл.

Герцог подался назад, забрал у Тоби гиаварину и вскочил на ноги. Он сделал выпад, раскрутил копье сложной бабочкой и вновь изготовил к бою – перерубил надвое одну свечу, потом другую.

– Люблю эту штуковину, – признался он.

Тоби ухмыльнулся.

– Это как с войском, – сказал капитан. – Им так здорово пользоваться, что хочется делать это постоянно. – Оскалясь, он рубанул снова и рассек напополам подсвечник. – Проклятье, – буркнул он.

– Беру слова назад. Вы, несомненно, пьяны, – сказал Майкл. – Пресвятой Георгий, вы прорубили дюймовый слой бронзы!

Герцог склонился над зеркальным срезом.

– Ну да, – подтвердил он.

Они ухмыльнулись друг другу, и герцог еще раз перерубил подсвечник, закрепленный в оконной решетке. Майкл подобрал упавший кусок и сразу же отшвырнул.

– Горячо, – сказал он. – Можно попробовать?

Он взял оружие, ожидая получить разряд, ядовитый укол или понести какую-нибудь жуткую мистическую кару, но ничего не случилось. Нанес удар, и лезвие звякнуло об основание подсвечника. Изрядно помятый, он полетел через комнату.

– Тут всяко не без герметизма, – заявил Майкл.

Герцог закатил глаза.

– С учетом источника… Послушай… пожалуй, мне тоже нужен пир. Или бой. Или то и другое. Завтра я встречаюсь с патриархом. Давай-ка, когда мы покончим с делом, пойдем на базар и кое-чего прикупим. Каких-нибудь приятных вещиц.

– Благодарю, милорд, – улыбнулся Майкл. – И насчет боя я согласен. – Он кивнул в сторону окна. – Ребятам тоже хочется в драку. Скоро они начнут мутузить друг дружку.

– Может, и сбудется твое желание, – кивнул герцог. – Сегодня ночью я сыграл в рискованную игру. Будь при оружии.

Сэр Милус покачал головой.

– Это что же выходит – капитан дал вашей троице увольнительную? А мы будем сидеть взаперти?

Он не выказал гнева, но Калли, личный лучник капитана, попятился. Как и Плохиш Том, сэр Милус был силой, с которой приходилось считаться, и собачиться с ним не стоило.

Но и капитану не следовало перечить, а потому трое лучников молча стояли, пока сэр Милус осматривал их. Он передал их пропуска Безголовому, который внимательно, беззвучно шевеля губами, изучил документы. Все это была чистая показуха: на пропусках висели герцогские печати, и о подделке говорить не приходилось.

– Надо полагать, что если кап’тан выпускает трех человек пьянствовать за пределами дворца, то эти трое должны выглядеть прилично, – заметил Милус, указав на изношенный дублет Длинной Лапищи.

Длинная Лапища хотел сказать, что это рабочий выход и он не желает попортить в драке приличную одежду, но всем троим было строжайше предписано соблюдать секретность. Поэтому он промолчал.

Сэр Милус состроил гримасу.

– Пойду скажу на воротах, мать-перемать, – бросил он и вышел, сопровождаемый слабым бряцанием, как и положено воину при полной выкладке.

– Бесится, потому что не его вахта, – сказал товарищам Безголовый. – Сэр Алкей его не сменил.

Они снова встали навытяжку, когда в караулку вошел, гремя поножами, Плохиш Том.

– Порядок. Вы чисты. Выпейте за меня, сволочи.

Возник сэр Милус, Том что-то ему шепнул, и мрачное лицо знаменосца просветлело. Он сделал шаг назад и кивнул.

– Я – спать, – сообщил он чуть громче, чем нужно.

Лучники отсалютовали и, пока Плохиш Том не передумал, поспешили выйти из караулки на освещенный факелами внешний двор.

Они миновали ворота, обменялись там паролями с нордиканцами, и Калли с Бентом стремительно пересекли главную площадь. Длинная Лапища откололся.

– Прикинься впечатленным, – прошипел Калли. – Нам нельзя выглядеть слишком самоуверенными.

Так они какое-то время перемещались от статуи к статуе, пока Калли не успокоился. Бент остановился, сунув большие пальцы за ремень, и притворился, что восхищается изваянием обнаженной женщины с мечом.

– За нами идут, – удовлетворенно сообщил Калли. – Двигаем.

Спустя час оба сидели в освещенной масляными лампами таверне, внимая четырем музыкантам, которые играли на морейских инструментах. Лучники не знали, как последние называются, но музыка им понравилась, как и внимание двух молодых женщин, прицепившихся к чужеземцам.

Толпа была на удивление густа для такого позднего часа.

Девушка Бента распоясалась в своей настойчивости, и он с безмолвным призывом воззрился на Калли. Тот осторожно огляделся и пожал плечами.

– Потерпи еще чуток, – сказал он.

Позади Калли кто-то проговорил:

– Идите с девчонками.

Он обернулся, но за спиной никого не оказалось.

Калли наклонился к Бенту, подал знак, и Бент оскалился. Он стряхнул девицу с колен, швырнул музыкантам серебряный леопард и дал увлечь себя по шаткой лестнице наверх – на балкон и к каморкам с избыточно разукрашенными дверями.

Девушка Калли взяла его за руку и чуть ли не поволокла прочь от музыки, а старый рабочий в мятой соломенной шляпе на удивительно хорошем альбанском буркнул: «Везучий стервец!» Калли старательно ему подмигнул и взбежал по ступеням.

Длинная Лапища надвинул на глаза шляпу, расплатился за вино и юркнул за расшитую бисером шторку, служившую входной дверью.

На улице перед таверной не было людно, но человек десять стояли кто где, привалившись к углам и колоннам, все с мечами. Не расправляя плеч, он зашаркал вперед.

Один из уличных головорезов толкнул его – нарочно и сильно. Длинная Лапища позволил себе качнуться и упасть, как какой-нибудь недотепа.

– Иди отсюда к гребаной матери, деревенщина, – бросил ему головорез. – Держись подальше от моего меча.

Длинная Лапища отполз за угол и задал стрекача. У него было три дня на знакомство с местностью, а он еще плохо ориентировался в темноте. Добравшись до конца переулка, он был вынужден развернуться и перелезть через ветхий забор. По церквушке он понял, что отсюда меньше стадия до дворца.

Сбросив вонючую крестьянскую куртку и соломенную шляпу, он стиснул в левой руке ножны с мечом и побежал.

Мужчина, сидевший на шлюхиной постели, был облачен в кольчугу. Остальное пространство заполнили двое его подручных, оба в подбитых гербовых накидках и с увесистыми дубинками.

– Итак, – заговорил мужчина. – Вы желаете уйти с императорской службы?

Калли пожал плечами.

– Может быть, да, а может, и нет, – сказал он. – Я слышал, это денежное дело.

Бенту не удалось тишком протиснуться в комнату. Он проводил взглядом девицу, которая с нескрываемым сожалением упорхнула по коридору. Заметил и то, что общий зал, оставшийся внизу, начали заполнять вооруженные люди.

– Похоже, вы заберете нас всяко, хотим мы этого или нет, – проговорил он.

Сидевший на постели развел руками и коварно улыбнулся:

– Ты понимаешь, чужеземец, что твои товарищи в любом случае сочтут тебя дезертиром?

Капитан выразился недвусмысленно: им следует до самого конца притворяться алчными наемниками. Калли прищурился.

– Намекаете, что денег-то и нет? – спросил он, держа руку на рукояти кинжала.

Амбалы в накидках устремились к нему, поднимая дубинки.

– О деньгах потолкуем позже, – сказал мужчина. – Это не мне решать.

– Мне не нравится такой расклад, – отозвался Бент.

До сих пор он стоял на пороге пригнувшись, ограниченный собственными габаритами и теснотой каморки. Сейчас он выпрямился. Меч полностью не обнажил и предпочел врезать навершием по зубам ближайшему бугаю, который имел глупость его игнорировать. Тот согнулся пополам, выплевывая зубы, и Бент на одном дыхании сломал ему нос и заехал коленом в пах, тогда как Калли выхватил кинжал правой рукой и перебросил его в левую, сбив противника с толку. Тот блокировал пустую правую и получил в глаз с левой. Он рухнул замертво. Противник Бента повалился, хрипя, и разинул рот в намерении закричать.

Калли посмотрел на Бента:

– Полюбуйся, что ты натворил.

Бент наступил лежащему на горло.

Человек на постели стал белее полотна.

– Не прикасайтесь ко мне, – сказал он. – Мои люди повсюду.

Калли встряхнул головой:

– Так что – денег нет?

Тот закусил губу.

– Я тебя выпотрошу, если заорешь, – пообещал Бент и притворил дверь. Калли же он сказал: – Там двадцать человек. Не думаю, что они собираются вступать в переговоры.

– Мать-перемать, – качнул головой Калли и обратился к нанимателю: – Ты думал, мы не справимся с двумя жирными ушлепками? – Он пришел в раздражение. – Ну и вот, теперь ты с нами наедине. План-то, оказывается, дрянной?

– Да он им не начальник, – сказал Бент. – Посмотри на него.

Незнакомец был в полном ужасе.

Калли потянулся к тяжелым ставням. Бент его придержал.

– Арбалеты, – напомнил он.

– Ох, мать твою, – буркнул Калли. – Во что мы ввязались?

Сэр Алкей проводил у своей матери больше времени, чем с войском, – не по своей воле, а потому, что положение принцессы на троне было более ненадежным, чем думали альбанские наемники, и его мать, леди Мария, усиленно трудилась над тем, чтобы заполнить вакантные придворные должности да наладить в общем и целом машину правосудия и налогообложения. За недолгий срок после возвращения в Ливиаполис сэру Алкею пришлось дважды поспорить с внутренним советом матери, а потом обсудить то же самое на совещании у Красного Рыцаря – герцога Фракейского. Однажды он поймал себя на том, что переменил мнение и кончил тем, что стал отстаивать противоположную точку зрения.

Через восемь дней укрощения тигров Алкей выдохся. Не желая заходить в свои дворцовые покои – там его было слишком легко найти, – он устремился по внешнему двору к атанатским казармам. Состоя в войске, он понимал, сколь символичным для наемников было захватить казармы, где раньше квартировал отборный имперский кавалерийский полк.

Ребенком, когда казармы были заброшены, он играл в них, а отроком поцеловал хорошенькую служанку, взял ее за руку и побежал с ней туда же в благоуханный майский день.

Теперь казармы были вычищены, полны жизни, и он переступил их порог, когда позади него затворились большие ворота внешнего двора.

Плохиш Том сидел за столом дежурного.

– А! Где тебя носило, мать твою за ногу? – проворчал он.

– И вам доброго вечера, сэр Томас, – отозвался мореец.

Том встал:

– Вы дежурите, сэр.

Мореец застонал.

– И завтра, может быть, тоже – просто чтоб научились читать график. Довольны? – Том ухмыльнулся и навис над столом всеми шестью футами и пятью дюймами роста. – Все ваше, мои поздравления.

– О, Том! – проскулил Алкей. – Я выдохся! Целый день возился с бумагами трона! У меня даже нет оружия.

– Тебе, малец, надо побольше упражняться, – усмехнулся сэр Томас. – Давай-ка завтра сразимся.

Алкей выдержал взгляд богатыря и ответил такой же улыбкой.

– Пешими или конными?

– Вот это дело. Давай верхом. Я тебя пощажу и дам поспать после ночной смены. Ступай за доспехами.

Алкей застал своего оруженосца Дмитрия бодрствующим и сумел собраться менее чем за пятнадцать минут. Морейский паренек был само раскаяние.

– Сэр, я везде вас искал, чтобы сказать о дежурстве!

Так Алкей узнал, что императорские слуги вытурили мальчонку из дворца. Он вздохнул, провел костяшками по наручам и побежал обратно в караулку, а Дмитрий последовал за ним с мечом и шлемом.

– Хозяйничай, все твое, – сказал Том. – Длинная Лапища ушел в город – у них с Калли и Бентом увольнение. Остальные в казармах. Капитан – то есть герцог – не хочет, чтобы парни с девчатами шлялись по борделям, пока местные к нам не привыкнут, так что ночь проведешь спокойно. Впрочем, капи… герцог приказал караулу держать лошадей заседланными и быть наготове. Можешь и сам о том же распорядиться. – Он коварно улыбнулся. – Может, и не такая спокойная будет ночка, а?

Том хлопнул Алкея по плечу и удалился, звучно щелкая саботонами по каменному полу. Алкей откинулся в кресле, дыша тяжело и проклиная свое невезение. Он махнул Дмитрию, чтобы тот занялся лошадью, и юноша вышел в холодную ночь. Алкей развалился поудобнее, кресло было достаточно велико для человека в полном доспехе. Веки отяжелели, и он выругался.

«Заснуть на дежурстве – последнее, что мне нужно».

Обремененный наручами, он налил себе немного пряного сидра, который грелся на огне, выпил и почувствовал себя лучше.

За другим столом сидел и что-то неистово строчил Безголовый. Алкей подался к нему и обнаружил, что тот переписывает из тетради стихотворение на низкой архаике.

Поскольку Алкей любил поэзию, он начал следить.

– Не мешаю? – спросил Безголовый. – Не люблю, когда смотрят.

Алкей поднялся и извинился. Со двора доносились шум и гам.

– Хорошая вещь. Откуда она?

Безголовый поднял глаза.

– Без понятия. Сэр Майкл дал, чтобы переписал. – Он растер правую кисть. – Учит меня читать и писать.

Алкей, считавший грамотность делом само собой разумеющимся, помедлил и мысленно перестроился.

– А, нижайше прошу прощения! Я не смотрел, как ты пишешь, я читал стихотворение.

– Наверное, оно и есть! – рассмеялся Безголовый. – Мне его не прочесть, я просто копирую буквы. – Он откинулся на спинку. – А руку сводит хуже, чем от меча. Но мне нравится учиться, я хочу написать книгу.

Алкей подумал, что надо бы дежурить почаще. Он встречал мало людей, столь не похожих на книжников, как Безголовый.

– Серьезно? – спросил Алкей, одновременно опасаясь выказать излишнее удивление.

Безголовый навалился на стол.

– Я слышал, ты писатель?

– Я пишу, по-моему, постоянно, – согласился Алкей. – Даже во сне. А если ничего не царапаю, то думаю об этом.

– Но ведь так и бывает? – поддержал его Безголовый. – Тебя словно точит жучок, и никуда не деться. А о чем ты пишешь?

– О жизни, – пожал плечами Алкей. – О любви. О женщинах. Иногда – о войне. – Шум во дворе нарастал. – А ты? – спросил он.

– Я хочу написать книгу о правилах ведения осады, – ответил Безголовый. – Как построить большие машины: выбрать дерево, изготовить и приладить веревки. Как выкопать траншею и удерживать ее. Как развести костер.

– Это хорошее название: «Как развести костер», – рассмеялся Алкей и вздохнул. – Или, скажем, «Гори, огонь». Не похоже на мои книги, но экземпляр, сдается мне, захочет приобрести полмира. Тебе не приходило в голову, что ты объяснишь, как осадить тебя самого? Ты можешь стать жертвой собственной…

Тут двери караулки распахнулись, и на пороге возникла пара нордиканцев, которые сопровождали высокого бородача в черном дорожном одеянии.

– Ваш человек не знает пароля, – заявил меньший из нордиканцев и ухмыльнулся Алкею.

Алкей никогда не видел этого типа. Он подумал о последнем совещании командования и указаниях герцога насчет шпионов. И о том, что в том же духе сказала мать.

– Сюда его, – распорядился Алкей.

– Я не состою в войске, – кротко проговорил незнакомец.

Алкей в изнеможении встряхнул головой. Возня во дворе набирала обороты, дверь была открыта, и в караулку втекал холодный воздух.

Вошел Длинная Лапища в сопровождении еще троих нордиканцев.

– Караульный отряд! – крикнул он.

Алкей поперхнулся. Почти четверть личного состава в войске обычно держали в полной боевой экипировке, луки у лучников были наготове всегда, если грозила опасность. Но в дворцовых казармах этот отряд сократили до каких-то двадцати человек. А он их не проверил…

Но Том, разумеется, это сделал. И по мере того как нарастал ор, воины сбегались по коридорам. Дубовая Скамья первой ворвалась в двойные двери караулки со стороны казарм. В кулаке был зажат боевой лук, а на голове уже красовался стальной шлем. Следующим примчался сэр Майкл, а за ним и сам капитан прибыл из кабинета в полном доспехе, сопровождаемый Тоби. Следом явились и остальные: Гельфред, похоже, так и спал в амуниции, Джон Ле Бэйлли выглядел отдохнувшим, а позади него маячил один из новичков – Кевин Эвальд, коротышка с длинным шрамом. Доспехи у него были диковинные.

– По коням, – сказал капитан.

– Там человек двадцать или тридцать, – сообщил Длинная Лапища. – Это была засада.

Капитан уже взгромоздился на нового жеребца, приобретенного в имперских конюшнях. Он выругался.

Длинная Лапища запрыгнул на истриканского конька, и они отбыли, а нордиканцы открыли ворота. Отряд пересек площадь и двинулся по улицам: сперва по широкой, потом резко свернул за угол, и еще раз, а улица постоянно сужалась, и снова поворот, развилка…

Длинная Лапища поднял руку.

На пороге каморки лежали два человека – то ли мертвые, то ли умирающие, а Бента ранили кинжалом в левое плечо.

Мужчина, недавно сидевший на постели, лишился чувств после того, как Калли врезал ему по черепу.

– Моя очередь, – сказал Калли. – Посторонись.

Он и Бент поменялись местами. Даже это движение явилось результатом практики, и они сработали, как партнеры по танцу. Калли сорвал с пояса баклер и, прикрыв им Бента слева, перехватил предназначавшийся для раненого удар. Бент юркнул за спину Калли, и тот коротко рубанул мечом. Его новый противник вовсе не собирался в одиночку сражаться с более искусным мечником, а потому отступил, полагая, что Калли не кинется на него с порога, с безопасного места.

Он ошибся и поплатился за это жизнью, а Калли вырвался в коридор, где тут же вырубил еще двоих. Он крутанулся на месте и ухитрился ударить лучника баклером по голове – в коридоре был лучник, который готовился стрелять, но так и не успел. Острие меча Калли рассекло свечу в настенном канделябре, а нога перевернула стол с десятком маленьких масляных ламп.

В сравнительной безопасности коридора, где стало намного темнее, он повернулся спиной к комнате и уперся руками в колени.

– Я слишком стар для этой хрени, – проговорил он.

Бент гоготнул.

И тут у Калли запершило в горле от дыма.

Длинная Лапища послал в черный зев переулка полдюжины лучников.

– Никак не ожидал, что у них столько людей, – сказал он герцогу. – Они поставили лучников на два здания – это то, что я видел. Возможно, их больше.

Герцог поскреб подбородок:

– Я хочу взять всех.

– Мы потеряем Бента и Калли, – заметил Длинная Лапища.

– Это недопустимо, – осклабился герцог. – Ну так ведь Майкл рвался в бой! Если ратники в латах пойдут очищать таверну, то лучники могут попробовать очистить крыши. Правильно?

Сэр Алкей кивнул.

– У нас есть горстка схолариев. Они пошли за нами.

Герцог развернул коня.

– Присматривай за ними.

– Присматривать? – переспросил сэр Алкей. – Да там же половина моя родня.

Герцог не собирался уступать. Он подъехал вплотную.

– Алкей, все это продуманная попытка изловить шпиона. Это место кишит предателями, а дворец…

– Таверна горит! – крикнул Длинная Лапища.

Герцог пожал плечами.

– Разговаривать некогда. Коневодам спешиться! Шлемы надеть, ратники в доспехах – ко мне, без доспехов – идти с Длинной Лапищей! Мне нужно как можно больше пленных, и без потерь среди наших!

Дубовая Скамья расхохоталась. Герцог мрачно взглянул на нее, а Изюминка пристукнула латной перчаткой по ее стальному головному убору.

– Пленных, – повторила Изюминка.

И они устремились во тьму. Алкей неплохо знал эту часть города со времен университета, но в темноте ориентировался неважно – точнее, те улицы, что он мог узнать ночью, находились ближе к воде. Он двинулся за сэром Майклом, который последовал за госпожой Элисон, а та – за герцогом.

Далеко заходить не пришлось. Миновав перекресток, они шумно вторглись в очень узкий, замусоренный проулок и вышли на маленькую площадь, освещенную заревом пожара: полыхал дом.

Сэр Алкей увидел человека точно там, где и ждал. Тот спешил на соседнюю улицу, и Алкей, помчавшись по древним каменным плитам, добычу упустил, но подрезал другого и сбил его с ног ударом бронированного кулака в лицо. От панциря на спине со звоном отскочил меч, а после этого бой кончился: Алкей, развернувшись, увидел, что сэр Майкл уже отрубил покушавшемуся руку по локоть. Бандиты были вооружены поясными мечами, кинжалами и дубинками, а потому и секунды не продержались против ратников, облаченных в доспехи; очень скоро кто убежал, кто сдался.

Госпожа Элисон с герцогом направились прямиком в таверну. Она горела не вся, охвачена пламенем была только крыша.

Прибыла пожарная команда – сорок человек с ведрами. Ведра нырнули в цистерны, и воду принялись лить в первую очередь на дома по соседству, чтобы избежать распространения огня.

Кто-то ударил Алкея сзади, и он растянулся на плитах, а арбалетная стрела врезалась в ближайший к его простертой руке камень. Воин перекатился – жизнь при морейском дворе научила мгновенно реагировать на покушения – и увидел человека, который сбил его с ног. Алкей подобрал под себя колено, сжал в кулаке кинжал…

Человек поднял забрало.

– Я свой, – прошипел он и протянул руку, однако Алкей не отличался доверчивостью в бою, а потому отпрянул, и в него ударила стрела.

Незнакомец махнул ему с криком:

– Прячься!

Он повернулся к Алкею спиной, тем самым выказав доверие, и Алкей последовал за ним, смутно узнавая черный плащ незнакомца, которого, казалось, часы тому назад привели в караульное помещение нордиканцы.

Неизвестный в черном плаще нашел наружную лестницу и полез по ней. Она затряслась под тяжелыми сапогами, но Алкей устремился следом и ощутил, как дрогнул балкон второго этажа. Оглянувшись, он увидел, что площадь пустеет по мере того, как стрелы разят все, что движется на свету.

Внезапно крыши буквально залило светом, источник которого, ошеломляя своей яркостью, завис над центром площади. Шлем ограничивал поле зрения, но Алкей все же заметил лучников на нескольких крышах. То, что их видно, он осознал, как только взглянул. Одни пригнулись, других поразили стрелы войска, чьи лучники обосновались на улицах.

Незнакомец подпрыгнул, схватился за свинцовую трубу и подтянулся на подоконник тысячелетнего окна.

– На крышу! – крикнул он Алкею.

На миг сэр Алкей подумал, что это очень ловкий план его похищения, а потом последовал за незнакомцем: сначала на крышу, затем, задыхаясь в тесном шлеме, с карниза – на следующую, черепичную, где плитку не меняли так давно, что она едва проступала сквозь наслоения мха и лишайника. Старая черепица стала крошиться под ногами, но стоять на растениях было удобно, и он устремился за поводырем через гребень…

И очутился перед тройкой мужчин, пребывавших в отчаянии. Все трое были в черной одежде и масках. Тому, что стоял дальше, хватило одного взгляда на двоих, которые полезли через карниз. Он просто спрыгнул на булыжную мостовую – авось, не расшибется насмерть.

Оставшиеся атаковали незнакомца. Тяжелый черный плащ впитал удар. Неизвестный обнажил меч и отбил нападение второго. Алкей был в полном доспехе и куда менее ловок в движениях – он обрушился на ближайшего противника и пропустил два рубящих удара, которые не отследил в темноте. Второй предпочел вступить в борьбу, и Алкей сломал ему руку, а потом лишил чувств ударом бронированного колена.

Незнакомец разоружил своего противника. Теперь он связывал ему руки ремнем.

Алкей поднял забрало и перевел дух.

– Кто вы такой? – спросил он.

Незнакомец сверкнул улыбкой в ослепительно белом герметическом свечении, которое продолжало разливаться на площади перед таверной.

– Ваш новый капеллан, – ответил он.

Войдя в таверну, герцог нашел Калли и Бента лежащими в пивном зале, а пленник их был зажат между ними. Герцог вытащил их за дверь; о его шлем звякнула стрела, и он нырнул обратно в помещение.

«Твоим людям надобно посветить поярче», – сказал Гармодий.

Герцог сотворил это волшебство сам и удивился яркости своего света. Тогда он добавил вспомогательные заклинания, распространив их на здания вокруг маленькой площади – высокие оштукатуренные дома с многочисленными карнизами, которые идеально скрывали головорезов и лучников.

Рев пламени встревожил его, а пожарные ничего не собирались предпринимать: пару из них уже поразили стрелы, а остальные спешили в укрытие, и цепь людей, передававших ведра, безнадежно распалась.

Но где-то под его ногами находилась цистерна с тысячами галлонов воды. Герцог вызвал смещение…

Он очутился в своем месте силы и очень слабым заклинанием определил, где находится вода, одновременно повлияв на ее местонахождение. Гармодий, сидевший на мраморном постаменте, кивнул.

«Молодчина, малец. Это намного проще, чем творить воду. Нет, не на крышу, а под нее. Тебя ничто не сдерживает. Прямо на огонь…»

Герцог сотворил заклинание. Одновременно Гармодий проговорил: «Разве мы не находимся прямо под…»

Стена воды мгновенно погасила пламя.

Встретившись через пару минут со своим новым капелланом, свежеиспеченный герцог Фракейский оказался не таким пригожим и статным, как хотелось бы: промокнув насквозь, он уже дрожал под доспехом на холодном осеннем воздухе, невзирая на тяжелый плащ, который набросил на него сэр Майкл. Второй плащ достался Бенту, которого сбило водой, и ему еще было трудно вздохнуть.

Герцог в очередной раз чихнул.

– Так что там с типом, которого взял Калли?.. – осведомился он.

Плохиш Том доложил:

– Он знает несколько имен и два места. Заплатил поденщику с верфи и ежедневно получает из дворца пакет.

– Значит, время все же не зря потрачено, – заметил герцог и снова чихнул.

– Можно было сказать мне, – вмешался сэр Милус.

– Наверное, – согласился герцог.

Вошел сэр Гэвин и рухнул на стул:

– Наемники и бандиты. Те двое, которых изловили Алкей и священник, всего-навсего головорезы подороже. Их наняли убить каждого, кто придет в таверну.

– Предпочитаю честную драку и всегда к ней готов, – сказал Калли. – Они предложили нам деньги за дезертирство, но платить и не собирались, хотели только убить. А нам полагалось не дезертировать, а захватить их. Они думали, мы их обманем, и устроили засаду, но не ожидали, что прибудет весь караул, так что мы их поимели.

– Именно так, вот и все, – согласился герцог. – Поэтому теперь мы используем преимущество: проследим за прачечной и выясним, кто выполнял указания нашего супостата; изловим на верфи шпиона-поденщика…

– И выяснится, что он ничего не знает, – отрезал Плохиш Том.

Герцог пожал плечами и дважды чихнул.

– Попытаться стоит, – сказал он.

– Тебе надо высушить волосы, – заметил сэр Гэвин, подобрал полотенце и швырнул его брату. – Ну и что будем делать дальше?

Сэр Милус оставался раздосадованным.

– Дело выглядит так, будто вы провели сражение, а я в нем не участвовал, – буркнул он. – Почему вы мне не сказали?

– Трое посвященных, – пробормотал герцог. – Прости, Милус, я плохо соображал. – Он развел руками. – Похоже, я пытаюсь делать слишком много дел сразу. – А Гэвину он сказал: – Теперь давай испытаем отравленную пилюлю.

– Это еще что такое? – спросил Гэвин.

– Я скажу нескольким людям, что подозреваю следующее: выдан очень важный секрет. Сообщу им какой, но чуть изменю его в каждом случае – и посмотрю, что будет. Это как вылить краску в сточные трубы и выяснить, откуда она вытечет.

– А что потом? – спросил сэр Гэвин.

– Понятия не имею, – ответил герцог. – Но важно время. Нам нужно связать Андроника войной, пока он сюда не явился. – Он чихнул. – Сначала придется наладить меховые караваны.

– Какие караваны?

На следующий день герцог Фракейский подъехал через площадь к высоким, увенчанным луковицами шпилям университета и был принят с большой помпой. Он спешился у сотни ступеней, которые восходили от мостовой до подножия древнего храма Посейдона, ныне – церкви Святого Евангелиста Марка, – и поднялся в сопровождении сэра Алкея и нового капеллана, отца Арно. Чуть не на каждом шагу он чихал и двигался не особенно быстро.

Взглянув в глаза древнему изваянию Цербера, стража подземного мира, он остановился. Статуя была огромна; все три собачьи головы – с разинутыми пастями и оскаленными клыками.

– Почему она кажется полой? – спросил отец Арно.

Мегас Дукас любовно погладил собачью голову.

– Эта статуя сама по себе – герметическая труба. Студенты вольны бросать в нее все что угодно. И бросают. Именно здесь они избавляются от всего, что не получилось. И никто ни о чем не спрашивает, – усмехнулся он.

– Куда она ведет? – спросил альбанец.

Мегас Дукас озорно улыбнулся:

– В кабинет канцлера? К столу патриарха? В ад?

Сэр Алкей взглянул на него.

– Признайтесь же, вы здесь учились!

– Никогда, – возразил Мегас Дукас. – Идемте! Пока мы не дойдем до прихожей, еще и ожидание не начнется.

Наверху их встретили два священника и повели вдоль великолепной колоннады под тяжелый мраморный орнамент древнего архитрава – и дальше, в стоявшее справа здание: еще один древний храм, поменьше, но подобный бриллианту в своем совершенстве, с золотыми инкрустациями в мраморе и чередой статуй, перед которыми герцог восхищенно замедлил шаг.

Священник, шедший первым, снисходительно улыбнулся.

– Языческие герои, – пояснил он. – Эти статуи доставлены из старого мира.

Сэр Алкей в бытность студентом видел их ежедневно. Теперь он с улыбкой смотрел, как его капитан обмирает сперва перед одной, потом перед другой.

– Превосходно, – сказал герцог.

Отец Арно пожал плечами.

– И почему людей так привлекает наша способность воспроизводить Божье творение в безжизненном мраморе?

Герцог повел на него бровью, как бы спрашивая: «Это лучшее, на что вы способны?»

Тот снова передернул плечами.

Их проводили мимо статуй через арочный свод, который сам по себе являлся частью одного из древнейших городских укреплений, а после – в сравнительно скромный зал из камня и бревен. Там на скамьях чинно сидели несколько молодых людей и четыре монахини в мантиях. Священники поклонились им и махнули служителям – те принесли небольшие стаканы с вином, ровно столько, сколько обычно предлагали в монастырях странникам.

Молодые люди настороженно наблюдали за герцогом, как будто он мог оказаться угрозой. Сэр Алкей шепнул:

– Это Болдески. Его отец – подеста всех городских этрусков.

Отец Арно присел на длинную скамью.

– Оскорбится ли патриарх, если я вытяну ноги и вздремну? – осведомился он и завернулся в свой черный плащ.

– Да, поскольку он самый могущественный прелат на Новой Земле, – отчеканил герцог. – По мне, так лучше бы вам быть учтивым, отче.

Болдески отделился от товарищей и подошел.

– Вы новый герцог Фракейский, – произнес он с изящным поклоном.

– Да, это так, – ответил герцог и встал.

Юноша улыбнулся.

– Мой отец ненавидит вас, – сказал он. – Должен и я, но вы здесь слывете красавцем и молодцом. Патриарх заставляет вас ждать?

Сэр Алкей бросил на герцога предупреждающий взгляд, но тот кивнул.

– Думаю, да, хотя пока это еще едва ли ожидание. Оно как таковое начинается после первого часа – во всяком случае, мне так сказали.

Юноша-этруск рассмеялся.

– Я лишь подумал, что кто-нибудь должен сообщить вам: нашего товарища испытывают, а это дело долгое, но святой отец ничуть не хочет вас томить.

Видя, что герцог не съел их товарища, четверка монахинь и два других юноши начали с крайней осторожностью перемещаться к беседующим.

Герцог проявил любопытство:

– За что же испытывают вашего товарища? За ересь?

Монахиня хихикнула.

– Насколько я знаю, он не еретик, – сказала она и смешалась. – То есть вообще-то – он самый. Сейчас, когда я поразмыслила, он варвар вроде вас…

Герцог укрылся рукавом и чихнул.

– Не волнуйтесь, сестра. Там, откуда я прибыл, слово «варвар» – в числе лучших похвал.

Другие начали переминаться с ноги на ногу.

– К тому же, – продолжил герцог, – таких варваров, как я, и днем с огнем не сыщешь.

Болдески снова засмеялся.

– А правда, что вы заключаете мирное соглашение с купеческой лигой? Герцог принуждено улыбнулся.

– Вы всегда такой смелый?

– Мой отец – подеста, – повторил Болдески.

– В таком случае я ничем не рискну, если отвечу, что мы освободили всех наших этрусских пленных. Остальное касается вашего отца и купеческой лиги.

Отец Арно закатил глаза.

Отворились двойные двери.

Морган Мортирмир сиял, как горячий костер в холодный день. Позади него стоял патриарх, облаченный в рясу, которая некогда была черной, но за годы выцвела до серо-синей. Патриарх прятал руки в рукава и тоже улыбался.

Мортирмир вышел в прихожую. Друзья обменялись с ним рукопожатиями, а что до двух монахинь, то они – быстрыми объятиями. Юноша продолжал лучиться счастьем.

– Я сдал, – повторил он шесть или семь раз.

Болдески сжал его руку.

– Ты полный кретин, – сказал он. – Еще бы ты не сдал!

Герцог вторгся в компанию однокашников – он был не больше чем на пять лет старше самого взрослого – и тоже пожал юноше руку.

– Полагаю, мы земляки, – заметил он. – Ты альбанец?

– О да, сэр, – ответил Мортирмир. – Я знаю, кто вы, – видел вас во дворце!

Он одарил герцога сияющей улыбкой.

«Вот она, сила. Гермес Трисмегист – у этого мальчишки есть сила!» «Угомонись, пожалуйста. Сколько мне нужно выпить, чтобы избавиться от тебя?»

– Ты учишься здесь, насколько я понимаю? – осведомился герцог.

– Да, милорд герцог.

– Учись хорошенько. Думал когда-нибудь о карьере профессионального военного?

– Да, милорд! – ответил тот.

– Вижу, ты носишь меч, – продолжил герцог.

– Я говорил ему, что для мага это глупость, – сказал Болдески.

Герцог улыбнулся.

– Я никогда не считал это глупостью, – возразил он и мощным чихом свел на нет свой покровительственный вид.

От Мортирмира он перешел к патриарху, который дозволил ему поцеловать кольцо.

– Это весьма многообещающий юноша, – изрек патриарх. – Он очень поздно открыл в себе силу и теперь, по-моему, чрезвычайно силен. Возможно, не самый сильный в группе, но светлая голова. Испытывать – одно удовольствие.

Он поклонился и повел их по другому коридору – на сей раз это была крытая галерея с выходом в красивый внутренний двор, где росли четыре айвы, окруженные тяжелыми деревянными щитами. Одна стояла в цвету, одна только готовилась расцвести, третья уже плодоносила, а четвертая оставалась зеленой.

Патриарх проводил их по галерее в небольшой кабинет с одиноким массивным столом, заваленными книгами и свитками.

– Устраивайтесь, где удастся, – предложил он слегка рассеянно. – Чем могу быть полезен, милорд герцог?

– Святой отец, я пришел… – Герцог уставился на свиток. – Это что, оригинал Гераклита?! Но в «Суде» сказано, что он принес свой труд в жертву Артемиде!

– В «Суде» сказано много чепухи, – улыбнулся патриарх. – Вы читаете на архаике?

– Очень медленно, святой отец. – Палец герцога следовал за взглядом.

Сэр Алкей попытался привлечь внимание своего капитана.

Отец Арно стоял, как аршин проглотив.

Патриарх взглянул на отца Арно.

– Я полагаю, вы рыцарь ордена Святого Фомы?

– Да, святой отец, – ответил капеллан. – Священник.

– Священник? Должно быть, это очень трудно, отче. Учение Иисуса плохо согласуется с насилием. – Патриарх подался вперед. – Или вы иначе считаете?

Отец Арно отвесил поклон.

– Мне пришлось нелегко, – признал он.

– В противном случае вы были бы обычным головорезом, – заметил патриарх.

Однако он остался удовлетворен и протянул священнику для поцелуя кольцо.

– Сэр Алкей, – обратился он. – Как поживает ваша матушка? Строит козни?

Сэр Алкей проглотил оскорбление и ответил:

– Правду сказать, святой отец, она слишком занята даже для ничтожнейших козней. Она думает только о том, как спасти империю.

Патриарх повел бровью, но дружески хохотнул и заговорил с герцогом:

– Прошу прощения, милорд, но Алкей был моим учеником. Чародей из него средний, но он толковый малый и очень способный поэт, когда расходует свои силы на дела добрые. Он сочинил много непристойных виршей о своих педагогах.

Алкей скривился.

Глаза патриарха, полуприкрытые тяжелыми веками, вновь обратились к герцогу.

– Не сомневаюсь, что вы можете читать быстрее, – сказал он.

Герцог поднял взгляд:

– Университет предпочитает сохранять нейтралитет.

Алкей побледнел.

Герцог продолжил:

– Нейтралитет университета близок к измене, святой отец. Император взят в плен, а предатель, который это сделал, уже предложил продать часть империи, чтобы добиться желаемого. Изменником оказался собственный магистр императора, а назначил его наверняка университет. Это человек исключительного могущества. Почему университет так осторожничает и ни на чью сторону не встает?

Лицо патриарха осталось бесстрастным.

– Я сожалею, если вам кажется, что мы держались в тени, – сдержанно ответил он. – Университет готов служить дворцу и сейчас, и когда угодно в будущем.

– Разве вы не могли предотвратить пленение императора? – спросил герцог и сел. – По крайней мере, его должны были предсказать ваши астрологи.

Патриарх свел пальцы домиком.

– Да, и мы уведомили дворец. – Он пошевелил кистями. – Увы, через мастера Аэскепилеса, который и правда предатель, он изменил и дворцу, и своей школе. – Патриарх подался вперед. – Вы и сам маг, но в вас есть нечто странное, как будто у вас две души.

Герцог откинулся на спинку.

«Скройся. Молчи…»

– У меня был наставник, и сам он учился магическому искусству здесь. Я по возможности упражняюсь. Будь у меня хоть немного времени, я попросил бы разрешения посетить кое-какие занятия.

– Захват чужой души есть некромантия, ересь и незаконный акт герметизма, – заявил патриарх. – Не эту ли чужую душу я чую?

– Нет, – непринужденно солгал герцог.

Патриарх прищурился.

– Святой отец, будь я демоном, то навряд ли проник бы в ваши апартаменты… – сказал герцог.

Патриарх плавно отпрянул и рассмеялся.

– У меня бывают причуды, но дело, наверное, просто в возрасте. Иногда я чувствую присутствие в эфире двойников. – Его взгляд стал резче. – А иногда чую ересь там, где ее нет и в помине. У вас репутация пешки в игре сатаны, хоть вы и спасли Лиссен Карак от Диких.

– В самом деле? – откликнулся герцог. – По-моему, я и этот город спас от измены. А мои люди подверглись герметической атаке прямо здесь, у вас под носом, святой отец.

Патриарх откинулся на спинку.

– Полно, я вам никак не враг.

– Я вас врагом и не считал, – сказал герцог. – Мы можем побеседовать приватно?

Отец Арно проводил процессию из частного патриаршего кабинета.

После этого оба повели себя, как добрые друзья. Патриарх взял герцога за руку, они обнялись, и герцог поцеловал патриаршее кольцо.

– Спаси императора, – сказал патриарх.

– Я делаю все, что в моих силах, – ответил герцог.

Отец Арно вернулся со словами:

– Святой отец, у меня послание от приора Уишарта.

Патриарх кивнул.

– Я ни разу с ним не встречался, но у него блестящая репутация. Но в прошлом ваш орден отмежевался от нас и даже склонился на сторону Рума.

Отец Арно не ответил и лишь протянул свиток.

Патриарх рассмеялся.

– Старики знай ворчат, – повинился он, взял свиток, быстро прочел и посмотрел поверх него на герцога. – Король Альбы назначает в Лорику епископа-схоласта?

На сей раз герцог был застигнут врасплох. Сверкнув глазами на отца Арно, он поклонился прелату.

– Прошу извинить. Я знать об этом не знал.

Патриарх постучал свитком по зубам.

– Не пройдет и недели, как мы увидимся снова. Дай мне это обдумать. – Воздев руку, он совершил полноценное благословение. – Ступай с Богом.

«Мы чуть не влипли».

«Гармодий, ты становишься опасной обузой».

«Я стараюсь это исправить! Наконец-то я в городе, где могу покупать нужные мне вещи. Нужные тебе. Мне просто требуется время».

«Старик, ты преподал мне хороший урок – по крайней мере однажды спас войско, и без тебя я проиграл бы осаду Лиссен Карак. Но с каждым днем у меня все больше раскалывается голова, и я начинаю совершать ошибки, которые погубят дорогих мне людей».

«Мне нужно еще время. Несколько недель. Неужели я должен умолять?»

«Нет», – ответил Красный Рыцарь.

Гармодий приложил дополнительное усилие, чтобы уйти на глубину.

После визита к патриарху герцог повел друзей отовариваться. У крыльца университета их встретили сэр Майкл с густо краснеющей Кайтлин, сэр Гэвин, сэр Томас и госпожа Элисон. Из амуниции они надели только нагрудные пластины, да украшения и мечи. Компанию сопровождало сорок пажей в алых ливреях войска, и отряд выглядел внушительно, хотя пришлось взять чуть ли не всех имевшихся лошадей.

– Вы должны казаться грозными и богатыми, – внушал герцог спутникам.

Они двигались вдоль бесконечной череды торговых рядов: тут были столы, будки и лавки с полированными стенами и настоящим оконным стеклом, и маленькие палатки из ковров ручной работы, прибывших с далекого востока, и заурядные сараюшки из простых досок. Были квартал ювелиров, квартал перчаточников, квартал кузнецов, ковавших мечи, и квартал мастеров, которые делали доспехи; кварталы изготовителей шелка, портных, вуалыциков, парфюмеров.

Главной целью отряда было приобрести все, что нужно для свадьбы, но у герцога имелся свой план, и на площади ювелиров он завел спутников в самую роскошную лавку, которая располагалась в центре длинного квартала, – там его приняли как принца. Он повернулся к сэру Майклу и взял его за руку.

– Ты богат, – сказал он. – Купи этой юной красавице пару побрякушек.

– На какие шиши? – огрызнулся Майкл.

– Твое дело – выбрать, – ответил герцог, и за ними с хозяином закрылась дверь.

Изюминка примеряла гребень с украшением из красной и зеленой эмали. Гребень был в форме двух рыцарей, схватившихся в смертельном поединке – кинжал к кинжалу, в очаровательно выписанном облачении. Сняв шляпу, она вставила его в волосы, улыбнулась зеркалу и тут же прикрыла рот, чтобы скрыть нехватку зубов.

– Сколько? – спросила она.

Посыльного отправили за сладким чаем.

Сэр Майкл нашел для возлюбленной дикую розу в золоте и гранатах. Та понравилась ей, а он любил ее. Майкл положил розу на серебряный поднос с подушечкой.

Сэр Гэвин переходил от полки к полке. В конце концов он выбрал пару игл для шитья и набор пуговиц – прелестных крохотных пуговок для дамского платья с малюсенькими звонкими колокольчиками внутри.

Остальные рыцари старались ничего не сломать.

Герцог вышел с напряженной улыбкой. Они с ювелиром обнялись. Он изучил подарки, выбранные сэром Майклом, и улыбнулся шире.

– Запишите на мой счет, – бросил он тихо.

Изюминка извлекла сумочку и расплатилась твердым серебром и более мягким золотом.

Сэр Майкл заметил, как они с капитаном обменялись долгим взглядом, когда она закрыла и спрятала эту сумочку.

В квартале перчаточников вся дисциплина рухнула, и рыцари принялись сорить деньгами направо и налево, как наемники, коими они и являлись. Перчатки считались у солдат ценнейшим достоянием наряду с сапогами; предметом, от которого зависело удобство. Хорошие перчатки служили добрую службу, если надеть их под латные рукавицы; не менее нужными они были и для лучников.

Мастер Болдески, мастер Мортирмир и монахини тоже покупали перчатки; по мере продвижения и общения они влились в войско и в таверне, за вином, примкнули к рыцарям, оруженосцам и пажам.

Перед раздачей, переходя от кубка к кубку, герцог окунал в каждый кувшин острие своего рондельного кинжала, а дальше пажи наливали уже сами. Майклу было понятно, что капитан не собирается рисковать.

Юный Болдески обратился к Мортирмиру:

– Да он магистр! Ты глянь, как ворожит. Чистая работа!

Мастер Мортирмир с жадным любопытством следил за нехитрыми действиями герцога.

Покончив с вином, они навестили оружейников. Капитан битый час ходил из лавки в лавку; Кайтлин устала, и будущий муж развлек ее пением серенад в открытом кабачке. Это привлекло пару морейских уличных музыкантов: они послушали и принялись так здорово подыгрывать, что все рыцари, кто не был алчен до новой экипировки, зааплодировали, а пажи ощутили потрясение. Потом уличные исполнители запели. Рыцари распределили пожертвования, и к тому моменту, когда с капитана старательно сняли мерку для нового панциря из закаленной стали на спину и грудь, образовался маленький театр, в котором труппа мимов в античных одеждах начала разыгрывать старинную пьесу.

Кайтлин, несмотря на беременность и усталость, пребывала в восторге.

Герцог остановился возле певцов и нанял их для брачного пира. Актеров – тоже. Он отсыпал им приличную сумму, что было кстати, ибо в дальнейшем их всех навестил Плохиш Том, и это могло стать серьезным поводом усомниться в везении.

На улице ножовщиков все рыцари, ратники и пажи наточили мечи. Юный этруск восхищенно смотрел, как двадцать наемных мечников пробуют сталь: куда ни падал взгляд, сбалансированный клинок с тихим свистом рассекал воздух после крученых выпадов кистью, ударов сверху, обманок. За час кузнецы-мечники заработали больше твердой монеты, чем удавалось за две недели.

Герцог прочесывал улицу, как хищник в поисках жертвы. Он размахивал мечом, любовался блестящей выделки тартарской саблей в зеленых кожаных ножнах, поглаживал рондельный кинжал – пока не остановился на лавке, которая выглядела не лучше и не хуже других.

Он вошел. На стенах висела дюжина клинков; на заднем плане виднелись мастерские, встроенные в каменистый косогор; пахло кострами и металлом, запах которого исходил от точильных кругов. Мастер-ножовщик появился лично, вытирая руки. Он был невысок, жилист и больше смахивал на школьного учителя, чем на кузнеца.

За плечом герцога встал сэр Майкл. Он вступил в сговор с Томом, Изюминкой и Гэвином, которые вознамерились не спускать с капитана глаз, поскольку тот вел себя все более странно: слишком часто напивался и приходил в гнев.

Но только не в кузнице. Здесь он приободрился.

– Вы делаете лучшие клинки, – заявил герцог.

Оружейник поджал губы.

– Да, – согласился он, вроде как недовольный. – То есть делает мастер Плэкус, а уж я превращаю их в оружие. – Он снова нахмурился. – Что вам угодно?

Беседа завязалась надолго. Подмастерья помчались за деревянными формами, за мечами; в какой-то момент у морейского аристократа, который жил через две улицы, был позаимствован кинжал.

В итоге герцог определился с длиной и формой клинка, рукоятью, навершием, гардой, весом. И подобающим базелардом.

– Драгоценные камни? – осведомился оружейник.

Майклу редко случалось слышать столько презрения, вложенного в слова.

– Нет, – отказался герцог. – Это отвратительно. Но – красная эмаль. Красные ножны. Все красное, – улыбнулся он. – И с золотом.

Оружейник утомленно кивнул.

– Само собой – с золотом.

Герцог подался вперед. Майкл заметил перемену – тонкое изменение языка тела, тона голоса. Он не знал, в чем дело, но уже наблюдал это раз или два.

– Могу я задать личный вопрос? – осведомился герцог.

Кузнец поднял бровь, словно обычаи дворян и убийц, которые покупали его изделия, были настолько ему чужды, что он и не знал, чего ожидать.

– Спросите, милорд, – проговорил он ровно.

– Не состоял ли у вас в подмастерьях императорский магистр?

Оружейник вздохнул.

– Точно так. – Его акцент морейских островитян понимать было трудно. – Он провел здесь двадцать лет. Больше, чем подмастерьем, – нахмурился оружейник.

– А от него… ничего не сохранилось? – спросил герцог.

Сэру Майклу показалось, что наступил тот самый момент, когда противник немного торопится выложить очередную карту. Герцогу что-то не давало покоя.

– Уходя… – оружейник пожал плечами, – он оставил все, с чем работал. Когда вошел в силу… – Мастер отвернулся. – Ему уж исполнилось тридцать. Очень поздно.

Подали вино и засахаренные орехи.

Появилась высокая женщина со свертком.

– Два рабочих халата и шапочка. – Она печально улыбнулась. – Я сделала ему шапочку, потому что он был поистине велик. Чтобы искры не попадали на волосы.

Герцог бережно, почти благоговейно взял шапочку.

– Такой знаменитый человек, – проговорил он.

Гармодий ослабил контроль над хозяином и впечатал эфирный кулак в эфирную ладонь.

Капитан был потрясен – напуган предательством.

«Как ты смеешь!»

Гармодий повел эфирной бровью.

«Ты хочешь избавиться от меня. Я хочу выбраться из тебя. У меня есть план. Иногда мне бывает нужно твое тело для его выполнения».

Капитан почувствовал, что его сейчас вырвет. Но тело… снова принадлежало ему.

Он как будто всплыл на поверхность сознания и обнаружил себя сидящим в кресле. В момент беспамятства его тело, похоже, выронило кубок с вином. Сэр Майкл глядел на него так, словно у него выросла вторая голова, а Гэвин держал за плечо.

– Брат? – позвал он. – Ты был сам не свой.

– Ты и половины не знаешь, – буркнул Мегас Дукас.

Он опустил глаза и увидел толстый, грубый черный волос, обвитый вокруг указательного пальца правой руки.

«Не потеряй!» – сказал Гармодий.

Причудливое поведение герцога на этом не закончилось.

Он сделал несколько странных остановок. На улице аптекарей и алхимиков он провел столько времени, что остальные двинулись дальше и принялись выбирать материал для платья Кайтлин – занялись делом, насчет которого, как выяснилось, особое мнение было у каждого рыцаря. Но когда Кайтлин с сестрами нашли-таки лавку, которая им приглянулась, они исчезли в ней со швеей Мэг и прачкой Лизой и не выходили так долго, что герцог давно успел вернуться от алхимиков. Он приобрел красную шерсть для войска и парчу для остальных, бархат для кошеля и еще несколько вещиц.

Далеко за полдень к нему присмотрелся отец Арно.

– Вам нехорошо? – спросил он.

– Отче, могу ли я обновить ваш гардероб? – Герцог без особого труда выдержал взгляд священника. – Мне бывало и лучше, но я надеюсь избавиться от недуга.

Арно стоял, прислонившись к древней колонне, которая поддерживала ларек, где торговали исключительно шелковой кисеей. Он кивнул и с улыбкой ответил:

– Если вы осыпаете меня милостями, то прирастаете честью, а если желаете, чтобы я выглядел лучше и тем украсил ваше правление, – что ж, полагаю, вы все равно остаетесь в выигрыше. Так или иначе, я буду весьма признателен за новый плащ.

Нагнувшись, герцог приподнял полу капелланова плаща.

– Ткань хороша, но черная краска чем-то залита…

Действительно: вся нижняя половина плаща была не угольно-черной, как полагалось в ордене, а охристо-бурой.

– Дерьмом великана, – сдержанно ответил священник.

Брови герцога взметнулись.

– У меня для вас письма, – сказал священник. – Полагаю, вы неспроста сорите деньгами?

Герцог принужденно улыбнулся:

– Да.

– Я знаю, что вы не привыкли к обществу капелланов, но мне эта миссия назначена в наказание, и я намерен ее исполнять. – Арно подался к герцогу. – Что у вас за недуг?

Тот еще выше поднял брови, а потом сдвинул их, словно к кому-то прислушиваясь.

– Мне пригодится человек, с которым можно поделиться мыслями, – ответил он. – Если только вы не будете слишком болтливы. – Кайтлин и Майкл соприкоснулись головами, как голубки. – Вы их обвенчаете?

– Святой Михаил, да будет грехом не сделать этого! Разумеется, обвенчаю, – улыбнулся священник.

– Мы тратим деньги, чтобы предстать богатыми наемниками, приятными во всех отношениях. Нам нужно покорить этот народ, а я в последнее время проигрывал.

Герцог улыбнулся Изюминке, которая махала отрезом прекрасного алого бархата.

– Вы ждете нападения? – спросил священник.

Он постепенно терял нить беседы, ибо его новый работодатель ухитрялся говорить о множестве вещей сразу.

– О том, куда мы отправимся после патриарха, знало всего шесть человек, – сказал герцог. – Если кто-нибудь из них переметнулся, то я выясню это за час.

– Вы единственный известный мне солдат, который не богохульствует, – заметил отец Арно.

– Разве это грех? У нас с Богом свой уговор. – Улыбка герцога была холодна, как лед. – Моему войску нужен капеллан. Я в исповеднике не нуждаюсь.

– Но вам по душе получить вызов.

– Это так.

– Мне тоже, – сказал священник.

Они вернулись во дворец, не подвергнувшись нападению и потратив головокружительную сумму на драгоценности, еще одну – на перчатки и куда больше – на ткань. Новенькими кинжалами обзавелись даже пажи. Герцог настоял на том, чтобы вернуться в квартал оружейников – пусть все полюбуются на модель его нового панциря, выполненную в новом этрусском стиле.

Священник ехал подле госпожи Элисон. Она, едва он к ним присоединился, вымолила благословение, назвавшись одним из немногих в отряде по-настоящему набожных рыцарей, и это доказывали не слова, а дела.

– Давно я не видела его таким счастливым, – сказала она священнику. – Даже страшновато.

Отец Арно кивнул.

– Я встретился с ним на следующий день после снятия осады, в конюшнях. Он был не настолько мрачен. – Священник окинул взглядом женщину в доспехах. – Последние полчаса вы держитесь за меч. Я не знаю чего-то важного?

Госпожа Элисон рассмеялась своим заливистым смехом.

– Видите у меня под правой ногой кожаный мешок? Он набит золотыми монетами. Примерно шестьдесят тысяч флоринов.

Отец Арно растерянно присвистнул.

– Господи Иисусе со всеми святыми! Так вот чем он занимался у ювелиров!

Изюминка усмехнулась, когда стражник спросил, кто идет, а герцог ответил.

– Вы быстро соображаете, отче. В самую точку.

Живые и невредимые, со всеми своими товарищами и покупками, они въехали во дворец. Компания студентов университета по пути разбухла, вобрав всех знакомых, и многие вернулись на внешний двор дворца. По древней традиции, студенты туда допускались. Герцог откупорил бочонок вина и обслужил их лично, тем самым скандализовав слуг, а позже, вечером, танцевал перед конюшнями. Нордиканцы, схоларии и ратники войска смешались с женщинами из лагеря, женами, потаскухами и сотней студентов.

А из старой библиотеки за внешним двором наблюдала, прислонясь к подоконнику, принцесса Ирина. В конце концов фрейлины нашли ее.

– Миледи, – поклонилась леди Мария.

– Почему мне нельзя надеть простое платье, спуститься и потанцевать? – спросила та.

Леди Мария вздохнула.

– Потому что вы не успеете пересечь двор, как убийца вонзит вам в спину кинжал.

– Вон он, чисто маяк! Посмотри на него!

Принцесса Ирина показала на фигуру в красных дублете и штанах. Человек перелетел через костер и перекувырнулся в воздухе.

Вздох повторился.

– Да, он весь колоритен.

Леди Мария не в первый раз прокляла выбор, который ее сын сделал насчет вождей. Мужчина был слишком умен и чересчур харизматичен. Раньше наемники сами становились императорами. И один из легчайших путей пролегал между ног принцессы.

– Нет, я пойду! – сказала Ирина.

Как обычно, леди Мария прикинула свои шансы. Первый же любовник ее моментально вытеснит, она сама играла в такую игру. Престарелые матроны редко оказывались в фаворитках, и ее случай был казусом. Она обречена лишиться должности, но крайне важно – кому уступить. К тому же угроза покушения не была надуманной. Всего за неделю погибли две фрейлины принцессы.

– Если я, ваше высочество, пообещаю устроить вам случай потанцевать неофициально, то можно ли ожидать, что сегодня вы сдержитесь и отправитесь спать?

Леди Мария попыталась вспомнить, каково быть такой молодой. Кожа у принцессы как слоновая кость; грудь – высока, как крона дуба; у глаз – ни морщинки. Она всем существом рвалась на внешний двор к кострам и танцам. И к мужчине.

Но Ирина, на свой манер, была воином. Ей уже случалось принимать решения и жить с последствиями. Вдобавок ее и воспитывали в традициях древних. Она расправила плечи и взглянула фаворитке в лицо.

– Что ж, замечательно, Мария, – произнесла она тихо, чуть ли не шепотом.

За полчаса до полуночи у ворот по приказу Мегас Дукаса ударили в тревожный колокол. В мгновение ока весь гарнизон построился на площади – трезвые ли, пьяные, при оружии или распоясанные для танцев. Многие нордиканцы были по пояс обнажены, и мускулы их блестели во тьме, тогда как схоларии выглядели как придворные, коими многие и являлись. Войско щеголяло одеждами всех цветов радуги: большинство облачилось в будничное платье, а несколько оказались почти голыми. Они до сего момента боролись.

Два лучника выкатили на середину внешнего двора бочку. Студенты университета столпились у конюшен, не понимая, что делать. Они успокоились, когда мимо прошел и подмигнул им Мегас Дукас собственной персоной, одетый в облегченный алый наряд.

Затем он вспрыгнул на бочку.

– Я думаю, теперь мы все перезнакомились! – прогремел он на хорошей архаике.

Большинство солдат ответило смехом.

– Завтра мы начинаем совместные учения – все четыре полка. Мы пройдем маршем через сельскую местность, поучимся верховой езде по пересеченной местности, отработаем боевые приемы у деревянного шеста и постреляем из луков; мы станем метать копья и рубить разные штуковины топорами. Будут рыцарские поединки и учения конных лучников. И я собираюсь перетасовать охрану, чтобы в ней были и нордиканцы, служившие в войске, и схоларии, которые ездили с вардариотами. Мы станем разъезжать ежедневно, у людей на глазах. Питаться в придорожных тавернах. Будем держаться бесстрашно, а если враги попытаются встрять, то мы их убьем.

Раздались нервные смешки. Не то чтобы много.

– Так! – гаркнул Плохиш Том.

– Мы слишком долго тянули, пора приниматься за дело. – Мегас Дукас улыбнулся добродушно, но в свете факелов уподобился сатане.

Никто не рассмеялся, никто не возликовал.

– А в следующую субботу, в праздник Святого Мартина, у нас наступит день отдыха. И мы в этом самом дворе организуем выплату жалованья…

Теперь ликование появилось и стало усиливаться, как рокот прибоя.

– …а также постараемся, чтобы каждому погасили годовую задолженность…

– Вот это, мать вашу, дело!

– Да, да!..

Люди принялись потрясать кулаками. Дубовая Скамья поцеловала Калли. Подобное повторялось всюду, и не только среди войска. Схоларии были потрясены такими посулами и пришли в восторг. Нордиканцы широко улыбались.

– А вечером мы прослушаем мессу из уст самого патриарха – не больше и не меньше! После мессы состоится бракосочетание сэра Майкла и дамы его сердца Кайтлин – прямо здесь, в казарменной часовне. В атанатских казармах. И мы устроим скромный пир.

Мегас Дукас благостно улыбнулся, а воины торжествующе взревели.

– Теперь же начинается строгая дисциплина. Построение на рассвете, с полной выкладкой. Кому непонятно, что такое полная выкладка, пусть спросит у примипила. Это сэр Томас. По команде «разойтись» ступайте спать. Вопросы?

Над строем в тысячу человек повисла тишина. Ни шутки, ни смешка.

Притихли даже студенты.

Мегас Дукас им поклонился.

– Вы тоже приглашены, – сказал он. – Вас проводят домой, если только кто-нибудь не захочет поучиться маршировать.

Он спрыгнул с бочки, и из строя выступил Плохиш Том, одетый в льняную, шафранового цвета сорочку и портки в черно-красную клетку. Казалось, в нем десять футов роста. Плохиш Том осклабился.

– Жду не дождусь утра, – сказал он и огляделся в полуночной тишине. – Р-р-разойтись!

Внешний двор мгновенно опустел, караулки затрещали по швам. Шутки повторялись на трех языках, покуда бывалые воины подначивали друг друга заснуть быстро и крепко.

Наступил рассвет, солнце было лишь розово-золотистым росчерком над шпилями церквей.

Ворота внешнего двора открылись, и на площадь хлынула гвардия. Солдаты шли двумя длинными рядами, куда более подтянутые, чем на построении во внешнем дворе, и заняли три стороны площади, встав молча по стойке смирно при полной экипировке.

Нордиканцы были в достигавших колен хауберках, тонких кольчужных капюшонах и наручах, при оружии. Многие надели пластинчатые или чешуйчатые доспехи, на некоторых были морейские нагрудники из отформованной кожи – расписанные и позолоченные, а двое облачились в новом этрусском стиле, присовокупив традиционные кольчуги. Котты были темно-синие, а плащи – имперского пурпура, зачастую украшенные золотом: пластинами, вышивкой, чешуей; встречались и жемчуга с бриллиантами.

Схоларии были в красном – красных кожаных коттах или тяжелых, сшитых по мерке туниках под нагрудными пластинами и спинными панцирями: чешуя из надраенной до золотого блеска бронзы или бронзы вперемежку со сталью. Многие надели наручи в новом этрусском стиле, а у нескольких имелись и поножи. Воины грациозно восседали на крепких черных конях.

Войско герцога тоже появилось в красном, но единообразие отмечалось только в сюрко. Большинство надело нагрудные и наспинные пластины; шлемы были двадцати разных стилей – от высокого черного, заостренного сзади бацинета Плохиша Тома до рифленого котелка Калли. Ратники, как и большинство оруженосцев, целиком заковались в броню. Пажи экипировались полегче, хотя морейское влияние успело сказаться: кое-кто облачился в чешуйчатый панцирь и вооружился кривым мечом. Лучники были консервативнее, и только у одного на бацинете с поднятым забралом красовался тюрбан.

– Мне нравится твой тюрбан, – похвалил герцог.

Ларкин залился краской.

– Сэр! – выдохнул он, упорно глядя куда-то в центр площади.

– Научи других лучников делать такие же, – распорядился герцог и двинулся дальше.

Через два человека справа от Ларкина Калли проговорил:

– Будет тебе урок, гребаный дятел.

Он умудрился сказать это, не разжимая губ.

Если сами воины блистали облачением, то лошади не шли в сравнение с их великолепными сюрко – даже старыми. По седлам сели только ратники, и ехать им выпало на возмутительно жалких клячах.

Офицеры провели смотр, и вся гвардия застыла добавочным строем многоцветных статуй, решительно ничем не отличаясь от тысячи бронзовых и мраморных фигур, стоявших на главной площади. Мегас Дукас и его примипил выехали в центр на позаимствованных конях и предались ожиданию. К ним присоединились граф Черноволосый и граф Георгий Комнин: оба офицера удостоились титулов этим же утром.

Часы на здании университета пробили шесть.

На пятом ударе деревянного молота в огромный колокол раздался звон копыт по обледеневшему булыжнику.

В тишине, которая воцарилась после шестого удара, на главную площадь въехал граф Зак с тремя сотнями вардариотов. Рысцой – и весьма впечатляюще – они вытянулись в строй от уличного фонаря, а потом сместились немного наискосок и безупречно в геометрическом смысле напротив схолариев, заняв пространство от правого фланга войска наемников до левого фланга нордиканцев.

Граф Зак выехал на середину площади и отсалютовал Мегас Дукасу тяжелым хлыстом.

Мегас Дукас ответил тем же и кивнул.

– Очередность движения: правый эскадрон вардариотов, за ними – схоларии, затем – нордиканцы, следом – войско, дальше – левый эскадрон вардариотов. Когда достигнем ворот – поворачиваем налево, обходим город и возвращаемся к воротам Вардариотов. Учебный марш продолжится весь день; по моему приказу будем строиться в боевой порядок, а для завтрака разобьем стихийный лагерь на Альбанской дороге. Вопросы?

– Не хочешь коня получше? – оскалился граф Зак.

Герцог выдавил улыбку.

– Отчаянно хочу. Себе и каждому в моем войске.

– Те предатели, которые перебили ваших лошадей, – они оказали вам услугу. Разживитесь лучшими!

– И ты поможешь? – спросил герцог.

– Разве я не пообещал? – улыбнулся Зак. – Почему ты ко мне не пришел?

– Болен был, – сказал герцог. – Я это исправлю. – Он поднял жезл. – Готов?

Зак развернул коня, галопом проехал несколько ярдов до своих людей, пролаял команды, и правая половина его полка рысцой потянулась прочь – на юго-восток, к воротам Ареса. По их отбытии осталась брешь в семьдесят шеренг, и схоларии, подчинившись приказу своего нового графа, выдвинулись колонной по четыре. Нордиканцы выступили простым маршем; их ноги взлетали синхронно, без всякого шарканья, по мере того как солдаты дожидались звеньевых и последовательно растягивались по площади.

И, наконец, строй замкнули восемьдесят шеренг вардариотов. На все ушло почти десять минут, и криков было, наверное, больше, чем нужно.

На следующий день дворцовые слуги поснимали по всей площади плиты, под которыми оказались глубокие цилиндрические отверстия. Открыли склады при императорских конюшнях и принесли кедровые шесты толщиной больше фута и прочные, как камень. Их вставили в отверстия, и площадь будто заполонили мертвые деревья. Кроме того, у ворот аккуратно сложили новые, зеленые кедровые стволы, которые гвардия, стирая ноги и калеча доспехи, притащила накануне вечером по возвращении. Тех, кто остался на дежурстве, посылках, в эскорте и работал на верфи, бранили и называли лодырями.

Нордиканцы очистили стволы от веток и обтесали. Построения во внешнем дворе проходили в доспехах, но без оружия, и офицеры из дворцовых слуг достали из имперского арсенала деревянные мечи, деревянные топоры и плетеные щиты. Вся гвардия от закованного в броню Фрэнсиса Эткорта до последней, самой юной и невесомой вардариотской лучницы, затянутой в кожу, заняла места у деревянных шестов. Не было только дозорных и эскортных подразделений. Шестов набралось больше сотни, и у каждого встало по десять солдат во главе с офицером.

Сэр Милус пребывал в своей стихии. В сопровождении хрупкой имперской вестовой, которая была и переводчиком, он устремился к центральному деревянному шесту.

– Это наш сегодняшний враг! – проревел он.

Толмачка пронзительно повторила его слова. Поскольку она едва вышла из отрочества и росточком была пять футов, они несколько потеряли в весе.

– Вот этого я видеть не хочу! – прокричал сэр Милус и пару раз небрежно чиркнул по коре ближайших шестов своим боевым топором с деревянной, упрятанной в кожу рукоятью. – Каждый, кто перерубит шест целиком, получит вечером лишнюю чарку вина. А вот что я видеть хочу! – Плавно шагнув вперед, рыцарь обрушил топор на массивный кедровый ствол. Удар пришелся точно в цель; после второго тяжелый шест слегка накренился. Рыцарь поднял забрало, которое упало на лицо, как только он опустил топор. – Сражайтесь с деревом, как с человеком!

Он отступил, подскочил опять, топор сверкнул, и удар оказался настолько мощным, что отозвался в каждом воине. Рыцарь отпрыгнул, восстановил стойку, рубанул еще – сверху, в самую сердцевину дерева.

– Пусть ни один удар не пропадет впустую! – прогремел он. – Бейте в голову, руки, бедра! Покажите мне, на что вы способны! Начали!

И они начали. Все поочередно подступали к шестам и били. Кто-то действовал неуклюже, а некоторые поражали нехваткой фантазии и всякий раз ударяли одинаково. Были и такие, кто проявил чутье и вступил в поединок, поочередно и всерьез сражаясь за обе стороны. Несколько человек обрушили на шесты целый град ударов в стремлении заработать выпивку.

Офицеры метались меж ними – кого-то хвалили, кому-то велели попробовать заново.

Примипил переходил от шеста к шесту, выдергивая людей из одного строя и направляя в другой, так что к тому времени, когда самые обремененные доспехами воины начали задыхаться от усталости, в каждой шеренге оказались представители всех четырех полков. Деревянные скимитары соперничали в рубке с деревянными топорами. Лучники фехтовали проворно, прикрываясь баклерами, схоларии наносили удары из-за продолговатых конических щитов, а нордиканцы то рубили в манере дровосеков, то прибегали к легчайшим, как их клинки, касаниям. Шесты качались и разлетались в щепки.

В полдень, когда солнце поднялось в зенит и на площади собралось пять тысяч зевак, воины разбрелись по ближайшим тавернам и постоялым дворам.

Сэр Гэвин и граф Зак восседали на конях непосредственно в воротах внешнего двора, возглавляя мощный отряд, который был набран из всех четырех полков. Пока стражи ели и пили, за площадью наблюдало пятьдесят часовых, а с крыш за нею следили сэр Гельфред и его разведчики.

Но ничего не случилось.

Ко времени, когда солнце стало садиться, большинство солдат уже не смогло занести руку выше плеча.

Так прошел день второй.

На третий площадь уставили мишенями для лучников, а зрителей оттеснили, натянув сотни ярдов белой бечевки. Пешие мужчины и женщины из всех четырех полков, вооруженные длинными и короткими луками, выстроились в сто двадцать шеренг перед ста двадцатью мишенями. Примипил же, как и накануне, перетасовал все ряды.

Вперед шагнул Калли.

– Я желаю увидеть четкое попадание со всех дистанций, – объявил он, подошел к вардариоту и поклонился. – Можно воспользоваться вашим луком?

Тот извлек лук из набедренного чехла. Лук был роговой, с тетивой из сухожилия, совсем короткий. Из колчана, что висел на другом бедре, воин достал стрелу.

Калли повернулся к мишеням. Он положил стрелу на тетиву, прицелился и выстрелил. Со смачным чавканьем она впилась в солому на палец от точки смертельного удара.

– Не воображайте. Не зарывайтесь. – На удивление хорошенькая имперская вестовая, стоявшая позади, повторила его слова по-вардариотски и по-морейски. – Помните, что малое расстояние чревато своими неприятностями. – Калли усмехнулся. – В каждой шеренге есть несколько лучников и много солдат, которые в жизни не держали в руках лука. Шеренге с лучшими показателями достанется по золотому флорину на человека. Те, что займут второе и третье места, получат по двойной норме вина. Так что получше натаскивайте своих олухов!

Он убрался с линии прицела.

– Начали!

В четверг метали копья.

В пятницу пехотинцы осваивали пересеченную местность бегом, а всадники – вскачь. Пострадало больше дюжины лошадей, и их пришлось прикончить. Люди повывихивали лодыжки, и очень многие проклинали герцога. Днем вымотанные пехотинцы перекусили на холодном осеннем солнце под покровом оливковых деревьев с плодами столь спелыми, что падали на головы и воины швырялись ими друг в дружку.

Кавалеристы прибыли по другой дороге, прибегнув к помощи проводников и прихватив отряд местных страдиотов – первый, пока ненадежный признак пусть даже вялой поддержки дворца населением. Явилось больше сотни человек; и месяца не прошло с тех пор, как все они сражались под знаменами герцога Андроника. То есть каждый, кто состоял в местном полку.

– Половина окажется предателями, – буркнул сэр Гэвин.

Герцог пожал плечами.

– Мне нужна новая нагрудная пластина, – сказал он, приставил руку козырьком и присмотрелся к местным отрядам, которые тянулись за длинной чередой всадников. – Нам безразлично, предатели они или нет, Гэвин. Что бы они ни думали про себя – вот они, здесь.

Расположившись под оливковыми деревьями, воины из пяти полков разделили яблоки и разбавленное вино, твердую колбасу и миндальные орехи в меду.

При звуке труб все проворно вскочили.

Дальше двинулись колонной и по пути дважды перестроились в боевой порядок. Затем колонны сами преобразились в шеренгу: свернулись, развернулись и, к удовольствию герцога, разошлись от центра к флангам так, что каждая колонна расправилась весенним цветком. И вся его скромная армия неожиданно вытянулась в длинную линию: в середине – пехота, по бокам – кавалерия.

Сэр Гэвин смотрел, как это происходит. Все последние дни он ездил бок о бок с братом в составе того, что стало именоваться свитой. Сэр Милус держал штандарт; трубач был за пажа; сэр Гэвин и сэр Майкл разделили кое-какие обязанности боевого планирования и элитной вестовой службы; сэр Алкей переводил, а все приказы отдавал вроде как сэр Томас, ибо герцог редко открывал рот. Гэвин тревожился за него, поскольку тот постоянно витал в облаках, тупо глядя в пустоту. И пил. День напролет. Тоби, оруженосец, только и знал, что подавать ему фляги.

«Если бы я так пьянствовал, мне бы в седле не усидеть», – подумал Гэвин.

Раньше войско насчитывало в лучшем случае пятьсот человек. Сейчас в нем было их четырнадцать сотен, говоривших на трех языках, и они при каждой возможности усваивали новые навыки.

Герцог проехал спереди – он задержался на пригорке, чтобы взглянуть на перегруппировку, – и остановился подле сэра Томаса.

– Забери правофланговых и сформируй колонну для марш-броска по дороге. По Альбанской дороге.

– Где ты всему этому научился? – поинтересовался Гэвин.

Его брат решительно не походил на пьяного, когда все-таки открывал рот.

– Есть книги, – улыбнулся ему Габриэль. – Дам почитать, если хочешь. В имперской библиотеке хранится – пятнадцать? двадцать? – книг по стратегии и тактике.

– Вот оно, новое рыцарство, – рассмеялся Гэвин. – Мы все станем книгочеями.

Сэр Томас выказал свое удивление только тем, что конь его беспокойно потоптался, а потом небольшая армия начала стягиваться из шеренги в колонну так, что каждый отряд в пятьдесят душ прошел четверть окружности и после отступил по четверо – кавалеристы по трое – справа, в результате чего стена из щитов превратилась в длинную змею с вардариотами в голове и хвосте, и эта змея поползла в холмы на северо-запад. Была середина дня, и герцог вел армию на Альбу. Оставляя город пустым.

Кронмир рассыпал по столу монеты.

– Мне нужен полный отчет о том, как он перестраивает войска: в каком порядке, кто находится в центре – все, что увидишь. Нианна, добудь расписание местной милиции, которая ходит под его знаменами.

Женщина покачала головой.

– Я, может быть, и добуду, но если герцог Андроник использует его для убийств, то я тоже покойница. Я почти разоблачена.

Один из наемных головорезов гоготнул в ответ на ее нечаянный каламбур.

Кронмир прожег его взглядом. Нианна была его лучшим агентом, а в других ипостасях – женщины, блудницы – не представляла для Джуласа Кронмира ни малейшего интереса за исключением степени, в которой эти ипостаси делали ее полезным источником информации.

– Что, если я поклянусь, что эти сведения никогда не используют для зачистки? – спросил он.

– Тогда пожалуй, – ответила она. – Я знаю, к кому обратиться. Сколько?

Он поцокал языком.

– Триста флоринов.

Она повела плечами.

Кронмир ненавидел такие беседы сразу с несколькими агентами – не выносил того, что пропадает всякое ранжирование; негодовал на то, что они даже видят друг друга, не говоря уж о риске коллективного торга. Но чужеземец продвигался так быстро и совершал столько ошибок, что приходилось ковать железо, пока горячо.

– Вы, джентльмены, – по коням. Поберегитесь: говорят, что вардариоты хватают всех всадников подряд. Но возвращайтесь хоть с чем-нибудь.

Кронмир махнул в сторону двери.

Бывший солдат произнес с альбанским акцентом:

– Ежели даме светят триста флоринов, то, может быть, нам с друзьями причитается чуток больше? – Он сверкнул щербатой улыбкой. – У меня тоже есть сведения на продажу.

Кронмир прищурился.

– Ну?

Тот встряхнул головой.

– Ну… – сказал он, вдруг растеряв всю уверенность. Что-то в повадке Кронмира его напугало. – Ну… сэр Бесканон говорит, что новый герцог хочет восстановить латиникон. Вернуть всех наемников. Сколько это стоит?

Кронмир поджал губы.

– Десять дукатов, – ответил он и отсчитал деньги.

– К хренам собачьим! Она получила триста флоринов! – Альбанец швырнул монеты Кронмиру в лицо.

Ни одна не попала в цель.

Кронмир был щепетилен и не терпел расточительства, но, будучи также мастером своего дела, предпочитал исправлять ошибку, когда допускал ее в спешке. Он поднырнул под монеты, плавно обогнул стол и убил обоих наемников. Первый удар был нанесен кинжалом, который он выхватил из ножен, и пришелся альбанцу в горло, а второй – ногой другому в висок. Два удара – два трупа.

– Моя оплошность, – пояснил он Нианне. – Таких набирают по десятку за флорин, и я найду новых. Мне захотелось сберечь время одним совещанием за раз, а вместо этого я поставил под угрозу весь план. – Покачав головой, он вытер клинок о рубаху альбанца в тот же миг, когда мертвые пятки пробарабанили по полу.

Нианна побледнела и взялась за сердце.

– Храни меня Пресвятая Дева, – сказала она.

Однако осеклась и плюнула на тело альбанца.

Не прошло и часа, как Кронмир нанял четверых за меньшую сумму – через связного, конечно, – и отослал их на задание. Он пожалел, что так поспешно избавился от альбанца, ибо тот был сноровист и мог со временем стать грамотным разведчиком. Кронмир мысленно составлял третье письмо с просьбой выделить сколько-то истриканцев. Оно адресовалось его хозяину, который, казалось, и не читал его донесений.

Тем не менее Нианна обязалась раздобыть список.

Кронмир остался, чтобы составить отчет, включающий немногочисленные победы: отравления, беспорядки, подкуп двух дезертиров из нордиканцев, которые уже начали поставлять сведения о военных планах дворца.

«Если прикажете, я уничтожу выскочку-герцога, – закончил он. – Между тем, он муштрует свои войска…» Кронмир поднял перо. Он не закончил мысль: вернулся агент с донесениями от четырех наемников. День только начался, и Кронмир провел час в размышлениях о том, насколько проще было бы все делать самому. Он не боялся рисковать. А работа с агентами протекала мучительно медленно, и информация подавалась из вторых рук. Как всю свою профессиональную жизнь, он задавался вопросом, не помогут ли ему герметические силы. Вот бы завербовать абсолютно надежного, опытного чародея!

Увы, такие люди предпочитали приходить к власти другими путями.

Он покачал головой. Шпионаж – дело слишком сложное.

Армия свернула на Альбанскую дорогу и со всей скоростью двинулась в холмы. Вардариоты очистили фланги, как лошадь скребницей, – только пыль поднялась, а двое шпионов Кронмира наблюдали за этим зрелищем из высокой оливковой рощи, улегшись животами на край древнего каменного уступа. Коней они спрятали среди деревьев.

– Он уходит, – сказал Альфонсо.

– Хозяину будет важно об этом узнать, – отозвался Антонио.

– То есть герцогу Андронику, – бросил тот.

– Ну а кому же? Кто другой участвует в этой игре?

Оба отползли от края уступа и поспешили к коням.

Обоих сбили с ног; обоим наступили сапогами на горло Эмис Хоб и Дэн Фейвор. Гельфред кивнул им.

– Порядок вам известен, – сказал он. – Доложите сэру Томасу.

Пленные были наемниками. Они не замедлили развязать языки, но, как быстро выяснил Гельфред, сказать могли очень немногое.

Тени вытянулись, а войско герцога прошагало на север без малого шесть лиг.

– Куда же мы, мать-перемать, направляемся? – выдохнул в осенний воздух Уилфул Убийца.

Тоби пожал плечами и взял из седельной сумки очередной сухарь.

Бент склонился через круп своей лошади.

– Недалеко, – сказал он.

Уилфул Убийца метнул в него яростный взгляд.

– Нет ни фургонов, ни жратвы, а завтра у сэра Майкла свадьба. Так что далеко не зайдем. – Бент отхлебнул из фляги и предложил Тоби, но тот мотнул головой.

– Этот гребаный гад с удовольствием воспользуется свадьбой сэра Майкла, чтобы обмануть и нас, и сраного Андроника! Будет бой, попомните мои слова, – заявил Уилфул Убийца. – И нам все равно не заплатят. – Он приложился к фляге. – Попомните, попомните.

Они остановились в долине меж двух крутых склонов. По колонне загудели разговоры; фланкеры отошли, и самые молодые и проворные побежали к вершинам холмов.

Когда церковный колокол пробил пять, быстрой рысцой вернулся авангард вардариотов. С ним прибыли длинный караван повозок и сэр Йоханнес с его двадцатью копейщиками.

Снявшись с места, армия выстроилась на марше открытым прямоугольником, миновала теснину в конце долины и двинулась обратно к городу. Содержимое повозок увидели все.

Когда колонна вошла в ворота Вардариотов, уже совсем стемнело, и вот от флангов отделились истриканцы. Они салютовали, пока не прошел последний отряд войска. Затем по резкому свистку дружно спешились.

К этому времени повозки углубились в город, а грузу их перестала грозить засада.

Кронмир стоял над воротами на стене и считал повозки: их оказалось сорок семь. Некоторые представляли собой всего лишь четыре колеса и груз в качестве собственно ложа, так как во всех сорока семи покоились срубленные деревья и пиленый лес – в огромном количестве. По сути, достаточном для строительства военного флота.

Он заметил и двух своих наемников, которые ехали со связанными руками.

Вернувшись в гостиницу «Девять дев», он зашифровал на пергаменте следующее: «Выскочка неожиданно вырвался вперед, так как привез древесину. Мне нужны верные люди, а также устройства для связи и разрушения – желательно, герметические». Кронмир подписался, добавил свод издержек и вышел на холодный вечерний воздух. Он пересек крестьянский рынок и у третьей с конца второго ряда мясной лавки прислонился к колесу, снятому с тележки мясника, и счистил с сапога конский навоз. Затем обошел прилавок.

– Две вырезки молодого барашка, – бросил он.

Мясник, самолично его ожидавший, подмигнул, и письмо отправилось в путь.

На следующий день к вечерней службе все мужчины и женщины, умевшие шить, уселись на солнышке у конюшен и занялись отделкой свадебного платья Кайтлин. Четыре женщины сшили его накануне вечером после того, как ткань раскроил мастер-портной Гропф, который заделался лучником. Сейчас платье из красного и золотого атласа покоилось на грубых мешках, а тридцать человек образовали при нем круг. Юбка была темно-золотого цвета с золотыми пуговицами, и Мэг сообща с Лизой и Гропфом обметывали петли винным шелком. Оруженосцы и пажи принесли им вина.

На внешнем дворе царила праздничная атмосфера. Солдаты вели себя так, будто накануне выиграли сражение. Никто их не трогал, и они ушли далеко за город. Заготовка древесины была чем угодно, только не символической победой, и лучники обсуждали с нордиканцами и схолариями последствия создания флота. На страже у дворцовых ворот стояло двадцать вардариотов.

Через два часа платье было готово. Гропф и его несколько дружков принялись обшивать рукава горностаевым мехом – взятым взаймы, но девкам знать об этом было незачем. Подол закончили, и великолепное одеяние, аккуратно завернув в муслин, отнесли в казармы.

На противоположных краях внутреннего двора установили две бочки, через которые перекинули четыре тяжелые доски. Затем на внутренний двор явился караул под началом сэра Томаса, составленный из воинов, взятых по двое из каждого полка: двух вардариотов, двух схолариев, двух нордиканцев и двух атанатов. Они остановились у стола, сооруженного из бочек, и встали позади него. Все были в полном боевом облачении и с обнаженным оружием в руках.

Казначей войска вышел вместе с сэром Майклом. Принесли стулья, и оба сели.

Фрэнсис Эткорт прибыл, болтая на ходу с капитаном, который оделся не как Красный Рыцарь, а в пурпур и золото, как подобает Мегас Дукасу. Когда он вступил на двор, сэр Томас свистнул, и все три полка пришли в движение. Никто не надел боевых одежд, все мужчины и женщины нарядились в лучшие платья.

Тут были ткани золотые и серебряные, шелковые кружева, добротная шерсть и бархат. Море гладкого, как сливки, атласа и изобилие золота и серебра: тяжелые цепи, кольца, броши. Солдатам нравилось носить свой капитал на себе, солдатским женщинам – тем более.

При близком рассмотрении выяснялось, что кое-где они обошлись стразами, позолоченной медью и оловом; кружева попадались третьей-четвертой носки; присутствовало крашеное стекло, а коже подчас придавали вид богатой вышивки.

Но в общем и целом восемьсот солдат не посрамили бы некоторые дворы, пускай и выглядели малость вульгарно. Одежда приковывала взоры; она сидела плотнее и очерчивала больше мышц, чем было принято: от стеганых, расшитых шелковых портков сэра Томаса, которые обозначили все выпуклости его бедер, до тесного шелкового кертла госпожи Элисон – сей наряд не оставлял зрителям ни клочка пространства для воображения.

Щегольский марш превратил войско скорее в разбитную толпу, чем в дисциплинированную армию. А когда дворцовые слуги, окруженные схолариями в полной экипировке, пронесли через толпу два тяжелых, окованных железом сундука, овации так и грянули.

Сундуки водрузили на массивные дубовые щиты, а эскорт отсалютовал и был отпущен. Сэр Майкл вынул ключ и отомкнул крышки. В двух первых рядах все солдаты узрели блеск золота и серебра. По внешнему двору прошелестел довольный вздох.

Высоко наверху, в библиотеке, принцесса Ирина встала на цыпочки, чтобы разглядеть и войско, и сундуки. Позади нее маячила леди Мария. Принцесса надела будничную буро-серую накидку, очень похожую на монашескую рясу. Кертл под ней, далеко не такой затрапезный, был виден лишь на запястьях.

– Деньги, которыми он швыряется, не мои, – сказала Ирина.

– Я согласна с тем, что он дает основания беспокоиться, – заметила леди Мария.

– Мои солдаты уже любят его! Посмотрите на них!

– Солдаты вашего отца, – уточнила та.

Строй выжидающе замер. Все женщины, которые не были солдатами сами, собрались на углах площади. Анна с сотней других жен и почти жен из нордиканских казарм, как и кое-кто из великосветских городских дам, остались подле мужей и братьев из схолариев, чтобы посмотреть на веселье: четыре монахини стояли с Морганом Мортирмиром и юной деспиной Дука, которую приветствовали с почтительным восхищением и зазывным свистом – его позволили себе отдельные альбанские наемники. Новоиспеченный граф схолариев улыбался всякий раз, как поворачивал голову. Сэру Георгию Комнину и его возлюбленной, как и сэру Майклу с Кайтлин, предстояло долго откладывавшееся бракосочетание.

Ожидание продлилось достаточно долго, чтобы Уилфул Убийца повернулся к своим товарищам-шептунам и прошипел:

– Заткнитесь, мать вашу так!

Ветераны воинства знали, что никому не заплатят, пока капитан не добьется мертвой тишины.

Получив ее, Мегас Дукас встал перед столом.

– Леди и джентльмены! – сказал он. – Начинается первая выплата жалования нашему объединенному войску. Вас будут вызывать по имени в алфавитном порядке. Если сумма окажется неправильной, то оставьте ее на столе и ступайте в конец прямиком ко мне и казначею. Не задерживайте очередь. Когда разберемся с половиной списка, нас будет ждать бочка мальвазии, любезно предоставленная принцессой. Если ваше имя пропустят – дождитесь конца процедуры и только тогда поднимайте хай! Всем мужчинам и женщинам, которые здесь собрались, не терпится потратить свое жалованье, но со двора никто не уйдет, пока мы не засвидетельствуем бракосочетание сэра Майкла с Кайтлин Ланторн и сэра Георгия с деспиной Еленой Дука. И это не все: если вы собираетесь пойти с деньгами в город, то помните, что там находится не меньше сотни людей, нанятых исключительно для того, чтобы вас убить, – не считая толпы бандитов, которые ждут случая ограбить купающихся в золоте солдат. Не говоря уже о полоумных трактирщиках и шлюхах. Caveat emptor! Надеюсь увидеть вас целыми и невредимыми на утреннем построении в понедельник.

Мегас Дукас снисходительно улыбнулся всем.

– Ну что же, други мои, давайте начинать.

Он глянул в списки и возгласил:

– Лучник Бенджамин Аарон!

Из строя молодцевато вышел коротышка, одетый в черную шерсть, подпоясанный красивым поясом из эмалевых пластин и в черной шапочке. По традиции первый, кому платили, пожимал капитану руку. Он оскалился, Мегас Дукас улыбнулся в ответ, а сэр Томас объявил:

– Аарон, конный лучник: семьдесят два флорина, удержан тридцать один леопард, четыре леопарда и шесть цехинов по болезни, четыре леопарда и четыре цехина надбавки, итого: семьдесят флоринов, восемнадцать леопардов, два цехина! Распишись здесь.

Аарон расписался в книге, сгреб монеты: заработок крестьянина за десять лет и годовой – для опытного ремесленника, причем все наличными. Отвесив короткий поклон капитану и сэру Майклу, чеканным шагом он вернулся на место, где немедленно раздал накопившиеся за год мелкие долги.

Те мужчины и женщины, что вступили в войско, не имея фамилий – у беглых крестьян их, почитай, и не было, – взяли себе первые по алфавиту. Большой популярностью пользовалась фамилия Браун, как и Эйбл.

Однако в строю нашлись также Акритос, Гиоргос и Арундсон, Эрик.

Сэр Фрэнсис Эткорт стал первым рыцарем, которому заплатили, и, когда объявили, сколько ему причитается, все разговоры смолкли.

Сэр Томас прочел:

– Эткорт, ратник: триста шестнадцать флоринов, без леопардов, без цехинов, вычетов никаких, шестнадцать леопардов и шесть цехинов по болезни, четыре леопарда и четыре цехина надбавки, тридцать один флорин за убитого коня, итого – триста сорок семь флоринов, двенадцать леопардов, два цехина.

Общество вздохнуло, услыхав, как много зарабатывает ратник. Это кажется пустяком, когда ты залит кровью холодным утром весны, бьешься с виверной и между тобой и зубами чудовища нет ничего, кроме полоски стали, но ясным осенним утром во дворе великолепного дворца такая сумма предстает состоянием. Всем, чего желает душа.

– Плюс один пай, – добавил Мегас Дукас.

– Запишите на мой счет, – сказал сидевший за столом сэр Фрэнсис, и все рассмеялись.

Пока от Эткорта добрались до Кантакузеноса, прошел почти час. Но после Дукаса процедура ускорилась, благо наемников с фамилиями дальше «Д» оказалось меньше, а нордиканцы со схолариями уловили ритм происходящего, так что если человек был готов, то он выходил, пока объявляли, сколько ему причитается, сметал серебро и золото в шляпу и возвращался, а из строя выталкивали следующего счастливца. В каждом полку нашлась пара-тройка склочников, которые сочли возможным оспорить вычеты за лечение и в наказание, но в целом окучивалось без малого триста душ в час.

Среди войска выплата жалованья стала поводом к розыгрышам и шуточкам: жены проталкивались вперед за мужниными деньгами, а потом выходили опять, уже за своими; невезучим же, которые отсутствовали – Дэниела Фейвора, например, не оказалось на месте, когда его вызвали, – помогали товарищи, кричавшие: «Он хочет, чтобы все раздали бедным!»

Вскоре после него выяснилось, что нет и Гельфреда, главного охотника и офицера войска, лица высокооплачиваемого и потому всегда пригодного для забавы.

Уилфул Убийца, имевший подлинное имя и уже забравший свое жалованье, ухмыльнулся соседу.

– Ни одного ихнего разведчика в строю, – сказал он. – Не так уж я давеча ошибся! Кто-нибудь наверняка прикарманит их денежки.

На Ханнафорде расчет прервался, и слуги с подносами раздали всем присутствующим по доброй чарке сладкой и крепкой мальвазии. Мегас Дукас вскочил на стол и поднял свою; все собравшиеся во дворе, включая студентов, воздели кубки в ответ, и Мегас Дукас гаркнул:

– За императора!

Ему вторили двенадцать сотен глоток.

Императорские слуги унесли кубки – из красной глины, с имперскими венцами из оливковых листьев, и расчет, возобновившись с Ханда, Артура, конного лучника, дошел до Зирагонаса, Дмитриоса, страдиота. Солнце садилось, воздух бодрил, и двор был набит глубоко удовлетворенными солдатами.

В согласии с установленной традицией Дмитриоса Зирагонаса – приятного вида румяного мужчину с огненно-рыжими волосами и последнего в списке – приветствовала по выходе из строя старейшая спутница войска Старая Тэм, окруженная толпой детворы. Она обвила его руками, не успел он и оглянуться да воспротивиться, ибо был родом из морейской аристократии и не привык к выходкам, которые в Альбе сходили за шутки. Он не был готов к тому, что она сунет руку в его карман, и в равной степени – к ее поцелуям, тогда как сорок ребятишек завопят, называя его «папулей» и требуя денег.

– Мой сладенький, – каркнула Старая Тэм. Она улыбалась, как беглая сумасшедшая, и облизывалась. – Такой молоденький! – гоготнула она. – Мне, милый, нужен твой самый сладкий кусочек…

Схоларии, среди которых Зирагонас слыл важной и видной птицей, глупо смеялись, пока несчастный отбивался от старой карги и детворы, а те играли свои роли столь убедительно, что менее черствое сборище пробрал бы озноб.

Зирагонас испарился, как только вырвался из их хищных рук. Он панически отступил в ряды товарищей, где и притаился, а после ему пришлось вытерпеть общий хохот, когда Старая Тэм воздела его кошелек, аккуратно срезанный с пояса.

– Кусочек-то у меня, милок! – завопила она.

Нашлось много лингвистов, способных перевести это на морейский и нордиканский.

Однако потом, когда всеобщее веселье затянулось, со стула встал Мегас Дукас, а старуха повернулась, присела в реверансе и протянула ему кошелек раскрасневшегося бедняги. Мегас Дукас вернул его законному владельцу, который не смел посмотреть окружающим в глаза.

– Джентльмены и леди, вас ждут скамьи, вино и яства. Когда рук много, работа спорится – пусть же начнется свадьба!

Он ударил в ладоши, и все разбежались по местам, определенным на утреннем построении.

Бент показался из кухонь, где он, еще четыре человека и четыре пса Гельфреда снимали пробу с мальвазии и большинства кушаний. Теперь они разошлись по башням вокруг двора, прихватив обед и вино для дежурных вардариотов – пусть выпьют и остальные солдаты.

Появились столы и длинные низкие лавки; вереница людей двинулась через двор, как танцоры, расставляя свечи из пчелиного воска в высоких бронзовых подсвечниках. Присутствующие взглянули на небо: наступление темноты сопровождалось наплывом тяжелых туч.

Через внешний двор прошествовал исповедник принцессы при полных церковных регалиях. Схоларии зашушукались. Когда на столах появились первые тарелки и кубки, люди услышали возглас дежурного офицера, который спросил, кто идет, и после ответа наружные ворота распахнулись.

Морейцы, находившиеся во дворе, застыли.

Затем все упали на колено.

Мегас Дукас вышел на внешний двор, и Бент зашептал ему в ухо, а он прошипел приказ и повалился на колени как был – в лучших штанах на булыжники. Большей части войска шептать не пришлось: солдаты увидели, что на коленях стоят сэр Майкл, одетый в свадебные одежды, и сэр Томас в его замечательных стеганых портках.

На двор во главе двадцати профессоров университета и еще десяти священников и епископов вступил патриарх.

Он одарил солдат лучистой улыбкой и прошествовал меж них, благословляя направо и налево. Затем возложил руку на склоненную черную голову сэра Томаса, и тот дернул подбородком, как от разряда, а потом улыбнулся, словно выиграл небывалый приз. Патриарх перешел к следующему. Он благословил госпожу Элисон и, наконец, приблизился к Мегас Дукасу, которому ласково положил ладонь на чело и кивнул.

Небеса не разверзлись, молния не ударила.

Мегас Дукас поцеловал кольцо.

Очень тихо он спросил:

– Надеюсь, ваше святейшество прибыло ради свадьбы?

В глазах патриарха заплясали искорки.

– Хотите сказать, что я опоздал и денег мне не достанется? – осведомился он.

После этого не осталось препятствий к тому, чтобы бракосочетание Кайтлин превратилось в великий пир. Сама же она, когда появилась, выглядела достаточно шикарно, чтобы положить конец слухам, которые гуляли среди морейцев, – она, мол, ничтожная деревенщина. Было очевидно, что она – герцогиня. Они с деспиной Еленой скрылись, и по ходу приготовлений из караулки схолариев, временно превращенной в покои для новобрачных, доносились их фырканье и смешки.

Сэр Майкл – большинство знало, что он старший сын графа Тоубрея, – как граф и расхаживал. Глядя на него, можно было узреть Красного Рыцаря и короля в его осанке и походке; в том, как покоилась на рукояти кинжала рука; в надменности, с которой он выдвинул челюсть, – или в том восхищении, с коим он отвел невестино покрывало из семи ярдов хоекских кружев. Сэр Георгий выглядел не так ярко, но обладал свойственным большинству морейцев достоинством и улыбался каждому, с кем встречался глазами. А также своей невесте, которую нисколько не огорчало то обстоятельство, что чей-то наряд затмил ее красивое платье из золотого атласа, украшенное мелким жемчугом.

При виде этих одежд тонкие губы Гропфа изогнулись в улыбке, и он зыркнул на невесту, когда та поцеловала будущего супруга. «На пятом месяце беременности? Боже, так вот для чего понадобилось верхнее платье!» Ему было некому похвастать, что его величайший триумф закройщика стал очевиден патриарху в имперском дворце – спустя два года после того, как он бросил свое дело и отправился на войну.

Но перестать улыбаться он был не в силах.

Как и Уилфул Убийца, только что получивший самый полный за всю свою жизнь расчет без единого цехина вычетов. Он бродил средь пирующих, держа пари на все подряд – любимая ставка была на строчку из «Отче наш», на которой невеста поцелует грума. Ставил он и на то, что на рассвете все войско не сможет маршировать.

Мэг провела короткую и отрезвляющую беседу с капитаном, все учла, но как только началась служба и она увидела Кайтлин Ланторн, которую помнила крошкой – постоянно срыгивающей и без шансов выжить, – идущую к алтарю с богатейшим, по всей вероятности, юношей своего поколения на виду у самых известных фигур христианского мира, Мэг не выдержала и ударилась в слезы. Так и проплакала всю службу. Но каждый стежок на невестином платье был делом ее рук, и туда же она вплела все крупицы счастья, какие сумела выудить из эфира. А еще сотворила погодное заклинание – свое первое, которое накрыло внешний двор как бы огненным котлом.

Когда полилось вино и люди раскрепостились, к ней подошел и присел рядышком патриарх.

– Говорят, это твоя работа, – сказал он дружелюбно.

Она с улыбкой уставилась себе под ноги.

– Те же люди утверждают, что ты никогда не изучала магическое искусство.

Мэг чуть не обмолвилась о том, что училась в Дар-ас-Саламе – это вертелось на языке, будучи одним из впечатанных в голову воспоминаний Гармодия. Она не вполне усвоила то, что узнала от Гармодия и аббатисы на исходе осады, но все, что запомнила, ежедневно обдумывала и практиковала. Потому-то и получилось с погодой. Но она, как обычно, сочла за лучшее помалкивать.

И вскинула взгляд.

Какой-то миг они смотрели друг другу в глаза.

Патриарх вежливо отвел взгляд и покачал головой.

– Должно быть, на севере Альбы талантов не счесть, – промолвил он.

– Так оно и есть, – согласилась Мэг.

– Могу ли я пригласить тебя посетить университет? Мы уже две тысячи лет помогаем мужчинам и женщинам, наделенным особыми дарованиями: герметическими, научными, музыкальными…

Она улыбнулась и уставилась на свои руки.

– А курсы вышивания у вас есть? – спросила она, думая, что речью своей патриарх немного похож на горного дракона.

Очистили помосты, и вышли музыканты, которые до этого трапезничали и наблюдали вместе со всеми за свадьбой. Когда они настроили инструменты, студенты показали свое герметическое мастерство: заполыхало пламя, и по двору поплыли образы героев былых времен. Святой Аэтий сразился с огромным рогатым ирком, вдвое выше его самого, да так славно, что солдаты устроили овацию…

– Говорил же я, что нет зрелища лучше, чем настоящий бой! – сказал Деркенсан, покидая второй этаж имперской конюшни.

Сработало не одно новое заклинание, а целый их комплекс, который потребовал участия четверых: двух Комниных-монахинь, Болдески и Мортирмира. Мортирмир сражался – во всяком случае, изображал схватку – с Деркенсаном, а чары переправляли их тонко измененные образы на двор внизу. Когда солдаты одобрительно взревели, Мортирмир обнялся с нордиканцем.

Тот рассмеялся своим зычным смехом.

– Да я ни при чем – это вы, колдуны, задали жару!

Но похвалы принял и вместе с Анной подсел к студентам перед очередной переменой блюд.

Анна вдруг положила руку на плечо Деркенсана – им подавали заварные кремы, прибывшие из имперских кухонь. Анна пренебрегала магическими зрелищами, занятая едой, ибо ни разу в жизни не наедалась досыта, а крем…

Но тут рядом с Мегас Дукасом возникла женщина в простой бурой накидке, и Анна ее сразу заметила.

Набив кремом рот, она показала пальцем.

Сидевший рядом Деркенсан заулыбался, глядя на слугу.

– Это куаве? – осведомился он.

– Точно так, сэр, – поклонился тот.

– Анна, это куаве с другого, представь себе, края Ифрикуа! – повернулся он к ней. – Что такое?

– Кто эта женщина? – спросила Анна.

Мегас Дукас чувствовал себя как никогда славно, чего и сам не ожидал. Какие-то снадобья сработали, а Гармодий затаился, как смог. Правда, герцог подозревал, что тут замешан патриарх, который восседал на расстоянии шпаги на своем троне из слоновой кости и золота, но праздник есть праздник. Он был один.

Или, по крайней мере, ему так казалось.

Он подумывал, не послать ли Тоби за лирой, когда уловил аромат, а в следующий миг она уже была рядом.

– Я здесь инкогнито, – объявила принцесса Ирина. – Зови меня, пожалуйста, Зоуи.

«Вот цена одиночества», – мысленно посмеялся над собой герцог.

Сэр Гэвин сидел в компании грумов и чуть рассеянно флиртовал с девицами Ланторн. Ранальд Лаклан таращился в пустоту, беспрерывно пил и собутыльником был скучным.

Госпожа Элисон откинулась на спинку стула. На ней было женское – и великолепное – платье, из рыцарского облачения остался только поясной ремень.

– Кто это там с капитаном? – спросила она.

Гэвин присмотрелся и понимающе улыбнулся.

– Так-так, – проговорил он и пихнул локтем Ранальда; тот глянул и пожал плечами.

Сэр Майкл находился на расстоянии вытянутой руки, он целовал жену. Затем поднялся перевести дух и перехватил взгляд Гэвина.

– Найди себе комнату, – сказал Гэвин.

– У нас уже есть, – весело ответил Майкл. – На что это вы с Изюминкой глазеете?

Кайтлин, похожая на сошедшего на землю ангела, подалась вперед, крайне осторожно обращаясь со своим шлейфом, горностаевым мехом, драгоценностями и прочими вещами, которые значили куда меньше, чем мужчина, ее сейчас целовавший, и выдохнула:

– Это же…

Сэр Георгий побледнел, а его новоиспеченная жена не пролила вино лишь благодаря многолетней практике придворного этикета.

– Багрянородная! – воскликнула она. – На моей-то свадьбе!

– Замечательно, – улыбнулся Гэвин. – И я о том же подумал.

Меж сидящими вклинился сэр Томас и поклонился Изюминке.

– Не удостоите ли меня танца? – спросил он.

– Верхом или пешей? – автоматически уточнила Изюминка.

Она была готова к схватке и представала воином, несмотря на платье и тесный кертл.

Плохиш Том только и рассмеялся.

– Поймалась. Но… – Он разошелся на комически преувеличенный поклон. – Я не шучу. Сейчас заиграют плясовую. Пойдем, станцуем.

– С чего бы это? – подозрительно спросила Изюминка. – Ты же за Сью ухлестываешь?

Том поднял бровь.

– В ближайшее время – нет. Давай же, Изюминка, – пойдем, потанцуем. – Он посмотрел на Гэвина. – На что это ты вылупился? – спросил он в своей обычной манере.

– Не на тебя, – ответил Гэвин.

Он, не показывая пальцем, кивнул на патриарший стол.

– Сплошные шишки, – согласился Том.

– Так кто сидит с капитаном? – осведомилась Изюминка. Она встала и тронула Тома за руку. – Если это насмешка, я выпотрошу тебя на месте, так что помоги мне Господь со всеми святыми.

Плохиш Том усмехнулся.

– Ты со всеми парнями ведешь себя так? – Полунасмешливая улыбка исчезла. – Святый Боже, это же принцесса.

– В самую точку, мальчишечка, – процедила Изюминка.

Пока Плохиш Том глазел, разинув рот, сэр Йоханнес и сэр Милус обогнули свадебный стол, поочередно поцеловали невест и опустились на колени перед Кайтлин, похлопали по спинам Майкла и Георгия, а после – Йоханнес первым – испросили танец у Изюминки.

– Ребята, вы что, других девчонок не знаете? – возмутилась она.

Сэр Йоханнес – почти пятидесяти лет и рыцарь до мозга костей, сплошные мускулы – залился краской.

Том показал на Мегас Дукаса, который вставал с женщиной – на самом деле, девушкой – в буром платье, повисшей у него на руке.

– Пальцем не тычь, – прошипел Гэвин.

Йоханнес улыбнулся. Он повернулся к сэру Милусу и что-то шепнул.

Милус, глядя на всех, осклабился.

– Все неожиданно обретает смысл, – сказал он.

– Вы танцуете? – осведомился у принцессы Красный Рыцарь.

Она взглянула на него.

– Пожалуй, вопрос был глупый, – признал он. – Но, коль скоро вы здесь инкогнито, я полагаю, что могу задавать прямые вопросы и получать прямые ответы, так что начнем с малого. Что вы тут делаете?

Она встала.

– Танцую. Признаться, я никогда не танцевала с наемником при всем честном народе.

Он кивнул, поджал губы. Сказал:

– Это не так тяжко, как кажется.

– Никак не привыкну к вашей архаике, – ответила она, когда они выбрались из-за столов.

Краем глаза Красный Рыцарь заметил, что патриарх вдруг сел прямо, повернул голову и что-то сказал молодому священнику; тот тоже встрепенулся.

Капитан улыбнулся принцессе.

– Я выучил ее непосредственно здесь. Или, вернее, выучил дома, у моего наставника, а здесь отточил.

– В университете?

– Нет, – загадочно ответил он.

Музыканты тоже поняли, кто она такая. Благозвучие несколько нарушилось.

– Вы танцевать-то умеете? – спросила она.

– Нет, – сказал он, ослепительно улыбаясь.

Рядом с ним возник уличный музыкант. В трясущихся руках он держал шляпу.

– Милорд. Мы… что… то есть… что нам играть? – в итоге выдавил он.

Красный Рыцарь – нынче он отказался изображать Мегас Дукаса – поклонился своей даме.

– Что пожелает леди, – ответил он.

Все морейцы, кто услышал это, с облегчением вздохнули.

Зоуи прикрылась веером, но дозволила музыканту увидеть краешек своей улыбки, вполне искренней.

– Что-нибудь быстрое, – сказала она и грациозно повернулась к невестам, стоявшим подле женихов. – Все, что они попросят. На этом празднике хозяйки они, а не я.

Кайтлин присела в реверансе и лукаво улыбнулась.

– Раз так… – Она подмигнула деспине Елене. – Мы разучили морейский танец, и он быстрый. Давайте станцуем мореску.

За несколько пар от нее ахнула леди Мария, а ее сын поморщился.

Склонившись к сыну, она очень мягко спросила:

– Что ты наделал?

Он проявил выдержку.

– То, что сказала мне ты.

Музыка была быстрой. Едва она зазвучала, с деревянного пола поспешно убралась почти треть парочек и любопытствующих: альбанцев, которым было нужно взглянуть на танец, и морейцев, которые его убоялись.

Среди них не было Плохиша Тома с Изюминкой.

Она подняла на него взгляд – не настолько снизу вверх, как другие женщины.

– Умеешь?

– Нет, – ответил он бодро. – А ты?

За немногими исключениями аристократия Мореи и Альбы имела общие вкусы. Обычно эта публика танцевала, выступая чинно, парами или парами пар, тогда как простолюдины отплясывали компаниями, образуя круги.

Этот танец не подпадал ни под одну категорию. Пары кружились совместно друг с другом – новшество не ужасное, но смелое. Было очевидно, что леди Кайтлин и сэр Майкл знают танец и отработали его с морейской парой.

Сначала обе пары исполнили все фигуры поодиночке, действуя в лучших брачных традициях и по вкусу любящих танцевать женщин.

Когда Георгий подхватил Елену и закружил ее, Зоуи кивнула, и на губах ее заиграла слабая улыбка.

– Ах, – очень тихо выдохнула она.

Танцоры повернулись друг к другу спиной и слаженно хлопнули, а музыка их понесла – поворот, хлопок, теперь вместе, кругом…

Все зааплодировали: и слуги, и даже выпивохи, – настолько танцующие были хороши. Кайтлин прослезилась и улыбнулась мужу. Елена восторженно запрокинула голову.

Изюминка обратилась к Тому:

– Усек?

Он коротко кивнул, как человек, переходящий к действию.

– Усек.

Джон Ле Бэйлли взглянул на Мэг.

– Может, нам лучше пересидеть? – дерзнул он спросить.

– Вздор, – отозвалась она. – Такие, как вы, со времен падения Трои только и ищут повод не танцевать.

Харальд Деркенсан поволок Анну на середину временного деревянного настила.

– Я не могу танцевать там же, где императрица! – воспротивилась Анна. Но, сказав это, крутанулась на цыпочках.

За спиной Моргана Мортирмира прочистила горло молодая черноглазая женщина с выщипанными бровями и строгим, изящным лицом. Он же, держа в руке кубок, хотел было пригласить Анну, но не решился и оказался прав. Она была совершенно счастлива в обществе Харальда.

Он обернулся и посмотрел на молодую женщину.

Она повела бровью.

Он снова повернулся к танцорам, и она слегка пнула его в лодыжку.

– Эй, Чума!

Голова его дернулась с такой скоростью, что обогнала взгляд.

Мортирмир приложил все усилия, чтобы взять себя в руки.

– Вы… э-э… позволите? – спросил он с поклоном.

Женщина вздохнула.

– Пресвятая Дева! – сказала она без тени набожности и притворилась, будто идет за ним на помост, хотя в действительности сама его повела. – Если принцесса способна танцевать с варваром, то такова, полагаю, мода.

– Я… не умею танцевать, – выдавил Мортирмир, когда грянула музыка.

– Притоптывай в такт и держись элегантно, – посоветовала она, вставая на цыпочки. – А танцевать буду я.

– Ты же монахиня!

Женщина нахмурилась.

– Ты и впрямь невежественный варвар, – заявила она.

Патриарх обратил внимание отца Арно на юного альбанского мага-ста-жера. Госпитальер кивнул. Молодая женщина танцевала красиво, а юноша был буквально полон света. Он освещал середину танцевальной площадки, а она кружила вокруг него, как вокруг лампы. Затянуться это не могло, и в конце концов ему пришлось сняться с места, но эффект был достигнут, и оба рассмеялись, когда юноша споткнулся.

Патриарх наблюдал за принцессой, когда та пролетала мимо: сначала в женском кругу внутри мужского, а потом вне мужского кольца после сложной перемены рук; затем мужчины отскочили в почти кромешную тьму, а женщины продолжили танец; потом отступили женщины, и танцевать принялись мужчины, освещенные юным Мортирмиром ярче, чем факелами. Представители разных полов выстроились в цепочки, которые переплелись, подались влево, подались вправо, мелькнули ногами женскими и мужскими. Затем женщины подпрыгнули, а кавалеры их поймали.

Красный Рыцарь описал полный круг, высоко держа над головой императорскую дочь.

Патриарх вдруг откинулся в кресле, нахмурился и поднял кубок, требуя еще вина.

Танцы длились четыре часа. Плясали, пока большинство не стало трезвым, как в начале, а утомилось так, словно выдержало сражение. Танцевали цепочками, кругами, парами, четверками, восьмерками и всеми фигурами, известными в Альбе, Галле и Морее. Граф Зак и его офицеры продемонстрировали истриканские танцы, и Красному Рыцарю со своими пришлось попробовать. Плохиш Том, пытаясь выбрасывать ноги, растянулся во весь рост и посмеялся над своим фиглярством, а Изюминка била в ладоши и подражала истриканцам, пока не выяснилось, что танец-то мужской. Но граф Зак обнял ее за плечи, они вместе выпили и перешли к следующему танцу, а потом она схватила за руки Милуса и Йоханнеса и поволокла их через огромный круг зрителей: не обремененных дежурством слуг, студенток университета и других неприкаянных женщин.

Ведомая безошибочным профессиональным инстинктом, она препроводила обоих рыцарей к шумной компании друзей и знакомых Анны, которые под разными предлогами пробрались внутрь.

– Джентльмены, эти женщины – шлюхи. Леди, эти джентльмены стесняются. – Она ухмыльнулась, показывая, что не имеет в виду ничего дурного, но дама, что была построже, все равно оскорбилась.

– Ты кого называешь шлюхой, сука? – возмутилась она.

– Сама была такой, – улыбнулась Изюминка. – Мне ли не знать.

– Да ну? – вмешалась другая. – А сейчас ты кто?

– Рыцарь, – ответила Изюминка.

Граф Зак корчил ей страшные рожи; она пошла прочь.

Сэр Йоханнес заглянул в карие глаза своей нежданной новой подруги.

– Она правда рыцарь? – спросила девушка.

– Правда, – кивнул сэр Йоханнес. А через пару секунд он уже танцевал.

Не прекращали танца и Красный Рыцарь с Зоуи. Остановились они однажды, когда слуги нахлынули, подобно карающему войску, и доставили лед – настоящий лед с гор. Красный Рыцарь встретил их, держась на приличном расстоянии, и осведомился, кто этот лед прислал; затем взял немного и проследил за тем, как принцесса его ест.

И вновь, когда слуги явились с игристым красным вином, он выслал ее вперед, чтобы ей достался первый стакан.

Его внимательность удостоилась всеобщих пересудов.

Уилфул Убийца сел и осушил пятнадцатую кружку сидра. Зыркнул на Калли.

– Слабо забирает, – буркнул он.

Калли закатил глаза.

– Да нет, – возразил он. – Просто… необычный. Слаще, что ли? – спросил он в пространство.

– Попомни мои слова, – сказал Уилфул. – Утром он заведет нас в какое-нибудь жуткое место. Весь этот праздник – ширма, мы подчиняемся фальшивому герцогу.

Калли состроил гримасу:

– С утра не наберется и десяти человек, годных для службы.

– Попомни мои слова, – повторил Уилфул и проникновенно рыгнул.

Красный Рыцарь проводил загадочную леди Зоуи до самой двери. Если он и заметил, что по пятам за ними крались через дворец шесть дюжих, в шрамах, нордиканцев, то виду не подал. А если обратил внимание на то, что по мраморным коридорам за ними проследовали уже сэр Алкей, его мать леди Мария и длинная вереница фрейлин, переодетых слугами, затаивших дыхание, то и на это ничего не сказал.

У дверей в императорские апартаменты он склонился над ее рукой, губами так и не коснувшись.

Она улыбнулась.

– Я ожидала от прославленного воина большей смелости.

– Я смел, только когда мне платят, – ответил Красный Рыцарь, стискивая ей кисть. – Да и окружение не способствует, – тихо добавил он.

Она всмотрелась в сумрак длинного коридора и неожиданно вздрогнула.

– Ах, – выдохнула и скрылась в покоях.

Он успел заметить сомкнутые ряды горничных, которые приготовились забрать ее одежды; уловил аромат духов, а потом дверь захлопнулась перед его носом.

Пастушок стоял и глазел на заставу, выставленную на Фракейской дороге. Там было двадцать солдат герцога Андроника, пара вооруженных аристократов и шесть истриканцев с короткими луками. Мальчуган сжевал яблоко и повел через заставу своих овец. Он был немым и разыграл целую пантомиму, а караул грубо заржал, забрал двух овец себе на обед и пригрозил побить пастушка, если поднимет шум.

Не спуская с них глаз, он поплелся к стоянке на соседнем косогоре.

С последним лучом солнца к заставе подкатил фургон.

Пастушок достал из травы сперва одно, затем второе метательное копье, а следом приготовил меч.

Как только фургон – принадлежавший городскому мяснику – миновал заставу, послышался стук копыт. Солдаты вскочили и схватились за оружие, но все произошло слишком быстро, и все они в считанные секунды кто умер, кто угодил в плен.

Прикрывавшие дорогу истриканцы были закаленными жителями степей, ханскими подданными. Они не стали сражаться – рванули на север, благо сидели в седлах.

Пастушок и еще дюжина мужчин и женщин, которые миновали заставу за последние двое суток, напали на истриканцев и фургон, двоих захватили в плен, а остальных перебили.

Вытерев копье об одежду покойника и забрав его кошелек, Дэниел Фейвор трусцой спустился с холма к Гельфреду, который в угасающем свете восседал на коне посреди дороги.

– Молодцом, – кивнул Гельфред.

Дэниел усмехнулся.

– Я уж думал, они меня побьют. И все прикидывал, долго ли продержусь, пока не дам сдачи.

– Я прочел пару молитв, – признался Гельфред.

– Ты видел тот фургон, который прорвался?

– У него был пропуск, – сказал Гельфред. – Я допрошу их отдельно.

Двумя часами позже герцог сидел и музицировал во дворе в обществе Алкея и отца Арно. Горстка стойких все еще танцевала – включая вконец замученного сэра Йоханнеса и очень юную морейскую девушку.

– У вас с нею будет любовь? – спросил поэт.

– Кого ты спрашиваешь – Красного Рыцаря или Мегас Дукаса? – откликнулся обладатель обоих титулов.

– Но вы же, бесспорно, мужчина, с мужскими аппетитами и желаниями, а не пара звонких титулов и каркас из доспехов, – ответил Алкей. – Боже, я пьян. Не обращайте внимания.

Отец Арно посмотрел на герцога воплощенной совестью, которой, как полагало большинство его присных, тот не имел.

– Вам, часом, любезные джентльмены, не известен ли псалом «Et non est qui adjuvet»?

Те сыграли, а после все выпили вина. Народ зааплодировал.

– Она следит за вами из библиотеки, – заметил отец Арно.

Рядом с ним возник сэр Гэвин с маленьким барабаном.

– Меня примут в компанию, если сыграю?

– На барабане? – удивился его брат.

– Дело, кажется, нехитрое! – рассмеялся Гэвин.

– Так или иначе, тебе не нужен инструмент, чтобы присоединиться. Достаточно целибата, – сказал Алкей.

Отец Арно поперхнулся вином. Он отхлебнул еще, вытер подбородок и покачал головой.

– Пусть кто-нибудь выберет песню, – распорядился капитан.

– Ваша очередь! – уперся Алкей.

– Может, «Tant Doucement»?

– Это обязательно? – осведомился священник.

– Она тебе не нравится? – спросил Алкей.

– Кто, принцесса? – откликнулся Гэвин. – Мой брат весьма разборчив. Наверное, он отдал свое сердце…

Его пихнули в ребра совсем не по-братски, и он оказался к этому не готов.

– Какого хрена! – вспылил он не по-рыцарски, но очень убедительно по-братски.

– Мой брат хотел сказать, что я был всей душой за духовенство, но там настаивали, что я люблю Бога, а на свете есть вещи, про которые я лгать не могу.

Отец Арно отвернулся.

– Ты злая скотина, – сказал Гэвин, расхохотался и хлопнул брата по спине. Капитан глубоко вздохнул.

– Это правда, – ответил он. – Так оно и есть.

Развернувшись на пятках, он пошел прочь. Священник проводил его взглядом.

– Мы так или иначе не знаем, – сказал Алкей.

Гэвин проследовал за братом в конюшню, поднялся по длинному пандусу на второй этаж, и деревянный пол отозвался гулким эхом его шагов. Брат стоял возле своего коня в почти полной темноте.

– Двухэтажные конюшни бывают только у императоров, – сказал Гэвин.

Тишина.

– Прости, но видишь ли, когда приходится быть сильным, выносливым и командиром в придачу, никто вокруг не разберет, какого дьявола ты печалишься, гневаешься или хрен знает что еще. – Гэвин улыбнулся. – И можно ли мне заметить, что у тебя, какие бы ни одолевали заботы, нет на теле отметины Диких? На мне чешуя. Все время. Мэри увидела ее и… – Гэвин осекся. – Ты меня слушаешь?

Габриэль в темноте простер руки, обнял брата, и они постояли так десяток секунд.

– Она тебе хоть нравится? – спросил Гэвин.

– Нет, – прошептал Габриэль. – Как ты проницательно заметил, мне нравится кое-кто другой. Мне нужно побольше музыки. Спасибо, что пошел за мной.

Утром, когда солнце еще висело над горизонтом, Уилфул Убийца явился на построение первым. Он то и дело пускал ветры, у него была тяжелая голова, и наплясался он вволю, но подготовился – торба коня наполнена кормом, оружие начищено, смазано и зачехлено, а тяжелый зимний плащ скатан позади седла: маршируй куда хочешь.

Через час, когда тревожные колокола так и не прозвонили, он выругался и побрел спать дальше. Бенту, который был рядом, хватило ума не расхохотаться.

Новая неделя принесла перемены – мелкие, но из тех, что предвещают крупные.

До войска снизошла группа портных, которые принялись кроить закупленную на рынке ткань, и все вдруг облачились в одинаковые алые штаны и дублеты и в новенькие сюрко поверх доспехов. Всюду пестрели морейские ленточки – красные, зеленые и белые, нацепленные по комплекту на каждое плечо и вплетенные в конские гривы. Во дворе появились штандарты, изготовленные за пределами дворца. На одном была изображена Святая Катерина с ее колесом страданий, а на других – восьмеричные узлы на красном, белом и зеленом фоне. Разбираясь, кому где стоять у штандартов, войско обнаружило, что в ряды его влилось значительное число галлейских и иберийских наемников, служивших ранее герцогу Андронику.

Сэр Бесканон стал вторым знаменосцем и нес Святую Катерину. Сэру Милусу достался стяг войска – черный, с тремя восьмерками. Войско разделилось на три неравные части; первой, в сотню копейщиков, командовали сэр Йоханнес с четырьмя капралами – сэром Джорджем Брювсом, сэром Фрэнсисом Эткортом, сэром Альфонсом д’Эсте и сэром Гонзаго д’Авия: последние двое были новичками из латиникона. Второй отряд в пятьдесят копейщиков возглавлял сэр Гэвин, а в качестве капралов назначили Ранальда Лаклана и сэра Майкла. Третьим, в который тоже вошло пятьдесят копейщиков, но только на бумаге, а в действительности меньше, командовал Гельфред; капралами были госпожа Элисон и сэр Алкей. Отряд сэра Йоханнеса был белым, сэра Гэвина – красным, а Гельфреда – зеленым. При каждом копье находились тяжеловооруженный ратник, почти не хуже оснащенный оруженосец в седле, мечтающий о ратной службе паж и лучник-другой.

Новичков проклинали, и чуть ли не все, кто был в списках, заявили, что войску никогда не оправиться – мол, слишком много новых лиц с чуждыми взглядами, личной неприязнью, с иными обычаями и языком. От новых лучников не было никакого толку, а новые тяжеловооруженные всадники еле держались в седле. Или так о них говорили.

Набралась и четверка новых женщин: все – истриканки из степей, лучницы, пешие и конные. Они держались особняком и отвергали любые подходы со стороны Дубовой Скамьи и Изюминки. Как и всех остальных. Мужчины, жители степей, их тоже сторонились.

Плохиш Том утешал новобранцев трудом.

Те, кто мучился от похмелья, худо-бедно сносили примерки. Мэг привлекла швей к работе, и если пару раз уткнулась в колени лбом и улыбнулась улыбкой летучей и светлой, то в целом выглядела счастливейшей женщиной – возможно, не настолько, как леди Кайтлин, которая после свадебного завтрака уселась шить штаны с другими опытными мастерицами под руководством прачки Лизы.

Граф Зак привел к воротам внешнего двора триста лошадей, одну – самолично. Он презентовал ее Мегас Дукасу, который с удовольствием принял дар – рослого жеребца, шестнадцать ладоней в холке, угольно-черного. Могучего, но с благородными формами и поразительно умным для боевого коня взглядом.

– Он может быть сволочью, – предупредил Зак и пожал плечами. – Как и я. Твоя Изюминка свободна?

Если перемена темы и удивила Мегас Дукаса, он этого не показал.

– Воистину так, – сказал он.

Граф Зак откашлялся.

– Любовники-то у нее были? – Судя по выражению лица, ему было стыдно спрашивать.

Мегас Дукас позволил себе легчайшую улыбку.

– Не исключено, – признал он.

Граф Зак вздохнул.

– Могу ли я за ней поухаживать?

– А если я скажу «да», ты будешь и дальше приводить лошадей? – спросил Мегас Дукас. Обойдясь без седла, он взгромоздился на своего нового коня и пустил его вскачь.

Через час, по-прежнему бесседельный, он остановился возле Изюминки, которой все еще обметывали штаны портные чрезвычайно строгого вида. Она только что предложила раздеться до булок.

– Элисон? Я продал тебя графу Заку за триста лошадей, – сообщил Мегас Дукас. – Это неплохая сделка – он на тебе женится.

Она нахмурилась, затем кивнула.

– Триста – цена приличная, – согласилась она. – Он коротышка, но я им увлеклась.

– Давненько же ты никем не увлекалась, – оскалился он.

– Кроме тебя, – сказала она.

Он покраснел, и она рассмеялась ему в лицо.

– Что ж, рад, что это взаимно, – сказал Мегас Дукас. – Будь ласковой с портнихами.

Он поехал на поиски сэра Майкла, который, как оказалось, уминал остатки скромного свадебного завтрака, одновременно проверяя с казначеем счета воинства.

Капитан вошел, поклонился оставшимся дамам, поцеловал им руки, чмокнул в щеки и взял Майкла за плечо. Тот мгновенно насторожился.

Оба вышли из караулки, где гости пили вино; за ними двинулся отец Арно, который далее, пока они не очутились в капитанских покоях, поддерживал любезную и крайне неестественную беседу.

Сэр Майкл огляделся. Тоби налил ему горячего вина из лежавшего у камина меха и вышел, притворив за собой дверь.

Капитан перевел дух и вздернул подбородок – один из редких признаков того, что он нервничает.

– Извини, Майкл, – сказал он. – Дело нехорошее, и я утаил его от тебя, чтобы не портить свадьбу.

Майкл снова огляделся.

– Господи Иисусе, да что случилось?

– Так не годится, Габриэль, – вмешался отец Арно и объяснил Майклу: – Капталь де Рут, который служит королю, схватил вашего родителя как изменника. Был бой, и ваш отец проиграл. Вчистую. Если ему вынесут приговор…

Майкл тяжело сел, на лице его не дрогнул ни один мускул.

Капитан свирепо глянул на священника, а тот ослепительно улыбнулся.

– Я сотню раз называл его предателем, – сказал Майкл. – А он использовал ваше имя.

Капитан ощерился, как разозленный кот.

– Я знал, что звать капеллана – ошибка. – Смерив взглядом священника, он продолжил: – Приор направил мне несколько посланий. Он говорит, что отцу Арно можно доверять. Несмотря на проказы с моей личностью. Вообще говоря, с тех пор, как я открыл, что мой брат написал матери, мне кажется, что это больше не имеет значения. – Он посмотрел на Майкла. – Это я так, болтаю. Майкл, ты мне нужен. Я замышляю зимнюю кампанию, а ты понимаешь, что это значит.

– Боже мой, да неужели тяготы моего родителя подвигли вас на то, чтобы поделиться планами? – удивился Майкл. Однако он был по-прежнему оглушен. – Я должен помочь отцу.

– Король с управителем отослали от двора всех джарсейских рыцарей, – сказал отец Арно. – Это было сделано не по злой воле. Есть некоторые сомнения в том, что действия капталя законны или совершены с позволения короля. Король, говоря откровенно, пытается сохранить контроль над положением, держа сторонников вашего отца подальше от Галле и людей, которые арестовали графа.

Капитан подлил себе вина.

– В кои веки раз я поддерживаю короля, Майкл. Если настаиваешь на уходе – что ж, я не арестую тебя и не задержу силой, хотя и об этом подумывал. Но воинов у меня в обрез, и я прибегну ко всем возможным доводам ради того, чтобы ты остался.

– Когда я уезжал, – сказал отец Арно, – прошел слух, что ваш отец намерен требовать испытания поединком. На весеннем турнире. – Он зыркнул на герцога. – Другое затруднение связано с новым епископом Лорики. Завтра его возвысят, а он недвусмысленно изложил свои взгляды насчет практики герметизма, здешнего патриарха и моего ордена. К лету фактическим хозяином королевства может стать де Вральи. А королеву обложила галлейская клика. Они ненавидят ее, и мы даже не знаем, за что.

Капитан улыбнулся, и это была коварная улыбка.

– К тому времени мы здесь закончим. Можно отправиться на турнир. Навестим всех за раз, так сказать.

Сэр Майкл сделал глубокий вдох.

– Вы замышляете зимнюю кампанию, а весной сопроводите меня в Альбу? Вы не собираетесь жениться на принцессе и становиться императором?

Капитан посмотрел в окно, наморщив нос от досады, что был вынужден приоткрыть свои планы. Но в итоге он посмотрел на Майкла и усмехнулся.

– Да, дело может повернуться и так, – признал он. – Но это не тот поворот, который мне по душе.

Сэр Майкл потратил секунду, чтобы это переварить.

– Нет? – повторил он и посмотрел на отца Арно, не менее удивленного. У него был вид человека, который только что нащупал важное звено.

Капитан подпер подбородок ладонью, поставив локоть на колено – на диво человеческий жест.

– Иногда мне приходится менять планы, – сказал он. – Сейчас как раз такой случай. По ряду причин я отвечу, что да, мы поедем на турнир к королеве, и нет – я навряд ли женюсь на принцессе. – Он изогнул бровь. – Сочувствую вашему отцу. Мне он нравился.

Майкл повел плечами.

– Я уехал по многим причинам. Из-за них же я нахожусь здесь и не собираюсь сбегать. Наверное, я рад, что вы ничего не сказали мне до конца бракосочетания. – Он глубоко вздохнул. – Пойду, пожалуй, сообщу жене. – Он встал, удостоверился в устойчивости мира и поклонился. На пороге задержался. – Могу ли я называть вас Габриэлем?

– Нет, – ответил герцог.

– Да, – возразил священник. – При каждой возможности.

– Понял, – кивнул сэр Майкл и вышел.

Священник повернулся к своему новому подопечному.

– Насколько я понимаю, вы предпочли снова стать человеком. Это подразумевает и наличие имени.

Капитан продолжал упираться подбородком в ладонь. Он смотрел в окно.

– Это что, лицедейство? – спросил он. – Или вы считаете, что я стану человеком, если поупражняюсь в притворстве?

«Именно», – буркнул Гармодий: то была первая реплика за несколько дней.

Священник подошел и встал рядом.

– Кто наделил вас властью надо мной? – спросил Габриэль, но тоном не враждебным.

– Вам шлет привет Bon Soeur du Foret Sauvage, – ответил тот.

На второй день после праздника армия, теперь вобравшая почти двести местных морейских страдиотов, устремилась в холмы по направлению к Фраке. У нордиканцев были пони, и все воинство переменило коней. Они двигались быстро, покрыли без малого двадцать миль и вернулись через холмы на запад, не встретив никакого сопротивления. Специально отобранные воины поупражнялись в штурме небольшого замка, который выстроили для этого – высотой по пояс, но с четко обозначенными помещениями.

Дозорные слишком поздно заметили, что войско выступило без подчиненных Гельфреда, а вернулось с ними, а также с фургоном и двадцатью пленниками.

На следующий день, в праздник Святого Георгия, состоялась тренировка на главной площади, в которой приняли участие даже страдиоты. Упражнялись с копьями и мечами, состязались в конных поединках. Вардариоты стреляли с седел, и к ним примкнули горстка людей Гельфреда и несколько пажей, которые прониклись интересом к ремеслу конных лучников – а может быть, им приказали проникнуться интересом. Люди Гельфреда отсутствовали два часа; затем они вернулись и объявили, что обзавелись новыми штанами и дублетами – сплошь зелеными, не красными.

Прибыли рабочие, которые возвели игрушечный замок: всего две башни и бревенчатый холл. Стен не было, только каркасы, и толпа получила возможность наблюдать за развернувшимся внутри сражением. К ликованию зевак, замок принялись штурмовать сорок отборных воинов.

К удовольствию ветеранов войска, рыцари-новобранцы сразились на турнире с себе подобными: Плохишом Томом, Изюминкой и капитаном. Сэра Бесканона с такой силой вышибли из седла, что он лишился чувств, – виновником стал Плохиш Том.

За всем происходящим восторженно наблюдали тысячи горожан.

Страдиоты сражались на рингах, разрезали мечами фрукты и показывали чудеса верховой езды.

Нордиканцы быстро срубали столбы настоящими топорами, и толпа со смехом встречала пажей и слуг, которые спешили установить новые.

Схоларии показывали свое мастерство в борьбе и фехтовании, а потом шестерка из их числа сразилась друг с другом в позаимствованных доспехах. Георгий Комнин, которого уже неплохо натаскал сэр Майкл, сумел выстоять против сэра Джорджа Брювса. Госпожа Элисон вышибла из седла сэра Янноса Дукаса, продемонстрировав безупречную выучку в том, как ловко выбила у него копье, а толпа взревела и осыпала ее цветами. Морейцы постепенно привыкали к женщине в рыцарском звании.

Напрокат взял доспехи и Морган Мортирмир. Он провел три раунда боя с сэром Фрэнсисом Эткортом: в первом оставил зарубку на шлеме старшего рыцаря, во втором они оба сломали копья, а в третьем Мортирмир вылетел из седла. Не будучи достаточно тренирован, он крепко ударился.

В одиночных камерах под дворцом сидели двадцать пленников, которых предоставили самим себе. По случаю праздника Святого Георгия их не пытали и просто не позволяли им спать.

Кронмир увидел, как фургон вернулся в город, и понял, что это значит.

Какое-то время он сидел в задумчивости, сложив пальцы домиком. Он прикидывал, как быстро чужеземцы расколют его агента и что этот агент им выложит. Кронмир пересмотрел свою систему связей и сверился с шифровальной книжицей – помнит ли он сигнал «прекратить всякую деятельность» для трех самых важных подручных. Затем, когда в гостинице все стихло и даже ничтожнейшие служанки заснули, он собрал вещи и поразмыслил, не умертвить ли хозяина с женой и молодую женщину, с которой Кронмир время от времени спал. После убийства всех троих у врага не осталось бы свидетелей его присутствия, но ему не пришлась по сердцу подобная расточительность, и у него имелись свои правила. Криво улыбнувшись, он признался себе, что девица ему нравится и он не сумеет убить ее хладнокровно. Поэтому он тщательно забил дымоход общего зала горючими материалами и заново уложил дрова точно так, как сделала это вечерняя горничная.

Миновав бордель Нианны, он поставил на двери жившего через улицу седельщика меловой крест. Затем дошел по безлюдным улицам до трущоб у складов на восточном берегу и белым мелком начертил кружок, а в нем – лямбду: опять же на двери жившего через улицу человека, который все еще оправлялся от ран, – предводителя профессиональных убийц, нанятого в Этрурии и чуть не погибшего при штурме дворца.

После этого он час просидел в прибрежной харчевне, проверяя, нет ли «хвоста». Затем поднялся на холм к старому акведуку, отвалил камень и оставил в ямке мешок с сорока серебряными леопардами. Вернув камень на место, он спустился и воткнул серебряную булавку в оливковое дерево, которое росло посреди крошечной площади у дома наемного убийцы. Он пристроил ее так, чтобы заметить было трудно, а найти – легко, достаточно прислониться к дереву и притвориться, будто вынимаешь камешек из обувки.

Потом он прошелся по молу и оставил еще два знака в виде лямбды в круге, спрятав их среди начертаний, которые накопились за сотню поколений.

Усевшись на стене, Кронмир выждал: не идет ли кто следом. Вернулся он в точности тем же путем – скверный ход, но он спешил, а рассвет приближался. По возвращении Кронмир добрался до тайника, где оставлял донесения его связной с верфи – полуграмотные, нацарапанные на коже, свернутые и засунутые в заброшенный глиняный водосток полутысячелетней давности. Встав в темноте на колени, Кронмир нащупал кожу и кивнул. Он спрятал донесение в сумку, положил в тайник мешочек с золотом, запечатал трубу и начертил на ней углем большую букву «X».

У него были и другие агенты, но они могли скурвиться или угодить в плен. Никто из них его ни разу не видел – как и не принес ничего ценного. И он сомневался, что мясник знает об их существовании.

Дальше он направился через город к западным стенам, содержать которые в порядке годами тщетно пыталась гильдия фонарщиков. Веревка, искусно свитая из серого и бурого конского волоса, была точно на месте, как он и хотел. Кронмир перемахнул через стену и кое-как выбрался из рва, проклиная свой уже не молодой возраст и притороченный сбоку меч. Он влез на наружную стену там, где она разрушилась больше всего, спрыгнул с другой стороны и прошел по полю пол-лиги до фермы. На ферме он украл лошадь.

Захват фургона о многом сказал Кронмиру. О том, например, что Красный Рыцарь контролирует подступы к северным горам. И он поехал не на север, а на запад, в холмы.

Через два дня после праздника Святого Георгия схоларии навестили два городских дома. Оба пустовали, а гостиница, которую они хотели обыскать, сгорела дотла. Персонал разбрелся по родственникам.

Герцог въехал в ворота верфи с горсткой тяжеловооруженных всадников под предводительством Фрэнсиса Эткорта. Рядом с ним держался человек безоружный, который с профессиональным восхищением – и толикой неодобрения – следил за работой верфи.

Герцог спешился и вошел в главное здание – очень старое, построенное из того же красного и желтого кирпича, что и городские стены.

– Смотрите все подряд, – небрежно бросил он штатскому.

– Кто это такой? – спросил корабельный мастер, Уильям Мортис из Харндона.

Он прибыл двумя неделями раньше по суше.

Герцог улыбнулся.

– Это, мастер Мортис, не кто иной, как великий и могучий господин Эрнст Хандало Вениканский.

– Да он спалит на стапелях моих акулят! – встрепенулся Мортис, вставая.

– Ни в коем случае. Он отправится домой и велит своему городу вступить с нами в союз.

Человечек еще не успел привыкнуть к Красному Рыцарю и Ливиаполису.

– С нами? Кто это – «мы»? Альба? Новая Земля? Империя?

– Вы, я и новый флот, – ответил герцог, взболтал в своем кубке вино и чего-то добавил из фляжки.

Через час Хандало стоял в развевающемся коротком плаще на причале, под кусачим ветром. Ему приходилось кричать, чтобы его услышали.

– Вам не покрыть издержки! – проревел он. – Без торговли и купеческого флота – никак!

– Согласен! – гаркнул герцог.

– А зима на носу! – крикнул Хандало. – Безумие выходить в море в такое время года!

– Согласен! – ответил ревом герцог.

– Тогда почему бы вам не закупиться у нас и не покончить с этим?

Герцог улыбнулся.

– В моем войске у каждого лучника хранятся в провощенном мешочке две тетивы. Командиры проверяют их наличие, когда проводят смотр. Потому что однажды тетивы не оказалось, а я был к этому не готов…

Хандало поднял брови.

Герцог воззрился на море.

– Я мог бы сию секунду заключить с вами сделку, мессир. Но не пройдет и трех лет, как она станет для вас… неудобной. И вы – или ваш преемник – ее расторгнете. – Он посмотрел этруску в глаза. – Мне по силам задавить вас военной мощью, но ненадолго. Я прав?

– У вас светлая голова, – кивнул Хандало.

– Мне нужны обе тетивы. Я построю флот, а уж потом предложу торговое соглашение, и у вас с генуазцами будут все основания его соблюдать.

– Повезло же с вами принцессе, – заметил вениканский капитан.

Герцог помотал головой.

– Это императору со мной повезло, – ответил он.

Спустя две недели первая построенная в городе за двадцать лет морейская галера соскользнула по древнему каменному стапелю и с плеском обрушилась в воду под наблюдением этрусской эскадры, которая расположилась через пролив. На следующий день починили захваченную этрусскую галеру, а к концу третьей недели на рейде встало четыре корабля нового имперского флота.

За этим последовал первый зимний шторм – зловещее торжество стихии над водной гладью, из-за которого все работы на верфи остановились, а скромное достояние – строевой лес, оставленный без прикрытия, – сдуло и унесло в море. Новые имперские корабли убрали с верфи в крытые ангары, построенные тысячу лет назад.

У этрусков тысячелетних корабельных ангаров не было, а потому им пришлось обнажить свои корабли, перевернуть их и спрятать на зиму под временными навесами. Несмотря на более мягкий климат и теплое течение, Морее досталось и снега, и льда; зима выдалась свирепой для галер.

Через два дня после бури этруски надежно укрыли все свои корабли. Им осталось только в ужасе наблюдать, как новая имперская эскадра становится на воду на холоде под светом бледного солнца и беспрепятственно движется к устью залива. Проведя в море день, имперский флот вернулся с тремя огромными альбанскими кораблями. Поскольку блокады не было, последние преспокойно причалили, набитые по фальшборт шерстью, кожей и другими альбанскими товарами, а на причале торговцев встретила сотня благодарных купцов. Тем временем имперские корабли под командованием Мегас Дукаса пересекли пролив, высадили моряков и дотла спалили всю переправленную на сушу этрусскую эскадру.

Не успело улечься пламя, как сэр Эрнст Хандало привел делегацию купеческой гильдии во дворец, из которого так недавно был выпущен. В тот же день этруски разорвали союз с герцогом Андроником и подписали мирный договор с принцессой Ириной и ее отцом, императором, а также документ, в котором они требовали, чтобы «вероломный узурпатор, известный как герцог Фракейский, немедленно вернул императора на трон». Они выплатили возмещение, а их подеста подписал несколько постановлений, гарантирующих налоговую ставку, по который был сделан внушительный первоначальный взнос. Всех этрусских офицеров освободили.

Имперская армия продолжила учения. Ее ежедневно пополняли новые страдиоты из местных. И опять-таки каждый день в заливе появлялись новые купеческие корабли – все из Альбы. В конце осени плавать на круглых кораблях было безопаснее, чем на галерах. Но находились и такие, кто шел на риск.

В очередной понедельник вся имперская армия выстроилась на поле Ареса: почти тысяча человек войска Красного Рыцаря, без малого пятьсот схолариев, триста нордиканцев и столько же вардариотов, а с ними – почти тысячная тагма пехотинцев из города и четыреста конных страдиотов из глубинки. Большая часть воинства была одета в белую – свежую, новенькую – альбанскую шерсть, тяжелую, как доспехи, цветом под стать снегу. Новые зимние наряды явились продуктом лихорадочного труда всех ливиапольских закройщиков и портных.

Сэр Джеральд Рэндом взирал на построение, восседая в седле рядом с Красным Рыцарем и его свитой. Он потрясенно покачал головой.

– У вас есть собственная армия!

– Вам ли не знать, – отозвался Красный Рыцарь и улыбнулся. – Вы же им платите. И привозите шерсть.

Рэндом и все рыцари рассмеялись.

– Вам же понятно, что мне конец, если все это не сработает – по сути, я рискнул ради вас всем моим состоянием!

Красный Рыцарь с удовлетворением окинул взором свою армию.

– Пока все говорит за то, что вы не прогадали. Этрусское возмещение должно было покрыть ваши счета.

– Но она его потратила на что-то другое, – заметил Рэндом.

Красный Рыцарь пожал плечами.

Рэндом сверкнул глазами:

– А вы продолжаете сорить деньгами, как пьяный матрос в борделе!

– Счастья не купишь, но мастерство приобретается с оружием, отвагой и хорошей экипировкой. – Капитан потеребил бороду. – Все это стоит не дешево. – И он снова взглянул на купца. – Так или иначе, вы набиты деньгами. С чего вам от этого наступит конец?

– Я согласился устроить для королевы турнир. О, совсем забыл – вот ваше официальное приглашение. Я должен передать вам лично, что вы как рыцарь и джентльмен обязаны его распечатать и дать ответ. Что стряслось с остальными? – Рэндом играл поводьями и пытался выяснить, насколько отсутствие твердой почвы повлияет на равновесие, если он ринется вскачь.

– Я на них наплевал. – Красный Рыцарь откупорил футляр, расправил свиток, и тут же произошло скромное чудо: заклинание приняло форму крохотной голубки и зависло в воздухе, подобно колибри.

«Королева набирается опыта», – заметил Гармодий.

– Вас посвятили в рыцари, и вы теперь отвечаете за королевский турнир? – спросил Красный Рыцарь.

– Да, – кивнул Джеральд.

– И цена заоблачная?

– Да, – состроил мину Рэндом.

– А вы выделяете деньги, – продолжил Красный Рыцарь.

– Она королева, – пожал плечами Рэндом. – В рыцари меня посвятил король. – Он усмехнулся и добавил: – Я люблю хороший турнир.

Красный Рыцарь просверлил его взглядом.

– И все-таки вы явились сюда и рискнули состоянием, чтобы оплатить мои счета.

Рэндом открыто посмотрел ему в глаза.

– Да, капитан, это так.

Красный Рыцарь взглянул на сэра Майкла.

– Похоже, я учусь у купца благородству.

– Я собираюсь выступить на турнире, – сказал Рэндом. – Возьму с вас уроками.

Красный Рыцарь обратил взор к парящей голубке.

– О прекрасная королева, я прибуду со всеми моими рыцарями, – произнес он официальным тоном.

Голубка дрогнула и упорхнула прочь.

Красный Рыцарь – Мегас Дукас, герцог Фракейский, Габриэль Мурьен – развернул коня, чуть осадил его и воздел дубинку. Все взгляды сосредоточились на нем.

– Покажем же теперь этому Андронику, так называемому герцогу, как надо воевать! – провозгласил он.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ЛЮТЕС, ГАЛЛЕ – КОРОЛЬ ГАЛЛЕ И ЖЕРЕБЕЦ

Призывая ко вниманию, сенешаль д’Абблемон постучал пергаментным свитком по огромному дубовому столу, и военный совет мало-помалу успокоился.

На Танкреде Гисарме, управляющем монаршего дворца, вместо великолепных драконьих доспехов была простая бригандина с оленьей накидкой и этрусскими стальными наручами; на командире королевских арбалетчиков Стелкере – все те же черные доспехи с золотым начертанием, славящим Господа; Василий, архитектор королевских замков, ограничился кольчугой. Сэр Юстас Рибомон, один из маршалов королевства и некогда прославленный наемник, смотрелся весьма элегантно в черных доспехах с золотой кромкой и бронзовой кольчуге. Сам Абблемон был в своем обычном этрусском белом доспехе. Без такового обошелся только мессир Кьямбери – человек, роль которого на совете почти никогда не оговаривалась.

Д’Абблемон махнул секретарю, и тот прочел из свитка:

– «Пункт первый: сьер де Кавалли и четыреста копейщиков отслужили в Генуа и могут быть наняты. Пункт второй: сенат и Совет десяти Веники договорились с императором о заказе шестидесяти галер».

Он поднял глаза.

– У меня сохранилась грамота после нашей последней встречи, – сказал д’Абблемон. – Ведь это крупнейший заказ из всех, что они делали?

Василий порылся в бороде:

– А теперь его нет. Толпа корабелов осталась без дела.

– Быть может, их наймет император, – съязвил Абблемон, и все рассмеялись.

– А наш человек уже готов подрезать императору крылышки? – спросил управляющий.

Д’Абблемон огляделся. Махнул секретарю, чтобы сел.

– Да. Если мои расчеты верны, он не сегодня завтра будет готов штурмовать Осаву. Могу ошибаться на неделю, не больше.

Управляющий принял страдальческий вид. Он глянул по сторонам, как нашкодивший ребенок, и буркнул:

– Раньше, когда церковь еще не вознеслась над герметизмом, мы запросто сообщались с нашими… миссиями.

Все взоры обратились к мессиру Кьямбери, который в насмешливом удивлении поднял брови.

– Милорды, если бы кто-то был готов пойти на такую ересь, я бы напомнил, что для связи за тысячу лиг, да еще через земли Диких, понадобится больше энергии, чем… – Он пожал плечами. – Чем было по силам язычникам древности.

Абблемон отмахнулся:

– В данном случае я верю, что наш агент укладывается в расписание.

Другие согласились. Управляющий поерзал.

– Тогда зачем мы собрались? – спросил он.

Абблемон швырнул пергамент на стол.

– Граф Арелат послал королю вызов. Он хочет сразиться один на один.

– Ожидаемо, – скривился Гисарме. – Конечно, старый граф съест короля и не подавится – он едва ли не лучший копейщик на свете.

Абблемон покачал головой. Если тема была для него болезненна – а она была, – то он умело скрыл отвращение.

– Король не станет сражаться, – ответил он.

Все опешили.

– Это же Галле! – сказал де Рибомон. – Он обязан дать бой.

Абблемон вздохнул.

– Джентльмены, король усматривает в этом вызове неприкрытое намерение графа возродить былое королевство Арелат. Согласитесь, что там, наверное, соответственно и расценят поражение короля в поединке?

– Упаси меня Боже от новой горной кампании, – проговорил Стелкер.

По лицам рыцарей было ясно, что им это не по душе.

– Дождитесь, когда де Вральи узнает, что король не принял вызов, – сказал де Рибомон.

Повисло молчание.

Абблемон снова покачал головой.

– Не в том беда, – сказал он и разгладил пергамент. – Граф прислал нам не только вызов, но и подробное описание стычки – вернее, ряда стычек, в ходе которых его воители повстречались, похоже, с ирками.

– Скороспелый вывод, – сказал де Рибомон. – Лично я полагаю, что у нашего юного короля есть голова на плечах. Граф де Сартрес попросту пользуется этим нелепым предлогом для ввода войск. И кстати, Абблемон, не вы ли сказали нам, что в маленькой неприятности с королем виновата ваша племянница?

Абблемон не моргнул глазом. Он сохранил на лице кроткое, дружеское выражение – обычное для Жеребца.

– Дело деликатное, – признал он. – А деликатнее всего, наверное, вот это доказательство.

По его знаку слуга извлек из мешка и положил на стол отрубленную голову. От нее потянуло гнилью.

Это был ирк во плоти, с клыками и прочим.

– Подделка невозможна? – спросил мессир Кьямбери.

– Мать-перемать, – покачал головой Стелкер.

Гисарме подался вперед.

– Друг мой, я не хочу назвать вас лжецом, но королева говорит иное. Она утверждает, что крошка ни в чем не повинна и чуть ли не святая. И если так, то не в своем ли праве граф? – Управляющий никогда не вставал на сторону Жеребца. – Он посылает эту голову в доказательство своей верности. И он верен. Разве нет?

Абблемон проигнорировал тон управляющего.

– Мне кажется, что, верен граф или нет, весной нам понадобится войско.

Вмешался де Рибомон:

– Милорды! Если на юге разместить войско, то не останется людей для де Вральи и почти никого – для действий на севере Новой Земли.

– Что с деньгами? – осведомился управляющий.

– На вторую армию не хватит, – сказал Абблемон. – Думаю, их слишком мало, чтобы расплатиться даже с копейщиками Кавалли.

Стелкер улыбнулся.

– Милорды, он же на корабле и плывет в Новую Землю – больше и не придется платить.

Тем же вечером король слушал музыку в обществе своей королевы-этруски. После концерта он отправился в верхние дворцовые покои, где развлекся мировыми новостями. В конце он уже смеялся, придя в излюбленное расположение духа. С миром был полный порядок.

– Я пропустил военный совет? – спросил вдруг король.

– Да, монсеньор, – кивнул Абблемон.

– Надо же! А все из-за глупости королевы – я должен был, дескать, взглянуть на ее новый гардероб. Речь шла о чем-нибудь важном?

– Нет, – ответил Абблемон. – Нет, ваше величество.

ЗАМОК Н’ГАРА – БИЛЛ РЕДМИД

– Мы проигрываем, – сказал Нэт Тайлер.

Он сидел в большом зале и наблюдал за иркскими музыкантами, исполнявшими волшебные мелодии. Им завороженно внимали двести мужчин и женщин.

Редмид уже сто раз думал о том же. И то же самое о себе, потому что в его руке уютно лежала кисть Бесс, прикрытая столом.

– Если мы еще продолжаем этот бой, то нужно уходить, – бросил Тайлер. Он наградил Редмида свирепым взглядом. – Что, тебя тоже заколдовали?

Редмид сел прямее, как школяр, получивший нагоняй от учителя. Но Бесс возразила:

– Нет, мы не заколдованы, Нэт Тайлер. Только мало кому из смертных удается достичь таких высот. Мелочь, а такая игра. Ох, какая игра! – Она покачала головой. – Зачем это? В последние дни я счастлива, как никогда. В жизни такого не было. Даже… – Она помедлила, и по ее лицу пробежала тень. – Даже в детстве.

Нэт встал.

– Я за уход, – заявил он. – Выздоровел. Я больше не желаю находиться в сне. Я хочу убить короля и освободить людей.

Редмид откинулся на спинку.

– Нэт, – сказал он.

– Что? – спросил старший. – Я еще верен себе, даже если ты – нет.

– Зима на подходе, – ответил Редмид.

– Если ты скажешь, что пойдешь со мной, то и остальные пойдут, – заявил Тайлер.

Редмид внимал колдовской музыке, как будто та звучала в голове, и рассматривал щедро украшенные стены – гобелены с ажурными узорами, которые смущали его человеческое зрение; богатые краски войлочных завес.

– Дай мне подумать пару дней, – сказал он со вздохом.

И дни прошли.

Он жил в маленьком доме с Бесс и ничего другого не хотел. Они играли в игры, пасли овец и занимались любовью. Другие повстанцы сдружились – порой ходили в гости и делили трапезы, а иногда собирались в большом зале.

Отряды пришедших из-за Стены являлись и уходили, а время от времени приводили женщин. У повстанцев женщин было немного. Теперь их стало больше – или, наверное, стало меньше повстанцев.

В одно морозное утро Редмид отправился за дровами. Мужчины, обладавшие железными топорами и могучими мускулами, сделались главными добытчиками дров во всем поселении и постепенно взвалили на себя хозяйственные обязанности на иркский манер: лучшие в каком-нибудь деле за него и брались, ему и учили.

Редмид был толковым дровосеком – умелым и в то же время ленивым. Он предпочитал найти какое-то одно дерево – желательно большой и крепкий клен, уже погибший, но еще стоящий или уже рухнувший, но недавно, чтобы верхние ветви еще не загнили на земле. Редмиду нравилось бродить с топором на плече под осыпающимся снегом, вдыхать запах леса, чувствовать холод в почти обнаженных руках.

И он не расставался с мечом, потому что вокруг раскинулась настоящая земля Диких из детских сказок. По этим болотам шастали хейстенохи; в холмах на юге рыскали огромные горные тролли, а боглины подкапывались там, где не бегали, тогда как гигантские бобры возводили шестифутовые запруды, стоявшие по сто лет, а на полянах паслись стада бизонов, за которыми присматривали стражи, лесные демоны. Они тоже навещали Сказочного Рыцаря. Редмид к ним понемногу привыкал. Но подозревал, что при встрече один на один в лесу он окажется не другом, а жертвой.

Поэтому он шагал с удовольствием, но был начеку. И все-таки Тапио Халтия застал его врасплох, когда он в раздумье остановился у остова огромного дуба.

– Ну, ч-ч-что? Ч-ч-человек. – Ирк был того же роста и передвигался бесшумно.

Редмид приветливо кивнул.

– Сэр Тапио, – произнес он.

Сказочный Рыцарь взглянул на рухнувший дуб.

– Вс-с-се мы так конч-ч-чим, – пропел он. – С-с-сколько бы зим ни прожили.

Редмид кивнул снова.

– Ко мне прих-х-ходит много гос-с-стей, ч-ч-человек. – Сэр Тапио пересекся с ним взглядом, и в бездонных, лишенных белков глазах ирка стояла синева, какая бывает в летнюю звездную ночь.

Редмид всегда испытывал трудности при общении с ирком, мышление которого отличалось от человеческого.

– Что за гости? – спросил он.

– С-с-союзники, – ответил Тапио. – Х-х-холод в воздухе – первый укус-с-с войны.

Редмида озадачил оборот, который приняла беседа, но разговоры с предводителем ирков никогда не давались легко.

– Войны? – переспросил он. – Какой войны? С королем?

Сказочный Рыцарь совсем по-человечески пожал плечами.

– Мне безразличны короли людей, – сказал он. Его голос звучал как слаженный оркестр из дюжины струнных инструментов. – Я думаю о войне с с-с-соперником. Я с-с-советуюс-сь с теми, в ком вижу с-с-союз-ников.

Редмид отвел взгляд и снова посмотрел на свой дуб.

– А я – союзник?

Человеку было трудно привыкнуть к улыбке ирка. У ирков она означала нечто иное и сочеталась с показом великого множества зубов. Тапио усложнил диалог еще и тем, что воспользовался ею и как ирк – выражая агрессию, и как человек – выказывая радость.

– Это ты мне с-с-скажи, ч-ч-человек.

На следующий день прибыла дружина Повелителей – или Стражей, или демонов, кому как нравилось называть. У них были высокие красные султаны, и Билл знал, что это не украшения, а естественные придатки, хотя все прочее великолепие – и золото, и серебро, и свинец, и бронза, и олово, что было встроено в клювы, – имело искусственное происхождение. На глазах у Редмида два юных демона получили от иркских мастеровых свои первые пломбы, изготовленные как вручную, так и при помощи магии. Годом раньше он задал бы стрекача. Сейчас же – завороженно смотрел.

Еще через день, на входе в хитросплетение коридоров главной цитадели, его схватил за плечо Нэт Тайлер.

– Я ухожу, – сообщил он. – Ты со мной?

Редмид глубоко вздохнул.

– Нэт… я спас тебе жизнь. Я выволок из боя твою побитую задницу, принес сюда – в буквальном смысле, большую часть пути. Теперь мне хочется спокойной зимовки.

Тайлер покачал головой.

– В Джарсее люди мрут как мухи, работая на господ, – сказал он. – Гребаная церковь отпразднует Рождество на бедняцких хребтах. Пришедших из-за Стены будут травить, как нечисть. Ты хочешь покоя. – Он подступил вплотную. – Ты нашел себе господина, как твой изменник-брат.

– Не умрем же мы, Нэт, если немного поживем в радости и покое? Послушаем музыку? Леди Тамлин лично вы́ходила тебя – неужто это ничего не стоит?

Ему не составило труда заглянуть в глаза Тайлера, и счел он их малость безумными.

Он испытал престранное чувство – они поменялись ролями. Заводилой, упрямцем всегда выступал он сам.

– Может, тебе нужна девушка, – сказал он на пробу.

– Глупец! Джарсей в огне, Альба на пороге гражданской войны! Это наш час. Благородные сцепились друг с другом! – Тайлер орал, а ирки реагировали по-разному: одни останавливались посмотреть, другие пятились к стенам. Снаружи на снегу выделялся демон с голубым гребнем.

Глаза у Редмида сузились.

– И что? – спросил он.

Тайлер пожал плечами.

– Ничего. Хочешь – иди, не хочешь – оставайся. Наше дело важнее тебя, Билл Редмид. Сиди тут и загнивай.

Он уклонился от руки Редмида, который попытался его придержать, и зашагал прочь.

Редмид повернулся, намереваясь догнать, и обнаружил, что смотрит на изысканно инкрустированный клюв и высокий голубой гребень Моган, королевы западных демонов. Он знал ее. Не близко, но они были… союзниками.

Мысль засела у него в голове.

– Моган, – произнес он.

От нее пахло горелым мылом, и она заняла весь поперечник туннеля. Ей пришлось присесть.

– Повстанец, – сказала она. – Полагаю, это не настоящее имя.

Он сохранил самообладание.

– Я Билл Редмид, демон, – ответил он, борясь с желанием повернуться и убежать.

От демонов исходили своеобразные волны ужаса – как и от многих Диких, но демоны были сильнейшими во всех отношениях. Даже на отдыхе, в тиши и в окружении других существ она излучала угрозу.

Усилие – и голубые перья на гребне поникли.

– Зачем ваши людишки требуют, чтобы я изображала покорность? – спросила она.

Удивительно, но клюв почти не мешал ей говорить.

Редмид оправился от испуга. Он принудил себя к разговору.

– Ты союзник Тапио?

Она вздохнула и вытянулась в тесном коридоре.

– Посмотрим, мастер Редмид. Позволь спросить: приятно ли найти здесь былого союзника?

– Я только гость, – отрезал он и добавил: – Никем не командую. Но люди, которых я сюда привел, тебя помнят. Ты бросила нас умирать при Лиссен Карак.

– Неужели? Брат послал меня предупредить пришедших из-за Стены. Вас не предупредили? Мы великодушный народ.

Вонь жженого мыла усилилась.

– Великодушный? Леди, сто моих повстанцев умерли ни за что, когда вы поджали хвост и сбежали.

Понаблюдать за ними стягивались ирки, люди, даже крылатые феи.

– Сбежали? – задышала она. – Ты оскорбляешь мое племя.

Редмид осознал, что ее раззолоченный клюв почти вплотную придвинулся к его носу. Но Билл так озлился, что ему было все равно.

– Твое племя живо, раз оскорбляется, – сказал он.

Гребень встопорщился, и Редмида омыло ужасом. Он отступил на шаг; феи с хлопком испарились, а большинство людей вздрогнуло, когда королева подняла тяжелую переднюю ногу и выставила зловещие когти, способные рассечь кольчугу.

– Вне этого святилища тебя ждала бы смерть за такие слова! – пролаяла Моган. – Но я объясню тебе, мастер Редмид. Не будем задерживаться на том, что Моган Благотворная из народа Голубого Гребня никогда не творила блага ни для нечисти, ни для людей. Мой брат ненавидел Шипа. Он ему не доверял. И обнаружив, что нас приставили к слабейшему из союзников – я говорю чистую правду, не желая никого оскорбить, – он решил, что нас послали на смерть.

Редмид, не дышавший всю эту речь, выдохнул. Он пригнул голову, неуклюже изображая поклон.

– Леди Моган, ваша учтивость превосходит мою, – прорычал он. – Я же лишь человек и нечисть. Но я люблю мой народ не меньше, чем вы любите свой, и у меня разорвалось сердце при виде гибели моих людей. Возможно, вы правы. Мне некогда заниматься Шипом и его планами. Но… если бы вы ударили по королевскому войску с фланга, то победа могла бы стать нашей. И мы убили бы короля.

– Может быть, – сказала Моган. – Но убийство короля Альбы ничего для меня не значит. Оно не стоит жизни и одного Повелителя. Нас с каждым годом все меньше.

Он чувствовал исходящий от нее жар, и смрад горелого мыла продолжал висеть в воздухе.

– Но мне заметны и ваши потери. – Она тоже склонила голову. – Надеюсь, мы снова станем союзниками. Не следует винить нас в отказе служить Шипу.

Редмид постарался унять дрожь в коленях.

– Я всего-навсего человек, – сказал он, не предлагая ничего.

Ее суровые черные глаза блестели в круглых глазницах. Ему было трудно смотреть сразу в оба.

– Другие – тоже мужчины и женщины, они пойдут за тобой, когда начнется война, – сказала Моган. – Этот разговор не последний.

Редмид опять выдохнул.

– Да, леди, это весьма вероятно.

ЗАМОК ТИКОНДАГА – ГАУЗ

Чем ближе подступал решающий момент, касавшийся нерожденного дитя королевы, тем больше опасалась Ричарда Планжере леди Гауз.

Неудобства начались, когда она заметила, что по ее гадальным покоям порхает шпион-мотылек, но постепенно эти мелкие бледно-серебристые мотыльки наводнили весь замок, и тут она уже разозлилась.

Но сила Гауз во гневе и заключалась. Она не могла нанести Планжере ответный удар, хотя и чувствовала его силу, как далекий светильник в холодной комнате, в ее арсенале имелся богатый выбор оружия. Она воспользовалась излюбленным.

Своим телом.

С тех пор как у нее выросли груди, оно ее редко подводило. Будь Планжере женщиной, пришлось бы прибегнуть к другим средствам, но с ним…

Она танцевала нагой, посылая в эфир сгустки энергии. Нагой же расхаживала по своим покоям. Она оглаживала бока, проводила ладонями по грудям и между бедер, потягивалась, подпрыгивала, раздевалась и одевалась. Мотыльков собирались тучи, а она, предаваясь неистовой любви с мужем или дразня грума, позировала для Планжере и думала: «Ты всегда был глупцом. Смотри на меня, пожирай меня, и тебе нипочем не увидеть, чем я занята».

От мотыльков ее разбирал смех – он вечно кичился своими игрушками.

В подвалах, надежно защищенных рунами, печатями, ее личными знаками и кое-какими древними начертаниями, даже для нее чересчур мудреными, она истребляла мотыльков многими способами, пока не довела убийство до совершенства, сделав его эффективным и окончательным, ибо, выживи хоть один, ее замыслам пришел бы конец. И там же она продолжала свой великий труд. Пол ее комнаты в башне был исчерчен серебром и квасцами, а на полу подвального святилища красовалась только обычная пентаграмма, да были написаны десять слов на высокой архаике.

Затем она создала новое заклинание – простое в применении, но замысловатое. Это была многоуровневая иллюзия.

Ее самой.

Обнаженной.

Она придирчиво изучила образ. Возможность выдастся только раз. Она изготовила несколько версий.

Она наложит проклятье на плод королевы, Планжере явится посмотреть, и она обольстит его. Или нет. Он очень силен и будет всяко держаться на расстоянии.

Мотыльков было хоть отбавляй. Она ела медовые пирожные и потягивалась, когда на пороге возник Анеас, который доложил, что ее зовет граф.

Сын остался зашнуровать ей кертл и помочь натянуть бархатное платье с горностаевой оторочкой. Она повертелась, осматривая себя, и сунула ноги в домашние туфли с мягкими войлочными подошвами.

– Что нужно твоему батюшке, милый? – спросила она.

– Он замышляет войну и хочет взять меня с собой.

Она поднялась из погребов и пошла коридором с камерами по обе стороны. Граф чаще склонялся к прямому убийству, нежели к жестокому заточению, и в камерах находились только солдат, которого арестовали за изнасилование, еще один, пойманный на воровстве, и женщина, обвинявшаяся в убийстве другой женщины. Гауз заглянула в каждую.

У женщины имелась сила. Раньше она этого не замечала.

Гауз последовала за Анеасом вверх по дозорной лестнице, порочно улыбнулась двум часовым, удостоилась положенного внимания и одолела второй пролет. Каменные ступени вывели ее во двор.

Военный наставник Анеаса ждал там с двумя заседланными боевыми конями, внушительным снаряжением и небольшой свитой слуг. Она улыбнулась ему.

– Сэр Генри! – сказала она и помахала рукой.

Он спешился и преклонил колени.

– Миледи, – произнес он со своим симпатичным этрусским акцентом. – Чем может выразить преданность ваш нижайший слуга?

– Льстец, вы мне голову вскружите! – проворковала она. – Прошу вас, отведите моего сына на ристалище и сделайте из него великого рыцаря. Мне больше не о чем просить.

Сэру Генри хватило учтивости изобразить огорчение.

– Неужели, мадонна, и убить за вас некого?

– Для этого у меня есть муж, – сказала она. – Слушайся наставников, Анеас.

Она стремительно пересекла мощеный двор – немалое расстояние, а мороз между тем кусался. Но, проходя мимо кухни, она уловила аромат свежего хлеба. Остановившись, Гауз вдохнула всей грудью и разулыбалась, как маленькая. Она вошла в кухню и стянула краюху, как всегда поддаваясь соблазну; переступая порог большого зала, она жевала хлеб.

Графа окружали военные – десяток его офицеров. Она знала всех – примерно так же, как его лошадей, даже не поименно. Он любил воевать, занимался этим с умом и рвением, но ей казалось, что граф попросту развлекается, а разговоры о стратегиях и целях – лишь оправдания в устах мальчишки, которому нравится все крушить.

– Гауз, радость моя. Ты что-то говорила об этом колдуне.

Граф был из тех людей, которые мало интересуются колдовством. Порой она подозревала, что он не верит в могущество герметизма. Нелепо, но он неизменно дивился – неприятным для нее образом, – когда она показывала свою силу.

Колдовство же других он любил еще меньше. И ничего в нем не смыслил. Она не исключала, что он считал его трюком из арсенала карнавальных паяцев.

– Ты имеешь в виду Шипа? – улыбнулась Гауз.

Все мотыльки, какие были в зале, снялись с места и полетели к высоким ленточным окнам.

Среди военных кое-кто побледнел, а двое сделали пальцами отводящий знак.

– Я о Ричарде Планжере, – повел плечами граф. – Ты назвала его колдуном.

– Он был им, – кивнула она. – Но вряд ли колдует сейчас.

Граф сел и потрепал по голове пса.

– Милая, я только что получил годовую сводку. Твой колдун, кем бы он ни был, затевает возню. Он поднимает войска и играет с пришедшими из-за Стены.

Один из его воинов – Эдвард? Эдмунд? она забыла – допил вино и стукнул кубком о большой стол на козлах.

– Милорд, при всем уважении, он полный болван. Пришедшие от него в ужасе.

Граф скрестил ноги.

– Тот остров. Мы можем выкурить его оттуда, а остров захватить?

– Не советую, – сказала Гауз. – Он прочно окопался и окажется там очень силен.

– Странно, он что же, хорошо укреплен? – спросил муж. – Это последний каменный замок в такой дали на севере, я никогда не слышал о другом.

В чем-то он был весьма умен, но стоило коснуться герметизма, как становился слепым – сознательно и упрямо.

– Он обладает немалой силой, милорд, – почтительно сказала она.

Граф воздел руки.

– Любовь моя, да я всю жизнь борюсь с Дикими! Не сомневаюсь, что у него найдутся и чудища, и боглины, и молнии. А у меня есть флот и требушеты.

Она предприняла вторую попытку:

– Милорд, я думаю, что ему хватит сил потопить флот.

– Когда ты называешь меня милордом, я понимаю, что тебе хочется что-то скрыть. Он друг? Один из твоих особенных друзей? – Граф осклабился, и офицеры отвернулись.

Гауз закатила глаза. Она обратилась к сержанту из тех, что охраняли большой зал:

– В темнице есть женщина. Приведи ее.

Гауз улыбнулась.

Сержант отсалютовал, взглянул для подтверждения на своего господина и зашагал прочь.

– Десять кораблей? – произнес Эдвард. – Как минимум. Через месяц озера замерзнут.

– Верить ли сообщениям о галлейцах в Мон Реале, сэр Эдмунд? – спросил другой мужчина.

«Эдмунд», – постаралась запомнить она.

– Хотелось бы мне сказать, что их там нет, – ответил сэр Эдмунд, – но у меня есть три рапорта, да и вон тот имперский офицер говорит, что в этом сезоне там нет этрусского флота. Вместо него – галлейцы. У них сильный эскадрон и до черта солдат – в этом сходятся все.

Граф откинулся на спинку и дернул себя за бороду.

– Почему? – спросил он. – Почему здесь?

Сэр Эдмунд покачал головой.

– Вне моей компетенции, – пошутил он.

Военные хлопали глазами.

– Нам лучше поскорее разобраться с этим Шипом и вернуться сюда, – проворчал граф. – Если тот мореец был прав и южане воюют с Северным Хураном, то мы участвуем.

Появились два стража с женщиной. Граф равнодушно взглянул на нее, потом на жену.

– Она виновна, – сказала Гауз.

Женщина оцепенела.

– Ты уверена? – Граф нахмурился. Он гордился своей справедливостью.

– Она убила при помощи герметизма. – Гауз повернулась и улыбнулась женщине, которая застыла от ужаса.

Она упала на колени.

– Ваша светлость… вы не знаете, что она мне сделала…

– Приведите ей священника, – распорядилась Гауз.

Граф отмахнулся.

– Я занят. К чему это все?

– Хочу показать тебе, на что способен Шип.

Мотыльки роились. Их были тьмы. Глядя на них, офицеры бормотали что-то себе под нос.

Пришел отец Пьер. Женщина плакала, и священник принял у нее исповедь. Он побледнел. Гауз махнула рукой.

Священник причастил женщину. Госпожи он боялся куда больше, чем Бога.

Гауз подошла к ней. Она возложила руку на ее склоненную голову и глянула на собравшихся за высоким столом мужчин, которые готовили свою ребяческую войну.

– Смотрите, – сказала она и подняла руку. – Именем высокого правосудия Севера, – произнесла она лишь с целью соблюсти формальности.

– Какой-то фокус? – осведомился муж.

Однако он снял ноги со стола и пригнулся, чтобы лучше видеть.

Она прикоснулась к силе женщины.

И пожрала ее.

Приговоренная превратилась в пепел – сразу и целиком. А пепел сохранял форму ровно столько, сколько понадобилось серебристому мотыльку для одного взмаха крыльями. Затем он рассыпался.

Никто не шелохнулся.

– Шип сильнее меня настолько, что мне никогда его не догнать, – сказала она посреди общего безмолвия.

Она сожалела только о том, что одета. Его имя она, несомненно, повторила достаточно часто, чтобы привлечь его внимание. Про себя она хохотала.

Граф огладил бороду и выдал клокочущий горловой звук.

– Значит, никакого флота этой зимой.

Сэр Эдмунд пришел в себя позже.

– Это чистое колдовство! – сказал он. Восстановив самообладание, он глубоко вздохнул. – И что, этот колдун… еще сильнее?

– Он намного могущественнее, – ответила Гауз.

– Однако Гэвин говорит, что весной король его победил. Все, что под силу королю, сумею и я. Лучше. – Граф встал.

Гауз присела в реверансе.

– Мой господин, я боюсь, что Шип, который стал нам опасным соседом сейчас, в десять раз хуже того ведьмака, с кем наши сыновья столкнулись весной.

Она не добавила, что «он лишь пешка в руках кого-то большего».

Военные смотрели друг на друга, но на нее не глядел никто, кроме мужа.

– Что ж, дорогая, ты снова пустила хорька в курятник. Чутье подсказывает мне, что если не в зимнюю кампанию на озерах, то уж весной мы обязательно схватимся с этими галлейцами и их хуранскими союзниками. – Мурьен стал прохаживаться. – Мой старый наставник говаривал, что природа не терпит пустоты. И полюбуйся – край севернее Внутреннего моря пустовал, а теперь они все туда хлынули.

Сэр Эдмунд допил вино.

– Если вашей светлости будет угодно, то нам лучше заключить союз с морейцами. И придется продать все меха, какие у нас есть.

Граф был не из тех, кто забывает о деньгах.

– Правильно, сэр Эдмунд. В случае осады нам понадобится каждый фартинг, чтобы заплатить гарнизону. Тот, кому не платят, служит слишком многим господам. – Он подошел к краю помоста и поворошил носком прах умершей. – Проклятье, женщина, ты стоила мне доброй войны.

Гауз рассмеялась:

– Ты все еще можешь развязать свою войну. Мне лишь придется заниматься ею с холодного ложа, пока длится зима.

– Намекаешь, что я погибну, ведьма?

– Именно так, дорогой, – ответила Гауз. – И мне не хочется натаскивать нового мужа. Я старуха.

Ночью она слизнула соль с шеи графа, куснула его за ухо и прошептала:

– Он и в замке за нами следит. Через мотыльков.

Граф был не дурак. Он сразу все понял, хотя и был поглощен любимым – вторым после войны – занятием. Он не прервал ласк и не замешкался, но мигом позже подхватил ее под лопатки, чуть приподнял и выдохнул в ухо:

– Сукин сын.

МОН РЕАЛЬ, СТО ШЕСТЬДЕСЯТ ЛИГ К ВОСТОКУ ОТ ТИКОНДАГИ – СЭР ХАРТМУТ ЛИ ОРГУЛЮЗ, ЧЕРНЫЙ РЫЦАРЬ

Сэр Хартмут стоял у штурвала на корме «Божьей благодати», держа в руке чашу вениканского стекла. Он пил сладкое кандианское вино и взирал на укрепления и прочные деревянные дома пришедших из-за Стены в селении, которое окрестил Мон Реалем – «королевской горой».

– Мы высадим солдат, возьмем этот городок и превратим его в надежную базу, – заявил он.

Люций с трудом сохранил молчание.

Де Марш отчаянно замотал головой:

– Нельзя, милорд! Мы оттолкнем от себя тех самых людей, в расположении которых нуждаемся! Они воюют со своими южными сородичами. Мы должны оказать им материальную помощь.

Сэр Хартмут поскреб подбородок:

– И что взамен?

– Контроль над товарооборотом. Надежную базу… – Де Марш начал ставить галочки, и сэр Хартмут рассмеялся.

– Вы, двое, учите меня воевать! Можно высадиться и забрать себе и селение, и товары. И отослать домой, к королю. По хорошей цене. Полюбуйтесь – я тоже умею мыслить по-купечески!

Де Марш поджал губы.

– А в следующем году?

– В следующем году мы станем хозяевами Тикондаги и всей реки. Будем брать, что хотим, а остальных продавать в рабство. Вы чересчур скромны, сэр, и не знаете целей нашего господина короля, в которые я посвящен. – Он огляделся. – Вам хочется устойчивого небольшого дохода. А я предлагаю колоссальный на несколько лет. Подумайте о рабах.

Де Марш надул щеки, сочиняя аргументы. Будучи юнгой, он жил в носовом кубрике работоргового судна – большого пузатого корабля из Генуа, ходившего в Хати, где некогда великие народы опустились до варварства под набегами дикарей из Великих Степей. Хатийцы продавали в рабство своих же детей. Де Марш насмотрелся на это. И вкусил.

На свете было много вещей, которых он не сделал бы ради денег.

Он зашел с другой стороны.

– Для Тикондаги вам понадобятся солдаты, – сказал он. – Хуранцы помогут, если мы поможем им первыми, против их врагов. – Он подался ближе. – Вы слышали слова хуранского воина. Тикондагский гарнизон больше, чем все ваши люди и мои матросы вместе взятые.

Он посмотрел на Люция. Тот кивнул. Де Марш не знал, преподнес ли он рассказ как выдумку, но нуждался в этруске.

Сэр Хартмут снова потер подбородок. Де Маршу показалось, что он слишком долго задержался взглядом на Люции, но тот в итоге повернулся к своему второму оруженосцу – теперь единственному. Юноша в полном доспехе подлил вина.

– Хорошо, – сказал сэр Хартмут. – Я поступлю по-вашему. В конце-то концов, если дело не выгорит, мы всегда возьмем селение штурмом. Палисады у них жалкие.

После обещания военной помощи дела завертелись, и де Марш набил трюм шкурками и диким медом за пять дней, пока сэр Хартмут обучал своих солдат управлять легкими туземными парусниками и воевать на воде. У него были три небольшие галеры, разобранные в Галле на пронумерованные брусья и предварительно раскроенные доски – солдаты собрали их воедино. Все три были оснащены тяжелыми носовыми баллистами и парой арбалетов.

Сразу за островом сливались три большие реки, две из которых струились с севера и доносили запахи мест еще более диких – аромат сосновой хвои, снега и скал. Хартмут натаскивал солдат в огромном водоеме под водопадами.

Через неделю он встретился с де Маршем за обедом в кормовой каюте флагмана.

– Как подвигается торговля, господин купец? – осведомился он.

Де Марш поднял брови.

– Коль скоро вы были любезны спросить, сэр рыцарь, мы потрудились неплохо, но могли и лучше. Конфликт между Северным Хураном и Южным отпугнул многих торговцев мехами – пришедших из-за Стены. Поговаривают, что морейцы и платят больше, и товары у них посолиднее. У меня меньше гигантских бобров, чем хотелось, а белых медведей, которых так ценят при дворе, и вовсе наперечет.

Сэр Хартмут налил капитану вина. Кормовая каюта была небольшая и уютная, как дамский будуар, с красивыми дубовыми панелями в дубовом же каркасе, благодаря которому они сдвигались и раздвигались по погоде, сохраняя великолепный вид. Бочонок с крепленым вином сверкал бронзовыми обручами, как воплощение гостеприимства, а низкий дубовый стол был застеклен настоящим стеклом хитроумной выделки, чтобы держаться на море. Роскошь каморки резко контрастировала с обстановкой, которая могла сложиться снаружи – словно клочок королевского двора или часовня, утоляющая печали.

Сэр Хартмут выказывал безразличие к роскоши, но де Марш подумал, что грозный рыцарь просто воспринимает ее как должное и само собой разумеющееся.

– В Южном Хуране остались меха? – спросил тот небрежно. – И им никак их сюда не доставить?

Де Марш решил не развивать тему торговли мехами.

– Южному Хурану незачем здесь торговать, – сказал он.

Хартмут откинулся на спинку и рассмеялся.

– Но их можно заставить! Несколько сотен язычников-варваров, проклятых Богом? Вам хочется склонить меня к войне с этими южанами – отлично, я склонился. Давайте это устроим. Время года уже очень позднее, нам придется действовать быстро.

– У нас есть суда, ваши солдаты и мои матросы, а Северный Хуран выделит нам еще двести воинов, – сказал де Марш. – Могу я предложить план кампании?

Сэр Хартмут жизнерадостно улыбнулся.

– Нет. Это моя забота. Занимайтесь своими мехами и накладными. А это война. – Он осторожно встал, будучи великаном в тесной каюте. – Выпьем за короля!

Они выпили.

– А второй тост – за выгодную войну! – хохотнул он. – Пришлите ко мне хуранских вождей, пусть выслушают мои распоряжения.

– Сэр Хартмут, Пришедшим из-за Стены не приказывают, – возразил де Марш.

– Вы – нет. А я приказываю. Пришлите их.

ЯННИС ТУРКОС – НЕПОДАЛЕКУ ОТ МОН РЕАЛЯ

Зима была так близко, что каждый порыв ветра казался Туркосу божественным предупреждением – гони, мол, во весь опор. Достигнув сухой земли, он помчался галопом и подгонял кобылу, как никакую другую лошадь. Но она вела себя молодцом, словно благодаря его за спасение от рхуков.

Туркос никогда не давал лошадям кличек, ибо они так и мерли под ним, но эта заработала себе имя и к возвращению в Непан’ха уже звалась Афиной.

– Ты самая умная лошадь на моей памяти, – сказал он и скормил ей все, что влезло, – медленно, чтобы не вспучило и не случилось колик.

Он снова встретился с Прыгучей Форелью, и они перекурили. Она была из старого народа, как и его жена, и поначалу он плохо разбирал ее беглый хуранский – от усталости у него туманилось в голове. Но она была терпелива, гостеприимна, и он, осушив чашку ее чая, обнаружил, что все понимает прекрасно.

– Мои так далеко не заходили, – сказала она, когда он описал свой маршрут. – От Длинной топи до Священного острова меньше десяти миль. Край сэссагов.

– Там, откуда виден Священный остров, мне встретился незнакомый замок.

Туркос набросал рисунок на бересте.

Она взглянула.

– Это Ба’ат. Большой город сэссагов.

– Он разрушен. На улицах трупы.

Он отвернулся, ибо картины разорения не отступали: замерзшие лужи, обугленные стропила и обглоданное волками тело ребенка – слишком маленького, чтобы даже выглядеть человеком.

– Он был там, – неожиданно молвила Прыгучая Форель. – Он является как старейшина и зовется Знатоком Языков. – Она взглянула на Туркоса, прищурившись. – Он считает нас детьми и глупцами. Но выступил с угрозами. И молодым нравятся его обещания. У него весьма своеобразные посулы. – Она вздохнула. – Если мы схватимся с ним, то нам конец. Но если не схватимся… – Она пожала плечами.

– А что же сэссаги? – спросил Туркос с некоторым нетерпением.

Он спешил, но в то же время нуждался в любых, даже отрывочных сведениях.

– Они выделили ему воинов, – ответила она. – Им пришлось это сделать ради самосохранения. Теперь он скрывается, и до меня доходят слухи, что он навещает Северный Хуран.

Туркос два месяца это слышал.

– И? – подстегнул он ее.

– Тебе виднее, имперец. У Северного Хурана появился новый союзник – на Великой реке стоят новые корабли и много каноэ, полных воинов. Те, кто возвращается с рынка из Мон Реаля, говорят, что галлейцы скупают все меха, какие им приносят, но не по ценам альбанских купцов в Тикондаге, а товары не так хороши, как ваши, морейские. Но в этом году альбанских купцов не видно. А тем, кто с запада, не хочется тащиться до имперских факторий, чтобы продать меха. Но кое-кому хочется.

– Потому я и здесь, – признал Туркос.

Она состроила гримасу.

– Я знаю, имперец. Не ради же нашей дружбы ты поехал на запад искать Шипа?

– Но ведь поехал. И поделился тем, что узнал. – Он подлил чая. – Расскажи, что ты узнала от тех, кто отправился на восток.

– Немногим больше. Маленький Лук проделал путь до имперской фактории в Осаве.

Осава, городок на Великой реке, находилась ближе всех к родному селению Туркоса. Он оживился, поскольку не был там больше месяца.

Прыгучая Форель поманила охотника, тот подошел и сел рядом. Длинный дом сочетал в себе таверну и гостиницу – в нем были полати на шестьдесят взрослых, и влезло бы больше, если уговорить потесниться. В центре тлели три огромные жаровни, а староста с ее мужьями подавали платежеспособным гостям еду и густое темное пиво. Было даже немного вина. Обустроенное шкурами и соломенными лежаками, место представлялось очень уютным даже на пороге зимы. Внутри постоянно висел дым, зато сохранялось тепло.

Маленький Лук оказался жилистым человечком альбанской наружности, улыбчивым и с крепким рукопожатием.

Туркос владел дюжиной языков, включая альбанский, и предложил охотнику вина.

– Это по-добрососедски, – отозвался Маленький Лук и присел на стул.

– Меня интересует торговля мехами, – сказал Туркос.

– Ты императорский разведчик. Мы знаем, чем ты занят, мореец.

Туркос не стал спорить.

– Я наполовину альбанец, наполовину – пришедший из-за Стены, и с империей ни одна половина не ссорится, – сказал Маленький Лук. – Я взял жену и повез все мои меха по реке в Осаву, потому что прослышал, что в этом году там лучший заработок. На Кохоктоне состоялось крупное сражение – Дикие против Альбы…

Он посмотрел на Туркоса, и тот кивнул.

– Я слышал то же, – сказал он. – Ты, может быть, знаешь больше.

– Да, я повстречался с сэссагами, которые там отметились. Они сказали, что Диким крепко досталось. Это неважно… но альбанским купцам пришлось туго. Ты же знаешь, что они ездят на ярмарку в Лиссен Карак, а после купцы везут меха караванами за горы, в Тикондагу…

Туркос уже лихорадочно писал на восковых дощечках.

– Ты этого не знал? – спросил охотник.

– И да, и нет, – улыбнулся Туркос.

Тот принял вино из рук Прыгучей Форели. Утренний Дикобраз, ее угрюмый муж годами старше, налил себе кружку густого эля и присел рядом.

Маленький Лук любил говорить на публику. Он начал усердно жестикулировать, а голос понизил:

– Теперь торговле в Тикондаге не бывать, а граф, который и в лучшие времена – большая скотина, готовится развязать войну.

– Знаю, – кивнул Туркос. – Я только что оттуда.

– Тогда я подался в Осаву, – продолжил Маленький Лук. – На обратном пути мы высадились в Мон Реале. Там стоят галлейские корабли – три больших округлых корабля и этрусская боевая галера.

Туркос снова начал писать.

– Ты говорила, что этруски не торговали в этом году, – заметил он.

– Говорила, – согласилась Прыгучая Форель.

– Там – тоже, – сказал Маленький Лук тоном всезнайки. – Ни одного этруска не было. А на торговом побережье болтали, будто этрусков перебили галлейцы, но галлейский купец, который был довольно любезен с моей женой, сказал ей, что три этрусских корабля уничтожены силками.

Казалось, в доме похолодало.

– Силки – миф, – сказал Туркос.

Прыгучая Форель вынула трубку. Она поднесла к жаровне вощеный фитиль, затем зажгла им толстую свечу в красивом, альбанской работы подсвечнике и уже от нее раскурила трубку. Угнездив чашу в левой руке, она поймала в горсть правой клуб дыма и направила его вверх. Из дыма соткались символы.

– Силки не миф, – возразила она будничным тоном и протянула трубку мужу. Тот молча пыхнул. – Они являются каждые двадцать лет. Их год не нынешний. Их год следующий.

Маленький Лук поджал губы.

– Ну, этого я тоже не знаю, – сказал он.

– Как и я, – подхватил Туркос. Он достал из заплечного мешка флягу и всем понемногу плеснул мальвазии. – Столько нового за обед, что и за лето не соберешь.

– Я еще не дошел до главного, – сказал охотник. – У этих галлейцев прорва солдат. Жена у меня симпатичная. А солдаты болтают, – кивнул он. – Они говорят, что собираются взять Тикондагу. – Для пущего эффекта он выдержал паузу. – Для Галле.

– Пресвятая Богородица, – пробормотал Туркос.

– Это после того, как они малость потрепали Южный Хуран, – добавил тот, берясь за трубку.

Туркос едва удержался, чтобы не встать и не поспешить к выходу.

– Успокойся, я услыхал это всего три дня назад. Они еще не выступили, – сказал охотник. – Но войско у них немалое. Больше сотни каноэ. Оружия столько, что нам такое в диковину.

– А я торчу здесь, – покачал головой Туркос.

– Ты быстро обойдешь Мон Реаль, – сказал охотник. – Обгони их по реке, и им тебя нипочем не взять.

– Я всегда ходил берегом Великой реки и не знаю обходного пути, – признался Туркос.

Маленький Лук ощерился в примечательно беззубой улыбке.

– Что ж… за скромное вознаграждение…

– Сможешь выступить завтра? – спросил Туркос.

– Деньги вперед. Без обид, партнер… но жене нравится цвет серебра.

Туркос откинулся на стуле.

– Я не ношу серебра в землях Диких.

Он отсчитал три увесистых золотых морейских бизанта. Четвертый вручил Прыгучей Форели, и та благодарно кивнула. Даже ее муж хрюкнул.

С утра вода была теплее, чем воздух, а Великую реку накрыл туман. Маленький Лук встретил Туркоса во дворе длинного дома. С ним было небольшое стадо вьючных животных, нагруженных мехами.

Туркос купил еще двух вьючных лошадей, сам он был в сапогах и при шпорах. При виде мехов поднял брови.

– Я думал, ты свои уже распродал.

– Взял твои деньги, скупил в деревне все шкуры и заплатил щедро, – признал охотник. – Раз уж поведу тебя в Осаву, то можно и заработать.

Туркос рассмеялся и показал коротышке своих лошадей, навьюченных шкурами бизонов и белых медведей, а одна была волчья, огромная. Тогда расхохотались оба.

– В путь, – сказал Туркос.

Подгоняемые зимой, они двинулись краем северных лесов. Ветер мечом рассекал пустошь, а ночи были так холодны, что жар костра ощущался лишь на расстоянии вытянутой руки, но снег еще не выпал, почва была тверда, и продвигались они быстро. Болота удавалось пересечь, а в чащах голые деревья и кустарник обещали большую безопасность, чем летом. В первый же день они заметили на севере рхуков, но ехали слишком быстро, чтобы встревожиться. На третий засекли в болоте устеноха, который общался с оленем, оба взламывали лед огромными рогами, но путники остановились на узком кряже, и великанские зверюги не обратили на них внимания.

Дни были коротки, а они гнали вовсю и меняли лошадей на каждой стоянке. Через три дня Туркос остановился переодеться. Маленький охотник был человеком закаленным, Туркос мало встречал таких – выносливость, с которой он оставался в седле, была невероятна, а лагерь он разбивал так же быстро, как все знакомые Туркосу пришедшие из-за Стены.

Маленькая клеенчатая палатка Туркоса привела его в восторг.

– Забавно, – сказал он, но после первой ночевки помог ее сложить и заметил: – Недурно. Все лучшие игрушки при тебе, – добавил он, восхитившись морейским мечом в комплекте с топором.

До Мон Реаля осталось три дня пути, и разведчики провели их на северном берегу.

– Прикрой свое железо плащом, – сказал Маленький Лук.

Они привязали лошадей и подползли к обрыву.

– Неделю назад здесь было полно каноэ и галер, – тихо проговорил Маленький Лук. – Они ушли.

Туркос отметил точность сообщений о кораблях – он зарисовал три больших округлых судна и новые укрепления, которые возводились на островной косе, где те стояли на якоре.

– Идем, напарник, – позвал Маленький Лук. – Стемнеет еще не скоро.

Два дня спустя они наткнулись на флот каноэ, который как раз сворачивал с Великой реки к морейским приозерным постам.

– Он, может быть, идет в Тикондагу, – сказал Туркос, но и сам себе не поверил.

Каноэ было намного больше сотни – на самом деле он насчитал почти триста. Крупнейшее соединение, какое он видывал в северной стране с тех пор, как стал разъездным офицером, и целью был его народ и его фактории. Он испытал невыносимую горечь: провал. Наверное, неправильно истолковал знаки.

– Ты же знаешь, что по восточному берегу озера проходит старая дорога, – сказал Маленький Лук.

Туркос поскреб голову там, где зудело.

– Старая дорога Стены. Я солдат империи, охотник. Мне известна дорога.

Маленький Лук кивнул.

– Мы опередим их и раньше прибудем в Осаву, – пообещал он. Туркос махнул рукой на Великую реку, в ширину достигавшую мили.

– А лошадей как переправим? – спросил он. Маленький Лук беззубо улыбнулся.

– У тебя, конечно, еще остались золотые монетки.

Перед тем как стать разведчиком, Туркос два года командовал постом на Стене и думал, что знает границу не хуже любого морейца. Он исходил Великую реку вдоль и поперек, и приключениям не было конца – такую жизнь он любил.

Но удивился сверх меры, когда восточнее прохода к озеру увидел потаенное селение пришедших из-за Стены, укрытое так основательно, что он не замечал его, пока не очутился на улицах.

Он встряхнул головой.

– Как же я проморгал?

– Абенаки отстроили его двадцать лет тому назад. – Маленький Лук показал на Великую реку, где торчали обгоревшие сваи. – Думаю, что дальше ты никогда не заглядывал.

– Меня не повесят за то, что вызнал секрет? – спросил Туркос.

Маленький Лук рассмеялся.

– Империи никто не боится, – ответил он. – Был бы ты из людей графа Мурьена – тогда другое дело. Но имперец? На это всем наплевать.

Туркос переварил новость с трудом.

Владелец приличной лодки взял два золотых бизанта за переправу через реку. Он заманил лошадей на борт, велел сгрузить меха, а затем поволок животных в ледяную воду.

Туркос выругался.

– Никакая лошадь не переживет такого заплыва! – выпалил он. Маленький Лук тронул его за плечо.

– Маловер, – сказал он и показал на жену паромщика. – Она – ведьма.

Та была мала ростом и хороша собой; она уселась на корме и принялась потчевать лошадей сгустками энергии. Она смеялась и называла их странными именами, а они не медлили ни секунды. На полпути через реку она разожгла трубку и присоединилась к мужчинам, расположившимся на середине лодки. Потрепала Афину, дунула ей в ноздри и вскинула брови, глядя на Туркоса.

– Как ты ее зовешь? – спросила она.

– Афиной, – ответил он. – Была такая богиня мудрости.

Ведьма улыбнулась.

– Славная богиня, – сказала она. – Как и Тар. Твоя Афина была одной из масок, одеждой, в которую Тар нарядилась для человека. – Она погладила лошадь. – Тар находится в ней. Твое имя хорошее. Твоя лошадь говорит, что ты хороший человек, так что ступай с миром, хороший человек.

Туркос уставился ей вслед, когда она стала протискиваться между тюков с мехами на корму.

– Тар – имя древнее, – проговорил он.

Ведьма его немного напугала – ему стало не по себе, хотя он вполне ощутил ее доброту. Или отсутствие зла. Пообщавшись с Шипом, он обзавелся новыми стандартами.

Маленький Лук улыбнулся.

– Не для нас, имперец. Тар – наша надежда и опора, как церковь на юге говорит о Христе. – Он перекрестился. – Нет, я ничего не имею против Христа, – добавил он елейным тоном и хохотнул.

Они с великой осторожностью обошли галлейский флот. Кто бы им ни командовал, это был профессионал – на обоих берегах озера несли дозор отряды разведчиков, а ночами, когда мореплаватели становились лагерем у берега западного, патрули высылали вперед, назад и на другой берег.

На вторую ночь после паромной переправы путники перевели лошадей через замерзшее и залитое лунным светом болото, взобрались на крутой берег – производя, увы, излишний шум – и вышли на дорогу, ширины которой хватало на два фургона, а плиты были уложены впритык на основании из камня и щебня. Ей было, наверное, не меньше полутора тысяч лет. На ней кое-где росли деревья, а рытвины могли поглотить лошадь и седока, но места, чтобы с разумной скоростью проехать во тьме, оставалось достаточно.

Они разбили лагерь на развалинах сторожевой башни. Утром Туркос разглядел ирков – маленький, быстро двигавшийся отряд.

Он обратил на них внимание Маленького Лука.

– Далеко забрались от дома, – сказал человечек. – Нас это не касается.

Туркос сделал в табличке пометку, и они тронулись в путь, стараясь обогнать стужу. Афина была сама не своя – слишком много ночей провела она без огня, и не хватало корма, или так подозревал Туркос. Но останавливаться и разбираться было нельзя, и он гнал на юг.

Было далеко за полдень, и ради скорости они пожертвовали предосторожностью. Шли быстрой рысью, и до Осавы осталось меньше двенадцати лиг, когда дорога ощетинилась воинами со взведенными арбалетами и в ярко-красной раскраске.

НИТА КВАН – ПОБЕРЕЖЬЕ ВНУТРЕННЕГО МОРЯ

На изготовление каноэ, которое устроило бы Та-се-хо, у Нита Квана и Гас-о-хо ушло много дней. Первое он забраковал и заставил делать новое. Он был нетерпелив, постоянно капризничал и все-таки общался по-дружески: курил, предлагал им трубку и чай, когда они уставали рубить топориками здоровенные деревья.

Ребра донимали Нита Квана все больше и больше, пока – после бессонной ночи – он не прибегнул к помощи мальчика с его незрелыми силами, а после обмотал себе торс шкурами.

На третий день они передвинули лагерь, превратив в небольшую крепость песчаный откос с глубокой старой костровой ямой и тремя удобными скамьями, сооруженными чужими руками.

– Ирки, – сказал Та-се-хо. Он уютно привалился к спинке, выросшей из узловатого деревца. – Это их край. До Н’гары всего несколько дней плавания на юго-восток.

Младший восстановил для старшего навес, нагромоздив столько сучьев, что они почти полностью защищали от непогоды. Во всяком случае – от ветра, благодаря шкуре хейстеноха.

Вечером третьего дня Та-се-хо взглянул на их третье изделие и кивнул.

– Завтра пристроим фальшборты, – объявил он. – Вы молодцы.

К полудню лодка была готова, и они сняли лагерь. Та-се-хо велел убрать ошметки оленины и мусор, скопившийся за несколько дней стоянки.

– Приберите здесь, чтобы самим было приятно, – сказал старый охотник. – Ирков многие ненавидят, но я не из таких. Леса хватит на всех.

В тот день они поплыли на запад, а лагерем встали под очередным навесом, оставленным ирками.

– Царство Тапио, – сказал он. – Моган живет севернее. Мы в пограничном краю. Будьте начеку. Здесь держат солдат обе стороны. – Зловеще улыбнувшись, он потер ключицу. – По крайней мере, их называют солдатами.

Они продвигались мучительно медленно – переломанные кости и срастающиеся ребра превратили плавание против устойчивого западного ветра в унылый кошмар, несмотря на красоту солнца, играющего на воде; косяки гусей и уток, направляющихся на юг; морозные белые облака поздней осени, которые мчались по небу, и великолепные берега, устланные багряной и золотой листвой. Та-се-хо безостановочно курил. Запасы продовольствия иссякли, потом закончился табак, и, наконец, близ места, где Верхняя река впадала во Внутреннее море, им пришлось высадиться, чтобы поохотиться и насушить мяса.

На исходе дня они причалили к песчаному берегу, исчерченному другими лодками и множеством ног. После бесплодной вечерней охоты устроились у крохотного костерка, жуя пеммикан. Гас-а-хо выплюнул хрящик.

– Дров мало, – изрек он. – Я наскреб, что сумел, но это все хворост для баб.

– Повелители были здесь. – Та-се-хо показал на следы. – Я их чую. Пятьдесят воинов. Они простояли день, может быть, два. Перебили всех оленей и пожгли весь лес.

Нита Кван глянул на заходящее солнце.

– Воюющая сторона? – спросил он.

– Не думаю, – ответил Та-се-хо. – Утром найдем их стойбище и посмотрим.

Они улеглись почти сразу, как стемнело, а когда проснулись – до зари и насквозь продрогшие, – уже вовсю падал снег. На растопку осталось мало что, и это был лапник. Нита Кван пробежал чуть ли не милю по берегу, нашел немного кедрового плавника, принес. Ребра болели, но разминка пошла на пользу, и он впервые за долгие часы согрелся. Плавник горел красиво, аромат шел почти волшебный, вся троица наелась пеммикана и напилась сассафрасового чая.

Вскоре после рассвета они прогулялись по берегу – обнаружили место, где Повелители ставили лодки; затем втроем дошли до леса. Там, сразу за высокими березами, оказался плетень вдвое выше человеческого роста. Они осторожно двинулись вдоль и достигли ворот.

– Там никого нет, – сказал Та-се-хо, но в голосе чувствовалось напряжение.

Крадучись, они вошли, с известным благоговением взирая на большие спальные помосты и тканые лежаки.

– Это дело рук человеческих, – заметил Та-се-хо. – У них есть рабы – они иногда торгуют.

Пожав плечами, он бросился на лежак, словно кот на мышь.

Под тем оказалась красивая шкурка выдры. Она была зашита и снабжена хитроумным карманом, а отверстие и часть спины украшены бисером и перьями – бусины сплошь золотые, а перья красные и лиловые, королевских цветов. Он заглянул в мешочек, принюхался и выдал пронзительный, торжествующий клич.

– Табак! – вскричал он.

Распахнув уже свой мешок, он вынул самую маленькую трубку и набил ее. Руки тряслись. Он подошел к очагу форта, разворошил ножом золу, нашел и раздул тлеющий уголек. Трубку он разжег с тем удовлетворением, которое мужчины обычно приберегают для еды и других удовольствий. Затем уселся на каменный край очага.

После этого он осторожно огляделся.

– Если здесь побывала не сама Моган, то кто-то из ее полюбовников – царек из озерных Повелителей. И я клянусь, что это не боевой отряд. Уже по кисету понятно – никто не возьмет такую вещь на войну.

Нита Кван вскинул брови.

– А вот в моем народе и у альбанцев принято брать на войну самое дорогое.

– С ними были люди и как минимум два ирка. Видишь следы? Это женщина, или я – цапля. Значит, не боевой отряд. – Старик повел плечами, улыбаясь и довольный собой.

– Может, пленные, – сказал Нита Кван.

Та-се-хо улыбнулся.

– Если бы мы пришли с суши, то да, это могли бы быть пленные. Следы нужно читать с опорой на тейсандран.

Нита Кван весьма неплохо знал сэссагский язык, но это слово услышал впервые.

– Тей-сан-дра-ан? – переспросил он.

Гас-о-хо посмотрел на старшего охотника. Они понимали друг друга без слов.

– Это что-то из герметизма? Из магии? – спросил Нита Кван.

– Нет! Это идея, – ответил старший. – Вот, например, говорю я о чем-нибудь у костра, мимоходом – смысл один, а если я говорю то же самое на охоте, то он может быть и другим. Изменение смысла зависит от того, кто произносит слова, как он их произносит и где. Изменяются чувства. – Он поиграл пальцами. – Это и есть тейсандран. Изменение. Место. Явись мы с суши, это могли бы быть разведчики. Но мы пришли с востока, где Внутреннее море. Все люди – человеки – живут на востоке. Значит, эту женщину не взяли в плен на востоке, потому что иначе приплыли бы сразу за нами. Понятно?

Он развел руками.

Нита Кван крепко задумался, а потом рассмеялся.

– Понятно. Я поначалу испугался, что ты считаешь, будто, явись мы с суши, это изменило бы реальность увиденного. Но ты говоришь, что меняется восприятие.

– Да, – сказал Та-се-хо. – И я сомневаюсь. Следопыт всегда сомневается. Дело в разных возможностях, которых больше, чем оленей в стаде.

– Да ты философ, – заметил Нита Кван, воспользовавшись древним словом.

Та-се-хо повторил его несколько раз и с улыбкой пожевал мундштук трубки.

– Это так, – согласился он.

Затем он еще с минуту походил по огороженному участку, оставляя за собой шлейф едкого дыма. Потом вышел за ворота, но вскоре вернулся и выбил трубку.

– Восемь лодок. Пятьдесят воинов, два ирка – оба обутые, один мужчина и одна женщина, босой и в мокасинах. – Он прищурился. – Если бы они двинулись на восток, мы бы их увидели. Но они приплыли на лодках. Значит, естественно предположить, что они прибыли из пещер Моган и западного пристанища. Мы не пересеклись. Отсюда они пошли на юг – в Н’гару к Тапио. Там посольство, и Тапио отрядил ирков в качестве проводников. Мужчина и женщина – рабы, но им доверяют.

– С чего ты взял? – прицепился к его логике Нита Кван.

– Они далеко зашли, чтобы справить нужду, – ответил Та-се-хо. – Люди куда щепетильнее в этих делах, чем Повелители. Их отпустили без охраны.

– Так, может, они не рабы?

– На них возложили всю стряпню, – объяснил Та-се-хо. – Но да, возможно, им хорошо платили, или их это просто устраивало.

– Насколько ты в этом уверен?

Старик набивал трубку. Он встретил взгляд Нита Квана кривой улыбкой, поднял бровь и продолжил свое занятие.

– Сколько времени мы потеряем, если пойдем в Н’Гару, а их там не окажется? – спросил Нита Кван.

– Неделю, – ответил Та-се-хо. – Если Тапио убьет нас, то больше.

Он и Гас-а-хо разразились лающим смехом, и тот эхом отразился в неподвижном осеннем воздухе от камней и невысоких утесов.

Нита Кван принужденно улыбнулся.

– По-твоему, так будет правильно, – сказал он.

Та-се-хо пожал плечами, но сжалился.

– Да, – подтвердил он. – Если Тапио и Моган зароют топор войны и подружатся, то они образуют на севере самый мощный союз, а мы поступим лучше не придумаешь, когда предложим им наших людей. Брат и отец Моган никогда не обижали людей. – Он сделал странное движение головой и добавил: – Но не особо и привечали.

– А что этот Тапио? – спросил Нита Кван.

Вперед подался Гас-а-хо.

– Рогатый говорит, что это очень хитрый шаман – почти как древний бог. Он не советует ночевать в покоях Тапио, иначе проснетесь и окажется, что минули века.

Он уставился в землю, убоявшись, что слишком разговорился для своих юных лет.

Та-се-хо растянулся на гигантской спальной скамье, предназначенной для демона девяти футов ростом.

– Тапио воевал с нашими пращурами, – сказал он сонно. – Все рассказы о подземных феях и подземной войне – они как раз об этом. Он очень стар.

Нита Кван ни разу не слышал ничего подобного.

– Он ненавидит сэссагов? – спросил он.

Та-се-хо, не снявший мокасин, положил ногу на ногу.

– Он вряд ли и помнит нас. Зато мы его помним отлично. Все земли вокруг Н’гары принадлежали нам. То были сэссаги – народ Западных врат. Тапио захватил наши великие города и вынудил нас бежать на север в Сожженные земли.

– Вот тебе и посольство, – вздохнул Нита Кван.

Та-се-хо помотал головой.

– Нет. Теперь мы живем хорошо. Тапио нам, может быть, и помог – забрал, что хотел, а мы выжили. Вроде того колдуна, что зарится на наш Священный остров. Послушай, Нита Кван. Власть есть власть. Лучше смириться с переменой и избежать смерти. Если нам удастся их перессорить, чтобы передрались… – Старик хмыкнул. – Что ж, тем лучше. То-то повеселятся сэссаги, когда Шип и Тапио уничтожат друг друга.

– Не только повеселятся, но и станут сильнее, – заметил Нита Кван. Охотник покачал головой.

– Это ваш брат так считает. Сила – для тех, кто ее ищет. Люди хотят жить. Жизнь – это жизнь, а не сила. Матроны понимают, и тебе тоже нужно понять. Мы ищем союза не для того, чтобы стать сильными. Мы ищем его, чтобы по возможности избежать бед, чтобы охотники охотились, а матроны растили детей.

Нита Кван по-новому взглянул на старого охотника.

– Тебя послушать, так ты презираешь власти.

Старик поспешно пыхнул трубкой, чтобы не потухла.

– Представь себе ребенка, который должен постоянно показывать другим детям, какой он умный. Остальные играют, носятся, едят, любят мам, а этот малыш не может остановиться и умничает. Знакомая картина?

– Слишком хорошо знакомая, – рассмеялся Нита Кван.

– Власти. В основном это люди, которые так и не научились жить. – Та-се-хо со смешком откинулся. – Учти, что я старик, не знающий магии. Если бы я мог убить оленя за милю одним движением пальца, то был бы другим человеком. Но вот охотиться меня никто не учил. И я люблю охоту. – Он сел прямо. – Не знаю, как еще объяснить – мне не хватает слов.

– Ты философ, – повторил Нита Кван.

– Глядишь, я и полюблю это слово. Но вот что: через неделю Внутреннее море замерзнет. Если мы собираемся плыть, то лучше поторапливаться.

И часом позже они уже плыли на юг по направлению к Н’гаре.

ЛИССЕН КАРАК – АББАТИСА МИРАМ И СЕСТРА АМИЦИЯ

Аббатиса внимательно прочла последнее донесение из Харндона, а сестра Амиция терпеливо ждала, упрятав кисти в рукава.

Один раз аббатиса поморщилась, затем ее лицо застыло. Если присмотреться, можно было понять, что она перечитывает донесение снова от начала и до конца. Теперь она закусила губу. Потом состроила мину – совершенно не по-аббатски.

– Ты знаешь, о чем здесь сказано? – спросила она у Амиции, и та покачала головой.

– Я, мадам, когда прибыл королевский гонец, была у себя в часовне у Южной переправы. Поскольку донесение полагалось доставить сюда, а воскресенье прошло, я сразу и принесла. Гонцу было нужно поспеть в другие места.

Мирам побарабанила пальцами по ручке кресла.

– Король назначил в Лорику нового епископа, который считает, что без его индульгенции весь орден Святого Фомы падет. – Она улыбнулась, но не обычной улыбкой, а запальчивой. – Подозреваю, что мы с приором Уишартом согласимся – у него нет власти над нами, но я предвижу известные неприятности.

– Новый епископ Альбинкирка – замечательный священник, – сказала Амиция.

– Он к нам наведался! – подхватила Мирам. – Ха, и застиг нас в сорочках. Банный день, а новый епископ стучится в ворота! Но сэр Майкл вызвал охрану, и мы привели себя в порядок, а ванны снесли на кухню. Он и правда милейший человек, а в его теологии есть свежая струя. – Мирам свернула свиток. – Он подтвердил твое право служить мессу, когда нет священника. И назначил к нам нового капеллана – отца Десмонда. Ученого, ни больше и ни меньше! Мы показали себя с наилучшей стороны.

Амиция снова сделала реверанс.

– Жду не дождусь встречи с ним.

– Ты, верно, устала, дорогая сестра. – Мирам выдержала паузу. – О вольностях, которые тебе предоставлены, все только и говорят. Будь добра явиться сегодня на службу, и на заутреню тоже, дабы все узрели твою набожность.

Амиция вспыхнула и подавила гнев.

– И ты понадобишься нам для восстановления линии обороны. Пока ты здесь, хору – герметическому хору – нужно поупражняться. – Мирам взялась за голову. – И кто только придумал, что в монастырях царят мир и покой?

СВЯЩЕННЫЙ ОСТРОВ – ШИП И ОТА КВАН

Когда личинки превратились в мотыльков, Ота Кван испытал пренеприятные чувства. Когда же подвешенные трупы его товарищей превратились в личинки, он задумался о вещах, размышлять над которыми не хотелось, а потому с головой окунулся в дела. Он набрал пополнение из желторотых юнцов полудюжины племен, вдохновленных Знатоком Языков, и возглавил их в короткой кампании – сначала для устрашения абенаков, а после – дальше на восток.

Абенакские войска ему навстречу не выступили. Он остановил свой отряд к югу от вереницы приречных сел и встретился с делегацией старейшин. От них он потребовал рекрутов и пригрозил разорением, а два престарелых воина, которые той весной были верховным руководством, ответили яростной бранью.

Ота Кван сказал им:

– Отныне ваш повелитель – Шип. Покоритесь – умножите силы. Воспротивитесь – будете уничтожены.

Поставив их перед выбором, он повернул на юго-восток. Шип дал ему посох, не подпускавший рхуков, которые вдруг наводнили низину близ Внутреннего моря, и шесть неуклюжих великанов шли за ним следом. Остальные предпочли держаться подальше. Он ожидал, что почувствует прилив энергии, но ничего подобного не было, и только рхуки подчинялись его воле.

Через шесть дней пути отряд вынырнул из каменистых болот у селения Непан’ха. Пройдя по первому снегу, он встретился с местной главой, женщиной по имени Прыгучая Форель, которая стояла с копьем в руке на верхней площадке палисада в причудливом наряде из шкуры северного оленя.

– Шип требует вашей сдачи! – крикнул он.

– Пусть придет и потребует сам, а не присылает какого-то недоумка!

– Он уничтожит вас, – пообещал Ота Кван.

Старуха повернулась, задрала платье и выставила голые ягодицы. Она протяжно выпустила газы, а ее окружение расхохоталось.

– Передай своему колдуну – пусть отымеет березку! – прокричала она.

Ота Кван дал волю гневу. Он почувствовал себя выше, сильнее – и действительно стал таким. Воздев посох Шипа, он направил его на стену.

Вдали послышался рев. Земля задрожала.

Дюжина рхуков заковыляла вперед.

У защитников стены были луки и копья; рхукам пришлось туго. Четверо умерли сразу.

Но великана убить нелегко. Те, что выстояли под ураганным обстрелом, голыми руками снесли палисад и вошли в поселок. Они предались буйству, круша все вокруг, ровняя дома с землей и убивая всех подряд: овец, лошадей, детей.

Сопровождаемый пятьюдесятью воинами, Ота Кван последовал за ними в пролом. Он указал во все стороны и велел командирам зачистить стены.

– А потом? – спросил один из молодых абенаков.

– Потом перебейте всех, – сказал Ота Кван.

Пришедшие из-за Стены так не поступали. Но воины были молоды и успели многое перенять у Кевина Орли.

Через десять часов в погребе обнаружили последнюю безутешную мать, ребенка у нее вырвали и убили. Ее саму изнасиловали и обезглавили. Юные воины были с ног до головы в крови; одних тошнило от содеянного, другие пришли в необычное возбуждение. Абенакам и сэссагам изнасилование было в новинку – пришедшие из-за Стены, когда воевали, имели обыкновение забирать женщин на родину, удочерять их, жениться на них. В противном случае матроны карали воинов.

Вот только у Шипа не было матрон.

А сам он был здесь. Шип прибыл, переодетый в Знатока Языков.

– То, что вы совершили, сделано для меня и вашего народа, – молвил он. Затем подошел и грациозно преклонил колени у трупа женщины, погибшей последней. – Согласитесь, ужасно? Она была личностью, а вы превратили ее в вещь. – Он встал. И улыбнулся. – Слушайте, мои воины! Мы делаем это ради спасения остальных. После Непан’ха ни один город не окажет мне сопротивления. Это спасет много жизней, включая ваши. Но не только – еще и других женщин, других младенцев.

Он проследовал через каменные завалы и горящие шкуры ко входу, где лежал труп Прыгучей Форели, так и сжимавшей в руках здоровенный топор.

– Она поступила глупо, когда оскорбила Ота Квана, и глупо вдвойне, когда не покорилась, и в гибели всех этих людей повинна она, а не вы. Принимая командование, вождь берет на себя и вину. Вина, которую вы испытываете, лежит на этой толстухе. Так помочитесь на нее – излейте на нее свои соки и избавьтесь от того, что ей причитается. – Он блаженно улыбнулся. – Вы, пришедшие из-за Стены, много лет почитали трупы ваших врагов. Довольно! Позорьте их как предателей и глупцов! Мы следуем Путем с большой буквы. Хватит миндальничать! Ожесточитесь. Доверьтесь мне в этом!

Знаток поступил по его слову – помедлил и окатил труп длинной струей; толстуха как будто слегка подтаяла, а воины вдруг обступили ее толпой, чтобы сделать то же, а сделав – обнаружили, что бесстыдство затуманилось в памяти.

Знаток Языков улыбнулся. «До чего же просто пользоваться людьми, – подумал он. – Я превращу их в животных, и тогда они приживутся в землях Диких».

Он раскрутил свой огромный плащ из волчьих шкур и пропал.

Воины же возликовали, а рхуки взревели.

Кевин Орли был бы рад удовлетвориться. Но он невольно спросил себя, почему колдун не задержался исцелить его раненых. И его личное воспоминание о взятии селения осталось нетронутым.

Шип покинул своих людей, слегка содрогнувшись от отвращения, как врач, закрывающий склянку с пиявками, и вернулся через эфир в место силы.

Затем он день прикидывал и наблюдал. Первый из его особенных мотыльков собрался вылупиться, и в нужный момент его следовало поймать, чтобы закончить формирование его мощи. Или так он себе внушал, тогда как другая часть его могучего и хитромудрого рассудка признавала, что ему просто хотелось присутствовать при рождении своего творения.

Он наблюдал за Гауз и графом. Смотрел, как она танцует обнаженной, расходуя энергию, как воду. Видел ее ворожбу и был и раздосадован, и потрясен, и преображен. Он выслал новых мотыльков, а потом еще – пусть наблюдают за ней во всех ракурсах и во всех жизненных проявлениях.

Иногда он слышал, как она произносит его имя. Она уже будто взывала к нему за лиги, которые их разделяли.

Он увидел, как она разоблачила ведьму, и застонал от наслаждения.

На свой земной лад она оказалась гораздо сложнее, чем ему мнилось, и намного могущественнее; издав смешок, он усилил свою оборону.

Он пекся о своих укреплениях на случай физического нападения на ее мужа.

Посредством мотыльков и прочих тварей он прозревал и другое, но их донесений было мало для цельной картины. Его создания, обитавшие в Харндоне, пересылали ему обрывки, которых он не понимал: океан озлобленных лиц в озаренной пламенем тьме; королева, орущая на молодую женщину. Королева плачущая. Королева, читающая древний пергамент.

А все его другие порождения, населявшие подземные коридоры старого дворца, были мертвы. Он потерял всех мотыльков, всех крыс – всю живность, которую создал или призвал, соблазнил или подкупил, чтобы давала ему возможность читать свои – или Гармодия – записи.

Укрывшись на острове, он начал переделывать других существ – барсуков, например, превращая их в подземных лазутчиков, но в нужный момент у него ничего не оказывалось, и это его безмерно огорчало. Даже кошки, которых он использовал для поддержания чар, сковывающих Гармодия, были потеряны – ловили мышей и шастали по замковым коридорам, закрыв от него свои животные мозги.

Сами по себе, вне контекста, мотыльки были бесполезны, и он проклял время, потраченное на то, чтобы переместить их в далекую даль, и силы, которые пришлось израсходовать на слежение за ними. Мотыльки добирались до цели порой пару месяцев – и в несколько поколений.

Его попытка подселить мотыльков к Красному Рыцарю провалилась, а все насекомые, которых он отправил на запад следить за ближайшим соседом – знаменитым Тапио, весной не пожелавшим вступить с ним в союз, – погибли.

Шип стоял, размышляя в неподвижном, высокомерном негодовании. Если Тапио убил его посланцев, то это значит, что наглый ирк будет и дальше держаться особняком, а то и хуже. «Почему Дикие не объединятся? – спросил он себя. – Потому что каждая особь стремится лишь к личному благу». Шип сидел в темноте, глядя на гусеничный кокон длиной с человеческую руку, который был встроен в труп мужчины. Он кивнул своим мыслям. «Я силой объединю и спасу земли Диких. Если Диким не видно пользы от моей идеи, я вобью ее в их тупые, замшелые, эгоистичные глотки».

Незвано-непрошено явился образ Красного Рыцаря, стоящего перед ним в Лиссен Карак и отбирающего власть над его боглинами.

«Ты просто безродный выскочка, корчащий из себя особу голубых кровей».

Он попытался сфокусировать ярость, как поступал с энергией, совершая обряды. Отец был торговцем – что с того? «Я стану Богом, – подумал он, обращаясь к далекому образу. – А ты – ничем».

Он обуздал свою ненависть – понянчил ее и пережил все унижения осады; он задержался на моменте, когда неправильно расположил катапульты, и посмаковал свой промах, когда его безбожно перехитрили в ночь его знаменитой атаки.

Собрав всю эту ненависть, он переправил ее в гусеницу, как человек, дающий гончей понюхать клок шерсти.

Покончив с делом, он избавился от многих опасений. Заклинание было мощным – сродни чарам, которые он навел на людей, разоривших Непан’ха. Те герметические действия, что изменяли внутреннюю реальность разумного сознания, были настолько тонки, что управление жизненной силой мотылька казалось детской забавой, но Шип начинал понимать, как совершать такого рода чудеса.

Спустя какое-то время он бросил наблюдать за миром и занялся приготовлениями к разбирательству с графом.

ВБЛИЗИ ОСАВЫ – ЯННИС ТУРКОС

Все, кто их окружил, были пришедшими из-за Стены – северные хуранцы и кри, с хохолками и в крашеных, ярко-красных оленьих шкурах. Но они держали арбалеты – новенькие, увесистые и со стальными дугами.

Именно арбалеты склонили Туркоса к решению, хотя оно пришло слишком быстро для сознательной мысли.

Едва противник выступил из тени, готовый торжествовать над пленниками, Яннис поднял лошадь на дыбы – свою драгоценную, обожаемую Афину.

Она послушно вскинулась, и ее широкое чрево и длинная шея приняли все шесть арбалетных стрел, предназначавшихся ему. Поскольку Афина была молодчиной, она опустилась на все четыре ноги и продолжила бег, подковами сокрушив двум воинам черепа.

А потом рухнула.

Туркос приземлился на ноги и выхватил тяжелую саблю – длинную и увесистую, как альбанский рыцарский меч, но слегка искривленную и с упрочненным острием для усиления удара.

Упали еще два воина: один с аккуратно отсеченной рукой, другой – со вмятиной в половину лица от удара обухом; скула раскололась, челюсть треснула.

Безумная атака, направленная в самую гущу, создала хаос больший, чем Туркос мог рассчитывать, – какой-то кри всадил стрелу в спину хуранца, спеша поразить врага. Но это были не боглины, и старшие воины уже приходили в себя и обнажали оружие или отступали подальше и целились.

Туркос применил шейный амулет и навел свои лучшие наступательные чары. Это был лоскут молнии, сверкнувший на солнце голубым, и он разостлал его ковром, как показывал дед, над промерзшей почвой. Средства защиты обычно не достигали ступней, и никто не выдерживал резкого удара по лодыжкам.

Воины попадали, как марионетки с перерезанными нитками.

Никто серьезно не пострадал, а у него не было других способов герметически защититься. Но когда люди валятся с ног, они начинают иначе смотреть на бой, и бывалые воины задумались о выживании. Туркос отправил ближайшего к праотцам, ударив его кое-как, но все-таки погрузив наконечник в череп.

Второй поднялся на колено и потянулся к нему; Туркос схватил его за руку, как учили, сломал ее и ударил в лицо рукоятью сабли. Тот лишился чувств, а Туркос приготовился получить между лопаток арбалетную стрелу. Он крутанулся – его время истекло, и он молился Богу, Иисусу, Парфенос-Деве и всему пантеону святых…

Старик всадил стрелу в ближайшего кри, а от других остался только гвалт и топот, с которыми они убегали в лес.

– Садись-ка лучше на мою лошадь, – сказал старый охотник. Он выдавил смешок, но был со всей очевидностью потрясен. – Хорошо, что я не сунулся тебя грабить.

Туркос осторожно уткнул острие сабли в оленью куртку покойника, оперся на клинок и глотнул воздуха. Он словно милю пробежал.

Афина взбрыкнула ногами и вздохнула. Изо рта вылилась кровавая пена, и лошадь умерла.

Туркос плюхнулся рядом и расплакался. Он заработал длинный порез в основании левого большого пальца и различил под кожей прослойку жира – откуда она взялась? И с голенью что-то неладно. И Афина мертва. Он заново осознал ее смерть, раза три-четыре, как будто трогал языком пенек сломавшегося зуба. Он не хотел ее гибели. Не собирался ею жертвовать.

– Как по-твоему, существует рай для животных? – спросил он.

– У леди Тар есть место для животных, – сказал старый охотник и огляделся. – Мы должны идти дальше.

Туркос взял в себя руки, но в глазах было жарко от слез.

– Я любил эту лошадь, – сказал он.

– Тогда ищи ее в полях Тар, где она носится с оленями и лисами – ни хищников, ни жертв, – произнес старик нараспев. – А теперь залезай на мою, и поехали.

Через час они достигли первого осавского аванпоста, Туркос сказал пароль, протрубили тревогу, и конные вестники сорвались в деревни Южного Хурана с сообщением о скорой атаке. На подготовку оставался день, и никого не застигнут врасплох.

В Осаве Туркос вернулся в древнюю стенную башню и быстро, как мог, прочел все новости за месяц. Маленькая крепость готовилась к осаде огромным и лучше вооруженным войском, поэтому вникать в детали было некогда, и он только в общих чертах узнал, что император взят в плен герцогом Фракейским, а его непосредственный командир, логофет – мертв.

Пока на стены и в угловые башни поднимали баллисты из его драгоценного запаса, он ознакомился с двумя самыми свежими депешами.

Новый Мегас Дукас был альбанским наемником и – Туркос с растущим возбуждением несколько раз перечитал последнее сообщение – вел свою армию к границе. Ему же – Яннису Туркосу – предписывалось собрать мобильный гарнизон и выдвинуться навстречу, охраняя всех торговцев мехом Осавы с окрестностями и их товары.

Ну а как же иначе. Он занимался охраной доли империи в меховой торговле.

Туркос еще раз перечитал обе депеши и встал за рабочий стол. Левую руку, перевязанную грязным бинтом, он вскинул, чтобы унять кровотечение, а правой постарался писать помельче, как научился у монахов в Эрессосе. Зашифровав подробное сообщение новейшим шифром, какой у него имелся, он разослал четыре копии, по одной на каждую птицу в башне. Когда улетел последний вестник – огромный, черно-белой окраски, – он затворил ставни своего кабинета, чтобы не выстудить помещение, и по витой внутренней лестнице спустился в цокольный этаж, в караулку, где дремал старый охотник.

Туркос растолкал его.

– Я бы дал тебе поспать, но ты уйдешь до начала сражения, – сказал он. – Вот твое золото, – добавил он. Затем протянул руку: – А вот моя благодарность.

Старик сонно улыбнулся.

– Я не пропущу такого зрелища, – ответил он. – Но золото возьму.

Позднее тем же днем в нескольких милях к северу от Осавы боевые каноэ причалили к берегу. Вождь кри сошел с первого и заработал в горло стрелу от Большой Сосны. Он умер в корчах, в ледяной воде. Отряд Большой Сосны издал боевой клич…

…и воина началась.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

К СЕВЕРУ ОТ ЛИВИАПОЛИСА – МЭГ

Армия покинула плац и выступила на север в новеньких белых шерстяных мундирах, с лучшим оружием и амуницией. Зрелище получилось на славу. Большинство несло воду во фляжках, а самые запасливые держали в вещмешках галеты и связки сосисок.

Они двигались на запад по дороге на Альбу, и чем дальше уходили, тем сильнее беспокоились.

Мэг еще ни разу не доводилось командовать. Она обладала естественным преимуществом немолодой женщины – мудростью, которая приходит, когда улетучивается честолюбие юности, и малой толикой силы, даруемой герметическими способностями. В своем городке она возглавляла алтарное общество и помогала снабжать замок продовольствием во время осады.

Под ее началом находилось шестьдесят женщин и дюжина копейщиков с ее любовником, Джоном Ле Бэйлли, во главе. За сборами она лишилась сна. Телеги с расходящимися бортами были набиты под завязку, подводы – нагружены, а остались еще бочонки с водой, запасные швейные иглы, палатки, кастрюли, сушеное мясо, тряпки, подковы…

Все это не затруднило ее ни на миг. Мэг умела читать, писала тоже неплохо.

Но когда караван – полсотни огромных телег, двадцать подвод и шестьдесят шесть мулов – прошел под аркой дворцовых ворот и шумно вторгся в сгущавшиеся сумерки, она неожиданно ощутила небывалое одиночество. Ле Бэйлли взобрался на головную телегу, и Мэг приникла к нему совсем не на командирский манер. Он улыбнулся ей в темноте и поцеловал в губы.

– Мне страшно, – прошептала она.

Ле Бэйлли рассмеялся.

– Я рад это видеть, кудесница.

Он откинулся, чтобы вытянуть ноги и расслабить спину. Шпоры застряли меж досок переднего борта, и он чуть не выпал.

Она грубо расхохоталась, и он подхватил.

– Послушай, – сказал он. – Командовать проще в молодости, а чем старше – тем труднее.

– Ох, да заткнись ты со своей жуткой философией, – ответила она и коротко его обняла. – Что я забыла?

– Ушную серу? – подсказал он.

На секунду она купилась… потом дала ему тычок.

Он снова рассмеялся.

– Брось! Если ты что и забыла, то теперь обойдемся. – Он оглянулся на вереницу телег. – Сколько новых?

– Все, кроме шести, – призналась она.

Телеги сделали на военно-морской верфи, чтобы укрыть от посторонних глаз. Для пущей секретности Мэг воспользовалась еще и герметическими средствами.

– Лучший военный транспорт, какой я видывал. Он здорово потратился, – заметил Ле Бэйлли.

– Да, – кивнула Мэг.

– Ты офицер, а я – жалкий капрал. Уверен, что мне не положено это знать, – улыбнулся Ле Бэйлли, – но, господи, женщина, похоже, что мы идем в горы зимой. Что он творит?

Мэг рассмеялась.

– Он не изменяет себе – загадочный, надменный и, вероятно, победоносный. – Она поцеловала Ле Бэйлли. – Мы почти миновали ворота, капрал. Ступайте охранять мои телеги от врага, пока я не воспользовалась вашим прекрасным телом, чтобы отвлечься от тягот командования.

– В любое время, – ответил он и легонько поцеловал ее перед тем, как сойти с телеги и оседлать коня, который всхрапнул, словно не одобрял всей этой показухи.

Колонна Мэг вкатилась в разбитый людьми Гельфреда лагерь – колья и веревки, приготовленные для палаток, и конный дозор, прикрывающий прибытие. Войско, подоспевшее через полтора часа, обнаружило, что палатки стоят, а в тех из них, что отведены под столовые, уже ждет еда.

Морейские добровольцы наелись горячего, переночевали в палатках и не дезертировали.

А утром поднялись до зари в холодном тумане и двинулись через горы к Зеленым холмам.

Погода стояла прекрасная. Дороги замерзли, но солнце светило ярко, и воины ехали верхом.

На третий день, быстро следуя по холмам мимо пасущихся овец и коров, войско наткнулось на трупы – горстка там, горстка тут.

Сэр Майкл и Ранальд Лаклан взбирались на высокий кряж, нависавший над главной дорогой на Фраке. Горы откатились на север и запад. На северо-западе виднелись высокие стены Килкиса, который альбанцы называли Миддлбургом. Это была мощная крепость с видом на перекресток, где сходились Северная и Западная дороги. У ее подножия лежал последний город из тех, что находились восточнее гостинцы в Дормлинге.

Лаклан взирал на холмы, как на возлюбленную, которая стягивает через голову платье. С любовью и вожделением.

– Мои холмы недалеко, – сказал он и посмотрел на покойника, раздетого донага и окоченевшего среди наносов снега.

– Гельфред напал на их аванпосты, когда они спали, – сказал сэр Майкл. – Об этом сообщили на утреннем совете командования.

– Пресвятая Дева. – Ранальд перекрестился.

Как человек, сам побывший мертвым, он очень серьезно относился к смерти других.

– Капитан… то есть герцог… говорит, что до места встречи с его разведчиками путь будет свободен, – сказал сэр Майкл.

– Господи Иисусе, – отозвался Ранальд. – Бедный Андроник. – Он громко рассмеялся, и этот особенный смех, охвативший его войско подобно лесному пожару, разнесся по холмам и укатился на север. – Мы с Томом думали, что миддлбургский смотритель выстоит против нас!

– Значит, не выстоял. Не знаю, в чем дело, но ворота были открыты, а герцог этого и ждал. – Сэр Майкл оглянулся. – Не знаю, чем он занят, но он планировал это месяцами.

– Точно. Это хитрая бестия. – Перехватив взгляд Майкла, Ранальд положил руку на плечо молодого человека. – Дружище, для твоего батюшки он постарается не хуже.

Майкл осторожно сплюнул на снег.

– Ран, я не знаю, чего желаю батюшке. Быть может, мне лучше уехать, а он пусть сидит в своей навозной куче. – Он тронул наплечный бант. – У меня есть другие заботы.

Ранальд огладил бороду.

– Это да. Как и у меня.

Настал черед Майкла:

– Не терзайся, он посвятит тебя в рыцари. Только дай ему повод. Ранальд, я знаю его. Он не терпит, когда ему возражают; он сущий дьявол в гневе; тщеславен, как надутый индюк, и обожает показывать, насколько умен, – но за друзей он стоит горой.

Ранальд кивнул с откровенно безрадостным видом.

– Да, и Том так говорит.

– Не позднее, чем через десять дней, мы вступим в бой.

– Или замерзнем, его дожидаясь, – подхватил Ранальд. – Но – да.

Привала на обед не было. Колонна продолжила движение, достигла северной развилки и устремилась по Имперской дороге, не задержавшись под стенами Килкиса – теперь она двигалась по старой дороге легионов. Вместо того чтобы пойти на запад и совершить последний переход к Зеленым холмам, колонна продолжила путь на север, взяла изрядно восточнее горы Дракона и пересекла реку Вьюн у древнего каменного моста. Сэр Алкей спешился, прочел надпись на нем и расхохотался. Он легким галопом проехался вдоль шумной колонны: воины ели прямо в седлах, а нордиканцы, которые были, наверное, самыми никудышными наездниками, оставляли за собой шлейф объедков – оброненных сосисок и сыра, – да ревели от смеха, потешаясь над ездовым мастерством друг друга. Люди падали. Все они были изрядно пьяны.

Алкей придержал коня у штандарта.

– Понимаю, почему ты бросил Черноволосого и половину нордиканцев, – заметил он. – Во имя нашего мстителя-господина – сколько у них вина?

Красный Рыцарь усмехнулся.

– Лучше спросить, что с ними станется, когда вино кончится?

Ранальд перегнулся через заднюю луку седла:

– Что там было написано? Я сотню раз ездил по каменному мосту в холмах и умею читать, но этого не разобрал!

Алкей кивнул Красному Рыцарю.

– Не многие из нас еще помнят архаику, – сказал он. – Для такого величественного сооружения – здесь, в захолустье, среди травы и камней… сгодится цитата из императрицы Ливии…

Все грамотеи закивали.

Алкей выпрямил спину, на которой сказались и четыре дня в седле, и необходимость натягивать поводья.

– Там написано: «Искандер, десятник десятого легиона „Победа“, и его присные построили сей мост в четырнадцать дней».

Том Лаклан и его кузен развернули лошадей, и весь командный состав: сэр Милус и Николас Ганфрой, который был на четыре пальца выше и куда лучший трубач; Плохиш Том и Ранальд; Тоби с запасной хозяйской лошадью и Нелл, которая внезапно стала больше похожей на женщину, чем на костлявого ирка; отец Арно, сэр Алкей, сэр Гэвин и сам Мегас Дукас, потиравший лодыжку рядом с сэром Джеральдом Рэндомом, – все сидели в седлах, чавкали колбасой и созерцали трехарочный каменный мост, построенный за две недели десятком солдат.

– Они захватили мир или его большую часть, – сказал герцог.

Плохиш Том выплюнул колбасную шкурку.

– Я б с ними подрался. – Он кивнул на своего кузена. – Они б нам дали жару. Готов поклясться на святой книге.

Герцог наградил своего богатыря кривой улыбкой.

– Не знаю, Том, какие из них были воины, – сказал он. – Они построили замечательные дороги и мосты да хорошенько позаботились, чтобы их не превзошли числом, когда дошло до драки.

– А, – отозвался Том, теряя интерес. – Откуда ты знаешь?

– Они оставили книги, – ответил герцог. – А я их читаю.

ЛИВИАПОЛИС – ПРИНЦЕССА ИРИНА

– Что?! – Принцесса на миг утратила власть над голосом и взвизгнула, как девка с причала, которая торгует рыбой.

Леди Мария, закаленная опытом жены, матери и придворной дамы, сохранила выдержку.

– Армия ушла, ваше высочество.

Ирина сунула голые ступни в туфли овечьей шерсти – даже в приступе страха и ярости она невольно отметила, как неприлично принцессе, рожденной в пурпурных покоях Великого дворца, согревать ноги крестьянскими шлепанцами. Древние дворцовые полы были оснащены системой отопления, им полагалось нагреваться от печей в погребах. Но те уже много лет не работали, и только крысы обитали в туннелях, где некогда тек теплый воздух.

– Хочешь сказать, что варвар-еретик забрал и увел мою армию, не поставив меня в известность? – выпалила она.

Леди Мария кивнула и присела в глубоком реверансе.

– Похоже на то, ваше высочество.

– Бросив меня голой на откуп изменнику? – В комнате лютовала стужа, а на Ирине была только тонкая льняная сорочка, и перспектива предстать перед врагами нагой казалась довольно реальной и недалекой.

– Действующий спатариос Черноволосый остался, и у него сохранилось больше половины нордиканской гвардии. Во дворце есть две манипулы схолариев, на стенах – тоже бойцы. – Леди Мария снова присела. – Новым матросам на военно-морской верфи заплачено, и они вооружены. Мы не совсем беспомощны.

Ирина подошла к большой арочной двери с выходом на балкон. Падал снег, но она посмотрела на север, на горные вершины Фраке.

– Что он делает? – спросила она.

ЛОНИКА, СЕВЕРНАЯ ФРАКЕ

Черно-белая птица величиной с большую собаку села на руку мужчины в зеленом. Он гарцевал на лошади посреди поля, утыканного заснеженными соснами, и рисковал утратить равновесие под весом птицы, но удержался. Вынув из шерстяной сбруйки футляр с посланием, он скормил птице почти целого цыпленка, из-за чего весь покрылся кровавыми ошметками; затем подбросил ее как можно выше – мол, возвращайся в город, что лежит более чем в сотне лиг на юге.

Джулас Кронмир прочел послание, и его паника обозначилась лишь легчайшим изгибом губ.

Он развернул лошадь и погнал ее по первому снегу во дворец Лоники.

Аэскепилес сидел за большим дубовым столом напротив Джуласа Кронмира, пил крепкий сидр и хмурился.

– Придется его убить, – сказал Кронмир. – Вы должны убедить герцога Андроника.

Он еще раз перечитал послание.

– Андроник уверен, что с узурпатором разговор один – разобраться с ним в чистом поле. – Кронмир поднял чашу и выпил. – Прошу вас, магистр, доложите герцогу немедленно. Время решает все.

– Вы до того скрытны, мастер Кронмир, что я не пойму, о чем вы говорите. – Аэскепилес вытянул ноги, подставив сапоги открытому огню. – Не думал я зимовать во Фраке. – Это скромное признание он буквально швырнул в спокойное, как водная гладь, лицо главы разведки.

Ничто не всплыло на поверхность.

– Вы окажете мне любезность и доставите во дворец эту новость? – осведомился Кронмир подчеркнуто терпеливо, как говорит с ребенком родитель.

– Час ничего не изменит. Мне никогда не удается с вами поговорить, а вы возглавляете нашу городскую организацию. – Чародей подался вперед. – Не нужно ли вам чего?

Кронмир ненадолго задумался. Если он и был раздосадован проволочкой магистра, то хорошо это скрыл.

– Хотелось бы мне знать, сумеете ли вы изготовить кое-какие мелкие устройства, – ответил он.

– Большинство людей преувеличивает возможности герметических устройств, – сказал Аэскепилес. – И я не делаю воспламеняющих. Что вам угодно?

– Мне хочется иметь возможность предупреждать агентов. Что-нибудь вроде кольца или маятника, которые зажужжат, или нагреются, или охладятся. Желательно нечто совершенно невинное, не вызывающее подозрений.

Аэскепилес отпил сидра.

– Предупреждать – зачем?

– Чтобы успели сбежать. Наверняка вам известно, что схватили одного из моих лучших посыльных. Я потерял всего одного агента, но пошел на отчаянный риск, когда начал предупреждать остальных.

Кронмир поведал об этом с таким равнодушием, что магу пришлось повторить услышанное про себя, чтобы уяснить его важность.

– Ваша поимка для нас нежелательна, – согласился он.

– Это было бы в высшей степени неприятно. И для меня, и для вашего дела. – Кронмир выпил еще вина. – Поимка любого моего ценного агента станет не менее катастрофичной.

– Как много они знают? – спросил чародей.

Кронмир состроил непонимающую мину:

– Простите?

– Я о том, что если они слишком хорошо осведомлены, то не лучше ли просто от них избавиться? – пояснил герметист.

– Так вот каковы ваши взгляды? А ведь эти люди честно послужили герцогу.

– Разумеется, – пожал плечами Аэскепилес.

Кронмир встал.

– Мне кажется странным, что я – шпион и наемный убийца – пекусь о наших людях больше, чем вы с Деметрием, благородные борцы за благородное дело.

Речь Кронмира осталась ровной, как будто он иронизировал, и маг предпочел именно так и понять.

Он рассмеялся.

– Даже если и так, я сделаю эти вещицы. Такое мне по плечу. И повторю вопрос: вы властны над жизнью Красного Рыцаря?

Кронмир не улыбнулся. Взгляд его холодных, как у ястреба или ящерицы, глаз впился в глаза герметиста, и Аэскепилес испытал секундное отвращение.

– Да, – ответил шпион.

– Ошибка невозможна? Ваш агент уверен, что сможет подобраться к узурпатору? – спросил Аэскепилес.

– Ошибка возможна всегда, – сказал Кронмир. – Для нас это не пустая игра королей.

– Агент надежен?

Кронмир откинулся на спинку.

– Вы не настолько облечены доверием герцога, господин чародей, и для меня это неожиданность. Я вам больше ничего не скажу. – Он отвернулся. – Герцогу нужны эти сведения.

Аэскепилес, отчасти рискнувший своим положением из-за мятежников, покачал головой.

– Проклятье, Кронмир, я вовсе не враг. Мне просто хочется знать, есть ли шанс на победу. У меня имеются веские причины предать императора. Провал восстания ни на йоту не приблизил меня к цели.

На лице Кронмира наконец проступила эмоция – удивление.

– Ладно. Это было сказано честно, господин чародей. Со своей стороны я ничего не гарантирую. Я простой наемник и работаю по контракту. Мы с герцогом не первый день сотрудничаем, и я согласился заниматься этим делом на определенных условиях. Кто император – мне безразлично.

Аэскепилес раздосадованно развел руками.

– Я-то думал, что вы приближены к герцогу и вхожи в совет!

Кронмир поднялся и закутался в плащ.

– Даже если и так, я бы вам не сказал. И если нет – не сказал бы тоже. Значит, лучше вообще ничего не говорить. Всего хорошего, господин магистр.

Он отошел от стола, а затем, взмахнув плащом, вновь вырос рядом с колдуном.

– В каких вы отношениях с университетом? – спросил он вдруг.

– Примерно в таких же, как вы с герцогом, – ответил Аэскепилес. – С той же ремаркой.

Кронмир рассмеялся. Аэскепилес подумал, что впервые слышит, как смеется этот шпион.

– Сам напросился, – признал тот. – Что с посланием?

– Незамедлительно, шпион.

Кронмир поклонился и вышел.

Аэскепилес потратил уйму времени, сбивая снег с капюшона, пока бестолковые слуги суетились вокруг его сапог.

– Будь ты проклята! – окрысился он на служанку. – Мне нужно видеть герцога Андроника.

Мажордом дворца Лоники отвесил низкий поклон.

– Магистр, великий герцог находится с деспотом в палате посольств.

Дворец Лоники во многом являлся зеркальным отражением Великого дворца Ливиаполиса – великолепные мозаичные потолки, золоченые колонны; покои, полные мебели, инкрустированной бриллиантами и слоновой костью. Но все устроено по меркам земным – сам дворец был не больше харндонской ратуши, а слуг насчитывалась всего сотня. Кроме того, в силу сравнительного богатства герцогов Фраке меньшие размеры дворца означали, что печи в исправности, полы нагреваются, дымоходы труб в альбанском стиле чисты и тепло просачивается даже в наружные коридоры, а пребывание в главных покоях трех основных этажей поистине приятно.

Придворный мажордом проводил магистра по двум величественным лестницам в большой зал, где было темно, зато теплее, чем снаружи. Они молча шагали по прогретым мраморным плитам. В тишине Аэскепилес различал далекий рев огня в подвальных печах.

Они миновали низкий арочный коридор, после чего мажордом постучал в маленькую мозаичную дверь. Красивый юноша, открывший ее, глубоко поклонился.

Аэскепилес вошел в комнату, обшитую деревянными панелями, где каждая из них являла иллюзию себя самой, но распахнутой, и были как бы видны шлемы, секстанты, рисовальные кисти, кинжалы и свитки – мужская фантазия об идеальной коллекции, запечатленная в красивой резьбе, слоновой кости и золоте. По сути, это было факсимиле императорского кабинета Влахернского дворца.

Аэскепилес считал эту поделку воплощенной вульгарностью, но она, ненавистная, всякий раз притягивала его взор.

Герцог Андроник и его баловень-сын восседали за великолепным столом из северной вишни, бивня мамонта и золота, на стульях слоновой кости. Они играли в шахматы. Фигуры были мастерски вырезаны из кости амронта и редкой черной кости.

– Аэскепилес! – воскликнул Андроник с радушием откровенно фальшивым.

Придворная политика истребила в герцоге человеческие чувства, и его отношение к чему бы то ни было угадывалось с превеликим трудом.

Деметрий, которого не допускали ко двору, презрительно нахмурился при виде мага. Он своих чувств не скрывал.

– Мы играем в шахматы, – сказал он. – Почему ты не уважаешь нашу личную жизнь и не приходишь в удобное для всех время?

Слова были вежливы, но посыл – ни в коей мере.

Общегородскую нелюбовь к Деметрию Аэскепилес презирал.

– Милорд, я не стал бы вторгаться, но у меня есть две новости. Во-первых, боюсь, что я сомневаюсь в лояльности Кронмира – шпиона.

– Согласен, он себе на уме, – ответил Андроник. – Но это входило в сделку. Он обладает рядом замечательных способностей.

Аэскепилес уселся за стол.

– Он заявляет, что может в любое время убить Красного Рыцаря, но не выдает своих методов и источников.

Герцог Андроник заметил почтовый футляр дворцовой расцветки и потянулся за ним.

– Порой мне кажется, мой герцог, что вы мне не вполне доверяете, хоть я и был в числе инициаторов нашего общего восстания. И несмотря на то что я вручил вам императора. – Аэскепилес выхватил у герцога футляр и силой шепота и мысли поднял его повыше, под потолок. – Милорд мой герцог, я тоже содействую вам ради выгоды, и мне сдается, что моя выгода учитывалась не часто. У меня есть определенные цели. Я хочу ознакомиться с положением дел.

Герцог Андроник скрестил руки, как муж, который ссорится с женой.

– Все?

Тем временем его сын уже обнажил короткий меч.

– Не угрожай нашему гостю, – сказал ему герцог.

– Он старый бесполезный козел. Я могу его выпотрошить, и всем станет лучше.

Великолепный меч Деметрия – вороненый, позолоченный, с изображением сцены распятия – в мгновение ока осыпался ржавым прахом. Осталось лишь золото – на краткий миг; затем все окончательно распалось и покрыло пол грязно-оранжевым снегом.

Деметрий выронил рукоять, как будто ржавчина была заразна.

– Ах ты, сволочь, – выдохнул он.

– Ваш сын – единственная и величайшая помеха нашему делу, – сказал Аэскепилес, надежно заткнув юнца еще одним небольшим заклинанием. – Его даже твой народ ненавидит.

Андроник пожал плечами.

– Это как посмотреть. Он – моя плоть и кровь, к тому же отличный кавалерийский офицер. И я ему верю безоговорочно, во всем. Не то что некоторым чародеям.

– Не будьте глупцом, Андроник. Мне вы можете верить – мне больше некуда податься. Кронмир признал, что двум его агентам известно, как мы планировали переворот. И с кем.

Андроник погладил рыжеватую бородку.

– Тогда они должны умереть, – сказал он.

– Я позабочусь об этом, а вы пока берегитесь шпиона. Он слишком много знает.

Магистр опустил цилиндр с потолка и вручил его герцогу, тот жадно прочел послание и выругался. Однако он встретился с магом взглядом, когда покончил с делом, и улыбнулся.

– Я знаю, ты жаждешь его смерти, – проговорил герцог. – Но он выехал из города с войском, и через неделю я его возьму. В моей-то собственной стране? Дело почти улажено. Ты сможешь разобраться с ним герметически?

– Я был имперским магом, – ответил Аэскепилес. – С отрядом альбанских наемников я как-нибудь разберусь. – Он наклонился вперед. – Не перепрятать ли нам императора?

– Зачем? – возразил герцог. – Он в лигах отсюда, на западе, с доверенными людьми. Узурпатор так далеко не зайдет. По нашим сведениям, он движется на восток!

ХАРНДОН – КОРОЛЕВА

Дезидерата спрыгнула с лошади и поспешила по мерзлой земле, но было поздно.

Сьер де Рохан стоял с окровавленной шпагой, а один из ее фаворитов, сэр Август, лежал, и кровь хлестала из его бока, и текла изо рта – бежала и бежала, а он все лежал. Их взгляды встретились, и он – невероятно, но факт – улыбнулся.

Открыл рот, и крови стало еще больше – она полилась сгустками.

Дезидерата опустилась рядом, не обращая внимания на кровь и грязь, и положила его голову себе на колени.

Рохан рассмеялся.

– Ваш любовник? Значит, одним меньше. – Он склонил голову. – Моя королева, – произнес он с улыбкой.

Сэр Август смотрел на нее, словно видел в ней свое упование на небеса, и она устремилась внутрь, пытаясь…

Он удалялся, как гость, который уходит с праздника, не простившись с хозяйкой, а она летела за ним – через леса, где они ездили верхом; через поле, где ждал фургон со всеми их соколами, а дальше снова лесом, и вот он ускорил шаг, а она вдруг оказалась во тьме посреди разоренной страны. Она остановилась, глядя, как сэр Август уходит от нее по темному склону, не позволяя ей пролить на него свой золотой свет.

Дезидерата встала, перепачканная кровью – белое шерстяное платье сделалось алым и бурым. Она царственно подступила к сьеру де Рохану.

– Объяснитесь, сударь, перед тем как будете арестованы.

– Арестован? По приказу женщины? – расхохотался он ей в лицо. – В отличие от других, я просто защищаю честь вашего мужа – как делает на большем поле мой повелитель, великий капталь.

Она была совершенно спокойна.

– Мессир, вы в чем-то меня обвиняете?

– Для этого я слишком ничтожен, – ответил он, светясь внутренним светом. – Я удовольствуюсь тем, что вырву из его сада ростки зла.

Плечом к плечу с королевой встала леди Мэри. Она шагнула вперед и оказалась между ней и убийцей.

– Я считаю вас трусом и душегубом, – объявила она.

Улыбка галлейца сменилась выражением бешенства. Рука его дрогнула.

– Мэри! – предостерегла королева.

– Я думаю, что вы трус, который мучает королеву в отсутствие наших лучших рыцарей – они сражаются в землях Диких. – Мэри еще на шаг подступила к нему.

– Мы и есть ваши лучшие рыцари. В этой убогой стране нет рыцаря, способного выстоять против нас. Трус? Это я-то? Я вызвал его на бой и победил. Вы, альбанцы, выдаете черное за белое. Трусом был он. Его рука дрожала, когда он обнажал меч.

– А вы и радовались? Я и говорю, что вы лжерыцарь, трус…

Она подалась вперед.

Он, не владея собой, выбросил руку, ударил, и леди Мэри опрокинулась.

– Арестуйте галлейца, – распорядилась королева.

– Ведьма, – тихо сказал Рохан.

Дезидерата на миг пересеклась с ним взглядом и ответила:

– Вы хотите войны? Будь по-вашему.

Король сидел на троне в окружении своих офицеров и почесывал за ухом волкодава.

– Вы совсем идиоты? – прорычал он. – Я требую немедленно освободить моего офицера! Он не совершил никакого преступления…

– Он ударил мою дочь перед полусотней свидетелей! – взревел управляющий. – Клянусь Богом и всеми святыми…

Де Вральи повернулся к нему.

– Если желаете сатисфакции – вызовите меня, и мы уладим это дело.

Граф отвесил капталю ледяной поклон.

– Не знаю, милорд, какие странные обычаи заведены у вас, галлейцев, но в Альбе, здесь, существуют законы, которые едины для всех. Ваш человек нарушил их уйму: допустил оскорбление величества и покусился на невинную женщину…

– Которая прилюдно назвала его трусом – хорошенькое дело для женщины! Да как она посмела глаза-то поднять на такого человека! – вскипел капталь. – В Галле женщины знают свое место!

Тишина воцарилась совсем уже гробовая, а Гастон д’Э, завзятый миротворец, с отвращением зыркнул на своего хама-сородича.

– Неужели, кузен? По-моему, ты фантазируешь.

Капталь обрушил свой гнев на кузена.

– Возьми свои слова обратно, – процедил он.

Граф д’Э устроился поудобнее.

– Нет. Я, граф д’Э, заявляю, что ты лжешь. Женщины в Галле вольны высказываться при дворе так же свободно, как мужчины. Ты подменяешь реальный мир вымышленным, который тебе удобнее. А я не собираюсь порывать с действительностью.

Король вскочил на ноги.

– Черт бы вас всех подрал! – загремел он.

Даже капталь отступил на шаг.

Король обошел королеву, которая сидела молча со скрещенными руками.

– Твоя дочь повела себя как базарная баба – она оскорбила рыцаря! – сказал король графу. Затем приблизился к капталю. – Твой человек использовал дуэль как предлог для убийства и выступил с пространными голословными утверждениями насчет супружеской верности моей жены – ты знал об этом, капталь?

Капталь без труда выдержал взгляд короля.

– Это не тайна, об этом все говорят, – ответил он и пожал плечами. – Но мой человек убил вашего джентльмена в связи с разногласиями личного свойства, которые не имели ни малейшего отношения ни к королеве, ни к закону. Они оба рыцари и подчиняются только закону войны. Сэр Август оказался несостоятельным. Я читал ваши законы. Если мой человек выдвинул обвинение против королевы, то пусть она предъявит своих свидетелей. В противном случае получится, что его арестовали за спровоцированное нападение на женщину.

– И часто галлейцы избивают женщин? – осведомился граф Приграничья. – В кавалерийском училище я ни о чем подобном не слышал. Это какой-то раздел закона войны?

Капталь повернулся, но обнаружил короля стоящим рядом с графом д’Э.

– И я бывал в Галле и согласен с графом. Итак, капталь! Готовы ли вы драться с нами обоими?

Капталь перевел дыхание.

– Разумеется.

– Со своими кузеном и королем – ты сразишься с нами обоими? – переспросил король. – Если победишь, тебя отлучат от этого двора. Если проиграешь, твоя ложь будет доказана. – Король нередко был беспечен и прямолинеен. Кое-кто из присутствующих ни разу не слышал, чтобы он изъяснялся в подобном тоне. – Ты славный рыцарь, капталь, но иногда – дурак дураком. Тебе, похоже, кажется, что мы друг другу ровня, обычные джентльмены со шпагами, и выступаем на каком-то бесконечном турнире. М-м?

Король подступил к капталю впритык.

Их взгляды пересеклись.

– Назад, капталь, – приказал он. – Я не такой же рыцарь, как все. Я твой король.

Установилось такое безмолвие, что стало слышно дыхание. Оба крутые здоровяки: король – старше, с более темного бронзового оттенка золотистыми волосами и с менее тонкими чертами лица, но в них безошибочно угадывалось родство, пускай и дальнее, и было видно, что эти люди не привыкли к слову «нет».

Прошла целая политическая вечность. Графу Приграничья, несмотря на его ярость, пришлось задуматься, чем обернется война с Галле и много ли им останется от Харндона; Гастон д’Э представил, каково быть покойником или лишиться доверия кузена, угодить в опалу и отправиться на родину.

– Хорошо, – молвил капталь. – Я занимаюсь богоугодным делом. Мой личный гнев не имеет значения. Я смиряюсь, ваше величество, и признаю, что женщины Галле не менее грубы, наглы и бесцеремонны, чем в Альбе.

Откровенная капитуляция капталя не столько нарушила, сколько всколыхнула тишину.

– Сьер де Рохан отлучен от двора на период Рождества, – продолжил король. – Как и леди Мэри.

Резкий вдох королевы прозвучал внятно, как щелчок сорвавшейся арбалетной стрелы.

Часом позже она набросилась на мужа:

– Милорд, два моих рыцаря мертвы, а вы изгоняете со двора моего лучшего друга? Да еще в Рождество?

Король сидел спокойно, сложив на коленях руки.

– Прости, любимая. Иногда дипломатия важнее правды – такова королевская участь. Галлейцы должны увидеть, что я беспристрастен…

– Так-то уж и должны? – вспылила она. – Почему бы не удалить их со двора, обнять Тоубрея, а капталя отправить домой – пусть плывет и больше нам не докучает?

Король медленно кивнул.

– Любимая, сказать тебе жестокую истину? – спросил он. – В весеннюю кампанию мы выстояли только благодаря рыцарям капталя. Дело решили триста закованных в сталь копейщиков. Без них я бы, наверное, погиб у Лиссен Карак, а это королевство раскололось бы надвое, а то и хуже. Я боюсь отправлять его домой. А он говорит, что послан Богом…

Она встала.

– Он бредит… все это ему нашептывает какой-то лживый демон. Он замечательный рыцарь, но ходит другими, не нашими, путями, а его люди – особенно новые – только и знают, что травят меня ядовитыми речами. Муж мой, у меня никогда не было любовника – только ты. Знай это. Знай, что они клевещут на меня денно и нощно.

Она тяжело дышала. Ей никогда не было так одиноко, и ее подмывало сыграть на своей беременности, но она помнила слова Диоты о том, что большинство выкидышей случается в первые три месяца. Она хотела предъявить королю округлившееся чрево – факт, а не предположение и катастрофу. Однако слухи о ее неверности были подобны яду, который отравляет дитя.

Он отвернулся.

– Он быстро согнул Тоубрея.

Королева склонилась к нему.

– А кончит тем, что согнет тебя и объявит себя королем, – сказала она.

Он помотал головой:

– Моя власть прочна. Сейчас мне нельзя выказывать слабость.

Дезидерата умолкла. Она была сама не своя от злости, и с губ чуть не сорвалось: «Если ты не можешь выказать слабость, значит, ты слаб».

Через час, еще пылая от ярости, она шагала под старым залом по длинному коридору в обществе Бекки Альмспенд. Леди Мэри находилась у отца и была недоступна.

– Ваше величество, вы уверены, что это разумно? – спросила Альмспенд.

– С меня довольно разума, – ответила королева.

Они миновали Зеленого человека на стене и камень, посвященный леди Тар. Затем дошли по коридору до места, где камни были холодны, и на этот раз задержалась Бекка. Она погладила почти стертую резьбу, потом – еще один камень с едва видимым начертанием.

– Здесь зарождается стужа, – сказала Альмспенд.

Королева скрестила руки на груди.

– Давай поспешим.

– Секунду, ваше величество. После прошлого посещения я призадумалась. – Альмспенд опустилась на колени и вынула из пояса серебряный карандаш. – Вам никогда не приходило в голову, что эти древние богослужения на что-то опирались? Должно быть, действовала природная магия.

– По-моему, милая, ты рискуешь впасть в ересь. Что ты делаешь? – спросила королева. – Мне здесь не нравится.

– Проверяю небольшое подозрение, моя королева. – Альмспенд, нахмурившись, написала короткое заклинание. Она воспользовалась буквами огня, но они сразу побледнели и погасли, и она с трудом выговорила слова.

Камень вспыхнул, и на короткий миг слова, вырезанные две тысячи лет тому назад, стали видны даже там, где их уничтожило зубило.

– Это не в почитание Зеленого человека, – проговорила Альмспенд вдруг севшим голосом. – Это во имя сущности куда более темной.

Женщины прочли имя, и королева поднесла руку к горлу – затем воздела ее и излила на камень незамутненный солнечный свет. Камень, казалось, почернел. Королева сделалась выше ростом, кожа приобрела замечательный бронзовый оттенок, а волосы внезапно стали будто из чистого металла.

Бекка Альмспенд попятилась.

– Дезидерата! Остановись!

Королева доросла почти до потолка. Камень был черен, как ночь, земля дрожала.

Камень щелкнул, как раскаленная печь.

А королева приняла обычный вид.

– Что это было? – спросила Ребекка.

– То, что давным-давно следовало увидеть архиепископу. Туннель, который необходимо закрыть. – Королева взялась за голову. – Я проявила беспечность.

Ее трясло, и Альмспенд подставила ей плечо.

– Идемте, в кладовой есть скамья.

Королева тронулась с места, но покачала головой.

– Я больше не хочу ничего знать. По-моему, мне известен ответ, и я не выдержу… если окажусь права.

– Что было, то прошло, – возразила Альмспенд, для которой история имела силу закона. – Что бы ни делал король, это происходило до вашего знакомства.

Королева кивнула. Она осталась при своем мнении, но опустилась на скамью, когда Альмспенд сняла свои герметические запоры и распахнула огромную, обитую железом дверь.

Альмспенд зажгла магический светильник, затем второй. В первый приход они только наскоро составили список бумаг. Библиотекарь в Ребекке Альмспенд принудил ее привести в порядок все стопки и прошерстить их, сортируя бумажные и пергаментные свитки по датам и авторам: Гармодий, Гармодий, Планжере – перебирали ее пальцы. Лицо королевы порозовело, голова вскинулась.

– О! Я же нашла бумаги Планжере за шестьдесят четвертый и сорок второй, – улыбнулась Альмспенд. – Это оказалось несложно, по-моему, он был аккуратнее, чем старый Гармодий.

– Я и не подозревала, как остро буду тосковать по Гармодию, – сказала королева. – Мне его не хватает. – Она встала. – Бекка, я была неосторожна и почти обессилела. Пойдем наверх, к свету, пока не явилось какое-нибудь зло.

– Дикие? – встрепенулась Альмспенд.

– Старше и гораздо злее. – Королева воздела свои амулеты. – Идем!

Альмспенд смела все частные заметки Планжере за год в древнюю плетеную корзину и сказала:

– После вас, миледи.

В коридоре лежали густые тени. Слишком густые. Казалось, что сам свет отхлынул от краев туннеля, несмотря на факелы, которые обе зажгли на ходу.

– Здесь что-то гнусное, – сказала королева. – Пресвятая Мария, не оставь меня.

Она подняла руку, и та снова окуталась мягким золотистым сиянием. Тени отступили.

– Что происходит? – спросила Альмспенд.

– Понятия не имею, – сказала королева, и они быстро пошли по коридору, гонимые страхом.

Но что-то шептало в темноте, а факелы позади гасли сами собой. Темнота за спиной стала кромешной и начала смыкаться.

Королева развернулась и взяла себя в руки.

– Fiat lux! – воззвала она по-латыни. – Да будет свет!

Свет, призванный ею, разжегся вокруг нее, как сплоченное войско.

Альмспенд положила левую руку на правую королевы и отдала ей всю потенциальную силу, какую наскребла. Правой же она выставила прочнейший заслон против готовой обрушиться тьмы.

Тьма пала, как ночь, и нечто, чем бы оно ни было, врезалось в магический барьер – местами согнуло его, местами смяло, обрушило одни чары, обошло другие…

Но женщин не затопило. Оно замедлило ход, и само это замедление неумолимого натиска укрепило их сопротивление. Ни слова не говоря и ни мысли не думая, они сомкнули волю, и между ними образовалась та связь, что бывает лишь у самых верных друзей, а теплый золотистый свет королевской силы покатился, земной и свежий, как в солнечный летний день, во мрак, где и был поглощен, но не без последствий.

Тьма преодолела заслон Альмспенд, и ее правая рука исчезла в ледяном холоде – а воля не дрогнула. Альмспенд выдержала и продолжила ворожбу в глубине лабиринтов своего беломраморного Дворца воспоминаний.

Королева вздохнула и распахнула мраку объятия.

И он бежал.

Обе долго стояли, содрогаясь от потоков силы и от подавленного страха под биение сердца, то частое, то замирающее.

– О Пресвятая Дева! Бекка, бедная твоя рука! – воскликнула королева.

Кисть Альмспенд была мертвенно-белой, а место, где тьму повернули вспять, – пограничная линия их победы – обозначилось как бы загаром.

Бекка Альмспенд посмотрела на свою руку и постигла имя зла, сокрытое в камне.

Эш.

Эдмунд доставил три партии литых бронзовых труб и странные колокола. Очевидно, это было то, что нужно, ибо ему заплатили щедро. Он и его мастер приступили к чеканке монет, а потом, в четверг вечером, когда он был на мессе, на лавку напали бандиты. Они убили двух подмастерьев и сожгли его мастерскую. Бригада подмастерьев отразила нападение и тоже убила двоих.

Один из убитых был галлейцем.

Странно, что из всех мастерских, которые они могли бы спалить, уничтожение этой, принадлежавшей Эдмунду, возымело наименьшие последствия – он изготавливал небольшие бронзовые пищали, а его подмастерья сейчас работали непосредственно на хозяина первой мастерской, где задавали диаметр новым монетам.

Он нашел мастера Пиэла во дворе, где тот присел на корточки над мертвым мастеровым – мальчонкой лет десяти, не больше.

– Будь проклят Рэндом – сбежал из города, когда нужен, – ругнулся Пиэл.

Эдмунд понял слова, но смысл до него не дошел.

А на другой день, когда в их кузницу заявился купец из Хоека – один из богатейших людей на западе, как говорили, – все подмастерья заметались, как слуги, поднося вино и засахаренные фрукты. Гость был закутан с головы до пят в черное с золотыми пуговицами, золотыми петлями и золотым знаком рыцарского достоинства. Он сел в кабинете мастера, не снимая черной шляпы, и оперся на золоченый эфес шпаги. Эдмунд вошел с вином, а мастер Пиэл кивнул и простер к нему руку.

– Останься, – сказал он.

Купец из Хоека поклонился, не вставая.

– Я сэр Антон ван дер Кент и прибыл с целью достигнуть договоренности между нашими союзами. – Он ободряюще улыбнулся.

Рядом с ухоженным воротилой из Хоека, который был воплощенное совершенство, мастер Пиэл выглядел жалким и неопрятным.

– Мессир, я не лезу в политику, мне приходится управлять лавкой, и у меня великое множество заказов. Вчера же – быть может, вы знаете – у нас случились неприятности. Убили двоих подмастерьев. – Мастер Пиэл откинулся на спинку, расфокусировав взгляд водянистых глаз.

– О, мне крайне прискорбно об этом слышать. Законы в Харндоне уже не те, – ответил сэр Антон. – Такие случаи оскорбляют величие королевства и чрезвычайно огорчительны.

Взгляд мастера Пиэла преобразился. Эдмунд видал такое в сумраке кузницы, но за столом, уставленным сластями, – ни разу.

– Вам об этом что-то известно? – спросил тот резко.

– Мне? – удивился сэр Антон. – Поистине, мессир, мне следовало бы оскорбиться таким предположением. Какое отношение могу я иметь к подобным вещам?

Эдмунду почудилась заносчивость в его тоне.

– Как бы там ни было, сэр Антон, я не связан ни с какими сообществами, – сказал мастер Пиэл. – А посему вынужден пожелать вам всего доброго.

Сэр Антон улыбнулся.

– Не вы ли новый мастер королевского монетного двора? – спросил он. Мастер Пиэл склонил голову набок.

– Ах, вот оно что. Вот в чем дело.

– Я готов предложить вам подряд на изготовление семидесяти полных комплектов вашей брони и четырехсот шлемов, – объявил сэр Антон. Он вынул из поясного кошеля восковую дощечку – красивую вещицу, заключенную в черную эмаль и золото. Расчехлил ее. – Полагаю, что, даже если расширить лавку, для выполнения заказа вам понадобится чуть больше года. Мои заказчики ждут, а потому за срочность я заплачу сверх.

Мастер Пиэл почесал за ухом.

– Это сто тысяч флоринов, – заметил он. – Целое состояние.

– Так и есть, – улыбнулся сэр Антон и подался вперед. – Я даже гарантирую, что впредь никто не вмешается в работу вашей лавки.

Мастер Пиэл закивал.

– Мне, конечно, придется отказаться от чеканки.

– Значит, мы поняли друг друга, – кивнул и сэр Антон.

– Я отлично вас понял, – ответил мастер Пиэл. – Убирайтесь из моей лавки, пока я вас сам не прикончил.

Гость из Хоека вздрогнул, хотя был вооружен прекрасной шпагой, а его противником оказался сгорбленный человечек со слезящимися глазами.

– Не посмеете. Я могу купить вас…

Пиэл издал свой забавный смешок.

– Не можете, как только что выяснилось. Теперь проваливайте.

Тот пожал плечами. Грациозно поднявшись, он направился к двери, похожий на большого, черного с позолотой кота.

– В конечном счете вы пожалеете, – сказал он.

Эдмунд уже не видел в нем совершенства. Теперь гость казался вульгарным.

Когда он ушел, Пиэл обратился к Эдмунду:

– Всю работу прекратить. Всех мальчишек и девчонок – во двор. Постой-ка, Эдмунд…

Тот остановился в дверях.

– Если я вдруг умру, чеканка должна продолжиться. Понятно? – Вид у мастера Пиэла был откровенно безумный.

Но Эдмунд кивнул.

Во дворе собралось почти сорок человек: прислуга из дома и лавки, подмастерья и опытные ремесленники.

Мастер Пиэл взгромоздился перед ними на небольшой ящик.

– Слушайте все! – призвал он. Немного помолчав, продолжил: – Мы ведем войну. Ее нелегко объяснить, потому что она похожа на бой в темноте, и если не посветить, нам даже не разобраться, с кем мы деремся. Ясно, что за нашего короля мы сражаемся, но страну не защищаем и церкви от неверных не охраняем. Толком и не поймешь, чем мы заняты.

Он посмотрел на собравшихся, и взгляд его кротких глаз выдал скорее любопытство, чем запал.

– Этой весной королевство получило от Диких серьезный удар, – сказал он. – А сейчас, если не принимать в расчет скромные успехи, мы рискуем лишиться меховой торговли, и это опять же удар. Королевскую валюту подделывают, а это все равно что обворовывать короля – тоже удар. Мы собираемся изготовить для короля новые монеты. Вам, мальчикам и девочкам, может подуматься, что это не тянет на горделивую стойку под шелковым стягом посреди поля боя, но клянусь кровью Христовой – это она и есть, малыши. Если мы, упаси нас Господи, потерпим неудачу – если провалим это дело, то короля ждет новый удар. И все в конце концов рухнет, и у нас ничего не останется. – Он выпрямился и приосанился. – Когда мир катится к чертям, знать чувствует себя довольно неплохо в прочных доспехах и за стенами замков. Страдать приходится нам. Тем, кто в середке. В городах и селах, мастеровым и торговцам. Что мы едим? Как защищаемся? – Он поджал губы. – В ваши годы я, бывало, говаривал, что не пошел бы король к едрене матери.

Подмастерья виновато захихикали.

– Ну да, какое-то время я даже был повстанцем.

Тишина.

– Но повстанцы не дали нам ничего, а король дает закон. Поэтому мы воюем. За закон. Тот, который хранит нас и простолюдинов. Мы не рабы. И не сервы. Теперь же – в следующем месяце – на нас нападут. Я только предполагаю, но придется туго. На девчат набрасываются, когда они идут за молоком. Ребят избивают, когда они ходят в аббатство за письмами. Двор поджигают. – Он выдержал паузу. – В Харндоне я плачу самое высокое жалование и накину еще с поправкой на тяжелые условия. Кто участвует?

Вызвались все.

– Они сегодня храбрецы, – заметил Пиэл своему мастеровому. – Подождем пару недель, пока кто-нибудь не окажется мертв, – тогда и поглядим.

Два дня спустя бандиты напали на группу девушек, которые направлялись к колодцу, что находился за аббатством в конце их квартала. Лизз Персон разбили лицо, и только случайное заступничество рыцаря ордена Святого Фомы, который вез в церковь зимнюю одежду для бедных, спасло девиц от изнасилования или рабства.

Молодой рыцарь выпил с Эдмундом и мастером Пиэлом вина в их конторе.

– Сэр Рикар Ирксбейн, – представился он. В его глазах плясали чертики.

С десяток подмастерьев ссорилось во дворе за право наточить его меч.

– Мы перед вами в долгу, – старательно выговорил Эдмунд.

Он обнаружил, что худшим в пребывании между детством и зрелостью было общение со взрослыми. Заикался он сильнее, чем хотел, а поклонился – неуклюже.

Сэр Рикар был молод, с грубоватым лицом и носом таким огромным, какого Эдмунд в жизни не видел. Он выглядел карикатурой на святого Николая – вооруженного, широкоплечего и с бедрами, которые в обхвате с талию обычного человека.

Пока вострили его меч, юный богатырь осушил два кубка вина и ничего не сказал – только назвался, да пару раз ослепительно улыбнулся.

В конечном счете мастер Пиэл рассмеялся.

– Вы дали обет молчания, сэр рыцарь?

Лучистые глаза моргнули, сэр Рикар встал и поклонился.

Мастер Пиэл кивнул.

– Быть может, сэр Рикар, вас к нам приставили, чтобы присматривать?

Сэр Рикар улыбнулся в свой кубок и на мгновение предстал куда более хитрым, чем сначала. Затем он посмотрел мастеру в глаза и пожал плечами. И осклабился, как деревенский дурачок.

Эдмунд проводил его до ворот, где рыцарь сердечно кивнул ему и вынул из поясного кошелька клочок пергамента. Он вложил его Эдмунду в руку и улыбнулся. Эдмунд заметил, что глаза у молодого рыцаря так и бегают. Теперь, когда оба вышли наружу, он зыркал на все подряд.

Эдмунд выпустил рыцаря с его наточенным мечом на улицу и развернул пергамент.

Там было написано: «Будь начеку».

Эдмунд отдал его мастеру Пиэлу, и тот кивнул.

– Скверные времена, – сказал он. – Служанку королевы отлучают от двора.

Благодаря местным девушкам, которые служили в башне, о делах королевской семьи знала вся округа. Эдмунд вздохнул.

– Что же нам делать? – спросил он.

– Ничего, – огрызнулся мастер Пиэл. Он тяжело сел. – Ненавижу все это. Я люблю металл. Люди глупы. – Он налил себе и плеснул Эдмунду вина с пряностями. – То, что называют политикой, для меня – дурость. Вот это все – почему король не изгоняет галлейцев? Почему он не поддерживает жену? Он друг мне, но в этом смысле – круглый болван. Я пишу письмо мастеру Айлвину и еще одно – сэру Джеральду Рэндому. Надо поговорить с женой Рэндома – она голова в этом доме. Он сорвался по какому-то безумному делу, а она знает, когда он вернется. Если рыцари Святого Фомы будут за нас, то положение не так плохо, как могло быть. Но нам необходимо сплотиться, иначе галлейцы разгромят нас поодиночке.

Бланш Голд присела перед королевой и протянула корзину с чистым и безупречно выглаженным бельем. На коленях у королевы был открыт часослов; сама она сидела в чахлых лучах зимнего солнца, которые лились в переплетчатое окно ее личных покоев. Волосы были распущены и сияли медным светом.

– Разговаривай с Диотой, – приветливо молвила королева.

Она знала Бланш – то есть знала ее о существовании; о том, что она хороша собой, верна и претерпела какие-то тяготы в руках галлейских оруженосцев. Но королева не разговаривала с прислугой напрямую – она предоставляла это Диоте.

А потому просидела целую минуту за чтением, пока хорошенькая белокурая девушка стояла перед нею на коленях.

– Милочка? – пробормотала королева.

Бланш вынула из корзины и подала королеве надушенный носовой платок. Внутри была сложена записка.

Королева поймала себя на дрожи в руках. Но она развернула неподатливый пергамент, и ее сердце затрепетало.

– Ах… благодарю тебя, дитя, – выдохнула королева.

Бланш, исполнившая свой долг, поднялась и упорхнула. Часом позже, когда галлеец-оруженосец прижал ее к стенке и полез под юбку, она подумала: «Мы тебя закопаем». Она попыталась упереться ему в пах коленом, но его наставник в боевом искусстве такое предусмотрел. И она решила: пусть лапнет за грудь; затем она воткнула левый указательный палец ему в ноздрю и, как учила мать, чиркнула ногтем.

Тут же и выскользнула из его рук, пока фонтан крови не замарал ее красивое платье.

Она чуть приплясывала, спеша в кухни по длинным дворцовым коридорам. Удачный денек.

А леди Эммота, когда два галлейских оруженосца загнали ее в угол, перепугалась. И не особо успокоилась, когда они расступились и между ними протиснулся сьер де Рохан.

– О, – произнес он с поклоном. – Прекраснейшая леди из королевской свиты.

Она зарделась.

– Милорд чересчур любезен.

– С таким розанчиком нельзя быть чересчур любезным. – Он склонился и поцеловал ей руку. – Есть ли при дворе неугодный вам человек, чтобы я убил его и снискал вашу любовь?

Она подавила улыбку. До чего же настойчив! Ее сердце затрепетало, как птица. Она знала, что королева его ненавидит, но королева и с ней обращалась как с дурочкой, а мать говорила, что та просто завидует ее наружности.

– Милорд, я слишком молода, чтобы иметь таких врагов. И никого не боюсь. Но почтение со стороны такого рыцаря, как вы… достойного… – Ей очень хотелось выразиться поизысканнее.

Он взял ее руку и поцеловал – в ладонь.

Она отозвалась всем телом. Руку отдернула, но неожиданно разогрелась. Запястьям стало щекотно.

– О! – выдохнула она и отпрянула.

– Подарите же мне какую-нибудь мелочь, и я буду носить ее как залог, охраняя святилище любви, – сказал он.

Эммота видела, как старшие девушки играют в эту игру. Не отводя глаз, она развязала на левом рукаве тесьму и распустила ее петлю за петлей. Это был синий шелк, ее собственное изделие, с красивым серебряным кончиком. Она положила его ему на ладонь.

– Хранит тепло моего тела, – сказала она, поражаясь собственной дерзости, но она слышала эту фразу от королевских дам.

Галлеец вспыхнул.

– Ах, ma petite! – воскликнул он. – Моя крошка! Я и не знал, что вы настолько искушены в любовных играх!

Ее сердце уподобилось кораблю, что летит на всех парусах, – она переполнилась чувствами и, будучи на седьмом небе от знаков его внимания, одновременно хотела избавиться от него. Это внимание было липким, клейким или просто…

Его губы приблизились, и она, подняв руку, слегка провела ладонью по его лицу и вынырнула из объятий.

Затем пустилась бежать.

В спину летел его смех. И когда она освободилась совсем, а коридор кончился, ей захотелось его вернуть. Явившись к королеве и приступив к подготовке рождественского пира, она светилась изнутри. А когда королева выбранила галлейцев за коварство, Эммота призадумалась.

ЛОНИКА – ГЕРЦОГ АНДРОНИК

Герцог Андроник взглянул на столешницу с узором в виде карты Фраке.

– Вы говорите, что он находится восточнее горы Дракона, у Зеленых холмов, – буркнул он. – Не на восточном побережье?

Перед ним стояли мастер Кронмир и капитан Дариуш, начальник разведки. Дариуш взглянул на облаченного в зеленое фракейца с естественным недоверием разведчика к шпиону. Не сумев ничего прочесть по его лицу, он снова повернулся к герцогу.

– Милорд, с ним полполка вардариотов, а я потерял людей. – Дариуш стоял напряженно, как всякий солдат, который вынужден признать поражение. – Он хлынул через горы, как талый снег по весне, и мне теперь не расставить по проходам дозоры – их перебьют.

– Так что же? Теперь мы можем добраться до города берегом, – сказал Деметрий.

Герцог поскреб в бороде.

– Куда он, по-твоему, направляется? – Он резко развернулся лицом к Кронмиру. – И как получилось, что наш особый осведомитель ошибся?

Кронмир покачал головой.

– Он взял большинство сторожевых отрядов, да еще ополченцев и страдиотов, которых мы лишились осенью. Удивил нас, что и говорить. Нет смысла искать виноватых.

Герцог обратился к сыну:

– Как скоро мы соберем западную армию? Последуем совету мастера Кронмира и не будем ломать голову, с чего мы вдруг решили, что он не покинет город или свернет на восток к побережью.

Деметрий тоже покачал головой.

– Сил, чтобы его одолеть, мы наберемся дней через десять.

– Пусть будет пять, – возразил герцог. – И откуда у него столько денег? Иисус Вседержитель, да будь у императора столько серебра, мы бы никогда… – Он осекся.

Деметрий взглянул на карты.

– Он, видно, нацелился на караваны с мехом. Наверняка. Он получил доступ к отчетам разъездных офицеров. Кто-то проболтался. Он может знать даже о галлейцах.

Собравшиеся вокруг стола уставились друг на друга. Они смотрели долго – запыхавшийся человек успел бы за это время отдышаться.

– Деметрий, ступай. Кронмир, Аэскепилес, возьмите всех, кто у вас есть. Сделайте все, чтобы не подпустить их к Осаве. Матерь Божия! – состроил мину герцог. – Я был уверен, что он не пойдет через Фраке. Кронмир, твой придворный отчет…

– А если он направляется за императором? – спросил Кронмир.

– Может быть, императора лучше убить? – подал голос Деметрий.

Герцог и Кронмир переглянулись и выдержали долгую паузу.

– Нет, – сказал Кронмир. – Сейчас это только усилит ее. Но перебросьте его на побережье, подальше от места действия.

АЛЬБИНКИРК И СЕВЕРНЫЙ ЛЕС – СЭР ДЖОН КРЕЙФОРД

Сэр Ричард тяжело соскочил с коня и чуть не упал. Идя от мостика для посадки на лошадей по главному двору альбинкиркской крепости, он двигался, как старик, и держался за прикрытую наспинником поясницу.

Сэр Джон Крейфорд в полном боевом облачении сидел в своем «зале» с епископом Альбинкиркским, двумя купцами из Хоека, этруском по имени Беневенто Амато и представителями большинства альбанских меховых компаний. При виде сэра Ричарда все замолчали.

Сэр Джон встал.

– Снова великаны? – спросил он, потянувшись за лежавшей на дубовом столе булавой.

– На сей раз боглины, – выдохнул сэр Ричард и повалился в кресло, подставленное оруженосцем сэра Джона. – Бога ради, джентльмены. Прошу извинить за запах.

Сэр Джон посмотрел ему в глаза:

– Потери?

– Мы сцапали их далеко за пределами людского жилья, – ответил сэр Ричард. – Я не единственный рыцарь, который устал. Не обращайте на меня внимания, джентльмены. Это была мелкая стычка, и мы победили.

Епископ возложил на него руку и благословил, а сэр Ричард почувствовал… нечто. С тех пор как сестра Амиция его вылечила, он ощущал себя близким к Богу как никогда, но…

– Епископ как раз говорил, что мы должны направить в горы конвой и забрать меха за год, – сообщил сэр Джон.

Мессир Амато встал и поклонился.

– Милорды, при всем уважении к церкви, я человек небогатый, но с этим промыслом знаком. В Мон Реале мои родственники по сей день забирают самый жирный кусок этого пирога. Но Тикондага – старинный центр торговли мехами и другими товарами, особенно медом из земель Диких.

– Большая доля от этой торговли достается Альбинкирку и Лиссен Карак, – сказал сэр Джон.

– Да, но в нынешнем году не получится. Война оттеснит меха обратно на север. А мы тут разоримся, – улыбнулся этруск. – Но если вы поможете нам солдатами – родитель заверил меня, что в прошлом такое бывало, – если вы окажетесь столь любезны, что пособите нам…

– Нет, – ответил сэр Джон. – Что у нас дальше?

Епископ сел рядом с ним.

– Джон, я прошу вас передумать.

Сэр Джон ответил улыбочкой из разряда «меня не объегоришь».

– Милорд епископ, я абсолютно уверен, что вы отлично разбираетесь в теологии и, может быть, кое в каких новых учениях. Однако сейчас – вдруг вы не слышали? – мы ведем нечто похожее на войну. Если бы король не прислал сюда намочить копья половину двора, мы оказались бы в плачевном положении. Полюбуйтесь хотя бы на сэра Ричарда. На меня. Мы каждый день в седле.

– И неизменно побеждаете, – кивнул епископ. – Осмелюсь заметить, что для ваших рыцарей эта война больше похожа на разминку.

Сэр Ричард с усилием сел прямо.

– Побойтесь Бога, епископ! Да, борьба с боглинами похожа на детскую забаву – пока они не вопьются зубами под коленку.

Епископ развел худыми руками:

– Я никого не хочу обидеть, но выслушайте меня! Это селение не выживет без торговли. Без нее мелким фермерам нет никакого смысла вести хозяйство, потому что им некому продать плоды своего труда. Желая заплатить за новые стены и укрепления, вы обложили податями иностранных купцов – и они-таки заплатили. Теперь им нужна охрана, чтобы отправиться в Эднакрэги.

– Месяц как опоздали, – бесцветным голосом отозвался сэр Джон.

Амато раскинул руки.

– Прикажете вас умолять, сэр рыцарь? Земля замерзла, снега мало, и при хорошем снаряжении да с храбрыми людьми мы за две недели доберемся до Тикондаги.

– Нет, – повторил сэр Джон, но уже с меньшей уверенностью.

Молебны теперь проходили на переправе в часовне, где заменили крышу. Саму переправу укрепили с обеих сторон небольшими фортами, стены которых были достаточно высоки для рхуков, и сигнальными башнями. Все сделали из древесины, оставшейся от разрушений, которые рхуки учинили в окрестных лесах, а возглавил строительство капитан альбинкиркских лучников.

Как только форты были возведены, образовалась очередь из желающих обслуживать переправу, и сэр Джон превратил ее в военный объект, а плату повысил. Теперь эти деньги поступали в городок.

Он укомплектовал гарнизоны в фортах и поставил отряды лучников в шести особняках по всей долине Кохоктона; в каждом, включая Мидлхилл, поселил рыцаря или старшего оруженосца.

Хелевайз стояла во дворе и наблюдала за лордом Уимарком.

– Он недопустимо молод. Может, ты сам останешься и поможешь мне управлять домом?

Сэр Джон склонился, взял ее за руку, и она покраснела.

– Постыдись, дочь смотрит. Она мне во всем подражает и сделает так же.

– Я был бы рад остаться и помочь с домом, – ответил он. – Но я уезжаю на север, в Тикондагу. Епископ убедил меня, что таков мой долг.

– Чума на него, раз так! – Она была готова расплакаться.

– Интересно, выйдешь ли ты за меня, – улыбнулся он. – Когда вернусь.

– Ты только говоришь, – замотала она головой.

– Что ж, спроси у дочери. Послушай, милая, мне нужно ехать. Уимарк – славный малый. Если он скажет бежать отсюда, то так и поступи.

Он поклонился.

– Я так и сделала в прошлый раз, разве нет? – ответила она довольно развязно, задрала подбородок и держалась бодро, пока он не вышел за ворота.

Филиппа встала рядом с матерью.

– Он без ума от тебя, мама, – сказала она с озабоченным удивлением. Хелевайз громко рассмеялась.

– Это точно, ma petite. Он только что сделал мне предложение. Филиппа провожала взглядом широкую, закованную в сталь спину.

– Но он же совсем старик! – сказала она.

Сэр Джон встретился с сестрой Амицией на дороге, и оба спешились. С нею были еще две сестры и пара дюжих мужчин с топорами.

– Я побывала в том, что вы назвали бы «мелкой стычкой», и решила, что пара здоровых ребят с топорами не уязвит мою совесть, – призналась она. – Боглины. Их оказалось больше, чем я надеялась одолеть.

Он кивнул, поклонился монахиням и обменялся рукопожатиями с юношами, а те занервничали и начали переминаться с ноги на ногу и заикаться.

– Спасибо за гарнизон в форте, – добавила Амиция. – Я слишком многое возложила на Хелевайз и разоряю поместье Мидлхилл.

– Я сделал ей предложение, – сказал сэр Джон.

Амиция просияла.

– Отлично! Это подарит ей счастье и поможет Филиппе. Люблю, когда люди счастливы. – Она повела бровью. – До меня доходят мрачные слухи со двора. Я беспокоюсь за короля с королевой.

– У меня забот полон рот, и мне не до того, – сказал сэр Джон. – Я сделал все, чтобы защитить это место. А теперь я направляюсь в Эднакрэги.

– Их неприятности понемногу доходят сюда, – возразила сестра Амиция. – В Лиссен Карак едет ближайшая подруга королевы – леди Мэри. Ее отлучили от двора, и ей не хочется возвращаться на запад, в отчий край. Она примкнет к нам. – Амиция улыбнулась. – Такова, наверное, цена моей известности.

– Леди Мэри? Само Ледяное Сердце? – присвистнул сэр Джон. – Сюда? Господь Всемогущий, мои славные рыцари поубивают и себя, и друг дружку! Мне лучше пустить их по следу.

Он улыбнулся, но по морщинам вокруг глаз и рта было видно, что его бремя увеличилось.

– Вы встревожены, – заметила Амиция без особой нужды.

– Весной мы сразились с Дикими и превзошли их. – Он криво улыбнулся и направился к лошади. – Я думал, мы победили. Мне казалось, что у нас будет время оправиться. Теперь я считаю, что это была лишь первая схватка. – Взглянув на сестру Амицию, он очень тихо спросил: – Вы его чуете?.. Шипа? – уточнил он.

Она побледнела и вымученно рассмеялась.

– На миг я решила, что вы о ком-то другом. Да, я его чувствую постоянно. Он часто думает о нас. – Она посмотрела на немолодого рыцаря, прикидывая, сколь многое ему можно сказать. – Он и наслал чуть ли не всех тварей, которых так усердно убивают ваши рыцари. Вы это хотели знать?

Сэр Джон мотнул головой.

– Нет… то есть я так и думал, сестра. Но хочется понять: зачем? Будь он, допустим, главой соседнего города или королем Галле, я послал бы к нему герольда, восстал против его войны и спросил, на чем мы сможем примириться? Что ему нужно?

Амиция теребила уголок накрахмаленного вимпла.

– Тут дело запутанное, сэр Джон. А я смотрю через мутное стекло, и все, что скажу, это лишь мои личные предположения. Но…

Она закусила губу.

– А вы попробуйте, – предложил сэр Джон.

Она налегла на холку своего ослика, и тот переступил, всхрапнул.

– Он вряд ли и сам себя понимает, – сказала она. – Хуже того: по-моему, им управляет кто-то другой.

Сэр Джон приложился губами к ее кольцу.

– Благодарение Богу, я даже не знаю, что это значит, – ответил он. – А потому просто поеду обратно убивать боглинов. Мочиться на огонь, чтобы потушить пожар. В таком вот ключе.

– Вы ведете конвой в Тикондагу? – спросила Амиция.

– Да, – подтвердил сэр Джон.

Она огляделась по сторонам.

– Можно и мне с вами? Заняться мне особо нечем, а если вы едете в такую даль на север, то я вам понадоблюсь.

– Добро пожаловать, сестра, – без колебаний ответил он.

Она рассмеялась, он подхватил, и они тронулись с места.

Меховой караван выступил на север, как только прошло воскресенье. Сэр Джон взял десять копейщиков, а сэра Ричарда оставил главнокомандующим Альбинкирка. В караване было двадцать тяжелых подвод, битком набитых товарами – как для пришедших из-за Стены, к которым сэр Джон проявил безразличие, так и для графа и его людей.

Они прошли пятнадцать лиг – неплохо для первого дня. На второй день дороги начали сужаться, а в тридцати лигах севернее Альбинкирка караван встал лагерем у подножия Эднакрэгов по южную сторону брода у западной Кинаты. Они уже достаточно углубились в земли Диких, чтобы различать волчий вой и с наступлением темноты видеть отблески костров в глазах; чтобы дрожать от каждого шороха, стоя на часах, и нести караул в полном боевом облачении.

Западная Кината с ревом низвергалась с высоких пиков, укрытых свежими снегами, и воины помоложе, уже потерявшие охоту расставаться с теплыми одеялами и большими кострами, с тоской воззрились на стремительный поток ледяной воды и далекие горные вершины под снежными шапками.

Сестра Амиция высмеяла их, и ее изысканная насмешка подстегнула людей вернее, чем брань сэра Джона.

Сэр Джон собрал отряд, построил, и дыхание воинов заклубилось, как пар, исходивший от котелков с кашей.

– Внимание! Форсировать реку зимой в сто раз опаснее, чем драться с боглином! Упадете – погибнете. Не смените чулки и портки, если промочите ноги, – часок будет неуютно, потом немного продрогнете, а дальше холод ударит всерьез, и дело кончится скверно. Берегитесь! Держите смену одежды сухой, а мы сохраним на этом берегу костры, пока не переправится последний человек. Будьте начеку, а о лошадях заботьтесь, как о себе!

Он окинул взглядом собравшихся. На их лицах читался подобающий трепет.

Первыми переправились два его лучших копейщика. Они расчистили место, проехавшись по чахлой траве старого оленьего пастбища, и помахали: порядок. Сэр Джон расставил выше по течению цепочку бывалых конников, чтобы разбили поток для менее опытных и монахинь, после чего он сам и четыре харндонских рыцаря-ветерана въехали на стремнину немного южнее брода, чтобы выловить невезучего олуха, имевшего неосторожность свалиться в бурный поток.

Когда окончательно рассвело, тронулись и подводы; через час переправилась последняя вьючная лошадь, и люди, стоявшие в реке, позволили своим терпеливым коням перебраться на берег, где спешились и тщательно вытерли скакунов перед тем, как переодеться самим.

Ко времени, когда в монастыре у монахинь началась бы служба, все уже были на другом берегу, и к сэру Джону подъехал его оруженосец Джейми. Юнец ухмылялся.

– Отлично справились, скажите, милорд? Мы перешли брод!

– Да, – ответил сэр Джон. – Теперь мы в землях Диких. И зимняя река отрезает нас от безопасных мест.

СЕВЕРНАЯ МОРЕЯ – КРАСНЫЙ РЫЦАРЬ

На закате Красный Рыцарь простился с костяком своей армии и устремился на восток в холодные, приземистые, поросшие лесом и запорошенные снегом холмы. С собой он взял Гельфреда, разведчиков, несколько человек из свиты, графа Зака и две дюжины вардариотов.

Командование он небрежным взмахом руки препоручил Плохишу Тому и сэру Йоханнесу.

– Мы знаем, что Деметрий и его конница находятся где-то к востоку от нас. – Он усмехнулся. Гельфред тоже улыбнулся и глянул на сокола, сидевшего на руке. – Я собираюсь отбросить их, соединившись с фракейцами.

– Ты, значит, в бой, а нас побоку, – отозвался Том. – Возьми и меня.

Герцог пожал плечами. Его защищали нагрудная и спинная пластины, он был в своих великолепных латных рукавицах и стальном шлеме с бармицей и белым шерстяным клобуком.

– Держи всех наготове, Том. Я вернусь через день.

– Не лучше ли ехать при свете дня? – спросил сэр Йоханнес.

– Да, – кивнул герцог. – Но и нет. A demain, mes braves! – воскликнул он. – До завтра, храбрецы!

Шестьдесят всадников с шестьюдесятью запасными лошадьми в поводу устремились в заснеженные холмы.

А утром на западе выросла гора Дракона: почти идеальный конус, покрытый снегом, с редкими деревьями. Дальнейший путь преградили ледяные глыбы Вьюна. Едва рассвело, имперская почтовая птица ознаменовала внезапный приезд офицера.

Сэр Томас сидел с сэром Йоханнесом и госпожой Элисон. Их лошади стояли впритык, а дыхание курилось, как дым. Сэр Джеральд Рэндом и сэр Бесканон устроились с имперской посыльной в стороне.

Йоханнес взглянул на имперскую вестницу – симпатичную молодую женщину в черных и белых мехах, с новоприбывшей птицей на руке.

– Где таких только находят? – спросил он завистливо.

Сэр Милус рассмеялся.

– Таких красавцев, как морейцы, больше не сыщешь! Но боже ты мой, кто посылает с войском таких юных девиц?

Плохиш Том разбирал послание, проговаривая слова. В чтении он был не силен.

Госпожа Элисон склонилась и прочла вслух:

– «Галлейская армия в одном дне пути. Не могу защитить меховой караван. Срочно запрашиваю помощь. У галлейцев пятьсот человек и союзники, пришедшие из-за Стены. Очевидно, с осадной артиллерией. Двести каноэ, четыре большие боевые галеры. Туркос, Осава».

За восемь дней они продвинулись невероятно далеко и обнаружили, что стоянки разорены, а запасов продовольствия в каменных пирамидах нет. Отряд потерял две подводы и прошел почти триста лиг.

И теперь ему предстояло в третий раз форсировать Вьюн, а моста не было.

– Кто-нибудь видел герцога? – спросила Изюминка.

– Он уехал с Гельфредом вчера на закате, – сказал сэр Йоханнес.

Том посмотрел на ледяной брод, развалины старого моста и ровную дорогу – всего в каких-то сотнях ярдов на другом берегу.

– Он приказал его ждать, – добавил сэр Йоханнес.

Том обратился к Джеральду Рэндому:

– Сэр Джеральд, я не великий мыслитель, но, может быть, решение сейчас принимать вам, а не мне.

– Все упирается в эти меха, – ответил Рэндом. – Герцог сказал бы то же самое.

Том вскинул брови.

– Все? – спросил он.

– Весной ваш капитан расходовал всю прибыль на морейцев. Он ставил на это, отказываясь от монополии на продажу осеннего меха мне, – сказал Рэндом. – Я поддержал его. Нам нужны эти меха, Том. Это не просто схватка.

Плохиш Том выдал улыбку, от которой людям делалось не по себе, – оскалил все зубы.

– Тем лучше, – сказал он. – Позовите Мэг.

Мэг посмотрела на широкую реку.

– Мост? – спросила она.

Плохиш Том ухмыльнулся.

– Я не могу, – сказала Мэг.

Он отвернулся.

– Из-за меня и Сью? – спросил он тихо.

– Нет, сэр, хотя если вам угодно, чтобы я шепнула пару слов о вашем обращении с моей дочерью, то я, как выражается Джон, к вашим услугам. – Она отразила его яростный взгляд.

Изюминка неловко поерзала.

– Господа, мы теряем время. Том, если загнать в воду половину лошадей…

– Мы лишимся слишком многих ребят, Изюминка.

Сэр Милус горько рассмеялся.

– Только представь, Изюминка, что это значит, когда даже Том не решается что-то сделать!

Рэндом сморщил лицо. Холодало, начинался снегопад, и лагерю здесь было не место.

– Кто из присутствующих уже строил мосты? – осведомился он.

Таких не нашлось.

Рэндом кивнул.

– А мне приходилось. Мэг, нам всего-то и нужно три сваи. Места я могу пометить флажками. Если ты сумеешь поставить на каждое… не знаю, что – кусок скалы, колонну? – в пятнадцать футов шириной, то ребята нарубят на склоне бревен, и к ночи у нас будет мост.

Мэг прикинула на глаз.

– Одну попробую – посмотрим, что получится.

В полулиге от реки они разбили убогий лагерь и развели огромные костры, подкрепились сухарями и напились кипятка. Мужчины нагрели камни и положили себе в ноги, чтобы заночевать в тепле. Легли по трое под одеяло – длинными рядами, как соленая макрель в клетях. Спрос на женщин оказался велик – опять же для согрева.

Мэг установила две сваи, но на чары ушло столько сил, что ей понадобилось выспаться, чтобы заняться третьей.

И вот где-то за снежными тучами взошло солнце. Первая свая наполовину завалилась в воду. Мэг недостаточно четко сформулировала заклинание, и в камне образовались пустоты и участки размягчения.

Рэндом и Плохиш Том сидели на берегу, когда она вышла, протирая глаза и проклиная тугую шнуровку второй и третьей юбок, а также боль в бедре, которая не дала ей толком поспать. И обрушение сваи. Она как раз смотрела на нее, когда ступила на ледяную глыбу и поскользнулась.

Падение не причинило вреда, но Мэг уныло потерла бедро, когда рыцари помогли ей подняться.

– Я сделала все не так, – сказала она. – Главное – лед.

– Лед? – не понял Рэндом.

– Вода уже замерзает, – пояснила Мэг. – Достаточно ее залатать. Я попробовала применить заклинание Гармодия, и вышло плохо. Но тут как с моим подойником в зимнюю пору. Только наоборот.

Она воздела руки. В правой была длинная игла из швейного набора, и она взмахнула ею – река взметнулась, замерла и замерзла, приняв форму трех неровных свай, стоящих на ледяном ложе. Все получилось. Две ближайшие сваи даже подпирались первоначальными каменными сооружениями.

– Я продержу их, пока мы не перейдем. Прошу прощения, Джеральд. Мне надо было еще вчера сообразить.

Рэндом ухмыльнулся.

– Теперь повоюем! – радостно изрек Плохиш Том.

Через час войско уже катилось по мосту. Когда последние три тяжелые подводы въехали на лед, Мэг слегка побледнела, но выдержала.

– А вот и они, – сказал Гельфред.

У людей Деметрия не нашлось ни белых шерстяных котт, ни попон, чтобы спрятаться. Лошадей у них было много, и они быстро двигались через долину внизу, вздымая снежную пыль.

Имелся у них и обоз: шестнадцать подвод и вьючные животные.

Герцог наблюдал за ними, пока солнечный луч не перебрался на следующий пальцеобразный выступ – тогда он по-пластунски прополз по мосту и подбежал к своей лошади. Там ожидали дюжина вардариотов, а также граф Зак и сэр Майкл.

– А он, согласитесь, сорвиголова, – заметил герцог.

Одетые в белое всадники перемахнули через низкий кряж, на который поднималась дорога, и разрядили тщательно согретые луки в быстро двигавшуюся колонну деспота. Трое упали, и кровь их напомнила красный дым, растекшийся по белому снегу.

Часом позже все повторилось. На сей раз прилетело шесть стрел. Неприятель был в белом, оружие и лошади прикрыты попонами и шерстяными одеждами. Воины двигались почти бесшумно, едва видимые в свете солнца.

Деметрий хлебнул крепленого вина и встряхнул головой. Солнце светило так ярко, что было трудно вообще что-либо увидеть среди голых деревьев, что росли на хребтах. Если он замедлит движение, то ни за что не победит в гонке к перекату Вьюна. А если проигнорирует эти булавочные уколы, то понесет потери.

– Кавалеристы! – сказал он звучно. – Слушайте, гетайры! В следующий раз подпустите их поближе и атакуйте. Всей массой! Добудьте мне пленного.

Его фракейцы угрюмо кивнули. Истриканские наемники ухмыльнулись.

Спустя час он озлился – враги словно подслушали его план. Когда он объявил привал, чтобы воины перекусили, над самой его головой пронеслась арбалетная стрела, выпущенная откуда-то сверху. Она убила вьючную лошадь. Люди поспешили укрыться, но новых выстрелов не последовало.

Наскоро поев, они сели в седла, и бесшумные стрелы обрушились на них со смурневшего неба, как ледяной дождь, а враг, на котором Деметрий мог бы выместить ярость, так и не показался.

Скрипнув зубами, Деметрий повел свое войско дальше, расположив авангард в пятистах шагах впереди, а арьергард – на таком же расстоянии за подводами.

– Дело слишком затягивается, – сказал граф Зак. – Давайте просто обрушимся на него.

– Я развлекаюсь, Зак, – улыбнулся герцог. – Это искусство. Спешить нам некуда – обозы будут идти, а войско стоит у Вьюна. Все, что нам нужно делать, – не подпускать Деметрия к переправе.

– Это расточительство, – возразил Зак. – Пустой расход стрел. У нас хорошая позиция и лошади лучше.

– Но зачем нам жертвы? – нахмурился герцог. – Ты же знаешь не хуже меня, что на таком морозе любое ранение – смерть.

– Так скучно же? – пожал плечами Зак.

Долина сузилась, солнце начало долгий спуск в убийственно холодную тьму. Деметрий почуял засаду и приготовил длинный кривой клинок, который покоился под левым бедром. Истриканские наемники с лигу держали луки под седельными попонами.

Авангард исчез в горловине, а затем вернулся – с двумя пустыми седлами, галопом и взвихряя снег. Все как велели.

Торжествующий враг заглотил приманку и с гиканьем устремился в погоню, расходуя стрелы на стремительно отступающий авангард.

Наемники Деметрия дождались, когда он промчится по мерзлому тракту. Облаченный в белое неприятель неуклонно приближался.

Деметрий протрубил в рог, и вся колонна разом пришла в движение: восточные наемники растянулись далеко в стороны, а фракейские страдиоты понеслись по дороге вперед. Капитан Дариуш ехал подле своего господина, с откровенным подозрением присматриваясь к южному кряжу.

Они мчались по заснеженной дороге, но через пятьдесят лошадиных скачков стало ясно, что вражеская конница сильнее и даже в стужу летит с такой скоростью, что фракейской ее не догнать. А стрелы, посылавшиеся назад, разили насмерть.

Они поскакали за врагом – вардариотами, пришлось признать Деметрию – за следующий кряж. Там их лошади выдохлись. Как и у преследуемых, но Деметрий уже играл в такую игру. Он был вынужден проигнорировать оскорбления на трех языках, полетевшие от людей, за которыми он только что гнался. Его тремстам воинам не удалось их настичь.

От строя далеких вражеских наездников отделился всадник и направил коня через поле рысцой к деспоту и его людям. Ветер хлестнул их, швырнул им в лица жгучий снег, а человек в белом успел за это время изрядно приблизиться. На пике развевался красный флажок, и конская сбруя тоже была красная.

– Деметрий! – воззвал он. – Выходи и преломи со мной копье!

Сэр Тайранос тронул Деметрия за рукав.

– Не надо!

Деметрий взглянул на своего разведчика Прокрустатора.

– Это их командир! – крикнул тот.

– Вот же болван, – сказал Деметрий. – Тайранос, поди и убей его. Вардек, Вугар – на фланги. Используйте любую возможность, какая представится.

Сэр Тайранос отсалютовал. Он взял у страдиота копье и медленно поехал к далекой белой фигуре. Два истриканских наемника обогнали его и взяли вправо и влево, прилаживая к лукам стрелы.

Вражеский рыцарь не стал дожидаться Тайраноса, взмахнул копьем и ринулся в атаку.

Копыта его лошади взметали тучи снега, а топот доносился через почти идеально ровное поле чуть-чуть запоздало. Снег снесло ветром, и промороженная земля была тверда, как скала, а стук копыт напоминал далекий колокольный звон.

Сэр Тайранос осознал опасность, опустил копье и пришпорил своего измученного коня.

Они сошлись так быстро, что Деметрий не разобрал, что стряслось. Кроме того, что чужак уложил на снег сэра Тайраноса вместе с конем. А затем его силуэт как бы расплылся – он весь окутался снегом, и по наемникам ударил порыв ветра, так что их первые стрелы буквально сдуло.

Тот же шквал поднял стену снега, похожую на целый сонм призраков.

– Берегись, это колдовство! – заорал Деметрий.

С ним были два умелых чародея, и оба воздели щиты, которые сверкнули ржавым отблеском в лучах заходящего солнца и ярко заискрились.

Многие воины Деметрия перекрестились, другие оградились знаком, похожим на пару рогов.

Фронт сдутого снега распахнулся и явил дюжину вардариотов под началом графа Зака, летящих галопом в десяти лошадиных скачках. В передовую шеренгу войска Деметрия вонзился рой алых стрел, которые затем опять превратились в снежные вихри и сгинули.

Издевательский смех лизнул слух Деметрия, как пламя – сухое полено. Над ним потешались. Но его войско не пострадало, а дюжина людей и лошадей, коих он только что лишился, была небольшой ценой за пятнадцать лиг проделанного пути. Он развернул коня, и движимый чародейством снег вновь пал на землю, после чего вдали стало видно сэра Тайраноса, которого уводили в неволю.

Деметрий сорвал с головы и с отвращением бросил в снег золотой бацинет.

– Будь оно проклято! – прорычал он. – Господи Иисусе Христе, мать его так! Лошади! Сменить лошадей! Эй, вы, маги так называемые! Что это была за хрень? Разве я должен отдельно приказывать разбираться с такими вещами?

Герметисты молча стояли возле своих лошадей. У обоих были пепельно-серые лица.

– Ладно! – сказал он, занося меч.

– Мы даже пробовать не посмели, – прошептал тот, что был ближе.

Деметрий взрыкнул. Он достаточно владел собой, чтобы понять: ему не выиграть никакого боя, если он перебьет половину своих штатных колдунов. Фыркнув, он развернул коня и затрусил назад к запасным лошадям, где Дариуш и три его разведчика наблюдали за отступлением.

– Что дальше? – крикнул он.

Дариуш молча показал пальцем.

Позади них в долине пятьдесят всадников уводили своих вьючных лошадей. На дороге бушевало пламя: подводы были объяты огнем, а тягловые животные мертвы.

– Я соглашусь – это и правда образцовое степное сражение, – сказал граф Зак. – Но скучное. Что же нам, дожидаться теперь, пока его лошади околеют с голоду?

Герцог был известен самодовольством, которое не прибавляло ему друзей; с другой стороны, маленькая победа оказалась забавной, а большинство людей милостью деспота обрело теплый ночлег и вволю вина.

– Нет, теперь мы пару часов поспим и вернемся к войску. Деметрию конец. Обоза не стало, ему придется отступать. Мы отвезем меха, а он подожмет хвост и уберется домой. А что до нашего пленника – надо же, какие вещи мы узнали!

Зак рассмеялся.

– Надо было отдать его моим девочкам – вот он запел бы!

– Нет, так нехорошо. Ему хватило смелости выступить против меня, и я не хочу, чтобы его пытали. – Герцог с улыбкой откинулся в седле. – Ну, не совсем. Он верит, что пытки грядут, и это, конечно, будет использовано против него.

– Тебе это нравится, – сказал Зак. – Ты считаешь себя умнее всех.

– Хлебни еще горячего винца, – посоветовал герцог.

Они поехали обратно к Вьюну и по пути трижды переменили лошадей – все животные вымотались, замерзли, а вскоре после восхода луны температура и вовсе упала. Чуть севернее за ними следовала огромная стая шакалов, и в маленьком отряде все отлично понимали, что ждет любого, кто отобьется, – в такую пору шакалы были символом голода и отчаяния.

Люди надевали одежду слой за слоем; граф Зак щегольнул великолепным красным вардариотским кафтаном на лисьем меху и с капюшоном.

Герцог два дня не пил своего зелья. В походе он не мог быть полупьяным и одновременно командовать, а потому ему пришлось законсервировать свою мощь и приготовиться противостоять Гармодию. Но старый магистр был вежлив и молчал.

Он заговорил ближе к полуночи.

«Объяви передышку, и мы согреем воздух. С воздухом просто. У тебя уйма возможностей. Ты очень экономно применил свои силы против Деметрия – молодец. Ты и правда становишься сильнее».

«Гармодий, ты предлагаешь мир?»

«Я нашел другое решение, Габриэль».

«Неужели? Как… ведь ты мне не врешь?»

«Вовсе нет. И о решении поэтому не скажу, но даю слово, что оно не причинит тебе вреда и поможет твоему делу».

«Разве я против?»

Наступившая пауза длилась так долго, что герцог начал бояться, не исчез ли старик. Испугался?

«Послушай, Габриэль. Я эгоистичная сволочь и не хочу умирать, но на кону стоит нечто большее. Когда я тебя покину, постарайся не забыть, что мы союзники. И в знак моих добрых намерений я позволяю тебе заглянуть в твой Дворец воспоминаний. Я… м-м-м… отдал распоряжение».

В былое время герцог едва ли сумел бы ехать сквозь снег и следить за окрестностями, одновременно беседуя с бесплотным существом и собирая волю в эфире, но силы его неизмеримо возросли, и он нырнул в свой Дворец.

Тот погрузился в сумерки за последние месяцы, так как герцог все активнее прибегал к зелью, чтобы сдерживать старика. Теперь здесь было светло и чисто. А на мраморном постаменте в центре ротонды размером с ливиапольский собор Святой Софии стояла статуя женщины: почти наверняка – Пруденции. Она улыбалась.

«Это лишь видимость, – сказал Гармодий. – Но я, уходя, подумал, что ты по чему-нибудь затоскуешь. Время у меня было. Я имел доступ ко многим твоим воспоминаниям и сделал ее настолько похожей на живую, насколько посмел».

Габриэль посмотрел на настенные символы.

«Я вижу более пятисот потенциальных заклинаний», – проговорил он.

«Я предоставил тебе все, что мы знаем».

«Ты пугаешь меня, старик. Мне, верно, следует выпить отравы, чтобы ты сгинул».

«Послушай, мальчик. Пожив у тебя в голове, я столько узнал, что не стал бы… еще чего! Достаточно сказать, что я в любой момент мог завладеть твоим мировосприятием. Но зачем? Я этого не сделал. Подумывал, но – не сделал. Есть вещи, до которых даже я не унижусь».

«Ты не хочешь стать Шипом».

«Даже Шип не хотел стать Шипом. Этот несчастный урод становится оболочкой – орудием».

«Чьим?»

Снова пауза.

«Объяви привал», – велел Гармодий.

Герцог собрал вокруг себя все войско, и вскоре снег был утоптан копытами. Затем лошадей сбили в плотный табун на окраине ельника, который защитил их от ветра. Стоял такой холод, что перехватывало дыхание, а под кронами древних деревьев завыли шакалы. Лошади нервно перетаптывались.

– Пойдем-ка дальше, – сказал граф Зак. – Слишком холодно для стоянки.

– Погоди, – отозвался герцог.

Мелкими рывками температура повысилась.

Воздух прогрелся достаточно, чтобы дышалось легче, и вскоре солдаты уже стягивали рукавицы и снимали с лошадей вещмешки.

«Я и не знал, что чары на это способны», – признался герцог.

Гармодий рассмеялся.

«Веришь мне, значит?» – спросил он.

Герцог отвесил поклон, оставаясь в своей личной ротонде – прекрасной и чистой.

«Не целиком и полностью, Гармодий, но достаточно, чтобы насладиться этой минутой и с известным смирением принять твое поучение. Я хочу попробовать еще».

«Еще?»

«На шакалах».

«Ну и чудной же ты человек».

Он усыпил их, чтобы не дали деру. Затем и вокруг них повысил температуру.

«Я чувствую некоторое родство с ними», – заявил герцог.

Утром отряд герцога прибыл на берег Вьюна, где обнаружил остатки лагеря: срубленные деревья, завал из гальки и лапника, окруженное частоколом убежище. На треть пути через Вьюн протянулась каменная опора моста, а куча обломков моста ледяного наглядно свидетельствовала, что здесь была переправа.

Герцог поскреб двухдневную щетину. Он посмотрел на Зака и повел плечами.

– Мэг построила им мост. Я это чувствую. Она заморозила реку, и армия перешла.

– У нас кончились припасы, – сказал Зак.

– Значит, нужно догнать их сегодня, – заявил герцог и махнул рабочей рукой.

Вьюн застыл; энергия разошлась со скоростью плывущей выдры, и на черной воде появился лед.

– Выдвигаемся! – крикнул герцог, пришпорил своего черного скакуна и погнал его к берегу.

Шестьдесят человек, сто двадцать пять лошадей. Переход совершился за считаные минуты, и герцог снял чары.

– Мать-перемать, ну и нагнал ты страху, – оскалился граф Зак. – Рад, что ты на нашей стороне.

Герцог был бледен.

– Вряд ли я сейчас нагоню страх, Зак. Не то самочувствие. Едем.

Они настигли армию на закате, когда уже продрогли вконец и припрятанный кусок сухой колбасы шел за тот же вес в золоте. Лошади страдали от жажды; две уже пали и были оставлены шакалам и волкам – теперь и старшие братья шакалов следовали за отрядом.

Зато армия расположилась в древнем легионерском форте за четырьмя прочными земляными стенами, которые отчистила от снега за последний час. Палатки заливал оранжевый свет от горящего торфа, который вырубили из почвы топорами. В таких старых фортах часто встречались груды камней – готового материала для укрытий и очагов.

Полвойска заготавливало дрова, и склоны звенели от стука топоров.

Герцог спешился на центральном проезде и угодил в объятия Плохиша Тома.

Ему не понадобилось и минуты, чтобы оценить ситуацию.

Он подмигнул Рэндому, сидевшему по другую сторону огромного костра, который освещал командный пункт. Ему сразу здорово полегчало – хватило того, что его окружали друзья. Общение с Гармодием изрядно утомило герцога.

Потому что старый магистр порядком его напугал. «Он может завладеть мною в любой момент, а я и не узнаю».

Однако в тепле и среди друзей такая перспектива не показалась уж очень скверной. Он ознакомился с действиями Тома и одобрил их.

– Если прорвемся, то завтра к заходу солнца будем в Осаве, – сказал Рэндом.

Герцог огляделся по сторонам:

– Что ж, тогда поспим, сколько удастся.

– Ты вступил в бой? – спросил Том.

Головы повернулись – люди уставились на своего капитана или Мегас Дукаса.

– Не совсем, – ответил герцог.

Граф Зак рассмеялся:

– Он поехал один, в самую гущу, и вызвал Деметрия на поединок. О, вы бы его видели!

Плохиш Том сверкнул глазами на капитана:

– Но боя не было?

Теперь рассмеялся сэр Майкл.

– Разве? Он высадил из седла дядю Деметрия и взял его в плен на глазах у всего воинства!

Плохиш Том усмехнулся.

– Ты чокнутый. Но ты сливаешь все порядочные схватки, а это вождю не к лицу.

– Том, я хотел взять пленного высокого ранга, – сказал герцог. – Только и всего.

Граф Зак расхохотался.

– Вздор, начальник! Хочешь драться – выезжай и дерись!

Том скрестил руки.

– Галлейцы все равно дадут нам бой.

Герцог поднял руку.

– Нет, если мне удастся этому помешать. Я подарю им золотой мост – пусть идут к своим лодкам.

– Что?! – взревел Том.

– Хорошая тактика, – заметил Зак.

Лицо Тома исказилось от досады.

– Он лишает войну всякой прелести! – посетовал он.

– На турнире я рад угодить джентльмену, – сказал герцог. – Но это война. И если галлейцам хочется воевать, то мы хотим, чтобы они отправились домой, а мы сберегли для императора меха.

Сэр Георгий порылся в бороде. Все они были грязные, никто не стал переодеваться на таком лютом холоде.

– Не в обиду будь сказано, но говорят, что наемники уклоняются от боев, – заметил он.

Герцог пожал плечами.

– Изюминка! Мы сможем показать этим морейским господам что-нибудь скромненькое?

– Что угодно, – улыбнулась она. – Чего тебе хочется?

Герцог обнажил меч, и Изюминка вынула свой.

– Ты смотришь, Георгий?

Он плавно вскинул острое лезвие двуручного меча, а клинок Изюминки двинулся вниз, чтобы отбить его, но оно поднырнуло и чуть коснулось кончиком ее груди.

– Уклонился ли мой клинок от ее? – спросил герцог.

– Победа лучше, – сказал сэр Георгий.

– Большинство воинов – дилетанты. Не удивительно, что им угрожают те, для кого война стала профессией. Нам не нужна отвага как таковая. Все, что нам требуется, – победа. Других соображений нет, и нам одинаково платят и за потерю половины войска, и за его сохранность. Спасибо, Изюминка. – Герцог кивнул окружившим костер мужчинам и женщинам. – Идите спать. Как бы я ни старался, днем желание Тома может сбыться.

К полудню разведчики Гельфреда установили местонахождение галлейцев. Зак взял оба эскадрона вардариотов, оставив лишь горстку для охраны запасных лошадей, и они выступили на север. Снегопад скрыл их, а войско, все на конях, рысцой направилось по берегу незамерзшего озера. Дорога была широка и вымощена здоровыми булыжниками, так что и снег не стал помехой быстрой езде.

Они видели дым, который поднимался в десятке мест.

К середине дня два воина Зака доложили, что галлейцы движутся к своим лодкам. Пришедших из-за Стены с ними нет, а южные хуранцы, которые живут в селениях близ северного морейского аванпоста, подгоняют галлейцев на каждом шагу.

Герцог несколько часов терпел растущую злобу Тома. Затем расхохотался:

– Отлично, Том! Бери людей и расквась галлейцам их шнобели! – Он подался вперед. – Постарайся взять пару пленных, если не сильно затруднит.

Том просиял, как светильник, заправленный свежим маслом. Он забрал четверть отряда сэра Йоханнеса, четверть людей Изюминки и еще десяток лучших рыцарей, включая сэра Гэвина, госпожу Элисон, сэра Майкла, сэра Алкея. И всех погонщиков.

Они помчались на север под прикрытием легкой кавалерии графа Зака.

Армия продолжила путь, переходя с рысцы на шаг и обратно. Было холодно, а скорость означала больший риск – многие воины промочили ноги, а иные взмокли от нагрузки да побывали в ручьях, которые пересекали без обычных мер предосторожности.

Йоханнес ехал рядом со своим капитаном.

– Чего мы добиваемся? – спросил он.

– Славы? – повел бровью герцог. – Денег?

– Опять ты лопаешься от самодовольства, – буркнул Йоханнес.

– Тебе не приходит в голову, что лет через пятьсот о нас сложат песни?

– Тишина! Исполняется «Песнь о Красном Рыцаре и бое, которого не было»! – со смехом отозвался сэр Йоханнес. – По-моему, это твой лучший подвиг – захват обоза Деметрия. Гениально! Но зачем давать волю Тому?

На горизонте смутно маячила башня Осавы.

– Потому что, если я не поберегусь, он будет неуправляемым зверем всю зиму, – сказал герцог. – А так он забрал с собой половину себе подобных, и они схватятся с галлейским арьергардом… Йоханнес! Какого дьявола понадобилось галлейцам в Новой Земле?

Йоханнес какое-то время ехал молча.

– Я думал, ты знаешь сам, – ответил он наконец. – Вот дурень. Ты казался отлично осведомленным.

– Поступали донесения. Жаль, что императорские шпионы не дотянулись до Галле, – сказал герцог. – Жаль, что у меня нет своих, и будь я проклят, Йоханнес, – я ими обзаведусь! Но ты спросил, чего я хочу. Я хочу выяснить, что происходит, доставить Джеральду его меха и сэкономить наше жалованье. И выбраться к черту из Мореи, пока она не сожрала нас заживо.

Плохиш Том взял треть лучших воинов и лучников. Он собрался задать пришедшим из-за Стены с их знаменитыми союзниками такого жару, что только перья полетят.

На севере и западе от него вардариоты вступили в первую схватку с хуранскими арбалетчиками и потеряли человека. Стефан Друз – худощавый верзила, похожий на монаха и с подходящей к образу бородой, отсалютовал стальной булавой и скорчил рожу.

– Нам не соперники, милорд, – сказал он Плохишу Тому. – Пехота со здоровенными арбалетами.

– Отлично, старина! – ухмыльнулся Том. – Оставайся на фланге!

Он двинул людей вперед, срезая направо угол через заснеженные поля пришедших из-за Стены. Погонщик и его сородичи хорошо знали этот край: Зеленые холмы находились сзади, а Стена – непосредственно слева. Он торговал здесь скотом – здесь же его и добывал. Пришедшие жили за Стеной, но являлись южными хуранцами и не были ничьими вассалами.

Ехавший рядом Ранальд покачал защищенной шлемом головой:

– Герцог говорит, что с ними галлейцы – тяжелая кавалерия и вымуштрованная пехота в прочных доспехах…

– Хватит гундосить, браток. Давай разомнемся.

Плохиш Том всматривался в далекую лесополосу, понимая, что уже совершил ошибку, позволив своим конным разведчикам, которые рвались в бой, обогнать его внушительную колонну.

Он увидел арбалетчиков раньше, чем они выпустили стрелы.

– Бей, пока не разбежались! – крикнул он и погнал коня вперед.

Хуранцы сломались, как только подоспела его кавалерия. Лес стоял слишком редко, чтобы задержать лошадей, и была зима. Они бросились в лес, и рыцари с тяжеловооруженными всадниками пустились в погоню.

Ранальд располагал лучниками под началом Барана и Длинной Лапищи и дюжиной бывалых бойцов в доспехах, которые позволяли назвать их тяжеловооруженными.

– Поднять забрала и наблюдать за флангами, – скомандовал он. – Мне это не нравится.

Том и его всадники пересекли огромное снежное поле и скрылись в лесу. На юге и на севере виднелись вардариоты в красном, которые трусили по снегу и присматривали за флангами.

В общей сложности у них было шестьдесят человек. Ранальд махнул своим, чтобы пошевеливались, он боялся и потерять связь с кузеном, и напороться на засаду.

– Осторожнее! – подал голос де Марш.

Неприятельская конница – рыцари, судя по виду – рассредоточилась до тонкого слоя, как масло на хлебе, и каждый пробирался сквозь чащу сам по себе. Строй матросов де Марша истончился до двух шеренг за невысокой баррикадой павших деревьев. Они наблюдали, как мимо бегут хуранцы.

Как и было условлено.

– Готовьсь! – вскричал де Марш.

Вражеский командир, огромный детина, поднял на дыбы своего черного мерина.

– Пли! – крикнул де Марш, и сорок арбалетов дали залп.

Последствия оказались не столь разрушительными для рыцарей, как можно было ожидать, но богатырь рухнул, а его конь забился, окрашивая снег красным.

– Рассредоточиться!

– Так хочет Бог! – выкрикнул Черный Рыцарь и возглавил атаку дюжины своих тяжеловооруженных всадников.

Плохиш Том целиком и полностью осознал свою глупость еще до того, как увидел поваленные деревья. Притворство не было ему свойственно – он попался.

При виде галлейцев он поднял коня на дыбы. Они казались профессионалами…

«Проклятье, я любил эту животину», – подумал он, когда в мерине засело шесть стрел. Конь рухнул, уже смертельно раненный.

Том откатился; доспехи повредили ему больше, чем падение. Он встал и обнаружил, что меч на месте.

У них была кавалерия.

Том покачал головой, дивясь своей дури под боевые возгласы вражеских рыцарей.

Затем улыбнулся. Все же война, как-никак!

К нему на помощь направился Фрэнсис Эткорт, легко узнаваемый по красному плюмажу. Слева приближались вражеские всадники, кони у них были возмутительно хороши и замечательно подходили для сражения в глухомани. Эткорт присоединился к троим тяжеловооруженным конникам, передвигавшимся легким галопом.

Том с серьезным удовлетворением наблюдал, как они берут копья наперевес и группируют людей, переходя от растянутого строя, предназначенного для погони, к плотно сбитому отряду в пятидесяти конских скачках.

Галлейцы – он предположил, что это галлейцы, – нанесли удар. У них было с дюжину рыцарей, и в миг атаки сэр Фрэнсис Эткорт и один из немногих в отряде галлейцев-всадников, Филипп ле Боз, аккуратно выбили соперников из седла. Крис Фолиак заколол коня противника, а потом, подло взмахнув копьем, как шлагбаумом, сбросил еще одного галлейского рыцаря. Но сэра Джона Гейджа сшиб наземь такой же бугай, как Том.

Фолиак, боец осторожный и хитрый, не стал придерживать коня. Он прорвался, бросил копье и помчался обратно на юг, подальше от схватки.

Эткорт замешкался, и его вмиг окружили. Трое перехватили у него поводья и сдернули наземь.

Филипп ле Боз изловчился поразить врага кинжалом, а конь его, благо был больше – или опытнее, – вынес его из людской каши. Увидев Тома, он устремился к нему…

Двадцать стрел вылетело одновременно, и Боз умер сразу.

Другие всадники Тома неслись на север. Он различал голос сэра Майкла. Один из вражеских рыцарей поднял забрало и указал на Тома копьем.

– Сдавайтесь, – велел он.

Том рассмеялся.

– У нас заведено сначала подраться, – ответил он, жалея, что у него нет топора.

Галлеец не замедлил атаковать, и его огромный скакун взметнул комья снега в неподвижный воздух. Острие копья опустилось пикирующим соколом, а Том распрямился и укоротил его на три фута. Ударом слева он выхватил из коня шматок мяса, и животное, обезумев от боли, развернулось.

Том ударил снова, не обращая внимания на седока, и рубанул коня по ляжке.

Тот рухнул.

На Тома напал второй галлеец.

Плохиш Том сменил стойку в ожидании копья, но противник видел, что он сделал, и копье опустил не сразу, а в последний миг, как только подлетел поближе.

Том отбил его в сторону, рубанул по шее коня и повалился с ног, когда наездник развернул того вправо. Но удар попал в цель – конь пошатнулся и упал.

Том встал.

Копье молнией врезалось ему в бок и пробило кольчугу. Он споткнулся.

– Так хочет Бог! – взревел галлеец, прогромыхав мимо.

Он развернул коня и снова пошел на приступ, теперь вооруженный длинной стальной булавой.

И выполнил правой рукой ожидаемый мощный заруб, а Плохиш Том принял его на меч и пошатнулся от голой силы неприятеля, но не настолько, чтобы удар не соскользнул с его клинка, как дождь с крутой крыши, и тут же нанес ответный по движущемуся мимо коню. Он снова попал, и животное заржало.

Рыцарь осадил коня. Приближались арбалетчики.

– Это же просто скотобойня, – возмутился он.

– Слезайте с коня – устроим людобойню, – ответил Плохиш Том.

– Вы хороший боец. Могу я узнать ваш титул? – осведомился вражеский рыцарь.

– Я сэр Том Лаклан с холмов, – представился Плохиш Том.

– Я сэр Хартмут Ли Оргулюз, – назвался тот и выдержал паузу. – Черный Рыцарь.

Том покачал головой.

– По-моему, вы ждете своих арбалетчиков, чтобы убили меня.

– Разумеется! – рассмеялся сэр Хартмут. – Почему бы и нет? Честных боев не бывает!

Том бросился на него.

– Лакланы за Э! – проревел он и побежал со всей скоростью, какую позволяли израненные бедра.

Однако сэр Хартмут дал ему сделать всего два шага и тронул коня. Булава Черного Рыцаря опустилась – меч Тома взлетел.

Оба попались на крючок, а потому и ударили оба.

Том принял удар левым наплечником и грянулся оземь.

Сэр Хартмут принял выпад Тома на нагрудную пластину и вылетел из седла. Разница была в том, что сэр Хартмут поднялся целый и невредимый – пострадало только его достоинство.

Плохиш Том заработал серьезнейшее ранение в жизни.

Ранальд въехал в лес прогулочным шагом, его лучники сбились в кучу позади. Теперь он слышал шум битвы с трех сторон. Но деревья мешали обзору даже голые по зиме, и Ранальд не понимал, что происходит.

Он услышал боевой клич Тома и двинулся на него, однако и тут не отбросил осторожность. Подняв забрало и посматривая по сторонам, он перешел на рысцу.

Сперва он увидел арбалетчиков, а следом – Тома, одинокого, опустившегося на одно колено.

Ранальд крикнул Длинной Лапище:

– Прикрой меня!

Большинство лучников уже посыпалось из седел. Слуги хватали коней под уздцы, а лучники вскидывали и натягивали луки.

Ранальд выхватил копье из гнезда у правого стремени и пришпорил скакуна.

Он заметил, как справа сверкнул на зимнем солнце металл.

Там было три рыцаря – навскидку он понял, что все они не из наемной дружины. Они стояли между ним и его кузеном.

Он устремился к ним, опустив забрало на скаку, и вся четверка сорвалась в галоп – без всяких каверз в снежном лесу.

В шести скачках от преследуемых Ранальд сменил мишень. Его конь грациозно перешел на скрестный шаг, отклонившись на ярд от прямой, а Ранальд подался вперед, как на харндонском ристалище, и его противник отправился в полет. В нагрудную пластину ударило копье, но не ужалило – острие проехалось по V-образной выпуклости и улетело за правое плечо, сорвав наплечник, но в остальном не причинило вреда.

Ранальд не повернулся.

В десяти ярдах позади него Крис Фолиак вышиб из седла второго всадника, но после этого его конь поскользнулся и рухнул, подняв фонтан из снега и палой листвы.

Ранальд мчался к кузену.

Том стоял на колене, не в силах подняться и защищаясь обеими руками. Дюжий рыцарь – не меньше, во всяком случае, самого Тома – снова и снова бил булавой; затем он помедлил и метнул ее, как молнию.

Том пропустил удар, и оружие врезалось в забрало, сминая его.

Огромный рыцарь обнажил меч, и тот взорвался пламенем, а арбалетчики выдали себя воплем.

«Господи, сколько же их», – успел подумать Ранальд.

Длинная Лапища оказался на расстоянии выстрела, и первая стрела впилась в арбалетчика.

Ранальд слышал, как позади него рубится на мечах Фолиак.

Теперь бои завязались по всему лесу: вардариоты нахлынули с флангов, и он вдруг понял, что победа будет за ним. Но сперва ему предстояло избавить кузена от великана.

Ранальд сделал выпад копьем, метя в спину большого рыцаря, но тот в последний миг изогнулся змеей. Удар попал в цель, но противник непонятно как остался цел.

Зато огромный пылающий меч не коснулся Тома, и тот кое-как встал, а Ранальд пролетел мимо, что было силы осаживая скакуна.

Том ударил снизу, и Черный Рыцарь презрительно снес половину его клинка.

Том шагнул в сторону и метнул, как топор, оставшийся обломок в Черного Рыцаря, которому пришлось попятиться и парировать. Обломок со звоном ударился о навершие меча.

Том обнажил кинжал.

Наемное войско извергло лавину стрел. Враг устоял и ответил залпом из арбалетов.

Черный Рыцарь воздел свой горящий меч…

– С дороги, кретин! – взревел Ранальд и оттолкнул кузена бедром.

Он нес огромный топор – на длинной рукояти и с бородкой настолько длинной, что у нее была собственная головка; гигантская штуковина, стальной полумесяц на пятифутовом древке. Этот топор изготовил ему мастер Пиэл.

Том рухнул на колено.

Ранальд прикрыл кузена, и Черный Рыцарь обрушил на него мощный рубящий удар – обычный, с правого плеча, но с силой боевой лошади. Ранальд отбил его, держа топор ближе к телу. Звон стали разнесся по всему лесу.

– Итак! – произнес из-под шлема Черный Рыцарь.

Ранальд шагнул мимо кузена, держа топор за собой, как длинный хвост. Черный Рыцарь не моргнул и глазом, и Ранальд нанес удар.

Клинок Черного Рыцаря метнулся навстречу топору с проворством лосося…

Ранальд крутанул огромным лезвием – его удар был обманкой. Он поразил кисть Черного Рыцаря торцовым шипом и рукоятью блокировал ему левое запястье.

Затем шагнул вперед и превратил топор в рычаг, чтобы повергнуть здоровяка наземь.

Лежа навзничь, Черный Рыцарь ударил по-кошачьи стремительно, и пылающий меч глубоко погрузился в левый наголенник Ранальда.

Тогда Черный Рыцарь уподобился акробату, выполнил задний кувырок через голову и оказался на ногах.

От боли все мысли у Ранальда спутались.

Черный Рыцарь наспех отсалютовал.

– Похоже, что ваши лучники превзошли моих, – сказал он, пятясь. – А мои союзнички, бесполезные псы, сбежали домой. Мы еще встретимся, сэр рыцарь.

Он сделал еще шаг, другой.

Ранальд хотел пуститься в погоню, но земля была залита кровью, и не только Тома.

Арбалетчики не выдержали.

Командир, человек в добротных доспехах, пытался сплотить их, пока не увидел, что приближается сэр Майкл с дюжиной тяжеловооруженных всадников и столько же вардариотов. Тогда он перебросил ногу через седло и понесся прочь.

Ранальд попытался перевязать свою рану, и к нему присоединился Фрэнсис Эткорт.

– Что с тобой стряслось? – спросил Ранальд.

– По голове ударил кто-то, – улыбнулся Эткорт. – К счастью, он не задержался, чтобы взять меня в плен. – Он посмотрел вслед галлейцам. – Кто это был? Очень, очень хороши.

– Лучше меня, – буркнул Том. – Христос воскресший, что это был за урод?

В пяти лигах к западу и двумя днями позже Плохиш Том стоял на главной башне фортификаций Осавы. Падал снежок, и Том вглядывался в озеро, словно призывая галлейцев вернуться и исполнить свой долг. Внизу, во дворе, крупнейший за двадцать лет меховой караван Мореи разгрузился и тронулся в путь, направляясь в холмы под зорким присмотром костяка имперской армии.

Плохиш Том притопнул и нахмурился.

– Выше голову, Том, – сказал герцог. – Мы найдем для драки кого-нибудь еще.

Том выругался и бросился по ступеням вниз, к коню. Герцог последовал за ним.

– Что, маневренная война? Я не дурак, ты перехитрил галлейцев, а бой им дали только в засаде. Но… – Он пожал плечами. – Война без боев? – Том буквально выплевывал слова. – И Ранальду вчера досталось все, а я проиграл. – Он потупился. – И потерял Филиппа.

Ранальда опутали чарами, перебинтовали, и он был все еще бледен. Плохиш Том приободрился. Но Ранальд стал героем дня, и Том прилюдно выразил ему благодарность.

– Ты спас меня, кузен, а этим похвастаются немногие.

Вид у Ранальда был сконфуженный.

– Я хочу еще раз встретиться с этим Черным Рыцарем. Фракейцев хитроумными маневрами не возьмешь.

Красный Рыцарь со смехом положил руку товарищу на плечо.

– Весной будет много битв, Том. Поэтому отправляйся домой и поднимай свою пехоту. Приведи всех танов и мужиков, каких соберешь, и гони все стадо в гостиницу, в Дормлинг, когда дороги замерзнут. А всю оставшуюся зиму лечись. Ты ранен.

– Так оно и есть.

Том мог ходить, но бедра ныли; мог двигать правой рукой, но левая – даже после мощной ворожбы – казалась ледяной.

– Ты мне приказываешь? – набычился Том.

– Нет, – покачал головой герцог. – Вовсе нет. Я прошу: как Мегас Дукас – гуртовщика.

– Видит око, да зуб неймет, – кивнул Том. – Но я пойду. Без гуртовщика не обойтись. И я буду там, если смогу.

– Змей поможет, – сказал герцог.

– Надеюсь, пособит мой кузен. – Том повернулся к Ранальду.

Герцог вздохнул.

– Том, Ранальд может склониться к поездке на запад в Лиссен Карак. Леди Мэри удалили от двора, и сейчас она едет вдоль Альбина в монастырь встречать Рождество. – Он протянул Ранальду депешу и улыбнулся. – Хорошо, когда есть шпионы! Мне будет этого не хватать. На колени, Ранальд.

Тот поднял глаза.

– Зачем? – спросил он и посмотрел на грязный снег. Было холодно, а нога болела.

– Затем, что так положено при посвящении в рыцари, – ответил герцог.