Свистун готовился отойти ко сну.

Движение по фривею меж тем все никак не ослабевало. Было времечко, когда на снижение уровня шума можно было рассчитывать часов в семь-восемь вечера. Но теперь поток легковых и грузовых машин стал круглосуточным, разве что – с часовым перерывом между тремя и четырьмя утра.

Свистун давно привык к этому шуму, он прикидывался, будто слышит прибой, потому что живет на берегу Тихого океана.

Кто-то постучал в дверь. Посетители бывали у него редко, без предварительной договоренности – и того реже, а уж о том, чтобы прийти без предупреждения в полночь…

– Ведьмы решили поздравить меня с Хэллоуи-ном, – пробормотал он, в вязаных шлепанцах поспешая к двери.

На пороге стояла Мэри. Вид у нее был жалкий и растерянный.

– Прошу прощения… такой час… я пыталась позвонить…

– Да ладно.

– Но у вас все время было занято. Должно быть, ничего страшного… но у меня были посетители… двое детективов… одного звали Лаббок… он воспользовался моей уборной…

– Заходите же.

Свистун взял ее за руку, пытаясь пресечь поток жалких слов и никому не нужных объяснений.

– Второго звали Джексон. Он говорил со мной, пока Лаббок находился в ванной. Он исчез туда надолго.

– Позвольте ваше пальто, – сказал Свистун.

– Не думаю, что ему на самом деле приспичило в уборную. Просто решил порыться в моих вещах.

– А ордер они предъявили?

– Сказал только, что у него мочевой пузырь вот-вот лопнет.

– Хотите кофе? Присядьте, а я сейчас сварю.

– Только не кофе. А то мне потом будет не уснуть.

– Бокал вина?

– Вы же не пьете.

– Люди приносят вино и не допивают до дна. Могу найти вам бокал вина или, может быть, стаканчик коньяку.

– А мне надо было потребовать у них ордер?

– Я ведь не знаю, зачем они к вам прибыли.

– Да, ладно, выпью уж кофе. Все равно сегодня, наверное, не усну.

– Вот и присядьте. Это займет пару минут. Растворимый, если вы не против?

– Да, конечно же, растворимый.

Свистун прошел на кухню вскипятить воду в мик-роволновке. Мэри крикнула ему из гостиной:

– А пари я, похоже, выиграла.

– Что?

– У вас тут самый настоящий свинарник. – Сахарин или сахар?

– Ни того, ни другого.

Он вернулся в гостиную с двумя чашками. Она, опершись на письменный стол, стояла у раздвижных дверей. Увидев его, она широко развела руками, чтобы показать, в каком бардаке он живет. На губах у нее играла веселая ухмылка.

У Свистуна и впрямь был самый настоящий бардак: газеты, журналы, нестиранные носки и объедки, оставшиеся от пары ужинов наедине с телевизором, были разбросаны повсюду. Луиза опять огорчила и разочаровала его. Предполагалось, что она будет заходить каждую среду – а сегодня как раз среда – и устраивать основательную – часика на четыре – утреннюю уборку, но было совершенно ясно, что нынче она сюда и не заглянула.

– Надо было нам спорить не просто так, а на что-нибудь, – сказал Свистун, подавая ей чашку.

Мэри отвернулась к стеклянным дверям.

– Зато вид отсюда красивый.

– Раньше он был еще лучше.

Зайдя сзади, он приобнял ее за плечи.

– Но-но, – сказала она.

– Так вы расскажете, что привело вас сюда?

– Два детектива из отдела по расследованию убийств…

– Да, я знаю. Лаббок и Джексон.

– Прибыли допросить меня.

– Допросить о чем?

– О смерти Кении Гоча.

– А с каких это пор детективы из убойного отдела расспрашивают о больных, умерших в хосписе от неизлечимой болезни?

– Кении Гоч умер не от саркомы. Ему перерезали горло.

– Но какого черта кому-то могло понадобиться убивать и без того практически мертвого человека? – воскликнул Свистун, однако это было с его стороны чисто машинальной реакцией. – Чтобы он не исповедался никому ни в чем, что затрагивало бы интересы третьих лиц, – ответил он на собственный вопрос. – Гоч вам в чем-нибудь исповедовался?

– Только в том, что раскаивается в собственной жизни. Ближе к концу ему стало казаться, что СПИД это кара Божья.

– Знакомая песенка! Ее поют все импотенты и старые девы, поджимая губы и сокрушенно качая головами при виде того, как живут другие. А если взглянуть на вещи прямо, нам всем приходится расплачиваться за то, что мы на этом свете живем.

– Вы о первородном грехе?

– Да называйте как хотите. Ну и что Лаббок и Джексон?

– Они начали расспрашивать о вашем друге. О том, как и зачем он туда попал. То есть, в палату. А вам известно, зачем?

– По просьбе родственника покойного Гоча. По просьбе Эба Форстмена.

– А что это была за просьба?

– Гоч исповедался Форстмену кое в чем. Но не до конца. У Риальто есть лицензия частного детектива. Как и у меня. Вот Форстмен и подумал, что, может, профессионалу Кении расскажет больше.

– И как, по-вашему, рассказал?

– Риальто утверждает, что нет.

Он взял ее за плечо и она вздрогнула, словно испугавшись.

Они подошли к дивану и сели.

– И это все, чего хотели от вас детективы?

– Еще они делали намеки.

– Что за намеки?

– Говорили о медицинских работниках, которые помогают безнадежным больным отойти в мир иной.

– Имея в виду вас?

– Меня или кого-нибудь еще из сотрудников хосписа. Но да, конечно, меня. Это-то меня и напугало. Поэтому я к вам и помчалась. Хотя и сама не понимаю, чем вы можете мне помочь.

– Может быть, вы подумали, не помогу, так утешу?

– Может быть, и так.

– Ну, и что с нами происходит? – спросил он.

– Я о таком читала, но мне всегда казалось, что это сказки или, в лучшем случае, такая диковина, что и мечтать не стоит.

– Что именно?

– Я бы не сказала: любовь с первого взгляда. Что-то другое. Моментальная взаимоприязнь.

– И что мы будем с этим делать?

– Правила игры переменились, Свистун. Мы для этого слишком взрослые люди.

Подавшись вперед, она поцеловала его в угол рта. И тут же, прежде чем он успел превратить это в нечто большее, отпрянула.

В первую очередь он постарался избавиться от подворачивающихся им обоим под руку чашек. Дело оказалось сложным, зато руки наконец оказались свободными.

– У меня и постель не прибрана, – сказал он.

– Ты ведь не против презерватива? – спросила она.

В тишине, наступившей после разведки и первого, оказавшегося вполне удачным, сражения, они лежали рядышком на спине, прислушиваясь к стуку собственных сердец и к шуму машин за окном.

– Похоже на звук прибоя, – сказала она.

– Мне тоже так кажется.

– Тебе было хорошо?

– Что?

– Ты мне ничего не сказал.

– А я никогда не говорю и не спрашиваю об этом.

– Даже о том, не слишком ли быстро вертится земля?

– Только если мне кажется, что произошло землетрясение.

А на самом деле Свистуну было так хорошо, тепло и уютно, что хотелось расплакаться.

– Ты помнишь человека из закусочной? – внезапно спросил Свистун.

Он не видел, но отлично представлял себе, как она наморщила лоб, припоминая.

– Помню. Домоправительница из дома Кении Гоча описала именно того человека, которого я видела в закусочной.

– Ну и?

– Ну и что? Хотя погоди-ка. Я поняла. Увидев в закусочной мужчину с черной косичкой и алой ленточкой, я вспомнила, что он попадался мне на глаза и раньше. Но не смогла вспомнить, когда и где.

– А сейчас припоминаешь?

– В хосписе. Я прошла мимо него по коридору рано утром. И решила, что он пришел кого-нибудь проведать.

– Рано утром?

– Если кто-нибудь из пациентов при смерти и есть время вызвать родных или близких друзей, мы так и поступаем, происходит ли это в приемные часы или в неприемные. Я увидела его в коридоре хосписа, а потом в ресторане и, прежде чем узнала, мне пришло в голову, что для человека совершенно естественно навестить кого-нибудь с утра, а потом завернуть в ближайшую закусочную. Должно быть, я подумала об этом полубессознательно – подумала и сразу же забыла. А тебе ведь тоже не кажется, что он зашел навестить умирающего, не правда ли?

– Мне кажется, что именно он это и сделал. А потом вернулся за вещами Гоча.

– Господи, мир совсем сошел с ума, – вздохнула Мэри.

Где-то в глубине ночи Свистуну приснилось – или почудилось, что приснилось, – будто женский голос нежно напевает ему на ухо:

Напевали это на мотив какой-то рождественской песенки, но какой именно, он так и не вспомнил.