На следующее утро я поднялась очень тихо. Было еще рано, и я спустилась в холл, никого не встретив. Я уже собралась выйти из дома, как дверь распахнулась, и передо мной предстал Макс, в старой одежде и с садовыми ножницами в руке.

– Клэр! Я бы разбудил вас, но решил, что вы захотите выспаться. Мы вчера поздно засиделись.

Он говорил, как ни в чем не бывало, и мне после прошедшей ночи с ее внезапными откровениями это показалось странным. С внезапной остротой я поняла, что для Макса все, о чем он говорил, давно стало привычным.

– Я всегда рано просыпаюсь, даже в свободные дни, ничего не поделаешь. Вы хорошо спали?

– Как ни странно – да, хотя я этого и не ожидал. Знаете ведь, как говорится – откровенность лечит душу. Но боюсь, мне еще ох как много раз надо исповедоваться, чтобы снова начать спать младенческим сном. – Он рассмеялся и небрежно обнял меня за плечи. – Вы позавтракали?

– По-королевски. Кажется, больше пока никто не встал.

– Как обычно. Ни Роберт, ни дед не встают рано. А как насчет прогулки?

– А вы ели?

– Давным-давно. Кажется, это звучит весьма благостно. Обычно люди склонны считать добродетелью то, что встают на рассвете.

– Он снова рассмеялся, и на этот раз до того беспечно, что ощущение тяжести, оставшееся после вчерашнего дня, рассеялось окончательно.

Я подхватила его тон.

– Не поддающаяся описанию добродетель. А я на ногах, потому что боюсь упустить хотя бы миг этого дня.

– Тогда пошли. Я отведу вас на берег. Купаться пока еще рано, но мы отлично прогуляемся. Я успел привести в порядок несколько цветочных клумб, так что у меня не будет угрызений совести. – Он бросил ножницы в холле, и мы вышли навстречу солнечному свету.

К океану вела длинная извилистая тропинка. Небольшие кустики вероники виднелись в густой траве, а белоцветник и колокольчики пробивались сквозь каменистую почву. Покрывшаяся белыми цветами морская смолевка росла на скалах вместе с папоротником и еще какими-то похожими на чертополох цветками, которых я не знала. По ярко-голубому небу плыли толстые и пушистые белые облака, которые легкий ветер время от времени разносил по сторонам и снова собирал вместе. Идти было не слишком удобно, и я остановилась, чтобы вытряхнуть из туфли камешек.

– Ой, Макс, глядите. – Я увидела паучка, зацепившегося за тонкую ниточку, поблескивающую жемчужинами росы. Подсвеченная золотыми лучами утреннего солнца паутина обвивала кустик куманики. Паучок, видимо, не испугался нас, когда мы наклонились, любуясь его шедевром, и мирно сидел, дожидаясь мухи, чтобы позавтракать. Я повернула голову и, взглянув на Макса, увидела, что он наблюдает за мной с очень странным выражением лица.

– Любопытные созданья, правда? – сказал он, – бесконечно терпеливые.

– Самое главное для них – ожиданье, – согласилась я, выпрямляясь.

– Именно так. И, видимо, это себя оправдывает. – Он улыбнулся и зашагал вперед своей стремительной и легкой походкой.

Был отлив, и мы пошли вдоль берега по песку, заглядывая в наполненные водой ямы – маленькие мирки, живущие своей жизнью, – в которых находили интересных представителей морских глубин. Невдалеке виднелся лодочный сарай, плотно прилепившийся к скале, от которой тянулся выдававшийся далеко в море пирс, но мы не успели до него дойти, как Макс повернул назад.

– Нам пора назад, иначе начнется переполох.

Мы быстро вернулись домой.

Остаток дня пролетел незаметно. Макс отвел меня в маленькую церковь, и мы побродили вокруг, любуясь восхитительной архитектурой. Я выяснила, что он такой же страстный поклонник старинных церквей, как и я. Но как только я попыталась заглянуть в усыпальницу, где покоились поколения Лейтонов, Макс увел меня. Я с горечью подумала, что там наверное лежат его родители и брат, и не стала упорствовать. Он устроил мне настоящую экскурсию по Холкрофту, показал дядины картины, которые я нашла очень интересными, и рассказал историю поместья и различных его обитателей.

Я помогла ему поработать в саду, с удовольствием подрезала кусты и полола, радуясь тому, что снова касаюсь руками земли, и мы болтали о всякой всячине, ненадолго замолкая, как бывает, когда заняты руки. Роберт вышел к ленчу, но на этот раз, к счастью, вел себя мирно. Я бы, наверное, не вынесла, если бы он снова начал говорить колкости. Когда я выслушала спокойный и беспристрастный рассказ Макса о том, как они росли с Робертом, мне стало легче понять, почему он бывает таким замкнутым. Отношения с Робертом, потеря родителей и брата, неудачная женитьба на Софии – всего этого было более чем достаточно, чтобы у человека появилось желание отгородиться от всего мира.

После еды Роберт исчез, и я испытала облегчение. От меня не укрылось гадкое выражение, с каким он поглядывал на нас, и в какое-то мгновение я поймала его взгляд, устремленный на меня в упор и сопровождавшийся недоброй улыбкой. Я опустила глаза, но меня не покидало чувство омерзения, вероятно, он все же относился к типу людей, которые в детстве, чтобы развлечься, отрывают крылышки насекомым. Став взрослым, он несомненно научился находить иные способы доставлять себе удовольствие.

Во второй половине дня мы с Максом вывезли мистера Лейтона в его кресле в сад и вскоре стали собираться. Прощались мы с ним в гостиной. Роберта, слава Богу, нигде не было видно.

Макс поднялся наверх, чтобы взять чемоданы и поговорить с сиделкой деда, а я ждала в холле, с восхищением разглядывая табакерки и вееры на одном из маленьких столов, как вдруг услыхала за спиной шаги, заставившие меня вздрогнуть.

– Надеюсь, вы не собирались уехать, не простившись? – Роберт стоял ко мне чуть ближе, чем мне бы хотелось.

– Разумеется. Я просто мечтала сказать вам «до свиданья».

– Ай-ай, какие мы сердитые!

Я почувствовала себя мухой, беспомощно бьющейся между оконными рамами и, бессознательно ощутив панику, сделала попытку проскочить мимо него.

Но стоило мне сделать одно движение, как его пальцы цепко впились в мое плечо, и он притянул меня к себе. _

От неожиданности я потеряла равновесие. Его руки обхватили меня, словно клещи, он прижал меня к своей груди и, поймав губами мой рот, принялся яростно целовать меня. Я отчаянно вырывалась, но Роберт был сильный и не выпускал моих рук. Меня охватило отвращение, и, когда его язык оказался у меня во рту, я крепко сжала зубы и почувствовала вкус крови.

Он отпрянул и, резко отпустив меня, прикрыл губы рукой.

– Ах ты, маленькая дрянь... – пробормотал он.

Я с силой съездила ему по физиономии. Он напрягся, побелел, и я увидала на его щеке красный след от моей ладони.

– Только попробуйте еще ко мне прикоснуться, – свирепо прошептала я. – Получите и не так. .

– Представляю, что вы за штучка в постели, – злобно буркнул он. – Как это Макс с вами управляется?

– У Макса нет такой необходимости. Но вам, разумеется, этого не понять. Вы, как я погляжу, привыкли всего добиваться силой.

Глаза Роберта неприятно поблескивали.

– Точнее говоря, я получаю то, чего мне хочется, тем способом, который мне нравится, и вы не представляете собой исключения, дражайшая мисс Вентворт.

– Не рассчитывайте, Роберт. Может, вас это удивит, но есть люди, которые считают, что с вами не о чем разговаривать. И себя я отношу как раз к ним. Если вы облапали меня для того, чтобы я немедленно бросилась жаловаться Максу, то вы просчитались. Я не стану доставлять вам этого удовольствия. А в дальнейшем советую держаться от меня подальше.

Я стремглав кинулась через холл на улицу, чувствуя, что взгляд Роберта буквально жжет мне спину.

Я ждала Макса в машине, ужасно волнуясь, и изо всех сил старалась успокоиться. Он появился минуты через две, забросил чемоданы в багажник и сел за руль.

– Вперед? – спросил он.

– Вперед, – кивнула я. Он завел мотор и вопросительно посмотрел на меня.

– Клэр?

– Что? – Я крепко сцепила руки, пытаясь отвечать как ни в чем не бывало.

– Что-нибудь не так?

– Нет! Почему что-то должно быть не так? – Я высунулась в окно и смотрела, как исчезает из вида Холкрофт. Признаться, я испытывала облегчение. Я повернулась к нему.

– Потому что вы взволнованы, как никогда, и я хочу знать, что случилось.

– Без всякой причины, – соврала я. – Я устала, а у меня еще тысяча дел, вы сами видели, что я совсем не готова к поездке во Францию.

– Понятно. – Макс произнес это без выражения, и я рискнула взглянуть на него.

Он насупился и выглядел сердитым, а я вдруг почувствовала себя просто ужасно. В том, что сделал Роберт, не было вины Макса, а я повела себя именно так, как того хотел его братец.

– Я... простите меня, Макс, – произнесла я торопливо. – Уик-энд был чудесный, а сейчас, когда все кончилось, тяжело возвращаться к повседневным заботам.

– Понятно, – повторил он, на этот раз немного повеселее. – Ну что ж грустите, сколько вам хочется, только не стоит огорчать и меня.

– Я понимаю, простите. Иногда я не могу совладать со своим дурным нравом. Послушайте, вы почти не рассказали мне о том, какие у вас планы на лето, что будете делать после Флоренции?

– Да собственно все то же – лекции, статьи, рецензии, музеи, правда, в июле должен приехать один очень интересный человек из Сан-Франциско...

Кажется, мы благополучно миновали опасную тему. Эту дорогу я запомнила очень хорошо. В глубине души я была твердо уверена, что это конец. Ехать оставалось совсем мало, Лондон был уже рядом. Макс уедет, и я уеду, и, кто знает, что будет, когда я вернусь. Я встретила Макса, когда он оказался свободен, и он решил провести со мной время, зная, что я скоро уеду и не стану предъявлять к нему никаких претензий.

Я наблюдала за ним, а он сейчас с удовольствием со мной разговаривал, изредка улыбаясь своей чуть озорной улыбкой, которая всегда вызывала у меня желание улыбнуться в ответ. Густые темные волосы падали время от времени ему на лоб, и он поднимал руку, чтобы откинуть их. Я следила взглядом за его ладонью, пока он не взялся снова за руль. Меня всегда интересовали руки людей – их очень трудно писать, но они многое могут рассказать о характере человека. У Макса кисть была длинной и узкой, но ничуть не похожей на женскую, и хотя мне лишь несколько раз пришлось обменяться с ним рукопожатием, я сразу ощутила в нем твердость и уверенность.

Думая об этом, я поняла, что мы с ним почти совсем не касались друг друга. Один мимолетный поцелуй – вот и все, что можно вспомнить. И все же мне была приятна его близость, едва уловимый мужской запах, нравилось то, как он двигается, как красиво держит голову, поворачивает шею, расправляет свои широкие, сильные плечи. И еще, насколько я могла судить, у него были очень красивые мышцы. Мышцы – это вообще моя слабость, я люблю рисовать обнаженную натуру, и Макс напоминал мне классическую греческую скульптуру.

– Клэ-эр? Интересно, о чем это вы так задумались? – спросил Макс. – У вас такой вид, словно вы витаете в облаках.

– Ох, извините, я задумалась об анатомии.

– Конкретно о чьей-то? – спросил он с улыбкой.

– Откровенно говоря, о вашей.

– О моей? Боже правый! Мне, вероятно, следует покраснеть?

– Не валяйте дурака. Я просто подумала, что из вас получился бы великолепный натурщик. – И тут я почувствовала, что краснею.

Он захохотал.

– Честно говоря, я всегда предпочитал находиться по другую сторону мольберта. Мне кажется, натурщик должен ощущать себя чем-то вроде вазы с фруктами, а это должно быть ужасно неприятно.

– Неприятно?

– Ну да. Мне всегда было жалко людей, которые сидят в чем мать родила в классе, полном студентов, дрожат и мечтают заполучить назад свою одежду.

– Вы что, брали уроки рисования? – удивилась я.

– Да, и это было ужасно. Мое внимание было все время сосредоточено на чем-то не том.

– Макс, вы просто безобразник, – сказала я, и мы дружно рассмеялись.

– Мой преподаватель тоже так считал. Вот мы и приехали.

Он плавно остановил машину и достал мой чемодан, пока я рылась в сумке в поисках ключа.

Проводив меня до двери, он остановился, небрежно прислонившись плечом к косяку.

– Ну что ж... спасибо, что съездили со мной в Холкрофт. Было очень приятно.

– Не за что, я сама получила огромное удовольствие, честное слово. – Я улыбнулась. – И спасибо, что пригласили меня. Но может быть, вы зайдете?

– Спасибо, но я не могу, Клэр. У меня еще полно дел.

– Конечно. У меня тоже, откровенно говоря.

Вдруг я почему-то почувствовала себя ужасно несчастной. Ведь я теперь так нескоро, ох как нескоро снова увижу Макса!

– Клэр... что случилось?

– Ничего. Правда, ничего. – Я опустила глаза, не зная, что сказать.

Макс медленно выпрямился.

– Если действительно ничего не случилось, тогда почему у вас такой странный вид?

Подняв голову, я заметила, что он очень внимательно всматривается в мое лицо. Наши взгляды встретились, и мы оба не стали отводить глаз. В считанные доли секунды я поняла, что весь мой прежний мир рухнул. Мне стало жарко, желанье, словно горячая волна, вдруг почему-то нахлынуло на меня, заставив почувствовать в буквальном смысле слабость в ногах. Никогда в жизни я еще не испытывала подобного физического ощущения, и это явилось для меня полнейшей неожиданностью. Я отвернулась, чувствуя себя ужасно глупо.

– Мне... мне кажется, я только что поняла, что буду без вас скучать, – запинаясь выговорила я, думая, что мое сердце вот-вот выпрыгнет наружу.

Макс ответил не сразу, и я продолжала ощущать на своем лице его взгляд. Потом он сказал:

– Я тоже. Вот посмотрите, что я для вас приготовил.

Достав что-то из кармана куртки, он взял мою руку и вложил в нее какой-то предмет. Разжав пальцы, я увидела, что он дал мне завязанный в узелок носовой платок. Развязав его, я нашла шесть маленьких темно-красных зерен.

Я молча удивленно смотрела на него. Он улыбнулся.

– Гранатовые зерна. Гадес попросил Персефону съесть одно, чтобы она думала о нем только хорошее и пообещала вернуться.

– О, Макс... – я смотрела на красные зернышки, лежавшие на своем белоснежном как лилия ложе. – Я обязательно вернусь. – Боясь заплакать, я снова завязала платок и положила его к себе в карман. – Вернусь обязательно, не сомневайтесь.

– Тогда я поехал. Увидимся, Клэр.

Наклонившись, он нежно поцеловал меня в щеку. И ушел.

Я осталась стоять, прислонясь к закрывшейся за ним двери, и по моим щекам тихо катились горячие слезы. Неужели возможно, чтобы все так изменилось в одно мгновенье, или я просто была слепой и не замечала очевидного? Собственно, какая разница, ведь все неотвратимо двигалось именно к этому с той первой встречи в галерее, и мне стало казаться, что чувство просто дремало во мне, ожидая, когда наконец я сама разбужу его. Прежде я смутно помнила изречение из Библии, – что-то насчет пелены, спавшей с чьих-то там глаз, но вот теперь, кажется, точно узнала, что оно означает. Пелена спала с моих собственных глаз, и мне оставалось лишь осмыслить тот факт, что я безнадежно влюблена в Макса Лейтона.

Заснуть в ту ночь я никак не могла и, крутясь с боку на бок, раздумывала над тем, сколь бессмысленно то, что со мной приключилось. Кажется, Пег упоминала о быстрой стреле Купидона? Она только забыла сказать, как больно эта стрела ранит – ведь у меня не было ни малейшего повода думать, что и Макс в меня влюблен. Даже я не могла обманывать себя до такой степени. Макс предложил мне дружбу и ничего другого, причем сказал об этом совершенно ясно. А я сама? Разве не я ответила, что и мне не нужно никаких романтических приключений?

А теперь я отправлюсь в Грижьер на целых шесть месяцев.

«Увидимся», – сказал он вместо «до свиданья». Откуда ему было знать, что кровь вдруг начала бурлить во мне даже не от прикосновения, а лишь от взгляда на его руку. Боже милосердный, что я с собою сделала?

Значит, вот она какая – любовь, эта безрассудная неподвластная разуму страсть, стремление к другому человеческому существу. Вот она, любовь, которая, как я думала, никогда не придет ко мне. Вот она, любовь ужасная, рвущая сердце боль. Я плакала, пока не заснула.

На следующее утро я проснулась с ощущением странной пустоты, но как только мой взгляд упал на завязанный узелком платок, я вспомнила обо всем. Ужасная тоска снова нахлынула на меня, и я уткнулась лицом в ладони, чтобы хоть немного унять волнение. Это неправильно, твердо сказала я себе. Надо продолжать жить той жизнью, которой я жила, и которая до сих пор приносила мне удовлетворение. У меня еще будет время подумать, сегодня полно дел, так что нельзя долго рассиживаться, жалея себя.

Приняв душ и проглотив две таблетки аспирина, я почувствовала себя лучше. Одеваясь, я уже думала о завтрашней поездке во Францию. У меня оставалась еще целая куча мелких забот, и я думала, что не успею попасть к своим в Редли раньше трех. Но к полудню я совсем замоталась и решила ехать прямо туда.

Дом из серого камня с решетчатыми окнами стоял на берегу пруда, где обитало утиное семейство, и от него так и веяло спокойствием. Я толкнула входную дверь и прошла прямо в гостиную.

– Клэр, родная, до чего приятно тебя видеть! – Папа оторвался от бумаг, занимавших все свободное пространство вокруг него. Наконец-то я сумел по-новому взглянуть на этот этюд Прокофьева. Великолепное маленькое скерцо, создает прелестный контраст... ох, прости, Клэр, я не могу переключиться.

– Слушай, папа, я не настолько безнадежна, чтобы не отличить скерцо от куска мыла. – Я поцеловала его в щеку. – А где мама?

– У нее занятия. Она скоро придет. А к вечеру должна приехать Пег с ребятами. Я ужасно рад, что ты нашла время нас навестить. – Неожиданно он замолчал и всмотрелся в меня пристальней. – Что-нибудь не так, Клэр?

– Нет, нет, все нормально. Честное слово. Я просто устала от этой шумихи. Ты же знаешь, до чего я не люблю подобных вещей. И потом я же еду в Грижьер. Я буду без вас скучать.

– Милая моя дочка, учитывая, что мы не видим тебя по полгода, а то и по восемь месяцев, мне трудно поверить, что на тебя наводит грусть мысль о предстоящей разлуке с нами.

Однако папа все же решил поверить моим объяснениям и не вдаваться в подробности.

У моего отца очень выразительная наружность – он высокий и крупный мужчина. И, хотя ему за шестьдесят, у него по-прежнему густые и темные, как у всех Вентвортов, волосы, которые он всегда зачесывает назад, открывая высокий лоб. Тому, кто видит его во время концертов, наверное, никогда не приходит в голову, что за этой строгой внешностью скрывается непобедимое чувство юмора. Для многих оказывается неожиданным то, как он ухитряется разрядить обстановку с помощью одной-единственной вовремя отпущенной шутки. То же свойство есть и у мамы, а потому, сколько я помню, в нашем доме всегда звенел смех.

– Мне почему-то кажется, что сегодня ты забыл съесть свой ленч, а папа? – сказала я.

– Ленч, ленч... «Ты уж стар, папа Вильям...»

– Перестань, папа, – засмеялась я. – Ну так как же?

– Честно говоря, да. А ты?

– Тоже, – теперь мы вместе расхохотались.

– Вот значит как. Может, все-таки чем-то мы похожи, как ты думаешь, Клэр? Оба просто безнадежно рассеяны!

– Мне приятнее думать, что это – следствие нашей полнейшей сосредоточенности на искусстве. Ну так как насчет того, чтобы переместиться в запретную кухню?

Следующий час мы провели, поглощая сандвичи, и при этом ухитрялись болтать, несмотря на набитые рты. Потом мы обшарили кладовую в поисках оставшегося с пятницы пирога. Когда открылась дверь и на пороге появилась мама, мы оба стыдливо заулыбались, поглядывая на обсыпанный крошками стол.

– Клэр! Я видела твою машину – могла сразу догадаться, где вас найду! Ну как, прикажете следить, чтобы отец был в хорошей форме, если вы, дети, то и дело сбиваете его с пути. Ей-богу, Чарльз! Ведь через два часа будет чай! – Махнув рукой, она по очереди поцеловала нас. Итак, дорогая, как твои дела? И, пожалуйста, выкладывай все как на духу.

Мама тоже села к столу и выжидающе посмотрела на меня.

– Я еще не встречала человека, который бы любил посплетничать так же, как ты, мама. Что скажут люди, если узнают о тебе правду?

– Думаю, они будут потрясены до глубины души. Но видишь ли, я до того скрытная, что сомневаюсь, чтобы истина выплыла наружу. Ну? Ты не звонила несколько недель и не вздумай рассказывать, что всему виной твоя телефонная фобия.

У моей мамы голос высокий и звонкий, и она, если хочет, умеет этим пользоваться.

– Ничего интересного. У меня все как всегда, кроме выставки, про которую вы уже знаете.

– Не верю ни единому слову. Что-то здесь...

3вук хлопнувшей двери автомобиля и голос Пег, обращавшейся к детям, не дали ей договорить. Через минуту дверь кухни распахнулась настежь, и мы их увидели.

– Клэр, сестричка! Ты молодчина, что приехала! – Пег повернулась, потому что в кухню, толкая друг друга, вор вались ее двенадцатилетние близнецы.

– Прошу вас, мои милые, ведите себя как люди и не забудьте поздороваться.

– Привет, бабушк, дедушк, – произнесли мальчики хором и кинулись их целовать. Клэр, здорово, что ты тут! – Как два щенка лабрадора, получившие команду взять любимую игрушку, они дружно повисли на мне.

Я обняла их обоих, а потом, немного отступив, оглядела с головы до ног и сказала:

– Я терпеть не могу произносить подобные слова, но, по-моему, вы оба здорово подросли.

Они зарычали и скорчили рожи, потом мы немного поболтали, и они снова убежали на улицу.

Кристофер и Хьюго не совсем одинаковые, хотя оба темноволосые и крепкие. Хьюго всегда верховодит, он очень сообразителен и к тому же большой фантазер. Кристофер – ребенок более практичный, у него хорошие способности к технике и он, как правило, воплощает идеи Хьюго на практике. В общем, дополняя друг друга, они могут перевернуть вверх дном все вокруг.

Часа два, пока близнецы резвились на улице, мы имели возможность спокойно поговорить, лишь ненадолго прервавшись, когда Хьюго со страшным треском свалился с яблони. Пег всего-навсего высунулась из окна и, быстро убедившись, что он ничего не сломал, принялась снова рассказывать нам о новой постановке «Волшебной флейты». Поскольку этими выходными заканчивались пасхальные каникулы, она, видимо, уже ни на что не способна была реагировать. Меня заставили подробно перечислить все, чем я занималась в течение последних двух недель, и я послушно это сделала, ухитрившись ни разу не упомянуть имени Макса. Если бы я хоть что-то о нем рассказала, мне бы обязательно пришлось ответить на множество совсем нежелательных для меня вопросов. Я все же позабавила родных историей Джорджа о визите Софии в галерею, правда, выдав ее за загадочную незнакомку.

Мы пили чай – традиция, которой давно следуют мои родители. Вообще они переняли такое множество обычаев тех стран, где мы жили, что в нашем доме никогда не было раз и навсегда заведенного порядка, что, впрочем, всех нас вполне устраивает.

Мы с Пег мыли посуду, пока мама решала кроссворд, а папа вышел к мальчикам, чтобы поиграть с ними в крикет. Он обожает крикет, – эта игра тянется бесконечно, не требует особенно резких движений, и он, играя, может обдумывать новые идеи.

Вероятно, я вытирала одну тарелку минуты три, когда Пег, забрав ее из моих рук, спросила:

– Что случилось, Клэр?

– И ты туда же? То же самое сказал папа, стоило мне войти в дверь!

– Ты же знаешь, что мы с ним оба сразу догадываемся, если с тобой что-нибудь происходит. Так, может быть, ты расскажешь?

Я бросила на нее взгляд полный отчаянья и попросила:

– Не спрашивай.

Пег наклонила голову, сполоснула раковину, опустила рукава своей шелковой блузки, застегнула маленькие перламутровые пуговички – даже в джинсах она напоминала манекенщицу из «Вога» – и, выдвинув для меня стул, заставила сесть.

– Я собственно догадываюсь. Это Макс Лейтон, верно?

– Не представляю, почему ты так решила? – спросила я, потрясенная тем, с какой скоростью она сумела прийти к подобному заключению.

– Ты ни разу о нем не упомянула. Я бы назвала это весьма опрометчивым умолчанием, а?

Я села, обхватила голову руками и вынуждена была признать поражение.

– Вместо того чтобы попусту болтать, ты должна была предупредить меня, что за отчаянная мука – влюбиться.

– Ну-у, тогда это было бесполезно. К тому же ты считала, что с тобой этого никогда не случится. Но почему ты не хочешь со мной поделиться? Поверь, тебе будет легче.

В общем, я ей рассказала. Рассказала все. И Пег, с присущей ей мудростью слушала меня, не перебив ни разу, пока я не закончила.

– Что скажешь? – спросила я, силясь улыбнуться. – Разве это не похоже на меня? Наконец влюбиться и вместо того, чтобы наслаждаться розами и райской музыкой, чувствовать себя так, будто тебя лягнула лошадь. Я же знала, что мне лучше не пробовать.

Пег рассмеялась.

– Клэр, милая, ты же по-другому просто не можешь. Ты не умеешь ничего делать вполсилы. Слушай, я бы с радостью тебе помогла, но боюсь это невозможно. Самый лучший совет, который я могу тебе дать, – не спеши, должно пройти время. Твоя поездка в Грижъер сейчас как никогда кстати. Или все пройдет, или Макс появится сам.

– Макс клятвенно заверяет, что кроме мимолетных связей у него ничего не бывает. Ты разве не понимаешь, почему он предложил мне дружбу? Он сможет разговаривать со мной и не думать о прочей чепухе! Во всяком случае, ему так кажется.

– Послушай, но и ты должна постараться понять. Когда Макс Лейтон влюбился последний раз, по нему прошлось кое-что потяжелее лошадиного копыта!

– Ты упомянула Макса Лейтона, деточка? – спросила мама, входя в кухню. – Клэр, я все время хотела у тебя спросить, с той минуты, как увидела его фамилию в статье, но забывала, и вот только сейчас вспомнила. Не о нем ли писали несколько лет назад все газеты? Что-то насчет того, что он совершил убийство? Может быть, убил жену? Нет, что-то не то. К сожалению, не помню.

Мы с Пег уставились друг на друга, онемев от ужаса.

На следующий день по дороге на Дуврский паром я решила заехать в галерею Джорджа Беннета. Я просто не могла уехать во Францию, не выяснив, с чем связаны смутные воспоминания моей мамы. Как ни пытались мыс Пег вытянуть из нее что-нибудь еще, она так ничего и не вспомнила, а только твердила, что Макс кого-то убил, причем вообще не была уверена, что имеет в виду его.

– Клэр, милочка! Разве мы уже не простились? – Джордж извлек из-за уха карандаш, послюнявил его, сосредоточенно приписал еще несколько цифр к идеально аккуратному столбику и лишь потом снова взглянул на меня. – Или мне показалось? Я совсем замотался, так что не мудрено, если забуду, где моя голова.

– Ты прав, – ответила я, поторопившись убрать стаканчик с малиновым суфле со стула, пока он не сел на него. – Я действительно с тобой попрощалась. Только мне совершенно необходимо тебя кое о чем спросить. Насчет Макса Лейтона.

– Макса Лейтона? А что?

– Просто до меня дошли разговоры о том, что случилось несколько лет назад, и я хотела бы знать правду, – я старалась говорить как можно равнодушней.

– Но я был уверен, что ты знаешь о судебном процессе. Я имею в виду, ты говорила...

– Я думала, ты имеешь в виду развод с этой жуткой дамочкой. Так что же все-таки случилось, не тяни, ради Бога!

Видимо, Джордж все-таки почувствовал по моему тону, что я волнуюсь, потому что он вдруг с сочувствием посмотрел на меня.

– Сядь, дорогая. Хочешь кофе? Нет? Тогда я готов немедленно сообщить тебе все подробности, которые мне известны. Я вижу, что для тебя это важно.

– Спасибо, Джордж. – Несмотря на его видимое легкомыслие, я всегда знала, что сердце у Джорджа из чистого золота.

– Не стоит, Клэр. Дай-ка подумать – это было давно, но, наверное, главное я помню. Макса Лейтона обвинили в убийстве художественного критика, одного из его соперников.

– Бог ты мой... – теперь и во мне зашевелились смутные воспоминания о парижской весне и скандале, разразившемся в мире живописи. Я почувствовала на спине холодный пот. – Продолжай, – поторопила я Джорджа, заметив, что он снова с любопытством посмотрел на меня.

– Короче говоря, это была история с Рембрандтом, которого он получил на экспертизу. Картина была куплена на провинциальном аукционе за бесценок, потому что никто не знал, что это, – сама знаешь, такое иногда случается. Затем она каким-то образом пропала, и в ту же ночь тот критик, Дэвид Бэнкрофт, был убит. Лейтон оказался замешан. Он был арестован, и ему предъявили обвинение в убийстве.

– Но оправдан? – заставила я себя выговорить, слова застревали у меня в горле.

– Не оправдан, а отпущен за отсутствием улик. – Джордж смотрел на меня с великим сочувствием, видимо поняв, как я страдаю. – София Лейтон свидетельствовала против него в суде, но всего за год до этого они с шумом разводились, так что не думаю, что ее показания были приняты к сведению. Картина, а это скорее всего все-таки был Рембрандт, таки не нашлась. Процесс длился довольно долго, но потом о нем забыли, и Лейтону удалось восстановить свою репутацию. Хотя я сомневаюсь, чтобы кто-то еще раз доверил ему ценную картину.

Мне стало нехорошо.

– Спасибо, Джордж, если можно я зайду в ванную и поеду, а то опоздаю на паром.

– Ну, конечно, дорогая. Надеюсь, что я хоть чем-то тебе помог. Счастливого пути, пиши и ни о чем не думай. Следующая выставка у тебя будет, когда пожелаешь.

Путешествие в Грижьер, все четырнадцать часов дороги, могли сравниться разве что с кошмарным сном. Я, как положено, останавливалась, чтобы перекусить, но пища почему-то напоминала опилки, а природы, прежде всегда приводившей меня в восхищение, я на этот раз просто не замечала. Я не могла думать ни о чем, кроме глубоко потрясшей меня истории Макса, и все время пыталась понять, какова в ней его истинная роль. Мне было невыносимо тяжело думать об этом – жуткие картины всплывали в моем воображении: Макс арестован, София присягает в качестве свидетеля, ее предательство, Макс, беспомощно сидящий в ожидании приговор а, который должен решить его судьбу. Но почему он скрыл от меня такую важную страницу своей жизни? Он не мог не понимать, что рано или поздно я все равно узнаю. Больше всего меня мучило то, что он не доверяет мне, иначе он рассказал бы мне все сам, молчание же свидетельствовало об обратном. Он сказал только то, что считал нужным.

Стемнело. Часа три назад я свернула с автотрассы и ехала сейчас по узкой сельской дороге. Я выпрямилась, стараясь расправить плечи и размять спину, онемевшую от стольких часов, проведенных за рулем. Мимо меня пронеслась машина, ослепив мои уставшие глаза ярко-желтым светом. Я чувствовала, что должна остановиться и отдохнуть. Я ужасно устала, но это не была та блаженная усталость, которая наступает, когда близится к завершению какое-то дело. Это была тяжесть, пробравшаяся ко мне в душу, захватившая мысли и чувства, обнажая их до предела и заставляющая осознать, что я просто не смогу продолжать так жить дальше. А потом я увидела знакомый указатель на Лалэн, и это означало, что мое путешествие окончено. Дальний свет выхватил из темноты каменный мост, перекинутый через широкую реку, потом я проехала через Кузэ и до поворота на Сен-Виктор. Мне стало легче и даже показалось, что я уже ощущаю затхлый запах дома, когда после перерыва первый раз заходишь в него.

Через пятнадцать минут я была на холме и смогла различить очертания стоявшего на отшибе Грижьера. Я свернула на грязный проселок и, заглушив мотор, прижалась лбом к рулю. Все, я дома.

Дверь заскрипела, когда я повернула большой металлический ключ и толкнула ее. От собственной тяжести она распахнулась настежь, и в проникавшем внутрь лунном свете комната с покрытой слоем пыли мебелью показалась мне жилищем привидений. Я дотянулась до выключателя. Со стены над каминной полкой на меня приветливо смотрел мой собственный портрет работы Гастона, словно мое изображение присматривало за домом, пока я отсутствовала. Я вздохнула и почувствовала себя немного лучше. Решив больше не терять времени, я принялась снимать отовсюду покрывала. Вот он, мой обеденный стол из вишневого дерева, который я нашла в задней комнате захудалого магазинчика. Возможно, он бы так и остался там на многие годы никем не замеченный, как множество его деревенских собратьев, а теперь он гордо красуется напротив продолговатых французских окон с полотняными занавесками. А вон, возле дальней стены, мой провансальский буфет, который я купила себе в подарок, и в котором теперь хранится целая коллекция толстых керамических тарелок. Удобные старые диван и кресла отделяют кухонный отсек. Это у меня graпde piece, и как только я привела здесь все в порядок, я спустилась на три ступеньки в petite piece, уютную маленькую гостиную, где стоит мой письменный стол, висят полки с книгами, и которая иногда бывает задымленной, если я недостаточно осторожно обращаюсь с печкой. У меня пока не хватило денег, чтобы сложить новый дымоход, но в апреле и ноябре я прихожу сюда из мастерской погреться, когда застывшие пальцы перестают меня слушаться.

Именно туда, в глубину дома, сейчас я и направилась. Это мое любимое место и именно там я провожу большую часть времени, если не пишу на природе. Я специально сделала здесь множество окон, и комната целый день залита солнечным светом. Но сейчас было темно, и я могла различить только очертания стоявших там, где я их оставила, мольбертов и аккуратно составленных холстов. Краски, кисти и все прочие необходимые для моего дела принадлежности расположились на полках. Мне показалось, что я чувствую в кончиках пальцев желание побыстрее взяться за них и начать работать.

Но вместо этого я вернулась назад. Вот-вот наступит утро, и я надеялась, что, быть может, тогда отступит черная, выворачивающая меня наизнанку тоска.

Проснулась я от крика петуха, важно и настойчиво оповещавшего всех, кто желал его слушать, что он приступил к работе. Открыв глаза, я не сразу сообразила, где я, но наконец, совсем проснувшись, поняла, что передо мной мой милый, родной Грижьер. Я выпрыгнула из постели, в которую вчера, судя по всему, просто рухнула, и осмотрела комнату. Толстые грубые стены из камня были сейчас освещены лившимся из окна солнечным светом, и я с удовольствием потянулась, предвкушая наступающий день. Вот она, простая мирная жизнь, с ее нехитрыми радостями. Надо было купить продукты, прибрать и, самое главное, найти Гастона. Мне хочется так много ему рассказать. Я вывесила за окно чуть сыроватую перину и, ступая босыми ногами по деревянным половицам, направилась в ванную. Как ни странно, несмотря на прошлую морозную зиму, трубы не лопнули, и мой душ, настоящее чудо слесарного искусства, итог многочисленных консультаций и огромного счета, – работал как миленький.

К сожалению, уезжая в ноябре, я не заменила газового баллона, газа едва хватило, чтобы согреть воду для кофе, и мне пришлось напомнить себе о прелестях жизни вдали от цивилизации.

Для начала необходимо было выгрузить вещи из машины, и на это ушло почти все утро, потом я отправилась в супермаркет, до которого было минут пятнадцать езды, и который обычно удовлетворял все мои насущные потребности, начиная с ветчины для сандвичей, сыров, молока, вина, в общем всего, что только можно вообразить. Хлеб я хотела купить попозже – в местной boulaпgerie, а с овощами решила подождать до базарного дня, то есть до завтра, и ограничилась несколькими помидорами и салатом. Я обрадовалась, когда меня узнал мясник. Он решил не терять времени даром.

– Boпjour, мадемуазель Вентворт! Мы не знали точно, когда вы приедете, но я оставил специально для вас лучшие бараньи котлетки, которые я продаю только моим любимым клиентам. Вы возьмете несколько?

Я рассмеялась, поскольку очень хорошо знала милого месье Трибо.

– А почем эти замечательные котлетки, месье?

– О, вам будет достаточно всего франков на двадцать.

– Я возьму одну за пять.

– Но, мадемуазель, – возмутился он, – этого мало даже птичке!

– Это как раз столько, сколько мне нужно, месье, – сказала я твердо. – И еще, пожалуйста, дайте мне шесть сосисок, ага, и еще копченую курицу, – добавила я, заглядывая в свой список.

– Готово, мадемуазель. 3аписать на счет? – Пожалуйста.

Он завернул мои покупки в плотную белую бумагу, заклеил и с поклоном протянул мне. Я поблагодарила и пошла к выходу, а он принялся аккуратно записывать цифры в голубую тетрадь. Я знала, что, получив этот счет, буду проверять его тоже очень внимательно.

К четырем часам все дела были завершены, и мой маленький дом приведен в полный порядок. Все было так, будто я вовсе и не уезжала. Довольная, я вышла в сад. Было начало мая, и я подумала, что пора высаживать помидоры, если я хочу, чтобы к середине лета они начали плодоносить.

– Мадемуазель!

Я вздрогнула и обернулась. Велосипед полетел в сторону, и по траве ко мне несся Гастон. Даже его стремительные движения не могли скрыть от меня того, как он вырос.