«И сказал Мерлин Балину: ты должен будешь нанести самый плачевный удар, какой когда-либо наносил человек, кроме удара, нанесенного Господу нашему Иисусу Христу. Ты поразишь верного рыцаря, самого славного мужа из ныне живущих, и ударом этим на двенадцать лет ввергнешь три королевства в величайшие бедствия, невзгоды и страдания. И рыцарь тот многие годы не сможет оправиться от причиненной тобою раны»1. К сожалению, Балин исполнил предсказанное, и этот удар стал известен как «мучительная рана».

Современные исследователи, которые стремятся раскрыть тайны Грааля, следуют по проторенной дороге или прокладывают свой путь неподалеку. В результате их бурной деятельности поиски Грааля, как и в старину, опасны, а дорога к этому окутанному тайной сосуду почти непроходима. Но мучительная рана вызывала к себе далеко не поверхностный интерес, а потому я хотел бы немного отойти от проторенной дороги. Тропинка, по которой я приглашаю пойти вместе со мной, уведет нас далеко от главной дороги, и никто еще не проходил по ней до самого конца.

Мой план таков: отправиться на поиски истинного, ничем не запятнанного источника деяния Балина и шаг за шагом восстановить историю того, как оно стало служить цели христианства.

Часть I

1

Благодаря Мерлину из французской версии легенды в коллекции литературных произведений Хута мы узнаем про старинное сказание о Балине. Оно осталось лишь в единственной плохо сохранившейся рукописи, которая хранится в библиотеке Альфреда X. Хута в Лондоне. Гастон Парижский и Якоб Ульрих2, а также доктор Оскар Шоммер3 предполагают, что она была создана в конце XII или в начале XIV века. Две очень важные страницы (136-я и 137-я) отсутствуют4, а потому с момента убийства Гарлона до того момента, как Балин вышел из замка Пеллеана, историю приходится дополнять содержанием на основе другого текста – «Demanda del Sancto Grail» (старинного испанского перевода этой истории) и книги второй, главы пятнадцатой романа Мэлори «Смерть Артура» 5 . В испанской версии больше деталей, чем в версии Мэлори, поэтому в качестве отправного пункта я выбираю именно ее.

Однажды Балин сопровождал юного рыцаря к шатру Артура, и вдруг пущенное чьей-то невидимой рукой копье выбило молодого человека из седла. Балин, скорбя о смерти славного юного рыцаря, вынул копье из кровоточащей раны и отправился дальше, горя жаждой мщения. Это смертоносное оружие он взял с собой.

Ил. 61. Титульная страница (печатная рукопись, США, 1927)

Вскоре после этого трагического происшествия Балин, совершая конную прогулку в компании другого юного рыцаря, повстречался с Мерлином, который рассказал ему, что невидимым убийцей его первого спутника был Гарлон, брат короля Пеллеана. После этих слов Мерлин исчез, и оба рыцаря продолжили свой путь. Но внезапно и этого спутника тоже убило копье, брошенное чьей-то невидимой рукой, и Балин, еще более рассвирепевший, ринулся на поиски, чтобы отомстить убийце.

Балин прибыл во дворец короля Пеллеана во время праздника. И хотя въезд вооруженным людям был запрещен, он появился там в полном рыцарском снаряжении. Увидев пирующего Гарлона, наш герой размозжил ему голову безо всяких церемоний и пронзил сломанным древком его же собственного копья, воткнув его в нанесенную рану. Король пришел в страшный гнев и, схватив бревно, бросился на Балина. Они сошлись в бою, меч Балина был сломан, и наш благородный рыцарь безоружным помчался из одного зала в другой, а король – вслед за ним.

«Он огляделся по сторонам и заметил, что дверь в один зал открыта, и вошел туда в надежде найти чем защититься, а король, который следовал за ним по пятам, вдруг услышал, как за его спиной чей-то голос произнес: “На горе свое войдешь ты в этот зал, ты этого недостоин”. Балин тоже слышал голос, но это его не удержало, и он вошел; тут было все красиво и богато украшено, он и помыслить не мог, что на свете бывает нечто подобное. Зал был огромным, квадратной формы, он благоухал всевозможными благовониями. В центре стоял огромный стол, сделанный из серебра самой высшей пробы, на четырех серебряных ножках. На столе стояла большая золотая чаша, а в ней – вертикально установленное копье, наконечником вниз, и всякий, кто видел это, был в изумлении оттого, что это копье не было никуда воткнуто, ни к чему не крепилось и ни к чему не было пристегнуто. Рыцарь Двух Мечей увидел это копье и, не рассмотрев его как следует, уже протянул к нему руку, но невидимый голос произнес: “Не тронь его, грешник!” Но это его не остановило, он схватил копье обеими руками и ударил им Пеллеана (Пеллама), который так яростно бросился на него, что копье пробило ему оба бедра, и тяжелораненый король рухнул на землю. Рыцарь вернул копье на прежнее место, и, оказавшись там, оно замерло в прежнем положении»6.

В эту минуту стены замка содрогнулись и стали рушиться, и чей-то голос сказал: «В миг сей начинаются Приключения Королевства, которое будет стоять до тех пор, пока не заплатит за деяние того, кто посмел коснуться своими грязными и грешными руками священного Копья, коим ранен был достойнейший из принцев, и великий Учитель сквитается за это, покарав виновных, обрекая их на страдание».

После чего замок обратился в руины, и все, кто там был, упали замертво на два дня и две ночи. Потом стало известно, что более половины из них погибли, а все окрестные земли поразило запустение.

Балин тоже упал замертво со всеми пострадавшими, но его вдруг окликнул Мерлин и так вернул к жизни. Волшебник показал ему хозяина замка и придворную даму, погибших под обломками. Потом он нашел коня для Балина и исчез.

Балин сел на коня и поехал прочь, видя кругом раненых и убитых. Мэлори пишет, что уцелевшие кричали вслед рыцарю: «О Балин, ты поверг эти страны в разрушение; ибо мучительная рана, которую ты нанес королю Пелламу, привела к разрушению трех стран, и да постигнет тебя кара за это»7.

2

Проведя тщательный анализ романов о поиске Грааля, мисс Дж. Л. Вестон сообщает следующее:

«Есть множество доказательств того, что главной целью поисков Грааля является исцеление короля, страдающего от болезни, и обретение им сил, утраченных от ран, болезни или старости; эти недуги, по какой-то таинственной и необъяснимой причине, оказали разрушительное воздействие на его страну, в которой или исчезли все растения, или начались ужасные войны»8.

Мучительная рана от копья Балина была лишь прелюдией для того целительного странствия. В ней рассказывается, как именно был ранен король и как было разрушено его королевство; и здесь выразительно показана тесная связь жизненных сил короля с процветанием его страны.

Профессор А. К. Л. Браун отмечает, что история Балина «создана в духе романов о короле Артуре… из нее становится понятно до мельчайших деталей, как и отчего отправляются на поиски Грааля. В этой истории рассказывается, почему и кем был ранен король и как его страна пришла в упадок»9.

В отрывке, напечатанном на основе архива Национальной библиотеки Франции № 343 (Ms. Bib. Nat. Fr. 343), профессором Брауном было обнаружено описание окончания поисков Грааля, непосредственно связанное с эпизодом о мучительной ране, нанесенной копьем Балина. В этом описании Галахад прибывает в замок Корбеник и входит в «величественную крепость рядом с таинственным дворцом» (la mestre forteresce tres devant lepalleis aventureux) 10 . Он и его спутники оставляют свое оружие у входа. Старик ведет Галахада из зала в зал, а потом показывает ему комнату, где лежит раненый король, предлагая войти туда одному. Далее перед нами предстает зал с Граалем, описание которого совпадает с тем, что было в истории о Балине: огромная и богато украшенная комната с серебряным столом, а над ним таинственным образом парит окровавленное копье, наконечником вниз, то самое, что пронзило бок Христа.

“Et voit maintenant en mi leu de la chamber qui mult estroit granz et riche la table dargent et le santime vessel si hautement et si bel aorne com nostre estoire a la autre fois devise… et il voit tres de sus la table dargent celle meesmes lance dont la santime car ihesu christ avoit este navree. Et ele estoit mise en lair le pointe de soux et li fust de sus, et pendoit merueilleusement que mortex hom ne peust pas ueoir qui la sostenoit, et sachiez que ele rendoit par la pointe gotes de sanc qui chooient en un moult riche vesse dargent assez espessement. Mes apres ce que eles estoient venues el vexel ne pooit nus savoir qui li sans devenoit. Quant Galahas voit ceste merveille il pense bien que ce est sanz faille la lance aventureuse”11.(«И видит он на полпути богато и чудесно убранную комнату и серебряный стол, а на нем высокий сосуд, столь искусно украшенный, что никто никогда о подобной красоте и не слыхал… и видит он на том серебряном столе то самое копье, которое пронзило грудь Христа. И стояло оно на кончике, и висело в воздухе чудесным образом, но никто и ничто его не держали, и с острия того копья, вы только подумайте, стекали капли крови в тот серебряный сосуд непрерывным потоком. Но после того, как он вошел в ту комнату, не знал он, что это за сосуд и зачем он. Когда Галахас увидал то чудо, то подумал он, что перед ним волшебное копье».)

В этой уникальной версии, наконец, мы узнаем, кто именно нанес рану королю Пеллеану, – это был Балин, Рыцарь Двух Мечей.

Оказывается, мучительная рана связана с поисками Святого Грааля, который представляет собой попытку исцелить страдающего короля. Его жизненные силы и процветание его королевства связаны, а нанесенная ему мучительная рана стала поводом для оправдания странствий в поисках Грааля.

Итак, первый этап нашей проблемы выглядит следующим образом: бедра короля пронзило волшебное копье, брошенное молодым человеком, и в тот же миг во всем королевстве воцарились смерть и разрушение.

Мы постараемся выяснить: а) что это был за король, чьи жизненные силы и здоровье служили гарантом благополучия всего королевства; б) что это был за молодой человек, который чуть не убил его; в) откуда взялось это волшебное копье, которое нанесло мучительную рану королю, и что оно собой представляло.

Для этого нам снова нужно задуматься о богах и магии.

3

Похоже, что первобытный человек сформировал фундаментальные представления о душе или духе, рассуждая о сходстве сна со смертью. Сон казался ему кратким мигом утраты жизненных сил, которые навсегда покидают человека после его смерти; а в своих снах человек может вообразить, что он блуждает в царстве смерти и может увидеть, как выглядят духи. Но в этих снах ему встречаются не только друзья, но еще и жилища, и рыболовные крючки, и камушки, и деревья. Во всех предметах этого обширного мира чувствуется присутствие духов, и за каждым природным явлением скрывается какой-нибудь конкретный из них. Взяв за образец мир снов, первобытный человек, похоже, позаимствовал из него целый пантеон таинственных существ, обладавших мистической силой12.

Человек развивался, и его боги оторвались от своих глубинных, земных ассоциаций; став единственными и надменными, они воспарили от могильной земли ввысь, к небесам. А за ними тянулся таинственный шлейф странных, случайных следов, по которым можно было пройти, чтобы понять, откуда именно состоялось это живописное восхождение.

В книге «Золотая ветвь» Фрезер продемонстрировал, что в первобытных сообществах очень слабо заметна пропасть, разделяющая богов и людей, в сознании человека более позднего времени13. У людей первобытных не было четкого разграничения между богом и могущественным колдуном. Часто боги древних времен являлись всего лишь невидимыми колдунами, произносившими заклятья и распевавшими священные тексты под покровом сил природы, как это делают колдуны, которые плетут заклинания среди соплеменников. Более того, обычно боги показываются тем, кто поклоняется им, в человеческом обличье. Очень просто для колдуна, который, как считается, обладает сверхъестественными силами, заставить других людей поверить в то, что он – воплощение какого-то божества.

Когда люди верят, что благополучие племени зависит от исполнения магических ритуалов, колдун приобретает огромное влияние и власть, легко становясь вождем или королем. «Таким образом, кто-то немного более могущественный, чем просто фокусник, например, целитель или колдун, может превратиться в полноправного бога и короля в одном лице»14.

В земледельческих сообществах, где благополучие зависит от благодатного дождя и солнечного света, а не от каких-то других явлений, колдун племени должен уметь заклинать погоду. Потому колдун становится человеком, умеющим вызвать дождь или солнечный свет. Поскольку в сознании первобытных людей грань между богами и людьми не была столь заметной, такого колдуна считали богом дождя, солнца или воды. Силы, вызывавшие к жизни грозу или солнечный свет, по мнению людей, были заключены в этом человеке, и потому они верили, что их благополучие находится в его руках. Если он может вызвать солнечный свет или дождь по своей воле, он может сделать и так, что ни света, ни дождя не будет. И от того, насколько он успешен, будет зависеть не только его право на корону, но и сохранит ли он на плечах голову, которую она венчает.

Первобытные люди очень часто персонифицируют силы природы, воплощая их в мужских или женских образах; и принцип гомеопатической, или имитативной, магии помогает им делать так, чтобы деревья и растения развивались и зрели, когда в обрядах имитировался их брачный союз. Когда мысль о сексуальном начале в природе получила дальнейшее развитие, землю стали считать воплощением женского начала, потому что она приносила плоды, а дождь и солнечный свет, которые пробуждали в ней жизнь, наделяли мужскими характеристиками.

Поскольку существовала тенденция к антропоморфности, свойственная невежественным людям, женская сила земли приобрела более законченную форму, и появился образ богини, а мужская оплодотворяющая сила воплотилась в облике могущественного бога. Союз бога и богини, по этим представлениям, пробуждал в природе мощные животворные силы.

Подобная тенденция к антропоморфности наделяет божественной силой не только самих богов, но и проявления их сверхъестественного могущества. Поэтому силы солнца, грозы и воды, в основном связанные с природным плодородием, тем не менее относительно независимы друг от друга и поэтому обожествляются по-отдельности. В итоге мы видим, что существуют менее значимые боги плодородия, которые в сознании людей ассоциируются с той или иной плодородной силой. Появляются боги солнца, боги грозы и бури, боги воды – и они встречаются довольно часто.

Но поскольку эти боги, вполне очевидно, связаны друг с другом и все они служат в конечном счете достижению одной и той же цели, их часто путают. И потому невозможно предельно точно установить, какой именно бог плодородия сейчас перед нами, или понять, какой силой он обладает и какие обязанности на него возложены. Он может обладать теми же чертами, что и какие-то его родственные боги – или соединять в себе все их характеристики сразу.

Из трудов Фрезера мы узнаем, что колдун часто воплощает в себе черты и короля, и бога; а боги, которых он воплощает, как мы уже имели возможность убедиться, управляют бурями и солнечным светом. Но и солнечный свет, и буря – это проявления плодородия Матери-Богини. И потому в чертах характера мага часто присутствуют неявные проявления бога или богов, которые оплодотворяют землю. Его величие питается свойствами множества богов.

До некоторой степени создается впечатление, что власть бога-короля над природой осуществляется как проявление его воли. И потому, когда люди страдают от засухи, мора или бури, они считают, что это произошло оттого, что их король или плохо исполняет свои обязанности, или в чем-то виноват, за что и наказывают его. «Но иногда природные события хотя и воспринимаются как нечто зависящее от короля, отчасти, по мнению людей, могут от его воли и не зависеть. Его воспринимают в качестве, так сказать, динамического центра вселенной, из которого во все стороны исходят лучи райского света; поэтому любое происходящее с ним изменение – поворот головы, его воздетая рука – немедленно оказывает воздействие на какую-то часть природы, и там начинают происходить изменения. На нем держится весь мир, и малейший промах с его стороны может разрушить хрупкое равновесие. Он должен быть осторожен, и с ним должны быть осторожны, о нем надлежит заботиться; и вся его жизнь, до самых мельчайших деталей, должна быть устроена так, чтобы ни один его поступок, вольный или невольный, не нарушил и не пошатнул устоявшиеся законы природы»15.

«Но никакая забота и никакие предосторожности не могут помешать богочеловеку состариться, ослабеть и, в конце концов, умереть… (и) если природа зависит от жизни этого богочеловека, какие только бедствия ни произойдут оттого, что силы его иссякают, и, когда их не останется совсем, наступит его смерть? Предотвратить все эти опасности можно лишь одним способом. Богочеловека нужно лишить жизни, как только появятся первые признаки упадка его сил, и его душа должна будет переселиться в могучего преемника, прежде чем сам он значительно утратит свое могущество и это станет опасным… Если богочеловек умрет, так сказать, естественной смертью, значит, в соответствии с представлениями древних людей, что его душа либо сама оставит тело и откажется возвращаться, либо, что чаще всего происходит, улетит или будет долго блуждать, не находя выхода, по воле какого-нибудь демона или колдуна. В любом из этих случаев душа богочеловека будет потеряна для тех, кто ему поклонялся, и так будет утрачено их благополучие, и возникнет угроза их существованию… (Но если) убить его, то люди, которые ему поклонялись, смогут, во-первых, поймать его душу и передать ее достойному преемнику; а во-вторых, умертвив богочеловека в тот момент, когда природные силы начали покидать его, люди смогут предотвратить упадок – и могущество богочеловека не будет утрачено. Итак, убийство богочеловека отвечало всем этим целям и предотвращало все опасности, а его душа, таким образом, переходила в расцвете своих сил его преемнику»16.

Доктор Лоуи доказал17, что эти основные принципы, сформулированные Фрезером, возможно, не являются универсальными для всех народов мира. Но они оказали значительное влияние на менталитет народов Европы18. Такие представления были популярны от Ирландии до Геллеспонта, и в мифологии, дошедшей до наших дней, сохраняются воспоминания о богах-королях и связанных с ними культах природы. Особенно в Ирландии эти понятия значимы и проявляются в традициях, незримо присутствующих в жизни людей. Они продолжают жить в древних реликвиях и рукописях, которые, к счастью, смогли сохраниться до наших дней, пережив те, что давно утрачены, и потому такие традиции играют важную роль. Богатое воображение тщательно скрывает их от нас, и в них можно найти подробное объяснение мириадам загадок.

Ирландский король, живший на холме Тара, был, безусловно, воплощением бога плодородия19. Верили, что он пробуждает животворные силы земли и увеличивает плодовитость скота. В старинной монашеской рукописи, которую приписывают святому Патрику, сообщается, что благодаря правлению истинного короля на страну нисходила благодать – хорошая погода, спокойные моря, плодородные злаковые поля и усыпанные фруктами деревья. Но если в стране наступал голод, коровы не давали молока, не вызревали фрукты и хирели злаки, это считалось неопровержимым доказательством того, что страной правил недостойный король.

Брак короля считался очень важным для его благополучного правления. Ведь его жена символизировала богиню земли, а сам он был воплощением бога плодородия, и его супружеская состоятельность благоприятствовала плодородию земель, скота и человечества. Король, сексуально несостоятельный или в какой-то мере ущербный физически, конечно, мог стать причиной несчастий своего народа. И потому, чтобы сохранить свою здоровую божественную силу, король Ирландии должен был подчиняться жестким древним королевским табу, касающимся связи короля с силами природы, – так называемым «гейсам».

Ирландский бог-король обычно занимал трон, убив своего предшественника, и выполнял свои обязанности, пока не появлялся более сильный претендент, который отбирал у него божественную силу. Если король не умирал собственной смертью, что было неприлично, его преемник должен был исполнить волю богов, для чего существовали четко выработанные методы. Эти боги, конечно, сразу же после коронации, вселялись в нового короля. А затем, спустя какое-то время, после множества весьма впечатляющих событий, все повторялось вновь20.

Итак, король-бог счастливо правил в Ирландии, и благодаря постоянно источаемой им благодати все живое росло и расцветало, потому что он был здоров и полон жизненных сил. Таким образом, мы сумели дать объяснение тому явлению, отражением которого был король Пеллеан; и образ мучительной раны приобретает совершенно новое значение. Похоже, что это завуалированное отражение древней первобытной мифологии, когда боги надевали на себя доспехи, изменяя свой облик, и притворялись средневековыми благородными рыцарями. Похоже, что сам король Пеллеан изначально был кем-то вроде Зевса, но только в пантеоне северной страны. Это древний бог-король, от привычек и образа жизни которого зависит благополучие его земли. Когда ему наносят рану, то на всей его земле воцаряется запустение; супруг Матери-Земли утрачивает свои способности и потенцию; источник плодородия земли повержен – и все вокруг приходит в упадок и запустение. В сущности, образ Пеллеана – это последняя стадия антропоморфности, когда наше представление о боге-короле превращается в представление о рае, где он правил своим волшебным ирландским замком, выступая в роли повелителя природы. Это наше воплощение мужественности не только в облике человека, но и облаченное в человеческие одежды. Так наш бог-король стал королем-богом.

4

В своей работе «Окровавленное копье» профессор Браун предпринял попытку связать копье Грааля с волшебным оружием из ирландского мифа, но он не стремился установить ассоциации обоих этих образов с представлениями о плодородии. Я же намерен доказать, что Балин и это копье являются символами плодородия, между которыми существует взаимосвязь. Я хотел бы с помощью этих образов развить свои мысли относительно природы мучительной раны.

Профессор Роджер Лумис привлек мое внимание к сходству ирландского сказания «Судьба детей Турена» и легенды о Балине. Благодаря этим параллелям можно объяснить и сделать далекоидущие выводы о странном соседстве волшебного копья и котла; таким образом, эта история может быть полезной, положив начало следующему этапу нашего исследования.

Дети Турена убили отца Луга и за это должны были понести удивительное наказание. Им нужно было добыть для Луга множество волшебных предметов, которые он им точно описал. Среди них было пылающее копье Писира, правителя Персии. «И ведомо ли вам, что это за копье, которое повелеваю я доставить?» – спросил у них Луг. «Нам это неведомо», – отвечали дети Турена. «Это превосходное отравленное копье, – отвечал им Луг, – (а владеет им) царь Персии Писир; Ар-идбер зовется оно, совершают с ним разные подвиги; а наконечник его всегда погружен в горшок с водой, чтобы оно не сожгло (своим пылающим жаром) тот город, в котором хранится»21.

Три сына Турена не знали, как же им добыть эти волшебные вещи. Тогда им пришло в голову, что лишь магия Мананнана поможет им в этом. А поскольку Луг должен был соблюдать множество королевских правил и ограничений-«гейсов», и один из них гласил, что если кто обратится к нему с просьбой подарить что-то ценное, то на каждую вторую просьбу он должен отвечать согласием. И потому дети Турена, попросив Луга во второй раз, пожелали получить на время особую лодку, обтянутую кожей, – куррах Мананнана, и тот с неохотой согласился.

«…дай нам на время лодку-куррах Мананнана», – сказал Бриан, сын Турена. «Я дам его вам», – ответил Луг. «А где он?» – спросили они. «Он в городе под названием Бойн», – сказал Луг.

«И они отправились в свои родные места, где была и Эйте, дочь Турена; и сказали им, что добыли куррах».

«…Затем они отправились в путь, оставив Турена в горе и слезах, а Эйте проводила их в порт, где был пришвартован куррах…»

«…(и вот) эти воины вышли на своем каноэ за пределы прекрасных чистых вод Эринна… и потребовали: чтобы ты, прекрасная лодка Мананнана, та, что под нами, отвезла нас в сад Гесперид».

«И не ослушалась лодка приказа… ибо поплыла она все вперед и вперед по гребням зеленых волн…»22

После того как были добыты золотые яблоки, что входило в обязанности воинов в соответствии с наложенным на них наказанием, прибыли они в персидский дворец, переодевшись поэтами. У правителя был праздник, и они стали развлекать его своими песнями. Но царю эти песни не понравились, потому что все они были про волшебное копье Ар-идбер, которое ему принадлежало. И он сердито повелел им замолчать и не тревожить его слух своими подозрительными песнями.

Когда Бриан услышал, что сказал правитель, то выхватил яблоко, которое держал в руке, и запустил ему в голову, да так, что пробил ему лоб, и мозги из этой дыры вывалились наружу; а потом обнажил свой меч и стал разить им всех вокруг»23.

Устроив это побоище, три брата устремились в комнату, где хранилось копье, и нашли его там «с наконечником, погруженным в котелок, полный воды, чтобы он не сжег всех придворных»24. Они увидели, что этот наконечник «был глубоко погружен в воду, которая шипела и бурлила вокруг него. А Бриан храбро схватил и выдернул его оттуда; после чего все три брата оставили дворец и пошли к своему каноэ»25.

Эта история напоминает нам о мучительной ране. Оба копья из этих двух историй были расположены совершенно одинаково примерно в схожей обстановке. В обоих сказаниях те, кто приехал на поиски копья, прибыли туда во время праздника. До того как было обнаружено копье, состоялся бой, а правитель был серьезно ранен. Более того, в ирландской истории есть удивительное сходство со странствиями Галахада. Привожу для сравнения небольшой отрывок из версии Мэлори:

«И добрый рыцарь Галахад все ехал и ехал, пока не прибыл в ту ночь во дворец Карбонек; и он понял, что попал к отшельнику. А тот добрый человек возрадовался при виде странствующего рыцаря. И когда они собирались отдохнуть, в дверь постучала прекрасная дама и призвала Галахада, и тот добрый человек пошел к двери, чтобы узнать, чего она желает. И тогда она обратилась к отшельнику: “Сэр Ульфин, я благородная дама и желаю говорить с тем рыцарем, что гостит у тебя”. И тогда этот добрый человек разбудил Галахада со словами: “Пробудись и поговори с благородной дамой, что обратилась к тебе за помощью”. И тогда Галахад подошел к ней и спросил, чего ей надобно. “Галахад, – сказала она, – я желаю, чтобы ты вооружился, сел на своего коня и следовал за мной, ибо приведу я тебя через три дня туда, где предстоит тебе величайшее приключение, какое только выпадало на долю рыцаря”. И тотчас вооружился Галахад, и взял своего коня, и помолился Богу, и смиренно попросил эту благородную даму указывать ему путь, как ей будет угодно.

…они нашли корабль, где были Боре и Персеваль, и возопили они с корабля: “Сэр Галахад, будь здрав и добро пожаловать, как долго ждали мы тебя”… И два эти рыцаря приняли Галахада и его даму с великой радостью, и все они были знакомы друг с другом; и тут поднялся ветер и погнал их корабль по морю в чудесную землю… И сказала тогда благородная дама: “Персеваль, ведомо ли тебе, кто я?” “О нет, увы, откуда же знать мне об этом!” “Так знай же, что я – твоя сестра, дочь короля Пеллинора”»26.

В этой ситуации Галахад и его спутники напоминают несчастных детей Турена. Снова перед нами три странствующих героя в сопровождении сестры, которых она привела к волшебному кораблю, который плыл сам по себе. И на его борту начинается их приключение на пути в райские чертоги, где хранится волшебное оружие.

После того как в Ирландию было привезено волшебное копье Писира, с ним были связаны поразительные события. Оно стало известно под именем Lain of Celtchar — Луин Кельчар, его описание можно найти в сказании «Bruin da Derga» («Разрушение Дома Дерга»)27.

«Я оказался в комнате рядом с Конайре. Там были три главных воина, чьи волосы уже начинали седеть… у того, что стоял в середине, в руке было огромное копье, а на копье том – пятьдесят заклепок. А древко у копья того такое, что могло бы быть частью тяжелого плуга. Тот человек, что стоял в середине, так высоко занес копье, что острие его так и мелькает, и древко движется туда-сюда в его ладони. А перед ними – огромный котел, в котором быка сварить можно, и варится в котле том черная жуткая жидкость. И макает он копье то в черное варево в котле. Если его не погасить вовремя, то воспламенится древко того копья, и словно огненный дракон сядет на крышу дома».

«…нужен котел, полный отравы, чтобы охладить то копье, коли надобно будет убить кого. Если не охладить копье, то пламя охватит древко – и огонь достигнет того, кто его держит, или того, кто во дворце там сидит».

Еще одно описание копья Луин Кельчар мы находим в сказании «Mesca Ulad» («Отравление Улада»). Эта версия легенды гласит28:

«…Огромное рыцарское копье до самого его плеча. Когда жар наконечника разгорелся, он наносит удар, замахнувшись копьем, что держал в руке, так что огненные искры летят во все стороны от его острия, как только его охватит огонь. Котел, наполненный жуткой темной кровавой отравой, стоял перед ним, кипело в нем магическое зелье из крови собачьей, кошачьей и из крови друидов. А наконечник того копья погружали в эту жидкую отраву, как только он разгорался».

«Быстрый, разящий Луин Кельчар высоко занес он, а перед ним стоял котел с темно-алой кровью, ибо, если будет обожжено древко этого копья, или самого человека обожжет оно, то окунуть нужно копье в тот котел с отравленной кровью. И вот сказание о битве».

И наконец, в сказании «Battle of Rosnarig» («Битва Рознариг») есть такой эпизод29:

«Какое же это было чудное копье; ибо сполохи огня извергало оно во все стороны, а впереди шли четыре наемника с ярким медным котлом, наполненным кровью, и туда макали то копье отравленное ежечасно, чтобы снова наполнить его ядом».

Похоже, что это древнее копье представляло собой не что иное, как послушную руке человека молнию, которую нужно было постоянно держать под контролем и охлаждать.

Выводы, к которым пришел профессор Браун в своих исследованиях, не совсем согласуются с поставленной перед нами задачей, а потому я выделю то, что меня интересует, приводя собственные аргументы. Я предполагаю, что Луин Кельчар – это молния, которую используют в качестве оружия; что во дворце Писира ситуация складывается по схеме, напоминающей легенды, связанные с мучительной раной, и что, следовательно, этот эпизод является связующим звеном между копьем Балина и молнией.

Итак, молния – это оружие богов плодородия. И потому было любопытно обнаружить, что в одном из случаев по крайней мере бог плодородия использовал Луин Кельчар так же, как Балин использовал копье в истории о мучительной ране. Профессор Браун изучал эту историю и признал ее сходство с историей о Балине. Но он не упомянул о ее связи с образом бога плодородия, а именно это меня в большей степени интересует. Меня вдохновляет это копье, обладающее сверхъестественными свойствами молнии, в руках грозного бога плодородия. Это сказание встречается в «Book of Aicill» («Книге Айсилла») – древнем своде законов Ирландии30.

У короля Кормака было множество диковин из Туата де Дананн. Одной из них был Кримолл – окровавленное копье. Однажды Энгуса отправили на поиски Кормака, потому что король горел жаждой мщения. В то время у короля Кормака был праздник во дворце, и Энгус прибыл туда, оставив у входа свое оружие, потому что вооруженным людям вход был запрещен. Но на стене во дворце висел Кримолл, окровавленное копье короля Кормака. И Энгус в ярости схватил это копье и нанес Келлаку, сыну Кормака, страшный удар. И это копье «выбило Кормаку один глаз, а когда копье вытаскивали из раны, то древко его угодило королю священного холма Тары в спину и убило его. А раненому королю не было дозволено управлять страной. И потому Кормака отправили в Айсилл, рядом с холмом Тара, а Тару можно было видеть из Айсилла, но Айсилл не был виден из Тары. И потому Ирландией стал суверенно управлять Койрпри Лайфчер, сын Кормака».

Профессор Браун указал на множество параллелей между этой историей и темой мучительной раны. «В обеих этих историях герой прибывает во дворец короля во время праздника, стремясь отомстить за нанесенное кому-то личное оскорбление. В обеих этих историях нельзя проносить оружие в королевский замок… В обоих сказаниях виновнику нанесенного оскорбления наносят удар копьем, которое хранится в этом замке как реликвия или диковина. В обеих историях убивают главного стража или сенешаля короля, правда, разными способами. Нападавший скрывается, а раненый король более не способен управлять своей страной»31. К этим примерам сходства можно добавить, что в обоих случаях первым убивают близкого родственника короля.

Итак, общая канва этого сюжета и во многом история под названием «Ослепление короля Кормака», похоже, связаны с историей о мучительной ране. Они по содержанию ближе друг к другу, чем две какие-нибудь современные газетные статьи на одну и ту же тему.

Судя по всему, у Энгуса был прототип, который действительно жил в докельтской Ирландии32; но со временем ему стали приписывать божественные свойства. Если он был когда-то великим королем-магом, то этого достаточно, чтобы его при жизни начали почитать как бога. А поскольку после смерти его жизнь обросла легендами, вполне естественно, что в сложенных о нем мифах он окончательно превратился в почитаемое божество и его стали считать одним из богов плодородия.

Однако независимо от того, кем был в реальной жизни мифологический Энгус, в сказаниях он, конечно, бог. Он породил выразительные и яркие мифы, и мы можем найти свидетельства того, что в Ирландии ему поклонялись вплоть до VII века и. э. Макалистер считал Энгуса богом бури33, о чем свидетельствуют сказания «Энгус с грозным копьем» и «Энгус – Великий Гаситель». Но в любом случае его обычно ассоциировали с богами плодородия и легендами о них, и по крайней мере в некоторых из них он повелевал бурей. Бог плодородия в самой грозной своей ипостаси становится богом бури, когда его орудие – сверкающий жезл из быстрых и смертоносных молний. Когда Энгус был в ярости, он пришел убить короля Кормака и, похоже, воспользовался своим великолепным божественным оружием, чтобы навести на всех ужас.

Итак, этим ирландским богом Энгусом однажды была нанесена мучительная рана; и хотя имена героев в легендах разные, многие детали совпадают и выводят на описание приключений Балина. Более того, Луин Кельчар, который мало чем отличается от молнии, дважды фигурирует в сюжетах, напоминающих историю о копье Балина. В одном из них оно находится в том же положении, в котором обнаружил его Балин. А в другом сказании копье, брошенное рукой бога плодородия, наносит рану королю (это совершенно точно мучительная рана). Возможно, эти сходства скорее последствия, а не гомологичные явления, но такое кажется мне маловероятным. Балин, вооруженный своим сверхъестественным оружием, дважды проявляет себя как бог плодородия.

5

Итак, цепочка доказательств привела нас к заключению о том, что Пеллеан – это бог плодородия. Другая логическая цепочка убедила нас в том, что и такой персонаж, как Балин, ассоциируется с плодородием. Теперь мы пойдем по третьему пути и попробуем сформулировать окончательные выводы.

Адонис, прекрасный юный возлюбленный Афродиты, был убит диким кабаном, который нанес ему удар в пах, и так его богиня овдовела. Но она со слезами стала умолять Зевса помочь ее горю, и он, в конце концов, согласился отпускать ее любимого на землю раз в году. И с тех пор несчастный Адонис обречен погибать и возрождаться каждый год.

Древние верили, что его смерть и возрождение – это причина смены времен года. Этот прекрасный юный бог олицетворял для них животворные силы природы, которые воплощались в его человеческом облике. Он продолжает жить, и это один из типичных примеров бога плодородия.

У фригийцев был Аттис, в точности похожий на Адониса. Мифы и варварские ритуалы, связанные с культом этого бога, наводят на размышления. «Про смерть Аттиса рассказывали две истории. По одной версии, он был убит кабаном, как и Адонис. По другой – он кастрировал себя под сосной и умер там, истекая кровью… История о том, как Аттис кастрировал себя, это явная попытка объяснить ритуал членовредительства его жрецов, которые регулярно кастрировали себя, поклоняясь богине (Кибеле)»34.

Но Фрезер считает, что кабан – это тоже воплощение какого-то божества. Аналогии с Дионисом, Деметрой, Осирисом и Вирбием, вероятно, свидетельствуют о том, что враждебность кабана по отношению к богу это лишь позднее искажение древнего представления о том боге, которого это животное символизирует. И кабан когда-то символизировал самого Адониса35. Более того, ранение в пах – это завуалированный намек на кастрацию36.

Тогда получается, что миф об Адонисе повествует о том, как консорт богини земли был оскоплен. В результате этого земля утратила свое плодородие – и жизнь пришла в упадок. Эта ситуация представлена завуалированно, образ кабана, ранившего бога в пах, – эвфемизм. Первоначально сам кабан был богом, в другом облике.

Обратившись к королю Пеллеану, мы обнаружим, что и его ранили в пах, но эту рану нанес молодой человек, вооруженный копьем. В том, что изначально в легенде он был кастрирован, нас убеждают менее замаскированные версии этой истории, например «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха и «Sone de Nausay» [35]Легенда XIII века. – Примеч. пер.
(«Сон из Нозе »), где недвусмысленно описана природа его раны. В строках 1388–1392 поэмы «Парцифаль» мы читаем:

А в строках 4775–4776 поэмы «Сон из Нозе» объясняется, от чего именно страдает Искалеченный Король:

Итак, история о мучительной ране напоминает сюжет мифа об Адонисе. Речь здесь идет о том, как был оскоплен консорт богини земли. И потому земля утратила плодородие – и жизнь на ней стала угасать. В этой ситуации перед нами вместо раненого бога – юный рыцарь, раненный в бедро, символизирующий космические жизненные силы, которые тают, потому что старого бога покидают силы.

Часть II

В нашем исследовании мы выяснили, что мучительная рана, нанесенная Балином, это отголосок древней попытки объяснить смену сезонов прибывающей и убывающей силой небесных богов. За яркими декорациями и событиями мы сумели разглядеть богов, управляющих природой.

Итак, удар копья, о котором мы рассуждали, мы связываем с королем Пеллеаном. Но перед нами все еще стоит серьезная задача. Прежде чем мы будем считать ее решенной, наша теория должна нацелиться на мучительную рану, нанесенную странным мечом, который странным образом появляется (в разных версиях легенды. – Примеч. пер.).

1

В продолжении истории о Персевале Кретьена де Труа, которое сочинил Готье, повествуется о приключениях сэра Гавейна, а основная сюжетная линия связана с мучительной раной, нанесенной Рыцарем Двух Мечей. Балина, как мы помним, тоже прозвали Рыцарем Двух Мечей; вот и получается, что это имя имеет отношение к рассматриваемой нами теме.

Профессор Натт в заключении к анализу раздела о приключениях Гавейна из романа Готье приходит к следующему выводу39:

«Неизвестный рыцарь прибывает ко двору короля Артура; Кей, который требует, чтобы тот назвал свое имя, выбит из седла; Гавейн приводит незнакомца ко двору короля, но тот убит копьем, брошенным чьей-то невидимой рукой. Гавейн облачается в доспехи незнакомца и уезжает, чтобы узнать его имя… Он проехал всю Бретань и Нормандию и прибыл в замок, где его из-за доспехов сначала принимают за знатного человека и приветствуют. В одной из комнат замка стоит гроб, а в нем лежит рыцарь, а на теле этого рыцаря – крест и сломанный меч, из его левой руки сочится кровь».

«Какой-то рыцарь в короне входит туда и готовится сразиться с Гавейном; появляются каноники и служки, они исполняют заупокойную службу. Когда Гавейн садится за стол, он видит, как из богатого Грааля появляются хлеб и вино, которыми потчуют рыцарей. После окончания трапезы там остается один Гавейн; и он видит копье, с которого в кубок капает кровь. Снова входит рыцарь в короне, в руке у него сломанный меч, принадлежавший неизвестному рыцарю, по которому он справляет поминки. Он протягивает этот меч Гавейну и просит, чтобы тот собрал вместе его осколки. У Гавейна не получается, и тогда этот рыцарь объявляет, что Гавейн недостоин того, что хотел исполнить и ради чего прибыл сюда. Позднее он сможет предпринять другую попытку. Гавейн спрашивает его про копье, меч и гроб. Копье, говорят ему, то самое, которым проткнули бок Сыну Божьему. “И кровоточить оно будет до Судного Дня”. А про меч рыцарь в короне объяснил, что “королевство Логрес было разрушено, и вся страна пришла в упадок после удара этим мечом…”40 После этих слов Гавейн сразу крепко засыпает. Наутро он просыпается и видит, что оказался на берегу моря. Он садится на коня и едет дальше; повсюду на ветках стали пробиваться зеленые листья, и это произошло оттого, что он спросил про копье. Жители благословляют его за то, что он своим вопросом освободил их от заклятья, но и проклинают за то, что он не завершил свою миссию и не спросил про Грааль»41.

Эта любопытная история напоминает сказание о Балине. Обе истории начинаются абсолютно одинаково. Оба искателя приключений уезжают очень далеко и лишь затем прибывают в замок Грааля. В обеих историях фигурируют сломанные мечи, а королевство погрузилось в упадок; также в обеих историях ясно говорится о том, что это произошло из-за нанесенной королю мучительной раны.

Мисс Вестон, сравнивая две эти истории, размышляет о том, что «без сомнения, обе легенды восходят к одному и тому же первоисточнику, но они претерпели некоторые изменения, поскольку в них много неясностей и логические связи разрушены»42. Доктор Оскар Шоммер убежден, что Балин и Гавейн связаны друг с другом. А профессор Браун предполагает, что два этих приключения «воспроизводят и завершают какую-то давно утраченную историю о Граале, скорее всего, чрезвычайно примитивную, которая могла представлять собой одну из первоначальных языческих легенд, к которой обращаются Кретьен де Труа и остальные авторы»43.

Но, несмотря на явное сходство этих историй, есть и различия: Балин нанес мучительную рану ударом копья, а в рассказе о приключении Гавейна говорится об ударе мечом. Я попробую привести два возможных объяснения этому.

2

В сказании о Балине меч имеет такое же важное значение, как и копье. Балин впервые отличился, выдернув из ножен меч, что не удавалось ни королю Артуру, ни кому-либо из его придворных. Балин нанес первый удар во дворце короля Пеллеана именно мечом; и этот меч раскололся о бревно, которое бросил в него Пеллеан. Балин нанес свой последний удар мечом и, сам того не зная, убил собственного брата. Поэтому вполне вероятно, что по мере того, как легенда видоизменялась, меч перепутали с копьем.

Это становится еще более вероятным, когда мы рассмотрим свидетельства, доказывающие, что роман Готье строился на множестве разрозненных источников. Мисс Вестон, упоминая о приезде Гавейна в замок Грааля, отмечает: «Это можно заметить дважды в разделе легенды, авторство которого приписывают Готье, а когда Гавейн встречает своего сына, то он снова рассказывает о том, что с ним произошло. Таким образом, в небольшом эпизоде перед нами три версии этого происшествия, и все они не согласуются друг с другом в отдельных деталях, хотя общая канва повествования не оставляет сомнений в том, что это версии одной и той же истории. Совершенно ясно, что это было хорошо известное всем сказание, поскольку одновременно существовало столько его разных вариантов»44.

Сходство между мечом Гавейна и мечом Балина становится еще более очевидным, когда мы задумаемся над тем, что оба они раскололись в момент нанесения мучительной раны.

Но эти доказательства путаницы в отношении меча далеко не исчерпывают все, что можно сказать о нем. Мечами часто были вооружены боги плодородия, поэтому вероятно, что на ранней мифологической стадии история о мучительной ране могла иногда ассоциироваться с ударом копья, а иногда – с ударом меча.

Я уверен, что обе ассоциации сохранились в сказании о Балине. Пеллеан страдал от раны, нанесенной копьем, Гарлон был убит ударом меча. Эти тесно переплетенные друг с другом трагедии восходят к независимым друг от друга источникам (в той части, которая касается ограничений, связанных с копьем).

Мы уже обсудили удар копьем и выяснили, что он был прелюдией к поискам Грааля. Мы нашли завершение этой истории в приключении Галахада. Но, насколько я знаю, никто еще не выдвигал предположения о том, что Балин нанес мучительную рану мечом. Поэтому в следующем разделе я хочу изложить основания моей гипотезы и попытаюсь продемонстрировать, что мучительная рана, которую Балин нанес Гарлону, снова появляется в поисках Грааля во время путешествия Гавейна в изложении Готье.

3

У Готье в описании приключений Гавейна повелитель Грааля в замке жив, а мучительная рана нанесена какому-то безымянному рыцарю. Эта ситуация точно соответствует той, которая сложилась бы, если бы удар меча, нанесенный Гарлону, считался мучительной раной и если бы удар, нанесенный Пеллеану, был опущен из сказания о Балине. В этом случае Пеллеан остался бы в живых и отомстил за своего брата, как и тот Рыцарь в короне в романе Готье остается в живых, чтобы помочь отомстить за безымянного рыцаря. Более того, следует помнить, что Рыцарь в короне сообщает Гавейну о том, как Рыцарь Двух Мечей убил безымянного рыцаря и при этом меч его раскололся. Эта мучительная рана повергла королевство Логрес в упадок.

Мы знаем, что Балина звали Рыцарем Двух Мечей, что он сломал свой меч, убив им Гарлона, и таким образом поверг в запустение королевство Логрес. И потому Готье, вероятно, указывает, что Балин и Гарлон были связаны с мучительной раной. Если мы сумеем доказать, что Гарлон – это бог плодородия и что удар, наносящий мучительную рану, мог существовать, то логично будет утверждать, что Готье был прав, считая, что именно Балин ранил безымянного рыцаря.

Давайте сначала обратимся к описанию зловещего ритуала в истории Мэлори:

«И они уже подъезжали к шатру короля Артура, но тут чья-то невидимая рука метнула копье в того рыцаря, который сопровождал Балина. “О горе, – промолвил тот рыцарь, – убил меня рядом с тобой рыцарь по имени Гарлон; возьми ты моего коня, он лучше твоего, и поезжай к прекрасной даме, и соверши то странствие, в которое намеревался отравиться я, а она укажет тебе путь, и отмсти за меня, как только сможешь…” И король Артур похоронил этого рыцаря с великими почестями, а на могиле его выбили надпись о том, как убит Херлюс де Борбус и кем было совершено это коварное деяние, что был то рыцарь Гарлон. Но с тех пор придворная дама хранила как реликвию древко копья, коим сэр Херлюс убит был»45.

«И вот Балин и эта придворная дама въехали в лес, а там повстречались с рыцарем, который охотился, и этот рыцарь спросил Балина, отчего тот был в такой печали… И промолвил Балин: “Я не страшусь рассказать тебе сие”, – и поведал ему, как все было… А когда они проезжали мимо жилища отшельника и церковного двора, появился невидимый рыцарь Гарлон и поразил этого рыцаря по имени Перин де Монбельярд копьем навылет… Балин похоронил рыцаря, над могилой водрузил прекрасный камень и королевскую гробницу. Когда они оплакивали его, то увидели надпись золотыми буквами, которая гласила, как сэр Гавейн должен отомстить за смерть своего отца, короля Лота, королю Пеллинору»46.

Гарлон – это невидимый убийца, а значит, наделен сверхъестественной силой. Убить его можно лишь с помощью того жезла, которым убивал он сам, и это еще больше убеждает нас в его сверхъестественной природе. Более того, Гарлон – брат короля Пеллеана, которого мы причислили к богам в части I нашего исследования, и кажется вполне вероятным, что божественными силами наделены и другие члены его семьи.

Однако волшебная надпись золотыми буквами, которая появилась на надгробии второй жертвы Гарлона, похоже, стала причиной того, что нашего убийцу перепутали с Пеллинором. Возможно, мы сумеем выяснить причину этой путаницы, прочитав, как Мэлори рассказывает об эксцентричных обычаях короля Пеллинора. Мы узнаем, что у короля Пеллинора и Гарлона много общего и что они, похоже, принадлежат к немногочисленной компании богов плодородия.

«И вот какой сон посетил короля Артура: привиделось ему, что пришли в его земли грифоны и змеи, привиделось, что сожгли и убили они всех людей в его королевстве, привиделось, что вступил он с ними в бой и они нанесли ему великий урон и тяжко изранили его, но он сумел одолеть их. Пробудившись, король призадумался об этом сне и, погруженный в свои думы, отправился в сопровождении рыцарей на охоту. Как только он въехал в лес, то увидал огромного оленя прямо перед собой. “Я отправлюсь за этим оленем”, – сказал король Артур и пришпорил коня, и помчался вслед за ним, и со всей силы погнался за ним; и так долго король преследовал этого оленя, что насмерть загнал своего коня, и тот пал; тогда йомен привел королю другого коня. И вот король увидел, где логово оленя, но конь его пал; он остановил другого коня у родника, сел и призадумался. И пока сидел, услышал, как лают охотничьи псы, а числом их было тридцать. И с ними, увидел король, приближался к нему самый странный зверь, какого ему только доводилось видеть или слышать, и этот зверь подошел к колодцу у родника и стал пить, а вода в его чреве издавала странные звуки, словно лаяли там тридцать пар псов; но когда он начал пить, то такого звука не было в брюхе его; и вот удалился этот зверь с великим шумом, чему король немало подивился. И так сидел он, глубоко задумавшись, и вот погрузился в сон. Тут пришел к королю Артуру какой-то рыцарь и обратился к нему: “Рыцарь, в думы погруженный и в сон, поведай мне, не видал ли ты, как чудной зверь проходил здесь?” “Видал такого, – ответил король Артур, – и прошел тот уже на две мили; а на что тебе зверь тот?” “Сэр, я долго шел по его следам, и загнал коня своего, и молился Богу о том, чтобы найти другого коня, чтобы продолжить мои поиски… я шел по его следам двенадцать месяцев, и если не найду я его, пусть вытечет вся здоровая кровь из тела моего”…

“Сэр рыцарь, – сказал король, – оставь эти поиски и позволь мне продолжить их вместо тебя. И буду я идти по его следам двенадцать месяцев”. “Ах ты, глупец, – отвечал этот рыцарь Артуру, – напрасно желание твое. Ведь никому не дано осуществить его, а лишь мне или потомкам моим”. С этими словами вскочил он в седло королевского коня и молвил: “Огромное спасибо, вот теперь этот конь – мой”. “Ладно же, – сказал на то король, – ты можешь отнять моего коня, но я могу поспорить с тобой, кому лучше в этом седле, мне или тебе”. “Ну что же, – ответил тот рыцарь, – попробуй, поищи меня, раз ты того желаешь, и здесь неподалеку ты меня найдешь”. На том и уехал прочь. И тогда король сел, глубоко погрузившись в думы. И приказал своим людям привести его коня, как можно скорее…

…Однажды к его двору приехал рыцарь на коне, и привел перед собой смертельно раненого рыцаря, и рассказал, что был там, в лесу, другой рыцарь, который установил шатер у колодца и убил его хозяина, доброго рыцаря по имени Майлз, поэтому “я умоляю вас похоронить моего хозяина и найти рыцаря, который отомстил бы за смерть моего хозяина”… Тогда вышел Грифлет, который был всего лишь оруженосцем и был еще очень юн, как и король Артур, и попросил освободить его от всех его обязанностей при дворе, чтобы принять на себя долг рыцаря… И сел спешно Грифлет на коня, и взял свой щит и копье, и поскакал во весь опор, пока не оказался у того источника, и увидел там роскошный шатер, а под его покровом стоял конь под седлом и в сбруе, а на дереве висели разноцветный щит и огромное копье. Ударил Грифлет в тот щит копьем, так что упал тот щит наземь. Тотчас вышел из шатра рыцарь и обратился к нему: “Добрый рыцарь, отчего сокрушил ты мой щит?” “Потому что я вызываю тебя на бой”, – отвечал Грифлет… И вот два эти рыцаря сошлись в бою, и копье Грифлета дрогнуло; тогда пробил тот рыцарь щит его, и пронзило его копье левый бок Грифлета, и сломалось, а древко застряло в его теле, и такой силы был удар, что и конь, и рыцарь наземь упали.

Когда тот рыцарь увидал, что противник его упал наземь, то спрыгнул с коня и закручинился, ибо так жаль ему было убивать его… И так вместе с копьем, застрявшим в теле его, посадил он Грифлета на коня, и хлестнул коня, и передал их в руки Господа… Так и приехал Гифлет ко двору (короля Артура. – Примеч. пер.), где великий поднялся плач по нему. Но благодаря заботливому уходу был он исцелен и спасен… А король пришел в великий гнев оттого, что ранили сэра Грифлета. И повелел он своему денщику оседлать лучшего коня и принести лучшее оружие, все, что подобает ему, не позднее чем назавтра. И на следующий день привел ему тот человек коня, и сел король в седло, и взял свой щит и копье, и оставил вместо себя наместника до той поры, пока не вернется. И отправился Артур в путь тихим шагом еще до рассвета.

Артур избавил Мерлина от незначительных неприятностей, а волшебник в награду за это предрек ему: “Ты ближе к смерти, чем я, ибо движешься ты в мир мертвых и Господь не поддерживает тебя”. И так, беседуя, пришли они к тому источнику, у которого разбит был богатый шатер. И король Артур увидал, что сидит там на стуле вооруженный рыцарь. “Сэр рыцарь, – обратился к нему король Артур, – по какой причине сидишь ты здесь и ни одному рыцарю не проехать этой дорогой иначе, чем вступив с тобой в бой? Мой совет тебе: оставь обычай сей”. “Таков всегда был мой обычай, – ответствовал рыцарь, – и так поступаю я вопреки всем, а кому этот мой обычай не по нраву – тот пусть дерзнет изменить его”. “Я дерзну”, – ответил Артур. “Я буду защищаться”, – сказал ему рыцарь. И при словах сих бросились они в схватку друг с другом, потрясая копьями. Потом обнажили они мечи. Но меч того рыцаря разбил меч короля Артура надвое, ибо тяжел был. Наконец, тот рыцарь поверг Артура и собирался уже отрубить ему голову, но Мерлин в этот момент навел на него чары – и упал тот рыцарь наземь, погруженный в глубокий сон. Тогда Мерлин поднял с земли короля Артура, сел он на коня того рыцаря и уехал прочь. “Увы! – воскликнул Артур, – что ты наделал, Мерлин? Неужели лишил ты жизни того рыцаря с помощью твоего колдовства? Нет на земле другого такого рыцаря, как он”… “Не печалься, – отвечал ему Мерлин, – ибо не убит он, а лишь погрузился в сон… Я говорил тебе, что за рыцарь был он… величайший то рыцарь на свете… а зовут его Пеллинор»47.

Этот рыцарь, защищавший свой шатер, очень напоминает Гарлона, который совершил свое первое убийство тоже возле шатра, а второе – рядом с жилищем отшельника. Особое значение имеет то обстоятельство, что король Артур похоронил первых жертв и Гарлона, и Пеллинора и что вторых их жертв спутали друг с другом. Более того, в битве с Пеллинором, которому король Артур хотел отомстить за первые два злодейских убийства, у короля сломался меч. Так неожиданно этот сюжет совпадает с сюжетом сказания о Балине.

Но само имя Пеллинор очень важно для предмета нашего исследования. Профессор Лумис48 убежден, что эти имена – Пелле(с), Пеллинор, Пеллеан и Пеллехан(с) – варианты одного и того же исходного имени. Причиной тому стали ошибки в рукописях и расхождения в переводах, этим и объясняются некоторые разночтения. Итак, Пеллинор – это, возможно, наш бог плодородия Пеллеан, только в новом обличье.

Таким образом, в результате этих взаимосвязей сложился своего рода треугольник: Гарлон – Пеллеан – Пеллинор. Гарлон и Пеллеан – братья, и другие доказательства наводят на мысль о том, что они связаны с Пеллинором. А он, что достаточно любопытно, похоже, представляет собой комплекс дополнительных личных качеств, которыми обладали оба брата. Это и величайший благочестивый рыцарь, и суровый воин, соблюдающий жестокий обычай. И Мерлин, и Артур восхваляют его, несмотря на его кровожадность.

Можно найти тесную связь между Пеллинором и персонажем, в образе которого присутствуют яркие черты бога бури. Это свойственно Гарлону, и нам следует обратить на это пристальное внимание. Бог бури, с которым мы сейчас повстречаемся, появляется в валлийском сказании «Мабиногион», в легенде с названием «Дама у родника»49.

«…И я последовал на перепутье, которое указал мне этот человек, и оказался на поляне. И там втрое больше удивлен был я, увидев, сколько там диких зверей… И сидел там огромный черный человек на вершине холма… И спросил я его, что за власть имеет он над этими зверями. “Покажу я это тебе, человечек”, – отвечал он. И взял он в руку палку и палкой той так ударил огромного оленя, что тот издал страшный крик, и на крик тот собрались бесчисленные звери, коих было так много, как звезд в небе… И глянул он на них, и велел им есть; и склонили они головы свои, словно вассалы перед господином.

И тогда обратился ко мне черный человек со словами: “Видишь ли ты, человечек, какова власть моя над зверями этими?” Потом спросил я у него дорогу… “Иди… – повелел он… – вон по той тропинке… и поднимись на поросший лесом утес, на самую его вершину, и там увидишь ты открытое место, похожее на большую долину, а в середине ее растет огромное дерево, ветви его зеленее вечнозеленых сосен. Под деревом тем бьет из земли ключ, а рядом с ним – мраморная плита, а на плите той – серебряная чаша на серебряной цепи, чтобы никто не унес ту чашу. Возьми ту чашу и плесни немного воды на ту плиту, и послышится мощный раскат грома, так что покажется тебе, что рай с землей содрогнулись от гнева. А как гром прогремит, то пойдет такой сильный ливень, что покажется тебе – конец пришел. И дождь тот будет с градом, а потом ненастье разгуляется, все листья с того дерева сорвет ураган с тем ливнем. Потом прилетит стая птиц и рассядется на том дереве; и не доводилось тебе в родном твоем краю слышать таких сладких птичьих песен, как те, что они поют. И как заслушаешься ты их, то услышишь бормотанье и стоны все ближе и ближе, из той долины. И увидишь ты рыцаря на коне черном, словно уголь, одетого в черный бархат, с черным стягом на копье; и примчится он к тебе на полном скаку. Если побежишь ты от него, то он тебя настигнет; а если ты спешишься, ведь (до того) будешь ты верхом, то он оставит тебя стоять на земле. И если с тобой не случится беды в этом приключении, то больше не нужно тебе искать его снова всю твою жизнь”».

Совершенно очевидно, что хранитель этого родника – бог бури. Он яростно реагирует на то, что Фрезер описывал как распространенное заклинание дождя – когда, вызывая дождь, разбрызгивают воду50. Рыцарь появляется под раскаты грома, что бывает перед страшной грозой. Он черный, как грозовое облако, он быстрый и неотвратимый, как молния. Остальная часть романа убеждает в том, что перед нами – бог бури. Овейн наносит этому черному рыцарю смертельную мучительную рану. На его похороны прибыло «множество женщин – верхом на конях и пешком»51 в сопровождении скорбящих жителей этой земли, которые толпами шли по улицам. Спустя некоторое время жена убитого рыцаря вышла замуж за убийцу своего мужа – это напоминает древнюю традицию, связанную с культом богини земли. И после этого Овейн «защищал тот родник копьем и мечом»52. Тот черный великан, окруженный своей звериной свитой, указавший Кинону дорогу к этому роднику, отчасти напоминает мне описание того Странного зверя, которого король Артур увидал у родника Пеллинора. Эти чудища – прототипы бога – покровителя родника в лесу, и оба они странным образом напоминают множество зверей (из обсуждаемой здесь легенды. – Примеч. пер.). Эта связь еще отчетливее прослеживается в следующем сказании, которое мы сейчас обсудим. И хотя превращение великана в чудище кажется фантастическим, оно вполне возможно. Это чудесное превращение могло произойти, например, оттого, что какое-то слово было переведено неверно.

Сказание о Мериадоке – это последнее звено в цепи доказательств связи Гарлона с богами плодородия. Здесь мы знакомимся еще с одним лесным королем, который живет в шатре у Чудесного родника, чья внешность напоминает причудливого повелителя диких зверей. Безусловно, этот король – родственник Пеллинора и Мабиногиона (хранителя родника). Более того, он тоже пострадает от мучительной раны, от которой его излечит Мериадок. И Мериадока, и Балина прозвали Рыцарями Двух Мечей, а множество деталей в легендах о них обоих совпадают.

Итак, сказание о Мериадоке связано, с одной стороны, с Гарлоном, а с другой – с Балином. Здесь оба персонажа явно связаны с мучительной раной, и в облике Гарлона ясно угадывается бог плодородия.

Итак, вкратце вот о чем идет речь в сказании о Мериадоке.

В Заброшенной часовне однажды ночью благородная дама выкапывает из могилы недавно захороненного покойника, снимает с его тела меч и надевает этот меч себе на перевязь. Но потом она обнаруживает, что не может этот меч отвязать. И тогда она отправляется в Гардуэл к королю Артуру и обращается к нему с просьбой дать ей в мужья того, кто сумеет освободить ее от этого меча. Многие пытались, но тщетно, удалось это лишь Мериадоку. Мериадока иногда называли оруженосцем сэра Гавейна и прозвали Рыцарем Двух Мечей.

Как только благородная дама освободилась от меча, этот рыцарь уехал, чем очень огорчил ее. Артур отправляет Сагремора, Ивейна и Эллита с приказом вернуть его; но Мериадок вступает с ними в бой и выбивает их всех из седла.

Проходит несколько дней, и Рыцарь Двух Мечей отправляет ко двору короля Артура девять побежденных им рыцарей, возбуждая к себе еще больший интерес той дамы, которой он пренебрег. Гавейн отправляется на поиски этого молодого человека, встречает его на турнире, но поначалу не узнает, и там они сходятся в яростной битве, но потом юный рыцарь узнает имя своего противника.

Отправившись вместе в путь, «Гавейн и его спутник встречают оруженосца… который рассказывает молодому человеку, что Гавейн убил его отца, а мать его молила отомстить за погибшего. И тогда Рыцарь Двух Мечей обрушивается с обвинениями на своего соратника, но не нападает на него, а уезжает прочь, взяв щит своего отца, который ему передал тот оруженосец, и продолжает свой путь, пока не видит, что на земле лежит какой-то меч, запачканный свежей кровью. Когда наш герой пытается стереть кровь с этого меча, пятна крови становятся лишь ярче.

Неподалеку стоял замок у озера. По просьбе девушки, жившей в этом замке, он переплывает это озеро – и его проводят в сад, где сидит и оплакивает своего недавно погибшего мужа хозяйка замка (его мать)»53.

Во время разговора с матерью он узнает, что ее мужа выкопала из могилы девушка в Заброшенной часовне и что тот самый меч, от которого он освободил ее, – это меч его отца. Рыцарь Двух Мечей обещает вдове отомстить за смерть мужа, и так выясняется, что она – его мать. Она рассказывает, что на самом деле ее мужа убил злодей по имени Брайан. Он схитрил и оклеветал Гавейна, назвав убийцей его.

Наш герой отправляется в путь на коне, стремясь совершить возмездие, и совершает в дороге множество благородных деяний, и теперь принимает новое имя – Благородный Рыцарь, Защитник Дам.

А тем временем Гавейн спасает мать этого рыцаря от осады замка, которую устроил Брайан.

Наконец, происходит примирение Гавейна и Рыцаря Двух Мечей, они едут к Чудесному роднику, «чтобы раскрыть тайну окровавленного меча. В лесу у родника с ними происходят разные приключения – они встречают гнома в сопровождении разных зверей и компанию охотников, которые преследуют оленя. Потом они подъезжают к шатру самого главного охотника, который ранен»54. Тот, кто нанес рану этому охотнику, бросил свой меч и предупредил, что эта рана заживет, лишь когда рыцарь (по имени Мериадок, которое было выгравировано на этом мече), нанесет раненому удар этим мечом. «А жена этого раненого охотника сохранила тот меч и письмо с объяснением, которое было с этим мечом; они лежали там, где имели обыкновение проезжать странствующие рыцари, отправившиеся на поиски приключений. Это и был тот самый окровавленный меч; и когда наш герой ударил раненого… этим мечом, тот, наконец, смог встать, а с окровавленного меча исчезли алые пятна…»55

После немногочисленных приключений Мериадок женился на любимой даме, и венчал их архиепископ Кентерберийский.

Это сказание подверглось тщательной переработке и редактированию, но в основе его лежит тема мучительной раны. Снова появляются два меча, и теперь мы можем разобрать события по порядку.

а) Заброшенная часовня была, безусловно, волшебной. Меч, который может вытащить из ножен лишь герой, – один из главных образов не только романов о короле Артуре, но и всех североевропейских саг в целом. Знаменитый меч, который Зигмунд вытащил из Бранстока, мечи, которые выдернули из камней Артур и Галахад, меч, который выхватил из ножен Балин, связаны друг с другом.

б) Несколько позже мы рассмотрим, как связаны образы Мериадока и Балина, поэтому здесь не будем подробно останавливаться на этом. Достаточно отметить, что с первого же своего появления в этой истории меч Мериадока обладает свойствами мечей, которыми были вооружены боги солнечного света и плодородия.

Важно также, что этот меч был найден именно в Заброшенной часовне. Упоминание о запустении – явный отголосок образа Бесплодной земли, связанный с мучительной раной. Эта тема по-разному обыгрывалась в литературных произведениях, и варварские непонятные ситуации подвергались ретушированию и облагораживались, сводились к минимуму или вовсе не упоминались. Потому неудивительно, когда мы обнаруживаем, что опустошительное воздействие мучительной раны упоминалось в этом сказании как нечто происходящее без чьего-то умысла. Пустоши, где страдают раненые короли, это явные симптомы мучительной раны. Из-за найденного в Заброшенной часовне меча Мериадока призвала на помощь девушка из замка, окруженного водой. В таком же замке он находит вдову, оплакивающую недавно убитого мужа. Гавейн тоже совершает странствие, которое приводит его к замку, окруженному водой и населенному девушками, а в историях о Граале, чтобы добраться до замка, где живут девушки, часто требуется помощь паромщика, который дает герою мудрый совет.

В сказании о Мериадоке присутствуют все компоненты приключения, связанного с живущими в замке девушками. Если эти компоненты противоречат друг другу, то это, без сомнения, оттого, что история подвергалась переработке. Сначала перед нами возникает замок, окруженный водой. Потом мы понимаем, что там живут девушки. Именно девушка призывает героя, а рыдающая женщина встречает его внутри замка. В замке Грааля мы часто видим рыдающих женщин. Также старый оруженосец предостерегает от чего-то Мериадока, что-то ему дарит, сообщает новости до того, как он посетит этот замок. Это может быть добрый перевозчик, который выступает в несвойственной ему роли. И наконец, отправляясь в странствие, во время которого нужно совершить возмездие, Мериадок прибывает в замок вдовы. Мы уже отмечали тесную взаимосвязь странствий с темой возмездия и мучительной раны.

Окровавленный меч будоражит воображение Мериадока, и он стремится к разгадке этой тайны. Тогда он обнаруживает Чудесный родник. Здесь страдает искалеченный Главный охотник – его оживляет Мериадок ударом того меча, который нанес ему когда-то мучительную рану. После подобного «гомеопатического» удара кровавые пятна на мече бесследно исчезают.

Сюжет этого происшествия в основном совпадает с тем, что мы обнаружили в первоначальной теме поисков Грааля: воскрешение Искалеченного Короля и его королевства. Далее мы выясним, что пока Грааль не будет найден, оружие, которым была нанесена мучительная рана, так и будет кровоточить.

Я полагаю, что искалеченный Главный охотник – это бог зверей и природы, принявший иной облик. Он живет в лесу в шатре в окружении зверей, рядом с родником. Облик охотника ему придали для того, чтобы объяснить, отчего он живет в лесу, и обосновать его близость к животным, которые его окружают. Его шатер у Чудесного родника и странные существа, которые бродят там, придают ему сходство с Пеллинором и Рыцарем Бури из другого сказания о роднике. И гном, и черный великан в окружении зверей – безусловно, родственные образы. Более того, гном появляется во время охоты на оленя и связан с ней так же, как и Странный зверь, на которого охотится рыцарь. Если учесть эти совпадения и сопоставить их с похожими обстоятельствами, связывающими эту троицу с лесными богами у родника, то возникают веские основания предполагать, что и у сказания о Пеллиноре, Рыцаре Бури у родника, и у сказания о Мериадоке один и тот же источник.

Итак, мы разными способами выяснили, что Гарлон – это бог плодородия. Он находится в родственных отношениях с Пеллеаном, Пеллинором и Главным охотником. Пеллеана мы охарактеризовали как бога плодородия в части I нашего исследования. Пеллинора мы признали богом плодородия, во-первых, в силу его родства с Пеллеаном, а во-вторых, в силу его родства с Рыцарем Бури у родника. В Главном охотнике мы распознали бога плодородия, поскольку он живет в лесу, поэтому что он связан с Рыцарем Бури у родника, Пеллинором и, следовательно, с Пеллеаном. Но боги, связанные с одним и тем же богом, должны быть родственны друг другу. А потому Гарлон и Рыцарь Бури у родника, по законам логики, тоже должны быть родственны друг другу.

Но самые сильные связи просматриваются между легендами о Балине и Мериадоке, в которых заметно сходство этих героев. Обоих молодых людей называют Рыцарем Двух Мечей; оба сумели освободить от меча благородную даму при дворе короля Артура, а другим это не удалось; оба проходят путь от безвестности к славе; оба покидают даму; оба отправляются в странствие с целью совершить возмездие, прибывая в замок, где за считанные минуты их жизнь изменяется; оба связаны с темой мучительной раны.

Определив, что Гарлон – это бог плодородия и связав его и Балина со сказанием, в котором без труда можно обнаружить проявления основной темы мучительной раны, становится очевидно, что нанесенный Гарлоном удар – это мучительная рана. А потому разумным будет признать, что основной лейтмотив романа Готье – это мучительная рана, нанесенная Балином. Логично также предполагать, что от этого удара мечом пострадал Гарлон, следовательно, он и был тем безымянным рыцарем, лежащим в гробу, которого оплакивают в легенде.

4

Когда-то сэр Гавейн был еще и героем, воплощавшим силы солнца, и его сила имела удивительное свойство прибывать или убывать в зависимости от восхода или захода светила. Даже в таком позднем тексте, как версия Мэлори, мы читаем56: «Но у сэра Гавейна с того момента, как минует девять утра, силы прибывали и прибывали, а в полдень увеличивались троекратно… А после полудня и к вечеру силы постепенно покидали сэра Гавейна и потом убывали настолько, что он уже не мог далее терпеть…» И снова в том же тексте мы читаем: «И тогда обрел сэр Гавейн такую мощь и благодать, что даровал ему святой человек, что каждый день в году, от рассвета до полудня, сила его возрастала троекратно, и посему одерживал сэр Гавейн великие победы. И ради него король Артур издал ордонанс о том, что все бои и разрешение всех споров начинаться должны от рассвета до полудня; и так решено было ради сэра Гавейна, чтобы сэр Гавейн сильнее в битве был и чтобы мощь его три часа длилась… А после полудня не было уже у сэра Гавейна никакой другой силы, кроме своей собственной»57.

Мисс Вестон увлеченно доказывала связь сэра Гавейна с божественной силой солнца58 и после перечисления всех своих аргументов пришла к следующему выводу: «Думаю, мы будем правы, утверждая, что сэр Гавейн в расцвете сил обладал чертами солнечного героя, а конь и меч его были волшебными; мы также не ошибемся, если признаем, вслед за авторами старинных романов, что мечом этим был Экскалибур»59.

Итак, и меч, и копье из легенды могли быть оружием бога плодородия.

Гавейн в сказании о Мериадоке тесно связан с Рыцарем Двух Мечей. Избавив его мать от врагов, осаждавших ее замок, Гавейн выполняет не совсем свою миссию, а Рыцарь Двух Мечей, исцеляя Главного охотника от его болезни, выполняет задачу, которая обычно приписывается Гавейну. Более того, Рыцарь Двух Мечей начал свой путь в качестве оруженосца сэра Гавейна.

Мне кажется очевидным, что у Балина, Мериадока и Гавейна есть общий прототип. Как мы уже убедились, в легендах сохраняются параллели между следующими образами: Балин – Гавейн, Балин – Мериадок. И ассоциация Гавейна с Мериадоком тоже явственно прослеживается. Таким образом, эти разрозненные части романа оказываются друг с другом «в близком родстве».

Главный охотник пострадал от удара мечом, и его мучения будут длиться до тех пор, пока более юный рыцарь, пытаясь найти ответ на мучивший его вопрос, не нанесет предсказанный удар тем самым мечом, который нанес эту мучительную рану. Гарлона убили ударом меча, а в замке Грааля, куда прибыл Гавейн, безымянный рыцарь, о котором заботился его царственный брат, ждет возрождения. И здесь, как и в случае с Главным охотником, он должен лежать (в гробу. – Примеч. пер.) до тех пор, пока юный рыцарь, в поисках ответа на интересующий его вопрос, не нанесет предназначенный ему удар мечом – источником мучительной раны. Чтобы сохранить эту поразительную параллель между образами, мы, совершенно определенно, связали образ Гарлона с безымянным рыцарем и с Главным охотником. И точно так же с уверенностью связали Балина с Гавейном и Мериадоком. Более того, мы сумели доказать, что все эти персонажи ассоциируются с плодородием и что меч – это распространенный артефакт, которым вооружены боги плодородия.

Гарлона, невидимого рыцаря, смогли обнаружить лишь благодаря фатальной материализации его разящего копья, а оно непосредственно связано с бурей и грозой. Похоже, остается мало причин сомневаться в точности описания Балина в романе Готье, когда он вооружил его наносящим мучительную рану мечом, который сразил безымянного рыцаря и поверг в запустение королевство Логрес. Есть свидетельства тому, что в нашем сказании о Балине прослеживается тема мучительной раны, а также вполне отчетливые описания удара копьем его брата Пеллеана. Если это так, то приключение Гавейна – это продолжение удара мечом, а приключение Галахада, которое мы изучали, это продолжение удара копьем. Таким образом, в сказании о Балине возникает тесная связь между двумя различными эпизодами, касающимися мучительной раны. Оба вида оружия явно сверхъестественного происхождения, а все персонажи могут быть непосредственно связаны с богами плодородия, которые причудливо и непредсказуемо управляют погодой и сменой времен года. И тогда образ мучительной раны можно с уверенностью интерпретировать как реликт древней европейской мифологии.

5

Стремясь объяснить противоречивые образы копья и меча как оружия, которым была нанесена мучительная рана, я высказал предположение, что: а) роль меча в истории о Балине могла быть просто результатом путаницы и на самом деле в сказании должно было фигурировать копье; б) с самого начала должны были существовать две различные версии истории о мучительной ране: легенда про удар мечом и другая – про удар копьем. Есть доказательства скорее в пользу второго моего предположения; и, вероятно, Балин мог ассоциироваться с обеими версиями легенды о нанесении мучительной раны.

Возможно, выявленные мной похожие элементы историй могли возникнуть скорее в результате внешнего сходства, а не гомологичности этих образов, но явное совпадение многих элементов этих разных сказаний и то постоянство, с которым возникают многие странные ситуации в них, представляется мне весомым доказательством в пользу взаимосвязей, существование которых я предполагал.

Часть III

Когда старого бога сменяет юный бог, на него налагаются все табу и полномочия прежнего бога плодородия. Со временем его начинают покидать силы, как это происходило с предыдущими стареющими богами, и тогда его смерть становится необходимой для поддержания жизни и плодородия. На смену осени и богатой жатве приходит зима – и божество стареет, утрачивая здоровье. И потому возможно, что наш юный герой может со временем стать жертвой мучительной раны, а не будет наносить ее сам.

В этом разделе я рассмотрю три приключения, в которых речь идет о мучительной ране, нанесенной тому, кого мы раньше рассматривали в качестве главного героя. Эти приключения не имеют непосредственного отношения к теме моего исследования, поэтому я не опирался на них как на аргументы. Они просто представляют собой нечто загадочное, чему я еще не нашел объяснения, и могут иметь отношение к теме мучительной раны.

1

Кухулин – знаменитый герой ирландских мифов, прообраз Гавейна, Балина, Персеваля и Галахада60. Он был богом солнца и, «когда преисполнялся воинственного духа, для него уже не имело значения, кто друг, а кто враг»61. Однажды, ему тогда не исполнилось и семи лет от роду, им овладел боевой дух такой силы, что он стал громить все вокруг – и никто не мог с ним справиться. Наконец, была придумана удивительная хитрость, чтобы вернуть его в нормальное состояние. Придворные дамы предстали пред ним обнаженными. Впавший в буйство малыш застеснялся и закрыл глаза. Тогда его быстренько схватили и окунули в три ушата с холодной водой. Он был так разгорячен, что вода в ушате закипела, но боевой дух его покинул62.

Однажды «в облаках над его головой образовались дожди и сполохи яростного огня, так он был преисполнен воинственности в тот момент… От его боевого духа голова его искрилась, как точильный камень оружейника, и искры те летели гуще, мощнее и дальше, чем мачта корабля, а из его затылка вылетала во все четыре стороны темная кровь»63.

Кухулина убил удар его собственного копья: Лигайд метнул его. Потом Лигайд своим мечом обезглавил Кухулина, но даже при смерти этот герой был очень опасен, потому что меч выпал из его правой руки и отрубил Лигайду правую руку.

Это двойное убийство может быть отголоском способа умерщвления богов плодородия с целью завладеть их душой. Данный эпизод может быть прототипом ситуаций, связанных с двумя мучительными ранами, о которых мы рассуждали ранее. Такое предположение объясняет многое относительно того, как юному богу-герою была нанесена мучительная рана.

2

В валлийской легенде «Передур» есть интересный эпизод, в котором сохраняются отголоски того, что когда-то было связано с мучительной раной:

Передур убивает змея, лежавшего под золотым кольцом, и забирает это кольцо себе. В течение долгих лет, тоскуя по своей любимой, он общается с язычниками и теряет силу и славу. Он возвращается ко двору короля Артура, «но никто из придворных не узнал его». «Откуда ты, славный воин?» – вопрошает Кей. И дважды задавал он ему этот вопрос, и трижды, но тот не отвечал. И Кей сразил его ударом копья в пах64.

Во французской легенде «Queste del Saint Graal» («Поиски Святого Грааля») присутствует, на мой взгляд, искаженное изображение этой же ситуации.

«Персеваль видит, как лев борется со змеей, и помогает ему, а лев соглашается за это служить ему… Ночью ему приснилось, что к нему пришли две женщины. Одна – верхом на льве, а другая – на змее; вторая упрекает его за убийство змея. Наутро к нему на корабле приплывает какой-то старик, утешает Персеваля и истолковывает его сон: та дама на льве – это Новый Завет Христа, а та, что на змее, – Ветхий… Тут появляется придворная дама, которая предупреждает, чтобы Персеваль не верил этому старому толкователю сна. Она готовит для него пышный пир… и возбуждает в нем страсть. Он почти поддался ее чарам, но осеняет себя крестным знамением тем крестом, что находится на рукоятке его меча, и эта дама исчезает в языках пламени. Тогда Персеваль из чувства раскаянья пронзает себе бедро этим мечом»65.

Весьма недвусмысленная аллегория. «Queste» – это более поздняя версия романа, созданная монахом, которого волновали темы искушения и непорочности. Мы более подробно рассмотрим их в части IV. А вот лев и пронзенное бедро – это очень интересно.

Профессор Рис блистательно связал образы золотых колец и романтических львов66. Он указал на то, что золотое кольцо – это солнечный символ, следовательно, оно должно ассоциироваться со светом. Более того, он обнаружил, что в валлийском языке слово Ней означает и «свет», и «лев». А потому он убежден, что лев в валлийском романе может по ошибке символизировать образ кольца. Эта параллель довольно неуловимая, но, возможно, весьма значимая.

Передур – безусловно, валлийский вариант имени Персеваль, а два удара копьем могут соответствовать двум нашим приключениям. В пользу этого говорят эпизоды со спасением льва и кольца от змеи и затем появление придворной дамы. Оба удара копьем были непосредственно связаны с эмоциональными реакциями на появление дамы. В легенде «Передур» это были реакции рыцарские, а в «Queste» — монашеские. Эти эпизоды могут быть отголосками древних легенд, где говорилось о том, как юный бог состарился и как однажды ему нанесли мучительную рану.

Часть IV

Мы изучили происхождение мучительной раны, теперь пришло время обратиться к ее метаморфозам. Я хотел бы привлечь внимание к новым интерпретациям этой темы. Первоначальная серьезная попытка объяснить происходящее в природе и подчинить эти события воле человека, то есть тема мучительной раны, утратила свое научное значение. И тогда с точки зрения христианства она получила новое звучание и стала пропагандировать ту систему ценностей, которая заменила предыдущую.

Верования, отвергнутые рассудком человека, очень часто перемещались в его эмоциональную сферу и, сменив обличье, стали вызывать больше почтения к себе. Связанные с детскими воспоминаниями и тем, что происходило у домашнего очага, они стали объектом поклонения, стали дорогими сердцу традициями, и их изо всех сил оберегали. Потому неудивительно, что образ мучительной раны, каким бы варварским он ни был, дожил до периода расцвета христианства и вписался в систему его ценностей.

И наконец, в силу того, что многие из нас с удовольствием называют современным просвещением, идея мучительной раны трансформировалась из понятия религиозного в художественный образ. Но, как ни печально, при этом он существенно померк. Утратив свое основное значение, он сохранился как фантастическое, невероятное приключение, но поэтов оно не вдохновляло. Мучительная рана утратила свою силу, и дни ее сочтены.

1

До того как Кретьен де Труа, или Готье, или Робер де Борон создали свои романы о Святом Граале, древние теории, которые нас интересовали, были подвергнуты тщательной обработке. Их начали интерпретировать по-новому, чтобы они соответствовали их особой цели. В литературных произведениях, посвященных Граалю, немало подобных примеров, и мы изучим их в связи с образами копья и котла, которые увидел Гавейн, когда у него состоялась неприятная встреча с безымянным трупом.

«Думаете, что сэру Гавейну не было страшно, когда он вот так оказался в одиночестве? Скажу я вам, был он полон сомнений и гнева оттого, что это с ним приключилось. Он смиренно препоручил себя Господу и молился о том, чтобы он хранил его от беды, печали и злых чар, ведь то было в Его власти. И вдруг он увидел копье с белоснежным наконечником, установленное вертикально на постаменте, в богатом серебряном сосуде, а перед ним горели две свечи, озаряя все вокруг. С кончика копья струилась кровь прямо в этот сосуд, капли ее, переливаясь через край серебряной чаши, окрашивали ее в розовый цвет. Но эта чаша не могла быть переполнена, потому что через яркий мундштук, отделанный зелеными изумрудами, кровь попадала в золотой желоб, который стараниями какого-то мастера вел через весь зал, но Гавейн не мог понять, куда именно»67.

Эти копье и сосуд, безусловно, связаны с копьем и котлом Балина и Писира, но это копье кровоточит, так что мы сталкиваемся с серьезной проблемой. Многие исследователи, проводившие ее тщательный анализ, признали, насколько она исключительна; следовательно, копье Грааля оказалось в центре самых ожесточенных споров. Хотя я изначально стремился избегать полемики с другими исследователями, эту дискуссию не могу обойти стороной.

До сих пор мы разделяли мнение профессора Брауна, который считал, что у копья Грааля кельтское происхождение. Когда он подробно обсуждает и копье Писира, то становится трудно поверить, что это сходство случайно. Сходство мучительной раны с ослеплением короля Кормака покажется странным, если не учитывать последствий этой связи образов друг с другом. Более того, Балин и Пеллеан, как я старался продемонстрировать, вероятно, являются богами плодородия. Было бы естественно, если бы они были связаны с оружием-молнией; и Луин Кельчар очень его напоминает.

Однако против этого аргумента свидетельствует то обстоятельство, что в ирландских мифах не было обнаружено никакого кровоточащего копья, поэтому утверждение о кельтских прототипах образа копья Грааля несостоятельно. Противники теории о его кельтском происхождении предлагают в качестве такого прототипа христианский образ копья, которое действительно кровоточит, но никогда не изображается вместе с котлом (а копье Луин Кельчар изображается именно так, как и копье, нанесшее мучительную рану, и видение, открывшееся Гавейну) или в ситуации, напоминающей эпизод с мучительной раной (как Луин Кельчар в двух старинных описаниях)68. Мне это доказательство кажется вполне убедительным.

Хотя нам не требуется высказываться в пользу теории о христианском происхождении образа копья, в противовес теории о его кельтском происхождении мы тем не менее должны признать, что копье, которое макнули в кровь, и копье, из которого она капает сама по себе, – это два принципиально разных образа69. Иногда кровоточащее копье предстает чем-то более значительным, чем просто оружие-молния, и сейчас мы попробуем выяснить, чем бы оно могло быть.

В заключении к «Темайр Брег [40]Одно из названий холма Тары в Ирландии, где находится древнейший храмовый комплекс дохристианской цивилизации. – Примеч. пер.
» Макалистер высказал предположение о том, что «на Крите и в Античной Греции мы видим ярчайшие проявления древней культуры Европы. Возможно, только в Ирландии у нас есть возможность исследовать тот материал, из которого строилась эта цивилизация и с помощью которого можно делать ее интерпретации»70. Макалистер полагает, что Темайр (холм Тары) можно отнести к «ирландскому воплощению европейских культов»71 и что мы можем проследить корни этих европейских культов в некоторых ритуалах элевсинских мистерий72. Он указал на ряд свидетельств того, что у культов Греции и Ирландии, возможно, общие корни73, и убедительно продемонстрировал сходство греческих и ирландских ритуалов74. Наконец, он выявил существование торговых связей между эгейскими культурными центрами и северными племенами75, а это значит, что они участвовали не только в торговле оловом и что у них существовали похожие обычаи.

К числу подобных похожих обычаев в Ирландии и Греции можно отнести магические ритуалы, которые способствовали пробуждению плодородных сил земли и помогали расти злакам. Эти ритуалы в Греции ассоциировались с поклонением таким богам, как Аттис, Дионис, Деметра, Геката и Кибела, и были связаны с фаллической символикой и эротическими образами. Мисс Вестон высказала предположение, что подобные культы могут быть источниками легенды о Граале76. Она заметила, что копье и котел – это «сексуальные символы, которые уходят корнями вглубь незапамятных времен и распространены по всему миру. Копье или клинок воплощают мужское начало, а чаша, ваза – женскую животворную энергию. Когда эти символы находятся вместе… Копье над вазой… их значение выражается в знакомом “жизненном” символизме, и их расположение абсолютно уместно, формирует часть ритуала, воспроизводящего жизненные процессы и акт воспроизводства животворящих сил»77.

Учитывая доказательства того, что копье – это оружие-молния, мне трудно принять доводы мисс Вестон о том, будто романы о Граале восходят к мистическим культам, но я полагаю, что они могли повлиять на их начало и сыграли важную роль в формировании этой легенды. Что касается копья, я считаю, что давным-давно некоторые приверженцы какого-то мистического культа могли использовать образы ирландского сверкающего жезла и котла для отправления своих культов, и, адаптируя их к фаллическому символизму, наделили этот образ теми свойствами, которые в другой ситуации никак не были связаны с образом молнии. Я полагаю, что, прежде чем Готье узнал про котел и копье, эти образы в измененном виде были адаптированы в мистическом культе, символизируя ту самую ситуацию, в которой они фигурировали первоначально, и что когда кровоточащее копье возникает в романах о короле Артуре, оно, возможно обладает двойным символическим смыслом.

Профессор Браун неодобрительно отзывался о гипотезе мисс Вестон, утверждавшей, что копье и котел в легенде о Граале были связаны с ритуалами из кельтского фольклора78. Но тенденция двух авторитетных критиков с энтузиазмом защищать свои открытия не должна привести нас к выводу, что оба они неправы. Я не знаю, какие могут быть возражения против того, что их точки зрения весьма ценны, и что может помешать прийти к заключению, что прежде, чем эта легенда о Граале превратилась в роман, на нее оказали воздействие как минимум два важных фактора. Когда эта история была еще легендой, зародившейся на Британских островах (а именно этот этап ее развития нас особенно интересует), она уходила корнями в такие сказания, как «Ослепление короля Кормака». Однако по мере развития она подвергалась воздействию и цензуре под влиянием мистических культов. Ярким подтверждением ее переработки является образ кровоточащего копья.

2

Перейдя от романов о Гавейне к тем, где главным героем выступает Персеваль, мы обнаружим, что обе наши версии мучительной раны продолжают играть важную роль. Но очевидно, что их первоначальное значение было утрачено и они приобрели черты мистических культов и христианского символизма.

Кретьен де Труа в своем варианте рассказа о первом визите Персеваля в замок Короля-Рыбака, в эпизоде с шествием Грааля, убедительно доказывает, что древний мифологический символизм копья был размыт под влиянием нового, менее наивного взгляда на этот образ. Профессор Натт приводит следующее описание этого эпизода79.

Персеваль «приближается к реке, по которой плывет лодка, а в ней сидят два рыбака. Один из них, отвечая на его вопрос, отправляет его на ночлег в собственный замок, который находится неподалеку. Персеваль отправляется туда… внезапно он оказывается прямо перед этим замком, входит туда, у него забирают оружие, облачают в алую мантию и провожают в просторный зал. Там стоит ложе, а на нем – старик; возле него горит огонь в очаге, и рядом сидят четыреста человек. Персеваль сообщает хозяину, что он пришел из обители Блау. Входит оруженосец, вносит меч, на нем выгравирована надпись, что сломать его можно лишь при одном обстоятельстве, о котором знает лишь тот оружейник, что выковал его. “Подарок сей от племянницы хозяина, дарован там он, где служить он будет”. Хозяин вручает этот меч Персевалю, “по руке которого он был подогнан и кому он предназначен”. И в этот миг входит другой оруженосец и вносит копье, с наконечника которого капает кровь и течет по его руке. Персевалю хотелось спросить, что это за чудное копье, но он промолчал, помня о совете Гонемана не задавать слишком много вопросов и не проявлять навязчивого любопытства. Входят еще два оруженосца, каждый вносит по подсвечнику с десятью свечами, а с ними придворная дама, в руках у нее Грааль, который сияет так, что затмевает свет от этих свечей, как солнце затмевает свет от звезд. За ними следует придворная дама с (серебряным) подносом в руках. Вся эта процессия проходит мимо очага и ложа, но Персеваль не осмеливается спросить, что это за Грааль и зачем он. Затем наступает время ужина, и снова вносят Грааль, а Персеваль, не зная, для чего он нужен, чуть не спросил об этом, но снова сдержался… и решил отложить все свои вопросы до завтрашнего дня. После ужина Грааль вносят в его комнату, а наутро, проснувшись, Персеваль обнаружил, что замок опустел. Никто не откликается на его зов. Он идет по замку и видит, что его конь оседлан, а разводной мост опущен. Надеясь найти жителей замка в лесу неподалеку, он едет дальше, но тут разводной мост так внезапно поднимается, что замешкайся он хотя бы на минуту, то погиб бы вместе со своим конем. Напрасно зовет он – никто не откликается.

Он едет дальше – и вот перед ним дуб, под которым сидит девушка, а у нее на коленях лежит мертвый рыцарь, которого она горько оплакивает. Она спрашивает у Персеваля, где он ночевал, а услышав его ответ, сообщает, что тот Король-Рыбак, который указал ему ночлег, и хозяин замка – один и тот же человек; он был тяжко ранен в оба бедра, и единственное его утешение – это рыбалка, потому его и прозвали Королем-Рыбаком. Она спрашивает, видел ли Персеваль кровоточащее копье, Грааль и серебряное блюдо? Спросил ли о том, что все это значит? “Нет, не спросил”. Тогда как его имя? Он этого не знает, но она это имя называет: Персеваль де Галлейс, но теперь его будут звать Персеваль Кайтифф, потому что если бы он отважился поинтересоваться о значении всего, что видел, старый король поправился бы и снова настала бы от этого весна… Она рассказывает ему про меч, про то, как тот меч рассыплется на кусочки, если не хранить его должным образом, и как он снова может стать целым, если макнуть его в озеро, у которого живет тот оружейник, что выковал его, по имени кузнец Требусе».

Утверждая, что мечи Грааля связаны с плодородием, мы придаем особое значение тому факту, что они часто ассоциируются с водной стихией. И меч Балина, и меч Артура тесно связаны с Дамой Озера, куда после смерти Артура вернулся и его меч Экскалибур. Возможно, сломанный меч Персеваля, когда его окунули в озеро, символически изображал возвращение этого меча в родную стихию.

Процессия Грааля, которую видел Персеваль, могла воспроизводить мистические культовые церемонии. Здесь кровоточащее копье предстает в явно искаженном образе. Но хотя оно изображается в соответствии с ритуалом религиозной процессии, это копье сохраняет символизм, связанный с животворными силами.

Король-Рыбак, «которого ранили в оба бедра копьем», без сомнения, напоминает Пеллеана. Персеваль должен был задать вопрос об увиденном, чтобы «старый король поправился и снова настала бы весна». Здесь явно прослеживается древний смысл, связанный с образом этого короля, и цель странствий предстает совершенно определенно.

Манессье, один из последователей Кретьена, описывает мучительную рану как собирательный образ того, о чем рассказывали Готье и Кретьен:

«В Квинквагранте жил Гун Дезерт – отшельник, брат Короля-Рыбака. Когда Эспиногр осадил его замок, то король совершил дерзкую вылазку и убил врага. Его племянник поклялся отомстить; в доспехах рыцаря Гуна Дезерта он убил его, но оружие сломалось, когда был нанесен предательский удар. Тело Гуна Дезерта принесли в замок его брата, и пришла его дочь со сломанным мечом, предрекая, что явится некий рыцарь, воссоединит эти обломки и отомстит за предательский удар. Король-Рыбак, пытаясь собрать эти обломки, нечаянно поранил ими оба свои бедра, и рана его никак не заживала, потому что смерть его брата не была отомщена. Имя убийцы было Партинаус, Повелитель Красной Башни. И Персеваль дает клятву отомстить…»

«Персеваль едет в замок Партиналя, где растет высокая ель, а на ели той висит щит. Персеваль сбрасывает его наземь, тут появляется сам Партиналь – и начинается жаркий бой, в котором Партиналь был повержен и помилован не будет ни при каких обстоятельствах; Персеваль отрубает ему голову и едет в замок Грааля в конце лета, в свете мерцающих огней».

«Он подъезжает к замку, и стражники подходят к королю с вестью о том, что какой-то рыцарь везет отрубленную голову, притороченную к седлу; и тут король вскакивает на ноги и исцеляется. Голову Партиналя насадили на пику на самой высокой башне замка. После ужина… когда… происходит волшебное шествие… король узнает имя Персеваля, и тут выясняется, что он – сын его сестры. Он хотел короновать Персеваля, но тот поклялся не надевать этой короны, доколе его дядя жив…»80

Убийство Гуна Дезерта, брата Короля-Рыбака, напоминает убийство Гарлона, брата Пеллеана. Обе жертвы были убиты теми, кто сломал свои мечи при нанесении разящего удара. Примечательно, что Партинаус отдал доспехи рыцаря Гуна Дезерта, а Гавейн тоже отдал доспехи странствующему рыцарю, который отправил его в замок Грааля. Также любопытно, что Партинаусу был брошен вызов точно так же, как и Грифлету, который бросил вызов Пеллинору.

Король-Рыбак, как и Пеллеан, получил сквозное ранение в бедро, но мечом, а не копьем. Это первый пример с мечом, который я сумел обнаружить, когда король был искалечен и получил ранение в бедро.

Можно заметить, как своеобразно меняется мотив мести, когда, лишь одолев убийцу Гуна Дезерта, Короля-Рыбака сразу же избавили от мучений. Но следы древнего верования сохраняются в обещании Персеваля не надевать короны, пока жив его дядя-король. Молодой человек не может стать божеством, пока жив прежний бог.

В германской версии «Парцифаля», которую создал Вольфрам фон Эшенбах, звучит новый мотив. Там король получил рану в наказание за то, что предался беззаконной любви.

В отличие от мисс Вестон, которая скромно умалчивала о том, что за рана была нанесена королю, Вольфрам прямым текстом говорит о том, что король был оскоплен нанесенным ему ударом. Мы обсуждали это в наших аргументах в части I. Именно этот важный факт указывает на древние мифологические корни образа мучительной раны.

Теперь перейдем от ранних версий мучительной раны к более поздним романам в прозе. Особое внимание уделим романам «Queste del Saint Graal» («Поиски Святого Грааля») и «Grand Saint Graal» («Великий Святой Грааль»). Это апогей религиозной мысли, и яркий пример того, как радикально были преобразованы древние языческие мифы, о которых мы только что рассуждали.

Начнем с пролога.

3

«В юлианском календаре 25 декабря совпадало с зимним солнцестоянием и потому рассматривалось как Рождение солнца, так как с этого поворотного момента день начинал прибывать, а сила солнца возрастала. В Сирии и Египте существовали интереснейшие ритуалы, связанные с празднованием Рождества. Люди удалялись во внутренние храмы, а в полночь выходили оттуда с громким криком: “Дева родила! Свет прибывает!” Египтяне даже изображали новорожденное солнце в виде младенца, которого в день его рождения, в день зимнего солнцестояния, выносили и показывали толпе верующих… А бога Митру его почитатели постоянно отождествляли с Солнцем… и потому его рождение тоже приходилось на 25 декабря. В евангелиях ничего не говорится о дате рождения Христа, и потому в ранней христианской церкви этот праздник не отмечался. Но со временем египетские христиане стали считать 6 января Рождеством, и обычай празднования рождения Спасителя в этот день постепенно стал распространенным на Востоке к IV веку. Но к концу III или к началу IV века западная церковь, которая никогда не признавала 6 января датой Рождества, стала считать именно 25 декабря истинной его датой, и со временем это решение было признано и восточной церковью. В Антиохии это изменение произошло лишь к 375 году».

«Итак, создается впечатление, что Христианская Церковь предпочитает отмечать рождество своего основателя 25 декабря, чтобы Солнечная Благодать перешла на Того, чье имя было Солнце Истины. Если это было так, то нет никаких оснований отвергать мысль о том, что тот же самый мотив мог лечь в основу определения даты Пасхи, которая совпадает с днями смерти и возрождения их Господа, потому что и смерть, и возрождение другого бога Азии приходится на то же время года. А Пасху до сих пор отмечают в Греции, на Сицилии и в Южной Италии, соблюдая традиции, которые обладают удивительным сходством с обрядами, посвященными Адонису… вполне вероятно, что Церковь сознательно стала проводить этот праздник так, чтобы Христос получил в наследство души последователей предыдущего языческого культа. Но подобная практика получила распространение в грекоязычном, а не в латиноязычном древнем мире; поскольку распространенный среди античных греков культ Адониса, похоже, не производил никакого впечатления на римлян и представителей Запада… это место в их сознании уже занимали схожие с ним, но гораздо более варварские культы Аттиса и Великой Матери. Итак, смерть Аттиса официально отмечали в Риме 24 декабря, а его воскресение – 25 марта, вторая дата совпадала с днем весеннего равноденствия, а потому этот день в наибольшей степени соответствовал воскресению бога – покровителя растений, которые умирали или погружались в сон во время зимы. Но в соответствии с древней и распространенной повсеместно традицией принято считать, что Страсти Христовы на кресте происходили 25 марта, поэтому некоторые христиане именно в этот день вспоминают о распятии Христа, не учитывая состояния луны в этот день. Подобный обычай, безусловно, соблюдался во Фригии, Каппадокии и Галлии, есть основания предполагать, что также и в Риме. То есть та традиция, которая связала смерть Христа с 25 марта, уходит корнями в глубокую древность. Этот факт кажется еще более примечательным, если учесть, что астрономические данные указывают на то, что эти события могли и не происходить в действительности. Можно прийти к неизбежному выводу о том, что Страсти Христовы весьма условно связывали с этой датой, чтобы она совпала с более древним праздником равноденствия… Вспомним о том, что день Георгия Победоносца в апреле пришел на смену древнему языческому празднику Парилии; что день Иоанна Крестителя в июне пришел на смену языческому водному празднику Купалы, который отмечали в середине лета; что день Вознесения Богородицы в августе сменил праздник в честь Дианы; что День Всех Святых в ноябре отмечают сразу после древнего языческого праздника мертвых; что само Рождество Христа было привязано по дате к зимнему солнцестоянию, которое знаменовало Рождение Солнца. И нас нельзя будет упрекнуть в скоропалительности или недомыслии, если мы заявим, что еще один главный христианский праздник – Пасхальные торжества – тоже мог быть связан с похожим фригийским праздником в честь бога Аттиса в дни весеннего равноденствия»82.

Я убежден, что в евангелиях сохраняются следы влияния распространенных верований в почившего Христа и мертвых богов плодородия, Аттиса и Адониса:

«От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого; а около девятого часа возопил Иисус громким голосом… Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух… И вот завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись… Сотник же и те, которые с ним стерегли Иисуса, видя землетрясение и все бывшее, устрашились весьма и говорили: воистину Он был Сын Божий. Там были также и смотрели издали многие женщины, которые следовали за Иисусом из Галилеи, служа Ему»83. «Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили. Ибо сие произошло, да сбудется Писание: кость Его да не сокрушится. И в другом месте Писание говорит: воззрят на Того, Которого пронзили. После сего Иосиф из Аримафеи – ученик Иисуса, но тайный из страха от Иудеев – просил Пилата, чтобы снять тело Иисуса; и Пилат позволил. Он пошел и снял тело Иисуса»84.

Я убежден, что описание этого природного катаклизма в ответ на смерть Иисуса – это явный отголосок яркой картины природной катастрофы и опустошения, которые наступили в результате нанесенной какому-то божеству мучительной раны. Множество рыдающих женщин, и совершенно никому не нужный удар копьем, как мне кажется, только усиливают эффект от сходства этих эпизодов.

Но независимо от происхождения этих событий очевидно, что эти удивительные параллели между распятием и мучительной раной признавались средневековыми церковными схоластами и применялись ими в качестве аллегорий. Обнаружив в романах о Граале пригодный для интерпретации материал, добрые монахи тщательно редактировали эти легенды, сокращали что-то здесь, добавляли что-то там, дополняли текст толкованиями, аллегориями и многое в нем приукрашивали. Копье стало копьем стражника под распятьем. Грааль они связали с чашей Тайной Вечери. Возникла взаимосвязь между Искалеченным Королем и Иосифом Аримафейским, который доставил в его владения святые реликвии Страстей Господних. Юного бога плодородия они переименовали в Галахада; а потом они странным образом обрекли его на обет безбрачия, который был для него совершенно неуместен. Женщины из легенды стали монахинями или искусительницами. Кельтские чудеса превратились в чудеса иудейские. Но все равно древние темы просвечивают через мрачные поздние изменения в тексте. Сутана плохо смотрится на теле древнего языческого бога.

Роман «Queste del Saint Graal» сочинил цистерцианский монах, обладавший удивительной способностью выискивать зло во всем прекрасном и вдохновляться тем, что в наши дни представляется глупым и бессмысленным. Его странным образом занимали мрачные размышления о непорочности, и он мастерски создавал причудливые аллегории. Когда он написал свое произведение, то, похоже, совершенно не осознавал, что легенды, с которыми имел дело, изначально были связаны с культом плодородия. Те образы, которые наводили бы на него ужас, если бы он сумел восстановить их первоначальный смысл, вдохновляли его и вызывали чувство экстаза. Легко находя в этих сказаниях религиозный подтекст, восхищавший его, он никогда не понимал, что они были проникнуты духом, который он считал порочным. Его предшественники восхваляли то, что он приписывал Вельзевулу; но он совершенно извратил это значение и стал с его помощью рассуждать о целомудрии, которое было для него исполнено благости. Таким образом, он мастерски совершил с этой легендой то же, что и его предшественники сделали с Песнью песней царя Соломона.

Роман «GrandSaint Graal» представляет собой нечто вроде продолжения «Queste». В этом произведении предпринимается попытка устранить некоторые несоответствия и собрать воедино то, что кажется нелогичным. Вместе с «Queste» он вносит еще больше путаницы в художественный образ мучительной раны.

В части III этой статьи мы обсуждали один краткий эпизод из «Queste» в связи с валлийской легендой о Передуре. Тогда мы изучали типичные аллегории этого сказания и гонения, которым подвергали беззащитных прекрасных дам. Мы не будем возвращаться к обсуждению этих моментов, а рассмотрим некоторые искажения и повторы в изложении нашей любимой темы.

В «Queste» я обнаружил следующие следы влияния образа мучительной раны.

1. Галахад восстанавливает сломанный меч, который пронзил бедра Иосифа Аримафейского85.

2. У креста, возле маленькой часовни в роще, Ланцелот видит страдания раненого рыцаря, который лежит в гробу на похоронных дрогах, запряженных двумя лошадьми. Отчего он страдает – в легенде не объясняется. После того какой целует Грааль итак избавляется от мучений, этот рыцарь скачет прочь на коне Ланцелота, а наш герой слышит чей-то призрачный голос. Поскольку он ничего не сказал, пока Грааль был видим глазу, Ланцелот стал «тверже, чем камень; крепче, чем дерево; презреннее, чем фиговое дерево, – и он должен уйти прочь, чтобы не осквернять своим присутствием это место, где раньше находился Святой Грааль»86.

3. Персеваль самому себе пронзает бедро87. Эту мучительную рану (если это она и была) мы обсуждали в части III.

4. Ланцелот прибывает в замок, который охраняют львы. «Войдя туда, он попадает в комнату, где стоит Святая Чаша и священник проводит мессу; Ланцелота предупреждают, чтобы он не заходил туда, но он видит, что когда священник проводит обряд подъема тела Господня, то в руках у него оказывается тяжелое человеческое тело, и не может удержаться от того, чтобы не помочь ему, но тут его сбиваете ног яростный вихрь, и он на четырнадцать дней немеет, не может есть и пить. Потом он понимает, что оказался в замке Корбеник, а какая-то придворная дама сообщает ему, что его странствия подошли к концу»88.

5. В монастыре Персеваль видит больного человека, который пришел к мессе. Это Мордрейн, который еще четыреста лет назад так страстно стремился увидеть Святой Грааль, что был ослеплен и утратил силы. Господь смилостивился над ним и сохранил ему жизнь до тех пор, пока не прибудет добрый рыцарь, и тогда силы снова вернутся к нему, и он снова обретет зрение»89.

6. Король Ламбар, отец Искалеченного Короля, был убит королем Урлейном с помощью волшебного меча, который нашли на корабле и который предназначался для Галахада. От удара этим мечом «наступило такое опустошение и разорение в двух его королевствах, что потом стала его земля называться Пустошью». Когда Урлейн вновь взошел на тот корабль, то тут же упал замертво»90.

7. Нассиенс, деверь Мордрейна, приехал на Вращающийся остров, где обнаружил этот же корабль, «а там – ложе и меч, взял он меч тот, но не смог поднять, хотя он восемь дней не ел и не пил, стремясь завладеть им; на девятый день бурей забросило его на другой остров, где на Нассиенса напал великан, и тогда сумел он вынуть из ножен меч, и хотя тот раскололся надвое, что и было предначертано на его гравировке, великана ему удалось одолеть. После того встретился он с Мордрейном и рассказал ему об этих чудесах; тот собрал вместе обломки, и, повинуясь незримому голосу, они покинули корабль, но по пути Нассиенс был ранен в наказание за то, что посмел он вынуть меч, которого не был достоин»91.

8. «Король Пеллес, которого прозвали Искалеченным Королем, однажды пришел к этому кораблю на берегу моря в Ирландии и, взойдя на него, нашел этот меч, вынул его из ножен, но был при этом ранен в бедро копьем. Его потом исцелил Галахад, с приходом которого и закончились чудеса Великобритании»92.

9. У замка Корбеник «четыре придворные дамы внесли на деревянной кровати какого-то человека в короне, который тяжко страдал; он поприветствовал Галахада как своего долгожданного избавителя»93.

С некоторыми вариациями в «Grand Saint Graal» изображаются эпизоды, связанные с нанесением мучительной раны, которым я присвоил в этом перечислении номера 1, 5, 6, 7 и 8. Есть еще шесть, в которых развиваются версии о Ламборе и Нассиенсе и связанных с ними мучительных ранах. Эти описания сохранились в «Grand Saint Graal», но не в эпизоде 1.

10. Мордрейн, которого только что обратили в христианство, сразу же повелел всем жителям своего королевства или принять христианство, или покинуть его земли. «Они выбрали второе решение, и на окраине города их встретил дьявол, который нанес им страшные увечья, а Иосиф (сын Иосифа Аримафейского) поспешил к ним на помощь, но путь ему преградил ангел и пронзил ему бедро копьем… и послышался голос: “После отмщения моего – исцеление мое”, и появился другой ангел, прикоснулся к бедру Иосифа древком того копья, и вышел его наконечник наружу, и капнула с него кровь, а ангел собрал те капли крови в сосуд и кровью из того сосуда врачевал раны Иосифа, и раны те затянулись»94.

11. «Христиане пришли к дому, где горел яркий огонь, а из него слышались жалобы и стоны; это был голос Мойса; Иосиф Аримафейский взмолился о дожде, и тот излился из рая и наполовину загасил эти языки пламени, но тот, кто был в нем, не смог полностью освободиться, пока не пришел добрый рыцарь Галахад»95.

12. «Христиане прибыли в страну Царя Эскоса… Святой Грааль отвергает Ханаана и Шумея, отца Мойса, и в гневе Шумей нападает на Петра и наносит ему рану, а Ханаан убивает его двенадцать братьев. Шумея уносят прочь демоны, а гробница Ханаана взрывается языками пламени, которые не угаснут, пока не приедет Ланцелот»96.

Все это весьма любопытные примеры инверсии темы мучительной раны, которые я сейчас не рассматриваю подробно. Здесь не проливаются живительные воды при появлении бога, вместо этого сначала появляется бог, а лишь потом воды гасят пламя. Это весьма экзотические истории, но тем не менее я включил их в список примеров мучительной раны, потому что из них следует, что когда поиски Грааля будут завершены, это облегчит чьи-то страдания.

13. Король Дальней Земли, спящий в замке, «получает священный сосуд под покрывалом из алой парчи; тут появляется человек в языках пламени и сообщает ему, что ни один смертный не погрузится в сон, пока отдыхает Святой Грааль, и ранит короля в оба бедра, и запрещает всем спать в этом Дворце Чудесных Приключений»97.

14. Ламбор стал хранителем Грааля. Сражаясь со своим врагом по имени Бруийант, он «преследует его до самого морского побережья, и тот находит там корабль Соломона и вступает на него, там находит меч, которым и убивает Ламбора… и тут поднимается такой великий плач, что никто из работников не стал трудиться, не рос хлеб на полях, не плодоносили фруктовые деревья, ни одной рыбы не выловили в водах, и стали пустошью звать эту землю. Но Бруийант сам упал замертво, как только вынул этот меч из ножен»98.

15. Нассиенс заблудился на Вращающемся острове. К этому удивительному месту однажды подплыл корабль, на который Нассиенс хотел было войти, «но прозвучал какой-то голос, который запретил ему сделать это, разве что он уверует в Бога. Но он переступает порог и входит туда». Внутри корабля он находит кровать и меч, точно такие же, о которых рассказывается в «Queste», и эта история полностью совпадаете рассказом о тех событиях. «Нассиенс считает, что здесь замешана магия, и тут корабль разламывается надвое и идет ко дну, чуть не утопив и его… а наутро приходит к нему старик и дает происшедшему аллегорическое толкование».

Тем временем Калидуан плывет на лодке вместе со львом, с королем Лейбелом, бессердечным язычником. «Спустя три дня прибывают они на остров Нассиенса. Они встречаются и отбывают с острова на корабле Соломона и четыре дня спустя прибывают на другой остров, где на Нассиенса напал великан, и тут он выхватывает меч Соломона, но тот распадается надвое в его руке, но другим мечом он сокрушает этого великана. Он печалится о сломанном мече, но Калидуан говорит ему, что меч сломался оттого, что был совершен какой-то грех. Тем временем видят они, как подплывает другой корабль, а в нем – Мордрейн… Нассиенс показывает ему свой сломанный меч, а тот, взяв его в руки, соединяет обломки, и тут чей-то голос повелевает им оставить корабль; Нассиенс не проявил достаточной расторопности, и потому ему наносится рана в плечо огненным мечом в наказание за то, что он посмел обнажить меч Соломона»99.

Приведенный список эпизодов из легенд познакомил нас с удивительными вариациями на интересующую нас тему. Множество персонажей обыгрывают разнообразные детали этих легенд, отчего они становятся еще более выразительными.

Яростный ветер из четвертого эпизода в нашем списке, огненные вихри в эпизодах 11 и 12, человек в языках пламени в эпизоде 13 и огненный меч из отрывка 15 указывают, вероятно, на связь оружия из легенд с солнечным мечом и копьем-молнией. Сломанные мечи, пронзающие бедра героев, опустошенные королевства и страдающие раненые из этих историй выразительно говорят сами за себя.

Корабль Соломона, который фигурирует в эпизодах, связанных с мучительными ранами от ударов меча в отрывках 6, 7, 8, 14 и 15, – это искаженное изображение замка Грааля, где была нанесена рана королю Пеллеану. Это тот корабль, на который Галахад, Персеваль, Боре и сестра Персеваля в конце концов прибывают на волшебной самоходной лодке (о ней мы рассуждали, анализируя историю о детях Турена в части I). В комнате на корабле Соломона «богато убранная постель с короной в изголовье, а в ногах той постели находится меч, который на шесть дюймов выглядывает из ножен, а на конце его – самый разноцветный камень на свете, а рукоять вырезана из костей двух зверей, змея Папагаста и рыбы Ортениауса; меч тот под покрывалом, на котором вышита надпись о том, что только первый человек в роду сможет вынуть этот меч. Ни Персевалю, ни Ворсу это не удается. Когда об этом попросили Галахада, то он видит надпись на этом клинке, которая гласит, что лишь тот сможет вытащить из ножен этот меч, кто нанесет самый лучший удар»100.

Нанесенные эти мечом мучительные раны (эпизоды 6, 7 и 14) напоминают ту, что была нанесена Гарлону. В истории подчеркивается, что земля была опустошена, и упоминается о том, к какой трагедии привел нанесенный королю удар. Еще один меч, о котором говорится в моей версии истории под номером 15, это результат удвоения (образа. – Примеч. пер.).

Что касается вопроса, который мы обсуждали в части II, то примечательно, что у короля Пеллеса – он же Пеллеан – должна сохраниться, даже в более позднем тексте легенды, связь с волшебным мечом и его особенной раной от копья. При этом раны от меча и от копья будут отличаться.

Еще одно короткое приключение из «Queste» завершит этот этап истории.

Однажды Галахад и Персеваль повстречали Ворса, «который за пять лет едва ли спал раза четыре. Они втроем прибывают в замок Корбеник, где их приветствует король Пеллеас и где Элиезер, сын короля Пеллеаса, приносит им сломанный меч, которым пронзили бедра Иосифа. Ворс не сумел сложить меч из этих обломков, а Персевалю удается лишь положить их рядом друг с другом, только Галахаду удалось соединить их, и тогда этот восстановленный меч отдают Ворсу».

«Четыре придворные дамы вносят на деревянной постели человека в короне, который терпит ужасные страдания и приветствует Галахада как своего долгожданного избавителя. Какой-то голос велит удалиться из комнаты всем, кто не принимал участия в этом странствии, и тогда король Пеллес и Элиезер с придворными дамами удаляются…

И тогда появляется процессия Грааля с кровоточащим копьем, таким тяжелым, что оно падает в ларец в руке копьеносца. Перед ними возникает Воскресший Христос, тогда Галахад и его друзья исполняют Таинство. Христос поясняет, что Грааль – это чаша с Тайной Вечери, что Галахад сможет получше рассмотреть ее в городе Саррас, куда она и отправляется, поскольку Британия недостойна этой чаши, и что он может последовать за ней в сопровождении Персеваля и Ворса; но поскольку он не должен покидать этих мест, пока не исцелит Искалеченного Короля, ему нужно взять немного крови с того копья и кровью той смазать королю раны… Галахад… исцеляет Искалеченного Короля, который удаляется в аббатство в сопровождении монахов»101.

Безусловно, эта история представляет собой гремучую смесь язычества и христианства. Если бы только современники этого доброго монаха, который отредактировал старинную легенду, догадались о ее истинном смысле, с которым он связал образ Воскресшего Христа, то вряд ли бы оценили по достоинству его религиозное рвение и отнеслись бы к нему скептически. Но, к счастью для всех участников этой истории, ее фаллическая символика была интерпретирована неверно, и этот роман рассматривался в качестве важнейшего аргумента в пользу целибата.

Однако при тщательном изучении этой компании персонажей – Искалеченного Короля, таинственной процессии и Воскресшего Христа – перед нами открывается интересное зрелище с исторической точки зрения. С Искалеченным Королем произошло то же, что и с его прототипом – королем Пеллеаном. Перед нами бог плодородия, от которого зависит все происходящее в природе, и вот он ранен, и ему необходимо полное омоложение. Галахад, потомок Кухулина, Гавейн и Персеваль – это воплощения помолодевшего бога.

Искалеченного Короля исцелили, в сущности, точно тем же способом, как Главного охотника в легенде о Мериадоке и как Иосифа исцелил ангел (мучительная рана из отрывка 10). В этих случаях пострадавший выздоравливает, потому что к нему прикоснулись чем-то, имеющим отношение к окровавленному оружию, которым он и был искалечен. В легенде о Мериадоке используется именно это оружие; в «Queste» рану залечивает кровь с этого оружия; в романе «GrandSaint Graal» для исцеления берут оружие и кровь с него. Все эти три способа врачевания основаны на том, что Фрезер называет симпатической магией102, и они, безусловно, совершенно варварские.

Значение процессии Грааля с кровоточащим копьем достаточно очевидно. Она символизирует, по моему мнению, один из этапов мистического культа, связанный с мучительной раной, и основана, вероятно, на фаллическом символизме. Образ Воскресшего Христа был привнесен авторами-монахами и совершенно не соответствует этому циклу легенд об искалеченных и обессиленных богах. Трудно понять, какова была цель автора-цистерцианца, который ввел образ Христа, явившегося персонажам этого повествования, чтобы символически выразить идею терпимости. Приукрашенные образы Галахада и его спутников указывают на высокую цель, которую преследовал благочестивый автор пронизанной святостью истории «Queste des Saint Graal».

В каком-то далеком аббатстве, читая молитвы и псалмы, вознося вместе с другими монахами молитвы Господу, который забыл о нем, жил бессмертный и в лучшие свои дни наслаждался жизнью под лучами солнца, видел сполохи молнии, которые мог вызывать одним своим взглядом. Оставим его там, забытого всеми, и перенесем свой взор на две истории, описывающие его злоключения.

4

Теннисон и Суинберн сложили Сказание о Балине в стихах, но цели и впечатление от этих стихов кардинально отличаются друг от друга. Теннисон сделал свое стихотворное сказание нравоучительным, а стихи Суинберна исполнены трагизма. Никто из них до конца не понял истинного значения мучительной раны.

Поэтов заинтересовал драматизм сражения Балина с собственным братом, и, совершенно очевидно, они были под впечатлением от этого сказания, но сам по себе образ мучительной раны их не интересовал. Но меня волнует именно история мучительной раны, поэтому я буду комментировать произведения Теннисона и Суинберна для того, чтобы раскрыть эту важную тему.

Мы установили, что самое главное в кельтской мифологии – это вера в силу магии. Мистические культы, оказавшие влияние на легенды о Граале, просто преувеличивали и представляли в виде системы древние принципы магии. В результате их влияния мучительная рана в полной мере проявила свой подлинный, первоначальный характер, и в этом образе сохранилось многое из его первоначального значения.

С приходом христианства интерес ко всему таинственному вспыхнул с новой силой. Средневековая Церковь опиралась на чудеса, и разжигала интерес людей к ним. А потому та магия, которая жила в легендах о Граале, выглядела достоверно для добрых христиан. Благочестивое желание приписать чудеса святым – именно это и было нужно, и это отвечало духу времени. А потому, при должном воображении, Кухулин снова охладился в ушате с водой, успокоился и стал христианином.

Но с наступлением эпохи Ренессанса в чудеса уже не так верили. И удивительные и чудесные деяния кельтских богов, которые казались слишком странными и нереальными, уже никого не волновали. Раненный копьем бог, чье увечье погружает его страну в запустение, и страдания его народа, от которых спасает волшебный вопрос, или целебная мазь из крови, или «гомеопатический» (то есть исцеляющий) удар копьем или мечом – все это начало казаться выдумкой. Если человечество тебя не понимает, то ты ничего не значишь для него.

Правда, утонченные чудеса по-прежнему будоражат воображение образованного человека. Потому неудивительно, что Теннисона заинтересовала не тема порока и супружеской измены, а образ мучительной раны. В старинных романах сражение Балина с собственным братом – это прямое следствие того зла, которое причинила мучительная рана, но ни имя Балина, ни имя Балана с этой темой здесь не связано. Главный мотив здесь – растущее тайное присутствие греха, совершенного Гвиневерой и Ланцелотом.

Теннисон полностью переработал сказание о Балине. Бедный Пеллеан – его оклеветали. Артуру сообщили, что этот убеленный сединами человек —

Теннисон рационализировал образ Гарлона:

А Балина и Балана он превратил в двух «незнакомых рыцарей»:

Теннисон тщательно переработал сюжет этой истории.

Король Артур одолел в бою Балина и Балана, и они следуют за ним ко двору. Потом Балан отправляется на бой, чтобы отомстить за рыцаря, убитого Гарлоном, а Балин остается в Камелоте, чтобы покорно служить Ланцелоту и королеве.

Потом Балин блуждал в непроглядной трущобе, сам выбирая путь, как и Балан. Внезапно он увидел тень от копья, которое пролетело позади него, и упало на землю. Он вздрогнул и заметил, как сверкнули доспехи, пропав в чаще леса. Он кинулся в погоню. Но от ярости он мчал, не разбирая дороги, и потому —

Балин вошел туда. Некоторое время спустя, на празднике в замке, Гарлон спросил:

Балин из учтивости постарался подавить свой гнев, справившись со своими нежными воспоминаниями, пока во дворе замка Гарлон не спросил у него с издевкой: «Что, ты так и ходишь в этой позорной короне?» и тогда —

Тут поднялись крик и стон, и Балину пришлось укрыться в часовне короля Пеллама.

Итак, наша тема раскрыта – и сказать больше нечего. Мучительная рана превратилась в мелодраму с героическими прыжками и драками. Кровоточащее копье – в пестро раскрашенную безделушку. Балин – в скомороха. Теннисон исказил исходное значение источника своего вдохновения и не смог в полной мере проявить свой талант.

Мне очень жаль обессиленного, седобородого короля, который сидит, пригорюнившись, в окружении сов у покрытых плющом полуразрушенных стен своего замка. Я могу понять, отчего он так кричит дрожащим голосом: «Останься, останься с ним! Он сумеет обратить то, что взял в раю, на пользу земным делам».

А вот когда эту историю переложил на стихи Суинберн, он не читал мораль – он лишь стремился выразить красоту этого сказания. Он старался пересказать историю Мэлори, а не придумывать собственную. Он с уважением отнесся к теме своей поэмы и вдохновился ею.

Я не знаю, смог ли Суинберн полностью осознать значение того, о чем создал стихи, но мне кажется, что он об этом догадывался, потому что, например, в поэме он рассказывает о смене времен года. От весны он переходит к лету, а после того, как была нанесена мучительная рана, наступает осень, а за ней – зима.

Поэма Суинберна о Балине, думается мне, не очень известна читателям, потому что в ней идет речь о том, что непонятно современному человеку. В век науки мало кого волнуют боги плодородия и мало кому понятны стоны Пеллеана, обращенные к космосу.

Возможно, это сказание можно было рассказать современному человеку только так, как это сделал Теннисон. Может быть, бедный Пеллеан так и должен выглядеть – как полный идиот. Если это так, то мне очень его жаль, и я надеюсь, что мой король-бог, запертый в келье монастыря, никогда не узнает, что говорят о нем современные люди.

Теннисон показал нам, до какой степени можно опошлить и исказить образ мучительной раны, а Суинберн, в отличие от него, – как можно сохранить ее значение в поэтическом литературном произведении. Пусть его стихи станут эпитафией для этого странствия, тех приключений и превратностей судьбы, которые мы пережили на этом пути.

Список литературы

Brown, Arthur С. L. The Bleeding Lance. Publications of the Modern Language Association of America. Vol. 25, 1910.

– “Notes on Celtic Cauldrons of Plenty and the Land-beneath-the-Waves”. Anniversary papers, by colleagues and pupils of G. L. Kittredge, Boston, 1913.

Bruce, James D. The Evolution of Arthurian Romance. Baltimore, 1923.

Fisher, Lizette A. The Mystic Vision in the Grail Legend and in the Divine Comedy. New York, 1917.

Frazer, Sir James G. The Golden Bough. London: 1922. – Опубликовано в двенадцати томах в следующем порядке:

Том 1 & 2: The Magic Art and the Evolution of Kings]

Tom 3: Taboo and the Perils of the Soul]

Tom 4: The Dying God]

Tom 5 & 6: Adonis, Attis and Osiris]

Tom 7 & 8: Spirits of the Com and of the Wild]

Tom 9: The Scapegoat]

Том 10 & 11: Balder the Beautiful]

Том 12: Bibliography and Index.

Goldschmidt, Moritz, editor. Sone von Nausay. Gedruckt fur den Litterarischen Verein in Stuttgart and Tiibingen, 1899.

Guest, Lady Charlotte, translator. The Mabinogion. Everyman edition, London, 1924.

Hartland, E. S. Folklore: What Is It and Whatlsthe Good of It? (#2 ofNutt’s Popular Studies in Mythology Romance and Folklore). London, 1904.

–-. Mythology and Folktales, Their Relations and Interpretations (#7 of Nutt’s

Popular Studies). London, 1900.

Holy Bible. Translated from the Latin Vulgate. New York, 1914.

Hull, Eleanor. The Cuchulian Saga in Irish Literature. London, 1898.

John, Ivor B. The Mabinogion, (#11 of Nutt’s Popular Studies).London, 1901.

Joyce, Patrick W., trans. Old Celtic Romances/ translated from the Gaelic. London, 1894.

Jubainville, Arbois de. The Irish Mythological Cycle and Celtic Mythology/ перевод с французского языка. Best, Dublin, 1903.

Kempe, Dorothy. The Legend of the Holy Grail, Its Sources, Character, and Development. London, 1905.

Lang, Andrew. Alfred Tennyson. New York, 1901.

Lot-Borodine, Myrrha, et Gertrude Schoepperle, avec une introduction par Roger Loomis. Lancelot et Galaad. New York, 1926.

Lowie, Robert H. Primitive Religion. New York, 1924.

Macalister, R. A. S. Temair Breg: A Study of the Remains and Traditions of Tara. Proceedings of the Royal Irish Academy. Vol. 34, 1917–1919.

Malory, Sir Thomas. Le Morte Darthur. Everyman edition, London, 1919.

Martin, Ernst, editor. Wolfram v. Eschenbach, Parzival und Titurel. Halle A. S. verlagder Buchhandlung des Waisenhauses, 1900.

Maynadier, Howard. The Arthur of the English Poets, Cambridge. Mass., 1907.

Newell, W. W. King Arthur and the Table Round. Boston, 1905.

Nutt, Alfred. Celtic and Mediaeval Romance. (#1 of Nutt’s Popular Studies). London, 1904.

–-. Cuchulainn, the Irish Achilles. (#8 of Nutt’s Popular Studies). London, 1900.

–-. Studies on the Legend of the Holy Grail. London, 1888.

Nyrop, Kr. Sone de Nasai etLa Norvege. Romania, 35e Аппйе, Paris, 1906.

O’Curry. The Fate of the Children of Tuireann. in The Atlantis, or Register of Literature and Science of the Catholic University of Ireland, Vol. 4. London, 1863.

Paris, Gaston, et Jakob Ulrich, eds. Merlin, Roman en prose duXIIIe Siecle. Societe des anciens texts fran^ais, Paris, 1886.

Peebles, Rose J. The Legend of Longinus in Ecclesiastical Tradition and in English Literature, audits Connection with the Grail. Baltimore, 1911.

Rhys, J. Studies in the Arthurian Legend. Oxford, 1891.

Scudder, Vida D. Le Morte Darthur of Sir Thomas Malory and Its Sources. New York, 1917.

Sommer, H. Oskar. Le Morte Darthur/by Syr Thomas Malory Faithfully Reprinted from the Original Edition of William Caxton; опубликовано в трех томах, соответственно: Vol. 1: Text; Vol. 2: Introduction; Vol. 3: Studies on the Sources. London, 1890.

Swinburne, Algernon Charles. Collected Poetical Works. William Heinemann, London, 1917.

Tennyson, Alfred, Lord. Idylls of the King. New York, 1926.

Tylor, Edward B. Primitive Culture, Researches into the Development of Mythology. Philosophy, Religion, Language, Art, and Custom, London, 1920.

Waite, Arthur E. The Hidden Church of the Holy Grail, Its Legends and Symbolism Considered in Their Affinity with Certain Mysteries of Initiation and Other Traces of Secret Tradition in Christian Times. London, 1909.

Weston, Jessie L., The Legend of Sir Gawain, London, 1897.

–-. The Legend of Sir Perceval. London, 1909.

–-. Legends of the Wagner Drama. Studies in Mythology and Romance, New

York, 1896.

–-, translator. Sir Gawain at the Grail Castle. London, 1903.

–-. From Ritual to Romance. Cambridge, Eng., 1920.

–-. The Quest of the Holy Grail. London, 1913.

–-. Parzival, A Knightly Epic by Wolfram v. Eschenbach / translated into English,

London, 1894.

–-. King Arthur and His Knights, A Survey of Arthurian Romance. (#4 of Nutt’s

Popular Studies). London, 1899.

Книги о средневековых романах о короле Артуре из коллекции Джозефа Кэмпбелла

Adam de La Halle. Adam Le Bossu, trouvure artesien du XHIe siecle: Lejeu de la feuillee. Edited by Ernest Langlois. Paris: Librairie Ancienne Honore Champion, 1923.

–-. Adam Le Bossu, trouvere artesien du XHIe siucle: Lejeu de Robin et Marion,

suivi dujeu du Pulerin. Edited by Ernest Langlois. Paris: Librairie Ancienne Honore Champion, 1924.

–-.“Lejeu de Robin et Marion”. Translated by Ernest Langlois. Paris:

E. de Boccard, 1923.

Подписано “Joseph Campbell”

Anglade, Joseph. Anthologie des troubadours. Paris: E. de Boccard, 1953.

Arthurian Chronicles, Represented by Wace and Layamon. New York: E. P. Dutton, 1921.

Aucassin et Nicolette: Chantefable du XHIe siucle. Edited by Mario Roques. Paris: Librairie Ancienne Honore Champion, 1925.

Примечания на полях на французском.

Avalon to Camelot.

Ежеквартальное издание 1980-х годов, посвященное романам о короле Артуре. Статьи на следующие темы: “The Grail Legend”, 1, no. 3 (1984); “Women and the Arthurian Tradition”, 1, no. 4 (1984); “The Many Faces of Arthur”, 2, no. 1 (1984). Статьи Burne-Jones’s “Beguiling of Merlin”, источники легенд о Граале и т. д.

Примечаний нет.

Статья с иллюстрациями Жан-Клода Лозашмера (Jean-Claude Lozachmeur), “Components for a Solution to the Puzzle of the Grail”, 2, no. 1 (1984).

Статья Barri C. DeVigne, “The Glastonbury Zodiac”, 1, no. 2 (1983): «в холме находился тайный вход в подземный мир», и это был «трехмерный лабиринт» (with Romance of the Grail-Text.indd 237 6/23/15 3:10 PM); семь видимых борозд, расположенных в виде концентрических кругов: «самый большой лабиринт в мире» (26); “abode of Anud” of Celtic lore; the approach to the White Goddess or “Earth Mother” (26); Necrotypes: mountain, spiral, GG, underworld; St. Michael’s Tor on top.

Geoffrey Ashe, “Arthur-Riothamus”, 1, no. 2 (1983): constellation Ursa Major and Arthur: “Parsifal/Parzival and Wagner/Wolfram”. Edward B. Haymes, “Parsifal/ Palzival and Wagner/Wolfram”, 1, no. 3 (1984): «Гластонбери – Стеклянный остров, – куда был перенесен раненый король Артур» (8).

Beroul. Le Roman de Tristan, роете du ХПе siucle. Edited by Ernest Muret. Paris: Librairie Ancienne Honore Champion, 1922.

Из нескольких романов о Тристане именно для этого было написано множество аннотаций, в том числе данная (на внутренней стороне обложки):

“Comme la legende arturienne, la legende de Tristan et Iseut appartient a la ‘matiere de Bretagne’: comme la legende arturienne, nous ne la connaisons que par des texts frangais. Ce sont le poeme du trovere Anglo-Norman, Thomas, compose entre 1155 et 1170; celui de trouvere normand Beroul compose vers la fin du Xlle siecle; deux petits poemes episodiques de la Folie Tristan, ecrits l’un vers 1170, l’autre au debut du XHIe siecle; le Lai du Chevre feuille de Marie de France; enfin un vaste roman en prose, qui fut ecrit vers la 1230. Toutes les versions en des langues etrangnres, le poeme d’Eilhart d’Oberg, cel de Gottfried von Strasburg, Sir Tristram, etc., ne sont que des derives l’un ou de l’autre de ces romans franeais.

“Le plus ancient poeme parvenu jusqu’a nous ou soit traite ce beau ‘conte d’amour et de mort’ est celui de Thomas. D’autre poetes ou tout au moins un autre la’avaent

traite avant lui____Thomas est un conte facile, elegant, agreable, et sa narration la

mort des amants, par exemple, est belle et pathetique. Mais auteur mondain, entice de preciosite, il recherche des effets litteraires et donne a ses heros des attitudes qui jurent etrangement avec la rude simplicite impliquee par le theme…. C’est done une legende deja celebre, que selon toute apparence Thomas racontait, avant lui, elle a traite en un roman regulier duquel derive semble-t-il tous les texts que nous avons conserves e qui explique leurs elements communs.”

(«Роман о Тристане и Изольде представляет собой одну из легенд о короле Артуре в стиле бретонских сказаний. В качестве романа из артуровского цикла она знакома нам лишь по текстам на французском языке. Это поэмы англонормандского трувера Тома, которые были сложены между 1155 и 1170 годом; поэма трувера Беруля, которую он сочинил примерно в конце XII века; две небольшие поэтические истории о Безумии Тристана, созданные в 1170 году и в начале XIII века; лэ о жимолости, написанное Марией Французской, и длинный роман в прозе, созданный примерно в 1230 году. Все эти версии на иностранных языках, поэма Эйльхарта фон Оберге, Готфрида Страсбургского, “Сэр Тристрам” и т. д. представляют собой лишь интерпретации всех вышеперечисленных французских романов.

Самая ранняя из дошедших до нас поэм, “прекрасная история о любви и смерти”, принадлежит перу Томаса. До него были поэты (или, возможно, один автор), которые сочинили эту историю… История Томаса проста, бесхитростна, изысканна и исполнена изящества, в особенности рассказ о смерти влюбленных – прекрасный и поэтичный. Но он был светским писателем, его талант созрел очень рано, и он стремился к литературным изыскам, наделив своих героев утонченностью, которая совершенно не соответствовала грубой теме этой истории… Итак, это знаменитая легенда, которую, как можно судить, рассказал Томас, а до него, возможно, существовал какой-то другой известный роман, вдохновивший его и других авторов на создание своих произведений. Этим и объясняется сходство многих деталей»).

Bruce, James Douglas. The Evolution of Arthurian Romance from the Beginnings Down to the Year 1300. 2-е издание с приложением Alfons Hilka. 2 тома.

Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1928; Baltimore: Johns Hopkins Press, 1923. Очень мало примечаний.

Cercamon. Les Poesies de Cercamon. Edited by Alfred Jeanroy. Paris: Librairie Ancienne Honore Champion, 1922.

Chretien de Troyes. Arthurian Romances. Перевод W. Wistar Comfort. New York: E. P. Dutton, 1914.

В тексте этих историй есть подчеркивания и пометки.

–-. Cliges; Textausgabe mit Variantenauswahl, Einleitung, Anmerkung und

Vollstandigem Glossar. Edited by Wendelin Foerster. Halle: MaxNiemeyer, 1910.

Определения на полях на французском и немецком языках, каллиграфически написанные карандашом.

–-. Erec undEnide. Издано Wendelin Foerster. Halle: Max Niemeyer, 1909.

Подчеркивания и определения на полях по-французски.

–-. Guillaume d’Angleterre, roman du Xlle siecle. Издано Maurice Wilmotte.

Paris: H. Champion, 1927.

“Mr.J. Campbell № 1 (примечаний нет)”.

–-. Der Karrenritter (Lancelot) undDas Wilhelmsleben (Guillaume d’Angleterre).

Издано Wendelin Foerster. Halle: Max Niemeyer, 1899.

Определения на полях по-французски (несколько замечаний издателя).

Cohen, Gustave. Ее theatre еп France аи moyen age. Paris: Rieder, 1928.

Пометки к вступлению на полях; Plate XXXVII “Les Trois Marie au Tombeau”, и Plate I из “Manuscrit Allemand Bibl. de Reichnau”, Lots on Dante, some on Chaucer, a bit of Beowulf, Chansons de Geste.

A Demanda do santo graal. Перевод Augusto Magne. 3 тома. Rio de Janeiro: Imprensa Nacional, 1944.

Неразрезанные страницы.

Faral, Edmond. Recherches sur les source latines des contes et romans courtois du moyen age. Paris: Edouard Champion, 1913.

Примечаний нет.

Geoffrey of Monmouth. Histories of the Kings of Britain, перевод Sebastian Evans. London and Toronto: J. M. Dent & Sons; New York: E. P. Dutton, 1920.

Подчеркивания и примечания карандашом.

Gottfried von Strassburg. Tristan: Translated Entire for the First Time; with the Surviving Fragments of the Tristran of Thomas, Newly Translated. Вступление A. T. Hatto. Baltimore: Penguin Books, 1960.

Подчеркивания по линейке и примечания.

–-. Tristan und Oseult. Edited by August Closs. Oxford: Basil Blackwell, 1958.

Middle High German. Вступление с примечаниями и подчеркивания по линейке.

–-. Tristan und Isold. Herausgegeben von Friedrich Ranke. 4th edition. Berlin:

Weidmannsche Verlagsbuchhandlung, 1959.

Примечаний нет.

Guenon, Rene. L’Esoterisme de Dante. Deuxieme Edition Corrigee. Paris: Les Editions Traditionnelles, 1939.

Подчеркивания по линейке. Примечания на французском языке.

Guillaume de Lorris. The Romance of the Rose by W. Lorris and J. Clopinel. Translated by F. S. Ellis. Vol. 1. London: J. M. Dent, 1900.

Hartmann von Aue und Gottfried von Strassburg: Eine Auswahl mit Anmerkungen und Worterbuch. Edited by Hermann Jantzen. Berlin and Leipzig: Walter de Gruyter, 1925.

Каллиграфические примечания карандашом на французском, немецком и английском языках. То “Der arme Heinrich”. В основном переводы текста, некоторые из них с грамматическими примечаниями (“pret. of Kiesen”). Другие («Что я осмелился перетерпеть / Тебе было не по силам»).

Более подробные примечания на французском языке к введению, посвященные источникам, которые использовал Готфрид Страсбургский.

Holland, Vyvyan. “The Medieval Courts of Love”. Текст доклада Ye Sette of Odd Volumes на собрании 421 в Ye Sette, при Королевской академии Аделаиды 22 февраля, 1927. Лондон: Ye Caymre Press and sold by NO Booksellers, 1927.

Подпись автора и комментарий: “От [?] Mabs – Джозефу Кэмпбеллу, 1957”. Другие надписи: экземпляр 55 подарен Марджори Лесли (Margarie Leslie) (?) Вивиан Холланд (Vyvyvan Holland). От Шейн Лесли – Мабсу Молки (From Shane Leslie to Mabs Mollke (?) 1952.

Huizinga, Johan. The Waning of the Middle Ages. New York: Doubleday, n.d. Подчеркивания по линейке.

Jean Renart. Galeran de Bretagne: Roman du XHIe siucle. Edited by Lucien Foulet. Paris: Libraire Ancienne Edouard Champion, 1925.

Поэма в куплетах. “Mr. J. Campbell No. 2”. Примечаний нет.

–-. Le Lai de Vombre. Publie par Joseph Bedier. Paris: Libraire de Firmin-Didot

et cie, 1913.

C 12 «рисунками», иллюстрирующими классификацию рукописей. Пометка карандашом рукой Кэмпбелла: “Stammbaum fur manuscripts”. Примечания на французском языке к куплетам, подчеркивания.

Jacobus de Voragine. La Legende Doree: Traduite du Latin d’aprus les plus anciens manuscrits. Edited by Teodor de Wyzewa. Paris: Perrin et C Libraires, 1925.

“Джозеф Кэмпбелл #3” (карандашные пометки). Примечаний нет.

Jenkins, Elizabeth. The Mystery of King Arthur. New York: Coward, McCann & Geoghegan, 1975.

Книга с иллюстрациями. Пометок нет.

Kittredge, George Lyman. A Study of Gawain and the Green Knight. Cambridge, MA: Harvard Univ. Press, 1916.

Многочисленные примечания и заметки, подчеркивания и корректировки. Еще один рисунок (57). Лесоруб и «сверхъестественные» существа, головы которых возвращаются на место после того, как их отрубили, универсальный мотив, который ассоциируется со змеей (стихия воды) и обитающими там демонами.

Lawrence, William Witherle. Medieval Story and the Beginnings of the Social Ideals of English-Speaking People. 2nd ed. New York: Columbia Univ. Press, 1926.

Большинство пометок относятся к “The History of Reynard the Fox”.

Locke, Frederick W. The Quest for the Holy Grail: A Literary Study of a Thirteenth-Century French Romance. Stanford: Stanford Univ. Press, 1960.

Loomis, R. S. Arthurian Tradition and Chrutien de Troyes. New York: Columbia Univ. Press, 1949.

Большинство пометок относятся к книге 5, “Le Conte del Graal”.

–-. Celtic Myth and Arthurian Romance. New York: Columbia Univ. Press, 1927.

Большинство пространных пометок и подчеркиваний относятся к книге 4, “Brides of the Sun”.

–-. The Grail: From Celtic Myth to Christian Symbol. New York: Columbia Univ.

Press, 1963.

Множество пометок и примечаний, подчеркивания во всем тексте.

–-. Introduction to Lancelot et Galahad. Mis en nouveau langage par Myrrha

Lot-Borodine et Gertrude Schoepperle. New York: Oxford Univ. Press, 1926.

Примечаний нет.

–-. Studies in Medieval Literature: A Memorial Collection of Essays. New York:

Burt Franklin, 1970.

Примечаний нет.

–-, ed. Medieval Studies in Memory of Gertrude Schoepperle Loomis. Paris:

Librairie Honore Champions; New York: Columbia Univ. Press, 1927.

Примечания и подчеркивания по линейке, см. разделы “King Arthur and the Grail” («Король Артур и Ланцелот») и “Tristan and Lancelot” («Тристан и Ланцелот»).

The Mabinogion. Translated by Lady Charlotte Guest. New York: E. P. Dutton, 1924.

Примечания только к оглавлению.

Les Mabinogion du Lime Rouge de Hergest avec les variantes du Lime blanc de Rhydderch. Перевод J. Loth. 2 vols. Paris: Fontemoing et cie, 1913.

Malory, Thomas, Sir. Le Morte Darthur, by Syr Thomas Malory. Edited by H. Oskar Sommer. Vol. 1, Text. Vol. 2, Introduction. Vol. 3, Studies on Sources. London: David Nutt in the Strand, 1889-91.

Примечаний нет. Огромная книга.

–-. Le Morte D Arthur by Sir Thomas Malory. Edited by Ernest Rhys. 2 vols.

Everyman’s Library, no. 45. New York: E. P. Dutton, 1917.

Несколько примечаний.

Marie de France. French Mediaeval Romances from the Lays of Marie de France. Перевод Eugene Mason. New York: E. P. Dutton, 1924.

Mary, Andre. La Chambre des Dames. Paris: Boivin et cie, 1922.

Надпись от руки: «От Джозефа Кэмпбелла его преданному другу Н. К. S. Paris, Noel, 1927».

Несколько подчеркиваний: “Seigneurs, c’est la nature de la femme d’age toujours contre la raison” («Господа, это женская природа, которая в тот век всегда противопоставлялась разуму») (181). И “'Le Lai de l’Ombre’ est ici.” («Вот оно – лэ о тени».)

Maynadier, Howard. The Arthur of the English Poets. Boston and New York: Houghton Mifflin, 1907.

О Теннисоне. Примечаний нет.

Die Minnesinger in Bildem der Manessichen Handschrift. Mit einem Geleitwort von Hans Neumann. Leipzig: Insel-Verlag, 1933-45.

Nitze, William A. Perceval and the Holy Grail: An Essay on the Romance of Chretien de Troyes. University of California Publications in Modern Philology, vol. 28, no. 5. Berkeley: Univ. of California Press, 1949.

Множество аннотаций. О Мари и ее лэ (Lais): “art (escience) brings out meaning (san) beneath obscure malerie.” («Искусство обнажает тайный смысл».)

Nutt, Alfred. Studies on the Legend of the Holy Grail: With Especial Reference to the Hypothesis of Its Celtic Origin. London: David Nutt, 1888.

Примечаний нет.

Owens, Harry J., ed. The Scandalous Adventures of Reynard the Fox. New York: Alfred A. Knopf, 1945.

Несколько заметок на полях.

The Oxford Book of Medieval Latin Verse. Chosen by Stephen Gaselee. Oxford: Clarenden Press, 1928.

Заметки на полях, некоторые по-французски, другие на латыни.

Perlesvaus. Le Haut Livre du Graal. Edited by William A. Nitze and T. Atkinson Jenkins. Vol. 1, Text, Variants, and Glossary. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1932.

Примечаний нет. Несколько интересных диаграмм (орел, человек, бык, лев, Отец, Сын, Бог, Святой Дух в перевернутом треугольнике).

–-. The High History of the Holy Graal. Translated from the Old French by

Sebastian Evans. New York: E. P. Dutton, 1921.

На первой странице надпись: “Perlesvaus”. Несколько вертикальных пометок на полях.

Piramus et Tisbe: Роиёте du ХПе siucle. Edited by C. de Boer. Paris: Librairie Ancienne Honore Champion, 1921.

Множество аннотаций с пометками на полях (переводы, определения).

La Queste del Saint Graal: Roman du XHIe siucle. Edited by Albert Pauphilet. Paris: Librairie Ancienne Honore Champion, 1923.

Два экземпляра. Второй репринт 1949 года. Подчеркивания во вступлении. Подчеркнутый абзац (который Кэмпбелл часто цитировал):

“Si pristrent cele nuit conseil que il porroient fere: et a Tendemain s’accordent a ce qu’il se departiroient et si tendroit chascuns sa voie, par ce que a honte lor seroit atorne se lit aloient tuit ensamble” (26). («И в ту ночь собрали они совет и наутро решили, что каждый пойдет своим путем и въедут в лесную чащу каждый своей дорогой».)

“Si issirent dou chastel et se departirent maintenant li uns de l’autre einsi come il Tavoient porparle, et se mistrent en la forest li uns 9a et lie autres la, la ou il la voient pluse espesse, en tous les leus ou il trovoient ne voie ne sentier” (26). («И покинули они замок, и отправились друг за другом, как и было условлено, и вошли они в темный лес: один – здесь, другой – там, в тех местах, где не было ни дороги, ни даже узенькой тропки».)

Р. М. Matarasso, editor. The Quest of the Holy Grail. New York: Penguin, 1977.

Robert de Boron. Le Roman de UEstoire dou Graal. Edited by William A. Nitze. Paris: Librairie Ancienne Honore Champion, 1927.

Подчеркнуто: “A lui dedenz la prison vint / Et son veissel porta, qu’il tint, / Qui grant clarteseur lui gita, Si que la charter enlumina” (p. 25, vv. 717-20) пометки от руки на обороте страницы, где написано:

“La veritable signification du vase mysterieux, la grail, ni Chretien ni Wauchier ne la laissaient entrevoir et il est probable qu’eux-memes ne savaient trop que penser a ce sujet. Notre auteur eut-il par ses seules forces reussi a operes la transformation du mysterieux grail en relique sacree? C’est possible mais il fut devancee par un autre dont Poeuvre a exerce sur lui une influence decisive. Robert de Boron imagina le premier que ce grail etait un vase, le VaisseP ou Joseph d’Arimathie avait recuelli le sang degouttant des plaies du Crucifie; en meme temps c’etait dans ce vase que [peous?] avait celelere la Cenel [?] chez Simon.

“Robert eut l’idee de prendre Phistoire de cette relique a ses debuts et de la mener jusqu’a sa conclusion ultime dans une serie de trois ouvrages: Joseph d’Arimathie, Merlin, Perceval (comprenant une Mort d’Arthur) (le premier en vers; le second en prose sauf un fragment du debut qui est en vers; le troisieme en prose = le Percival – Didot).

“L’oeuvre de Robert Boron affecte un caractnre tres different de celui des romans de ses predecesseurs et de ses contemporains. Elle envelope P aventure’ dans une atmosphere de devotion et de mysticism inconnue a Chretien et aux emules celui-ci. Elle s’efforce en meme temp____” «Ни Кретьен, ни Вошье не раскрыли подлинно

го значения чаши Грааля, и, возможно, эта тема совершенно не представляла для них интереса. Может быть, только нашему автору удалось превратить таинственный Грааль в святую реликвию? Возможно, на него произвело впечатление какое-то другое литературное произведение, что и сыграло решающую роль. Робер де Борон первым изобразил Грааль в виде вазы, считая, что это был тот самый сосуд, в который Иосиф Аримафейский собрал кровь раненого распятого Христа; возможно, именно эта чаша использовалась для обрядов у Симона.

Роберу пришло в голову взять за основу историю этой реликвии и развить связанную с ней тему от начала до конца в трех своих произведениях, логически связанных друг с другом: про Иосифа Аримафейского, про Мерлина и Персеваля (в истории “Смерть Артура”). (Первое произведение было в стихах, второе в основном в прозе, кроме одного фрагмента в стихах в самом начале; третье тоже было в прозе – “Дидо-Персеваль”.)

Творение Борона отличается от романов его предшественников и современников. Оно посвящено мистическим приключениям глубоко верующих людей, и мистицизм этого произведения был незнаком христианам и тем, кто придерживался иных верований. И при этом…»

–-. Le Roman de Merlin, or The Early History of King Arthur. Edited by H. Oskar

Sommer. London: Privately Printed for Subscribers, 1894.

Французский. Примечаний нет.

Le Roman de Renard. Principaux episodes. Translated by Madame B.A. Jeanroy. Paris: E. De Boccard, 1926.

Le Roman de Renart. Publie par Ernest Martin. 3 vols. Strasbourg: K. J. Trubner. Paris: Ernest Leroux, 1882.

Несколько определений на полях и переводов предыдущего текста.

Rutherford, John. Troubadours: Their Loves and Their Lyrics. London: Smith, Elder, 1873.

Schroder, Franz Rolf. Die Parzivalfrage. Miinchen: С. H. Beck’sche erlagsbuchhandlung, 1928.

Множество пометок на полях и подчеркиваний: “Gralsburg und Minnegrotte-mit dieser Antithese haben wir ungeheure Kluft bezeichnet liber die Keine Briicke fuhrt noch fuhren kann” (78).

Также диаграммы на полях: Arabern, Sizilien Provence? Spanien, Europa.

Примечания по этимологии слова Грааль (gral) (Miraj Namah?) (40–41).

“Wolframs Parzival als gnostisches Mysterium” (37–38).

Smythe, Barbara, ed. Troubadour Poets. London: Chatto & Windus, 1929.

Thomas of Britain. The Romance of Tristram and Ysolt, by Thomas of Britain. Перевод со старофранцузского и старонормандского R. S. Loomis. New York: E. P. Dutton, 1923.

Содержит фрагменты, которые снова обсуждаются в книге Creative Mythology. Примечаний нет.

Tolkien, J. R. R., перев. Sir Gawain and the Green Knight, Pearl, and Sir Ofeo. Boston: Houghton Mifflin, 1975.

Есть неоткорректированные данные.

Tolkien, J. R. R., and E. V. Gordon, eds. Sir Gawain and the Green Knight. Oxford: Oxford Univ. Press, 1930.

Weigand, Hermann J. Wolfram’s Parzival: Five Essays with an Introduction. Edited by Ursula Hoffman. Ithaca and London: Cornell Univ. Press, 1969.

Williamson, John. The Oak King, The Holly King, and the Unicom: The Myths and Symbolism of the Unicom Tapestries. New York: Harper & Row, 1986.