Глава первая

Клуб «Армантье» притаился в короткой аллее, по которой местные жители старались не расхаживать, едва начинало смеркаться. Слишком уж велик был риск. Риск увидеть юного педика, который, опустившись на колени, отсасывает у моряка из Сан-Педро. Риск оказаться изуродованным бутылочной «розочкой», как это произошло с несчастным мистером Шекелем, которому приспичило после двойного сеанса в кинотеатре на Сансет вернуться домой кратчайшей дорогой. Риск, переступая через старые трамвайные пути, наткнуться на тело с вываливающимися из живота кишками.

Всего в нескольких кварталах отсюда, на Четырех углах, которыми славится перекресток Голливудского и Виноградной, где проститутки стоят не рядами, а сплошной цепью, было немало народу, мужчин и женщин, юношей и девиц, которые могли бы порассказать про «Армантье» еще не такие истории.

Хуливуд превратился в достаточно зрелый город, чтобы похвастаться далеко не одной раковой опухолью вроде здешней. Его бульвары кишмя кишели проститутками обоих полов и транссексуалами. Едва ли не на каждой скамейке впритирку сидели бездомные. Едва ли не за каждым кустом пили вино из горлышка, нюхали и кололись.

Но Четыре угла на перекрестке Голливудского и Виноградной даже на этом фоне казались первобытными джунглями.

Лишь на ближайших подступах к клубу «Армантье» можно было чувствовать себя более или менее в безопасности.

Снаружи клуб был расписан яркими красками, словно дизайнеры решили взять пример с парижской улицы, какой ее изображали в старых мюзиклах. Название сверкало неоном и повторялось гигантскими буквами на дымчатом стекле. В дождливые вечера люди перед тем, как зайти сюда, оглядывались по сторонам, словно в надежде увидеть Фреда Астера или Джина Келли.

Давным-давно, когда многоквартирные дома вдоль Виста и Гарднер были еще новехонькими, в помещении нынешнего клуба размещались ателье и лавка портного, потом – цветочный магазин, в котором без лишних церемоний, наряду с цветами торговали травкой. Да, давным-давно, когда актеры в плащах a la Дик Трейси катали своих девок до самой Санта-Барбары в белых машинах с откидным верхом.

Затем дом превратили в бордель на две койки в задней части и кофейню – в передней. В кофейне паршивые поэты читали паршивые стихи гостям из Висконсина, Огайо и Нью-Джерси, которые ежегодно слетались сюда по осени, лишь на неделю-другую опередив перелетных птиц.

А сейчас это был гей-клуб, позиционная война, ведущаяся в котором, вот-вот должна была перерасти в тотальную, потому что одним красавчикам нравилась черная кожа, в которой щеголяют мотоциклисты, а другим – черная кожа, какую надевают полицейские. Имелись здесь, если судить по одежде, несколько нацистов, парочка цирковых акробатов в обтягивающем трико и множество укротителей в шкурах искусственного леопарда.

Собственные клубы любителей маскарада позакрывались из-за отсутствия клиентуры – вот они и перебрались в «Армантье», где их презирали, но терпели. Здешние геи – культовым предметом которых стала первая мировая война – понимали, что появление ряженых разрушает иллюзию, но и без них клуб мало-помалу начал приходить в упадок.

В клубе звучала музыка образца 1917 года, на стареньком патефоне вертелись заезженные пластинки. Старомодная игла издавала такие звуки, как будто здесь постоянно скребутся ногтем. В помещении было душно и накурено, здесь пахло турецким табаком и дешевым красным вином. По стенам были развешаны порнографические по тем временам открытки двух первых десятилетий века.

Владельцем заведения был самый настоящий француз – веселый, усатый, с могучими руками и толстым брюхом. Ему нравилось стоять облокотившись на стойку и подперев голову ладонями – живая карикатура на мертвые картинки из времен Монпарнаса, но и Монпарнаса поддельного, а не подлинного.

Его так называемая жена по имени Эсма был одет в черную кофточку с белым кружевным воротничком, способным скрыть здоровенный кадык, но уж никак не постоянную щетину на подбородке. Под блузку были, разумеется, подложены и хитроумно прикреплены накладные груди. Эсма сидел на высоком стуле за старомодным кассовым аппаратом, получал деньги за выпивку и еду и улыбался каждому клиенту во весь ярко накрашенный рот, над которым темнели изрядные усики.

На случай, если вы забудете название заведения, оно горело неоновыми буквами над баром. Что же касается происхождения, то название было почерпнуто из песенки времен первой мировой «Мамзель из Армантье, мамзель в дезабилье».

Небольшая группа романтиков воображала себя представителями другой эпохи, каждый из посетителей причислял себя к патриотам и защитникам той или иной страны, некогда участвовавшей в первой мировой.

За небольшие круглые столики люди рассаживались в соответствии с формой, которую им нравилось носить. Здесь были французы, англичане, бельгийцы и американцы. И даже один русский кавалергард, сильно смахивающий на Дугласа Фербенкса, которому вздумалось облачиться в каракулевую бурку, наброшенную на одно плечо.

Они сидели за столиками, сдвинув вплотную головы, с руками, запущенными под стол, заигрывая друг с дружкой. Кое-кто подпевал пластинке – если у очередной песни оказывались слова.

Французский офицер взасос целовался с английским морячком. Стройный офицер ВВС, со значками эскадрильи Лафайета, покраснев, отвернулся. Провел изящным пальцем по тоненьким, как нить, усикам, огладил голову, поправил прядь черных, как вороново крыло, волос. Достал из нагрудного кармана серебряный портсигар, извлек сигарету.

А французский офицер с английским морячком так и не оторвались друг от дружки.

– Отвратительно ведут себя эти пидеры, верно? – произнес крутой за соседним столиком. На нем была толстая кожанка. Он зажег деревянную спичку и дал прикурить молодому летчику, который сперва вроде бы засомневался, а затем с подчеркнутым безразличием зажег сигарету.

– Но ведь они в своем праве, – заметил он.

– А я и не спорю. Просто так, для затравки. Понял?

– Нет.

– Что нет?

– Нет, не понял.

– Да я просто хотел сказать.

– А мне неинтересно, что вы хотели сказать. Бульдожья морда крутого исказилась в недоуменной гримасе.

– Эй, послушай, чем я тебя обидел? Только намекни.

– Намек будет таким: отвали!

У крутого шары на лоб полезли.

– Ах ты, педрила, – пробормотал он, но тут же отвернулся от летчика и опять принялся за свое пиво. На случай, если кто-нибудь услышал его слова и на них обиделся, он обвел все помещение яростным взглядом.

Летчик раздавил сигарету в пепельнице.

Он вспомнил о девушке, с которой познакомился пару дней назад. Звать ее Дженни, видок довольно тертый, сама родом из Атланты. Южная магнолия, все меж ног, должно быть, свежей листвой пропахло. Посоветовала ему посетить местечки, в которых творится что-то странное. А что здесь странного? Верзилы-трансвеститы в ажурных колготках и в сандалиях на ремешках? Курчавые пареньки, зазывно пощелкивающие языками? Парочка лесбиянок, делающих то же самое? Обычные извращенцы. Что же тут странного?

Странно лишь то, что вертится у него в голове. Очень странно. Но если бы он рассказал ей об этом, разве она не убежала бы? Разве все они не убежали бы от него сразу же?

Герой из эскадрильи Лафайета поднялся с места и подошел к стойке, чтобы расплатиться с Эсмой.

– В первый раз у нас, лейтенант.

– Мне в Нью-Йорке посоветовали к вам заглянуть.

– Что ж, это лестно.

– О вас говорят.

– Две рюмки «наполеона». Шесть долларов пять центов, включая обслуживание и налог.

– Но это же не настоящий «наполеон»! Эсма обиделся.

– Послушай, дорогой, ты ведь знаешь правила? К чему портить удовольствие себе и другим?

Летчик выложил на стол шесть долларов и четвертак.

– Два «наполеона», – согласился он и замер в ожидании никеля.

Эсма указал на шкатулку с конфетами в целлофановой обертке, стоящую на стойке.

– Возьми сдачу карамелькой. Летчик нехотя взял конфету.

– И не забудь про стишок на обертке!

Летчик развернул конфетку, взял в рот. Посмотрел на крутого и усмехнулся. Забрал из гардероба шинель, перегнувшись через стойку, потому что гардеробщика, конечно же, не оказалось на месте. Одевшись, достал из кармана белый шелковый шарф и небрежно набросил на плечи шинели. Прочитал стишок на конфетном фантике, спрятал его в карман и вышел из клуба, от которого воняло малеванной декорацией. Прочь из поддельного мира в подделанный.

Он не видел, как крутой с бульдожьей мордой выскользнул следом за ним, но знал, что так оно и окажется.

В аллее было холодно. Стылый воздух набирался дополнительной стужи, скопившейся в гравии, в палой листве, а забытых Богом и людьми рельсах. Внезапный порыв теплого ветра напомнил о том, что вот-вот должна задуть Санта Ана. Шум проезжающих машин был приглушен, хоть и звучал почти рядом; все плыло как в тумане. Летчик дошел до середины аллеи и остановился на трамвайных путях.

Услышал утрированное чмоканье, означающее поцелуй, но не обернулся.

Не обернулся и услышав шорох шагов по дорожке, не обернулся и почувствовав, как навалилось на него сзади тяжелое тело, не обернулся, даже когда насильник заговорил:

– Ты петушок, и я тебя сейчас уделаю.

Летчик неподвижно стоял, сунув руки в карманы шинели. Казалось, он обдумывает только что сделанное ему предложение.

– Тебе нужен тяжеловес, это ясно, – послышалось сзади. – Так вот, я тяжеловес.

Летчик ждал. И, лишь дождавшись, когда тяжелая рука опустилась ему на плечо, стремительно развернулся.

Нож вошел гаду прямо под пряжку брючного ремня. Он тихо охнул. Летчик попытался свободной рукой придержать его за плечо в кожанке, но рука его была слишком маленькой и слабой, чтобы удержать умирающего от падения.

Летчик отпустил свою жертву, позволив ей рухнуть на рельсы.

Достал из кармана маленькую камеру, нажал на спуск, выждал тридцать секунд, пока не зажглась красная лампочка, и сделал два моментальных снимка мертвого тела.

 

Глава вторая

Во всем городе свирепствовали ветры, называемые Санта Аной. На углу Голливудского и Виноградной шла всегдашняя торговля наркотиками, контрабандным алкоголем и живым товаром.

Частный детектив по фамилии Уистлер, которого все называли Свистуном, сидел в нише у окна в кофейне «У Милорда», любуясь своими земляками по Хуливуду.

Боско Силверлейк, однорукий бармен, подсел к нему, отложив книгу «Стук в дверь», и тоже поглядел в окно.

– На что ты смотришь?

– Не смотрю, а высматриваю. Какую-нибудь диковину. А лучше – чудо, но не слишком большое. И маленького чуда мне будет вполне достаточно.

– Как, например?

– Ну, например, чтобы подъехала большая новая машина с номерами из Огайо и притормозила возле вон того десятилетнего заморыша, который продает свою попку за ночлег с ужином. И чтобы вместо сутенера, который примет двадцатку, а самого заморыша впихнет в машину, появилась бы его старая мамаша, вся в мехах и в золотых коронках, обняла бы мальчика и сказала: «Пошли, малыш, я только что застрелила твоего жестокого отчима из армейского револьвера сорок пятого калибра, который остался у меня от твоего несчастного отца, и вернула тем самым фамильную ферму, на которой, как тебе известно, найдены золото и нефть».

– Это было бы не маленькое чудо, а большущее.

Свистун кивнул, нахмурившись при мысли о том, как трудно сопоставлять между собой и измерять чудеса, потому что они, по самой природе своей, не вписываются в нормальное течение событий.

– Значит, мне остается надеяться на то, что вон тот педик, в рубашке, расшитой гелиотропами, отрастит бороду и начнет петь басом, или на то, что…

– Это не педик.

– Что?

– Не педик и не потаскушка для педиков, это уж точно. Это Роберта Даквайлер, которую прозвали Утенок Бобби с тех пор, как она малость сбрендила. Это трагическая история.

– Вот и расскажи.

– Еще оставаясь женщиной, она почувствовала, что ей нравятся девушки. Более того, она преисполнилась уверенности в том, что является мужчиной, попавшим в ловушку женского тела. Ей потребовалось переменить участь, и она начала искать, как бы это дело провернуть. А ведь оно вынуждало ее найти средства, причем довольно значительные, а к тому же и хирурга, готового взять все хлопоты на себя. И она нашла таких докторов, целых двух у одного, некоего доктора Хельвициана, имеется клиника на Беверли-Хиллс, а другой живет в Палм-Спрингс. И вот, одна за другой, прошли несколько операций. Роберте провели гистерэктомию и все прочее. Пенис, который нарастил ей врач, оказался недоразвитым и не способным на эрекцию. Яичек у Бобби нет вовсе; у него трудности с мочеиспусканием, и одно время существовала опасность того, что его крохотулька вообще отвалится.

– А откуда ты все это знаешь?

– Время от времени это несчастное создание мне исповедуется. Это одна из самых прискорбных историй, которые мне доводилось слышать. И словно всего этого недостаточно, пройдя через все мучения, Бобби обнаружил, что девушки больше не интересуют его. Сейчас он одевается в алые шелковые блузы и носит кружевное белье. Продается старым педикам и тратит заработанное на то, чтобы пошуровать в брюках у матросиков.

– Извращенец? – заметил Свистун.

– Профессионалы называют людей такого рода наоборотниками.

– Разговаривая о чудесах, мы с тобой не больно-то разбогатеем.

– Один из учителей дзэн-буддизма заметил: долгое молчание может быть медитацией, но деньги в любом случае останутся деньгами.

– Господи, чего ты только не набрался из этих твоих книжек!

Боско ухмыльнулся, радуясь тому, что ему вновь Удалось сбить Свистуна с толку.

– Ну, и что еще ты вычитал? – Я вычитал, что монашки не выбривают себе тонзуру и что до Рождества всегда остается на день меньше, чем тебе кажется. Ну, а что ты узнал, обходясь без чтения?

– Что бандиты любят кошек и что золотого сердца у потаскушки не бывает.

– А я еще знаю, что собаки жрут собственную блевотину.

– А я сдаюсь.

И как раз в этот миг потаскушка в шортиках, состоящих из пары шнурков крест-накрест, вальяжно покачивая практически обнаженными ягодицами, пошла на красный свет через дорогу. Водитель «мерседеса», разъезжающий по здешним местам, пялясь на живой товар, едва не отправил ее на тот свет, но Сэм Бегли, слывший на тутошнем перекрестке за главного, успел заорать. Потаскушка рванулась вперед и упала прямо на разделительную полосу. Крыло «мерседеса» прошло от нее на расстоянии…

– … в рыжий срамной волосок, – сказал Боско.

– Что?

– Машина проехала от нее на расстоянии в рыжий срамной волосок.

– А почему рыжий?

– Будто сам не знаешь! Они самые тонкие. Потаскушка уже стояла на тротуаре прямо у застекленной витрины кофейни, осыпая удаляющийся «мерседес» проклятиями. Слегка переигрывая. Привлекая к себе внимание и зная, что она привлекает к себе внимание. Но тут она повернулась – и они из кофейни увидели страх в ее глазах, увидели бледность ее лица под утрированным макияжем, увидели, что ее стройное тело бьет дрожь. Она ведь и впрямь побывала на волосок от смерти или от очень серьезного увечья и понимала это. И вот она преодолела гипноз близко проскользнувшей погибели и, подняв руку с растопыренными пальцами, а ногти у нее, разумеется, были кроваво-красными, беспечно помахала публике.

– Что-то в ней есть. И не так-то она проста, – пробормотал Свистун.

– Послушай, мне рассказывал один приятель, – начал Боско. – Он в Лондоне сидел в кофейне за столиком, под которым ровно через сутки взорвалась бомба ИРА, убив пять человек и ранив двенадцать.

– Ну и что?

– Вот и я ему говорю: ну и что? А он отвечает: ты что, не понял? Я же разминулся со смертью всего на день! Всего на какой-то сраный день! На двадцать четыре часа.

– Ну и что ты ответил?

– Что надо, то и ответил. На меня его рассказ не произвел впечатления. Но я поразмыслил над услышанным. И знаешь что?

– Только не заставляй меня говорить: «Что?»

– Я понял, что люди только и ждут совпадений такого рода. Хотят удостовериться в том, что им везет. Или хотя бы не везет. Хотят поверить, что все, происходящее с ними, происходит помимо их воли, а раз так, то и упрекать себя ни в чем не стоит. Но постоянно поддерживать такой фатализм трудно. Необходимо получать все новые и новые доказательства игры случая.

Свистун возразил, сказав, что он не верит в игру случая. Ни в удачу, ни в неудачу, ни в какие бы то ни было стечения обстоятельств. Во всем детерминизм: причина и следствие, причина и следствие. И все самым тесным образом взаимоувязано.

Надо только уметь распознавать это. Погляди, куда надо, и поймешь, что к чему.

Все это он и впрямь произнес. Однако продолжал из вечера в вечер приходить к «Милорду», усаживался за столик в нише у окна, глядел в окно, глядел в самую сокровенную глубь Хуливуда в ожидании чуда, большого или маленького.

Боско, усмехнувшись загадочной усмешкой, заметил:

– Что ж, хотелось тебе чуда – вот ты и получил его. Божественное вмешательство спасло уличную потаскушку от неминуемой гибели.

– Должно быть, так.

– А если одного чуда тебе недостаточно, то погляди. Вот там, на подходе, и другое.

Женщина, одетая и держащаяся подобно какой-нибудь заморской маркизе, со столь глубоким разрезом в и без того короткой юбке, что на ум поневоле приходила мысль о первородном грехе, пересекала улицу, в точности повторяя путь, только что проделанный чуть было не попавшей в аварию потаскушкой. Но, конечно, ни одна из здешних машин не посмела бы сбить ее. Несмотря на теплую погоду, по плечам у нее, подобно длинному шарфу, вилось меховое боа, заставляя наблюдателя вспомнить о тридцатых. Фетровая шляпка с полями, надетая набекрень, наполовину скрадывала впечатление, производимое ее огненно-рыжими волосами. Впрочем, не затененный полями шляпки второй глаз смотрел воистину по-королевски. Скорее даже, взглядом королевы, оказавшейся среди дикарей. Перейдя через дорогу, она вошла к «Милорду», прежде чем ей успел бросить хоть словечко кто-нибудь из всегдашних уличных приставал.

Боско выскочил из ниши, помчался к себе за стойку и уселся на стул в ожидании, пока он хоть кому-нибудь не понадобится.

Когда она излагала ему свою просьбу, то наклонилась так близко к Боско, что со стороны могло показаться, будто она решила удостоить его поцелуем. Но вместо этого она прикоснулась к его руке и улыбнулась строгой улыбкой, дав понять, что заметила и оценила его инвалидность, а затем отошла и отправилась к Свистуну, у которого при ее приближении разве что не отвалилась челюсть.

– Вы Уистлер? – спросила она, нагнувшись к нему и поцеловав его в угол рта.

– Если бы и не был таковым, то сейчас выдал бы себя за него.

Она подсела за столик лицом к нему.

– Поцелуй от общей приятельницы.

– А как ее зовут?

– Мэри Бет Джонс.

– Не знаю я никакой Мэри Бет Джонс!

– Ну, тем не менее она вас порекомендовала.

– На что?

– Мне нужен телохранитель.

– Я никогда и мухи не обидел.

– Моя приятельница сказала, что видела вас в деле и что смотритесь вы совсем недурно. А еще сказала, что вы не дурак Меня зовут Элеонора Твелвтрис. Если согласны работать на меня, можете называть меня Нелли.

– В былые времена гремела актриса Элен Твелвтрис.

– Даже не однофамилица. Моя настоящая фамилия Рейнбек. Твелвтрис я по мужу.

– Но это же не Роджер Твелвтрис?

– Да, за вами не заржавеет, верно? Вы угадали, господин полуночник.

– У него же работников службы безопасности до…

Свистун смешался и замолчал.

– До хера. Вы хотели сказать: до хера.

Она нежно улыбнулась, превратив непристойность всего лишь в точное словцо.

– До и больше – вот все, что я хотел сказать. До и больше.

Она рассмеялась.

– Так или иначе, я с ним больше не играю, а уж с его людьми – тем более.

– То есть?

– Я с ним развожусь, и кое-что пришлось ему не по вкусу.

– Что именно?

– То, что я собираюсь у него выцыганить.

– Значит, вам кажется, что он постарается отговорить вас от развода?

– Нет, мне кажется, что он постарается меня убить.

В багажнике вишнево-красного «БМВ» находился плоский алюминиевый контейнер, содержащий две камеры, автомобильную лампу-вспышку размером с человеческую ладонь, два телеобъектива – большой и маленький – и несколько насадок. У контейнера было двойное дно: в тайнике размещались несколько дешевых ножей с выкидными лезвиями, два длинноствольных пистолета для прицельной стрельбы, штурмовая двадцатизарядная винтовка и несколько коробок с боеприпасами.

Находился здесь и плоский алюминиевый чемодан, в котором хранились две смены одежды и обуви – повседневная и предназначенная для торжественных случаев черная.

А сейчас на нем был почти ничего не весящий полотняный костюм, белая шелковая рубашка с незатянутым галстуком, белые шелковые носки и изящные итальянские туфли. Форма летчика из эскадрильи Лафайета находилась в чемодане вместе с остальной одеждой.

Руки его, маленькие и изящные, с безупречными ногтями, лежали на баранке, пальцы были похожи на изделия из слоновой кости. И пока они проезжали по бульвару Уилшир, женщина, сидящая рядом с ним, буквально любовалась этими руками и этими пальцами.

– Знаешь, Коннор, а ведь ты так и не сказал мне, чем ты занимаешься.

– Я делаю снимки.

Это вроде бы ее заинтересовало.

– Значит, ты один из тех парней, что трутся возле ночных клубов и ресторанов, норовя застать врасплох и сфотографировать какую-нибудь звезду?

– Нет, я не из них.

Она сразу же утратила интерес, отвернулась от него и поглядела в окошко.

– Так и будем туда-сюда ездить?

– Я знаю одно местечко, которое тебе наверняка понравится. Называется «Маленький клуб». Там играют на пианино.

– Знаешь, что я тебе скажу? У нас в Атланте полно заведений, которые называются «Маленький клуб». И во всех играют на пианино.

– Так чего бы тебе хотелось?

– Сама не знаю. Но чего-то другого. А почему бы нам не проехаться там, где торчат все эти проститутки – и женщины, и мужчины?

– Выходит, тебе нравится низменное? Она рассмеялась.

– Возвышенное, низменное, называйте, как вам хочется, мистер Спиннерен.

От смеха она согнулась пополам, и ее черные волосы упали вперед двумя черными крыльями. Она забарабанила кулачками по собственным коленям, она продолжала смеяться и покачивала головой. Да и как иначе ей было выразить свое подлинное желание – откусить от пирога жизни как можно больше, хоть она и не понимала, что за кусок ей удастся прожевать.

Он тоже рассмеялся – но так, словно это потребовало от него немалых усилий. На следующем перекрестке он повернул направо и поехал на Голливудский бульвар.

Просто поразительно, сколько раз в своей жизни Свистуну случалось слышать от других людей, будто кто-то собирается убить их. Иногда люди, утверждавшие это, бывали настолько испуганы, что им не удавалось поднести ко рту стакан с водой, не расплескав половины содержимого; иногда они каждую минуту оглядывались через плечо; иногда истерически смеялись, как будто подобная ситуация их радовала, но тем не менее никто из них не сомневался в том, что смерть поджидает его за ближайшим углом.

С другой стороны, поразительно и другое: насколько редко угроза, кажущаяся мнимой, оказывается подлинной; но ведь каждый раз приходится проверять подобные подозрения, не полагаясь на то, что очередной потенциальной жертве все только почудилось.

– А с чего вы взяли, что ваш муж решил убить вас?

– Я угрожаю ему разводом уже около года.

– А сколько лет вы замужем?

– Пять.

– Не слишком долго.

– Чтобы показать себя во всей красе, Роджеру понадобилось куда меньше времени. Пять лет – это непомерный срок, если живешь с подлецом, которого смело можно заносить в книгу Гиннесса.

Айзек Канаан, старый сыщик из полиции нравов, специализирующийся на сексуальных преступлениях, жертвами которых становятся дети, вошел в бар и проследовал по проходу между столиками. Последнее замечание дамы и весь ее облик заставили его споткнуться. Свистун коротко кивнул ему. Канаан кивнул в ответ, а затем покачал головой, словно в знак того, что появление такой красавицы в обществе Свистуна представляет собой истинное чудо.

– Жены все время угрожают мужьям разводом, – сказал Свистун.

– Мне это известно и Роджеру это известно. Ему казалось, будто я таким способом всего лишь даю ему понять, как я разочарована. Но в конце концов месяц назад я проконсультировалась с адвокатом, а неделю назад уехала из дому, и в тот же самый день Роджер получил от моего адвоката письмо.

– И начал вам угрожать?

– Роджер выглядит как школьный учитель, ведет себя как упрямый старшеклассник, а в этическом плане вполне может сойти за сатаниста. Попросите его при случае поведать о своем армейском прошлом.

– Что еще за армейское прошлое?

– В шестьдесят втором его призвали. Через год он стал инструктором во Вьетнаме. Стал специалистом.

– Специалистом в какой области?

– Иногда он утверждает, будто служил дознавателем в полевой жандармерии. Иногда – что служил в ветеринарном корпусе.

– Ради всего святого! Что это должно значить?

– Это у него такая шутка. Он говорит, что превращал мужчин в мулов.

– Как это?

– Он похваляется тем, что умеет так точно рассчитывать взрывную силу пластиковых бомбочек, что, когда он прикреплял их к чьим-нибудь половым органам и взрывал, человек оставался в живых, хотя и становился кастратом.

Свистун заморгал.

– Кое-что поняли? – спросила Нелли.

– И насколько конкретно была сформулирована его угроза?

Услышанное еще не вполне убедило Свистуна в справедливости ее подозрений.

– Он сказал, что, прежде чем выплатит мне хотя бы цент, успеет полюбоваться моими кишками, разбросанными по паркету.

Свистун кивнул, поглядел через плечо Нелли на дверь, потом кивнул еще раз.

Дэнни Кортес, в алых штанах и в шелковой рубашке, как и положено латиноамериканскому сутенеру, одним глазом смотрел на Свистуна, а другим на Нелли.

– Привет, Свистун!

Вцепившись в край стола, он уставился на Нелли с такой бесцеремонностью, словно Свистуна здесь и не было.

Нелли, прищурившись, ответила на этот взгляд. Свистун заметил, что она заинтересовалась Кортесом, и не удивился этому. Кортес умел производить впечатление.

Кожа у него была замшевой, глаза – угольно-черными, но блестели они на монголоидном лице подобно двум драгоценным камням старинной работы. Он выглядел натуральным индейцем, который, пожевав мескалин, вышел на охотничью тропу.

– Привет, Дэнни, – сказал Свистун. – Кого последнего зарезал?

– Лично я никого. Но я видел одного в кожанке в клубе «Армантье». Ему воткнули прямо под брючный ремень. Я, правда, видел только, как его клали в мешок и увозили.

– Любовная драма?

Кортес посмотрел на Свистуна.

– Мне так не кажется. Хозяйка заведения…

– Эсма?

– Да, Эсма. Говорит, что этот крутой пытался заклеить юношу с прической под Рудольфа Валентине в форме летчика первой мировой, но получил отлуп. Может, драма и была, но любовниками они не были. Хотя, как знать? Любят они играть во всякие игры. Но где твое воспитание, Свистун?

– Элеонора Твелвтрис. Сержант уголовного розыска Дэниэл Кортес, отдел по расследованию убийств, – представил своих собеседников Свистун.

Нелли улыбнулась во весь рот.

– Для вас Дэнни.

– Для вас Нелли.

– Роджер Твелвтрис – это ваш муж? – На данный момент.

– Мы с ним знакомы.

– Вот как?

– Ну, строго говоря, не знакомы, а были знакомы. Пару раз встречались. Пять лет назад была последняя встреча. А вот до этого, лет шесть-семь назад, мы с ним действительно часто виделись.

– Я вышла за Роджера пять лет назад.

– Что ж, этим можно объяснить, почему мы с ним не виделись все это время. А до свадьбы вы его давно знали?

– Эй, Дэнни! Полегче на поворотах! Миссис Твелвтрис у тебя кто – свидетельница или подозреваемая?

Свистун лихорадочно соображал. Между сержантом из убойного отдела и красавицей пробегали искры. Легко можно было предположить, что они всего лишь притворяются незнакомцами, – причем удается им это не без труда.

– Мы познакомились в мае, а поженились в августе.

Кортес вновь улыбнулся.

– Бурный роман. Я что-то такое слышал. А он никогда не упоминал моего имени?

– Нет.

– Так, Дэнни, проходит земная слава, – сказал Свистун.

Кортес опять ухмыльнулся во весь рот. У него имелся огромный набор улыбок, и каждая из них значила что-то свое.

– Да, – сказал он. – Люди быстро забывают.

– Полагаю, детектив, что вы не из тех, кого легко забыть, – сказала Нелли.

И вновь Кортес улыбнулся по-другому, на этот раз – явно обрадованно.

– Что ж, увидитесь с мужем, расскажите ему, что случайно познакомились с Дэнни Кортесом. Просто так – возьмите и расскажите.

– Я с ним развожусь. Так что до таких разговоров у нас дело не дойдет.

– Ну а вдруг. Возьмите и расскажите. И посмотрите, как он отреагирует. – И вновь он улыбнулся как-то иначе, с откровенной нежностью. – Вы очень красивая женщина, миссис Твелвтрис. В здешних местах вам надо быть поосторожнее.

– А за мной будет присматривать Уистлер, – сказала она, и прозвучало это не без подвоха, что Свистуну явно не понравилось.

Прямо у него на глазах она отмочила небольшой номер. Самую малость пофлиртовала. Самую малость поговорила по душам. Ухитрившись исключить его из этого разговора. Но при этом намекнув на интимные возможности, открывающиеся перед тем, у кого хватит на это смелости, как бы невзначай наведя Свистуна на мысль о том, что она скоро окажется свободной, а может, уже считает себя таковой. Посулив ему пост помощника, защитника, а не исключено, и утешителя. Она сделала его как маленького, спровоцировав дать ей согласие хотя бы затем, чтобы щелкнуть Дэнни по носу.

– Там, сзади, Канаан, – сказал, обратившись к Дэнни, Свистун.

– А я его видел. – Тот по-прежнему глаз не сводил с Нелли. – Если, Нелли, вам когда-нибудь понадобится моя помощь, Свистун знает, как меня отыскать.

Он поднялся с места и отчалил от столика. – Клеился, даже меня не постеснявшись, – с деланным возмущением сказал Свистун.

– Любопытный человечек, – рассмеялась Нелли.

– Сущий убийца. И в прямом, и в переносном смысле.

– Действительно вызывает опасения. И знаете что? Глаза у него точь-в-точь как у Роджера.

– Вот уж не думал, что в жилах Твелвтрисов течет индейская кровь.

– Они из земледельцев. Но я неточно выразилась. Не глаза похожи, а что-то в глазах. Одинаковое выражение.

– И оно вам нравится?

Она посмотрела на него, чуть наклонив голову, словно ее удивил приступ ревности после столь непродолжительного знакомства.

– Мне нравятся такие, как вы. Надежные. Ответственные.

– О Господи, как я ненавижу, когда женщины говорят про меня такое.

И, произнося это, он шутил лишь отчасти.

– Но ведь я вправе положиться на вас?

– Мне кажется, вы зря потратите на меня деньги. Есть люди, работающие на большие агентства. Они ходят в кремовых костюмах и разъезжают на «мерседесах» и «порше». У них под рукой полно техники, не говоря уж о вспомогательном персонале. Любой из них сумеет вам помочь гораздо лучше, чем я.

– Но все они зависят от суммы гонорара. А гонорар, который может предложить им Роджер за то, чтобы они не помогали мне, заметно превышает мои собственные возможности отблагодарить за помощь.

Мощным порывом пронеслась Санта Ана. Стеклянная витрина задребезжала и, затихая, разразилась монотонной песенкой.

– Но и я задаром не работаю.

– А я и не сказала вам, будто сижу без гроша. Каковы ваши расценки?

– Минимальная ставка пятьсот долларов за дело. А повременная – двести пятьдесят в день плюс издержки.

Она полезла в сумочку, выложила пять сотенных на бумажную салфетку.

– Ради всего святого! Не показывайте здесь никому, что у вас с собой столько денег.

Он накрыл ее руку, в которой была пачка денег, своею.

Нелли раскрыла пачку веером. Это были пятерки и десятки на общую сумму в сто, максимум двести баксов.

– У меня было пять сотенных, их я отдала вам, а все остальное – сущие гроши.

– Но и за них многие из здешних бандитов способны перерезать вам горло и выпить из него кровь до последней капли.

– Умеете вы образно выражаться!

– Образно, зато верно. А сейчас, пожалуйста, уберите деньги.

– Все?

Свистун поглядел на пять сотенных. Это были новенькие, чистенькие, прямо-таки девственные купюры. Люди еще не успели захватать их жадными лапами.

– Вы все еще медлите, Уистлер? В чем дело?

– Каждый раз, когда я связываюсь со столь красивой женщиной, на меня обрушивается куча неприятностей.

– Давно уже мне не делали таких комплиментов, – возразила Нелли. – Но неприятностями надо заниматься по мере их поступления, не так ли?

Свистун все еще не решался взять деньги.

– Вот как мы поступим, – сказала Нелли. – Первая встреча с Роджером и его адвокатами у меня завтра. Вы остаетесь со мной до окончания этой встречи. Посмотрим, как она пройдет, какое послевкусие у меня останется. Может быть, он решит ограничиться унижениями и оскорблениями. Одним словом, поживем – увидим. Но сегодня вечером я очень нервничаю, и мне необходимо за кого-нибудь ухватиться. – Улыбнувшись, она предостерегающе подняла палец. – Разумеется, это всего лишь образное выражение. Так что смело забирайте пять сотен. Если по окончании встречи мы с вами решим, что телохранитель мне не нужен, вы просто-напросто вернете мне половину, а вторую половину оставите себе как гонорар за доставленные хлопоты.

– Выходит, вам хочется прибыть на встречу с нанятым бойцом, – заметил Свистун.

– Ну, и что в этом дурного? Пусть ублюдок увидит, что и я не совсем беззащитна.

– У меня нет при себе оружия. Оно осталось дома, в цветочном горшке.

– Что ж, по крайней мере, я смогу показать ему, что у меня есть друг.

Она буквально втиснула ему в руку пять сотен.

– Этого хватит и за кофе, и…

Она поднялась с места, вышла из ниши.

– Я живу у подруги в Брентвуде, пока она сама в отъезде. Ваша комната будет по соседству с моей. Вы заедете домой за пижамой или предпочитаете спать голым?

Свистун понимал, что Боско, Кортес и Канаан следят за ним в эту минуту. И не забывал о том, что слух у Канаана как у лисицы. Ее последнее замечание не то чтобы обнадежило его, но в каком-то смысле порадовало: вот об этом теперь трое ублюдков и потолкуют. Он встал, взял Нелли под руку, махнул Боско на прощание и препроводил ослепительную красотку на выход. Уже на тротуаре он спросил у нее:

– На моей машине поедем или на вашей?

– Я не вожу машину. Я приехала сюда на такси.

– А моя машина вон там.

Он повел ее за угол. Теперь уже она держала под руку его самого. Ноги у нее были длинными. Через шаг-другой она приноровилась к его темпу, и они пошли бедро к бедру, причем Нелли легонько прижималась к нему – и бедром, и грудью, – и, чувствуя эти прикосновения, Свистун понимал, что он влип.

Вишнево-красный «БМВ» описывал уже седьмой круг по здешним местам, в которых проходила «выставка-продажа». Кое-кто из профессионалов и профессионалок уже начал гадать о том, чего же все-таки нужно женственному блондину за рулем и его черноволосой и луноликой подружке. Кто-то говорил, что это самые обыкновенные туристы, другие утверждали, будто они ищут десятилетнего малыша или малышку, чтобы порезвиться втроем, третьи полагали, будто это мазохисты, разыскивающие Донну Наполи, которая со всеми своими бичами и цепями околачивается нынче вечером в каком-то другом месте, а четвертые не сомневались в том, что парочке нужны сиамские близнецы – товар, редкостный даже в сокровищницах и скотоприемниках Хуливуда.

– Ага, – провозгласила чернокожая потаскушка серебряном парике. – Вот оно как. Решила ему отсосать. Этот блондинчик разогрелся, бесплатно глядя на нас, а она раз – и нырнула, как подводная лодка.

Дженни и впрямь нырнула в «глубь салона так стремительно, что у нее юбка задралась чуть ли не до ушей.

– Вот она. Вот она, сучка, – прошептала она, словно, заговори она нормальным голосом, в здешней шумихе ее кто-нибудь смог бы расслышать.

– Что еще за сучка?

– Моя мачеха. Пока еще мачеха.

– Где?

– Да вот! Переходит через улицу под руку с каким-то мудаком. Та, что в шляпке и в мехах.

– Ага, вижу.

– Ах, чего бы я не отдала, лишь бы узнать, что за дела у нее с этим мужиком. И чего бы не отдал за это мой папочка!

– А что бы он отдал?

– Да все что угодно!

Спиннерен завернул за угол и успел проехать квартал как раз вовремя, чтобы увидеть, как Нелли со Свистуном проходят на стоянку «Милорда».

Спиннерен вырулил на первую полосу, перегнулся через Дженни, открыл пассажирскую дверцу.

– У тебя есть деньги на такси?

– Что это взбрело тебе в голову?

– Собираюсь выполнить твое желание.

– Но не бросишь же ты меня прямо на улице?

– Тебя я взять с собой не могу. Так что если ты действительно хочешь знать, что происходит, то давай решайся поскорее. – Он полез в карман, достал кошелек, выудил две двадцатки. – Сунь деньги в лифчик и никому не показывай, пока не сядешь в такси.

Она все еще колебалась.

– Ну же, – резко сказал он.

Взяв у него деньги, она вылезла из машины.

– Как только что-нибудь узнаешь, звони мне, понял?

Свистун с Нелли прошли на стоянку. Шум бульвара здесь замер, словно кто-то внезапно крутанул ручку громкости. Позади осталось и неоновое сияние сотен вывесок и реклам. Лишь над входом на стоянку ярким желтым светом горела парочка фонарей.

Они подошли к видавшему виды «шевроле», на котором ездил Свистун. Открыв дверцу с пассажирской стороны, он пригласил Нелли в салон. В машине пахло попкорном и старыми кроссовками. Она, однако же, одернула юбку с таким видом, словно уселась в лимузин, собираясь отправиться на премьеру.

И Свистун подумал о том, когда в последний раз надевал смокинг.

 

Глава третья

Дом Уистлера представлял собой причудливое сооружение из кирпича и стекла, возведенное на площадке в каких-то двадцать футов в поперечнике, тогда как чуть ли не все конструктивные его части нависали над обрывом в два яруса, первый из которых носил название Ирландской террасы, а по второму, именуемому бульваром Кахуэнго, сплошным потоком бежали машины.

Припарковав «шевроле», он хотел было помочь Нелли, но она и сама уже выбралась из машины и, дожидаясь его, встала под джаракандой.

– Вам, Уистлер, не надо строить из себя поэта-кавалера. Но и в шоферы я вас тоже не нанимала.

– Ничего не могу с собой поделать. Что-то такое от вас исходит.

– А, ну конечно. Ладно, постараюсь держать себя в рамках. – Она пропустила его вперед по пешеходной дорожке, ведущей к дому. – А это ваш дом или вы его снимаете?

– Он мой, иначе бы меня здесь не было.

– Не поняла.

– Летом я боюсь, что сюда по склону спустится лесной пожар. Зимой я боюсь, что дожди смоют меня вместе с домом прямо на проезжую часть дороги. А летом и весной я боюсь, что начну разгуливать во сне и свалюсь с балкона.

Он отпер дверь, включил свет. Одновременно загорелись люстра в холле и три или четыре лампы в гостиной. Войдя и впустив Нелли, Свистун закрыл дверь.

– А кто-нибудь отсюда уже падал?

– Однажды было такое. Но мне наплевать, потому что свалился порядочный негодяй.

Она вышла на середину комнаты и огляделась по сторонам. На мгновение он испугался того, что он начнет прибираться в его всегдашнем бардаке, но вместо этого она села в кресло-качалку, скрестила ноги и переплела руки с таким видом, словно была королевой, находящейся в собственной опочивальне в ожидании того, что ей подадут чай.

Да, исходит от нее что-то такое, подумал Свистун. Эту женщину можно выбросить на дорогу в охваченном войной городе, а она все равно будет выглядеть высокомерно и величественно, возвышаясь надо всем и не замечая крови, которая хлещет отовсюду на ее белую мантию.

– Хотите выпить? – Нет, спасибо.

– Чашку кофе?

– Нет, спасибо. Мне ничего не нужно. Возьмите носки, пижаму, и пошли отсюда, прежде чем сбудутся ваши самые темные страхи и мы с вами окажемся на дне ущелья под колесами автомобилей.

– Дайте мне минутку.

Он прошел в спальню.

Достал свой давно не чищенный и не глаженный летний костюм (голубой в полоску), прошел в ванную. Две минуты разглядывал себя в зеркале, решил было на скорую руку побриться, но тут же раздумал – и на протяжении всего этого времени холодная вода сочилась из-под крана, оставляя темную бороздку в раковине. Подумал о том, не отлить ли под шум струи, прямо в раковину, но ведь потом этого, наверное, никакой водой не замоешь.

Мысль о воде заставила его понять, что ему хочется пить. А это, в свою очередь, привело к мысли о том, что он еще не ужинал, и от одного этого у него разыгрался чудовищный аппетит. А следом он подумал о том, как это ему удается обходиться без женщины три-четыре недели, если не три-четыре месяца. И как это будет происходить дальше, когда женщина, нагнувшись, продемонстрирует ему ложбинку между грудями или бедра поверх чулок – там, где они становятся особенно нежными. И взыграл так, словно его на сто лет заперли в монастырь. Некоторые женщины – и он знал это – заставляли его почувствовать себя так, словно в монастыре его заперли на целое тысячелетие.

Итак, он испытал зов плоти, зато ему сразу же расхотелось и пить, и есть.

Он пустил воду из-под кранов в ванне. Вода побежала бурого цвета. Все в округе закачивали воду себе на лужайки, пропускали через систему кондиционирования воздуха, принимали душ по двадцать раз на дню, стирали белье – вот у них в трубах ржавчина и не скапливалась. Он выключил краны.

Медленно наполнил раковину холодной водой, пока она не потекла чистой, наполнил до самых краев.

Разделся и подмылся по-блядски, балансируя на одной ноге и поставив другую на край раковины. Вытерся.

– Вы там не заснули? – окликнули его из гостиной.

У него было такое чувство, будто они прожили вдвоем добрый десяток лет.

Он прошел в спальню, переоделся в чистые трусы и белую рубашку. Втиснулся в голубой в полоску костюм, который оказался почти в столь же ужасных пятнах, как и синий. Подумал, не надеть ли единственную по-настоящему хорошую вещь – черный мохеровый свитер, но в такую погоду это было бы не только убийственно, но и нелепо.

– У вас есть ревнивый любовник на вишнево-красном «БМВ»? – спросил Свистун.

Он уже управился со всеми домашними делами, и сейчас они ехали в Бернтвуд, где жила ее подруга.

– У меня вообще нет любовника. Это не мой стиль.

– Но этот парень явно не промах. Держится на достаточном расстоянии, чтобы я не рассмотрел его номеров.

Нелли, повернувшись, поглядела сквозь заднее окошко. Меняя позу, она выставила в разрез на юбке длинную ногу.

– У меня зрение охотника из прерий, – пояснила она. И после продолжительной паузы со вздохом Добавила: – Но и охотники ничего не видят после того, как стемнеет. – Она повернулась лицом к Свистуну, одернула юбку. – Ну, теперь поверили?

– Поверил во что?

– В то, что Твелвтрис что-то замышляет.

– Может, просто хочет выяснить круг ваших знакомств.

– Вы хотите от него оторваться?

– Ну, если он следит за вами, то ему наверняка известно, где вы сейчас живете. А теперь известно, и где живу я. Но какого черта! Что нам мешает в свою очередь стать полюбопытнее?

Он поехал в Брентвуд дальней окружной дорогой. «БМВ» держался на порядочном расстоянии, однако не отставал. Преследовал на протяжении многих миль, как породистая охотничья собака, а затем внезапно исчез.

– Вот оно как, – поглядев в зеркало заднего вида, сказал Свистун.

Нелли обернулась.

– Он исчез.

– Может, мы все-таки ошибались.

Они проезжали по Деревенскому ущелью неподалеку от Парка Уилла Роджера.

Фешенебельные дома стояли по обе стороны дороги. И на каждых воротах был знак, извещающий о том, что на частной территории стреляют без предупреждения.

– Сюда.

Нелли указала на виллу в средиземноморском стиле, которая на пару с модной соседской занимала участок длиной в целый городской квартал. Причем на соседней вилле строительные работы были еще в полном разгаре.

– О Господи, еще один дом. – Свистун по круговой подъездной дорожке прибыл к самым воротам. – Скоро их тут будет как собак нерезаных.

И словно в ответ на эти слова из тьмы послышался лай.

Нелли со Свистуном вышли из машины.

– Кто-нибудь дома?

– Мэри Бет разрешила мне взять с собой моих псов. Ей известно, как я ими дорожу.

– А где она сама?

– В Ла-Косте. Трудится, бедняжка, на турнире чемпионов.

– Так она профессиональный игрок в гольф? Нелли ухмыльнулась.

– Нет, она профессиональная проститутка, да ведь и на турнире ей не в гольф играть приходится.

– Господи, вот уж не думал, что проститутки так здорово зарабатывают.

– Если не тратить зря деньги, вкладывать их разумно и не содержать сутенера. – Она улыбнулась и, вздернув подбородок, окликнула: – Привет, ребята, привет!

Псы прекратили лаять и весело затявкали.

Свистун поплелся следом за нею; сумка с вещами болталась у него на плече, как у морячка, отправляющегося на побывку. Пройдя в дом, Нелли зажгла свет, и над головою у них засверкала хрустальная люстра. Стены в холле были убраны зеркалами от пола до потолка, благодаря чему создавалось впечатление, будто он уходит в бесконечность. Десятки Нелли проходили одна за другой по холлу, десятки Свистунов топали следом. Быстро свернув налево, Нелли, казалось, просто-напросто Растворилась в стене, а на самом деле она всего лишь прошла в соседнюю комнату. Свистун шел, все сильнее и сильнее ощущая себя парнем с конюшни, если вообще не третьим домашним псом.

Ее каблучки простучали по кухне, обставленной как на картинке из дамского журнала. Сквозь стеклянные двери Нелли со Свистуном прошли на небольшой балкончик, окна которого выходили на рабочую дорожку на заднем дворе. Два бультерьера, большеголовые, косоглазые, коротколапые и глупые с виду, дожидались хозяйкиной ласки.

Нелли подсела к ним, короткая юбка взметнулась вверх, обнажив дополнительно целые мили стройных ног и бедер. Псов распирала любовь к хозяйке, однако на чужака они посматривали явно настороженно. Свистун наклонился и вытянул руку, давая псам хорошенько обнюхать ее, пока Нелли знакомила их с ним, рекомендуя его в качестве своего друга.

– Это Бип, а это Бонго, – пояснила она.

– Никогда не запомню.

– Придется запомнить. Звуки собственного имени их успокаивают.

– Бип и Бонго. – Свистун постучал себя по лбу. – Выжжено каленым железом.

– Ну, не угодно ли выпить? Или, может быть, чашку кофе?

– Нет, спасибо.

– А вы часом не голодны?

– Голоден.

– Держу пари, вы уверены, что я не умею готовить.

– Ну, я, знаете ли, и сам не умею. Так с какой стати должны уметь вы?

– Весьма эгалитаристский подход. Посидите здесь пять минут. А уж потом судите.

Она перебросила боа с плеч на сгиб локтя. Сняла широкополую шляпку. Второй, до поры до времени остававшийся затененным, глаз оказался столь же впечатляющим, что и первый. На лоб небрежно упала прядь рыжих волос. Плечи поникли. Блузка внезапно начала напоминать выжатый лимон. На верхней губе проступили капельки пота. С нижней практически стерлась помада. Она прибыла домой и сейчас позволяла себе расслабиться. Переступив длинными ногами, она сбросила туфли, сразу став заметно ниже ростом.

Оказавшись плоскостопной, она вразвалочку отправилась на кухню: обыкновенная усталая дамочка, блузка у которой сзади выбилась из-под юбки.

Спиннерен развернулся в высшей точке дороги и, выключив мотор, съехал на холостом ходу к нужному ему дому; он затормозил у штабеля дров. Вышел из машины, закрыл дверцу, продолжал давить на нее, пока не услышал щелчок замка. Открыл багажник и переоделся в свою «рабочую униформу»: черные туфли, черные носки, тонкий черный комбинезон с рукавами в три четверти. В таком наряде он казался еще более стройным, чем в маскарадном костюме летчика времен первой мировой.

В доме и вокруг шло строительство, и под подошвами хрустели асфальтовая крошка и гравий. Но он двигался практически бесшумно, забираясь на странное сооружение, казавшееся снаружи всего лишь грубой игрушкой из детского «конструктора», непонятно почему черным силуэтом возвышающейся на фоне залитого вечерними огнями города. Он ориентировался безошибочно, получая удовольствие от слитности и ловкости собственных движений.

В ожидании он уселся на место, уперся локтями в колени, расслабил кисти рук, опустил голову. Его волосы по мере того, как с них сходила краска, приобретали бронзовый оттенок. Прядь, упавшая наискось на лоб, могла бы показаться лезвием, которое занесено над его бледным гладким лицом. Но так продолжалось всего мгновение, пока он не убрал ее под кепку с продолговатым козырьком.

Нелли стояла у железно-хромированной, ресторанного типа плиты, закончив приготовление двух омлетов на двух медных сковородах и сосисок по-английски на третьей. К такому горячему она подала сахарную пудру и чашечки с ягодами в вине. Свистун разлил кофе по чашкам, отхлебнул сваренного на родниковой воде кофе без кофеина. В сахарнице лежал разноцветный сахар, в кувшинчике стояли взбитые сливки прямо из холодильника. Первый же глоток – и его рот расплылся до ушей в блаженной улыбке.

Она сидела напротив него за мраморным кухонным столиком и пожирала свою порцию с жадностью шофера-дальнобойщика. Выглядела она в потрепанном домашнем халате, какой носила когда-то его матушка, просто потрясающе.

– Это мое маскировочное одеяние, – пояснила она, поймав его несколько удивленный взгляд. – А вы что, ожидали, будто я выйду к кухонному столу в мехах?

– Я плохо знаю женщин.

– Вы шутите.

– Я хочу сказать, что кое-что про них мне, конечно, известно, но не все, далеко не все.

– Мы полны таинственного очарования.

– Лично вы полны тактических ходов и стратегических замыслов.

– С вами, Уистлер, надо держать ухо востро. Ужин они завершили в молчании. Тем не менее вдвоем им было вполне недурно. Как какой-нибудь счастливой и многоопытной супружеской парочке, если не считать того, что по кухоньке пробегали сексуальные токи – да такие, что дух захватывало.

– Еще кофе? – спросила Нелли, указав на оставшийся на плите кофейник.

– Если я соглашусь, то всю ночь в туалет бегать придется.

– Вот еще одно преимущество женщины перед мужчиной.

– Какое же?

– Она лучше ладит с мочевым пузырем.

Тридцать секунд они молча глядели друг на друга. Свистун моргнул первым. Сдался и начал составлять в стопку тарелки.

– Оставьте, – сказала она. И поглядела на стенные часы. – О Господи, как я устала. А вы?

– Мне не особенно хочется спать. Но уж как-нибудь я себя пересилю.

– Пойдемте, я покажу вам комнату. Подхватив сумку со своими вещами, он поплелся следом за нею еще по одному длинному коридору. Ее апартаменты оказались в самом конце коридора. Проследовав туда, она зажгла свет и открыла дверь в свою комнату. Из-за ее плеча он увидел спальню, выдержанную в кремовых и пастельных тонах. Когда она, прислонившись к дверному косяку, сложила руки на груди, даже от ее потрепанного халата, казалось, начало исходить некое сияние. Определенно во всех ее движениях было нечто волшебное. Свистун шагнул к ней.

– А ваша комната там.

Она, дернув подбородком, указала ему направление, ее волосы разлетелись при этом волной, а затем легли на плечи уже в новом порядке. Бультерьеры уже подтрусили ко входу в ее спальню. Сквозь стеклянную дверь они поглядели на Свистуна так, словно в точности разгадали его намерения – и те им не понравились. Но зато понравилось идиотское положение, в которое он попал.

– Если ночью проголодаетесь, дорогу на кухню найдете.

– Ага.

– Спокойной ночи.

Он прошлепал по коридору к своей комнате. Обернулся, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Но она уже закрывала за собой дверь. Щелкнула задвижка. Свистун напряженно слушал. Ключ так и не повернулся в замке. Все вокруг искрилось противоречащими друг другу сообщениями. Он шагнул в свою комнату и зажег свет.

Комната была хорошо, но нейтрально обставлена, а потому сильно смахивала на гостиничный номер. Двуспальная кровать, шкаф, кресло, торшер, цветной телевизор с диагональю в тринадцать дюймов, прибор дистанционного управления на ночном столике.

Маленькая, но отлично оснащенная ванная за одной дверью, туалет за другой. Он бросил сумку на скамеечку в изножье кровати, открыл, достал свои туалетные принадлежности – зубную щетку, пасту, крем для бритья и бритву, завернутые в одно полотенце.

Наскоро принял душ. Вытираясь, уставился на себя в зеркало. Подумал при этом: давненько я не был в такой чудовищной форме. О Господи, подумал он затем, нырнув меж двух простыней, оказавшихся, как минимум, на три недели чище тех, что дожидались его дома, – о Господи, если так будет продолжаться и впредь, то скоро ему придется договариваться с проститутками.

Включил телевизор и пробежал по каналам, в конце концов остановив свой выбор на полицейском сериале, в котором все женщины были полураздеты, все преступники глупы, а все сыщики умны и бесстрашны. Потом он посмотрел шоу про двух мужиков, живущих с одной бабой. Потом шоу про мужика, живущего с двумя бабами. И вновь пришел к выводу, что телевизор смотреть не стоит: жизнь на Четырех Углах куда интереснее.

Глаза начали закрываться сами.

В полночь Джокко Макдун, ведущий шоу Твелвтриса, затряс всеми тремя подбородками и спросил у аудитории:

– Начали???

– Начали!!!

Свистун вырубил телевизор и уснул. Пульт дистанционного управления пристроился у него в паху.

 

Глава четвертая

Человеческие существа снабжены механизмом, не позволяющим немедленно зашевелиться, внезапно очнувшись из глубокого сна. Антропологи полагают, что именно этот механизм удерживал первобытного человека от расправы над своими ближними в дни, когда люди спали, сбившись в кучу, подобно щенкам. В наши дни такое случается не так уж часто, но эффект каждый раз бывает воистину ужасающим.

Свистуну показалось, будто кто-то вскрикнул, хотя наверняка судить об этом было нельзя. Единственное, в чем он не сомневался, так это в том, что возникла некая опасность. Он лежал на спине, совершенно не в состоянии открыть глаза. Он не мог пошевелить и пальцем, хотя боялся того, что сейчас его начнут убивать. Затем мгновенный паралич его оставил – и он скатился с кровати и помчался по коридору к комнате Нелли, начисто забыв о том, что на нем ровным счетом ничего не надето. Он чуть было не побежал назад напялить трусы. Но тут ему пришло в голову, что, если на нее и впрямь напали, а сейчас душат, не давая и вскрикнуть, то скромность – это последнее, на что она с его стороны рассчитывает.

С другой стороны, подумал он, вышибая дверь, крик вполне мог почудиться ему во сне.

Нелли не была мертва, но и не пребывала в безмятежном сне. Она сидела в постели, широко раскрыв глаза, белки которых поблескивали в свете слабого ночника. Как выяснилось, подобно самому Свистуну, она предпочитала спать голой. Даже в нынешней пиковой ситуации он мельком увидел на ее пышной груди россыпь веснушек, выводящую ее красоту из разряда просто выдающейся в разряд выдающейся исключительно.

Она не сделала попытки прикрыться простыней, только свела на груди руки.

– Кто-то здесь был.

Ее голос прозвучал на удивление спокойно.

Свистун стоял на самой середине исполинского ковра, остро чувствуя собственную наготу и зарождающееся шевеление в паху. Нелли потянулась к лампе на ночном столике.

– Не надо, – начал было Свистун.

Но было уже слишком поздно. Свет вспыхнул, розоватое сияние озарило ее рыжие волосы.

Он резко развернулся на босых пятках, обыскивая комнату носом и ушами ничуть не в меньшей степени, чем глазами.

– Псы.

– Что псы?

– Они не залаяли.

– О Господи, значит, все-таки вам просто почудилось.

Свистун подошел к раздвижной двери в сад, приоткрыл штору.

– Они и сейчас не лают, а ведь здесь горит свет и я нахожусь в комнате.

Он приоткрыл раздвижную дверь ровно настолько, чтобы протиснуться в образовавшееся отверстие.

Бип и Бонго лежали под яблоней. Ветки дерева, трепещущие под жарким ветром, были все еще в цвету. Он подошел к псам и, сев на корточки, положил руку на грудь сперва одному, а потом другому. Они не шевельнулись, но дыхание у обоих было глубоким и ровным. Он поднял веко одному из псов. Глазное яблоко закатилось, снаружи был виден только самый край радужной оболочки. Обеими руками Свистун раздвинул псу пасть. Язык вывалился наружу. Запустив в пасть палец, Свистун выковырял оттуда кусочки сырого мяса.

Он поднялся на ноги и пошел обратно. Нелли вылезла из постели и стояла сейчас в проеме дверей, держа в руке халат, но по-прежнему, как и он сам, полностью обнаженная. Ее волосы и впрямь были рыжими. Треугольник в паху золотился как драгоценный щит. Веснушки, подобные хрупким и тонким осенним листьям, были рассыпаны и по бедрам. Он шагнул к ней, осознавая, что, пока он, присев на корточки, возился с псами, она глядела на него сзади, поневоле любуясь тяжко свисающими между ног яйцами.

– Псов усыпили, – сказал он.

– Ах ты, Господи, кто же и почему же так обошелся с моими красавчиками?

– С ними все в порядке, не сомневайтесь.

Ее всю трясло. Она начала поднимать голые руки.

Он продолжал идти ей навстречу. Он прикоснулся к ее руке, дав ей знать о своем приближении.

Но она шагнула к нему.

Ради всего святого, подумал Свистун. Когда он прижался к ее животу и груди, она раскрыла и верхние губы, и нижние, пленив его дважды.

Вспышка света ударила их обоих словно электрошоком. Свистун услышал треск работающей камеры. Но когда он повернулся в нужную сторону, свет уже погас и ему ничего не было видно. Едва не отшвырнув Нелли, он бросился мимо нее в дом, вдогонку за фотографом. На бегу он включил свет в гостиной и успел увидеть убегающего человека в черном. Но только увидеть.

Он опоздал. Тень беглеца уже промелькнула в воротах, и через несколько секунд в ночной тишине послышался характерный визг тормозов «БМВ». Свистун пошел обратно надеть рубашку и брюки.

Адреналин взыграл в руках и ногах у Спиннерена. Правой стопой он нажал на педаль акселератора.

Доехал по спуску до самого низу, прежде чем захлопнул дверцу. Сняв руки с баранки, посмотрел на них и с удовлетворением убедился в том, что они не покрылись потом. В ходе всего происшедшего он испытал волнение, но не страх. В том-то и прелесть, в том-то и главная награда.

Спиннерен поехал в город, огни которого сияли, казалось, со дна глубокого черного озера.

Нелли, надев халат, сидела на краешке кровати. Она обнимала себя за плечи, ее трясло, как будто ночь выдалась не душной, а ледяной.

– Этот сукин сын умеет испортить людям все удовольствие, – вяло пробормотал Свистун.

Она посмотрела на него сквозь рассыпавшиеся по лицу рыжие волосы.

– Вы, видать, из тех, кто способен шутить даже когда терпит аварию самолет.

Он подошел к ней, сел рядом, сделал попытку обнять ее за плечи. Нелли отпрянула.

– Не принимайте этого всерьез. Иначе не сформулировать. Но все можно списать на обстоятельства.

– На какие такие обстоятельства?

– На мое волнение.

Он встал, поглядел на нее со стороны.

– Вот уж не сказал бы.

Она поглядела на дверь, ведущую в сад.

– Как вы думаете, не отвезти ли Бипа и Бонго к ветеринару?

– Сейчас они спят. Ветеринара в такой час пришлось бы поднять с постели. Я пригляжу за ними. Если утром они не проснутся, тогда и отвезем.

Она пристально посмотрела на него, потом часто заморгала. На минуту ему стало страшно, что она вот-вот заплачет, но Нелли, покачав головой, лишь плотнее обхватила себя за плечи.

– Но какого черта все это могло значить? – спросила она.

– Твелвтрису хочется раздобыть доказательства супружеской неверности.

Нелли рассмеялась.

– В наши дни это не больно-то много.

– На самом деле, когда речь заходит об условиях расторжения брака, учитывается любая мелочь.

– То есть, по-вашему, ему кажется, что если он застукает меня с другим, то сможет вышвырнуть на улицу без гроша в кармане?

– Это крайний случай. Но и крайний случай необходимо иметь в виду.

Нелли потянулась к телефону, стоящему на ночном столике, и начала набирать номер.

– Только окажись дома, сукин ты сын, – пробормотала она. – Поганый сукин сын.

– Мне не кажется, что ваш поступок является удачным выходом из положения.

Она бросила на него взгляд, означающий приказ заткнуться, наемному работнику не след лезть не в свое дело.

– Ага, Роджер, значит, ты дома. Что же ты столько времени не брал трубку? Послушай меня, сукин сын! Почему ты подослал ко мне фотографа? – Ее голос дрожал от ярости. Она держала телефонную трубку так, словно была готова перегрызть провод: только затем, чтобы послать смертоносный заряд Твелвтрису, находящемуся на другом конце линии. – Ну, обзавелся ты парочкой снимков, но они значат вовсе не то, что ты думаешь, и если ты попробуешь использовать их против меня, я тебе, сукин сын, покажу! Еще посмотрим, кто кого! Я тебе покажу, Роджер. – Выслушивая его ответ, она успела перевести дыхание. Затем сама заорала в микрофон: – Я не верю тебе, ублюдок. Но что бы ты против меня ни предпринял, я отомщу тебе с лихвой!

Затем целую минуту она молчала, слушая мужа.

– Нет. Нет. Ладно, – сказала она в конце концов. Да ради Бога, я поняла. Да, поняла. Вот уж на нее я бы никогда не подумала. Да, не подумала бы на Дженни. Знаю, что ей двадцать один. Разумеется, приеду.

Свистун не мог поверить собственным глазам. Она остывала с невероятной стремительностью. Даже начала улыбаться.

– Не знаю. Нет. Нет, я не думаю, что ты способен на такой идиотский поступок. Но кто-то же оказался на него способен. Тебе так кажется? Думаешь, какой-нибудь из проклятущих журналов? «Мисс Америка» или «Пентхаус»? Ну хорошо. Я это запомню. Да, согласна. Согласна, что за доллар родную мать продать способны. Да нет, со мной уже все в порядке. Да. Да. Я тебе верю. Мне жаль, что я тебя разбудила. А разве не разбудила? Ладно, тогда все хорошо. Нам обоим предстоит малоприятное время, так что не будем дополнительно усложнять его друг для друга.

Она посмотрела на Свистуна так, словно просила его удалиться. Он, послушавшись, вышел из спальни, вернулся к себе в комнату, обулся, потому что до сих пор оставался босым, еще раз прошел по зеркальному коридору и выбрался из дома.

Прошел по пешеходной дорожке к воротам, остановился, окинул взглядом безлюдную улицу. Луна ярко сияла, накладывая на мир синие и седые тени.

Через дорогу возвышался голый остов строящегося здания. Он прошел туда, шаркая по гравию и по мелким кускам асфальта, осмотрелся в поисках… чего бы то ни было. Но ничего не нашел.

Когда он собрался в обратный путь, то обнаружил прямо перед собою хозяина здешнего участка, в халате и в шлепанцах на босу ногу. Лицо его выражало крайнее раздражение; на поводке он держал маленькую собачку.

– Я не мог заснуть, – пояснил Свистун.

– Вот как?

– И мне показалось, будто я что-то услышал.

– А я вот смог заснуть. Но собачка моей жены вдруг разлаялась. Это именно собачка жены, мне-то самому мелкие собаки не нравятся. Интересно, почему же все-таки мне приходится выгуливать ее по ночам?

Он посмотрел на собачку так, словно с радостью свернул бы ей шею.

– Может, она тоже что-то услышала? – заметил Свистун.

Собачка тут же принялась тереться о ногу хозяина.

Тот сразу же подобрел, чуть ли не растрогался.

– Говорят, чем меньше собака, тем лучший из нее получается сторож, – добавил Свистун.

Его собеседник остановился и потрепал собаку по загривку. Затем вновь выпрямился во весь рост и пристально посмотрел на Свистуна.

– Вы в гостях у мисс Джонс? Презрительная ухмылочка, с которой это было сказано, должна была показать, что он не дурак и прекрасно разбирается, что к чему.

– Она в отъезде, а мы тут у нее в гостях.

– А что, вторая молодая дама тоже уехала?

– Вы про мою сестру? Нет, она еще здесь. Мужчина покачал головой, словно услышанное его слегка озадачило.

– Ладно, спокойной ночи. Может, мне и удастся опять заснуть, да только сомнительно.

Он ушел, шаркая по дорожке своими шлепанцами. Свистун проводил его взглядом. Но как раз когда сосед в последний раз посмотрел на него через плечо, Свистун внезапно глянул себе под ноги. Потому что там что-то блеснуло. Нагнувшись, он поднял с земли смятый целлофановый фантик, разгладил его. Да, все точно, конфетный фантик, пропечатанный черной, розовой и золотой краской. На одной стороне значилось: «Французские тайны» и «Клуб Армантье». На другой – непристойный лимерик:

Жил один мальчуган в штате Юта, На два дюйма стоял – и не круто. А полижешь его – Так совсем ничего: Разрастется до целого фута.

Свистун положил фантик в карман, перешел через дорогу, вошел в дом и по зеркальному коридору отправился в комнату к Нелли.

Она по-прежнему не разлучилась с телефонной трубкой, прижав ее к уху склоненной, как в полусне, головы.

– Доброй ночи. О Господи, Роджер. Не говори такого. Это не доведет до добра.

Она повесила трубку, провела рукой по глазам.

– Не следовало мне этого делать. – Она посмотрела на Свистуна. Лицо у нее было белое, нос красный, по щекам бежали слезы. Да и сопли бежали тоже, и она совсем по-детски утерла их руками. – Вы меня предупреждали, а я не послушалась.

– Ну, и что же он сказал?

– Сказал, что никого не посылал шпионить.

– Но ему было известно, куда вы переехали?

– Мне пришлось оставить номер телефона на случай, если кто-нибудь позвонит.

– Значит, и адрес ему известен?

– Да, но он говорит, что никогда не пошел бы на такое. И говорит весьма убедительно.

– Вот как?

– Он, знаете ли, умеет быть таким душкой, когда ему этого хочется, то есть вы, конечно, не подумали, что я могла бы выйти замуж за человека, который скверно обращался бы со мною. Но ведь все мужчины перед тем, как получить свое, ведут себя по-джентльменски, не так ли?

Свистуну не хотелось бы продолжать разговор на эту тему.

– Ну, и что еще он сказал? Я имею в виду: ему удалось вас успокоить – причем весьма внезапно.

– Он напомнил мне о завтрашнем приеме по случаю совершеннолетия Дженни.

– Кто-то, и не исключено, ваш муж собственноручно, фотографирует вас обнаженной в полвторого ночи. Вы звоните этому сукину сыну, чтобы бросить обвинения ему в лицо. При этом уверяете меня в том, что он нечто среднее между Дракулой и Аттилой. И вдруг принимаетесь уверять меня в том, что он душка, поскольку он напомнил вам о том, что у вашей падчерицы завтра день рождения?

– Да, и мне придется там появиться.

– Что?

– Такие люди, как мы с ним, Уистлер, вечно находимся под театральными прожекторами, а находясь под прожекторами, надо протискиваться на передний план.

 

Глава пятая

В последние десять лет нигде в городе не кормили так скверно, как в главном административном здании Западного Голливуда. Даже после того, как сюда начали чуть ли не силком загонять народ со всех студий, чтобы случайные посетители, поедая гамбургер за пять баксов и запивая его кока-колой за два, могли как бы исподтишка бросить взгляд на телезнаменитостей, вовсю орудующих ножом и вилкой в соседнем зале для «избранных» (где заключали сделки и обменивались заведомо ложной информацией), качество пищи все равно осталось чудовищным.

Телеведущие обоих полов, гости игровых программ и ток-шоу, приглашенные на одну роль актеры, режиссеры, продюсеры и крупные наркоторговцы постоянно угрожали перенести место сходок к чертовой матери из этой крысиной норы, однако было здесь для них и нечто притягательное. Да и немудрено: рукопожатие в один палец и улыбка в одну губу со стороны полу – и якобы знаменитостей не способны принести и половины того удовлетворения, какое сулит простодушная ухмылка пламенного поклонника.

– … пока они ни до чего не дотрагиваются, – сказал Твелвтрис. – Пока им не вздумалось наложить на меня грязные липкие лапки.

– Он наехал на меня, Роджер, – сказал Уолтер Пуласки. – Наехал и ослепил боковыми огнями.

– Оставь ты свои метафоры. Мне наплевать на то, что ты отснял семь с половиной серий прошлой весной, прежде чем там поняли, что ты никуда не годен. Но не это! Да и кем ты себя вообразил? Рони Рейганом? Говорю тебе: в следующий раз, как только ты клюнешь на их приманку, я собственноручно выколю тебе глаза и выпишу волчий билет!

Билли Бритен, телекритик, засмеялся своим всегдашним смешком гиены; Милли Босуэлл, агентша Твелвтриса, раздулась, как павлиниха; Гарри Клорн, коммерческий директор, осклабился, как мартышка; Мэнни Эрбутус, продюсер «Полуночной Америки», ощетинился, как дикобраз.

Все эти параллели не укрылись от взгляда Твелвтриса, который, будучи во многих других отношениях слепцом, обладал развитым чувством юмора.

– Чистый зоопарк! Я тут обзавелся самым настоящим бродячим зверинцем, – сказал он своей молоденькой и хорошенькой спутнице.

Дженни Денвер, дочь Твелвтриса от первого брака (он покинул мать Дженни, когда самой девочке было десять), отмечала нынешним вечером день Рождения. Ей исполнился двадцать один год. Полгода назад она без приглашения и без предупреждения перебралась к отцу, такая хорошенькая, какой была когда-то ее мать, и вновь начала называть себя Дженни Твелвтрис. Она натянуто улыбнулась; разговоры и манера держать себя, принятые в шоу-бизнесе, были для нее в диковинку; она была сейчас куда большей мещанкой, чем ровно сутки назад, когда попросила Спиннерена показать ей здешние злачные места.

– Сукин сын, – сказал Пуласки, подняв плечи и отклячив задницу так, словно собрался пернуть.

– Тарелку сперва подставь. Причем, собственную, – сказал Твелвтрис.

Пуласки покатился со смеху. Твелвтрис посмотрел на дочь.

– Не угодно ли тебе полакомиться его мозгами?

– Не люблю замороженные овощи, – неожиданно нашлась она.

Пуласки зашелся в корчах.

– А как насчет его хуя? – поинтересовался Твелвтрис.

Дженни не нашлась с ответом, и ей на помощь поспешила Милли Босуэлл.

– Не люблю польские сосиски. Они такие маленькие.

Это была формула. Это был трюк, который Твелвтрис с теми или иными вариациями устраивал по десять раз на дню. Пуласки, так или иначе, превращался в посмешище.

Никого не удивляло, что Твелвтрис несет такую похабщину в присутствии дочери, словно позабыв о том, что она всего полгода назад прибыла из Атланты, и намеренно игнорируя то обстоятельство, что она явно не находила разговор ни забавным, ни остроумным.

Милли знала, что Твелвтрис заговорил бы о надписях в сортире с королевой Елизаветой и о мужских причиндалах – с папой римским, лишь бы рассмешить публику. Отсюда и эта вечная шуточка про член Пуласки.

Маленькая потаскушка могла сколько угодно строить из себя целку, делая вид, будто все, что ей известно о мужском члене, связано с «пи-пи», Милли-то знала, что дочь ее босса знакома с болтом далеко не понаслышке. В ее красивых и резвых глазках было нечто зазывное, нечто ищущее, даже нечто голодное; они напомнили Милли, родившейся и проведшей детство в бродячем цирке, глаза публики, пялящейся на циркачей и циркачек в обтягивающих трико.

Дженни тронула отца за руку и, пропустив гостей вперед, повела короля к положенному ему месту во главе стола.

– Папочка, мне не нравится, когда ты так говоришь на людях в моем присутствии. У них может сложиться обо мне ошибочное впечатление. – Голосок у нее был медовым, но слышались в нем и стальные нотки. – Ну, а теперь ты сам все понял. Теперь ты сам все понял.

Твелвтрис взял ее за руки, поглядел в ее янтарные глаза и подумал: смотришь на человека и узнаешь его, да нет, узнаешь и его, и кого-то другого. Узнаешь, строго говоря, сразу целую кучу народу. Узнаешь малышку в пеленках, сучащую голыми ножками. Узнаешь пятилетнюю девочку – голую после купанья в ванне или полуголую на морском берегу, стоящую на четвереньках, а попка у нее такая круглая, что хоть ставь поверх стакан лимонаду. По крайней мере, именно так оформили бы его теперешние размышления профессиональные сценаристы. Но он и впрямь думал нечто вроде этого, хотя, может быть, и без слов – только образы, один за другим, мелькали у него перед глазами, как выцветшие кадры давным-давно сданной в архив киноленты.

И так дело шло из года в год, из месяца в месяц, пока Дженнифер не исполнилось десять и он не расстался с ее матерью, а уж с тех пор дочери больше не видел.

Его не было рядом, когда с нею происходили важные перемены, когда округлялись бедра и наливалась грудь, как это и бывает с девушками, кажущимися в эту пору особенно нежными и предельно ранимыми.

И вот она здесь, точная копия собственной матери, точная копия Мэрилин тех времен, когда он служил в армии, а она была дочерью недавно умершего фермера – и бедра у нее покачивались, а груди торчали, и глаза были изящно раскошены, и язык казался алою змейкой.

Он вспомнил, какую недотрогу строила из себя Мэрилин до той новогодней ночи, когда они сначала сидели за столом с ее глухой матерью и пятью братьями. И как потом мать с младшим братом поднялись к себе в комнаты, а четверо старших братьев разъехались по своим домам. И как Мэрилин постелила ему в столовой на диване. И как он напился достаточно, чтобы расхрабриться. И, измученный долгим хождением вокруг да около, буквально повалил ее на пол, задрал юбку, стащил трусики. Она отчаянно отбивалась от него ногами – и все же не так отчаянно, чтобы нанести увечье главному его инструменту, потому что иначе у него не получилось бы то, чего ей самой хотелось ничуть не меньше, чем ему; она тихо стонала, она произносила его имя, она кусала его в шею после того, как он ворвался в нее, как баран врывается в овцу. У них это называлось случкой, других слов они тут на ферме не знали. Ну что ж, вот он и случал ее на протяжении времени, показавшегося ему самому целой вечностью; от выпитого у него начался сухостой; он ячил и ячил ее, пока она не прорвалась к нему сквозь его неистовство и не сообщила, что ей надо пописать.

Он отпустил ее и просидел голожопый на корточках на старом ковре в столовой, дожидаясь ее возвращения. Но она так и не вернулась. Тогда он поднялся на второй этаж, к дверям спальни, из-под которых пробивалась серебристая полоска света, – и там спала ее мать, – а в другом конце коридора у себя в комнате спал брат, – и попытался ворваться в ванную.

– Пошел прочь, – сказала Мэрилин.

– Выходи, сучка, – ответил он.

– Уходи, мать разбудишь.

– Твою мать из пушки не разбудишь!

– А брата разбудишь! И он тебе яйца оторвет.

– Но надо же мне кончить, так тебя перетак!

– Да ты уже кончил, а я подмываюсь, чтоб не залететь. – А она сотню раз говорила ему, что больше всего на свете боится залететь. – К чему мне ребенок от солдата, который даже не явится познакомиться с малышом.

Что ж, ей так и не удалось подмыться как следует, а может, она даже не старалась – или старалась, только уже было слишком поздно. Потому что она все-таки залетела, не правда ли? А без лишних слов было понятно, что, если он не женится, яйца ему оторвут все пять братьев вместе.

Ни тогда, ни потом он не смог вспомнить, кончил он в ту новогоднюю ночь или нет. Но, конечно, были потом и другие ночи, так что ни он, ни она не Удивились, когда на свет появилась Дженнифер.

И он от нее не сбежал. Он уволился в запас. Начал работать барменом, рассыпая шуточки направо и налево. Перешел в клуб побольше, потом в другой, еще побольше, пока наконец не превратился, шутка сказать, в знаменитость, и практически все бабы при виде его начали становиться раком, ожидая, пока он их не попользует. И вот однажды вечером, после очередного семейного скандала, он хлопнул за собой дверью.

И вот, одиннадцать лет спустя, эта девочка возвращается и объявляет о том, что она твоя дочь, но ты-то сам знаешь, что это не так, что это к тебе вернулась твоя Мэрилин, чтобы возвратить молодость, чтобы тебе снова захотелось жить и трахаться во всю прыть!

Твелвтрис почувствовал, как ему забарабанили по лбу. Интересно, с какой стати Мэрилин вздумалось барабанить ему пальцем по лбу?

– Вернись, – с нежной улыбкой сказала Дженни. С такой нежной, что у Твелвтриса чуть было не разорвалось сердце при мысли о том, что он за одно мгновение успел стать старше на целых одиннадцать лет.

– В таких словах нет ничего особенного, – пояснил он. – Это все равно что сказать «здравствуйте» или «спокойной ночи». Понимаешь, о чем я?

– Я не знаю, папочка, к чему привыкли все эти люди, но знаю зато, что не потерплю, чтобы со мной обращались как с последней шлюхой, как с идиоткой или, наконец, как с одним из этих людей. Ты все время шутишь, ты несешь похабщину, чтобы заставить их рассмеяться, это я понимаю, но тем самым ты заставляешь этих глупцов, типа твоего Пуласки, думать, будто и у них есть право разговаривать со мной подобным образом. А если это начнется, я их всех, на хуй, в рот разъебу.

– Ты бы за своим язычком последила, – насмешливо сказал Твелвтрис, сделав круглые глаза – и отнюдь не только из притворства.

– Просто мне хотелось показать тебе, что слова сами по себе меня не смущают. Мне как-никак не десять лет. И мне не обязательно нести похабщину, чтобы доказать, что я уже выросла.

– Что ж, по-твоему, я не понимаю, что ты уже выросла? Или я не вижу этого собственными глазами?

Твелвтрис уже хотел было обнять дочь, однако она скользнула в сторону, и он заложил руки за спину.

Применительно к Дженнифер он испытывал отцовские чувства. У Мэрилин было от него двое детей, Дженни и мальчик. Но сын не желал иметь с отцом ничего общего. Что было в какой-то мере и к лучшему, потому что маленький ублюдок пошел по дурной дорожке: воровал, приторговывал наркотиками, сам пристрастился и к порошку, и к игле, одним словом, превратился в самоубийцу. А вот Дженни демонстрировала отцу, что ей хочется полюбить его. И у нее оказался крепкий позвоночник и неплохие мозги.

Между Мэрилин и Нелли он был женат еще раз. Мод, ослепительная большегрудая блондинка, соответствовала его представлениям о том, как должна выглядеть жена преуспевающего деятеля индустрии развлечений. Но тут мода на типаж жены переменилась – и все продюсеры и телезвезды обзавелись невзрачными спутницами жизни, сильно смахивающими на библиотекарш и сотрудниц социальных служб. Мод не родила ему ни сына, ни дочери. Зато практически разорила его, когда ему вздумалось ее выгнать. И вот теперь Нелли вознамерилась сделать то же самое. Но уж у нее это получится только через его труп.

Он помог дочери сесть за стол, пока все присутствующие заносили в мысленные записные книжки тот факт, что он позволил ей публично отчитать себя и отнесся к этому безропотно. Люди при этом думали только о том, скоро ли ему надоест разыгрывать из себя любящего папочку, после чего он, несомненно, устроит этой наглой поблядушке публичную порку.

За соседним столиком четыре пожилые дамы, поглядывая в их сторону и попивая кока-колу, то и дело хихикали.

– Послушай, Мэнни, не заставляй меня повторять это еще раз, – сказал Твелвтрис, забыв о том, что и в первый раз он, строго говоря, ничего не сказал. – Никаких сценаристов в нашем шоу. Я не выношу сценаристов. Они отсасывают всю экспрессию. – Он посмотрел на Дженни. – Это, дорогая моя, вовсе не похабщина.

Загадочное слово «экспрессия» пролетело возле самого уха Дженни. Девушка лишь покачала головой и улыбнулась с загадочностью Будды. То есть, конечно, если бы у Будды были янтарные глаза, тесновато посаженные и немного раскосые, и тяжелые брови, придававшие лицу Дженни такое выражение, будто она постоянно сомневается в том, что ей говорят. Зато ротик у нее был как маленький кустик земляники – весь налившийся влажным и пьяным соком. И все это – в обрамлении самого настоящего водопада волос, прямых и ослепительных, как черный лед. Она была красива тою красотою, которая признавалась Голливудом в те дни, когда на экранах всей Америки царили Сильвия Сидни и Мирна Лой.

– Мы говорили о Нормане Мейлере, – сказал Эрбутус. – Мы говорили о Горе Видале. У обоих новые книги выходят практически одновременно. Мы говорили: наплевать нам на то, что Мейлер называет Видала вонючим лидером…

– Следи за своим языком в присутствии Дженни. Моя дочь не привыкла к таким выражениям.

– А Видал говорит про Мейлера, что у того все мозги ушли в…

За столом воцарилось молчание. Всех интересовало, как Эрбутус выпутается из этой ситуации, однако никто не спешил прийти к нему на помощь.

– … пенис, – закончил Эрбутус, радуясь собственному словарному запасу. – Может, Мейлер разнесет Видала в пух и прах, а может, Видал на Мейлере живого места не оставит.

– Аудитории нужна живая непринужденная трескотня. И никаких писателей! Даже если бы тебе удалось вытащить на ковер Хемингуэя в паре со Стейнбеком.

– Ни того, ни другого уже нет в живых.

– Вот и я о том же. А кому на хер нужны нынешние писатели?

Одна из пожилых дам за соседним столиком, сильно смахивающая на постаревшего циркового пони, незаметно подкралась к их столику. Официантка еще и не вздумала подойти к ней, потому что никто не подал ей соответствующего знака, зато откуда ни возьмись появилась эта дамочка с крашеными волосами, стянутыми в конский хвостик, с силиконовой грудью, умильно взирая на Твелвтриса. Все сидящие за столиком, за исключением Дженни, замерли. Им было известно, что ни в коем случае нельзя приставать к Роджеру в середине дня, пока он хотя бы немного не выпьет.

– Мистер Твелвтрис, – прочирикала старая дурочка голоском, похожим на свист грошового чайника.

Твелвтрис повернулся к ней всем телом – как будто простой поворот головы был бы для нее недостаточной честью – и улыбнулся ослепительной улыбкой, которая, казалось, подняла температуру в помещении сразу на два градуса.

– Роджер. Называй меня Роджером, милашка. Чем я могу быть тебе полезен?

– У меня есть племянница.

В руках у старушки появились карандаш и бумажная салфетка.

– И я не сомневаюсь в том, что она замечательная малышка. Но ты уверена, что речь идет не о самой тетушке? Как, кстати, тебя зовут?

– Роза.

– О тетушке Розарите. У тебя ведь есть испанская кровь, не так ли?

– Как вы узнали? – всполошилась старушка.

– Ты поразила меня в самое сердце, – по-испански произнес Твелвтрис.

– Что такое?

Испанский она знала примерно так же, как уборщица во вьетнамском борделе.

Поясняя смысл сказанного, Твелвтрис поднес руку к груди. Старушка зарумянилась.

Твелвтрис взял у нее карандаш и салфетку и принялся писать, выговаривая текст вслух:

– «Розе. Где еще сыщешь такую прелесть? Роджер Твелвтрис».

После того как старушка вернулась к себе за столик к ошарашенным всем только что произошедшим спутницам, Твелвтрис оглядел свою компанию одновременно и гордо и кротко, словно он все еще никак не мог поверить тому, что публика воспринимает его как царствующего монарха.

Официантка, которую здесь все называли Мэми, была равнодушна к визиту знаменитости, потому что добрая сотня точно таких же телезвезд уже пыталась залезть ей под юбку. Она встала по струнке, дожидаясь, пока Твелвтрис не сделает заказ.

– Швейцарский сыр на черном хлебе под майонезом, фруктовый салат…

– Полуночный пряный подарок, – уточнила Мэми, записывая заказ.

– Нет, ты шутишь! Полуночный пряный подарок! Ой, я уссусь…

– Сам и подтирать будешь, – отшутилась Мэми. А вот этого ей говорить не следовало. Король был щедр. Король был милостив. Король был добр и ласков к своим подданным. Но тем не менее король оставался королем. И сейчас глаза его превратились в две ледяные щелки. Кем воображает себя эта жопа в туфлях без каблуков и в нечистом переднике, чтобы разговаривать с ним подобным образом.

– Послушай, я тебя когда-нибудь еб? – спросил Твелвтрис.

– Что?

Мэми разинула рот. Мысленно она уже считала себя уволенной с волчьим билетом.

– Я тебе вот что скажу. Я позволяю шуточки шутить только тем женщинам, которых еб.

Он пристальным взглядом загонял ее в угол, выхода из которого просто не было. Ведь не имело значения, как именно она ответит, любые ее слова он ухитрился бы обратить ей во вред. Да и само внезапно повисшее молчание ее унижало. Она стояла, держа в руке карандаш и блокнотик в металлической обложке, она то бледнела, то краснела, по лицу у нее волнами прокатывались страх, ярость и обида. Какой смысл был напоминать ему, что когда-то, в аналогичных обстоятельствах, он покатывался со смеху, услышав ее очередную шутку. Более того, не раз пользовался плодами ее остроумия, пересказывая ее словечки в своем шоу и выдавая за собственные. Она покраснела, потом побледнела, и наконец все лицо у нее пошло пятнами – что было первым симптомом нервной экземы, которой она страдала, расчесывая в припадках грудь и лоно.

К черту все это, подумала она. Эти говнюки вечно то в смех, то в слезу, как им заблагорассудится. И вечно вокруг полно народу, готового лизать им жопу, а о том, что трусы у них грязные, напомнить и некому.

Твелвтрис, выдержав долгую паузу, сам нарушил им же и вызванное молчание. Заказ он решил сделать на всех, но всем разный. И сейчас, ткнув пальцем в сторону Мэнни Эрбутуса, начал надиктовывать:

– Чисбургер со всем причитающимся. Тунец на белом хлебе с огурчиками…

Он искоса посмотрел на продюсера, ожидая возмущенной реакции.

Все знали, что Мэнни Эрбутус в рот не берет тунца и не выносит огурчиков. А уж в сочетании они наверняка вызвали бы у него серьезное расстройство желудка. Однако тот предпочел промолчать.

Твелвтрис посмотрел на дочь.

– Тост на ржаном хлебе, – сказала она.

– Тебе надо поесть.

– Тост на ржаном хлебе со сливочным маслом.

Ах ты, мать твою, подумал Твелвтрис, ну, и девка у меня. Порох, а не девка. Угрохает родного отца и глазом не моргнет. С яйцами девка, с яйцами – да побольше, чем у любого из здешних мужиков. И побольше, чем у Милли Босуэлл, Железной Бляди нашего Хуливуда. Ухмыльнувшись, он накрыл руку дочери своею.

На этом бы дело и закончилось, но еще одна пожилая дамочка из-за соседнего столика, позавидовав успеху подружки, засеменила к столику Твелвтриса, заготовив карандаш и бумажную салфетку. Твелвтрис сделал вид, что вообще не замечает ее присутствия, хотя она стала у него за спиной и ее иссохшая грудь разве что не начала тереться о его затылок. В конце концов он повернулся и уставился на нее так, словно она только что сошла с борта НЛО.

– Что вам угодно?

Она отступила на шаг, словно он хлестнул ее по лицу.

– Вы дали автограф моей подруге, – залепетала она.

– Что вы за злоебучий народ! Живьем меня съесть хотите? Всю мою жизнь засрать хотите? Как мне немного подкрепиться, чтобы и впредь потешать вас, если вы не хотите оставить меня в покое даже за едой? Серьезно говорю, черт бы вас побрал!

Старая женщина чуть было не расплакалась, ей хотелось убежать отсюда, но страх пригвоздил ее к месту, парализовал – с карандашом и салфеткой, судорожно прижатыми к груди. Дженни поднялась со своего места, взяла ее под локоток, препроводила за столик к подругам, а затем, не слушая благодарностей, отправилась на выход из зала.

Твелвтрис, отшвырнув салфетку, вскочил, бросился за нею и догнал дочь уже в дверях.

– Эй, полегче, – сказал он, взяв ее за руку и удерживая на месте.

Она хотела было вырваться, но потом решила не устраивать сцену.

Взяв дочь под руку, Твелвтрис провел ее к столику, стоящему у самой двери. Она, не протестуя, села в кресло, а он уселся напротив нее, по-прежнему не выпуская ее руки.

– Послушай, я постараюсь держать себя в рамках. Я, знаешь ли, взвинчен. Я хочу сказать, всей этой историей с Нелли. Развод, претензии на мое добро. Она хочет с меня семь шкур спустить. И голым в Африку пустить. А я надрывался все эти годы. По-настоящему надрывался. Я хочу сказать, Дженни, надо же мне взять тайм-аут. Нельзя же три раза подряд проигрывать все вчистую.

– Может быть, по-настоящему ты проиграл всего один раз.

– Ты о своей матери. Ты хочешь сказать, когда я потерял твою мать. Да, ты права, ты и в самом деле чертовски права. – На глаза ему навернулись слезы, затуманив тонированные глазные линзы, и это придало его лицу то умильно-собачье выражение, которое заставляло телеаудиторию считать его добрым и порядочным человеком. – Это было моей величайшей ошибкой. Я хочу сказать, – то, что я позволил твоей матери уйти от меня, было с моей стороны величайшей ошибкой. Но когда мы с нею поженились, я еще был безусым юнцом. Мы с нею были, в сущности, парочкой детей. И я работал как проклятый и сражался как лев, чтобы у нее, и у тебя, и у твоего брата все было как надо.

– Ты в этом не больно-то преуспел, папочка, – заметила Дженни.

– Это верно, только не надо попрекать меня. Не веди себя подобно всем остальным. Не веди себя как эта пизда… прошу прощения… как эта сука Нелли, которая звонит мне посреди ночи… А я уснул, впервые за несколько месяцев мне удалось по-настоящему хорошо уснуть… И она будит меня и принимается на меня орать. Какую-то полную чушь, про взломщика, которого я прислал к ней в спальню, чтобы он сфотографировал то, что нельзя было фотографировать и что на самом деле не значило того, чем могло показаться на первый взгляд. А я так и не понял, что она имела в виду… Так что, прошу тебя, не веди себя подобно всем остальным. Которые берут у меня фунт мяса, а потом называют меня говнюком и превращают мою жизнь в сущий ад. И не вздумай усесться мне на шею, потому что время от времени я взбрыкиваю, а взбрыкнув, могу послать кого-нибудь на хуй или обозвать говном. Не делай этого, прошу тебя. Прошу тебя, на хуй, не делай этого!

 

Глава шестая

Свистун уже полчаса сидел на кухне за утренней газетой, когда Нелли наконец соизволила появиться. На лице у нее была неловкая ухмылка, как будто она и впрямь винила себя во всем происшедшем прошлой ночью.

Откинув обеими руками волосы, она сказала:

– Должно быть, я выгляжу просто чудовищно. Посмотришь на меня с утра – и любой любви настанет конец.

Она вела себя подобно множеству других женщин: напрашивалась на комплименты, готовая на лету поймать каждое ласковое слово. И все это было всего лишь наживкой. И если он клюнет, она тут же отступит, она тут же одернет его: что же это, мол, за мужик, всерьез шутки воспринимает. И это с ее стороны явный промах. Он понял, что надеется на то, что она во всех отношениях проявит себя экстраординарно.

– В разделе сплетен сообщение о вашем разводе. И фотография.

– И похожий снимок?

– Похожий. Завтракать хотите здесь или в городе?

– В городе. Но сперва я бы выпила чашечку кофе.

Привстав, он налил ей кофе.

– Псы выглядят вроде бы нормально, – сообщила она. – Они с радостью бросились мне навстречу.

– Не могу сказать то же самое про себя. Я хотел покормить их. И называл, как вы велели, по именам. Но они и не притронулись к пище.

– Посмотрим, станут ли они есть у меня из рук. Впрочем, так или иначе, надо будет показать их ветеринару.

У нее из рук псы поели, но они все равно забросили их к ветеринару через два часа. К полудню они приехали к «Милорду».

Боско читал очередную книгу. На шее у него было намотано полотенце. Он оделся сегодня в рубашку с короткими рукавами, и его культя казалась голой, белой и твердой, как мраморная плита.

Они подошли к стойке, сделали заказ и отправились к столику в нише у окна. На улице уже вышли на промысел полураздетые малолетние проститутки, сутенеры, услужливые мальчики на роликовых коньках и тайные агенты в голубых рубашках в сеточку. Время от времени заглядывая в витрину «Милорда» и видя при этом Нелли, они принимались обсуждать ее. Все сходились на мысли о том, что это какая-то знаменитость.

Если о разводе Нелли сообщили в газетах, значит, наверное, то же самое промелькнуло и в утреннем выпуске теленовостей. Твелвтрис наверняка превратил это сообщение в собственный монолог, начиненный шуточками в адрес ведущего Макдуна. А если этого не произошло сегодня, то будет завтра. Он готов извлекать выгоду из чего угодно.

Через какое-то время люди станут узнавать ее на улице и в общественных местах. Начнутся круглосуточные анонимные звонки. Пойдут письма от незнакомцев с предложением отдаться за сумму, которая, по мнению автора письма, должна ее устроить. Возможно, к ней станут приставать прямо на улице. И страсти улягутся лишь по истечении какого-то времени. Что ж, эту цену ей придется уплатить за развод.

На Нелли были сейчас белая блузка, золотистые слаксы и в тон им жилетка. Через руку она перебросила жакет и плоскую сумку. Со своими рыжими волосами и зеленым шарфом она выглядела на миллион долларов.

Боско, обойдясь без услуг официантки, сам подал им завтрак. Он осведомился, не пережарились ли яйца, хорош ли бекон? Он был рад новой встрече с Нелли и не скрывал этого. Налив им кофе, он оставил ее со Свистуном с глазу на глаз.

Нелли время от времени поглядывала на Свистуна, но он не поднимал глаз от тарелки.

– Круто я с вами, – сказала она. – Прошлой ночью.

– Прошлой ночью я не поддался на вашу провокацию, – отшутился он.

– Иного мужика этим было бы не остановить.

– Меня этим тоже было бы не остановить – если бы я не понимал, что такое не сработает.

– А выглядело все так, словно я сама же и начала, а потом вдруг раздумала.

– Причем ближе к началу.

– А потом нынешним утром. Я опять начала приставать к вам, снова стала набиваться на комплименты. Мол, я и без косметики чудо как хороша.

– Вы действительно чудо как хороши. Произнеся эту фразу, он тут же раскаялся, потому что прозвучала она и впрямь глуповато.

– Вы умеете обольстить девушку речами, этого у вас не отнимешь.

– Что ж, это, как я понимаю, для затравки.

– Мне хочется довести кое-что до вашего сведения. В любое другое время, при любых других обстоятельствах, мы с вами проплясали бы этот танец до конца. А потом попрощались бы, и…

– Я знаю слова, – ответил Свистун. – Не пойте до конца, а то я расплачусь.

Она улыбнулась. Едва заметной улыбкой – но тем убийственней она подействовала на Свистуна.

Чувство времени было присуще Боско даже в большей степени, чем он сам о том догадывался. Возникшую в разговоре паузу он использовал для того, чтобы подойти к столику со свежим кофе. Дождавшись кивка, он разлил кофе по чашкам.

Нелли посмотрела на его культю, не заморгав и не отвернувшись. Боско перехватил этот взгляд. Она, в свою очередь, глаз не отвела.

– Это вас беспокоит? Может быть, болит? – спросила она.

– Время от времени испытываю фантомные боли.

– Как и все мы.

– Что да, то да.

– Потеряли на войне?

– Потерял в споре с сутенером из-за одной из его девок.

С улыбкой он вернулся за стойку, где его уже дожидались двое юных клиентов – с огненно-рыжей и с оранжево-рыжей шевелюрой.

– Девке было двенадцать, и Боско решил, что ей следует вернуться в Огайо – или откуда она там еще родом, – пояснил Свистун. – Сутенер прострелил Боско руку, но не остановил его. Прежде чем потерять сознание, Боско свернул ему шею.

– А что малышка? Вернулась к себе в Огайо?

– Она оплакивала погибшего сутенера, а вовсе не руку Боско. Нашла себе другого «папочку», прежде чем Боско успел выписаться из больницы. Работала «в две смены» на панели два года, пока ей не перерезали горло. – Он поглядел в окно. – Прямо там, под вывеской кинотеатра, там, где порой бывают всякие знаменитости.

Нелли отставила чашку, вытерла рот бумажной салфеткой. Вынула из сумки пудреницу, раскрыла, посмотрелась в зеркальце.

– Эта история требует более тщательного внимания к моей наружности.

Выскользнув из-за столика, она отправилась в дамский туалет.

Боско тут же подошел к Свистуну и опустился на нагретое Нелли сиденье.

– Согласился на нее работать?

– Деньги мне не помешают.

– А собственные страдания тебе тоже не помешают?

– Опять хочешь жить вместо меня моей жизнью?

– Доверься красивой женщине – и она постелет тебе на конюшне.

– А мне показалось, она тебе понравилась. Судя по тому, как ты себя вел.

– Ну, а с какой стати она мне не понравилась бы? Но мы говорим не обо мне, а о тебе.

– Ну, и что обо мне?

– Стоит тебе увидеть хорошенькую мордашку, и ты пропал.

– Ничего страшного, – возразил Свистун.

– У ее мужа имеется репутация.

– Какого рода?

– Что он круто разбирается с мужиками.

– Я слышал. С вышибалами на дискотеках. С дежурными на автостоянках. С фотографами. Такая репутация у половины знаменитостей нашего города.

– Говорят, что он и с блядями круто разбирает.

– Половина того, что говорят, это чушь собачья, а вторая половина – дымовая завеса.

– Но не в данном случае. Я это знаю наверняка. Свистун уже собрался спросить, что же это такое Боско знает наверняка, но тут в кофейню вошел Айзек Канаан. Увидев Свистуна и Боско, он тут же направился к ним.

Лицо у него было как у охотничьей собаки, а сердце то становилось каменным, то превращалось в пузырь, наполненный слезной влагой. Извращенец похитил, изнасиловал и убил его маленькую племянницу – и занявшееся от этой трагедии пламя больше никогда не затухло. Когда они разыскивали ее, Свистун не отходил от Канаана круглыми сутками. А потом, когда нашли ее, тоже не отходил круглыми сутками, иначе бы Канаан сошел с ума.

На улице, а точнее на панели, было множество людей, готовых поклясться в том, что сержант из полиции нравов никогда не спит. И напротив, многим из них он являлся в ночных кошмарах.

– Нет на земле справедливости, – сказал Канаан. – Эта дамочка, с которой я тебя видел накануне. Такая дамочка с таким мерзавцем, как ты. Все равно что олененок Бэмби с чудовищем Годзиллой.

– Не беспокойся, я все еще с ней. Но, конечно, на свой лад, я готов поклясться тебе в любви до гроба.

– Твои остроты – вот чем ты ее берешь. Интересно, где это ты ее раскопал?

– Она сама меня раскопала.

– Это становится все чудесатей и чудесатей. Свистун поглядел на Боско. Тот пожал плечами.

– Это цитата. Я дал ему почитать «Алису в Стране Чудес» с подробными примечаниями.

– Ну ладно, так что же нужно от тебя жене мистера «Полуночная Америка»?

– Значит, тебе известно, кто она такая. Канаан постучал себя по уху, затем сделал вид, будто подмигивает.

– Я слушаю радио. Смотрю телевизор. Значит, она решила разрубить гордиев узел.

– Именно так.

– Ну-ка, объясни мне на пальцах, какое это имеет отношение к тебе?

– На пальцах не стоит, но вообще-то она попросила, чтобы я ее немного попас.

– И ты собираешься превратить это в пожизненное занятие?

– Я собираюсь на протяжении пары дней сопровождать ее в поездках по городу, чтобы с ней не случилось какого-нибудь несчастного случая.

– А она этого ожидает?

– Не исключено.

Канаан кивнул: ему было известно, что самого худшего исключать нельзя никогда.

– А ты знаком с этим Роджером Твелвтрисом? – спросил Свистун.

– Я знаю его с тех пор, как он был Мистером-Трехчасовой-Выпуск в передаче «Утренняя Америка».

– Что-то я не припоминаю этого шоу.

– Это было не шоу. В три часа ночи он выходил на блядки.

– Недавно?

– Нет, это было довольно давно.

– И тебе кажется, он исправился?

– Возможно, всего лишь потерял аппетит. Хотя я, честно говоря, в этом сомневаюсь. Мне кажется, чем богаче и знаменитей ты становишься, тем проще тебе наладить доставку на дом. На улице ведь толпа. Мало ли кому приспичит вдруг попросить автограф. Но, возможно, в свое меню он внес изменения. Я слышал, ему теперь нравятся малолетние.

Покуда им не надоест все это выносить.

– Выносить что?

– Он их бьет. Он их сечет.

– Боско говорил мне, что рука у него тяжелая.

– Что знает Боско, уже достаточно.

– И ты полагаешь, что он способен?

– О чем ты спрашиваешь? Способен ли он убить человека в приступе гнева или волнения? Я полагаю, что да.

– А с чего ты это взял?

– Потому что мне кажется, что однажды он это уже проделал. Можно, конечно, списать смерть проститутки в результате избиений на несчастный случай, но, на мой взгляд, это было убийство. А иным людям стоит только начать…

– А кто была его жертва?

– Шлюха, которую он снял на панели где-то здесь, рядом. Невзрачная потаскушка. Этим она со всеми занималась.

– А как ее звали?

– Настоящее имя мне не известно, но кличка у нее была Ботфорты, – вмешался Боско. – Такая кличка застревает в памяти. А еще ее называли Матерью Фелиции, – неожиданно добавил он.

– Фелиции?

Свистун кивнул в сторону окна.

– Да, той самой Фелиции. Которая ходит в плиссированной кофточке и такой же юбочке. Когда ее мать забили до смерти, ей было семь.

– Ну, и сколько лет прошло с тех пор? – спросил Свистун.

– Лет шесть? – Боско ждал четкого ответа от Канаана.

– Может, и семь, – сказал тот.

Свистун глазел на улицу так, словно мог в тамошней толпе высмотреть малолетнюю потаскушку по имени Фелиция.

– Значит, ей лет тринадцать-четырнадцать?

– Выходит, что так.

– Ах ты, Боже мой, а глаза у нее как у столетней старухи!

– Плюс-минус, – сухо сказал Канаан.

– А чем закончилось расследование?

– Какое еще расследование?

– Ты же сказал, что мать Фелиции погибла.

– Погибла уличная потаскуха. Конечно, ее истязали, но кто мог бы со всей уверенностью сказать, что именно ее пришибло? Всякий раз, когда она попадалась мне на глаза, она была в состоянии глубокого наркотического опьянения. Иначе ей было бы не вынести все эти истязания. А так она их практически не чувствовала, – сказал Боско.

– А вы уверены в том, что она погибла именно в результате истязаний?

Канаан пожал плечами. Боско посмотрел в пространство.

– А как мне это выяснить сейчас?

– Соответствующие сведения должны храниться в архиве морга, – сказал Канаан.

– Но мне нужна фамилия.

– У тебя есть прозвище – Ботфорты. У тебя есть другое прозвище – Мать Фелиции. Иногда их идентифицируют именно так.

– А что случилось с Твелвтрисом? – спросил Свистун.

– Насколько я припоминаю, его вызвали на допрос, – ответил Канаан. – Он еще не был такой шишкой, как сегодня, но все равно известности ему было не занимать. И ее вполне хватило на то, чтобы заручиться определенной поддержкой. Речь шла о важных людях, которые просто не могли поверить, что такой забавник и весельчак, как Твелвтрис, способен на ужасные дела. На допрос вызывали и других ее клиентов, не будем забывать и об этом. В ее записной книжке его имя оказалось далеко не единственным.

– Так что Твелвтрису удалось выйти сухим из воды.

– Помилуй Боже! Я же сказал тебе, что он всего лишь оказался одним из клиентов, вызванных на Допрос. Так с чего ты взял, что убийцей был именно он?

– Ты ведь только что сказал, что сам так думаешь.

– Ну, такое у меня в то время создалось впечатление. Но я даже не вел этого дела.

– Откуда же тебе известно о нем так много?

– Меня беспокоила судьба девочки. Мне сказали, что у Фелиции есть старшая сестра, – правда, я так и не узнал, на сколько та старше, и что она живет у родственников. Но мне не удалось разыскать ее. А я считал, что если найду ее, то она позаботится о Фелиции – и тогда не произойдет того, что произошло на самом деле. И вот она на панели – точь-в-точь как некогда ее мать.

Все трое посмотрели на окно, словно ожидая того, что Фелиция немедленно появится там или даст о себе знать каким-нибудь другим способом.

– Да и чего другого следовало ожидать? Перед смертью мать Фелиции уже начала выдавать себя за ее старшую сестру, пускаясь на группняк. Я время от времени пытаюсь поговорить с Фелицией, но она всякий раз шлет меня подальше. Я все равно стараюсь за ней приглядывать, но какое там…

Канаан посмотрел через плечо Свистуну.

Теперь уже повернулись все трое, следя за приближением Нелли. Ее грудь колыхалась под блузкой, красиво двигались длинные ноги. Она казалась медом каждому мужику, и он с радостью был готов превратиться в муху.

Подойдя к столику, она подсела к Свистуну, словно он был ее любовником, и все вокруг поневоле залюбовались ею.

Она посмотрела на Канаана.

– Мы, кажется, не знакомы.

Свистун познакомил их – и Канаан на миг снял шляпу: событие, аналогов которому никто не мог вспомнить. Говорили, что он даже в постель ложится в шляпе.

– Я вам помешала? Вы говорили о делах? – спросила Нелли.

– Мы уже закончили, – сказал Свистун. – Хотите еще чашку кофе?

– Нет.

– А не могли бы вы посидеть здесь без меня? Мне надо кое-куда съездить. Это займет полчаса, максимум, час.

– А я не могу поехать с вами?

– У меня осталось незавершенное дело. Еще со вчерашнего, когда вы меня наняли, – солгал он. – Понимаете?

– Нечто конфиденциальное?

– Да, некоторая скромность в этом вопросе не помешает. Так вы меня подождете? – Он посмотрел на Боско и Канаана. – Вы не против? – обратился он к друзьям за помощью.

– С ней будет все в порядке. – Канаан улыбнулся, как добрый дядюшка. – Я ей что-нибудь расскажу.

Нелли встала, провожая Свистуна.

Только не запугай ее до смерти, – сказал он. Нелли взяла его за руку и поцеловала в щеку. Боже мой, подумал он.

 

Глава седьмая

Спиннерен влетел в обеденный зал, увидел у самого входа Твелвтриса и Дженни и остановился. Он посмотрел на них, дожидаясь, пока на него обратят внимание, приняв эффектную позу – хоть на рекламный снимок.

Тело пловца, стройное и длинное, созданное для того, чтобы развивать скорость.

На нем был костюм без накладных плеч из магазина готового платья и белая шелковая сорочка с расстегнутым воротом и небрежно распущенным галстуком. Башмаки – в испанском стиле. Этот наряд был в той же мере маскарадным, что и форма военного летчика первой мировой.

Он был хорош. Он походил на молодого бледнолицего аристократа с изысканной фотографии декадентских двадцатых.

Но только благодаря лицу с резкими и выдвинутыми челюстями, жестко очерченным ртом, с загорелым и гладким лбом, с бледно-рыжими волосами, расчесанными на прямой пробор столь тщательно, что они казались не волосами, а шапочкой для купания, возникало впечатление, что он в этом мире совершенно чужой и с трудом переносит его – переносит с трудом, но тем не менее ничуть его не боится.

Дженни поглядела в его сторону. Он шагнул вперед, одновременно достав из-под мышки кожаную папку почти такого же цвета, что и его волосы. Дженни кивнула – и он подошел к ним, остановившись на расстоянии в один шаг, и вновь принял выжидательную позу – крупная водоплавающая птица, ощущающая себя в родной стихии.

– Папочка, это Коннор Спиннерен. А этой мой отец Роджер Твелвтрис.

Спиннерен подал руку. Твелвтрис, однако, не пожал ее.

– Это твой друг, Дженни? Друг, о существовании которого мне не известно?

– У нас с вашей дочерью прекрасные отношения, мистер Твелвтрис, но я бы предпочел не называть их дружбой.

Спиннерен говорил с бостонским выговором, что только подчеркивало тонкость и четкость голоса, похожего на мальчишеский тенор.

– Так кто же вы такой?

Возникла короткая пауза. Спиннерен посмотрел на Дженни и вопросительно приподнял бровь.

– Я жду, Дженни, – сказал Твелвтрис. – Что все это должно означать?

Спиннерен смотрел на Дженни так, словно любовался ее внешностью, во всем его облике – в самой позе, в легком наклоне головы, в изяществе, с которым он держал кожаную папку, – сквозило хорошее воспитание. Именно на папку и обратила внимание Дженни.

– Они здесь?

– Да, мисс Твелвтрис.

– Подсядь к нам.

Спиннерен огляделся по сторонам и, предварительно попросив разрешения, взял свободное кресло из-за соседнего столика. Он сел, положил папку на колени, раскрыл ее, достал оттуда конверт, а из конверта две фотографии восемь на десять дюймов и, дождавшись от Твелвтриса кивка, разложил их на столике тыльной стороною кверху.

Твелвтрис перевернул снимки. И увидел собственную жену и Свистуна голыми и сжимающими друг друга в объятиях. Оба со страхом, вызванным неожиданностью, смотрели в объектив, а тела у них были белыми, как брюхо рыбы, выловленной с морского дна.

– Откуда у вас эти фотографии?

– Я сделал их прошлой ночью в доме у мисс Мэри Бет Джонс. Она проститутка и в настоящее время работает на выезде в Палм-Спрингсе.

– Я о ней слышал. Нелли решила пожить у нее, пока не подыщет себе квартиру или пока мы с нею не помиримся.

– Понял. Постараюсь впредь отвечать покороче.

– Почему вы сделали эти снимки?

– По моей просьбе, папочка.

– А тебе-то с чего приспичило?

– Я слышала, как ты ругался и орал на весь дом, что не позволишь Нелли обобрать себя при разводе.

Дженни была так обижена, что чуть было не расплакалась.

– Ну, и что же мне теперь делать с этими снимками? Шантажировать ее?

– Я только попросила мистера Спиннерена что-нибудь про нее разузнать. Я и не подозревала…

– Ладно. Ты пыталась помочь старому отцу. Вправе ли я на тебя за это сердиться?

Дженни встала и легонько обняла отца. Спиннерен тут же вскочил с места.

– Я надеялась, что это поможет тебе, папочка, – сказала Дженни.

– Понятно, котенок. Я знаю, что ты хотела как лучше.

– Мне надо поехать домой, чтобы привести себя в порядок к вечеру. – Она посмотрела на Спиннерена. – Спасибо, мистер Спиннерен. Если вам пришлось пойти на какие-нибудь расходы…

Спиннерен пренебрежительно отмахнулся при одном упоминании о возможной оплате.

– Ладно, Коннор, тогда до вечера.

– До вечера.

– Эй, погоди-ка! Надо поцеловать старика отца на прощание. – Твелвтрис, повернувшись, приблизил свое лицо к лицу Дженни и из губ в губы пробормотал: – Ты поступила правильно.

– Только позови, – насмешливой цитатой и голосом кинозвезды ответила Дженни.

Они проводили ее взглядом. От внимания обоих не укрылись одобрительные взоры мужчин, равно как и недоумение женщин, обращенные к Дженни.

Спиннерен вновь сел за столик.

– Кто вы такой? – поинтересовался Твелвтрис.

– Консультант по расследованиям.

– А попроще? Частный сыщик, что ли?

– На дворе не сороковые годы, мистер Твелвтрис.

– Да и вы не Хамфри Богарт. Это-то мне ясно.

– Времена меняются. Необходимы другие термины, другие дефиниции.

– Ну, и на кого же вы работаете?

– Я как раз собираюсь расстаться с фирмой «Трегорон и Уэлс».

– И сколько заплатила вам моя дочь за то, чтобы вы сфотографировали миссис Твелвтрис голой в обнимку с ебарем?

– Об оплате и речи не было.

– Оказываете бесплатные услуги хорошеньким девицам?

– Мы с нею познакомились в Музее современного искусства, осматривая минималистскую живопись Элсворта Келли, – начал было Спиннерен, никак не соглашаясь с пренебрежительными репликами Твелвтриса.

– И вы по чистой случайности сообщили ей, что являетесь частным детективом, а она – и тоже по чистой случайности – сказала, что неплохо было бы пошпионить за ее мачехой и сфотографировать последнюю с голой жопой при первом же удобном случае?

Спиннерен вновь с подчеркнутой невозмутимостью оставил без внимания сарказм собеседника, хотя на скулах у него вспыхнули пятна.

– Грубо говоря, произошло именно это.

– И с каких пор?

– Мы с ней познакомились дней десять назад. А об услуге она попросила меня вчера вечером.

– Ага, значит, теперь это называется услугой. И вы оказываете такие услуги столь стремительно?

– Большого труда это не потребовало.

– И после столь непродолжительного знакомства?

– И расходов тоже.

– И вам кажется, что благодаря этому вы сумеете кое-что из меня выжать?

– Я нисколько не притворяюсь, мистер Твелвтрис, – спокойно возразил Спиннерен. – Но человеку вашего ранга, бывает, требуются определенные услуги. Если бы я был замечательным автослесарем, неужели с моей стороны было бы столь же предосудительно обратить на себя ваше внимание?

– Да, подъехать вы умеете, тут ничего не скажешь. Так что извольте объяснить: какого рода услуги могут, по-вашему, мне понадобиться?

Спиннерен достал из кармана визитную карточку, на которой было напечатано лишь его имя. Внес туда же номер телефона.

– А с этим уж предстоит разобраться лично вам. Возможно, вы решите, что имеет смысл избежать эмоционального стресса и финансовых потерь, связанных с бракоразводным процессом. Я беру дорого, но это сущие пустяки по сравнению с аппетитами некоторых людей, которых мы с вами уже упоминали. Если я понадоблюсь вам, мистер Твелвтрис, то по этому телефону со мною можно связаться круглосуточно.

Твелвтрис полез в карман.

– Погодите-ка минутку. – Он достал две сотенные и положил их на стол. – За снимки.

Спиннерен, улыбнувшись, покачал головой.

– Снимки бесплатные. Мне не кажется, будто с их помощью можно будет убедить вашу жену не спускать с вас семь шкур.

Твелвтрис подтолкнул к нему деньги по столику.

– Вы потрудились.

– Я рассматриваю это как чисто рекламное мероприятие.

– В каком смысле?

– Эти снимки доказывают, что никакие телохранители ее не спасут, если я решу до нее добраться.

– Телохранители?

– Человек на фотографии – вовсе не любовник.

– Значит, вы заслужили двести долларов за то, что выяснили это.

– Это довольно непутевый частный сыщик по фамилии Уистлер, которого все называют Свистуном, и работает он на свой страх и риск.

В этот момент к ним подошла Мэми. Ее подослал метрдотель, с грустью наблюдавший за тем, что Мистер-Полуночная-Америка остается необслуженным. Она встала над столиком у входа, приготовив карандаш и блокнотик.

– Принести вам что-нибудь?

Спиннерен покачал головой, улыбнулся и поднялся с места.

– Эй вы! Не забудьте ваши деньги!

Две сотенные все еще лежали на столике.

Спиннерен под насмешливым взглядом Твелвтриса взял купюры со столика, сложил их вчетверо и сунул в кармашек передника Мэми.

Официантка удивленно посмотрела на Твелвтриса. Тот встал и потрепал ее по плечу.

– Полюбуйся на этого мудака. Ему не жаль двухсот баксов, лишь бы вставить мне на пару секунд Я тебе вот что скажу, детка: с такими расценками я стану самой дорогой блядью во всем Хуливуде.

– А я про вас всегда так думала, – настороженно возразила Мэми.

Твелвтрис оглушительно расхохотался. Обнял официантку за плечи, словно они с ней были старинными друзьями.

– Подумай, детка, какую к этой шутке сделать подводку, и я непременно использую ее в завтрашнем шоу.

 

Глава восьмая

Свистун бывал в клубе «Армантье» лишь в одном из предыдущих воплощений этого заведения. Он приходил послушать стихи и считал поэтов мудрецами, а самого себя истинным ценителем. С тех пор он заглядывал сюда всего пару раз. Знал, что хозяина зовут Морисом, а его «жену» Эсмой – и ничего больше.

Аллея ничуть не переменилась. Окаменевшее собачье дерьмо в кустиках, по-прежнему служащих местом молниеносных свиданий. Забытые трамвайные рельсы, сотни раз заснятые на пленку непризнанными кинематографистами, которым, ничуть не меньше остальных, хочется денег, славы и женской любви. Или, если угодно, мужской.

Дверь в клуб была нараспашку: помещение проветривалось. Войдя внутрь, Свистун понял, что эта процедура не принесла никаких результатов: здесь чудовищно воняло, а жаркие порывы Санта Аны только усугубляли эффект.

Свистун с трудом узнал Эсму, одевшегося для разнообразия в джинсы и в свитер и нахлобучившего на лысеющую голову шерстяной чулок. Мориса же нигде не было видно.

Эсма посмотрел на него.

– Закрыто, – проворковал он. – Еще закрыто.

– А я не выпить сюда пришел, – ответил Свистун.

Эсма прищурился, всматриваясь.

– Мы что, знакомы? Шагни-ка внутрь, а то тебя не видно.

Свистун прошел в помещение, чтобы и впрямь не оставаться темным силуэтом в дверном проеме.

Эсма прислонил швабру к стойке оцинкованного бара.

– Конечно, знакомы. Дай вспомню. Откинув голову и поднеся пальцы к переносице, он театрально изобразил процесс вспоминания.

Было понятно, что эта «женщина» гордится собственной памятью.

– Ты как-то связан с правоохранительными органами. Детектив или вроде того. – С бесцеремонностью, присущей близоруким людям, он уставился на Свистуна. – Верно?

Свистун улыбнулся той загадочной улыбкой, какой улыбаются настоящие офицеры силовых ведомств, не желая вдаваться в детали собственных полномочий. Достаточно и того, что законопослушный человек обязан отвечать на твои вопросы.

– Ага, ясно. Хочешь коньячку? Или, может быть, стаканчик вина?

Свистун покачал головой. И как бы ненароком запустил руку в коробку с леденцами, стоящую на стойке рядом с кассовым аппаратом.

– А как насчет пива? Я могу угостить тебя пивком. – Эсма стер пот со лба. – Нет? Ну, хорошо, значит, ты пришел потолковать о вчерашнем. О Господи, какая жара. Я пропотела, как свинка. И подметать этот поганый пол мне не хочется. Я говорила Морису: пусть найдет мальчика. Это же совсем недорого. А он говорит: я сам буду подметать. Говорить-то говорит, а только не подметает. Да превратись тут все в самый настоящий свинарник – ему наплевать. Так что приходится мне самой. – Он зашел за стойку и налил себе стаканчик белого вина. – Не надо мне подметать этот поганый пол, знаешь ли. Хочешь этого?

– Ты про конфетки?

– Бери не стесняйся. Свистун взял карамельку.

Эсма с улыбкой посмотрел на него.

– Разверни и вставь себе в ротик.

– Спасибо, попозже.

– Нет уж, давай! Разверни и посмотри, что там написано.

Свистун развернул карамельку и положил в рот. С винной начинкой, она, однако же, отдавала мылом.

– Прочти! Прочти мне вслух!

Эсма улыбался улыбкой, словно вырезанной из рекламы зубной пасты. Свистун прочел:

– Бесподобно, – сказал Эсма.

Свистун недоумевающе посмотрел на него.

– Что-то я не понял юмора.

– Ну как же! Парень стал после этого трансвеститом и отправился на панель.

– Вот как?

– До тебя плохо доходит, верно? Эсма виновато потупился.

– Значит, что было прошлой ночью, ты помнишь, и меня ты тоже помнишь?

– А как же! Тот, мотоциклист в кожанке, бывал здесь регулярно. То есть мотоцикла у него не было, но одевался он как мотоциклист.

– А что у тебя означает регулярно?

– Человек бывает каждый вечер или через вечер неделю-другую подряд, а потом исчезает месяца на три.

– С какой стати?

– Ну, или на него накатывает, типа сезонной лихорадки. Или его жена время от времени уезжает проведать родных – и он может позволить себе оттянуться по полной программе. Мужик средних лет, о нем поговаривали, что он любит подглядывать в общественных уборных, а он сам считал, что это никому не известно.

– А откуда это известно?

– А он иногда так надирался, что расплачивался кредитной карточкой. Ну, а когда знаешь фамилию, все остальное – дело техники.

– А что насчет второго посетителя? Который был в форме летчика?

– Ах, этот. Вот уж красавчик. Вылитый Рудольф Валентине. Черные волосы, прямой пробор, усики. Но не ласковый. Почти такое же говно, как мой Морис.

– Почему ты так думаешь?

– У нас наценка в пятнадцать процентов. Точно такая же, как в ресторанах и в бистро во Франции, ясно? Но, строго говоря, мы рассчитываем на то, что сами наши клиенты окажутся малость щедрее. Ну, скажем, пять процентов от счета. А лучше – все десять.

– А он не оставил чаевых?

– Ни единого су.

– И расплатился кредитной карточкой?

– Нет, наличными. Пятерка, доллар и четвертак. А счет у него был шесть баксов пять центов, это за две рюмки «наполеона». И он стоял здесь – точь-в-точь где стоишь ты – и ждал свою медяшку.

– Он что, попросил разменять?

– Ничего он не попросил. Он ждал двадцать центов сдачи. Ну, что можно купить в наши дни за двадцать центов?

– Да и впрямь. А что?

– Ну, можно купить «французскую тайну».

– Что еще за тайна?

– Конфетка. Та, что ты съел.

– Значит, он взял сдачу конфеткой?

– Именно. И еще с таким недовольным видом! И я его чуть было не убила. Не из-за двадцати центов – что можно в наши дни купить на двадцать центов? Дело в принципе.

– А эти двое на протяжении вечера как-нибудь общались между собой?

– Час был ранний, народу сравнительно мало. Тринадцать-четырнадцать человек во всем клубе. Я этого «мотоциклиста» встречала, так что я поздоровалась с ним и сразу же забыла. А летчик появился впервые, да еще такой красавчик, так что я на него поглядывала. Исподтишка. Я хочу сказать: разговоров не затевала, не клеилась. Но мне хотелось, чтобы он чувствовал себя как дома.

– Но он был в маскарадном костюме?

– Уходя, он упомянул, что наш клуб ему порекомендовали в Нью-Йорке. Я еще решила, что с его стороны очень мило сразу же прийти сюда, одевшись как человек… Хотя он не дал на чай и еще попросил сдачу с четвертака.

– Потому что за двадцать центов в наши дни ничего не купишь?

Брови Эсмы полезли вверх. Он сразу же обиделся, решив, что над ним подшучивают.

– Значит, он так разоделся, чтобы сойти здесь за своего? – торопливо продолжил Свистун, не желая утрачивать доверие педика. – Чтобы никто не принял его за деревенщину?

– А какая разница? Эсма его еще не простил.

– Разницы никакой. Просто рассуждаем с тобой, а может, до чего-нибудь и договоримся.

Свистун облокотился на стойку и улыбнулся Эсме.

Тот сразу же растаял.

– Филип и Чарльз начали лизаться, а мы такое не поощряем. Я хочу сказать: полюбезничать немного – это нормально, но бурные изъявления чувств нам не нравятся. Кажется, я что-то сказала, но никто не обратил на это внимания, я и решила: ну и ладно. А Гарри…

– Гарри?

– Мотоциклист.

– Ага, понял.

– Гарри под шумок попробовал завести знакомство с летчиком. Да только темный небесный ангел оказался не в настроении. Да я бы сразу объяснила Гарри, что «металлом» такого красавчика не подманишь.

– Значит, на твой взгляд, они не были знакомы заранее?

– Здешняя клиентура любит порой немного порезвиться. Сам понимаешь. Старые друзья делают вид, будто только что познакомились. Возобновляют остроту ощущения первого свидания, понятно? Господи, я хочу сказать, они только что вылезли из одной ванны, а здесь усядутся за разные столики и давай строить друг другу глазки.

– Как в кино?

– А что, это бывает довольно мило. Только у этих двоих все пошло по-другому. Летчик отшил Гарри и через пару минут ушел. А Гарри пошел за ним следом. Вот я и решила посмотреть, что там у них получится.

– А с какой стати?

– Гарри пришел сюда выпивши. А я знаю, каким он иногда становится. Пока он в клубе, мы в состоянии с ним справиться. А на улице… Я боялась, что он способен учинить что-нибудь скверное, ведь его так грубо отшили, причем на глазах у всех. Он мог напасть на летчика в аллее. А нам тут такие неприятности ни к чему. – На мгновение он запнулся, вспомнив суть дела. – А то, что случилось, ни к чему особенно.

– И ты успел вовремя?

– Я уже взялась за дверную ручку и тут сквозь стекло увидела две вспышки. Еще подумала: неужели молния? Решила: из-за жары собралась гроза. Так и подумала.

– И открыл дверь посмотреть?

– Морис окликнул меня из-за стойки и велел никуда не ходить. А сам говорит, если на улице неприятности, выйти должен кто-нибудь из сотрудников заведения. А я что, не из сотрудников заведения? Он и сам из сотрудников, да только никогда не выходит. И приходится мне. И пол сама подметаешь, и на улицу выскакиваешь.

– Значит, когда ты вышел…

– Гарри лежал посредине аллеи, и из него фонтаном била кровь.

– А летчик?

Эсма пожал плечами.

– Значит, ты не видел, как он садился в машину?

– Я его вообще не видела.

– А Дэнни Кортес к вам сегодня наведывался? – спросил Свистун, отойдя от стойки.

– Заходил с утра и обещал еще заглянуть.

– А он установил фамилию этого Гарри?

– Я ему ее назвала.

– И ты ее все еще помнишь?

– Надо бы вам, сыщикам, действовать посогласованней.

Эсма, вздохнув, открыл ящик под кассовым аппаратом и извлек копию счета, оплаченного по кредитной карточке. Надписал сверху номер телефона, оставленного «мотоциклистом» на экстренный случай, как того требовали правила заведения.

Свистун вернулся к стойке и выхватил у Эсмы листок, который тот на мгновение придержал двумя пальцами.

– Ты не полицейский, я вспомнила. Ты частный сыщик.

– Ради Бога, Эсма, не все ли равно?

– Не знаю, понравится ли Кортесу, что ты копаешься в этой истории.

– Ну, а теперь, когда мы оба знаем, в чем дело, не лучше ли нам держать язык за зубами?

– Если будешь со мною паинькой.

– Ну, я не знаю, в какой степени паинькой ты меня хочешь видеть, но обещаю тебе вот что: если не разболтаешь, я не сожгу твой парик и не припрячу лифчик с ватной грудью.

Шутка пришлась Эсме явно не по вкусу.

– Убирайся отсюда, пока я не позвала полицию!

 

Глава девятая

В некоторых местах на бульваре Сансет создается впечатление, будто город оказывает вооруженное сопротивление захватчикам. Маленькие гостиницы и допотопные офисные здания стоят с выбитыми или наглухо заколоченными окнами. Дверные ручки снабжены цепями, чтобы никому не вздумалось их открутить. Краска на стенах облупилась, а сами стены усеяны бесчисленными граффити.

Тротуар как таковой отсутствует. Пешеход пробирается здесь, как сапер по ничейной земле. Грабители и насильники подстерегают его на каждом углу даже днем.

В нескольких здешних домах еще теплится жизнь посреди всеобщего запустения. В розовом здании с зеленой крышей и с пластиковой пальмой в холле приютились маргинальное агентство по поиску талантов, служба знакомств, трое писателей, специализирующихся на порнографии, никому не нужная в век телевидения радиостанция и контора «Трегарон и Уэлс» – охранная служба, поставляющая своих людей на почасовой основе на вечеринки, общественные мероприятия, распродажи, на открытие шляпных мастерских и бензоколонок.

Контора размещалась в двух комнатах. Первая по габаритам напоминала уборную для посетителей в борделе, вторая была повместительней: здесь находились подделанный под старину письменный стол, четыре кресла – два жестких и две вертушки, примитивный кондиционер, металлический пульт, на котором стояла электрическая пишущая машинка, истертый кожаный диван, конторский четырехстворчатый шкаф, четыре телефонных аппарата и один автоответчик.

Трегарон у себя дома в Нью-Джерси именовался Филли Торино и носил кличку Трепач; он ухитрялся ладить и с мафией, и с полицией, рассказывая копам о донах, а донам о копах всяческие небылицы, благодаря чему и те, и другие оказывали ему некоторые услуги.

Пока однажды и доны, и копы не пришли к выводу, что ему пора перебираться на запад, пообещав не терять его из виду.

Уэлс в те годы, когда работала на панели, носила прозвище Пизда с Перчиком.

Будучи одной из самых кротких и безответных шлюх на территории трех штатов, окружающих город Цинциннати, она многое выслушивала и запоминала. Пока не услышала рассказ о совершенном убийстве, заставивший ее в интересах собственной безопасности перебраться на побережье.

Один из ее любимых стишков гласил: Ты последняя гулена, пока не скопишь миллиона». Уйдя с панели, она осталась смазливой бабенкой, но и здешняя работа миллиона ей не сулила.

Когда они не играли друг с дружкой в карты, Торино с Перчиком сновали по городу, отирались возле бассейнов и пляжей, заглядывали в клубы, собирая повсюду сплетни и обрывки сплетен, которые можно было обратить в презренный металл.

Иногда с ними делилась кое-какой информацией полиция. У них имелась картотека на незанятых актеров, прогоревших виноторговцев, чиновников, уволенных за служебное несоответствие, сошедших со сцены танцовщиков и какое-то число наркоманов. Все это были люди вооруженные и ни перед чем не останавливающиеся.

Иногда фирма выполняла заказ на убийство надоевших мужа, жены, начальника или любовника.

Спиннерен стал их главной удачей.

Коннор Спиннерен прибыл к ним с письменными рекомендациями от Безносого Кодигоры из Чикаго, судьи Мортимера Кромарти из Бостона и профессора Стенли Пардубица из Йельского университета.

Когда этим людям позвонили для перепроверки, каждый из них подозрительно зачастил, отвечая, и, не вдаваясь в детали, выразил уверенность в том, что парню надо дать шанс.

Это сразу же подсказало партнерам, что Спиннерен обладает талантами, в числе которых умение заниматься шантажом, равно как и похвальное желание держать язык за зубами.

Поскольку Кромарти любил мальчиков, Кодигора – маленьких девочек, а Пардубиц из Йельского университета предпочитал садо-мазохизм с соответствующей экипировкой и окказиональным самоповешением, это означало, что Спиннерен был или проституткой, или, скорее всего, опытным сводником, за деньги или из удовольствия принимающим участие в достойных осуждения забавах. Но его сексуальные привычки и предпочтения, разумеется, не интересовали Торино с Перчиком. Единственным, что их волновало, было то, что молодой человек в любом случае является законченным негодяем, а это их вполне устраивало.

Хотя, как выяснилось, и на солнце оказались пятна. Во-первых, обнаружилось, что предельно трудно, если не попросту невозможно проследить его жизнь до того момента, когда он получил означенные рекомендации. Во-вторых, его скромность, во многих отношениях похвальная, вместе с тем, сама по себе представляла источник хлопот. Ведь если человек секретничает, значит, ему есть что скрывать.

Кроме того, он не играл в карты, а именно этому пороку и предавались оба старших партнера. Его нежелание поставить на кон хотя бы сотню долларов казалось им чем-то совершенно противоестественным. Каждый раз, приходя в контору, он заставал партнеров за карточным марафоном – а играли они в джин-рамми, – и каждый раз получал приглашение сыграть, и каждый раз отказывался.

В ходе бесконечной игры долгими послеполуденными часами в практически непроветриваемом помещении они почти всегда успевали обсудить своего замечательного сотрудника вдоль и поперек.

– Вчера я сказала Коннору, – начала Перчик, – молодой человек должен идти на риск. Если не рискуешь в молодости, то когда же еще рисковать?

– Ну, и что он ответил?

– Улыбнулся.

– Но почему так? Почему он вечно улыбается и ничего при этом не говорит? Я из-за этого нервничаю. Что-то с этим парнем не так.

– Он не мужчина, вот что я тебе скажу.

– Господь с тобой, Перчик! И слепому видно, что он и с мужиками дела не имеет.

– Верно. Потому что он и не педераст.

– А кто же он?

– Нейтрал.

– Что ж, если так, то, наверное, поэтому он так хорош в деле. Нейтрала ведь ничто не отвлекает. У нас в Джерси был парень по имени Гарри, кличка Гаротта, он этой штукой голову практически отрывал. Ну, знаешь, как оно бывает? Мы устраивали такие вечериночки на шесть-семь парней и на одиннадцать-двенадцать девок. Так чтобы и главное блюдо, и десерт – и никому ждать не приходится. И Гарри Гаротта никогда не участвовал. Мне это показалось странным, вот я и спросил у него, может, он в Бога верует. А он говорит: не слишком, хотя ходит на исповедь и постится на Пасху. Я говорю: может, ты себя для брака приберегаешь? Это все глупости, говорит. Проще жить с собакой. Я говорю, так, значит, ты с собакой живешь? А он говорит: нет.

– А собака-то тут причем, Филли? – хмуро разглядывая собственные карты, поинтересовалась Перчик.

– Мне казалось, тебе это интересно. И я спрашиваю: может, у тебя хроническое заболевание какое-нибудь? Кровь там или еще что. Бывает, человек начнет трахаться – а тут его кондрашка и хватит.

– Сама участвовала, – ответила Перчик.

– Вот я и спросил его, чего это он отлынивает. А он эдак странно посмотрел на меня и говорит: мол, кончаю извержением вулкана каждый раз, как кого-нибудь душу, так чего мне еще-то надрываться? А смотрит при этом так, словно прикидывает, не придушить ли и меня, чтобы поймать свой кайф. После этого уже ни разу не приставал к Гарри с расспросами про личную жизнь. Вот и у нашего вид примерно такой же. Мне кажется, Спиннерену кого-нибудь замочить – все равно что в щечку поцеловать. Может, он ночью разгуливает по городу и, вместо того чтобы трахаться, мочит людей в свое удовольствие.

– Ты что, рехнулся? Послушать тебя, так и сама спятишь!

– Ничуть не рехнулся. Просто говорю тебе, что, если занимаешься определенным ремеслом и у тебя хорошо получается, ты просто не можешь остаться нормальным человеком. Иначе вечно будешь ссать против ветра.

Именно в этот миг в конторе и появился Спиннерен. Перчик указала ему на свободное кресло; Спиннерен отжал кресло от стола на пару дюймов и присел на краешек. Закинул ногу на ногу.

Перчик посмотрела под задравшиеся брючины.

– Как это ты ухитряешься не пачкать носков?

– Привязываю к щиколотке. Перчик рассмеялась.

– Круто!

Спиннерен полез в папку и достал точно такой же конверт, как тот, который отдал Твелвтрису. Бросил его на стол поверх игральных карт. Перчик передвинула его к Торино, чтобы достать из-под конверта десятку червей. А сама сбросила даму пик. Торино тоже взял карту, объявил «джин» и выложил карты на стол.

И пока Перчик записывала результат, открыл конверт.

Здесь были две фотографии тела в аллее. Торино задумчиво покачал головой.

– Ладно, – сказал он.

– Его жена еще не дала о себе знать? – спросил Спиннерен.

– Нет. Может быть, полицейские еще не известили ее о смерти мужа.

– Это было в газетах.

– Да, но про неопознанный труп. Если она до завтра не проявится, я сам съезжу в Ван-Най, удостоверюсь, что за ней не следят и телефон не прослушивается, а потом выпишу счет на все, что она остается должна.

– Если вы не против, свой гонорар я бы хотел получить немедленно.

Руки Перчика замелькали в воздухе, тасуя карты.

– А к чему такая спешка? Работаешь под процент, получаешь процент с суммы.

– Вот как? Но есть фотографии. Они свидетельствуют о том, что заказ выполнен.

– Да ведь никто и не сомневается. Я говорю другое: когда нам заплатят, тогда и ты получишь.

– А я говорю, что не желаю ждать. Перчик была мастерицей улавливать подтекст любого высказывания. Вот и сейчас она отложила карты в сторону.

– Ну хорошо. Тогда рассказывай.

– Что?

– Мне хочется знать, почему тебе приспичило получить деньги раньше нашего.

– По личным причинам.

– Это я понимаю, – сказал Торино. – Личные причины бывают у каждого. Но простого упоминания о личных причинах недостаточно, когда речь идет о двух с половиной тысячах.

Перчик вновь взялась за карты и начала сдавать их, впрочем опасливо поглядывая на мужчин.

– Тебе следует это конкретизировать, – заметила она. – У тебя мать заболела? Или, может, подружка залетела?

Вопреки опасности предприятия она все еще надеялась разузнать хоть что-нибудь про загадочного Спиннерена.

– Ладно. У меня есть друг, и ему необходима операция.

– Полегче, – сказал Торино. – Насчет операции другу я сам людям не раз голову морочил.

– А я не морочу. Это насущно необходимо.

– Но почему такая срочность? Твой друг лежит под ножом и ему не делают операции, пока ты не заплатишь? А может, это и не друг, а подруга?

Спиннерен поднялся с места.

– Подождать я могу. А вот терпеть издевательства не намерен.

– Только не валяй дурака, – уже вдогонку крикнул Торино.

Наружная дверь закрылась. Без грохота, но и без демонстративной деликатности. Что за человек этот Спиннерен: о его намерениях нельзя догадаться даже по тому, как он закрывает дверь.

Минуту-другую спустя Перчик сказала:

– Знаешь что? Мне кажется, мальчик решил расправить перышки.

– В каком смысле?

– Решил поработать на свой страх и риск.

– Ну, и как нам на это реагировать?

– Думаю, надо зарядить кого-нибудь на его нежную попку.

– У тебя есть на примете кто-нибудь конкретно?

– Помнишь Майка Риальто?

– Майка Риальто? Это такой одноглазый сутенер?

– Ну, я бы сказала, не сутенер, а искатель талантов. Но у него есть лицензия частного детектива, и он способен выследить муху в заднем проходе у коровы – да так, что ни та, ни другая ничего не заметят.

– Так почему не позвать его сюда? Все бы обмозговали.

– Если ты не против, Филли, мне хотелось бы потолковать с ним с глазу на глаз.

Торино с ухмылкой посмотрел на нее.

– О Господи, Перчик!

– Совсем не то, что ты думаешь. Мы с ним когда-то дружили, вот и хочется самую малость повспоминать о былом.

 

Глава десятая

– Чему я обязан такой честью, Роджер? – Верни Мандель поднялся из-за стола площадью в целый акр, приветствуя самого симпатичного и самого щедрого из своих клиентов. – Встреча назначена на четыре. А сейчас только два.

– Ну, так и не вздремну сегодня после ланча. Вполне готов пойти на такую жертву, – ответил Твелвтрис. – Я хочу сказать, если не пожертвуешь чем-нибудь одним, то придется жертвовать чем-то другим.

– Присаживайтесь. Чего-нибудь хотите? Чай? Кофе? Горячий шоколад?

– Ничего не нужно.

Костюм сидел на Верни Манделе, как оболочка на сосиске. Голубовато-серый в бледную полоску, что придавало ему несколько траурный оттенок. Когда адвокат сел, костюм на нем затрещал. Впрочем, казалось, он трещал, даже когда Мандель оставался неподвижен.

Да и кожа его напоминала оболочку сосиски. Только более темного цвета, словно ее слегка подкоптили. И три красных пятнышка – на щеках и на кончике носа. При первом знакомстве люди принимали их за веснушки, но стоило адвокату прийти в ярость – и краска, словно забив из этих точек, растекалась по всему лицу.

У него были бледные глаза, бесцветные волосы и желтые зубы.

Роджер Твелвтрис был для него не только клиентом, но и предметом восхищения. Ставка у адвоката была высокой. Главной особенностью ведения дел являлась скорость. Он терпеть не мог всяческие проволочки. Предпочитал приступать прямо к сути. Он был алчен и методичен – и, оказавшись у куста, старался ощипать его до последней ягоды. Но в то же самое время по необходимости не чурался компромиссов с противоположной стороной.

Он называл свою контору офисом универсального обслуживания и часто, смеясь, утверждал, будто готов стирать белье и мыть машину клиенту, если, конечно, расценки окажутся соответствующими.

Сейчас он задумчиво смотрел на Твелвтриса, гадая о том, что должен означать неурочный визит. Наверняка это как-то связано с конвертом, который принес Твелвтрис.

– Мне хотелось бы, чтобы вы в самых общих чертах обрисовали, как должна сработать сегодняшняя затея.

– Она должна сработать в том смысле, что если Двое людей решают расстаться, им необходимо позаботиться о разделе имущества.

– Половина всего, что я заработал за годы брака, минус налоги и издержки, верно?

– Не совсем. Имеются и привходящие обстоятельства.

– Как например?

– Например, дети.

– Но у нас нет детей.

– Я это знаю. Вы спросили об обстоятельствах, способных повлиять на раздел имущества. Я назвал вам одно из них.

– Нелли ничем не болеет, она не в преклонном возрасте, она вполне может подыскать себе работу, – заметил Твелвтрис.

– Но ей не двадцать один год все-таки. И никакими особыми талантами она не обладает.

– Она без конца рассказывала мне о том, какой замечательной певицей была когда-то.

– Она начинала делать карьеру. Она прервала ее ради замужества. Пятилетний перерыв наносит карьере певицы серьезный ущерб.

– Вы чей адвокат – мой или ее?

– Я ваш адвокат. Вот почему я стараюсь подготовить вас наилучшим образом. И забочусь о ваших интересах. Но нет никакого смысла превращать предстоящую встречу в гладиаторскую схватку.

– А чего, по-вашему, она попросит? Мандель развел руками.

– Откуда мне знать? Она пять лет за вами замужем. Миллион? Может быть пять миллионов?

– О Господи!

– Я оцениваю по минимуму. Да и что такое пять миллионов для человека с вашим доходом?

– Что это вы несете?

– Я, так сказать, предположительно воспроизвожу разговор Нелли с ее адвокатом. С Хинди Рено. Но зачем волноваться заранее? Чего бы они ни запросили, это всего лишь исходная точка переговоров. Они называют одну цену, мы другую, потом начинаем торговаться. Дела делаются именно так. Он подался вперед, радуясь поводу преподать клиенту небольшой урок.

– Представьте себе, что вы приехали в Афганистан и отправились там на базар. И вот продавец ковров. И ковров у него много, а вам нравится только один. А в том, что такое хороший ковер, вы самую малость смыслите. И этот ковер, на ваш взгляд, стоит восемьсот долларов. Это хорошая цена, честная и разумная. Восемьсот долларов. И вот вы спрашиваете у торговца, сколько стоит ковер.

Твелвтрис смотрел на адвоката так, словно тот только что сошел с ума, но Мандель не обращал на это внимания; его несло.

– Торговец называет свою цену: четыре тысячи долларов.

– За паршивый ковер, красная цена которому восемь сотен?

– Именно это я и пытаюсь вам объяснить на примере. Такова его стратегия, ясно. И что же вы отвечаете?

– Я предлагаю ему свернуть ковер в трубку и вставить себе в жопу.

– Нет-нет, ни в коем случае. Вы предлагаете за ковер пять баксов.

– Значит, оказываюсь таким же мудаком, как и он?

– Значит, вы начинаете торговаться. Через какое-то время вы покупаете ковер за семьсот пятьдесят или, самое большее, за восемьсот пятьдесят, но цена в любом случае остается в пределах разумного.

– И сколько же времени придется для этого торговаться?

– А вот это не имеет значения.

– А все-таки?

– Смотря по обстоятельствам.

– И в ходе торговли я призываю на помощь оценщика-специалиста?

– Не исключено.

– А торговец противопоставляет ему собственного специалиста?

– И это не исключено, но суть истории в другом. Она заключается в том, что…

– Может быть, мораль истории я и не улавливаю! Но мораль обоих оценщиков мне ясна. Им хочется заработать. То есть затянуть торговлю как можно дальше, особенно если им платят по почасовой ставке.

– Я вам этот разговор в счет не выставлю, Роджер, – торопливо заметил Мандель. – Это я вам объясняю чисто по-дружески. Хоть и прибыли вы в неурочный час, раньше срока и без предварительной договоренности.

– Значит, оставим в покое ковры, – сказал Твелвтрис. – Поговорим о титьках и о жопе.

– Вам хочется превратить все это в водевиль? Твелвтрис раскрыл конверт, достал фотографии и бросил их на письменный стол. Мандель в это время произносил:

– Не стоит вам так волноваться из-за сегодняшней встречи. Я обо всем… – Но тут его взгляд упал на снимки. – Неплохие груди для дамочки ее лет, произнес он как бы в сторону и тут же закончил предыдущую фразу: – … позабочусь в ваших интересах, и это единственное, что вам нужно знать.

– Вы держите в руках то, что я бы назвал привходящим обстоятельством, – заметил Твелвтрис.

Или, на ваш взгляд, блядство жены еще до развода подобным обстоятельством не является?

– Я держу в руках всего лишь фотографию двух обнаженных людей.

– Одна из которых имеет наглость посягать на мое имущество.

– А откуда у вас эти снимки?

– Частный детектив.

– Вы сами наняли частного детектива?

Мандель произнес последнюю фразу укоризненно. Ведь если уж и прибегать к помощи частного детектива, то кто, как не Берни Мандель, преданный друг и надежный адвокат, сумеет сделать надлежащий выбор?

– Нет, не сам.

– И не сами с ним рассчитались?

– Я выдал ему за эти снимки премиальные.

– А как было организовано дело? Мандель вложил снимки в конверт.

– Прошу прощения?

– У детектива имелось право проникнуть в дом? И право, и, не в последнюю очередь, необходимость? Он что, проник в дом, расследуя какое-нибудь уголовное преступление? Или его наняли постеречь дом от взломщиков, пока хозяева в отъезде?

– Эти подробности мне неизвестны.

– Дело в том, что, если эти снимки сделаны с соблюдением необходимых юридических процедур, то не исключено – чисто гипотетически не исключено, что их можно будет в той или иной форме использовать в суде. Но если они сделаны в результате ряда событий, преследующих единственную Цель получения именно этих снимков…

– Не будете ли вы так добры говорить нормально?

– … тогда я сомневаюсь в том, что мы сможем привлечь фотографа к даче свидетельских показаний, потому что он тем самым сразу же выставит себя полным дерьмом. Незаконное проникновение в чужое жилище…

– Ладно, оставим. – Твелвтрис взял у адвоката конверт с фотографиями. – Значит, мы никак не сможем это использовать?

– Мы можем как бы невзначай показать их судье. Он отбросит их как несущественные и не имеющие доказательного значения, но тем не менее он их увидит. Но сперва посмотрим, как сложится сегодняшняя встреча. Сперва услышим, чего они просят, а потом предложим им пять долларов за ковер. А почему вы не хотите оставить эти снимки у меня?

– Ну, мне не хотелось бы, чтобы фотографии моей жены в таком виде начали ходить по рукам.

– А они и не начнут.

Твелвтрис встал, сунул конверт под мышку, направился на выход. Мандель опередил его, чтобы открыть перед клиентом дверь.

– И как можно скорее, едва все это останется позади, нам с вами надо будет сесть и переписать ваше завещание. Если я не ошибаюсь, вы собираетесь сделать особые распоряжения относительно Дженни. Просто чудо, что девочка к вам приехала.

– Да, – ответил Твелвтрис. – Просто чудо.

Уолтер Пуласки дожидался Твелвтриса в приемной адвоката. Он поднялся с места, готовый, если понадобится, стать и телохранителем.

Мандель с ним даже не поздоровался. Пуласки был всего лишь довеском к Твелвтрису. Будь он собачкой, он и то заслуживал бы большего внимания.

– Вам надо убить немного времени, – сказал Мандель. – Глупо же ехать домой, а потом сразу же возвращаться сюда. Зайдите за угол в деликатесную лавку. Съешьте хороший ростбиф. Попросите, чтобы вас обслужила Герти, и скажите ей, чтобы записала на мой счет.

 

Глава одиннадцатая

Майк Риальто имел лицензию на занятия частным сыском, зарабатывал на жизнь сводничеством и был одноглазым. Второй глаз он потерял в результате воспаления радужной оболочки, которое, как утверждали злые языки, подцепил, играя в «моргунчики» с мексиканской шлюхой. Иногда он носил черную повязку, но чаще обходился с помощью стеклянного глаза, который был не того цвета, что оставшийся настоящий.

Он боялся темноты и не ложился спать до рассвета. Ночи он проводил на ярко освещенных автобусных остановках. Если у него спрашивали, что он тут делает, он отвечал, что вышел подышать. Частным сыщиком, да и прочих дел мастером он был, впрочем, ничуть не хуже любого другого.

Риальто и Перчик крутили когда-то любовь. Но она была бабой с яйцами, и ей вечно хотелось чего-нибудь шикарного. Они расстались, потому что Перчику надоело возиться с неудачником.

Вот и сейчас, сидя у нее в офисе, в спортивной куртке, более всего годящейся для конюшни, в расстегнутой рубашке и в мятом галстуке, он по-прежнему выглядел неудачником.

– Давненько не виделись, – сказал он.

– А ты по-прежнему щеголь. Но если собрался на конюшню, то как бы тебе не застудить своего жеребца.

Риальто нахмурился.

– Надеюсь, Перчик, это шутка. Потому что я пришел сюда не затем, чтобы меня оскорбляли.

Она протестующе подняла усыпанную перстнями руку.

– Погоди, Майк, не пори горячку. Мы ведь с тобой всегда друг над дружкой подшучивали.

На лицо Риальто упала тень задумчивости, словно он не мог вспомнить, что это были за шутки, да и были ли вообще. В конце концов он ухмыльнулся:

– Рука-то не отсохнет? Столько стекла нацепила, надо же!

Она посмотрела на свои перстни.

– Да, это стекляшки. Но в банковском сейфе у меня лежат настоящие камни.

– Ну, это-то ясно…

Риальто с преувеличенным вниманием огляделся по сторонам.

– Я ведь, Майк, девка прижимистая. Не накопишь деньжат, так от тебя ни за что не отцепятся. Ну, а ты-то как поживаешь?

– Грех жаловаться.

– Много зарабатываешь?

– Достаточно.

– Да, на улицах вовсю кипит торговля.

– Ты ведь знаешь, Перчик, я не сутенер. Так порой, бывает, поможешь кому-нибудь по дружбе.

– Значит, работаешь частным сыщиком? Так сказать, приватным оком? Ну да, око у тебя что надо!

Риальто рассмеялся.

– Вот такие шутки мне по вкусу.

– И сколько ты берешь?

– Зависит от девки и от характера услуги.

– Я имею в виду слежку.

– Ах вот ты о чем! А я решил, что ты вздумала обслужить слет пожарных.

– Нет, меня интересует именно слежка. Когда мне нужны девки, я сама знаю, откуда их взять.

– Триста в день плюс издержки.

– А мне казалось, с шутками покончено.

– Двести и бензин за мой счет.

– Ты что, Майк, решил за мной поухаживать?

– Может, полтораста?

– Сто двадцать пять. По-моему, это честно. А как по-твоему?

– По-моему, это и впрямь больше смахивает на ухаживание.

– Что, хочешь второй раз в ту же реку?

– Нет, я имею в виду другое. Смогу ли я и в дальнейшем рассчитывать на твои поручения?

– Ну, рассчитывать ты всегда можешь. Однако тут речь идет о разовой работенке.

– Понятно. Кого нужно попасти?

Из ящика письменного стола Перчик извлекла снимок Спиннерена размером четыре на пять дюймов, сделанный для оформления лицензии. На снимке он был в рубашке спортивного покроя с распахнутым воротом, и волосы падали ему на бледный лоб.

Риальто всмотрелся в снимок.

– Не могу понять, мужик или баба.

– Мужик.

– А волосы какого цвета?

– Пепельные.

Он спрятал фотографию.

– Лады. А имя у него есть?

– Коннор Спиннерен.

– Забавное имя. А адресок?

– Сегодня он сюда заявится. А если нет, то вечером покажется по адресу на оборотной стороне снимка.

– Он здесь работает?

– Верно. А по тому адресу проживает.

– И ты хочешь, чтобы я последил за твоим сотрудником? Что мне искать?

– А вот этого мы сами не знаем. Поэтому и решили, Майк, подключить тебя.

– Лады.

Перчик, не вставая, протянула ему заранее заготовленный конверт.

– За три дня авансом. Это наличные. Риальто поднялся с места.

– А какая тачка?

– «БМВ».

– Господи, Перчик, ты еще выведешь меня в люди.

– Кроме шикарной тачки, у него ничего нет. Ты ведь знаешь парней.

– Что да, то да.

Перчик проводила его взглядом. Интересно, почему это сердце у нее в груди забилось учащенно.

На пороге он обернулся.

– Классно выглядишь, Перчик. Все такая же.

– Ты тоже, Майк.

Он состроил гримасу, означающую: не вешай мне лапшу на уши.

 

Глава двенадцатая

Если отправиться сейчас, то на дорогах не будет пробок, подумал Свистун. Примерно час уйдет на разговор с вдовой Гарольда Выборга – такое имечко назвал ему Эсма, – а потом можно будет успеть в Голливуд за Нелли, потому что поток машин пойдет уже в другую сторону.

Он перешел через дорогу, прошел два квартала до бензоколонки, зашел в будку телефона-автомата и позвонил к «Милорду». Боско взял трубку.

– Это я, – сказал Свистун. – У вас там все в порядке?

– Нелли любуется происходящим за окнам, а Канаан по-прежнему потчует ее своими байками. Он бывает очень…

Свистуну пришлось закрыть за собой дверцу, потому что с улицы доносился грохот.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что Канаан бывает очень милым, когда ему этого хочется.

– Когда заканчивается твоя смена?

– Через полчаса.

– Можешь посидеть там с Нелли часа полтора, если я не успею вернуться?

– Запросто. А что у тебя за дела?

– Ничего особенного. Так, рою носом землю. Но это строго между нами.

– Понял.

– Прошлой ночью кто-то вломился в дом, в котором живет сейчас Нелли. И мне не удалось поймать его. Не удалось даже разглядеть его машину. Но зато у меня есть кое-какие забавные соображения.

– А что ж ты так промахнулся? Из простыней выпутаться не смог?

Свистун проигнорировал эту инсинуацию.

– Я вышел осмотреться на месте. Там поблизости строительство. Там он, должно быть, и прятался, пока не решил, что все заснули. Я нашел обертку из-под конфеты. На ней было напечатано название клуба «Армантье».

– Лично мне больше нравятся спичечные коробки. Был такой фильм с Уильямом Пауэллом и Мирной Лой…

– «Худой» по роману Чандлера.

– И там вся загвоздка заключалась в бумажной салфетке из какого-то ночного клуба.

– Все в жизни кажется ненастоящим, потому что все это уже показывали в кино, – заметил Свистун.

– Вот именно, – согласился Боско. – Скоро и жить будет незачем. Сиди да смотри кино.

– А в том фильме с Мирной Лой в ночном клубе в ту же самую ночь произошло убийство?

– Насколько я помню, нет.

– Ну вот тебе и разница. У меня обертка из «Армантье» и убийство возле «Армантье».

– И ты полагаешь, что твой полуночный взломщик и убийца из «Армантье» – это одно и то же лицо?

– Я бы сказал, что это вполне вероятно.

– И все дело в обертке?

– А у меня, кроме нее, больше ничего нет. Но, может, за эту ниточку и удастся потянуть.

– Тебе надо баллотироваться в Конгресс.

– Да, мой папаша всегда говорил: не умеешь заработать себе на хлеб, баллотируйся в Конгресс. Я собираюсь поговорить с вдовой, если, конечно, разыщу ее.

– Что ж, удачи.

– И не давай Нелли соскучиться.

– Шутишь? Она же будет со мной!

Повесив трубку, Свистун окликнул Бенни-разносчика. Бенни доставлял людям на дом товары, которых те не заказывали. Через семь дней присылал им счет. Через двадцать один день звонил и осведомлялся об оплате. По его словам, из каждой сотни обслуженных подобным образом клиентов семеро платили по получении товара, пять по присылке счета, а еще трое – после телефонного звонка. Остальные восемьдесят пять говорили, что не заказывали этого хлама, и угрожали позвонить в полицию, а бывает, и звонили.

По словам Бенни, он отлично зарабатывал. Да и какая служба доставки может похвастаться пятнадцатипроцентной оплатой? А когда его время от времени пытались притянуть к ответу, он регистрировал свою фирму под другим названием и по другому адресу, менял номер телефона, отдыхал два месяца, а затем принимался за дело по новой. Он понимал, что в мире совершается великое множество преступлений против личности, что суды перегружены подобными делами и все только радуются, когда ему удается ускользнуть от заслуженного наказания и вынырнуть в другом месте.

Стоило перекинуться с Бенни парой слов – и домашний адрес плюс телефон покойного Гарольда Выборга оказались в распоряжении Свистуна.

В будке автомата стало уже очень жарко. Трубку в доме Выборгов сняла, судя по голосу, старуха.

– Можно попросить миссис Выборг?

– Миссис Выборг… А кто это?

– Друг Гарри.

– Прошу прощения?

– Друг Гарольда. Это дом Гарольда Выборга?

– Да, да.

– Можно узнать, с кем я разговариваю?

– Миссис Йенсен. Мать Карлы… то есть миссис Выборг.

– Меня так огорчило известие о Гарольде, миссис Йенсен. Не уверен, знакомы ли мы вами.

– Да нет, не думаю. Как вас зовут?

– Мы с Гарольдом деловые партнеры, но я бывал в доме раза три-четыре. Припоминаю одну вечеринку, которую он устраивал…

– Как вас зовут?

– Мне хотелось узнать, когда отпевание.

– Ах вот как?

– Я бы непременно приехал.

– Отпевания не будет. – Старушка явно была рада поговорить с приличным человеком, обуреваемым приличными чувствами. – После службы в часовне Форест-Лаун его похоронят.

– Часовня Форест-Лаун, это та, что в Глейдейле?

– Нет, та, что около «Уорнер Бразерс».

– А доступ к телу?

– В любое время до десяти вечера.

– Мне бы хотелось выразить свои соболезнования самой Карле.

– Вот как?

– Не подсказали бы вы, как это деликатней всего устроить?

– А я вам и так хотела сказать, что Карла сегодня с самого утра в Форест-Лауне. И до сих пор должна быть там. Она сказала, что есть не хочет.

Последнее обстоятельство, судя по всему, тревожило миссис Йенсен.

– Если увижусь с ней раньше, чем вы, то непременно уговорю ее поесть.

– Спасибо, мистер…

Свистун повесил трубку и вышел из будки.

Проехал по голливудскому фрайвею, свернул на бульвар, а потом помчался по Форест-Лаун-роуд, прибыл на кладбище, припарковался на стоянке на задворках здания в колониальном стиле, где совершались все обряды, которые предлагал клиентам Форест-Лаун. Машин на стоянке оказалось немного.

Перепад наружной и внутренней температуры оказался таким, что у него мгновенно повлажнели ладони. Да и щеки тоже. Чрезвычайно красивая женщина восседала за столиком в центре зала, пол которого был устлан тяжелым ковром. Здесь было так тихо, что Свистун слышал собственные шаги по ковру и свое дыхание.

Табличка на столике извещала посетителей о том, что красавицу зовут мисс Уайлда Пиджн. Взгляд, который она бросила на Свистуна, был оценивающим. Единственное, чего он не понял, ко гробу она его примеряла или к своей постели.

– Мистер Выборг? – вопросительно сказал он.

– Седьмой зала. Там и зарегистрируетесь.

– А там кто-нибудь есть? Я хочу сказать, кроме самого мистера Выборга?

Губы красотки насмешливо дрогнули.

– Полагаю, вдова на месте.

– Как она держится?

– С похвальной невозмутимостью. А вы кто такой? Родственник? Друг семьи? Полицейский?

– С чего вы взяли?

– К нам они, бывает, наведываются.

– И к миссис Выборг тоже заходили?

– Сегодня утром. Но покойного еще не подготовили.

– Умер прошлой ночью, а сегодня уже подготовили. Быстро тут у вас.

– Вдова отдельно заплатила за срочность.

– А этот полицейский…

– Дэниэл Кортес.

– Он говорил с вдовою?

– Она еще не прибыла, да и покойного еще не подготовили.

– Так что же тут делал Дэниэл Кортес?

– Ждал ее, сидел и смотрел на дверь. Когда отводил взгляд от моих бедер. Но вы еще не сказали, из полиции вы или нет.

– Ну, а если отвлечься от ваших и впрямь неописуемых бедер, то что еще могло, по-вашему, заинтересовать детектива Кортеса?

– А вы что, согласны с теорией, будто убийце непременно хочется взглянуть еще разок на тело жертвы?

– Убийце?

– Ну, мистер Выборг ведь не при бритье порезался, не правда ли?

– Значит, вы видели тело?

– Я в этом заведении еще и по части макияжа. Я жду ответа!

– Я частный сыщик.

– А почему же вы не похожи на Хамфри Богарта?

Свистун отправился на поиски зала № 7. Дверь туда оказалась открыта. Гроб стоял на постаменте, в изголовье и в ногах лежали цветы. Женщина, наружность которой можно было бы назвать матерински зрелой, если бы не сексуальный вызов и некая не слишком тайная распущенность, сидела на краю постамента, сложив руки на коленях (где находилась и сложенная вчетверо газета), и смотрела в лицо покойному с таким презрением, отвращением, гневом и удовлетворением, какие Свистуну ранее видеть не доводилось.

Свистун увидел на столике у входа в зал раскрытую книгу посетителей. Ее страницы были девственно чисты. Он взял лежавшую рядом ручку и вверху первой страницы написал слово «Друг». Скрип пера вывел миссис Выборг из оцепенения. Когда Свистун снова посмотрел на нее, она была сама безутешность.

Он подошел, подал ей руку.

– Моя фамилия Уистлер.

– Ну и что?

– Я не был знаком с вашим мужем.

По ее лицу пробежала тень недоумения.

– Тогда с какой стати вы здесь?

– В газетах не сообщают подробностей, но мне известно, что произошло с вашим мужем на самом деле.

Его слова вроде бы повергли ее в ужас. Лишь с превеликим трудом она усидела на месте.

– Откуда вы это знаете? Вы работаете на… Она смешалась.

– Вы хотите спросить, на ту ли я работаю компанию, которой вы заказали убийство собственного мужа?

Она посмотрела на Свистуна, как смотрели люди на Медузу Горгону – смотрели и превращались в камень. В конце концов она спросила:

– Убийство?

– Вам что же, казалось, что он может удрать с другой?

Ее глаза просветлели. Она явно испытала облегчение.

У Свистуна возникло чувство, что она уже клюнула, но в последний момент сорвалась с крючка.

– Если бы я наняла кого-нибудь последить за мужем, я наверняка не могла бы предположить того, что он путается с педерастами. Но спросить вас я хотела о другом. Вы из полиции? Потому что если нет, то тогда непонятно, с какой стати я должна отвечать на ваши вопросы.

Свистун достал лицензию на частный сыск в кожаной обложке с пластиковым кармашком и подержал в руке. Вдова ухватила его за запястье и нагнулась над карточкой. Когда она убирала руку, ее ногти проехали по его запястью.

– И все равно я не понимаю, что вы рассчитываете от меня услышать.

– У меня есть клиентка. И все основания полагать, что тот же человек, который убил вашего мужа, охотится сейчас на нее.

– То есть, по-вашему, он и ее собирается убить? То ли она ему не поверила, то ли разыграла неверие.

– Он ее несколько раз сфотографировал, пытаясь уличить в предосудительном поведении. Возможно, он пытался уличить в предосудительном поведении и вашего мужа. И ваш муж, не исключено, обвинил его в этом. Завязалась драка – и все закончилось так, как закончилось. Если вы, конечно, наняли кого-то следить за мужем.

– Но я никого не нанимала. Я же вам уже говорила, верно? Мой муж был не последним человеком в страховой компании. Он был очень консервативен. Очень осмотрителен. Допоздна задерживался на работе. Его только работа и интересовала. У меня не было ни малейшей причины подозревать его в чем бы то ни было. И уж меньше всего в…

Ее губы дрогнули.

– Но, может быть, слежку за ним организовали его сослуживцы.

– И это весьма маловероятно. Но, с другой стороны, конечно, не мне судить. Я хочу сказать, я ведь, как выяснилось, ровным счетом ничего не знала про Гарольда.

Она посмотрела на лицо покойного мужа, утопающее в подушках кремового шелка, и по ее лицу, подобно судороге, прокатилась волна той же ненависти и отвращения, которые Свистун заметил, едва войдя сюда.

– А человека, который, судя по данным полиции, убил вашего мужа, вам описали?

– Да. Детектив по фамилии Кортес спросил, не знаю ли я стройного молодого человека с черными волосами и усиками, в форме военного летчика первой мировой.

– Но вы, разумеется, никогда не видели его? Тем более в обществе мужа?

Она насмешливо приподняла брови.

– Человека в форме летчика первой мировой?

Свистун промолчал. Он подсел к ней, уперся локтем в колено, поднял голову, поглядел ей прямо в глаза. Она чуть попятилась от него и в результате села практически прямо.

– Про тайную жизнь моего мужа мне ничего не известно. Я об этом ничего не знаю. Абсолютно ничего.

Она едва не кричала.

– И никаких подозрений у вас не было?

– А что я могла подозревать? Что мой муж – гомосексуалист?

– Возможно, он воспринимал себя как-то иначе.

– Он был в гей-клубе и…

– Я хочу сказать, что некоторые мужчины причем порой это самые нормальные бизнесмены – любят одеваться в кожу и выдавать себя за крутых извращенцев. И в гей-клубах они бывать любят. Даже иногда там дерутся.

– Извращенцы!

Она выкрикнула это неумолимо, словно изрекла приговор.

Свистун поднялся с места. Она посмотрела на него снизу вверх, теперь уже чувствуя себя явно лучше или во всяком случае привычней: женщина ее лет смотрит на мужчину, что же в этом такого?

Она даже попыталась улыбнуться, разыгрывая роль скорбной, но не безутешной вдовы.

Свистун простился с нею. Прошел по толстому ковру, практически заглушающему шум шагов; от порога обернулся и посмотрел на вдову. Полагая, что уже осталась в одиночестве, она вновь предавалась ненависти.

 

Глава тринадцатая

Здание было облицовано кирпичом, над входом красовался изготовленный из плексигласа и бронзы козырек – на случай, если пойдет дождь, хотя здешний климат подобной возможности вроде бы не предполагал. Холл был мраморным – белый мраморный пол и розового мрамора стены. Дверцы двух лифтов – из полированной меди. В золоченой рамочке под стеклом был вывешен небольшой указатель. На четырех этажах, со второго по пятый, значились только три фамилии.

Свистун с Нелли подошли к лифтам. Свистун наконец заехал за ней к «Милорду», увел ее от Боско и Канаана, завез в Брентвуд переодеться, и вот теперь они отправились на Беверли-Хиллс.

Дверца одного из лифтов открылась. Молодая женщина в синем платье с белым воротничком и такими же манжетами вышла в холл. Вид у нее был предельно деловитый.

Свистун отступил на шаг, давая ей пройти, однако приехала она, как выяснилось, как раз за ними.

– Миссис Твелвтрис?

– Да.

– Мистер Мандель прислал меня показать вам дорогу в конференц-зал. Ему не хотелось бы заставлять вас обращаться в регистратуру.

С неопределенной улыбкой она посмотрела на Свистуна.

– Я сопровождаю миссис Твелвтрис.

Кивнув, она отступила на шаг, пропустила Нелли в лифт, вошла следом и предоставила Свистуну замкнуть шествие. Все это она проделала непринужденно и чуть ли не автоматически, словно заранее была убеждена в том, что учебник хорошего тона знаком всем присутствующим и соответственно никаких затруднений возникнуть просто не может.

В лифте работал кондиционер, в воздухе чувствовались ароматические добавки, поездка на четвертый этаж оказалась чересчур непродолжительной. Свистун вышел из кабины с явным огорчением.

Женщина сухим кивком указала им на выходе необходимое направление, а сама осталась в лифте и поехала вниз.

Они вошли в приемную. Канцелярского или письменного стола здесь не было, только четыре неуютных на первый взгляд кресла – по одному с обеих сторон возле каждой из двух дверей, ведущих во внутренние кабинеты.

В одном из кресел расположился Уолтер Пуласки в спортивного покроя костюме цвета «электрик блю». Он сделал вид, будто не замечает вновь прибывших.

– Привет, Уолтер, – сказала Нелли.

Он посмотрел на нее так, словно его ударили по физиономии, затем заставил себя улыбнуться, поднял голову и наконец, не зная, куда девать руки, соизволил встать.

– Миссис Твелвтрис, – пробормотал он.

Он мельком посмотрел на Свистуна и тут же вновь потупился.

Свистун ухмыльнулся.

– «По ковровой дорожке моей миленькой ножки», – процитировал он игривую песенку.

– «Где любимая собачка? С ней случилась незадачка», – подхватила Нелли.

Не успели они подойти к двери в кабинет, как ту уже открыл сам Берни Мандель.

Свистун увидел в кабинете двоих мужчин, они сидели в креслах у журнального столика размером с бильярд. Одним из них был Роджер Твелвтрис, другого он не знал или не узнал.

– В ямочку, только в самую ямочку, – проворковал Мандель. Его сердечностью можно было торговать вразвес, по фунту.

Нелли пришлось встать на цыпочки, подставляя ему щеку для поцелуя.

– Сколько раз я говорил вам: оставьте вы своего Роджера – и махнем со мной куда-нибудь в Испанию или на Таити?

– А как насчет Софи и четырех деток? – насмешливо отозвалась Нелли.

– Никакой Софи, никаких деток, только мы с вами. Вы ведь такая шикарная дамочка. Всерьез ли я это предлагал? Разумеется, всерьез. В моих фантазиях, в моих эротических грезах. Но, переходя к унылой реальности, неужели и впрямь двое дорогих моему сердцу людей решили расстаться? Разбежаться, так сказать, на все четыре стороны?

Твелвтрис, поднявшись с места, ухмылялся сейчас ухмылкой, отлично знакомой миллионам его телепочитателей. Он был воплощение любезности и благожелательности. Второй мужчина тоже поднялся с места, оказавшись при этом чуть ли не великаном. Он поглядывал на всех собравшихся со смешанным выражением радушия, удовольствия, сомнения, сарказма и любопытства.

Твелвтрис вытянул губы, сложив их в трубочку. Нелли подалась к нему так, чтобы он мог поцеловать ее в щеку, избежав при этом телесного контакта. Он шумно чмокнул ее куда-то под ухо.

– Давненько не виделись.

– Добрый день, Роджер.

Мандель решил не терять времени даром.

– Да нет, разумеется, я это не всерьез. То есть, я-то всерьез, но не ценой же развода! Я что ж, по-вашему, варвар? – Он простер руку по направлению к Свистуну. – Я вас не знаю. Вас пригласили?

– Его пригласила я.

Мандель как на шарнирах развернулся в сторону великана.

– Еще один адвокат? Вам что, хочется хорошенько меня потрясти?

Твелвтрис хотел было пожать руку Свистуну, но Мандель решительно воспротивился – и Твелвтрис покорился. Уистлер с удивлением шевельнул бровями, как бы недоумевая, уместно ли обмениваться рукопожатиями в данный момент.

– Это мой друг, – пояснила Нелли.

– Ради всего святого, Нелли! Что значит «друг»? – изумился Твелвтрис.

Великан, рассмеявшись, решил составить компанию остальным. Все столпились сейчас у двери. – Знакомы мы с вами или нет? – спросил он. – Меня зовут Хенди Рено. Я представляю интересы миссис Твелвтрис.

Свистун пожал руку адвокату. Одновременно Рено ухитрился клюнуть в щечку Нелли.

И тут Свистун узнал его. Настоящее имя этого человека было Хиндемит Ренковски. Сын поляка и ирландки, выросший в чикагских трущобах, закончивший небольшое юридическое учебное заведение, не обладающее ни традициями, ни репутацией. Имя он сменил в официальном порядке, подав соответствующее прошение, а произошло это через шесть месяцев после того, как он впервые выступил в суде штата Иллинойс и приобрел пару туфель из крокодиловой кожи. Ростом он был шесть футов три дюйма и внешне смахивал на Гари Купера. В Голливуд он перебрался именно в расчете на то, чтобы поэксплуатировать здесь это сходство, что ему и впрямь помогло: в Хуливуде на двойников вечный спрос.

Свистун однажды сталкивался с ним, представляя интересы своего клиента, тоже поляка, однако лично знаком не был. Что, впрочем, не мешало ему знать про адвоката, наверное, столько же, сколько знали про него в этом городе и все остальные.

– Да, конечно, я вас знаю. Ваша фамилия Уистлер. – Рено ухмыльнулся. – Но вы же…

– Не адвокат, – не дал ему договорить Свистун.

Они с Рено переглянулись, адвокат коротко кивнул. Теперь он не выдаст Свистуна до тех пор, пока этого не прикажет ему Нелли.

– Инженер по технике безопасности, – якобы закончил собственную мысль Рено.

– Не подождете ли вы в соседней комнате вместе с мистером Пуласки, – сказал Мандель. – Мы тут будем обсуждать деликатные вопросы.

Твелвтрис в наглую разглядывал Свистуна.

– Берни, мне бы хотелось, чтобы мистер Уистлер тоже… – начала было Нелли.

– Я уверен, что мистер Уистлер ничего не имеет против, – вмешался Рено. Взяв Нелли под локоток, он отвел ее в сторону. – В наши дни можно говорить с первым встречным о политике, о религии и о собственной сексуальной жизни. Но разговор о деньгах по-прежнему остается священной тайной.

– Это верно, – подхватил Мандель. – А если вам нечем заняться, посмотрите, пожалуйста, мои лифты. Что-то я в последнее время не уверен в их безопасности… Разумеется, это всего лишь шутка, мистер Уистлер. Шутка юмора в связи с техникой безопасности.

Уистлер вышел в приемную, и Мандель закрыл у него перед носом дверь – вежливо, но решительно. Хорошо хоть не на задвижку. Обернувшись, Свистун увидел, что на него глазеет Уолтер Пуласки.

– Вы знакомы с мистером Рено. А мы с вами знакомы?

– Не думаю, – ответил Свистун.

– Я работаю на мистера Твелвтриса я его телохранитель. А, работаете на миссис Твелвтрис?

– Я работаю на себя, – ответил Свистун.

В приемной было скучно. Кондиционер, разумеется, был включен. Свистун подошел к окну и приотворил его на пару дюймов, впустив в помещение жаркий вихрь Санта Аны. Сквозняком на дюйм-другой приотворило и дверь в конференц-зал.

Свистун подошел к двери и уселся в кресло. Пуласки было на него наплевать. А ему было наплевать на Пуласки.

Итак, прошу всех за стол, – провозгласил Мандель. – Кто-нибудь чего-нибудь хочет? Чаю, кофе, горячего шоколада?

– Ради Бога, Берни, На улице жара, – заметил Рено.

– Но здесь-то прохладно. Так что горячий шоколад нам не помешает.

На столе не было ничего, кроме четырех кожаных папок, четырех шариковых ручек по шесть долларов за штуку, магнитофона «сони» и звукорасшифровывающего устройства с панорамным микрофоном на полированной ножке.

Все уселись за стол. Твелвтрис и Рено – в кресла, в которых они сидели до появления Нелли. Мандель – в свое фирменное с высокой спинкой, а Нелли – на маленький кожаный диванчик. Рено положил на пол у ножки кресла портфель. Мандель, скосив глаза, увидел на полу под креслом Твелвтриса конверт с фотографиями.

– Кого-нибудь не устраивает включение звукозаписывающего оборудования? – поинтересовался Мандель. – Нет? Значит, вы не против, если я просто включу его вместо того, чтобы звать стенографистку? – Он нажал на «пуск». – Техника – это чудо!

– Но ведь технику к себе на колени не усадишь, верно, Берни, – пошутил Твелвтрис. – И хороших ножек у нее тоже нет? И в обеденный перерыв ей не вдуешь, вот в чем беда!

– Роджер, – отсмеявшись и несколько раздосадованно покачав головой, сказал Мандель. – Следите, пожалуйста, за собой. Ведь все наши слова записываются. Или вам хочется устроить в Калифорнии собственный Уотергейт? Или угодно израсходовать всю пленку на неуместные остроты?

– А может, из этой записи что-нибудь и получится, – возразил Твелвтрис. – Может, она будет пользоваться успехом. Как, Рено, вы согласны на половину чистой прибыли?

Мандель, подавшись вперед, выключил магнитофон, перемотал пленку назад, погрозил Твелвтрису пальцем.

– Ведите себя хорошо, договорились, Роджер? Могу я рассчитывать на то, что вы отнесетесь к делу серьезно?

– Ладно, договорились. Мандель нажал на «пуск».

– А что это за мудак в костюме за двадцать долларов? – мрачно уставившись на Нелли, осведомился Твелвтрис.

– Где это в наши дни можно купить костюм за двадцатку? – торопливо вмешался Рено, стараясь удержать Нелли от вспышки гнева.

– В секондхэнде Армии Спасения, где же, на хер, еще!

Нелли посмотрела на Рено.

– Хинди, не попросите ли вы моего супруга выбирать выражения?

– Это еще что такое? – взорвался Твелвтрис. Мандель потрепал его по рукаву.

– Мне кажется, Нелли всего лишь…

– Я знаю, что она за «всего лишь»! Ведет себя словно королева, а я, значит, последний мудак. А я зарабатываю по двадцать миллионов в год…

– Роджер, – резко осадил его адвокат, одновременно остановив магнитофон. – Нам это не известно. Я хочу сказать, необходимо свериться с бухгалтерскими записями. Вы понимаете, о чем я?

– Тебе, Роджер, говорят, чтобы ты не показывал мне свою чековую книжку.

Произнося это, Нелли ослепительно улыбнулась.

– У нас сейчас только предварительное обсуждение, – вмешался Рено. – Мне кажется, нам следует сформулировать стоящую перед нами задачу двояко. Во-первых, необходимо наметить справедливый раздел совместно нажитого в браке имущества. Во-вторых, проследить за тем, чтобы налоговые службы не обобрали до нитки наших клиентов в ходе такого раздела.

– Согласен, – сказал Мандель. – Это разумный подход. Вы ведь, Роджер, тоже с этим согласны?

– Необходимо также заранее оговорить, что моя клиентка является представительницей шоу-бизнеса, карьера которой оказалась вынужденно прервана.

– Да ради всего святого! Она же в баре пела, – сказал Твелвтрис. – Пела за пиво с сухариком, да и то если находился свободный стул, чтобы усесться на него мягким местом. Да и самим мягким местом, должно быть, приторговывала.

Он яростно уставился на Нелли, которая восприняла эти обвинения и оскорбления с удивительным спокойствием, разве что чуть поджала губы.

– Это не совсем точно, – возразил Рено, извлекая из-под стола портфель. – У меня тут реклама ресторанов и клубов…

– Мы согласны с тем, что Нелли делала карьеру в шоу-бизнесе, – перебил Мандель. – Не будем кривить душой, Роджер. У Нелли прекрасный голос. А ее диск…

– За который я заплатил, – вставил Твелвтрис.

– Софи ставит его внукам всякий раз, когда они нас навещают. И они сразу же засыпают.

– Вот уж спасибо, – поневоле рассмеявшись, заметила Нелли.

– Ну, а что в этом такого? Ведь и песенка-то называется «Колыбельная для влюбленных», не правда ли? А от колыбельных и надо засыпать.

– С названием я просто пошутила, – заметила Нелли.

– Мы все комедианты, – с такой горечью заметил Твелвтрис, как будто только что сделал это открытие.

Рено извлек из портфеля пять копий трехстра-ничного документа. Одну вручил Твелвтрису, одну Нелли и две Манделю.

– Это список приобретений, сделанных за последние пять лет, которые следует рассматривать в качестве совместно нажитого имущества. Отдельный экземпляр, Берни, вам в картотеку.

Мандель подержал на весу тонкую стопку бумаги.

– Погодите-ка, Хинди, мы вроде договаривались, что у нас будет всего лишь предварительное обсуждение.

– Но я не вижу причин, почему бы нам не привнести в него немного конкретики, не так ли?

– Но мы бы приготовили для вас инвентарный список.

– Прошу прощения. Вы приготовили бы ваш инвентарный список, я подчеркиваю – ваш, а мы вам предлагаем свой собственный. Вот я о чем. Почему бы нам не сличить эти списки? По крайней мере, можно попробовать…

– Посмотрим эту ебаную телегу, – сказал Твелвтрис.

– Что такое? – Рено изумленно поглядел на него.

– Список ваш посмотрим, вот что, – торопливо пояснил Мандель. – С чего бы ни начать, только бы начать. Может быть, Хинди, вы зачитаете его вслух, а мы будем следить по тексту?

Рено прочистил горло, словно готовясь к публичному выступлению.

– Семь миллионов наличными и страховыми полисами, два пентхауса в Нью-Йорке, с обстановкой, поместье на голливудских холмах, с обстановкой, дом в Малибу, с обстановкой, «роллс-ройс», «мерседес-бенц», «альфа-ромео», «мазарати», «тойота-77»…

– Парочка ржавых гвоздей и ведро навозу, – заметил Твелвтрис. – А мои носки вы в этот список не включили?

– Полегче, Роджер, – заметил Мандель. – Мы сейчас всего лишь пытаемся определить базу для дальнейших переговоров.

– Да, кстати, Берни, – сказал Рено. – Раз уж вы заговорили о дальнейших переговорах, мы эту стадию не предусматриваем. Данный список является окончательным. Это существенно упрощает все остальное.

– Упрощает? В каком это смысле упрощает? Поглядев на Манделя в эту минуту, можно было решить, будто Рено вот-вот выхватит «кольт».

– Делим надвое. На такое соглашение мы рассчитываем. А переговоры в эту картину не вписываются.

Твелвтрис вскочил. Его лицо исказилось от ярости, бугры мышц на шее поперли вперед, глаза чуть не выкатились из орбит. Гнев, едва закипев, сразу же достиг высшей точки.

– Хотите половину? А хуя вам, а не половину!

– Сядьте, Роджер!

Теперь уже поднялся с места и Мандель.

– Полхуя в рот и полхуя в пизду, – заорал Твелвтрис.

Мандель в суматохе нажал не на ту кнопку магнитофона. Пленка начала сматываться на рапиде, крики Твелвтриса прозвучали в обратном порядке на страшной скорости.

– Уистлер, – крикнула Нелли.

А Твелвтрис продолжал орать, обвиняя ее во всех мыслимых и немыслимых грехах. Мандель пытался успокоить его, Рено грозил возбудить дело об оскорблении, а магнитофон наяривал как грошовый чайник со свистком.

Свистун поглядел на Пуласки: тот поднялся на ноги, но еще не решил, как быть дальше. Свистун бросился в конференц-зал.

Твелвтрис, нагнувшись, извлекал из-под стола конверт с фотографиями.

– Не делайте этого, Роджер, – предостерег его Мандель. – Прошу вас, не делайте этого.

Твелвтрис в спешке, в очередной раз раскрывая конверт, порвал его.

– Это не придаст переговорам надлежащий характер, – говорил Мандель.

Нелли вскочила с места и рванулась к Свистуну. Рено остановил ее.

– Все в порядке, Нелли. Давайте успокоимся.

Твелвтрис вывалил на журнальный столик снимки, на которых обнаженную Нелли обнимал столь же обнаженный Свистун.

– Она шутит? Или спятила, на хер? Или вы Думаете, что я позволю ограбить себя бляди, которой не терпится? Не терпится настолько, что она лезет в штаны первому, с кем столкнется?

– Так я и знала, что этого проклятого фотографа подослал ты! – закричала Нелли.

– Не подсылал! Никого я, на хер, не подсылал! Он пришел ко мне и предложил продать эти снимки уже после твоего звонка! А ты рехнулась. Охуела – в прямом смысле слова. Ты даже в постели делать этого не можешь. Тебе надо вываляться в грязи – а иначе никак.

Нелли, проскользнув мимо Свистуна, бросилась из конференц-зала.

– Минуточку! Погоди минуточку, – заорал ей вдогонку Твелвтрис.

Он бросился за нею следом. Свистун встал у него на пути.

– О Господи, какой ужас, – пробормотал Твелвтрис. – Я ведь не собирался этого говорить. Прошу вас, отойдите. Я хочу догнать ее и извиниться.

– Не мешайте ему, – сказал Мандель.

– Все в порядке, Уистлер, – сказал Рено. Свистун не мог поверить собственным глазам.

Краска гнева сошла с лица у Твелвтриса, он стал спокоен и благоразумен. Припадок ярости закончился с тою же стремительностью, что и начался. Свистун на минуту растерялся. Твелвтрис острожно обошел его, прошмыгнув между столом и диваном.

– Вы можете это понять? – обратился к обоим адвокатам Свистун.

– А что тут понимать, – ответил Мандель. Это большой талант. Это знаменитость.

Свистун выскочил из конференц-зала, промчался через приемную, пронесся по коридору. Нелли стояла около лифтов, отвернувшись к стене и понурившись. Твелвтрис был рядом, он шептал ей что-то ласковое, стоя вплотную и разве что не дотрагиваясь до нее. Пуласки спешил к ним по коридору.

Нелли подняла голову, покачала ею. Твелвтрис отпрянул от нее. Нелли обернулась. Презрительно посмотрела на него, подождала, пока он не уберется с дороги. Затем прошла по коридору мимо Пуласки и сказала Свистуну:

– Спустимся пешком.

К тому времени, как Свистун и Нелли оказались внизу, Твелвтрис и Пуласки успели спуститься на лифте и покинуть здание. Стеклянная дверь только что захлопнулась за ними.

– Ну что, досыта наслушались? – спросила Нелли.

Свистун утвердительно кивнул.

– Надо было вам оставаться в зале, чтобы увидеть, как этот сукин сын на меня пялился.

– Кое-что я увидел.

Он открыл дверь, выпустил Нелли, шагнул следом за нею в убийственный зной. Такой зной, что они чуть было не спрятались от него обратно в здание.

– Ну, и как, по-вашему, нужен мне телохранитель?

– Я покручусь возле вас.

– Что ж, я рада. Не хотелось бы мне идти на сегодняшнюю вечеринку одной. – Она внезапно остановилась и заговорила, не давая Свистуну возможности вставить реплику. – Не говорите этого, Уистлер. Я понимаю, что это безумие. И не собираюсь ничего объяснять.

Она была так огорчена и растеряна, что при всем своем хладнокровии, казалось, вот-вот была готова Расплакаться. Спорить с ней или хотя бы обсуждать что-нибудь не имело смысла.

– Надо бы выпить, – сказала она. – Непременно надо выпить. Есть тут одно местечко за углом.

Она взяла Свистуна под руку и легонько прижалась к нему.

Когда они вошли в бар, Свистуна бросило в дрожь. Из огня в лед и обратно – так он коротал весь сегодняшний денек. «У Милорда» было бы, конечно, безопасней, да и кондиционер работал там не на всю катушку.

Маленький бар оказался довольно людным. Несколько молодых мужчин и женщин, одержимых карьерными устремлениями, обсуждали интересующие их вопросы: работу, раскрутку, ужин, уикэнд на Гавайях, разовый перепих.

Свистун и Нелли сели к стойке. Бармен был профессионально равнодушен.

– Джинджер-эль с ликером без вишенки, – сказала Нелли. – Взболтайте, но не в миксере, и подайте со льдом.

Свистун обошелся лимонадом.

– Ну, и что теперь? – спросил он, когда им подали два бокала.

– Одному Богу известно. Если это был всего лишь первый раунд, то я не уверена, что продержусь до конца поединка. – Она полезла в телесного цвета сумку и извлекла оттуда опись подлежащего разделу имущества. – Не угодно ли посмотреть?

– Я кое-что слышал своими ушами.

– Не правда ли, совсем недурно для простого затейника?

– А вы бы чего хотели? Чтобы он без сопротивления отдал вам половину всего, что я прослушал, и всего, чего я не слышал?

– Я ухватила его за яйца, и они все это понимают.

В тоне, которым она произнесла это, отсутствовало ее всегдашнее очарование.

Она допила свой бокал до сладкого донышка.

– Вы закончили? – спросила она у Свистуна. – Тогда, пожалуй, пойдемте. У меня до вечера еще кое-какие дела. Хочу повалить его нокаутом.

 

Глава четырнадцатая

Свистун был официально нанят охранять ее тело, но это не мешало ему удивляться, с какой стати он облачился в свой лучший черный костюм, нацепил шелковый галстук и отправился эскортировать Нелли Твелвтрис на вечеринку по случаю дня рождения ее падчерицы, с которой и она сама была едва знакома, в дом к человеку, которого она ненавидела и который только что бросил ей в лицо самые грязные обвинения.

Пути Хуливуда были неисповедимы – и Свистун размышлял сейчас над этим. Не только «папе» Хемингуэю, но и невозмутимым китайцам показалось бы, что здешний люд просто-напросто спятил.

На какое бы впечатление ни рассчитывала Нелли, впервые отправившись к «Милорду» нанять себе телохранителя, это не шло ни в какое сравнение с подготовкой, проделанной ею перед прощальным визитом в дом мужа.

Платье было нежно-изумрудным, что соответствовало цвету глаз и выигрышно контрастировало с рыжими волосами. Непременный боковой разрез поднимался выше мыслимых и немыслимых пределов, заставляя зрителя томиться надеждой, будто ему удастся мельком заглянуть в святая святых. Чулки – лунного цвета с люрексом. Туфельки представляли собой две крошечные колясочки на высоких изумрудных ножках.

Свистун в своем черном шерстяном костюме чувствовал себя обыкновенным водилой.

Поехали они, правда, не на его старом «шевроле». Он мог только догадываться, почему Нелли отказалась от поездки на собственном «мерседесе». И он сам, и его машина представляли собой откровенный вызов Твелвтрису, давая ему понять, что не в деньгах счастье, а мужская сила – тем более. Пусть все остальное достается Твелвтрису – но, конечно, не раньше, чем Нелли получит свою половину.

– В любом баре, – сказал Свистун, – нашлись бы мужики, готовые убить кого угодно, лишь бы им позволили слизывать пыль с ваших туфелек.

– В ваших речах столько сахара, что мне угрожает диабет. Но что, я действительно потрясающе выгляжу?

– Выглядите так, словно рассчитываете на примирение с Твелвтрисом.

– Я просто хочу показать этому сукину сыну, что он теряет.

– Ладно, как вам будет угодно. Но могу ли я задать вам еще один вопрос?

– Если он не связан с проблемами любви и брака.

– Вы не боитесь ненароком вывалиться из этого платья?

– А что, ведь прелюбопытное получилось бы зрелище.

– Тогда хотя бы предупредите меня заранее. Мне не хотелось бы, чтобы другие мужики затоптали меня до смерти.

Перегнувшись (на таком тесном сиденье это не составляло труда), она легонько поцеловала его в щеку. На щеке у него остался след от помады, правда, не размазанный. Затем отвернулась и принялась вертеть в руках тщательно упакованный подарок для Дженни Твелвтрис.

Свистун въехал в широкие ворота, узор на решетке которых изображал число двенадцать в соответствии с фамилией Твелвтрис.

– Здесь вы и жили? – спросил он.

– Здесь я пребывала в заточении, – ответила Нелли, рассмеявшись так, словно чрезвычайно удачно пошутила.

Свистун вышел из машины и открыл дверцу перед Нелли, прежде чем это успел сделать кто-нибудь из слуг в алых ливреях. Подоспевший было слуга отдернул руку с такой стремительностью, словно испугался, что его накажут, – то ли за чрезмерную предупредительность, то ли, наоборот, за нерасторопность.

– Не беспокойся, парень, – сказал ему Свистун. – Я сдаю студиям машины напрокат. Это классика.

– В каком смысле классика?

В холле выстроилась целая очередь гостей, стремящихся принести формальные поздравления Твелвтрису и Дженни.

На хозяине дома был голубой шелковый пиджак. На его дочери черное платье, обтягивающее ее, как перчатка, из которой торчат наружу три пальца.

Нелли, встав в очередь, предпочла держаться на определенном расстоянии от предыдущей пары. И когда пришло время, сделала в освободившемся пространстве семь шажков, слившихся в одну царственную симфонию, и подставила Твелвтрису щеку для поцелуя.

Он хотел было поцеловать ее в губы, и его рука зашарила у нее по талии и ниже, будто спеша ухватить Нелли за задницу, но она уклонилась и от поцелуя, и от объятия.

– Не надо. Этих привилегий ты уже лишен.

Нелли и Дженни не столько поцеловались, сколько чмокнули воздух в некотором удалении от губ и той, и другой, после чего Нелли вручила подарок.

Твелвтрис положил ей руку на левое плечо как раз в тот миг, когда справа от нее оказался Свистун.

– Дженни, – вопросительно протянул Твелвтрис.

Вместо того чтобы передать подарок Нелли служанке, Дженни сама понесла его туда, где грудой лежали уже сделанные ей подношения.

– Вы частный сыщик, верно, Уистлер? – такой гнусной ухмылки, которая появилась сейчас на губах у Твелвтриса, Свистун в жизни своей не видывал. – Слышал, что ваше агентство оказывает услуги во всем спектре.

– Стараюсь как умею.

– И у вас неплохо получается. Неплохо для человека, работающего на свой страх и риск.

– Потому что головой работаю. А котелок у меня варит недурно.

Дженни вернулась к отцу. В руках у нее была плоская коробка девять на двенадцать дюймов в голубой фольге, перевязанная желтой ленточкой.

– А это небольшой сюрприз для тебя, – сказал жене Твелвтрис.

– Берни убедил тебя в том, что эти снимки невозможно использовать?

– Не хотелось бы мне, Нелли, чтобы мы с тобой совсем одичали.

– Ты переменчив, как небо над океаном.

– По-моему, ты что-то спутала. Оно неизменно голубое и спокойное. Голубое и спокойное.

– И я тебе приготовила маленький подарок, – сказала Нелли.

Она извлекла из сумочки плоский сверток, в котором по виду и по размерам можно было угадать магнитофонную кассету.

– Здесь записана твоя «Колыбельная»? – спросил Твелвтрис.

– А ты послушай ее, и сам все узнаешь.

– Но твой подарок не так изящно завернут, как мой.

– Поверь, что подарок, приготовленный для тебя, надо было завернуть в обычную бурую бумагу.

По лицу Твелвтриса пробежала тень страха, а затем и тень гнева. Он молча проводил взглядом удаляющуюся в глубь дома, расправив все перышки, супругу.

Оглядевшись по сторонам, Свистун подумал, что обстановка не столько праздничная, сколько деловая. Подлинный рай для продюсеров и агентов. Здешние договоренности оборачивались для них червонным золотом. Случайные беседы вносили свою лепту на банковский счет. Причем волновало их не качество продукции, а исключительно условия ее производства. Бизнес был для них отцом и матерью, женой и любовницей, идолом, божеством!

Бизнес сегодняшний и завтрашний. Бизнес здешний – и за ближайшим углом.

Только накануне Свистуну довелось побывать в административном здании крупной киностудии. В лифте он невольно подслушал следующую беседу.

– Хороший выдался денек, Гарри?

– Три деловые встречи.

– Три? Это же просто великолепно! Целых три! И что-нибудь путное из этого вышло?

– Была интересная встреча с Иваном Киплингером.

– С тем самым Иваном Киплингером, который прокатывал по стране «Отвратительные пытки»?

– Нет. Он прокатывал «Отвратительные пытки-2» и «Отвратительные пытки-3».

– Гениальный мужик!

– И очень приятный. Устраивает превосходные приемы.

– Не знаю, не бывал.

– Да уж поверь мне на слово.

– Хорошо-хорошо. Ну, и до чего вы с ним договорились?

– Договорились еще раз встретиться на следующей неделе. И даже назначили точную дату.

– Но это же здорово. Это же просто здорово!

– Это обнадеживает. Мне показалось, будто у пакета фильмов, который я собираюсь ему предложить, выросли ножки и он вот-вот полетит.

– Крылышки.

– Что такое?

– Если полетит, то выросли крылышки. – Да какая разница!

– А что за проект?

– О нем говорить еще рано. Понимаешь? Я ведь суеверен. Как бы не сглазить.

– Понял. Знаешь, я тоже хочу кое-что предложить этому Киплингеру. Как бы, по-твоему, он отнесся к идее «Отвратительных пыток-4»?

– Не трать зря времени. У него уже готовы «пытки-4» и «пытки-5».

– Гениальный мужик, ничего не скажешь!

– И очень приятный…

– Насмешите и меня тоже, – обратились к Свистуну.

– Господи, неужели я смеялся вслух?

Обернувшись, Свистун увидел Энн Мэллой, рыжеволосую красотку не первой молодости, сыгравшую роли второго плана в сотне посредственных фильмов с участием, как минимум, двадцати звезд и суперзвезд и один-единственный раз блеснувшую в роли первого плана в одном из малобюджетных фильмов. Время, подумал Свистун, круто обошлось с Энн. Она окончательно вышла из моды, так и не скопив ни гроша.

– Люди, должно быть, решили, что я рехнулся, сказал он ей.

– Да никто и внимания не обратил. И не обратят, пока не свалишься с крыши и не расколотишь при этом их любимую тарелку.

– Как дела, Энн?

– Хочешь начистоту? Все прекрасно. У меня столько предложений, что моему агенту впору самому нанимать агента.

– А кто твой агент?

– Хагги Баер.

– И у меня он когда-то был агентом. Давным-давно. А я думал…

Спохватившись, он замолчал.

– Что Хагги умер? Знаешь, что я тебе скажу, Свистун? Иногда мне кажется, что уж лучше бы он умер. Или по меньшей мере ушел на пенсию.

– Давай присядем.

– Тебе кажется, будто я не держусь на ногах?

– Я не имел этого в виду. Просто у меня самого разболелись ноги. А ты выглядишь потрясающе, просто потрясающе.

– Это уж ясно, только мне пришлось вытягивать из тебя такое признание клещами.

– Не знал, что оно тебе требуется.

– Любой женщине за тридцать… А впрочем, к черту! Любой женщине за пятьдесят требуются комплименты. Ночами-то все равно одиноко, так хоть ласковые слова вспомнишь… А вот и наш сукин сын!

– Кто конкретно?

– Твелвтрис. Хагги пытался пристроить меня в его шоу. Знаешь, бывают у него такие ностальгические вставки. И это наверняка привлекло бы ко мне внимание.

Она смотрела на Твелвтриса не отрываясь. Свистуну вспомнилась старая поговорка о взглядах, которыми можно убить.

– Ну, и что случилось?

– Он отказался.

– Но он тебя хотя бы посмотрел?

– Что да, то да.

– И что же он сказал?

Она посмотрела Свистуну прямо в глаза.

– Он сказал, чтобы я встала на колени, если у меня хватит на это сил, и отсосала ему.

– Сукин сын!

Она не отвела взгляда.

– И я это сделала. Будь оно все проклято, я это сделала. А он все равно не пустил меня в шоу. Да я ему глотку перегрызть готова.

Свистун поспешил отвернуться, словно в поисках свободных стульев, лишь бы не видеть того, что жило в ее глазах.

– Ничего страшного, Свистун. Думаю, что я сдюжу. Вот покручусь тут. Может, наткнусь на кого-нибудь из прежних поклонников. – Она сделала шаг в сторону и тут же остановилась. – А как ты думаешь, не броситься ли мне им всем в ноги? Бетт Дэвис однажды так и сделала – и ее вновь стали снимать.

Энн отошла от него. Она все еще была настоящей красавицей. В любом месте, кроме Хуливуда, ее бы на руках носили.

Лос-Анджелес – город из тех, где люди, придя в офис, в клуб здоровья или в любимый бар, первым делом норовят сбросить с себя все лишнее. Кое-кто возит смену одежды в багажнике. Расстояния огромны, поездки утомительны, пробки постоянны; как рано куда-нибудь ни отправься, все равно можешь опоздать.

Как выяснилось, Спиннерен, живя на окраине, запланируй он деловую встречу или какое-нибудь развлечение на пятничный вечер, переодевался в конторе.

Риальто, который припарковался через дорогу от офиса фирмы «Трегарон и Уэлс», после получения заказа от Перчика ждать пришлось недолго. Красный «БМВ» прибыл сюда примерно без двадцати восемь. В двадцать минут девятого Спиннерен, уже переодевшись, вновь сидел в машине.

Риальто поехал за ним, с трудом избежав пробки на Сансете; но на Сансет-Плаца «БМВ» развернулся и поехал вверх по склону по направлению к холмам. Немного не доехав до нужного места – где на добрую четверть мили вокруг сновали слуги в красных ливреях, – Риальто припарковал «кадиллак», достал из «бардачка» фотокамеру и подошел к одному из слуг, который как раз в эту минуту хлопотал возле только что прибывшего «мерседеса».

Вручив ему пятерку, Риальто сказал:

– Я уже припарковался. Да и вообще не приглашен. Так что проведи-ка меня туда, а?

Парень посмотрел на фотокамеру, потом на пятерку и пробормотал: «Лады». Красный «БМВ» Спиннерена обогнал их уже за воротами. Дойдя до разворота подъездной дорожки, слуга простился с Риальто и с честно заработанной пятеркой пошел обратно.

У решетчатой ограды крутилось с полдюжины фотокоров, ловя момент для снимка, который можно было бы выгодно продать.

Риальто направился к воротам. Один из нанятых на нынешний вечер в качестве охранников полицейских спросил у него, приглашен ли он. В ответ Риальто протянул ему десятку.

– Шутишь, – сказал охранник.

– Я работаю на самого себя. Так что не могу предложить больше.

– Мне насрать на то, кого из этих говнюков сфотографируют, а кого нет. Но ты можешь оказаться Психом, припрятавшим в футляре камеры пушку.

– Если бы я и впрямь хотел пришить здесь кого-нибудь, то предложил бы тебе сотню. Не один ли черт?

– Но десять баксов – это для меня оскорбление. – А больше я все равно не дам ни гроша. – Тогда отправляйся к репортерам у ограды. Риальто показал ему указательный палец и перешел через дорогу. Прислонился к ограде соседнего участка. Все, что ему было нужно, – получить повод находиться здесь. Он понаблюдал за тем, как фотографы снимают прибывающих гостей через окна автомобилей. Вспышки на мгновение ослепляли водителей и заставляли их отворачиваться. Кое-кто воспринимал возню репортеров с улыбкой, другие, наоборот, посылали их подальше.

Подъездная дорожка вилась в гору до самых ступеней массивного крыльца. Риальто со своего места было видно, как гости проходят в дом. Повсюду было полно охраны. Он подумал о том, не позавидовать ли такой жизни, и пришел к выводу, что деньги, дома, машины и шикарные бабы – это, конечно, здорово, но, с другой стороны, вечно приходится дрожать над тем, не похитят ли тебя или кого-нибудь из твоих близких с целью выкупа.

Так он уговаривал себя, сознавая, однако же, в глубине души, что лжет. Из-за одних только денег, подобных здешним, он был бы готов убивать и убивать.

Свистун нашел свободное кресло в углу. Он не больно-то веселился. Любые вечеринки теперь напоминали ему о былом, когда он в гостях непременно напивался в хлам и становился предметом всеобщих насмешек.

В другом конце комнаты, видел он, находилась Дженни, героиня нынешнего торжества. Она улыбалась направо и налево, принимая поздравления от людей, которых Свистун не знал в лицо. Время от времени она поглядывала через плечо, словно ища кого-то. И наконец нашла. И Свистун увидел, кого она искала взглядом.

Оказывается, не мне одному тут скучно, подумал Свистун. Бледный молодой человек, стоящий на ступеньках, ведущих на застольную часть торжества, глядел на веселящуюся толпу так, словно готов был каждого прикончить на месте. В его взгляде не было ни гнева, ни ненависти – лишь ледяное убийственное презрение. Увидев, что Дженни пробирается к нему сквозь толпу, он позволил себе чуть улыбнуться. Она поцеловала его в щеку, причем он и к этому отнесся столь же высокомерно.

Бокал с коктейлем, который держал Свистун, давным-давно успел согреться. Даже не пригубив, он поставил его на мраморный столик и отправился в сторону сада. При этом он прошел всего в шести или семи футах от натянуто улыбающейся Нелли и натянуто сдержанного Твелвтриса, которые шептались в углу.

Проходя мимо, он расслышал обрывок их разговора.

– Какой мудак сказал тебе это? Это был, конечно, Твелвтрис.

– У тебя свои источники, а у меня свои.

– Меня допрашивали, и не более того. Только допрашивали.

– Ну, Роджер, мы же оба знаем, как оно бывает. Такой важный человек, как ты…

– Послушай, ты, сука вонючая…

Побагровев, Твелвтрис готов был на нее накинуться, да и Свистун чуть было не рванулся ей на выручку, но Нелли, улыбнувшись, сказала мужу:

– Давай, Роджер, покажи всем, какое ты говно. Это существенно облегчит мою задачу.

Твелвтрис тут же отпрянул.

– Я готов к разумному разговору, – сказал он, но, судя по его виду и тону, в это трудно было Поверить.

Свистун через высокую французскую веранду вышел в сад и оказался у каменной стены, мозаично выложенной красными и оранжевыми живыми цветами. На такой высоте над уровнем моря Санта Ана была не страшна. Однако и здесь чувствовался свежий запах с моря.

Свистун закрыл глаза. Память о тех временах, когда Хуливуд был еще молод, да и он сам был еще молод, вспыхнула с такой остротой, что он едва не заплакал.

Радость и печаль, воспоминания о былых ошибках и упущенных шансах властно тянули его назад. К тем временам, когда он впервые влюбился в женщину, которая была по-настоящему красива. Причем ангельской красотой, которая, впрочем, скоро пошла насмарку.

Девушка перекрасила волосы, изменила форму носа, сделала подтяжку грудей – и, словно всего этого было недостаточно, приняла целый флакон таблеток и умерла, так и не предоставив ему возможности хотя бы поучить ее уму-разуму.

Неважно, толста ты или тоща, высока или мала ростом. Неважно, синие у тебя глаза или карие. Не важна форма носа, не важен размер груди, не важна величина пальцев ног. Ложись на спину, а уж обо всем остальном позаботится улица. Неужели ты этого так и не узнала.

– Я не уверена, что мне хочется это знать, произнес нежный высокий голос.

Свистун открыл глаза. Дженни Твелвтрис стояла практически рядом с ним, одновременно залитая и лунным светом, и огнями охваченного празднеством дома. На мгновение она показалась ему сестрой-близняшкой той девушки из далекого прошлого. Невинная, ангельская внешность. Ротик как у маленькой девочки. В глазах почему-то страх. Свистуну показалось, будто она прочитала его мысли.

– В чем дело?

– О ком это вы замечтались? Вид у вас такой, что приревновать к кому-нибудь хочется.

– Приревновать? Только не говорите, что вы влюбились в меня с первого взгляда.

– А с другой стороны, если вы грустили о потерянной возлюбленной, то, пожалуйста, не рассказывайте.

– Даже если она похожа на вас?

– Похожа на меня?

– Как две капли воды.

– Ничего себе комплимент!

– Зато чистая правда.

– Что же, значит, все-таки комплимент. Ничего не имею против. А что с нею сталось?

– Город опустошил ее, город ее уничтожил, город изменил ее внешность и внушил ей голод, оказавшийся неутолимым.

– Не слишком веселые воспоминания. Я слышала, что в здешнем городе так бывает со многими.

– И как вы к этому относитесь?

– Мне кажется, это правда.

– Но вы уверены в том, что с вами этого не случится никогда.

– Я это просто знаю.

– Откуда?

– У меня отличные стартовые данные. Я дочь самого Мистера-Полуночная-Америка. Она ухмыльнулась.

– Ну, допустим, дома у вас все сложится хорошо. А в искусстве? Вы, конечно, начнете играть. А что, если это вызовет у людей только смех?

– Тогда я займусь чем-нибудь другим.

– А мы тут постоянно друг над другом смеемся. И вы можете не понять, когда вам будет пора уходить.

– Я пойму. Поверьте, я пойму. Если ты родилась в Атланте, это еще не означает, что ты непременно круглая дура.

– Так вы из Атланты?

– Мы переехали туда с матерью после того, как она развелась с отцом. Мне тогда было десять.

– И как вам Атланта?

– Не сахар, конечно. Но жить можно.

– А ваша мать вышла замуж еще раз?

– Да, за Мартина Денвера. Он врач. Отличный человек, да и практика у него отличная. Гинекологическая. Круглыми сутками смотрит сами знаете куда. Возможно, поэтому он не слишком любит нас с мамой.

На мгновение тишина накрыла их обоих хрустальным колпаком. И оба машинально посмотрели в сторону города.

– Мой отчим действительно отличный человек. И очень добрый, – сказала она затем.

– Как вы его называете? Отцом? Папочкой?

– Я называю его Мартином.

– А Твелвтриса?

– Папочкой.

– Вам нравится Твелвтрис? Ее глаза затуманились.

– Мне кажется, он печален. Может быть, одинок.

Произнесла она это, однако же, не без некоторого презрения.

– Но вокруг него всегда столько народу. Хотя бы телохранители, – сказал Свистун.

– Вы знаете, это другое дело. А вот семьи у него нет.

– Но вы же теперь с ним?

– Я бы не назвала себя членом семьи, – тихо заметила Дженни. – Как-никак я выросла без отца.

– Значит, вы все-таки приехали сюда заняться карьерой?

– А почему бы и нет? Что в этом плохого? Любому хочется придти к финишу как можно быстрее.

– Вы что, спортсменка?

– Бег на сто ярдов с барьерами. Но жизнь больше смахивает на марафон, не так ли? Тысячи людей собираются у стартовой черты в Бостоне. Если ты в конце стаи, тебе надо простоять двадцать минут, если не целый час, прежде чем просто стартуешь. А иногда в ожидании так устанешь, что на сам марафон сил уже не останется. Но со мной этого не случится.

– Вот и отлично.

– Мистер Уистлер?

– Никогда не называйте меня мистером.

– Я ведь не утверждаю, будто я такая крутая и наглая, какой мне хочется казаться.

– Я вас понимаю.

Она на шаг подошла к нему, и, чтобы заглянуть ему в глаза, ей пришлось немного закинуть голову. Он почувствовал рядом с собой тепло ее тела. Ему было ясно, что если он прикоснется к ней, то ее Плоть сперва напружинится, заупрямится, а потом покорится. Ее губы поблескивали в лунном свете. Он не заметил, когда она успела облизнуться, однако это было уже проделано.

Его качнуло к ней, словно он попал в ее гравитационное поле.

– А могу я позвать вас, если почувствую, что взяла на себя слишком многое? – спросила она. – У меня такое ощущение, будто вы могли бы стать моим другом.

– Раз уж речь зашла о друзьях, куда это запропастился молодой блондин? И разве он вам не ДРУГ?

– Он очень робок. Вызывает доверие, однако робок. Интересно, как это у него получается? Конечно, он произвел впечатление, потому что его пригласила я сама и потому что у него превосходные манеры. Но оставаться он не захотел… Ну, так что вы мне ответите? Если мне по-настоящему понадобится друг?

Свистун уже собирался сказать ей: бери мой дом, мою машину, мой меч и сердце, – когда за спиной у него иронически прокашлялась Нелли.

Обернувшись, он увидел ее на французской веранде. На устах у нее витала усмешка всеведения.

Рядом с ней был Твелвтрис. Вид у него был тоже всеведущий, однако он не усмехался.

– Время посмотреть подарки, детка, – сказал он.

Все сгруппировались на веранде, сюда же вышло и множество любопытных. Дженни принялась вскрывать одну коробку за другой. Подарки, в том числе и от практически незнакомых людей, оказались роскошными.

Нелли подарила падчерице серебряную коробочку для противозачаточных таблеток. Шутка, однако же не смешная. Нелли и Дженни улыбнулись друг другу самым сердечным образом: мол, мы-то понимаем всю прелесть и весь комизм ситуации.

Если бы взгляды могли убивать, подумал Свистун. Если бы взгляды могли убивать.

 

Глава пятнадцатая

Меньше чем через час Спиннерен ушел с торжества. Распорядился, чтобы его так и не припаркованный «роллс-ройс» перегнали к подножию холма.

Риальто помахал водителю – им оказался парень, пропустивший его сюда за пятерку.

– Мне надоело, – сказал Риальто. – Не подбросишь ли меня вниз?

Парень замешкался, возможно, в ожидании еще одной пятерки, но, так и не получив оной, открыл автоматическую дверцу возле пассажирского сиденья.

Посмотрев в заднее окошко, Риальто мельком увидел Спиннерена, стоящего на крыльце и напоминающего Белого Рыцаря.

– Что-то я не заметил, чтобы вы фотографировали, – заметил водитель.

– А какие тут могут получиться снимки? Люди за рулем – и не более того. Кому такое продашь?

– Но тогда зачем вы сюда вообще приехали? Водитель, должно быть, по молодости полагал, будто вся земля здесь усыпана зелеными бумажками – только наклоняйся и подбирай.

– Да, знаешь, каждый раз надеешься, что тебе повезет. Надеешься, какая-нибудь шишка вдруг съездит подруге по физиономии. Надеешься, кто-нибудь напьется и станет приставать к фотографам.

– Например, к вам? Риальто рассмеялся.

– Нет уж, мало других, что ли! И все норовят снять знаменитостей, которых и без того снимали уже два миллиона раз. Иногда думаешь, не послать ли все это к черту. Надоело же – каждый день одно и то же.

Парень полез двумя пальцами в карман, словно вдруг вознамерившись вернуть Риальто полученную ранее пятерку, но в последний миг передумал. Когда Риальто вылезал из машины, парень решился на признание:

– Собираюсь податься в шоу-бизнес.

– Да благословит тебя Господь, – ответил Риальто. – А как начнешь снимать первый телесериал и понадобится оператор – только свистни.

Он влез в «кадиллак» и поехал назад по подъездной дорожке. А когда мимо него промчался «БМВ», развернулся и сел ему на хвост.

В десять вечера преследовать «БМВ» оказалось не так-то просто. Движение было оживленным, но Спиннерен справлялся, используя шансы, на которые сам Риальто шел только с явной неохотой. Ремонт машины может в наши дни разорить кого угодно. Хотя, с другой стороны, нельзя же упускать из виду Спиннерена. А тот отправился вовсе не домой. Нет, он поехал в город, в самый центр, к Голливуду. Риальто погнался за ним по Голливудскому бульвару до стоянки за книжным магазином у Четырех Углов. Припарковался за несколько машин от Спиннерена и минуту-другую спустя вошел следом за ним в книжную лавку.

Риальто неплохо знал это заведение. Сюда набивались проститутки и прочая уличная шваль, когда на улице лил дождь. Здешним служащим не хотелось скандалов, поэтому они всех пускали, не разрешая разве что пачкать книги и садиться на полки.

Если висишь на хвосте у кого-то, книжный магазин и хорош, и плох одновременно. Хорошо то, что здесь всегда толпится много народу и ты не привлекаешь к себе ничьего внимания. В ювелирной лавке, допустим, ты бы торчал один, как перст, а в обувной к тебе мог бы пристать с ненужными расспросами продавец. Плохо было то, что конкретно этот книжный магазин располагался на трех уровнях и обладал четырьмя выходами. Если преследуемый догадывался, что за ним идет слежка, то именно здесь он мог без особого труда оторваться от преследователя.

Но Спиннерен, судя по всему, ни о чем не догадывался. По крайней мере, он никуда не смылся, а напротив, вступил в беседу с одним из продавцов. Этого продавца – его звали Ян Савода – Риальто знал.

Знал еще с тех времен, когда Савода ходил в мужской одежде, когда не купил еще черного парика и накладных грудей. Когда Савода валандался со Стивом Чикаго, самым уродливым из гомо-сутенеров, которые когда-либо красили губы яркой помадой.

Так кем же он теперь стал? Судя по внешним признакам, Савода перестал строить из себя мужчину-педика и превратился в более или менее приличную потаскушку женского пола, выгравшись в эту роль по жизни, а не только на вечерушках с любовниками. Судя по внешним признакам, он стал трансвеститом.

Давным-давно, прежде чем Твелвтрис стал такой шишкой, они с Риальто любили здесь околачиваться. Твелвтрис, наширявшись, увидел Саводу и объявил Риальто, что ему приспичило провести с тем ночь. Риальто пробовал отговорить его, утверждая, что, когда приспичило, это всегда может обернуться неприятностями, но Твелвтрис стоял на своем:

– Какого хера? Попытка не пытка.

Так Риальто и познакомился с Яном Саводой.

Тот меж тем вынул из-под стойки сумку и прошел куда-то в глубь помещения. Спиннерен пошел следом. Когда они проходили мимо Риальто, тот сделал вид, будто углубился в чтение.

– Черт побери, но когда же, по их словам, у них будет готово? – услышал он слова Спиннерена.

– Они говорят: через неделю, но ты же знаешь механиков.

Голос Саводы звучал теперь высоко и напоминал флейту.

Когда эта парочка покинула магазин, ее проводили взглядом практически все присутствующие. И практически каждый позавидовал либо одному, либо другому.

Было времечко, когда Свистун, полный сил и надежд, присущих молодости, торчал бы здесь до Двух, если не до трех часов ночи, таращась во все слипающиеся от усталости глаза, лишь бы не упустить из виду малейшей детали: мимолетной вспышки интереса в глазах у какой-нибудь не слишком знаменитой потаскушки, промелькнувшего в разрезе юбки бедра, на котором аршинными буквами было бы написано приглашение, и тому подобное.

Было времечко, когда Нелли тоже старалась бы задержаться подольше, опасаясь того, что причитающийся ей шанс обозначится ровно через минуту после ее ухода, и не спешила бы домой – на узкую кровать, к плитке шоколада, чтобы зажевать привкус горечи и разочарования.

Становясь старше, становишься и мудрее. И отправляешься домой пораньше, чтобы выспаться.

Уход отсюда оказался более быстрой и искренней церемонией, чем приход. На выходе никто не тряс тебе руку на прощание. Парень с прыщавой шеей, торчащей из ворота красной ливреи, нажал кнопку дверного механизма, получил честно заработанную пятерку и бросился на поиски потрепанного «шевроле».

– Вы дали ему пятерку? – удивилась Нелли.

– А что? Мне и самому доводилось зарабатывать себе на хлеб этим. Кроме того, если бы я дал ему доллар, он, не исключено, и вовсе бы не нашел мою машину. В таком возрасте любая бедность, кроме собственной, кажется отвратительной.

На обратном пути к Мэри Бет они первое время ехали в уютном молчании. У Свистуна настроение было идиллически домашним, словно они с Нелли были мужем и женой, – он, допустим, страховым агентом, а она домохозяйкой, работающей на полставки в соседнем магазине. И вот они поужинали у друзей или у родственников и едут домой.

– Хорошенькая пчелка, верно?

Нелли смотрела не на Свистуна, а строго на дорогу.

– О чем это вы?

– Хорошенькая пчелка. Медовая пчелка. И глазки. И губки.

– Вы про Дженни?

Нелли резко повернулась к нему.

– Да уж, конечно, не про стареющую актрису с рыжими волосами, которую вы прижали в уголке, к аспидистре.

– А это еще что за штука – аспидистра? Надо бы посмотреть в словаре.

– Высокое домашнее растение.

– У меня есть высокое домашнее растение. Оно называется фикус.

– Не перестаю удивляться, глядя на вас, Уистлер.

– Расскажите мне о Дженни.

– Вы хотите сказать, она еще не успела сделать это сама? Разве она не устроила вам спектакль, взывая к дружбе в экстремальной ситуации? Я же сама видела. И, кстати, для меня в свое время был разыгран точно такой же.

– Она же такая молоденькая.

– Эта возрастная категория называется «от двадцати одного до шестидесяти».

– Может быть, все это звучит несколько искусственно, потому что мы чуть ли не в каждой ситуации подражаем героям кинокартин?

– Очнитесь, младенец. Сформулируем так: эта сучка пробудила во мне до поры до времени дремавшую стервозность.

– Подобно рыжей актрисе?

– И она тоже, ублюдок вы несчастный. Она вся на подтяжках, а у меня все свое.

– Это я знаю.

– В вашей ситуации это звучит двусмысленно. Нелли улыбнулась.

– Так что насчет Дженни?

– Она была у Роджера первым ребенком. И родилась, когда он был никому не известным комедиантом, разъезжающим по захолустным городкам, еще толком не решив, кому из великих комиков лучше всего подражать. Еще одна деталь про Роджера. Когда он начинает рассказывать байки о прошлом, то в этом отсутствует малейшая сентиментальность. В отличие от многих других, у кого тут же становятся глаза на мокром месте. Он говорит, что это были страшные дыры и что он не вернется ни в одну из них, даже посули ему хозяин собственную жену и семь невинных дочерей в придачу. А поскольку Твелвтрис коллекционирует баб, как, допустим, некоторые старые девы коллекционируют кошек, это доказывает, насколько невыносимым было для него «славное времечко».

– Многие говорят о самых суровых испытаниях как о прекрасной поре лишь потому, что они тогда были молоды.

– Верно. Но Твелвтрис и мысли не допускает о том, что он уже не молод. Ему кажется, будто он родился в тот миг, когда началось его полуночное шоу. Перед этим? Тогда все было не в счет. Вот почему он ощущает себя подростком.

– А вы знакомы с матерью Дженни?

– Нет, но кое-что про нее слышала. Я знаю практически все о каждой женщине, с которой Роджер когда-либо переспал, каждую самую ничтожную и отвратительную подробность. Про Мэрилин это мать Дженни – он объяснил, что интимная часть у нее устроена по принципу мышеловки. Я даже не слишком понимаю, что это такое, но, по словам Роджера, этого оказалось достаточно, чтобы он решил, будто влюблен в нее. Достаточно, чтобы жениться на ней и прожить столько, чтобы она успела родить ему двух детей.

– А с этим – вторым – ребенком вы когда-нибудь сталкивались?

– С братцем Дженни? Роджер-младший заехал к нам один-единственный раз. Еще до того, как из небытия материализовалась сама Дженни. Он приехал к Роджеру просить денег. Парень ненавидит отца и даже не скрывал этого. Роджер приютил его на неделю в домике у бассейна, дал ему сотню и отправил восвояси. А мне сказал, что этого парня рано или поздно где-нибудь прирежут. И был прав. Три месяца назад его тело обнаружили в Сиетле. С перерезанным горлом.

– И как воспринял это Твелвтрис?

– Я толком не поняла. Он едва знал парня, а тот при единственной встрече и не пытался внушить, будто он без ума от папаши. Так что в плане личных взаимоотношений здесь ничего не было и быть не могло. Роджер всегда понимает, когда теряет аудиторию или же с самого начала не может к ней прорваться. Он часто говорил мне это. А к Роджеру-младшему он так и не прорвался. Тот был на четыре года моложе Дженни. И когда Твелвтрис ушел из семьи, сыну стукнуло только шесть.

– Он ушел к другой женщине?

– К другим женщинам. Но ничего серьезного. Наряду с прочими, он пользовал поломойку на железнодорожном вокзале и певичку из своего дневного шоу.

– Я помню.

– Что это вы помните?

– Я помню певичку. Мы с ней были, можно сказать, чуть ли не друзьями.

– Да уж, ничего не скажешь. В этом городе каждый мужик похож на помоечного кота, – сказала Нелли, но сказала она это с грустью, словно на любовь и верность в таком краю нечего было и рассчитывать.

Затем она замолчала.

А Свистун принялся вспоминать певичку.

Ее звали Джиной Баколла. У нее были короткие черные курчавые волосы, плясавшие на голове, когда она разговаривала. Она вечно старалась как-то пригладить их, но у нее ничего не получалось. И то, что у нее вообще ничего не получается, чаще всего можно было прочитать по ее глазам. И что-нибудь с лицом вечно было у нее не в порядке. То тени расползутся, то капля шоколада или майонеза, то неудачно стертый грим. Или влажная полоска от прокатившейся по щеке слезы, хотя плакала она не часто, а в основном хохотала во все горло.

Они познакомились. Свистун уже не помнил, где, когда и при каких обстоятельствах. Главным образом ему запомнилось, как отчаянно она жаждала славы. И на каких кричащих контрастах держалась вся ее жизнь. Все, что происходило с ней, непременно оборачивалось триумфом или несчастьем. Тьмой или светом. Черным или белым. Штормом или штилем. И ничего в промежутке.

Роман со Свистуном она закрутила на всю катушку, исполненная самозабвения, а закончила, предъявив ему длинный, как список белья, отданного в прачечную, перечень обид, нанесенных ей любовником. И опять-таки посередине не было практически ничего. Но она думала о карьере и разрабатывала хитроумную стратегию, не говоря уж о мелкой тактике, которая должна была предопределить для нее светлое будущее.

Однажды, когда она сильно достала его в телефонном разговоре, он сорвался. Бросил трубку, выбежал из дому, схватил в лавке пачку сигарет и полдюжины пива. Через десять минут вернулся домой. А она даже не заметила его временного отсутствия. Когда он вновь взял трубку, то услышал, что она как ни в чем не бывало продолжает осыпать его обвинениями.

Она использовала его как подушку, в которую можно поплакаться. И расплачивалась с ним сексом. Девочка была искушена в том, чтобы добиваться своего от взрослых дядей всеми доступными средствами, поэтому ему приходилось выслушивать ее рассказы.

– Барабаны. Я сказала этому ублюдку, этому Роджеру, про барабаны. Они врубились, когда я взяла самую высокую ноту, они буквально заглушили меня. Я сказала ему, Джуди Гарленд ни в жизнь не сделал бы эту песню хитом, если бы ее так задрючили барабанами. Ведь ты понимаешь, о чем я?

– Ну да, конечно же, понимаю.

– А свет бил мне прямо в глаза. Ты заметил?

– Честно говоря, нет.

– Прямо в глаза. Так вот оно все и было: заглушают меня барабанами и ослепляют прожекторами прямо в глаза. Прямо в мои злоебучие глаза.

– Кстати, о…

– О чем еще?

– О злоебучести. Ты спишь с Твелвтрисом? Подперев голову ладонью, он уставился на Джину.

– Уж не предъявляешь ли ты на меня какие-нибудь особенные права?

– Да нет, просто спрашиваю. Мне интересно.

Она легла на него сверху, все изгибы и выпуклости ее тела сочились влагою, готовой в любой миг выплеснуться наружу, темные глаза, похожие на пару маслин, поглядели на него сверху вниз.

– Мне необходимо стать знаменитой, – сказала она таким тоном, словно только что выслушала предложение руки и сердца и ответила на него отказом.

И внезапно это и впрямь показалось ему очень важным.

– Нет, ты все-таки скажи: спишь ты с ним или нет?

Она выскочила из постели, накинула халат. Прошла в ванную и не выходила оттуда долгое время. Выждав, он тоже встал, оделся, поехал домой и никогда больше с нею не виделся. За исключением одного-единственного раза, три года спустя, в баре около пляжа.

К тому времени она уже два года не мелькала на телеэкране. Перейдя в ночное шоу, Твелвтрис прихватил с собой барабанщиков, а ее – нет.

И вот она сидела на дальнем конце длинного бара вдвоем с женщиной, которую Свистун тоже знал. Женщину звали Фрэнни – она была красива и длиннонога, хотя талия у нее с годами стала не той, что прежде. Она была довольно известной потаскушкой, но к этому времени уже вышла из моды и зарабатывала себе на жизнь, участвуя в группняках на пару с кем-нибудь помоложе. На обеих женщинах были маленькие меховые боа. Губы Джины были искажены шрамом, а выглядело это так, словно она растянула рот от чересчур усердного пения. Так, во всяком случае, показалось Свистуну. Резко развернувшись, он вышел из бара, прежде чем она успела его увидеть. Потому что – и он понимал это, – стоило ему подойти к столику – и она ухитрилась бы броситься перед ним на колени и попросить пощады, а уж такого ему было бы просто не вынести.

– Ну и что? – спросил он у Нелли.

– Ага, вы снова со мною, – ответила она, и что-то в ее голосе подсказало ему, что она и сама какое-то время провела, витая в облаках.

Они проехали мимо недостроенного дома, свернули на подъездную дорожку. Свистун выключил двигатель и остановился у самых ворот.

Она повернулась к нему, поглядела на его лоб, потом на глаза, потом на рот. Грудь ее была ослепительно белой, лишь темными пятнышками там и тут мелькали веснушки.

Он притянул ее к себе.

– Это прощальный поцелуй перед дверью, Уистлер. Это не означает, что мы продолжим с того места, на котором остановились накануне ночью.

Он поцеловал ее. Ее губы и язык не воспротивились.

– Но когда мы войдем в дом, мы разойдемся по своим комнатам. Вы человек, принятый мною на временную работу.

Он вновь поцеловал ее. И вновь она отозвалась Щедро – но на этот раз не столь щедро, и это подсказало ему, что дальнейшие попытки окажутся бессмысленными.

Когда они вышли из машины, навстречу рванулись Бип и Бонго.

– Мальчики, мальчики, мальчики, – высоким и чуточку грустным голосом позвала их Нелли.

Уже в доме она сказала:

– А вам не хотелось бы посмотреть «Полуночную Америку»?

– Но он же на дне рождения у дочери! Она рассмеялась.

– Сегодня покажут повтор.

Они решили обойтись без «Полуночной Америки» и вместо этого выпили горячего шоколаду. Затем разошлись по комнатам. И на этот раз Свистун услышал, как она заперла дверь на ключ.

 

Глава шестнадцатая

Апартаменты в новом здании на Шерман-Оакс стоили кучу денег.

В рекламе подобный тип квартир именовали «кухня на ранчо». Длинная стенка из стилизованного кирпича опоясывала и кухню, и гостиную. Все было огромным, чистым, все деревянное – словно только что выструганным, в том числе и гигантский кухонный стол, половина которого находилась на кухне, а половина – в гостиной.

Спиннерен и Савода посиживали здесь вечерами за чашкой кофе. Савода рассказывал голливудские байки, а Спиннерен слушал.

В одном из первых дел, которые поручили Спиннерену Перчик с партнером, Савода оказывался «любовницей», на которую пало подозрение законной супруги. Тогда Спиннерена еще не привлекали к куда менее афишируемой, но гораздо более выгодной работе по проведению заказных убийств. В процессе слежки он выяснил, что Савода на самом деле мужчина. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы муж, богатый промышленник, щедро откупился от жены, лишь бы она держала язык за зубами. Одним из ее требований – предъявленным, как она заявила, из заботы о собственном здоровье и о здоровье своих детей, хотя, скорее всего, речь шла о чистой злобе, – стало изгнание поганого трансвестита из снятого для него любовного гнездышка.

Но прежде чем изгнание состоялось, Спиннерен честно предупредил Саводу, дав ему возможность спасти из огня все, что еще можно было спасти.

Поскольку Саводе стало негде жить, а у Спиннерена была такая шикарная квартира, они заключили сделку. Саводе предоставили жилье и стол в обмен на заботы по дому и – от случая к случаю – стряпню. Вдобавок ко всему, рассудил Спиннерен, Саводу держать веселее, чем кошку, а с учетом его работы в книжном магазине он являлся потенциальным источником важной информации обо всем, что творится на улице.

И все у них заладилось. Никто не предъявлял другому эмоциональных или плотских претензий, хотя Савода порой впадал в депрессию, горько оплакивал свою одинокую участь и угрожал самоубийством. Спиннерен терпел это, потому что понимал: даже здесь, в мире, населенном одними изгоями, они с Саводой – изгои, каких поискать.

Савода сейчас сидел за столом в халате и шлепанцах, сняв парик и натянув на голову носок. Вид у него был как у актера или танцовщика, готового в любую минуту начать накладывать грим.

На Спиннерене был легкий шелковый японский халат.

– Может, тебе следовало бы подумать о новой машине? – сказал Спиннерен.

– Да ты что, дорогой, откуда же мне взять деньги?

– Можно подыскать работу, за которую будут платить больше, чем в книжной лавке.

– И чем прикажешь заняться? Нет, скажи, чем ты мне прикажешь заняться? Пойти на панель и начать путаться с кем попало?

– Я же не говорю, что ты путался с кем попало.

– А мне уже приходилось заниматься этим и откладывать каждый грош, когда надо было скопить на операцию. Но работать по сорок восемь часов в сутки я не могу.

– В книжной лавке тебе платят три сорок пять в час, – задумчиво сказал Спиннерен. – А ты покупаешь себе туфли за полтораста.

– Так что ж, прикажешь мне одеваться как дешевой потаскушке?

– Я обращаю твое внимание лишь на одно обстоятельство: три сорок пять в час.

– В книжном магазине я завязываю знакомства. Думаешь, мне хочется стоять на панели? О Господи, только представить… И кроме того, уличная конкуренция становится все безжалостней. И сутенеры не терпят независимых людей вроде меня. Трижды в неделю мне угрожают все то время, которое нужно, чтобы пройти от магазина до остановки автобуса. О Господи…

– Вот мы и приехали. Тебе нужна новая тачка. Та, что у тебя в гараже, – ее сзади подталкивать нужно. Да и зачем тебе вообще «ягуар»?

– А зачем тебе «БМВ»?

– Мы говорим о десятилетнем «ягуаре», который каждую минуту ломается.

– Нет, мы говорим о том, что мне надо отсасывать у прохожих, как последней потаскушке.

– Не говори такого.

– Вот в том-то и дело. Речь идет о моем человеческом достоинстве. О моем стиле жизни.

– М-м-да… Так вот, что касается твоего стиля жизни…

– Я хочу сменить его.

– Да слышал я это, черт тебя побери!

– Не ори на меня.

– А разве я орал?

– Только что!

– Ну, это не нарочно, – сказал Спиннерен. – Я знаю, что тебе хочется все изменить.

– И я надрываюсь изо всех сил, чтобы этого добиться. Коплю каждый грош, который могу выклянчить, одолжить или обменять на любовь, и откладываю на операцию.

Они помолчали, каждый из них пил свой кофе.

– Значит, все-таки операция? – в конце концов спросил Спиннерен.

– Для меня это единственный способ изменить жизнь. Я хочу сказать: мне противно быть педерастом. Я… – Он запнулся, на глаза ему накатились слезы, грозя вот-вот выплеснуться наружу. – Я женщина. Вот я что такое. Создав меня, Бог совершил ошибку при выборе пола.

Спиннерен, поморгав, отвернулся, чтобы не глядеть на этого слабака.

– Слишком много вложил в меня одного, слишком много другого, – продолжил Савода. – И я получился женщиной, у которой есть болт и пара яиц, зато почти нет молочных желез.

– По крайней мере, бороды у тебя тоже нет.

– Все дело в гормонах. И вот, погляди-ка. – Он распахнул халат. Кроме трусиков, на нем ничего не было. И грудь у него оказалась как у десятилетней девочки или у толстого мужика, хотя сам Савода был худощав. – Мне кажется, я могу похвастаться кое-какими результатами. А как по-твоему?

– Что да, то да. Ну, и на когда же ты назначил операцию?

– Мне страшно, – ответил Савода.

Лицо его исказилось, как будто он собирался расплакаться. И действительно, по щекам скатились две-три слезинки.

– Бояться тут нечего, – возразил Спиннерен. – В наши дни это широко распространенная операция.

– Я боюсь того, что и после операции по-прежнему не смогу прибиться ни к тому полу, ни к другому. Меня предостерегали, что мужчине чрезвычайно трудно полюбить транссексуала, прошедшего через операцию.

– Значит, своему мужику ты об этом не расскажешь.

– Как же я смогу? Как же я смогу солгать человеку, которого полюблю?

– Но, может, он сумеет справиться с такими переживаниями, – после долгой задумчивой паузы заметил Спиннерен.

– Говорят, что для мужчины это предельно трудно. Что-то такое в мужском «эго» этому противится.

– А ты не хочешь посмотреть телевизор? – спросил Спиннерен.

– А почему бы и нет. – Савода вытер глаза рукавом халата. – Я хочу сказать, по крайней мере, эти мудаки, которых показывают по ящику, живут более или менее нормальной жизнью. Сплошное кровосмесительство, гомосексуализм, путаница полов, развращение малолетних, наркотики, убийства, постоянные обращения за помощью к шаманам. О Господи, тут уж поневоле – или совсем рехнешься, или обхохочешься.

Они прошли в гостиную и включили телевизор. Спиннерен следил за происходящим на экране нехотя, словно сам оставался на расстоянии в миллион миль отсюда и ему нравилось оставаться именно там. Савода искоса поглядывал на него. Он жил в постоянном страхе перед тем, что когда-нибудь Спиннерену надоест его постоянное нытье и он велит горемычному компаньону убраться из дома к чертовой матери.

– Да, не повезло тебе, – вздохнул Савода. – Какая я для тебя обуза.

– Смотри на экран, – ответил Спиннерен.

Свистун в некотором обалдении уставился на экран с фирменным знаком передающей студии. Фирменный знак исчез – и вспыхнул другой, извещающий о начале шоу «Полуночная Америка». Свистун подумал о миллионах безмолвных зрителей, сидящих сейчас словно бы в одной, гигантских размеров, комнате и собирающихся убить время, следя за тем, как будут валять дурака злосчастные комики.

Фирменный знак исчез. По экрану пробежала строка: «Шоу демонстрируется в записи».

Появилось большое луноподобное лицо.

– Вы готовы, полуночные пташки? – в ручной микрофон спросил Джокко Макдун.

– Готовы, – заорали приглашенные в студию.

– Вы готовы встретить этого человека, ночные сычи?

– Готовы!

– Готовы встретить любимого спутника вашего ночного одиночества?

– Готовы!

– Готовы встретиться с Мистером-Полуночная-Америка?..

Аудитория взорвалась от восторга, и, раздвинув занавес в глубине сцены, на подиум вышел Роджер Твелвтрис. Он широко раскинул руки, он, преисполнившись смирения, начал раскланиваться направо и налево, всеобщее восхищение, судя по всему, его удивило и, может быть, даже несколько испугало. Эдакий простачок из деревенской глуши – и ничего страшного, если кто-нибудь вспомнит при этом о том, что его юность прошла в трущобах Южной Филадельфии.

Вот он, в скромных брючатах, в вязаной жилетке, в твидовой курточке, самую малость уже заношенной на локтях. Тот самый человек, с которым вы встретитесь на экране переносного телевизора, сделав привал в ночной пустыне, или заглянув в придорожный бар и подсев к стойке выпить стаканчик кофе. Озабоченный всегдашними хлопотами фермер, усталый коммивояжер, врач из маленького городка, вытащенный посреди ночи из постели принять роды или же закрыть глаза только что умершему старику. Усредненный и обобщенный американец, соль земли, бессонный приверженец американской мечты, – одним словом, человек, с которым хочется поговорить, когда тебе грустно и ты никак не можешь заснуть. Потому что тоже находишься в дороге. В одинокой бесконечно долгой дороге, хоть куда-нибудь да ведущей или же не ведущей никуда.

– Дайте передохнуть, а, – произносит Твелвтрис. – Дайте мне самую малость передохнуть.

В доме у самого Твелвтриса в каждой комнате было по телевизору того или иного формата. Не считая тех восьми аппаратов с двадцатью пятьюдюймовой диагональю каждый, которые, выстроившись в ряд, занимали целую стену в «студии», которая качеством оборудования не уступала профессиональной.

Большая часть гостей – и уж наверняка все, кто искал или ожидал милостей хозяина дома, собрались в «студии», любуясь живой иконой, повторенной восемь раз подряд, и жадно ловя малейшую тень на экране.

Остальные разбрелись по дому кто куда. Примерно полдюжины гостей, считающих себя особо интимной компанией, собрались на кухне вокруг чащи с пуншем и с интересом поглядывали на то, как хлопочет повар-никарагуанец.

Одна парочка даже предалась любви, запершись в ванной, причем и здесь мужчина поглядывал на телеэкран, тогда как дама, извиваясь у него на бедрах, смотрела на того же Твелвтриса на том же телеэкране, только отраженного в зеркале для бритья. Конечно, это было нелепо, но ведь никогда не знаешь, какие вопросы тебе зададут чуть позже.

Дженни ушла к себе, легла на постель, поглядела с высоты подушек на груду подарков, которые по ее требованию втащил сюда Пуласки. Она думала о том, хорошо ли ей живется в Хуливуде, если даже в день собственного гражданского совершеннолетия ей некому отдаться. Телевизор с девятнадцатидюймовой диагональю был включен не на полную мощность – однако на вполне достаточную, чтобы разбирать шутки, все до единой казавшиеся ей в этот вечер плоскими.

А Мистер-Полуночная-Америка на экране никак не унимался, хотя и взывал к публике со словами: «Дайте передохнуть».

Твелвтрис ушел к себе в спальню. Извлек из кармана «сюрприз», преподнесенный ему Нелли, вынул из обертки магнитофонную кассету. На ней наверху была от руки написана дата – «13 сентября 1980». Вставил кассету, нажал на «пуск» и снизил громкость до минимума.

Его же собственный голос произнес:

– Я нанял тебя поиграть.

Тонкий и усталый женский голос возразил на это:

– Ну хорошо, я знаю. Но ради всего святого! Вы же обещали, что не зайдете слишком далеко.

Послышался звук шлепка. Или удара. Или шлепка – но у самого микрофона.

– Ах, черт, – пробормотала женщина.

Послышались новые шлепки, все сильнее и сильнее. Потом на смену им пришли глухие удары. Звук был такой, словно деревянным молотком били по дыне.

Твелвтрис начал приходить в ярость, постепенно проникаясь мыслью о том, что Нелли шантажирует его. И в то же самое время он почувствовал сильную эрекцию – словно виртуальное переживание сравнилось по интенсивности с тем, подлинным и давнишним.

«Ах, нет, нет, только не это», – лились из динамиков женские стенания. Звучали они уже не протестом и даже не мольбой. Звучали они так, словно женщина пыталась убедить своего мучителя в том, что ему не имеет смысла истязать ее и дальше, – не имеет смысла, потому что она уже мертва.

 

Глава семнадцатая

На следующее утро Свистун и Нелли вышли из своих комнат с пятиминутным интервалом, однако она оказалась первой.

Когда он в шортах и пляжном халате, которого никогда не надевал дома, выскользнул на кухню, она уже стояла у плиты и варила кофе. На ней был все тот же поношенный халат. Пряди волос рассыпались по всему лицу ржаной соломой. Увидев Свистуна, она бегло улыбнулась ему. Под глазами у нее были маленькие мешки, которые ее только красили.

Бип и Бонго лежали на полу. Свистуну показалось, будто и псы ухмыльнулись при его появлении.

Раздвижные стеклянные двери были открыты в патио с бассейном. Когда Свистун вышел на свежий воздух, солнечные блики на поверхности воды вонзили ему в глаза ленивые лезвия. Даже синева безоблачного неба показалась ему невыносимой. Он торопливо шагнул назад, в дом, где работал кондиционер и было прохладно.

– Мы умерли и попали в ад, – сказала Нелли.

– По-вашему, в аду есть система кондиционирования воздуха?

– Я решила, что мы прекрасно можем позавтракать и здесь, если вы не против.

– «У Милорда» без нас обойдутся. Яичница с чем-нибудь?

– С беконом или с сосисками?

– Или-или. Нет, и с тем, и с другим.

– Можете пока поджарить тосты?

– Люблю приобретать новые трудовые навыки. Он заглянул в обширную хлебницу.

– У нас богатый выбор.

– А как насчет английских хлебцов?

– Имеются.

– Отлично. Вот это подойдет.

Он распечатал два заранее нарезанные тонкими ломтиками хлебца, разделил ломтики вилкой и вставил первую пару в тостер.

– У Твелвтриса крайне скверный характер, – заметил он.

– Наконец-то вы это поняли.

– Он вас когда-нибудь бил?

– А что, разве похоже?

– Но хоть раз он все-таки вас ударил? Мне трудно работать, если я ничего не знаю.

– Да, он несколько раз меня бил. Но не часто и не слишком сильно.

– А как до этого доходило?

– И я всегда обещала, что, если он не прекратит этого, то я убью его, когда он уснет.

– Значит, это были своего рода грубые забавь!? Сексуального свойства?

Лопаточкой она сняла яичницу со сковороды и разложила в две тарелки. Сняла бекон и сосиски с другой сковороды и разложила их тоже. Подала завтрак на стол. Тостер выплюнул ломтики поджарившегося хлеба. Свистун подхватил их щипчиками и вставил в тостер новую пару.

– Знаете, – сказала она, – мы с вами могли бы провести научную дискуссию. На тему о том, как бьют, мучают, истязают жен.

– Лично я никого и пальцем не коснулся. Разумеется, в этом смысле.

– Я понимаю, что вас интересует. Но сама не знаю, где кончается одно, а начинается совершенно другое. Иногда бывало и так, что мне хотелось, чтобы меня немного помучили. Знаете, чтобы испытать ощущение опасности. Это все равно как представлять себе, будто тебя насилуют. Женщины так делают, а мужчинам из-за этого кажется, будто те сами стремятся к тому, чтобы их изнасиловали. Но на самом деле это не так. Просто хочется немного пофантазировать на эту тему. Вы понимаете, что я имею в виду?

Свистун кивнул. Он стоял сейчас, глядя на тостер, готовый вот-вот выдать новую пару тостов.

– Я ведь и не говорил о грубых контактных поединках.

– Ну хорошо. Роджер стремился и к тому, и к другому. Иногда я принимала в этом участие, но в какой-то момент он начинал терять голову. Тогда мне приходилось его останавливать. Пару раз он при этом так разъярялся, что и впрямь был готов нанести мне серьезные повреждения. Именно тогда я и говорила, что убью его. И говорила на полном серьезе. И он знал, что я говорю это на полном серьезе. Так что никаких недоразумений и недоговоренностей в этой связи у нас с ним не было.

Тостер выщелкнул вторую пару тостов. Свистун выложил их на тарелку и подал к столу.

– А какие-нибудь неприятности у него из-за этого или из-за чего-то вроде этого случались?

– Что за неприятности вы имеете в виду?

– Может быть, он довел какую-нибудь женщину до такого состояния, что вмешалась полиция?

Она внимательно посмотрела на Свистуна. Он сидел, наклонясь над тарелкой; судя по всему, его интересовал сейчас только завтрак.

– Вам известно об этом что-то, о чем не знаю я? – спросила она.

– Все это байки. Давние байки.

– А про кого из знаменитых людей не рассказывают подобных баек?

– Значит, вам неизвестно, соответствуют ли истории, которые ходят про Твелвтриса, действительности?

– А что за истории?

– О том, что ему нравилось истязать женщин.

– Проституток?

– Да, профессионалок.

– Он никогда не рассказывал мне об этом.

Можно подумать, что она стремится заклеймить Твелвтриса как неприкасаемого, подумал Свистун. Что начнет кивать в ответ на любую грязную историю, которую про него расскажут. Что подтвердит любые подозрения по его поводу, а если дело дойдет до суда, покажет со свидетельского места, что обо всем этом ей доводилось слышать. Так можно подумать, потому что это было бы в ее интересах, да только черта с два! Интересно, честна она со своим детективом или стремится обвести его вокруг пальца? Почему самого Свистуна не покидает ощущение, будто она умело и ловко обрабатывает его?

– Вы ведь работаете на меня, не так ли, Уистлер?

Он чуть не обжегся, настолько его поразили ее слова. Казалось, она прочитала его мысли.

– Вы по-прежнему охраняете мое тело?

– Я по-прежнему на вас работаю.

– Но с оплатой вам придется обождать. Он кивнул.

– Обождать я могу.

– Сегодня мне надо съездить в Венис, – сказала она. – Во второй половине дня.

– В Венис? А зачем?

– Дело в моей матери.

– Значит, оттуда вы и прибыли? Из Вениса?

– Ах нет. Я прибыла из великого множества мест. Но там я жила вместе с матерью, прежде чем отправилась в Голливуд за счастьем.

Они сидели в самой дальней нише – Боско, Канаан и Кортес, – трое не похожих друг на друга ведьмаков в современной постановке «Макбета». Канаан только что вернул Боско комментированное издание «Алисы в Стране Чудес». Книга лежала на столике посреди тарелок и кофейных чашек.

– А где Свистун? – спросил Кортес.

– Откуда мне знать, – ответил Канаан.

– Разве он не завтракает здесь каждый день?

– Иногда завтракает, – заметил Боско.

– Да нет, каждый день!

– Почти каждый.

– Хватит про это, – рявкнул Канаан. – Мне-то хоть завтрак не портьте!

– А тебе как кажется, – спросил у него Кортес, – Свистун втрескался?

– Я не уверен, что его по-прежнему интересуют женщины, – ответил Канаан. – Не в том смысле, что он перешел на мальчиков, а в принципе.

– Что, однако же, не исключает того, что он может втрескаться.

– Как мне кажется, – вмешался Боско, – про человека можно сказать, что он втрескался, если любой активности другого рода он предпочитает пребывание в любовной постели.

– Ну, к завтраку он не прибыл, – сказал Кортес, испытующе посмотрев на Канаана, который сделал вид, будто пропустил это замечание мимо ушей. – Ну хорошо… Допустим… Но можем мы сформулировать это так: существует опасность того, что Свистун может втрескаться?

– Это вне всякого сомнения, – сказал Канаан. Боско покачал головой.

– Мне так не кажется. Я бы не сказал, что Свистун пойдет за какой-нибудь женщиной на поводке. Что касается баб…

– Вот тут ты ошибаешься, – перебил его Кортес. – Эта Нелли никакая тебе не баба. Если обычная баба – это машина, то Нелли – роскошный лимузин с золотой фигуркой на радиаторе.

– А тебе-то откуда известно? – спросил Боско.

– Что ж, у меня, по-твоему, глаз нет?

– Нет, что тебе известно о ней? Свистуну не привыкать, что женщины разыгрывают перед ним всяческие спектакли. Неужели тебе кажется, что он способен связаться с ней, не проверив всю подноготную?

– С каких это пор мужчина со вставшим членом проверяет подноготную женщины, на которую у него встал? – возразил Канаан, ударившись во всегдашнее философствование.

– Ну, так, может, кто-нибудь из вас двоих проверил ее подноготную, – поинтересовался Боско.

Детективы переглянулись.

– Этим займусь я, – выпалил Кортес, когда Канаан уже раскрыл было рот, собираясь ответить.

– Вот и хорошо. А то мы сперва выносим приговор, а уж потом судим, – сказал Боско.

– Что? – удивился Канаан.

– Тебе не понять, пока ты не прочтешь эту книгу.

Канаан накрыл ладонью обложку «Алисы».

Кортес поднялся с места.

– Мне преступников ловить надо.

– Только не говорите Свистуну, что нас заинтересовала его личная жизнь, – сказал Боско как раз в тот момент, когда тот появился в дверях на пару с Нелли. – Мы только что о вас говорили, – закончил он, дождавшись, пока парочка подошла к столику.

– И надеюсь, только хорошее, – заметила Нелли.

– Мы желаем вам исключительно добра, – сказал Боско. – Хотите позавтракать?

– Мы уже завтракали. Разве что кофе.

– Как поживаете, миссис Твелвтрис? – осведомился Кортес.

– Нелли.

– Прошу прощения. – Он улыбнулся одной из самых белозубых своих улыбок и потер пальцем висок, как проштрафившийся шофер или садовник. – Я уже ухожу, но все равно мне приятно повидаться с вами.

– И мне с вами тоже.

– У вас есть какие-нибудь планы на нынешний день? – спросил он, словно Свистун с Нелли были его друзьями-отпускниками или туристами.

– Мы вроде бы собирались в Венис, – сказала Нелли.

– Ах вот как, в Венис? Чрезвычайно любопытное местечко.

– Там живет моя мать.

– Что ж, тогда понятно. – Кортес обратился к Свистуну: – А можно тебя на минуточку?

Они отошли в дальний конец зала, где ни у стойки, ни в нишах сейчас никого не было.

– Что ты делал в «Армантье»?

– Только не говори мне, что тебе проболтался Эсма!

– А кто же еще? И ты там задавал вопросы. Скажи на милость, с какой стати ты это делал?

Проще всего, а возможно, и полезней всего, было бы рассказать Кортесу про ночного фотографа и обертку из-под карамели. Но Свистуну не понравился подход Кортеса: тот зажимал его в угол, а это уж было просто оскорбительно.

Он пожал плечами.

– Из чистого любопытства.

– Не понимаю. Объяснись.

– Да прекрасно ты понимаешь…

– Нет, не понимаю.

– Это моя территория…

– Двадцать, а то и двадцать пять кварталов отсюда, а дальше на юг по бульвару.

– Ну и что? Это же все равно Голливуд.

– Ну, а Форест-Лаун и Барбенк – это не Голливуд.

– Значит, и макияжница тебе обо всем рассказала? Да у тебя в осведомителях, выходит, полгорода!

– Я попросил ее позвонить мне, если кто-нибудь заинтересуется похоронами Выборга.

– Убийцы возвращаются на место преступления? Ты в это веришь?

– Иногда такое случается.

– Ну хорошо. У меня возникла парочка…

– Ты вмешиваешься в ход следствия по делу об убийстве!

– … вопросов.

– Ты надеешься вывести клиента из игры, вот чем ты занимаешься! Значит, по-твоему, убитый сам вспорол себе живот?

Последнее предположение было ошибочным, однако Свистун виновато улыбнулся, как будто Кортес и впрямь припер его к стенке.

– У тебя и без того есть клиентка, – сказал Кортес. – Вот и занимайся ею. Хорошенько охраняй Нелли. А если тебе это не по вкусу, только свистни, и я тебя подменю.

– Для этого тебе придется уйти в отставку. Кортес ухмыльнулся, на этот раз – вполне дружелюбно.

– Что ж, и это можно устроить.

– Вот и отлично, – сказал Свистун и замолчал. Ему только что посоветовали не лезть в чужое дело. Это было, конечно, неприятно. Зато теперь в разговоре намечалась приятная перемена.

– Ты хоть понимаешь, Свистун, о чем я тебе толкую? Если тебе нужно что-нибудь узнать о любом деле, которое я веду, спроси у меня – и я сам тебе расскажу все, что можно. Но не суетись вокруг фигурантов, не получив на то предварительного разрешения.

– Вот и отлично, – повторил Свистун.

Он проводил взглядом покинувшего кофейню Кортеса. Уже выйдя на улицу, тот обернулся и помахал рукой – сперва Свистуну, потом Нелли.

Свистун вернулся за столик.

– Хочу попросить вас об одном одолжении, – сказал он Боско и Канаану.

– В чем дело? – спросил Канаан.

– О точно таком же, что и вчера.

– Что вы меня постоянно бросаете на этих людей! – возмутилась Нелли. – Можно подумать, будто вам не терпится от меня избавиться. У меня что, изо рта плохо пахнет?

– Все дело в том, что…

– … что вы не успели закончить вчерашнее, – сказала она за него. – Хотя я понятия не имею, чем именно вы занимаетесь.

– Совершенно верно.

– Ладно, мальчики. – Она оперлась ладонями на стол, посмотрела прямо в глаза сперва Канаану, потом Боско. – Так чем займемся сегодня?

– Я могу почитать вам «Алису», – сказал Боско.

Свистун знал, что служителя морга зовут Чарли Чикерингом. Друзьями они не были, но Чарли никогда не отказывался заработать лишний доллар.

Глазные линзы у него были похожи на донца бутылок из-под кока-колы, на зубах он носил серебряную пластинку. Когда Свистун подошел к его столу, он пил лимонад из горлышка.

– Тебя повысили по службе? – спросил Свистун.

– А в чем дело?

– Раз ты на работе.

– Это не повышение, а всего лишь дополнительные обязанности.

– И дополнительный шанс получить пару баксов со стороны.

– Не понял?

– К тебе чаще обращаются за информацией.

– А ты что, прибыл сюда за информацией?

– Мне нужно разобраться с результатами вскрытия одной проститутки, умершей от побоев лет шесть-семь назад.

– Шутишь? Такое досье наверняка давно уничтожили.

– Даже если речь идет о нераскрытом убийстве?

– Если так, то оно, не исключено, хранится в архиве.

– Что тебе мешает проверить?

– Архив в подвале.

– Ну, так пойдем туда вместе, если ты боишься темноты.

– Да нет, я хочу сказать, на это потребуется определенное время, а мне не положено уходить далеко от этого стола.

– В такое время дня трупы едва ли начнут поступать сюда пачками, правда?

– Правила есть правила, сам понимаешь.

– Однако отлить ты же ходишь. Тем более если пьешь столько лимонаду.

– Знал бы ты, сколько он теперь стоит! Свистун выложил на стол пятерку.

– Видать, придется переходить на минеральную воду.

Свистун добавил еще пятерку.

– Я ведь о многом и не прошу.

– Ну ладно, чего не сделаешь ради старого приятеля!

Чарли наконец поднялся с места. Забрал обе пятерки, вчетверо сложил их и сунул в задний карман.

Они прошли на подвальный уровень. В картотечных ящиках здесь хранилось великое множество документов.

– А почему бы не пропустить все это через компьютер? – спросил Свистун.

– Через компьютер мы пропускаем только свежую информацию. А здесь самое настоящее царство мертвых.

– Но ведь должна иметься какая-то рубрикация.

– Это да. Все распределено по годам поступления.

– Ради Бога, Чарли. Прояви хоть какую-нибудь инициативу. За десять-то долларов, – сказал Свистун. – Или прикажешь мне самому разгребать все эти кучи?

Чарли прошелся вдоль картотечных шкафов, на ходу включая то там, то здесь электричество. Это были голые лампочки, подвешенные на фиксируемых шнурах. Меж тем Чарли все глубже и глубже зарывался в бумажные отвалы.

– Ладно. Вот восемьдесят первый год. Так на какое имя нам искать, а, Свистун?

– На букву «Б». „Ботфорты». Ее уличная кличка была Ботфорты.

– Это нам здорово поможет, – саркастически заметил Чарли.

– Наверняка есть особая индексация и по кличкам.

– Не наверняка, а частично. Но если у нас нет другого выбора…

– Что значит частично? Не всегда?

– Ну хорошо. Почти всегда.

– Не нагнетай ситуацию. Чарли проверил указатель.

– Никаких Ботфортов.

– Посмотри на Мать Фелиции.

Чарли так и сделал. В воздух поднялось изрядное облачко пыли. Свистун достал носовой платок и обтер лицо.

– Ничего нет, – сказал Чарли.

– Посмотрим восьмидесятый.

В указателе на восьмидесятый год они ее обнаружили.

– Коннорс, – сказал Чарли. – Ее фамилия Коннорс. Ах ты, дьявол.

– А в чем дело?

– Этот ящик в самом низу. Придется убрать шесть штук, прежде чем мы до него доберемся.

– Если упадешь в обморок от усталости, я проделаю тебе искусственное дыхание рот в рот, – сказал Свистун.

Чарли отошел и вернулся со стремянкой. Взобрался на самый верх и принялся по одному спускать ящики. В конце концов они добрались до того, в котором хранилось досье на Мать Фелиции, или Ботфорты.

Отыскать само досье оказалось уже совсем просто.

Свистун узнал, что Алиса Коннорс, она же Ботфорты, она же Мать Фелиции, умерла в центральном приемном покое службы «скорой помощи», не оставив домашнего адреса. Ей не было и сорока, хотя судебно-медицинский эксперт сделал приписку, согласно которой состояние внутренних органов и тела соответствовало шестидесятилетнему возрасту. Причиной смерти был назван разрыв селезенки. Последняя страница досье содержала загадочную для Свистуна пометку округлой формы.

– Что это значит, Чарли?

– Это значит, что копии отосланы в суд, в службу розыска пропавших без вести, окружному прокурору и в отдел по расследованию убийств. И еще в фонд имущества, вместе со всеми ее вещами.

– Но у нее были две дочери. Разве вещи не должны были передать им?

– Если у нее обнаружили наличные деньги, то их отдали. А при нераскрытом убийстве все остальное складируется на хранение.

– А как тебе кажется, теперь, по прошествии семи лет, убийцу еще ищут?

– Нет, не думаю. Но дело, как видишь, по-прежнему не закрыто.

– Спасибо, – сказал Свистун и поскорее отправился на выход из царства мертвых.

– Эй, – крикнул ему вдогонку Чарли. – А ты не хочешь помочь мне забросить эти ящики на место?

Свистун не сбавил шага.

– Большое спасибо, Свистун. Рад был услужить. Больше сюда не показывайся.

Твелвтрис страшился многого. Очутиться на старости лет без гроша в кармане. Заразиться СПИДом от какой-нибудь девки, путавшейся до него с бисексуалом. Умереть на группняке в объятиях и под хохот двух голых баб. Свалиться с яхты и утонуть, пока резвящиеся вокруг детишки будут смеяться, полагая, что дядя забавляется. Поскользнуться на использованном презервативе и сломать себе шею. Задохнуться, подавившись куском мяса. Но сильнее всего его пугала перспектива очнуться после глубокого, как сама смерть, послеобеденного сна и обнаружить, что, кроме него, во всем городе не осталось ни единой живой души.

Именно нечто подобное он и ощутил сейчас, окинув взором пустынное ложе. Даже Милли Босуэлл сгодилась бы, мрачно подумал он.

А ведь было время, когда он старательно изучал ее рыхлое тело.

Прошла всего пара месяцев с тех пор, как ему удалось вырваться из вонючего болота придорожных гостиниц и задрипанных ночных клубов. Он последовательно принял участие в целой серии ток-шоу: сперва с Дугласом (а ведь ты и сам вполне можешь повторить судьбу этого ублюдка!), потом с Гриффином и с Карсоном, начал выступать в еженедельном шоу на местном телевидении и в ежедневном тоже – но только по будням и в дневное время. И почувствовал себя готовым вступить в Большую Игру. Поучаствовать в еженедельном варьете. Или, лучше того, в полуночной развлекательной программе.

Он задумался над тем, как и с чьей помощью этого добиться. У кого ключ от шкафов, наполненных телами списанных в тираж телезвезд. Начал наводить справки и выяснил, что все пути ведут к Железной Бляди, то есть к Милли Босуэлл. Вот он и занялся тем, чем следовало, а именно оттрахал ее вдоль и поперек. Ну, и что в том, собственно говоря, плохого? В армии и в кочевой жизни ему приходилось вытворять и похлестче. Да что там, долгие годы он трахал кого ни попадя, из ночи в ночь. В сельской глуши, в захолустных городках, в злачных заведениях, кишащих педерастами, бисексуалами, нейтралами и существами, которым и названия-то подыскать было нельзя. Созданиями вроде этой злосчастной бабы по кличке Ботфорты.

Он стремительно сел, словно в зад ему воткнули шило. К нему вернулись воспоминания о кассете, которую подсунула ему прошлым вечером Нелли. О Господи! Ума не приложить, как ей удалось заграбастать эту штуковину. Полиция наложила тогда лапищи на сделанную лично им запись и приобщила ее к материалам следствия. У него, правда, остался дубликат. Конечно, она могла, порывшись в его вещах, найти этот дубликат и сделать с него собственную копию.

Глупостью было, конечно, делать эту запись. Так, потехи для. Чтобы нагонять страх на новых шлюх. Вроде того, как он прокручивал им всякие страстимордасти на видео. Включая те, с убийствами. Но и они существуют только для развлечения. И приобрести их можно на любом углу.

А вот собственных свиданий записывать явно не стоило. Это было и глупо, и опасно. А с другой стороны, откуда ему было знать, что она отдаст концы?

Полицейские выдавили из него это признание. Нагнали на него страху – и выдавили. Он сам вручил им запись, лишь бы доказать, что вовсе не убивал эту потаскушку. Конечно, запись свидетельствовала об известной склонности к садизму, но ничуть не в меньшей мере доказывала и то, что она покинула его дом еще живой.

А теперь Нелли предупреждала его при помощи этой кассеты. Объясняла ему, что не остановится перед тем, чтобы снова вывалить всю эту грязь наружу. Как знать, может, она изготовит сотни копий и разошлет их по всему городу. Такая история поставит его на колени… Да что там!.. Просто-напросто уничтожит.

Он взял себя за запястье, чтобы проверить пульс. Сперва вообще не нашел его. И принял новую порцию адреналина. И тут же пульс отозвался на это громовыми раскатами. Не только на запястье, но и в ушах. Тем более что в доме стояла полная тишина.

Неужели в этом чертовом доме действительно никого нет? Так что же у него, интересно, за охрана? Какого хера он держит на службе парочку поляков?

Он встал с дивана и бросился к двери. Остановился в коридоре второго этажа, прислушался. Ничего! Только шум автомашин, проносящихся у подножия холма, напоминающий дальний прибой. Внезапно у него разболелась голова.

– Эй! Есть здесь кто-нибудь? Есть кто-нибудь во всем этом чертовом доме?

Он услышал голосок Дженни, слабо доносившийся из-за дверей ее спальни. Разобрать слов он не мог. Но ему показалось, будто она кричит:

– Папочка, папочка! Уолтер по моей просьбе ушел в магазин за покупками.

Он прошел к ней в спальню.

– Где ты? – заорал он с порога.

В спальне ее не оказалось. Шелковое покрывало на кровати было смято, на нем валялся киножурнал. Не следовало бы ей валиться на покрывало, подумал Твелвтрис. Одетой, да, должно быть, и обутой. Что за ребячество!

Дверь в примыкающую ванную была приотворена на дюйм-другой. Оттуда слышались легкие всплески, словно в ванне возился ребенок. Твелвтрис подошел к приоткрытой двери. Он решил сказать дочери, что нельзя валяться на кровати, не сняв покрывала. Кончиками пальцев он толкнул дверь. Она открылась с поразительной легкостью, все это было похоже на цирковой фокус.

Дженни сидела в ванне. На мгновение ему показалось, будто он испугал ее. Однако она ничего не сказала. Просто улыбнулась – точь-в-точь как улыбалась Мэрилин, когда не могла сразу угадать его настроение.

– Наверное, папочка, тебе не стоит глазеть на меня.

– Да уж конечно, – ответил Твелвтрис, однако и не подумал отвернуться.

– И лучше бы тебе выйти.

– В последний раз я видел, как ты моешься, когда тебе было пять. Самое большее шесть.

– Нет, мне было больше. Я сама это помню.

– Я сейчас проснулся и сначала не понял, куда попал. Строго говоря, решил, что я у вас, с твоей матерью, а тебе всего десять. – Он описал рукой насмешливый жест. – Увидел журнал, увидел, как ты смяла покрывало, и решил выбранить тебя за неаккуратность. За то, что ты валялась на кровати в туфлях. Помнишь, ты так и делала?

Прижав к груди полотенце, она пристально смотрела на него.

– О Господи, ты вылитая мать, когда она была в твоем возрасте.

– Уйди, пожалуйста, – сказала Дженни.

 

Глава восемнадцатая

Фонд складированного имущества больше походил на морг, чем сам морг. Одному Богу известно, имущество скольких людей хранилось здесь в бесчисленных проволочных коробах. Все эти люди умерли, пропали без вести или ударились в бега.

Барни Тезих с пивным брюхом и незаряженным «магнумом» в кобуре был хранителем этого исполинского почтового ящика на тысячи ячеек. Крайне редко люди наведывались сюда за своими пожитками.

Вещи оставались тут до тех пор, пока их судьба не определялась решением суда. После этого имущество возвращалось родственникам – если и они не умерли и не исчезли, выставлялось на аукцион или предавалось огню. Наряду с прочими, и такие предметы, как пистолеты, ножи, зонтики, зимние сапоги, галоши, вставные челюсти, стеклянные глаза и фотографии людей, которых некогда любили и ценили.

– Вот что мне удивительно, Барни, – сказал Свистун.

– Что тебе удивительно?

– Удивительно, что я и сам не знаю, – предложить тебе сделку или попросить об одолжении.

– А в связи с какой проблемой тебя мучает эта дилемма?

– Ну, если я предложу тебе больше пары баксов, ты решишь, что та мелочь, о которой я тебя попрошу, стоит куда дороже, и начнешь чего доброго торговаться.

– А одолжение окажется для тебя серьезным?

– С другой стороны, если я предложу тебе двадцатку с целью форсировать…

– Форсировать?

– То есть ускорить.

– Да брось ты, я знаю, что такое форсировать.

– … с целью форсировать процесс, то не переплачу ли я ровно десятку?

– Следует принять во внимание еще один фактор, – заметил Тезих.

– Да? И какой же?

– Является ли мое дальнейшее молчание частью сделки.

– А мне-то казалось, что ты продаешь все в одном пакете.

– Это не так. Все по отдельности.

– И одолжение тоже делится на части?

– Молчание – это услуга, которую я оказываю своим лучшим клиентам бесплатно. Переплачивать им действительно не надо.

– Ладно, вот твоя двадцатка.

Свистун извлек из пачечки соответствующую купюру.

– Значит, услуга не включает в себя молчание, – подхватив деньги скрюченным от рождения пальцем, сказал Тезих.

Горестно вздохнув, Свистун добавил десятку.

– Начиная с этой минуты я, если тебе угодно, понимаю тебя без слов, – сказал Тезих.

– Найди мне короб Алисы Коннорс, умершей двадцать восьмого августа тысяча девятьсот восьмидесятого года.

– Давненько. Что бы в этом коробе ни лежало, все давным-давно рассыпалось в прах.

Или подверглось разграблению – и подвергалось ему каждый раз, когда короб переставляли с места на место, подумал Свистун.

Тезих ушел и надолго запропастился. Свистун не удивился бы, появись служитель состарившимся или переодевшимся по случаю перемены времени года.

Проволочный короб был почти пуст. Пара розово-голубых шелковых брючек в обтяжку, шерстяная кофта с глубоким вырезом на груди, крошечный, должно быть едва прикрывающий соски, лифчик, пара босоножек на высоком каблуке и – в отдельном коричневом конверте – яркая пластиковая сумка на молнии, в каких женщины носят смену белья, собираясь в недолгую поездку.

В сумке оказались солнечные очки с диоптриями, губная помада, тени для век, тушь, пудра, румяна, тюбик крема для кожи, упаковка ароматизированных бумажных салфеток, мятные конфеты в коробочке, резинка для волос и тридцать восемь центов.

Ни бумажных денег, ни кредитной карточки, ни ключей.

На конверте стояла подпись Барни Тезиха. И другая – детектива, ведшего дело, но она оказалась совершенно неразборчивой и вдобавок была залита кофе.

Свистун побарабанил по ней пальцем.

– А ты сам в состоянии это разобрать?

– Это не мой почерк.

Тезих едва удостоил неразборчивую подпись взглядом.

– Я понимаю, что не твой. Но это вот твоя подпись. Вот я и спрашиваю у тебя, чья вторая?

– Понятия не имею.

– А все остальное кто-то у тебя купил?

– Я тебя не слышу, Свистун. А ты меня слышишь?

– Я тебя слышу.

– Это странно, потому что я-то тебя не слышу.

Твелвтрис сидел у себя в спальне, размышляя над тем, что на самом деле Дженни вовсе не выставила его из ванной. Сидел, пытаясь рассортировать мысли и чувства, одинаково пугающие и болезненные. О, как он ненавидел себя, как он ненавидел за то, что позволял собственному члену вести себя по жизни. Но так или иначе дело обстояло именно таким образом.

Дженни сидела в ванне, такая голенькая, такая красивенькая, – и наверняка уже распробованная каким-нибудь опытным дядькой вроде него самого. Время от времени – с тех самых пор, как она впервые здесь появилась, – он носился с мыслью о том, что она, возможно, все еще остается девственницей. Но что за вздор! В наши дни такого просто не может быть. Даже в Атланте двадцатиоднолетнюю девицу, которая ни с кем не переспала, считали бы полной идиоткой. Да, интересно, в какую пропасть летит страна? Куда подевались прежние ценности?

Я хочу сказать, надрываешься, чтобы прокормить жену и детей, а чего ради еще надрываться, верно ведь? И вот тебе со временем надоедает одна и та же холодная отбивная, одни и те же несвежие эклеры – но разве из-за этого у родного отца нет права лично удостовериться в том, что его дочь еще не обесчестил какой-нибудь молодой негодяй, и мизинца ее не стоящий? А, кстати, интересно, кто потребовал развода – он сам или Мэрилин? Он не мог этого вспомнить.

Все, что ему было известно, – он отдал бы целое состояние за то, чтобы снова переспать с Мэрилин. Но не с нынешней Мэрилин, уже одиннадцать лет прожившей с каким-то поганым докторишкой на дремучем Юге, а с той Мэрилин, которую он повалил на пол и взял на старом ковре. Да, вот с той самой Мэрилин! С молодой Мэрилин, которую завалил молодой Твелвтрис. С Мэрилин, которая выглядела точь-в-точь так, как сейчас Дженни. Как та Дженни, которой исполнился двадцать один, но которой всего пару дней назад было только десять.

И не зря же эта штука так называется: стальной болт.

Боско сидел с Нелли, набрасывая какие-то рисунки на обложке меню, когда к «Милорду» вернулся Свистун.

Он успел подойти и подсесть к ним незамеченным.

– Чем это ты занимаешься? – полюбопытствовал он.

– Объясняю Нелли насчет Санта Аны. Этот ураган называют «дренажными ветрами». Но так говорят специалисты, а простой люд зовет их «ведьмиными». Простой люд говорит, стоит задуть Санта Ане, и индейцы сходят с ума и принимаются пачками топиться в море.

– А теперь проститутки, сутенеры и грабители пачками бросаются под колеса машин, – подмигнув Нелли, ухмыльнулся Свистун.

– Смейся сколько хочешь, – возразил Боско. – Только эти ветры и впрямь сводят некоторых людей с ума. Расспроси Канаана или Кортеса, как в такие дни обстоят дела со статистикой убийств, изнасилований и самоубийств.

Разговор подошел слишком близко к теме телохранителя, роль которого играл при Нелли Свистун. Поэтому он перестал ухмыляться.

– Ну, и что же означают эти каракули? – спросил он, указав на один из рисунков Боско.

– У меня есть теория. Ветры Санта Аны дуют уже две ночи и полтора дня. Согласно моим многолетним наблюдениям, это продлится сегодня до вечера, потом всю ночь, потом завтрашний день и завтрашнюю ночь, и ветры начнут стихать послезавтра к вечеру, часов этак с пяти.

– А как ты это докажешь?

Боско поглядел в окно и обнаружил то, что искал.

– Видишь Сучку Су?

– Сучка Су – это черная потаскушка в серебряном парике, – пояснил Свистун привалившейся к его плечу и тоже выглянувшей в окно Нелли.

– Обрати внимание на обувь, – сказал Боско.

– Сапожки по щиколотку.

– Когда дует Санта Ана, Сучка носит сандалии. А когда чувствует слом погоды, переобувается в такие сапожки. И каждый раз после этого, через шестьдесят, самое позднее через семьдесят два часа, погода меняется.

– Поразительно, – хором, словно заранее отрепетировав это восклицание, выдохнули Свистун и Нелли.

– Мне тоже так кажется, – согласился Боско.

– Мне бы хотелось отправиться в Венис прямо сейчас, – сказала Свистуну Нелли.

– Договорились, – ответил он. – А ты не хочешь привести себя в порядок перед поездкой?

– Отличная мысль. Меня тут накачали кофе.

Ее бедро под столом прикоснулось к бедру Свистуна. Он поднялся с места, давая ей выбраться. И залюбовался ею, пока она проходила по залу. Просто ничего не мог с собой поделать. Да и любой на его месте залюбовался бы. Он вновь сел на место.

– Где ты был? – спросил Боско.

– Да так, то одно, то другое. Канаан ушел?

– А что, по-твоему, он прячется под столом?

– Просто хочу сказать, что разминулся с ним.

– Да, он ушел час назад.

– Помнишь, как мы вчера разговаривали про Ботфорты?

– Про ботфорты?

– Про Мать Фелиции.

– А, ну да, конечно.

– Канаан не расследовал этого дела?

– А с какой стати? Он же никогда не расследует убийств.

– Ну, в конце концов, это было не совсем убийство. Я хочу сказать, ее ведь не нашли убитой прямо на улице. Она умерла в больнице после побоев.

– Ну и что?

– Ну, а Канаан не всю жизнь занимался сексуальными преступлениями, связанными с малолетками. Лишь последние пару лет. После истории с его племянницей.

– Ну и что?

– Вот мне и любопытно, а тогда, семь лет назад, он ведь тоже служил в полиции нравов?

– Значит, ты выяснил? Значит, это было семь лет назад, а не шесть?

– Выяснил.

– Чего ради? Что вообще происходит?

– Ничего не происходит. Просто хочется кое-что нарыть на этого Твелвтриса, вот и все.

– Хочешь докопаться до того, что он убил эту проститутку, а кто-нибудь из полиции помог ему спустить дело на тормозах?

– Что-то в этом роде.

– Но не Канаан же его покрыл?

– Я этого и не говорил. Только, ради всего святого, не рычи на меня. Я не охочусь на Канаана. Начитаешься таких книг, как «Алиса в Стране Чудес», вот и пойдут мозги набекрень.

– Эй, детка, чего это ты так разорался? Они молча смотрели друг на друга чуть ли не полную минуту.

– А как тебе кажется, в те времена Кортес уже служил в убойном отделе?

– Вполне может быть. Но почему бы тебе не спросить у него самого?

Свистун достал из кармана брелок с ключами и отстегнул ключ своего «шевроле».

– Махнемся на пару дней?

– Нет вопросов. – Боско достал ключи от своего пикапа. – Но не мешало бы заправить бак.

– Я пройду черным ходом?

– Все, что тебе угодно, Свистун. И ты сам это знаешь.

 

Глава девятнадцатая

– А почему на пикапе Боско? – удивилась Нелли.

– Хотелось бы не облегчать задачу тому проходимцу, который сфотографировал нас позапрошлой ночью.

– Вы думаете, он за нами следит?

– Не знаю, но рисковать не стоит.

– Господи, как я буду счастлива, когда все это останется позади!

– Если вам и впрямь страшно, то все может закончиться очень быстро. Достаточно будет отправиться в контору к адвокату и заявить, что вы в эти игры больше не играете. И упорствовать не будете. И не станете настаивать на дележе ровно пополам. И не…

– Так дела не делаются.

– Именно так они и делаются, когда бывший муж упрямится, а у бывшей жены сдают нервы.

Тогда они делят нажитое на глазок. А вопрос о том, честно это или нет, отпадает сам собой.

– А что бы назвали честными требованиями вы сами?

– Я бы сказал, что сто тысяч в год, – вы ведь в состоянии прожить на сто тысяч в год?

– И на какой срок?

– Может быть, на пять лет. Вы прожили с ним пять лет, вот пусть он и обеспечит вас на пять лет.

– Он зарабатывает двадцать миллионов в год.

– У него большие издержки. Так что предоставьте эти хлопоты ему самому. Возьмите сто тысяч в год чистыми, налог пусть выплачивает он. И какое вам тогда дело до двадцати миллионов?

– А вы сами не мечтали бы получать по двадцать миллионов в год?

– Нет. Конечно, когда тебе задают такой вопрос, первым делом хочется ответить на него: а как же. А как же! Но у меня был случай поразмыслить над подобной проблемой. И я сказал себе: нет.

– А от какой суммы вы бы не отказались? – продолжила она с легкой улыбкой в углах рта, понемногу разрастающейся, пока он обдумывал этот вопрос.

– Миллион, – в конце концов сказал он. – Мне кажется, я бы согласился на миллион.

Они оба расхохотались.

У Ла-Бри он повернул на юг.

– А почему вы избегаете фривеи?

– Потому что там сейчас жарко, как в духовке.

– Да, вы правы.

Она откинулась на спинку сиденья.

Свистун искоса посмотрел на нее. Понравилось ему то, как она сейчас выглядела, – без особых затей, больше смахивая на школьницу, которой была когда-то, даже без помады на губах; нос резко очерчен, хотя и не крупен, лучи солнца играют на высоких скулах, веснушки проступают сильнее обычного, волосы пучком, перехваченные резинкой.

– Вы говорили, что, прибыв в Калифорнию, поначалу поселились в Венисе.

Она понимала, что он смотрит на нее. И в ответ утвердительно мотнула подбородком.

– Жили вдвоем с матерью?

– С чего вы взяли?

– Когда вы сказали, что вам хотелось бы съездить в Венис, вы упомянули только о матери. А про отца не сказали ни слова.

– Сначала я переехала сюда одна.

– И сколько вам было?

– Четырнадцать.

– А потом приехала ваша мать?

– Да, когда мне было лет семнадцать. Или восемнадцать.

– После смерти вашего отца?

– Нет. После того как она его оставила.

– Значит, мать переехала к вам и вы стали жить вместе. Ну, и как это у вас получалось?

– Неплохо. Но долго это не продлилось. Мать с дочерью жили, держась как две сестры. А потом за нею прибыл отец. Когда она покинула его, он сказал «ну и черт с тобой», однако потом понял, что не в силах вынести дальнейшей депривации.

– Дальнейшей чего?

Она посмотрела на него так, словно он совершенно сознательно валял дурака.

– Да вы сами понимаете.

– Ну, положим.

– Отец, знаете ли, никогда не мог насытиться моей матерью. И, по-моему, не насытился до сих пор. Хотя они прожили здесь, в Венисе, уже лет двенадцать, может быть, тринадцать.

– И вы часто навещаете их?

– Нет, не слишком часто.

– А откуда вы, собственно, родом?

– Из Банта.

– Ах вот как, – пробормотал Свистун, словно знал, где находится этот город, и только по чистой случайности запамятовал.

– В долине Скунса.

– Штат Юта? Она рассмеялась.

– Айова.

– А что поделывает ваш отец?

– В настоящее время? Они с матерью владеют чем-то вроде мотеля, в котором, в помещении былых магазинов и складов, живут сейчас пьяницы, наркоманы и художники всех сортов.

– А как было раньше?

– Отец был фермером. Ему досталась ферма от деда. Три поколения нашей семьи владели этой фермой. Но моему отцу удалось потерять ее.

Она отвернулась, уставилась в окошко. Потом посмотрела на крышу машины с внутренней стороны, всю в каких-то непонятных отметинах. Боско однажды поведал Свистуну, что именно сюда упирались ноги попутных красоток, охваченных мимолетной страстью.

– Там, где река Скунс впадает в Миссисипи, есть город Маскатин, – сказала Нелли. – На тамошних фабриках изготовляют пуговицы из только что добытого перламутра. В пятидесятые это было прибыльным бизнесом. Пластиковая революция практически положила этому конец в семидесятые, но отец ухитрился прогореть еще раньше, так что для нас это осталось чужой головной болью.

Говорила она сейчас простовато и насмешливо – именно тем тоном, каким рассказывают свои байки владельцы ферм и ранчо.

– Мой отец сам из фермерской семьи и ничего, кроме фермы, у него не было. Но в тридцать лет, совсем недавно женившись, но уже успев обзавестись двумя детьми, одним из которых была я, он решил, что пора разбогатеть, а разбогатеть можно было только на перламутре. Он купил лодку и снасть. И все остальное тоже. Это было в пятьдесят первом. Его неоднократно предостерегали, напоминая о законах против браконьерства, но он стоял на своем: дно и берега реки представляют собой всеобщее достояние. Он заложил ферму, чтобы раскрутить пуговичное дело на полную катушку.

Мать рассказывает, что после этого им жилось предельно туго, но я была тогда совсем маленькой и, разумеется, ничего не могла заметить: горячая пища у меня была, платья и туфли были, а о чем шептались отец с матерью на кухне, уложив меня в кроватку, оставалось для меня тайной. Но сейчас, глядя на руки матери, я понимаю, что она подразумевает под этим «жить предельно туго». Она разделывала речных устриц вручную вместе с отцом и его работником.

Так что лет пять-шесть им приходилось туго, а когда дело вроде бы пошло на лад и моему отцу засветили кое-какие барыши и, может быть, еще через пару лет мы и впрямь выбились бы в люди, появился человек по имени Мартин Мэгпи. Я бы никогда не забыла это имя, даже если бы оно не звучало настолько по-идиотски. Он прибыл к нам с кожаным портфелем, прибыл в костюме за четыреста долларов и объявил о том, что право на рыболовство, на сбор перламутра и на добычу полезных ископаемых принадлежит каким-то людям с Востока.

Короче говоря, отец обратился в суд и начал тяжбу. В конце концов ему навязали некое соглашение. Так или иначе, пока дело переходило из одного суда в другой, работать на реке он все равно не мог. Адвокаты раздели его догола. При всем своем упорстве он этого не вынес. Он потерял дело, продал за какие-то гроши все свое оборудование заклятым врагам и вернулся на те несколько акров, что еще оставались у него в Банте.

Строго говоря, все это не имело особенного значения. Как я сказала, произошла пластиковая революция – и вслед за моим отцом разорился этот чертов Мэгпи, да и все остальные тоже.

– Значит, он принялся фермерствовать на оставшемся клочке земли?

Она неожиданно горько рассмеялась.

– А вам известно, что в Айове ежегодно производится гигантское количество попкорна?

– Нет, я не знал этого, – ответил Свистун.

– Очередной великий замысел моего папаши оказался связан с попкорном. Он решил выращивать цветную кукурузу.

– Да, мне такая попадалась.

– Нет, вы такого не видели. Вам попадался попкорн, выкрашенный естественными красителями. Но Джесси Рейнбеку хотелось совсем иного. Его кукуруза должны была, произрастая, расцветать всеми цветами радуги. И мне эта мысль даже нравится. Но тогда мне было двенадцать – и что я понимала? Ему понадобилось всего три года на то, чтобы разориться окончательно, но к этому времени я давно от них уехала.

– И он все-таки вернулся на землю?

– Да земли-то у нас уже никакой не осталось. Ему было пятьдесят, а выглядел он на все девяносто. И дело не в том, что он был, допустим, лентяем. Напротив, он был готов трудиться не покладая рук. Но упрям. Упрям и глуп. Мечтатель, всю жизнь потративший на бесплодные мечтания. Землю он продал. Им с матерью пришлось жить на чужой квартире, пока все мои братья и сестры не разъехались кто куда. И тогда мать уехала в город. В Кедар-Рэпидс. Именно так она себе представляла большой город. И на этот раз отец, конечно же, перебрался туда следом за нею. Попытался найти работу. В Кедар-Рэпидсе они занялись изготовлением мебели. В чем он ровным счетом ничего не смыслил. Прожив там с ним немного, мать отправилась разыскивать меня, во всяком случае, она внушила отцу именно это. И мы стали делать вид, будто нам вдвоем страшно весело. Хотя чего уж тут веселого, когда приходишь в бар вдвоем с родной матерью. Когда отец заявился за нею и туда, в Венис, я воспользовалась удобным поводом и смылась в Голливуд.

Когда она замолчала, за этим молчанием ему почудились многие темные воронки и водовороты, многие ямы и пропасти. И все это промелькнуло сейчас у нее на лице, вынырнув из забвения, как внезапно всплывшие утопленники.

– А когда, собственно говоря, вы были у них в последний раз? – спросил Свистун.

В глазах у нее вспыхнуло сожаление.

– С тех пор прошло четыре года, Уистлер. Вот поэтому мне и страшно.

Он включил музыку. И дальше они ехали в молчании. Прибыв на место, Свистун начал оглядываться, где бы припарковаться.

Венис соответствует представлениям о рае небесном двенадцатилетнего анархиста.

Загорелые люди с клоунски размалеванными лицами, полуобнаженные колдуньи в бикини, накачавшись молодым вином, отдыхают после бурной ночи, лежа на песчаном пляже.

Проститутки занимаются своим промыслом прямо на набережной, по которой прохаживаются клеящиеся молодчики.

Пожилые еврейские парочки сидят в шезлонгах под раскладными зонтами, спасаясь от солнца, в поисках которого они и прибыли сюда, за три тысячи миль от Бруклина и от Бронкса. Их приверженность Венису, где разбой и кражи являются столь повседневными, что самые правоверные боятся исполнять предписания, связанные с субботой, удивляет всех, кроме самих евреев. Если вы спросите у них, не хочется ли им вернуться на Восточное побережье, они ответят: да, но только в том случае, если нам возвратят молодость.

Налетчики, культуристы, красотки-купальщицы, монашки в сутанах с короткими рукавами, пейсатые раввины в лихо заломленных плоских шляпах, конькобежцы на роликах, бытовые и профессиональные убийцы – на всех лежит печать одинакового загара, у всех шелушатся носы, а на плечах поблескивает втертый крем.

Вольные художники, живущие эпизодическими обещаниями и вечными надеждами, проигрывают здесь затяжную битву землевладельцам, стремящимся заселить каждый квадратный ярд дилерами и брокерами, сбегающими в этот рай из лос-анджелесского ада. В результате каждый коттедж обрастает бесчисленными пристройками, каждая лавочка превращается в шикарный бутик, полный латиноамериканских товаров.

Практически на каждой крыше появляется роскошный – тысяч на двести долларов – пентхаус, на балконе которого полуобнаженные разведенки ухаживают за цветами, прикидывая процентную вероятность сиюминутного изнасилования.

Свистун припарковал машину у огромного жилого массива: на стоянку здесь не могла бы присесть и птица.

Правда, практически рядом находилась и огромная совершенно пустая стоянка, вывеска которой извещала о том, что за сутки тут берут десять долларов. Свистун пожертвовал бы этой суммой, но к стоянке почему-то не было удобного подъезда.

– Запру, и ладно, – пробормотал он. И, обратившись к Нелли, сказал: – Нажмите на кнопку и вылезайте.

Высокий загорелый парень лет двадцати, подойдя к машине, утер сопливый нос голой рукой.

– Надо было вам ехать на стоянку, – сказал он. – А это место все равно зарезервировано.

– За кем это?

Парень, нагнувшись, заглянул под машину, словно в надежде обнаружить там россыпи червонного золота.

– Должно быть, это последнее место для парковки, оставшееся свободным во всем Венисе.

– И ты его хозяин?

– Нет, что вы! Но я работаю на хозяина.

– Подо что?

– В каком смысле подо что?

– Под процент или за жалованье? Как это у вас организовано?

– Мне позволяют спать вон там, у стены.

– Ну, и подкармливают, наверное?

– Что-то вроде, – произнес парень столь обиженно, словно именно Свистун был в ответе за его незадачливую судьбину.

– Значит, тебе сегодня повезло, – сказал Свистун.

– В каком смысле? Свистун сунул ему двадцатку.

– Но… – начал было парень.

– Понял.

Свистун отобрал у него двадцатку и дал взамен две десятки.

Парень при всем своем унынии улыбнулся. Чуть было не сказал «спасибо», однако в последний момент раздумал, отвернулся и помчался прочь. Ему не терпелось найти торговца наркотиками и прикупить у него на два укола.

Нелли взяла Свистуна под руку и приноровилась к его шагу. Сейчас им приходилось идти назад, на Дадли-корт.

– Напомните мне, что если я надумаю кого-нибудь надуть, то начинать надо с вас.

– А что, по-вашему, он меня надул?

– Вы сами себя надули. Должно быть, этот пустырь никому не принадлежит. Здесь наверняка намечено какое-нибудь строительство.

– Вы циничны, – улыбнувшись, сказал Свистун.

– А вы – идеальный объект для любого жульничества.

– Включая ваше?

Ее рука и предплечье напряглись. Он прижал ее руку плотнее к себе, словно Нелли могла бы вырваться и убежать. Ее лицо исказила странная и нехорошая гримаса, глаза стали невыразительны, как костяшки пальцев. Правда, это продлилось всего ерунду, какие-то полсекунды.

– Только не давите мне на ногу, – сказала она. – С одним садистом я совсем недавно рассталась.

Здешний бар был удобен во всех отношениях. На бульваре Санта-Моника, сразу за чертой пляжа, но все же за ней, а следовательно, цены здесь были сравнительно разумными. Здесь имелись семнадцать сортов пива и подавали, по мнению знатоков, лучшие бифштексы из всех, какие можно найти на много миль вокруг.

Но знаменитости приходили сюда на ланч и ужин главным образом в силу здешних неписаных, но многолетних законов. Здесь не принято было подходить к звезде и докучать ему или ей просьбой об автографе. Уйдя отсюда, ты мог сплетничать, сколько тебе влезет, но здесь ты не имел права заглядывать под столик, под которым иной раз весьма прихотливо переплетаются ноги героев и героинь светской хроники. Особенно в случаях, когда партнеры не были законными супругами или постоянными любовниками. Да и заказывать пианисту пошлые песенки здесь было тоже не принято.

Когда Роджер Твелвтрис со своей свитой прибыл сюда, для ланча было уже поздно, а для ужина рано. Свита, прибывшая с ним, была на этот раз, за исключением Гарри Клорна, не телевизионной командой. Это была команда, с которой он собирался снимать игровое кино.

Наступило время, когда гонорары Твелвтриса просто-напросто перестали расти, потому что расти им стало некуда. Даже сам он признавал, что подобная приостановка вредит его имиджу парня из маленького городка, пришедшего в мир, чтобы завоевать его.

Конечно, он получал все новые и новые привилегии. Бесплатными становились машины и яхты, аэропланы и женщины, но это все – не в счет.

Когда некий молодой жополиз обратился к телесети с предложением профинансировать игровой фильм на три персонажа, причем не телефильм, а кинофильм, его поначалу встретили очень холодно. В конце концов, сказал Твелвтрис, даже если создать кинокомпанию, в этом не будет ничего особенного. Нынче собственными кинокомпаниями не обзаводится только ленивый.

Но подхалим не унимался, особенно напирая на то, что Твелвтрис сможет играть главную роль в каждой картине.

– Свифти Лазар… Бог да благословит этого человека в его-то года… с ходу предложит вам десять миллионов. А Карсону он предложил всего миллион. Десять миллионов за главную роль в фильме по сценарию Нормана Мейлера. Норман Мейлер, разумеется, никогда не пишет сценариев, но это не имеет значения, потому что вы отвергнете это предложение. А тут уж вся Америка призадумается, мол, надо же, а вдруг он действительно смог бы замечательно сыграть! И все сразу же поверят в это. Если Фрэнк Синатра, даже провалив роль, получил за нее «Оскара», вы-то уж, с вашим мастерством, мгновенно окажетесь на самом гребне волны.

– Мне это не нравится, – пропищала Милли Босуэлл. – Тут не пахнет гарантированной прибылью.

– Но и расходы составят всего тридцать пять Миллионов, – возразил наглый молодой пердун. – И, кроме того, Роджер, деньги решают далеко не все. А ведь телевизионная слава – товар скоропортящийся. А вот кинофильм остается на долгие годы. Появляются видеокассеты. Существует, мать ее в рот, такая штуковина, как история киноискусства!

Вот почему Милли Босуэлл не пустили в кинокоманду Твелвтриса, вице-президентом стал молодой наглец, а Джон Бама, нервно облизывая губы, сочинял свой первый стотысячедолларовый сценарий; правда, из этого гонорара десять тысяч причитались агенту, десять – «свату», пять – адвокату, пять – менеджеру компании, один процент с четвертью отходил в западное отделение Всеамериканской писательской гильдии, а еще десять тысяч пришлось потратить на мелкие взятки по пустякам.

Таким образом, в кинокоманду вошли Ред Экрон, продюсер, Хики Каддо, режиссер, Пип Померой, начальник производства, Чипс Дархем, главный бухгалтер, и Джон Бама. Причем последний держался как побитая собака и печально посматривал на Дженни, прибывшую по настоянию отца, но так и не понявшую, зачем ее пригласили.

Первые четверо были пожилыми неудачниками, отчасти подававшими в свое время надежды, отчасти не подававшими их никогда. Они испытывали такую благодарность из-за того, что их пригласили поработать и предоставили шанс малость разжиться деньжатами на старость, что их единственной – и главной – заботой было не потерять самообладания и не обмочить невзначай брючину своего господина.

Баме было двадцать семь, и он слыл восходящей звездой. Во всяком случае, ногу на нижнюю ступеньку ведущей вверх лестницы он уже поставил. И его единственной заботой было избежать чьей-нибудь злокозненной подножки, чтобы не свалиться и не зашибиться насмерть.

Сейчас он не знал, куда девать глаза. Как только он смотрел на обольстительную грудь Дженни, гневный взгляд Твелвтриса испепелял его дотла. А сам Бама подметил, что Твелвтрис при первой удобной возможности старается потереться запястьем о грудь дочери. Когда это произошло во второй раз, Бама посмотрел на спокойного блондина по фамилии Спиннерен, чтобы удостовериться в том, что поведение Твелвтриса кажется странным не только ему. Спиннерен ответил ему бесстрастным и безмятежным взглядом, означающим, что все происходящее – сущие пустяки, да и кому какое дело, если любящему папаше хочется пощупать собственную дочурку?

Во взгляде Спиннерена сквозило и определенное превосходство, как будто у него имелись основания не сомневаться в том, что Дженни достанется ему в тот миг, когда ему этого захочется. Бама, конечно, мог бы потребовать объяснений, только ни к чему хорошему это бы не привело. Инициатива явно принадлежала Спиннерену.

Бама вообще не мог понять, какого хрена нужно здесь Спиннерену. Он вечно плелся за спиной у остальных на расстоянии в пару шагов, словно ему не хотелось бы, чтобы кто-нибудь принял его за одного из членов кинокоманды Твелвтриса, а лучше уж – за некоего невинного наблюдателя, который, если к нему обратятся, может дать хороший совет – однако столь деликатного свойства, что лень, да и сложно объяснять.

Уолтер Пуласки шел по правую руку от Твелвтриса. Его брат Стэн – по левую. Братья Пуласки не были близнецами, однако настолько походили друг на друга, что у многих создавалось впечатление, будто это один и тот же человек, который, подобно легендарному сыщику из полиции нравов Айзеку Канаану, никогда не спит. Случалось, они и женщин брали по очереди, причем каждая их жертва была убеждена, что имеет дело с одним мужиком, правда ненасытным.

Да и вид у обоих был такой, будто они могут перехватить на лету выпущенную в них пулю стальными зубами.

Всю компанию препроводили к двум сдвинутым столикам в дальнем конце зала, потому что Твелвтрис заранее распорядился о том, чтобы их сдвинули.

Все, кроме Спиннерена, заказали себе что-нибудь выпить. Никто, казалось, не обратил внимания на его абстиненцию. На него вообще не обращали внимания, словно его здесь и вовсе не было.

Твелвтрис начал разглагольствовать уже по дороге сюда и продолжил разглагольствования за столом. Он выпил пять порций виски с содовой за время, понадобившееся остальным, чтобы пропустить по первой.

Он не умолкал, заказав себе, а заодно и всем остальным, ужин. Почти все взяли бифштекс с печеной картошкой и салат, потому что таков был выбор самого Твелвтриса.

Дженни распорядилась по-другому. Состроив милую гримаску и вслух ужаснувшись тому, что люди убивают себя тяжелой пищей, она заказала фирменный салат.

Спиннерен сидел обособленно, поигрывая чайной ложечкой. Не заказал он ничего, кроме кофе. Это было еще одним способом подчеркнуть собственную индивидуальность, и Бама подумал о том, что не мешало бы присмотреться к этому человеку: а вдруг с него можно будет срисовать персонаж?

Официантка безупречно справлялась с раздачей тарелок, хотя ей и мешал постоянный шум на заднем плане, производимый Твелвтрисом с его бесконечной болтовней. Однажды он на миг улыбнулся ей – улыбнулся словно бы призывно. Когда он отвернулся, официантка поймала взгляд Бамы и удивленно приподняла бровь: мол, что ему нужно от меня? Неужели он ждет, чтобы я улеглась тут на пол и раздвинула ноги?

Спиннерен понял, почему она выделила из всей компании сценариста – из сочувствия. Тот и впрямь выглядел самым жалким.

Бама ответил ей многозначительным взглядом, что, по мнению Спиннерена, было нелепой ошибкой.

Но Твелвтрис ничего этого не замечал, да и заметив, не понял бы, что оно должно значить. Не принадлежащие к высшему классу общества женщины обязаны были падать к нему в объятия по его первому зову, что вообще, как это ни странно, присуще многим знаменитостям в их мыслях о простых людях. А любопытно это потому, что вследствие такого подхода простые люди чувствуют себя проигравшими, даже не дав согласия на то, чтобы войти в игру.

Когда подали салат, все набросились на еду, а Твелвтрис продолжал разглагольствовать.

Всем было известно, когда кивать, когда ахать, когда закатывать глаза, а когда покатываться со смеху. Это умение быстро становилось второй натурой, иначе твой шанс на выживание в этих кругах был равен нулю.

И сам Твелвтрис прекрасно понимал это. Строго говоря, ему было наплевать на то, как окружающие реагируют на его слова. И вовсе не к разговору он стремился. Его даже не волновало, слушают его или нет. Подлинное удовольствие он получал оттого, что его спутникам смертельно надоели его монологи и отпускаемые далеко не по первому разу шутки – и тем не менее они были вынуждены хохотать и поддакивать. Это придавало ему ощущение собственного величия, заставляло чувствовать себя выше всех этих ничтожеств, втайне воображающих, будто они на самом деле выше и умнее его, не боящихся и глазом моргнуть, чтобы не выдать подлинного отношения к тому, что должно было раскатываться перед ними сплошною россыпью перлов.

– Все это было и прошло и быльем поросло, – сказал он. – Было и прошло и быльем поросло.

Он сделал паузу, будто ожидая каких-нибудь замечаний в связи с только что произнесенной сентенцией. Его взгляд вопросительно устремился в сторону Спиннерена.

– Вот именно, – пробормотал Экрон.

– Самая суть, – поддакнул Каддо.

Кто-то пустил тихого шептуна. Спиннерен подумал, что это – лучший комментарий к словам Твелвтриса. Потом увидел, что Дженни посматривает на него с несколько растерянной улыбочкой.

– Что за злоебучая свинья это сделала, – провозгласил Твелвтрис. – Фу-ты, ну-ты, ну и мерзопакость!

Он ухмыльнулся клоунской улыбкой и уронил голову в тарелку.

– Роджи пукнул, мамочка!

И тут же поднял голову и оценивающе посмотрел на Спиннерена.

А тот, в свою очередь, гадал о том, когда же Твелвтрис примет решение и даст ему знать об этом.

У Твелвтриса весь рот был еще по-прежнему заляпан майонезом, когда официантка пришла убрать тарелки. Все, за исключением самого Твелвтриса, со своим салатом уже управились. Официантка встала у него за спиной, не решаясь ни забрать тарелку, ни оставить ее на столе. Он посмотрел на нее так, словно она ненароком наступила ему на яйца.

– Можно убрать ваш салат?

– А тебе как кажется?

– Я не знаю, сэр. Поэтому и спрашиваю. Как вам будет угодно. Можете поступить хоть так, хоть этак.

– Ах ты, сучка! Нет, вы слышали, что она сказала? Можете, говорит, хоть так, хоть этак. Интересно, что она имеет в виду?

Все, кроме Дженни и Спиннерена, расхохотались. Каддо принялся бить себя по колену. Бама, когда на него упал взгляд Твелвтриса, выдавил из себя трусоватый смешок. Слабак ты, парень, да и дурак тоже, подумал, глядя на него, Спиннерен. Правда, для сценариста за этим маленьким унижением маячили грядущие миллионные гонорары.

– Ладно, детка. Мы просто пошутили. Можешь забирать, – сказал Твелвтрис.

Официантка улыбнулась, хотя Спиннерен видел, что она была бы рада перерезать Твелвтрису глотку, и убрала салат. Быстро и аккуратно разложила по тарелкам бифштекс с картошкой, принялась вслед за этим раздавать соусы и приправы.

Все взялись за ножи и вилки. Все, кроме Твелвтриса, вновь принявшегося разглагольствовать. Так и проговорил все время, понадобившееся остальным, чтобы расправиться и с мясом, и с гарниром, вытереть рты салфетками и откинуться на спинки кресел в ожидании кофе. Так и проговорил, пока еда, к которой он так и не притронулся, остывала у него в тарелке. Так и проговорил, пока официантка не убрала со стола грязную посуду. И вот она вновь застыла рядом с ним, так и не поняв, как обращаться с человеком, который заказывает обильный ужин, а затем не притрагивается к нему. Твелвтрис полез в карман и извлек лист бумаги.

– Бама, вы слушаете меня?

– Да, сэр.

Твелвтрис разложил на столе лист бумаги, отодвинул тарелку и указал на диаграмму, изображенную на листе.

– Я хочу, чтобы вы написали сцену в винном погребке.

– Что?

– Винный погребок. Вот план помещения, который вам пригодится. Сделайте копии для художника и плотников. Вы только поглядите, Ред. Я не люблю два раза повторять одно и то же.

– Эта сцена разыгрывается на парковой аллее и в тире.

– Вы меня не слушаете, Бама. Я же говорю вам, что хочу, чтобы все это было выстроено на самом деле. Никаких картонных стен. Самый настоящий погребок. Мне наплевать, снимем мы там хотя бы один кадр или нет. Но я хочу, чтобы его выстроили и обставили…

– Если вы замышляете то, что вы, как мне кажется, замышляете, то, по-моему, это лишнее, – заметил Экрон.

Твелвтрис проигнорировал его слова. Он смотрел на Баму, подавшись вперед, словно собираясь пригласить сценариста на танец или на поединок.

– Напишите мне сценку. Напишите вставную сценку в романтическом стиле. Дайте волю воображению. Не могу же я все делать сам. Просто внесите эту сценку в сценарий. Если кто-нибудь спросит, есть ли у нас в сценарии сценка в винном погребке, смело отвечайте, что есть. Вы понимаете, что я вам говорю? Я излагаю вам свое требование: эту сценку надо включить в сценарий. Будь у меня время, я бы написал ее сам. Но у меня нет времени. Что я, по-вашему, его рожаю, что ли?

– Нет. Конечно же нет, Роджер. Я так не думаю.

– Или я тебя хорошо знаю, а, парень? Я практически гожусь тебе в отцы. Мы с тобой встречались всего пару раз. Так с какой стати ты называешь меня Роджером?

– Все в этом городе называют друг друга по имени, – пробурчал Каддо, единственный, кому пришло в голову придти на помощь молодому сценаристу.

Остальные подливали в кофе сливки и подсыпали сахар, а потом самым тщательным образом размешивали.

– Ты что, социолог? Или ведешь журнал хороших манер? Или я определил тебя в протоколисты?

Твелвтрис зловеще уставился на Каддо.

– Мистер Твелвтрис, – начал было Бама.

– Слушаю.

– Не понимаю, почему…

Официантка, обнаружив, что Твелвтрис отодвинул тарелку, потянулась за ней, как обезьяна за кокосом.

Твелвтрис, резко развернувшись, уставился на нее.

– Какого хуя тебе надо?

– Вы отодвинули тарелку. А я подумала…

Она запнулась. Вопреки всему она почувствовала страх и разозлилась на себя за это.

– Что ты подумала?

– Подумала, что вы кончили.

– Ага, значит, ты подумала, что я кончил?

– Выглядело дело так, будто вы кончили.

– Ну, раз ты говоришь, что я кончил, значит я, наверное, кончил.

– Прошу вас, сэр. Если вы…

– Ты, на хер, сказала, что я кончил, значит, я, на хер, кончил.

Каждое слово Твелвтрис чеканил, пропитывая его желчью.

Официантка забрала его тарелку и поставила ее верхней в стопку тех, что уже стояли на тележке. Укатила тележку прочь. Спиннерену было видно, что подбородок у нее дрожит от ярости и отчаяния. Он отхлебнул остывшего кофе.

– Пиздища, – сказал Твелвтрис. – Пиздища только что потеряла работу, но об этом еще не догадывается.

Дженни обвела взглядом сидящих за столом мужчин, мысленно оценивая каждого. Она посмотрела даже на Спиннерена с его невозмутимым взглядом палача, которого ничто из происходящего здесь не касается. Сделай что-нибудь, сказал ему ее взгляд, или, уподобившись остальным, лижи моему отцу ноги. Уподобившись всем этим засранцам.

Спиннерен подался вперед и негромким голосом доверительно произнес:

– Мистер Твелвтрис, эта девушка прибыла сюда откуда-нибудь из Нью-Джерси или из Огайо – одному Богу известно, откуда, – и ей удалось получить работу в этом ресторане. И вдруг однажды вечером с компанией друзей вваливается Роджер Твелвтрис, он же Мистер-Полуночная-Америка. Ах ты, Господи! Она пугается до смерти. – (Твелвтрис начал было улыбаться.) – Она пугается того, что может что-нибудь не так сделать. Что опрокинет салат ему на колени, что подаст ему недожаренный бифштекс. Да и откуда ей знать, какие еще ужасы могут случиться? – (Твелвтрис окончательно расслабился.) – Я хочу сказать, она боится того, что сама загубит самый прекрасный день во всей своей жизни, – и, черт побери, так оно и есть!

– Нет-нет, – пробормотал Твелвтрис таким тоном, словно внушал адвокату приговоренного, что вовсе не обязательно собирается сжигать смертника заживо. Он поглядел на Экрона, потом на Каддо и, наконец, на Баму. – Может, поручить этому парню заняться сценарием? Эдакий ведь он мастер все расписать! Правда ведь, он мастер все расписать?

– Я хочу сказать, что все это вертится в мозгу у несчастной девушки буквально сию секунду, – со стопроцентной уверенностью в собственной правоте добавил Спиннерен.

– Мне нравится, парень, твой образ мыслей.

– Если вам угодно, я подключу Конни к работе над сценарием. Заключу с ним контракт, – сказал Экрон.

– Да к чему он ему нужен, твой контракт? Этот парень, похожий на девушку, он, хотите верьте, хотите нет, частный сыщик. Ищейка. Топтун… Подайте мне счет!

Экрон поднял руку, и официантка исхитрилась сунуть счет ему под мышку. Экрон подписал его, воспользовавшись кредитной карточкой новой киностудии.

– Вам нужна сцена в винном погребке, значит, я напишу вам эту сцену, мистер Твелвтрис, – сказал Бама.

– Что это за херня с мистером Твелвтрисом, а, Джонни? Мы с тобой как-никак собираемся снимать кино. Наше кино. Я для тебя Роджер, и никак иначе! – Он достал из бумажника сотенную и сунул ее под блюдце, давая официантке понять, что это персональные чаевые от Роджера Твелвтриса. – Только проследи за тем, чтобы потом погребок можно было перенести ко мне в дом – ион бы там отлично смотрелся.

Когда все вышли на улицу, Твелвтрис взял Спиннерена под локоток и отвел в сторонку.

– Чем-нибудь конкретным занимаетесь на данный момент?

– Ничем таким, чем я не мог бы пожертвовать.

– И сколько?

– Пятьдесят.

– Боже мой!

Спиннерен начал аккуратно обходить его.

Твелвтрис схватил его за руку, поглядел через плечо, чтобы убедиться в том, что никто не сможет их перебить.

– А эта услуга, которую вы готовы оказать…

– На вас никто ни за что не выйдет.

– И это будет выглядеть как несчастный случай?

– Такое бывает только в книгах, а иногда в делах, имеющих политическую подоплеку. Обычные задания решаются куда прямолинейней. Когда по городу бродит столько психопатов, готовых прирезать каждого, о ком пишут в газетах, вам нужно позаботиться только о двух вещах: чтобы на вас не смогли навесить оружие и чтобы у вас было алиби.

– А если они выйдут на вас?

– Против меня ничего не будет, а оружия не найдут.

На верхней губе у Твелвтриса выступили капельки пота, рука, теребящая кадык, задрожала.

– Вам не о чем беспокоиться, мистер Твелвтрис. Я знаю: чем проще, тем лучше. И у меня нет ни малейшего желания – у меня, похожего на девушку, как вы изволили выразиться, – садиться за решетку. Так вот, к вопросу о моем гонораре.

– Вы хотите наличными?

– Да, наличными. И на вашем месте я бы приготовил их уже завтра. Я зайду за ними, закончив дело.

– Так быстро?

– Чем быстрее, чем лучше. Ничего фантастического придумывать не придется.

– Я понимаю: чем проще, тем лучше.

– Верно. Сделаю дело, приду за деньгами. Только без всяких свидетелей.

– Мы можем встретиться…

– У вас пляжный дом в Малибу, не так ли? Будьте там в одиночестве следующую ночь. И, на всякий случай, еще одну.

– И никого со мной? А быть с моим алиби?

– Вас впустит охранник, не так ли? Вот это и станет вашим алиби.

 

Глава двадцатая

Свистун и Нелли прибыли в мотель «Бье Ривеж» со стороны океана, пройдя через Палму и по Главной набережной.

Кто-то из числа бесноватых художников, решив, как видно, покрасить главное здание, расписал каждую его стену и любую второстепенную архитектурную деталь в особый цвет. Вход в дом был на углу: две ступеньки крыльца и двойная дверь с застекленными вставками, настолько грязными, что они тоже казались расписанными.

Сперва Свистун решил, что Нелли вдруг оступилась. Ухватил ее за локоть, чтобы не упала. И только тут понял, что она узнала человека, сидящего в шезлонге в дальнем конце Дадли-корт – он глазел на обнаженную красотку, которую кто-то написал нитрокраской на кирпичной стене здания на другой стороне аллеи.

Видывал Свистун старых актеров и писателей, упустивших в далеком прошлом стопроцентный, казалось бы, шанс. Пивал с ними кофе, выслушивал их рассказы о том, как с ними уже начинали здороваться за руку самые главные знаменитости и как все сорвалось в самую последнюю минуту. О том, как они пропили, просадили, профукали верную удачу. На Четырех Углах и «У Милорда» таких было полным-полно. И не надо ему было ехать так далеко, чтобы встретиться с их точной копией.

Человек, похожий на кучу тряпья, повернул голову в их сторону, Глаза у него оказались молочно-голубого цвета, и на мгновение Свистун решил, будто старик слеп в результате двойной катаракты. Но нет, в этих глазах жила горечь поражения.

– Папа, – еле слышно пробормотала Нелли. А потом позвала вслух: – Папа! Папа! Это я!

Старик встал, джинсы висели на его тощем теле так, словно карлика втиснули в наряд великана.

– Нелли, – сказал он. – С матерью приехала повидаться, верно, Нелли?

Голос был как бы с твердой сердцевиной, но с мягкою оболочкой – голос мечтателя, которому хочется быть героем, но у него ничего не выходит.

Но тут из глубокой сени деревьев послышался другой голос, нежный и чуть насмешливый.

– Солнышко, – позвал он. – Солнышко, солнышко.

На светлое место вышла несколько неопрятно выглядевшая женщина. На ней был отдельный купальный костюм, благодаря чему во всей красе представали чрезвычайно худые шея, руки и плечи. Грудь ее, казалось, была позаимствована у другой женщины – куда большего формата, чем эта. Грудь была не только большой, но и высокой – поразительно высокой для женщины ее лет. Живот и бедра, конечно, вяловаты, а вот ногам могли бы позавидовать многие юные красотки, даже если сейчас эти ноги были в грязных и мокрых пятнах. У нее было тело того типа, которое в одетом виде кажется более обнаженным, чем раздетые тела других женщин.

Волосы ее когда-то были такими же рыжими, как у Нелли, но, судя по всему, в попытке сохранить этот цвет, когда он начал блекнуть, она вовсе погубила их. Теперь ее волосы были похожи на рифленую бумагу, попавшую под дождь. Небрежные пряди свисали на щеки и шею.

В руке она держала большой стакан, до половины налитый красным вином. Другой рукой откинула волосы со лба и убрала их за ухо.

Нелли прошла мимо отца, который почему-то при этом от нее отвернулся.

Она взяла мать за руку, ощутила под пальцами вялую плоть и хрупкую кость, скользнула рукой выше, обняла за плечо и оставила там свою руку, словно прося поддержки вместо того, чтобы оказывать ее. Мать, подавшись вперед, прикоснулась к щеке Нелли. На мгновение они и впрямь показались сестрами: обе выглядели сейчас предельно молодо, хотя видок при этом был у них диковатый.

Они обнялись по-настоящему. А потом, разомкнув объятия, но продолжая держать друг друга за талию, повернулись к Свистуну и к старику.

– Это моя мать, Флоренс Рейнбек, – сказала Нелли.

– Фло, – пояснила та.

– А это мой отец, Джесси Рейнбек.

Свистун повернулся к мистеру Рейнбеку и пожал ему руку. Он увидел в глазах у старика слезы. Поняв, что его слабость заметили, старик мотнул головой в сторону океана.

– Сильный ветер, – пояснил он, хотя стояло полное безветрие.

– Ну что, можешь рассказать мне что-нибудь любопытное? – спросила Перчик.

– Откуда мне знать, могу или нет, если мне неизвестно, что именно тебя интересует?

– Просто расскажи мне, что ты нарыл, и нарыл ли ты хоть что-нибудь.

– Твой парень ведет активную светскую жизнь.

– Что это значит?

– Он был на большом приеме, который устраивал Роджер Твелвтрис в честь совершеннолетия дочери.

– Ну, он весьма представительный молодой человек. Может быть, познакомился где-нибудь с этой девицей. Вот и стал вхож.

– Может быть. А временный охранник у ворот – это твой парень?

– К сожалению, Роджер Твелвтрис не входит в мою клиентуру.

– Спиннерен там долго не задержался. Больше было похоже на то, что приехал и уехал.

– Значит, он там не работал.

– А ты что, подумала, что его могли взять туда телохранителем?

– Мне пришла в голову такая мысль.

– Он ушел раньше, потому что ему надо было заехать на службу за своим соседом.

– А у него есть сосед?

– А ты этого не знала?

– Он очень скрытный парень, а повода вторгаться в его личную жизнь у нас не было.

– До сегодняшнего дня.

– Да, нас кое-что заинтриговало.

– Ты решила выяснить, не хочется ли ему открыть собственное дело.

– С чего ты взял?

– Это нетрудно вычислить.

– Он очень настаивал, чтобы мы заплатили ему за работу еще перед тем, как с нами рассчитался заказчик. А как только твой служащий начинает настаивать на авансе, тебе становится любопытно, с какой стати ему это понадобилось.

– Так дело обстоит практически в любом бизнесе, – заметил Риальто. – Так тебе неинтересно про соседа?

– А это важно?

– Тебе известен пассивный пидер, которого зовут Ян Савода?

– Я уже давно не держу конюшню, Майк. И картотеку на них не веду тоже.

– Ну вот, этот трюкач задирает болт до пупа и берет между ног, как женщина.

– Операция, – сказала Перчик.

Она сказала это вовсе не Риальто. Просто с языка сорвалось.

– Не понял?

– Спиннерен сказал, что ему нужны деньги, потому что его другу необходима операция.

– Ну вот, все и выяснилось.

– Ты очень помог, Майк.

– И сделал это с радостью.

– Я заплатила тебе за три дня.

– Но никакого возврата!

– Знаешь, Майк, это не слишком честно.

– А что, по-твоему, честно, Перчик?

– Честно, если ты отработаешь на меня еще два дня.

– И чем мне надо заняться?

– Будешь следить за Спиннереном. Какого черта! Может, еще что-нибудь нароешь.

– Просто, Перчик, ты не любишь проигрывать.

– А я, Майк, никогда и не проигрываю.

– Хотите выпить? – предложила Фло, глядя прямо на Свистуна, и наверняка ей хотелось, чтобы он ответил утвердительно.

– Нет.

– Что значит нет? Такой большой мальчик, как вы?

– Нет, потому что я завязал, – ответил Свистун.

– Ага, значит, вы из этих, – сказала Фло.

– Почему вы живете здесь, мама? – с ужасом спросила Нелли.

Стены были расписаны кое-как. Лесенка вела на антресоли, на которых был набросан десяток подушек и разложены в качестве столов две-три сорванные двери.

– Кто-то запустил в окно камнем, – сказала Фло.

– И Гетти решила съехать, – добавил Джесси.

Фло улыбнулась ему как собственной нелюбимой собаке, которую однако же не дозволяется гладить никому, кроме хозяйки.

– А Джесси не хотел, чтобы Гетти съехала, верно, Джесси?

Внезапно в этом убогом полуразрушенном помещении повеяло лютой злобой. Свистуну захотелось смыться отсюда, но он, понятно, не смел сдвинуться с места.

Джесси вышел на солнышко.

– Ему не на кого стало бы дрочить, – сказала Фло.

– Что тут происходит, мама?

– В каком смысле, что происходит? Хочешь стакан вина?

– Ладно. Я хочу спросить, почему вы живете здесь, а не в верхней половине дома?

– Я же объяснила. Кто-то запустил камнем в окно. С Гетти случилась истерика. Она заявила, что съезжает, а Джесси объявил ей, что мы можем поменяться с ней этажами, пока стекло не будет починено.

– Ну, и когда вы собираетесь вставить его? – Да знаешь…

Не договорив, Фло улыбнулась.

– Знаю что?

– Страховой агент пришел на следующий день. Увидел ущерб. Мы с ним поговорили с глазу на глаз. Безо всяких споров. Он мне выписал чек.

– Ну и?

– Я потратила деньги.

Она подошла к цветному телевизору с диагональю в двадцать пять дюймов и погладила его полированную крышку.

– Потратила на телевизор?

– Но у нас же не было телевизора!

– А куда делись деньги, которые я вам прислала на целый год?

– Ну, сама понимаешь. Деньги кончаются. Вы останетесь на ужин?

Нелли посмотрела на Свистуна. Что-то отвалилось от потолка и грохнулось на пол прямо ему под ноги.

Фло подошла и босой ногой наступила на гигантского таракана.

– Они не кусаются.

Свистун знал людей такого типа. Каждое замечание имело, как минимум, два смысла. Во всем чувствовалась сексуальная подоплека. Такова была ее природа, и уж тут ничего не поделаешь.

Он посмотрел на потолок. Кто-то в порыве откровенного безумия расписал нитролаком картонные упаковки из-под яиц и обклеил их разорванными крышками весь потолок.

– Знаешь, как оно бывает. Морят тараканов на третьем этаже, а они переходят на второй. Морят на втором, они перебираются сюда. Выморим здесь – и они опять начнут подниматься наверх. Есть вещи, бороться с которыми бесполезно.

Фло посмотрела на Нелли. Каждая фраза имела двойное дно, в каждом слове была сексуальная начинка. Речь Фло раздваивалась: ей хотелось, чтобы люди услышали от нее одно, и она боялась, что они услышат нечто совсем иное.

– Значит, ужинаем. Я приготовлю спагетти.

– Ну, и как тебе? – спросил Твелвтрис. Дженни стояла молча, испытывая странное беспокойство.

– Ради Бога, скажи же наконец, нравится тебе или нет.

А она и не знала, что сказать. Не знала, что все это должно было означать и когда он успел провернуть дело. Вид этой спальни нервировал ее – точно так же, как появление родного отца в дверях ванной.

– Я просто поражена, – пробормотала она. Спальня был огромной. Свет, просачивающийся из зимнего сада, окрашивал ковер в песчаный цвет.

Прямо отсюда через арку можно было выйти к бассейну, не видному из спальни.

Кровать была в форме раковины. Шелковые покрывала казались морскими волнами, бьющимися о берег. Мебель напоминала черепаший панцирь. Все вокруг было изготовлено из ракушек или стилизовано под них. Даже телефон.

Твелвтрис подошел к ночному столику и выдвинул ящичек, в котором находилась панель управления, инкрустированная перламутром. Нажал на кнопку – и в углу, из пола, выдвинулся на ножке телевизор. Нажал еще на одну, и стенная панель отъехала, явив взору стереомагнитофон. Он нажал на третью – и раздвинулись сперва занавески, за которыми скрывался платяной шкаф, а потом и дверцы самого шкафа. Показав ей, как все это функционирует, он сказал:

– А теперь иди сюда. Вот на что тебе надо полюбоваться.

Дженни подошла к нему. От открыл дверь в ванную. Дженни замерла. Ванная комната и сама ванна были выложены изумрудно-зеленым мрамором Твелвтрис нажал на кнопку. Ванна (скорее, бассейн) начала наполняться водой.

– Ванну можно наполнить, даже не вставая с постели, – пояснил Твелвтрис.

– Не знаю, что и сказать, – заметила Дженни. А хотелось ей сказать: а чего ради все это?

– Та спальня была хороша для девочки. А ты теперь взрослая женщина.

Повернувшись, она увидела себя в огромном зеркале над кроватью. Она стояла, недоуменно подняв брови, надув губки, выставив одну ногу вперед.

– Это стоило целого состояния, – пояснил Твелвтрис.

Вид у меня как у наложницы в гареме, подумала Дженни, и эта мысль ее напугала.

Фло слила воду из-под спагетти. Прямо поверх купального костюма она надела домашнее платье. Ближе к вечеру повеял легкий бриз. Стало прохладней, но то и дело проносились жаркие порывы ветров Санта Аны.

– Вечерок выдастся вроде тех, что бывали летом у нас в Айове, – сказала Фло. Взяла стакан и отхлебнула вина. – Все никак не могу привыкнуть к ночному холоду в Калифорнии.

– А многим это нравится, – заметил Свистун. Она посмотрела на него.

– Да что они понимают?

Свистун надеялся на то, что сентиментальные воспоминания прервутся столь же внезапно, как и начались.

– Сходи-ка за отцом, – сказала Фло.

– А где он?

– На скамье в конце аллеи. Пялится на девчонок в купальных костюмах.

Нелли вышла.

– Кто вы ей? – резко спросила Фло.

– Друг.

– Я вам не верю.

– А почему?

– За все время что вы здесь к ней ни разу не притронулись. Я вам, должно быть, кажусь развалиной, но с головой у меня по-прежнему все в порядке. Мужчина вроде вас и женщина вроде Нелли непременно принялись бы ласкаться.

– Ну хорошо, но если я ей не друг, то кто же я, по-вашему?

– Не надо отвечать вопросом на вопрос. Я с вами не шутки шучу. Мне надо знать.

– Мы друзья, но мы друг до друга не дотрагиваемся.

– Вы ее просто охраняете, верно?

– Ладно, вы правы. А как вы догадались?

– Вы оглядываетесь через плечо каждый раз, когда промелькнет какая-нибудь тень.

– Это просто привычка.

– А что, этот сукин сын угрожает ей?

– Словесным образом. Вы ведь знаете, как оно бывает.

– Да, знаю… Одни грозят убить женщину, но это пустые слова. А другие сперва грозят, а потом убивают.

Джесси и Нелли появились на пороге.

– А третьи даже не грозят, – сказала Фло, и Свистуну показалось, что она при этом горько вздохнула.

 

Глава двадцать первая

С самого детства у тебя развилось желание идти на любой риск, пренебрегать очевидной опасностью, разгадывать каждую ловушку и обходить каждую западню, никогда не прося о помощи, ни у кого не одалживаясь, оставаясь в любой ситуации самодостаточной особью, не ведающей страха.

Но для того, чтобы не ведать страха, собственную личность необходимо было изобрести, в этом и заключался весь фокус. Не ведать страха означало сохранять себя любыми средствами. Когда переходишь из рук в руки, жизнь преподносит тебе этот Урок.

Что, собственно говоря, от тебя требовалось, когда тебе было всего двенадцать, а пьяный мужик, которого тебе велели называть дядюшкой, забрался к тебе в постель и принялся теребить спереди и сзади? Что требовалось, когда у тебя не было ни угла, ни дома, ни силы убедить хоть кого-нибудь в собственной правоте?

Тебе оставалось только одно: дождаться вечера, когда «дядюшка» задрыхнет за кухонным столом, насосавшись джином. Когда задрыхнет, свесив голову на бок и бессмысленно раззявив рот. А тогда следовало включить газовую плиту, а потом вернуться к себе в комнату, лечь на постель, забиться в самый дальний угол, закрыться одеялом и подушкой – и ждать, пока в доме не грохнет взрыв. Дождаться, пока газ не наполнит кухню и не воспламенится от открытого языка пламени над подогревом, в дальнем конце, около стиральной машины.

Взрывом «дядюшку» отшвырнуло к стене и сломало ему шею. Соседи позже говорили, что он, наверное, так ничего и не успел понять. Это было единственным досадным обстоятельством во всей истории. Было бы куда лучше, если бы ублюдок заранее знал о неминуемой гибели. Знал бы, откуда она приближается к нему и кем наслана.

А в спальне всего лишь вылетело оконное стекло.

Осталось несколько царапин и ссадин, и мертвый дядюшка, и некуда стало податься, кроме как в детский приют. А там довелось продержаться всего неделю.

– О чем ты думаешь? – спросил Савода.

Без парика и косметики, с: носком на голове, в подпоясанном, но распахнутом цветастом халате. Не на предмет обольщения, потому что Спиннерену все равно было безразлично, а для самоудовлетворения: каждый раз, проходя мимо зеркала, видишь, как набухают в результате гормональных инъекций грудки.

– Мне надо позвонить, – сказал Спиннерен.

– Когда закончишь, зайди ко мне в комнату. Я достал книгу, которую ты просил.

Он отошел в глубь коридора, но там замер и прислушался к таинственной беседе Спиннерена.

– Это Спиннерен. Я получил заказ. Да. Без даты доставки. Как можно скорее, так бы я это сформулировал. Где? Повтори-ка. Нет, я не записываю. Ты что, по-твоему, я не умею вести дела? Я попросил повторить, чтобы запомнить.

Он повесил трубку.

Когда он зашел к Саводе, тот запихивал себе яйца в окрестности заднего прохода.

– Что это ты делаешь? – удивился Спиннерен.

– Собираюсь на панель.

Савода замотал член пластырем, после чего принялся перебинтовывать образовавшийся сверток, накладывая повязку слой за слоем.

– Как ты только такое выносишь?

– Нам всем приходится идти на жертвы. Конечно, если ты останешься дома…

– У меня дела.

– Ну вот, и мне не хочется оставаться одному. И опять смотреть телевизор.

– Но я не подброшу тебя к Четырем Углам.

– Да какая разница! Я такси возьму. Савода встал, поболтал в воздухе обмотанным членом, затем заправил и его в окрестности заднего прохода. Свободные концы бинта обвязал вокруг талии.

– А к чему все эти сложности? – спросил Спиннерен. – Разве большинство твоих клиентов не довольствуется отсосом?

– Большинство довольствуется. Но время от времени попадается такой, которому непременно хочется вставить. Знаешь, «прямому» так порой хочется, как они выражаются, «макнуть».

– И ты способен их одурачить?

– Да, Господи, на переднем сиденье машины, где-нибудь в темной аллее, да им еще и страшно до полусмерти, – я их ляжками зажму, они и разницы-то не чувствуют. Все равно все происходит в мозгу, не так ли? Или тебе это неизвестно, милый?

– Не называй меня милым.

– Ах, какие мы чувствительные!

– Но ведь тебе, должно быть, страшно больно.

– К такой боли легко привыкаешь. Есть и другая боль – а вот к ней привыкнуть трудно.

– Да, – согласился Спиннерен.

– О Господи, порой я кажусь себе такою эгоистичной сукой, – сказал Савода. Он бросился к Спиннерену и смущенно обнял его. – Не сердись на глупого Яна.

– Я не сержусь.

Спиннерен поцеловал Саводу в щеку, чего никогда не делал ранее.

Савода весь зарделся. А вдруг что-нибудь да получится, подумал он. У Спиннерена со мной.

Спиннерен взял приготовленную для него книгу.

Название на обложке гласило «Женская транссексуальность».

После доклада Перчику Риальто провел весь день в попытках вновь зацепиться за Спиннерена. Вот почему он терпеть не мог следить за человеком, не связанным работой в офисе или в магазине, а следовательно, свободным. Да еще если у того нет ни постоянного места жительства, ни семьи. Часть дня он провел неподалеку от конторы Перчика, однако заветный «БМВ» там так и не показался.

Да и к заданию он теперь относился без особого энтузиазма. Ему нельзя было бросить слежку лишь потому, что Перчику не хотелось, чтобы ее деньги пропали даром. А его самого она в очередной раз собиралась обвести вокруг пальца. И если по-настоящему, то следовало ему сейчас отправиться в подпольный игорный дом и взять картишку-другую. Ишь ты, выяснить, куда отправится Спиннерен! А почему бы не спросить об этом у него самого?

Да и вообще, что она нашла в этом безусом педике? Да и что у нее, на хер, за организация такая? Конечно, она лишена вкуса – взять хоть ее кольца с поддельными камнями, да и ни одного нормального ковра он у нее в доме не видел. А организация и вовсе как дырявое решето. Вот почему она связалась с итальянским мафиозо из Нью-Джерси. Завела с ним бизнес! Детективное агентство, черт бы ее побрал, а в детективах у нее педик, живущий с ненормальным извращенцем. Который еще вдобавок погуливает на сторону. А если он решил открыть свой бизнес, то кому это мешает? Пусть, на здоровье!

Риальто пару раз объехал вокруг высящегося на холме особняка Твелвтриса в надежде на то, что Спиннерен может заехать сюда за дочерью телезвезды. Хотя, конечно, трудно представить себе, что за дела могут быть у этой парочки.

И вот день уже клонится к вечеру. Риальто пасется на задворках многоквартирного дома, в котором Живет Спиннерен, «БМВ» остается в своем гнезде на стоянке, над охлаждающимся капотом вьется легкий пар.

Полчаса он поспал, решив, что уж столько-то времени Спиннерену на переодевание наверняка потребуется. Риальто приучил себя при первой возможности перехватывать по полчасика сна. Он где-то прочитал – и ему это запомнилось, – что именно так отдыхал Томас Эдисон. И часто говаривал, что похож на изобретателя электричества, да почиет он в мире.

Машину он припарковал так, чтобы видеть выход из дома в зеркале заднего обзора. И каждую пару минут посматривал в зеркало, чуть переставив его так, чтобы следить было еще удобней. Каждый раз, когда дверь открывалась и кто-нибудь выходил и садился в машину, Риальто замирал, понимая, что любое движение в салоне может привлечь к себе ненужное внимание.

Он не собирался упускать своего подопечного. Напротив, хотел следовать за ним повсюду до конца заранее оплаченного срока. А затем – предстать перед Перчиком и посоветовать ей заняться чем-нибудь более полезным, чем слежка за собственными служащими, даже если он, Риальто, превосходно справился с заданием и отработал каждый полученный грош.

Выйдя из дому, Спиннерен даже не посмотрел в ту сторону, где Риальто пас его. Он вывел «БМВ» и помчался по широкой аллее, выходящей на бульвар Венчур.

Риальто выехал на улицу, вырулил вправо, потом еще раз вправо. «БМВ» катил по бульвару в сторону фривея на Сан-Диего.

Спиннерена и Риальто разделяли шесть машин. «БМВ» находился в зоне отличной видимости. Спиннерен свернул на запад и поехал по направлению к Санта-Монике.

С каждым кварталом машин на дороге становилось все больше и больше. Риальто, идя на обгон при первой возможности, сократил дистанцию до трех машин. Сюда, в сторону пляжной полосы, ежевечерне мчались многие тысячи пропотевших за день в своих конторах служащих. Ехали к океану просто подышать свежим воздухом или, точнее, относительно свежим. Спиннерен доехал до мола и припарковал машину в одном из муниципальных гаражей.

Муниципальные гаражи – отличное местечко для тех, кто желает проверить, нет ли за ними слежки. Свободного места полно на всех ярусах, а ты тем не менее едешь на самый верх. И если кто-то последует твоему примеру, в высшей степени вероятно, что это окажется «хвост».

А обнаружив за собою «хвост», здесь нетрудно от него оторваться. Вниз на лифте, вниз по лестнице, в любую из целой полудюжины дверей.

К тому же для преследователя может оказаться неприятным сюрпризом то, что преследуемый заранее припарковал здесь другую машину. В таком случае он может практически без потери времени перебраться в нее. А если решишь пасти клиента на улице, не заезжая в гараж, он может выехать из муниципального гаража через любой из нескольких имеющихся здесь выездов. Или выйти пешком и затеряться за углом, на какой-нибудь улочке, запруженной транспортом или, напротив, снабженной «кирпичом» на въезд.

Риальто заехал в гараж, купил билет и припарковался в первой же свободной ячейке. Вернулся на улицу со стремительностью, которую трудно было предположить в человеке его комплекции, и отчаянно замахал такси.

– К подъездной дорожке, и там остановимся, – сказал он таксисту.

– А если дорожка кому-нибудь понадобится?

– Тогда и начнем ломать голову. Нужно оставаться в тени самим и все прекрасно видеть через дорогу.

Таксист подчинился после того, как Риальто сунул ему сквозь дырочку в плексигласовой «противобандитской» стенке скатанную в трубочку десятку.

Машина встала так, чтобы Риальто были видны оба выхода из гаража.

Через пару минут пешим ходом из гаража показался Спиннерен. Весь в черном и с черной, походного типа сумкой через плечо. Он постоял на углу, пока не появилось еще одно свободное такси и посигналил ему.

– Ну вот, – сказал Риальто.

– Ну, парень, прямо как в кино.

– Обойдусь без идиотских замечаний.

– Как насчет двадцатки, если я его не упущу?

– Как насчет поджопника, если упустишь? Ты у меня особенно губу не раскатывай.

Таксист посмотрел на жирного страшилу на заднем сиденье и предпочел воздержаться от дальнейших пререканий.

Вслед за машиной, в которой ехал Спиннерен, Риальто распорядился сделать поворот на Дадли-корт.

Он чуть не сломал себе коленную чашечку – так стремительно пришлось ему повернуться, когда он увидел Свистуна возле дома с заколоченным досками окном. Рядом с частным сыщиком находились какая-то старая тетка и молодая женщина, лицо которой показалось Риальто знакомым. Он где-то уже видел сегодня это лицо. В газете. На фотографии.

– Еж твою, – пробормотал он.

Это была Нелли Твелвтрис.

 

Глава двадцать вторая

Спагетти переварилось, томатный соус оказался слишком жидким. Даже сыр пролежал в холодильнике слишком долго и поэтому утратил аромат, которым, возможно, некогда обладал. Итальянского хлеба в доме, конечно, не нашлось, лишь затхлый батон из булочной, снабженный таким количеством химических добавок, что есть его было практически невозможно. Зато вина было вдоволь. Свистун понимал, что вина в этом доме всегда вдоволь.

Джесси накинулся на еду так, словно та и впрямь была объедением. Нелли едва прикоснулась к пище, зато выпила куда больше, чем следовало бы. Фло была на такой стадии опьянения, что есть ей вообще не хотелось. А только пить и пить. Позже ей наверняка вина покажется мало и потребуется что-нибудь покрепче. И где-то у нее, конечно же, припасена бутылочка. Сам Свистун на протяжении всей трапезы и вовсе не знал, чем заняться. Сидел и молился неизвестно кому, чтобы поскорее отсюда убраться.

Дверь была распахнута. Свистуна вынудили сесть спиной к ней. Каждый раз, когда мимо дома кто-нибудь проходил, он напрягался и посматривал через плечо – точь-в-точь как описала это Фло. В конце концов он вышел из-за стола и прикрыл дверь.

– Душный вечер, – пробормотал Джесси.

– Сейчас налетят москиты, – сказала Фло. – Так что все правильно, Уистлер.

Она улыбнулась ему так, словно он только что совершил подвиг.

– В Калифорнии нет москитов, – заметил Джесси. Фло развела руками, демонстрируя следы от укусов, равно как и многочисленные отпечатки собственных ногтей.

– Где у тебя глаза?

– Однако действительно душновато, – сказала Нелли.

– А где ваша машина? – спросила Фло.

– На пустыре в Паломе, – объяснил Свистун.

– Там живет Итци, – пояснила Фло. – Сейчас забрался в бумажный мешок и вырубился.

– А он не боится, что его ограбят?

– Куда там! Денег у него не бывает. А чуть появятся – приходит Канадец и продает ему дозу-другую. Эти горемычные дурачки даже не понимают, что губят себя наркотиками.

Она допила стакан, а затем заглянула в него, словно удивляясь тому, что стакан пришел в столь непотребное состояние. Джесси, оторвавшись от тарелки, посмотрел на жену. Нелли посмотрела на мать. Свистун посмотрел на Фло. Все трое следили за старой пьянчужкой, раздумывающей, не пропустить ли ей еще стаканчик.

Сколько лет приходилось Нелли терпеть все это, прежде чем она уехала из дому, подумал Свистун. Он искоса посмотрел на Джесси. Как знать, не пришлось ли Нелли столкнуться в родном доме не только с пьянством?

– Вам лучше подогнать машину сюда.

– Строго говоря, это мини-грузовик.

– Это не имеет значения: лучше подогнать, иначе его утром там не окажется.

– Мы не собираемся оставаться на ночь, – сказала Нелли.

– Но почему? Мы уж вас как-нибудь пристроим.

– Нет. У меня есть, где жить. У Уистлера есть дом.

– Ах вот как?

И голосом, и выражением лица Фло дала понять, как она восприняла последнюю фразу дочери. Джесси, побагровев, уставился на Свистуна.

– Наверное, нам пора, – сказал Свистун.

– Ах нет, ради Бога, прошу вас: дайте мне провести часок с родной дочерью. Я не видела ее четыре года, а то и все пять.

Фло делала вид, будто сейчас расплачется или закатит истерику.

Нелли похлопала ее по ладони.

– Так куда бы нам подогнать машину на часок?

– Куда бы? А почему не прямо сюда, в аллею?

– Там знак.

– Да брось ты! Я что, по-твоему, с полицейскими не полажу?

Она улыбнулась той же улыбкой, что и при упоминании о страховом агенте.

Со своими увядшими прелестями она все еще может поладить за полцены с любым коммивояжером и с любым полицейским, подумал Свистун. Джесси, должно быть, мозоли натер, держа ее на коротком поводке там, на ферме. Ну, и в конце концов ведь не удержал, не так ли?

– Договорились, – обратившись к Свистуну, сказала Нелли.

Как будто его ответ имел хоть малейшее значение. Как будто он не оставался наемным работником, вынужденным делать все, что ему прикажут. Вынужденным наряду с прочим разыгрывать из себя и некоего друга со смутными прерогативами. Ведь Нелли не знала о том, что Фло уже раскусила его.

Он отодвинулся с креслом от стола.

– Но вы же не уходите? – охваченная истинным ужасом, вскричала Фло. – Вы же не уходите? Послушайте, я даже пить перестану, только не уходите.

– Мы с Уистлером прогуляемся до Паломы, – сказала Нелли. – И вернемся на мини-грузовике.

– Только не убегай! Видишь? У меня в стакане ничего нет.

– Да, я вижу.

Нелли пошла за Свистуном на выход.

Солнце село, но в небе еще оставался какой-то свет. Минут через сорок загорятся звезды. На Спиннерене были солнечные очки.

Он стоял на дорожке у деревянных скамей, на которых сидели старые евреи, игнорируя опасность стать жертвой грабителя, потому что вечерок выдался таким славным – и это напоминало им о Бруклине.

Кругом катались на скейтах. Целая компания наезжала прямо на Спиннерена, решив напугать его.

Он не дрогнул – и они в последний момент свернули в сторону.

Риальто сидел на открытой веранде кафе, потягивая пиво прямо из горлышка; он думал о том, что, начни он убивать всех и каждого, как ему того порой хочется, здешний народец стал бы идеальной мишенью для открытия охотничьего сезона.

Спиннерен посматривал в сторону Дадли-корт. Потом отправился в том же направлении. Риальто не шелохнулся. Он понимал, что Спиннерен никуда не денется, что он непременно сюда вернется.

Спиннерен увидел, как Нелли и Свистун выходят из дому. Он услышал, как Нелли сказала: «Не волнуйся, мама. Через пять минут мы вернемся».

– Видишь! У меня в стакане ничего нет. – Эти слова, сказанные женским голосом, разнеслись по всей аллее.

Спиннерен вернулся на прежнее место.

Риальто удовлетворенно усмехнулся.

Спиннерен прошел мимо него, увидел дверь в кафе и прошел внутрь.

Риальто живо представил себе, как Спиннерен поднимается по лестнице на второй этаж и выходит на крышу…

Нелли разговаривала не столько со Свистуном, сколько сама с собой.

– Господи, каким стариком выглядит отец, верно?

– А сколько ему, собственно говоря?

– Да и мама, знаешь ли, не всегда была такой пьянчужкой.

– Может быть, вам не следовало бы говорить с ней в таком тоне?

– А кто, интересно знать, слышит мои слова?

– Вы сами.

– Когда я обняла ее, она вся обмякла, настолько она уже была пьяна. И что от нее осталось? Кожа да кости.

– Может быть, она просто устала.

– А знаете, когда-то все ее тело было столь же прекрасным, как сейчас только ноги. Вы обратили внимание на ее ноги? Все ее тело было в точности таким, пока жизнь не высосала из него соки. А ведь с такими ногами…

… она вполне могла бы участвовать в каком-нибудь кордебалете, – закончил он за нее.

– А потом превратиться в проститутку, – неожиданно рявкнула Нелли.

– Эй, послушайте, разве артистки из кордебалета непременно становятся проститутками?

– Выставишь все напоказ, значит, на все готова, верно? Так говорил мой отец. Такое, внушали мне, случится со мною, если я уйду из дому.

– Но ведь не случилось же.

– Просто провалилась в кроличью нору и попала в Страну Чудес, правда?

– В Хуливуд. В Страну Чудес. Возможно, это и впрямь одно и то же.

– То есть ничего реального?

– Может быть, даже ничего рационального. Даже ничего осмысленного. Сплошное безумие.

– Но мать хотела, чтобы я так и поступила. Чтобы хотя бы попробовала.

– Должно быть, ей и самой хотелось так поступить?

– Ну конечно, когда-то. Но в ее времена Страна Чудес находилась на гораздо большем расстоянии и попасть туда было куда трудней. Она постоянно покупала киножурналы, а отца бесили эти никому не нужные траты.

Нелли шлепнула себя по затылку. И усмехнулась:

– Ничего себе, нет москитов!

– Только не говорите этого Джесси.

– Он же ни в чем не виноват.

Они вышли на пустырь. Итци нигде не было. Зато пара других парней, лет шестнадцати или семнадцати, возилась с машиной.

– Что-нибудь не так? – спросил у них Свистун. Они, рассмеявшись, продолжили возню. Свистун проверил покрышки мини-грузовика.

– Или они решили оставить их напоследок, или подумали, что такие не стоят хлопот, – заметил Свистун.

Он отпер пассажирскую дверцу и открыл ее перед Нелли.

– Значит, эти парни воруют покрышки?

– Нет, не думаю, что этот «кадиллак» им по карману.

Он захлопнул пассажирскую дверцу, обошел вокруг машины, дождался, пока Нелли не откроет ему его дверь. Завел мотор, включил фары. Парни ухмыльнулись, их глаза и зубы ярко сверкнули в свете фар.

– В молодости тебя ничто не страшит, – заметила Нелли. – Берешься за что угодно.

– Рано или поздно они попадутся на чем-нибудь серьезном. Посидят в тюрьме – и перестанут быть молодыми.

– Вы так говорите, словно это вам совершенно безразлично.

– А вы что, хотите, чтобы я вылез из машины, отправился к ним и прочитал лекцию о том, как должен вести себя благонамеренный гражданин?

– А они бы вас послушали?

– Вот в том-то и дело. Что зря стараться?

Он подъехал к Дадли-корт и припарковался у заколоченного окна.

– Все равно винить следует только себя, – заметил он. – Но не в этом случае.

Могло бы показаться, что он по-прежнему имеет в виду двух воришек, но Нелли поняла, что он говорит об ее отношении к Джесси и Фло. О ее решении уйти из дому. О том, что она не видится с ними, хотя и живут они по лос-анджелесским расстояниям считай что рядом.

– Все дети разъехались, – сказала она. – И я оказалась не единственной такой черствой. Остальные и вообще не приезжают. И никто никогда не пишет. Я даже не знаю, где сейчас мои братья и сестры.

– Тем более не следует винить во всем себя.

– Отец сердится на меня больше, чем на других. Я была у него в любимицах. Однажды, еще до того как я вышла замуж на Роджера, я предложила им переехать ко мне в Западный Голливуд. Но он не захотел.

– Почему?

– Не знаю. Он клеймит себя за то, что оказался неудачником. И поэтому она ведет себя, как ей вздумается, и пьет, сколько ей захочется. Так она ему, во всяком случае, объясняет. А ему не хочется, чтобы я видела, как она обращается с ним, словно с полным ничтожеством.

Каждый строит свою жизнь на пьедестале, воздвигнутом из лжи, подумал Свистун. Постепенно он начал понимать, как четырнадцатилетней Нелли удалось вырваться из Айовы. Начал понимать, что произошло у матери с дочерью, когда первая, в свою очередь, сбежала из дому, якобы чтобы поглядеть, как живется второй.

– Он человек гордый, – сказал Свистун. – И это хорошо.

– А вы, Уистлер, человек мягкий. И это хорошо тоже.

Она подалась к нему на широком сиденье, ее взгляд был устремлен к его губам. Она обхватила его обеими руками за шею. Лунный свет, проникая в кабину через заднее стекло, падал ей на глаза. Слабо охнув, она обернулась, поглядела через его плечо.

– О Господи, какая луна. Давай пойдем на берег.

– Если мы не зайдем, твоя мать подумает, что мы уехали.

– Она же видит машину. Она поймет, что мы пошли полюбоваться луною на берег океана. Я вслух мечтала об этом еще там, в Банте, когда была совсем маленькой.

Она повернулась на сиденье, довольно сильно ударив Свистуна бедром. Он практически вывалился из машины. Она тихо рассмеялась. И помчалась по аллее к песчаной полосе пляжа. И он помчался следом за нею.

Риальто сидел на самой темной скамье, дощатый зонтик не пропускал сюда лунный свет, а ни одного фонаря или ярко освещенной витрины поблизости не было.

Он увидел, как Нелли и следом за нею Свистун выбежали из Дадли-корт и помчались в сторону моря. Повернул голову, уже провожая их взглядом, когда они промчались мимо нее. Свистун был похож на терпеливого отца, который гонится за непослушным ребенком.

Он посмотрел на крышу трехэтажного дома, на первом этаже которого находилось кафе.

Спиннерен стоял на крыше у парапета. Он уже собрал легкую винтовку и привинтил оптический прицел. Затем, после минутного колебания, опустился животом вниз на грязную и неровную крышу. Снял солнечные очки и положил их на гравий подле себя.

Картинка в прицеле получалась матовой. Фигуры Свистуна и Нелли казались темными силуэтами, но когда он навел резкость, ему стало видно даже то, как поблескивают ее влажные губы.

Она пристроилась к Свистуну, положив голову ему на грудь.

Он подумал о бесчисленных девушках и женщинах, не умеющих по-настоящему воспламенить мужчину, и о тех немногих, кому это удается. Он вспомнил о том, как плясал однажды с бледной, совсем юной девчонкой, о которой шла слава, будто она самая настоящая женщина-вамп. Вспомнил о том, как она обвила рукой его шею во время фокстрота. Ее даже нельзя было назвать особо хорошенькой, но она умела обращаться с мужчиной. Мелкими незаметными уловками. То, как она прижимается к тебе всем телом. То, как вдруг становится хрупкой и кажется куда более миниатюрной, чем на самом Деле, вжимаясь теменем тебе под подбородок и время от времени поглядывая на тебя снизу вверх из-под опущенных ресниц. Все эти трюки, позаимствованные из кинофильмов. Миллион режиссеров и актрис создали миф, который оказался краше самой жизни.

Но сейчас все стало по-другому. Сейчас женщины потеют, стреляют из автомата и, бывает, сами насилуют мужиков.

Нелли трепетала. Он посмотрел на ее поднятое навстречу к нему лицо. Она его обрабатывала. Господи, как она его обрабатывала. Можно было только гадать, чего ради. Он потянулся к ее лицу губами.

Первый шлепок по песку показался тяжелой каплей дождя.

Оба взглянули на небо.

– Дождь? – спросила Нелли.

Второй шлепок поднял в воздух ворох песку.

Свистун повалил ее наземь и быстро покатился вместе с нею под намытую ветром маленькую дюну.

 

Глава двадцать третья

– Господи, мне не хотелось бы их пугать, – сказала Нелли.

– И мне не хотелось бы, – ответил Свистун. – Но мини-грузовик проще всего выследить. Конечно, я мог бы сесть в машину и попробовать смыться в надежде на то, что стрелок, кем бы он ни был, погонится за мною, но мне все равно пришлось бы сымитировать человека на пассажирском сиденье, а такие штуки почти никогда не срабатывают.

– А я могла бы остаться с отцом и матерью до тех пор, пока ты не вернешься за мной.

– Нет, так мы поступить не можем. В этом случае задача стрелка окажется предельно простой: подкрасться к дому, взломать, не поднимая шума, заколоченное картоном окно – и он сразу же увидит все, что ему нужно. К тому же мы не знаем, как он поступит, увидев, что я уехал. Он может обделать здесь все дела, а потом догнать мини-грузовик, потому что он, конечно, знает, куда мы можем поехать.

– Значит, ты думаешь, это тот же самый человек, который нас сфотографировал?

– Нет, пожалуй, я так не думаю. Хотя не знаю. Но ты уже приучила меня доверять твоей интуиции. Кто-то пришел по твою душу, а поскольку трудно предположить, что заказчиков сразу несколько, значит, и исполнитель, скорее всего, должен быть только один.

Они вернулись к центральному зданию мотеля, пробежав по песку, а затем по заасфальтированной дорожке. Они старались оставаться в тени, каждую секунду страшась того, что в них снова начнут стрелять из винтовки.

– Нам надо расстаться. Мне не хочется делать этого, но придется.

Она схватила его за руку.

– Прошу тебя! Не надо!

– Нам неизвестно, здесь ли еще стрелок или уже смылся. Нам неизвестно, собирается ли он предпринять прямо сейчас еще одну попытку или нет. Нам неизвестно…

– Я наняла тебя, чтобы ты меня охранял. И я не понимаю, как ты сможешь сделать это, находясь в одном месте, если я буду в другом.

Дверь открылась. На пороге – полуулыбаясь, полунахмурившись – появилась Фло.

– В чем дело? – спросила она. – Что происходит? Неужели вы столько времени паркуете эту чертову машину?

– Да, знаете ли, – на ходу сымпровизировал Свистун. – Досюда доехали, а потом мотор заглох.

Теперь на пороге показался и Джесси.

– А что с машиной?

– Не заводится.

– Подбавь.

– Не заводится вообще. Что-то со стартером.

– Дай-ка взгляну.

Джесси протянул руку за ключами. Свистун полез от греха подальше в кабину.

– Да вот, сами посмотрите! – согнутым пальцем он порвал проводок зажигания. – Не заводится – и все.

Джесси не унимался.

– Дай-ка погляжу. Я, парень, в технике разбираюсь.

Свистун уступил Джесси место в кабине, понадеявшись на то, что тот вообще ничего не смыслит в технике. Тот безуспешно повозился какое-то время, а затем уставился на зажигание с таким, видом, словно то должно было заговорить.

– Стартер сломался, – сказал он.

– Значит, вам так или иначе придется остаться на ночь, – обрадовалась Фло. – Вот и повеселимся.

– Мне так не кажется. – Свистуну хотелось сейчас лишь одного: чтобы все побыстрее прошли в дом. Ему было крайне неуютно при мысли о том, что, возможно, именно в эти мгновения стрелок рассматривает их в прорезь прицела. – Мне в любом случае необходимо вернуться в Голливуд.

– И мне тоже. Нелли шагнула к нему.

– Не могли бы вы одолжить нам машину? – поинтересовался Свистун.

– У нас нет машины, – объяснил Джесси. – Мы никуда не ездим. Да тут ее все равно «раздели» бы или угнали.

– А такси здесь поймать можно?

– Не часто они сюда заезжают, – ответила Фло. – Да, не часто.

– Билли, – произнес вдруг Джесси.

– Что такое?

– В мотеле живет Билли. У него есть старая колымага, и он иногда подрабатывает левым извозом. Подвозит куда-нибудь старых евреев, когда тем захочется прокатиться.

– А можно объяснить Билли, что мы хорошо заплатим ему, если он доставит нас в Голливуд?

Они зашли в дом, и Свистуну сразу же стало малость полегче.

– Ну, не обязательно же звонить Билли прямо сейчас, – сказала Фло. – Посидите с нами еще. – Позабыв о собственной клятве, она тут же налила себе стакан вина. – Вы нам обещали еще целый час.

На протяжении всего покушения Риальто просидел в тени, оставаясь незамеченным. Снайпер выстрелил трижды – сперва один раз, а потом еще два. Свистун и Нелли рухнули на песок, но Риальто понял, что они остались невредимыми. Он видел, как они на четвереньках отползли за дюну, чтобы спрятаться понадежней. Какое-то время их не было видно, потом показался Свистун. Через минуту-другую он взял Нелли за руку – и они, пригнувшись, побежали по заасфальтированной дорожке. При этом они промчались всего в двадцати ярдах от того места, где сидел сам Риальто.

Риальто не стал дожидаться дальнейших действий Свистуна. Вскочив на ноги, он помчался по Паломе; надежда найти Спиннерена и понять, что же предпримет он теперь, оказалась, однако же, тщетной.

Риальто отправился на поиски такси. И в городишке, где такси не было вообще, ему это удалось. На обратном пути в Санта-Монику, где был припаркован его «кадиллак», он внес в записную книжку пометку о дополнительных издержках. Возможно, два лишних дня, которые ему придется проработать на Перчика, не окажутся пустой тратой времени и денег.

Интересная получается история, подумал он. Парень дружит с дочерью Роджера Твелвтриса, знаменитейшего сукиного сына, которого, судя по всему, решила бросить жена. Бросить-то решила, но наверняка не хочет уйти от него с пустыми руками. А двадцать четыре часа спустя тот же самый парень стреляет в жену Твелвтриса.

О таком только в книжках пишут. Но и в книжках о таком не писали бы так много, если бы большинство заказных убийств не оставались нераскрытыми. Люди, как правило, не осознают этого, но заказные убийства уже вошли в обиход; более того, их вал нарастает.

Получив свою машину, он проехал по всему гаражу в поисках «БМВ». Но того уже не было.

Конечно, можно было еще поискать, но Риальто решил, что денек и без того выдался далеко не бесплодным. На выходе он расплатился за парковку, внес в графу «издержки» и эту трату и отправился играть в карты.

Билли подогнал свой грязный «понтиак» к центральному зданию мотеля через сорок минут после того, как Свистун и Нелли подверглись нападению.

К этому времени Свистун пришел к выводу, что время, проведенное в обществе все сильней напивающейся и становящейся все грустнее Фло, не было совершенно напрасным. Каждая лишняя минута увеличивала шансы на то, что стрелок больше не крутится поблизости, что он смылся, решив, скорее всего, дождаться другой, более благоприятной возможности, но на данный момент отказавшись от дальнейших попыток.

Билли не проявил никакого интереса к собственным пассажирам. Тощий человек неопределенного возраста с тонкими губами, глубоко посаженными глазками и манерами лодочника, переправляющего в царство мертвых. Договорившись о цене, он больше не произнес ни слова.

Нелли села на заднее сиденье рядом со Свистуном и прижалась к его плечу; испуганная женщина, прильнувшая к своему защитнику. Под уличным фонарем они, прежде чем сесть в машину, простояли совсем недолго – но вполне достаточно для того, чтобы вновь стать мишенями.

Свистун распорядился о поездке в гостиницу аэропорта.

– А почему именно туда? – спросила у него Нелли, пока Билли заводил машину.

– Я там кое-кого знаю. И вам подыщут номер, надежный, как банковский сейф.

– Нет!

Она отпрянула от него на дальний конец сиденья.

– И прямо по дверью будет сидеть надежный человек.

– Вы ведь работаете на меня! Не забывайте об этом, – горячо сказала она.

– Три дня, за которые мне заплачено, истекли.

– Вы согласились подождать, пока у меня не появятся деньги.

– Я передумал. Платите.

Билли наконец проявил определенный интерес к происходящему у него за спиной, бросив на них взгляд в зеркальце заднего вида. Ему стало любопытно, кто кого покупает и с какой целью. Нелли показала Свистуну пустые ладони.

– А кредитные карточки я не принимаю, – сказал он.

Ее лицо подобралось в кулачок, рот скривился. Свистуну показалось, что она сейчас заплачет. Она и заплакала – хотя и не особенно убедительно.

– О Господи, значит, вы меня бросаете. Он придвинулся к ней, зашептав ей на ухо:

– Я вас не бросаю, Нелли. Мне надо кое-что сделать в обеспечение вашей безопасности, а я не смогу сделать этого, если вы повсюду будете таскаться за мной.

– Тогда оставьте меня на попечение Канаану и Боско.

– Где вас все уже видели? Ради всего святого, пораскиньте мозгами! Никто не сможет догадаться о том, что вы остановились в гостинице аэропорта. – Подавшись вперед, он постучал водителя по плечу. – Дождитесь меня. Надо будет еще кое-куда съездить.

– За отдельную плату, – сказал Билли.

– Естественно.

На мгновение Свистуну показалось, будто Нелли в последний миг откажется выходить из машины.

– Решайте сами, – сказал он ей. – Но я так или иначе оставлю вас здесь. Если хотите поехать куда-нибудь на машине Билли, я пойду пешком. Но если я пойду пешком, то больше уже не вернусь.

Нелли вылезла из машины. Они вошли в гостиницу. Свистун поговорил со своим другом Мервином Дуайером, работающим в ночную смену, и снял для Нелли номер на первом этаже, рядом с холлом. В номере отсутствовала задняя дверь в патио. Потом он поговорил с Фрэнком Пачем из службы безопасности отеля, предварительно отведя его в сторонку, чтобы Нелли не могла услышать их разговора.

– А что, разве не… – начал было Пач.

– Узнал – и тут же забудь об этом, – сказал Свистун.

– Господи, Свистун, ты с огнем играешь, на динамитном складе!

– Я не останусь в номере. Вот почему я хочу, чтобы ты присматривал.

– Я готов закрыть глаза.

– Я не прошу тебя закрывать глаза. Наоборот, смотри в оба. Чтобы никто не смог к ней проникнуть.

– А в чем проблема?

– Проблема в том, что ее хотят убить.

– Погоди-ка…

– Но я не знаю, насколько серьезна эта угроза.

– Как это?

– Возможно, убийца всего лишь оказался паршивым стрелком. Но если ты не можешь попасть в темный силуэт на светлом фоне, то ты, скорее всего, ошибся при выборе профессии.

– Значит, просто пугал?

– Настолько-то я и сам соображаю. Но если бы я мог поверить в то, что преступнику удалось сесть нам на хвост в Лос-Анджелесе и доехать до самого Вениса, а я бы его не засек, то я не стал бы просить тебя об услуге. Я готов заплатить.

Пач пренебрежительно отмахнулся.

– Я оценил, Фрэнк. И я перед тобой в долгу. Только попроси.

– За этим дело не станет, если, конечно, останусь в живых.

– И еще одно. Попроси Мервина, чтобы он дал тебе на прослушку все телефонные переговоры, которые она будет вести.

– Это незаконно.

– Верно. Поэтому будем считать, что я перед тобой в долгу дважды.

 

Глава двадцать четвертая

Гардену, куда отправился Риальто, нельзя назвать центром развлекательной индустрии Большого Лос-Анджелеса, но картежникам любых сортов здесь неплохо. В муниципальных правилах имеются зацепки, позволяющие вести здесь некоторые азартные игры, включая карточные.

В городке полным-полно игорных домов, и Риальто успел изучить каждый из них.

В здешних игорных домах администрация обеспечивает столы и держит несколько профессиональных игроков, открывающих игру каждый вечер. С ними сражаются главным образом постоянные посетители. Но и для случайного человека здесь найдется свободный стул и лишняя карта. В конце концов, твои деньги ничуть не хуже денег любого другого.

Разумеется, есть здесь и служащие, следящие за поддержанием порядка и отлавливающие шулеров.

Риальто был из числа постоянных, причем наиболее уважаемых посетителей. Иногда, сильно проигравшись, он пытался взять партнера или банкомета на крик, но и это совершенно естественно.

Полдюжины черно-белых телевизоров с тринадцатидюймовой диагональю были расставлены на высоких полках по стенам. Как правило, их использовали в букмекерских целях, хотя официально это было запрещено. Но сегодня все были настроены на станцию «Полуночной Америки».

– Нынче ночью мы припасли для вас шоу, каких поискать, – вещал с шести экранов черно-белый Роджер Твелвтрис. – С нами будет Баба Люпецки – югослав, прославившийся на весь мир своей женитьбой. С нами будет Мервин Шэфер, человек, лично позаботившийся о собственной безопасности и расправившийся с подонками, которые захотели испортить ему ужин. С нами будет…

– Все на хер путает, говнюк, – пробормотал Риальто.

Он уже изрядно проигрался и из-за этого находился во взвинченном состоянии.

– С нами будет Снитси Финчли, английская фокусница…

– Подать бы ее сюда, – сказал Уилли Кип.

– И чтобы она показала нам парочку фокусов, – Добавил Аб Форстмен.

– А может, хватит идиотских шуточек, – взорвался Риальто. – Этому мудаку платят кучу денег, чтобы он нас развлекал. Вот пусть он и развлекает. Он, а не вы!

– Кстати, насчет шуточек, – пробормотал Дьюи Мессина. – Будете открываться, Риальто, или вы Уснули?

Служащий предусмотрительно замер за плечами у Риальто.

– Вы готовы-ы-ы, – возопил Твелвтрис.

Риальто прижимал карты к животу, не открывая их. Здоровым глазом он яростно уставился на служащего игорного дома.

– Готовы, – заорала находящаяся в телестудии публика.

– И пиздец, – сказал Чак Уисси.

– Да, теперь на пятнадцать минут рекламы, – согласился Кип. – Ну что, Риальто, будем открываться или как?

– Откроюсь, когда кое-кто отойдет от стола.

– Да бросьте! Чарли тут работает, и вы сами это знаете, – сказал Мессина. – Откройтесь и назначьте, вы всех задерживаете.

– Когда отойдет этот ублюдок.

Риальто выложил карты на стол рубашками вверх. Он был упрям, но и Чарли решил заупрямиться.

– Имею право стоять, где хочу. Игроки начали сердиться.

– Не хотите играть, Риальто, значит, обойдемся без вас. Будем считать, что вы пасуете.

– Да считайте вы, что хотите!

Риальто животом придвинул свои карты к краю стола, вынул из глазницы стеклянный глаз, подсунул его под карты и сказал:

– Пасую.

Малость поспорили о том, не сжульничал ли Риальто со стеклянным глазом. А сам он, испытав после мимолетной стычки некоторое облегчение, вставил глаз на место и принялся следить за телерекламой. Но вот она закончилась, и на экране вновь появился Твелвтрис.

– Позвольте представить вам Большого Бена Бову, которому вскоре предстоит отстаивать чемпионский титул в тяжелом весе на первенстве мира в Лас-Вегасе.

– В первом тяжелом весе – и не на первенство мира, а на первенство международной лиги, говно такое, – сказал Риальто. – Почему ты никогда ничего не можешь запомнить?

Риальто ненавидел Твелвтриса. Мистер-Полуночная-Америка когда-то водился с ним. Правда, это было давно. Уже два, а то и три года Твелвтрис не прибегал к его услугам.

И дело не в том, что он лишился какой-то части заработка, для него, впрочем, тоже весьма существенной. Куда хуже было то, что он утратил возможность похваляться, где надо и где не надо, тем, что он поставляет отборный товар самому Мистеру-Полуночная-Америка. Здесь вопрос в чисто деловой репутации, подобно тому как английские купцы украшают свой фирменный знак примечанием «поставщик королевского двора». А сейчас, когда призадумаешься, становится ясно, что и во многих других его бедах виноват Твелвтрис.

Оказываешь человеку услуги, а чем он платит? Грубой неблагодарностью.

Взять хоть Перчика, одну из лучших потаскушек во всем городе, – ведь все бросила… И ради чего?.. Связалась с мафиозо, которого и мужиком-то не назовешь, вызывает Риальто как щенка, дает мелкие поручения, гроши платит, да и на грошах-то норовит сэкономить. Как будто обо всем забыла… Да и разве это занятие для человека его возраста – быть топтуном? Он уже далеко не так молод и, честно говоря, брюхо отрастил такое, что и сам-то еле ворочается. Особенно когда приходится круглыми сутками выслеживать сухопарого блондинчика, живущего у черта на куличках с пассивным педиком и не умеющего попасть в темную неподвижную мишень на светлом фоне с расстояния в сотню ярдов.

И вдруг он понял, что из этой ситуации, возможно, удалось бы извлечь куда большую выгоду, если бы он отправился к Свистуну и рассказал, кто в того стрелял. За такую информацию любой рад расщедриться, не так ли? Беда только в том, что Свистун вечно сидит без денег. Конечно, оказать ему услугу – дело хорошее, но сперва надо как следует подумать, нет ли какого-нибудь варианта повыгоднее.

– На этот раз, Риальто, – сказал, сдавая карты, Уисси, – держите поганый глаз на месте, я тут совсем спятить не хочу.

Риальто, проигнорировав это замечание, посмотрел на экран.

– Сдается мне, что я уже видел это поганое шоу.

– Так оно и есть. Это повтор.

– Интересно, этот сукин сын когда-нибудь вкалывает?

Твелвтрис на экране беседовал с девчушкой лет десяти или одиннадцати, которая в одно мгновение казалась восьмилетней, а в следующее – восемнадцатилетней. У нее были длинные ноги с почти оформившимися женскими бедрами, а и без того короткая юбчонка все время задиралась.

Твелвтрис пожирал ее глазами, стараясь не показать окружающим, что занят именно этим.

– Да, мистер Твелвтрис.

– Называй меня Роджером. Ты красива. Ты понимаешь, что ты красива?

– Ну, может, просто хорошенькая.

Аудитория разразилась смехом и аплодисментами. Девочка вертит попкой и соблазняет мужчину, годящегося ей даже не в отцы, а в деды, а сраная аудитория аплодирует, подумал Риальто. Они бы, должно быть, все так же хлопали, повали он ее прямо перед камерами на ковер и отдрючь. Решили бы, что так положено по сценарию.

– А вот полный набор. – Девочка делала то, что ей было велено, – рекламировала детскую косметику. – Румяна, пудра, тушь, тени… Все такое красивое! И мамочкам тоже подходит!

– И тогда дочки перестанут таскать у них косметику, верно?

И снова смех. Что же тут, интересно, смешного, подумал Риальто.

– Ну ты даешь!

Девочка, зарумянившись от наигранного смущения, шлепнула Твелвтриса по руке. Кинопродюсеры наверняка не пройдут мимо ее способностей.

Вот уж чего она не ожидала от старого пердуна, так это стремительности, с которой он поймал ее руку и вцепился в нее наманикюренными ногтями. По ее глазам было видно, что она испугалась, хотя наверняка уже привыкла к «отеческим» шлепкам и щипкам и научилась уворачиваться от них. Но он причинял ей боль – и деться ей было некуда.

– Как это здорово! – воскликнула она с напускным весельем, понимая, что скандал устраивать нельзя. – Но косметика – это хорошо, а мороженое еще лучше!

Этим она давала понять Твелвтрису, что пора переходить к рекламному ролику с мороженым. Он опомнился и дал соответствующую отмашку.

В ролике все та же девчушка чересчур плотоядно лизала длинный конический предмет, который почему-то назывался земляничным мороженым, тогда как закадровый голос с французским акцентом рассказывал о достоинствах этого лакомства.

– Вы видели, как этот подонок пялится на малышку? – спросил у партнеров Риальто. – С этим пора кончать. Реклама на телевидении превратилась в сущую порнографию!

– Ради Бога, откройтесь же, – взвился Уисси.

– Я проигрываю восемьдесят баксов, а меня заставляют слушать проповеди!

Служитель подошел к столу и нехотя сообщил Риальто, что его просят к телефону.

– Ты сказал ему, что я занят?

– А он ответил, что это срочно.

Свистун позвонил в Ла-Косту и выяснил, что Мэри Бет Джонс действительно находится там. Где разыгрывают большие деньги, там девочкам высшего класса платят большие гонорары.

Она могла оказаться либо в гостиничном баре, либо в клубе, где до рассвета засиживаются дельцы от спорта. Проще всего было бы разыскать ее по телефону и задать несколько вопросов. Но Свистун давным-давно понял, что надлежащих ответов таким методом не добьешься. Людям, как правило, не хочется отвечать на вопросы, задаваемые незнакомцем, а по телефону от него ничего не стоит отделаться.

Опытный сыщик знает, что глаза сплошь и рядом говорят другое, и куда большее, чем губы. Кроме того, Нелли обратилась к нему, сославшись на рекомендацию этой Мэри Бет, следовательно, они знакомы. И если это действительно так, Свистун вполне может вернуть ей переданный через Нелли поцелуй, да и вообще повести себя как старый знакомый.

Сделав еще один звонок, он выяснил, что Боско уехал из «Милорда» домой. Он велел Билли отвезти себя к Боско, чтобы забрать ключи от «шевроле».

Когда Свистун расплачивался с Билли, тот сказал:

– Можно задать вам один вопрос? Из чистого любопытства.

– Конечно.

– Кто кого покупал и что за всем этим скрывается?

– Я отвечу тебе так: я, со своей красотой, с дам денег не беру.

Он постучался к Боско и сообщил, что пришел за ключами.

– А мою машину ты пригнал?

– Да нет, знаешь ли, как-то не получилось.

– Но она хоть цела?

– Она в Венисе, и за ней присматривают.

– В Венисе? Там ее разденут. Хорошо бы двигатель не унесли!

– Что бы с ней ни случилось, я за все в ответе.

– Как ты можешь быть в ответе за такое сокровище? И как это получилось, что ты вернулся не на ней?

– Слишком долго рассказывать. Просто отдай мне ключи, и я пойду.

– Нет, погоди-ка…

Но Свистун уже выхватил ключи у него из рук и помчался по лестнице.

Он поехал по Голливудскому фривею, потом по фривею Санта-Ана.

Ему предстояло проехать шестьдесят восемь миль. Если особо не спешить, то полтора часа туда, полтора обратно. Нелли даже не успеет соскучиться.

Он задумался над своими опасениями. Не слишком связанными с полночным фотографом или с полночным стрелком. И то и другое представляло собой серьезные проблемы. А его сейчас волновали мелкие.

Его волновало, например, как это вышло, что в первую ночь Нелли не заперла дверь спальни. Разумеется, женщина, нанимая телохранителя, не рассчитывает на то, что он вломится к ней в первую же ночь, но разве со стороны нервной – и нервничающей – клиентки не было бы естественно запереться на всякий случай? К тому же во вторую ночь – когда она уже знала, что он останавливается, когда ему скажут «нет», и, с другой стороны, появилось множество причин оставить дверь незапертой, чтобы он мог в любую минуту прийти к ней на помощь, – дверь она как раз заперла.

И как это вышло, что маленькая собачонка соседа разлаялась на ночного «гостя», а два бультерьера и ухом не повели? Да, конечно, их усыпили, но почему они не разлаялись до того, как их угостили мясом со снотворным? И как это вышло, что утром они категорически не захотели брать пищу из его рук, хотя уже успели с ним познакомиться? Так неужели они набросились бы на мясо из рук совершенно неизвестного им человека или на мясо, перекинутое через забор?

Нелли сказала, что он держит Твелвтриса за яйца. Неужели та маленькая коробочка, в которой почти наверняка была всего лишь аудиокассета, является столь надежными и безжалостными щипцами?

И как это вышло, что его самого не покидает ощущение, будто Нелли ловит его, как рыбешку, на блесну, то отпуская, то подсекая леску?

Игра в поцелуйчики, которую она с ним затеяла, рассчитана на куда большую молодость обоих партнеров. В ее возрасте женщины или дают, или не дают. И человеку не приходится болтаться подобно говну в проруби.

В пляжном домике ему стало чертовски одиноко. Твелвтрис внезапно понял, что его всегда и повсюду окружают люди. Даже во сне его не покидало сознание того, что его охраняют, что в окрестностях дома патрулируют, чтобы его не похитил или не убил какой-нибудь обезумевший поклонник. Обезумевший настолько, что ему захотелось отправить своего кумира к праотцам.

Даже зрелище самого себя на телеэкране не приносило всегдашнего утешения. Если не считать того, что он вновь сильно возбудился, наблюдая за тем, как эта малышка елозит в кресле для приглашенных гостей.

Около часа, не называя нигде собственного имени, он разыскивал по телефону Риальто – и обнаружил наконец его в игорном доме.

– Где это тебя черти носят? – заорал он, когда тот взял трубку.

– А кого это интересует?

– Твелвтриса.

– Ну и пошел на хер!

– С тобой говорит Твелвтрис! Роджер Твелвтрис!

– Господи, мистер Твелвтрис, я же не могу Узнать вас по голосу. Сколько времени мы с вами не разговаривали?

– Ты что, моего шоу не смотришь?

– А как же! С подлинным трепетом. Но по телефону голос звучит совершенно по-другому.

– У меня срочное дело.

– Срочное?

– Нужна подружка.

– Понял.

– Молоденькая.

– А сколько? Одиннадцать? Двенадцать?

– Нет-нет. Мне надо быть поосторожней.

– Пятнадцать, шестнадцать?

– Я не сказал: старуха.

– Значит, четырнадцать.

– Но чтобы выглядела помладше.

– Надеюсь, вы без очков?

– Что такое?

– Да так сами девки шутят. А помучить вам ее не потребуется? Ну, не насчет выпороть, а чтобы посерьезней?

– Ничего в этом роде.

– Я могу гарантировать это?

– Разумеется.

– И когда доставить?

– Как можно скорее.

– А куда?

– Помнишь пляжный домик в Малибу?

– Вам нужно быстро и далеко.

– Ты не единственный сутенер в этом городе, Риальто.

– Я не сутенер, мистер Твелвтрис. И попросил бы не обзываться.

– Ладно, извини. Вот уж не думал, что ты так чувствителен.

– Я не так чувствителен, но всему есть свои пределы.

 

Глава двадцать пятая

Это был старый трюк, изобретенный в Нью-Йорке. Суть его заключалась в том, чтобы предельно затруднить желающим доступ на дискотеку, потому что, как выразился однажды Канаан, чем труднее попасть, тем большему числу попасть хочется, такова уж человеческая природа. Вышибалам суют полусотенные, лишь бы проникнуть за заветную дверь. Завзятые неудачники, становясь швейцарами, сколачивают изрядные состояния.

В Хуливуде самым модным местечком было «Нифти-Шифти», в верхней части Голливуда – неподалеку от тех мест, где идет торговля живым товаром.

Спиннерен и Дженни с трудом пробирались в толпе. Улица была противозаконно обнесена веревочным заграждением.

Дженни была настроена на праздничный лад. Деревенщина, наконец-то прибывшая в настоящий город. Все ей нравилось.

А Спиннерену все не нравилось. И люди, чувствуя это, старались обходить его стороной, чтобы их не ударило током. Иногда, если телесный контакт с бледным худощавым блондином становился неизбежен, виновник или виновница смотрели на него с удивлением, если не со страхом. У входа в заведение задирал и осыпал угрозами публику затянутый в кожу гермафродит по кличке Денди Жак. Слова эти – Денди Жак, – чтобы никто не запамятовал, были выложены буквами из обрезков зеркала у него на карманах.

– Ну кому, на хер, охота подраться? А, говнюки, забздели? А смотрите, козлы, у меня есть титьки. Я баба. Неужели никому со мной не справиться? Ну-ка попробуйте!

Толпа невольно шарахалась, люди не знали, как себя вести. Что ты такому – или такой – сделаешь? Держись подальше. Держись пораскованней. Смейся. Перешептывайся. «Ну и говно! Избегай встречаться взглядом. Ради Бога, не смотри на нее. Не смотри на это. Не заводи. Или нет, давай заведем!»

И кто-нибудь, осмелев:

– Эй, Денди Жак! Можно называть тебя Жаклин?

– Слышу тебя, мудак. Жакнет! Ни хера ты не знаешь.

Спиннерен посмотрел на гермафродита совершенно невозмутимо, посмотрел, словно даже не видя его, посмотрел как на пустое место. Не пытаясь встретиться с ним взглядом. Но и не уклоняясь от такой встречи.

– Ну, и какого хера ты уставился. Вон ты, блондинчик с постной рожей!

Спиннерен лениво ответил взглядом на взгляд.

– Отвернись, – зашептала Дженни, придвинувшись к нему и потеребив за руку.

Толпа подалась от них, оставив Дженни и Спиннерена в одиночестве. Между ними и звероподобной лесбиянкой сейчас никого не было.

– Ага, этому мудачку охота подраться! – Денди Жак встала в боксерскую стойку, потом закружилась на месте, сжав руки в увесистые кулаки. Она широко и презрительно ухмылялась. – Ну, педик, поди сюда, сейчас я тебя уделаю!

Спиннерен неподвижно стоял на месте. Дженни по-прежнему держалась за его руку.

– Эй вы, двое! – окликнул охранник, торопясь сделать что-нибудь во избежание никому не нужной потасовки. – Проходите, ладно уж. Для такой тощей парочки место всегда найдется.

Дженни вновь затеребила Спиннерена, но не слишком настойчиво, предвкушение драки волновало ее в той же мере, в какой и пугало.

Спиннерен не шелохнулся. Он смотрел на развоевавшуюся лесбиянку так, словно та была существом с другой планеты.

Денди Жак придвинулась. Рука метнулась вперед. Спиннерен не шелохнулся, позволив попасть себе по скуле.

– Я тебя искалечу, – тихо предупредил он.

– Га-а-вно!

Денди Жак нанесла Спиннерену еще один удар.

Немногие увидели, что произошло. Спиннерен нанес два удара, по одному на каждую коленную чашечку. После первого удара Денди Жак застонала. После второго заорала во весь голос и рухнула наземь. Лесбиянка заворочалась на асфальте, как рыба, вытащенная на берег, выпученными от боли глазами уставясь на Спиннерена словно бы в недоумении, как это он осмелился причинить ей такую боль.

Кое-кто из зевак даже рассердился.

– Нельзя же так!

– Господи, ну напилась, ну подкололась, так за что ж ее так сильно?

– А что случилось? Мужику что, по яйцам дали?

– Да нет у нее никаких яиц!

– Что ж, отрезали, на хер, что ли?

– Да какое отрезали! И не было! Гермафродит несчастный!

– И нечего было ее так! Что она тебе, блин, сделала?

– Кто же она теперь?

– Как кто? Лесбиянка с двумя сломанными ногами.

– Да кто эту парочку сюда пустил? Надо их вышвырнуть!

– Вон этот ее уделал!

– И ей не хера было выгибаться!

– Ладно, Марджи, только не начинай все сначала.

– Не понимаю! Как кому-нибудь вздумается подраться, так они идут в «Нифти-Шифти».

– Так уж устроен мир. И никто не сказал, что он устроен справедливо.

– Да уж, так твою.

– В точности мои слова.

В клубе извивающиеся человеческие тела впритирку друг к дружке изображали нечто вроде танцев. Кое-кто онанировал в открытую. Дженни прижималась к Спиннерену: его мгновенная и безжалостная жестокость и возмутила, и возбудила ее.

Да уж, головоломка этот Спиннерен, подумала Дженни. Но именно такие головоломки интересно решать.

Риальто прибыл на выставку живого товара на углу Голливудского и Виноградной.

Чаровницы и труженицы панели блистали во всей красе, практически раздевшись догола, благо, всегда можно сослаться на душную Санта Ану, мучающую всех, и не только зноем, – воздействующую на нервы, лишающую сна, будящую похоть.

Проститутки мужского и женского пола сидели двумя рядами, демонстрируя свои прелести, выпуклости, впадины, пробритости и прочие изыски. Жаркое дело на жаркую ночку. Чтобы вверх подскакивал не только столбик ртути в термометре.

Риальто трижды проехался по бульвару туда и сюда, разглядывая проституток в поисках чего-нибудь подходящего. Через дорогу от «Милорда» он вроде бы нашел, что искал. Он развернулся. Три дамы подошли к открытому окошку у пассажирского сиденья, облокотились о горячий металл, продемонстрировали груди.

Одна была чернокожей, другая белой, а третья мулаткой.

Прическа каждой походила на сложную театральную конструкцию. На чернокожей был парик, прошитый серебряной нитью, на смуглокожей – бронзового цвета парик, обнимавший ей голову наподобие рыцарского шлема, а волосы белой были через прядь обесцвечены или выкрашены в кромешно-черный цвет.

– А, да это же Одноглазый Джек, – сказала серебряноголовая.

– Хочешь скидку, Риальто? – спросила бронзововолосая.

– Хочу кое-чего особенного.

– И ни одна из нас не подойдет? А хочешь всех трех сразу? Тут уж мы сбросим цену. И доведем тебя до белого каления, а потом дадим малость остыть.

– Мне не для себя надо. И никто из вас не подходит.

– Тебе нужна соплячка, – с понимающим видом сказала серебряноголовая.

– И девочка, и в то же время не девочка.

– Ширли, – предложила бронзовоголовая.

– У Ширли титечки выросли.

– Как это?

– Сказала, что надоело носить корсет.

– И какой у нее объем?

– Сорок дюймов.

– Просто безобразие, – сказала серебряноголовая. – Ненавижу все ненатуральное.

– Тогда прекрати пробривать пизду сердечком.

– А если у меня так растет!

Она расхохоталась, демонстрируя белые зубы, похожие на акулью пасть.

– Вон там что-то любопытное, – сказал Риальто. – Это девочка?

Девицы посмотрели в указанном направлении.

– Ах да, это же Школьница. А ты ее не знаешь? – спросила бронзововолосая.

– А вы уверены, что это девочка, а не маленький педик, переодевшийся девчонкой?

– Господи, старина, я знаю человека, который пользовал ее прошлой ночью, – сказала чернокожая.

– Только не ври, моя сладкая.

– Никогда не вру таким красавчикам.

– Ну, так попроси ее ко мне в офис.

Чернокожая, сигналя, подняла руку.

– Клиент просит, – нараспев произнесла она.

– Петушка или курочку? – отозвались фальцетом с тротуара.

Девочка лет тринадцати на вид, в белой блузке и плиссированной юбке, увидела поднятую руку негритянки.

Она подошла, переваливаясь, как уточка. Блузка была расстегнута сверху донизу, хотя смотреть там особенно было не на что. Плиссированная юбочка, типа тех, что носят в католических школах, была сильно укорочена, обнажая ноги до половины бедра. На ней были также белые носочки и аккуратные туфельки.

При ближайшем рассмотрении она уже не казалась столь юной. Ее послужной список проступал на лице.

Три шлюхи исчезли, вернувшись на общий парад. Клиент с особыми вкусами должен был договориться со Школьницей с глазу на глаз.

– Привет, папочка. Угостишь меня конфеткой?

– А если угощу, что ты с ней сделаешь?

– А что за конфетка?

– Допустим, леденец.

– Леденец пососу.

– А карамельку?

– Карамельку полижу.

– А если с начинкой?

– Я всегда сую язык в маленькую дырочку.

– А имя у тебя есть?

– Фелиция.

– Так что же ты делаешь, Фелиция?

– Все, что скажете, мистер…

– Риальто. Майк Риальто.

– Ах, я про вас слышала. Какова ваша доля?

Ее голос сразу утратил напускную ребячливость.

– Господи, какая ты деловая!

– А что с вами-то притворяться? Ближе к делу!

– Ну, и как дела?

– Врать не стану. Оглядитесь по сторонам. Времена крутые. Курочки и петушки со всей страны съехались сюда в этом году, надеясь стать кинозвездами. Я хочу сказать, тут они сразу соображают: если можешь стать проституткой, то чего в кино ломиться, а?

– У меня для тебя клиент.

– Загородный?

– Пригородный. Малибу.

– Далеко.

– Я тебя отвезу.

– Туда и обратно?

– Не знаю, стану ли дожидаться там. Староват я, чтобы ночевать в машине.

– А это на всю ночь?

– Не знаю. Не исключено.

– Ради Бога. Вы же понимаете, что я не поеду в такую даль, а там этот мудак вставит, вынет и выкинет на улицу.

– Мы с тобой вот как договоримся. Ты войдешь в дом, а я подожду. А потом ты выйдешь и дашь мне знать. Если это короткий перепихон, я отвезу тебя обратно. А если на всю ночь, тебя не обидят, хватит и на такси.

Она задумалась, поджав вишневые губки, не столько задумалась, сколько разыграла маленький спектакль нерешительности.

– Значит, если он захочет на ночь, я сдеру с него за такси, утром немного позагораю, а на обратном пути голосну какому-нибудь недоделку.

Схема выглядела неплохо.

– Мне нравится, как работает твоя голова, – сказал Риальто.

– Ладно. Вкусы его вы знаете? Риальто пожал плечами.

– Ничего сумасшедшего.

– Ну, не думаю, что он станет слизывать у тебя с пальцев ног мороженое.

– А жаль! Это бы мне понравилось. Но ничего грубого?

– Ну, может, немного постегает. Ты эту технику знаешь.

И она ее действительно знала. Заказчик говорит: что это ты так рано пришла из школы? Я плохо себя вела, отвечает малышка. Если ты плохо себя вела, значит, папочка должен тебя наказать, верно? Верно, папочка. Значит, иди сюда, задери юбчонку, спусти трусики, у тебя ведь хлопчатобумажные трусики, верно? И ложись на колени к папочке. Потому что папочка расстроился, папочке придется постегать свою девочку по попочке, пока та не покраснеет. Ах, папочка, я так рада, что плохо себя вела!.. Ну, и в таком роде, с вариациями.

– И все?

– Гарантирую.

– В последний раз, когда мне гарантировали, я попала в больницу.

Фелиция оглянулась по сторонам, нет ли где-нибудь поблизости человека из полиции нравов. Правда, ареста она боялась не за занятия своим промыслом, а за нарушение общественного порядка. Всего две недели назад проститутка заголила зад перед клиентом, засомневавшимся, нет ли у нее прыщей, в результате чего на улице столкнулись три автомобиля. Полиции присуще чувство юмора – но только не в тех случаях, когда под угрозой оказываются частная собственность или безопасность на дорогах.

Убедившись, что полицейских нет, она пошире распахнула блузку, показав Риальто полдюжины шрамов вокруг едва наметившихся грудей.

– Ножичком решил поиграться, – сказала она, задрожав от неприятного воспоминания. – Пришлось дать ему ногой по яйцам, чтобы только из-под него выбраться.

– Сукин сын! И ничего не заплатил?

– Со мной так не бывает. Деньги вперед!

– Мой клиент – человек гордый. Не думаю, что ему такое понравится.

– Хочешь сказать, ему нравится воображать, будто он ни за что не платит?

– Послушай, детка, – начал Риальто с уверенностью психиатра, берущего по сто долларов в час. – Разве не все клиенты таковы? Что они покупают? Мечты и воспоминания. Мечты о том, чего никогда не будет, и воспоминания о том, чего никогда не было.

 

Глава двадцать шестая

Свистун свернул с фривея на Ла-Коста-авеню и поехал в сторону спортивного комплекса для игры в гольф.

Лет двадцать назад в связи со строительством этого сооружения разыгрался нешуточный скандал. Из ассигнованных средств значительные суммы в качестве среднесрочных займов под смехотворный процент ушли к мафии.

Когда обвинения и связанные с ними угрозы арестов и суда окончательно рассосались, извлеченная прибыль оказалась переведена на спокойные депозиты, и в округе наступили тишь да гладь да божья благодать, владельцы спорткомплекса приступили к реставрационным работам общей стоимостью в десять миллионов долларов, однако и из этого ничего не вышло: здешняя почва оказалась бесплодной.

Но все это было сейчас уже прошлогодним снегом. Гранд-отель и сопутствующие строения удовлетворяли все нужды как спортсменов, приезжающих сюда на уик-энд, так и обладающих большими деньгами кутил. Капитаны и лейтенанты мафии по-прежнему числились членами клуба и время от времени выходили на лужайку, хотя чаще сидели за картами в специально отведенных для этого залах. Как правило, это были уже пожилые люди с настороженным взглядом рептилий.

У дверей в клуб стояли служащие заведения, одетые в форму. Они впустили Свистуна и отогнали в сторонку его машину.

Интерьер клуба был организован с оглядкой на игорные дома Лас-Вегаса и Атлантик-сити. Все и везде сверкало – потому что ничто так не располагает человека к тратам и безумствам, как обманчивый и бессмысленный блеск.

Метрдотель подошел к Свистуну, держа в руках меню и табличку о том, что столик зарезервирован, как будто сейчас, в полночь, в такой табличке еще имелась нужда.

– Собираетесь поужинать в одиночестве или у вас будут гости?

– Честно говоря, всего-навсего хочу пропустить стаканчик в баре перед тем, как отправиться на боковую.

Метрдотель не возразил, поэтому Свистун спокойно проследовал мимо него в искусственную прохладу ресторана с примыкающим к нему баром.

Ее голос он услышал раньше, чем увидел ее. Говорят, что вкусовые воспоминания острее и длительней любых других. Для Свистуна важнее всего были звуки, в особенности звук женского смеха. Каждый человек смеется в особом ритме, да и прерывает смех на свой неповторимый лад. Этот смех, который он узнал сразу же, напоминал звон колокольчика со странными подвывающими обертонами.

Она стояла у стойки между двумя восседающими на высоких стульях джентльменами средних лет, тогда как еще трое, похожие на жирных птиц, стояли рядом, повернувшись к ней хищными клювами. Свистун не совсем точно представлял себе, как именно профессиональные проститутки работают на турнирах по гольфу и теннису, на авто – и мотогонках и на соревнованиях по европейскому футболу. Каждый вид спорта притягивает к себе мужчин особого склада. Может, вечерами они только балагурят, а потом снимают женщину на ночь. Может, самый ловкий из них сейчас всего лишь ухаживает, чтобы заручиться женским обществом на весь долгий уикэнд.

Он стоял, наблюдая и вспоминая. Его била легкая дрожь.

В первый раз он увидел Конни Рэнджер в баре, которого давным-давно больше не существует. Хотя Свистуну и запомнилось мягко-пурпурное тамошнее освещение и лестница в глубине зала, ведущая в туалеты, каждый из которых был не больше двух кладовок.

Если вам хотелось в уборную, то порой приходилось и подождать, стоя на лестничной площадке, дверь которой служила и запасным выходом из здания.

Однажды ночью он находился на площадке, дожидаясь своей очереди отлить и беседуя с ветеринаром из Голливуда по имени Винко. Свистун часто захаживал в голливудский парк поглазеть на пони. И тут появилась эта миниатюрная блондинка, эта куколка с голубыми глазами и вишневыми губками, похожая на Барби – но на умную Барби. Она поднялась по лестнице, ей тоже захотелось пописать. Сотню раз после этого он задавал себе вопрос, откуда у него взялась наглость с ней связаться. Но в те дни он позволял себе такое, на что бы никогда не решился сейчас. Он притянул ее к себе – она, впрочем, не особенно сопротивлялась – и поцеловал в губы. Безо всяких ухищрений с просовыванием языка – просто поцеловал ее в вишневые губки так, словно они были знакомы уже сто лет. И этот поцелуй напомнил ему о других – из тех времен, когда ему было пять, а потом и десять, а потом и пятнадцать. И вот уже целуются двое взрослых людей, а ощущение все равно чрезвычайно знакомое.

Можно было подумать, что тут-то и закрутится бурный роман. Но на самом деле все пошло по-другому.

В ту ночь она озадаченно посмотрела на него, прошла в женскую уборную, а когда вышла и он, по-прежнему стоя на площадке, вновь потянулся к ней, она произнесла: «Нет ни секундочки» – и пошла вниз по лестнице. Винко меж тем освободил туалет, и пришла очередь отлить самому Свистуну. А выйдя из туалета, в зал он уже не спустился. Воспользовался запасным выходом, прошел на стоянку и поехал домой, не желая больше рисковать. Прервав тем самым испытанное было очарование.

Возможно, ему бы так и не довелось встретиться с нею вновь, подумал сейчас Свистун, расстроенный воспоминаниями о безрассудном юнце, каким он был некогда, – о юнце, который не умел брать то, что шло ему в руки само. Потом он время от времени встречал ее – то у питьевого фонтанчика в аптеке, то на автобусной остановке, то в круглосуточном магазине. Иногда он улыбался ей, но никогда с нею не заговаривал. И уж подавно не пробовал познакомиться.

И вот однажды вечером кто-то из его приятелей позвонил Свистуну в небольшую квартирку над гаражом, в которой он тогда жил, и сообщил, что говорит из бара, что он там вдвоем с подружкой и что они сейчас к Свистуну заедут. И когда они через пятнадцать минут прибыли, подружкой оказалась она. Ее звали Конни Рэнджер, и она собиралась стать кинозвездой.

Приятель ушел, а она еще немного посидела со Свистуном. Затем внезапно произнесла: «Что за идиотизм», встала, прошла в ванную и через пять минут вышла оттуда обнаженной.

Ее смех обогрел душу Свистуну. Он увидел, как она выпрямилась, потом повернулась, как будто его воспоминания передались ей, и посмотрела в его сторону. Она увидела его. И самое удивительное заключалось в том, что она узнала его с такой же легкостью, как и он ее.

Она что-то объяснила потенциальным клиентам. Потом отошла от них, а они проводили ее взглядами: уставившись сперва на ее попку, а потом на Свистуна. Они походили на свору псов, готовых наброситься на чужака.

Она улыбнулась, глядя ему прямо в глаза, потом заморгала. Казалось, целую минуту ее ресницы ходили туда и сюда – обычно так проветривают постель.

– О Господи, дружочек, ты стал на пару лет взрослее, – сказала Мэри Бет.

Она говорила с приятной интонацией, казалось, едва удерживаясь от того, чтобы снова расхохотаться.

– А что еще за Джонс? – спросил Свистун.

– Это моя настоящая фамилия. Разве не смешно? – Она ласково поглядела на него. – У тебя усталый вид. А в чем дело?

– В каком смысле, – в чем дело?

– Ну, ты же сюда не в гольф играть приехал, верно?

– Я приехал поговорить с тобой. Она немного нахмурилась.

– Ах вот как! Тогда, может быть, присядем и выпьем?

– Я завязал, Конни.

– И давно ли?

– В сентябре будет пятнадцать лет.

– Как раз когда…

Она не закончила фразу. Это сделал за нее Свистун.

– Как раз когда ты меня бросила.

– А разве я тебя бросила?

– Неужели я был так плох?

– Нет, ты был просто замечательным. Это-то меня и мучило.

– Я тебя искал.

– А меня не было. Конни Рэнджер внезапно пропала. Пропала именно поэтому.

Свистуну хотелось сказать нечто более важное. Но Мэри Бет поднесла два пальца к губам, давая понять, что разговор на эту тему закончен. И это было как нельзя кстати, потому что на самом деле сказать Свистуну было нечего.

Они нашли свободный столик. Мужчины у стойки больше не пялились в ее сторону, раздосадованные ее выбором. После ухода Свистуна ей будет непросто раззадорить их вновь. Они решат, будто она сперва кинулась к Свистуну и не смогла договориться с ним, а уж потом начала использовать их в качестве запасного аэродрома. Как нелепо и смехотворно то, что мужчины считают своими любовными победами, подумал Свистун, отнеся это и на свой собственный счет.

– Это ты порекомендовала меня Нелли Твелвтрис?

– Ради этого ты сюда и прибыл? Задать мне этот вопрос? Мог бы просто позвонить. Или Нелли не объяснила тебе, что Мэри Бет Джонс и Конни Рэнджер – это одно и то же лицо?

– В общем-то нет.

– Что ж, ничего удивительного. Она этого и сама не знает.

– Так порекомендовала или нет?

– Я бы не сказала этого столь однозначно. То есть, Нелли объяснила мне, что опасается Твелвтриса. У него скверный характер, да и репутация соответствующая.

– Да, я слышал.

– Возможно, я посоветовала Нелли обзавестись телохранителем. И возможно, даже упомянула твое имя.

– Но ты не уверена?

– Нет, не уверена. Хотя вполне могло быть и так.

– Ты явно опасаешься того, что неправильный ответ может причинить вред твоей приятельнице.

– А это действительно так?

– Сам не знаю.

Она посмотрела на него – пристально, холодно, отстраненно.

– Ты ведь не собираешься просить меня об услуге «во имя былой любви»?

– Давить на тебя я не собираюсь. И об услуге просить тоже.

– А ты не можешь объяснить мне, что именно в связи с Нелли я должна подтвердить или опровергнуть?

– Нелли была проституткой?

– Вот так, с места в карьер?

– Я ведь никого не осуждаю. Я просто спрашиваю.

– Она приехала сюда одна, когда ей было всего четырнадцать, – сказала она, словно дальнейших объяснений не требовалось. – Да ведь и впрямь, как было четырнадцатилетней девчонке выжить в этом городе? Что за товар она могла выставить на продажу?

– А позже приехала ее мать и поселилась вместе с нею?

– Ее мать тоже работала на панели. Когда не слишком напивалась. Так рассказала мне сама Нелли. Я тогда не была знакома ни с той, ни с другой. Меня, строго говоря, не существовало.

– Это я понимаю. А что произошло, когда в Венис приехал ее отец и она вновь отселилась от родителей?

– Сняла квартиру и продолжила то же самое. Но к тому времени она уже многому научилась. Обтесалась. Развила в себе чувство стиля. Обслуживала исключительно джентльменов по предварительной телефонной договоренности. Даже сама по вызову не ездила. И в этом у нее не было никакой необходимости. И наряду с этим делала неплохую карьеру. В области паблик рилейшенс.

К – А сутенера у нее не было? – Ручаться не могу.

– А дружок?

– Мне кажется, кто-то был. Полицейский. Многие проститутки обзаводятся дружками из полиции. Задержит он ее – а потом глядь, и снюхались. В конце концов, жизнь именно такова. Полицейские и воры. А все остальные остаются в дураках.

– Да, я знаю.

– Не уверена, что ты это знаешь. Ты и сам, Свистун, порой остаешься в дураках, поэтому я и не уверена. Ты не игрок, а всего лишь зритель.

– И когда она простилась с такой жизнью?

– Когда встретила Твелвтриса.

– Бурная любовь?

– Удачное капиталовложение. Вроде этого ее дома, в котором она позволяет мне жить.

– Ага, понятно, – стараясь не выдать собственного удивления, сказал Свистун.

– Не знаю, что уж там тебе понятно. Вы, мужчины, существа странные. Вам кажется совершенно понятным то, что вы желаете женщину из-за красивого лица, из-за хорошей фигуры. Но вам непонятно, когда женщина желает мужчину, допустим, из-за того, что у него есть чувство юмора…

– Или известность.

– Или красноречие.

– Или могущество.

– Или деньги, – она, не выдержав, ухмыльнулась. – Послушай, дружок, мы все ищем золотую рыбку. Ты так, я так…

– А Нелли этак. Она накрыла его руку своею.

– Но это не означает, будто в жизни нет места волшебным сказкам и старым фотоальбомам.

– Мне надо возвращаться.

– Можешь побыть часок. У меня в номере. Послушаешь шум океана.

Он пробыл два.

 

Глава двадцать седьмая

Прическа у Спиннерена чуть растрепалась. Дженни поправила ее кончиками пальцев. Они сидели за самым маленьким столиком в самом темном углу клуба «Армантье». Этот столик был ближе других к двери, за него частенько присаживались «прямые», чтобы поглазеть на забавы «голубых».

Поцци, мужеподобная официантка, играя веером из бумажных денег, принимала заказ. Ее внимание было сосредоточено на Спиннерене, но смотрела она на Дженни.

Когда она отошла от столика, Дженни подалась к своему спутнику.

– Ты видел, как она на меня глазела?

– По-моему, она с тобой заигрывает.

– О Господи, – Дженни была приятно взволнована. – Хочется надеяться, что мне тут не понадобится в уборную. А то идти будет страшно.

– Да уж, она там непременно к тебе подклеится, – сказал Спиннерен.

Дженни внимательно посмотрела на него.

– Ты вдруг стал какой-то совершенно другой.

– Другой?

– Да. Расслабился. Я не знаю, как это описать. Чувствуешь себя здесь в своей тарелке.

– А почему бы и нет?

– Ну, мне кажется, здесь очень странная публика.

– Только не мы.

– А сейчас ты вдруг рассердился!

Дженни не поняла, почему это произошло.

Им подали напитки. Поцци по-прежнему пялилась на Дженни. Дженни затеребила ворот блузки. Поцци, однако же, продолжала смотреть ей прямо в глаза. Явно строила из себя крутую.

– А уж разольем мы сами, спасибо, – сказал Спиннерен.

Когда Поцци отошла, Дженни придвинулась к Спиннерену и шепнула ему:

– Ну, у тебя и реакция! Никогда такой стремительной не видела.

– Да, реакция у меня хорошая.

Она взяла его руку и всмотрелась в нее так, словно это была стеклянная безделушка.

– И я никогда не видела, чтобы у мужчины были такие маленькие и такие красивые руки. Но жестокие. Очень жестокие. Ты ведь очень сильно избил ту женщину?

– Я сломал ей обе коленные чашечки.

– О Господи!

– И тебе это понравилось.

– Правда?

Дженни произнесла это с наигранным удивлением.

– Очень понравилось.

– А почему ты не пробуешь?

– Не пробую чего?

– Ну, сам понимаешь.

– Нет, не понимаю.

– Почему ты не пробуешь меня хотя бы пощупать?

– А что, в Атланте до сих пор выражаются именно так?

– Нравится мужикам разыгрывать из себя крутых, верно? Ну хорошо, почему ты не попробовал меня трахнуть?

Внезапно все лицо Спиннерена залилось румянцем. И это изумило Дженни.

– Привет, детектив Кортес, – громко, на весь зал, провозгласил Эсма, честно предупреждая всех, кому следовало получить это предупреждение.

Спиннерен посмотрел на вновь вошедшего сыщика.

Кортес вошел в зал, держа под мышкой сверток размером примерно в коробку для сигар. Он прошел к стойке и заказал пиво. Спиннерен пристально смотрел на него.

– Кто это? – спросила Дженни.

– Никто.

– Но ты его знаешь?

– Нет, не знаю. Извини. Мне надо пи-пи. Неожиданное словечко прозвучало как интимная шутка.

– Только смотри, чтобы и тебя там кто-нибудь не заклеил.

Спиннерен прошел через весь зал в темный коридор, в который выходили туалеты.

Через минуту за ним туда же проследовал Кортес.

Спиннерен стоял, сложив руки, у окна. Он явно старался ни к чему здесь не прикоснуться. Кортес подошел к писсуару, положил на его крышку свой сверток и, расстегнув молнию, отлил.

– Еще один фокус, и тебе крышка, – сказал Кортес.

– Твоя, что ли, крышка? – спросил Спиннерен.

– Не перестанешь баловаться ножичком – и я не смогу прикрывать тебя. В последний раз дело и вообще прошло мимо меня. Я тебе не нянька.

– Я ведь не прошу тебя прикрыть меня в этой истории. Но и не хочу, чтобы ты ее на меня повесил.

Кортес так резко развернулся к Спиннерену, что обмочил ему туфлю.

– Сукин сын! О чем ты говоришь?

Вырвав клок бумажного полотенца, он исправил свою промашку.

– Ты пустил за мной «хвост»?

– Как он выглядит?

– Толстяк, странно наклоняющий голову. Ездит на старом белом «кадиллаке».

– Единственный толстяк на белом «кадиллаке», который приходит мне в голову, это Майк Риальто.

– Твой человек?

– Мы с ним знакомы. Но он не из полиции, если ты об этом.

– Я хочу сказать, твой это человек или нет? А служит ли он в полиции, это мне без разницы.

– И он за тобой следит?

– Ну, не в данный момент.

– Попробую разобраться с Майком Риальто.

– Надеюсь, ты справишься с этим лучше, чем со своей струей.

Кортес ухмыльнулся.

– Мы с тобой, умник, не корешимся. Так что шуток шутить не надо. Ты оказываешь мне услугу, а я даю тебе убраться из города. Раз и навсегда.

Он снял с крышки писсуара сверток и протянул его Спиннерену. Тот испуганно отпрянул. Кортес рассмеялся.

– Не бойся, не укусит.

– Это не моя специальность. И не понимаю, почему я должен с этим возиться. Умер человек – значит, умер.

– Это спецэффект. Пойми наконец: спецэффект. Призванный сыграть важную роль. Так что забирай.

Спиннерен взял сверток обеими руками.

– Сунь под мышку, как будто это книга, – посоветовал Кортес. – А если уронишь, тоже ничего страшного. Можешь мне поверить. После того как замочишь их, положи сверток возле него и потяни за веревочку. И у тебя останется двадцать минут. А за двадцать минут можно убраться хоть на край света. Ну что, выйдешь первым? А то небось здешние лидера уже гадают, кто кого ебет. В этом городе у всех одна грязь на уме, верно?

Спиннерен собрался было уйти. Кортес взял его за локоть.

– А ты здесь с его дочерью?

– Да.

– Хладнокровный ты парень. Этого у тебя не отнимешь.

Когда Спиннерен вернулся к себе за столик, Дженни сказала:

– Долго же тебя не было.

Кортес, выйдя из коридора, посмотрел на Спиннерена. Дженни перехватила этот взгляд.

– Ты уверен, что не знаком с этим полицейским?

– Мы с ним не водимся.

– Но вы знакомы. И он передал тебе этот сверток.

– Допивай, – сказал Спиннерен. – Отвезу тебя домой.

– Я не хочу домой.

– А может, в пляжный домик твоего отца? Ты же говорила, что у тебя есть ключи.

Ее глаза радостно вспыхнули.

– Ладно, поехали.

 

Глава двадцать восьмая

Колония Малибу представляет собой роскошный курорт на океанском берегу к западу от Хуливуда. Вдоль длинного песчаного пляжа в уединении и в роскоши живут кино – и телезвезды, уплетая омаров, запивая их шампанским и пребывая в постоянном страхе того, что у ворот уже собрались толпы поклонников. Здесь звезды устраивают собственные карнавалы и маскарады под музыку импровизированных оркестров, потому что ни на одном другом празднестве их никогда бы не оставили в покое.

Новые муниципальные постановления разрешили посторонним машинам проезд по дороге на Старое Малибу мимо некоторых из здешних вилл. Общественность тут же воспользовалась этим для бесцеремонного вторжения в частную жизнь своих любимцев, просочившись через живые изгороди и каменные стены. Да и как не попробовать взглянуть хотя бы мельком на актера, получающего по три миллиона за фильм, на актрису, которой платят миллион за то, что она показала попку с большого экрана, когда они тут за здорово живешь трахаются на песочке или на досках причала.

Поэтому здешние обитатели удлинили стены, вытянув их в море.

Риальто со своим невеликим грузом, сулящим, однако же, неземные радости, подъехал к будке охранника. Привычное дело для человека, занимающегося сводничеством последнюю четверть века.

Охранник вышел из будки, улыбаясь уголками рта. По части улыбок он был не худшим специалистом, чем иной министр или дипломат. Статусные улыбки и отпускать надлежит точно по статусу.

– Привет, парень, – сказал Риальто. Улыбка не исчезла, но шире она тоже не стала.

Риальто не заслуживал того, чтобы слепить его блеском зубов.

– Привет, Риальто. Давненько тебя не видел. Что, плохо идут дела?

– Идут помаленьку.

Охранник, обогнув взглядом живот Риальто, посмотрел на Фелицию.

– Это для Твелвтриса?

– Он имя тебе мое передал? Вот и не спрашивай. И сразу же позабудь о том, что ты видел мою племянницу.

– А она хорошая девочка?

– Да что же это! По-вашему, я разговаривать не умею? – взвилась Фелиция.

– И всегда была хорошей девочкой? – спросил охранник.

– Таких хороших у тебя не было и не будет!

– Да, она за словом в карман не лезет. Риальто сунул ему пятерку.

– Давай покороче.

Проехал по пляжу, сразу же за которым в ряд высились дорогие виллы. Остановился у белого дома с колоннами по обе стороны от черных дверей.

– Очень мило, – заметила Фелиция.

– Ступай и позвони. Он тебя впустит.

– А имя у него есть?

– Называй его Роджи. Ему это нравится.

Она начала вылезать, потом обернулась к нему.

– Так ты подождешь, пока я не пойму, на ночь это или на раз?

– Я же тебе сказал.

– Что ж, ладно.

Она вылезла из машины. Короткая юбчонка задралась, заголив худенькую попку в белых хлопчатобумажных трусиках. Лукаво посмотрев на Риальто, она усмехнулась. Выглядела она испорченной десятилетней девчонкой. Именно это и просил Твелвтрис.

 

Глава двадцать девятая

Спиннерен и Дженни долгое время ехали молча. Казалось, «БМВ» не мчался, а плыл в сторону Малибу. Не так давно здесь бушевало пламя пожаров, возникших в результате землетрясения, и Спиннерену довелось быть свидетелем этого.

– Отец зашел в ванную комнату, когда я принимала ванну, и принялся глазеть на меня, – сказала Дженни.

– Ничего удивительного, – ответил Спиннерен. Кое-кто из стариков вытворяет и похлестче, нежели просто подсматривать за взрослой дочерью. Кое-кто из них…

Он замолчал, не договорив.

– А мне на день рождения он подарил спальню с другой ванной. По крайней мере, так он все обставил. А эта спальня рядом с его спальней. И мне от этого, признаюсь, не по себе. Спальня как в шикарном борделе – кровать в форме раковины и шелковые покрывала.

Спиннерен сухо усмехнулся.

– Не часто ты бывала в борделях, если тебе кажется, что все там устроено именно так.

– А как там все устроено?

– Постель с несвежим бельем. Бывает, набивная кукла на подушках. Кресло, на котором клиент может развесить свою одежду. А впрочем, откуда мне знать?

– Рассуждаешь ты как знаток.

– Я не хожу по борделям.

– А знаешь кого-нибудь, кому довелось работать в борделе?

– Это сколько угодно.

– Знаешь, а я, по-моему, совсем не люблю отца. Честно говоря, я его, скорее, ненавижу.

– Ты уверена, что ключ у тебя с собой?

– Да вот же он! – Дженни похлопала по своей сумочке. – А ты действительно со мной останешься? А то я не люблю ночевать одна, да еще на отшибе.

– Посмотрим, – сказал Спиннерен.

– Нет, ты действительно какой-то чудной!

Она ведь только что недвусмысленно предложила ему с нею переспать. И сейчас положила руку ему на колено.

– Я совершенно не понимаю, о чем ты думаешь. Я даже не знаю, нравлюсь я тебе или нет.

– Ты мне нравишься, Дженни. Очень нравишься.

– Там почему же ты так долго тянул?

Он посмотрел на нее. В глазах у него на миг вспыхнула нежность.

– Хотелось бы мне объяснить это тебе. Честное слово, хотелось бы.

Она подалась к нему.

– В этих креслах утонуть можно.

Твелвтрис был полупьян. Первый стаканчик он пропустил для успокоения нервов, второй в процессе ожидания, и помнил он сейчас только то, что позволил себе напиться и позвонил Риальто. Если Спиннерен уже управился с заданием и нынешней ночью прибудет за деньгами, он, должно быть, разозлится, обнаружив здесь шлюху. Ну и хер с ним! Маленький поганый убийца.

В дальнейшем ожидании он пропустил еще пару стаканчиков. На него нахлынули воспоминания и размышления. Задумался он и над тем, что происходит прямо сейчас. Спиннерен организовал все так, чтобы он очутился здесь без парочки верных поляков. Так что не исключено, что Спиннерен вообще ничего не сделает, а просто приедет сюда, чтобы его ограбить. Пятьдесят тысяч, которые он незначительными суммами снял сегодня из полудюжины банков, лежали в простом бумажном пакете на одной из полок.

Страх боролся у него в крови с алкоголем. Он прошел в спальню, открыл шкаф. Пошарил на верхней полке и вытащил пистолет, припасенный здесь на всякий случай. И – тоже на всякий случай – сунул его под подушку.

Вернулся в гостиную как раз, когда зазвенел колокольчик. Включил верхний свет и одновременно телекамеру наружного наблюдения. Маленький экран возле двери замерцал. Девочка в блузке и коротенькой юбочке стояла у входа. На мгновение он подумал, что чья-нибудь дочь по ошибке позвонила не в ту дверь. Но потом, все вспомнив, отпер.

– Что я могу сделать для тебя, папочка? – спросила Фелиция.

– Ступай прямо по холлу в спальню, и мы с тобой это обсудим.

В спальне она впервые внимательно посмотрела на него и подумала: что-то мне физиономия этого мудака кажется знакомой. Ее второй мыслью было: говнюк нажрался. А третьей: то, что говнюк нажрался, может обернуться и к лучшему, и к худшему.

– Хочешь, чтобы я сняла юбочку или чтобы как следует посопротивлялась?

– Да что это! У тебя меню прямо как в китайском ресторане. А если немного первого и самую малость второго?

– Как вам будет угодно. Запеченное яйцо бесплатно к каждым трем блюдам.

– О Господи! Даже проститутки в этом городе комикуют. Все кругом комикуют. Вот в чем ужас мира. На тебе хлопчатобумажные трусики?

– А папа римский – поляк?

– Хватит этих идиотских шуточек. Снимай юбку. Дай мне посмотреть на твои трусики. И прекрати острить.

– Я вас поняла. Если все станут острить, то кто же тогда останется, чтобы смеяться и аплодировать.

И когда Твелвтрис нахмурился, она сказала: – Поиграем в какие-нибудь игры?

– Например?

Голос его звучал с пьяной нечленораздельностью.

– Может, хотите меня наказать?

– А ты плохо себя вела? Лежала на постели прямо в туфельках?

Все понятно, подумал Риальто. Малышка заходит в дом, обнаруживает, что в клиентах у нее Роджер Твелвтрис, Мистер-Заебучая-Америка, и забывает обо всем на свете. И о том, в частности, что он торчит здесь, дожидаясь ее сигнала.

Он завел мотор, развернулся. Остановился, не выключив мотор, в надежде на то, что этот шум, возможно, заставит ее кое о чем вспомнить.

Знаменитости. Все от знаменитостей без ума. Неутолимая жажда славы, охватившая всю Америку. Но представить себе такое!.. Малолетняя потаскушка, знаменитостей этих перепустила, должно быть, штук сто пятьдесят. Футболисты, киноактеры, телезвезды, политики, полицейские офицеры и генералы, – но стоит ей встретить еще одного говнюка вроде них, и вот она уже не думает, что ей сказочно повезло, и начисто забывает о верном человеке, который честно делает свое дело.

Ну и черт с ней!

Он рванул с места и помчался на выход. Подъехав к будке охранника, обнаружил, что возле нее остановилась еще одна машина. Он тут же приглушил мотор и убрал фары. Достал из «бардачка» прибор ночного видения, обошедшийся ему в изрядную сумму. Навел на вновь прибывший «БМВ» и на его пассажиров.

Ни хера себе, подумал Риальто, это же тот самый заморыш, Спиннерен! Что ему делать здесь в такой час – да еще всего через несколько часов после того, как он стрелял в Нелли Твелвтрис? И, если Риальто окончательно не ослеп, пассажиркой «БМВ» оказалась Дженни Твелвтрис. Ну, бывают ли такие совпадения? Нет, тут чувствуется рука судьбы. Он доставил малолетнюю потаскушку отцу в тот же самый час, когда дочь привезла сюда – ей одной ведомо зачем – профессионального убийцу.

Риальто отвернулся, пригнул голову, словно ища что-то в «бардачке», и пропустил Спиннерена и Дженни.

Потом подъехал к воротам.

– Ни минуты покоя, а, – сказал охранник.

– А что такое?

– А ты что, ни видел машины? Это дочь Твелвтриса с каким-то блондинчиком. А ты только что доставил отцу малолетнюю потаскушку. Вот уж сюрприз так сюрприз.

– А почему ты не объяснил дочери, что ее отец принимает гостей?

– Потому что это было бы превышением служебных полномочий.

– Твелвтрис тебя по головке не погладит.

– А что мне было делать? Нет, ты скажи, что мне было делать? Никто мне ничего не объясняет. И кроме того, Твелвтрис подарил мне на Рождество всего двадцать долларов плюс бутылку вшивого «бурбона».

Спиннерен чувствовал усиливающееся напряжение. Все оказалось далеко не таким простым делом, но тем не менее сработало. А просто и не бывает. Ему хотелось бы, чтобы все было просто, но так не бывает никогда.

– Сюда, – сказала Дженни. – Прямо сюда. Он подъехал, припарковал машину. Они вышли.

– Мне показалось, что со стороны пляжа в доме горит свет, – сказал Спиннерен.

– При такой-то луне? Это невозможно определить. – И все же мне так показалось. – Должно быть, ночное освещение.

– И все же пройди в дом первой и осмотрись. А если там кто-нибудь есть, то мне, наверное, не стоит показываться им на глаза, верно?

– А собственно говоря, почему бы и нет? Скажем, что я решила провести здесь ночь, а ты просто подвез меня.

– Подвез? И только? Она улыбнулась.

– Ну хорошо. Я пойду взгляну. А если кого-нибудь обнаружу, то скажу, что приехала с тобой полюбоваться лунной дорожкой и что ты затем отвезешь меня обратно в город.

– Хорошая мысль. И оставь дверь открытой. Если через пять минут ты не выйдешь, я пойму, что все в порядке, и зайду за тобой следом.

Глаза у нее были сейчас сонными и хитрыми, как у кошки. Ее язык стрельнул наружу и лизнул верхнюю губу.

– Ладно, – сказала она.

Тихо подошла к двери, вставила ключ, отперла, проскользнула внутрь, оставив дверь приоткрытой.

Спиннерен огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души. Он достал с заднего сиденья коробку из-под сигар и переставил ее на крышу машины. Открыл багажник, раскрыл в нем оружейный саквояж и достал оттуда пистолет с глушителем.

 

Глава тридцатая

Ключ повернулся в замке без скрипа, даже легчайшего. Так проникают в чужой дом воры. Этому она отменно научилась еще у себя в Атланте, живя с матерью и отчимом.

Придержав автоматическую защелку, она обеими руками прикрыла дверь. Ни шороха. Хорошо в этом смысле натренированная, она застыла в неподвижности. Она стояла, широко расставив ноги, выпрямив спину и вздернув подбородок, она легонько водила головой из стороны в сторону, проверяя дом на предмет хоть малейших признаков жизни. Потом она разулась.

Издали, из той части коридора, куда выходили спальни, до нее донесся какой-то шепот. Хотя не исключено, что это шептались волны. Но если в Доме кто-то все-таки есть, она вполне может выскочить отсюда, так и не известив их о своем приезде. И тогда они со Спиннереном смогут провести ночь где-нибудь в другом месте. Одна мысль об этом привела ее в волнение. Она чувствовала, что Спиннерену удастся так или иначе изумить ее.

Он был одновременно загадочен и чудесен. И всегда жестко контролировал себя, хотя она и угадывала в его повадках скрытое напряжение.

Она на цыпочках пошла босыми ногами по ковровой дорожке.

– Только не рассказывай мне, что ты никогда не порол маленьких девочек, – произнесла Фелиция, гримасками пытаясь подражать Мадонне.

– Ну, бывает, разок-другой отшлепаю, – ответил Твелвтрис. – Сними-ка блузку.

Она сняла блузку, встала боком, так, чтобы он видел маленькие, но уже с твердыми сосками грудки. Он протянул руку – и она сделала пару шагов навстречу ему. Он увидел шрамы на груди. Его лицо исказилось. Язык выстрелил наружу.

Как у ящерицы, подумала она. Ящерицу она видела по телевизору. Ну конечно, по телевизору.

– Господи, так это вы, – сказала она.

– А что, Риальто не сказал тебе, куда он тебя везет?

– Да Господи, он такой забывчивый…

Фелиция невольно отпрянула. Да, она знала этого сукиного сына, понаслышке, но знала. О нем говорили скверно, очень скверно. И ей рассказывали, что именно этот человек – Мистер-Полуночная-Америка – так изувечил ее собственную мать, что та вскоре после этого умерла.

– В чем дело? – спросил Твелвтрис, присаживаясь на кровать.

– Просто глазам своим не верю. Надо же, Роджер Твелвтрис!

– Ну, и куда ты сейчас-то собралась?

– Только что вспомнила. Майк ждет, чтобы я ему сказала, останусь ли на ночь.

И она бросилась к двери.

Дженни четко слышала голоса, но не разбирала слов. Она решила, что низкий голос принадлежит ее отцу. А тонким, почти писклявым, разговаривает девочка.

Движимая непреодолимым любопытством, она подошла уже к самым дверям спальни.

– Значит, я пойду скажу ему, чтобы он меня дождался? – вопросительно протянула Фелиция.

Твелвтрис уже извлек болт и взял его в руку. Он неотрывно смотрел на шрамы, которыми была усеяна ее почти мальчиковая грудь.

– Давай-ка сюда свою попку. Свою худенькую попку. Уедет Риальто, значит, уедет.

Он вскочил с постели.

Фелиция отвернулась от него, ухватилась за дверную ручку и распахнула дверь настежь. И тут же, вскрикнув, отступила в спальню, чуть не натянув на голову юбку, которая только что болталась где-то в районе щиколоток.

Дженни тоже изумилась, но она не закричала и не отпрянула. Она поглядела на девочку, на которой ничего не было, кроме белых носочков, простых туфелек и хлопчатобумажных трусиков. Она увидела в спальне собственного отца с болтом в руке. Фелиция, присев, начала натягивать юбку. Бросившись затем мимо Дженни прочь из спальни, она едва не сшибла ее с ног.

Дженни в страхе и отвращении отвернулась.

– Погоди-ка минуточку, Дженни. Погоди-ка, – прохрипел Твелвтрис.

Он схватил дочь за руку.

Фелиция выбежала из дому.

Риальто не было. Его белого «кадиллака» тоже не было. Ей навстречу шел блондин с пистолетом в руке.

– Фелиция, – крикнул он. – Какого черта тебя сюда принесло?

Незнакомец с пистолетом, да к тому же знающий, как ее зовут, – все это заставило ее оцепенеть. И тут она увидела и поняла, кто это.

– О Господи! Алиса?

Они постояли, глядя друг на друга. Спиннерен указал пистолетом на заднее сиденье своей машины.

– Ступай туда, – сказал он.

– Я не могу поверить. Чего ради ты так оделась? – спросила Фелиция.

Он обошел вокруг машины и с силой втолкнул девочку в салон. Затем, вновь обежав машину, оказался спереди, у дверцы водителя. Постоял в нерешительности, время от времени посматривая на дом.

Оттуда донесся звук выстрела.

Где-то залаяла собака.

Спиннерен сел за руль и развернулся посередине дороги. Коробка из-под сигар свалилась с крыши «БМВ» и покатилась на обочину, постукивая всем своим содержимым – брусками динамита, взрывателем, часовым механизмом.

Собака продолжала лаять.

Дверь пляжного домика открылась, но «БМВ» уже подкатывал к воротам. Ни Спиннерен, ни Фелиция не увидели Дженни, в слезах застывшую на крыльце. Все ее изорванное платье было залито кровью.

 

Глава тридцать первая

Всегдашняя поразительная невозмутимость Спиннерена покинула его. Мимо будки охранника он промчался на большой скорости.

Тот, однако, успел удивиться тому, что малолетняя поблядушка очутилась в «БМВ». Конечно, скандал мог начаться из-за того, что дочь застукала отца за забавами с проституткой, выдающей себя за школьницу, но почему эта полуголая девчонка оказалась в машине у дружка дочери?

Спиннерен вырулил на хайвей и промчался мимо того места, где как можно незаметней припарковал среди деревьев и кустов свой «кадиллак» Риальто, решив еще раз подкараулить красный «БМВ» и сесть ему на хвост.

И все же Риальто чуть было не проспал пронесшийся мимо «БМВ», и ему пришлось гнаться за ним довольно долго.

Фелиция надела и оправила юбку и оглядывалась в салоне, словно ожидая, что здесь невесть откуда возьмется ее блузка.

– А ты знаешь, кто в этом доме живет? – спросила она. – Знаешь, кто снял меня через этого сукиного сына Риальто, который, черт бы его побрал, как сквозь землю провалился?

– Твелвтрис, – сказал Спиннерен.

– Именно. Тот самый мерзавец, который забил до смерти Ботфорты.

Спиннерен искоса посмотрел на нее.

– Так ты называешь собственную мать?

– А как мне ее, по-твоему, называть? И она не только моя мать, но и твоя. А ты сама называла ее Ботфорты, прежде чем перебралась к дядюшке Бенни.

– А вторую ее кличку ты помнишь?

– Конечно, помню. Ее все называли Мать Фелиции, потому что все меня знали, я была такая бойкая. А с чего это ты сбежала к дядюшке Бенни?

– Да уж лучше так, чем крутить любовь с клиентом на пару со старой дамой.

– Нет, вы только поглядите на нее! Теперь она называет нашу мать старой дамой. Полагаешь, так оно приличней? И что же, с дядюшкой Бенни тебе жилось лучше?

– Нет, не лучше. Но дядюшка Бенни умер.

– Я не знала. А когда это случилось?

– Давным-давно. Через пару месяцев после моего ухода от вас.

– Плохо дело, – сказала Фелиция. – А ты не одолжишь мне свою куртку?

Спиннерен включил ручной тормоз.

А едущий на полмили сзади Риальто вновь чуть было не задремал. Сбросил скорость, потом и вовсе свернул с дороги. Если бы Спиннерен обернулся и посмотрел вверх по склону, он бы увидел, как «кадиллак» подъезжает к гаражу дома, в котором жил он сам.

Спиннерен достал из багажника черную борцовку каратиста. Как только он поехал дальше, Риальто вновь вырулил на дорогу и опять сел ему на хвост.

– А с какой стати ты сюда вернулась? – Фелиция влезла в борцовку. Подавшись вперед, она провела по груди Спиннерена. – И куда подевались твои буфера? И вообще почему ты переоделась педиком? Послушай, ты часом не гермафродит?

– Мне бы не хотелось распространяться на эту тему.

– Господи, да трахайся ты, с кем хочешь. С бабами, с мужиками, по мне, так хоть с лошадьми. Все, что ты можешь придумать, Алиса, я уже разок-другой успела попробовать.

– Меня теперь зовут Коннор Спиннерен.

– Ну, знаешь, сестру я все равно по фамилии звать не буду. Раз Коннор, значит, Коннор. Но почему вдруг Спиннерен? Разве у нас в роду были Спиннерены? Знаешь, а из тебя получился смазливый мужичок. Не будь я твоей сестрой, я бы к тебе подклеилась. Нет, с тобой рехнуться можно!

Все было как в старые добрые времена. Фелиция как затараторила года в два-три, так, видать, и тараторит с тех пор без перерыва.

– А почему это со мной рехнуться можно? – спросил Спиннерен.

– Потому что ты не пришла мне на помощь, когда умерла Ботфорты. Мне пришлось пробиваться самой.

– Я услышал об этом, когда все давно уже закончилось. Я начал было разыскивать тебя, но нигде не нашел.

– Как же нигде? Я была у Герти.

– Что еще за Герти?

– Герти Феллон. У нее бордель в Дауни.

– Господи помилуй.

– Вот именно. Я уж постаралась оттуда выбраться, как только ходить научилась. В фигуральном смысле. А с тех пор я в Голливуде.

– На панели, значит?

– Нет, конечно, в кондитерской, а ты как думала? Надо же зарабатывать себе на жизнь. А попрошайничать стыдно.

– Где я только не жил после смерти дядюшки Бенни.

– Да, и где же?

– В Коннектикуте, в Нью-Йорке, в Иллинойсе.

– Да я и сама кое-где бывала, – желая слегка прихвастнуть, сказала Фелиция. – А почему ты вернулась в Лос-Анджелес?

– Убить сукиного сына, который замучил до смерти нашу мать.

Фелиция посмотрела на Спиннерена с ужасом и восхищением.

– Шутишь?

– Я поклялся убить его и убил бы сегодня ночью, если бы ты не выскочила внезапно из его дома. А так, наверное, придется потратить на это следующую ночь. – Он обернулся и посмотрел на заднее сиденье. – Горе мое, я же забыл его на крыше.

– Что ты забыла на крыше?

– Ладно, проехали.

Они уже доехали до Сансета. Спиннерен подъехал к бензоколонке и припарковался возле телефона-автомата.

Пока сестра звонила по телефону, Фелиция, глядя на нее, думала о том, как легко воспринимать Алису в мужском роде. И одежда, и стиль поведения – все было мужским. «Надо бы не забыть рассказать про это у Четырех Углов», – вслух сказала она себе.

Риальто тоже проехал по Сансету, припарковался у какого-то ресторана, потом тут же переставил машину так, чтобы видеть разговаривающего по телефону Спиннерена.

А разговор того длился недолго. И вновь красный «БМВ» снялся с места, устремившись теперь в Голливуд.

– Послушай-ка, – сказала Фелиция тоном, свидетельствующим о долгих предварительных размышлениях. – А ты часом не легла на операцию? Когда девочка думает, что она мальчик, а доктор приделывает ей хуек?

– Я об этом думал.

– Я бы на такое не пошла.

– Да уж, конечно. Тебе нравится быть девочкой.

– Я не знаю, нравится мне это или нет. Но нравится или нет, тут уж ничего не изменишь, верно?

– А я вот думал о том, что изменить можно.

– Потому что тебе этого хотелось, верно?

– Да, потому что мне этого хотелось.

– О Господи.

Фелиция на какое-то время затихла, переваривая услышанное.

И в конце концов сказала:

– А ты не против, если с глазу на глаз я буду называть тебя Алисой?

– А с чего это вдруг?

– Потому что у меня так долго не было сестры. И я по ней скучала. Вот и дай мне немного привыкнуть.

Спиннерен потрепал ее по руке.

– Куда тебя высадить?

– То есть как это высадить?

– У меня деловая встреча. С мужчиной.

– Ничего себе! Высадить! Я не виделась с тобой много лет. Я только что прошла через ужасное испытание. Строго говоря, через два испытания. И, на мой взгляд, самое меньшее, на что я могу рассчитывать, так это на твой приезд ко мне. Чтобы мы посидели, попили кофейку, поговорили про жизнь.

– Мы это еще сделаем.

– Ты не против, если я немного посплю?

– Ты что, по-прежнему засыпаешь в любой миг и в любом месте?

– Иногда мне кажется, что я и на мужике верхом заснуть могу.

Она свернулась в клубочек на пассажирском сиденье и закрыла глаза. Через несколько секунд ее дыхание стало ровным и безмятежным.

Спиннерен, глядя на нее, вспомнил о том, как она точно так же сотню раз на глазах у него – или еще у нее – засыпала в младенчестве и в детстве. Фелиция все еще спала, когда Спиннерен свернул на аллею, в глубине которой находился клуб «Армантье».

 

Глава тридцать вторая

Риальто следовал за «БМВ» до Сансета, затем на Беверли Хиллз и обратно. Соблюдая необходимую дистанцию, он увидел, как Спиннерен свернул на аллею, в глубине которой расположен клуб «Армантье». Неоновая вывеска над входом в ночной клуб окрашивала пешеходную дорожку в розовые тона.

Сам Риальто решил последить за входом в клуб, застыв у стены жилого дома. Там в нескольких окнах еще горел свет. И кто-нибудь, одолеваемый бессонницей, мог бы, выглянув из окна, принять его за примеряющегося к очередной краже квартирного вора и позвонить в полицию. И что, интересно знать, он будет делать тогда?

Еще одна машина показалась в аллее. Она ехала с включенными фарами. Из нее вышел мужчина в спортивной куртке и в джинсах в обтяжку. Он сделал несколько шагов по направлению к «БМВ». Спиннерен вылез из «БМВ»; свет из салона на миг растекся по аллее – и на миг, прежде чем он отвернулся, в человеке, прибывшем на старой машине, можно было узнать Дэнни Кортеса.

Риальто собственной руки бы не пожалел, лишь бы послушать начавшуюся беседу. Скорчившись, насколько это ему позволило тяжелое брюхо, он перебежал через аллею. На бегу он походил на гиппопотама, бежал однако же с удивительной скоростью. Завернул за угол другого дома, поближе к обеим машинам. Здесь росли кое-какие кусты, в которых можно было спрятаться. Причем обе машины не дали бы собеседникам увидеть Риальто, если бы он пригнулся достаточно низко.

Это потребовало от него существенных усилий, однако в конце концов, практически на четвереньках, ему удалось подкрасться на расстояние, с которого разговор можно было подслушать. Правда, главным образом лишь слова Кортеса, стоящего лицом к Сансету, тогда как речь Спиннерена оставалась в основном неразборчивой.

– После остроты насчет моей струи тебе и вовсе не следовало заниматься делом. Я уже тогда это понял, – сказал Кортес.

– … не мог… да и откуда?… внезапно выбежала…

– Мог ведь преспокойно замочить и ее. И взорвать вместе с Твелвтрисом и его дочерью.

– … родная сестра.

– Ах ты дьявол! Твоя родная сестра?

– … дома… сегодня ночью… застрелен.

– Своими ушами слышал выстрел? А что еще?

– … еще.

– Ладно. Раз коробка по-прежнему у тебя… Спиннерен произнес нечто, что Риальто не смог расслышать.

– Ни хера себе на крыше, – заорал Кортес, но тут же, спохватившись, понизил голос. Однако не в такой степени, чтобы Риальто не расслышал, как он называет Спиннерена говнюком и педиком.

Спиннерен отпрянул было от него, но Кортес грубо схватил его за плечо.

– И не поворачивайся ко мне спиной, поганый килер, – сказал Кортес.

Спиннерен что-то ответил.

– Припомни-ка получше. Я могу повесить на тебя три дела. Но хватит с тебя и одного Гарольда Выборга.

И вновь заговорил Спиннерен.

– Да я могу пристрелить тебя прямо здесь. А потом скажу, что обнаружил тебя в «Армантье», а ты начал угрожать мне пушкой.

Спиннерен что-то ответил.

– И тебя замочить могу, и сестру твою тоже. Ты что, рехнулся? С какой стати ты приволок ее сюда?

– … уснула.

– Ну и пусть спит, иначе тебе самому придется ее грохнуть. Слышишь, что я тебе говорю? Сестра там или нет, но придется грохнуть, не то я…

Он внезапно посмотрел в сторону – как раз туда, где прятался Риальто.

Риальто видел только часть лица полицейского, все остальное скрывалось от него за ветровым стеклом «БМВ». Кортес вслушивался в ночь. Риальто считал, будто выдал себя каким-нибудь шорохом, но у полицейских в мозгу имеются антенны, у обыкновенных людей отсутствующие.

Спиннерен что-то сказал, но Риальто не смог понять, что.

– А у меня другое предложение. Ты остаешься дома. Понял? – сказал Кортес. – Остаешься дома до тех пор, пока я не разберусь, что там, собственно говоря, происходит. Дело еще не кончилось.

Риальто помчался по аллее в противоположном направлении. Кортес сказал что-то еще, но Риальто был уже слишком далеко, чтобы расслышать. Рискнув, он решил еще раз пересечь аллею. А за спиной у него уже взревел мотор. Встав во весь рост, Риальто помчался туда, где припарковал машину.

Завернул за угол как раз вовремя для того, чтобы услышать, как одна из двух машин помчалась по Сансету. Сдерживая дрожь, он застыл на месте. Вторую машину он так и не услышал. Должно быть, она поехала назад, в Готорн.

Он прождал еще несколько минут, готовясь в первую же секунду, как только покажется «БМВ», прикинуться пьяным, но красный автомобиль здесь так и не проехал. Риальто вернулся к своей машине и сел за руль.

Посидел несколько минут, с трудом восстанавливая дыхание. Господи, подумал он, надеюсь, ты не покараешь меня инфарктом за то, что я корячусь и ползаю на четвереньках, лишь бы угодить Перчику. Он высунул голову из окошка, надеясь продышаться свежим воздухом, но обдало его только жарким ветром.

Он расстегнул ворот, откинулся, вставляя ключ в зажигание. Его собственные антенны были, увы, не так хороши. И он даже не почувствовал, как нож вонзился ему в шею сзади, и лишь мгновение спустя услышал сдавленный крик. А потом уже не видел, не слышал и не чувствовал ничего. И последней его мыслью было: ну, до чего же внезапно все это произошло!

 

Глава тридцать третья

Свистун узнал о смерти Мистера-Полуночная-Америка из сводки радионовостей, на обратном пути в Хуливуд.

Об убийстве не упоминалось, однако диктор сказал, что мистер Твелвтрис был, судя по всему, застрелен у себя в пляжном домике в колонии Малибу.

Свистун нажал на газ, и его «шевроле» рванулся вперед.

Он остановился у той же бензоколонки, что и Спиннерен, и прошел в ту же самую будку телефона-автомата, из которой звонил тот.

Сам Свистун позвонил в гостиницу на аэродром.

Когда Мервин Дуайер взял трубку, Свистун представился, после чего спросил, все ли в порядке у миссис Твелвтрис.

– В порядке или нет, этого я, Свистун, сказать не могу. Потому что ее здесь нет. В три часа ей позвонили. Пять минут спустя она заказала такси, а еще через двадцать минут уехала.

– Господи, да как же вы ее выпустили?

– Кто из нас двоих, по-твоему, сошел с ума? – удивился Дуайер. – Как это я мог задержать постоялицу? В номере запереть, что ли?

– Ладно, это я сошел с ума. В пятом часу утра так со мной всегда и бывает.

– Хорошо, что ты сам это понимаешь.

– А Пача позвать можно?

– Он тут в углу ненадолго вздремнул.

– Растолкай его и дай ему трубку, ладно? Через пару минут Пач подошел к телефону.

– Она уехала.

– Дуайер уже сказал мне. Ты подслушал ее разговор по телефону?

– У меня был обход. Но когда она разговаривала, я оказался в холле.

– И Дуайер дал тебе послушать?

– Я услышал только конец разговора. Мужчина сказал: «… и нам не придется в этом участвовать. Не надо будет разыгрывать партию до конца. Езжай домой и дождись меня. Тебе, возможно, предстоит ждать довольно долго. Я покручусь здесь, чтобы мы не упустили из виду ни одного обстоятельства». А миссис Твелвтрис говорит: «А как это у тебя получится? Там же не твоя юрисдикция». А он отвечает: «Вот уж насчет этого не волнуйся. Только сделай все, как я велю». А она говорит: «Ладно, Дэнни». И вешает трубку. И через пять минут заказывает такси. Понял, Свистун?

– Понял.

– И вот еще что. Мне показалось, что этот мужик, с которым она говорила, из полиции. А тебе так не кажется?

– Не кажется, а так оно и есть.

– И вот что, Свистун. На твоем месте, да еще с учетом того, что самого Твелвтриса застрелили сегодня ночью, я бы постарался забыть все, что знаю, и не стал бы строить никаких догадок. И вообще постарался бы держаться от этого дела подальше.

– Спасибо, Пач. Ты оказал мне колоссальную услугу. Я перед тобой в долгу.

– Да уж, – ответил Пач. – Даже если ты сам об этом забудешь, так я напомню.

Свистун набрал номер дома, в котором жила Мэри Бет и который на самом деле принадлежал Нелли. Звонил он долго, но трубку так и не взяли.

К тому времени, как Свистун подъехал к будке охранника на въезде в колонию Малибу, солнце еще не встало, но небо уже дышало предчувствием утра.

Он увидел охранника, стоящего возле будки и разговаривающего с помощником шерифа. Увидев Свистуна, охранник пошел было к нему, но помощник шерифа опередил его, чуть ли не оттерев при этом. Свистун заметил, что охранника это разозлило. Прищурившись, он потер лицо обеими руками, причем пальцы их были широко растопырены. Выглядело это невинно, но любой дурак сообразил бы, что предлагается взятка размером в десять долларов.

Прежде чем офицер успел произнести хотя бы слово, охранник сказал:

– Доброе утро, мистер Чипс. Что, пробыли в пути всю ночь?

– Мой «мерседес» подсел в Сан-Франциско и мне пришлось взять машину у друга. Строго говоря, это машина его сына, – ответил Свистун. – А что здесь происходит?

– Несчастный случай, – сказал помощник шерифа.

– У нас тут несчастье, мистер Чипс. Ваш сосед, мистер Твелвтрис. Его убили из пистолета.

– Ах ты, Господи. И когда только люди научатся не баловаться с оружием?

Помощник шерифа прошел в будку. Свистун высунул руку из окошка. В пальцах у него была аккуратно сложенная десятка.

– Как тебя тут называют? – еле слышно пробормотал он.

– Тут меня называют Хэнком. – Он взял десятку. – А кто вы такой?

– Да какая тебе разница? Скажем так: заинтересованная сторона.

– Что ж, если вы действительно сильно заинтересованная сторона, то возвращайтесь попозже, когда уедет полиция, и, может быть, мы с вами еще кое о чем договоримся.

– А ты знаешь что-то, чего не знает полиция?

– Да нет, полиция все знает, только вы-то не знаете.

– Спасибо, Хэнкус, – нарочито громко сказал Свистун. – Как ты думаешь, не лучше ли мне поспать?

– Едва ли это получится у вас, мистер Чипс. Полиция опрашивает всех соседей. По шесть-семь домов в обе стороны от Твелвтрисов.

Свистун покатил по прибрежной дороге. Несколько патрульных машин с включенными фарами стояли возле дома с белыми колоннами и черной дверью. Стояла здесь и неприметная машина с городскими номерами. Несколько мужчин и женщин – и в форме, и в штатском – сгрудились вокруг нее.

Неподалеку выносили оборудование из телефургона. Должно быть, это были первые телевизионщики, прибывшие на место трагедии. До конца недели их тут непременно перебывает еще великое множество. Даже умерев, знаменитости не могут избавиться от шлейфа своей славы.

Свистун припарковался в четырех домах от виллы Твелвтриса. Вылез из машины и пошел пешком к месту происшествия. В воздухе сильно пахло морской солью и разлагающимися водорослями.

Кряжистый мужчина в ветровке и бейсбольном кепи, поглядев в его сторону, что-то сказал. Человек, с которым он беседовал, обернулся и посмотрел на Свистуна. Это был Кортес. Успокоительно похлопав собеседника по плечу, он пошел навстречу Свистуну.

– Что привело тебя сюда, Свистун?

– Я мог бы задать тебе тот же самый вопрос.

– Передали по полицейской волне. Твелвтрис застрелен, в доме находится женщина. Я сразу же подумал о Нелли.

– О какой Нелли?

– О миссис Твелвтрис. А почему ты не с ней, почему не охраняешь ее?

– Я отвез ее в безопасное место. Но тебе это уже известно, не так ли?

– О чем это ты?

– Но если с Твелвтрисом, когда его застрелили, была не Нелли, то кто же?

Свистун намеренно проигнорировал реакцию Кортеса на собственную провокацию.

– С ним была его дочь, Дженни. Она говорит, что прибыла домой со свидания, прошла к себе и собралась лечь спать.

– А она не знала, что ее отец находится в пляжном домике?

– Она утверждает, что не знала. Она утверждает, что было включено лишь автоматическое пульсирующее освещение, которое работает, когда в домике никого нет. Она легла и уже засыпала, когда на нее внезапно набросились. Она вырвалась из рук у насильника и вбежала в отцовскую спальню, потому что оттуда можно выскочить прямо на пляж. А тут насильник снова схватил ее.

– И она все еще не сообразила, что это был сам Твелвтрис?

– Она утверждает, что нет. Борясь, они опрокинули ночной столик и сами полетели на пол. Упав на колени, она внезапно нащупала пистолет. Обернулась и нажала на спуск. Насильник назвал ее по имени. И только тут она поняла, что это ее отец.

– И ты веришь этой истории?

– Ну, а почему бы и нет? Репутация у Твелвтриса была скверной. Он бы змею оттрахал, если бы та застыла на месте. Да и пьян он был в стельку. Ты бы послушал судмедэксперта. Он говорит, запах алкоголя за версту учуять можно. Но кому какое дело, верю я этой истории или нет? Здесь не моя резервация. Я и приехал-то только потому, что ты работаешь на миссис Твелвтрис, а мы с ней разок-другой успели повидаться.

– Куда чаще, чем раз-другой, не так ли, Кортес?

– Два, – ответил тот.

– И ты должен быть чертовски рад тому, что Дженни Твелвтрис прикончила отца. Иначе этим пришлось бы заняться тебе самому.

– Три, – сказал Кортес. – Уже три раза ты сказал что-то такое, чего я понять не могу, а вот истолковать превратным образом могу вполне. Ты что ж, считаешь себя кладезем информации?

– Информации у меня как раз немного. Но у меня имеются кое-какие догадки. Имеются кое-какие сугубо предварительные соображения.

– Ну, так расскажи мне свою историю. А я скажу тебе, не найдется ли у меня на нее покупатель.

– Строгая последовательность событий мне не известна. Я не знаю, что произошло сначала, а что потом. Но не важно, что старше – яйцо или курица. Так или иначе, ты вел расследование по делу о нанесении тяжких увечий со смертельным исходом, когда Твелвтрис избил проститутку по кличке Ботфорты, она же Мать Фелиции. Я не знаю, не попросил ли он тебя замять дело. Но полагаю, что ты этого не сделал. Не думаю, чтобы в те времена ты на такое пошел бы. Да и был ты тогда младшим офицером – и у тебя все рано не хватило бы полномочий. Просто, должно быть, не набрал материала для возбуждения дела. Кроме того, кому какое дело до проститутки, которая позволяла избивать себя любому клиенту? Во-вторых, ты арестовал проститутку, которую звали Элеонорой Рейнбек…

– Я никогда не служил в полиции нравов.

– Значит, ты познакомился с нею, когда она находилась под арестом, – резко сказал Свистун. – На панели у нее, должно быть, тоже была кличка, а может, и не одна. Вы с нею подружились. Проститутки и полицейские легко сходятся друг с дружкой.

В черных глазах, уставившихся на Свистуна из-под монголоидных век, мелькнуло что-то нехорошее.

– Мне не нравится твоя история, – сказал Кортес. – От нее воняет. Ступай домой и придумай какую-нибудь получше.

– Полицейский и проститутка. И оба – в самой гуще событий. Там, где машины стоят не меньше домов, где носят меха, где, почистив зубы, прополаскивают рот французским шампанским. Но у них самих денег нет. Они знают запах денег, знают их вкус, но у них самих денег нет. Лишь иногда им дают немного – да и то: только так, подержать, пощупать… Вокруг кучи денег, а у них в лучшем случае – какие-то жалкие пачечки. Затем Нелли удалось связаться с Твелвтрисом, и она сумела поставить дело так, что он на ней женился. Я не знаю, в каком качестве ты фигурировал в ее жизни на протяжении пяти лет замужества. Возможно, она решила стать честной – и попыталась отшить тебя. Возможно, поддерживала с тобою тайную интрижку. Так или иначе, одним прекрасным утром Нелли Твелвтрис решила, что Мистера-Полуночная-Америка с нее хватит, и сказала тебе, что собирается с ним развестись.

– Твелвтрис, как я читал, назначил второй жене огромные алименты, – сказал Кортес. – А теперь он в сто раз богаче, чем был тогда. И Нелли получила бы такие отступные, что мало не показалось бы.

– Однако тебе показалось мало, не правда ли? Я хочу сказать, пяти-шести миллионов хватило бы всякому. И даже такой парочке, как полицейский и проститутка. Но есть люди, которым мало бывает всегда. Поглядеть только на этих мультимиллионеров, даже миллиардеров, которые ночами не спят и глотки друг другу режут или перерезать готовы за пару-тройку лишних миллиончиков.

– От этого с ума сойти можно, – согласился Кортес.

– Вот чего я никогда понять не мог. Может, они боятся разориться? А может, у них развивается нечто вроде наркотической зависимости. Может, им кажется, что, приди за ними смерть, они сумеют откупиться даже от нее. Так или иначе, вы с Нелли решили: к чему отрезать от такого большого пирога такой маленький кусок? Почему бы не взять весь пирог? Почему бы просто-напросто не прикончить этого сукиного сына?

– У тебя получается так. Я соблазнил дочь и заставил ее укокошить папашу.

– Нет. Ты велел Нелли нанять частного сыщика, о котором ты сам был, невысокого мнения. И нашел наемного убийцу – того самого, который зарезал Гарольда Выборга. Да он, наверное, был у тебя на крючке еще и раньше. Ты мог повесить на него несколько убийств. Он вынужден был тебе повиноваться. Так почему бы и нет? Он ведь, так или иначе, зарабатывал себе на хлеб именно этим.

– Я понял. Значит, Твелвтриса убила вовсе не дочь. Выходит, его прикончил этот самый наемный убийца.

Кортеса все происходящее вроде бы забавляло, хотя, по мере того, как Свистун рассказывал все дальше и дальше, он начал проявлять первые признаки нетерпения.

Свистун покачал головой.

– Нет. Так все было только задумано. Сперва он сделал несколько снимков: голая Нелли в объятиях у меня, тоже голого. В эту ловушку меня угораздило попасть. Она опоила своих псов, впустила в дом человека с фотокамерой и заманила меня к себе в спальню.

– Чего ради? Чтобы полюбоваться твоим членом?

– Чтобы вывести из себя Твелвтриса. Чтобы он объявил, что она получит от него деньги только через его труп. И она спровоцировала его на подобное заявление у меня на глазах. И я превратился в идеального свидетеля – за двести в сутки плюс расходы на бензин. Конечно, есть еще двое свидетелей, слышавших его высказывания, – его адвокат и ее адвокат, – но только я присутствовал на двух следующих спектаклях. Во-первых, на дне рождения у твелвтрисовой дочери, когда Нелли передала мужу какой-то предмет, по-моему, аудиокассету – и тем самым вновь привела его в ярость. И я был единственным свидетелем того, как послушный тебе убийца обстрелял нас с нею на пляже в Венисе.

– А это-то ради чего?

– Ради того, чтобы создалось впечатление, будто Твелвтрис заказал убийство Нелли.

– Ну и?..

Но история Свистуна уже закончилась.

– А где же конец? Где же заключительный пункт? Чего ради было столько времени ходить вокруг да около?

– Тут у меня что-то не сходится, – признался Свистун. – Твелвтрис почему-то прибывает в пляжный домик без телохранителей. Его дочь почему-то тоже едет ночевать в пляжный домик вместо того, чтобы отправиться в особняк. Твелвтрис напивается и хочет изнасиловать дочь. Она убивает его, и у вас отпадает необходимость. Отпадет необходимость предпринимать что бы то ни было.

– Почему-то, – передразнил Кортес. – Шутник ты, Свистун. Тебе собственного башмака-то не отыскать, если ты не обул его на ногу. Послушать тебя, так дважды два будет не четыре, а сто пятьдесят миллионов. Но ты говнюк, и я больше не буду иметь с тобой никаких дел. Не потому, что ты выдумал всю эту историю, а потому что ты такой говнюк.

Отвернувшись, он пошел прочь. Дверь дома Твелвтрисов открылась, и наружу вышли женщина в форме и Дженни. На плечах у девушки был мужской плащ.

Под глазами у нее темнели круги. Шок и усталость. А сами глаза были как стекло. Подняв их, она посмотрела на Свистуна чуть ли не в упор. Он шагнул было ей навстречу – и тут она заплакала.

– Мне нужен друг, – сказала она.

Свистун кивнул. Один из полицейских преградил ему дальнейшую дорогу, а женщина в форме препроводила Дженни в патрульную машину.

– Иди домой, говнюк, – сказал на ухо Свистуну Кортес. – Никому ты больше не нужен.

 

Глава тридцать четвертая

Свистун проводил Кортеса взглядом. Тот сел в свою машину и укатил, напоследок презрительно посмотрев в его сторону. Свистун увидел, как кто-то из полицейских опечатывает дверь дома. Одного из офицеров оставили на страже около дома – на случай, если охотники за сувенирами сумеют прорваться через пост на въезде в колонию и захотят забраться в дом, чтобы поживиться чем-нибудь на память о Мистере-Полуночная-Америка. Фаны, случается, вытворяют и похлестче. Свистун потоптался, пока не разъехались все служебные и патрульные машины.

Какое-то время спустя, когда пляж понемногу начал просыпаться к жизни, когда зазвучали детские голоса и заскрипели спускаемые на воду катамараны, он вернулся к машине и поехал потолковать с охранником.

Хэнкус был тут как тут, он стоял, прислонившись к стене будки. В будке уже вышедший на работу сменщик занимался какой-то писаниной.

Завидев машину Свистуна, Хэнкус тут же подошел к ней.

– А я уж решил, что вы въехали в освободившийся дом, – пошутил он.

– Я повертелся там, пока его опечатывали.

– Так вот и заканчиваются целые эпохи, не правда ли?

– А что это за дела, которые полиция знает, а я не знаю, и с чего ты взял, что я готов заплатить за твои рассказы?

Хэнкус посмотрел на Свистуна без тени улыбки.

– Но вы же сюда приехали, верно?

– Что ж, мне было интересно, как любому другому.

– И на сколько вы готовы раскошелиться, чтобы удовлетворить любопытство?

Свистун положил еще одну десятку на переплет автомобильного окошка. Хэнкус мрачно поглядел на нее. Свистун добавил столько же. Но лишь когда десяток стало три, Хэнкус потянулся за ними.

Свистун прижал его пальцы к переплету окошка.

– Не дури. По-твоему, это стоит тридцатки. А по-моему, может, и не стоит. Так что сперва послушаем.

– Ну ладно. Так вот, сперва этот сутенер по имени Риальто…

– Майк Риальто?

– Вы его знаете?

– Знаю.

– Ну вот, сперва он подъезжает к воротам с малолетней голожопой потаскушкой, выдающей себя за школьницу…

– Ну-ка, давай поточнее…

– А я точно все и рассказываю. Потаскушка в короткой плиссированной юбочке и в блузке нараспашку. И белые носочки, и простенькие туфельки – все, как надо.

Свистун кивнул и, отделив от двух остальных десятку, подал ее Хэнкусу, демонстрируя, что тот на правильном пути.

– Он доставил ее к Твелвтрису. Тут нет ничего необычного, хотя в последние несколько лет это бывает не так часто, как раньше. Затем я увидел, как на красном «БМВ» приехала дочка Твелвтриса с каким-то тощим блондинчиком за рулем. Правда, он показался мне педиком, – ухмыльнувшись, добавил охранник. Ухмылка обнажила щербатый рот, и сразу в его лице проявилось нечто лошадиное. – Я уж думал…

– Погоди-ка. А где в это время находился Риальто?

– Как раз уезжал. Он остановился у будки и немного потолковал со мною. И я сказал, что, по-моему, тут разыграется кое-что интересное.

– Что именно?

– Честно говоря, сам не знаю, но что-то интересное наверняка. Да ради Бога, ее отец только что заказал малолетнюю проститутку, а тут ни с того, ни с сего заявляется родная дочурка… Что-то непременно должно было случиться. Поэтому я и не слишком удивился, когда блондинчик на своем «БМВ» выскочил оттуда как угорелый. Выскочил и умчался прочь. А удивился я, увидев, что в машине у него не дочка Твелвтриса, а малолетняя потаскушка. Ну, такого я бы вычислить никогда не мог.

Свистун отдал ему вторую десятку.

– Интересно, правда? – сказал Хэнкус. – А дальше будет еще интересней.

– Я весь внимание.

– Я подумал: как это странно, что блондинчик прибыл сюда с одной бабой, а уехал с другой. И решил немного пройтись по территории. И обнаружил мисс Твелвтрис посреди дороги около ее дома. Вся она была залита кровью, а юбка у нее задрана. Кое-кто из соседей уже начал выглядывать наружу. Видать, она закричала, а после этого разлаялись собаки. А сейчас она была в шоке. Я вошел в дом и увидел Твелвтриса у него в спальне. Вся грудь – кровавое месиво, уставился в потолок, только уже ни хрена не видит. Я сразу же позвонил, – гордо закончил он, но тут же сконфузился. – Только меня опередили. Кто-то уже набрал 911.

На мгновение он отвернулся. Свистун читал сейчас его мысли, как титры в фильме, действие в котором разворачивается на другом языке. Хэнкус думал о том, что тот факт, что кто-то опередил его со звонком, означает, что никто не захочет брать у него интервью и приглашать в ток-шоу. Но тут выражение его лица изменилось – и Свистун истолковал это так: раз уж я единственный полицейский или нечто вроде полицейского, оказавшийся на месте преступления первым, то куда-нибудь меня непременно пригласят.

– И это, по-твоему, называется еще интересней, – презрительно бросил Свистун.

– Интересней то, что я кое-что нашел в кустах у дороги. Подошел и посмотрел. Какие-то часы. И еще проводки. И бруски динамита, связанные изолентой. Бомба в коробке для сигар – точь-в-точь как в кино.

Свистун вручил ему последнюю десятку.

 

Глава тридцать пятая

Свистун несколько раз бывал в доме у Кортеса в ходе вялых попыток завязать дружбу за пивом, покером и скабрезными анекдотами.

Кортес никогда не упоминал при нем имени Нелли. Но в контексте всего, что стало теперь известно Свистуну, это можно было посчитать более чем естественным.

В дом к Кортесу можно было подняться по деревянной лестнице. Здесь же, на площадке, был небольшой загон, в котором Кортес держал невесть откуда взявшуюся у него черепаху. На крошечной калитке все еще висела табличка «Осторожно. Боевая черепаха». С самого начала это не показалось Свистуну слишком уж остроумным, и сейчас он удивился тому, что табличка все еще на месте. Черепаха давным-давно умерла. Кортес изготовил из нее чучело.

Свистун постучал и сразу же уставился в «глазок». Тот изнутри потемнел. Значит, Свистуна разглядывали. Но никакой реакции не последовало. Дверь так и осталась заперта.

Он спустился по лестнице, затем, стараясь не шуметь, зашел за угол дома. Перелез через забор, очутился в саду, подошел к французской веранде. Шторы оказались задернуты.

Он замешкался, вспомнив ситуацию, в которой Кортес показал себя и крутым, и совершенно безжалостным.

Разгуливал по свету один артист ростом шести футов с лишним, похвалявшийся тем, что, служа в военной полиции в Корее, оказался чуть ли не рекордсменом по числу полученных медалей. Репутация у него была скверной: он избивал людей, он уродовал их и к тому же постоянно носил при себе пушку.

Он крутился возле «Милорда» и при первой возможности подсаживался за столик к Свистуну.

Однажды вечером он вытащил большой автоматический пистолет и принялся играть с ним в нехорошие игры.

Кортес сидел за столиком через проход. Перегнувшись, он схватил артиста за рукав.

– На твоем месте, – сказал он, – я бы не размахивал пушкой. Пушка – вещь опасная.

– Только не в моих руках. Я знаю толк в оружии.

– Но неужели ты знаешь об оружии все? Кортес выскользнул из-за столика, подошел к артисту и стеснил его в движениях. Тот с недоумением посмотрел на него снизу вверх: мол, что еще нужно от меня этому сумасшедшему мексиканцу.

– Знаю многое.

– А тебе известно, что ствол такого калибра, вставленный тебе в жопу, заставит тебя класть в штаны до конца твоих дней? А если ты не уберешь эту пушку, ублюдок, я ее именно туда тебе и вставлю.

– Успокойся, Дэнни, – сказал актер.

– Нет! Черт тебя побери, нет! Сделай, как тебе велено. А демагогию тут со мной разводить не надо.

Кортес заломил руку артиста и грохнул о край стола, сломав ее.

Свистун издал глубокий вздох. То, что он собирался сделать сейчас, вполне могло закончиться для него плачевно.

Он достал из кармана носовой платок и выдавил небольшой участок стеклянной двери в непосредственной близости от дверной ручки. Стеклянная секция упала в глубь дома, на ковер, в результате чего не произошло никакого шума. Свистун просунул руку в отверстие, повернул ручку изнутри; дверь открылась, а сам он чуть не навернулся, споткнувшись о порог.

В гостиной пахло пивом и пылью. На переносном телевизоре громко тикали часы. За занавеской из кухонного крана капало в раковину. Все в доме тряслось, все покачивалось в медленном ритме, грозя сию минуту обвалиться и рухнуть.

Он прошел в спальню. По всей комнате было разбросано постельное белье. По ковровой дорожке Свистун протопал в ванную и открыл дверь кончиками пальцем.

Все было в точности так, как ему и запомнилось. Кое-как втиснувшаяся сюда сидячая ванна, унитаз, раковина, аптечка над раковиной. Зеркало утратило большую часть амальгамы, и сейчас в нем отразилась только часть лица.

Вернувшись в спальню, он опустился на колени и заглянул под кровать. Заглянул в шкаф и кончиками пальцев перебрал там всю одежду.

У стены стоял большой шкаф соснового дерева. Свистун побарабанил по нему кулаком. Дверца раскрылась. Вся скорчившись, там стояла Нелли. Казалось, она вот-вот закричит.

– Слава Богу, что это вы, Уистлер, – сказала она.

– А кого вы, собственно, ожидали?

Она вышла из шкафа, пытаясь собрать воедино остатки былого достоинства; прошлась по комнате. На телевизоре, рядом с часами, стояли бутылка бурбона и стакан.

– Хотите выпить? – предложила она, налив себе самой на три пальца.

– Я не пью. И пора бы вам это уже запомнить.

– Ах да, забыла.

– Что вы здесь делаете, Нелли?

Она села в зеленое твидовое кресло, закинула ногу на ногу, посмотрела на мыски туфелек на высоком каблуке. На ней был купальный халат явно не по росту. Должно быть, самого Кортеса, но достаточно пестрый для того, чтобы его могла нацепить и проститутка.

– Знаешь, после того, как ты оставил меня в гостинице одну-одинешеньку, а меня ведь только что пытались убить, я очень перепугалась.

– Мои люди вас охраняли.

– Да я знаю! – она закричала, словно давая ему понять, что ее терпение вот-вот иссякнет и плевать ей, разумно это окажется или нет. – Но я до смерти напугалась. Неужели тебе непонятно?

– Это мне как раз понятно. И вот вы поехали…

– К одному их своих друзей. К тому, который мог бы меня защитить. Если кто-то и способен меня защитить, то только он.

– Но если вы испугались, можно было поехать к Боско.

– Он ведь не полицейский.

– А Канаан полицейский.

– Я не знаю, где живет Канаан.

– Но знаете, где живет Кортес, не так ли? Она уставилась на него, и он выдержал этот взгляд.

Ее нога, закинутая на другую, подрагивала. Халат распахнулся чуть ли не до самого живота. Она машинально теребила полу халата, показывая Свистуну все больше и больше.

– Ну ладно. Мы с Дэнни давно знакомы.

– А почему же вы сразу не сказали?

– Я наняла вас, чтобы вы защитили меня от Роджера. Я не была обязана докладывать вам всю свою биографию.

Она переменила ногу, распахнувшись еще больше. Теперь вся ее одежда заканчивалась – или, если угодно, начиналась – там, где кушак перехватывал талию. Темный треугольник в паху отливал тяжелой бронзой.

Свистун отвел взгляд. Огляделся в комнате. Увидел чучело черепахи, которым была придавлена стопка журналов. Встал, прошелся, сел на прежнее место, но так, чтобы она выглядела уже не столь соблазнительно.

Она наконец запахнула халат, прикрыв не толь – ко бедра, но и колени.

– Послушайте, если вы думаете, будто за этим кроется нечто большее, – начала было она, но тут же замолчала, потому что увидела, как Свистун вздернул голову. Казалось, он подал ей этим знак не лгать больше и не пытаться воздействовать на него сугубо женскими чарами.

– Я только что прибыл из Малибу.

– А Дженни вы видели?

– Ее при мне увезли.

– С ней все будет в порядке.

– С чего вы взяли? Она убила собственного отца. Почему это с ней будет все в порядке?

– Любой адвокат, который хоть что-то умеет, сможет доказать, что это была вынужденная самооборона. Она ведь скажет, что этот сукин сын пытался ее изнасиловать.

– И таким образом все наследство достанется ей. Ну, и, понятно, вам. Но это ничего не изменит. Она всегда будет помнить о том, что убила родного отца. Вам придется что-то для нее сделать. Строго говоря, она оказала вам колоссальную услугу. Она устроила все так, что вы вправе не считать себя убийцей человека, с которым прожили в законном браке пять лет.

– Он был подонком.

– Вот как? Подонком? А что это, собственно говоря, значит? Я ведь толкую с вами об убийстве. А вы могли ограничиться пятью-десятью миллионами, которые непременно выторговал бы для вас Рено. Но нет, вам хотелось получить сразу все.

– Просто не понимаю, о чем это вы. Чтобы я его убивала?..

– Не своими руками и не вы одна. Вы с Кортесом. Может, поэтому вас и обуяла такая алчность. Как-никак вас оказалось двое, а двоим вдвое больше и надо, верно ведь?

– Я пытаюсь объяснить вам…

– Да бросьте вы… Я рассказал Кортесу о том, как полицейский и проститутка решили убить телезвезду. Как они задумали провернуть это дельце. И он не опроверг моих слов. Он просто посмеялся. Потому что я рассказал ему не всю историю. А рассказал я ему не всю, потому что сам тогда всей не знал.

– А теперь вдруг узнали?

В ее голосе ему почудилось едва слышное презрение.

– Я знаю, как все это должно было выглядеть. Как будто Твелвтрис заказал ваше убийство, а когда у наемного убийцы ничего не вышло, решил сам вспомнить свой армейский опыт и поиграться немного с пиротехникой. Но переоценил свои силы и нечаянно подорвался сам, да и свою ни в чем не повинную дочь умертвил. А потом, когда начались бы вопросы – а вопросов непременно появилось бы великое множество, – когда умирает такая знаменитость, как Мистер-Полуночная-Америка, всегда возникает множество вопросов, – вот тут-то и пригодился бы я со своими рассказами о том, как он пытался убить вас.

Свистун поднялся с места.

– Вы должны понять…

– Ничего я не должен понять. И не пытайтесь заставить меня понять. Да и не о чем вам теперь беспокоиться. Ничего ведь…

– Я просто хотела сказать, что, если бы дело повернулось по-другому, плюс-минус пятнадцать-двадцать лет, у нас с вами неплохо бы получилось, – тихо заметила Нелли.

– Я ведь ничего не могу против вас предпринять, – продолжил он, как будто только что прозвучавшей фразы не расслышал. – Я ничего не могу доказать. И даже если бы смог, что власти вам сделал и бы? Вы же и на самом деле никого не убили, не так ли?

В замке повернулся ключ, и тут же вошел Кортес. Усмехнувшись, он шагнул вперед, его руки были готовы среагировать молниеносно. Но тут же он покачал головой и расслабился.

– Ну и рисковый ты мужик, Свистун.

Тот повел себя так, словно никакого Кортеса здесь не было. Он не отрываясь смотрел на Нелли.

– Вы и на самом деле никого не убили, не так ли? – повторил он. – Если, конечно, не вы заказали убийство Роджера-младшего в Сиетле.

– Ладно. Уябывай отсюда, – сказал Кортес. Свистун бросил ему чучело черепахи. Кортес поймал его на лету.

– Ты изо всех своих милочек делаешь чучела? – спросил Свистун и с этими словами ушел.

 

Глава тридцать шестая

Свистун сидел у «Милорда», глядя из окна на всегдашние Содом и Гоморру. Ветры Санта Ана продолжали неистовствовать.

Он был наедине со своими мыслями, и не было для него никаких лекарств, кроме черного кофе, который варил ему Боско, и не было врача-утешителя, кроме того же Боско – однорукого книгочея.

Ему было плохо, и он не скрывал этого от Боско, когда тому было охота послушать.

– Почитай-ка мне что-нибудь душещипательное, – сказал он другу, и в его голосе прозвучала не только ирония.

– Не превращайся в дерево или в гору, – сказал в ответ Боско.

– Ну, и что это, по-твоему, должно значить?

– Когда один раз тряхнуло – это не землетрясение. Когда один раз переспал – это не любовь.

Лицо Свистуна залилось краской гнева, как будто его хлестнули по губам.

– Да речь не об этом. Да и не спал я с нею.

– Может, как раз из-за этого ты и взвинчен, – сказал Боско, подавшись к другу через столик и словно напрашиваясь на затрещину, – конечно, если бы та помогла Свистуну развеять свою печаль. – Встретил истинную Королеву алчности и не сумел поспеть за ней. Опыта не хватило.

– Бедный человек и не догадывается о том, что такое настоящая алчность, – ответил Свистун, подумав о миллионах, которые теперь получат Кортес и Нелли и одновременно посмотрев в окно, на уличную суету тех, кому хватило бы и крошки от этого пирога, хватило бы и искры от этого костра.

– … зато он прекрасно знает, что такое голод, – подхватил Боско, закончив за Свистуна его мысль.

– А с другой стороны, никто из нас, ни богач, ни бедняк, ничего не понимает в женщинах, – сказал Свистун.

– Если дело не на здешнем рынке. Тут у каждой женщины своя цена. А Нелли просто захотелось взять по максимуму.

– Легкие деньги, – заметил Свистун.

– Не такие уж и легкие. Начать с того, сколько ей пришлось заплатить, чтобы попасть сюда.

– Ты тертый калач, – согласился Свистун. Боско ухмыльнулся.

– Умею гадать по чайным листьям, по кофейной гуще и по птичьему помету.

Пришел Канаан. Он заказал гамбургер и кофе. Подождал, пока Боско встанет из-за столика выполнить заказ, и подсел к Свистуну, а точнее, сел напротив. Сел и самую малость сдвинул со лба шляпу.

– Разве тебе не жарко? Как бы твои мозги не испеклись.

– Моя шляпа – единственная вещь на свете, на которую я могу положиться, – сказал Канаан.

– Может, и мне стоит обзавестись шляпой.

– Тебе скверно, – заметил Канаан.

– Они ведь и впрямь шли на убийство, Айзек.

– Но доказать-то мы все равно ничего не можем, верно?

– Они убили мальчика в Сиетле или заказали его убийство.

– Но и этого нам не доказать.

– Выходит, Кортес и Нелли выйдут навстречу утренней заре, взявшись за руки?

– Что ж, может быть, это и не тот хеппи энд, на который ты рассчитывал, зато определенно тот самый, на который рассчитывали они сами.

– И это все?

– На данный момент все.

Боско принес гамбургер и кофе, затем подсел за столик рядом со Свистуном. Канаан откусил от гамбургера и принялся сосредоточенно жевать.

Свистун ждал. Он понимал, что Канаан не ограничится подобными сентенциями.

– Наряду со всеми остальными событиями прошлой ночи Майк Риальто… Ты ведь знал Майка Риальто?

– В каком смысл знал?

– Получил причитающееся.

– И опять-таки в каком смысле?

– Его зарезали в аллее неподалеку от клуба «Армантье». Но пока еще жив. Он в приемном покое Центральной. И он кое-что передал. Ему хотелось бы с тобой повидаться.

– Чего ради?

– Слушай, отстань-ка ты от меня! Я у тебя в секретаршах не служу.

Странно это выглядело. Стеклянный глаз Риальто слезился, а настоящий оставался сухим. Он лежал на спине, и его брюхо выпирало из-под простыни, как у беременной. Когда Свистун подошел к постели, Риальто начал было поворачивать к нему голову, но от боли не смог этого сделать.

– Как дела, Майк?

– Боль, знаешь ли, чудовищная. А ведь я не всякую боль могу вынести, – добавил он, словно бы адресовав этот упрек Богу, который, свершая свой суд, упустил из виду это важное обстоятельство.

– Зато ты жив.

– Не пойми меня неправильно: я вовсе на это не в обиде.

– Ты хотел меня видеть, Майк?

– Крутясь помаленьку тут и там, я понял, что ты был телохранителем у миссис Твелвтрис.

– В каком-то смысле.

– В том смысле, что тебя едва не пристрелили.

– Ты и это знаешь?

– Я сидел на скамье возле пляжа в Венисе и видел стрелка на крыше дома.

– Мог бы предостеречь.

– Послушай, если бы я крикнул, ты бы обернулся и в тебя легче было бы попасть.

– И ты именно об этом тогда и подумал?

– Ну, разумеется.

– Так что же ты собирался мне рассказать? Ты был там, где в меня стреляли, – ну и что?

– Это я так, для затравки.

– Считай, что затравил. Дальше?

– А ты сумеешь отблагодарить меня?

– О Господи, Майк, ты, не исключено, на смертном ложе – и все равно торгуешься.

– Я не на смертном ложе, Свистун. Маленькая сучка заорала и спугнула убийцу, прежде чем у него появился шанс проверить, справился ли он со своим делом.

– Что за маленькая сучка? Ты о Фелиции?

– А ты-то откуда знаешь?

– Да мне рассказали о старом трюкаче со Школьницей.

– А я знаю и кое-что получше.

– Я тебя слушаю.

– В больницах нынче накладно.

Свистун, вздохнув, выудил из бумажника пятьдесят долларов мелкими купюрами. Скатал в трубочку и вставил ее в руку Риальто.

– Торговаться не будем, – сказал он. – Тут полсотни. Больше у меня просто нет.

– Я с тобой не сквалыжничаю, но человек, которому не платят за его труды, утрачивает профессиональную гордость.

– Допустим.

– Стрелок из Вениса – это частный детектив по имени Коннор Спиннерен. Худощавый, маленький, пять футов шесть дюймов, сто десять фунтов веса, бронзовые волосы, зализанные. Одевается по моде. Кажется то ли щеголем, то ли педиком.

– Щеголем? Я не слышал этого слова целую вечность.

– Я тоже, но оно тут как раз подходит. Похож на персонажа, допустим, двадцатых годов. Понимаешь, что я имею в виду?

Свистун кивнул.

– И тот же Спиннерен хороводился с дочерью Твелвтриса.

– То есть с Дженни?

– Именно Спиннерен и повез ее в Малибу прошлой ночью. Приехал с Дженни, а уехал с Фелицией.

Я преследовал их до города и по городу. Он припарковал свой красный «БМВ» в аллее неподалеку от «Армантье». По-моему, Фелиция заснула в машине. А через пару минут знаешь, кто приходит потолковать со Спиннереном? Ну-ка, попробуй угадай.

Свистун мог бы дать правильный ответ, но воздержался от этого. Да и не такого ждал от него Риальто. Он умело выстраивал интригу.

В этом сумасшедшем городе каждый идиот воображает себя сценаристом, подумал Свистун.

– Дэнни Кортес из полиции нравов, вот кто!

 

Глава тридцать седьмая

Фелиция исчезла с перекрестка Голливудского и Виноградной, с пресловутых Четырех Углов.

Таинственными путями, какими расходится информация во всех замкнутых или тайных обществах, здешние проститутки, сутенеры, грабители и прочие шуты гороховые узнали все или почти все о событиях, разыгравшихся в пляжном домике в Малибу. А тайные агенты, наркоторговцы, шулера и просто мудаки ничего не узнали.

Канаан шел по проезжей части, ничего не замечая вокруг и не слыша, как отчаянно гудят сзади. Пришлось Свистуну нажать на тормоза.

Три шлюхи, известные как Мойры Тяжелого Металла (а среди хуливудского отребья попадаются порой образованные и острые на язык людишки), не предприняли попытки удрать. Всем здесь было давным-давно известно: если Канаану хочется достать тебя, то он тебя – раньше или позже – все равно достанет. Сучка Су в своем всегдашнем серебряном парике вышла на панель считай что вообще без юбки, хотя что-то чуть ниже пояса на ней и было надето. Сменила она и сапоги – прежние доходили до щиколотки, а нынешние были почти по колено. Мамми из Майами явилась в кисее, сквозь которую просвечивало голое тело. Ди-Ди была в блузке нараспашку и в плиссированной юбочке, судя по всему, решив заполнить брешь, образовавшуюся с исчезновением Фелиции. Теперь за Школьницу должна была сойти она. Они терпеливо дожидались Канаана, делая вид, будто ничуть не испуганы, да и вообще его появление их никак не касается.

– Мне надо бы поговорить с Фелицией.

– А разве ее нет дома? – сделав круглые глаза, удивилась Сучка Су.

– Ты что, больше других знаешь? – спросил Канаан.

– Я не знаю, что известно им, только вряд ли они знают больше моего.

– Ну хорошо. Ди-Ди и Мамми, идите прогуляйтесь.

– А с какой стати им прогуливаться? – возразила Сучка Су.

– Потому что, Сучка Су, я хочу сосредоточить свои усилия на тебе.

– Как в песне поется?

– Как если я устрою тебе кое-что, чуть ты вздумаешь со мной лукавить, а свидетели мне при этом ни к чему.

– Ух ты, – сказала Сучка Су, как будто получив кулаком по животу.

Мамми из Майями и Ди-Ди с улыбкой и поклоном удалились.

– Значит, тебе известно, где живет Фелиция?

– Честно тебе скажу, Айзек, этого я не знаю. Все рассказывают про Мистера-Полуночная-Америка, а про нее никто и не вспоминает.

– А что рассказывают про него?

– Только то, что ее доставил Майк Риальто… А ты знаешь, что он напоролся на нож?

Канаан кивнул.

– Вот и отлично. Значит, Риальто доставил ее Роджеру Твелвтрису. Она этого сукиного сына узнала…

– А как ей было его не узнать, – удивился Канаан, – когда он каждый вечер в ящике?

– Знаешь что, – возразила на это Сучка Су. – Представительницам нашей профессии не так уж часто приходится смотреть ночные ток-шоу, как это может показаться. Поразмысли-ка над этим. Так или иначе, непонятно, почему она не узнала его в первую же секунду, только этого не произошло. А узнала она его, уже раздевшись и когда он держал свою штуку в руке. А ведь этот подонок забил до смерти ее мать. Ты помнишь Ботфорты?

– Я помню Ботфорты.

– И вот этот-то тип и забил нашу Ботфорты до смерти.

– И что же сделала Фелиция?

– А какого хера она, по-твоему, должна была сделать? Выскочила оттуда к чертям собачьим. А Риальто должен был дожидаться ее, чтобы она сказала, разовый этот перепих или на всю ночь. Только Риальто там уже не было.

– А Твелвтрис погнался за нею?

– Хотел погнаться. Но у дверей в спальню наткнулся на особу, которая, как я потом прочла в газете, приходилась ему родной дочерью. Это она замочила папашу?

– Считается, что так. Значит, Риальто на месте не оказалось?

– Его не оказалось, зато там была сестра Фелиции.

– Ее кто? – подслушивавший разговор Свистун, не стерпев, вмешался.

– Ее сестра. А с тобой-то что, Свистун? Подслушиваешь, так хоть уши прочисти!

– Значит, сама Фелиция сказала, что это была ее сестра? – уточнил Канаан.

– Да откуда мне знать, что сказала Фелиция? Я ведь не ее слова пересказываю, а то, что на улице говорят. А с самой Фелицией мы и не виделись. Ясно?

– Больше я ничего не могу сделать, – сказал Канаан, когда они со Свистуном уселись во всегдашнюю нишу «У Милорда». Боско, разумеется, тоже был тут как тут. – Если уж этим девицам не известно, куда запропастилась Фелиция, то и никому это не известно. Мойры в курсе всего происходящего на улице и вокруг.

– И они ничего не путают?

Канаан, пожав плечами, уткнулся в свою чашку, давая Свистуну понять, что тот полный идиот.

– Риальто сказал мне, что Фелицию увез из Малибу частный сыщик, работающий на Перчик и на Финка Торино. Звать его Спиннереном. Может, он и педик, но уж наверняка не чья-нибудь сестра.

– Никогда ничего не знаешь наверняка, – возразил Боско. – Никогда ничего не знаешь наверняка. Вспомни о таких людях, как здешний Утенок.

– Ты думаешь? Канаан посмотрел в окно.

– Я не думаю, я знаю. Кое-где контингент уличных проституток на семьдесят-восемьдесят процентов состоит из трансвеститов или из пассивных гомосексуалистов-наркоманов. Утенок представляет собой исключение только потому, что он решился на операцию.

– И следует вспомнить о том, что у Фелиции действительно была сестра.

– Которая, возможно… – начал было Свистун.

– Которая, возможно, что? – хором перебили его Боско и Канаан. Но Свистун уже выскочил из-за столика, из ниши, из зала, помчавшись на стоянку, где был припаркован его «шевроле».

 

Глава тридцать восьмая

Спиннерен и на самом деле была блондинкой. Она лежала, обнаженная, широко раскинув ноги, на кровати в форме раковины в «бордельном» будуаре Дженни, под голову была подложена подушка. Послеполуденное солнце заливало спальню рыже-золотыми лучами. В таком освещении ее белая кожа казалась шафрановой, ее белокурые волосы – медными. Срамные волосы были у нее столь редкими и бесцветными, что могло показаться, будто она выбрила лобок.

В мужском облике и наряде, которые она явно предпочитала, Спиннерен явилась ко Дворцу правосудия, где Дженни – которую деликатно передавали из одних рук в другие – была допрошена в последний раз – окружным судьей, начальником полиции, руководителем отдела особых расследований и главой оперативной службы.

Берни Мандель прошел рука об руку с нею по всем инстанциям, начиная с той минуты, как ему в офис сообщили о случившемся.

Полицейский врач осмотрел Дженни и нашел ее состояние шоковым. Ей позволили помыться и снять окровавленную одежду, надев вместо нее арестантский халат.

К вечеру в тот же день Манделю разрешили забрать клиентку домой. Он накинул ей на плечи собственный пиджак и сказал, что, как только они приедут к нему, он вызовет на дом доктора.

– Нет, мне хочется вернуться домой, – сказала Дженни.

– Мне не кажется, что это удачная мысль, – возразил Мандель. – Вам не стоит оставаться одной.

К ним подошла Спиннерен, спокойная и самоуверенная.

– Одна она не останется.

– Мы с вами знакомы? – спросил Мандель.

– Коннор был у меня на дне рождения, – сказала Дженни. – Возможно, вас с ним друг другу не представили.

– Да, не представили, – сказала Спиннерен, подавая Манделю маленькую изящную руку, которую тот пожал осторожно и недоверчиво.

– Я могу отвезти Дженни домой. И побуду с нею, – сказала Спиннерен.

– Ну, не знаю, – запротестовал Мандель. – Не знаю, вправе ли я отпускать так свою клиентку…

– А я ваша клиентка? – поинтересовалась Дженни.

– Только если вы сами этого пожелаете, – поспешно ответил Мандель. – В конце концов, я был адвокатом вашего отца на протяжении стольких лет и…

– Но чтобы добраться домой, мне не нужен адвокат, мистер Мандель!

– Но, мне кажется, в отсутствие надлежащей опеки…

– Вы были у меня на дне рождения. Мне стукнуло двадцать один. Я совершеннолетняя.

Спиннерен подошла вплотную к Дженни – и та внезапно повисла у нее на руках, повисла так, что Спиннерен пришлось чуть расставить ноги, чтобы удержать ее и удержаться самой. Но что-то во всем этом успокоило Манделя.

– Если я вам понадоблюсь, просто позвоните. Звоните в любое время, днем и ночью. Звоните даже, если вам захочется просто поговорить.

Дженни вернула Манделю его пиджак.

– Спасибо за все. Я была так перепугана.

– Мне кажется, худшее уже позади.

– Я прослежу за тем, чтобы она не осталась в одиночестве, – сказала Спиннерен.

Она отвезла Дженни в пустой особняк, отключила все телефоны, а после этого сообщила дочери Твелвтриса о том, кто она на самом деле такая. О том, что она мужчина, прихотью судьбы заключенный в темницу женского тела. Мужчина, с маленькими грудками, клитором и влагалищем и превосходным знанием женской психологии. Она говорила нежно и ласково с учетом состояния, в котором находилась Дженни, все еще пылающая гневом на покойного отца и страдающая из-за того, что ей пришлось застрелить его, спасаясь от изнасилования. После исповеди соблазнение оказалось совсем несложным. Трудно было даже сказать, кто кого соблазнил: Спиннерен – Дженни или Дженни – Спиннерен.

Дженни Твелвтрис сидела на стуле, закинув ногу на ногу и скрыв тем самым темный треугольник в паху; руки ее переплелись самым причудливым образом, в одной из них она держала дымящуюся сигарету и, поглядывая на разлегшуюся на постели Спиннерен, делала время от времени затяжку-другую.

– Господи, а я, знаешь ли, никогда бы не поверила. Хотя, конечно, могла бы догадаться и сама. Теперь, когда я закрываю глаза и слышу, как ты говоришь, мне ясно, что это звучит женский голос. И твои руки. Мне следовало бы догадаться, едва я увидела твои руки.

Она раздавила сигарету, встала, подошла к стене, прислонилась к ней. Сработала здешняя автоматика, и открылась секция встроенного шкафа, в котором лежали ее вещи. Она достала пару босоножек на высоком каблуке, надела их, немного потопталась, чтобы ноги приноровились к обуви. Все ее тело подрагивало при каждом ударе ногой об пол.

– Куда это ты собралась? – спросила Спиннерен, сразу же скатившись с кровати и вся подобравшись, словно она почему-то собралась напасть на Дженни.

А та достала из шкафа халат. Подержала его, прижав к телу и широко разведя руки, словно в примерочной, когда покупаешь, желая обойтись без настоящей примерки. Потом уставилась на Спиннерен с таким видом, будто та была частью сна, от которого ей еще предстояло пробудиться.

Спиннерен зашла ей за спину и едва заметно прижалась к ней.

Потом она развернула Дженни лицом к себе. Вид у Дженни был таким, словно она вот-вот расплачется.

– О Господи, – сказала она. – Ночью я убила отца, а днем переспала с женщиной. Я или дрянь, или психопатка.

Спиннерен обвила ее руками и, чуть присев, подняла в воздух, как поступил бы на ее месте мужчина.

– Да что ж ты, детка, такое говоришь?

Свистун припарковал «шевроле» за углом ближайшей к особняку Твелвтриса улицы и потопал к воротам пешком.

Дом на холме, залитый солнечными лучами, казался страшно далеким и почти нереальным. Нигде не было видно автомобилей или какого-нибудь другого транспорта. Нигде не было ни души. Напоминало это заброшенные задворки киностудии. Декорация, которую по окончании съемок просто-напросто забыли.

Где же, интересно, охрана? Здесь наверняка должна быть охрана. Воры-домушники тоже смотрят сводки теленовостей. Как только передадут сообщение о чьей-нибудь смерти, вор понимает, что родственники разъехались заниматься подобающими в таких случаях делами, оставив дом пустым и, может быть, даже не заперев двери и окна.

А где охотники до сенсаций? Где хотя бы обыкновенные зеваки?

Все в Малибу. Чтобы на протяжении десяти минут полюбоваться окрестными пляжами и дорогами. Чтобы не без удовлетворения осознать, что человек, обладавший таким богатством и такой славой, больше не в силах наслаждаться ни тем, ни другим.

Когда он взялся за решетки ворот и потряс их, ворота, работающие на электрическом приводе, даже не шелохнулись. Свистун прогулялся по периметру стены, опутанной в три ряда колючей проволокой, свернул за угол – и тут же уперся в тупик. Земля начиная отсюда вновь резко шла вверх по склону. Длинная стена, обращенная к городу, не была обнесена колючей проволокой.

Участок земли, находящийся сразу же под усадьбой Твелвтриса, был еще не застроен. Однако владелец тем не менее уже огородил его уродливым забором.

Свистун перелез через этот забор. Точнее, забрался на него, а уж с забора ухитрился запрыгнуть на стену, не обнесенную проволокой. Спрыгнув с нее и приземлившись в кусты, он разорвал на себе куртку.

Он очутился в запущенной части сада. Проложил себе дорогу по дикому кустарнику, пошел вверх по склону холма, вышел к гаражам, расположенным на задворках. Неподалеку от бассейна вдобавок к гаражам имелся и навес, под которым машины гостей можно было уберечь от солнцепека.

И здесь, под навесом, стоял красный «БМВ». Свистун подошел к нему и положил руку на капот. Тот был прохладен, значит, машина простояла здесь уже довольно долго.

Стараясь держаться как можно незаметней, Свистун подкрался к главному зданию. А очутившись около него, начал прикидывать, как бы проникнуть внутрь.

Спиннерен вновь лежала на спине, чувствуя, как ее развалившееся было на части тело вновь собирается воедино, подобно тому как сбредаются под полковое знамя остатки разбитого в бою войска, – сбредаются, чтобы сосчитать потери и похвастаться друг перед дружкой случайными трофеями. Язык у нее пересох и разболелся. Дженни требовалось едва ли не большее, чем могла предоставить ей Спиннерен.

Солнце клонилось к западу, в спальне начинали преобладать багровые тона.

– Когда ты всему этому научилась? – спросила Дженни.

– Я знала все, что следовало знать, к тому времени, как мне исполнилось тринадцать. Я люблю тебя, – сказала Спиннерен, прислушиваясь к звуку собственного голоса: а вдруг, к ее собственному изумлению, в ее речах послышатся искренние нотки?

Дженни лежала, привалившись к ней, рука Спиннерен обнимала ее за плечи.

– Моя ненаглядная калифорнийская девочка, золотко мое, – сказала Дженни.

Это такая глупость и пошлость, подумала Спиннерен, почему же мне хочется плакать?

В другое время, в другом месте, услышав такие слова от другой женщины, Спиннерен расхохоталась бы во все горло. Но Дженни произвела на нее впечатление. Конечно, она не верила, что Дженни в нее влюбилась, однако ей хотелось в это поверить. А в Хуливуде это считай что одно и то же. И вдруг Спиннерен села.

– Что это?

– Что?

– Я услышала снизу какой-то шум.

– Этот дом такая громадина, что в нем вечно что-то слышится, – сказала Дженни.

– Нет, там кто-то есть!

Спиннерен выскочила из постели, взяла из шкафа запасной халат Дженни, выкинула любовницу с такой силой, что та полетела на пол.

– Это, должно быть, Уолтер или Стэн, телохранители отца.

– А тебе не страшно пойти проверить?

– Нет, не страшно.

– Тогда ступай. Я буду рядом. Тебе не о чем беспокоиться, – сказала Спиннерен.

Свистун стоял внизу, у лестницы. Он не сделал попытки спрятаться, когда Дженни, осторожно переступая ногами в шлепанцах, показалась наверху.

Сперва она улыбнулась, вроде бы обрадованная, потом напустила на себя строгость.

– Хотела бы я знать, что вы здесь делаете.

– Пришел справиться, как у вас дела.

– Это, конечно, прекрасно, и я не сомневаюсь в том, что намерения у вас самые добрые, но вы не имеете права вламываться в чужой дом.

– Дверь в саду оказалась незапертой.

Она спустилась к нему в гостиную, придерживая обеими руками разлетевшиеся на лестнице полы халата.

– Просто не знаю, что делать. Может, надо вызвать полицию.

– В таком огромном доме вы живете без слуг?. – Слуги есть, но они здесь не живут. Мой отец был против этого.

– Но в дневное время здесь все равно должны находиться слуги.

– Да. Управляющий, автослесарь, садовник…

– Ну, и где же они все?

– Я отправила их по домам. Не хотела, чтобы они здесь крутились.

– Но нельзя же вам оставаться одной!

Она нашла сигарету в серебряной шкатулке, закурила.

– Какого черта я с вами вообще разговариваю? Мы едва знаем друг друга.

– Вы спросили у меня однажды, не стану ли я вашим другом, если вам это потребуется.

– Мне, знаете ли, в данную минуту этого не требуется.

– У вас появился друг?

Ее глаза стрельнули ему за спину.

– Кто-то там, позади меня, стоит?

– А почему бы тебе не обернуться и не посмотреть самому? – сказала Спиннерен.

Свистун обернулся и увидел ее. Она стояла на лестничной площадке, точно там же, как когда-то на дне рождения, когда Свистун впервые обратил на нее внимание: на бледного и тщедушного молодого человека, который позволил Дженни чмокнуть себя в щеку. Спиннерен стояла сейчас босая, в небрежно стянутом на талии халате, положив руки в карманы.

Дженни бросила Свистуна и метнулась наверх, к Спиннерен.

– Понятно, – сказал Свистун.

– Ну, и что вам, по-вашему, понятно?

– Что ты дочь Алисы Коннорс.

– Многое же тебе понятно.

– Ну, и как сработала эта колыбель для кошки?

– Колыбель для кошки? – удивилась Дженни.

– Это такая веревочная ловушка. Спиннерен улыбнулась.

– Столько вам понятно, а это непонятно?

– Ты убила поддельного «металлиста» из «Армантье». Кортес поймал тебя или ты была у него на крючке еще перед этим. Вы с ним заключили сделку. Он хотел, чтобы ты все устроила так, будто Твелвтрис нанял кого-то убить Нелли. После этого ты сама должна была убить Твелвтриса и Дженни… Дженни, посмотрев на Спиннерен, отступила от нее на шаг.

– … как велел Кортес. После чего ты должна была разместить бомбу, чтобы все выглядело так, будто Твелвтрис случайно подорвался. Кортес и Нелли хотели завладеть всем его богатством. А ты просто хотела убить Твелвтриса. Ты спровоцировала его заказать тебе убийство Нелли. Благодаря этому, ты могла встретиться с ним в отсутствие телохранителей. Как выяснилось, твои желания совпадали с желаниями Нелли и Кортеса. Кортес не знал, что ты сама хочешь убить Твелвтриса. Не знал, что у тебя имеются на это свои причины.

– Ну, и что вы собираетесь делать с этой побасенкой?

В другом конце гостиной, как это бывает в кино, внезапно открылась дверь, ведущая в библиотеку. Кортес с пистолетом в руке прошел в гостиную и сделал несколько медленных шагов по ковровой дорожке.

– Да какая разница? Неужели ты думаешь, будто Кортес позволит тебе уйти. Он пристрелит тебя и скажет, что ты сопротивлялась при аресте.

Спиннерен вынула руку из кармана халата. Этим движением она развязала кушак, и халат раскрылся. Она не попыталась запахнуть его, потому что для этого потребовалось бы две руки, а у нее в правой блеснул сейчас раскрытый складной нож.

– Надо было тебе остаться «У Милорда», Свистун, – сказал Кортес. – Сейчас бы на блядей заглядывался.

Спиннерен развернулась лицом к Кортесу, по-прежнему сжимая нож. Халат ее при этом распахнулся окончательно.

Свистун увидел, что глаза у Кортеса полезли на лоб, когда его взгляду предстало обнаженное тело Спиннерен. Практически не прикрытый срамными волосами лобок и маленькие грудки. Удивление его и сгубило. Он замешкался – и нож впился ему в горло. Его рука конвульсивно дрогнула, палец нажал на спусковой крючок.

Свистун мог бы задержать двух полуголых девиц, опрометью бросившихся из комнаты, но он только проводил их взглядом, невольно залюбовавшись аппетитными ляжками. Не шевельнулся он и когда во дворе взревел «БМВ», взревел, потом затих, пока одна из них отпирала ворота, потом взревел снова, и машина помчалась, подобно ракете, выпущенной в подбрюшье большому городу.

Чуть погодя он вызвал полицию.

 

Глава тридцать девятая

Вечер опустился на город; на перекрестке Голливудского и Виноградной, возле кофейни «У Милорда» засверкали огни.

Испорченный кондиционер сломался в конце концов полностью. В кофейне было еще невыносимей, чем на улице, – столь же жарко и при этом ни ветерка. По всему Хуливуду растеклась невероятная влажность. Огни проезжающих машин расплывались в тумане, светлое облако которого висело над бульваром; от одного уличного фонаря другой было не разглядеть.

Проститутки толпились на перекрестке, крошечные лоскуты материи, которые они выдавали за платья, пропотевали.

Но Сучка Су по-прежнему щеголяла в сапогах до колена, словно про нынешнюю погоду ей было известно нечто такое, что оставалось тайной для всех остальных.

«У Милорда» было сегодня полно самых причудливых посетителей. Монстры, страшилища и уродцы, в одеяниях, переливающихся всеми цветами радуги. Горбатые и одноногие потаскухи, взявшие на полчасика тайм-аут головорезы.

Ночной сменщик Боско – высокий бледный призрачного вида мужчина, которого многие называли Йондро, пришел, как всегда, с опозданием. Боско пересчитал выручку, передал сменщику кассу, взял книгу, которую он сейчас читал, – «Алису в Зазеркалье» – и подсел к Свистуну.

– Должно быть, у тебя есть дом, – сказал Боско. – Наверняка есть. Иначе ты когда-нибудь заснул бы прямо за столом.

– А что хорошего в собственном доме, да еще в такую ночь, если постель не с кем разделить? И даже нет цветного телевизора, чтобы смотреть фильмы про любовь, про честь и про землевладельцев, которые никогда не потребуют у тебя плату за свою землю?

– Можем поехать ко мне. У меня хоть телевизор есть.

– Это шоу мне куда интереснее остальных, – сказал Свистун, кивнув в окно, за стеклом которого шла всегдашняя ночная жизнь. – А вон, погляди-ка, богатый клиент!

«Феррари» последнего года выпуска выехал из-за поворота. Три шлюхи тут же выстроились у витрины, прижавшись к стеклу полуобнаженными задницами. Свистуну и Боско не было видно клиента, но они вполне представляли себе, что это за типчик. Девицы смеялись, препирались, сквернословили – разговор шел наверняка о сходной цене.

– Хочет какой-нибудь экзотики, – сказал Боско. – Группняк втроем-вчетвером? А может, чего покруче, – предположил Свистун.

Стороны не договорились, «феррари» отъехал прочь.

Какое-то время двое мужчин помолчали.

– Хуливуд – прибежище неудачников, – заговорил Свистун. – Мы все тут мечтатели. Мы являемся сюда с неразменным золотом и хотим… Да чего мы только не хотим! Но того, чего мы хотим, нам не дано добиться. Ни сил, ни нервов не остается, прежде чем найдешь замок в заветную комнату. Но и тогда – в девятистах девяноста десяти случаях из тысячи не сумеешь подобрать ключа. Надо бы пройтись по окрестностям и объяснить всем злосчастным паломникам, что искать им здесь нечего. Объяснить, чтобы убирались подобру-поздорову к себе в Пенсильванию, Нью-Джерси, Западную Вирджинию или откуда они там еще. Даже если там они вкалывают в шахте или торгуют «хот-догами» с автофургона. Надо заблокировать все дороги, ведущие сюда. И не пускать этих дураков и дур. Оказывая им тем самым добрую услугу. Надо стрелять им по ногам, если другие предостережения до них не дойдут.

– Значит, дав Дженни и Спиннерен удрать отсюда, ты оказал им услугу? – спросил Боско.

О том, что дело обстояло именно так, он догадывался, хотя этого ему никто и не говорил.

Свистун несколько удивился и вроде бы немного расстроился.

– Но, Боско, послушай! Они же влюбились друг в дружку.

Отвернувшись, он вновь уставился в окно.

– Хочешь еще кофе? – спросил Боско. Свистун ничего не ответил.

Его обуревали меланхолия и тоска, и Боско понимал это. И если не отвлечь Свистуна, он будет всю ночь бродить по улицам и переулкам. Боско боялся, что когда-нибудь в одну из таких ночей Свистуна подстережет смертельная опасность, а он и не вздумает от нее уклониться.

– Знаешь, когда я впервые заподозрил, что у Нелли на уме что-то нехорошее? – внезапно заоткровенничал Свистун.

– Когда?

– Когда я увидел, как она пришла сюда в меховом боа и в шикарной шляпе в тот самый день, когда впервые задули ветры Санта Аны. Это означало, что она провела ночь у любовника и встала сильно за полдень. Истинные дамы не разгуливают средь бела дня в туалетах, которые были на них накануне вечером.

В кофейню вошел, а скорее, ворвался Айзек Канаан. Все полуночные пташки удивленно и испуганно уставились на него.

– Надо выгнать всех грязных ублюдков из Хуливуда, – сказал ему Свистун в порядке приветствия.

– Чем круче их гонишь, тем упорнее они возвращаются, – садясь на излюбленное место, заметил Канаан.

– Потому что здесь Земля Обетованная, – изрек Боско.

– И сыплется манна с неба. – Свистун вновь посмотрел в окно. – Мне нужно чудо. И не обязательно великое. Мне хватило бы и маленького.

– Как например?

– Как например, все на земле нашли бы то, что им нужно, у себя дома – и тогда Хуливуд мог бы погасить свет и прикрыть свою лавочку.

– Но это было бы не маленьким чудом, а великим. Воистину великим.

Внезапно задул сильный и холодный ветер; стекло витрины задребезжало. И тут же полил дождь.

– Господи, – залюбовавшись первыми каплями на стекле, сказал Свистун, – вот уж чудо, так чудо. Другого мне и не надо.

– А я тебе говорил, – возразил Боско, – недаром же Сучка Су надела высокие сапоги.