Едва ступив в Ущелье Похитителя Душ, Данифай потеряла Джеггреда. Только что он был здесь, а в следующий миг его не стало.

Она осталась одна.

Перед ней уходил вдаль узкий проход, ограниченный с обеих сторон отвесными каменными стенами. Над землей стелился серый туман. От холода ее тело покрылось гусиной кожей.

Поскольку ничего другого не оставалось, она пошла вперед. У нее было ощущение, будто каждый шаг ее равен нескольким лигам, а между вдохами проходят дни. Она спешила, ожидая, что вот-вот появится Похититель.

Прошло всего несколько мгновений, и в голове у нее зазвучал шепот, потом шипение, вопли боли. Она не могла понять, откуда они доносятся.

Волосы у нее встали дыбом. Она часто задышала.

Он сзади! Она точно знала это.

Она опустила моргенштерн и медленно обернулась.

Всего лишь в пяти шагах от нее призрачное змеиное тело Похитителя заполнило весь проход. В его пустых глазах она была ничтожной. Разинутая пасть существа могла бы проглотить огра целиком. Глубоко в его глотке, во внутренностях, светились бесчисленные души, крохотные, как детские игрушки, отчаявшиеся и страдающие, как жертвы палача.

Данифай отчаянно старалась собраться с духом, не выдать своего страха. Она знала, что это очередное испытание, проверка того, чего она стоит.

Она сжала в руке холодный янтарь священного символа.

Похититель был таким огромным, таким древним, таким ужасным…

Голову ее заполнили вопли душ. Она терпела, хотя ей хотелось проделать в черепе дыру.

Похититель еще шире разинул рот, дразня и искушая ее подойти поближе, проверить себя в поединке с тем, что он ей уготовил.

Она шагнула вперед на налившихся свинцовой тяжестью ногах, но, сделав всего два шага, остановилась.

Данифай поманила существо к себе и обольстительным шепотом позвала:

— Иди ко мне.

Похититель не колебался. Разинув пасть, он с ужасающей быстротой устремился к ней. Она крепилась, даже когда оказалась у него в глотке.

Тысячи бормочущих голосов, испуганных, безнадежных, — голосов плененных душ — зазвенели у нее в ушах, заполнили все ее существо.

Ее вопль присоединился к их крикам.

Аниваль, Первая Дочь Верховной Матери Дома Аграч-Дирр, смотрела с высокой стены, как воины Хорларрин строятся, готовясь к очередной атаке. Разглядеть eй удавалось немного. Размещенные в стратегически важных местах, сферы магической тьмы скрывали большую часть происходящего. Из-за рва доносились выкрики команд и звон металла. Стоящий рядом с ней Урган, покрыты шрамами Мастер Оружия Дома Аграч-Дирр, сказал:

— Не пройдет и часа, как начнется атака, госпожа Аниваль.

Аниваль кивнула. Ладони ее лежали на рукоятях двух легких зачарованных палиц, висящих у нее на поясе. Каждая была увенчана стилизованным изображением паука.

— Время выбрано не случайно, — бросила она, но не стала объяснять свои слова.

Она полагала, что эта атака затеяна для того, чтобы помочь Архимагу. Его союзники наверняка знали, что Верховной Матери стало известно о его обмане.

Аниваль окинула взглядом стены из адамантина и камня. Они стоят уже тысячелетия. Ведь не могут же они пасть теперь?!

Воины Дирр выстроились на стенах, и по их суровым лицам Аниваль видела, что все они чувствуют приближение атаки. По рядам пробегал напряженный шепот.

— Мы выстоим, — сказала Аниваль, скорее себе, чем Ургану.

— Выстоим, — отозвался Мастер Оружия.

Аниваль показалось, что она расслышала в его голосе сомнение, но она не стала обращать на это внимания. Жрица размышляла, должна ли она надеяться на победу или на неудачу своей матери в ее попытке остановить Архимага. Если Верховная Мать будет мертва, а филактерия личдроу уничтожена, Аниваль, возможно — возможно! — удастся положить конец осаде.

Но сначала она должна удержать эти стены, причем удержать без вроков и без магов Дома.

Запели боевые трубы Хорларрин.

— Началось, — сказал Урган.

Каждая из передних лап паучьего голема оканчивалась острым гагатовым когтем длиной с короткий меч. Его мандибулы были утыканы зубами величиной с руку Громфа.

Громфу было на это наплевать. Преображенный силой магии в опытного воина, он кинулся навстречу голему, обеими руками высоко вскинув топор.

Когда он приблизился, голем припал к полу и проворно выбросил вперед два когтя. Предвидев это, Громф увернулся и частично отбил удар топором. Другой коготь вонзился в одно из подобий мага, пронзил его, и иллюзия с хлопком исчезла.

Воспользовавшись энергией вращения, чтобы добавить дополнительную силу замаху, Громф подскочил к голему, ударил дергарским топором и отколол кусок гагата от груди монстра. Благодаря дарованной заклинанием скорости он тут же нанес еще один удар и рассек одну из лап.

Паук отпрыгнул назад, раздавив своей тяжестью скамьи, и выбросил в сторону Громфа коготь, потом другой. Громф нырял и уворачивался, пытаясь снова подобраться поближе. Исчезли еще две иллюзии. Монстр перемещался с потрясающей быстротой, несмотря на свой вес.

Некоторое время они двигались по кругу в нескольких шагах друг от друга. Голем наступал на скамьи, круша камень, гипнотически покачивая педипальпами. При каждом шаге когти его цокали по полу.

Громф следил за ним, проворно поворачиваясь следом.

Мощный удар в двери храма заставил Громфа повернуть голову. Кто-то пытался пробиться через его запирающее заклинание. Ясраена нашла его.

Видя, что он отвлекся, голем прыгнул вперед, на ходу сбивая скамьи. Громф нырнул вбок и откатился. Когти вонзились в камень вокруг него — один, другой, третий, — и три иллюзии исчезли одна за другой. Коготь зацепил его плечо. Показалась кровь. Кольцо Громфа принялось врачевать рану.

Громф прыжком вскочил на ноги и встретил страш ный коготь ударом топора. Лезвие отсекло одну из лап голема, и кусок гагата размером с руку огра врезался в ближайшую скамью.

Снова удар в дверь. Заклинание выдержало, но времени у Громфа оставалось мало.

Уклонившись от одного взмаха когтем, потом от другого, он стремительно подскочил к голему и рубанул топором по голове. Ему удалось отколоть от нее кусок гагата, но существо отпрянуло, опрокидывая скамьи. Громф усилил натиск, но в ответ на это голем выпустил облако черного тумана.

Кислота, понял Громф, но поделать ничего не мог. Личная охранительная магия, которая защитила бы его собственное тело, на Ларикаль не распространялась. Кожу его обожгло мучительной болью. Не защищенные магией одежды растворились — к счастью, это не относилось к мантии, в которой он держал важнейшие компоненты, — и его обнаженное тело горело и покрывалось волдырями, а туман разъедал его плоть. Камни пола и ближайшие скамьи дымились и становились ноздреватыми. Облако рассеялось, наполнив воздух едкой вонью.

Громф скрипнул зубами от боли, перескочил через изъеденную кислотой скамью и отрубил голему лапу. Еще одну.

Существо ответило целым градом ударов когтями, заставив Громфа отступить и уничтожив все его иллюзии до одной.

Кожа Громфа сочилась кровью и гноем. Он дышал часто и неровно. Боль замедляла его движения. Архимаг знал, что если этот голем такой же, как другие, то вскоре он снова сможет выдохнуть кислоту. Ему лишь надо накопить побольше едкой субстанции в своем зачарованном теле, а Громф сомневался, что сумеет пережить второе купание в кислоте. Он должен уничтожить голема до этого.

Он отбил очередной удар когтя, замахнулся боевым топором и…

Удар голема пришелся ему прямо в грудь. Лишь магический силовой щит и чары, наложенные на доспех, не позволили когтю проткнуть его насквозь. И все же сила удара отбросила его назад. Он пошатнулся, взмахнул руками, запнулся об остатки разбитой скамьи и упал навзничь.

Паук метнулся к нему, круша остатки скамьи. Мандибулы его широко раскрылись, педипальпы потянулись к Громфу. Архимаг отчаянно отмахнулся топором откатился и попытался вскочить. Коготь полоснул его по горлу, но силовой щит остановил удар, хотя Громф вновь не смог удержаться на ногах.

Он отполз назад, поднялся и, защищаясь, взмахнул топором. Голем теснил его, подобрался совсем близко и щелкнул зубами. Укус пришелся на плащ Громфа и заставил Архимага потерять равновесие. Удар когтя швырнул Архимага на четвереньки, и он едва не выронил топор.

Громф отступил и нанес скользящий удар по голове существа, как раз повыше глаз. Брызнули осколки гагата, и голем попятился, угрожающе размахивая педипальпами. Громф поднялся на ноги и тоже немного отступил назад.

Громф тяжело дышал. Он понимал, что не может терять времени. Скоро голем снова накопит кислоту и дохнет ею. Ясраена и ее маги найдут способ прорваться в храм.

Прожилка главного заклинания тянулась из живота голема, будто какая-то гротескная кишка. Громф знал, что на конце ее, внутри тела голема, находится филактерия. Надо усилить натиск.

Он попятился к алтарю, держа топор наготове. Паук последовал за ним, перелезая через разломанные и залитые кислотой скамьи.

Громф сделал вид, что оступился, и паук бросился на него. Архимаг нырнул в сторону, в одно мгновение вскочил на ноги и нанес страшный удар, начисто отрубив еще одну лапу голема.

Голем замахнулся на него другой лапой, пытаясь развернуться к нему, — удар этот ранил Архимага в бедро, но Громф проскочил между двумя оставшимися лапами и принялся отчаянно рубить топором. Осколки голема разлетались во все стороны.

На Громфа обрушился очередной удар, от которого у него затрещали ребра и вышибло воздух из легких, но Архимаг не прекращал атаки. Лодыжка Громфа оказалась под тушей голема. Раздался хруст.

Из глаз Громфа посыпались искры. Ногу пронзила боль. Крича, брызжа слюной, он продолжал рубить. Его топор поднимался и падал, поднимался и падал. Куски голема валялись по всему храму, словно обломки кораблекрушения на берегу Темного озера.

Через какое-то время до Громфа стало доходить, что паучий голем больше не шевелится. Охваченный навеянной магией свирепостью, он рубанул его еще несколько раз, прежде чем успокоился.

Когда он пришел в себя, то едва не потерял сознание от боли. Перед ним лежала туша голема, разбитая и растрескавшаяся. Эта туша придавила ему ногу. Обломки голема валялись посреди переломанных скамей.

На двойные двери храма обрушился очередной удар, от которого содрогнулось все здание. Ясраена и ее маги все еще не могли преодолеть запирающее заклинание Громфа. Дальше они будут пробовать окна.

Осторожно, шипя от боли, действуя дергарским топором как рычагом, Громф приподнял тело голема и вьтащил из-под него ногу. Кость заскрежетала о кость, и от боли Архимаг извергнул из желудка остатки грибов, съеденных им еще в своем кабинете. Он не стал осматривать перелом. Его кольцо залечивало раны, но слишком медленно. Громф полез в карман мантии — ее магия защитила его от ядовитого дыхания голема — и достал два пузырька с исцеляющими снадобьями, обычно служившими ему в качестве материальных компонентов заклинаний. Он сорвал зубами пробки и осушил пузырьки с теплой жидкостью один за другим.

Его лодыжка срослась, раны на бедре и плече затянулись. Исчезла даже большая часть кислотных ожогов.

Архимаг вздохнул, попробовал ногу, решил, что с ней все в порядке, и забрался на тушу голема. Там он встал поустойчивее над тем местом, где в тело голема уходила линия главного заклинания, высоко поднял топор и начал рубить.

С каждым взмахом топора Громф испытывал все большее и большее нетерпение, а свет двеомера филактерии сиял у него перед глазами все ярче и ярче.

После десятка ударов топором в груди голема открылась полость. Громф остановился, обливаясь потом, и заглянул внутрь.

Там, паря в воздухе, подсоединенная к кровеносному сосуду главного заклинания, мерцала красным светом сфера величиной с кулак.

Вот она сделалась желтой. Зеленой. Фиолетовой.

Громф смотрел, как она прошла через семь цветов радуги и начала все сначала. Даже издалека он понял, что это такое, — призматическая сфера. Цвета были наложены один на другой, образуя сферы внутри сфер, словно чешуи на грибе чешуйчатке. Должно быть, личдроу отыскал способ сделать призматическую сферу постоянной. Он поместил внутрь нее свою филактерию, а все вместе — внутрь специально созданного голема.

Громф знал, как справиться с призматической сферой. Определенные заклинания убирают определенные цвета. Прикоснуться к какому-либо из цветов, не уничтожив его, значило получить повреждения или погибнуть. Он должен был поочередно уничтожить все цвета, чтобы добраться до спрятанной под ними филактерии.

На это нужно время. А времени у него нет. Кроме того, Громф столкнулся с еще одной проблемой.

Трансформирующее заклинание превратило его в воина, но изменило его мозг. Та часть сознания, с помощью которой он прибегал к магической энергии, временно бездействовала. Он знал, что может творить заклинания, но не знал как.

Он не мог остановить действие трансформирующего заклинания, пока не придет его срок. Лишь после этого он сможет достать сферу.

Над его головой часть магической каменной стены, запечатавшей окна храма, рассыпалась, сокрушенная каким-то заклинанием одного из магов Ясраены. По полу храма застучали камни.

Теперь Громфа и обитателей Аграч-Дирр разделяла лишь силовая стена.

Времени у него практически не осталось.

Какой-то скрежет заставил его обернуться. От увиденного внутри его все сжалось.

Каждый кусочек, отрубленный им от голема, — ноги, осколок груди, коготь, кусок брюха, — трещал и разваливался на части. Из каждого обломка вырастали восемь лап и пара мандибул. Десятки осколков, валяющихся по всему храму, оживали, словно отпочковавшись от главного голема. Бой был еще не окончен.

В десятый раз за последний час Громф проклял личдроу.

Данифай смотрела в крохотное, лишенное стекол окно своей мансарды в Браэруне. Красное сияние Нарбондели прошло две трети пути от подножия к вершине. День клонился к вечеру.

Данифай давно потеряла счет времени. Для нее один день был похож на другой, часы тянулись один за другим.

Ей было легче считать время не по Нарбондели, а по трупам. Трупов было уже тридцать шесть с того дня, как Ллос избрала ее — Данифай даже мысленно не хотела называть ее по имени — своей Йор'тпаэ.

Хотя Данифай никогда не бывала в Мензоберранзане до того, как Ллос избрала свою Йор'таэ, но она смогла хорошо узнать его. И возненавидеть.

Справа, вдалеке, на другой стороне Мензоберранзанской пещеры, Данифай видела гигантские ступени грандиозной лестницы, ведущей в Брешскую крепость. Она могла разглядеть ее с такого расстояния лишь благодаря чудовищным размерам и фиолетовым волшебным огням, подсвечивавшим ее ступени. Наверху лестницы, на высоком плато — невидимый ей отсюда, — стоял величайший из храмов Ллос, Арак-Тинилит, средоточие веры Паучьей Королевы. Нога Данифай никогда не ступала в него и никогда не ступит.

В Арак-Тинилите правит та сука, Йор'таэ Ллос.

Ярость по-прежнему клокотала в Данифай, бесконечная ненависть к Йор'таэ. Она вымещала ее на приходящих к ней мужчинах.

Данифай выстроила свой собственный храм Ллос, свой Арак-Тинилит: крохотную вонючую мансарду в дебрях Браэруна. Здесь она сплела свою паутину и питалась кровью своих жертв во имя Ллос.

Она высунулась в окно — на шее ее по-прежнему висел священный символ, янтарь, весь в пятнах жира и копоти, — и сверху оглядела улицу. Наркоманы с ввалившимися глазами рыскали по переулкам, точно сонные призраки. Ее коллеги-проститутки околачивались у дверей, приставая ко всем проходящим мимо.

Группы отвратительных орков и бугберов жадно поглядывали на падших женщин-дроу. Данифай видела, как проститутки заодно с телом продают и свое достоинство. Но не она. Она продолжала служить Паучьей Королеве и будет служить всегда, несмотря на Йор'таэ.

Улица была покрыта толстым слоем нечистот и отбросов. «Вонючий Квартал» — так называли это место, и поделом. Весь Браэрун представлялся Данифай одной сточной канавой, из которой ей не выбраться.

Она не позволит Данифай сделать это.

В окно долетел аромат свежеопустошенных ночных горшков, заставив Данифай наморщить нос. Это движение далось ей с трудом из-за грубых шрамов, изуродовавших левую сторону лица. Мысль о собственном уродстве вызвала в ее душе новую вспышку гнева. Как бы она хотела, чтобы ярость ее могла перенестись по воздуху через всю пещеру прямиком в Брешскую крепость.

Она давным-давно бросила попытки скрыть свои шрамы. Они стали частью ее, такой же, как ее вера, как ее ненависть.

После того как Ллос сделала свой выбор, возрождение Паучьей Королевы завершилось и Йор'таэ с триумфом возвратилась в Мензоберранзан, Данифай пообещала, что для Паучьей Королевы и ее слуг начнется новая эпоха.

Но не для всех слуг.

Йор'таэ наказала Данифай за ее самонадеянность, заставив жить без Дома, лишив почти всего, что ей принадлежало, изуродовав ее, не позволив ей умереть достойной смертью.

Даже сама Ллос, казалось, отвернулась от Данифай. Богиня больше не даровала бывшей рабыне заклинания, вместо этого непрестанно преследовала ее в снах. Во сне Данифай являлись видения восьми пауков, восьми тел с клыками, лапами, глазами и ядом.

Несмотря на все это, Данифай отказывалась признать себя вероотступницей. Она продолжала молиться Ллос, хотя паства ее храма и состояла из нее одной.

Нищая и искалеченная, она продавала свое тело мужчинам, чтобы заработать на хлеб. Хотя Йор'таэ изуродовала ее лицо, мужчины по-прежнему вожделели ее тела и готовы были платить за то, чтобы попользоваться им. Данифай ненавидела их прикосновения, хотя и создавала у них ощущение, будто покорна им, но тем не менее делала то, что было нужно, чтобы выжить, — как любая настоящая паучиха.

Йор'таэ смеялась, обрекая Данифай на эту убогую жизнь, полагая, что нищета сделает ее слабой. Но Данифай была живуча, как все пауки, и эти испытания были лишь частью долгой череды иных испытаний. Она сможет пережить и переживет их. Она станет сильнее. Ее не сломать, не сломать никогда.

Если Данифай и извлекла какой-нибудь урок из служения Ллос, из своей жизни в качестве рабыни Халисстры Меларн, так это то, что вся жизнь — это испытание. Всегда. Сильные преследуют слабых, а слабые страдают и гибнут. И больше ничего.

И хотя Данифай не стала Йор'таэ, она отказывалась быть слабой.

Она слезла с подоконника, повернулась и оглядела свою скудно обставленную мансарду. Данифай предпочитала думать о ней как о своей паутине, скромной паутине, как у «черной вдовы», в центре которой затаился страшный хищник.

Застланная грязными одеялами койка из грибной древесины стояла у ближней стены. Каждый день Данифай выносила простыни на берег Темного озера, чтобы постирать их — ежедневное занятие, давно ставшее значимым, будто религиозный ритуал, — но запах пота и секса не исчезал. Она спала на полу, не желая отдыхать на кровати, которую делила с мужчинами. На табурете возле кровати стояла глиняная масляная лампа, крохотное пламя которой гасло в спертом воздухе. В углу расположился каменный стул, на который она вешала свою немногочисленную одежду. Ночной горшок и умывальник разместились у противоположной стены.

У Данифай не осталось ничего ценного, кроме ее веры, ее священного символа и настойки черного корня, склянку с которой она хранила в поясе. Она пополняла ее запас раз в сорок дней, отдаваясь старому аптекарю-полудроу, работающему на базаре. Сама она давно выработала в себе невосприимчивость к яду, принимая его понемножку.

Она знала, что пала очень низко, намного ниже, чем когда была пленницей. Но она не желала отказываться от своей веры. Большинство считало ее не более чем спятившей шлюхой или бывшей ведьмой, страдающей манией величия. Но она не была ни тем, ни другим. Она была паучихой и проходила испытание, не больше и не меньше.

Она не оправдала ожиданий Ллос на Дне Дьявольской Паутины — вот почему она не стала Йор'таэ, — но она искупит свой грех и снова увидит однажды одобрение в восьми глазах Паучьей Королевы.

А тем временем Данифай убивала во имя Ллос. Каждый восьмой клиент, приходящий к ней в мансарду, становился ее жертвой. Пусть Паучья Королева и не отвечала на ее молитвы, но Данифай тем не менее продолжала приносить ей жертвы.

Она избавлялась от трупов, продавая их пожилому дроу, владельцу грибной фермы. Жертвы Данифай оканчивали свой путь в качестве удобрения на грибных плантациях Донигартена.

«Слабые становятся кормом для сильных», — подумала она, и улыбка осветила ее изуродованное лицо.

Стук в дверь заставил ее обернуться.

— Эй, Фа! — окликнул из-за двери заплетающийся голос. — Открой. Я хочу полакомиться твоим телом.

Данифай узнала этот голос. Хиган, второй сын разорившегося торговца. От него вечно разит солеными грибами и крепким вином.

— Подожди минутку, — ответила Данифай, и мужчина подчинился.

Хиган был номером восемь.

Данифай достала из пояса склянку с настойкой черного корня, обмакнула в нее палец и провела им по губам. Надев на лицо улыбку, она открыла дверь.

За дверью стоял Хиган, белые волосы растрепаны грязная рубаха полурасстегнута. Данифай была выше мужчины на две ладони. Она посмотрела на его слезящиеся красные глаза и подумала: «Ты один из слабых».

— Привет, Фа, — бросил он, жадно уставившись на ее груди, прикрытые лишь ветхой сорочкой. — Ну разве мы не прекрасная пара?

Он позвенел кошельком с монетами у нее перед носом.

Данифай сгребла монеты и хлопнула его по лицу. Он улыбнулся, несмотря на кровоточащую губу, подхватил ее на руки и прижался губами к ее губам. Дыхание его было зловонным, его возбужденное мычание — отвратительным. Она терпела, зная, что с каждым поцелуем он все глубже увязает в ее паутине.

Данифай позволила ему отвести себя к кровати. Он попытался уложить ее на койку, но она, пользуясь тем, что была сильнее, вывернулась и вместо этого заставила его лечь снизу. Он пьяно ухмыльнулся, бормоча какие-то жалкие нежности.

Она раздвинула его ноги, и он в возбуждении облизнул губы. Его руки теребили ее юбку, ее пояс, и по его движениям она понимала, что мозг его затуманен не только крепким вином. Его рука скользнула по пузырьку с черным корнем и даже не остановилась, настолько ему не терпелось добраться до ее кожи.

Улыбаясь ему в лицо, она дразнила его, считая до тридцати, — пока вожделение на его лице не сменилось недоумением, потом тревогой.

— Что со мной такое? — сказал он невнятно и хрипло. — Что ты со мной сделала, шлюха?

Он попытался оттолкнуть ее, но снадобье уже подействовало. Силы покинули его, и он сумел лишь схватить ее за плечи. В считаные мгновения он оказался полностью парализованным и мог лишь с ужасом смотреть на нее.

Данифай холодно взглянула на него, продолжая улыбаться, и начала выпевать заклинание. Ее голос взывал к Ллос, предлагая смерть мужчины ради удовольствия богини. Окончив молитву, она положила ладони ему на горло и задушила его.

Он умирал, выпучив глаза и влажно хрипя.

— Ты слаб, — прошептала она ему на ухо. — А я — паучиха.