Каждая частица моей истерзанной души жаждет покаяния, Рут. Полного покаяния, исповеди как высшей благодати. (Получить благословение моей Рут — большего мне не надо.) В детстве я не понимал смысла исповеди, теперь понял: отдай себя на суд того, кто мудр. Испроси прощения. Прости меня, всемилостивый Господь, за то, что я приладил вместо трусов топик (на мое счастье, он хорошо тянется), топик, который на самом деле обязан привлекать взоры к девичьему пупку, украшенному колечком. Прости еще и за то, что разодрал чужую юбку, дабы обернуть босые ноги. Плечи и шея горят огнем, голова, лицо, икры — все горит, все сожжено палящими лучами. Да будут благословенны всадники, мчащиеся во весь опор, чтобы принести спасение ближнему своему…
Звон в голове вдруг прекратился, зато теперь меня оглушал звук собственных шаркающих шагов — в абсолютном безмолвии и беззвучии обступавшего меня пространства. Следующее испытание — мои ноги и эти проклятые мухи. Мух можно прихлопнуть, а вот острые камни и раскаленный песок, они сплошь, колются и жгут, тонкий хлопок — плохая защита. Я должен найти Рут. Мне ничего от нее не нужно, только прикоснуться губами и вымолить прощение. Объяснить, что не хотел ее обидеть, тем более ударить, у меня и в мыслях этого не было, я не хотел унизить ее гордость или мстить за наивные розыгрыши и трюки. Мне только нужно было добиться состояния вигильности, то есть разбудить ее подавленное сознание, да, буду откровенным: не только. Она мне тоже была нужна, хотя я совершенно не представлял, что это — возможно. Но это не просто влечение. Это любовь, мне никто, кроме тебя, не нужен, ты моя единственная.
Рут, я должен тебе еще кое в чем признаться: мне ни к чему темные комнаты, ведь ты моя греза, мечта, но если тебе вдруг снова захочется мрака, я готов, я занавешу все окна и щели. Я надеюсь, очень надеюсь, что мы ни в чем не станем друг другу отказывать. Делай то, что тебе нравится, и не бойся: я не буду смотреть, раз ты против. Я тоже не люблю, когда за мной шпионят, но, наверное, менее щепетилен, чем ты. А может, и нет, может, мне только кажется, что я менее застенчив. Но это вполне объяснимо природными особенностями. Ведь для меня главное (буду уж честным до конца) — войти, окончательно тобой овладеть.
Влип я, надо сказать, основательно. Ни воды, ни хотя бы платка на макушку. Над разодранными коленками жужжат мухи. Я затер ранки и ссадины землей, надеясь, что кровь остановится. А теперь ничего не остается, только идти и придумывать убедительные оправдания.
Прости меня, Рут. Таков главный лейтмотив.
Рут, девочка моя, то, что я натворил, нечем оправдать, совсем нечем. Я люблю тебя, и я испугался, я последний кретин. Я понимал тогда, что если ты уйдешь, то все, конец. Ты молода (о чем постоянно мне напоминаешь), ты слишком молода и не знаешь еще, насколько они редки, удачи в алхимии любви. Я должен был так поступить, возможно, когда-нибудь ты даже скажешь мне спасибо, когда мы перестанем друг с другом воевать.
Оправдание номер два.
Любимая, я потерял из-за тебя голову и посмел ударить твою головку. Нет, не то. Маленькая моя, я бесконечно перед тобой виноват. Мне нет прощения, но, согласись, среди женщин мало найдется таких вот упрямиц, к которым никак не подступишься, если уж они решили тебя не замечать. Но я обожаю твою строптивость, она доводит меня до исступления, но я обожаю ее.
Номер три.
Мы живем в эпоху Кали-юги, в железный век раздоров и тупого потребительства, может быть, потому и ссоримся. Не умеем держать себя в руках, не умеем чувствовать и понимать других. В индуистских священных книгах говорится, что земля наша, родная наша обитель, обречена на гибель по одной двоякой причине: все ее жители — если брать их в целом — не добры и не злы, так, ни то ни се. Таким образом, совокупный всеобщий разум порождает силу, разъединяющую атомы, в соединении составляющие наш мир. Мы с тобой, мы тоже… чуть не сказал «как эти атомы»… но такое сравнение было бы грубой спекуляцией на твоей привязанности к Индии. Так и слышу твой презрительный голосок: «Заткнись, а то меня сейчас вырвет».
И четыре.
Рут, прости меня. Ну что мне сделать, чтобы ты снова мне поверила? Это было какое-то наваждение, секундное помешательство, я не хотел потерять тебя… не только тебя, но и свое профессиональное реноме. В результате я лишился и того, и того. Я отнюдь не маниакальный убийца. Просто я перепугался, до беспамятства. Постарайся взглянуть на все это глазами человека, который хочет, чтобы у тебя все было хорошо. Я верю в тебя, Рут, правда верю.
P. S. Полагаю, что теперь-то ты могла бы со мной разделаться, дать сдачи. В сущности, защищаться мне практически нечем.
Ее непоколебимая суровость совсем не означает, что она вознамерилась меня уничтожить, скорее всего, это продолжение игры в «кто кого». В памяти сразу вспыхнуло: «Я, Я, Я» и как она, гордая своим обманом, тычет себя пальчиком в грудь. Но это было раньше, в самый разгар ее ненависти, в самом начале нашего… романа?
Конечно, мне сложно судить объективно, бог весть почему, мне всегда кажется, что если я воспылал, то и объект моей страсти должен отвечать мне тем же. Честно сказать, не все мои влюбленности бывали взаимными, тем не менее в свои недостатки я никогда особо не вникал, хотя, допускаю, что они довольно отвратительны. Я, как всегда, пытаюсь (жалкий рационалист) разложить все по привычным для меня полочкам: мне дали отставку потому-то или потому-то. То есть или все дело в «страхе», или в «бесперспективности». А может быть, она решила наказать меня, чтобы испытать, насколько я в нее верю? Как в личность? Рут, я так хорошо представляю эту картину: я собираю свой чемоданчик и просто ухожу. Просто ухожу, вот что меня гложет. А верю ли… Она дерзкая, она страстная, ей плевать на деньги, она по натуре искательница, в этом мы схожи. В большинстве своем люди изрешечены пулями страха, у нее тоже много страхов, но в этом мире она ничего не боится, она боится лишь самой себя. Дьявольщина! Как бы я хотел снова окунуться в то сладостное безумие, которое она подарила мне напоследок. Забудь. Ты ударил ее, сбил с ног, она ненавидит тебя, твою настырность…
РУУТ, РРУУ-У-УТ! РУУ-У-УТ! РРУУУТ!
Я лежу, издавая свистящий сип, кричать я уже не могу: сорвал голос, пока ее звал. Веки мои слипаются, над лицом жужжат мухи, сорвав с левой ноги клочок юбки, прикрываюсь…
Проснувшись, сразу вскочил и стал соображать, как долго я проспал: солнце было еще высоко и шпарило с прежней неистовостью. Однако от ужаса я весь похолодел — напрасно я втайне надеялся, что она отдыхает, соблазнительно изогнув бедро, на одном из ближайших валунов, нет, она из последних сил бродит в эту жару по незнакомым тропам, кочкам и камням, ковыляет, бормоча себе под нос всякую чушь. Которую вбивал им в головы этот их аферист, гуру. «Помни: смерть разрушает только тело; помни: твоя земная оболочка и мирские надобности — завеса, скрывающая от тебя Бога. Помни: ты есть не только тело твое. Помни, помни, помни…» С чего это я решил, что окончательно победил этого Баба, откуда такое самомнение? И каковы, собственно, итоги? Провал. Оглушительный провал. Мало того что позволил клиентке сбежать, что не сумел удержать, создав оптимальную дистанцию, еще и оттрахал, да… то, что эта чертовка сама затащила тебя в постель, не в счет. Ты не должен был уступать, ведь на самом деле этим глупышкам из ашрамов ты не нужен! Вся драма в том, что они не нужны самим себе. Это же азы психологии! Мало того что оттрахал, но еще и скрыл свои подвиги от ее родных. Пора проявить элементарную порядочность. То, что произошло, не может оставаться нашей с ней тайной. Надо набраться мужества и побеседовать с Тимом. Представляю…
Я:
«Вы уж простите, но я вступил в интимную связь с вашей сестрой».
Тим:
«Во что, во что?!!»
Я:
«Да, так уж получилось, она сама попросила, умоляла. Утешь, говорит, меня (как трогательно!), мне, говорит, очень нужно. Я люблю вашу сестру и потому, виноват, с ней переспал (герой!)».
Тим:
«Минуточку, а как же тогда с этим, с де… мм… с депрограммированием?»
Я:
«Одно другому не мешает».
Тим:
«Хорош врать-то!»
Я:
«Почти не мешает».
И тут Тим и Робби набрасываются на меня с кулаками, а вокруг бегает разъяренная Ивонна и самозабвенно их науськивает.
Снова обвязываю ступню клочком от юбки, и в путь: прыг-скок по кочкам в восточную сторону… да, по-моему, восток там. Поросль тут довольно хилая, голо, по логике, и Рут, и меня рано или поздно разыщут. Я должен успеть поговорить с ней до всех остальных, вот что самое важное, попытаться добиться согласия, учитывая последний вариант демаркационной линии. Спрашивается, зачем? Зачем?! Она теперь вне твоего контроля — но я отдал… отдаю ей лучшее, что у меня есть. Вот-вот. Если она захочет утопить тебя в дерьме, если она вздумает это сделать, ей достаточно пары фраз, вроде: «что считать, коли нечего дать», «рожденный врать не врать не может».
Я, прихрамывая, ковыляю по выгоревшей желтой траве, две вороны роются в пыли, аспидно-черные на фоне розовой пыли. Мне кажется, одну из них, с облезлыми перьями, я как-то уже видел — рядом с домиком. Один глаз у нее мутно-мертвый. Тем не менее она с акульей ловкостью ищет, чем бы поживиться. А поживиться она готова всем, ничем не побрезгует. Скачет у самых ног, прыг-прыг. Я останавливаюсь, она тоже, я скачу, она рядом. Я сипло ору на нее, панически гоню прочь. Гадина, выжидает, когда же наконец подохну. Нечаянно оступившись, вдруг кубарем скатываюсь в мертвую реку, в пересохшее, покинутое водой русло, извивающееся меж толп древесных скелетов. От страха чуть не разорвалось сердце, кошмар… Зажмуриваюсь, и почему-то сразу перед глазами мобильник, а рядом с ним на столе наборчик для шитья, который она тогда крутила в руках. И почему я ей его не отдал?
РУ-У-УУУТ!
Она сразу меня раскусила. Да, я слюнявый старый развратник, я действительно хочу с ней спать. Моя Рут… Как она старается не сорваться в ответ на мои выпады, только смотрит с загадочной непроницаемой улыбкой и молчит, упорно молчит, моя воительница. Как же я люблю эти ее порывы откровенности, почти назойливой, когда она обнажает всю себя (зря я упомянул это слово: обнажает… ох, зря), всю душу. Я люблю ее, вот какая история, несмотря на это невыносимое упрямство, несмотря на все дикие выходки этой засранки… засраночки.
«Рут».
«Что?»
«Я говорил сейчас о тебе».
«И что?»
«Очень все хорошее и даже трогательное».
«И теперь хочешь, чтобы я по этому поводу бесилась от радости?»
«Я же не сумасшедший».
«Это точно, ни капельки не сумасшедший».
«Позволь мне поцеловать твои ноги».
«А вот этого не надо».
«Только ноги».
«Валяй. Целуй, если хочешь, они здорово у меня болят».