На панели поговаривали о том, что хорошая погода подбивает многоопытных шлюх и не успевших даже как следует устать начинающих устроить себе каникулы. У Свистуна имелись все основания присоединиться к армии пляжников и пляжниц. Или, если уж на то пошло, поехать домой и завалиться спать. Не зря же именно это советовали ему окружающие. Но он уже ухватил зубами мозговую косточку и не собирался выпускать ее. Он купил рассчитанный на двенадцатичасовое действие ингалятор, чтобы как следует продышаться. И все равно дышал как вытащенная на берег рыба. Он купил таблетки от горла, а боль в нем все равно отдавала в уши.

– Я хорошо себя чувствую, – пробормотал он, пытаясь себя успокоить, но с заложенным горлом эти слова прозвучали не слишком убедительно.

Женщина с телом двадцатилетней, лицом тридцатилетней и глазами столетней старухи вошла в кофейню и, пройдя три шага по проходу, остановилась. Начала оборачиваться из стороны в сторону в поисках знакомого лица.

Свистун сразу же распознал в ней одну из редких представительниц древнейшей профессии, которым удается, пройдя сквозь все грязные чуланы и боковые комнаты, выехав бессчетное число раз по вызову и отдавшись на заднем сиденье, изведав содомию, лесбийскую любовь, групповуху и всевозможную акробатику, а не исключено – и скотоложество, сохранить тем не менее нетронутой сердцевину своей натуры – обновляясь каждое утро, сбрасывая старую кожу и обрастая новой, сберегая скептическую честность, с которой смотришь на самое себя и на мир.

Боско, оторвав глаза от книги, уставился на нее взглядом, в котором читались интерес, настороженность, восхищение и, пожалуй, даже похоть.

Боско перевел взгляд на Свистуна, уже поднявшегося на ноги, дожидаясь ее, и увидел, что точно такое же впечатление она произвела и на частного детектива.

Диана подала Свистуну руку – не как домохозяйка, знакомящаяся с посторонним мужчиной, но как равная – равному, готовая сесть с ним за столик и заключить своего рода сделку.

– Подать вам меню? – спросил Свистун.

– Чаю. Мне хотелось бы чаю с травами, если он здесь есть.

Боско был уже тут как тут.

– С мятой? С гвоздикой? С апельсиновыми корочками? Или мой собственный сбор?

Она посмотрела на него, ее взгляд скользнул по пустому рукаву.

– А что такое: "мой собственный сбор"?

– По моему рецепту. Немного валерьяны для успокоения нервов, малость мяты для вкуса, чуток полыни, тридцать зерен колумбийского кофе для эмоционального равновесия…

– А вам известно, что кофе это тоже лекарственная трава?

Она широко раскрыла глаза и едва заметно улыбнулась.

– Я это изучал.

– Ну, хорошо, будь по-вашему. Отвернувшись от Боско, она села за столик. Свистун уселся напротив.

– Вы хотели поговорить о Кении, – начала она.

– Вы дружили? Она пожала плечами.

– Я решил, что вы с ним были близкими друзьями.

– С чего вы взяли?

– Кенни внес в память своего телефона десять номеров личного свойства. Один принадлежал родственнику, другой, должно быть, наркосбытчику. Еще два…

Она покачала головой и предостерегающе помахала рукой.

– Я не хочу ничего слышать о…

– … бывшим любовникам, и…

– … том, чьи имена были у него в телефонном справочнике.

– … еще с двумя мне не удалось связаться… А, собственно говоря, почему? Почему вы ничего не хотите знать о людях, с которыми был знаком Кении?

– Потому что, если вы начнете расспрашивать меня про них, я вам все равно ничего не скажу. Я расскажу вам все, что хотите про себя и про Кении, но других людей я в это вовлекать не стану.

– Понятно. Вот и прекрасно. Я просто хотел объяснить, как я понял, что вы с ним были близкими друзьями.

– Мы дружили по минимуму.

– Объясните, пожалуйста.

– Мы с ним не были лучшими друзьями. Ради лучшего друга, когда у него неприятности, бросаешь все дела и спешишь на помощь. Мы даже не были добрыми друзьями. Добрые друзья одалживают друг другу деньги. Он не был даже моим недавним приятелем, скорее уж давним. Потому что от недавнего приятеля всегда ждешь, что отношения разовьются в нечто более серьезное.

– Значит, просто давний приятель?

Она улыбнулась – и сразу же ее лицо помолодело лет на десять, а то и больше. Особенно юным выглядел сейчас рот. Она была маленькой девочкой, которая с явным удовольствием поддразнивала взрослого дядьку.

– Давний приятель, но не безынтересный.

– Вы хотите сказать, что могли бы подружиться с ним по-настоящему?

– Иногда, по утрам, мы с ним подолгу разговаривали, потому что нам обоим никак не удавалось уснуть. Ведь работа по ночам, строго говоря, противоестественна. Полицейские на посту, продавцы в круглосуточных магазинах, бармены, рабочие аварийных служб и ночные бабочки понимают, каково это. А вы понимаете?

Свистун кивнул.

– И о чем же вы говорили в такие часы?

– О том, что надо бы вернуться домой. Приехать к матери на день рождения или к сестре на свадьбу или на Рождество, чтобы все бросились обнимать и целовать тебя и сказали бы, как по тебе скучали.

– Ну и?

– Ну и что?

– Почему вы так не поступили? Почему так не поступил Кении?

– Мы же взрослые люди. То, о чем я рассказываю, это как цветные картинки из журнала. Да и не ждал нас никто – ни меня, ни Кении. Просто нам нравилось об этом поговорить. Вы спросили, о чем мы с ним разговаривали, вот я вам и ответила.

Ее лицо посуровело, всю детскую игривость с него как ветром сдуло.

– И больше ни о чем вы с ним не разговаривали?

– Ну конечно, разговаривали. О том, как страшно заниматься в этом городе нашим ремеслом. Книги и, в особенности, фильмы привлекают сюда маньяков со всего света. И кому-нибудь уже давно пора с этим разобраться.

– А на религиозные темы вы не разговаривали?

– Что?

Ему показалось, будто его последний вопрос ударился о щит и отскочил от него.

– О Боге вы с ним разговаривали?

– Это очень интимная тема. На такие темы я с незнакомыми людьми не разговариваю.

– Это скверно. Потому что на самом деле я пытаюсь выяснить, кто перерезал горло нашему Кенни.

Она страшно побледнела.

– О чем вы говорите? У него был СПИД… – И кровь вновь прихлынула к ее щекам.

Быстро она восстанавливается, подумал Свистун.

– Вы в этом уверены? – спросил он.

– Я работаю добровольной помощницей в хосписе. Я была там в то утро, когда его нашли мертвым. Зашла, желая поздороваться, буквально через минуту после того, как он захлебнулся кровью. У него был СПИД.

– И он должен был умереть от СПИДа, – согласился Свистун. – И умер бы, не исключено, какую-то пару дней спустя. Но его убили. Маленькое лезвие застряло у него в горле.

Она потупилась, стиснула пальцы.

– Господи, – пробормотала она.

– Что? – Свистун подался вперед. – Что вы сказали?

Она подняла голову. В глазах у нее застыло изумление.

– Никто не сказал мне, что Кенни зарезали ножом.

– Строго говоря, это был не нож. Это было хирургическое лезвие, какими в настоящее время уже не пользуются. Лезвие с крошечной рукояткой, за которую хирург берется двумя пальцами. И оно легко может выскользнуть у него из пальцев.

Боско принес чай и кофе. Диана жадно принюхалась к ароматному пару.

Боско вопросительно посмотрел на Свистуна, а тот кивком разрешил ему присесть за столик. Боско сел рядом со Свистуном напротив Дианы. Она отпила из чашки.

– Очень хороший чай. Просто замечательный.

– Я позволил себе по собственной инициативе добавить меда.

– Какого меда?

– Цветочного.

– И получилось просто замечательно, – сказала она.

Свистун достал из кармана стопку карточек, перетянутую резинкой.

– Я прочитаю вам несколько имен, а вы скажете, упоминал ли их Кенни в разговоре с вами. Согласны?

Она кивнула.

– Джордж Грох.

– Конечно. Кенни какое-то время жил с ним, но потом они разругались.

– Джейн.

– И все? Просто Джейн? Я знакома с доброй сотней таких. И не припоминаю, чтобы Кенни когда-нибудь говорил о какой-то определенной Джейн.

– К этому мы еще вернемся, – сказал Свистун и продолжил по списку. – Килрой.

Она покачала головой.

– Бобби Л. и Бобби Д.

– Это пара молодых потаскушек, они работают на панели. Бобби Лэмей прибыла сюда, должно быть, год назад. Другая, Бобби Дарнел, еще позже. Кенни крутился с ними, когда наряжался в женское платье. Клиентов друг другу передавали. Понимаете? Кто-нибудь клеился к Кенни, но тот был парнем честным и говорил, что он только переоделся в женское платье. И если клиент не оказывался двустволкой, Кенни передавал его одной из Бобби. И наоборот. Нет смысла упускать клиента только потому, что ты не в силах обслужить его, как ему хочется.

– А вы с ними в таких играх не участвовали?

– Я на панели больше не работаю. Я сейчас практически всегда принимаю по рекомендации. Даже в барах не торчу, разве что для времяпрепровождения.

– Хорошо. Дальше у нас идет некто по имени Майк.

И вновь она покачала головой.

– Тот же случай, что и с Джейн. Сколько Майков я, по-вашему, знаю? С полсотни.

– Пуч.

– Этот бедняга и сам не знает, кто он такой.

– В каком смысле?

– То ли гомосексуалист, то ли бисексуал, то ли гетеросексуал, то ли еще что. Вертится, как дерьмо в проруби, пытаясь в этом разобраться. И к Кенни приставал, да только тому это не понравилось. Ему не хотелось соблазнять парнишку только из-за того, что тот чувствует себя таким потерянным, понимаете? И он порядочно надоел Кенни. И все это было еще до того, как Кенни узнал про свою болезнь. А уж как они потом разобрались, этого я не знаю.

– Джет.

Она с пониманием посмотрела на Свистуна.

– Это и есть ваш наркосбытчик?

– Так я понял.

– Правильно поняли. Но у них с Кенни были и другие дела. Он сводил Кенни кое с кем, хотя из числа сводников был далеко не самым главным.

– А вы не знаете, как мне его найти?

– Поговорите на улице о том, что вам нужны наркотики или мальчик, и Джет сам вас найдет.

– А вы с ним имели дело?

– Очень редко. Когда хотелось расслабиться. Жизнь ведь не сахар. Согласны?

Свистун кивнул и вернулся к своему списку.

– А вы не знаете, почему Кенни внес в память телефона номер фотостудии?

– Фотостудии? – переспросила она.

– Владельца зовут Рааб.

– Понятия не имею. – Она взглянула на часы. – Мне пора. У меня свидание.

– Но мы с вами так и не поговорили, – заметил Свистун.

– Прекрасно поговорили. И большое спасибо за чай.

Она выскользнула из-за столика и выскочила из кофейни прежде, чем у него появился хоть малейший шанс остановить ее.

– Паршиво я себя чувствую, – сказал Свистун. – Поеду домой. Но если кто-нибудь спросит, то ты этого не знаешь.