20 июля, понедельник

Мой психолог сказала, чтобы я завела новый блокнот. Его сделала моя мама. Она сама обтянула его материей – бледно-сливовой, усыпанной белыми ландышами. Психолог называет его «Дневник выздоровления». На каждой встрече я трясу перед ней очередными исписанными страницами, чтобы показать, какой я послушный и разумный пациент. Если бы она только прочитала… если бы увидела, что именно я пишу и кому, она бы наверняка влепила мне большой и жирный кол.

21 июля, вторник

Отец играет в гольф с таким же отставным преподавателем. Мама сидит со мной в унылом больничном холле. Она читает газету; я пытаюсь не думать о результатах анализов, которые мне скоро сообщат.

Я думаю о тебе. Я провожу за этим занятием очень много времени.

Восемнадцать недель назад я видела тебя в последний раз.

Восемнадцать недель назад ты спас мою жизнь.

Восемнадцать недель назад адвокат того человека надул их. Они отпустили его, и он вломился ко мне в квартиру.

Полиция арестовала того человека утром в четверг, пятого марта. Ему предъявили обвинение в преследовании и угрозе насилием. Однако запрет на приближение был вынесен только вечером в пятницу, шестого марта. Они совершили серьезную ошибку. Они не доставили его в суд в течение двадцати четырех часов, как того требует закон, а это означало, что запрет, который он нарушил почти сразу, оказался недействительным, и его не имели права держать в тюрьме за это нарушение.

А что было бы, если бы детектив Хьюз не ушел в отпуск? Наверно, даже он не смог бы помешать освобождению того человека. Даже он не сумел бы побороть всю эту юридическую бюрократию. Но он, по крайней мере, мог бы меня предупредить. И он бы нашел способ снова засадить того человека в тюрьму. Он бы послал кого-нибудь охранять меня, и тогда тот человек не успел бы сделать то, что сделал. С помощью следователя по работе с жертвами насилия я постепенно восстановила события той ночи. Во всяком случае, большую их часть. Но я по-прежнему продолжаю задавать себе вопросы. По-прежнему пытаюсь понять, что было бы, если бы…

Отрываюсь от раздумий: меня зовет врач. Он поздоровался с моей мамой, и она зарделась от смущения. Ей приятно его внимание, хотя в данный момент она напугана так же сильно, как и я. Мы обе не знаем, что я сейчас услышу. Обнимаю ее на прощание, потом встаю и иду вслед за мистером Хэйнсом. Спина промокла от пота. Меня бросает то в жар, то в холод.

Иногда мне кажется, что моя постоянная тошнота вызвана теми событиями. Мистер Хэйнс меня разубеждает. Говорит, у такой неукротимой рвоты есть название: гиперемезис беременных. Говорит, есть мнение, будто от этого умерла Шарлотта Бронте. Мне нравится, что мистер Хэйнс знает такие интересные подробности. По его словам, эта болезнь объясняется психологическими причинами. Безусловно, в противорвотных препаратах, которые я принимаю каждый день, и в регулярных внутривенных вливаниях, призванных предотвратить обезвоживание и восстановить электролитический баланс, есть что-то психологическое. Впрочем, я думаю, мой психолог не согласился бы с мистером Хэйнсом.

Мистер Хэйнс – типичный оксфордец. Он очень добрый и очень красивый. Такой интеллигентный супергерой. При других обстоятельствах я бы наверняка сходила по нему с ума. «При других обстоятельствах» значит «если бы я не встретила тебя».

– Я получил результаты, Кларисса, – говорит мистер Хэйнс, серьезно глядя мне в лицо.

Мне казалось, что за последние две недели я морально подготовилась к этому моменту. Но теперь в сердце словно выросли ледяные сосульки.

Перегнувшись через стол, мистер Хэйнс похлопывает меня по руке.

– Генетическая экспертиза показала, что Рэйф Солмсне является отцом вашего ребенка.

У меня дрожат губы. И руки. И веки. Я думаю, что так мое тело реагирует на психологическое облегчение. Но мистер Хэйнс говорит, что тремор может быть побочным эффектом от противорвотных препаратов. Такой эффект встречается очень редко; он надеется, что это всего лишь единичный случай, но тем не менее хочет назначить мне другое лекарство. Он говорит, что я очень бледная. Дает мне воды и заставляет лечь на кушетку и отдохнуть. Пока я лежу, он пишет в моей карте, но регулярно подходит проверить давление и пульс.

Я верила в это еще до того, как получила доказательства. Я поняла, что у нас будет ребенок, как только мы зачали его. Я знала это, когда ты разбудил меня наутро после нашей первой ночи. Но мне нельзя так думать; когда я думаю о нашей первой ночи, мне кажется, будто у нас была целая вереница ночей. Но их было только две. И всегда будет только две.

Наконец мистер Хэйнс разрешает мне сесть, и меня прорывает:

– В глубине души я знала, что ребенок не его. В полиции мне сказали сделать этот тест, и я со страху согласилась. Я боялась, что они решат, будто я специально убила его, чтобы он не мог удержать меня с помощью ребенка.

– Ну, теперь они уже точно так не подумают. Судя по результатам УЗИ, а также более ранним тестам на уровень гормонов, сейчас ваш срок двадцать одна неделя. А это значит, что зачатие произошло девятнадцать недель назад. В моем отчете указано, что вы забеременели за неделю до происшествия и что к моменту смерти мистера Солмса вы еще не могли об этом знать. Я консультировался с другими специалистами: у них такое же мнение. Я приложил их заключения к своему отчету.

У них было целое море ДНК. Целое море, чтобы сравнить его с ДНК ребенка. А вот твоя ДНК мне не понадобилась. И разрешение на экспертизу тоже. Потому что, после того как они официально исключили его, остался только ты. Других вариантов нет.

– Есть и еще хорошие новости. Генетических аномалий плода не обнаружено.

Я так переживала из-за теста на отцовство, что даже не думала беспокоиться о здоровье ребенка. Ну какая из меня получится мать??

– Я могу сказать вам пол, если хотите, – продолжает он после паузы.

– Я думаю, это девочка. Правильно?

– Да. – Он расплывается в широкой улыбке, и я понимаю, что ему действительно не все равно.

– Я думаю, у нее такие же каштановые волосы и ярко-голубые глаза, как у ее отца. Думаю, она красавица.

Он хохочет.

– Придется подождать, пока она родится! Тогда и проверим, угадали ли вы с цветом глаз и волос. Хотя в том, что она красавица, я не сомневаюсь. Хотите на нее взглянуть? Я знаю, вы беспокоились из-за амниоцентеза и угрозы выкидыша.

Мистер Хэйнс выдавливает мне на живот холодный гель. Как только датчик прикасается к коже, на экране появляется она.

У нее твои губы, Роберт. Она складывает их сердечком и посылает мне воздушный поцелуй. Я так же целую ее в ответ.

22 июля, среда

Ко мне пришла следователь по работе с жертвами насилия. Она не в полицейской форме: на ней синяя юбка и кремовая блузка, которая элегантно облегает ее точеную фигуру.

Рядом с ней я чувствую себя толстухой. Непривычное ощущение. Грудь стала больше; ее скрывает воздушная белая блузка вроде той, что была на Лотти в день ее первого появления в суде. Живот маленьким холмиком выступает над эластичным поясом очередной юбки, подогнанной мамой под мою фигуру.

Следователя зовут Элинор. Ей хочется, чтобы я называла ее именно так. Не констебль такой-то или детектив-суперинтендант сякой-то, а просто Элинор.

Я знаю, что ты мне скажешь. Что, несмотря на все ее понимающие кивки, которые вполне могут быть искренними, ее главная цель – собрать информацию, как можно больше информации, и составить большое пухлое досье, которое можно будет отправить в Королевскую прокурорскую службу. Ты скажешь, что я не должна глотать полицейские басни о том, что они считают меня чудом выжившей жертвой и специально выделили мне Элинор, чтобы все общение с полицией шло через одного человека и я чувствовала себя максимально комфортно. Ты скажешь, что они считают меня подозреваемой и именно поэтому посылают ее ко мне снова и снова.

Мы устроились в гостиной моих родителей. Сидим в креслах, стоящих в оконной нише. Окно выходит на залив. Я люблю смотреть отсюда на море. Между нами на столике – две чашки чая. Их принесла мама; сейчас она в саду вместе с отцом.

Заложив волосы за уши, она мягко смотрит на меня своими честными темными глазами.

– Обещаю, что не стану скрывать от вас информацию. Вы узнаете все, что я имею право сообщить вам.

– Что насчет прокурорской службы? – спрашиваю я, пытаясь заставить свой голос звучать спокойно. – Они вынесут какое-нибудь обвинение в связи с его смертью?

– Осталось собрать еще кое-какие данные, и тогда можно будет послать все это в прокурорскую службу, которая решит, выносить обвинение или нет. Кажется, полиция ждет отчеты от вашего гинеколога?

– Их уже отправили.

– Отлично, – кивает она. – Будет еще заключительный отчет коронера. Полиция очень скрупулезно подходит к делу – для вашего же блага, Кларисса. Случай очень серьезный. И запутанный. Насильственная смерть… общественность требует, чтобы такие дела расследовались с особой тщательностью.

– Я хочу, чтобы все поскорее закончилось.

– Я понимаю, что это на вас давит… понимаю, как вам тяжело, но я еще раз подчеркну, что прокурорской службе чрезвычайно редко приходится выносить заключение в связи со смертью вторгшегося в чужой дом нарушителя. Особенно если у него при себе было оружие. Особенно если он совершал насильственные действия. Вы защищали себя и другого человека, и это очень веский аргумент в вашу пользу. Кроме того, тот факт, что вы получили травму головы, уменьшает вашу ответственность, а это тоже очень важно.

– Хорошо, – медленно отвечаю я, хотя на самом деле мне не так уж и хорошо.

– Я уже говорила вам, что все пятеро обвиняемых по тому процессу были признаны невиновными по всем пунктам, – продолжает она после паузы.

Остальные десять присяжных удалились в совещательную комнату без нас. Пока я лежала в больнице под полицейской охраной, пока тебе делали операцию на ноге, тех обвиняемых оправдали. Всех пятерых.

– Этого можно было ожидать. Судя по тому, как их защитники один за другим расправлялись с мисс Локер, – отвечаю я, глядя в пол. – Она очень храбрая женщина, – мягко добавляю я, по-прежнему не решаясь поднять глаза. Но потом я все-таки заставляю себя это сделать. Я поднимаю глаза и вижу, как Элинор хмурится.

– В полиции считают, что вам следует это знать, – говорит она, расстегивая коричневую кожаную папку.

Она протягивает мне газетную вырезку.

«Завершилось расследование, начатое в связи со смертью двадцативосьмилетней жительницы Бата, занимавшейся распространением наркотиков. Заключение следствия – смерть от несчастного случая. Печально известная Карлотта Локер умерла от передозировки десятого мая. Коронер Джордж Томкинс заявил, что в ее организме было найдено значительное количество героина и крэк-кокаина; высокий уровень метадона в крови лишь усилил их токсическое воздействие. Семидесятивосьмилетний дедушка погибшей, мистер Джон Локер, сообщил следствию, что его внучка успешно прошла программу реабилитации для наркозависимых, однако незадолго до смерти снова сорвалась. В тот день он вернулся из церкви и обнаружил ее тело на полу в ванной».

Обхватываю себя руками и начинаю качаться взад-вперед, пытаясь успокоиться. Один из свидетелей-полицейских говорил, что Лотти тоже так делала. Я плачу навзрыд. Что-то, похожее на желчь, вылетает изо рта и течет по подбородку. Вытираюсь салфеткой. Элинор терпеливо ждет. Наконец я затихаю. Не знаю, сколько прошло времени. Громко сморкаюсь.

– Я вижу, что вы очень, очень расстроены, – говорит она. – Мне очень жаль. И моим коллегам тоже. Храбрая молодая женщина… и какую тяжелую борьбу она выдержала!

Смотрю ей прямо в глаза – черные как ночь. Смутить ее мне не удается.

– И я вижу, что вы очень сильно злитесь, Кларисса. Это можно понять.

– Статья – фальшивка. Ее написали на прошлой неделе, сразу после вынесения этого якобы вердикта. Но расследования смертельных случаев так быстро не заканчиваются! Они не могут длиться два месяца! Вы сами только что сказали, что мы до сих пор ждем отчет коронера о причинах смерти того человека. Он умер четыре месяца назад, а это уже два раза по два месяца! Лотти жива. Она где-то в другом месте, далеко отсюда. Она начала новую жизнь. Полиция хочет, чтобы те люди думали, будто она мертва, – ради ее же безопасности. Здесь все вранье. Их обманули.

Я изо всех сил цепляюсь за эту надежду. Возможно, Лора тоже придумала нечто подобное.

– Я так не думаю… впрочем, это оригинальная теория, и я бы очень хотела, чтобы вы оказались правы. Мы все очень этого хотели бы.

– Вы бы мне все равно не сказали. Впрочем, вам бы, наверно, и самой не сообщили.

– Абсолютно верно – и первое, и второе.

Отцу не стоило называть меня Клариссой. Имя Поллианна мне бы больше подошло. Вот только сыграть в радость здесь не получится. Лора исчезла – возможно, навсегда. Лотти тоже. И своими глупыми историями я их уже не спасу.

23 июля, четверг

Сегодня утром у меня сеанс терапии с миссис Льюэн, моим психологом. Мне пришлось пообещать, что я буду ходить к ней раз в неделю. Только на этом условии они согласились отпустить меня из больницы в Бате и договориться с местной полицией и врачами здесь, в Брайтоне.

«Готовность пациента соблюдать рекомендации». Я слышала это слишком часто. Я ненавижу слово «готовность».

Миссис Льюэн на вид чуть меньше шестидесяти. У нее короткие каштановые волосы и чуть полноватая фигура. Ей нравятся яркие свободные платья; сегодня очередь желто-оранжево-фиолетового. Она похожа на Богиню-мать. Впрочем, я не думаю, что она на самом деле богиня.

На стене в рамочке висит постер из фильма «Волшебник из страны Оз». Главные герои взялись за руки, готовые пуститься в путь по желтой кирпичной дороге. По мнению миссис Льюэн, каждый, кто посмотрит этот фильм, выносит из него некий жизненный урок. Думаю, ты вряд ли будешь от нее в восторге.

Миссис Льюэн уселась в кресло персикового цвета и выжидательно улыбается. Я устроилась на кушетке лицом к ней, подвернув под себя ноги. Кушетка тоже персиковая; вся мебель в комнате обтянута материей этого якобы успокаивающего цвета, который я ненавижу. Стены выкрашены в тот же цвет. Если она заставит меня слушать «Где-то над радугой», меня вырвет прямо на ее персиковый ковер.

На той неделе мы говорили о моем лице. Меня тошнит от напыщенного бреда, который несет мой пластический хирург. Миссис Льюэн заставила меня повторять его ценные замечания, словно это могло меня вылечить.

«Хорошая новость заключается в том, что лицо всегда быстро заживает». Длина моего шрама – полтора дюйма: я его мерила. Он перечеркивает щеку по диагонали.

«К счастью, это резаная рана». Мой шрам узкий и выпуклый, с небольшими ответвлениями по краям.

«В течение первого года шрамы заметно бледнеют и разглаживаются». Мой шрам рельефный и ярко-красный.

«Поверхностные лицевые нервы восстанавливаются. На это уходит от шести до восьми месяцев». Область вокруг шрама какая-то чужая – такое ощущение бывает во рту после укола новокаина.

Сегодня я молчу так долго, что даже у миссис Льюэн кончается терпение. Обычно она ждет, когда я начну первой; на этот раз она сама вызывает меня на разговор и спокойно спрашивает, о чем я думаю.

– О Роберте, – отвечаю я и тут же утыкаюсь взглядом в свой некрепкий черный «Эрл Грей». Отпиваю глоток, представляя, как успокаивается водоворот в желудке.

Миссис Льюэн продолжает расспросы.

– Вы сейчас уже во втором триместре. Беременность протекает без осложнений. Вам не кажется, что Роберт имеет право знать?

Ее кожа розовая и слегка шершавая. На щеках горит яркий румянец. Может, у нее высокое давление?

Мотаю головой:

– Он не захочет ребенка.

– Вы этого не знаете. И вы все еще обвиняете его.

Два года как мертва, сказал ты. Через минуту после нашего знакомства ты уже сообщил, что твоя жена умерла два года назад. Через минуту после нашего знакомства ты произнес самую чудовищную ложь, которую мне когда-либо приходилось слышать. Ты вешаешь эту лапшу всем потенциальным пассиям? Позже ты даже рассказал, что это была авария. Даже время дня назвал.

Бедная миссис пожарная, сказал тот человек. И воткнул нож мне в сердце – еще раньше, чем порезал лицо.

Из-за меня тебя, наверно, уличили во лжи. То, что случилось, должно было разоблачить твой обман. Ты бы не смог и дальше скрывать меня от нее – после того, как ты получил эту жуткую рану и потерял столько крови; после того как полиция вызывала тебя на допросы и приходила к тебе домой; после того как ты давал свидетельские показания. То, что случилось, вырвало тебя из привычного жизненного ритма.

Имена жертв изнасилований не раскрываются. Даже если эти жертвы сами кого-то убили. То, что случилось, не позволило моему имени попасть в газеты. Но я сомневаюсь, что ты не позволил ему попасть в твой дом.

Пытаюсь представить твою жену. Постарайся забыть об этом – вот что она, наверно, сказала. Просто забыть об этом. Ты больше никогда не должен с ней видеться, никогда в жизни. Вероятно, у тебя не было выбора, и тебе пришлось меня забыть.

Элинор сказала, что твоя нога заживает, но ты на всю жизнь останешься хромым. Сказала, тебе будут делать еще операции. Думаю, ты сейчас сражаешься со своим собственным посттравматическим стрессовым синдромом.

Твоя жена возит тебя в больницу на прием к врачу? Помогает тебе с физиотерапией? Наказывает тебя? Ваш брак можно спасти? Ты этого хочешь? Я стараюсь отгонять от себя эти назойливые вопросы, хоть это и нелегко. Я запрещаю себе думать о том, какая она.

Я представляю, как целую твою раненую ногу. Я целую ее, чтобы она скорее зажила.

– Вы знаете, что можете с ним связаться, – говорит миссис Льюэн. – И выяснить, как обстоят дела с его женой. Нельзя полагаться на слова того человека, который вас ранил.

– Следователь по работе с жертвами насилия подтвердила, что Роберт женат. Он продолжает с ней жить.

Элинор сказала мне, что те два дня твоя жена была в Лондоне. И что в тот вечер, когда ты изменил свое решение, вернулся и спас мою жизнь, ее снова срочно вызвали в Лондон. Ты рад, что передумал?

– И все же так вы сможете больше узнать о нем. Спросить, почему он так поступил.

– Полагаю, это очевидно.

Интересно, что она чувствует, зная, что ее непредвиденная поездка спасла мне жизнь?

– Вы не настолько циничны, Кларисса. Сложно разобраться, почему люди поступают так, а не иначе. Судя потому, что вы о нем рассказывали, Роберт хороший человек. Я бы даже сказала, герой. Я не отрицаю, что он поступил с вами некрасиво! Но, по-моему, он в вас безумно влюбился и лишь поэтому отступил от своих принципов.

На тебя так подействовала перспектива семь недель пожить другой жизнью? И с моей помощью сделать эту жизнь еще более приятной и запоминающейся? Вероятно, этой чудовищной ложью ты хотел застраховаться от моего отказа. Ты сказал, что видел меня в поезде в первый день; наверно, тогда ты и решил меня закадрить: ты знал, что через шесть недель твоя жена уедет, и не хотел упускать такую возможность. Вероятно, ты даже заметил, как я читаю Китса, – ты ведь все замечаешь! И поэтому сказал, что тоже его любишь.

Ты, наверно, заранее решил, как поведешь себя после тех выходных. Ты думал, что я не оставлю в твоей душе никакого следа.

– Все, что вы рассказывали о Роберте… все его действия говорят о том, что у него к вам были очень сильные чувства. Вы буквально заворожили его, вы заполонили его душу, – говорит миссис Льюэн. У нее просто талант угадывать, о чем я размышляю. – Он этого не ожидал. Как бы он с вами ни поступил…

– Как бы он со мной ни поступил, это не так уж важно – учитывая тот факт, что он спас меня и из-за этого теперь останется калекой на всю жизнь. По сравнению с этим все остальное – то есть отвратительное вранье насчет жены – просто ерунда.

Кажется, она мной довольна, несмотря на мою раздражительность.

– Вы тоже его спасли, – тихо отвечает она.

– Он оказался в опасности из-за меня! Вряд ли это можно считать настоящим спасением.

– Может, ему теперь неловко сделать первый шаг. Может, он хочет дать вам время восстановиться. Боится испугать вас. Все-таки он отец вашего ребенка, Кларисса. Думаю, вам следует поговорить с ним.

– Вам не кажется, что эта новость его слегка ошарашит? И потом, я не хочу, чтобы он был со мной только из-за ребенка. И не стану пытаться увести его от жены. Я и так уже чувствую себя перед ней виноватой. Я не буду за ним гоняться – не могу навязываться. Я не такая, как тот человек.

Элинор сказала мне, что в квартире того человека было что-то вроде алтаря. Там нашли огромное количество фотографий. Он знал меня лучше, чем я сама. Оказалось, он фотографировал меня еще в самый первый день судебного процесса. Заснял, как я стою на морозе с промокшими волосами и оглядываюсь через плечо.

– Но ведь Роберт для вас – загадка! Вы так мало о нем знаете! Чтобы двигаться дальше, вам нужно во всем разобраться. Вы должны понять, что он сделал и почему. И о чем он сейчас думает.

– Думаю, вы ошибаетесь. Думаю, я уже понимаю его. И вы мне в этом очень помогли. Моя главная загадка – это не Роберт.

– Тогда что же? – удивленно спрашивает она.

– Лора.

У меня перед глазами встает картинка: моя мама и миссис Беттертон сидят и плачут друг у друга в объятьях, а мой отец с мистером Беттертоном стоят рядом с торжественным, грустным и немного застенчивым видом.

– Я думала, ее родители меня ненавидят. Думала, они никогда не простят меня за то, что я осталась жива, а Лора – нет.

Миссис Льюэн говорит, чтобы я выпила чая. Я подчиняюсь.

– Вы не жалеете о том, что он мертв? – спрашивает она после паузы.

Мистер и миссис Беттертон рассказали, что в его доме криминалисты нашли порнографические снимки Лоры. Он прятал их под половицами. Интересно, мои последние снимки он бы тоже туда положил?

Вероятно, он бы даже смог выйти сухим из воды, заявив, что это ты меня убил. Он бы сказал, что у нас с ним был секс по взаимному согласию, после которого он ушел и оставил меня живой и здоровой, а после этого появился ты и замучил меня до смерти. В моей постели нашли бы твою ДНК. И у присяжных появились бы обоснованные сомнения в его виновности. За семь недель в суде я многому научилась.

Полиция узнала, что семь лет назад он провел в Калифорнии лето – последнее лето в жизни Лоры. Пока что это все. Трудно выяснить что-либо по остывшим следам, однако надежда еще есть. Американская полиция наконец начала расследование в связи с ее исчезновением. Они активно сотрудничают с нашей полицией, которая сейчас тщательно пересматривает все материалы.

Жалею ли я о том, что он мертв?

Сложно придумать другой настолько же бессмысленный вопрос. Ведь я не могу ответить на него честно. Если я скажу правду, миссис Льюэн сообщит полиции, что я псих и совершенно не раскаиваюсь в том, что совершила убийство. А я вовсе не хочу, чтобы это попало в досье, которое отправится в Королевскую прокурорскую службу. И, кроме того, я вовсе не хочу, чтобы она порекомендовала социальным службам отнять у меня ребенка. Но я отрежу большую порцию правды и преподнесу ей на блюдечке.

– Меня мучает мысль, что я лишила мистера и миссис Беттертон последней надежды. Он мог бы сообщить им, что стало с Лорой. Но теперь уже не сможет. Никогда.

Не хочу возвращаться в университет. Правда, я еще не придумала, что буду делать после того, как склею все кусочки, на которые я развалилась, и как следует заделаю швы. Если я каким-либо образом смогу помочь в розысках Лоры, то я с радостью этим займусь. Я могла бы вести переписку, давать объявления или даже основать вместе с родителями Лоры что-то вроде общества по повышению осведомленности и назвать его в ее честь.

– Это вполне естественно, Кларисса. И очень по-человечески.

Может быть, она и не скажет им, что я псих.

– И все-таки я думаю, что вы не вполне откровенны с собой, когда говорите, что ваша главная загадка – это не Роберт.

Она лишь скажет, что я сама себя обманываю. Впрочем, я не могу не признать, что иногда она рассуждает очень мудро. Несмотря даже на дурацкого «Волшебника из страны Оз».

24 июля, пятница

Пластический хирург выдал очередное предостережение: «Новая кожа очень легко обгорает». Поэтому я надела огромную соломенную шляпу с широкими полями, призванными защитить мое лицо от солнца. Мы с родителями идем по набережной. На мне голубое платье из джерси в стиле ампир – яркое, как лето. Оно и облегает, и одновременно струится, как вода. Только моя мама может сшить платье, которое совмещает в себе совершенно несовместимые вещи. Платье тихонько шуршит при ходьбе. Легкий ветерок играет с тонкой материей, и она то и дело обрисовывает мой округлившийся живот. Мы торопливо шагаем мимо тошнотворных палаток с фастфудом и выходим на пирс с деревянным настилом.

Я рассеянно скольжу глазами по зданию развлекательного центра. У входных дверей стоит высокий мужчина. Кажется, он смотрит прямо на меня. Он в тени, и его лица я не вижу, но что-то в его позе напоминает мне тебя. Я иду к нему как зачарованная. Он быстро отворачивается и ныряет внутрь, но я успеваю заметить, что он хромает. Я уже бегу. Я не замечаю, как улетает моя шляпа, и не слышу, как родители кричат мне вслед. Я забыла, что беременна; забыла, что за эти месяцы вынужденного отдыха физически ослабла. Я забыла обо всем, кроме своего безумного убеждения, что этот мужчина – ты.

За стеклом высится гора игрушечных инопланетян. Над ними нависает огромная клешня. Я резко останавливаюсь. Медленно поворачиваюсь на 360 градусов. Потом еще раз. И еще. Мне кажется, что если я смогу держать в поле зрения весь зал, то обязательно тебя замечу. Я внимательно оглядываю толпу. В ушах звенит от резких звуков, издаваемых дурацкими автоматами. Кто-то вскрикивает, разбив воображаемую машину. Оглушительно вопит ярмарочный орган. На автоматах ярко вспыхивают разноцветные лампочки. Воздух дергается от света стробоскопов. Я как будто попала на карнавал призраков.

Сердце колотится, перед глазами все плывет. Я икаю. Платье промокло; на груди расплылись пятна пота. Это все от непривычной физической нагрузки. Или от противорвотных препаратов. Или от того и другого вместе.

Я никогда его не найду. Глупо было думать, что он – это ты. Этот жуткий зал слишком большой. Здесь слишком много выходов, и он мог проскользнуть в любой из них. Я могла бы обыскать весь пирс; но на этой огромной площади, среди бесчисленных строений и аттракционов затеряться очень легко.

Родители меня догнали. Они удивлены и взволнованы. Говорят, что моя шляпа упала в море. Легонько тянут меня за рукав. Мы уходим с пирса. Осторожно ступаем по вымощенным кирпичом дорожкам. Отец ведет нас извилистыми аллеями, не давая выходить на солнце. Над головой возвышаются круглые купола, минареты, остроконечные башенки и дымовые трубы старого дворца. Я прикасаюсь к цветущей ветке ракитника.

Они усаживают меня под кустом бобовника в тихой части парка. В воскресенье к нам на обед приедут Энни и Ровена, и Энни собирается привезти с собой мисс Нортон, так что моя мама решила приготовить что-нибудь особенное. Она уводит отца с собой, чтобы он помог ей нести покупки.

Я разглядываю бабочек и божьих коровок. Я рада, что меня надолго оставили одну. Очень хочется спать; наверно, опять противорвотные виноваты. Ложусь на траву: в этом прибрежном городке так делают сплошь и рядом. Мне приходит в голову, что вовсе не обязательно лежать на спине. Поворачиваюсь на правый бок и опираюсь на согнутый локоть. Сложенной ладонью поддерживаю голову. Над кустами сирени кружится стая голубей, похожих на крылатых обезьян из «Волшебника из страны Оз». Миссис Льюэн часто повторяет, что обезьяны символизируют мои страхи и моих демонов. Я думаю, эти обезьяны просто нелепы. Но ей я этого не говорю.

Чувствую какую-то пульсацию в затылке. Снова вспоминаю любимый фильм миссис Льюэн, на этот раз – тот напряженный эпизод, в котором героиня покидает неземную тишину бежево-коричневых просторов и переносится в мир цвета. Окаймляющие извилистую дорожку пионы, ладанник, турецкая гвоздика, наперстянка как будто потемнели; и без того интенсивные оттенки розового, красного и пурпурного стали еще ярче. На дальнем конце дорожки стоит какой-то мужчина.

Это мужчина с пирса. Он высокий. Как ты. И стройный. Тоже как ты, хотя, наверно, чуть более худой. И у него такие же широкие плечи. Он делает несколько шагов в мою сторону, и я вижу, что он хромает. Как ты сейчас. У него красивая походка, несмотря на хромоту. Низкое вечернее солнце висит прямо за его спиной; оно слепит меня, и я не могу разглядеть черты его лица. Я вижу только его обжигающие глаза – такие голубые, словно в них отражается растущий рядом дельфиниум. Мужчина стоит, окутанный горячим туманом.

Мое сердце начинает гулко стучать. Я его слышу. Я уверена, что действительно его слышу. У меня кружится голова. Она слишком тяжелая; шея не выдерживает, и голова, соскользнув с моей сложенной лодочкой ладони, ударяется об землю. Открыв глаза, я обнаруживаю себя лежащей на левом боку – в позе, не позволяющей захлебнуться рвотой. Не знаю, как я в ней оказалась. Моргаю, пытаясь разогнать туман в глазах. Потом сажусь и внимательно оглядываюсь. Я уверена, что за мной все еще наблюдают, хотя мужчины нигде не видно.

Убеждаю себя, что его здесь и не было. Его не могло здесь быть. Мне по-прежнему кругом мерещится слежка, даже если речь идет о человеке, которого я действительно хочу видеть. Я опять чувствую головокружение. Я знаю, что все это мне показалось: галлюцинации – один из побочных эффектов нового противорвотного препарата; впрочем, он встречается крайне редко. Туман в глазах там тоже упоминается. А также головокружение и учащенное сердцебиение. Видимо, у меня проявились все эффекты сразу. Попрошу мистера Хэйнса подобрать мне еще какой-нибудь препарат. Впрочем, все это мелочи. Все это временно. И поправимо. Я здесь; я жива.

Кладу руку на живот. Девочка топает ножкой по моему мочевому пузырю, словно говоря, что с ней все в порядке, и у меня вырывается что-то среднее между смехом и плачем. Я вспоминаю сказку, которую часто читал мне отец. Сказку о девушке с отрубленными руками. Я думаю о выпавших на ее долю испытаниях. Все, что она потеряла, к ней вернулось; она получила даже больше, чем имела раньше. И руки у нее тоже отросли.

Впрочем, в сказке забыли упомянуть о шрамах, опоясывающих ее запястья. Она носила эти неснимаемые браслеты до конца жизни. И не желала прятать их от чужих глаз. Хотя с годами они и правда немного побледнели.

Клэр Кендал родилась в Америке, а образование получила в Англии, где с тех пор и живет. Она преподает английскую литературу и ведет курс писательского мастерства. Триллер «Дневник жертвы», ее первая книга, был очень хорошо принят читателями и критиками и переведен на двадцать языков мира.