Вполне вероятно, что Питер Сингер является самым влиятельным из ныне живущих философов, а возможно, и из всех философов последнего времени. Определенно, он очень неоднозначен. В какую бы точку мира он ни приехал, там сразу же начинаются жаркие споры, но именно этого Сингер добивается своими сочинениями, — и мы высоко ценим его за рациональную ревизию многих убеждений и верований. Обнадеживающий пересмотр общепризнанных моральных воззрений — задача, за которую охотно брались многие философы, тем самым нередко вызывая обеспокоенность общества. И хотя производимое Сингером возмущение никогда не доходило до тех крайностей, которые довели Сократа до тюрьмы и казни, он часто становился объектом весьма ожесточенных нападок. Иногда протестующие прерывали дебаты и сворачивали дискуссии, — конференции, на которых он должен был выступать, отменяли в Германии и Австрии. Однажды из-за этого Сингер даже подвергся нападению («Как мне заткнули рот в Германии», 1991). Когда было объявлено о назначении его профессором биоэтики в Принстонском университете, возмущению преподавателей не было предела. В ведущих американских газетах появились статьи, характеризовавшие его как «самого опасного человека планеты», где его называли «профессор Смерть», а некоторые даже сравнивали его с нацистами. Бывший кандидат в президенты и член попечительского совета Принстонского университета Стив Форбс потребовал от ректора отмены назначения. Несмотря на весь этот шум, Сингер все же покинул Монашский университет в Мельбурне и приехал в Нью-Джерси занимать профессорскую кафедру. Почту нового профессора проверяли на наличие взрывчатки и других опасных веществ, а в кампусе его всюду сопровождали телохранители, так как протестующие буквально не давали ему прохода. Вскоре после его переезда в США в 1999 году страсти несколько поутихли, что не значит, что люди примирились со взглядами Сингера.
Сингер родился в 1946 году в Мельбурне и до сих пор шесть месяцев в году проводит у себя в Австралии. Образование он получил в Мельбурнском университете, где изучал право, историю и философию. После защиты магистерской диссертации в 1969 году Сингер поехал в Оксфорд, где его совместная с Р.М. Хэйром диссертация стала первой изданной им книгой «Демократия и неповиновение» (1973). Именно в Оксфорде Сингер начал критически переосмысливать наши моральные обязательства и бросил вызов традиционным представлениям о том, что и почему имеет значение для этики.
По большей части фурор, произведенный работами Сингера, вызван его критикой взгляда о святости жизни. Сингер утверждает, что такой взгляд не только несостоятелен с этической точки зрения, но и те, кто во всеуслышание заявляет о святости человеческой жизни, проявляют редкую непоследовательность. Сингер считает многих из них «ли-
цемерами», ратующими за святость человеческой жизни, когда им это выгодно, и игнорирующими ее, когда это не соответствует их целям (см. «Президент блага и порядка»). У многих взгляды Сингера на равенство вызвали искреннее недоумение. Он утверждает, что к одинаковым интересам надо одинаково относиться — будь живое существо, имеющее эти интересы, черным мужчиной или белой женщиной, живет ли поблизости или в дальних краях, является ли юным подростком или старым африканским муравьедом. Если индивид страдает, то не важно, где он находится и к какому биологическому виду принадлежит, — его страдания обязательно должны приниматься в расчет. Аргументы Сингера в пользу того, что наш моральный долг отдавать избыток тем, кто живет в нищете, поставили многих перед вопросом о том, можно ли вести осмысленный образ жизни и оставаться нравственным человеком. Сингер же считает, что жить, придерживаясь этической обязанности смягчать страдания других людей, — это как раз то, что придает жизни смысл. Те, кто трудится ради того, чтобы сделать наш мир лучше, знают, что они делают то, что превосходит их возможности, но именно осознание того, что ты делаешь невозможное, превозмогая себя, приносит реальное удовлетворение жизнью (см. «Как нам жить?»).
Книга Сингера «Освобождение животных» (1975) стала началом современного движения в защиту прав животных, и хотя его утверждения о том, что животные заслуживают этического отношения, нашли тысячи последователей, многие осудили философа за то, что он якобы зашел слишком далеко. По иронии судьбы, взгляды Сингера вызвали возражения даже среди участников того самого движения, созданию которого он способствовал. Например, в беседе с одним оксфордским ученым, который исследовал на обезьянах симптомы болезни Паркинсона, вызывая у них характерные для этого заболевания двигательные расстройства, Сингер признал, что в определенной мере такая работа может быть оправдана. Многие участники движения за права животных были шокированы и многие сильно раздражены. На одном из радикальных сайтов заявлялось следующее: «Этот человек мелет вздор, и чем скорее мы избавимся от мнения, что ему есть место в рядах движения за права животных, тем лучше». Другие оказались поражены до глубины души, узнав, что Сингер никогда не был на самом деле сторонником равноправия животных, хотя бы потому, что является утилитаристом.
Прежде чем мы начнем подробно разбираться во взглядах Сингера на жизнь, смерть и страдания, являющихся причиной столь противоречивого к нему отношения, важно понять утилитаристскую этическую теорию, которая способствовала оформлению взглядов Сингера на диапазон наших моральных обязательств и на решения, касающиеся жизни и смерти, которые нам часто приходится принимать.
Утилитаризм
Утилитаризм — в том виде, как он был первоначально сформулирован философом и общественным деятелем Джереми Бентамом (1748-1832), — учит: при учете всех вариантов действий делать надо то, что принесет больше счастья, чем несчастья, всем, кого касается действие. Этот классический утилитаристский принцип при всей его кажущейся простоте имеет несколько подтекстов, на которых хотелось бы остановиться подробнее. Во-первых, утилитаризм — учение консеквенциалистское: правильность или неправильность действия определяется только и исключительно его последствиями. Правильное действие (будь это право или политика) — такое действие, которое приводит к наилучшим последствиям. Тот факт, что результат действия должен быть наилучшим или наиболее эффективным, говорит о том, что утилитаризм — максимизирующая теория. Утилитарист искренне пытается добиться наилучших последствий, используя для этого все возможности. Но недостаточно просто добиться какого-то хорошего исхода, если можно сделать больше для увеличения блага. Утилитаризм — теория собирательная и суммирующая. Это означает, что правильность действия определяется сложением всех его благих последствий (а затем вычитанием из полученной суммы всех плохих последствий того же действия). Данная теория также объективна и беспристрастна — другой видный утилитарист, Уильям Годвин (1756-1836), говорил, что нет никакой разницы, когда говорится «мне» или «мое». Согласно классическому утилитаризму, каждый, кого затрагивает то или иное действие, должен быть учтен при окончательном расчете правильности действия. Как говорил Бентам: «Каждый учитывается как один человек, и не более чем один».
Чтобы проиллюстрировать, как утилитарист рассуждает о правильности действия, рассмотрим следующий гипотетический случай. Вы — пожарный, стоящий перед горящим домом. Вы видите, что в противоположных крыльях четвертого этажа остались два человека, и, судя по скорости распространения пламени, вы успеете спасти только одного из них. В правом крыле находится дочь вашего начальника, не успевшая покинуть квартиру в начале пожара. В левом крыле находится дипломат, приехавший в город, чтобы доложить о результатах переговоров с лидерами страны, находившейся до сих пор в международной изоляции. Правители этой страны известны массовыми нарушениями прав человека и агрессивной, не чурающейся насилия, ксенофобией. Если вы спасете дочь начальника, то, конечно же, станете героем своего подразделения и, может быть, даже получите повышение по службе. При встречах вы видели в ее глазах сочувствие и некоторую симпатию, поэтому решение оставить ее погибать в огне сулит вам сильную душевную травму и неизбежно приведет к моральным страданиям — по крайней мере в первое время. Если вы спасете дипломата, то дадите ему возможность продолжить деятельность в несчастной стране и поможете тем самым предотвратить пытки и убийства, а возможно, и избежать разрушительной войны. Кого вы станете спасать?
Согласно взглядам классического утилитаризма, спасать надо дипломата. Если вы спасете его, то благих последствий будет больше, чем если вы спасете дочь своего начальника. Но как ни трудно лично вам будет сделать свой выбор, это не будет иметь никакого значения с этической точки зрения. Если вы спасете дипломата и предотвратите дальнейшие нарушения прав человека и возможность войны, то принесете больше блага и уменьшите страдания для большего числа людей. И это предпочтительнее, чем последствия другого выбора.
Конечно, настоящие этические проблемы, с которыми люди сталкиваются в реальной жизни, а не на книжных страницах, редко бывают такими простыми, как в нашем примере. Обычно приходится учитывать гораздо больше факторов и проблем, и утилитаристы хорошо сознают трудности, связанные с применением их теории на практике. Хотя сам Бентам мог иметь упрощенный взгляд на то, как индивид должен производить утилитаристские расчеты (он полагал, что когда-нибудь люди изобретут счетчик счастья, с помощью которого можно будет измерять счастье так же, как с помощью термометра измеряют температуру). Его оправданием может служить разве лишь то, что Бентам под счастьем понимал социальное и материальное благополучие. В отличие от других этических теорий утилитаризм прямолинеен и практичен, — делай то, что принесет всеобщую пользу, — им часто, явно или по умолчанию, руководствуются политики, которые столь же часто упускают из виду тонкости и нюансы, поскольку политика достаточно тупой инструмент.
За много лет теория утилитаризма не раз подвергалась ревизии — по большей части для устранения из нее излишнего упрощения сложных этических проблем. Была модифицирована также лежащая в основе утилитаризма теория ценностей, так как философы и некоторые экономисты много спорили, как понимать «пользу», к которой надо стремиться. Даже у первых утилитаристов возникали споры о ценностях, которые следует максимизировать правильными действиями. Бентам был заурядным гедонистом. Он считал, что необходимо преумножать любое счастье независимо от его происхождения и содержания. Его заботили количество и сила наслаждения, а не качество счастья. Если один человек получает больше удовольствия, наблюдая игру в бейсбол, чем другой человек, слушая Бетховена, то, — если бы у нас была возможность доставить удовольствие только одному из них, — мы должны будем выбрать зрителя бейсбольного матча. Другие ранние утилитаристы, такие, как Джон Стюарт Милль (1806-1873) и Генри Сиджвик (1838-1900), отличались более взвешенным взглядом на пользу. Милль различал высшие и низшие удовольствия. Он считал, что если образованным людям, испытавшим разные виды удовольствия, придется выбирать между удовольствием создать что-то прекрасное, что-то такое, что вызовет у других восхищение и уважение, и удовольствием сидеть дома, есть шоколад и смотреть телевизор, то большинство этих людей предпочтет первое второму. Согласно Миллю, преумножать следует высшие удовольствия. Сиджвик, который, как и Бентам, был гедонистом, проводил иное различение: утилитарист должен максимизировать не просто высшие удовольствия и ощущение счастья, но то, что Сиджвик называл «желанным состоянием сознания», — то есть сложное ментальное состояние, возникающее, когда реально удовлетворяется желание, которое индивиду давно хотелось удовлетворить.
Классический утилитаризм произвел на Сингера сильное впечатление. Вслед за Бентамом Сингер считает, что мы должны принимать во внимание последствия наших действий для тех, кто в их результате получит удовольствие или испытает страдание. При этом необходимо одинаковым образом относиться к одинаковым интересам, независимо от того, кто именно их имеет. Наделенные сознанием существа имеют интересы, в частности, интересы, направленные на получение удовольствия и избегание страданий. Так как большинство людей и животных наделены сознанием и способны получать удовольствие и испытывать страдания, то в расчет надо принимать счастье и страдания как людей, так и животных. Камни, растения и экосистемы не наделены чувствами и сознанием, а поэтому не имеют интересов, которые можно или нужно принимать в расчет. Для подкрепления своих взглядов на истинный предмет этики Сингер часто цитирует следующие впечатляющие строки Бентама:
«Может наступить такой день, когда все животные существа приобретут права, отнять которые сможет только жестокий тиран. Французы уже открыли, что черный цвет кожи не является основанием для того, чтобы человеческое существо могло быть отдано без всякого возмещения в руки мучителей. Возможно, настанет такой день, когда мы поймем, что число ног, волосатая кожа или длинное продолжение крестца также являются недостаточной причиной для того, чтобы обрекать наделенные сознанием и способные чувствовать существа на столь же мрачную участь. Что еще необходимо учитывать, чтобы провести непереходимую черту? Будет ли это способность мыслить или способность формировать суждения? Но взрослая лошадь или взрослый пес, не говоря уже о более общительных животных, являются более рациональными и разумными созданиями, чем дитя в возрасте одного дня, одной недели или даже одного месяца. Но предположим, что это не так, — как быть тогда? Вопрос заключается не в том, могут ли они мыслить, и не в том, могут ли они говорить. Вопрос заключается в том, могут ли они страдать?» (цитата из Бентама, приведенная Сингером, «Практическая этика», 49-50).
Хотя интересы всех наделенных сознанием существ должны рассматриваться с этической точки зрения, Сингер вслед за Миллем и Сиджвиком считает возможным допустить, что существуют интересы разных видов и в определении того, что является этически оправданным действием, главную роль играет разное отношение к разным видам интересов. В частности, Сингер рассматривает не только стремление избегать боли и получать удовольствие, но также интересы и желания, обращенные в будущее. Если ваши или мои обращенные в будущее желания окажутся тщетными, разочарование и душевные страдания будут отличаться от страданий, которые испытало бы существо, не обладающее представлением о будущем. Без понимания времени и вашего существования в будущем невозможно страдать от того, что ваши желания оказались неисполнимыми.
Это особенно важно при изучении вопроса об убийстве, рассмотрение которого навлекло на Сингера шквал ожесточенных нападок. Многие утверждали, что одним из серьезнейших недостатков классического утилитаризма является его неспособность объяснить неправомерность убийства. Если человека убивают тайно и безболезненно, то в данном случае не возникает негативной пользы, поскольку нет боли, которую стоило бы принимать в расчет, — а значит, с этической точки зрения нам нечего возразить против такого убийства. Оно может принести горе и опечалить друзей и родных убитого или, если убийство не сохраняется в тайне, может породить страх и тревогу, поскольку люди будут думать, что их также могут безболезненно умертвить. Но это «побочные эффекты» умерщвления, и в расчетах утилитаристов они весят тем меньше, чем большую пользу приносит убийство. Поэтому в самом безболезненном убийстве нет ничего плохого, и такое утверждение представляется большинству людей шокирующим. Как говорит сам Сингер: «Надо быть твердолобым классическим утилитаристом, чтобы упорно не замечать эту странность» («Практическая этика», 79).
Сингер, хотя он и сам твердолобый классический утилитарист, выступает за модификацию классического утилитаризма, чтобы избежать столь неприятного вывода из его посылок. Сингеровская версия доктрины, «утилитаризм предпочтения», судит действия не только по их способности максимизировать счастье и минимизировать боль, но также по их роли в поддержании интересов и в удовлетворении предпочтений (и в избегании нарушений интересов и фрустрации предпочтений). Поэтому утилитарист считает, что неправильно убивать существо, которое выказывает явное предпочтение продолжить свое существование; тем более неправильно убивать существа, которые имеют интересы и предпочтения, простирающиеся в будущее, даже в том случае, если эти существа прямо не выражают своего желания продолжать жить. Существа, способные высказывать предпочтение продолжать жить или хотя бы обладающие способностью видеть свое существование в будущем, считаются «личностями». Подобно многим философам, Сингер использует термин «личность» для обозначения существ, достигших определенного уровня мыслительных способностей. Личности сознают себя и свои мотивации, а также сознают себя индивидуумами, существующими во времени. Некоторые люди не являются личностями в этом философском смысле (например, эмбрионы, новорожденные младенцы и люди с тяжелыми когнитивными расстройствами), а некоторые животные могут, наоборот, считаться личностями (например, человекообразные обезьяны и дельфины). Перейдя от гедонистической теории ценности к теории ценности, опирающейся на удовлетворение предпочтений, Сингер смог установить, что неправильно в тайном безболезненном убийстве личности. Существа, не являющиеся личностями, имеют интересы и предпочтения избегать боли, поэтому, с учетом всех привходящих обстоятельств, неправильно причинять им боль и страдания. Однако личности имеют желания не только избегать боли и страданий, но и желание избегать смерти, поэтому в принципе неправильно не только причинять им боль и страдания, но также убивать их.
Практическая этика
Разобравшись с теоретическими основами, на которых зиждется утилитаризм предпочтений Сингера, мы можем теперь обратиться к его специфическим выводам и предложениям в трех областях практической этики, на которую Сингер оказал огромное влияние.
Животные
Поскольку утилитаризм предпочтений Сингера предполагает — при учете всех сопутствующих обстоятельств — содействие удовлетворению предпочтений и устранению фрустрации, можно утверждать, что его теория приложима ко всем существам, имеющим предпочтения, а к таким существам относятся также животные. Принято думать, что некоторые животные — такие, как крупные обезьяны, дельфины и слоны, — имеют относительно сложный набор предпочтений и поэтому могут считаться личностями. Накапливается все больше данных о том, что эти животные имеют долгосрочную память, выстраивают стратегии и составляют планы, что они отличаются сложным социальным поведением и обладают культурными навыками, которые способны передавать друг другу. Все это говорит в пользу того, что эти животные чувствуют себя существами, живущими во времени. Мы никогда не узнаем, способны ли они явно сформулировать желание продолжать жить, но они явно имеют предпочтения, простирающиеся в будущее, предпочтения, которые нарушаются, когда этих животных убивают. В дикой природе с устрашающей скоростью продолжается уничтожение крупных обезьян, слонов и дельфинов, что не может нас не тревожить. Ученые предсказывают, что орангутанг, крупная человекообразная обезьяна, обитающая только на островах Борнео и Суматра, исчезнет к 2015 году, если вырубка индонезийских лесов продолжится прежними темпами. В Африке под угрозой исчезновения находятся гориллы и бонобо, да и численность шимпанзе тоже неуклонно сокращается. Африканские обезьяны и слоны становятся жертвами уничтожения их естественной среды обитания, а также нелегальной торговли частями их тел. Дельфины также находятся в опасности, поскольку часто попадают в тралы рыболовецких судов и погибают в результате варварской эксплуатации морских глубин. По мнению Сингера, уничтожение этих животных-личностей ради потакания экзотическим вкусам или ради корпоративных прибылей так же недопустимо с этической точки зрения, как и уничтожение человеческих личностей.
Но не только убийства животных в дикой природе, особенно тех животных, которые могут считаться личностями, являются этически недопустимыми с точки зрения утилитаризма; многие дикие животные живут собственной жизнью, свободной от тех страданий и фрустрации, которые неизбежно приносит им встреча с людьми. Но намного хуже участь тех миллиардов животных, которые находятся в неволе у человека, независимо от того, являются ли эти животные личностями. Страдания этих животных заслуживают внимания, поскольку они являются существами, способными чувствовать, а уровень страданий живущих в неволе животных почти немыслим.
Считается, что на бойнях Соединенных Штатов ежегодно забивают около 10 миллиардов животных, а во всем мире число выращенных и забитых животных составляет около 26 миллиардов. Это ужасающее число, и хотя возможно, что смерть некоторых из них безболезненна, подавляющее большинство животных испытывают сильные страдания во время транспортировки на бойню и во время ожидания своей очереди быть убитыми. Животных подвешивают вниз головой на конвейере, и лишь немногим из них везет мгновенно умереть после того, как им перерезают горло. Даже если бы животных, предназначенных в пищу, убивали безболезненно, сами методы разведения и содержания скота в промышленно развитых (и во все больших масштабах также в странах развивающихся) причиняют животным неимоверные страдания. Большинство животных проводит всю жизнь в тесном стойле, где нет возможности двигаться; животные лишены также возможности внутривидового общения, им не дано даже опекать своих детенышей, ибо тех сразу отнимают у них. Животные подвергаются многим мучительным процедурам — им купируют уши и хвосты, самцов кастрируют без анестезии, животных клеймят каленым железом, а птицам подрезают клювы раскаленными ножами. Жизнь предназначенных в пищу животных полна страданий, а на бойнях их страдания продолжаются, как правило, до тех пор, покуда они не истекут кровью и не потеряют сознание.
Исходя из утилитаристских взглядов, очень трудно оправдать и обосновать то, что для обеспечения людей дешевым мясом огромному числу животных приходится испытывать невообразимые страдания. Если принять во внимание вред здоровью, экологические и другие последствия промышленного содержания животных, то расчет представляется очень простым. Поскольку существуют более вкусные, питательные, недорогие и намного менее кровавые продукты питания, постольку приобретение и употребление в пищу заготовленного на промышленных мясокомбинатах мяса, молочных продуктов и яиц является неоправданным.
Масштаб страданий, переносимых животными, вынуждает Сингера прибегать к самым резким выражениям, говоря о нашем пищевом выборе. Многие люди вполне могут подолгу обходиться без мяса и тем самым внести лепту в увеличение суммы счастья, — поэтому Сингер в основном озабочен страданиями предназначенных в пищу животных, которых выращивают на промышленных фермах. Но есть и другие причины, по которым страдают живущие в неволе животные. Взять, например, проблему использования животных в медицинских экспериментах. Ежегодно в Соединенных Штатах в медицинских опытах погибает от 20 до 40 миллионов животных и птиц — что равно «почти двухдневному количеству животных, забиваемых на американских бойнях». Возникает вопрос, имеющий большое этическое значение: насколько ощутимую пользу приносят человечеству эти эксперименты? («Как мы едим?», V.)
Сингер настаивал на том, чтобы в каждом конкретном случае особо решался вопрос о целесообразности опыта над животным. Я бы назвала это «утилитаристским тестом на жестокость», или УТНЖ. Согласно УТНЖ, опыт оправдан тогда и только тогда, когда:
1. При прочих равных условиях опыт позволит добиться большего счастья или пользы для всех, кого это касается. (И это утилитаристская формулировка.)
2. Обоснование необходимости опыта не зависит от несущественных предрассудков в отношении тех или иных животных или от видового предпочтения. Равные интересы должны учитываться одинаково, независимо от того, кто их имеет.
Сформулированный таким образом УТНЖ, как представляется, дает возможность достаточно отчетливо определить, можно ли оправдать данный опыт.
Рассмотрим упоминавшийся ранее эксперимент, по поводу которого Сингер подвергся нападкам со стороны защитников прав животных. Оксфордский ученый заявил, что сорока тысячам больных болезнью Паркинсона помогла операция на мозге, которую предварительно опробовали на 100 здоровых во всех отношениях обезьянах. После операции обезьян некоторое время наблюдали, брали у них анализы, а затем безболезненно убивали, чтобы исследовать состояние головного мозга. Животные жили в небольших клетках, не общались друг с другом и были лишены возможности проявлять в достаточной степени свое видовое поведение. Однако их хорошо кормили и поили, а болезненные хирургические манипуляции выполняли только под наркозом.
Выдерживает ли это исследование проверку УТНЖ? Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала подсчитать количество удовольствия и страданий, выпавших на долю обоих биологических видов. Примем как факт, что операция принесла большое облегчение сорока тысячам больных за счет страданий ста обезьян. Это очень дорогая цена. Даже если учесть столь благоприятные последствия, надо все же глубже разобраться, было ли такое исследование оправданным. Надо быть уверенным, что это был единственный способ достичь такого перевеса удовольствия над болью, и, что еще важнее, надо установить, что использование подопытных обезьян не было продиктовано видовым шовинизмом. Видовой шовинизм ставит интересы своего вида выше интересов представителей другого вида исключительно на основании принадлежности к виду «человек разумный». Видовой шовинист ставит интересы людей выше интересов других живых существ только потому, что люди принадлежат к его виду. Такое отношение является столь же пристрастным и проникнутым такими же предрассудками, как у расистов или сексистов. Эти последние тоже отдают безусловный приоритет интересам представителей своей расы или своего пола. Принадлежность от рождения к определенной расе, к определенному полу или к определенному биологическому виду не является этически значимым фактором при выборе решения о том, что делать и как поступать, когда речь идет о способности страдать. В попытке ответить на вопрос о роли видового шовинизма, Сингер предлагает: «Спросите себя: так ли важен этот эксперимент, что я готов провести его на человеке с умственными способностями, не превышающими обезьяньи, если бы существовала такая возможность?» Если такой эксперимент не может быть оправдан в случае его проведения на человеке, чьи умственные способности не превышают обезьяньи, то такой эксперимент, независимо от его результата и благих последствий, нельзя считать оправданным, поскольку он продиктован не имеющим оправдания видовым предрассудком. Для того чтобы оправдать и обосновать любой эксперимент, — будь то на животном или на человеке, — должны быть выполнены оба условия УТНЖ. По мнению Сингера, существующая практика исследований на животных, так же как любое узаконенное использование живых существ, способных чувствовать, находится под сильным влиянием пристрастного отношения к животным, и поэтому большая часть подобных экспериментов не удовлетворяет условию № 2. «Экспериментаторы выказывают пристрастие в пользу своего биологического вида в каждом случае, когда проводят на животных опыты с целями, которыми нельзя было бы оправдать проведение этих опытов на людях, обладающих таким же или более низким уровнем самосознания, чувствительности и т.д. Если бы удалось избавиться от этих пристрастий, то число опытов, выполняемых на животных, сильно бы сократилось» («Практическая этика», 59). Надо заметить, что в медицине и здравоохранении усиливается тенденция к разработке альтернативных методов исследования, что будет способствовать увеличению доли позитивных последствий и уменьшению доли страданий. Таким образом, можно согласиться на проведение ограниченного количества экспериментов над животными, не являющимися «личностями», если они удовлетворяют обоим условиям УТНЖ, но большую часть проводимых в настоящее время опытов надо признать недопустимыми с этической точки зрения.
Воззрения Сингера на обращение с животными не ведут к однозначным выводам. Сам он отнюдь не выступает за запрет всех без исключения опытов; некоторые эксперименты на людях и животных допустимы, если удовлетворяют условиям УТНЖ. Позиция Сингера не требует также полного отказа от употребления в пищу мяса животных, хотя стоит воздерживаться от употребления продуктов, увеличивающих страдания животных, особенно в тех случаях, когда существуют доступные альтернативы. Несмотря на то что Сингер является строгим поборником вегетарианства, — особенно для людей, живущих в индустриальном западном обществе, — это требование не является абсолютным. Позиция Сингера — это критика жестокого обращения с животными в большинстве обществ. Интерес животных, заключающийся в избавлении их от страданий, необходимо учитывать во всех моральных рассуждениях ровно так же, как необходимо учитывать стремления людей к избавлению от страданий. Если встает вопрос об убийстве, то необходимо учитывать заинтересованность личности в продлении существования, не важно, является ли эта личность человеком или шимпанзе («Статьи об этической жизни»), В некоторых случаях использование животных при учете и соблюдении их важнейших интересов этически допустимо и оправданно, как оправдано может быть в некоторых случаях и целенаправленное использование людей. При этом, естественно, необходимо учитывать существование доступных альтернатив и сумму благих последствий, к которым это приведет. Однако число случаев, когда использование животных может быть оправдано, очень мало, если учесть огромное количество страданий, которые мы причиняем животным.
Эвтаназия
Различение между личностями и существами, не являющимися личностями, имеет важное значение при рассмотрении взгляда, согласно которому человеческая жизнь является священной. Личности — это те люди и животные, которые обладают способностью проецировать свои желания и устремления в будущее и заинтересованы в продлении своего существования; личности — это существа, в какой-то степени сознающие ценность своей жизни. Не-личности, — как люди, так и животные, — это существа, наделенные сознанием, но их ментальные способности ограничены рамками «здесь и сейчас», в случае если им вообще доступна эта способность. Некоторые чувствующие существа способны испытывать только удовольствие или боль и воспринимать то, что с ними происходит, лишь на уровне ощущения того, что данный конкретный стимул им причиняет. Есть очень простые, чисто сенсорные существа, неспособные даже отодвинуться от источника боли. Эти создания не осознают своего существования и поэтому не способны ценить свою жизнь. Тем не менее причинять этим индивидам боль или заставлять их страдать — аморально, особенно когда эти страдания причиняются без цели достичь некого большего блага. В случаях, когда мы имеем дело с безнадежно больным новорожденным, из которого никогда не разовьется личность и чья короткая жизнь будет поистине ужасной, Сингер считает, что с этической точки зрения наилучшим выходом было бы безболезненное умерщвление. Конечно, при условии, что родители готовы принять такое решение по совету и с согласия лечащего врача. Понятно, что это будет действие более гуманное, чем оставление ребенка с несовместимым с жизнью изъяном, когда доверяются естественному ходу вещей. Его смерть будет сопровождаться чрезмерными и ненужными страданиями, которые легко можно предотвратить безболезненной эвтаназией.
Из всех взглядов Сингера именно его аргументы в пользу эвтаназии детей-инвалидов вызвали самые ожесточенные протесты. К несчастью, критика, исходившая по большей части от активистов движения за права инвалидов, била мимо цели. Сингер отнюдь не имел в виду, что детейинвалидов надо выделять особо и относить к тем, кого допустимо безболезненно убивать, — как мы уже видели, безболезненное умерщвление всех не-личностей может и даже должно быть оправдано, если того требуют обстоятельства. Этическая необходимость, диктующая предотвращение ненужных страданий, оправдывает эвтаназию во многих случаях — у взрослых больных с массивными поражениями головного мозга, у неизлечимых больных, желающих умереть, а также у безнадежных детей-инвалидов. Критика, которую защитники прав инвалидов обрушили на Сингера за то, что он якобы ратует за убийство инвалидов, очевидно ошибочна, ибо утилитаризм предпочтений считает изначально неверным умерщвление тех, кто способен выразить желание жить. Сингер, как представитель утилитаризма предпочтений, в отличие от утилитаристов гедонистического толка учитывает в моральных расчетах не только удовольствие и боль, но и удовлетворение предпочтений. Если индивид предпочитает продолжить свое существование (со всеми прочими предпочтениями, которые могут быть удовлетворены по ходу дальнейшего существования), то было бы неправильно — с учетом всех привходящих обстоятельств — безболезненно убивать такого индивида. Если родители взрослых инвалидов и их лечащие врачи определили, — до того как у инвалидов появились какие-то предпочтения, — что их жизнь не стоит того, чтобы жить, то их смерть до того, как они сделались личностями, можно оправдать и обосновать. Но такое решение должно зависеть от рассмотрения сопутствующих последствий, а также от тех перспектив, какие ожидают в будущем новорожденного и его семью.
Представьте себе, что у вас родилась дочка с тяжелым расщеплением позвоночника. Проведя исследование во время беременности, врач сказал вам, что у вашего ребенка дефект нервной трубки, но никто точно не знает, насколько тяжела будет инвалидность, так как дети с умеренно выраженной патологией такого рода вырастают и ведут осмысленную и относительно счастливую жизнь. Услышав это, вы и ваша жена решаете сохранить беременность. К несчастью, после родов выясняется, что расщепление позвоночника достигает его шейного отдела, а это означает, что ваш ребенок будет страдать параличом всей части туловища ниже пояса, паралич поразит также пищеварительный тракт и мышцы передней брюшной стенки, ребенок не сможет контролировать функцию кишечника и мочевого пузыря. Мало того, ребенок страдает гидроцефалией (водянкой головного мозга), вызванной внутричерепным застоем спинномозговой жидкости, и она уже привела к повреждению ткани мозга, поэтому малышке требуется выполнить операцию по наложению мозгового обходного шунта для удаления избытка жидкости. Состояние вашего ребенка настолько тяжело, что вероятность того, что в будущем он сможет вести осмысленную самостоятельную жизнь, ничтожна. Кроме того, ребенку придется делать многочисленные операции, а следовательно, значительную часть жизни он проведет в страданиях. Вам предстоит решить, дадите ли вы согласие на наложение мозгового шунта.
Размышляя над решением, вы слышите доносящийся из соседней палаты детский плач. Вы проходите по коридору, улыбаетесь молодой маме и слышите обрывки разговоров ее родственников. Они горько сетуют на то, что у здорового во всех иных отношениях ребенка обнаружился порок сердца и он умрет через несколько дней, если не удастся отыскать подходящее для пересадки сердце. Далее вы узнаете, что сердце вашего ребенка совместимо с организмом этого ребенка и пересадка сердца даст ему возможность в будущем вести полнокровную здоровую жизнь. Тщательно все взвесив, вы решаете отказаться от наложения шунта вашему ребенку и просите пересадить его сердце неожиданному реципиенту, тем самым обрекая на смерть свою новорожденную дочку.
Сингер ни в коем случае не подвергает сомнению то, что такие решения очень болезненны для родителей, родственников, врачей и других медицинских работников, принимающих подобные решения. Но Сингер оспаривает мнение о том, что сохранение человеческой жизни является благом независимо от того, какой ценой оно достигается. Он считает, что с этической точки зрения качество жизни важнее, чем часто ни на чем не основанное убеждение в абсолютной святости человеческой жизни. Приверженность доктрине о святости человеческой жизни причиняла и будет причинять ненужные страдания. Сталкиваясь с перспективой пожизненного пребывания испытывающего мучения больного на аппаратах искусственного поддержания жизни или с перспективой поддержания жизни у человека, не сознающего самого себя, не узнающего даже членов семьи и сиделок, близкие таких больных и медицинский персонал, утверждает Сингер, должны иметь право принять решение о прекращении их жизни. Допустимость умерщвления некоторых людей при тщательном контроле за правомерностью такого действия становится еще более очевидной, если такая смерть способна помочь улучшить качество жизни кому-то другому.
Бедность
Для Сингера и многих других утилитаристов цель этически оправданного действия, состоящая в облегчении страданий и в повышении уровня благополучия, является долгом тех, кто в состоянии что-то сделать для этого, независимо от того, ответственны эти люди за страдания других или нет. Для большинства утилитаристов причинение страдания неотличимо от нежелания предотвратить его, если они приводят к одинаковым последствиям. В наше время мы видим вокруг страдания и смерти, которые никто даже не пытается предотвратить. Уже говорилось о ненужных страданиях животных и о смертельно больных, мучениям которых могла бы положить конец эвтаназия. Бедность — еще один источник человеческих страданий, о котором мы часто просто забываем. В то время как богатые становятся еще богаче, в мире ежегодно из-за нищеты умирает десять миллионов детей — по тридцать тысяч в день! Люди, которым вполне по силам предотвратить трагедию и спасти этих детей, как правило, этого не делают, потому что большинство людей не думает, что помощь нуждающимся, а особенно отчаянно нуждающимся, является предметом индивидуальной моральной ответственности. Сингер утверждает, что это неправильно. Те из нас, кто наслаждается удобной и комфортной жизнью, обязаны делать все, что в наших силах, для того, чтобы уменьшить страдания и повысить уровень благополучия, помогая преодолеть бедность, голод и легко предупреждаемые болезни. Один из способов устранить или хотя бы смягчить эти страдания — это пожертвование тех денег, которые богатые люди тратят на удовольствия, на помощь нуждающимся.
В своей имевшей большой резонанс и неоднократно перепечатывавшейся статье «Голод, изобилие и нравственность», впервые опубликованной в 1972 году, Сингер приводит убедительные аргументы в пользу того, что те из нас, кто имеет больше необходимого, должны больше других делать ради устранения страданий, вызванных бедностью. Основные требования Сингера таковы:
1. Недопустимы страдания и гибель людей по причине крайней бедности, отсутствия пищи, крыши над головой и медицинской помощи.
2. Если в наших силах предотвратить что-то плохое, не жертвуя ничем принципиально для нас важным, мы должны сделать это.
3. Учитывая уровень нашего благосостояния, мы можем делать намного больше, не нанося при этом себе чрезмерного ущерба.
4. Мы обязаны делать больше, чем делаем сейчас.
Сингер не настаивает на первом пункте, но допускает, что те, кто заинтересован в выполнении этического долга по отношению к другим, согласятся, что такие страдания действительно недопустимы. В защиту второго пункта Сингер спрашивает: что подскажет вам ваш внутренний голос, если вы, проходя мимо мелкого пруда, увидите, что в нем тонет ребенок? Возможно, я опоздаю на важную встречу, к тому же, отправляясь на эту встречу, я надел самые дорогие из своих ботинок, но видеть, как тонет ребенок, и ничего при этом не делать, было бы отвратительно. В этом случае правильный поступок — это броситься в воду и спасти ребенка. Возможно, те, кто ждал меня, будут раздражены моим опозданием, и я испортил самые лучшие свои ботинки, но с точки зрения нравственности все это абсолютно не важно по сравнению с жизнью ребенка. И пусть даже я не виноват в том, что ребенок оказался в пруду, мое ничегонеделание в этом случае поставило бы меня — с точки зрения морали — в невыносимое положение. Приняв это и осознав, что ничего не делать ради помощи бедным и уменьшения их страданий, — это то же самое, что пройти мимо тонущего в пруду ребенка, мы неизбежно придем к выводу, что нам необходимо делать больше, намного больше для предотвращения страданий и смерти, обусловленных бедностью.
Конечно, для того, чтобы начать действовать, нам потребуется информация о благотворительных организациях, о вероятности того, что наши деньги будут использованы по назначению, и знание того, что другие люди, организации и государства делают для помощи бедным. Эти рассуждения встретили возражения со стороны людей, утверждавших, что тонущий в пруду ребенок — это не то же самое, что дети, умирающие от голода в какой-то из далеких стран. Когда я вхожу в пруд спасти ребенка, то точно знаю, что это мой поступок не дал ему умереть; если же я посылаю чек в какую-то организацию, занимающуюся борьбой с бедностью, например, в «Оксфам» (организацию, которую поддерживает Сингер), то у меня нет непосредственного ощущения, что я совершаю что-то полезное и доброе. К счастью, многие организации, занимающиеся борьбой с бедностью, предоставляют серьезные отчеты о своей деятельности. Правда, есть и такие организации, которые менее эффективны и тратят больше денег на непрямые нужды, нежели на реальную помощь. Поэтому, прежде чем посылать чек, наведите справки об организации, с которой вы собираетесь сотрудничать. Сомнения, может ли отправка чека принести такое же удовлетворение, как непосредственное спасение тонущего ребенка, или нет, не способны поколебать убедительность аргументации Сингера. Конечно, удовольствие от совершения благого поступка тоже входит в утилитаристский расчет. Следует принять во внимание все последствия такого поступка для всех, кого он затрагивает, включая и того, кто этот поступок совершает. Конечно, степень личного удовлетворения, получаемого человеком от помощи тем, кто находится рядом, не идет ни в какое сравнение с удовлетворением от сознания, что ты помогаешь предотвратить страдания и смерть людей в какой-то далекой стране. Но Сингер утверждает, что предпочтение в оказании помощи ближним, а не дальним, — с учетом всех привходящих обстоятельств, — есть все же неоправданная дискриминация с этической точки зрения. Отдавать предпочтение тому, кто находится вблизи, — это точно такое же этически предосудительное действие, как предпочтение собственного биологического вида, пола или расы.
То, что мы лично не повинны в вызванных бедностью и легко предотвращаемых страданиях, поскольку не являемся их причиной, отнюдь не снимает с нас ответственности и не избавляет от обязанности делать что-то для борьбы с этими страданиями. Нас не убедит возможное оправдание человека, прошедшего мимо тонущего в пруду ребенка: «Это не я бросил ребенка в пруд». Но как быть с прохожим, который скажет, будто он думал, что ребенку поможет ктонибудь другой? Лайэм Мерфи считает, что хотя мы несем индивидуальную моральную ответственность за события, причиной которых являемся не мы, эта ответственность смягчается равной моральной ответственностью других людей, которые тоже имеют возможность оказать помощь. Мы обязаны сделать свой взнос честности, полагая, что его сделают и другие. Сингер отвергает такой аргумент о взносе честности и для наглядности предлагает нам подумать над немного видоизмененным примером тонущего в пруду ребенка:
«Представьте себе, что в пруд свалился не один маленький ребенок, а целых пятьдесят. Мы с вами находимся среди пятидесяти взрослых людей, которые, устроив пикник, отдыхают на лужайке вокруг пруда. Мы все можем без труда войти в пруд и спасти всех детей... Теоретики, проповедующие «взнос честности», скажут, что если каждый из нас вытащит из воды по одному ребенку, то все дети будут спасены, и поэтому никто из нас не обязан спасать больше одного ребенка. Но что, если половина отдыхающих предпочтет остаться чистыми и сухими и вообще откажется лезть в воду спасать детей? Допустимо ли, если мы, все остальные, спасем по одному ребенку и преспокойно выйдем на берег, с чистой совестью и ощущением, что мы, дескать, сделали свой взнос честности, хотя при этом утонули двадцать пять детей?» («Что должен дать миллиардер, а что — вы?»)
Мы не можем гарантировать, что находящиеся вокруг нас люди правильно поступят. Если ни они, ни мы этого не сделаем, то все дети погибнут. Если они не станут этого делать, то они, конечно, повинны в аморальности, но их вина не уменьшает обязанности остальных сделать все, что в их силах, для спасения как можно большего числа тонущих детей.
Тем не менее есть один важный вопрос: много ли может сделать отдельный человек, если учесть, что у одних людей намного больше денег, чем у других? Недавно Сингер произвел некоторые расчеты, опираясь на данные о доходах американских семей, и пришел к поразительным выводам. Если мы начнем со сверхбогатых (зарабатывающих больше миллиона долларов в год) и дойдем до тех, кто зарабатывает в год не меньше 92 000 долларов, и возьмем со всех по десятой части (то есть все они сделают взнос, который не станет для них причиной тяжких лишений), то мы уже наберем 404 миллиарда долларов — и это всего-то с 10 процентов американских семей («Что может дать миллиардер, а что — вы?»). Эта сумма в три раза больше того, чем располагает фонд «Millennium Development Goals», который был создан с целью в два раза уменьшить крайнюю бедность и сократить число страдающих от голода людей к 2015 году. А есть ведь еще ассигнования правительств и пожертвования богатых людей со всего мира. То есть, в принципе, если все благополучные люди поделятся малой толикой своего благосостояния и пожертвуют ее на борьбу с бедностью, то нам удастся предотвратить массу человеческих страданий и смертей.
Осмысленная жизнь
Многие детали теоретических и практических взглядов Сингера подверглись острой критике, но самую ожесточенную критику его работ, как и работ утилитаристов вообще, вызвала их чрезмерная требовательность. Проще говоря, критики считают, что если вести нравственную этическую жизнь согласно требованиям Сингера, то нам придется пожертвовать многими из тех вещей, которые наполняют нашу жизнь смыслом. Все выглядит так, словно Сингер верит в то, что мы обязаны отказаться от наших личных забот, рассматривая их как ничем не выделяющиеся среди забот всех других людей. Многие думают, что если мы будем следовать рекомендациям Сингера, то обнищаем и нанесем ущерб своим личным интересам и приносящей нам удовлетворение и радость деятельности. Например, для того, чтобы правильно поступать, нам придется действовать таким образом, что это будет идти вразрез и противоречить уважению и вниманию к тем, кто нам близок и дорог. Когда приближается день рождения любимых, детей или друзей, мы задумываемся о подарке, но потраченные на подарок деньги могли бы принести куда больше пользы тем, кому повезло меньше, чем нам. Даже время, проведенное с семьей или друзьями, в кинотеатре или на праздничном обеде, не лучше ли было бы употребить на борьбу с бедностью и помощью нуждающимся? Мы были бы просто счастливы, если бы наши близкие и друзья и сами предпочитали, чтобы мы, — вместо того, чтобы тратить деньги на подарки, — посылали от их имени деньги в организации вспомоществования голодающим или в фонды защиты прав шимпанзе, или предпочли поработать на раздаче супа, вместо того чтобы пойти в кино. Впрочем, даже самые самоотверженные люди порой полагают, что для них больше значит все-таки подарок от любимой или совместный с ней отдых. И если этическая теория утверждает, что какие-то действия не могут быть оправданы, что мы совершаем что-то морально предосудительное, покупая подарки или отправляясь в кино, то такая теория представляется нам, как простым смертным, чрезмерно требовательной.
Сингер понимает это не хуже нас с вами и, не будучи пуристом и не считая себя образцом нравственности, говорит, что мы должны делать только то, что можем. Но большинство людей большую часть своего времени не желают делать то, что они могут. Если мы хорошенько и беспристрастно подумаем над тем, что мы делаем для того, чтобы улучшить этот мир, то поймем, что большинство из нас могло бы делать намного больше для того, чтобы покончить со страданиями людей и не только. Не надо полностью соглашаться с утилитаристской философией, чтобы видеть, что в мире существует много насущных проблем, выходящих за рамки того, что требует от нас этика.
Философы издавна бросали вызов здравому смыслу, и часто такие вызовы служили улучшению нашей коллективной жизни. Вопросы, поставленные Питером Сингером, могут показаться нам чересчур заостренными, требующими принесения чего-то в жертву, да и вообще невыполнимыми. Но если мы примем брошенный им вызов, то сможем внести свой вклад в построение мира, в котором будет меньше боли и страданий и больше счастья. Мы и в самом деле сделаем наш мир лучшим местом для жизни, а ее саму сделаем более осмысленной.