Когда я вошла в гостиную, Льюис с улыбкой поднялся мне навстречу и предложил стаканчик портвейна. Пег все еще была наверху, и я знала, что она пробудет там еще некоторое время. Мне предстоял тот самый разговор, которого я очень боялась. Комната, в которой мы сейчас находились, была теплой, уютной и без претензий, точно так же как и ее хозяин. Деньги нужны были Льюису только для того, чтобы сделать жизнь удобной и интересной. Темно-синие занавески, закрывавшие продолговатые окна, надежно защищали нас от ночной тьмы, а большущий диван и старые кожаные кресла располагали к долгой беседе. Мягкий свет лился из красивого торшера, а торшер и два стакана Льюис поставил на столик на колесиках. Он жестом указал мне на диван, а сам сел в кресло.

– Клэр, мне очень жаль, что вышла эдакая незадача. Гастон чудесный парнишка, верно? Ужасно неприятно, что он попал в такую историю.

– Да, Льюис, конечно, и спасибо за сочувствие. Я ужасно боюсь, что доставлю и вам неприятности.

– Вовсе нет. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы вам помочь. – Он глядел на меня своими большими умными глазами. Я знала, что Льюис прекрасный человек, но, полностью доверяя оценке Пег, никогда не задумывалась над этим сама. Он всегда спокойно и с уважением относился ко всем Вентвортам, возможно учитывая и наше численное преимущество. Однако сейчас он был явно готов принять на себя удар, и я начала понимать, почему Пег вышла за него замуж.

– Послушайте, Клэр, Пег мне все рассказала, и я не стану делать вида, что я в восторге. Как я понимаю – вы пока не хотите, чтобы вмешивалась полиция, но, честно говоря, я не вижу другого выхода.

– Да, но я по-прежнему думаю, что всему должно быть какое-то объяснение, несмотря на улики, которые свидетельствуют против Макса.

– Вы решили привезти сюда Гастона для большей безопасности?

– Ну да, пока я не смогу хоть что-то понять. Спасибо вам обоим, что вы приняли нас...

– Не дурите. Я понимаю, что вам хочется самой разобраться, но, пожалуйста, не думайте, что я буду молчать и позволю виновному уйти от ответственности за убийство.

– Ну что вы, Льюис, я вовсе этого не думала. Справедливость должна восторжествовать, но я не хочу, чтобы снова совершилась ошибка. Вы все слышали от Пег. Что вы можете сказать?

– Давайте рассуждать так: независимо от прочих обстоятельств женщина скорее всего была убита. Гастон видел сцену, которая этому предшествовала, и узнал Макса Лейтона. Вы это знаете...

– Я знаю, что Макс полетел как сумасшедший в Ниццу, чтобы увидеть Жозефину. Еще я знаю, что он когда-то был с ней знаком, хотя мне неизвестны подробности. Он, кажется, сказал, что она от него пряталась, и это вполне увязывается с тем, что видел и слышал Гастон. Но Льюис, есть кое-что еще, что вы не хотите принять во внимание и о чем я уже говорила Пег. Я знаю Макса, и я не могу поверить, что он способен совершить убийство.

– Вполне естественное ощущение. Вы же любите этого человека.

Я опустила голову.

– Клэр, – обратился он ко мне уже мягче, – я понимаю, как вам тяжело, но все дело в том, что Гастон действительно может оказаться в опасности, и то, что вы привезли его сюда, говорит само за себя. Я прошу вас смотреть правде в глаза. Факты свидетельствуют против Макса Лейтона, и у нас нет веских оснований это отрицать. Гастон – неважно, понимает он это сам или нет – слышал, а, возможно, и видел то, что ему совсем не надо было слышать и видеть. И я считаю, это ставит его под угрозу.

Я замотала головой.

– Льюис, это было первое, о чем я подумала. Но Макс обожает Гастона. Он не сможет причинить мальчику зла.

– Неужели вы думаете, что человек, уже совершивший одно убийство, остановится сейчас, зная, что существует кто-то, кто может выдвинуть против него новое обвинение, пускай даже ребенок?

– Не знаю. Не знаю и все. – Слезы тихо бежали по моим щекам, а я даже не замечала этого, пока Льюис не протянул мне носовой платок.

– Спасибо. Вы, конечно, правы, – сказала я беспомощно. – Я и сама не знаю, зачем спорю. Ничего другого не может быть. Нет у меня другого объяснения.

– Я, во всяком случае, его тоже не нахожу. Вы утверждаете, что знаете Макса. Если вы попробуете представить себя на его месте, как, по-вашему, что он сейчас должен делать?

– Ну... – я попыталась рассуждать логично. – Что делает Макс? Я как-то не думала об этом. Скорее всего он поехал в Грижьер, ведь это он сообщил, что Жозефина умерла, а Гастон пропал. Но подумайте сами, зачем ему было делать подобную глупость – навлекать на себя подозрения?

– Вообще-то как раз это – очень умно. Вы знали, что он отправился в Ниццу разыскивать Жозефину. Было бы хуже, если бы он решил это скрыть. Я сомневаюсь, что он намеревался ее убить, когда уезжал, иначе он бы не выдал себя. Так что не исключено, что, объявившись на следующий день у нее, он решил обеспечить себе своего рода алиби и позвонил в полицию. Понимаете?

– Понимаю. Видимо, полиция его не подозревает, во всяком случае Клабортины совершенно спокойно восприняли то, что он поехал к Жозефине, чтобы поговорить о Гастоне. Вероятно, он так сказал полицейским.

– Да. А как вы думаете, что он будет делать, когда узнает, что вы с Гастоном уехали?

– Думаю, он все сопоставит и поймет, что Гастон мог видеть... О, Господи. Думаю, он пойдет к Клабортинам. Они ничего ему не скажут, Льюис, это я знаю наверняка, но он ведь приедет в Англию, да? Он догадается, куда я могла отвезти мальчика. – Я как могла старалась не поддаться панике. .

– Да, – подтвердил Льюис спокойно. Но он не будет знать, что вы здесь. Полагаю, что вы не сообщали ему, где живем мы с Пег?

– Нет, об этом никогда и речи не заходило. Но я должна предупредить Джорджа. Макс вполне может приехать к нему... Джордж один раз уже помог ему меня найти.

– А что, этот Джордж знает, где мы живем? – резонно поинтересовался Льюис.

– Ой, нет, ну конечно нет. Откуда ему знать, простите, Льюис. Я совсем запуталась.

– Я как раз считаю, что вы очень даже разумно себя ведете. И я бы не стал ничего говорить Джорджу. Я бы даже не сообщал, что вы в Англии именно на тот случай, если Макс начнет интересоваться. Подумайте сами, раз Макс думает, что Гастон вам все рассказал, то, простите меня, Клэр, но и вы оказываетесь замешаны. Еще раз, простите, но я обязан вам это сказать.

– Да, – прошептала я. – Да, наверное, это так. Я не совсем... – мне показалось, что я тону, и я с трудом слышала свои собственные слова.

Вероятно, Льюис что-то почувствовал, потому что он сказал:

– Давайте больше не будем все это обсуждать. Вы должны сами решить, как вам поступить, а я обещаю не вмешиваться, я только оставляю за собой право принять меры, если почувствую, что кому-то из вас двоих угрожает опасность.

– Да, да, конечно. Прошу вас, Льюис, дайте мне несколько дней, чтобы я могла как следует подумать. А потом вызывайте полицию, Скотланд-Ярд, в общем делайте, что сочтете необходимым.

– Хорошо. Это вполне справедливо. Я думаю, вам полезно будет узнать подробней обстоятельства убийства Дэвида Бэнкрофта. Завтра я буду в Лондоне и попробую получить в суде протоколы.

– Спасибо.

– И еще. Как насчет настоящего отца Гастона – Эдисона?

– А что?

– Хотите попробовать связаться с ним? Он все-таки самый близкий родственник мальчика.

– Нет. Я сказала Клабортинам, что увожу Гастона в Англию, чтобы уберечь от этого человека. Начать его разыскивать было бы предательством по отношению к ним. Я пообещала держать все в секрете. К тому же представьте себе, сколько в Англии Джонов Эдисонов. Я даже не представляю себе, с чего начала бы, если бы и захотела.

– Хорошо, Клэр. Я понимаю. И поверьте, я очень вам сочувствую, это чертовски неприятная история.

– Спасибо, Льюис, хотя мне даже трудно передать, что я сейчас ощущаю. Но самое главное, чтобы не пострадал Гастон. Я-то как-нибудь переживу, а вот Гастон – если он узнает правду...

– Правду вы все равно не сможете скрыть от него. Он слишком смышленый и рано или поздно догадается. Но это решать вам. Я уже говорил, что мы с Пег будем молчать. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь, как только вы дадите мне знать.

– Договорились, Льюис. – Я закрыла глаза и откинулась на спинку дивана. Я еще никогда в жизни не испытывала подобной боли. Жгучие слезы катились из-под моих сомкнутых век. Все это было просто чудовищно, и я готова была провалиться сквозь землю от того, что Льюис стал свидетелем моего унижения. Но я попросту не могла двинуться с места.

К счастью, вскоре появилась Пег, которая подошла прямо ко мне и крепко обняла.

– Льюис, что ты сделал с моей сестрой? Клэр, милая, тебе нехорошо?

– Нет, нет. Я просто устала. Льюис ни при чем. Он очень трезво на все смотрит. Вы оба замечательные... – я вдруг перестала сдерживаться, и слезы ручьем полились из моих глаз. Я принялась громко всхлипывать, и Льюис тактично удалился, дав мне вволю поплакать в объятиях Пег.

На следующее утро меня разбудили голоса игравших в саду детей, запах жарящегося бекона и кофе – обычные приметы нормально текущей жизни. Я столько плакала накануне, что сейчас внутри у меня была пустота, словно из меня выкачали все силы. Я не спеша оделась и спустилась вниз, навстречу унылому дню, который будет тянуться, пока не придет время снова заснуть и ненадолго забыть обо всем. Человеколюбивая Пег обсуждала со мной только семейные новости, местные сплетни и делилась заботами о своем огороде, куда мы с ней и отправились. Видимо, она считала, что земля помогает вновь обрести энергию, а я выдергивала сорняки и трудилась как житель Трои, для которого не существует будущего. Да собственно у меня его и не было, во всяком случае такого, чтобы не было мне безразлично.

Гастону здесь было хорошо, и, казалось, он совсем забыл о событиях, которые предшествовали нашему отъезду из Сен-Виктора. Я видела его только во время ленча, перед тем как он убежал с близнецами и четырьмя соседскими мальчиками купаться. Я вполне могла понять его равнодушие к истории, которая заставила нас удрать из его деревни все для него было тут внове, и он, очевидно, представлял себе, что попал в волшебную пещеру Алладина, и воспринимал это с энтузиазмом юного существа, очутившегося в мире, который прежде был известен ему только по книгам. Ну и конечно, он не представлял себе всей серьезности дела, участниками которого были Макс и его тетя. Да и это скорее было бы для него вымыслом, а не реальной жизнью. Впрочем, я его очень хорошо понимала.

– Мадемуазель? – послышался за моей спиной его негромкий голосок, и я замерла, не выпуская из руки стручка фасоли, которую как раз собирала к обеду.

– Почему вы плачете, мадемуазель? – Я быстро вытерла слезы.

– Разве? Ну что ты, малыш. Я и сама не заметила. Наверное, сегодня в воздухе что-то не то, и у меня слезятся глаза. У меня жуткая сенная лихорадка.

– Не надо стесняться, мадемуазель. Вы можете мне сказать. Это все из-за месье Макса?

Я кивнула. Надо было мне сразу сообразить, что с ним бесполезно притворяться. Я опустила голову, чувствуя в горле комок.

Гастон встал рядом со мной на колени и взял у меня корзинку.

– Он сделал что-то плохое, да?

– Похоже, что так, Гастон. Наверное что-то очень плохое, и нам с тобой лучше с ним не встречаться.

– Я подозревал. Я думал об этом очень много. Трудно поверить, что месье не хороший человек, но иначе вы бы не стали меня увозить и так беспокоиться. Я все рассказал близнецам, и пусть он только попробует приехать, – мы ему такое устроим! Они тоже вас любят, мадемуазель. Мы не дадим вас в обиду.

– Спасибо тебе, Гастон, – сказала я, вопреки здравому смыслу тронутая этим признанием.

– Мадемуазель, я еще кое-что хотел вам сказать. Я не люблю мою тетю Жозефину, но, понимаете, я за нее боюсь. Месье был ужасно на нее сердит. Я... думаю, не позвонить ли нам ей. Надо узнать, все ли у нее в порядке. И может, она нам скажет...

– Малыш, – я почувствовала, что у меня трясутся руки, – малыш, послушай меня...

Его глаза расширились, а его быстрый ум тут же сумел сделать выводы:

– Ой, нет, мадемуазель. Вы что-то знаете? Очень плохое? Поэтому вы меня так быстро увезли?

Я снова молча кивнула, стараясь собраться с мыслями, но Гастон опередил меня.

– Тетя Жозефина умерла?

– Да, – ответила я тихо. – Боюсь, что так. Мне сказали твои родители.

– Это что, сделал месье Макс? – его глаза возбужденно заблестели.

– Не знаю, Гастон. Полиция считает, что она упала с лестницы и сломала шею...

– Нет, мадемуазель, я так не думаю. Я же сказал вам, что он был ужасно злой и грозился ее убить. – Он не смотрел на меня. – Этого не могло бы случиться, если бы я не струсил и не сбежал.

– Ну что ты, малыш! Ты не должен так думать, ни в коем случае не должен. Я... я думаю, это все произошло, когда ты еще был там. – Я бы не стала ему этого говорить, но он бы все равно догадался сам, а я не могла допустить, чтобы он считал себя виноватым.

– Значит, когда я был там? Когда он тряс ее, мадемуазель?

– Возможно. Мы не знаем.

– Но если бы я не прятался, то он бы так не сделал. Разве нет?

– Гастон, я не представляю, что бы помогло предотвратить это ужасное преступление. Ты правильно сделал, что убежал, он мог... мог и тебя не пощадить.

– Еще чего, – возмутился Гастон. – Пусть бы только попробовал. Я бы ему задал, он бы сам пустился от меня наутек! – И тут он расплакался.

Потом мы долго с ним разговаривали, и я думаю, что он по-своему сумел все понять, но у меня просто сердце разрывалось, когда я видела, до чего он огорчен, тем более еще совсем недавно он так здесь всему радовался. То, что началось для него как восхитительное приключение, превратилось в ужасную неприятность, подобно тому, когда надкусив чудесное румяное яблоко, вдруг находишь в нем червоточину. Но он все же держался лучше, чем можно было ожидать, и только засыпал меня вопросами. Я постарался ответить на них, ничего не скрывая, кроме обстоятельств, связанных с его настоящими родителями. С моей стороны было бы несправедливо поступить иначе, тем более Гастон так и так сам о многом догадался. Он сумел с помощью собственной логики прийти к тому, о чем теперь от меня услышал, и, надо признать, его версия того, что произошло между Максом и Жозефиной, была поразительно близка к истине.

– ...Понимаете, мадемуазель, я сразу догадался, что моя тетя была влюблена в месье Макса. А он совершил убийство, про которое они разговаривали, и она убежала от него, потому что боялась за свою жизнь. Потому-то она и не любила иностранцев, и еще художников, ведь они напоминали ей про его делишки.

– Да, Гастон. Ты, наверное, прав, – согласилась я, в очередной раз поражаясь его сообразительности.

– Правда, по-моему, моя тетя совсем не подходила месье. У него вкус гораздо лучше.

Я покраснела до корней волос.

– Извините, мадемуазель, но это правда. Хотя я больше не люблю месье и думаю, он меня тоже. Я ведь все видел и могу рассказать полиции.

– Конечно, солнышко. Но понимаешь, в чем дело, – мы ничего не знаем наверняка. И я хочу сделать все возможное, чтобы случайно не обвинить Макса в том, чего он не делал.

Гастон нахмурился, обдумывая то, что услышал. Потом он сказал:

– Думаю, вы хотите так поступить, потому что любите месье Макса. Я это понимаю. Я подожду, пока вы решите сами.

– Спасибо, Гастон. Я ценю твое доверие, даже очень. Помнишь, что ты однажды сказал Максу насчет того, что видеть надо сердцем?

– Да, мадемуазель, помню. .

– Вот и мне надо суметь, чтобы знать, как поступить.

– Я помогу, – пообещал он.

Вудбридж – огромный старый дом, со множеством совершенно бесполезных потайных переходов и запутанных коридоров. Правда, пройдя по ним, в конце концов оказываешься в местах весьма практичных, вроде кухни или верхнего чулана для сушки белья. Здесь жили три поколения семьи Льюиса, и ему доставляет большое удовольствие то, что его сыновья растут здесь, так же как рос он сам и его сестры, а до этого его отец. Я думаю, наличие четырех сестер приучило Льюиса чувствовать себя легко в женском обществе, и мне все эти дни было рядом с ним очень спокойно, за что я была ему очень признательна. А еще мне было приятно, что он обращается с Гастоном так же, как со своими мальчиками. В эту субботу он повез всех троих на рыбалку. Я в одиночестве сидела на лужайке возле входа. Пег уехала к друзьям, а я отказалась составить ей компанию. Я была рада тишине. Мне надо было успеть много прочитать, причем чтение не обещало быть приятным.

Льюис, как и обещал, не теряя времени начал действовать, и ему удалось получить протоколы судебных заседаний. Первой моей реакцией было попросить его самого просмотреть их – мне это занятие казалось просто непереносимым. Но он мягко, но настойчиво убедил меня, что я смогу обратить внимание на то, что он может пропустить, хотя он и собирался обязательно все прочитать после меня.

Я с трудом заставила себя открыть первую страницу, но вскоре увлеклась и с нарастающим волнением углубилась в подробности запутанного и весьма умело поданного обеими сторонами дела. Добравшись до показаний Софии Лейтон, я почувствовала ужасную обиду за Макса. Я представила себе ее, собранную, хорошо одетую, с голосом сладким, как патока. Софию вызвали как непосредственного свидетеля обвинения. Ее попросили вспомнить, что произошло в тот вечер, и она рассказала обо всем подробно и безжалостно:

«Я уложила ребенка и оставила его с няней, а сама поехала с приятелем, который раньше заехал за мной, поужинать в ресторан. Мы выбрали «Мирапон», и я вошла первая, пока мой друг ставил машину. Макс, – мистер Лейтон, – находился в баре. Он был чем-то взволнован. Мы не разговаривали. Я прошла через зал. Мы быстро поужинали, и человек, сопровождавший меня, заговорил с каким-то знакомым, а мне их беседа показалась скучной.

В зале было душно, мне захотелось на улицу, и я пошла к реке подышать воздухом. Пройдя по аллее, которая ведет к ресторану, мимо двух домов, я услышала голоса. Я узнала голос Макса, он спорил с другим мужчиной. Я слышала, как он называет Бэнкрофта по имени, но не могла понять, о чем они говорят. Макс терпеть не мог Дэвида Бэнкрофта, как вы уже слышали. Он с ним старался никогда не иметь дела, и в лучшем случае бывал холоден и вежлив. Так что меня не удивило, что они ссорятся. У Макса ужасный характер, и он часто без разбору обрушивается на кого попало. Я решила сразу же вернуться, чтобы не встречаться с Максом, раз он в дурном настроении. Больше я о нем не вспоминала, пока утром не услышала новость. Я, разумеется, страшно огорчилась, но сочла необходимым позвонить в полицию и сообщить все, что мне известно».

Прокурор уточнил кое-какие детали, чтобы установить точное время, и так далее. 3атем адвокат Макса устроил перекрестный допрос. Видимо, здесь София и запуталась, и, скорее всего, прокурор это предвидел. 3адав несколько общих вопросов, касающихся ее показаний, он установил, что было очень темно, и что она не видела ни Макса, ни Бенкрофта, но решила, что слышит их голоса, и потом перешел непосредственно к убийству:

« – Миссис Лейтон, подтверждаете ли вы, что разведены с мистером Лейтоном после пяти лет супружества, два года из которых вы жили раздельно, и что мистер Лейтон возбудил против вас иск о передаче под его опеку вашего трехлетнего сына Дэниела?

– Да.

– Верно ли, что дело о разводе возбудил мистер Лейтон?

– Да, но...

– Как я понимаю, поводом послужили ваши близкие отношения с его двоюродным братом, Робертом Лейтоном?

– Он не смог этого доказать! Он воспользовался...

– Будьте добры, скажите, кто сопровождал вас вечером тринадцатого апреля, когда был убит Дэвид Бэнкрофт?

– Роберт Лейтон.

– Спасибо, миссис Лейтон. У меня больше нет вопросов...»

Я плохо разбираюсь в законах, но, если бы я была юристом и все это услышала, я бы, наверное, сразу выкинула в мусорную корзину показания Софии. Прокурор вторично допросил ее, пытаясь восстановить доверие суда, но это было уже бесполезно. В деле отсутствовали прямые улики. Адвокат умело представил Макса как человека с прекрасной репутацией, неудачно женившегося и не расторгавшего брак только ради ребенка. Прокурору не удалось заставить его потерять присутствие духа, хотя он и задавал жесткие вопросы. Макс отвечал ему просто и без колебаний. Наконец дело было передано на рассмотрение присяжных. Они размышляли два дня и вынесли приговор. «Не виновен». Я с облегчением вздохнула, дочитав до конца. Можно только догадываться, что пережил Макс за три недели, пока длился процесс, и еще два дня, которые решили его судьбу.

А потом его отпустили, и он узнал, что Дэниел утонул. Я закрыла папку трясущимися руками. Все, что я прочитала, отнюдь не свидетельствовало о том, что Макс мне солгал. Кроме... кроме того, что Гастон слышал в Ницце.

С подъездной дорожки донеслось тарахтенье мотора, и я подняла голову, ожидая увидеть Пег и Льюиса с мальчиками, но с испугом поняла, что приехали мои родители. Вот уж чего я никак не ожидала! Я медленно поднялась, с трудом соображая, как мне им объяснить, что я тут делаю. Мне даже и в голову не приходило, что я могу сказать им правду, это только огорчит их. Я пошла им навстречу.

– Клэр! – папе с его ростом всегда нелегко вытаскивать ноги из машины, – как ты здесь очутилась? Погоди, дай-ка я угадаю. Тебя замучила французская жара, и тебе захотелось помокнуть под английским дождиком! – Он захохотал и крепко меня обнял.

– Привет, папа! – так чудесно было оказаться в его руках, и на мгновение я снова ощутила себя маленькой девочкой, уверенной, что он не даст меня в обиду.

– Клэр, родная! Как я рада видеть тебя! – они по очереди передавали меня друг другу.

– 3дравствуй, мамочка.

– Ну что мы стоим здесь? – не выдержал папа. – Дело близится к пяти, и я очень хочу чайку.

– По-моему, он очень хочет виски, – засмеялась мама. – А я очень хочу услышать, что у тебя новенького.

– Честно говоря, – начала объяснять я им, заваривая чай, – я приехала сюда совершенно без всякой цели, просто чтобы сделать перерыв. Я привезла с собой Гастона, у него каникулы.

– Мы здесь недавно, – произнесла я, чувствуя угрызения совести от того, что приходится врать. – Все получилось совершенно неожиданно. Мы вдруг собрались и поехали. Пег была удивлена не меньше, чем вы. – По крайней мере хоть это было правдой.

– Милая, это замечательно! И сколько вы можете погостить?

– Я... я точно не знаю. Недолго. А вы-то почему вдруг появились? По-моему, и вас Пег не ждала?

– Да, мы не предупредили. Но мы возвращались из Йоркшира и, раз уж проезжали мимо, решили остановиться и взглянуть на Пег и близнецов. Какой приятный сюрприз увидеть заодно и тебя! – не переставал радоваться папа. – Ну, рассказывай, как твои успехи.

– Идите в гостиную, а я сейчас приду. – Я взяла поднос и понесла его, надеясь, что они не заметят, как позвякивают чашки из-за того, что у меня дрожат руки, и услышала, как папа говорит что-то маме вполголоса, а она что-то едва слышно отвечает.

Мы пили чай, и я рассказывала всякие дурацкие истории о Сен-Викторе, чтобы как-то поддержать беседу и отвлечь родителей от расспросов о моей личной жизни. Потом пришла Пег и, здороваясь с ними, бросила на меня вопросительный взгляд. Я помотала головой, и она кивнула в знак согласия. Она выпила с нами чаю, и, к счастью для меня, ей удалось отвлечь их от меня. Она принесла папе виски с содовой и заговорила о музыке. Это продолжалось, пока не вернулись Льюис с мальчишками, – мокрыми, грязными и полными впечатлений от своей рыбалки.

Гастон проявил себя по отношению к моим родителям с лучшей стороны и мгновенно понял, что они не знают, почему мы на самом деле находимся здесь. Он уже давно научился быть осторожным, – наблюдать, слушать, но молчать о том, что он на самом деле думает. Отчасти я даже огорчилась из-за того, что он снова подумал об осторожности – последние дни он, как и подобает ребенку, был совершенно беспечен, и мне было больно видеть, что ему опять приходится вспоминать о том, как все серьезно. Он на редкость умело отвечал на вопросы моих родителей, возможно даже излишне серьезно, а близнецы помалкивали, предоставив ему все решить самому. Им это все представлялось всего лишь захватывающим приключением. К тому же возможность утаить что-то от взрослых, оказавшихся не в курсе дела, доставляла им удовольствие. Они могли наслаждаться детством, не переживая невзгод, которые выпали на долю Гастона.

Пег отправила всех троих наверх в ванную, а мы с родителями продолжали игру в кошки-мышки еще целый час, пока они не уехали. Пег проводила их и вернулась, смеясь.

– Знаешь, они о чем-то догадываются, но папа считает, что ты переработалась, а мама – что сохнешь по какому-нибудь французу. Я намекнула им, что они оба по-своему правы, заверила, что пригляжу за тобой и отпущу, только когда ты отдохнешь, а еще попросила не приставать с расспросами.

– Пег, ты мой ангел-хранитель.

– Вовсе нет. Разве ты забыла, что мы уже много лет разыгрываем спектакль под названием «Что происходит с Клэр?» – и это приносит всем огромное удовлетворение. Два года, что ты была с Найджелом, ты заставляла маму приходить в экстаз, теряясь в догадках. Остальные по сравнению с тобой ужасно скучны, потому что все или почти все рассказываем. Люсинда звонила и сказала, что собирается переехать к своему другу, и советовалась, как ей объяснить маме и папе...

Пег унаследовала способность отца быстро улучшать мне настроение, и вскоре мы уже смеялись, болтая о том, какое будущее ожидает Люсинду в качестве падшей женщины.

Только после того, как я совсем расслабилась, выпив джина с тоником, Пег, как бы между прочим, поинтересовалась, прочла ли я протоколы. Я глубоко вздохнула.

– Прочла... Пег, и не узнала ничего нового, а только еще больше возненавидела Софию. Ты поймешь, что я имею в виду, когда сама прочитаешь. Я представить себе не могла, что она вела себя до такой степени отвратительно, и, более того, я окончательно убедилась, что она говорила только неправду.

Пег вздохнула.

– Должна признать, что ты весьма последовательна. Но пойми, Клэр, ты должна проявить благоразумие. Макс не может больше уходить от ответа.

– А он и не уходит, Пег. Его собственно ни в чем не обвинили.

– Да. Но только благодаря твоему молчанию. Рано или поздно ты будешь вынуждена на что-то решиться, и времени у тебя остается все меньше. Мне ужасно не хочется говорить тебе такие неприятные вещи, но кто, кроме тебя, по-твоему, обязан предъявить обвинение? Я пойду взгляну, как там мальчики. Они, наверное, затопили всю ванную.

И она ушла, оставив меня одну.

В Англии летом бывает удивительно красиво, но мне почти не доводилось бывать там в это время года. На живых изгородях из шиповника созревают плоды, поля покрыты сочной, напоенной дождевой водой зеленью и приятно пахнут влажной землей, и всюду, куда бы ни падал взгляд, – цветы. Мы с Гастоном шли к востоку от Вудбриджа по лугу, который тянулся вдоль скошенного примерно месяц назад и покрытого стерней поля, но трава под нашими ногами была густой и пестрела белыми и голубыми колокольчиками. Это был приятный, располагающий к лени полдень, и солнце приятно пригревало, пробиваясь сквозь тонкий заслон облаков.

Мы подошли к загону для лошадей, и Гастон, подбежав к изгороди, принялся тихонько насвистывать. Он принес сахара для пони, на котором учился ездить верхом. Он вытаскивал твердые белые кубики из кармана и протягивал маленькой карей лошадке, которая, узнав его, подошла, приветливо покачивая головой и раздувая ноздри.

– Ой, мадемуазель, – вздохнул Гастон. – Вот было бы здорово, если бы все так осталось навсегда. Англия очень красивая, мне здесь ужасно все нравится, и ваша семья тоже.

– Я понимаю, Гастон.

Мы провели в Вудбридже уже пять дней, и Пег была права – время у меня было на исходе. Я прятала голову в песок, и, хотя я знала, что Пег и Льюис не станут меня принуждать, я понимал а, что сама обязана решить, что мне делать.

Накануне вечером я позвонила Клабортинам, заверила их, что у нас все хорошо, а они, в свою очередь, сказали, что отец Гастона не появлялся у них, и полиция больше ничем не интересовалась. Я подумала, что они скорее всего продолжают молчать, чтобы не запятнать доброго имени Жозефины, несмотря на то, что у них не могло не возникнуть подозрений. Но самое важное, что я узнала, что к ним приезжал Макс и спрашивал, где сейчас мы с Гастоном. Они сказали ему только то, что я им велела, – что я увезла Гастона на несколько дней, чтобы он пришел в себя после потрясения, вызванного смертью тети. Макса якобы подобное объяснение удовлетворило, и он уехал.

Вскоре, однако, выяснилось, что это не так.