Глава 1

Лондон, 1856 год

Переваривая только что услышанное, Томас, виконт Армстронг, направился прямо к своему месту, сел, руки его судорожно сжали резные подлокотники кресла. Хотя Гарольд Бертрам изложил ему свою просьбу с серьезностью, достойной священника, произносящего официальную речь на похоронах, Томас страстно надеялся — а вдруг он расслышал его неправильно?

— Вы хотите, чтобы я сделал… что?

Томас произнес свой вопрос тихо и даже спокойно, но звук его голоса расколол тишину как выстрел.

Маркиз ответил безрадостным смехом, взгляд его стремительно метнулся к дверям кабинета, но тотчас же возвратился и теперь был направлен на собеседника.

— Я прошу вас взять под крылышко мою дочь, пока я буду в Америке.

За несколько дней до этого Томас тоже получил достаточно неуместное предложение, но это оказалось намного хуже предыдущего.

В прошлый раз пэр и член палаты лордов сделал ему предложение, способное сбить с ног и повлечь к верной гибели любого честного человека. И он полагал, что едва ли может поступить просьба хуже этой. Но, оказывается, заблуждался.

То, о чем просил его Гарри, не имело отношения ни к политике, ни к взяткам в тысячи фунтов, и однако, это оказалось в сто раз хуже.

— Ваша опека продлится… гм… до Нового года, если мне не удастся закончить переговоры раньше.

Гарольд Бертрам, маркиз Брэдфорд, или Гарри для близких друзей (он предпочитал, чтобы они называли его именно так), не был лишен ни мозгов, ни чувства юмора, хотя сейчас многие могли бы в этом усомниться. В вопросах финансов и бизнеса он обладал острейшим умом и умел облечь свою мысль в блистательную словесную форму. Но его девятнадцатилетняя дочь была способна истрепать в клочья нервы любому закаленному в битвах солдату. Томас мог это засвидетельствовать. Не сводя немигающих глаз с маркиза, погрузившегося в выразительное молчание, Томас только поднял брови: должно быть, Гарри и в самом деле помешался.

— Если это шутка, то, уверяю вас, я не нахожу ее ни в коей мере забавной, — ответил Томас, обретя наконец дар речи. — Мы ведь говорим о леди Амелии? Верно? Если, конечно, у вас нет еще одной дочери, которую вы тщательно скрываете в отличие от этой дерзкой строптивицы.

Последовала целая серия покашливаний, долженствующая прочистить горло его собеседника, закончившаяся глубоким усталым вздохом:

— Господи, ну тогда скажите, что мне с ней делать? Я бы взял ее с собой, но у меня не будет ни времени, ни энергии на то, чтобы удерживать ее от ее обычных проделок, особенно в стране, с которой я недостаточно хорошо знаком. Вы единственный человек, к которому я могу обратиться с подобной просьбой. Не будь эта поездка настолько важна для меня, возможно, я пересмотрел бы свои планы…

Гарри молча обратил к Томасу умоляющий взгляд.

Томас при этом ощутил слабый укол совести, но, к счастью, это продлилось не больше нескольких секунд. По его мнению, деловая поездка в Америку не шла ни в какое сравнение с тем, что ему предлагалось — играть роль опекуна для неуправляемой дочери Гарри.

Подавшись вперед, Томас разразился филиппикой:

— Если бы вы попросили меня занять ваше место на гильотине или продеть голову в петлю, приготовленную для вас палачом, я бы счел это менее сложной задачей.

Брови Гарри сошлись над прямым патрицианским носом, а его рот под усами слабо дрогнул.

— Буду с вами откровенен. Эта де… эта моя дочь, похоже, задалась целью безвременно свести меня в могилу. Она ухитрилась связаться еще с одним никчемным претендентом на ее руку. Если бы мой слуга не проявил бдительности, мне пришлось бы называть зятем этого недостойного Клейборо!

Он выплюнул это имя с таким отвращением, будто никогда столь мерзкое и грязное слово не слетало с его уст.

— Гарри, — проговорил Томас с долгим и тяжким вздохом, — а может, было бы лучше, если бы вы позволили ей выйти за того, кого она выберет? Она уже достигла брачного возраста.

Пусть бы какой-нибудь несчастный малый взял на себя заботы о ней, подумал Томас. Можно не сомневаться, что после нескольких месяцев брака этот малый будет обливаться горючими слезами, поняв, какую невыгодную сделку совершил.

По кабинету прокатился глухой стук: Гарри с силой ударил кулаком по письменному столу красного дерева.

— Ну уж нет! Меньше всего я хочу получить в зятья этого бездельника. Боже, прекрасно сознаю, что за фрукт моя дочь, но мой долг отца защитить ее от таких искателей. — Он понизил голос: — Ее бедная мать перевернулась бы в могиле, если бы знала, что стало с ее единственным дитятей.

Острая печаль затуманила его глаза при упоминании о почившей жене, и в эту минуту Томас устыдился своей бесчувственности и бездумного предложения — позволить дочери Гарри выйти за игрока и охотника за деньгами. Но, Господь свидетель, если уж какая-нибудь женщина и заслуживала такой участи, то это именно леди Амелия.

Даже подумать о просьбе Гарри (а Томас вовсе не собирался принимать его просьбу всерьез) означало бы оказаться на волоске от безумия, но, как друг, он чувствовал потребность объяснить и оправдать свой отказ.

— И что бы вы порекомендовали мне с ней делать во время вашего отсутствия? Я полагаю, вы бы не одобрили, если бы я заставил ее трудиться.

Однако лицо Гарри просветлело, и он стал похож на уличного мальчишку, стащившего крону на улице Ист-Энда.

— О, это мне никогда не приходило в голову. Очень удачная мысль, хотя и необычная. Возможно, это как раз то, что ей надо, а именно: получить малую толику трезвости. И я уверен, на этот раз она усвоит урок. Но конечно, работа не должна быть мерной.

Итак, Гарри не имел ничего против того, чтобы заставить девчонку трудиться, хотя Томас всего лишь пошутил…

Через минуту глаза маркиза засверкали.

— Не могла бы она побыть компаньонкой для ваших сестер?

Томас мгновенно отрезвел. Блеск в голубых глазах друга означал, что тот воспарил до небес, и это следовало пресечь в зародыше, пока не оказалось, что девицу доставили к его парадному крыльцу с сундуками и всем, что полагается.

— Этой зимой мои сестры на шесть недель отправляются с матерью в Америку.

Даже помыслить нельзя о том, чтобы навязать своей семье леди Амелию.

Проведя рукой по волосам, Томас снова вздохнул:

— Господи! Вы же видели нас вместе. Я бы предпочел приручать дикого вепря. Она в первый же час истощила бы мое терпение. А уж что говорить о нескольких днях, неделях и тем более месяцах. В чем ваша дочь нуждается, так это в сторожевой собаке.

Гарри сжал губы, и рот его принял форму прямой и тонкой линии.

— А может быть, вы сумеете найти для нее подходящего джентльмена, способного отвлечь ее от этой… гм… активности, — поспешил добавить Томас, вспомнив, с кем говорит: бедняга ведь приходился девушке отцом.

Гарри потянул медные застежки своего жилета, будто тот внезапно стал ему тесен.

— Ну, не могу сказать, что я вас особенно осуждаю. Помнится, ваше знакомство началось не очень удачно.

— Я сказал бы, это выражено довольно мягко, — заметил Томас как можно суше.

Гарри медленно поднялся, Отодвинув свой стул. Томас понял намек и поспешил вскочить на ноги. С отрешенным видом маркиз протянул ему руку через стол, заваленный перьями, заставленный изящными чернильницами, стопками бумаг и книг. Томас принял протянутую руку, испытав при этом мгновенное сожаление. И не потому, что не выполнил просьбу, а потому, что оказался слишком уж здравомыслящим человеком. Хотя никто в здравом уме не взялся бы за это.

— Я не таю на вас зла, хотя надеялся… — сказал Гарри с бледной улыбкой. — Какое несчастье, что Амелия не выбрала такого, как вы.

Пока длилось их рукопожатие, взгляд Томаса не отрывался от лица друга. Он знал Гарри шесть лет и понимал, что тот питает к нему глубокую привязанность. Но ведь не мог же Гарри сделать ему такое предложение в надежде на то, что они с Амелией, возможно…

Он попытался прогнать эту мысль, но, к несчастью, мысли живут собственной жизнью. Конечно, случись такое, Гарри пришел бы в восторг. Союз между ним и Амелией дал бы маркизу зятя, которым он мог бы восхищаться и которого мог уважать, но, что гораздо важнее, он смог бы урезонить его непокорную дочь.

У Томаса вырвался мрачный смешок:

— Это была бы пара, обреченная на адский огонь.

Уголок рта Гарри приподнялся в кривоватой улыбке:

— Да, похоже на то.

Они в молчании направились к двери кабинета. Приостановились у двери, и Гарри дважды с силой хлопнул Томаса по спине.

— Я отправляюсь только через месяц. Если передумаете, пожалуйста, дайте мне знать.

Томаса восхищало упорство друга, но он скорее добровольно сел бы на корабль, отплывающий в Австралию, место ссылки преступников, чем пошел бы навстречу Гарри.

Амелия знала, что отец разгневан. Он ни слова не сказал ей с тех пор, как отвратительный мистер Инглз буквально выволок ее из экипажа в двух милях от города. Конечно, им следовало бы добираться до Гретна-Грин пешком, и тогда их бегство могло увенчаться успехом.

Прошло полчаса, и отец потребовал, чтобы она пришла к нему в кабинет. Все еще уязвленная тем, что отец несправедливо обрек ее на трехдневное заточение в спальне, она мешкала (хотя делать ей было совершенно нечего), прежде чем приступить к нескончаемому спуску вниз по лестнице на встречу с разгневанным родителем.

Достигнув его кабинета, она обреченно распахнула дверь и с силой наткнулась на какое-то препятствие по другую сторону двери.

Она услышала глухой звук удара и тихое кряканье мужчины, некий возглас, означавший смесь удивления и боли. Амелия инстинктивно сделала шаг назад, все еще сжимая дверную ручку. Господи, чем это занят отец?

Прежде чем этот вопрос окончательно сформировался у нее в голове, в поле ее зрения появилась внушительная фигура лорда Армстронга, а его тонкие пальцы, как она заметила, потирали участок возле ушибленного виска. Он смотрел на нее прищуренными изумрудно-зелеными глазами, опушенными густыми ресницами, и под его пронизывающим взглядом любое живое существо должно было бы поежиться.

Но только не она, хотя при виде этого любимца отца сердце ее сделало странный скачок, а пульс ускорился. Ее снова обеспокоила собственная реакция, повторяющаяся при каждой встрече с золотоволосым виконтом. И тотчас же она произвела тайную оценку его фигуры, источавшей элегантность и грубую мускулистость, и была вынуждена признать его красоту, столь безотказно действовавшую на менее проницательных и разборчивых женщин, к числу которых она, к счастью, не принадлежала.

— Прошу прощения, — сказала Амелия безразлично-вежливым тоном.

Широко открыв дверь, чтобы та пропустила два слоя се объемистых нижних юбок под синим оборчатым платьем, девушка вошла в комнату. И тотчас же зажмурилась от ослепительно яркого солнца, лившегося в широкие окна.

Её обоняние уловило чистый и изысканный аромат бергамота и розмарина. Его одеколона. Она узнала бы его даже с завязанными глазами. Амелия резко отвернулась.

Она привыкла питать отвращение к этому запаху. Еще большее отвращение она питала к мужчине, с которым у нее ассоциировался этот запах. Сделав медленный и глубокий вдох, она заняла место на безопасном и удобном расстоянии от обоих мужчин.

— Я не ожидала, что кто-то окажется так близко от закрытой двери, — добавила она, чтобы он ни вздумал принять ее заявление за извинение.

Лицо ее отца, охватившего взглядом всю эту сцену, выглядело так, будто он был близок к апоплексическому удару. Рот лорда Армстронга сжался, а глаза еще больше сузились. Амелия встретила его взгляд спокойно: он может пялиться и глазеть на нее сколько угодно, ее это ни чуточки не беспокоит, решила она, хотя сердце ее затеяло бешеную пляску.

— Вообще-то говоря, встретив на пути закрытую дверь, полагается в нее постучать, — послышался непринужденный ответ виконта.

— Смею вам напомнить, милорд, что я проживаю в этом доме…

Какова дерзость! Он еще смеет ее отчитывать! Дверные петли — не просто украшение. Они служат определенной цели.

— Амелия сожалеет об этом прискорбном инциденте, — поспешил вмешаться ее отец.

«Как бы не так!» — подумал Томас. Должно быть, эта чертовка специально дожидалась за дверью удобного момента, чтобы садануть ею по голове.

Стараясь подавить растущее раздражение, он бодро ответил:

— Да, Гарри, я ничуть не сомневаюсь в том, что она сожалеет.

— Надеюсь, я не нарушила ваше намерение уйти? — спросила Амелия самым сладким голоском. — Вы ведь уже выходили?

Губы ее изобразили нежнейшую улыбку.

Будь на ее месте любая другая женщина, Томас мог бы придумать множество способов использовать этот пухлый рот с полными розовыми губами, способный пробудить эротические фантазии любого мужчины. Но какой бы потрясающей она ни была, он бы не взял ее, даже если бы она об этом попросила. Впрочем, если бы попросила, он испытал бы некоторое удовольствие — это дало бы ему возможность насладиться отказом.

— Гм… Благодарю вас, Томас, за визит. Думаю, еще увижу вас до отъезда, — проговорил Гарольд Бертрам.

Томас ответил с коротким поклоном:

— Да, надеюсь на это.

Потом он переключил внимание на девушку.

— Как всегда, леди Амелия, встреча с вами доставила мне удовольствие, — сказал Томас, стараясь, чтобы его лицо оставалось бесстрастным, но, конечно, сам Иуда не придумал бы худшей лжи.

На мгновение ему показалось, что в ее синих глазах сверкнула искра, вдохнув жизнь в это безупречно красивое лицо и намекая на дремлющее в ней пламя. Если бы он хоть немного интересовался ею (чего, слава Богу, не было), то испытал бы холодное удовлетворение при виде того, как ее ледяная надменность тает, превращаясь в лужицу на полу кабинета.

— Совершенно с вами согласна, а если бы я осмелилась утверждать обратное, это было бы вопиющей клеветой.

Наглая маленькая тварь!

Он услышал, как Гарри судорожно втянул воздух, и этот вдох эхом откатился от оконных стекол и стен с панелями темного дерева.

— Амелия…

Томас предостерегающе поднял руку, предотвращая внушение, которое Гарри, несомненно, собирался сделать дочери. Боже! Да он скорее,\ согласился бы раздеться донага и погрузиться в бочонок с пиявками, чем еще минуту пробыть в ее обществе, а это означало, что он уже оставался в ее компании по крайней мере лишних четыре минуты.

— Все в порядке, Гарри. Я не хочу дать повод вашей дочери солгать.

— Рада, что в этом вопросе мы с вами придерживаемся одного мнения, — заметила она кисло.

Не доверяя своей выдержке, Томас поднырнул под низкую арку двери, бросив на нее последний взгляд. Господи, почему он каждый раз выходит из равновесия, когда на него обрушивается ее язвительное слово? И за что она его так невзлюбила?

Дамы, леди, матроны и все женское население в целом не испытывали антипатии к его внешнему виду. Многие, в том числе и дети, не были равнодушны к его остроумию и обаянию.

Но не леди Амелия.

Раздосадованный направлением, которое приняли его мысли, — будто его заботило ее мнение о нем, — Томас повернулся и обратился к Гарри:

— Не надо меня провожать. Я выйду сам. Всего хорошего. Гарри… и леди Амелия.

И он спокойно вышел.

Если бы Амелия Могла дать волю слезам, она бы разрыдалась от облегчения при виде широкой спины лорда Армстронга, скрывающейся за дверью. А когда он исчез, она готова была испустить торжествующий вопль, слыша его крупные неспешные шаги по коридору.

— Ты была непозволительно груба с лордом Армстронгом, — сказал отец, и она увидела на его лице явное неодобрение.

Часы на каминной полке отмеряли своими ударами ее полное равнодушие к его словам. Когда стало ясно, что ответа не последует, Гарольд Бертрам издал звук, свидетельствующий о недовольстве. Амелия давно привыкла к этим звукам и научилась различать их по смыслу.

Отец взъерошил волосы пятерней и направился к маленькому круглому столику в углу, на котором стоял графин с самым дорогим в Англии портвейном. Тремя нетерпеливыми рывками он распустил шейный платок и бросил его на ближайший диван. Потом налил себе вина. Было десять часов утра.

— Ты хотел поговорить со мной, отец?

Он сделал несколько шагов, к окну и остановился перед ним, поднеся стакан ко рту.

Несколько секунд он молчал и, казалось, созерцал желтые азалии, украшавшие сад по периметру. Она видела только его профиль. Затем он медленно повернулся к ней.

Амелия вдруг подумала, что не смотрела на отца с самого своего знаменательного возвращения домой. Она никогда еще не видела его таким: жилет расстегнут, волосы всклокочены. А без только что сброшенного шейного платка, неизменно украшавшего шею, Амелия выглядела непристойно голой. Можно было бы, конечно, сказать, что он выглядит неухоженным, но, пожалуй, не стоит.

— Сколько раз я просил тебя не обращаться ко мне подобным тоном? Не так давно ты называла меня папой.

Похоже, последнее замечание было им сделано для себя — как напоминание. Возможно, он задумался о своем отношении к ней: Амелия поспешила отбросить эту мысль, пока раскаяние не пробило брешь в стенах, воздвигнутых ею и охраняющих ее сердце от лишних эмоций. Та часть ее существа, которая некогда была небезразлична к его мнению, давно уже отмерла.

— Мне сказали, что ты хочешь со мной поговорить, — повторила она, будто и не слышала его.

— Сядь, Амелия.

— Я бы предпочла постоять, — возразила она.

Цвет его лица принял теперь оттенок зрелой свеклы, и, когда он заговорил, губы его дрожали.

— Последняя твоя нелепая выходка не только причинила мне ненужное беспокойство и вызвала нервное потрясение, но и стоила кучу денег.

Амелия была уверена: последнее огорчило его больше всего. Воля Господа, но она обходилась ему не дороже, чем, по его разумению, должна была. И все же любые дополнительные траты на единственного отпрыска вызывали у него горькое разочарование. Хотя, она была уверена, он не моргнув глазом потратил бы последний шестипенсовик на то, чтобы оказать финансовую помощь Томасу Армстронгу.

Он разглядывал дочь, сдвинув брови. Морщинки вокруг глаз и глубокие складки в углах рта выдавали его возраст — не менее сорока семи лет.

— Ты вынуждаешь меня обращаться с тобой единственно известным мне способом.

Его тон был суровым и жестким.

В прошлом году ее попытка убежать с мистером Кромуэллом, чтобы выйти за него замуж, окончилась плачевно: отец на шесть месяцев лишил ее денег на булавки. А что он сделает теперь? Лишит ее карманных денег на девять месяцев? Не станет выводить в следующем сезоне? Полная бессмыслица. Нельзя изъять ее из круга достойных и выдающихся джентльменов его уровня, если он хочет сбыть ее с рук.

— Меня навсегда запрут в моей спальне?

Он холодно посмотрел на нее, и этот его взгляд заставил ее сердце сжаться от боли. Она попыталась замаскировать ее такой же холодностью и со скучающим видом вопросительно подняла брови. Он молча смотрел на нее, прищурив глаза и сжав губы. Она могла бы поклясться, что мысленно он был готов задушить ее за глупую выходку. Когда он заговорил, его тон был угрожающе спокойным, что предвещало надвигающуюся бурю:

— Я не верю, что эти негодяи, к которым ты питаешь прискорбное пристрастие, будут искать тебя в монастыре.

 

Глава 2

Амелия почувствовала, что не может вытолкнуть воздух из легких — он застрял на пол пути. На секунду она испугалась, что сейчас упадет на персидский ковер в глубоком обмороке.

— Но ведь мы принадлежим к англиканской церкви.

— А я считаю, сейчас самое подходящее время, чтобы впитать идеи католицизма. Я слышал, монахини располагают методами, способными привести к повиновению кого угодно.

Боже милостивый! Похоже, он говорит серьезно.

— Ты сошел с ума!

Гарольд Бертрам издал безрадостный смешок и проглотил свой напиток. Не спеша подошел к письменному столу и поставил на него пустой стакан.

— Да, вероятно. Но я исчерпал все возможности удержать тебя в узде. Может быть, год на попечении сестер-монахинь принесет успех там, где я проиграл.

Год! Она задохнулась от ужаса, когда смысл произнесенной отцом фразы дошел до нее. Нет, нет, должно быть, это всего лишь блеф.

— Ты забыл, что случилось, когда ты в прошлый раз отослал меня из дома? — спросила Амелия, стараясь говорить спокойно.

Даже он, столь явно уклоняющийся от исполнения родительского долга, не мог не помнить, что время, проведенное дочерью в пансионе, было чревато одними неприятностями.

— Я считаю, что некоторое время спокойного религиозного самосозерцания — как раз то, что сейчас тебе требуется. Похоже, только сам Господь может обуздать твою мятежную натуру, и я с радостью возложу на него эту задачу.

Она глубоко вдохнула, но это не умерило панику, зародившуюся где-то внутри, на дне желудка.

— А как же мой светский сезон? Значит, я должна его пропустить ради того, чтобы оказаться запертой с какими-то не в меру благочестивыми монахинями?

Она ненавидела себя за то, что в голосе ее прозвучала коварно прокравшаяся в него боль, а руки стали внезапно липкими и влажными.

— А что еще мне, по-твоему, остается делать? — спросил отец негромко, огибая письменный стол и садясь в кресло.

Поверх переплетенных и сложенных башенкой пальцев он буравил ее суровым взглядом.

— Мне необходимо несколько месяцев пробыть в Америке. Если я оставлю тебя здесь, то, как только я уеду, ты начнешь куролесить по всей Англии — от Корнуолла до Нортумберленда — бог знает с кем, а по возвращении лишь Господу известно, какого негодяя я увижу в качестве твоего мужа.

— А почему так важно, чтобы на нем стояла твоя печать: «одобряю»? Думаю, достаточно того, что ты избавишься от меня.

Ее слова прозвучали более эмоционально, чем ей хотелось бы. Но причиной тому был скорее гнев, чем боль. Ей безразлично, что отец ее не любит. Больше не любит. Вскоре после смерти матери она вытравила в своем сердце потребность в отцовской нежности.

Амелия помолчала, распрямила и расслабила пальцы, впивавшиеся в ладони, и продолжала говорить, тщательно следя за тем, чтобы тон ее оставался размеренным:

— Я уже взрослая женщина. Неужели я не имею права выбрать человека по своему вкусу, который будет обладать мной на законном основании до конца жизни? Неужели ты не сделаешь мне такой маленькой уступки?

— И ты собираешься связать свою жизнь с таким человеком, как Клейборо? — В голосе отца звучало презрение. — Через несколько лет оказалось бы, что ты живешь в благородной бедности. И как ты полагаешь, к кому обратится за помощью твой муж, когда это произойдет?

После краткой паузы он продолжал:

— Конечно, ко мне. Даже такой своекорыстный субъект, как Клейборо, знает: я никогда не допущу, чтобы плоть от плоти моей и кровь от крови моей жила в бедности. Можешь себе представить, что дочь маркиза живет среди протертой до дыр мебели и ездит в экипаже хуже наемного?

Он издал возглас, свидетельствующий об отвращении.

— Я желаю для тебя гораздо лучшей участи.

Да, Боже милостивый! Что сказали бы об этом в обществе? Человек, занимающий такое положение, как ее отец, не смог бы вынести подобного унижения. Но с точки зрения Амелии, жить в благородной бедности куда предпочтительнее затворничества в монастыре. И к тому же ему бы следовало знать, что она никогда, никогда не попросила бы у него ни шиллинга.

Но Амелия все-таки сдержалась и заставила себя смотреть на отца ничего не выражающим взглядом. Ей не хотелось снова начинать с ним спор по поводу ее права выбора мужчин.

— Дважды за год ты убегала, чтобы выйти замуж без моего согласия. Тебе еще повезло, что мне удалось сохранить в тайне твои эскапады от светских любителей почесать языком, иначе не осталось бы никакой надежды найти тебе приличного мужа. Разве ты не видишь, что у меня нет иного выбора?

Амелия понимала: отец не ждет, что она с ним согласится. Прежде чем такое чудо случилось бы, листья перестали бы менять по осени окраску. И все же этот разговор поселил в ней страх, заставивший ее сердце биться с удвоенной силой. Прежде во время их споров и ссор у отца на лице никогда не бывало такого выражения.

— Ты забыл, что я претерпела ребенком в том пансионе? Или тебе безразлично, что со мной случится?

Амелия не имела опыта улещивания и умасливания. И никогда не испытывала в этом нужды. Даже когда стала знатоком в искусстве испытывать чувство вины.

Гарольд Бертрам снова сел, и взгляд его стал задумчивым. В течение нескольких секунд он наблюдал; за ней, и она было подумала, что он вспомнил, как ее там награждали тумаками. Все ее тело было в ссадинах и синяках. Это было наказанием за попытку побега: воспитательницы считали палку единственным способом воздействия и использовали ее в случае малейшей провинности. Когда отец узнал об этом, он забрал ее из той школы, выразив при этом свое негодование.

Она вернулась домой в приятном заблуждении, решив: если отец так поступил, значит, она ему небезразлична. Но это было не так. Через неделю после ее возвращения в их загородное поместье он уехал в Лондон, и она почти целый год его не видела. Ей было тогда тринадцать, и в тот, момент она особенно нуждалась в нем.

По возвращении он ни разу не спросил ее о том, как она обходилась этот год без него. Ему было все равно. А потом он стал проявлять интерес к этой чертовой судостроительной компании. И к этому чертову великому и могучему лорду Томасу Армстронгу, воспарившему, подобно ангелу, в небесную высь и занявшему гораздо более высокое положение, чем его дочь, потому что стал его дедовым партнером.

— Принимая во внимание серьезность твоего проступка, я могу предложить тебе еще только один выход, — сообщил он после длительного молчания. — Работу.

Амелия часто заморгала и судорожно сглотнула.

Работу? Ей потребовалось довольно много времени, чтобы мозг ее усвоил, что это может значить в настоящих обстоятельствах.

— Ты хочешь, чтобы я работала? — с обидой, отнюдь не притворной, проговорила она. — Хочешь, чтобы я занималась благотворительностью?

Только это одно, с ее точки зрения, и могло иметь хоть какой-нибудь смысл. Гарольд Бертрам поднял плечо и пренебрежительно пожал им.

— Я подумал о чем-нибудь, связанном с канцелярской деятельностью. Ну, например, с бухгалтерией или с ведением записей под диктовку. И ты можешь не опасаться, моя дорогая. Эта деятельность не повредит твоей репутации.

Не повредит репутации?! Никто из равных ей по положению не работал! Право, эта идея не лезет ни в какие ворота. Она не собиралась в монастырь и не хотела работать, как те несчастные женщины, которые вынуждены заниматься каким-нибудь ремеслом.

— Отец, это просто нелепо. Можешь лишить меня карманных денег, как уже делал в прошлом. Но я не думаю, что стоит прибегать к подобным мерам, чтобы выказать свое недовольство. Могу себе представить, какой разразится скандал, когда станет известно, что ты заставил меня работать.

Обычно малейший намек на скандал вызывал у отца приступ мигрени и тогда он надолго запирался в своей комнате.

— К тому же я ничего не смыслю в канцелярской работе.

И у нее не было ни малейшего желания приобретать подобные буржуазные знания и навыки.

— Что можно назвать нелепым — так это твое поведение, и не только две твои последние выходки, но и многое другое, что ты совершила за последние несколько лет.

Он смотрел на нее с мрачным видом.

— Естественно, я приму меры, чтобы в обществе не стало об этом известно. Это будет в перерыве между сезонами. К тому времени все вернутся в свои загородные дома. Могу только возблагодарить Господа за то, что в отличие от многих светских простушек ты не лишена интеллекта, если даже тебе и недостает трезвого отношения к жизни. Знаешь, для женщины редкий талант — умение обращаться с цифрами. Для тебя откроется уникальная возможность использовать данный тебе Господом дар.

Неужели отец считает ее умной? Амелия подавила не подобающее леди фырканье. Как странно, что при этом он не считает ее способной выбрать себе мужа.

— Право же, крайне неприятно, что дошло до этого. Но я настаиваю, выбирай: или то, или другое!

Какой уж тут выбор? И одна и другая формы наказания одинаково отвратительны и ненавистны. Но Амелия вовсе не была дурой и потому решила: уж лучше играть роль клерка и сидеть в задней комнате какого-нибудь захудалого офиса в графстве Уилтшир, чем провести хотя бы неделю в обществе убогих монахинь, — и отец отлично знал об этом.

— Ни за что не пойду в монастырь, — сказала она, крепко стискивая зубы и сжимая в кулаки руки, опущенные вдоль боков.

К ярости Амелии, губы отца искривились в неком подобии улыбки, будто его позабавило ее высказывание, но тотчас же он кивнул сумным и важным видом. Она же предпочла отвернуться, чтобы не видеть удовлетворенного выражения на его лице.

Гарольд Бертрам сделал жест рукой в сторону двери и сказал дочери:

— Да, ступай. Пока что закончим. Я поставлю тебя в известность относительно подробностей этой работы, как только закреплю за тобой место и уверюсь в абсолютной скромности и надежности работодателя.

Амелия покинула комнату с высоко поднятой головой и спиной, прямой и неподвижной, как шомпол, хотя гордость и достоинство ее остались лежать, попранные и истерзанные, на полу кабинета.

Двадцатью минутами позже в своем доме Томас шел по коридору, на ходу избавляясь от стеснявшего его сюртука, сшитого на заказ портным; и иных частей туалета, предписываемых законами светского общества. Приступать к возлияниям было еще рано, а потому он велел дворецкому подать ему кофе в библиотеку.

К тому времени, когда он плюхнулся на диван, он уже успел отделаться от тяготившего его галстука, три верхние пуговицы его льняной рубашки были расстегнуты.

Томас с неудовольствием смотрел на письменный стол в дальнем конце комнаты. Его внимания дожидались законопроект, посвященный реформе, пачка квитанций с аукциона «Таттерсоллз» и ряд документов, касающихся судостроения и перевозки грузов. Но эта Амелия Бертрам не выходила у него из головы и мешала сосредоточиться на неотложных делах.

Он резким движением поднялся на ноги и принялся ходить от одной стены, уставленной книжными полками, до другой, позволив себе наконец подумать об истинном источнике этого недовольства. И воспоминания, которым он не предавался в течение целого года, вдруг обрушились на него.

Как только девушка вместе с отцом переступила порог бального зала, Томас тотчас же понял, кто она. Гарри Бертрам намекнул, что его дочь Амелия будет сопровождать его на ежесезонный бал к леди Каверли.

В своем сверкающем золотом платье она выглядела сногсшибательно. Высокая стройная фигура, темная грива волос, обрамляющая лицо шелковистыми прядями. Она казалась самой привлекательной женщиной в зале. Издали он не мог разглядеть цвета ее глаз — видел только высокие изогнутые брови и тонкий нос на овальном лице.

Гарри встретил его взгляд поверх толпы гостей и тотчас же вместе с дочерью направился к нему. Томас отметил ее грациозную походку и искренне, по-мужски оценил ее.

— О, Томас, — обратился к нему Гарри, подходя ближе.

Лицо маркиза расплылось в улыбке, и он протянул Томасу руку.

— Приятно видеть вас в обществе, Гарри, — отозвался Томас, пожимая протянутую руку.

Потом он представил маркиза своей сестре Мисси, присоединившейся к нему всего за несколько минут до этого.

Как только его представили Мисси, Гарри обратился к Томасу:

— Это моя дочь Амелия. Счастлив, что наконец могу вас познакомить.

Он локтем подтолкнул девушку вперед.

Мисси грациозно присела в реверансе. Томас поклонился, широко улыбнулся и сказал:

— Ваш отец очень высокого мнения о вас, леди Амелия. Я счастлив, что мне представился случай познакомиться с вами.

Леди Амелия обошлась с его сестрой в высшей степени любезно, улыбнулась ей, потом покосилась на отца. Гарри залился краской, и лицо его стало пунцовым. Тогда она переключила внимание на Томаса.

— Неужели это так? Я слышала, что вас в лучшем случае считают искателем приключений, неустанно рыщущим по городу, а в худшем — распутником, ранящим чувства женщин и девушек. От души надеюсь, что сегодня вечером вы не станете пускать в ход это свое искусство.

Томас в полном оцепенении молча смотрел на темноволосую красавицу, пока его мозг отдавал ему приказ продолжить жизненно важный процесс дыхания.

Юная дебютантка высокомерно взирала на него. Лицо ее было спокойным и холодным. И все же он различил цвет ее глаз. Они были самые синие из всех синих глаз, какие ему довелось видеть, и он заметил в них удовлетворение. Она явно наслаждалась тем, что повергла его в полное замешательство.

— Амелия, немедленно извинись перед лордом Армстронгом, — приказал Гарри Бертрам дочери самым суровым тоном.

Она прямо и отважно встретила взгляд Томаса.

— Прошу прощения, милорд, что вам пришлось солгать из-за меня. Мой отец никогда не стал бы говорить обо мне с похвалой, но, возможно, вы этого не знали, и потому можно счесть вашу ложь безобидной. Но я не солгала и все же прошу прощения. Как мне стало известно, есть такая правда, которую ни в коем случае не полагается произносить в изысканном обществе.

Мисси издала пронзительный писк, а Гарри произвел какой-то не поддающийся определению горловой звук. Томас не осмеливался пошевелить ни одним мускулом, опасаясь, что если раскроет рот, то просто уничтожит наглую ведьму, стоящую перед ним, или по крайней мере задаст ей хорошую трепку, которой она заслуживала.

— Отец, полагаю, я принесла извинения. Есть тут еще джентльмены, которым ты хотел бы меня представить? — спросила леди Амелия невозмутимым тоном.

Лицо у нее при этом оставалось бесстрастным.

Гарри обратил к небесам умоляющий взгляд — будто просил об избавлении от собственного дитяти. С пылающим лицом он пробормотал слова извинения и поспешил увести дочь.

Мало того, что эта маленькая дрянь разозлила его, она еще и выставила его дураком, и это напомнило ему другую аристократическую особу такого же возраста.

В двадцать один год он был охвачен эйфорией первой любви. Но леди Луиза Пендерграсс (так ее звали до брака с герцогом Бедфордом) довольно скоро излечила его от этой болезни. Она преподала ему урок предательства и лживости, свойственных женщинам, урок, который он отлично усвоил и никогда не забывал.

Томас усилием воли вытеснил из памяти мысли о ней. Ошибки лучше оставлять в прошлом. Тем более если этому прошлому уже семь лет. И он снова вернулся мыслями к просьбе Гарри и собственному отказу.

— Ваш кофе, сэр.

Томас резко повернул голову к двери. Он так погрузился в свои мысли, что не услышал, как вошел его лакей Смит.

— Просто поставь, его на письменный стол. Я сам им займусь.

С живостью, свидетельствовавшей о долгих годах службы, Смит сделал, как ему было велено, и поспешил удалиться, предоставив Томасу растить в себе только что возникшие зачатки вины.

Он был обязан Гарри и никогда не сможет с ним расплатиться. Томас был представлен Гарри на балу вскоре после окончания курса в Кембридже. Гарри — неистощимый источник информации, касающейся возможностей капиталовложений, — помог Томасу восстановить семейное состояние и многократно приумножить его, наполнить опустевшие семейные сундуки и превратить постоянные скачки и показы чистокровных лошадей в доходное дело. А связи Гарри с Дерриком Уэнделом помогли Томасу и его друзьям детства Алексу Картрайту и Джеймсу Радерфорду купить то, что стало теперь крупнейшей судостроительной компанией во всей Англии.

Господи! Если бы Гарри попросил его о чем-нибудь другом, он без колебаний оказал бы ему услугу. Но принять на себя ответственность за леди Амелию было чем-то совсем другим. Любой мужчина в здравом уме должен избегать женщин такого сорта, чего бы это ему ни стоило. А пока он еще не лишился ума, он будет неукоснительно следовать своему здравому смыслу и держаться от нее подальше.

 

Глава 3

Амелия поднесла к лицу свой расписной шелковый веер и, осторожно им обмахиваясь, стала оглядывать нарядно убранный бальный зал со стеклянным куполообразным потолком. Она вглядывалась в море лиц в бальном зале дома леди Стэнтон, надеясь разглядеть мисс Кроуфорд, отправившуюся за освежающими напитками. Но ее не было видно.

После того как прежняя компаньонка внезапно оставила свой пост, отец нанял на ее место новую — мисс Мелинду Кроуфорд. Все шло хорошо до тех пор, пока Амелия не выяснила, что эта женщина регулярно сообщает отцу о каждом ее поступке с точностью бригадира, докладывающего генералам о полевых позициях войск. Эта женщина была настолько бдительна, что просто странно, как Амелии удалось ее недавнее бегство с лордом Клейборо.

Но даже при наличии этого вечно следующего за ней хвоста возможность посетить этот праздник была даром небес, счастливым случаем на время избавиться от ее скучного и удручающего общества. Проведя три дня в созерцании розово-серых стен своей спальни, когда непрочитанными оставались только сухие выдержки из греческих философов, вечер вне дома казался ей подобным радуге, появившейся на небосклоне после сорока дней и ночей непрекращающегося дождя. Несколько молодых джентльменов в безупречных вечерних туалетах, черных фраках и с белыми галстуками-бабочками держались поблизости от нее и не сводили с нее внимательных взглядов. Амелия поспешно отвела от них глаза, смущенная пламенем вожделения в их взорах.

— Леди Амелия! — робко и неуверенно прозвучал из-за ее спины высокий женский голос.

Амелия повернула голову и увидела в нескольких футах от себя у задней стены мисс Дон Хокинс рядом с двумя другими молодыми леди, лица которых показались ей смутно знакомыми, — по-видимому, она встречала их прежде.

Мисс Хокинс была приятной молодой леди, более робкой, чем большинство молодых девиц, занятых охотой за мужьями. Судя по всему, мисс Кроуфорд отправилась за освежающими напитками на другой конец континента, а потому Амелия настроилась потерпеть некоторое время скромную женскую болтовню: все же лучше, чем наглые взгляды молодых самцов, явившихся на ярмарку невест и мысленно прикидывавших, какова ее цена.

— Добрый вечер, мисс Хокинс, — сказала Амелия, делая несколько шагов к девушке.

— О, пожалуйста, не называйте меня мисс Хокинс. Это звучит так официально из уст людей, которых я считаю друзьями. Зовите меня Дон, — проговорила мисс Хокинс, опуская глазки.

Амелия улыбнулась. Непосредственность Дон вносила приятное разнообразие в принятое в обществе поведение: натянутые улыбки и изъявление притворного интереса к здоровью.

— В таком случае и вам не следует называть меня леди Амелией.

Лицо Дон просияло, и она поспешила представить Амелию двум другим леди: мисс Кэтрин Эшфорд и леди Джейн Фордем.

— Мы как раз беседовали о тех мужчинах, от которых нам хотелось бы получить приглашение на танец. Уверяю вас, мы имели в виду вовсе не любого джентльмена, — добавила Дон.

Амелия ощутила острое сострадание к этим трем молодым женщинам, у которых были определенные проблемы и которые образовали прочный и доверительный союз. Ее единственная подруга Элизабет, графиня Кресуэлл, с которой она познакомилась еще во время своего первого сезона, в настоящий момент пребывала в домашнем заточении в графстве Кент, и у Амелии не было никого, с кем она могла бы подружиться.

Постаравшись отбросить моментальный укол боли, Амелия искренне посочувствовала Дон: она не могла припомнить ни единого случая, когда видела бы бедную девушку танцующей. Дон была крохотного роста, пухленькой, с непримечательным личиком, но она единственная проявляла к ней дружелюбие — еще с прошлой весны, когда их представили друг другу.

У ее подруг, по-видимому, была та же проблема: они обычно пребывали на заднем плане бального зала, подпирая спинами желтые стены, иначе те могли бы обрушиться. Должно быть, у этих бедных молодых женщин плохо обстояло дело с приданым, и к тому же они не получили благословения свыше в виде миленького личика и завидной фигурки.

— Естественно, у вас не может быть подобных затруднений, — продолжала Дон своим пронзительным детским голоском.

Мисс Эшфорд и леди Джейн энергично закивали, выражая свое согласие.

— Я тоже нечасто танцую на подобных вечерах, — сказала Амелия, и лицо ее приняло выражение, которое, как она полагала, было чем-то средним между гримасой и улыбкой.

Большинство считали, что с се красотой и приданым у нее нет недостатка в мужском внимании. К несчастью, джентльмены, искавшие ее руки, гораздо больше годились на роль зятя ее отца, чем ее мужа.

— Но это только потому, что вы сами этого не хотите, а не потому, что вам не представляется такой возможности, — заметила Дон, глядя на нее со смесью зависти и восхищения.

— Скажите, с кем из присутствующих джентльменов вы хотели бы потанцевать? — спросила Амелия с непринужденным смехом, в то же время чувствуя себя неуютно под взглядом молодой женщины.

Мисс Эшфорд оглядела шумный зал, полный высоколобых аристократов, потом поднесла ко рту руку в перчатке и подалась вперед.

— Кажется, сейчас его здесь нет. По крайней мере мы не видели, чтобы он входил, но мы все придерживаемся мнения, что каждая из нас выбрала бы лорда Армстронга.

Амелия, стараясь не обращать внимания на ускорение своего пульса, попыталась отделаться от образа упомянутого молодого человека, слишком живо представшего в ее памяти.

— Неужели ваш здравый смысл позволил вам поддаться обаянию золотых локонов и ямочек на щеках? Уверьте меня в обратном.

Амелия укоризненно подняла брови, демонстрируя свое неодобрение. По мнению отца, она еще в раннем детстве научилась превращать изъявление недовольства в некую форму искусства.

Все три молодые леди обменялись изумленными взглядами, гадая, какой изъян она могла найти в молодом лорде, которого часто сравнивали с греческим богом Аполлоном.

— Вы говорите о лорде Армстронге? — спросила Дон благоговейным шепотом.

Амелия проглотила готовую появиться на губах вымученную улыбку:

— Да.

— О! Я нахожу его совершенно очаровательным, — сказала мисс Эшфорд, и ее угловатые черты смягчились, а на щеках появился румянец.

— Этот человек — волокита и распутник, — возразила Амелия. — Неужели вы хотели бы иметь мужа, мечтающего уложить в свою постель каждую женщину в городе? Я нахожу, что ему недостает тонкости, а его кажущаяся открытость вульгарна.

Она с полной ясностью вспомнила улыбку, которой он одарил се при первом знакомстве. Конечно, целью этой улыбки было очаровывать и гипнотизировать. Ее пульс зачастил.

Да, эта его внешняя открытость была вульгарной.

Дон деликатно прижала к губам два пальчика, обтянутых белой перчаткой, а леди Джейн и мисс Эшфорд молча уставились на нее.

— Вы, конечно же, шутите? — прошептала леди Джейн, глубоко и отрывисто втянув воздух.

Как будто она могла шутить, затрагивая подобную тему!.. Этот человек — распутник. Ну, возможно, он не считал своим долгом уложить в свою постель всех женщин в городе, но — это уж бесспорно — за ним числилось не менее двух десятков. Тут уж не ошибешься.

— Вы, леди, слишком хороши, чтобы увлечься таким шалопаем, — добавила Амелия.

— Вы хорошо знакомы с виконтом? — спросила Дон.

Ее широко раскрытые глаза были полны любопытства.

— К сожалению, с ним хорошо знаком мой отец, и потому мне приходится терпеть его общество. К счастью, это случалось всего несколько раз, и то недолго.

Вчерашняя встреча вышла за рамки их обычного общения. И она могла только молить Бога о том, чтобы и в будущем их встречи оставались нечастыми.

— Как вы можете винить джентльмена, столь внимательного к сестре мистера Фоксуорта и относящегося к ней с таким великодушием? О! С тех самых пор как мистер Фокс… гм, я хотела сказать, офицер Фоксуорт поступил на службу во флот, именно лорд Армстронг сопровождает его сестру всюду и бывает с ней на всех светских вечерах. Поэтому ей не приходится подпирать стенку, как некоторым другим.

Мисс Эшфорд помедлила и обменялась скорбными взглядами с Дон и леди Джейн.

— Думаю, его верность другу достойна похвалы — продолжала мисс Эшфорд. — По правде говоря, если бы не он, то мисс Фоксуорт пришлось бы прозябать все сезоны в какой-нибудь глуши, где нет ни настоящих дорог, ни транспорта.

Однако, даже узнав о столь альтруистическом поведении лорда Армстронга и его преданности другу, Амелия не смягчила свою оценку этого джентльмена. Но все же теперь стало ясно, почему самый завидный светский холостяк всюду следовал за старой девой тридцати с лишним лет.

— Бедная женщина просто покорена. Это так же очевидно, как нос на моем лице, — заметила Амелия.

В тех двух случаях, когда Амелия видела их вместе, мисс Фоксуорт благоговейно взирала на него и на ее восковых щеках появлялись два розовых пятна, что придавало ее лицу некоторую живость. Если Амелия когда-либо видела женщину, охваченную любовным томлением, то ею несомненно была Камилла Фоксуорт.

— Ну, покорена или нет, а я полагаю, что с его стороны очень любезно оказывать ей такое внимание.

По-видимому, мисс Фоксуорт была не единственной его жертвой, потому что мисс Эшфорд защищала его с пылом настоящего адвоката.

— Да, — прозвенел голосок леди Джейн, — ведь он мог бы выбрать любую светскую леди. — Она побледнела и бросила на Амелию трепетный взгляд. — Или по крайней мере мог бы выбирать среди большинства из них, — уточнила она.

Судя по ее определению, она включила в эту достойную группу светских леди и Амелию. Однако шансы Амелии на брак таяли: в первом сезоне ей поступило двенадцать предложений, а в этом всего пять, и все от джентльменов, впервые оказавшихся на ярмарке невест.

С тех пор как леди Виктория Спенсер, младшая дочь маркиза Корнуолла, шокировала светское общество тем, что вышла за сэра Джорджа Клифтона, Амелия завоевала сомнительную честь стать новой «ледяной девой». Хотя, узнай они все о ее связи с мистером Кромуэллом и лордом Клейборо, она бы автоматически и незамедлительно перешла из разряда ледышек в компанию потаскушек.

— К тому же он не только добр, — продолжала Дон свои нескончаемые восхваления, — но, по слухам, и необыкновенный любовник.

Брови Амелии взлетели на недосягаемую высоту, и она окинула яростным взглядом смущенно краснеющую блондинку. Ну и ну! Ведь только что она мысленно уподобила Дон Хокинс увядающей фиалке. Достойные молодые леди никогда не позволяют себе подобных разговоров. Она-то, конечно, могла себе это позволить, но ведь она никогда и не пыталась уподобиться дамам высшего сословия, где титулы, связи и богатство почитались с неукоснительной строгостью.

— Конечно, это чушь, слухи, которые распускает о себе сам лорд Армстронг, — заявила Амелия.

И снова на нее пытливо уставились три пары карих глаз разного оттенка, столь широко раскрытых, будто она с кафедры заявила воскресным прихожанам, что Бог — всего лишь миф. Ее высказывание было воспринято как святотатство.

— Когда речь заходит о подобных делах, мужчины склонны приписывать себе необыкновенные таланты. Я совершенно уверена, что ни один из них ничуть не лучше другого, хотя, несомненно, самые красивые любят хвастаться своими победами.

Молодые женщины потеряли дар речи. Казалось, каждая переваривает только что услышанное. Амелия представляла себе, каковы интимные отношения между женщиной и мужчиной. Как ей было забыть слюнявый поцелуй, запечатленный на ее губах лордом Финли в саду на балу у Уолшей? Он вообразил, что с лицом, о котором можно было бы сказать «красив, как грех», он может рассчитывать на се благосклонность. Однако его голеням пришлось дорого заплатить за эту вольность и самонадеянность.

— В таком случае, почему женщины так охотно ложатся в его постель? — спросила леди Джейн, и лицо ее по очереди сменило все оттенки румянца, потому что этот вопрос вызвал в ней некую смесь смущения и непреодолимого любопытства.

В этот момент музыка достигла крещендо. Впечатление о недавней встрече с этим человеком все еще было живо в памяти Амелии. Это вызвало новый прилив антипатии к нему, поэтому она не позволила громкой музыке заставить себя замолчать хоть на мгновение. Вместо этого она повысила голос, чтобы быть услышанной:

— По той же самой причине, почему вы охотно приняли бы его приглашение на танец. Женщины легко очаровываются ямочками на щеках и красивым лицом. Более того, этот человек — виконт и, по слухам, один из самых богатых пэров в Англии. И если судить по газетам, он идеальная добыча для любой девушки. Но на самом деле это распутник, и не более того. Я готова держать пари на свое приданое, что он и отдаленно не походит на того героя сексуальных подвигов, каким его рисует молва.

Три молодые леди взирали на нее широко раскрытыми глазами, разинув рты. Их взгляды переместились за спину собеседницы, за ее обнаженные плечи, и Амелия вдруг осознала: смолкла какофония женских голосов и вздохов и низкого мужского смеха, и в зале воцарилась тишина.

Абсолютная тишина, какой не было еще минуту назад.

Она стремительно повернулась, и перед ней предстала совершенно чудовищная сцена.

На нее с возмущением и недоверием смотрели матроны и дебютантки. Джентльмены прятали улыбки. И ни одна музыкальная нота не нарушила тишины и не смягчила ее слов.

Господи! Когда же перестала играть музыка?

Взгляд Амелии лихорадочно метался по залу.

И когда окружавшие ее люди замолчали?

Вновь зазвучал вальс, но даже эта сладостная мелодия не пришла Амелии на помощь. Она не могла припомнить, когда в последний раз чувствовала себя такой беззащитной, окруженной недоброжелательными людьми, такой уничтоженной и униженной.

Никогда!

И тут, будто для того, чтобы окончательно усугубить ее унижение, толпа гостей расступилась и она увидела: сквозь море черных фраков и платьев, усыпанных драгоценностями, двигалась высокая представительная фигура того самого человека, чьи достоинства и доблесть она только что подвергла сомнению и сокрушительной критике.

 

Глава 4

Убийство карается повешением, но Томас понимал: бывают случаи, когда такой кары заслуживает и гражданское правонарушение. Будь он проклят, если позволит этой чертовой девчонке ущемлять его мужскую гордость, сохраняя при этом самообладание и трезвую голову.

Он шагал сквозь толпу, не отводя взгляда от источника своего гнева, облаченного в бальное платье персикового цвета, с головой, увенчанной массой темных шелковистых кудрей, уложенных в высокую замысловатую прическу. Она замерла, лицо ее стало розовым, как цветок вишни, а глаза походили на глаза лани, готовой к бегству. Какая жалость, что столь ослепительная красота скрывала каменное сердце и что их обладательнице был к тому же дарован ядовитый язык.

Толпа онемела и, как зачарованная, наблюдала за происходящим. Рэндольф, Смит и Гренвилл даже не пытались скрыть того, что их это забавляет. Их хихиканье долетало до его горящих от возмущения ушей. Эссекс и Картрайт громко покашливали, и все гости понимали причину этого.

Леди Кэмден, леди Далтон и вдова Рэмзи были потрясены, на их лицах явно читалось неодобрение. Уж они-то знали, что все это клевета: они сами испытали ни с чем не сравнимое наслаждение в объятиях этого якобы сексуально несостоятельного субъекта.

Томас представлял, что по меньшей мере половина присутствующих на балу с нетерпением ожидает сцены, которая непременно должна перерасти в волнующую, приятно щекочущую нервы мелодраму.

— Леди Амелия.

Ему удалось произнести приветствие любезным тоном и отдать короткий поклон. Но улыбка далась ему отчаянным напряжением.

Кобальтово-синие глаза смотрели на него с таким неприкрытым ужасом, что ему захотелось рассмеяться. Но он не рассмеялся. Она сглотнула, а потом, будто задернули занавес, лицо ее стало замкнутым.

— Добрый вечер, лорд Армстронг, — ответила она холодно, высоко вскинув изящный подбородок, и присела в скромном реверансе.

Но голос ее дрожал, выдавая то ли нервозность… то ли страх.

Да, у нее были все основания быть напуганной. И он надеялся, что она дрожит в своих кружевных французских панталонах.

— Не окажете ли мне честь потанцевать со мной? — спросил он сердечным тоном, предлагая ей руку.

Жест, который ничем не выдавал, что в этот момент, со скоростью и яростью внезапно налетевшей бури, в его мозгу пронеслись соблазнительные сцены расправы с ней: ну, например, как он сворачивает ей шею.

Он кожей почувствовал, как в потрясенном изумлении застыли те из гостей, что стояли достаточно близко и слышали его предложение. Подобно тому как толпа зевак, глазеющая на боксеров на ринге, жаждет крови, — хотя едва ли они признались бы в этом, — так и эта изысканная публика жаждала зрелища. Они мечтали увидеть шумный и бурный скандал, который бы украсил их сонную, серую неделю.

Воздух в зале сгустился, когда все собравшиеся затаили дыхание, ожидая ее ответа. Они даже не пытались спрятать свое любопытство — возможная стычка должна была стать гвоздем программы и главной темой сплетен в гостиных и салонах всего города.

Амелия подумала было, что теряет разум или по крайней мере у нее произошло сотрясение мозга — он просто не мог пригласить ее танцевать.

Сердце ее только-только пришло в норму, и вот, пожалуйста: этот субъект стоит совсем близко, и ее обоняние опять воспринимает его особый аромат. И зачем она отправилась на этот чертов бал? До чего же ей было славно в своей спальне, в четырех стенах, обтянутых шелком! В эту минуту она была бы рада обществу Сократа, Платона и Аристотеля. Пусть кого угодно!

Но он стоял здесь с плотно сжатыми челюстями и являл собой картину наивысшей учтивости. Да, это было как раз в его стиле: уничтожить ее великодушием. Смотреть, как она ерзает и извивается; сделать шоу из своего мнимого сострадания. И в тот момент, когда они окажутся на танцевальной площадке… Амелия содрогнулась. Она хорошо представляла, какую кару он для нее приготовил.

Но если он рассчитывал, что она начнет смущенно заикаться или извиняться, то ему придется дожидаться этого целую вечность. Ясно было, что он решил сгладить этот инцидент, замять его, используя свою джентльменскую галантность. Она и сама могла бы так поступить: разыграть настоящую леди, когда обстоятельства того требовали. А сейчас они не только требовали, но громко взывали.

— Добрый вечер, лорд Армстронг. Как бы мне ни хотелось…

Кто-то с силой потянул ее за кружевной воротник, остановив прежде, чем она успела решительно отказаться. Испуганный взгляд, обращенный налево, сказал ей: ее компаньонка выглядит еще более суровой, чем предписывало ей коричневое поплиновое платье с высоким воротником, облекавшее ёе слишком тощую фигуру.

Как восхитительно! Наконец-то она вернулась. Если бы эта чертова женщина пришла на несколько минут раньше, Амелия могла бы пить какой-нибудь сладкий напиток, а не созерцать этого презренного субъекта в бальном зале, полном сливок общества.

Мисс Кроуфорд метнула в нее суровый взгляд, смысл которого заключался в следующем: «Посмей отказаться — и пожалеешь, что родилась на свет». Она издала пронзительный смех, чтобы прервать молчание, охватившее зачарованных зрителей.

— Она будет в восторге, милорд.

По толпе гостей пронесся ропот.

— Что она сказала? — громко полюбопытствовала какая-то женщина.

— Она велела этой девице Бертрам потанцевать с ним? — спросил один пожилой джентльмен другого дородного лысеющего джентльмена.

— Подойди поближе, Генри, я ничего не слышу, — отдала своему мужу распоряжение хозяйка бала леди Стэнтон.

Амелия оглядела зал. Глаза окружающих горели почти адским пламенем любопытства и предвкушения, все взгляды были направлены на нее. Она поняла: всем хотелось, чтобы она отказалась. Похоже было, что вкус приближающегося скандала разбудил их голод, а ее возможный отказ еще больше подстегнул аппетиты.

И что еще оставалось делать, кроме как согласиться? Она пошла бы на что угодно, лишь бы предотвратить надвигающийся скандал. Если кто-нибудь — мисс Кроуфорд или даже лорд Армстронг — сообщит о ее промахе отцу, он ближайшим поездом отправит ее в какой-нибудь захолустный монастырь, и она целый год проведет в согбенной позе на коленях, прижимая к себе крест и твердя «Аве Мария» и «Отче наш».

— Я буду в восторге.

Она в точности повторила сказанное компаньонкой, стараясь, чтобы на лице ее не отразилось отвращение.

Положив руку в перчатке на протянутую им и тотчас это невинное соприкосновение вызвало в ней бурю ощущений — от кончиков пальцев по всей руке, Амелия последовала за ним.

Они проделали путешествие к танцевальной площадке, показавшееся ей длиной в милю, пробираясь сквозь толпу глазеющих на них гостей, спешивших пропустить их. Амелия не знала, что хуже: пристальные взгляды и шепот или то, что она чувствовала его ладони на своем теле, когда оказалась в кольце его рук. Желание вырваться, не чувствовать больше его прикосновений было настолько велико, что это ее встревожило… Оно потрясло все ее тело, коснулось всех нервных окончаний.

Инстинкты убеждали ее бежать, но гордость удерживала, заставляя распрямить плечи и спину и вскинуть подбородок. Амелию не трогало, если ее называли холодной и бесчувственной, но она никогда никому не давала повода называть ее трусихой. Поэтому, вместо того чтобы обратиться в бегство, она положила руки ему на плечи, не обращая внимания на то, как вибрирует ее плоть в тех местах, которые соприкасались с его телом: в руках, талии и спине.

Лорд Армстронг предпочитал такие требующие мужества и силы виды спорта, как регби или гребля, но оказался также искусным и умелым танцором; он двигался с изяществом и грацией, ловко кружил ее по площадке. Не произнося ни единого слова, он смотрел на нее сверху вниз полузакрытыми зелеными глазами. Но его сонный взгляд не мог скрыть пронзительного блеска угольно-черных зрачков, что свидетельствовало о непрерывной работе ума: он, без сомнения, строил планы и готовил ее… гибель. Ну и что? Она его не боится.

И все же Амелия невольно вздрогнула и поспешила отвести взгляд от его жаркого взгляда, изучающего ее лицо. Наверное, температура в бальном зале поднялась на несколько градусов, когда заиграли вальс…

Несколько бесчисленных ударов сердца спустя, когда в воздухе замерли последние ноты вальса, Амелия не смогла поверить, что наказание окончено. Неужели она расплатилась за нанесенное ему оскорбление всего одним танцем? Значит, ей не грозила нотация, умаляющая ее достоинство леди?

В смущении, не поднимая на него глаза — как бы он не прочел в них слишком явное облегчение, — она позволила ему отвести ее на место, но, держа ее за локоть, лорд Армстронг неожиданно увлек ее в сторону, противоположную той, где стояла мисс Кроуфорд рядом с папоротником в большом горшке.

— Идемте со мной. Было бы глупо не воспользоваться случаем узнать друг друга получше.

Амелия попыталась что-то сказать и инстинктивно рванула руку.

— Нет, благодарю…

— О, возможно, выдумаете, что это приглашение?

Он покачал головой с видом родителя, готового прочитать ей отеческую нотацию, что вызвало у нее немедленный протест против него.

— Вовсе нет. Это приказ, — уточнил он, не повышая голоса и не меняя интонации и глядя на нее сверху вниз с улыбкой и жестким, непреклонным блеском в зеленых глазах. — Вы ведь не думали, что легко отделаетесь? Боюсь, вам придется еще некоторое время потерпеть мое общество.

Как ни презирала Амелия мнение окружающих, она тотчас же отказалась от сопротивления: этот человек весил несравнимо больше, чем она, и, как она убедилась во время их танца, под тканью вечернего фрака на руках его играли сильные мускулы.

— К чему это? Я не сомневаюсь в том, что мое общество вам неприятно, — сказала она, пытаясь говорить спокойно.

Лорд Армстронг рассмеялся, будто его это позабавило.

— Это первая разумная и правдивая вещь, которую я услышал сегодня вечером из ваших уст, — проговорил он, ведя ее сквозь толпу в комнату, где были приготовлены освежающие напитки и закуски. — Но я всего лишь пытаюсь спасти вашего отца от затруднения. Думаю, ему и так досталось на прошлой неделе. Или вы не согласны?

Он поднял брови и теперь осуждающе взирал на нее, что несколько остудило ее негодование.

Лицо Амелии вспыхнуло — конечно, он знал, что она пыталась бежать с лордом Клейборо, с кем еще мог ее отец поделиться известием о произошедшем? Ведь он, несомненно, хотел видеть этого типа своим сыном. Можно представить, что еще отец сказал о ней!

Ее снова бросило в жар. Будь проклят отец и вдвойне проклят этот презренный виконт!

Не выпуская ее локтя, Томас взял два стакана с пуншем у ливрейного лакея, и один из них сунул ей в руку.

— Пожалуйста. Думаю, вы в этом нуждаетесь. Вы сильно взволнованы и раскраснелись. Возможно, это успокоит вас и остудит жар на ваших щеках… и в других местах.

Его пронзительный взгляд был направлен на ее декольте, и это снова вызвало в ней гнев и краску стыда: последнее — к ее смущению.

Амелия с трудом удержалась, чтобы не выплеснуть ему в лицо содержимое своего стакана. Ее терпение висело на тончайшей ниточке, на паутинке, пока она пыталась пить мелкими глотками тепловатый пунш. Впрочем, это и лучше: рот ее был занят и она не могла сказать ничего такого, в чем бы позже раскаялась.

Лорд Армстронг опорожнил свой стакан двумя глотками и теперь разглядывал ее декольте. Напиток Амелии остался почти нетронутым: его высокомерие, его близость, его присутствие лишили ее жажды.

— Не каждый день да еще на публике мне доводится слышать из уст женщины рассуждение относительно моих мужских способностей.

Тон его был невыразительным, будничным, словно бы говорил о погоде.

Другие могли бы смутиться, слыша столь грубые и откровенные речи, но Амелия не чувствовала смущения, только изо всей силы сжимала стакан, будто опасаясь, что он сам полетит ему в голову.

— Так как вы намерены доказать, что выиграли пари?

Изумленная, она быстро взглянула на него, мгновенно забыв о своем желании видеть, как пунш стекает по его лицу и одежде.

— Какое пари? О чем вы, ради всего святого, толкуете?

На нее смотрели бесхитростные глаза, осененные густыми ресницами.

— Разве вы не держали пари со своими подругами на свое приданое, что я ни в коей мере не соответствую в постели той славе, которая, по слухам, обо мне ходит? Кстати, какие доблести мне приписывают слухи?

Его сонный взгляд небрежно скользнул по ее фигуре.

— Полагаю, вы хотели бы лично проверить эти мои способности? — Голос его походил на тихое мурлыканье, а взгляд был направлен прямо на нее. — Мне бы не хотелось, чтобы вы питались только слухами.

У нее перехватило дыхание. Этот субъект просто наслаждается ее унижением, наслаждается каждой клеточкой своего тела. Смакует его…

— Нет, даже если бы вы были…

— Не говорите: «последним мужчиной на земле». Это звучит так тривиально… Я полагаю, женщина с вашим складом ума, обладающая вашим остроумием и презрением к условностям, могла бы придумать что-нибудь более оригинальное. И более язвительное.

Амелия забормотала что-то бессвязное, а ее рука так сильно задрожала, что напиток выплеснулся из стакана.

Преодолев разделявшее их расстояние, он оказался так близко от нее, что ее юбки коснулись его ноги, обтянутой черными панталонами. Он осторожно взял стакан из ее руки.

— Похоже, вы нервничаете, — сказал он, немного помолчав, и в его голосе появился гортанный рокот: — Я мог бы поцеловать вас здесь и сейчас и довести до потери сознания.

Его взгляд коснулся ее губ, потом поднялся к глазам.

— Возможно, вы как раз этого и хотите.

Прежде чем она успела ответить, он склонился к ней так низко, что его теплое чистое дыхание коснулось ее уха, и на мгновение она подумала, что он собирается осуществить свою угрозу.

— Но вопреки тому, что вы обо мне думаете, я джентльмен и не стану усугублять ваше смущение. — И затем тихо, в качестве последнего удара, едва слышным шепотом добавил: — Это можно отложить до более подходящего случая, ибо то, что я приберег для вас, не предназначено для посторонних глаз.

У Амелии пересохло во рту. Несмотря на странный жар, распространявшийся в нижней части тела, ее била дрожь. И тогда, будто он и не угрожал ей и не обещал совершить неслыханный поступок, виконт выпрямился во весь рост и склонил голову в поклоне:

— Доброго вечера, леди Амелия.

С этими словами он удалился.

 

Глава 5

Томас покинул леди Амелию как раз в тот момент, когда негодующее выражение на ее лице сменилось на потрясенное. И все же он не мог не заметить грациозного покачивания ее бедер, когда она шла через зал, а голову держала так, что в ее облике не чувствовалось ни малейших признаков смущения или раскаяния.

— Вижу, дочь Гарри сильно увлечена тобой.

Он повернулся, услышав это бездумное замечание своего друга, которое, по-видимому, должно было означать шутку, и наградил лорда Алекса Картрайта мрачным взглядом.

— Мне следовало проявить осмотрительность и не позволить тебе завлечь меня сегодня сюда. Как я понимаю, это ты инсценировал злополучную сцену с этой маленькой…

— Ах, ах! Джентльмен не должен отзываться о леди дурно, — прервал его Картрайт.

Любой взрослый мужчина насторожился бы, видя гнев Томаса. Но Картрайт и глазом не моргнул.

— Как бы ни было для меня соблазнительно приписать себе честь всего произошедшего, должен с грустью признаться, что я тут ни при чем. Честь разыгранной сцены, единственной в своем роде и должной стать украшением всего десятилетия, целиком и полностью принадлежит леди Амелии.

Хорошо сознавая, какое удовольствие получил его друг, наблюдая эту сцену, Томас не стал развивать далее данную тему.

Его взгляд снова обратился к леди Амелии, пробивающейся вместе со своей компаньонкой к дверям бального зала. Улепетывающей. Как и следовало ожидать.

— Так ты не хочешь мне рассказать, чем ты так досадил этой леди, если она столь презрительно отозвалась о твоих мужских достоинствах? Это могут сделать только отвергнутые любовницы. Хотя теперь я припоминаю, что говорила Мисси о вашей первой встрече и знакомстве с этой леди, когда ты разглядывал ее, как лакомый кусочек на банкетном столе.

Томас медленно повернул голову и посмотрел на Картрайта. На мгновение он испытал искушение кулаком стереть с его лица наглую удовлетворенную ухмылку.

— В то время моя сестра была, да и до сих пор еще находится, в состоянии безумной влюбленности. И каждый взгляд, брошенный мужчиной на женщину, она истолковывает в глупом романтическом смысле. Должно быть, теперь я не могу и взглянуть на женщину без того, чтобы меня не заподозрили в чем-то подобном.

— И все же, насколько я помню, следующая твоя любовница после этого инцидента весьма походила внешне на леди Амелию. И кажется, я упоминал об этом раз-другой.

Брови Картрайта поднялись, а лицо приняло невинное выражение опытного карточного игрока, держащего в руке выигрышную карту.

Томас издал какой-то злобный горловой звук. Его друг упоминал об этом не раз и не два, так что в конце концов Томасу пришлось серьезно попросить его заткнуться.

— Одно никоим образом не связано с другим, и упоминать об этом — просто идиотизм, даже для тебя с твоими ограниченными умственными способностями.

— Может быть, я и туп, как колода, — возразил Картрайт, но ни разу женщины не высмеивали при всех мои мужские достоинства в свете.

— С моей точки зрения, это позабавило только мужчин. Горстку злобных ублюдков. Женщины же достаточно проницательны, они умеют распознать фальшь, когда слышат ее, и достаточно наблюдательны, чтобы разглядеть озлобленную мегеру. Боже милосердный! Всем известна ее репутация. Я уверен, что и Кромуэлл, и Клейборо все еще страдают от озноба после того, как затащили ее в свои постели. Да и кто она такая, чтобы судить поведение и достоинства любого мужчины в постели и не в постели?

Картрайт поморщился. Томас поспешил переменить тему:

— Вчера Гарри попросил меня приглядеть за ней в Девоне, пока он будет в Америке. Конечно, я отказался. Но…

Томас окинул зал задумчивым взглядом.

— Но? — повторил Картрайт после нескольких секунд молчания.

— Теперь я вижу, что был не прав. Я обязан Гарри и должен согласиться.

Серебристо-серые глаза Картрайта насмешливо заблестели.

— А как насчет его дочери? Она согласна?

— Ах, ей-то я и обязан своим решением.

— Так в чем же состоит твоя игра? Ты вынашиваешь план обольщения? Да поможет тебе Бог, если Гарри узнает об этом. Он сдерет с тебя шкуру. Ну а потом с силой тряхнет твою руку и примет в семью.

Томаса передернуло. Мысль о браке с леди Амелией была чем-то из области кошмаров. Но ни один мужчина не отказался бы ублажить ее, и хорошо было бы, если бы столпы общества могли наблюдать все фазы чудовищного совращения. К несчастью, как ни соблазняло его такое наказание, планы подобного сорта вызывали у него благородное негодование.

— Завлечь эту маленькую дрянь к себе в постель? Господи Боже! Нет! Я намерен ее наказать, а не наградить. Уверяю тебя, я не планирую ничего столь приятного или милосердного.

Картрайт разразился оглушительным хохотом.

— В таком случае умоляю тебя: предоставь мне на этом спектакле место в первом ряду!

После непродолжительной паузы он продолжал:

— Кстати, я подумал, что тебя могло бы заинтересовать недавнее представление у леди Лy. Прошу прощения, мне следовало назвать эту даму «ее светлостью». Она только что вернулась из Франции и на этот раз, кажется, навсегда. Мне сообщили, что она расспрашивала о тебе и твоем местонахождении.

Томас замер. Какого черта она вдруг захотела его видеть? После всего, что между ними произошло, ей было нечего ему сказать. По крайней мере ничего такого, что он пожелал бы выслушать.

— Пусть себе расспрашивает, — огрызнулся Томас.

— Я думаю, сегодня она здесь появится. Слышал, что она ввела моду опаздывать, чтобы все видели ее торжественное явление.

Вот это Томаса заинтересовало.

— В таком случае я не последую этой моде и удалюсь пораньше.

Он направился к двери.

— Но ты ведь не убегаешь от нее? — спросил Картрайт, явно забавляясь своей догадкой.

Томас приостановился и бросил на друга взгляд через плечо:

— Умный человек не убегает, потому что это только подстегивает азарт охотника. Умный человек просто избегает встречи. Как раз это я и намерен сделать.

После своего ухода Томас еще долго слышал смех Картрайта: он звенел у него в ушах.

На следующий день леди Амелия, все еще страдая от последствий своего прерывистого ночного сна, сидела за завтраком, когда вошел Клеменс. Второй лакей сообщил ей, что отец требует ее к себе в кабинет, отдал почтительный поклон и удалился, щелкнув каблуками.

Господи! Еще и полдень не наступил, а мисс Кроуфорд, похоже, уже высунула голову из своей спальни. Иначе бы слух о вчерашнем инциденте не достиг ушей отца так скоро.

Сердце ее зачастило, а аппетит, со вчерашнего вечера неважный, пропал окончательно. Амелия приложила салфетку ко рту и встала из-за стола, придерживая юбки.

Принимая во внимание щекотливые обстоятельства, связанные с попыткой побега несколькими днями раньше, да еще эту злополучную выходку — будь проклят ее длинный язык! — Амелия решила, что не стоит заставлять отца ждать.

Она шла по коридору, мягко ступая по полированному полу, и в мыслях постоянно возвращалась к ужасному вечеру, закончившемуся так внезапно, когда лорд Армстронг оставил ее.

Вскоре после этого она вместе с мисс Кроуфорд поспешно, но не без достоинства удалилась, пытаясь не замечать изумления гостей и стараясь не встречаться с ними взглядом, а выражение их лиц было самым разнообразным — от умеренно укоризненного до откровенно насмешливого. Весь путь она проделала в удручающем молчании и рухнула в постель после полуночи. И тут же перед ней появился образ этого проклятого человека. Она видела во сне поцелуи, которыми он ей угрожал. И сны эти были тревожными и будоражащими.

Пригладив нетвердыми руками растрепавшийся шиньон, Амелия глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, и постучала в дубовую дверь. На этот раз она не спешила и дождалась приглушенного разрешения отца войти.

Гарольд Бертрам сидел, уютно расположившись в кресле с широкой спинкой, на кончике носа — очки для чтения. Судя по его виду, мир перестал крениться и земная ось вернулась на место. Его шейный платок был накрахмален, отглажен и завязан совершенным узлом, одежда выглядела, как всегда, безупречной.

— Ах, Амелия, я опасался, что придется еще раз посылать за тобой. Садись… Нам надо кое-что обсудить.

Он жестом указал на один из стульев по другую сторону стола. Не такой должна была быть манера отца, услышавшего о скандальном поведении дочери. По правде говоря, выражение его лица было довольным и освещалось любезной улыбкой, какая обычно появлялась, когда приходили сведения об успехе в каком-нибудь его деловом предприятии.

По спине Амелии пробежал холодок неприятного предчувствия, когда она приблизилась к его письменному столу. Он казался слишком уж довольным, слишком приветливым и не выказывал своего обычного нетерпения, которое всегда проявлял, имея дело с дочерью. Обычно их разговоры ограничивались обменом несколькими словами, а чаще он бросал на нее озабоченный взгляд и погружался в изучение своих гроссбухов и папок с отчетами. И только когда она оказывалась замешанной в чем-то, способном повредить его положению в обществе, удостаивалась его полного и безраздельного внимания.

Амелия сжала губы, расправила плечи и села на стул, поближе к двери. Потом она принялась оправлять юбки и приводить в порядок оборки, отороченные кружевами, чтобы они лежали совершенно симметрично. Если отец вызвал ее, чтобы сообщить, что он принял от ее имени предложение брака, ему предстояло выдержать отчаянный бой.

Гарольд Бертрам обратил взгляд в глубину комнаты и позвал:

— Томас, пожалуйста, присоединитесь к нам.

Амелия вздрогнула от неожиданности и стремительно повернулась — у стены, уставленной книжными полками тикового дерева, она увидела мужчину.

Сердце ее бешено забилось, и ей показалось, что темные карнизы на окнах кабинета надвигаются на нее, высасывая из ее легких весь воздух. Воплощение ее худших кошмаров обратило к ней взгляд с видом полной беспристрастности. Как могло случиться, что она не почувствовала его присутствия, как только переступила порог комнаты, когда каждая трещина в стенах или на полу была пронизана им?

— Доброе утро, леди Амелия.

Его спокойное приветствие прозвучало гладко, как бархат.

— Лорд Армстронг.

Ей удалось произнести его имя, почти не разжимая губ, и едва заметно наклонить голову в сторону, затем она отвернулась.

Она никак не ожидала, что он на это решится. И вот роса ещё не успела высохнуть на траве, а он уже здесь — явился доложить ее отцу о вчерашнем инциденте. Этот тип гораздо хуже, чем его рисовали сплетни досужих светских матрон, подумала Амелия, мысленно понося его всеми известными ей бранными словами.

Не в силах заставить себя посмотреть на отца, она обводила комнату невидящим взглядом. Однако, как бы она ни старалась задержать взгляд на чем-то, кроме него, она сразу почувствовала, когда лорд Армстронг оказался на расстоянии нескольких футов от нее. Он подошел с легкостью и осторожностью какой-нибудь кошки из джунглей, но запах его одеколона возвестил о его приближении, как гром трубы. Опустив свое длинное тело в кресло рядом с ней, он удобно вытянул ноги, обтянутые зелеными, как лесная листва, панталонами.

— Я ведь обещал сообщить тебе, когда найду подходящее для тебя место на время моего пребывания в Америке, — начал отец, и она тут же насторожилась.

Внизу ее живота ужас и недоверие образовали некий болезненный сплав.

— И лорд Армстронг любезно согласился принять тебя на службу.

Из ее горла вырвалось разъяренное шипение, лежащие на коленях побелевшие пальцы начали теребить небесно-голубой шелк платья.

Согласен принять ее на службу?! Будто она вещь; которой можно распоряжаться! Амелия подавила бурлившие в ней эмоции и уставилась на отца, пытаясь выразить на своем лице полное равнодушие.

Неужели ей придется остаться в Лондоне и работать в судостроительной компании? Что за глупость! Почему бы не оставить ее в Уэстбери на Фаунтин-Крест?

— Но, отец, Право же, «Зэнделз Шиппинг»…

Маркиз громко рассмеялся.

— Господи! Неужели ты вообразила, что я пошлю тебя работать рядом с доками?

Не находя в этом ничего особенно забавного, Амелия смотрела на отца, прищурив глаза.

— Но тогда я не понимаю… Разве лорд Армстронг связан и с другими твоими деловыми проектами?

Она обратилась с вопросом к отцу, будто виконт не сидел рядом и не мог ответить сам.

— По правде сказать, я владею еще очень доходной фермой по разведению породистых скаковых лошадей, — продолжал отец.

— Фу! Работа с цифрами, связанная с животноводством.

Ее язвительное замечание сопровождалось долгим косым взглядом в сторону лорда Армстронга, и она встретила внимательный, вежливый и холодный взгляд его зеленых глаз.

— В Уэстбери? — поинтересовалась она.

Мертвенное спокойствие в ее голосе никоим образом не соответствовало обуревавшим ее чувствам, безудержному презрению, настолько сильному, что оно вытеснило нахлынувший на нее ужас.

Гарольд Бертрам забарабанил пальцами по письменному столу.

— Я думаю, ты не понимаешь, в чем дело.

Амелия снова обратила к отцу взгляд сузившихся глаз.

— Чего я не понимаю, отец?

С каждым словом ее тон становился все резче.

Виконт откашлялся, прочищая горло, и ее внимание снова переключилось на него.

— Ваш отец пытается сказать вам, леди Амелия, что моя ферма находится в Девоне и вы будете жить это время со мной в моем загородном имении.

 

Глава 6

Амелия так стремительно вскочила на ноги, шурша шелком платья и путаясь в неудобном кринолине, что чуть было не упала.

— Я-я… не могу жить с ним в его поместье, — сказала она, стараясь побороть охватившую ее панику. — Отец, это непристойно. Моя репутация будет погублена.

— Право, я не думаю, что дело дойдет до этого, — заметил виконт.

Ямочки, обозначившиеся на его безупречно очерченных щеках, означали, что ее испуг его позабавил.

Амелия не думала, что можно презирать человека больше, чем она презирала его в этот момент. Эта улыбка — нет, глумливая ухмылка! — положила конец его притворству, он полностью себя обнаружил.

Грудь Гарольда Бертрама под его клетчатым черно-серым сюртуком раздулась от возмущения:

— Конечно, я не допустил бы ничего, что в обществе сочли бы неприемлемым! В имении Томаса за тобой будут хорошо присматривать. С тобой поедут мисс Кроуфорд и Элен. К тому же в течение некоторого времени там будут леди Армстронг и две её дочери-подростка.

Но ее сраженный ужасом мозг не принимал и не удерживал его слов. Единственное, что она знала и что не вызывало у нее ни малейшего сомнения, — она не могла и не станет жить рядом с этим человеком.

— Отец, неужели нет никого другого, кому ты мог бы отдать предпочтение, с кем я могла бы отбыть это нелепое наказание?

Никогда прежде она не просила о снисхождении, но сейчас ей пришлось пойти на это.

Отказ отца сопровождался резким отрицательным движением головы, решительным и окончательным. Вдохнув необходимое для жизни количество воздуха, Амелия снова опустилась на стул с прямой спинкой. Бросив смертоносный взгляд на сидевшего рядом мужчину, она прочла в его глазах с трудом сдерживаемое удовлетворение. Желание схватить с письменного стола отца тяжелое мраморное пресс-папье и размозжить им его череп, заставило ее сжать руки на коленях и стиснуть зубы с такой силой, что это грозило превратить в пыль их эмаль.

— На балу у леди Стэнтон вы все время это знали, — проговорила она тихим яростным шепотом.

Значит, пока она с трудом терпела его прикосновения и его ненавистное общество, он все время наслаждался сознанием того, что скоро она окажется в его власти и он сможет согнуть ее в бараний рог.

Взгляд отца метался между ними: на лбу у него залегли морщины, лицо выражало недоумение. Виконт же и глазом не моргнул, выслушав это обвинение.

— Вы слишком высокого мнения обо мне. Никто еще не называл меня прорицателем. Но сейчас я более чем счастлив взять бразды правления и принять на себя честь, оказанную мне вашим отцом.

— Бразды правления! Бразды! Вы сравниваете меня с животным? С лошадью?

Амелия вцепилась в подлокотники кресла побелевшими пальцами.

— Ни в коем случае, — поспешил он ответить. — Я вовсе не хотел вас обидеть. Пожалуйста, простите, что так неудачно выбрал слово, но это случается с теми, кто занимается разведением лошадей.

Виконт обратил к маркизу смущенное лицо и улыбнулся извиняющейся улыбкой. Отец, в свою очередь, засиял ответной улыбкой так, будто к нему спустился с небес Спаситель, чтобы навести порядок на земле.

— Хочу тебе сообщить, поначалу Томас отклонил мое предложение, и теперь я ему особенно благодарен за то, что он изменил свое решение.

Отец сказал это так, будто и она должна была испытывать благодарность к виконту за его великодушный жест.

Амелия поспешила отвести взгляд, не желая смотреть на этого мерзкого субъекта и видеть самодовольную ухмылку под притворно невинной миной. Его ссылка на лошадей не была метафорой, случайно сорвавшейся с языка. Он не собирался заставлять ее работать. Он намеревался сломить ее, как норовистую лошадь.

Никогда этому не бывать!

— Очень любезно с его стороны, — сказала Амелия, постаравшись вложить в свой тон как можно больше сарказма.

— Через три дня мы вернемся домой, а в следующем месяце ты отправишься в Девон.

Четыре полных месяца ей предстояло провести с этим ненавистным человеком. Амелия выпрямилась и сжала губы так плотно, что ее рот превратился в тонкую презрительную линию.

— Если тебе больше нечего сказать, Амелия, можешь удалиться.

Этими словами отец отсылал ее точно так же, как делал всегда. Она еще не встала со стула, а он уже перестал обращать на нее внимание.

Она старалась замедлить шаги, чтобы не казаться запуганной и забитой, только что претерпевшей наказание. Уже взявшись за ручку двери, она услышала его низкий голос, столь же доброжелательный, как будто он объявлял о начале военных действий:

— Леди Амелия, я с нетерпением жду в следующем месяце вашего приезда.

Ее шаги сбились. Она с трудом подавила желание обернуться и встретиться с ним лицом к лицу. Вступать в пререкания было бессмысленно. Инстинкт подсказывал ей, что лучше приберечь силы для настоящего, а не словесного противостояния, которое ей несомненно предстояло. Амелия, не оборачиваясь, выскользнула за дверь.

— Она несчастна, — подтвердил Гарри очевидное, как только его дочь вышла.

— Думаю, потому это и называется наказанием. Не стоит ждать, что оно будет приятным.

Сухой ответ Томаса сопровождался непринужденным жестом — он равнодушно поднял плечи.

— Да, но, когда Амелия несчастна, окружающим тоже достается.

Уголок рта Томаса приподнялся в кривой улыбке:

— Возможно, тогда, когда она имеет дело с другими. Но уверяю вас, как бы она ни была несчастна, меня это не тронет.

Когда в последний раз женщина затронула его чувства, он едва достиг зрелости. Но теперь, если это избалованное отродье со змеиным языком заставит его потерять сон хоть на минуту, он согласен будет расстаться со своим титулом.

— Именно поэтому я и обратился к вам с просьбой. Я знал, что если кому и удастся обуздать ее, то это будете вы. К несчастью, после смерти ее матери я предоставлял ей слишком большую свободу, а требовалась, оказывается, твердая рука.

Для Томаса слова его друга прозвенели как предупреждающий об опасности звонок. Нет, не звонок, а ужасная громоподобная какофония.

— Надеюсь, Гарри, вы не сочли перемену моего решения за знак интереса к вашей дочери?

На лице Гарри появилось на удивление неуместное довольное выражение. Но если отец Амелии и рассчитывал на союз между ними, его ждало горькое разочарование. Целью Томаса было всего лишь желание проучить девицу, сделать так, чтобы она понесла заслуженное наказание, и ничего больше. Разумеется, и ничего меньше.

Гарри тихонько хмыкнул:

— Конечно, нет. Я просто надеюсь получить по возвращении более покладистую дочь.

И все же заверение маркиза не рассеяло неприятного предчувствия, снедавшего Томаса. Но он тотчас же мысленно одернул себя. Что мог сделать Гарри, находясь на расстоянии тысяч миль?

— Надеюсь, вернувшись, вы увидите действительно изменившуюся дочь, изменившуюся к лучшему.

— Искренне уповаю на это. Ведь при ее красоте и приданом можно рассчитывать на удачный брак. Я питал блестящие надежды и строил всякие планы, но она закончила свой второй светский сезон, получив всего пять предложений брака от джентльменов, слишком бесцветных, чтобы рассматривать их серьезно. Среди большинства из них нет ни одного, в ком была бы хоть капля здравого смысла.

— Я сделаю все, что смогу.

Ни одна знакомая ему особа женского пола не заслуживала того, что он запланировал для этой маленькой мисс.

Через десять минут, распрощавшись с Гарри, Томас направился на юг по Сент-Джеймс-стрит к своей холостяцкой квартире. Нужно отправить весточку матери, оповестить ее о том, что следующие несколько месяцев у них будет гостья. А может, попросить ее приготовить для леди Амелии помещение в комнатах для слуг или в крыле для гостей? Томас усмехнулся. Мудреная это вещь — справедливое возмездие.

«Вы будете жить со мной в моем загородном доме…»

Эти слова звучали в ее памяти, как самая мрачная мелодия, когда Амелия покинула кабинет отца и направилась в свою спальню… обдумать ответные меры. Необходимо действовать быстро, и ум ее яростно заработал. Планы отца обрушились на нее, как четырехколесный экипаж со сломанной осью. Потому и ответные меры следовало принять незамедлительно.

Прежде всего она решила отправить срочное письмо лорду Клейборо, в котором просила его о встрече. Он имел несчастье оказаться наследником обнищавшего баронства в графстве Дербишир. Однако материальная бедность с лихвой искупалось его предприимчивостью. Немногие мужчины решились бы вступать и конфликт с ее отцом. Он решился. Хоть и безуспешно. И это свидетельствовало о силе его духа и характера. Конечно, в нём больше характера, чем у подобных лорду Армстронгу, и не важно, как относится к нему общество.

И потому на следующее утро в половине одиннадцатого Амелия в сопровождении Элен и Чарлза, первого лакея, ожидала прибытия лорда Клейборо в юго-западной части Гайд-парка.

В его ответном послании на ее записку, полученном часом позже, предлагалось встретиться возле большого вяза между Роттен-роу и рекой. И вот она ждала уже полчаса возле этого дерева, но в поле зрения не появлялся ни он, ни его ландо.

Заслоняя рукой глаза от яркого августовского солнца, Амелия оглядывала окрестности снова и снова. Конечно, она не могла бы не заметить его высокую тощую фигуру. К этому времени года огромные толпы, обычно заполняющие сотни акров этой роскошной территории зеленых лужаек и величественных деревьев, теперь рассеялись. Люди уехали в свои загородные дома. И только небольшое число леди и джентльменов прогуливались по ухоженным пешеходным дорожкам Гайд-парка. Однако барона среди них не было.

Еще один взгляд на часы-хронометр, которые она сжимала в руке, сказал ей, что сейчас уже на полминуты больше того срока, который она себе назначила для ожидания. Со щелчком захлопнув крышку часов, Амелия дала волю гневу, лицо ее приняло мрачное выражение.

— Пойдем, Элен! — сказала она, поворачивая к карете.

Больше на такой жаре она не желала ждать ни минуты. Но как раз когда Амелия подходила к дверце своего четырехколесного экипажа, стук копыт приближающихся рысью лошадей, запряженных в ландо, заставил ее обернуться. А обернувшись, она увидела синий с серым экипаж лорда Клейборо, поднимающийся на гребень холма.

Ландо едва успело остановиться позади ее кареты, как из него выпрыгнул барон. Ее верный рыцарь, одетый вместо железных лат в коричнево-серую шерсть и прибывший в экипаже, давно нуждавшемся в покраске и новых рессорах. И все же бедный рыцарь лучше, чем богатый и распущенный волокита.

Он оказался возле нее через пару секунд, покрыв разделявшее их расстояние огромными прыжками. Амелия приписала его неровное дыхание и раскрасневшееся лицо волнению, а не физическим усилиям.

— Доброе утро, леди Амелия! Пожалуйста, извините мое опоздание, но лошадь потеряла подкову прямо посреди Пиккадилли. Это вызвало некоторую суматоху. Умоляю, скажите, что выждали не слишком долго!

Уголки его губ приподнялись в улыбке, что отчасти смягчило его угловатое лицо с резкими чертами, и теперь он выглядел моложе своих двадцати девяти лет.

При виде его огорчения и смущения Амелия забыла о своей обиде — не в его силах предотвратить капризы лондонского транспорта.

— Добрый день, лорд Клейборо. Все в порядке, — сказала Амелия любезно. — Идемте прогуляемся до моста.

Повернувшись к Чарлзу, выполнявшему нынче утром обязанности ее грума, она сказала:

— Мы скоро вернемся.

Со своего высокого кучерского места всегда верный Чарлз кивнул головой. Она подружилась со светловолосым краснолицым пареньком еще в те времена, когда он был мальчиком при конюшнях, и навсегда завоевала его благодарность тем, что постоянно вставала на его сторону, когда отец распекал его. И Чарлз быстро поднялся до ранга лакея. Мелочные усилия отца усмирить ее, выражавшиеся в том, что он будто не замечал ее дня рождения, не дарил ей ничего и не поздравлял ее, не увенчались успехом.

По тропинке Амелия и лорд Клейборо направились к реке; Элен тащилась за ними вне пределов слышимости.

Некоторое время они шли в молчании, затем она взглянула на него из-под низких полей шляпки.

— Отец отсылает меня в Девон.

Она сделала это заявление как можно более драматичным и отрывистым тоном, надеясь вывести его из состояния обычного благодушия.

Его брови взлетели вверх, а карие глаза округлились от удивления.

— В Девон? Скажите ради Бога, зачем? Что у вас там за дела?

Конечно, такая реакция лучше, чем умиротворяющая улыбка, сопровождающаяся успокоительными речами.

— У меня там нет никаких дел. Представление моего отца о наказании включает его желание заставить меня работать.

Глаза лорда Клейборо расширились еще больше, а шаги замедлились, йо тотчас же ему пришлось снова их ускорить, потому что она продолжала двигаться быстро, ничуть не меняя темпа ходьбы.

— Работать?

Он произнес это слово так, будто счел его неприличным.

— Вы не можете говорить этого серьезно.

Сначала леди Джейн, а теперь и он?

— Уверяю вас, я не шучу такими вещами. Он уезжает, и на все время его путешествия, со следующего месяца, я буду работать.

Его шаги замедлились, приостановилась и Амелия, посмотрела ему в лицо.

— Моя дражайшая леди Амелия, я могу только предложить вам свои самые искренние соболезнования и извинения.

— Едва ли в этом есть ваша вина, — сказала Амелия, отметая его извинения. — Мой отец, как всегда, ведет себя неразумно. Но это варварское наказание. В свете этих событий необходимо, чтобы мы поженились немедленно.

Сдвинув на затылок коричневую шляпу кончиком пальца, он посмотрел на нее, слегка нахмурив брови.

— А как же ваш отец и компаньонка?

Амелия видела крохотные капельки испарины у него на лбу, там, где недавно на него давили поля шляпы. Сейчас самое неподходящее время для того, чтобы опасаться гнева ее отца. Раньше его это не смущало. И в самом деле, что мог сделать ее отец? Он не властен лишить его титула или отобрать собственность.

— Нынче рано утром мисс Кроуфорд вернулась в Йоркшир. Накануне она получила известие о том, что ее мать захворала.

Для компаньонки это было тяжким испытанием, но ее отсутствие облегчило Амелии сегодняшнюю встречу с лордом Клейборо.

— Надеюсь, с ней не случилось ничего серьезного — сказал он с беспокойством.

Амелия двинулась дальше, и лорд Клейборо все время пытался идти с ней в ногу.

— Не думаю. Она должна вернуться на следующей неделе. А теперь — к вопросу о нашей свадьбе…

— Ну…

— В Шотландии введен новый закон о браке. Теперь мы можем пожениться только до конца года.

Порыв ветра закрутил юбку ее платья для прогулок. Амелия обеими руками придержала полосатый муслин, прижимая его к нотам и выжидая, пока ветер уляжется.

— Если у нас столько времени, к чему спешить? Я хочу сказать, разумно ли это, принимая во внимание несчастье, постигшее нас на прошлой неделе? — спросил лорд Клейборо, и в голосе его она расслышала волнение.

— Послезавтра я возвращаюсь домой. У нас нет такой роскоши, как время.

Амелия гадала, услышал ли он ее. Ее заставляют работать. Если уж это не повод для спешки, тогда что же?

Сняв шляпу, он вынул из кармана сюртука платок и приложил ко лбу.

— Вы не думаете, что было бы лучше дождаться отъезда вашего отца в Америку? Мне ненавистна мысль о том, что может повториться инцидент, произошедший в среду.

Приняв его колебания за неприличное проявление слабости, Амелия запрокинула голову и с упреком посмотрела на него.

— Ну, вы должны принять меры к тому, чтобы об этом не стало известно до тех пор, пока церемония не состоится.

С его губ сорвался тяжкий вздох, он положил платок в карман и снова нахлобучил на голову шляпу.

— Если бы все было так просто…

Лорд Клейборо был прямой противоположностью ее отцу в вопросах, имевших для нее значение. Из него должен был выйти прекрасный муж, внимательный и нетребовательный. Он не стремился к накоплению богатства, а манеры его свидетельствовали о том, что он будет заботливым и внимательным отцом.

С момента их знакомства редко случалось, чтобы он ее раздражал. Почему же он выбрал для этого момент, когда она так в нем нуждалась? Это было непонятно и встревожило ее как проявление дурного вкуса.

— На этот раз нам следует проявить большую осторожность. Как только меня увезут из Лондона, бежать станет намного сложнее.

— Но сделать новую попытку сразу после провала первой не только нескромно, но и глупо.

Он произнес эту фразу яростным шепотом, взгляд его метался по тихой и безлюдной долине.

Если он опасался, что их подслушают, то напрасно. Шум Серпентайна заглушал их голоса, а группа леди, вышагивавшая в отдалении, никак не могла услышать их разговор.

И ее осенила блестящая идея:

— Я скажу отцу, что вы меня скомпрометировали.

Бледное лицо лорда Клейборо исказилось от ужаса.

— Господи Боже! Да вы не успеете выйти замуж, как вам придется носить траурные вдовьи одежды. — Его адамово яблоко бешено заплясало. — Или в самом крайнем случае ваш отец наймет одного из своих головорезов, чтобы тот сделал меня евнухом.

Маркиз Бертрам никогда не стал бы прибегать к мести столь низкой, как убийство или членовредительство. И все: же, зная, сколь сильное презрение отец питает к лорду Клейборо и ему подобным, то есть людям с весьма ограниченными средствами, он, по всей вероятности, отправил бы ее в монастырь… на всю жизнь. Иное дело, если бы она родилась мужчиной…

Прервав это неуместное сейчас течение мыслей, Амелия вернулась к занимавшему ее вопросу: почему лицо ее будущего мужа теперь избороздили морщины, свидетельствующие о напряжении, а ко лбу прилипли влажные пряди темных волос?

Его рот открылся, но прежде чем из него полились бы снова извинения и объяснения, она подняла руку, чтобы заставить его молчать.

— Конечно, вы правы. Когда речь заходит о возможном зяте, то на моего отца не действуют ни угрозы, ни принуждение.

Но зато как благотворно подействовали на него ее слова! Все длинное нескладное тело лорда Клейборо выразило огромное облегчение. Плечи его распрямились, поза утратила жесткую неподвижность, а лицо обрело нормальный цвет.

— Я рад, что мы пришли к согласию.

Он улыбнулся, но улыбка получилась немного смущенной.

— Раз мы не можем пожениться немедленно — продолжала Амелия, — вам придется приехать в Девон после отбытия моего отца в Америку. К тому времени я уже буду жить в поместье лорда Армстронга.

Барон споткнулся, но ему удалось сохранить равновесие.

— Армстронга? Вы будете жить в поместье Армстронга?

Амелия бросила на него пронзительный взгляд. Действительно ли его голос сорвался, когда он произнес имя виконта? Конечно же, он не мог страдать от такой нелепости как ревность, потому что она не потерпела бы в отношении себя столь низкого чувства. Ни один мужчина не мог бы рассчитывать на то, что когда-нибудь она будет полностью принадлежать ему. Это касалось и собственного мужа.

— Да, а чего еще вы ожидали? В глазах моего отца этот человек безупречен и не может совершить ничего дурного.

Хмурясь, он поднес руку к подбородку и принялся его поглаживать.

— Но Армстронг…

— О, прошу вас, давайте не будем обсуждать этого субъекта. Достаточно того, что я оказалась в столь бедственном положении. Я прекрасно осведомлена о репутации виконта, но, похоже, мой отец ничего не имеет против. Мужчины обладают свободой, немыслимой для женщин.

Будто опасаясь, что ее упрек обратится против него, лорд Клейборо просветлел лицом.

— Давайте вернемся. Не хочу, чтобы ваш отец послал своих людей силой вернуть вас домой, если вы останетесь здесь слишком надолго, — проговорил он смущенно.

Его рука оказалась под ее правым локтем, они повернули обратно и направились к ожидавшим их экипажам.

— Я дам вам знать, как только мой отец уедет, а я поселюсь в Девоне. К тому времени у меня должна уже появиться разумная идея насчет того, как лучше осуществить наши планы.

Амелия бросила на него косой взгляд. Он медленно и размеренно кивнул, соглашаясь с ее высказыванием.

— А вы подумали, что случится, если отец лишит вас приданого в случае нашего брака?

Он задал этот вопрос беззаботным тоном, будто не придавая особого значения ее ответу.

— Сознание вины не позволит моему отцу допустить, чтобы его единственное дитя жило в благородной бедности, как только он узнает о ваших злополучных обстоятельствах, — ответила она сухо.

Из горла лорда Клейборо вырвался какой-то странный прерывистый звук, который, как она поняла, он попытался выдать за смешок. Амелия прекрасно знала, что ему неприятно об этом говорить. И конечно, понимала его смущение достойного и уважающего себя человека, сталкивающегося с публичным обсуждением его бедственных обстоятельств.

Если джентльмен не способен содержать жену и детей так, как подобает членам привилегированного аристократического общества, то он оценивается светом крайне низко. Джентльмен, оказавшийся в столь незавидном положении, мог рассчитывать только на выгодную женитьбу, и Амелия знала, что брак с ней был бы весьма выгодным. Но лорд Клейборо хотел жениться на ней не только ради финансового благополучия, которое она могла ему принести. Он понимал ее потребность сохранить независимость. Понимал, что их брак будет основан не на страсти, а на уважении и дружеском взаимопонимании. И в самом деле, этот брак был бы идеальным.

Приблизившись к ожидавшим их экипажам, они обменялись еще несколькими словами, договорившись о том, что он будет ждать вестей от Амелии по ее прибытии в Девон. Потом, слегка сжав ее руку, он помог ей сесть на мягкое сиденье, обитое плюшем цвета красного бургундского вина. Чарлз щелкнул вожжами, направляя в обратный путь пару одинакового цвета гнедых, а лорд Клейборо скрылся в своем старомодном ландо. Они не обменялись долгими томными взглядами, и именно такие отношения предпочитала Амелия.

 

Глава 7

Томас считал гостиную своей любовницы слишком женственной — даже для жилища дамы — и слишком заставленной безделушками. Ничего не подозревающий гость мог бы впасть в ступор при виде столь откровенной демонстрации вкуса или… безвкусицы. В этом небольшом пространстве было трудно двигаться из-за нагромождения выставленных напоказ вещей: пышных бархатных занавесей, изобилия статуэток и бронзы на шифоньере, многочисленных подставок для ног и шкатулок с принадлежностями для шитья, разбросанных на полу. Не говоря уже о том, что у него в глазах рябило от пестроты кричаще ярких красно-зелено-золотых цветастых обоев.

К счастью, его уязвленным чувствам не пришлось долго страдать от этой дисгармонии. Через несколько минут после его прибытия в комнату впорхнула мисс Грейс Хауэлл. Это была красивая женщина — маленькая, светловолосая, с орехово-карими глазами и соблазнительной фигурой. Сегодня на ней было бледно-зеленое шифоновое платье с вызывающе дерзким декольте, позволяющим видеть плечи и дающим возможность заглянуть за вырез.

— Гм-м, Армстронг, ты так хорош, что тебя впору съесть, — проговорила она низким знойным голосом.

Обхватив рукой его шею, она притянула его к себе, собираясь поцеловать. Он не видел ее уже две недели, и то, как ее язык нырнул в его рот и принялся заигрывать с его языком, переплетаясь с ним в долгом и страстном поцелуе, означало, что в этот вечер удовлетворить ее будет нелегко.

Томас позволил себе роскошь отдаться этому поцелую, но, когда ее пальчики принялись шарить по застежке его панталон, он нежно, но решительно отстранил ее.

— Не хочу, чтобы кто-нибудь из твоих слуг застал меня за этим занятием в твоей гостиной, — пробормотал он хрипло.

Ослепив его кокетливым взглядом карих глаз, полных томления, Грейс захлопала ресницами и спросила:

— Тогда что мы здесь делаем?

Она взяла его за руку, повернулась на каблуках и повела по узкому коридору, а потом вверх по лестнице.

Томас оценил покачивание ее роскошных бедер. Достигнув спальни, они направились прямо к кровати под пологом. Г рейс упала на нее и быстрым движением руки притянула его к себе.

Их губы встретились, жадные и ненасытные, влажные языки требовательно переплелись. Мгновенно их одежда оказалась разбросанной по ковру. Грейс в своей страсти действительно оказалась ненасытной. Она сжала его ягодицы и громко застонала, когда он вошел в нее.

Томасу последние две недели тоже показались долгими. Он ласкал ее возбужденные отвердевшие соски и ловил губами ее тихие стоны. Голова Грейс металась по подушке, когда он снова и снова овладевал ею. Она вскрикнула, испытав пик наслаждения, и ее пронзительный крик эхом отразился от стен, а тело снова и снова содрогалось в конвульсиях страсти.

Насытившись ею, Томас отодвинулся от обмякшего тела Грейс и лег на спину. Грудь его равномерно поднималась и опускалась, он наслаждался отдохновением и покоем. Уголком глаза он видел, как Грейс медленно повернулась на бок, лицом к нему, и томным жестом провела рукой по его груди. Ей хотелось ласк, он же, удовлетворенный, жаждал одного — оказаться в одиночестве в собственной постели.

И тут в его голове с кристальной ясностью зазвучал язвительный голос леди Амелии, объявлявшей всем, находившимся в пределах слышимости, что он, Томас, слишком самовлюбленный, чтобы думать о чьем-то удовольствии, кроме своего собственного. И, слыша ее голос, звучавший в его мозгу, он, вместо того чтобы вскочить с постели, одеться и отправиться домой, как намеревался сделать, неохотно позволил любовнице ласкать себя.

— Ты останешься на ночь? — промурлыкала она удовлетворенным голоском.

— Не могу. Завтра я отправляюсь в Девон, — сказал он, поворачивая голову на подушке, чтобы видеть ее лицо. — Это еще одна причина, почему я явился: чтобы сообщить тебе об этом лично.

На мгновение ее рука замерла над его пупком, и Томас понял, что совершил ошибку.

Грейс села и выпрямилась так стремительно, что ее пышные груди качнулись и ударили ее по ребрам.

— Ты уезжаешь в Девон?

Томас подавил дрожь, вызванную пронзительностью ее голоса. Господи! Ну почему бы ему было просто не отправить ей записку?

Он тоже принял сидячее положение и провел рукой по волосам.

— В самом начале наших отношений я говорил тебе, что это время года я обычно провожу дома и занимаюсь делами.

Но его слова не достигли цели. Следующие несколько минут Томас вполуха слушал жалобы Грейс на то, что в последние месяцы его визиты к ней становились все реже и реже, что она чувствует себя заброшенной. Эта чертова кукла говорила не как любовница, а как жена. Но он никак не мог взять в толк, чем она могла быть недовольна. Он поселил ее в прекрасном доме в модной части Лондона. Каждый месяц выделял ей кругленькую сумму на обеспечение ее комфорта, открыл счет на ее имя в лучших магазинах города. У нее было полно драгоценностей, и он сопровождал ее в лучшие по эту сторону Атлантики места развлечений. Чего еще она могла желать? Ну, возможно, ей хотелось, чтобы он проводил с ней больше времени, но Томас не имел намерения потрафлять ей в этом, а она не имела права этого требовать.

— Ты предпочитаешь, чтобы мои визиты к тебе вообще кончились? — спросил он усталым тоном светского человека, при этом бросив на нее выразительный взгляд, говоривший о том, что он в нескольких минутах от того, чтобы порвать с ней.

Грейс тут жё прекратила свои причитания, и лицо ее приняло сокрушенное выражение — она явно приняла к сведению его предупреждение. Она принялась умиротворять его ласками и попыталась пробудить к жизни его боевое копье, как только они снова упали на кровать.

Томас перехватил ее руку и поднес к губам. Сейчас у него не было желания открывать новый раунд любовных игр. В его мысли снова вторглась Амелия Бертрам.

Возможно, Клейборо удалось добиться ее привязанности, но вряд ли барон оказался способен пробудить в ней хоть малую толику страсти. А мог бы он, Томас, не отличающийся ни сдержанностью, ни терпением, а также обладающий незаурядной гордостью, совершить подобный подвиг? Мог бы он заставить ее пожелать его, а тем паче томиться по нему, по его прикосновениям, поцелуям и всему тому, к чему она выказывала столь явное презрение? Хватило бы его актерских способностей на то, чтобы сыграть роль джентльмена, охваченного страстью?

Ответ был однозначный: нет. Ему предстояло отточить свое мастерство как можно скорее, чтобы его план увенчался успехом.

— Если не считать моего титула, богатства и внешности, что еще привлекательного ты нашла во мне? — спросил бы.

Все эти достоинства девчонка отмела бы, с презрительным видом вздернув подбородок. Но ведь, кроме всего этого, ему есть что предложить женщине. Разве нет?

Он чувствовал пристальный взгляд Грейс и повернул голову, чтобы лучше видеть ее. Приподнял бровь.

Молчание Грейс заставило его повторить свой вопрос.

— Не в моей власти управлять подобными вещами, поэтому я попытаюсь не оскорбляться тем, что ты не торопишься с ответом.

— Не в этом дело, дорогой. Просто я сочла твой вопрос странным, — ответила она с улыбкой, и вокруг ее глаз веером разошлись крохотные морщинки. — Не пытайся убедить меня, что усомнился в собственном обаянии.

— Но ты так и не ответила на мой вопрос.

Высвободив свою руку из его, она принялась игриво теребить волосы у него на груди.

— Ты воплощенный вызов, а женщины любят, когда им бросают вызов. В тайне каждой женщине было бы лестно подмять под себя такого человека, как ты.

Она поцеловала его в грудь и, повернувшись к нему лицом, потерлась щекой о руно волос на его груди — подобно тому как ластится кошка, требуя ласки.

— К тому же женщинам нравится, чтобы их покоряли. Особенно если это мужчина, умеющий доставить женщине удовольствие.

Последовал второй поцелуй. На этот раз в живот.

— А ты, мой дорогой, точно знаешь, как это сделать. К тому же ты еще очень щедр. Никто из моих бывших покровителей никогда и не думал о таких вещах, как день рождения или праздники.

Томас знал, что она имеет в виду рубиновую подвеску, подаренную им на ее день рождения несколько недель назад.

— И каким внимательным ты можешь быть, когда захочешь!

И невнимательным тоже, если вздумается, но он знал, что она не произнесет этого вслух, по крайней мере сегодня вечером.

Но будет ли этих качеств достаточно, чтобы разбудить такую холодную рыбу, как леди Амелия Бертрам? Он никогда не пытался, да, впрочем, у него и не было надобности, соблазнять женщин. В Англии на молодых, богатых и достаточно привлекательных светских джентльменов женщины обычно набрасывались сами.

— А почему ты спрашиваешь? — поинтересовалась Грейс, и рука ее оказалась в дюйме от волос на его груди, где они сначала расходились, образуя фигуру, напоминающую наконечник стрелы, а потом снова начинали густо расти.

— Может быть, меня заинтересовало, удерживает ли тебя со мной что-то, кроме денег.

На этот раз он позволил ее пальцам поглаживать его твердеющий жезл долгими плавными касаниями одаренных рук. Под этими ласками наслаждение нарастало и усиливалось.

Грейс скользнула вниз: по его телу, взяла в рот его жезл и принялась энергично водить языком вокруг чувствительного кончика. Несколькими секундами позже она подняла голову и посмотрела на него глазами, затуманенными страстью. Губы ее изогнулись в обольстительной улыбке, а рука продолжала ласкать его разбухшее естество.

— Вот это-то и удерживает меня при тебе.

Томас с тихим стоном откинул голову назад, и все разумные и связные мысли улетучились у него из головы.

 

Глава 8

Амелия продала бы душу дьяволу, чтобы задержать свой отъезд из Уэстбери, если бы не опасалась вечного проклятия и ада. Хотя жить под одним кровом с виконтом было своего рода адом на земле.

И все же никакие мольбы не могли заставить ее отца отказаться от намеченного плана. Через месяц после ее возвращения из их поместья он принялся выпроваживать ее из дома на Фаунтин-Крест с такой поспешностью и таким очевидным облегчением, как если бы она была нежеланной гостьей, задержавшейся в его доме на целый месяц.

Сломанная ось экипажа замедлила их путь в Девон. И тогда они — она, Элен и Джордж, доверенный слуга отца, — пропустили поезд, который должен был доставить их в Торби, и это дало ей отсрочку на день. Эта отсрочка весьма огорчила Джорджа, зато Амелия обрадовалась хоть небольшой передышке. Но на следующий день ко времени ленча они прибыли к месту назначения, и с каждой милей, приближающей ее к его дому, настроение ее портилось все больше — она приближалась к своему тюремщику. К счастью, под сводчатым потолком в Стоунридж-Холле ее ожидал не он, а его мать.

Несколько лет назад отец был представлен виконтессе, и с тех пор он утверждал, что она самая элегантная женщина, какую ему доводилось встречать. Принимая во внимание эту особую похвалу, Амелия ожидала увидеть женщину несравненной красоты. И в этом отношении виконтесса не обманула ее ожиданий. Будучи сама выше среднего роста, Амелия привыкла большей частью смотреть на женщин сверху вниз, а половине знакомых джентльменов прямо в лицо. Но виконтесса была выше ее по крайней мере на дюйм или около того, и фигура ее в тонком мериносовом платье цвета красного бургундского вина была стройной. А ее кожа, неподвластная превратностям погоды и возраста, оставалась безупречного кремового цвета, и в этом отношении виконтесса выгодно отличалась от большинства увядающих светских красавиц.

— Добро пожаловать, леди Амелия. Я рада, что вы благополучно прибыли. Ваш отец известил нас о вашей задержке. Надеюсь, нынче утром все обошлось.

При виде столь искренней и сердечной улыбки и приветствия Амелия почувствовала, что сердце ее упало. Насколько легче ей было бы переносить это испытание, если бы виконтесса оказалась такой же надменной и неприветливой, как ее сын. Но ее манеры, тон и теплота взгляда зеленых глаз свидетельствовали о противоположном.

Амелия присела в чопорном реверансе. Было бы крайне неразумно привязаться к этой женщине, ведь в них обоих — и в сыне, и в матери — текла одна кровь.

— Добрый день, леди Армстронг, Да, должна признаться, что сегодня мы ехали вполне благополучно.

— Прекрасно. Вы заставили нас поволноваться. Томас…

Секундой раньше, чем леди Армстронг умолкла на полуслове и бросила взгляд через плечо, воздух наэлектризовался. И прежде чем Амелия увидела его появившимся перед ней в глубине холла, она почувствовала его присутствие. Как некая зловещая сущность, он заполнил собой все пространство, и все ее чувства обострились.

— Ах, вот и ты, Томас. Как раз вовремя. Леди Амелия только что приехала.

По тому, как смягчилось выражение лица виконтессы, было ясно, что она любит сына слепой безграничной любовью, как только мать может любить своего отпрыска.

«Когда-то и меня любили так же». Но Амелия тут же почувствовала укол боли, она безжалостно вытеснила из памяти все мысли о матери: помнить о ней было слишком тяжело.

— Я вижу, — процедил он сквозь зубы и шагнул к ней, сокращая расстояние между ними неспешными шагами, как и подобает важному лорду и хозяину поместья.

Он появился, как ей показалось, снаружи и был одет в темно-коричневый костюм для верховой езды, а густую гриву его волос растрепал ветер. Остановившись перед ней, виконт перегнулся в талии в низком поклоне. Весьма непривычная и нежеланная галантность, которую, по мнению Амелии, он продемонстрировал намеренно.

— Добро пожаловать в Стоунридж-Холл, леди Амелия.

— Лорд Армстронг, — ответила она скованно, кивнув ему и стараясь придерживаться нейтрального тона.

Не следовало выказывать своей неприязни к лорду Армстронгу перед членами его семьи и домочадцами.

Возможно, его матери и маячившим на заднем плане Элен и Джорджу улыбка виконта, обращенная к ней, показалась верхом любезности, но она разбиралась в этом лучше. В его зеленых глазах она заметила насмешливый блеск, а в выражении лица злорадное удовлетворение.

— Надеюсь, ваше сегодняшнее путешествие обошлось без неприятностей.

Сознавая, что леди Армстронг наблюдает за их взаимными приветствиями с повышенным интересом, что было заметно по ее внимательному взгляду, Амелия вежливо наклонила голову.

— Ну и чудесно. Тогда нам следует позаботиться о вашем благоустройстве.

Повернувшись к виконтессе, он спросил:

— Какую комнату вы приготовили для леди Амелии, мама?

— Голубую, мой дорогой.

В нескольких отрывистых словах он дал указания лакеям, как раз вносившим ее тяжелые сундуки в парадную дверь, отнести ее вещи в приготовленную для нее комнату.

— А ваша компаньонка… Кажется, ее зовут мисс Кроуфорд?

Его взгляд на мгновение скользнул по Элен и Джорджу.

— К сожалению, мисс Кроуфорд пришлось вернуться в Йоркшир. Ее мать захворала.

И тем не менее отец Амелии, маркиз Брэдфорд, нимало не смущаясь, отправил ее без компаньонки в дом холостяка, известного своими похождениями.

Лорд Армстронг поднял брови.

— Неужели? Ваш отец забыл упомянуть об этом в своем письме. В таком случае вправе ли я предположить, что это ваша новая компаньонка? — спросил он, переключая внимание на Элен.

Принимая во внимание юность девушки, она едва ли годилась бы для этой роли. Необходимо было внести в этот вопрос ясность. Амелия сделала знак Элен и Джорджу подойти.

— Нет, милорд, это моя горничная Элен и слуга моего отца мистер Смит. Мистер Смит сопровождал нас, но он должен немедленно вернуться обратно.

Сын и мать любезно поздоровались со слугами. Элен и Джордж ответили с подчеркнутой любезностью и низко поклонились.

— Мама, попроси кого-нибудь показать горничной леди Амелии ее комнату, а один из лакеев пусть покажет мистеру Смиту место, где подкрепиться перед дорогой. А мне надо поговорить с леди Амелией кое о чем, касающемся ее отца.

При этих его словах желудок Амелии взбунтовался, а виконтесса уже принялась выполнять пожелания сына.

— Идемте в кабинет.

С этими словами лорд Армстронг двинулся через холл, должно быть, ожидая, что она послушно засеменит рядом. Амелия неспешно последовала за ним, упорно держась позади.

Пока они шли по коридору, Амелии оставалось только смотреть на его спину да рассматривать обстановку. На обтянутых шелком стенах основное место занимали парадные портреты маслом. На стене напротив портретов располагалось несколько красивых стеклянных безделушек и элегантные бронзовые настенные подсвечники. Амелия сочла убранство изящным и неброским, по-видимому, отвечавшим вкусу виконтессы.

Через несколько лет после смерти матери отец приказал заново меблировать дом на Фаунтин-Крест — от чердака до подвала. Все вещи, оставшиеся от матери, были погружены на телеги, и от них избавились — ото всех, даже от тяжелых оконных драпировок.

Лорд Армстронг остановился перед двойными дверьми, которые могли вести только в кабинет. Сделав приглашающий жест рукой и склонив голову, он проговорил:

— После вас.

Амелия сглотнула и постаралась избавиться от мыслей о матери. Она вошла в комнату, столь же широкую, сколь и длинную.

— Пожалуйста, располагайтесь поудобнее, — сказал он, пересекая комнату и указывая на несколько кресел перед огромным письменным столом красного дерева.

— После того как мне пришлось сидеть неподвижно почти два дня, я предпочитаю постоять.

Очень часто, как считала Амелия, сидячее положение не самое выгодное, а с каждой истекающей минутой она все больше убеждалась, что с Томасом Армстронгом следует держать ухо востро и ей потребуется нечто большее, чем ум и находчивость.

Томас подавил улыбку. Он и не ожидал ничего, кроме отказа, но всегда следовало определить пределы терпения.

— В таком случае, надеюсь, вы не станете возражать, если сяду я. В отличие от вас я весь день на ногах.

Он сел за свой письменный стол.

Она наблюдала за ним синими глазами, холодными, как российская тундра.

Слишком многие женщины имели склонность болтать без умолку и ни о чем, но эта была совсем иного сорта. Томас продолжал:

— Надеюсь, вы сочтете наши условия приемлемыми.

— Ваши заботы о моем комфорте трогательны, и все же, уверяю вас, они совершенно неуместны.

Конечно, она не утратила своего таланта изъясняться с язвительным сарказмом, отметил про себя Томас. Возможно, она окажется в такой же степени забавной, как и вызывающей ярость.

— Я подумал, что сейчас самое время поговорить о ваших обязанностях. Должен заметить, это вполне сочетается с пожеланиями вашего отца.

— Я в этом ничуть не сомневаюсь, — пробормотала она себе под нос.

Но Томас уловил каждое слово.

— Скажите, милорд, — обратилась она к нему, — вы употребили выражение «поговорить о ваших обязанностях». Но я полагаю, что условия моего наказания уже, если так можно выразиться, высечены на камне. Я имею право высказаться на этот счет?

Он позволил себе тихонько хмыкнуть. Что за освежающая смесь грубости и утонченного аристократизма!

— Сражен! Я намерен сказать, чего я ожидаю от вас. Но прежде чем мы затронем эту тему, мне бы хотелось, чтобы мы оставили нашу неприязнь в прошлом. И потому надеюсь, вы будете называть меня Томасом или Армстронгом, если так вам больше нравится. Я же полагаю, что при сложившихся обстоятельствах следует отбросить церемонии и в знак наших новых, неформальных, отношений вы позволите мне называть вас Амелией…

— Едва ли я в силах помешать тому, что вы будете называть меня, как вам заблагорассудится, но при сложившихся обстоятельствах я предпочитаю, чтобы мои контакты с вами оставались формальными, — возразила она холодно.

Томас надеялся, что она вывихнет шею, — так она вздернула подбородок.

— Значит, я могу обращаться к вам, как мне угодно? В таком случае я выберу что-нибудь подходящее для вас. Согласны?

Он получил удовольствие, видя, как лицо ее вспыхнуло от гнева, а глаза засверкали и обрели столь глубокую синеву, что с трудом можно было разглядеть ее зрачки.

— Мне в голову пришло несколько имен. Но пожалуй, я выберу самое подходящее… Принцесса.

Она замолчала, и молчание ее не предвещало ничего хорошего, а взгляд, направленный на него, был просто смертоносным, и он дивился, почему она еще не вцепилась ему в горло. Потом она глубоко вздохнула и тем самым привлекла его внимание к тому, как поднимается и опускается ее грудь.

Мгновенное возбуждение стало для него шоком. Ее груди не были ни слишком большими, ни слишком маленькими, а как раз такого размера, что поместились бы в его ладони. Он согнул пальцы. Да, и они наверняка упругие и крепкие.

Господи, что с ним происходит? Ему эта девушка даже не нравится. Как это случилось, что его сексуальные аппетиты заставили его стать таким неразборчивым? Несомненно, ему приходилось бывать в обществе более приятных женщин с грудью ничуть не хуже, чем у нее, но никогда с ним не случалось, чтобы на него так внезапно накатывало желание.

Раздосадованный собственной реакцией, он расслышал в собственном тоне ненужную жесткость:

— Я буду ждать вас в этом кабинете каждое утро ровно в восемь. Вам будут предписаны разные обязанности, и я рассчитываю, что каждую из них вы будете выполнять без возражений.

Она стиснула зубы.

— Что касается стола, то я жду, что вы будете столоваться с моей семьей.

Глаза ее расширились, как ему показалось, Одновременно от удивления и неудовольствия.

— Я буду работать на вас и есть вместе с вами? Это решено?

Опираясь локтями о стол, Томас склонил голову набок, и на губах его заиграла легкая улыбка.

— Но дело в том, что у меня в услужении больше нет никого, равного вам по положению.

— Ну, в таком случае я предпочитаю есть в своей комнате, — сказала Амелия, будто у нее был выбор.

— Тогда, возможно, вам придется есть вместе со слугами или в комнате дворецкого с вашей горничной. И если вы уж желаете полного соблюдения протокола, то для вас приготовят другую комнату.

Если она в самом деле хочет, чтобы с ней обращались, как с челядью, он готов пойти ей навстречу.

Ее глаза на мгновение загорелись, и он было подумал, что она собирается ответить. Но она ничего не сказала и не сделала ни малейшего движения.

— Я много об этом думал, — сказал он, чувствуя себя удовлетворенным. — Давайте кое-что проясним до того, как приступим к осуществлению нашего плана. Я не ваш отец. И не буду потворствовать вашим капризам, проявляя даже четверть его терпимости. Пока вы находитесь на моем попечении, вы будете вести себя безупречно. Мы поняли друг друга?

Молчание, последовавшее за его речью, было такого сорта, что можно было ожидать чего угодно: то ли она просто набросится на него, то ли вонзит кинжал ему в сердце. И тут, будто кукловод потянул марионетку за ниточку, голова ее дернулась, и это движение напомнило слабый кивок.

Ах, это было сладостное, божественное, пусть и неохотно данное согласие. И зрелище это было восхитительным, хоть и тяжелым. Он улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

— В таком случае я не вижу, почему наше взаимное соглашение нельзя назвать хоть в какой-то степени сносным.

— Это все?

Голос ее был холодным, но пылавшие румянцем щеки говорили о том, что она в ярости. И теперь он окончательно уверился: ее ледяная внешность — только маска, скрывающая нечто, ожидающее должного обращения, чтобы растаять. Он снова почувствовал желание и решил, что стоит серьезно поразмыслить над возможностью уложить ее в свою постель.

Томас продолжал наблюдать за ней. Скоро ей стало неуютно под его взглядом, она начала ерзать, руки ее принялись теребить складки юбки. Ему было: приятно, что удалось вывести ее из равновесия, что она отчаянно старается выдержать его взгляд и не отвести глаза. Наконец она сдалась и отвела их. Лицо ее при этом стало алым, как гранат.

— Да, это все.

Он отвернулся, дернул за шнур колокольчика возле письменного стола, украшенный кистями.

— Я вызову одного из слуг, чтобы вас проводили…

Он повернулся и увидел колыхание клетчатого коричневого платья, исчезающего за дверью. После нее остался легкий цветочный аромат.

 

Глава 9

Амелия бежала из ненавистного пансиона, но никогда не бегала от кого-то. Свинья на ферме одного из арендаторов была не в счет, потому что это было животное и, конечно, девочке двенадцати лет было положено бежать от такой огромной свиньи.

Но она бежала от Томаса Армстронга. И с такой скоростью, с какой только несли ее ноги.

Найти служанку, способную показать ей ее комнаты, было самой легкой частью плана побега. Оказавшись в комнате, отделанной так, что в ее убранстве сочеталось множество оттенков синего, Амелия тяжело прислонилась к двери — сердце ее бешено колотилось, не поддаваясь уговорам.

Только что она сначала пришла в необъяснимый гнев, а в следующий момент уже ежилась под бесстыдным взглядом его блестящих зеленых глаз, смотревших на нее с необычайной напряженностью. В его взгляде не было презрения, раздражения или явного удовлетворения, к которым она привыкла. Но в нем было нечто более опасное — этот взгляд выбивал ее из колеи до такой степени, что она могла забыться. В том кабинете она оставила свое самообладание, и это было ясно как день.

Амелия с такой силой тряхнула головой, что локон ее густых волос упал ей на спину и рассыпался. Оторвавшись от двери, она прошла через комнату к кровати красного дерева о четырех столбах.

Виконт обладал властью очаровывать почти всех женщин Лондона, но на нее его обаяние не действовало. Она была в этом непоколебимо уверена. И все же ее реакция на него внушала беспокойство. Больше года она старалась как можно реже с ним встречаться. И это неприятие было обоюдным. В редких случаях, когда они оба оказывались на балу в одном и том же доме, их обычно разделяло расстояние не менее чем в лье, и этого было вполне достаточно.

Но теперь обстоятельства совсем иные. Здесь избежать встречи с ним было невозможно. И всегда, когда она оставалась в его обществе, становилось совершенно ясно, что его следует не просто избегать — от него необходимо бежать со всех ног.

Миновав три сундука с одеждой, выстроившихся у изножья кровати, Амелия сбросила на ковер нижние юбки и взобралась на высокую кровать.

По-видимому, на ней сказалось двухдневное утомительное путешествие, и ее реакция на него объяснялась исключительно этими обстоятельствами. Больше ничем. Она просто нуждалась в отдыхе. Возможно, когда она проснется, мир станет более упорядоченным, и она снова обретет себя.

Четыре часа дневного сна должны были бы принести Амелии желанный отдых. Вместо этого, она проснулась, когда солнце уже опустилось за линию горизонта, все еще чувствуя себя усталой и с головной болью, пульсирующей в висках.

Сидя на корточках, она оглядывала комнату, отметив, что теперь ее сундуки стояли возле большого гардероба у стены, а дамские принадлежности лежали на туалетном столике. Элен распаковала ее вещи и разложила их, не побеспокоив ее, и это было приметой образцовой и старательной горничной.

Не успела Амелия отметить это, как раздался стук в дверь и Элен появилась в комнате.

— Ах, вы проснулись, — сказала девушка с улыбкой.

Подойдя к гардеробу, она распахнула обе его створки и принялась рассматривать туалеты Амелии, чтобы найти что-нибудь подходящее для ужина.

— Какое мне выбрать платье для вас, мадемуазель?

Осознав, что ее слабая головная боль усилилась, Амелия за несколько секунд приняла решение.

— Мне бы хотелось, чтобы ты передала лорду Армстронгу мои глубочайшие сожаления ввиду того, что мое недомогание не позволяет мне присоединиться за ужином к его семье.

И так как это было правдой, едва ли он мог что-нибудь возразить или сделать.

Элен порывисто повернулась к ней.

— Мадемуазель нездорова?

— Не стоит так волноваться. Это всего лишь головная боль, и ничего более. Хороший ночной сон — и все пройдет.

Элен кивнула и закрыла створки шкафа.

— Как вам угодно, мадемуазель. Попросить ли мне принести для вас ужин на подносе?

В эту минуту желудок ее запротестовал и издал довольно громкое и неизящное бурчание.

Господи! Она же с ленча не съела ни крошки.

— Да, пожалуйста, сделай это. Должно быть, голод способствует моей мигрени.

Девушка кивнула, повернулась и вышла из комнаты. Ее уход сопровождался звоном гонга, оповещавшим об ужине.

Пятью минутами позже послышался стук в дверь.

— Войдите! — крикнула Амелия, спуская ноги с кровати, и они тотчас же утонули в мягком ворсе плюшевого брюссельского ковра.

Значит, еду принесли раньше, чем она ожидала. И в знак одобрения в желудке у нее забурчало громче.

Открылась дверь, но вопреки ее ожиданию появился не слуга с вожделенным подносом, а сам виконт, переодевшийся в более официальное платье: сюртук, жилет цвета шалфея и коричневые бриджи. Белый шейный платок резко контрастировал с золотистым оттенком его кожи.

Она отметила это вопреки собственной воле.

— По-моему, вы выглядите вполне здоровой, — заметил он без всякого предисловия.

Амелия застыла у изножья кровати. Ей потребовалось не меньше минуты, чтобы собраться с силами, привести в действие мозги, понять, на что он намекает, и ответить должным образом.

— Ваше внимание ко мне поражает воображение, но оно совершенно излишне.

Не сводя с нее глаз, он вошел, и тотчас же, как ей показалось, комната съежилась и стала меньше. Он непринужденно закрыл за собой дверь, и ее щелчок показался ей преувеличенно громким и отдался в ушах.

Амелия с трудом сглотнула и несколько мгновений молча смотрела на него, не веря своим глазам.

— Что вы делаете? — спросила она, обретя дар речи и стараясь совладать с негодованием.

— Это я хотел вас спросить, что вы делаете, заставляя вашу служанку лгать ради вас?

Он сделал к ней шаг.

— Если вы вообразили, что я поверил хоть слову, то ошибаетесь.

— Вы в моей спальне, милорд.

По мере того как он к ней приближался, ее тон вместо гневного становился все более неуверенным, а голос начал дрожать.

— Возможно, вы привыкли так обращаться с женщинами, Но я леди и требую, чтобы вы обращались со мной лучше, чем с вашими шлюхами. Я совершенно уверена, что ваша мать едва ли одобрит ваше поведение.

Л орд Армстронг остановился перед ней. Он стоял слишком близко. Амелия хотела бы увеличить это расстояние, но гордость не позволяла ей отступить сейчас, после того как несколько часов назад она убежала от него.

— И это вы-то будете читать мне мораль и указывать, что пристойно, а что нет? — При этом вопросе темно-золотая бровь поднялась. — Разве я не сказал, что ваш отец предоставил мне право позаботиться о вас, если ситуация окажется слишком тяжелой? Я полагаю, что сестры в отдаленном монастыре в Уэстморленде будут рады приветствовать вас. — Он медленно покачал головой и щелкнул языком. — Какой будет позор, если дело дойдет до этого.

Ее головная боль была мгновенно забыта, а возможно, ретировалась, испуганная накатившим на нее гневом. Этот гнев был направлен на ее отца и на отвратительного субъекта, стоявшего перед ней. Это был гнев такого сорта, который заставляет мужчин на рассвете отправляться в уединенное место с пистолетами в обществе секундантов.

Амелия сделала глубокий вдох.

Его взгляд упал на ее грудь, потом снова обратился к глазам.

— Итак, я полагаю, что в своем кабинете я достаточно ясно выразил свои пожелания относительно того, где вы будете принимать пищу.

Амелия сглотнула. Ее гнев несколько поумерил сигнал, поступающий из желудка. Но то, как лорд Армстронг произнес последние слова, было неприлично. Слишком интимным был его тон.

То, что он не поверил в ее недомогание, было очевидно. Она прочла это в его глазах, когда он сделал еще один шаг к ней. Сделав над собой усилие, чтобы не попятиться, Амелия вскинула подбородок и посмотрела ему прямо в глаза. Ее раздражало то, что, стоя так близко от нее, он своими широкими плечами полностью заслонил от нее дверь. А это был единственный выход из комнаты.

— Вы в самом деле хотите начать войну со мной? С первого же вечера?

Он склонил голову. Его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от нее. Говорил он тихо, и в голосе его слышалась насмешка.

С первого момента, как она его увидела, Амелия испытала неведомый ей до сих пор страх. Он представлял собой угрозу. Но что это была за угроза, пока ей ясно не было. И это вызывало еще большее раздражение.

— Значит, вы предпочли бы, чтобы я спустилась к ужину больной?

Господи, что же она делает? Пытается воззвать к его… порядочности. Хотя очевидно, что в какой-то момент обычное человеческое сердце в его груди заменил собой кусок гранита.

— Если вы больны, то я король Англии.

— В таком случае я прощу ваше величество удалиться из моей спальни.

— Давайте кое-что проясним, Принцесса.

Амелия стиснула зубы, а пальцы ее сжали складки юбки. Ему явно доставляет удовольствие произносить это слово, потому что он понимал, как ее это раздражает.

— Это, — сказал он, жестом охватывая всю комнату, — как и все в этом доме, мое. Вы здесь пользуетесь моим гостеприимством. Более того, я уверен, что вы не в первый раз оказались наедине с мужчиной в комнате, где есть кровать. Помните, я знаю и о Кромуэлле, и о Клейборо, хотя готов держать пари на то, что Кромуэлл не был первым.

Если бы Амелия не опасалась, что он даст сдачи, она бы влепила ему пощечину. Нет, она сжала бы руку в кулак и врезала бы ему так, что он свалился бы на пол. Никогда никто… никогда… не возводил на нее подобной клеветы. Возможно, он воображал, что если у него вкусы и образ жизни бродячего кота, то все подобны ему?

— Пока вы в моем доме, будете делать то, что я говорю. Мы поняли друг друга?

Выражение лица, глаза и все его поведение говорили об одном: он ожидает, что она ответит вызовом на вызов. Но она решила не доставлять ему подобного удовольствия и тихо ответила:

— О, я все прекрасно поняла.

Лорд Армстронг явно не ожидал подобной реакции и молча уставился на нее.

— А теперь, когда вы получили мои заверения, прошу вас уйти, умоляю предоставить мне по крайней мере уединение в спальне, на которое может рассчитывать каждый. Смею предположить, даже те, кто находится у вас в услужении.

Хотя ее не удивило бы, узнай она, что он держит слуг в их комнатах в заточении. Впрочем, можно не сомневаться, не все его служанки назвали бы это «заточением»?

Выпрямившись с томной грацией, виконт отступил на несколько шагов, и на его губах появилась ленивая улыбка:

— Можете не беспокоиться на этот счет.

Испытывая облегчение оттого, что он больше не давит на нее своей близостью, Амелия предпочла не обратить внимания на насмешливое выражение его глаз.

— Будет ли мне сегодня вечером дана возможность поесть, или вы предпочтете морить меня голодом?

Постоянное бурчание в желудке не позволяло ей забыть о том, что он в настоящее время пуст.

— На этот раз я велю кому-нибудь из слуг принести вам чего-нибудь. Но, начиная с завтрашнего дня, я надеюсь видеть вас в обеденном зале.

Ответить ему так, как она хотела бы, означало бы только отсрочить его уход, и потому Амелия промолчала.

Лорд Армстронг направился к двери длинными плавными шагами. Прежде чем выйти, он повернулся к ней и сказал резким неумолимым тоном:

— Будьте в кабинете завтра утром в восемь. Если вы заставите меня ждать хоть минуту, я приду за вами и приведу вас сам. И не посмотрю, будете ли вы одеты должным образом или нет. — И затем, со слабым намеком на юмор, добавил: — Не советую вам спать сегодня ночью. И тогда мы оба поднимемся вовремя.

Он оставил ее стоять столбом возле кровати с широко раскрытыми глазами, ее трясло от его дерзости. Однако его слова вызвали в ее сознании мгновенно промелькнувший образ, и лицо ее вспыхнуло от смущения, но причиной тому было уже нечто другое.

Ужин в кругу семьи оказался относительно мирным и спокойным. Однако его сестры, снедаемые любопытством, напали на него и забросали вопросами о только что прибывшей гостье. На все вопросы он отвечал:

— Вы можете расспросить ее сами, когда завтра встретитесь с ней.

Получив такой ответ раз пять, Эмили и Сара умолкли.

И наконец, удалившись в библиотеку и оставшись в блаженном одиночестве, Томас подошел к низкому буфету и налил себе давно вожделенный и крайне необходимый бокал портвейна.

После этого он сел в свое любимое кресло, чтобы спокойно и свободно поразмыслить над своими затруднениями. Одной из них была Амелия Бертрам. Как показывало ее теперешнее поведение, она могла представлять для него гораздо большую проблему, чем он предполагал.

Томас отхлебнул из бокала. Его план был достаточно прост: заставить ее проглотить свои слова и подавиться ими. И он мог бы достигнуть этой цели, даже не укладывая ее в свою постель. Достаточно одного-двух поцелуев и, может быть, одного жаркого объятия. Это заставило бы ее томиться по чему-то недостижимому, чего она никогда не получит, — по крайней мере от него.

Часть его мозга, способная к логическому мышлению, говорила: умному человеку следовало бы завтра с восходом солнца отправить ее обратно в Уэстморленд. Но другая часть, подчиняющаяся гордости, требовала, чтобы она получила должное возмездие от него. И если бы для этого потребовалось разыграть представление, способное соперничать с лучшим спектаклем в Сент-Джеймсском театре, он был готов его дать, даже не обладая высоким актерским мастерством: его тело мгновенно откликалось на ее присутствие. Надо отдать ей должное: она была желанной.

— Я думала, ты уже лег спать, — послышался за его спиной голос матери.

Он повернул голову и увидел, что она направляется к нему. Складки ее розовато-лилового платья колыхались вокруг ног.

— Нет еще.

— Хорошо, потому что я хотела бы поговорить с тобой о леди Амелии, — сказала она, усаживаясь на диван. — Вы собираетесь пожениться?

Этот вопрос был задан как раз тогда, когда он собирался сделать глоток портвейна, и тот попал в дыхательное горло, вызвав у Томаса пароксизм отчаянного кашля. Он со звоном поставил бокал на стол.

Виконтесса заботливо похлопала сына по спине дожидаясь, когда кашель прекратится.

— Мой дорогой, я не собиралась выводить тебя из равновесия.

— Откуда, ради всего святого, у тебя возникло такое впечатление? — спросил он, все еще не отдышавшись.

— Откровенно говоря, дорогой, это единственное, что имело бы смысл. Ты холостяк, она красива и такая, какой и должна быть леди. Лорд Брэдфорд попросил тебя присмотреть за его дочерью, а это все равно что попросить лисицу стеречь выводок цыплят. Никакого здравого смысла, никакой логики. Это имело бы смысл, если ты собираешься на ней жениться.

— Мне жаль тебя разочаровывать, мама, но в ближайшем будущем я не намерен, жениться и уверяю тебя, что когда соберусь, то на ком-нибудь, ничуть не похожем на леди Амелию Бертрам.

Виконтесса сдвинула брови.

— А что с ней не так?

Ловушка была расставлена так ловко, что Томас не заметил подвоха. Из его уст вырвался принужденный смех. Он готов был восхищаться столь изобретательным и острым умом своей матери.

— Ты могла бы просто спросить меня об этом, а не притворяться, что заподозрила, будто я хочу на ней жениться.

Его мать улыбнулась, ни в коей мере не смущенная.

— Если бы я спросила прямо, ты бы водил меня кругами точно так же, как делаешь, когда я спрашиваю о женщинах в твоей жизни.

— Амелия Бертрам не из тех женщин, что играют какую-то роль в моей жизни. Она всего лишь дочь друга. А когда я соберусь жениться, непременно познакомлю тебя с этой женщиной.

— Значит, ты не собираешься мне рассказать, что происходит между вами? — спросила его мать с подчеркнутым терпением.

— Ничего, вообще ничего не происходит, — ответил Томас, ерзая в кресле. — Я полагаю, что уже объяснил затруднения Гарри Бертрама, связанные с его дочерью.

Виконтесса посмотрела на сына, подняв брови, взглядом, часто заставлявшим его в детстве исповедоваться ей в своих проделках. Но он больше не был ребенком.

— Да, но почему у меня такое впечатление, что ты опустил кое-какие подробности?

Томас пожал плечами, взял со стола свой бокал и осторожно отхлебнул из него.

— Ты ошибаешься. Больше мне рассказывать нечего.

Виконтесса продолжала внимательно наблюдать за сыном, на лице ее было заметно сомнение.

— После того как я с ней познакомилась, мне трудно поверить, что ее отец не мог найти никого более подходящего, чтобы взять на себя заботы о его дочери. Я слышала, что она очень красива, но была удивлена, увидев ее столь собранной и сдержанной. Едва ли такой тип женщины требует неусыпной бдительности.

Его мать была слишком хорошим дипломатом, чтобы употребить другое слово: высокомерной.

— И почему она приехала без компаньонки? — продолжала виконтесса. — Ты понимаешь, что при всем желании я не могу оставлять вас наедине друг с другом? Господи! Что бы на это сказали люди?

Положив ногу на ногу, Томас оперся о спинку кресла.

— Да, этого я не предвидел. Но не беспокойся. До твоего отъезда я найду для нее надежную компаньонку.

Однако проблема заключалась не в том, чтобы найти компаньонку, а в том, чтобы удержать ее здесь после того, как она познакомится с Амелией. И конечно, он не заблуждался: это дело будет нелегким. Как мог Гарри поставить его в такое положение, не предупредив? Но его заверения, похоже, не успокоили мать, как он надеялся.

— Но я уезжаю через месяц.

— К сожалению, обстоятельства складываются для нее неудачно: она не сможет присоединиться к вам с девочками в Америке. Это было бы для ее отца печальным сюрпризом.

Виконтесса смотрела на сына, и в глазах ее было трудно определимое выражение. Протянув руку, она похлопала сына по плечу.

— Похоже, ты обо всем подумал. Мне только остается надеяться, что вся эта история не будет иметь нежелательных последствий.

Томас издал неискренний смешок.

— Ты слишком беспокоишься. Уверяю тебя, не произойдет ничего, что запятнало бы репутацию Амелии, пока тебя здесь не будет.

Будь его мать любительницей выслушивать грязные сплетни, она убедилась бы, что этой репутации уже нанесен урон. Прошло больше месяца с бала в доме леди Стэнтон, а Лондон все еще смаковал подробности того инцидента.

Удовлетворенно кивнув, виконтесса оправила юбки и встала.

— Хорошо, я отправляюсь спать.

Томас отсалютовал ей бокалом.

— Доброй ночи, мама.

Она направилась к двери.

— Ты как-то обмолвился, что ее мать умерла, когда она была маленькой.

— Да, — подтвердил Томас, хотя это и не было вопросом.

Мать вздохнула:

— Я уловила в ней печаль. Ты будешь с ней деликатен? Я бы очень хотела, чтобы ей было приятно у нас.

Сбитый с толку этим неожиданным вопросом, Томас смешался и не знал, что ответить. При упоминании о ее покойной матери Томас ощутил легкий укол совести. Он ведь тоже потерял отца в трудном для ребенка возрасте. Что же касалось печали, то он ее в ней не заметил. Избалованная и трудная для общения женщина, не способная думать ни о ком, кроме себя, — вот кто она такая.

— Будь спокойна, мама. Я стану обращаться с леди Амелией со всем почтением и заботой, которых она заслуживает.

Казалось, на этот раз его ответ удовлетворил ее, потому что, прежде чем покинуть комнату, виконтесса вознаградила его нежной улыбкой.

После ухода матери Томас еще долго сидел, обдумывая ее последние слова.

 

Глава 10

Следующее утро долго боролось с серостью и угрюмостью ночи. Томас смотрел на большую стрелку часов, совершавшую свой шестьдесят второй оборот. После восьми прошла уже целая минута. Амелия несомненно опаздывала.

Нерешительность отчаянно боролась в нем с желанием действовать. Его инстинкт побуждал его (побуждал, но не требовал), чтобы он выполнил свое обещание. Ему следовало подняться в ее спальню и буквально стащить ее с кровати. Он, правда, не был уверен, что не попытается свернуть прекрасную шейку. Конечно, поднятый им шум привлечет внимание его семьи и слуг. И досужие языки начнут работать без передышки.

Томас подошел к письменному столу и нетерпеливо дернул за шнур звонка, украшенный кистями. После нескольких секунд заливистого звона в дверях его кабинета появился второй лакей, Джонс.

— Сэр? — осведомился Джонс с должным почтением.

Томас собирался послать его за одной из горничных — пусть та, как можно скорее найдет и приведет Амелию, но он тотчас же отказался от этой мысли. Такая наглость с ее стороны не могла быть случайностью. Несомненно, она все хорошо продумала и сейчас лежит, уютно свернувшись в постели, смакуя свою победу над ним и ожидая его следующего шага.

— Кажется, я не видел вчерашней почты, — сказал он первое, что пришло ему в голову.

— Я полагаю, почта на вашем письменном столе, сэр, — почтительно ответствовал Джонс.

Томас сделал вид, что роется в книгах и бумагах на письменном столе:

— Ах да. Вот она. Оказалась погребенной под моими рабочими документами. Очень хорошо. Это все.

Отдав поклон, Джонс быстро повернулся на каблуках и вышел.

Чертова девчонка! Теперь она выставила его болваном перед слугами. Соображая, как лучше поступить с Амелией, он принялся перебирать свою корреспонденцию, большая часть которой, как он понял, не требовала его немедленного внимания. И все же один из конвертов, оливково-зеленый, привлек его взгляд. Судя по почерку, его писала женщина, но почерк был ему незнаком.

Он разорвал конверт и вынул единственный листок бумаги. Первая же строчка письма будто вырвалась из текста и прыгнула на него.

«Дражайший Томас». Его взгляд тотчас же переместился на последнюю строчку и подпись: «С самыми теплыми чувствами. Луиза».

Томас замер, сжимая в руке листок. Итак, «ее светлость» желала возобновить их знакомство. И похоже, на этот раз, она отвергла лукавство и предпочла прямоту.

Схватив с письменного стола конверт и письмо, Томас подошел к камину и бросил их в огонь. Пламя быстро превратило и то и другое в пепел.

Мыслями он снова вернулся к настоящей проблеме.

Как в самом деле ему приструнить Амелию? Ни в коем случае нельзя допускать такого нарушения субординации. Было ясно, что начались военные действия и победить может человек уравновешенный и с холодной головой. Поэтому ему следовало подождать. У него не было козырей в этой игре, но время было на его стороне. Рим строился не в один день, и он готов держать пари, что за четыре месяца сумеет обломать леди Амелию Бертрам.

— Мадемуазель?

Звук голоса горничной заставил Амелию мгновенно проснуться. В течение минуты она не могла понять, почему ее сразу охватила паника. И тут на нее обрушились воспоминания о последних событиях.

Свет, яркий свет струился в окна спальни. Взгляд ее отчаянно метнулся к часам на прикроватном столике. У нее перехватило дыхание.

Девять часов! Издав крик и замолотив руками и ногами по воздуху, она отбросила покровы и спрыгнула с кровати.

— Господи! Как это случилось, что уже так поздно?

Амелия смутно припомнила, как рано утром горничная приходила раздвинуть занавеси и разжечь огонь в камине. Она тогда собиралась встать, но потом решила позволить себе еще пятнадцать минут сна. Неужели эти пятнадцать минут обернулись двумя часами?

Черт возьми! И еще раз черт возьми!

— Мадемуазель, в чем дело? Что такое?

— Я опоздала! — огрызнулась Амелия.

Ее паника мгновенно сменилась раздражением. Вовсе не так она собиралась принять положенное ей наказание — не с унижения.

— Но ведь еще рано.

Замечание горничной было вполне здравым. У нее редко, если когда-нибудь вообще, бывала причина вставать с постели раньше десяти, особенно в Лондоне. Светская жизнь, которую она вела, не позволяла ей ложиться спать раньше двух часов пополуночи.

— Знаю, знаю, но я договорилась с лордом Армстронгом встретиться ровно в восемь. Пожалуйста, Элен, поспеши. Я должна быстро принять ванну и одеться.

Элен, изумленно сдвинув брови, направилась к ванной, примыкающей к спальне.

— Нет, я сама позабочусь о мытье. Приготовь мне одежду.

Элен метнула в хозяйку любопытный взгляд и направилась к гардеробу. Ровно через пятнадцать минут после ванны, от которой ее кожа покрылась пупырышками, Амелия стояла в бархатном платье, с помощью Элен уложив волосы простым узлом на затылке.

— Ты должна будить меня в семь часов утра, — распорядилась Амелия, и ее ноги скользнули в удобные лайковые башмачки.

Элен, прибиравшая в спальне, прервала свое занятие, подняла голову и уставилась на Амелию огромными карими глазами.

— Каждое утро, мадемуазель?

Амелия отрывисто кивнула:

— К сожалению, у нас не будет здесь таких условий, как дома. Зато ты можешь не беспокоиться о моем туалете. Я буду сама им заниматься. Но так как у меня нет времени на то, чтобы позавтракать внизу… — она пожала плечами, слегка передернув ими, — я готова подниматься в непристойно ранний час, и когда ты будешь приходить будить меня, приноси поднос с едой. Мне не нужно плотного завтрака. Что-нибудь легкое, чтобы заморить червячка и дождаться ленча.

— А сейчас? Принести вам чего-нибудь? — спросила Элен, как и подобает заботливой горничной: нельзя же, чтобы госпожа оставалась голодной, если в ее власти предотвратить это.

— Нет. Нынче утром у меня совсем нет аппетита.

— Как пожелаете, мадемуазель.

Амелия поспешила к лестнице.

Внизу она замедлила шаги и не спеша зашагала по выложенному мрамором холлу. Слуги прерывали свои домашние дела, и выражение их лиц было почтительным, всего лишь с легким намеком на любопытство. По мере того как она проходила мимо них, они кланялись и приседали, выражая свое почтение к ее статусу леди.

И все же ее положение в этом доме было неясным: то ли гостья, то ли служанка — будто королеву заставили зарабатывать себе на хлеб насущный с полного одобрения короля. По правде говоря, ее положение было едва ли лучше положения тех, кто ее обслуживал.

Ускорив шаги, Амелия сделала последний поворот перед еще одним долгим переходом по коридору, ведущему в библиотеку, прошла мимо бильярдной, миновала библиотеку и еще с полдюжины слуг и, наконец, оказалась перед дверью в кабинет. Она смотрела на двустворчатые нарядные дубовые двери со смешанным чувством неодобрения и тревоги.

Разгневан ли он? — гадала она. Или, если выразиться точнее, насколько разгневан? Во всяком случае, в этом отношении ее совесть чиста. Ведь она проспала не намеренно. Однако это не значит, что он ей поверит, если бы, конечно, она стала оправдываться. Впрочем, длительность ее пребывания здесь давала ему огромную возможность подвергать её пыткам и делать несчастной. Она еще не представляла меры этих пыток и несчастья, но мысленно поклялась, что разделит с ним это бремя.

Несмотря на внутреннюю уверенность, когда Амелия дважды постучала в дверь короткими ударами, она почувствовала спазмы в животе. Этот жест вежливости был скорее продиктован желанием, чтобы он узнал, что она пришла, чем намерением получить право войти.

Расправив плечи и высоко вскинув подбородок, Амелия набрала полную грудь воздуха, готовясь неохотно принести извинения. Человек, который должен был их принять, сидел за письменным столом красного дерева, склонив голову над книгой в синем кожаном переплете, которую она сочла бухгалтерским гроссбухом. Вокруг него громоздились горы бумаг, занимая почти каждый квадратный дюйм поверхности стола.

Она нерешительно сделала несколько шагов от двери, ожидая, что он даст знать, что заметил ее. Тишину нарушали только шелест бумаг да ритмичное тиканье часов на стеклянной подставке.

Настоящий джентльмен уже поднялся бы на ноги. Прошло полдюжины секунд. Человек должен был хотя бы взглянуть на нее. Истекло еще несколько секунд.

Только невоспитанный негодяй может вести себя так, как он.

Виконт не двигался с места. У нее возникло желание кашлянуть, но ей мешала гордость — это было бы знаком отчаяния. «Посмотри на меня», — мысленно молила она его. По правде говоря, она бы не имела ничего против, если бы он не замечал ее. Но ведь она здесь по его распоряжению!

С каждой секундой этого стояния спина ее деревенела все больше, а дыхание становилось все глубже. Прошло полминуты, и она поняла, что приготовленное ею извинение никогда не будет произнесено. По истечении минуты она почувствовала, что даже средневековые пыточные приспособления не заставили бы ее произнести его.

Часы пробили половину.

«Право же, хватит! Достаточно!»

Она повернулась и направилась к двери.

— Сядьте!

Голое прорезал воздух, как лезвие. Амелия остановилась, не закончив шага. Ее правая нога находилась в нескольких дюймах от двери. Какую-то долю секунды она не двигалась, взвешивая в уме последствия открытого вызова. Решение было принято очень быстро: шум, который это вызвало бы, не стоил затраченных усилий. Стремительно повернувшись к нему, она заметила, что поза его не изменилась, голова все еще склонена над гроссбухом и пряди волос сверкают золотом под лучами солнца.

— Я так поняла, что вы во мне не нуждаетесь.

— Сядьте! — повторил он резким тоном и, не глядя на нее, небрежно указал на стул напротив себя.

Амелия прикусила губу и сжала руки, стараясь успокоиться. Напоминая себе, что скоро уедет отсюда, она неохотно сделала несколько шагов к указанному им стулу. Он медленно поднял голову и обратил к ней столь внимательный и пристальный взгляд, какого ей еще не доводилось видеть. Она поспешила опустить глаза и посмотрела на его одежду. Ее не удивило, что он оказался в одной рубашке и что ворот ее был расстегнут, позволяя видеть волосы на груди. Амелия отвела взгляд от его груди и снова посмотрела ему в лицо.

— Надеюсь, вы нашли удовлетворительными здешние условия, — проговорил виконт, откинувшись на спинку стула и лениво оглядывая ее.

При этом его взгляд надолго задержался на ее груди.

— Я нахожу ваш взгляд оскорбительным, милорд.

Жар, медленно охватывающий ее живот, она приписала голоду.

Ее упрек никоим образом не подействовал на него, и он продолжал все также пристально ее разглядывать. Похоже, это его забавляло. На его лице появилась улыбка, а взгляд медленно поднялся выше, и теперь он смотрел ей в глаза.

— Вас это смущает? Я думал, вы давно привыкли к восхищенным мужским взглядам.

Его тон был дерзким и никак не соответствовал невинному взгляду.

Он счел лестным для себя то, что его взгляд мог вызвать в ней что-то, кроме негодования. Джентльмены уже много лет смотрели на нее. Она привыкла к постоянному вниманию и мужским взглядам. Но в данном случае Амелия отлично понимала: он делал это с единственной целью — смутить ее, потому что она так же не нравилась ему, как и он ей.

— Я предпочла бы, милорд, чтобы вы оставили эти игры. В конце концов, это не принесет ни одному из нас ничего, кроме неприятностей.

Он высоко поднял брови, продолжая улыбаться:

— Неприятностей? С какой стати? Я просто отдал должное вашей внешности, но, как я догадываюсь, вы и сами отлично знаете, чего она стоит и что она может увести с пути истинного даже монаха.

Несмотря на отчаянные усилия Амелии не обращать внимания на его комплименты. Она почувствовала, как лицо ее вспыхнуло. Комплимент от любого другого мужчины прозвучал бы сухо и походил на черствый хлеб недельной давности. Но из уст виконта текли слова, полные поэзии.

— Но вам не следует думать, что у меня есть на вас планы. Мои вкусы всегда заставляли меня склоняться к женщинам с горячей кровью. Как ни приятна для глаз внешняя красота, ее недостаточно, чтобы завладеть моим вниманием. Важно еще иметь добрый нрав, а вы, Принцесса, к моему прискорбию, им не обладаете.

В его поэтической речи появился диссонанс, лишивший ее способности двигаться и говорить. Но тотчас же непристойность подобной оценки вызвала в ней вспышку гнева. Позже она, вероятно, пожалела бы о дерзости своего ответа, но слова вырвались прежде, чем она успела подумать, потому что ее охватила неконтролируемая ярость:

— И я слышу это от человека, не способного удерживать на должном месте штаны минутой дольше, чем пастору закончить читать свою проповедь?

Уголки его рта приподнялись в медлительной улыбке, подстегнув ее к дальнейшей язвительности.

— И потому, милорд, избавьте меня от сомнительной чести быть выделенной мужчиной, несомненно, известным всем шлюхам Лондона.

Как только она произнесла эти ядовитые слова, ей тотчас же пришло в голову: от ее спокойствия и душевного равновесия ничего не осталось. Клятва, данная самой себе, — она не позволит ему видеть ее малейшую слабость — оказалась сметенной порывом обжигающего гнева.

Но ее злобный выпад имел лишь тот результат, что улыбка его стала шире, обнажив два ряда великолепных ослепительно белых зубов.

— В таком случае я могу быть полностью уверен, что мне не стоит опасаться попыток с вашей стороны пленить меня вашими… гм… чарами. Вы же, в свою очередь, можете быть спокойны: мое похотливое и тлетворное внимание не затронет вас.

Она захочет пленить его? А он ее? Эта мысль показалась ей просто дикой.

— Вам, милорд, это никогда не грозило, — сказала она презрительно.

Подавшись вперед, виконт уперся локтями в столешницу.

— В таком случае вы не сочтете за оскорбление, если я скажу: будь у вас такое намерение, вам это никогда бы не удалось.

Слегка восстановив спокойствие, Амелия попыталась молча оценить ситуацию более трезво и ясно.

Он лгал.

Но это вовсе не значило, что она ему нравилась или что он желал ее. Он мог считать ее холодной, как Темза среди зимы, но не способен отвергнуть ее, так как целью его жизни было прелюбодействовать с как можно большим числом женщин. А все его слова — ложь и бравада. И, будучи разгневанной и злоязычной, она могла бы доказать, что он лгун.

— Не обратиться ли нам к более приятной теме, как, например, ваши сегодняшние обязанности?

Его брови поднялись, будто он ожидал ее разрешения продолжать.

При всей внешней небрежности манер он, конечно, ожидал, что она будет считать его человеком строгим и сдержанным. И она решила вести себя так же, как он, раз не оставалось ничего другого. Браниться, как торговка рыбой, — это не для нее.

— Ваш отец сказал мне, что вы дружны с цифрами, и потому, полагает он, мне следует поручить вам вести бухгалтерию.

Да, отец считает, что это единственная область, где она могла проявить себя.

Мысль о том, что женщина с ее несовершенными мозгами без особого труда может выполнять столь свойственнее мужчинам задачи, когда-то повергала его в изумление.

— Однако я считаю совершенно невозможным поручить вам что-нибудь важное, хотя и питаю большое доверие к вашему отцу. Думаю, без особого вреда я могу позволить вам привести в порядок мои дела.

«Вреда?» Амелия сжала зубы, чтобы не вспылить, слушая его оскорбления, потому что именно этого он и добивался. Она могла собрать его чертовы папки, свалить их на груду дров и разжечь самый большой костер, какой только когда-либо видели в Девоне. Да, это достойная мысль, подумала Амелия злорадно.

— Это меня нисколько не затруднит, — сказала она, просто чтобы позлить его.

— Отлично.

Как хорошо отдохнувший лев, он встал, разогнув свое длинное тело, и направился к небольшому письменному столу типа секретера, стоявшему футах в двадцати от стола возле двух высоких арочных окон.

Амелия повернулась на своем стуле и наблюдала за ним. Если бы он проявил благопристойность и надел сюртук, ей не пришлось бы — хочешь не хочешь — смотреть на его ничем не стесненную спину, а на эту часть мужского торса она редко обращала внимание. Его бедра, крепкие ягодицы и мускулистые ноги облегали черные панталоны, и она была вынуждена отдать должное его отличной фигуре.

Амелия поспешила отвести взгляд и тряхнула головой, будто старалась вытеснить из мыслей этот образ. А возможно, она полагала, что это действие вернет ей здравый смысл.

— Можете начать с этих.

Ногой, обутой в черный сапог, он пнул открытый ящик письменного стола. Стараясь снова не взглянуть ненароком на его спину, Амелия встала и направилась к столу, чтобы посмотреть, что в ящике. Там были свалены какие-то бумаги, исписанные черными чернилами, по большей части старые и потрепанные.

— И что мне с ними делать? — спросила она холодно.

Этот человек был воплощенным дьяволом.

Прежде чем ответить, он выдержал паузу:

— Ну конечно, привести в порядок.

— Непохоже, чтобы эти документы, бумаги, или как они там называются, когда-нибудь вообще лежали в порядке.

— Вижу, ваш отец был прав. Вы умны. Вы быстро поняли необходимость создать хорошо организованное рабочее пространство.

Амелия внутренне ощетинилась под его снисходительным взглядом и прикусила нижнюю губу, чтобы удержаться от резкого ответа.

Его переход к деловой манере был внезапным, как краткая летняя гроза. Он продолжал ей объяснять, что ему требуется и как она должна это сделать.

В ящике, первом из многих, как он сообщил ей, лежали контракты, накопившиеся за долгие годы и относящиеся к его животноводческой ферме. Он показал, как и где их следует сложить — в высоком шкафу с пятью ящиками, снабженными металлическими разделителями. Она может задавать ему любые вопросы. При этом его заявлении Амелия испытала облегчение: значит, он с ней не останется. Каким бы просторным ни был его кабинет, он показался бы ей чуланом для метел и щеток, останься она с ним здесь на весь день.

— Если у вас возникнет неотложная необходимость во мне, я буду внизу, в конюшнях.

Амелия стремительно обернулась и обожгла его взглядом. Хотя тон его был спокойным, выбор слов заслуживал сурового взгляда. Однако Армстронг был уже у двери, а несколькими секундами позже она услышала за дверью эхо его затихающих шагов.

Оставшись в комнате одна, Амелия испустила вздох облегчения и огляделась. В меблировке комнаты, в изогнутом по-змеиному диване и обитых бархатом и парчой креслах в дальнем конце кабинета ощущалось сильное влияние французского рококо. Четыре стрельчатых окна с занавесями, украшенными золотыми кистями, были расположены на северной и, восточной стенах, и потому в дневные часы комната почти не нуждалась в искусственном освещении. Встроенные книжные шкафы занимали по меньшей мере половину пространства стен. Их темное дерево и чистые линии придавали комнате мужской характер.

Амелия обошла вокруг небольшого письменного стола, который теперь могла считать своим, и села на стул с высокой спинкой. Взяв охапку бумаг из ящика, она пробежала глазами первую страницу — хрупкую, потускневшую от времени. Но как Амелия ни напрягала зрение, ей не удалось разобрать имя вверху страницы, представлявшей собой контракт. Так, может, устроить торжественное аутодафе прямо сейчас? Хорошо бы!

Амелия уже предвидела, какими долгими и утомительными будут теперь дни, а возможно, и недели. Сегодня же вечером она напишет лорду Клейборо, а завтра изучит все возможные пути побега, которыми располагал Стоунридж-Холл.

Если чистилище можно представить в виде кип бумаг, исписанных черными чернилами, то Амелия с полным правом могла сказать, что попала именно в него. Ее день, обычно тянувшийся медленно и размеренно, сегодня, громыхая, несся вскачь, и эта скачка была прервана только на время ленча и краткой передышки, когда в послеполуденный час она перекусила прямо за своим письменным столом. К шести часам она уже страдала и томилась — каждую секунду, каждую минуту и каждый час. Эта нудная работа убаюкала ее почти до бесчувствия.

Единственное светлое пятно за весь унылый день — это то, что лорд Армстронг ни разу не пришел проверить, как она работает.

Когда она прибирала на письменном столе, дверь отворилась, она вздрогнула и повернула голову. Это был он, переодевшийся, в шейном платке, жилете и сюртуке, и все это придавало необходимую официальность его костюму. Под этими слоями шерсти, шелка и кружев виконт был тем же самым мужчиной, с поджарым, мускулистым телом, покрытым плотью и золотистой кожей. Амелия тотчас же одернула себя за то, что позволила себе предаваться подобным мыслям. Что с ней произошло? Физическая красота мужчины никогда не имела над ней власти, не имела и все еще не имеет.

— Как это вам удалось столько сделать? — сказал он, направляясь к письменному столу.

— Думаю, так и предполагалось, — дерзко ответила она, выравнивая на столе последнюю стопку документов. — Остальное докончу утром.

Она вынула платок из ящика письменного стола и принялась вытирать им руки, испачканные в чернилах.

Он открыл папку со счетами и принялся листать страницы. Услышав ее слова, он перестал шелестеть бумагами, и в комнате наступила тишина.

Амелия с любопытством бросила на него взгляд и увидела, что он пристально смотрит на нее, держа на весу папку.

— Завтра? Почему завтра, когда вы можете это сделать сейчас?

Глаза Амелии округлились, и она изумленно заморгала:

— Сейчас?

— Да, а что? Вам трудно это сделать?

Он закрыл папку со счетами и положил на стол.

Трудно сделать? Час был поздний. У нее разболелась спина, потому что большую часть дня она просидела за столом. Ягодицы онемели. Что за нелепый человек!

Конечно, ей было трудно!

— Разве, это не может подождать до утра? — раздраженно спросила она.

Он переменил позу, оперся о край стола и сложил руки на груди.

— Моя дорогая Принцесса, насчет утра — вопрос спорный. Вы полагаете, я забыл, что вы опоздали на полтора часа?

Пальцы Амелии судорожно сжали платок — с такой силой хотелось бы сжать его шею.

— Я проявил сдержанность этим утром, — продолжал он, не повышая голоса, но в этом тихом голосе звенела сталь. — Но если это повторится я не потерплю неповиновения.

Как она посмела ослушаться его столь ясно выраженного распоряжения? Должно быть, это не давало ему покоя весь день и не даст спать ночью. Амедия уронила носовой платок на стол.

— Значит, теперь то, что я проспала, приравнивается к серьезному преступлению? — спросила она, стараясь не показать ему своего раздражения.

Он покачал головой, ей показалось, что ее слова его слегка позабавили.

— Совершенно верно. За это мы прилюдно вешаем на городской площади. Но что касается вас, пусть это будет не преступление, а проступок, влекущий за собой определенные последствия.

По-видимому, он полагал, что сейчас она задрожит от страха.

— А как насчет ужина нынче вечером? — сдержанно поинтересовалась она. — Я буду ужинать вместе с вашей семьей или мне придется работать? То и другое осуществить одновременно просто невозможно.

Он пригвоздил ее к месту таким взглядом, который мог бы лишить сознания и способности дышать любую взрослую женщину.

— Принцесса, — процедил он сквозь зубы, — вы и представить не можете, как я сумею это осуществить.

Никогда еще на ее памяти слово «это» не звучало так зловеще. И потому она лишилась дара речи и не смогла разбить его в пух и прах. Она даже, забыла разозлиться, как обычно, на это ненавистное обращение.

Но он, казалось, не собирался медлить и торжествовать свою победу:

— Ужин будет в восемь, а сейчас только шесть, У вас полно времени, чтобы закончить работу.

Он отстранился от стола и выпрямился во весь свой впечатляющий рост.

— Если я вам понадоблюсь, — он сделал краткую паузу, достаточную для того, чтобы она полностью прониклась смыслом его слов, — позвоните и вызовите Ривса. Он знает, где я буду.

Пока Амелия пыталась привести в порядок свои мозги и восстановить душевное равновесие, он вышел из комнаты с непринужденным видом человека, только что удачно завершившего словесную схватку.

Амелия снова опустилась на стул. Она была разгневана и возбуждена, и последнее обстоятельство увеличивало ее гнев втрое.

Во-первых, Томас Армстронг был отвратительным человеком. Во-вторых, он угнетал ее больше любого другого известного ей человеческого существа, имевшего на это власть или право. И наконец, что больше всего ее удручало, так это ее собственная реакция на него: она гневалась на самое себя, на то, что он обладал способностью выводить ее из терпения не только своими словами, но и взглядами и самим-своим присутствием. Сокрушительный удар для женщины, считавшей себя неподвластной любым чарам. А его невозмутимость во время перепалки? Да это же просто унизительно!

Стук в дверь оторвал ее от этих невеселых мыслей. Молодая девушка, лет примерно пятнадцати, вошла в комнату и поспешила к ней. Цвет ее волос, чуть светлее волос виконта, и зеленые глаза позволяли определить ее принадлежность к семье Армстронгов. Более того, она обладала разительным сходством с виконтессой.

— Здравствуйте, леди Амелия.

Приветствие несколько запоздало, как будто девушка внезапно вспомнила о хороших манерах.

Она остановилась возле письменного стола, и на лице ее появилась лукавая улыбка.

— Мы так надеялись увидеть вас и познакомиться с вами вчера. Мы — это моя сестра и я. Я — Сара, Томас не говорил, что вы такая хорошенькая.

Амелия не знала, на какое высказывание ответить прежде всего.

— Гм… Здравствуйте, Сара. Возможно, потому, что ваш брат так не думает.

Сара рассмеялась, будто услышала что-то очень забавное, и при этом ее коса запрыгала по плечам.

— Уж в чем мой брат разбирается лучше многих, так это в красивых женщинах, и я уверена, что он находит вас красивой.

Амелия подавила готовый вырваться смех. Мисс Сара Армстронг не отличалась робостью или застенчивостью.

— Что же! Благодарю вас. Я приму это как комплимент, потому что он исходит от такой красавицы, как вы.

Большинство девушек и женщин стали бы жеманиться, услышав такую оценку своей внешности, или притворно возражать. Н о Сара лишь улыбнулась, и глаза ее радостно сверкнули. И тотчас же она переключила свое внимание на стопку контрактов, аккуратно уложенную Амелией.

— Чем вы занимаетесь?

— Привожу в порядок эти документы, — ответила Амелия, снова принимаясь за работу. — И если я собираюсь нынче вечером поужинать, то мне нельзя мешкать.

— Думаю, замечательно, что вы предложили Томасу свою помощь в его благотворительной деятельности.

Амелия попыталась замаскировать кашлем внезапный приступ смеха. Так вот, значит, какие объяснения он представил своей семье. Он описал ее как святую благодетельницу, а не дочь, которую ее отец навязал виконту как ненужный и опостылевший багаж.

— Да, да, это в самом деле так, — ответила Амелия сухо.

— Может быть, мне помочь вам? — предложила Сара, и на лице у нее появилось выражение такой серьезности, что Амелии было неловко отказываться.

Амелия оглядела письменный стол и ящики, на которых громоздились бумаги, сулившие не менее двух часов работы — как раз до самого ужина. У нее даже не оставалось времени переодеться.

— А вас не хватятся? — спросила Амелия.

— Нет, весь следующий час мама будет практиковаться в игре на фортепьяно, а Эмили с мисс Джаспер заканчивает сегодняшний урок.

— А вам разве не задал и уроков?

— Я их уже сделала. Эмили не любит французский язык, потому что ее произношение оставляет желать лучшего. И ей пришлось бы заниматься всю ночь, если бы мисс Джаспер не надо было есть и спать.

Амелия подавила улыбку, размышляя над сделанные предложением. Почему не принять помощь девушки? Она была искренней и полна готовности помочь. Виконт не говорил, каким образом она должна выполнить работу, а только велел ее выполнить. И две пары рук лучше, чем одна. Конечно, его это не обрадует. Зато обрадует ее.

— Ну, если вы настаиваете… — Амелия поднялась со стула. — Хорошо, можете занять мое место, и я все вам объясню.

 

Глава 11

— Ах, леди Амелия, как хорошо, что вы к нам присоединились, — сказала леди Армстронг, как только девушка вошла в столовую ровно без двух минут восемь.

Виконтесса, блистательная в своем платье с двумя нижними юбками, отделанном вельветовой каймой и зубчатым кружевом, стояла рядом с двумя другими женщинами. Впрочем, одну из них, совсем юную, едва ли можно было отнести к категории женщин.

— Добрый вечер, леди Армстронг, — ответила Амелия.

— Пожалуйста, разрешите мне представить вас моей дорогой подруге миссис Элинор Роланд и ее дочери Дороти. Элинор, Дороти, разрешите мне представить вам леди Амелию Бертрам. Она будет нашей гостьей, пока ее отец в отъезде.

Миссис Роланд оказалась высокой крепкой женщиной с темными, обильно напомаженными, седеющими волосами и сильно напудренным лицом — несомненно, чтобы скрыть оспины, которыми были усеяны ее щеки, лоб и подбородок. Одетая к ужину в темно-синее платье, она разумно выбрала ткань, драпирующую фигуру свободными складками, не пытаясь втиснуть себя в нечто, предназначенное для того, чтобы идеализировать женские формы.

Дочь была противоположностью матери. У нее была копна кудрявых рыжих волос, свободно рассыпавшихся по плечам. Маленькая и хрупкая, она изъяснялась односложно, и голос ее был чуть громче шепота.

— Леди Амелия, приятно с вами познакомиться, — вежливо приветствовала ее миссис Роланд, но приветствие ее прозвучало отнюдь не дружелюбно.

Впрочем, Амелия привыкла к тому, что женщины не встречали ее с распростертыми объятиями.

— Это и для меня тоже удовольствие, миссис Роланд, мисс Роланд.

Амелия поклонилась каждой по очереди.

Миссис Роланд казалась погруженной в свои мысли, и ее взгляд был обращен куда-то в сторону. Проследив за взглядом дамы, Амелия наткнулась на непроницаемые глаза виконта.

Войдя в столовую, с самого первого момента она старалась не обращать на него внимания, хотя чувствовала, что он стоит всего в нескольких футах от нее перед горкой красного дерева и наблюдает за ней. У нее возникло ощущение, что взгляд его проникает сквозь тюль и шелк платья и хлопчатобумажное нижнее белье и добирается до обнаженной плоти под ним. Амелия поспешила отвести взгляд.

— Я полагаю, вы уже знакомы с моими дочерьми, — сказала леди Армстронг, жестом указывая на девушек, стоявших рядом с братом.

Обе они были одеты в прелестные платья, отделанные кружевами.

— Да, мадам, мы познакомилась чуть раньше — нынче вечером.

Конечно, Амелия не стала распространяться, при каких обстоятельствах она познакомилась с младшей. Эмили была на три года старше пятнадцатилетней Сары, и Амелия познакомилась с ней, как только вернулась из кабинета в свою спальню. Эмили в отличие от сестры была малоразговорчивой, но в ней тоже чувствовалась приветливость и доброта. И как ее брат и сестра, она унаследовала зеленые глаза виконтессы и ее золотые волосы и красоту.

Как только было покончено с формальностями, все заняли места за столом, накрытым белоснежной скатертью.

К досаде Амелии, ее посадили слева от виконта, сидевшего во главе стола. Место виконтессы было справа от него.

Она предпочла бы противоположный конец стола.

Появились лакеи с серебряными подносами, нагруженными блюдами, выглядевшими столь аппетитными, что могли бы соблазнить человека с самым взыскательным вкусом, и это отвлекло ее внимание от сидевшего слева.

Через несколько минут миски и тарелки были наполнены, а красное вино разлито в бокалы.

— Как вам понравился этот сезон? — спросил лорд Армстронг, обращаясь к мисс Роланд, когда лакеи заняли свои места в конце комнаты и все принялись за первое блюдо.

Мисс Роланд замерла с ложкой, поднесенной к губам, а потом опустила ее в тарелку с черепаховым супом.

— Скажи же его лордству, как тебе понравился сезон, — подтолкнула ее миссис Роланд, и в тоне ее послышалось нетерпеливое раздражение оттого, что дочь была не столь активна.

— Если бы я была более хорошенькой, то привлекла бы внимание большего числа поклонников… ну, хотя бы одного… — вымолвила наконец мисс РоЛанд с тяжким вздохом. — Боюсь, в конце концов мама будет мной разочарована.

Амелия чуть не подавилась вином. Сыскать искренность среди аристократии было делом почти нереальным. Но никто бы не усомнился в искренности мисс Роланд, принимая во внимание ее узкие поникшие плечи и потерянный взгляд светло-карих глаз.

Быстро оглядев сидящих за столом, Амелия поняла, что это заявление было справедливым. Миссис Роланд выглядела униженной, а все члены семьи Армстронгов смотрели на нее, как на щенка, которому дали пинка. И все же именно лорд Армстронг выправил положение.

— Вы более чем хорошенькая. Светские джентльмены, не способные видеть других ваших удивительных достоинств, не заслуживают вас.

Мисс Роланд подняла глаза от своей тарелки с супом и посмотрела на него. Если бы он сказал ей, что она воплощение Афродиты, она не выглядела бы более удивленной и полной сомнения.

— По-моему, нет ничего лучшего, чем быть хорошенькой и привлекать внимание джентльменов.

В ответ он положил на стол свои приборы, приложил салфетку к уголкам рта и внимательно оглядел мисс Роланд. По-видимому, будучи столь высокого мнения о себе, он ожидал, что каждое его слово будет принято мисс Роланд как откровение, решила Амелия.

— Позвольте с вами не согласиться, Я встречал на своем веку красавиц, которые пытаются превратить в развлечение даже самые необходимые ежедневные обязанности. Не упоминая имени некой светской леди, расскажу вам историю того, как меня ей представили год назад.

Звон столовых приборов о белые фарфоровые тарелки смолк. Все взоры были теперь прикованы к виконту, которому недоставало только короны, чтобы он мог претендовать на положение благородного принца. Амелия почувствовала неловкость.

— Она очень хороша собой. Я сказал бы, почти так же хороша, как… — Он помолчал, будто подыскивая достойное сравнение, и встретил ее взгляд. — Как леди Амелия. Готов поклясться, что именно так. Да, ослепительная красавица по всем меркам.

Глаза всех сидевших за столом обратились к Амелии. Она тотчас же переключила внимание на свою тарелку супа с вермишелью. По мере того как длилось общее молчание, щеки ее пылали все сильнее и сильнее.

Амелия не была настолько наивной, чтобы поверить, что он хотел сделать ей комплимент. Задумав для своей очарованной аудитории грандиозное шоу, он, конечно, собирался преподнести ее в качестве героини своей маленькой притчи. Она ничуть в этом не сомневалась.

— Итак, об этой молодой леди. — Он сделал ударение на последнем слове, как если бы такое определение упомянутой дамы могло вызвать подозрение относительно ее причастности именно к этой категории женщин. — Я не был с ней знаком прежде и потому не мог оскорбить ее нравственности теми подробностями моей личной жизни, в которых она упрекнула меня, когда нас представляли друг другу… Нет нужды говорить о них, потому что вы наверняка встречали эти сплетни в грязных газетенках. Это безосновательные и лживые слухи, касающиеся моего характера и морали.

— Неужели нашлась женщина; способная противостоять твоему обаянию? — спросила виконтесса серьезным тоном, противоречащим лукавому блеску в глазах.

При этом замечании матери Сара и Эмили, поначалу пытавшиеся скрыть смех, не выдержали и разразились звонким девичьим хохотом.

— Отвратительное поведение! — воскликнула миссис Роланд, неодобрительно фыркнув и придав своей спине каменную неподвижность. — В наши дни многие молодые леди не обладают хорошими манерами.

Оторвав взгляд от виконта, она обратилась к дочери, сияя улыбкой:

— Что касается Дороти, у нее примерные манеры. Не правда ли, дорогая?

— Но какая мне от них польза? Одни хорошие манеры не помогут мне найти мужа. Джентльмены предпочитают хорошеньких жен, — пробормотала мисс Роланд, опустив глаза.

Виконтесса и миссис Роланд попытались было что-то сказать, но лорд Армстронг снова взял нить беседы в свои руки:

— Умный мужчина предпочтет в жене другие качества: такие как доброта, скромность, теплота и хороший характер. Красивая, но строптивая жена едва ли способна удержать мужчину; разве что на время, но не на всю жизнь.

Жестом, достойным разбойника с большой дороги, объясняющего судье, что он всего-навсего остановил карету, чтобы проехаться в ней, а пистолет и маска потребовались ему для убедительности, он повернул голову к Амелии и посмотрел на нее.

— Вы согласны, леди Амелия?

В чем заключалась его игра, кроме того, чтобы смутить ее? Разве он не мог найти никого, кто бы с охотой выполнял ее работу? К тому же она изо всех сил старалась следовать его приказам.

— Конечно, если леди, о которой вы говорите, и в самом деле оказалась столь неприятной. Что касается меня, то я не была свидетельницей этого инцидента и не знаю всех обстоятельств, при которых помянутая леди… гм… оскорбила вас, как вы утверждаете. И раз вы не хотите просветить нас насчет того, что она точно сказала, то едва ли мне подобает высказывать свое мнение.

— Можете мне поверить, что эта леди и в самом деле оскорбила меня.

Напряженность его взгляда была способна прожечь в ней дыру.

— Ну, прежде чем осуждать эту женщину, я бы хотела услышать, что она сама скажет об этом происшествии. Как вам известно, у каждой медали есть две стороны, подчас противоречащие друг другу.

Сделав это дерзкое замечание, Амелия поднесла ко рту ложку супа.

За столом воцарилось молчание. Амелия притворялась, что не замечает взглядов, которые виконт метал в нее, как стрелы.

— Приятно сознавать, что вы, Томас, джентльмен, обладающий хорошим вкусом и здравыми суждениями, и способны оценить не только внешние достоинства женщины, — проговорила миссис Роланд и одарила его улыбкой женщины, готовой схватить свою добычу.

Значит, во всем этом был несомненный смысл — выпячивание исключительных манер ее дочери и восхваление лорда Армстронга. Миссис Роланд желала заполучить виконта для своей дочери, а это все равно как соединить Красную Шапочку с волком.

Но слово было произнесено, и Амелия решила не остаться в долгу. «Каково-то ему будет, когда окажется, что камни летят в его сторону?» — подумала она.

— Да, лорд Армстронг и в самом деле замечательная личность. Я совершенно уверена, что он ищет женщину точно такую же, как мисс Роланд. Но если мисс Роланд не против, осмелюсь заметить, ему не надо далеко ходить за своим идеалом.

Амелия обратила к упомянутым лицам невинный и бесхитростный взгляд.

В хрустальном канделябре над их головами горело по меньшей мере четыре дюжины свечей. На стене были укреплены в держателях газовые рожки, а на столе стояло еще два канделябра. Улыбка миссис Роланд засияла в этом ярком свете еще ослепительнее. Все остальные, сидевшие за столом, потеряли дар речи.

— Я должна сказать…

— Как мило с вашей стороны, леди Амелия, что вы берете на себя задачи свахи, — заметил лорд Армстронг, перебив миссис Роланд, еще не успевшую договорить. — Но я знаю Дороти с младенчества, с тех пор как она была крошкой. И она для меня все равно что мои родные сестры, и, думаю, она чувствует то же самое.

Виконтесса ответила слабой улыбкой и, казалось, испытала облегчение оттого, что ее сын сумел справиться с ситуацией так деликатно и тактично.

Сестры его обменялись взглядом, смысл которого остался для Амелии непонятным. Мисс Роланд медленно кивнула в знак согласия, подтверждая их почти родственную связь. Но бедная миссис Роланд, онемев, так и осталась неподвижно сидеть на стуле, — лорд Армстронг хоть и в мягкой форме, но решительно и недвусмысленно выразил нежелание связать себя с ее дочерью узами брака.

Внезапно Амелия ощутила раскаяние. В своем неукротимом рвении смутить и поставить в неловкое положение лорда Армстронга она завлекла в эту сеть и остальных. Черт бы их всех побрал! Но ведь это именно он начал свою историю о «красавице со строптивым характером». И по его вине миссис Роланд теперь сидела с обиженным видом, утратив надежды и мечты.

— Ну, если не виконт, то другой, более счастливый и удачливый джентльмен будет иметь честь взять в жены мисс Роланд, — сказала Амелия, пытаясь исправить положение и смягчить отказ виконта, хоть и сделанный в вежливой форме.

Девушке было не более семнадцати, и в запасе у нее еще года два, за которые она могла бы нарастить немного плоти. И тогда мужчины начнут обращать на нее внимание, потому что цвет лица у нее был хороший, кожа чистая, а черты лица правильные. Возможно, розой ее не назовешь, но никакой неприязни она не вызывала. При наличии внушительного приданого ее бы достаточно высоко оценили на ярмарке невест.

— Вы в самом деле так думаете? — спросила мисс Роланд со слабой надеждой в голосе.

— Я не стала бы этого говорить, если бы так не думала. Сколько вам лет? Не более семнадцати, восемнадцати? А может быть, шестнадцать?

— Семнадцать.

— В этом возрасте я была страшилой.

Разумеется, это было вопиющей ложью, но мисс Роланд не могла этого знать. Зато знал виконт. Она прочла это в его взгляде. Но он не проронил ни слова — только задумчиво посмотрел на нее.

— Я ни на секунду не поверю в это. Я думала… — раздался голосок Сары, но она тотчас же умолкла под гневным взглядом сестры.

— Да спросите кого угодно, — стояла на своем Амелия.

Спрашивать было некого, кроме слуг. Отгороженная от мира в их загородном поместье, с одной-единственной подругой, до прошлого года Амелия не была известна никому в обществе.

Мисс Роланд взирала на нее с чувством, близким к благоговению. Если бы можно было поверить в превращение «страшилы» в девушку, сидевшую напротив!

— А посмотрите на меня сейчас. Я закончила свой второй сезон, и пока что у меня нет перспектив на брак. Вы же еще очень молоды, и у вас впереди много лет, чтобы встретить человека, достойного ваших чувств.

— Да, дорогая, у тебя масса времени, — вторила ее мать, пробудившись от ступора. — Я уверена, что в следующем сезоне Томас будет счастлив представить тебя кое-кому из своих друзей. Я думаю, что лорд Алекс еще свободен. А он так красив!

Виконт сделал глоток вина из своего бокала и закашлялся. Амелия улыбнулась и вернулась к еде.

Спустя три блюда и полтора часа женщины поднялись с мест, чтобы удалиться в гостиную пить чай. Амелия вежливо отклонила предложение присоединиться к ним. День был долгим и утомительным, и она мечтала об уединении в своей спальне.

— Леди Амелия, могу я перемолвиться с вами парой слов до того, как вы удалитесь? — послышался голос лорда Армстронга из-за ее спины, когда она двинулась к выходу.

Амелия остановилась, чувствуя, как ее внутренности завязались узлом, остальные дамы в это время уже исчезли в холле. Она неохотно обернулась и увидела, что он направился к ней и остановился, только когда оказался совсем близко, слишком близко от нее. Запах его одеколона, такой мужественный, с силой ударил ей в ноздри. Она стояла молча, пока он окидывал ее взглядом с головы до ног своими зелеными глазами, и сердце ее предательски бешено билось.

Выбитая из колеи его близостью, но ненавидя себя за это и опасаясь выдать свои чувства, Амелия вопросительно подняла брови, сохраняя на лице холодную маску терпения.

— Это не может подождать до утра?

— Нет. Пройдемте в кабинет.

Без дальнейших объяснений он направился к двери. Заметив, что она не двинулась с места, он остановился и бросил через плечо:

— Вам требуется письменное приглашение?

Сарказм в его тоне был как раз тем, что требовалось, чтобы дать передышку ее взбудораженным чувствам и умерить бешеное сердцебиение. Этот человек был непереносим и никак не соответствовал мнению большинства о нем. Он ничуть не оправдывал приписываемого ему хваленого обаяния.

— Прекрасно, — огрызнулась она, — но поспешите! Сегодня я рассчитываю на полноценный ночной отдых. Утром мне придется встать ужасно рано. Ведь хозяин дома помешан на пунктуальности.

Она приподняла край трехъярусных юбок и скользнула мимо него.

Делая крупные гневные шаги, Амелия быстро оказалась у двери кабинета. Он нагнал ее секундой позже. Уголки его рта кривились в подобии улыбки. Он не спеша, ленивой походкой подошел к камину и остановился возле низкого буфета, чтобы налить себе вина. Приняв решение сохранять спокойствие, Амелия молча ждала, пока он сделал основательный глоток, повернулся и направился к ней, где, молчаливая и скованная, она стояла на восточном ковре.

— Я вернулся сюда без четверти семь и обнаружил, что вас уже нет.

Он говорил тихо, без намека на эмоции.

Неужели только в этом дело?

Этот человек был невыносим!

— И что?

Он стиснул челюсти.

— Значит, вы закончили работу так быстро?

— Посмотрите сами, если не верите, — сказала она, кивнув головой в сторону шкафчика. — Вон там вы найдете все документы, аккуратно сложенные в папки. Можете проверить и ящик. Он пуст.

На этот раз лорд Армстронг одним залпом опрокинул в себя содержимое бокала. То ли он очень хотел лить, то ли был разгневан. Ее охватило сладостное чувство триумфа. Она подавила улыбку, грозившую прорваться сквозь ее стоическую серьезность.

— Вы должны были работать еще полтора часа, — заявил он, крутя в руке пустой бокал.

— Вы требовали, чтобы я закончила работу. Я ее закончила. И что, по-вашему, мне оставалось делать? Сидеть за письменным столом и бить баклуши?

В его горле зародился безрадостный смех.

— Похоже, я недооценил ваше прилежание и ваши способности. Вижу, что мне следует побольше загружать вас работой, чтобы вы были по-настоящему заняты.

Мимолетный сладостный вкус победы исчез без следа.

Не отрывая от нее взгляда, он поставил пустой бокал на стол и теперь смотрел на нее в упор, при этом глаза его темнели и принимали оттенок хорошо ограненных изумрудов безупречного качества.

— Вам следует умерять свою словоохотливость. Ваш язык не доведет вас до добра. Вы еще не поняли этого, Принцесса?

Амелия уловила охриплость в его голосе и сглотнула, почувствовав эротическую напряженность его взгляда. Когда его взгляд переместился на ее рот, она инстинктивно отступила на шаг назад. Он мгновенно понял ее и сделал шаг к ней, оказавшись много ближе, чем раньше.

Чуть опустив голову, он пробормотал шепотом:

— Это может спровоцировать мужчину на опасные поступки.

Его голос был сама обольстительность, окутанная бархатистым теплом. Ее взгляд обратился к его рту, к полной нижней губе. Амелия снова сглотнула и нервно провела языком по нижней губе.

Все произошло так быстро, что она не успела и глазом моргнуть. Легкое движение его руки, и она оказалась в его объятиях. Персиковый цвет шелка соприкоснулся с шерстью цвета шалфея, ее груди оказались расплющенными о его крепкую грудь. Амелия замерла, сердце ее затеяло бешеную пляску, когда голова его начала медленно опускаться.

«Отстранись! Закричи! Да сделай же что-нибудь! Не стой, как идиотка!» Но тело ее охватила истома, руки и ноги обессилели, как бывает у пловца, вынужденного плыть против мощного глубинного течения. Потом его губы нашли ее губы, и прилив чувств потащил ее в глубину.

В отличие от робких попыток лорда Финли виконт не пытался силой раздвинуть ее губы или разомкнуть их пламенем своей страсти. Нет, он ухитрился сделать это с обольстительным изяществом, прикусывая, а потом нежно лаская ее нижнюю губу, пока со слабым вздохом ее губы не раздвинулись сами. И тогда он погрузил пальцы в тяжелое руно ее волос и пленил ее голову, придерживая ее руками. Потом прижался губами к ее рту.

Колени Амелии подогнулись, а руки вцепились в шелковые отвороты его сюртука. На один краткий миг она выплыла на поверхность из тумана страсти и подумала: пора остановиться или по крайней мере попытаться сопротивляться. Но медлительное вторжение его языка убеждало ее в обратном. Оно усыпляло ее чувства и лишало ее сознание ясности. Амелия шире приоткрыла рот. Она желала большего.

Он издал громкий стон и, будто угадав ее желание, положил руку на ее бедро и привлек ближе к себе. Они соприкоснулись нижними частями тел, и она ощутила животом его возбужденный пульсирующий орган, и это интимное соприкосновение вызвало приток тепла и смутившую ее влагу в самом сокровенном местечке ее тела.

Случалось, до нее доносилась девическая болтовня и произносимые шепотом рассказы, когда рядом не оказывалось компаньонок. Темами этих обсуждений обычно бывали мужчины и поцелуи, а иногда и более интимные ласки, совершенно непристойные. Амелия молча их слушала, снисходя к их наивности и жалея их. Ее собственный ограниченный опыт никоим образом не вызывал в ней физического отклика. Или она так считала.

Но никогда она не ошибалась больше.

И вдруг ее руки оказались в его волосах: она пропускала эти золотистые пряди сквозь пальцы. Она была изумлена окатившим ее потоком наслаждения, струившимся по ее телу, и, еще не зная, что делать со своим языком, удовлетворилась его страстными ласками. Но ей захотелось большего. И тогда, сначала робко, а потом уже смелее, она позволила своему языку вторгнуться в его рот. Их языки соприкоснулись, переплелись во влажном, жадном стремлении утолить все возрастающий голод, на что до сих пор она не считала себя способной.

Жар пожирал все ее тело. Она сжала бедра, но и это не утолило боли в том месте, где огонь полыхал сильнее всего. Его рука скользнула с ее бедра под грудь и нащупала отвердевший сосок над корсажем.

И только это — мгновенно, как удар, — вернуло ее к реальности. Ужаснувшись, она рванулась из его объятий и, отшатнувшись, оказавшись на достаточном расстоянии от него, попыталась овладеть собой.

— Не надо… — сказала она слабым голосом.

Ее дыхание было все еще хриплым и неровным. Волосы, растеряв сдерживавшие их шпильки, струились по ее плечам и спине. Она представила себе, что выглядит как леди, «сопротивлявшаяся слишком сильно». И знала, что так и чувствует себя.

Виконт же, если не считать легкого румянца на щеках, казался ничуть не взволнованным их объятием. Без сомнения, он привык доводить женщин поцелуями до умопомрачения и был способен на большее. То, что они только что испытали вместе, вероятно, было для него рядовым событием, все равно что чмокнуть женщину в щечку.

— Кто бы мог подумать, что под этим льдом таится такой жар? — проговорил он, оправляя свой сюртук.

— Никогда… никогда… больше… не прикасайтесь ко мне.

Она с трудом выдавливала из себя каждое слово.

Лорд Армстронг тихонько хмыкнул:

— Вы уверены? Насколько я могу судить, вы получили огромное удовольствие.

«Подонок!» — отозвалось у нее в голове.

— А вы? Не далее как сегодня утром вы утверждали, что мои чары на вас не действуют.

Ей было необходимо стереть с его лица насмешливую улыбку.

— О да, — ответил он тихо. — Но мне кажется, я нашел самый действенный способ справиться с вами.

— Мне так не показалось! — огрызнулась она, вспомнив, как к ее телу прижималась его восставшая отвердевшая плоть.

Он что, думает, что она одна потеряла голову на эти несколько горячечных минут?

Виконт искренне рассмеялся и сделал жест, указывая на застежку своих панталон.

— Вы имеете в виду это?

Смущенная Амелия отвела глаза, но ничего не могла поделать с новой волной жара, окатившей ее и окрасившей ее щеки.

— Едва ли я назвал бы это барометром, демонстрирующим хороший вкус. Разве вам неизвестно, что это происходит само собой, даже против воли? Иногда достаточно хорошенького личика и красивой фигурки. В этом нет ничего особенного.

Амелия мысленно пожалела, что не может избить его до бесчувствия.

— Если вы отказываетесь держать руки подальше от меня, мне придется все взять на себя. И уверяю вас, милорд, вам это не понравится.

Ее угроза, она понимала, была для него не более чем сотрясанием воздуха, но в этот момент ей было все равно.

— И что вы собираетесь сделать? Пожаловаться отцу? Если я вас скомпрометировал, он заставит нас пожениться еще до зимы. Думаю, эта перспектива нежелательна ни для одного из нас.

Конечно, этот ублюдок прав. И ничто, кроме приумножения его состояния втрое, не порадовало бы его больше, чем ее отказ.

— Теперь понятно, почему мой отец так вами восхищается. Вы одного поля ягоды!

Томас замер. Судя по ее тону, это заявление не было комплиментом. В нем закипал гнев. Это оскорбление предназначалось не ему, а Гарри. Разве бедняга недостаточно от нее натерпелся?

— Советую вам попридержать язычок! Ваш отец — один из лучших людей среди тех, кого я знаю.

Голова Амелии откинулась назад, а глаза округлились, будто ее удивила сила его реакций на ее слова.

— Смею сказать, что это мало о чем говорит. Но, насколько мне известно, вы прекрасно подходите друг другу. Вас обоих не заботит ничего, кроме финансовой или личной выгоды. Жаль, что вы не сын моего отца. Насколько проще тогда была бы жизнь для всех.

Томас старался, чтобы его лицо не выразило его чувств. Это избалованное, испорченное отродье посмело говорить с ним свысока! Да что она знает о деньгах, кроме того, чтобы делать покупки в кредит и записывать эти суммы в колонки? Ей никогда не приходилось смотреть в глаза матери и трем сестрам и говорить, что у них нет денег даже на самое необходимое.

Если были люди, которых она считала друзьями (что весьма сомнительно), а они вдруг прерывали общение с ней, то уж, конечно, из-за ее скверного характера, а не из-за того, что они сочли ее недостойной своего общества. Ее отец спас его семью от неминуемого финансового краха.

— Я всем сердцем сочувствую вашему отцу. Боже сохрани меня, иметь такую дочь, как вы!

В каждом его слове сквозило презрение.

Амелия окаменела настолько, что едва смогла вздохнуть. Лицо ее на мгновение исказило какое-то трудноопределимое чувство, но она продолжала стоять неподвижно и смотрела на него не мигая.

— Когда он вернется, я передам ему ваши соболезнования. С другой стороны, раз вы видите его чаще, чем я, можете сделать это сами, — сказала она, повернулась, приподняла юбки и спокойно вышла из кабинета.

Томас не пытался ее остановить. Дальнейшая беседа могла превратиться в полномасштабную войну. Проведя нетвердой рукой по волосам, он тяжело оперся о край стола, чувствуя, как в груди его растекается тупая боль.

 

Глава 12

Часы в холле возвестили пронзительными ударами, что наступило восемь. Амелия как раз входила в кабинет. Она испустила слабый вздох облегчения, окинув комнату быстрым взглядом и обнаружив, что она одна.

— Вижу, что вы ухитрились прийти вовремя, — процедил виконт из-за ее спины.

В голосе его не было и следа недовольства тем, что вчерашний вечер окончился не лучшим образом.

Амелия повернула голову и увидела его в дверном проеме. Он выглядел на удивление отдохнувшим и чертовски красивым. Никогда еще коричневый твид и верблюжья шерсть не обтягивали столь мужественной фигуры. Сердце ее дрогнуло.

— А чего вы ожидали? Я слышала, как вы распекали слуг, и подумала: уж лучше мне постараться избежать несправедливой порки, — ответила она резко и села за письменный стол.

Если он вел себя гак, будто вчерашнего поцелуя и не было, что ж — пожалуйста.

— О, я не стал бы вас пороть. Только похлопал бы по вашему обнаженному задику.

Их глаза встретились, и у нее вырвался шумный вздох. В его глазах плясали веселые искорки, но она полагала, что он вполне способен подвергнуть ее подобному наказанию.

— Вы, милорд, самый…

— Да, знаю, самый высокомерный, ужасный и так далее. Можете не продолжать. Я имею представление о том, что вы хотели сказать.

Три дня назад она бы ощетинилась, если бы он ее перебил, и дала бы ему достойную отповедь, ее замечания прозвучали бы язвительно и дерзко. Но сегодня его замечания только вызвали обжигающе жаркий румянец на ее щеках. И Амелия так ничего и не ответила.

Он прошел через комнату и остановился возле ее стола, широко расставив ноги. Сердце Амелии зачастило, когда он подходил к письменному столу. Теперь оно просто галопировало. И все же у нее хватило твердости вместо ответа, высокомерно поднять брови.

— Вы знаете, что моя мать собирается устроить праздник в вашу честь?

Она предпочла бы не знать об этом, но, к сожалению, знала. И все же ответила ему пустым, непонимающим взглядом.

— Ваши волосы… Ваше платье… Не слишком ли вычурно для всего этого?

Он обвел взглядом кабинет, которым, по его мнению, должен был исчерпываться круг ее интересов. Но на-то считала, что это не так, а потому нынче утром попросила Элен взять в руки щипцы и украсить ее прическу несколькими шаловливыми локонами.

«Внешняя Красота, хоть и радует глаз, недостаточна, чтобы привлечь мое внимание», — вспомнилось ей.

И что, если ее бледно-лиловое шелковое платье с пышными украшенными лентами рукавами своей элегантностью больше подходило для светского ужина, а не для работы в кабинете? И разве это преступление, что она предпочла надеть его сегодня?

«Вы бы никогда не смогли меня обольстить…» Но как ни старалась Амелия убедить себя в этом, она понимала: он видит ее насквозь, видит ее попранную гордость и втихомолку потешается над ней.

«Боже сохрани меня иметь такую дочь, как вы!..»

Да как он смеет?! Ну может, она и сглупила с этим нарядом…

— Прежде чем вы приступите к работе, мне надо выпить кофе, — услышала она.

Он бросил это замечание через плечо, непринужденно, словно хотел создать впечатление, что такое требование — самое обычное дело. Амелия мысленно с силой тряхнула головой. «Принести ему кофе? Он совсем спятил?»

— В таком случае советую вам позвонить и попросить кого-нибудь из слуг.

— А зачем мне это делать, если вы под рукой?

Он уже уютно устроился за столом.

— Почему я должна приносить вам кофе, когда у вас целый штат слуг, единственная цель которых — удовлетворять все ваши прихоти?

Теперь он довел свою мелочную месть до такой степени, что даже сам должен был бы ее устыдиться.

Виконт ответил не сразу: что-то на столе привлекло его внимание. Когда он заговорил, голос его звучал отстраненно.

— Но я хочу, чтобы это сделали вы. Каждое утро секретарша мистера Уэндела приносит ему утренний кофе. Это обычное дело.

— Меня не особенно интересует, что происходит в офисе мистера Уэндела, — сказала она, сжимая зубы.

Лорд Армстронг поднял голову и посмотрел на нее.

— Вы правы. Единственное, что вас сейчас должно интересовать, — это необходимость принести мне кофе. Два куска сахару и побольше сливок. И не заблуждайтесь, Амелия. Это не просьба.

Он снова переключил внимание на бумаги, наваленные на столе, совершенно не обращая на нее внимания.

Амелия молча проклинала его на английском, французском и несовершенном итальянском, которому научила ее гувернантка-итальянка. Но, будь он проклят, у нее не было иного выбора, кроме как подчиниться ему. Он мог унижать ее. Здесь все принадлежало ему: поместье, семья и все остальное, будь он неладен. Она же была не более чем еще одна служанка в маске гостьи. Заключенная здесь за свободомыслие и за то, что хотела построить собственную жизнь по-своему. Она изо всех сил старалась не смотреть на него, но все же чувствовала напряженность его взгляда. А потому поднялась с места и направилась к двери, чувствуя, как с каждым шагом ее гордость страдает все сильнее. Как и во всех других случаях, она старалась пройти через это испытание с высоко поднятой головой.

В холле Амелия тотчас же нашла дворецкого, сурового дородного седеющего мужчину, который на ее просьбу отозвался монотонным:

— Да, мэм.

Он вызвал лакея из гостиной и отправил его на кухню, они явно были смущены, когда она настояла на том, что сама отнесет кофе в кабинет. Двое мужчин обменивались изумленными взглядами, когда слуга с поклоном вручал ей поднос с кофе.

То же молчание, которое сопровождало ее уход, встретило и ее возвращение. Лорд Армстронг прервал свои занятия и посмотрел на нее с непроницаемым видом. Если бы она и в самом деле была столь грубой и невоспитанной девицей, какой ее представляли он и ее отец, ему не пришлось бы пить горячий напиток. Он оказался бы на его одежде.

Однако произошло то, чего она все-таки не ожидала. Попытавшись найти место для подноса на столе среди бумаг, книг и всевозможных письменных принадлежностей, она поставила его так, что один его край оказался выше другого. Поднос накренился, чашка с кофе закачалась, и… все отчаянные усилия Амелии предотвратить катастрофу оказались тщетными: горячий кофе оказался у него на коленях.

Раздался рев, сменившийся градом проклятий: виконт вскочил на ноги, опрокинув стул. Пустая чашка приземлилась на ковер, но чудом уцелела.

— Я… я-я… ужасно сожалею, — запинаясь, пробормотала смущенная и испуганная Амелия.

Она смотрела на него, не отводя глаз. Его мокрые, залитые кофе штаны являли собой ужасающее зрелище.

— Вы, маленькое отродье, сделали это нарочно! — прошипел он и, рванув ручку одного из многочисленных выдвижных ящиков, выхватил из него белый платок.

— Клянусь, я не собиралась делать ничего подобного… — залепетала Амелия и умолкла на полуслове, только теперь осознав, как он ее назвал.

Она выпрямилась и замерла, откинув плечи назад.

«Отродье?»

А она-то, переступив через свою гордость, унизилась до извинений.

— Если вы ведете себя так по-свински, то я беру свои извинения обратно! — взорвалась Амелия.

— Милорд! — послышался задыхающийся голос из-за се спины.

Амелия повернула голову и увидела у дверей взволнованного лакея.

— Я услышал…

Лакей тотчас же замолк на полуслове, осознав природу несчастья, вызвавшего поток красочной брани, раздававшейся эхом от стен коридоров.

— Я сейчас же пришлю кого-нибудь из кухни, — сказал молодой человек, прежде чем исчезнуть за дверью.

— Если бы на письменном столе не было такого кошмара, этого бы не случилось. Куда мне было его поставить? — Амелия посмотрела на поднос, который все еще держала руках.

Лорд Армстронг издал какой-то низкий горловой звук.

— Вам надо было взять эту чертову чашку с подноса и поставить на стол. Вот что вам следовало сделать.

Приложив в последний раз платок к мокрому пятну на бедре, виконт бросил промокшую тряпку на пол, издав какой-то звук, означающий отвращение.

— Милорд, вы находитесь в присутствии леди, признаете ли вы этот факт или нет. Пожалуйста, следите за своей речью! — укорила она его самым ледяным тоном.

Он резко вскинул голову, и взгляд его зеленых глаз приобрел необычную напряженность.

— Это я-то? Я должен следить за своей речью? — спросил он тихо.

Обогнув письменный стол, он направился к ней, и с каждым приближавшим его к ней шагом Амелия делала шаг назад. Она держала поднос перед собой, будто эта серебряная утварь могла защитить ее.

Их танец, состоявший из его наступления и ее отхода, продолжался в молчании, пока они не оказались возле книжных шкафов у южной стены, где она как бы попала в ловушку.

— Милорд! — послышался голос вернувшегося лакея, впереди него оказалась маленькая девушка — судя по белому переднику, заляпанному пищей, помощница по кухне.

В одной руке девушка держала ведро, в другой — тряпку.

Лакей жестом указал ей, что делать.

— Анна все уберет.

Лорд Армстронг остановился, и у Амелии появилась возможность увеличить расстояние между собой и виконтом так, чтобы его присутствие, столь подавляюще мужское, перестало ее нервировать.

— Нет!

Это слово, слетевшее с его губ, прозвучало резко и грубо.

Он подошел к служанке и взял у нее ведро. Глаза всех присутствующих немедленно обратились к нему и во всех, хоть и в разной степени, отразилось недоумение. С заботливостью, которой он ни разу не проявил по отношению к ней, виконт отобрал у девушки тряпку и поставил ведро на пол.

— Можете идти. Я сам займусь этим.

— Как прикажете, сэр.

Служанка присела в реверансе и сломя голову выбежала из комнаты.

Лакей поклонился и так же поспешно последовал за служанкой.

Дверь закрылась, и они снова остались совершенно одни. Теперь внимание виконта было целиком сосредоточено на ней. Только когда он протянул к ней руку стряпкой, она поняла его намерение.

Оцепеневшая Амелия могла только качать головой, молча отказываясь сделать то, чего он от нее хотел. Он просто не мог требовать этого всерьез.

В ответ на ее энергичные жесты он медленно покачал головой:

— О да. Вы это сделаете. А после того как уберете кофе, протрете весь пол.

Это могло бы быть невероятно уморительно и забавно, если бы он не казался таким серьезным.

Амелия подняла руку и помахала раскрытой ладонью, показывая ему безупречно ухоженные пальцы с наманикюренными ногтями, потом указала на свое платье бледно-лилового цвета.

— Если вы полагаете, что я опущусь на колени и займусь работой, предназначенной для служанки, вы, милорд, впали в прискорбное заблуждение.

И что же он сделает? Проявит физическое насилие, чтобы заставить ее опуститься на колени? Каким бы он ни был отвратительным субъектом, все-таки ей казалось, что он не способен на подобную низость.

— О, я не просто полагаю и ожидаю этого, я получу от этого удовольствие.

Он бросил тряпку в ведро и двинулся к ней. Его движения были плавными и уверенными.

Амелия стояла на месте, приказав своим ногам не двигаться. Когда он оказался в нескольких футах от нее, она произнесла запинаясь:

— Если вы дотронетесь до меня хоть пальцем, я подниму такой шум, что все подумают, будто кого-то убивают.

Виконт замедлил движение и остановился перед ней. Выражение его лица было непроницаемым. Будто проверяя, насколько серьезна ее угроза, он легким движением погладил ее щеку, обводя пальцем ее контуры. Это прикосновение было не тяжелее перышка и походило на ласку. Сердце Амелии стремительно покатилось вниз, к ногам, как было однажды, когда она свалилась с лошади. Ей с живостью припомнилось ужасное чувство, когда она ударилась о землю и на мгновение все ее чувства замерли. Но в этом случае падение казалось, было бесконечным.

Широко раскрыв глаза, она смотрела на него не в силах двинуться с места, не в силах протестовать.

Он опустил голову так низко, что ее лоб овеяло его дыхание. Оно было теплым, в нем чувствовался привкус лимона.

— Это мой палец, — проговорил он шепотом. — Может быть, я оглох, но я не слышу ваших криков.

Прошла секунда, прежде чем до нее дошел смысл его слов, и все ее злобные мысли улетучились под убаюкивающим действием его голоса. Амелия сделала поспешное и резкое движение назад, положив конец этому жаркому соприкосновению, и попыталась взять себя в руки.

Право же, вся эта ситуация была смехотворной, и, возможно, когда-нибудь, оглядываясь назад, она сможет над ней посмеяться.

— Это потому что вы слушали не слишком внимательно, — бросила она.

Лорд Армстронг молча шагнул вперед. Когда Амелия попыталась отступить еще на один шаг, ее спина уперлась в жесткий край письменного стола.

Он собирался поцеловать ее. Амелия ясно читала это в его глазах. И тотчас же в ней зародилось томление, кровь ее бешено заструилась по жилам, а внизу живота и в бедрах она ощутила тупую пульсирующую боль. Оцепенев, она смотрела на его рот. И дело было не только в том, что он собирался поцеловать ее, а в том, что она сама была готова слова позволить ему некоторые вольности… Снова!

И тут в мгновение ока он исчез, его движения слились в неясное пятно. К тому времени, когда она вновь обрела душевное равновесие и смятение чувств отчасти оставило ее; он уже оказался сидящим за письменным столом, а лицо его являло собой картину полного самообладания.

И тут она услышала это снова. Стук. Сначала ей показалось, что это бешено стучит ее сердце, но на самом деле это был стук в дверь. Ее лицо вспыхнуло. Она так стремительно села, что дыхание ее на мгновение прервалось, потом положила руки на стол и приказала этой чертовой дрожи в них немедленно прекратиться.

— Войдите! — коротко бросил лорд Армстронг и сделал вид, что промокает кофе со штанов и обмахивает их чистым носовым платком.

Дверь распахнулась, и вошла Сара в самом радужном настроении, сияя солнечной улыбкой. Амелии хотелось заключить ее в объятия.

— Доброе утро, Томас! Я подумала…

Тут Сара замолкла и уставилась на брата округлившимися глазами, а рот ее раскрылся и образовал безукоризненную букву «О». Потом она захихикала, и этот звук девичьего смеха напомнил Амелии о невинных детских проделках.

— Что случилось с твоими штанами?

Виконт ответил ей сумрачным взглядом и прекратил свои бессмысленные действия.

— Рад, что могу тебя развеселить с утра пораньше. Так чего ты хочешь, маленькое отродье?

Как по-другому прозвучало это же слово, обращенное к сестре. Он был раздражен, но в этом раздражении проскальзывала нежность. Разумеется, с ней он разговаривал совсем иным тоном и иначе произносил это слово.

— Я… ну… я пришла узнать, не могу ли снова помочь леди Амелии.

Амелия чуть не застонала. В невинной юности есть свои недостатки. В эту пору жизни еще не знают, когда надо держать рот на замке. Амелия ожидала, что вот-вот с неба грянет гром и молния поразит ее прямо на месте. Все предвещало именно это.

— Что ты имеешь в виду, говоря «снова»? — спросил виконт обманчиво тихим и мягким голосом.

Он обращался к сестре, но не отводил взгляда от Амелии.

Амелия с трудом сглотнула.

Взгляд Сары переметнулся несколько раз с одного на другую, потом она ответила:

— Гм… Я немного помогла леди Амелии с…

Ее голос пресекся при виде надвигающейся бури, которую предвещал взгляд брата.

— Я сделала что-то плохое? — спросила Сара после минуты напряженной предгрозовой тишины.

— Нет, вы не сделали ничего дурного. Если кто-нибудь и… — начала было Амелия.

— Амелии больше не потребуется твоя помощь, — перебил ее виконт все с той же обманчивой мягкостью.

Сара бросила взгляд на Амелию, будто ждала, что та станет возражать.

— Нет, Сара, я больше не стану просить вашей помощи.

Сара вздохнула с драматическим видом:

— Прекрасно. Тогда я найду на сегодня еще какое-нибудь дело, потому что мисс Джабпер простудилась и лежит в постели. — Она повернулась к брату: — О! Мама сказала, она надеется, что ты не станешь держать леди Амелию весь день взаперти в своем кабинете.

Амелия подавила готовый вырваться горький смех. Если бы только виконтесса знала обо всем, что здесь проводит. Ответ лорда Армстронга прозвучал тихо и невнятно.

Сара бодро и весело попрощалась с ними и ушла.

Как только дверь за Сарой закрылась, виконт направился к столу Амелии. Он стоял, а она сидела, что ставило их в неравное положение. Она явно проигрывала, и он это знал. Но будь она проклята, если бы показала это, если бы вскочила на ноги, затравленная и готовая обороняться.

— Если вы снова когда-нибудь используете мою сестру, я так вас отшлепаю, что вы несколько дней не сможете сидеть. А теперь у вас есть выбор: можете убрать все, что натворили, или будете протирать локти в буфетной, работая вместе с поварятами. Что вы предпочитаете?

Последнее напугало Амелию существенно больше, чем первое.

— Ах, вы ожидали чего-то другого? Воображали, что я снова вас поцелую? — проговорил он, вглядываясь в ее лицо, и, что бы он там ни увидел, это заставило его негромко воскликнуть: — Господи! Так вот в чем дело! Вы ожидали еще одного поцелуя? Ну, для этого вам придется потрудиться. Есть гораздо более легкие способы получить желаемое, чем обливать мужчину кофе. И все же, раз уж вы пошли на это, я готов сделать вам одолжение.

Из всех ошибок, в которых она позднее винила себя, это была наихудшей. Собрав остатки гордости, Амелия вскочила на ноги и, шурша юбками, направилась к нему. Она выхватила тряпку из ведра с мыльной водой и со всем присущим ей достоинством, какое могла сохранить в этой ситуации, начала было опускаться на колени.

Ее колени уже почти коснулись пола, когда она почувствовала, что ее потянули вверх, и она оказалась в твердых объятиях лорда Армстронга. Мокрая тряпка выпала из ее ослабевшей руки.

— Что… — попыталась она произнести, задыхаясь, и вцепилась в него, стараясь сохранить равновесие.

— Черт вас возьми! Вы самая упрямая, своевольная и вызывающая раздражение женщина…

Он закрыл ее рот обжигающим поцелуем. Амелия сопротивлялась столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы его язык проник в ее рот, преодолев преграду зубов, а решение этой задачи заняло всего несколько секунд. Когда эта цитадель пала, ее губы раздвинулись в беспомощном изумлении и жажде большего. Она почувствовала свое полное бессилие и поплыла на волнах наслаждения, усиливавшегося при каждом медлительном движении его языка. Потом его руки оказались у нее на ягодицах, сжали их и привлекли ее к себе. Она почувствовала его возбуждение, и его восставшая плоть уперлась в самый центр ее тела, и она ощущала это сквозь досадную помеху в виде шелка и нескольких хлопчатобумажных юбок.

Амелия произнесла что-то в знак протеста и напряглась всем телом, чтобы быть к нему еще ближе. Он отпустил ее губы, и она разочарованно застонала.

Его рот обжег ее щеку, потом подбородок, не оставляя ни одного местечка не затронутым легкими, как перышко, поцелуями. Она с тихим стоном запрокинула голову, и он воспользовался этим, получив доступ к ее длинной стройной шее. Она вцепилась в его голову — волосы его были мягкими и шелковистыми на ощупь, и она перебирала пряди и пропускала их между пальцами, а потом потянула к себе.

Она не представляла, что место за ушами так чувствительно к ласкам, пока его губы не оказались там, и ее ухо не омыла теплая волна его дыхания. Амелия ловила и впитывала издаваемые им стоны наслаждения и запах разгоряченного мужского тела, а также крахмального белья и кофе.

И вдруг она пришла в себя. Ее тело мгновенно окаменело, она оторвала руки от его взлохмаченной головы и с силой оттолкнула его, упираясь в его плечи. Со стоном, ошарашено глядя на нее, он сделал шаг назад, и руки его пали вдоль тела.

Господи! Что с ней происходит? Прежде она считала безумным его, теперь же они поменялись ролями и безумной оказалась она сама.

Несколько мгновений ни один из них не произносил слова. Паузу заполняло только ее неровное хриплое дыхание. Если на виконта этот поцелуй и произвел действие, то это никак не было заметно по выражению его лица.

— Мне надо переодеться, — сказал он. Его взгляд скользнул по ее юбке. — Да и вам это не помешает.

С этими словами он вышел из комнаты. Амелия опустила глаза и увидела на подоле платья большое кофейное пятно.

 

Глава 13

В тот вечер при свете сальной свечи в своей спальне Амелия писала письмо лорду Клейборо. Перо в нескольких местах прорвало бумагу — настолько велико было нарастающее чувство тревоги и необходимости действовать. Она презирала себя за то, что поддалась отчаянию.

У Амелии возникло также искушение написать Элизабет, но она не могла позволить себе обременять собственными неурядицами свою подругу графиню Кресуэлл, состоящую в счастливом браке и через четыре месяца ожидающую первенца. Запечатав письмо и положив его на прикроватный столик, чтобы позже отдать лакею с наказом отправить, Амелия забралась в постель и позволила себе то, что делала редко, — раздражаться и нервничать. Она всегда считала бесплодное раздражение, проявлявшееся в тяжких вздохах и постоянном беспокойстве, пустой тратой времени и эмоций, не приносящей ничего, кроме неприятностей, и ничего не решающей. И все же ей пришлось признаться себе: ее физическая тяга к Томасу Армстронгу требовала каких-то действий, и если не кипения и раздражения, то чего-то близкого к этому.

Правда заключалась в том, что она не могла доверять себе, если находилась наедине с ним. И с этим ничего нельзя было поделать. Сегодняшний поцелуй показал это совершенно ясно, а ее платье с кофейным пятном, вызвавшее недоуменный взгляд Элен, стало вопиющим напоминанием об этом. Она оказалась не лучше тех женщин, кого он укладывал в свою постель. На самом деле, она была даже хуже, потому что он не ухаживал за ней, не дарил охапки цветов, не говорил красивых слов и не выказывал своего обожания. Нет. Она сдалась на его милость через две минуты после того, как сочла, что готова повесить, утопить или четвертовать его. Слово «смущение» никоим образом не соответствовало тому, что она на самом деле чувствовала.

Если бы только она могла отправить письмо лорду Клейборо с гонцом, как делала это в Лондоне! Два месяца назад по Лондону ходили анекдотические слухи о том, как один фермер нашел два мешка старых писем возле своего амбара, писем, отправленных два года назад. С тех пор Амелия не вполне доверяла почте.

Но это был не ее дом, и она не могла использовать слуг, как хотела бы. Более того, она никогда не смогла бы ухитриться это сделать, если бы поблизости находился виконт.

На следующее утро она сидела за своим письменным столом за пятнадцать минут до прихода виконта. Вчерашний поцелуй был еще жив в ее памяти, и Амелия старалась смотреть только на бумаги перед собой, притворяясь, что целиком погружена в работу, когда он вошел в кабинет.

— Доброе утро, Амелия.

То, как ее чувства ожили при его вежливом приветствии и пробудили к жизни каждый ее нерв, по-видимому, свидетельствовало о том, что его приветствие прозвучало интимно. Амелия бросила на него взгляд и коротко и резко кивнула. Она тотчас же заметила две вещи, первую из которых предпочла бы не замечать. Во-первых, ямочки на его щеках очень ему шли и делали его до невозможности привлекательным. Во-вторых, на нем был костюм для верховой езды, и это означало, что большую часть дня он проведет в конюшнях, а не в кабинете. Что было весьма утешительно.

— Отложите контракты, — сказал он, подходя к своему письменному столу. — Нынче утром мы едем кататься верхом.

Амелия резким движением подняла голову и уставилась на него широко раскрытыми глазами. Он смотрел на нее через стол, и в уголках его рта томилась едва заметная улыбка.

— Я предпочла бы не ехать, — сказала она лимоннокислым тоном, оправившись от изумления.

Он хмыкнул:

— Считайте эту поездку одной из своих обязанностей, хотя я склонен думать, что свежий воздух придется вам по вкусу. Ваш отец много раз говорил мне, что вы отлично ездите верхом. Я подумал, вам будет приятно снова взять в руки поводья.

Немыслимо, чтобы отец сказал о ней что-то хорошее.

Виконт, по обыкновению, это выдумал.

— Не припоминаю, чтобы верховая прогулка с вами числилась среди обязанностей, которые вы мне перечислили, когда я приехала.

Он снова рассмеялся, и ямочки на его щеках стали глубже и заметнее.

— Думаю, я упомянул об этом как о дополнительных обязанностях. Считайте это одной из них.

Амелия оглядела бумаги на столе и перевела взгляд на ненавистные каталожные ящики. Все равно что делать выбор между клубникой со сливками и вареной бараниной с картофелем. Ясно, что предпочтительнее.

— Я одета неподходяще для верховой езды.

Она указала на свое цветастое платье, выражая тем неискренний протест.

Лучшая и здравая часть натуры Томаса предпочла бы не видеть томление в ее взгляде, которому она пыталась противостоять. Это добавляло нежелательную сложность в их отношения.

Он спокойно спросил:

— Вам станет легче, если я скажу, что это не просьба, а распоряжение виконтессы?

«Томас, дорогой, почему бы тебе не предложить леди Амелии покататься верхом? Не могу представить, что бедная девочка сидит в четырех стенах целый день», — вспомнилось ему.

Амелия встала, и он отметил, что движения ее были грациозными, как у балерины. Поддержка его матери и желание побыть на свежем воздухе — от такой комбинации она, по-видимому, была не в силах отказаться.

— Ладно, если таково распоряжение виконтессы, пойду переоденусь во что-нибудь более подходящее для верховой прогулки.

Другая половина его натуры почти с вожделением наблюдала, как невинно, но провокационно покачиваются ее бедра и как красиво двигаются ноги в женственном единении, когда она шла через комнату и выходила из нее. Господи! Ну и в переплет же он попал! Все шло не так, как он планировал. Ее отклик на него был более сильным, чем он мог предполагать, но его яростная реакция на нее была такой, что могла бы расколоть пополам скалу Гибралтара.

Ответ был донельзя прост. Просто перестать целовать эту чертову женщину, потому что каждый поцелуй выворачивал его наизнанку, сбивал с ног, а воспоминания о нем продолжали жить в его памяти, бесконечно мучая его. «Перестань ее целовать!» На этот раз команда прозвучала в его мозгу с большей силой. Он добился своей главной цели, не прибегая к дальнейшей физической близости. Это была свежая мысль, и он непременно ею воспользуется.

И все же пятнадцатью минутами позже Томас стал серьезно сомневаться в том, что, несмотря на свое решение, у него достанет выдержки последовать ему. Его возбуждение было настолько сильным, что коричневые шерстяные бриджи для верховой езды стали тесны, и ему приелось остаться сидеть за столом, чтобы это не стало слишком заметно.

Она вошла в комнату — масса темных шелковистых волос, длинные руки и ноги, дерзко торчащая грудь. Ее одежда была довольно скромной, если не считать двух длинных разрезов спереди и сзади, делавших это одеяние похожим на юбку. А кожаные бриджи под тяжелой темно-синей тканью плотно облегали ноги, прекраснее и стройнее которых ему никогда не доводилось видеть. И ни один мужчина никогда не смотрел с большим вожделением на эту пару бриджей, чем он в эту минуту.

Теперь он понял, почему панталоны на женщинах считались в обществе недопустимыми. С трудом сглотнув, он попытался сохранить маску безразличия, хотя примитивная и грубая похоть не отпускала его.

Амелия вошла в комнату и остановилась.

— Я готова.

— Да, вижу.

Он произнес эти слова себе под нос, потому что в его сознании бродили разные преступные мысли: хорошо бы бросить ее на письменный стол, войти в нее и продолжать это, пока она не достигнет пика наслаждения и не начнет извиваться под ним, превратившись в массу содрогающейся плоти и шелковистых ног и рук. Тогда и он обрел бы избавление в тугих, влажных глубинах ее тела.

Томас очнулся от своих сновидений наяву и увидел, что она пристально смотрит на него. Он поспешил подняться на ноги. Его возбуждение еще не прошло, но одежда уже смотрелась вполне прилично.

Он приблизился к ней длинными шагами.

— Вам нужно дамское седло?

— Нет, я езжу по-мужски.

И он сразу увидел ее длинные ноги, обхватившие его бедра в бесстыдном самозабвении. Он не посмел позволить своему взгляду опуститься ниже ее шеи.

— Почему так?

Она помолчала, кашлянула и снова заговорила:

— Моя мать считала, что ездить в дамском седле небезопасно.

— Она что, была суфражисткой? Участвовала в движении за предоставление избирательного права женщинам? — поддразнивал он ее.

— Нет! — И, будто осознав резкость своего тона, она продолжала уже мягче: — Просто разумной женщиной.

Томас разгадал в ней печаль, не высказанную вслух, и понял, что в ее ответе крылось нечто большее, о чем ей нелегко говорить, что-то, что она предпочла бы не показывать.

— Идемте в конюшни. Это недалеко от дома.

Он полагал, что прогулка прохладным осенним утром должна была бы обуздать его неугасимое желание.

Они проделали путь до конюшен в молчании. Ни слова не было сказано о поцелуях. Как, впрочем, и о ее костюме, который, кстати сказать, был безупречен.

Несколькими минутами позже грум подвел им двух самых прекрасных лошадей, каких ей доводилось видеть. Амелии не могла отвести глаз от прекрасной гнедой кобылы и черного жеребца. Теперь они с виконтом будут скакать по окрестностям, а их поцелуи исчезнут из ее памяти, достанутся в далеком прошлом.

Пока лорд Армстронг подчеркнуто нежно гладил гриву своего чистокровного скакуна, кобыла обследовала карманы его сюртука для верховой езды, надеясь найти там угощение.

— Это Молния. Вы поедете на ней.

Он кивком указал на кобылу.

Амелия протянула руку и нежно погладила шелковистую коричневую шерсть над носом.

— Она красавица, — сказала девушка тихим, умиротворяющим тоном.

Кобыла нежно заржала и принялась месить грязь передним копытом.

Обмотав поводья жеребца вокруг коновязи, лорд Армстронг взялся за кобылу.

— Молния высотой в восемнадцать ладоней. Вам потребуется помощь, чтобы сесть на нее.

— Я справлюсь сама.

Потом она посмотрела на стремя и убедилась в том, что оно расположено намного выше обычного.

— Не упрямьтесь. Случалось, что взрослые мужчины не могли сесть на нее без помощи.

— Ну а я смогу, — решительно процедила она сквозь зубы.

Вырвав у него поводья, Амелия подняла ногу и аккуратно поставила ее в стремя, но тотчас же убедилась, что у нее не хватает сил подтянуться. Однако это ее не обескуражило, и она сделала новую попытку, подтянулась чуть выше и все же не смогла вскочить в седло.

Молния стояла совершенно неподвижно, пока девушка в третий раз попыталась на нее взобраться. Впрочем, и эта попытка оказалась бесплодной. Амелия бросила беглый взгляд на лорда Армстронга. Выражение его лица оставалось непроницаемым, но в глазах появился блеск. Он понимал, что происходит.

Когда она в последний раз потерпела фиаско, он откашлялся: одна ее нога оставалась на земле, а другая в стремени, от безуспешных попыток она запыхалась.

— Вы позволите мне помочь вам или предпочтете потратить все утро на то, чтобы доказать, что способны справиться с лошадью лучше любого мужчины?

Амелия бросила на него взгляд через плечо и сердито кивнула.

— Моя лошадь не такая высокая, — пробормотала она.

— В таком случае, может быть, найти вам лошадь более подходящего размера?

Похоже было, что он с трудом сдерживает улыбку.

«Почему, черт возьми, он не поступил так с самого начала?»

Амелия издала не слишком изящное фырканье:

— Не стоит.

— Тогда давайте покончим с этим.

Однако его помощь означала, что так или иначе его руки коснутся ее тела, прогуляются по всей длине ее ноги. Когда наконец она оказалась в седле, все ее тело жарко покалывало, а спокойствия как не бывало.

— Ну как?

Он наблюдал за ней и не спешил убрать руку с обтянутой кожей ноги. Но Амелия была слишком занята, пытаясь преодолеть досадные ощущения, струящиеся по всему телу, чтобы хлопнуть по дерзкой руке. Она просто поспешила оправить полу, чтобы прикрыть ногу. Но при этом ее нога поддала в бок кобыле, и та двинулась вперед рысью, в то время как Амелия безуспешно пыталась обуздать ее, пуская вход поводья.

Наконец ей удалось заставить кобылу остановиться. К этому времени лорд Армстронг уже сидел в седле и без труда догнал ее. В его глазах она увидела ярость.

— Что, черт возьми, вы делаете? Хотите убить себя и покалечить мою лошадь?

Амелия заставила кобылу повернуться так, чтобы оказаться лицом к разгневанному лорду.

— Не стоит кричать. Моя нога соскользнула. Вот и все.

— Вам бы следовало проявить здравый смысл, сидеть спокойно и не дергать ногами.

— Хорошо. Если бы вы убрали руку с моей ноги, мне не понадобилось бы дергать ею.

Как только Амелия произнесла эти слова, она пожалела об этом и дорого дала бы, чтобы забрать их обратно. Она предоставила ему достаточно оружия и снарядов для атаки.

Тотчас же гнев на его лице сменился ленивой улыбкой, и она поняла, что этот факт ему известен.

— Я запомню это и буду хранить в памяти до следующего раза.

— Следующего раза не будет, — проворчала она.

Его улыбка стала шире.

— Ладно, поехали, — сказал он, заставляя своего жеребца двинуться вперед.

То, что последовало дальше, несомненно должно было стать кульминацией ее пребывания в Стоунридж-Холле. Лорд Армстронг повез ее в самое красивое и живописное место, какое ей только доводилось видеть.

В отличие от их обычных перепалок сегодня они ухитрились вести себя вежливо и робко и осторожно вступили в неизведанную область взаимной симпатии и сердечности. Будучи хорошим знатоком этих мест, виконт показывал ей разные культуры, произрастающие на сданных в аренду землях. Они миновали луга, проехали долинной и обогнули пруд, кишмя кишащий рыбой.

Два часа верховой прогулки прошли как двадцать минут. По возвращении у конюшен их поджидал грум.

Памятуя о неудачном начале прогулки, Амелия поспешила спрыгнуть прежде, чем лорд Армстронг успел предложить ей руку. Может, она нуждалась в помощи, чтобы сесть в седло, но спешиться могла сама. Печальная улыбка на его лице подтверждала то, что он понял ее поспешность.

— Я их возьму, милорд, — сказал молодой человек, принимая поводья и держа их в загорелых руках.

Потом он повел лошадей к конюшне, где они принялись пить из большого корыта.

— Пойдемте. Думаю, вы хотите привести себя в порядок и поесть до того, как приступите к своим обязанностям.

Амелия могла только вообразить, какое ужасное зрелище представляла. Несмотря на прохладную погоду, она раскраснелась и пряди влажных волос, выбившихся из прически, прилипли ко лбу. Сейчас она думала только об одном — как станет долго мокнуть в теплой ванне.

Он, конечно, выглядел не так скверно. Его золотые локоны растрепались, и его лицо сделалось просто неотразимым. Легкая испарина, покрывавшая его лоб и щеки, только придавала ему необычное сияние и золотистый оттенок, характерный для облика греческих богов. Право же, это было несправедливо: он выглядел так хорошо после нескольких часов верховой езды, а она чувствовала себя грязной и не более привлекательной, чем коровница.

По возвращении виконт повел ее к тенистому вязу, который, как он утверждал, был посажен им в детстве.

— Позвольте показать вам, где я вырезал свои инициалы.

Их сапоги хрустели, ступая по сухим листьям, усыпавшим землю вокруг толстого узловатого ствола. Амелия пыталась не обращать внимания на жар, распространявшийся по руке от того места, где он легонько сжимал ее запястье.

Он не выпустил ее руки и когда палец его уткнулся в ствол, где были отчетливо видны инициалы «ТФА», вырезанные на коре.

Амелия машинально спросила:

— Что означает буква «Ф»?

И тотчас же пожалела, что вовремя не прикусила язык и проявила к нему какой-то интерес.

— Филипп, — ответил он. — Это семейное имя.

Амелия знала от отца, что отец виконта умер, когда тот только что достиг зрелости, и с тех пор, еще будучи совсем юным, он получил титул и связанную с этим ответственность. Это было одной из причин, почему ее отец так восхищался им. Ничего особенного, таких много, напомнила она себе, стараясь подавить поднимавшуюся в ней волну язвительности.

— Мы оба потеряли родителей юными, — продолжал он, не позволяя ей опустить глаза.

Амелия с трудом сглотнула и только кивнула, стараясь незаметно высвободить руку. Ей было гораздо легче, когда они или игнорировали друг друга, или обменивались колкостями. Когда он был с ней мил, она теряла дар речи и ощущала напряжение от его близости. Вот и сейчас он был слишком близко к ней, чтобы она могла сохранять спокойствие.

И в этот момент Амелия осознала: в нем было нечто гораздо более опасное, чем его пороки. А именно: добрые стороны его натуры.

Высвободив руку решительным движением, Амелия отступила из-под ветвей вяза и остановилась, видя, как виконт плавным движением достает из-за голенища маленький перочинный нож.

— Давайте-ка вырежьте на коре свои инициалы.

Он протянул ей нож металлической ручкой вперед.

— С какой стати мне это делать? — спросила она, не сводя с лезвия пристального взгляда.

На его загорелом лице сверкнули белые зубы, и ее желудок сделал скачок вниз, как это случалось всякий раз, когда он целовал ее.

— Неужели вы никогда ничего не делаете просто забавы ради? Разве не приятно знать, что здесь останется нечто, что сохранит на себе отпечаток вашей личности до конца своей жизни?

Его глаза потемнели и обрели цвет лесной зелени, а взгляд теперь был устремлен на ее рот, и этот взгляд посылал жаркие волны крови по всему ее телу.

— Не особенно, — ответила она, и голос ее прозвучал так, будто она запыхалась.

— Тогда вместо вас это сделаю я.

Он убрал от ее руки протянутый было нож и очень тщательно вырезая буквы АРБ под своими. Покончив с этим, снова спрятал нож за голенище.

— Откуда вы…

— От вашего отца. Он много и подробно рассказывал о вас.

Внезапно ее омыла волна безотчетной боли, настолько сильной, что на мгновение она лишилась сил. И в этот самый момент Амелия с полной ясностью вспомнила то, что с самого ее прибытия в Стоунридж-Холл ускользало из ее сознания. Вспомнила не только причины, но и силу ее неприязни к Томасу Армстронгу, так что их утреннее перемирие оказалось разорванным в клочья, превращенным в пыль.

Ее второе имя было Роуз, то же, что и у ее матери. Отец не имел права делиться столь личными сведениями с виконтом. С кем угодно, но только не с ним.

Она почерпнула силы в своей ярости:

— Да, да, «много и подробно», хотя он не помнит, когда у меня день рождения, и не знает ничего, что важно для меня, а теперь еще хочет поднести меня в качестве невесты на тарелке человеку, которого я скорее огрела бы дубинкой, чем стала бы его женой. Я чрезвычайно признательна ему за то, что он помнит мое полное имя.

Глаза виконта округлились, будто ему нанесли неожиданный удар из засады. С его лица медленно, исчезли малейшие следы дружелюбия, и оно превратилось в маску из камня.

— Жениться на вас?

Любую другую женщину могла бы оскорбить та неприязнь, которая прозвучала в этих словах.

— Не знаю, какой полоумный осел вложил в вас такую мысль, но я не принял бы вас, даже если бы вас поднесли мне не только на тарелке, но и на блюде. Спешу вывести вас из этого заблуждения.

— Каждый, у кого есть хотя бы половина мозгов, поймет суть действий моего отца. Он видит в вас сына, которого у него никогда не было, и, поскольку не может утверждать, что вы его сын по крови, готов пройти огонь и воду, чтобы добиться этого родства через брак. И если вы этого не видите, то я уже сейчас могу вам сказать, кто здесь полоумный осел.

На его виске запульсировала вена. Руки, повисшие вдоль боков, сжались в кулаки.

— Только вы способны заставить меня пожалеть о том, что сегодня я проявил к вам доброту.

— Ха! Вы проявили не доброту, а подчинились желанию вашей матери.

В его глазах засверкали зеленые молнии.

— Да, я принял во внимание желание моей родительницы. Это нечто такое, о чем вы не имеете представления. Да, вам повезло, неблагодарная девчонка. По крайней мере ваш отец хотел бы видеть вас замужем, за джентльменом, который не истратит из вашего приданого ни шиллинга за игорным столом, да и само приданое ему не важно. Будь я на месте вашего отца, чего, слава Богу, нет и за что я каждый день благодарю провидение, я бы с радостью вручил вам веревку, чтобы вы связали себя узами брака с этим никчемным болваном Клейборо. Хочу пояснить: даже Банк Англии не располагает достаточными средствами, чтобы соблазнить меня жениться на вас. Поэтому можете быть спокойны на этот счет.

Амелия с трудом сглотнула, припоминая, когда в последний раз плакала. Это было тем летом, когда ей исполнилось тринадцать. Она лежала в постели с лихорадкой, ожидая возвращения отца. Он не приехал. Она плакала из-за него пять дней. Она плакала оттого, что годом раньше потеряла мать, но с тех пор ни разу не пролила ни слезинки.

Чего бы она сейчас не отдала, чтобы снова стать тринадцатилетней девочкой, способной плакать, не боящейся показать глубину своей сердечной раны. Но она знала, что не сможет плакать. Ни здесь в его присутствии, ни, пожалуй, никогда.

Амелия с трудом собрала остатки спокойствия и произнесла:

— Вы правы. Сегодня ночью я буду спать намного спокойнее.

Потом она повернулась и одна направилась к дому.

 

Глава 14

У двери библиотеки Томас сказал очередной леди «до свидания» и кивком головы отправил лакея проводить ее, сам же пошел к своему письменному столу и рухнул на обитый кожей стул с высокой спинкой. Устало провел рукой по волосам и принялся обдумывать, что делать дальше.

Минуло две недели, прошли переговоры с десятком славных женщин, а настоящая надежная компаньонка для Амелии так и не найдена. Он не сомневался, что она намеренно старалась избавляться от них.

— Думаю, и эта не подойдет?

Заслышав голос матери, он повернул голову к двери. Она вошла в комнату, шурша шелком и атласом.

— Ты хоть по крайней мере дашь женщине знать заранее, что ей пора укладывать вещи? — спросил он, кривя рот в улыбке.

— О, ты с ней слишком суров. Леди Амелия — прелестная молодая женщина. В прошлом месяце я заметила в ней перемены к лучшему. И она замечательно ладит с девочками. Поэтому я не желаю слышать о ней ни одного дурного слова.

Прошел месяц с ее приезда, и за это время она сумела расположить к себе всех, включая слуг, кроме, разумеется, него. С их последней перепалки во время выезда на природу между ними образовалась пропасть такая глубокая, что перекинуть через нее мост было невозможно. И, откровенно говоря, он был рад этому. Он хотел бы как можно меньше иметь с ней дело, насколько позволяли обстоятельства. Но, судя по всему, его мать стала ее неизменной покровительницей. Томас же проявлял мудрость и держал свое мнение при себе.

— Ты подумал о мисс Фоксуорт? — продолжала его мать. — Она подходящего возраста и вполне респектабельна. Уверена, что тебе надо только попросить ее, и она согласится. Помни, что до нашего отъезда осталось всего три дня. У тебя мало времени. И я решительно отказываюсь оставлять вас вдвоем без компаньонки.

Ах, Камилла! Настоящая серая мышка, но она была лояльной донельзя, и это могло ему облегчить общение с Амелией.

— Да, возможно, ты права. Она вполне подходит для такой роли. Сегодня же отправлю ей письмо, — сказал он, поглубже усаживаясь на мягкое сиденье своего стула.

— А может быть, ты поедешь в Лондон со мной и сестрами и там договоришься с Камиллой? Тебе не повредит поездка.

— А что, скажи на милость, делать с Амелией?

Будь он проклят, если оставит ее здесь одну! Только Богу известно, что будет ожидать его, когда он вернется.

— Ну как ты полагаешь, почему я предложила тебе это путешествие? Конечно, леди Амелия тоже поедет. Откровенно говоря, Томас, ты держишь бедную девочку весь день в кабинете, как узницу. И не говори, будто она сама этого хочет. Молодой девушке нужны развлечения. Уверена, она будет рада такой перемене.

Да, в этом-т и была загвоздка. Он не сомневался: такая перемена ей очень понравится. Но возможно, его мать и права. Поездка в Лондон даст ему возможность навестить Грейс. Больше месяца без женщины. Это начинало сказываться на его нервах и настроении.

— Как пожелаешь, — ответил он.

Взгляд виконтессы скользил по комнате. Казалось, несколько раз она пыталась что-то сказать, но таки не решилась. Наконец, теребя прозрачный чехол своего платья и глядя на сына, она заговорила:

— Томас, я все думаю…

Зная по опыту общения со многими женщинами, что далее может последовать, он счел эти слова мрачным предзнаменованием, а серьезность тона матери тем более вызвала в нем трепет. Коротким кивком головы Томас попросил мать продолжать.

— Вчера, когда я разговаривала с Амелией…

После такого начала и продолжения Томас уже и сам мог бы добавить следующие слова, но он, конечно, промолчал.

— …и она спросила меня, что я собираюсь делать, когда девочки покинут меня. Должна признаться, я была в таком затруднении, что не смогла ответить.

Томас испустил тяжкий вздох:

— Мама…

— Нет, дорогой, я много думала об этом. Прошло уже одиннадцать лет с тех пор, как умер твой отец, и я не становлюсь моложе.

— С твоей красотой и изяществом ты превосходишь многих женщин вдвое моложе, и они были бы счастливы выглядеть так, как ты.

Эти слова не были пустой фразой.

Она покраснела, потом повернулась на каблуках, подошла к столику у стены и взяла в руки изящную статуэтку лошади из слоновой кости, которую подарила сыну на прошлое Рождество. Говоря, она вертела фигурку в пальцах.

— Через три года у Сары будет дебют в обществе, и вскоре после этого я останусь одна.

Мать посмотрела на него, и в этот момент он увидел в ее глазах нечто такое, чего никогда не замечал раньше: одиночество. Когда умер отец, он видел, в них печаль, боль и страх. Но никогда не видел этого. На нее легла ответственность за поместье, за трех дочерей, которых предстояло вырастить, и за сына, отправляющегося в Кембридж.

Томас встал, и через секунду его рука крепко схватила ее за плечи.

— Ты никогда не будешь одна. Особенно с выводком внуков, которых Мисси предоставит в твое распоряжение, чтобы ты могла их портить и баловать, — поддразнил он и легонько коснулся губами гладкой кожи у нее на виске.

Потом медленно выпустил мать из объятий и отступил назад.

Виконтесса ответила ему бледной улыбкой:

— Да, но забота о внуках — едва ли то же самое. Нет, дорогой, пора мне подумать о том, чтобы начать строить собственную жизнь.

Томас сдвинул брови. И что это означало? Чаще выезжать в свет, посвятить бесконечные часы игре в криббидж и вист? Ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы его медленно работающие мозги осознали, что хочет, сказать мать.

— О, Томас, не смотри с таким ужасом! Можно подумать, что я сообщила тебе о намерении поступить на службу в театр.

— Нет, нет, вовсе нет, — поспешил он заверить ее.

Дело было просто в том, что… это была его мать. И не было на свете ни одного мужчины, достойного ее.

— Единственная причина, почему я затронула эту тему, заключается в том, что следующие два месяца я пробуду в Америке и, думаю, встречу там мистера Уэндела и лорда Брэдфорда.

При упоминании о Деррике Уэнделе, президенте и главном держателе акций «Уэнделз шиппинг», Томас начал понимать смущение матери. Эти двое недавно отправились в Америку, чтобы договориться о покупке сталелитейной компании. Если бы сделка оказалась успешной, их расходы по содержанию компании снизились бы на двадцать процентов.

Виконтесса поставила на место лошадку из слоновой кости.

— Мистер Уэндел просил меня позволит ему показать мне город.

Зная своего друга, Томас решил, что его мать слишком низко себя ценит. Возможно, Уэндел сумеет заинтересовать виконтессу настолько, что она несколько раз выедет с ним куда-нибудь, если позволит его занятость. В прошлом году Томас представил их друг другу, и Уэндел проявил серьезный интерес к виконтессе. И ничего удивительного! Даже если не считать ее очевидных достоинств, его мать могла обезоружить любого джентльмена одной улыбкой.

Господи, он столько раз наблюдал это, еще когда был жив отец.

— Ну да, я уже давно знаю о его интересе к тебе, но, должен признать, не считал этот интерес взаимным.

Румянец матери вспыхнул ярче. На мгновение она отвела глаза. Затем, помолчав, сказала:

— Я и не утверждаю этого. Просто хотела бы знать, как бы ты воспринял это, если бы такое случилось.

— Я должен возмутиться потому, что он не пэр?

Виконтесса покачала головой:

— Нет, потому что он твой друг и деловой партнер. И конечно, есть еще вопрос о твоем отце.

— Мама, как бы я ни любил тебя и как бы ни тосковал об отце, я не захотел бы, чтобы ты обрекла себя на монашескую жизнь.

Хотя он лукавил и какая-то частица его ожидала именно этого.

— А Деррик Уэндел — хороший человек. Я немногими восхищаюсь больше, чем им.

На лице матери появилась улыбка облегчения, и это будто сделало ее лет на десять моложе ее сорока восьми, хоть она и выглядела моложавой. Приподнявшись на цыпочках, она поцеловала его в щеку, и тонкий аромат гардении защекотал его ноздри.

— К тому же он красив, — добавил Томас, издав сухой смешок и нежно сжав ее тонкие руки.

Виконтесса отняла их и разгладила складки своей широкой юбки. Снова она стала хозяйкой поместья с головы до пят.

— Теперь, когда вопрос решен, мне надо идти проверять счета по дому. И прощу тебя — не мешкай с письмом к мисс Фоксуорт. У леди Амелии должна появиться компаньонка до моего отъезда.

После ухода матери Томас вернулся к письменному столу, а его мысли, как это бывало все чаще, обратились к Амелии.

Он не хотел признаваться, но его всерьез заботило то, что между ними снова образовалась пропасть. Им необязательно было делиться друг с другом тайнами или самыми сокровенными мыслями, но он чувствовал: в тот день, когда они катались верхом, между ними возникло некое подобие перемирия. Но потом она все испортила, обрушив на него град оскорблений. Было очевидно: она видела в нем человека, отнявшего у нее отцовскую привязанность. Он не мог понять, что привело ее к такому нелепому заключению. Ему казалось, что маркиза больше всего заботило будущее и благосостояние его дочери. За много лет их знакомства Гарри не раз выказывал свою озабоченность ее неуправляемостью, боялся того, что, как ему казалось, могло привести ее к бесчестью и гибели. Раздражение Амелии против него было совершенно необоснованно.

Господи! Чего она ожидала от своего отца? Чтобы он отринул всех остальных и она одна пользовалась его безраздельной привязанностью? Насколько он мог судить, Гарри ни в чем не отказывал дочери. У нее была лошадь, стоившая столько, сколько среднему человеку хватило бы на три года беспечальной жизни. Ее гардероб обходился, как однажды признался Гарри, более чем в тысячу пятьсот фунтов в год. А уж о выезде и говорить нечего: он мог поспорить с королевским.

Размышляя обо всем этом, Томас взялся за утреннюю почту, скопившуюся на письменном столе. Его взгляд уловил что-то зеленое. Томас замер, чувствуя, как растет его волнение, и мгновенно выхватил оливково-зеленый конверт из пачки писем. В свете газовой лампы сверкнули золотые буквы герцогской печати. И тут все мысли вылетели у него из головы — на него накатил яростный гнев.

Луиза, будь она проклята! Почему эта чертова женщина не может оставить его в покое? С него вполне достаточно и одной красивой, эгоистичной, способной интриговать молодой женщины. Даже послать ее к черту было для него сейчас слишком обременительно!

Томас не стал читать письмо. Как и предыдущее, оно нашло безвременную кончину в ревущем огне камина.

Амелия расслышала знакомые шаги, приближающиеся к двери кабинета. Сделав глубокий вдох, она мысленно приказала себе успокоиться.

Желудок ее сжался, как только она увидела его. Одетый во все синее, он выглядел особенно красивым. Это не первое красивое лицо, которое ей довелось видеть. Так почему, ради всего святого, ее реакция на него была такой бурной, исходившей из глубины ее существа?

Войдя, он заговорил не сразу, но нашел и удерживал ее взгляд, пока шел к ее письменному столу. Потом остановился возле него, и теперь их разделяло всего несколько футов. Ею овладело необъяснимое паническое чувство, которое она изо всех сил пыталась подавить.

— От меня ещё что-нибудь требуется? Мне надо закончить вчерашнюю работу, — сообщила она с высокомерием, доведенным до блеска каждодневной практикой.

— В пятницу утром мы отправляемся в Лондон вместе с моей матерью и сестрами.

Складка между бровями и напряженный рот свидетельствовали о том, что эта перспектива его отнюдь не радует.

— Мы? Я тоже поеду?

— Ну разумеется. Не могу же я оставить вас здесь одну, — пробормотал он тоном, столь же мрачным, как его настроение.

— Если эта перспектива так неприятна для нас обоих, зачем мне ехать? И как вы полагаете, что именно я могу сделать, когда вы уедете? Сбегу с вашим фамильным серебром?

Это была самая длинная ее речь, с которой она обратилась к нему за месяц.

— Нет! Но не исключаю, что вы можете сбежать с одним из слуг, — огрызнулся он.

Этот коварный намек на Джозефа Кромуэлла, отец которого владел двумя крупными текстильными фабриками, заставил Амелию покраснеть. Она сделала усилие, чтобы ее голос не выдал того, насколько она уязвлена.

— Я полагала, вы уже усвоили, что мой интерес сосредоточен на представителях купечества и обедневших аристократах. И конечно, вы, милорд, меньше чем кто-либо другой можете иметь что-то против представителей рабочего класса. Потому что, как я слышала, вы пользуетесь услугами женщин, осмелюсь сказать, занимающихся определенного рода ремеслом.

Напряжение мышц вокруг его рта стало еще заметнее, и он едва слышно хмыкнул:

— К чему такая скромность, Принцесса? Вы ведь уже обвинили меня в том, что я побывал в постелях всех шлюх в Лондоне! Но на этот раз я хочу избавить вас от ложных представлений. Несмотря на вашу убежденность, скажу, что никогда не пользовался услугами продажных женщин.

Амелия с трудом удержалась от смеха.

— Неужели вы не имеете любовницы? И не платите за ее заботы о вас?

Глаза виконта сузились.

— Надеюсь, вы не пытаетесь приравнять любовницу к обычной шлюхе?

— Нет, конечно, не к обычной. Я полагаю, что у любовниц перспективы богаче, и, пока длятся их отношения с джентльменом, они обслуживают его одного. Но готова поспорить, что цена их хороших манер, интеллекта и красоты непомерно высока.

Несколько секунд лорд Армстронг не произносил ни слова и только потрясенно смотрел на нее, не отводя взгляда.

— Господи! Да, похоже, вы кое-что знаете о любовницах. Подумываете сами о подобной карьере?

Было очевидно, что он сказал это с намерением оскорбить. Но Амелия не проглотила наживки.

— Возможно, я молода, но не наивна. Хотя в обществе о таких вещах говорят шепотом, это не является тайной.

С непринужденностью близкого знакомого виконт сдвинул документы на столе в сторону и уселся на него, на ее письменный стол, на расстоянии волоска от нее и принялся болтать одной ногой в то время, как другая прочно стояла на полу.

— А единственная вещь, обходящаяся дороже любовницы, — это жена. Но я мог бы завладеть вами, не беря вас на содержание как любовницу и не заключая с вами помолвки. И что вы на это скажете?

Он говорил тихо, в тоне его прорезались интимные нотки, и потому его вопрос прозвучал особенно дерзко.

Амелий кипела от возмущения, которое вот-вот грозило выплеснуться на поверхность. Она сделала неловкое движение и случайно коснулась рукой ярко-синей ткани его панталон. И чуть не вскочила со стула. Но гордость удержала ее на месте. Она дважды отвечала на его поцелуи, и он полагал, что теперь она покорно ляжет к его ногам?

— Не льстите себе.

Он рассмеялся, и в его смехе слышалась легкая хрипота. От этого звука по ее телу пробежала дрожь.

— Ну, Принцесса, как я понимаю, вы хотите уязвить меня.

Он смотрел на нее в упор и так пристально, что, казалось, видит все ее слабости и собирается использовать к своей выгоде каждую из них. Внезапно Амелия испугалась.

Более того — пришла в ужас!

— Докажите это, — ответил он шепотом, и глаза его вызывающе сверкнули.

— Прошу прощения?

Амелия, смущенная и раскрасневшаяся, недоуменно заморгала.

— Докажите, что я не смогу вас заставить пожелать меня.

— Я-я… вовсе не должна ничего доказывать.

Он ответил с коротким смешком:

— О, я не так уж в этом уверен.

И тут его рука оказалась у нее на затылке, он привлек ее ближе к себе и опустил голову.

Она с легкостью могла вырваться из-под его руки и разом покончить с этим безумием. И тогда не потребовалось бы никаких позднейших повторных обвинений. Но она этого не сделала и продолжала молча смотреть на него, а он привлекал ее ближе к себе, и глаза его гипнотизировали ее своим пристальным взглядом. Никогда еще она не была средоточием такого пламени. И никогда не была так околдована мужчиной.

И туг он выпустил ее, внезапно отдернув руку. Он спрыгнул со стола и смотрел на нее с удовлетворенной улыбкой на губах, поцелуев которых она так отчаянно жаждала.

— Видите, я уверен, что уже мог бы овладеть вами сто раз самыми разными способами, — сказал Томас, пряча руки глубоко в карманах, чтобы скрыть их дрожь.

Они дрожали от желания привлечь ее в свои объятия, уложить на пол и овладеть ею любым из известных способов — прямо, сбоку, сзади. Все равно как, лишь бы усмирить невыносимую жажду обладать ею, в последний месяц пожиравшую его заживо.

Он отвернулся, чтобы не показать ей этого, будь проклято его очевидное возбуждение.

— Почему вы это сделали? — спросила она охрипшим, срывающимся голосом.

Томас полуобернулся к ней, удивленный вопросом и ее прямотой.

— Чтобы кое-что доказать, — ответил он после долгой паузы.

Амелия поднялась со стула и направилась к нему. Томасу захотелось закрыть глаза, чтобы не поддаться соблазну, но он понимал, что это было бы проявлением слабости. Она могла бы использовать ее против него и съесть его живьем.

— И что вы доказали? — спросила она, и теперь ее гордое звучал холоднее и спокойнее.

Что, черт возьми, можно на это сказать? Что он хотел доказать, что владеет собой?

Принимая во внимание его теперешние чувства, он не мог отважиться на такой откровенный обман.

И прежде чем он успел собраться с мыслями, чтобы дать разумный ответ, она прижалась к нему, ее стройные руки обхватили его за шею, и она заставила его опустить голову.

И сразу же на него обрушилось множество ощущений: аромат чего-то невообразимо нежного и женственного и прикосновение нежной женской плоти. Испытывая мучительное возбуждение, Томас не находил в себе силы сопротивляться ей, а еще меньше — себе. Он обхватил ее лицо обеими руками и прижался к се губам.

Желание и жажда обладать ею уничтожили последние следы сдержанности. Месяц самообуздания и сдерживаемого желания — все это излилось в его поцелуе. Ее голова оказалась на его плече, а его руки блуждали по всему ее телу. Его ладонь коснулась ее груди, потом сжала эту нежную женскую плоть.

Соски ее напряглись и отвердели под шелком корсажа, когда он принялся их потирать, а потом и пощипывать. Ее дыхание прервалось, из ее груди вырвался приглушенный стон.

Ему хотелось обнажить эти груди и насладиться их видом. В мечтах он не раз приникал губами к этим нежно-розовым бутонам. Господи! Желал ли он когда-нибудь женщину больше, чем теперь? Похоже было, что с тех пор прошла вечность.

Она отвечала на его поцелуи со всем пылом невинности. Губы ее раскрылись, и ее неопытный язык оказался способным повергнуть на колени любого мужчину.

— Господи! Я хочу вас!

Он воспользовался свободной рукой, чтобы привлечь ее еще ближе и заставить ее бедра соприкоснуться с ним. Но на пути этой страстно желанной близости оказалось препятствие из нескольких слоев ткани.

Так же быстро, как она сжала его в объятиях, Амелия выпустила его и поспешила отступить на безопасное расстояние — к столу, возле которого остановилась, прижимаясь к нему спиной. Томас испустил тихий мучительный стон.

Ее губы были все еще припухшими от его поцелуев, волосы растрепались, и отдельные их пряди упали на плеч и водопадом темно-шоколадного шелка. Она прижала к губам дрожащие пальцы и смотрела на него глазами, в которых все еще полыхала страсть.

— Что все это значит?

Он с трудом узнал свой голос.

Несколько секунд она молчала. Возможно, не могла ответить потому, что грудь ее бурно вздымалась и опускалась, а дыхание было неровным.

— Я поцеловала вас, потому что вы высокомерный самонадеянный тип, считающий, что может сделать из меня дуру, потому что все свои зрелые годы посвятил изучению единственного искусства — как заставить женщину испытать наслаждение. Но полагаю, что вы не довели свое искусство обольщения до совершенства. Примите, милорд, мои поздравления.

Томас сознавал, что его оскорбляют, но ему было все равно. Его тело еще помнило ее, руки до боли жаждали прикоснуться к ее спине и продолжать с того момента, на котором они остановились. Ощущая тяжесть своего желания и возбуждения, все, о чем он мог сейчас думать, — это запереть дверь и овладеть ею, прижав ее к стене, или бросить на пол, на ковер возле камина. Скользнуть в этот влажный жар, овладевать ею снова и снова до тех пор, пока она не забудет собственное имя, а он не забудет о том, что он учтивый и цивилизованный джентльмен.

— Понимаю, то, что я сказала о вас на балу, задело вашу гордость, — продолжала она ровным тоном. — Моя реакция на вас доказала, что я была не права. И вот я признала ваше сексуальное превосходство и мощь. А теперь не оставите ли вы меня одну?

Томас с трудом воспринимал то, что слышал. Таких слов он не ожидал. И не предполагал, что она способна признать свою неправоту, а потом спокойно попросить его доставить ее в покое.

— Принимая во внимание только что сказанное вами, вы уверены, что хотите, чтобы я удалился?

Амелия отвела глаза, пригладила волосы ладонью и кивнула.

Позже он уверял себя, что все к лучшему. Он пришел к заключению, что больше не хочет вести эту игру обольщение. Она заставила его почувствовать себя мелким и ничтожным, и он в самом деле оказался бы именно таким, если бы продолжал гнуть свою линию. Итак, с этим покончено. Игра закончилась. Теперь ему придется играть роль, отведенную для него. То есть роль ее опекуна и работодателя. А это означало, что он должен уйти… немедленно.

— Что ж, пусть будет так, как вы пожелаете, — проговорил он торжественно.

Ее взгляд стремительно обратился к нему, будто она опасалась, что это уловка.

— Оставляю вас с вашей работой. Завтра у вас будет день на то, чтобы упаковать свои вещи и приготовиться к отъезду в пятницу.

Отдав ей стремительный и короткий поклон, он вышел.

В тот момент, когда Томас скрылся за дверью, Амелия снова опустилась на стул и глубоко вдохнула воздух. Язык этого человека побывал у нее во рту, его руки ласкали ее грудь, и какие-то части его тела почти интимно познали ее так же близко, как она знала себя. И едва ли она теперь может думать о нём, как о каком-то чужом человеке.

Господи! Какой бес в нее вселился? Что заставило ее целовать его так? Когда он отстранил ее и оставил жаждущей и неудовлетворенной, она увидела в нем только лицемера, играющего ее чувствами. Как ей хотелось ему доказать, что их мощное физическое притяжение взаимно! И она доказала. Но это знание не облегчало дела. Напротив, могло все намного осложнить.

Как сильно он отличался от лорда Клейборо. Барон не проявил и на йоту такого физического отклика на нее, как виконт. Да и она относилась к нему гораздо спокойнее. А что же было в данном случае? Всего лишь физическая реакция на привлекательного, на ошеломляюще красивого мужчину. То, что сближало ее с лордом Клейборо, было гораздо важнее. То, что она не получила ответа на три письма, отправленных после прибытия сюда, вызывало недоумение. Он всегда был исключительно внимателен к ней, и теперешнее его поведение никак не вязалось с его характером. Что-то было не так. А теперь вдобавок к ее заботам предполагалось, что она отправится в Лондон с Томасом и его семьей.

Она пришла было в отчаяние, но неожиданно вспомнила, что лорд Клейборо в Лондоне. И почувствовала неописуемое облегчение — так с облегчением вздыхает человек, нащупав твердую почву под зыбучими песками. Она не испытывала какого-то особого, пьянящего чувства при мысли, что скоро увидит жениха. Но в данном случае это не имело значения. Главное — она и лорд Клейборо наконец-то получат реальную возможность увидеться. Вероятно, виконт не подозревал о том, какой подарок преподнес ей. И она намеревалась использовать его наилучшим образом.

 

Глава 15

Путешествие в Лондон прошло без приключений. В дом виконтессы в Мейфэре они прибыли ровно в два часа дня.

А часом позже произошла ее перепалка с Томасом — ровно через пять минут после того, как виконтесса и ее дочери вышли из дома.

Амелия вызывающе смотрела на него через всю гостиную. Будто по молчаливому согласию, теперь они оба обходили острые углы, когда обстоятельства вынуждали их. Находиться в обществе друг друга.

— Ваша мать приглашала меня присоединиться к ней и вашим сестрам. Я хотела бы пойти с ними.

— Ваш отец отправил вас ко мне не для того, чтобы вы могли расхаживать по городу и получать от этого удовольствие.

— Значит, я не имею права пройтись по магазинам на Бонд-стрит? Мне нужно купить кое-какие вещи для личного пользования. И что, по-вашему, мне делать?

— Составьте список, и я найду кого-нибудь, кто купит их для вас.

Амелия молча сосчитала до пяти, чтобы не огреть его одним из канделябров, стоявших на каминной полке.

— Значит, меня будут держать в этом доме как узницу?

— Ну, подумаем. Вы будете находиться взаперти в этом доме до воскресенья, пока мы не уедем. Да, это совершенно точная оценка ситуации.

Он не улыбался, твердо сжатые губы и холодная прямота взгляда подтверждали его слова и намерения. Он не даст ей ни малейшей поблажки. И ввиду этого возможность передать весточку лорду Клейборо о своем прибытии приобретала невероятную сложность.

— Если вы приготовите список…

Амелия яростно смотрела на него, поджав губы. Ее гнев объяснялся не только его теперешним упрямством, но и постоянным возмутительным обращением с ней. Когда он с ней заговаривал, что в последние несколько дней случалось нечасто, тон его был резким, слова звучали отрывисто и относились исключительно к ее обязанностям, когда он давал ей инструкции. Пожалуй, она могла бы разгуливать по дому обнаженной, настолько он не замечал ее. И хотя она снова и снова напоминала себе, что хотела именно этого, по временам ее слова казались ей самой пустым отражением страстной, обреченной на поражение мольбы. Она хотела, чтобы он не беспокоил ее, но печальный факт заключался в том, что он так и сделал.

— Можете не беспокоиться! Я сама позабочусь о себе! — огрызнулась она, повернулась на каблуках и вышла из гостиной.

Звонкое цоканье ее каблучков отдавалось громким эхом от деревянного пола коридора.

Перед тем как спуститься по лестнице на первый этаж, она случайно обернулась и увидела, что Томас смотрит ей вслед.

Он медленно кивнул головой, все еще не спуская с нее глаз. Лицо его оставалось непроницаемым.

Амелия стремительно помчалась по лестнице. Так же стремительно билось ее сердце.

В отличие от многих более благовоспитанных и изысканных светских леди Амелия не обладала музыкальным слухом, не умела хорошо играть на фортепьяно и могла бы порезаться и истечь кровью, если бы ее заставили заниматься рукоделием, вооружившись иглой и ножницами. Но она любила читать, и самыми любимыми ее книгами были романы. И потому она, естественно, направилась в библиотеку. Творения самых уважаемых и плодовитых авторов украшали книжные полки виконтессы, и вот уже Амелия оказалась там.

Она провела пальцем по корешку «Укрощения строптивой» и заколебалась в выборе между комедией Шекспира или чем-нибудь трагико-романтическим, вроде «Джейн Эйр».

Звук чьего-то кашля испугал Амелию — она стремительно повернула голову в направлении двери. На пороге стоял высокий, очень высокий лакей, кажется, Джонс, если она правильно запомнила его имя.

— Прошу прощения, мэм. Его лордство просит вас в утреннюю гостиную.

Сердце ее пропустило удар, и она не смогла подавить дрожи предвкушения, пробежавшей по ее телу. Она ответила кратким кивком.

— Пожалуйста, скажите его лордству, что я буду там через минуту.

— Да, мэм.

Смущенно отдав поклон, он удалился. Разве Томас не уехал? Она думала, что он уехал час назад. Виконтесса сказала ей, что он остановится в своей холостяцкой квартире. Но он, оказывается, все еще здесь. И хочет ее видеть.

Амелия отправилась бы туда немедленно, но это выглядело бы как нетерпение и готовность подчиниться его воле. Пусть немного подождет. Не следует делать все, чего он желает. Пусть знает это. Она сочла, что заставить его подождать десять минут — как раз пристойно.

Девятью минутами позже она переступила порог утренней комнаты и остановилась как вкопанная при виде Камиллы Фоксуорт, беседующей с Томасом.

«Оставьте его в покое. Он мой!» — хотелось ей закричать. Возможно, неожиданность присутствия здесь женщины вызвала в ней столь примитивную реакцию. Глубоко вздохнув, она проследовала к беседующей паре.

— А вот и она, Камилла, — сказал Томас, поворачиваясь к Амелии.

Несмотря на его непринужденную манеру, Амелия почувствовала, что прервала личную беседу, и это настроило ее на воинственный лад, как ребенка, у которого отобрали игрушку, прежде чем он закончил с ней играть. Впервые за много недель она увидела на его лице улыбку. По-видимому, мисс Фоксуорт способствовала его хорошему настроению.

— Леди Амелия Бертрам, я хотел бы представить вам мисс Камиллу Фоксуорт.

Усилием воли Амелия заставила расслабиться мускулы рук, ног и лица. Пока она проделывала тяжкий путь через комнату, подавляя раздражение, в голове ее забрезжил трезвый и разумный вопрос: что она здесь делает, эта мисс? И тут на нее обрушилась невероятная, недопустимая догадка. Конечно же, Томас не собирается… Нет, что за нелепая мысль!

Мисс Фоксуорт улыбнулась и присела в изящном реверансе.

— Добрый день, леди Амелия. Думаю, нас уже как-то представляли друг другу. В начале сезона на балу у Рэнделлов.

Чтобы не показаться совсем уж лишенной представления о светских манерах, Амелия подтвердила это коротким кивком головы, стараясь, чтобы ее чувства не отразились на лице. В ответ она получила оценивающий взгляд Томаса.

— Да, припоминаю, — сказала она ледяным тоном.

Она постаралась не заметить еще один, более суровый, взгляд Томаса.

— Мисс Фоксуорт согласилась побыть вашей компаньонкой, пока моя мать будет в отъезде.

Выражение лица Томаса тотчас же смягчилось, как только он обратил взор к мисс Фоксуорт, взиравшей на него с молитвенным экстазом.

В свою очередь, Амелия уставилась на женщину, чувствуя, что подтверждаются ее худшие подозрения. Она мгновенно охватила взглядом ее тощую фигурку в платье, которое больше пристало бы пожилой матроне, и голубые глаза на мертвенно-бледном лице призрака, и ее охватил необъяснимый гнев.

— Неужели? Я полагала, что у мисс Фоксуорт есть бесконечно лучшие занятия, чем это!

Амелия сделала паузу, стараясь подавить готовые вырваться слова и горечь, подступившую к горлу. Но все было бесполезно. Желание… нет, потребность сказать этому убогому существу то, чем она является, была такой сильной, что она не устояла:

— А впрочем, я понимаю, одинокая женщина без надежды на замужество имеет слишком много свободного времени, которое ей не на что истратить.

Как только последнее слово было произнесено, Амелия почувствовала: она готова сделать все, что угодно, чтобы забрать свое оскорбление обратно. Она проклинала себя за то, что ее язык каким-то непонятным образом стал орудием беспримерной дерзости и наглости. Но раскаяние пришло слишком поздно.

Из уст Томаса вырвалось шипение, а единственной реакцией мисс Фоксуорт был только краткий взгляд вниз, будто она старалась скрыть впечатление от этих слов. Амелии же хотелось, чтобы пол разверзся и поглотил ее. Мисс Фоксуорт не сделала ей ничего плохого. Единственным ее преступлением было общение и дружба с виконтом и очевидное обожание, которое она питала к нему. А так как Амелия и сама довольно тесно сошлась с виконтессой и ее дочерьми, то едва ли это можно было счесть большим грехом.

— Как вы можете видеть, леди Амелия еще не усвоила светских манер, — процедил Томас сквозь стиснутые зубы, обратив к женщине извиняющуюся полуулыбку. — Если вы будете так любезны извинить нас, Камилла, мне бы хотелось перемолвиться словечком с леди Амелией без свидетелей. Как только мы закончим, я пошлю за вами.

Мисс Фоксуорт медленно кивнула и, не отрывая глаз от пола, не произнеся ни слова, вышла.

Красивое лицо Томаса стало таким, словно его высекли из камня. У Амелии не хватало духу встретиться с ним взглядом, когда она заговорила, и все же она держалась наступательно:

— Я прекрасно знаю, что вы собираетесь сказать, поэтому прошу избавить меня от нотации. Я прекрасно сознаю, то, что я сказала…

Его рука взметнулась и сжала ее плечо беспощадной хваткой. Рванув Амелию, он заставил ее отстраниться на несколько дюймов от себя. Томас был выше ее всего на шесть дюймов, но ей казалось, что он возвышается над ней, как башня.

— Не смейте оскорблять мою гостью в моем присутствии, — проговорил он свистящим шепотом.

Он был в ярости. Лицо его раскраснелось. И выглядел он так, будто ему хотелось ее задушить.

Будь она более робкого десятка, то непременно отшатнулась бы перед лицом подобного гнева, несомненно, повергавшего в ужас многих мужчин. Она вздрогнула, чувствуя, как страх пробирает ее до костей. Он тотчас же ослабил хватку, но не выпустил ее, и Амелия не сделала ни единого движения, чтобы высвободиться.

— Почему, ради всего святого, вы выбрали именно ее? Ваше «эго» требует, чтобы кто-нибудь ежеминутно днем и ночью курил вам фимиам? — выложила она начистоту суть своей претензии и причину неприятия.

Сначала Томас молчал, потом отстранился и устремил на нее пристальный взгляд. Теперь в его гневе появилось нечто загадочное и раздражающее.

— И что, вы полагаете, мне с ней делать с ее чувствами? — холодно спросил он.

— Меня не особенно заботит то, что вы будете делать. Я просто не желаю участвовать в этом — вот и все.

Он выпустил ее руку и отступил на шаг. Амелия испытала облегчение, оттого что между ними образовалось расстояние, дающее возможность свободно дышать. Ей было неприятно, что рядом с ним мозги ее превращались в кашу, а нервные окончания напрягались.

Он продолжал внимательно смотреть на нее. Его темно-золотые ресницы, моргая, овевали скулы.

— Господи! Да вы ревнуете!

В этих негромко произнесенных словах таились ужас и благоговение.

Амелия вспыхнула и не сразу обрела голос.

— Вы глубоко заблуждаетесь. Но, уверена, такой вывод может сотворить чудо с вашим безмерно раздувшимся «эго».

— О, неужели? В таком случае вы произвели именно такое впечатление. — Его бровь поднялась на дюйм. — Что вы имеете против мисс Фоксуорт? Почему вас должно беспокоить, что она, как вы странно выразились, курит мне фимиам?

— Меня беспокоит не это. Просто я не желаю, чтобы меня использовали.

— Умоляю вас, скажите, как вас используют?

— Ну, в… в… в…

Боже, она снова начала заикаться и не могла вымолвить ни слова. Он смотрел на нее так, будто был способен читать ее мысли и пребывал в восторге оттого, что прочел.

— Если вас беспокоит что-то, что происходит между мисс Фоксуорт и мной, то позвольте вас успокоить на этот счет.

— Мне все равно…

Всего два шага — и он оказался рядом, в нескольких дюймах от нее, его мужской сексуальный запах обволакивал ее, — будто она стала его пленницей. Он нежно прижал указательный палец к ее губам, заставляя замолчать.

— Возможно, вы самая раздражающая женщина из всех, кого я знаю, но что меня в вас восхищает — ваша искренность. Не надо портить впечатление, — пробормотал он.

Не отрывая от него взгляда, Амелия пыталась понять, что заставляет ее молчать — его дерзость или то, что он держит палец на ее губах.

— А теперь, — продолжал он как ни в чем не бывало, — если вы хотите устроить сцену ревности, то уж по крайней мере пусть у нее будет причина. Кстати говоря, я готов вам ее предоставить — свидание, на которое я собираюсь сегодня вечером.

— Не сомневаюсь, что это будет постельная возня с вашей любовницей.

Она внезапно отступила на безопасное расстояние от его руки.

Его рука упала вдоль тела.

— Какое вам дело, с кем я сплю, с любовницей или с кем-то еще?

Только этот едва слышно произнесенный им вопрос отрезвил Амелию и вернул ей дар речи. Краска бросилась ей в лицо, щеки запылали. Как же ей хотелось забрать назад предательски вырвавшиеся слова!

— Конечно, мне все равно, с кем вы спите, — сказала она холодно.

Томас запрокинул голову и издал сухой смешок. Она подавила желание влепить ему такую пощечину, чтобы он лишился сознания.

— Это только слова, — заметил он, — у меня же создалось впечатление, что вас это заботит гораздо больше, чем вы хотели бы признать.

— Считайте так, как вам угодно.

Стараясь не встретиться с ним взглядом и догадываясь, что в этих зеленых глазах сверкает понимание, Амелия стремительно повернулась и вышла из комнаты, все еще слыша его язвительный смех — он тянулся за ней как шлейф.

Томас оглядывал гостиную Грейс и недоумевал, что он здесь делает.

Мысль о ничем не осложненном вечере и сексуальном удовлетворении была главной, когда он покидал свой городской дом. Прошло более месяца с тех пор, когда у него в последний раз была женщина. В предвкушении встречи с Грейс он должен был бы исходить слюной. Но этого не случилось. И он не осмеливался признаться себе — почему.

— Дорогой!

Томас вздрогнул и повернул голову, услышав это мелодичное восклицание. Грейс впорхнула в комнату и открыла ему объятия. На ней был шелковый пеньюар поверх бледно-розового шелкового белья, облегавшего ее роскошную фигуру. Прежде чем он успел ответить, она заключила его в объятия и выгнула шею в ожидании его поцелуя.

Томас запечатлел обязательный поцелуй на ее накрашенных губах и поспешил высвободиться из объятий и окутавшего его облака сладких духов. Радость на ее лице потускнела. Она одарила его слишком ослепительной улыбкой и раскрыла глаза слишком широко, чтобы то и другое могло быть подлинным.

— Ты не говорил мне, что собираешься в город, — попеняла она ему, проводя ладонью по его руке.

Ее прикосновение не вызвало обычной лихорадки желания. Но Томас понимал, что должен сделать, и внутренне сжался.

Он поймал ее руку и потянул Грейс на диван, обитый цветастым ситцем.

— Иди сюда. Нам надо поговорить.

Грейс покорно подчинилась, туго натянув ночное одеяние на свои женственные бедра, но в ее ореховых глазах появилось беспокойство.

— Ты хочешь поговорить до того, как мы удалимся в спальню?

И снова ее улыбка показалась ему натянутой.

— Я здесь не для этого. Я пришел сказать, что наши отношения кончены.

Пощечина была неожиданной и вызвала обжигающую боль в левой щеке. Он пожалел, что не удерживал обе ее руки.

— Ты, чертов подонок!

Ярость превратила ее лицо, которое он всегда считал хорошеньким, в нечто совершенно невообразимое. Ее зрачки теперь походили на острия булавок, и алый рот, перекошенный от ярости, казалось, издавал кошачье шипение.

Она вскочила на ноги и принялась осыпать его плечи и руки градом ударов.

Томас поднялся на ноги и схватил обе ее маленькие ручки.

— Господи, Грейс! Держи себя в руках!

Он крепко удерживал ее за руки, и она не могла их высвободить, как ни старалась.

— Целый год я посвятила тебе! Целый год! Хотя могла получить любого джентльмена в Лондоне. Они все желали меня, и ты это знаешь. Знаешь, сколько мужчин предлагали мне свое покровительство? Я отвергала их, потому что все время ждала тебя, а ты за последние три месяца почти не бывал у меня.

Внезапно она перестала сопротивляться, тело ее обмякло, и она упала на диван. Томас выпустил ее руки и мгновенно оказался по другую сторону стола, стоявшего в центре комнаты; напротив нее и вне пределов досягаемости.

Она закрыла лицо руками, тело ее сотрясали сильные и шумные рыдания.

Томас был способен вынести все, кроме женских слез. По крайней мере три года ему не приходилось присутствовать при подобной сцене. Одной из причин, почему он выбрал Грейс, было то, что в ней, казалось, не было склонности к подобным припадкам слезливости. Она держалась с апломбом, которым он восхищался и которого желал в любовнице. С ней не должно было быть никаких театральных сцен. Она полностью соответствовала его сексуальным потребностям и, когда ему требовалась спутница, идеально подходила для подобной роли. Или так он считал. Но четыре месяца назад она начала жаловаться на то, что частота их встреч убывает. И с этого момента Томас понял: время их связи пошло на убыль. Но должно быть, думал Томас, потирая саднящую щеку и челюсть, конец наступил недостаточно быстро.

— Ты с самого начала знала, что подобные отношения — временное явление, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу и глядя, как поднимается ее грудь от судорожных глубоких вздохов.

При этих его словах она резким движением подняла голову, и он увидел красные опухшие глаза и щеки, залитые слезами и покрытые пятнами.

— Дело ведь в той женщине? Не так ли? Она потребовала, чтобы ты бросил меня?

Мысли Томаса мгновенно порхнули к Амелии. Откуда Грейс могла о ней узнать?

— В какой женщине? — спросил он резко.

— В этой чертовой герцогине Бедфорд. В той, что былаздесь три недели назад. О, она сказала, что ошиблась домом, сказала, что думала, будто здесь живет миссис Франклин. Но даже после того, как я ей ответила, что здесь не живет женщина с таким именем, она не ушла. Начала задавать мне вопросы о тебе. И сказала, что когда-то вы были очень близки. — Грейс перестала смахивать слезы со щек. — Я не дура, поняла, зачем она сюда явилась.

Потрясенный, но стараясь не выдать своей тревоги, Томас спокойно ответил:

— Я никак не связан с герцогиней и не имею ни малейшего намерения стремиться к этому.

«Никогда, никогда больше!» — мелькнуло у него в голове.

— Ты лжешь!

Это прозвучало горько и осуждающе.

— Какого черта я стал бы тебе лгать? Ты мне не жена, и мне нечего скрывать.

Ее письма были просто досадным пустяком. Но ее безрассудство, когда она решилась прийти к его любовнице, было чем-то совсем иным. Тем, чему он был намерен немедленно положить конец.

— Значит, ты не вступал с ней в обсуждение моей персоны? — спросила Грейс, все еще не веря ему.

— Я не встречался с этой женщиной добрых семь лет, а когда мы познакомились, я был еще мальчишкой.

В глазах, мокрых от слез, появился проблеск надежды.

— Тогда почему…

— Но это ничего не меняет в наших с тобой отношениях. — Он испустил глубокий усталый вздох. — Я не давал тебе обещаний, Грейс. А ты ведешь себя так, будто я предлагал больше, чем то, что нас связывало. Я этого не делал.

— Да, ты относился ко мне, как к тому, кто способен погладить тебя по шерстке, когда у тебя возникала в этом потребность:

Из-за слез ее голос звучал глухо.

— Для того и существуют любовницы.

Томас не хотел, чтобы его слова звучали жестоко, но она не оставила ему выбора.

— Я полюбила тебя.

Она медленно поднялась на ноги, продолжая смахивать слезы, катившиеся по щекам.

На мгновение Томас прикрыл глаза. Как он и опасался, она вообразила, что влюблена в него. Он тотчас же поспешил успокоить себя: не пройдет и нескольких месяцев, как она убедит себя, что влюблена в своего следующего обожателя.

Мисс Грейс Хауэлл со всей своей светскостью и неуязвимостью или тем, что он принимал за эти качества, не обладала, как оказалось, свойствами, необходимыми хорошей любовнице. Она слишком легко позволяла себе впасть в эмоциональную зависимость. Ей был нужен муж, она не хотела быть содержанкой, и ему следовало распознать это с самого начала. Но это понимание пришло слишком поздно, когда сердце ее оказалось уязвленным.

— Мне грустно это слышать, — проговорил Томас.

Больше он ничего не смог придумать. Она перестала плакать и, собравшись с силами, сурово посмотрела на него.

— Ты еще более бессердечен, чем говорят. Неужели тебя ничто не трогает? Если не считать твоей драгоценной мамы и сестер, на свете нет женщины, к которой ты был бы способен что-то чувствовать?

Образ Амелии тотчас же всплыл в его мыслях — впрочем, в последнее время он находился там постоянно. Усилием воли он попытался изгнать его.

— Я позабочусь о том, чтобы на твоем счету было достаточно денег и чтобы ты смогла продержаться до новой оказии. Трех месяцев, думаю, будет достаточно.

Три месяца — это более чем благородно. Недели через две, а то и скорее ею завладеет граф Чсстерфилд. Он нетерпеливо ждал, пока она надоест Томасу, по крайней мере так не раз говорила ему Грейс.

— Оставь себе твои чертовы деньги!

Если бы он дал ей чек, то имел бы удовольствие видеть, как она порвет его и растопчет своими домашними туфельками, украшенными розочками. Но как только он уйдет, она начнет ползать на коленях, лихорадочно собирая обрывки. Гордость и гнев будут первой ее реакцией и оттеснят практичность и логику на задний план.

— Я положу деньги на твой счет. Делай с ними что хотеть.

«К тому времени она остынет», — подумал он.

Томас покинул ее дом в последний раз, но мысли его были мрачными.

«Женщины не стоят таких неприятностей», — решил он.

Вместо того чтобы провести вечер на шелковых простынях, Томас сидел в маленькой комнате, в библиотеке Картрайта на Джонс-стрит. Оба собеседника тонули в глубоких обитых парчой креслах перед мраморным камином, в котором горел яркий огонь, и нянчили в руках по бокалу портвейна, и им еще предстояло насладиться напитками ярко-зеленого цвета и оттенка красного бургундского вина.

— Она бросилась на меня, как кошка, — поделился Томас со своим другом, испытывая усталость от всей этой истории. — Уверен, что завтра я обнаружу на себе царапины.

Маленькое зеркальце в экипаже уже отразило свежий синяк на его шее.

— Какого черта тебе понадобилось объявлять ей о разрыве лично? — спросил Картрайт, поднимая ноги в чулкax на оттоманку перед собой. — Было бы достаточно цветов и записки или, возможно, какой-нибудь побрякушки.

— Да, верно, но у меня не было намерения порывать с ней, когда я к ней отправился.

Его друг удивленно поднял бровь и поднес к губам бокал с портвейном.

— Тогда почему ты это сделал? — спросил Картрайт и поставил напиток на столик красного дерева возле своего кресла.

Да, почему он это сделал?

Томас часто думал об этом с момента, как вышел из дома Грейс. Он беспомощно поднял плечи:

— Не знаю. Думаю, потому, что она начала мне надоедать. Она становилась все более требовательной. Слишком часто стала посягать на мое время.

— Да, такое случается. Но в твоем случае это произошло скорее, чем обычно. Как долго ты был с ней? Шесть месяцев? Год?

— Какая разница? С ней покончено. Сейчас самое неотложное дело связано с этой чертовой Луизой.

— А что наша прекрасная герцогиня сотворила на этот раз? — суховато спросил Картрайт.

В его серых глазах блеснул огонек интереса.

Томас кратко пересказал то, что Грейс поведала ему о визите Луизы.

— Разыскать твою любовницу и явиться к ней домой — верх дерзости. И это всего лишь через три месяца после смерти мужа, — заметил Картрайт.

— Прошедшие годы изменили ее. Я не представлял, что она способна совершить что-нибудь подобное, когда познакомился с ней. Хотя ведь был инцидент с Радерфордом…

Да, инцидент…

Томас был настолько глуп, что поверил Луизе, когда она сказала, что любит его, и утверждала, что выйдет за него, хотя в то время у него не было ни шиллинга.

Да, в то время на его банковском счете не было ничего. И он был совершенно ослеплен ее белокурой красотой и невинным кокетством. Но эта маска невинности мгновенно слетела, когда на балу, куда Томас не собирался, он увидел ее прижимающейся к Радерфорду. Сначала он остановился и стоял в саду в полном ошеломлении, скрытый живой изгородью. Позже стоял и наблюдал со все растущей яростью и думал, как далеко она способна зайти, и ярость его все росла.

Несмотря на то что Радерфорд мягко, но решительно убрал ее руки со своей шеи и вскоре оставил ее одну, инцидент стал причиной трещины в их дружбе. На следующий день он побеседовал с глазу на глазе Радерфордом, но поговорить с ней ему помешала гордость, а когда он наконец собрался выяснить отношения, она уже была помолвлена с герцогом Бедфордом.

И тогда Томас осознал правду. Он — молодой виконт без гроша в кармане, обладая всего лишь хорошим происхождением и именем, имеющим на руках мать и сестер, — был всего лишь приманкой и что-то значил только до тех пор, пока она не получила предложения от одной из намеченных ею жертв. И не важно было, что Томас собирался на ней жениться.

— И как ты намерен справиться с этим? — продолжал Картрайт.

— Ну, думаю, мне придется поговорить с этой чертовкой. Она почти не оставила мне выбора, и, должно быть, именно такой была ее цель.

Томас опустил голову и устало провел ладонью по лицу.

— Тогда ты должен поехать со мной на бал к леди Форшем. Я слышал из надежного источника, что ее светлость снизойдет до того, чтобы там появиться.

Томас поднял голову и скептически посмотрел на Картрайта.

— Ты полагаешь, я буду объясняться с ней на балу? Не хочу снова стать пищей для этих сплетников из «желтых» листков.

— Предпочитаешь отправиться к ней домой или встретиться с ней у себя? Я бы не советовал тебе оставаться с ней наедине ни под каким видом.

В словах Картрайта был резон. Из такой встречи не вышло бы ничего хорошего. И чем больше он об этом думал, тем более здравой казалась ему мысль о встрече на балу. Луиза слишком дорожила своим положением в обществе, чтобы устроить сцену на людях и в таком месте.

— Очень хорошо. Я поеду, но не рассчитывай, что останусь там надолго. Какими бы увлекательными ни находил я эти вечера, у меня есть и другие дела и обязанности. Я говорил тебе, что мне пришлось нанять компаньонку для Амелии? Я привез девицу в город, и теперь мне приходится приглядывать за ней. Я почти уверен, что она попытается встретиться с Клейборо, и хотя я не сомневаюсь, что Камилла понимает свои обязанности и будет их выполнять, ничего не хочу оставлять на волю случая.

Картрайт ответил взрывом смеха:

— Безусловно, самый лучший подход к вопросу о трудных женских типах, о каком я когда-либо слышал. Но неужели правда, что мисс Фоксуорт — теперь компаньонка леди Амелии? У тебя что — размягчение мозгов? Если дела обстоят так скверно, то, может быть, я смогу быть полезным? Я не возражаю против того, чтобы ты поручил мне присматривать за ней вместо тебя.

Его серые глаза вопросительно блеснули под подвижными черными бровями.

Томас не нашел в этом ничего забавного и все же, несмотря на решительный протест своих лицевых мышц, с вымученной улыбкой ответил:

— Благодарю, но, думаю, я справлюсь.

Склонив голову, Картрайт смотрел на него прищурясь.

— И что ты имеешь в виду, говоря, что справишься?

Томас переменил свою расслабленную позу и выпрямился в креслё.

— На что ты, черт возьми, намекаешь?

Картрайт поднял руку вверх, шутливо демонстрируя капитуляцию.

— О, не стоит приходить в раздражение из-за столь простого вопроса, — сказал он со смехом. — До меня дошло, что ты пообещал прекрасной леди Амелии заслуженное наказание от собственных рук. Она ведь в конце концов усомнилась в твоей сексуальной мощи. Я всего лишь спрашиваю, как продвигаются дела на этом фронте.

Столь неоправданно бурно прореагировав на поддразнивание Картрайта, Томас только дал пищу воображению друга. Он с трудом заставил себя издать негромкое хмыканье, снова принял расслабленную позу и, повернувшись к Картрайту с деланной улыбкой, отпил из бокала. Затем поставил хрустальный бокал на столик слева от себя и сказал:

— Я пришел к выводу, что она не заслуживает особых волнений и хлопот.

Картрайт засмеялся, и смех его походил на лай, а в глазах заплясали смешинки.

— Неужто все так плохо? Ну, я уверен, есть множество леди самых выдающихся качеств, готовых послужить той цели, которую ты приготовил для леди Амелии. Хотя, если тебе нужна любовница, способная не слишком сильно к тебе привязаться, то вполне бы подошел кто-нибудь вроде леди Амелии.

Кровь бросилась Томасу в лицо. Он сделал усилие, чтобы казаться равнодушным, надеясь, что Картрайт ничего не заметит.

— Единственное, чего я требую от женщины, с которой делю постель, — это чтобы она меня не презирала. Было бы также неплохо, чтобы она хоть чуть-чуть мне нравилась, — заметил Томас.

Осушив бокал до дна, Картрайт лениво поднялся на ноги и прошлепал к своему письменному столу, чтобы налить себе новую порцию. Повернувшись лицом к другу, он отсалютовал ему хрустальным графином. Томас кивком отклонил предложение налить еще.

— Когда ты возвращаешься в Девон? — спросил Картрайт, направляясь к своему креслу.

— В воскресенье.

— Прекрасно. Мне нужно куда-нибудь уехать, пока герцог в городе. Если я останусь, он будет рассчитывать на мою компанию. Я бы предпочел развлекаться в долговой тюрьме, чем в обществе моего отца.

В обычных обстоятельствах Томас не возражал бы против того, чтобы друг погостил у него. Тот с самой юности бывал частым гостем в Стоунридж-Холле. Но на этот раз он чувствовал, что это было бы неуместно. Не мог он разве избежать встречи с герцогом, не покидая города? Господи! Его друг вел себя так, будто Лондон недостаточно велик для двух представителей семьи Картрайтов.

Картрайт спросил, прерывая его молчание:

— Это ведь не добавит тебе сложностей?

Томас поспешил покачать головой:

— Ничуть. Никаких сложностей.

Но внутри у него что-то явственно и громко запротестовало.

— Чудесно. Это даст мне возможность лучше познакомиться с леди Амелией. Мы с ней встречались несколько раз, но едва ли обменялись парой слов, не считая вежливых приветствий.

Похоже было, что Картрайт внимательно следит за выражением его лица.

На язык просились тысячи слов протеста, но Томасу удалось сдержаться, и он не произнес вслух ни одного. И даже глазом не моргнул.

— Не сомневаюсь, что она будет в восторге от твоего общества.

Подумав, он решил, что не откажется от второго бокала портвейна.

 

Глава 16

Амелия знала, у нее не будет другой возможности. И чтобы не испытывать неловкости за ужином, лучше сделать это сейчас.

Испытывая глубочайшие угрызения совести, Амелия постучала в дверь спальни и в страхе ждала ответа.

Дверь открыли быстро. По другую сторону порога стояла Камилла Фоксуорт, взволнованная и нервная, с расширенными, видимо, от ужаса, глазами. Возможно, бедная женщина считала, что Амелия пришла лишить ее последних остатков достоинства. Завершить начатое, так сказать. Амелия прекрасно понимала ее — ведь сказанное ею было верхом оскорбления.

— Леди Амелия, я… я…

— Могу я отнять у вас минуту времени, мисс Фоксуорт?

— Да, да, конечно.

И она поспешила отойти от двери, позволив Амелии войти.

В отношении убранства и размеров спальня была под стать ей самой; просторная, хорошо натопленная, с прочной солидной мебелью и элегантной кроватью с пологом. Все говорило о том, что в этом доме к мисс Фоксуорт относились как к гостье, а не как к служанке.

Мисс Фоксуорт спокойно и безмолвно закрыла дверь и повернулась к Амелии. Амелия с трудом сглотнула:

— Пожалуйста, разрешите мне принести вам извинения за свое поведение нынче днем. Не знаю, что заставило меня сказать нечто столь недоброе и грубое и столь же неуместное. Моя грубость заслуживает самого сурового порицания.

Амелия закончила свою покаянную речь и с трудом подняла взгляд на женщину. Пирог смирения и унижения не так легко проходит в горло, как земляника в шоколаде, и даже отдаленно не напоминает ее вкус.

Мгновение мисс Фоксуорт стояла неподвижно, и выражение лица у нее было такое, словно ей внезапно нанесли сильный удар по голове. Потом она замахала руками и быстро заговорила:

— Леди Амелия, вам незачем извиняться. Поверьте, мне приходилось выслушивать и не такое. Все, что вы сделали, — это сказали правду.

Терпеть такое самоуничижение не должен даже человек, привыкший к оскорблениям, не должен он принимать их, как нечто само собой разумеющееся. И тем более принимать легко. Амелия ощутила острый укол совести, и он сразил се.

— Нет! — возразила она с чувством. — Я непременно должна извиниться. То, что я сказала, и то, как вела себя, не выдерживает критики. И мне очень стыдно.

Мисс Фоксуорт неуверенно улыбнулась, и улыбка осветила ее голубые глаза и подчеркнула выразительность скул, как только что заметила Амелия, красиво очерченных и высоких. И тут ее поразила мысль, что эта женщина вовсе не была такой непривлекательной, как она полагала раньше. Да и ее внешность можно было улучшить, и первое, что предложила бы ей Амелия, — это сменить гардероб, в котором преобладали блеклые оттенки, что никак не шло к ее бледному цвету лица.

— У вас очень красивые глаза и скулы.

Мисс Фоксуорт отвернулась, видимо, смущенная комплиментом, и лицо ее приняло оттенок зрелого абрикоса.

— Пожалуйста, леди Амелия… вы не должны…

— Я говорю это вовсе не в качестве компенсации за мою грубость. Поверьте мне, я совсем не такой человек.

Ну, может быть, она теперь проявляла слишком подчеркнутую доброту, потому что ей хотелось обрести душевное спокойствие.

— Я думаю, вы гораздо добрее и снисходительнее, чем считаете себя, — проговорила мисс Фоксуорт.

— А я уверена, что многие не согласились бы с вами, — ответила Амелия с легким смешком.

После минуты дружелюбного молчания взгляд Амелии упал на кровать, на цветастом покрывале которой лежала раскрытая газета.

— Вижу, что помешала вам. Так что даю вам возможность вернуться к чтению.

Мисс Фоксуорт виновато посмотрела на газету.

— О! Тут нет ничего, кроме сплетен. Говорят, если кто-то оказался жертвой скандала, то в газете появляются сплетни, затрагивающие не только его, но и других.

Похоже было, что Камилле Фоксуорт не чуждо чувство юмора. Для Амелии было сюрпризом то, что она о ней узнала, и это был приятный сюрприз.

— Да, мне кажется, это единственное, что может сделать такие статейки привлекательными. Надеюсь, эти скандалы вас развлекают, — заметила Амелия.

— Сейчас там нет ничего вопиюще скандального. Но весь город только и жужжит о завтрашнем бале.

— И кто устраивает этот бал? — спросила Амелия скорее из любопытства, чем по какой-нибудь другой причине. После последнего появления на балу она не особенно стремилась повторить этот опыт.

— Леди Форшем:

Амелия замерла. Неужели звезды наконец склонились к ее мольбам? Леди Форшем была теткой лорда Клейборо. По его словам, его тетка и он могли быть ближе, только если бы она сама произвела его на свет. Амелия не сомневалась, что он непременно будет на этом балу.

— Мы должны на нем побывать.

Амелия дала себе молчаливую клятву, она во что бы то ни стало найдет способ, как оказаться там, даже если адский огонь попытается ей помешать.

После довольно длительной паузы мисс Фоксуорт улыбнулась, будто хотела показать, что следует проявлять крайнюю осторожность.

— Ну конечно, вы, должно быть, приглашены. Я посоветуюсь с лордом Армстронгом, когда он вернется. Думаю, он охотно согласится нас сопровождать.

— Лорд Армстронг сказал мне, что у него иные планы на этот вечер.

«Он будет со своей любовницей», — подумала она.

Впрочем, ей не было до этого дела. Абсолютно никакого.

Но если эта бедная женщина настолько глупа, что питает к рему нежные чувства, то предупреждение на этот счет может в конце концов пойти ей на пользу.

— Тогда, возможно, нам не следовало бы…

— Но если мы туда поедем, я велю своей горничной уложить вам волосы. Она очень искусно орудует щипцами. Думаю, локоны замечательно пойдут к вашему лицу. Конечно, еще остается вопрос о вашем туалете.

Амелия критически оглядела ее платье.

— Думаю, что-нибудь поярче больше подойдет к вашему цвету лица.

Глаза мисс Фоксуорт загорелись. Ничто так не укрепляет веру женщины в себя, как лесть.

«И красивый виконт, способный заставить даже невинность вести себя вызывающе», — мысленно добавила Амелия.

— У меня есть голубое платье, которое на вас будет выглядеть божественно. Я попрошу Элен укоротить его на пару дюймов и сузить корсаж, и оно будет сидеть на вас отлично. И еще нам надо поэкспериментировать с косметикой. Чуть-чуть румян на щеках очень вам подойдет. Как вы полагаете?

Амелия просто огорошила ее всеми этими фантастическими возможностями.

К счастью, это сработало, потому что, судя по всему, мисс Фоксуорт была готова к своему преображению с помощью Амелии. Глаза ее засияли девическим восторгом. И вместе с этим вопрос поездки на бал, без разрешения виконта или даже без его сопровождения, переставал быть проблемой.

В воздухе тяжелым облаком висел аромат духов и запах свечного воска. Конечно, в жизни Томасу случалось мириться и с худшими запахами, но сегодня он просто задыхался от этой прилипчивой смеси. А возможно, его чувства обострились потому, что ему очень не хотелось здесь находиться.

Он не пробыл на балу и нескольких минут, как на него напала леди Стэнтон, тянущая на буксире дочь. Она набросилась на него и Картрайта, как огромная кошка, не успевшая втянуть когти. Леди Стэнтон бросила на Томаса всего один взгляд и, заметив выражение его лица, проявила мудрость и обратилась к Картрайту:

— Лорд Алекс, не будете ли вы так добры покружить мою Джорджиану по бальному залу?

Картрайт неохотно, но согласился. Он часто жаловался на то, что, будучи вторым сыном, оказывается на танцевальной площадке бального зала с завидным постоянством. Глупец! Для того, кто слаб душой, избежать когтей безжалостных алчных мамаш было довольно трудно. И уж тем более того, кто поставил своей целью вести себя всегда по-джентльменски, по крайней мере на публике. На самом деле Картрайт едва ли был святым, каким его считали многие.

В круглом бальном зале, в дальнем конце его, находились толстые рельефные колонны. Томас стоял возле одной из них, ближайшей к двери, и бесстрастно оглядывал гостей. Его не влекла царящая вокруг веселость. Ой пришел сюда с определенной и единственной целью.

Означенную цель он заметил минутой позже среди толпящихся у входа шумных только что прибывших гостей. Он проверил часы. Было десять часов, как раз гремя, когда появлялась модная публика. Он не видел Луизу, но знал, что она появилась, потому что вокруг началось какое-то движение и причиной его была она. Кто еще мог заставить джентльменов кланяться преувеличенно низко, как игрушечных деревянных солдатиков, а женщин чуть ли не преклонять колени так, что их кринолины задевали за все находящиеся поблизости предметы и за всех, кто находился в радиусе пятнадцати футов от них?

Объект всеобщего благоговения вступил в комнату, величественно раздавая улыбки налево и направо.

Она была все еще красива, в бальном платье льдисто-синего шелка и белых кружевах с массой жемчужин, вплетенных в кольца светлых кудрей. Но другого он и не ожидал. Луиза была слишком тщеславна, чтобы позволить времени запятнать данную Господом красоту. Во время их последней встречи его чувства были взбудоражены, гордость попрана и лежала в лохмотьях. Зато теперь, слава небесам, он мог смотреть на нее отстраненно, насколько позволяли время и пространство.

Окруженная своими шаркунам и поклонниками, Луиза принимала знаки их внимания с достоинством и уверенностью королевы. Будучи окруженной толпой лебезящих перед ней пэров, она с праздным видом оглядывала зал, и ее улыбка скрывала замаскированную скуку. Теперь он знал цену этой будто приклеенной к губам улыбки. Томас принял такую позу, чтобы оказаться в поле ее зрения. Она должна была заметить его довольно скоро.

Как засвидетельствовало выражение ее округлившихся глаз, это произошло несколько минут спустя. Но улыбка ее не потускнела, а контакт их глаз оказался кратким. Она продолжала спокойно и царственно кивать, отвечая на приветствия окружавших ее гостей. Неподвижный в этом бурлящем водовороте, Томас был уверен, что их встреча — лишь вопрос времени. Скоро она легонько дотронулась рукой в перчатке до руки леди Форшем и сделала движение подбородком, указывая на него. Через несколько секунд Луиза в сопровождении хозяйки направилась к нему, пробираясь сквозь толпу гостей.

Скорость, с которой Луиза отделилась от группы поклонников, включавшей графа Редклиффа и маркиза Стретфорда, не доставила Томасу никакого удовлетворения. Когда-то давным-давно он бы испытал торжество состоявшейся мести. Сейчас же не чувствовал ничего, кроме раздражения, оттого что она вынудила его искать встречи с ней.

После нескольких настойчивых попыток прорваться сквозь толпу, гостей они приблизились к нему.

Леди Форшем протянула руку и легонько коснулась его рукава, обратив к нему сияющее улыбкой лицо.

— Лорд Армстронг, ее светлость попросила меня представить вас ей.

— Осмелюсь сказать, что мы не нуждаемся в формальном представлении. Ее светлость и я встречались много лет назад. Разве я не прав?

Луиза только слегка опустила подбородок, и на губах ее появилась легкая улыбка. Взгляд леди Форшем метался между ними до тех пор, пока в ее глазах не забрезжило понимание и не изменило выражения ее лица.

— Право же, это восхитительно. Уверена, что вы будете рады возобновить знакомство.

Томас подумал было, что теперь она любезно и весело удалится. Но вместо этого она будто пустила корни в пол, и на лице ее появилась выжидательная мина. Последовало неловкое молчание. Наконец, будто осознав, что ее присутствие и жадное любопытство едва ли способствуют возобновлению их знакомства, графиня слегка присела в реверансе, повернулась и исчезла в толпе гостей.

После ее исчезновения снова воцарилось молчание. Но Луиза решительно положила ему конец, сделала шаг к Томасу и с капризной гримаской произнесла:

— Неужели ваша проклятая гордость была так сильно уязвлена, что вы не пожелали ответить ни на одно из моих писем? Вы, сэр, сущий дьявол, если вынуждаете меня гоняться за вами. Должно быть, вы так понимаете привилегии джентльмена.

Томас выразительно приподнял брови, изображая недоумение. Как освежающе действует подобный напор. Отлично! Это дает ему право действовать открыто и спокойно удалиться.

— А я подумал, что отсутствие ответа ясно показывает, что меня это не интересует. Я не думал, что вам требуется письменное подтверждение. Если бы я так считал, тотчас же представил бы его.

Она вздрогнула. Немножечко фарса! Без этого она не может. И потому выглядит так, будто он нанес ей сокрушительный удар. После того как их знакомство и отношения претерпели столь драматичную кончину, он считал ее королевой, точнее — принимая во внимание ее титул, — герцогиней фальши и обмана. Разумеется, когда смог думать о ней без ярости и чувства унижения, вызванных ее предательством.

— Может быть, нам найти другое место, где мы сумеем спокойно поговорить? — Луиза оглядела кипучую толпу. — Более уединенное, где можно поговорить без помехи. Мне надо так много сказать вам. И, думаю, вам было бы интересно это услышать.

Томас намеренно выбрал позицию возле колонн, потому что это создавало иллюзию уединения среди толпы гостей.

— Я полагаю, это место достаточно уединенное для того, чтобы я мог сказать вам то, что должен сказать. — Он сделал выразительную паузу. — Я хочу покончить с этим.

На ее безупречном лбу образовались две едва заметные морщинки, будто ее удивили его слова, произнесенные сквозь стиснутые зубы.

— Нанести визит моей любовнице было слишком большой низостью даже для вас.

Ее карие глаза потемнели от оскорбления. Рот сжался, а красные губы слегка выпятились.

— Я хочу, чтобы вы прекратили расспросы о моем местонахождении. Думаю, я достаточно ясно дал вам понять, что не желаю возобновления нашего знакомства.

Она изящно сморщила носик, будто внезапно почувствовала ужасный запах.

— Достаточно ли ясно я выразился? — уточнил Томас.

В выражении ее глаз, рта, в наклоне подбородка и всей фигуре отразилась целая палитра чувств. Наконец она улыбнулась, и улыбка эта была чревата раздражением и скрытой яростью.

— Удивляюсь, Томас, почему вы полны гнева после стольких лет. Такие сильные эмоции — признак того, что вы все еще питаете ко мне чувства. Возможно, столь же сильные, что я питаю к вам. Я слышала, вы еще не женаты.

Ее наглость превосходила даже ее высокомерие. Будто его гражданское состояние имело к ней какое-то отношение. Собственное чувство достоинства — группа дебютанток этого сезона уже бросали на него заинтересованные взгляды — не позволило ему дать ей заслуженную отповедь, но, должно быть, на его лице все же отразилось презрительное, насмешливое выражение.

И тут же ее глаза, только что выражавшие наигранную скорбь, превратились в осколки льда. Но и это выражение исчезло так же быстро, как появилось, хотя скрыть неудовольствие полностью она не сумела. Он знал эти признаки: чуть выпяченный подбородок, неровное дыхание и быстро раздувающиеся ноздри.

— Не могу ничего поделать, если ваше возбужденное воображение создало у вас превратное представление о том, что мое безразличие к вам всего лишь маска, скрывающая тайное томление. И все же попрошу вас прекратить ваше, преследование. Прекратить немедленно!

С этими словами Томас резким движением отдал поклон, повернулся на каблуках и направился к выходу. Он видел ее мысленным взором: глаза, широко раскрытые и полные недоверия, потом так же стремительно сузившиеся и превратившиеся в щелочки. Их ледяной блеск. Недоумение. Как он посмел уйти от нее, герцогини и дочери графа? Он, когда-то виконт без гроша в кармане, правда, теперь разбогатевший. Но ее гордость не позволяла ей последовать за ним на публике. В конце концов, она была тем, чем всегда хотела быть: герцогиней и королевой света.

Томас обогнул танцевальную площадку, стараясь избежать столкновения с группой леди, готовых наброситься на проходящего мимо заслуживающего внимания мужчину. Оглядывая зал, он заметил некую фигуру возле французских дверей, ведущих к террасе. Она чем-то привлекла его внимание. Хотя женщина (а это была женщина) стояла к нему спиной и довольно далеко от него, фигура ее была такой, что только слепой или евнух не смогли бы оценить ее по достоинству. И в густых темных шелковистых волосах, как шапочка, облегавших ее головку, и в локонах, собранных наверх и пришпиленных на темени, и в том, как были развернуты ее стройные плечи, было что-то знакомое.

Она наклонила голову. От вида ее профиля у него перехватило дух, и он резко остановился. Черт бы ее побрал!

Кто-то налетел на него сзади.

— Прошу прощения, — сказал он, бросив нетерпеливый взгляд на джентльмена, которым оказался мистер Райт.

К тому времени, когда он снова обратил внимание на женщину, беспокойная толпа гостей почти скрыла ее от него.

За его спиной мистер Райт пустидся в пространные извинения, потому что считал виноватым себя.

Разве он мог догадаться, что его лордство так внезапно остановится перед ним? И если бы он не спешил так сильно и не оказался от его лордства так близко, то этого злополучного столкновения могло бы не произойти.

Томас устремился к террасе: клокотавшая в нем ярость несла его вперед, в то время как мистер Райт за его спиной продолжал гудеть, произнося свои вкрадчивые извинения.

Через тридцать минут после их прибытия на бал Амелия увидела, как мистер Гленвил ведет ее компаньонку на танцевальную площадку. Видя результат усилий своих и Элен, она подумала, что они проделали удивительную работу по ее преображению, хотя в этом признании своих заслуг было больше смирения, чем самодовольства. Волосы мисс Фоксуорт были завиты и обрамляли лицо так, что подчеркивали форму скул и визуально уменьшали лоб, который, как Амелия запоздало выяснила при ближайшем рассмотрении, оказался слишком высоким. На ней было богатое платье из синей тафты с кружевными оборками, а выбранный Амелией корсет создавал соблазнительное зрелище из ее более чем умеренного бюста, и слово «умеренный» было еще преуменьшением. Мисс Фоксуорт стала почти неузнаваемой. Можно было смело утверждать, что она стала почти хорошенькой.

Теперь, когда мисс Фоксуорт была занята, у Амелии появилась возможность на свободе поискать лорда Клейборо. Она знала, что он где-то здесь, в толпе.

Эти поиски заняли каких-нибудь пять минут, и за это время она успела отвергнуть три предложения подкрепиться и четыре приглашения на танец. С бокалом в руке лорд Клейборо входил в бальный зал через двери, ведущие на террасу. В черном фраке и таких же панталонах, в белом жилете и галстуке он двигался целенаправленно, о чем свидетельствовали его большие шаги.

Он заметил ее, когда она чуть не налетела на него. Он с трудом скрыл свое потрясение. Губы его двигались, но не производили ни звука. Однако он быстро совладал с собой и обрел дар речи.

— О, леди Амелия, что вы здесь делаете? Я думал, вы в Девоне.

Амелия ответила не сразу. Вместо этого она увлекла его в более уединенное местечко у дверей на террасу.

— Почему вы не отвечали на мои письма? — спросила она, как только они оказались вне пределов слышимости других.

Здесь было слишком много женщин, мечтающих видеть полное ее неприятие обществом. Косые взгляды, которые она поминутно ловила на себе, говорили о том, что ее последнее посещение бала не забыто обществом.

Глаза барона расширились от удивления, казалось, вполне искреннего.

— Какие письма? Я не получал от вас писем.

— С момента приезда в Девон я отправила вам три письма. Целый месяц я ждала вашего ответа.

— Клянусь вам, леди Амелия, я их не получил.

У барона была привычка отводить глаза, когда он лгал, как, например, когда уверял ее, что готов жениться на ней независимо от ее приданого. На этот раз он не отводил взгляда, и это было тревожным знаком.

Амелия была слишком уязвлена, чтобы найти утешение в его заверении.

— Почему вы не попытались связаться со мной? Я обещала написать вам после отъезда отца. Как вы отлично знаете, мой отец покинул страну месяц назад.

Лорд Клейборо молчал, потому что не мог придумать ответа. Амелия от всего сердца надеялась, что это не предвестие печального будущего. «А Томас бы на его месте…» — подумала она, но тут же заставила себя выбросить эту мысль из головы.

— В будущем вам не стоит ждать, когда я свяжусь с вами. Вы отлично знаете, где я. У вас есть коляска, да и общественный транспорт к вашим услугам.

«Иными словами: вы можете меня спасти и без письменного приглашения».

На его лице появилось затравленное выражение.

— Да, конечно. Просто у меня возникло впечатление, что мы…

— В будущем не поддавайтесь впечатлениям.

Она не хотела, чтобы ее ответ звучал резко, но волей-неволей на ум приходило сравнение лорда Клейборо и виконта, и оказывалось, что барон от этого сравнения много проигрывает. И снова она попыталась подавить эти мысли:

— Но раз я в городе, возможно, стоит обсудить это сейчас.

— Прошу прощения, леди Амелия, я оставил лорда Барнеби в комнате для игр. Он ждет меня. Если вы позволите, я отлучусь на минуту — извинюсь, что прерываю игру.

Барон смотрел на нее так, будто ждал ее позволения отлучиться, и это еще больше рассердило ее. И все же она дала согласие, сердито кивнув. Лорд Клейборо отвесил вежливый поклон, торопливо зашагал прочь, и скоро его поглотила толпа.

Чувствуя на себе неодобрительные взгляды некоторых светских матрон, Амелия стоически направилась в комнату, где были накрыты столы с закусками и напитками. Полностью сосредоточив внимание на своей цели, помещавшейся, по счастью, рядом с комнатой, где располагались игорные столы, Амелия не заметила, как столкнулась с кем-то, пока не оказалось слишком поздно. Мужские руки схватили ее за плечи, чтобы не дать ей упасть, и оставались в этом положении слишком долго после того, как ее равновесие было восстановлено.

— Прошу про…

Подняв глаза, она замолчала, не договорив. Слова застряли у нее в горле, а сердце сделало отчаянный скачок. Амелия никогда еще не видела горящих изумрудов, но сейчас подумала, что, должно быть, они выглядят именно так, как эти зеленые глаза, смотревшие на нее.

 

Глава 17

Томас не проронил ни слова. Он просто крепко сжимал плечо Амелии и направлял ее к выходу. И, как это ни было печально, она ничего не могла сделать, чтобы помешать ему увести ее с бала.

В какой-то момент рядом с другом материализовался лорд Алекс. Одним взглядом он оценил всю ситуацию и взял на себя роль посредника.

— Послушай, Армстронг, не заходи так…

Не меняя ритма движения и не бросив ни единого взгляда в сторону лорда Алекса, Томас положил конец усилиям друга восстановить мир.

— Тебя это не касается. Я решу вопрос по-своему.

Он приблизил губы к ее уху:

— Где мисс Фоксуорт?

Стараясь не обращать внимания на дрожь в ногах и усильное брожение в животе, Амелия с трудом сглотнула и ответила едва слышно:

— Танцует.

— Вы хоть понимаете, во что вам обойдется эта небольшая эскапада? У вас хоть хватает здравого смысла на то, чтобы испугаться?

Виконт произнес свою угрозу, не повышая голоса, не создавая шума, не устраивая драматической сцены. Тон его был обманчиво и опасно мягким, так что, без сомнения, мужчины, а в данном случае и леди, могли бы надеяться, что наказание будет скорым и приведено в исполнение без особой суеты.

У Амелии хватило здравого смысла, чтобы подождать, пока они не выйдут из бального зала, прежде чем попытаться освободиться, но в холле тоже присутствовали слуги и толпились гости.

— О, ради Бога, отпустите меня! Вы делаете мне больно, и, если не проявите благоразумия, я устрою сцену, — сказала она яростным шепотом.

Его пальцы перестали впиваться в ее тело — единственный знак того, что он услышал ее.

— Картрайт, пожалуйста, сообщи мисс Фоксуорт, что леди Амелия внезапно занемогла и я отвез ее домой. Когда она будет готова уехать с бала, пожалуйста, доставь ее в целости и сохранности в дом моей матери.

Томас говорил с едва сдерживаемой яростью, его прищуренные глаза превратились в щелочки. На скулах рдели два алых пятна. Лорд Алекс сделал умоляющий жест:

— Армстронг…

— Черт возьми, малый! Сделай, как я прошу, и не вмешивайся.

Лорд Алекс выглядел искренне обеспокоенным. Она подняла глаза на Томаса: возможно, ей и в самом деле было чего опасаться.

Лорд Алекс внезапно остановился.

— Ради Бога, вспомни, что она дочь Гарри.

Бросив на нее взгляд, который, по мнению Амелии, говорил о покорности обстоятельствам, лорд Алекс повернулся и направился обратно в бальный зал.

Томас продолжал продвигаться к парадной двери, вынуждая Амелию ускорить шаг до рыси, что совсем не подходило для леди.

Через несколько минут они облачились в свою верхнюю одежду — Амелия в плотный шерстяной плащ, виконт соответственно в длинное черное пальто.

Снаружи под ночным лунным небом холодный воздух сразу же бросился ей в лицо, и при каждом выдохе изо рта ее вырывалось облачко пара. Томас грубо отказался от услуг лакея и, продолжая сжимать ее локоть, заставил подняться на ступеньку и войти в одноконный экипаж. Она бросила на него яростный взгляд через плечо. Губы ее были сжаты, тело казалось застывшим.

На улице у готического фасада с высоким фронтоном и железными украшениями какое-то движение привлекло ее внимание. Лорд Клейборо наблюдал за ними, скрываясь за одной из толстых оштукатуренных колонн. Сердце ее не знало, петь ли от радости или в страхе подскочить к горлу. Она не предвидела подобной встречи — победа явно склонялась на сторону виконта.

Томас обернулся и проследил за направлением ее взгляда. К этому времени барон отступил за колонну. Страдая от унижения, Амелия отвернулась и позволила Томасу препроводить себя в карету.

Лорд Клейборо не сделал ровным счетом ничего, чтобы помешать этому. Он всего лишь бессильно наблюдал за ней взглядом тусклых, невыразительных глаз. Даже если это дело не сулило ему победы, разве он не должен был хотя бы попытаться помочь ей? Неужели она не стоит этого?

Но Амелия не хотела позволить себе такого разочарования. Ее ярость кипела и разгоралась, как циклон, готовый уничтожить все на своем пути. И в первую очередь Томаса Армстронга.

Она заняла место в карете и выдернула руку.

— Вы жалкий самодовольный подонок!

Эти четыре слова заключали в себе все эмоции, которые она сдерживала все время, пока он тащил ее с бала.

— Не смейте ко мне прикасаться.

Виконт посмотрел на нее, подняв брови. Потом с величайшей, подчеркнутой осторожностью сел с ней рядом, подмяв под себя добрую половину ее широкой юбки.

Амелия тотчас же попыталась подняться, чтобы пересесть на скамью напротив, ту, которую обычно занимают джентльмены, но он предвосхитил ее намерение и со змеиной быстротой и ловкостью заставил сесть на место.

— Я близок к тому, чтобы перебросить вас через колено и отшлепать, — сказал он тихо, поднимая руку так, что его большой и указательный пальцы почти сошлись. — Попробуйте снова отодвинуться от меня — и почувствуете тяжесть моей руки, — добавил он.

«Презренный негодяй!» Ярость расцветила ее лицо ярким румянцем, она дергала юбку, пытаясь высвободить ее из-под него, потом подвинулась и прижалась к холодной металлической дверце экипажа.

Томас смотрел на нее прищуренными глазами.

— Не знаю, как вам это удалось, но всего за один день вы ухитрились развратить Камиллу. И за это вам тоже предстоит расплатиться.

— Расплатиться? За что расплатиться? Мне захотелось провести хоть один вечер в обществе человека, который мне по-настоящему нравится. Не думаю, что это преступление.

Лорд Армстронг разразился резким лающим смехом:

— Кто? Клейборо? Видя, как он прячется за колонной, я было подумал, что он старается стать бесплотным духом.

Она резко повернула голову. Лицо ее пылало от смущениях значит, и Армстронг видел его?

На нее обрушилось новое унижение.

— Что? Вы вообразили, что я не видел этого никчемного труса? Если вы таким представляете настоящего мужчину, я склонен считать, что вы немногого хотите от мужа.

Амелии был ненавистен его деспотизм. Она ненавидела его насмешливый и глумливый тон. Еще больше ей была отвратительна его манера критиковать ее выбор. Она понимала: попытайся она хоть как-то оправдать лорда Клейборо, он отмел бы любое оправдание как никчемное и бессмысленно е. Но она не желала уступать ему ни на йоту.

— А чего вы ждали от него? Чтобы он устроил сцену и вступил с вами в перепалку?

Он встретил ее яростный взгляд прямо и ответил спокойно:

— Ради женщины, которую я намерен взять в жены, я именно так бы и поступил.

Его ответ выбил у нее почву из-под ног, и она погрузилась в смущенное молчание. Ради женщины, которая сумела бы завоевать и сохранить его любовь, если такая существовала… Она легко могла представить, что ради такой женщины он перевернул бы небо и землю. Мысль о том, каково это — быть любимой таким мужчиной, вызвала в ней непрошеное томление. Но она тотчас же подавила его с такой стремительностью, с какой кухарка со скалкой в руках бросается на мышь, замеченную в кухне.

— Ваш отец никогда не разрешит вам выйти за этого негодяя, — нарушил тишину кареты его тихий голос. — И я этого не допущу. Во всяком случае, пока вы на моем попечении.

— Я не на вашем попечении. Я ваша узница.

— В таком случае, как ваш тюремщик, я, вероятно, должен все время добавлять вам работы, чтобы вы постоянно были заняты. Завтра вы будете помогать кухарке. Мне кажется, нам требуются еще одни руки в буфетной.

— Вы, должно быть, рехнулись?!

— Уверяю вас, что мои умственные способности в полном порядке и функционируют эффективно.

— Я не стану этим заниматься! — с болью вырвалось у нее. — Когда я расскажу отцу…

— Ваш отец ничего не сделает, когда узнает от меня, при каких обстоятельствах это произошло. Он не одобрит также ваше появление в обществе вскоре после того, как вы устроили спектакль на балу у леди Стэнтон.

Не раздумывая о последствиях своих действий, Амелия бросилась на него.

Томас инстинктивно поднял руки, чтобы прикрыть лицо. Две женщины напали на него с разницей в один день! Боже милостивый! Неужели весь мир свихнулся?

После нескольких неудачных ударов по его плечам и груди она молниеносным движением кулака угодила ему в нижнюю челюсть. Он поспешил схватить ее молотящие по воздуху руки прежде, чем она успела нанести следующий удар.

— Господи! Уймитесь вы, чертова бешеная кошка! — пробормотал он.

Ему легко удалось одной рукой заломить ее руки за спину и наконец покончить с ее буйством.

Удерживая ее, Томас почти вплотную прижимал Амелию к себе. И как назло его чресла ожили, а естество его отвердело под панталонами. Рефлекторно он опустил ее на сиденье.

— Отпустите меня!

Ее неровное дыхание овевало его щеку, пока она извивалась под тяжестью его тела, пытаясь высвободить из-под него свои юбки, что только увеличивало его возбуждение.

— Перестаньте ерзать, — сказал он хрипло, сдавая позиции по мере того, как его самообладание таяло под воздействием близости ее нежной, женственной плоти.

Амелия замерла. Она не сводила с него огромных настороженных синих глаз, будто опасалась, что достаточно дыхания и он заметит, как плотно соприкасаются их тела.

— Как раз сейчас у меня нет искушения задрать вам юбки и овладеть вами. Но приведите-ка хоть один довод, почему бы мне этого не сделать?

Его взгляд опустился на ее соблазнительные розовые губы, и неутолимый голод, который он начал испытывать несколько недель назад, теперь грозил поглотить его целиком. Ему было просто необходимо снова ощутить ее вкус.

— Не смейте!

Ее голос прозвучал как писк, будто против воли вырвавшийся, из горла.

— Не слишком убедительно, — пробормотал он и опустил голову, заглушив поцелуем ее протест.

По его жилам устремилась жаркая густая кровь, запульсировав между бедер. Его возбуждение достигло такой силы, что это грозило взрывом. Нетерпеливый и жадный, он позволил своему языку вторгнуться глубоко в ее рот. По всему его телу пробежала дрожь, когда их языки соприкоснулись. Он попытался обуздать свое желание, но потребовалось всего одно легкое прикосновение к ее нёбу, восхитительно нежной пещере ее рта, чтобы она яростно и жадно, почти против воли, позволила своему языку вступить в эту чувственную игру.

Томас выпустил ее руки и принялся манипулировать с пуговицами ее плаща, легким и плавным движением спустил его с плеч без особых возражений с ее стороны. Плащ лег к ее ногам, образуя нечто вроде алтаря, ожидающего жертвоприношения. Проведя рукой по ее бедру и тонкой талии, он наконец нашел ее грудь. Амелия издала тихий стон, и ее руки крепко обвились вокруг его шеи.

Страсть сжала его в своих тисках, вытеснив из его сознания все, кроме физических потребностей. Из ее уст исходили слабые стоны, похожие на мяуканье, когда он склонил голову еще ниже, чтобы облегчить доступ к ее рту.

Его ладонь охватила упругую крепкую грудь, выступающую под тканью платья, а большой палец принялся снова и снова поглаживать круговыми движениями сосок, превратившийся под его прикосновениями в камешек, теперь отчетливо выступавший под бледно-зеленым шелком корсажа. Томасу мало было ощутить рукой тяжесть ее грудей. Он жаждал устроить себе пир для глаз, любуясь ими, и попробовать их на вкус.

Из его горла вырвался гортанный звук, когда Томас оторвался от ее губ и заглянул в ее пылающее румянцем лицо.

Он тотчас же охватил взглядом ее припухшие от поцелуев губы и закрытые глаза и перевел его на ряд жемчужных пуговиц, спускавшихся по груди ее платья до талии, ловко расстегнул их и обнаружил под лифом платья белый шелковый корсет, едва сдерживавший груди… и упругую гладкую кремовую кожу. Его плоть обрела немыслимую твердость.

Ее глаза, потемневшие от желания, медленно раскрылись, и она посмотрела на него. Хватило одного мгновения, чтобы из женщины, попавшей под власть глубочайшей страсти, она вернулась к своему обычному настороженному состоянию. Когда его пальцы принялись расстегивать пуговицы на ее талии, глаза Амелии тревожно расширились.

«Что, черт возьми, я делаю?» — мелькнуло у нее в голове, и она принялась лихорадочно бить его по рукам.

— Прекратите! Не… дотрагивайтесь до меня!

Томас замер и теперь смотрел на нее сверху вниз с выражением озадаченности и неутоленного голода. На мгновение ей показалось, что он собирается пренебречь ее слабеющим сопротивлением и заглушить любой ее протест. Но он все же медленно оторвал руки от ее платья и отстранился от нее.

Амелия тотчас же выпрямилась, схватила свой плащ и попыталась соорудить из него заслон в отчаянной попытке защититься от него. У нее не оставалось времени на то, чтобы привести в порядок пуговицы, особенно под его взглядом, пышущим жаром.

Переместившись на сиденье напротив, Томас молча наблюдал за ней, и губы его кривились в насмешливой ухмылке.

В прошлом, когда ей случалось видеть его в обществе, он обычно бывал одет, как теперь, в темное, что только подчеркивало его золотистость. Как умело он носил маску благородного джентльмена! Если бы его обожающие поклонницы видели его теперь, развалившегося на кожаном сиденье с раздвинутыми ногами, затуманенным взглядом и всклокоченными волосами, они тотчас же поняли бы, кто передними: распутник, каким она его знала и считала.

— Не становится ли это утомительно и скучно? — процедил он сквозь зубы, растягивая слова.

— Прошу прощения?

— Вы желаете меня физически. Вы сами это признали. Так к чему разыгрывать из себя оскорбленную невинность всякий раз, когда я вас целую? Не кажется ли вам это несколько однообразным и утомительным? Мне кажется.

— Разыгрывать! Вы полагаете, мне нравится, как вы ведете себя — с недопустимой и нежелательной развязностью?

С каждым словом ее голос становился все громче.

С его губ слетел сухой смешок.

— Нежелательной развязностью, Принцесса? — переспросил он тоном, который она ненавидела больше всего.

Впрочем, он никогда еще не сказал ничего тоном, который она сочла бы приятным.

— Джентльмен, способный доставить вам подлинное наслаждение, должен знать, как его доставить. Когда он вас целует, вы так же задыхаетесь и издаете такие же стоны, не правда ли? — Он опустил глаза ниже. — А когда он касается ваших сосков?

— Нет! — огрызнулась она, но вызванное им воспоминание пробудило в ней стыд.

— Хотите, чтобы я снова показал вам, как легко могу пробудить в вас желание?

В его голосе она расслышала мрачный вызов. Амелия поплотнее запахнула плащ в тщетной попытке скрыть дрожь, сотрясавшую ее тело.

— Не прикасайтесь ко мне больше!

Однако этот приказ прозвучал неубедительно: так могла бы говорить женщина, пытавшаяся сохранить остатки самообладания.

Казалось, прошла вечность, пока Томас не заговорил снова. Он сделал небрежный жест в сторону окна с ее стороны, штора которого была задернута.

— Мы уже минут пять, как остановились. Вы этого не заметили, так как были заняты своими мыслями. О, не волнуйтесь, Джонс откроет дверцу, только если штора будет поднята.

Взгляд Амелии метнулся к окну экипажа, и она рванула штору, отодвигая ее. Перед ней возник краснокирпичный городской дом виконтессы, окруженный оградой из железных прутьев с верхушками, похожими на копья.

Не произнеся ни слова, Амелия распахнула дверцу кареты и поспешила выбраться из нее. Торопясь покинуть экипаж, она зацепилась каймой юбки за его ступеньку. От ее отчаянного рывка тонкая ткань затрещала, но она не обратила на это внимания. Она была готова изорвать в клочья половину своего гардероба, только чтобы оказаться подальше от Томаса Армстронга и всех тех проклятых чувств, что он пробуждал в ней.

 

Глава 18

Утром Амелия с удивлением обнаружила, что к их обществу присоединился еще один член, а именно: лорд Алекс Картрайт. Было очевидно, что он тоже будет гостить в Стоунридж-Холле. Насчет длительности его пребывания Томас говорил туманно, но ей-то какая разница? Каждый, способный создать заслон между ней и виконтом, с ее точки зрения, был более чем желанен.

Мисс Фоксуорт казалась искренне разочарованной тем, что Амелия внезапно занемогла и не смогла дольше оставаться на балу, но в своей скромной манере показала, что получила от него огромное удовольствие. Лорд Алекс любезно поздоровался с ней, Томас же обращался с ней намеренно равнодушно, но ей и этого было вполне достаточно.

Все вместе они покинули Мейфэр и отбыли на станцию Паддингтон. Женщины с комфортом доехали до вокзала в коляске Томаса, мужчины следовали за ними в наемном экипаже. Путешествовать отдельно от виконта было для Амелии еще одним благом в дополнение к присутствию лорда Алекса.

В поезде мужчины обсуждали последние достижения в судостроении или преимущества приобретения акций сталелитейной компании, недавно появившихся на Лондонской фондовой бирже. В течение всего путешествия Амелия читала роман, захваченный с собой, сделав только короткий перерыв на время ленча, когда Томас извлек сандвичи, печенье, фрукты и лимонад, приготовленные для них поварихой виконтессы.

В Ньютоне они сделали пересадку на Тотнес, где по прибытии на станцию Томас нанял два экипажа, и в семь часов вечера, после десятичасового путешествия, оказались у ворот Стоунридж-Холяа.

— Вы присоединитесь к нам за ужином?

Принимая во внимание, что за весь день он сказал ей не более пяти слов: «Доброе утро» и «Не голодны ли вы?», этот вопрос ее удивил.

— Думаю, этот вечер я проведу у себя.

Чувствуя себя усталой после долгой поездки и ощущая дискомфорт в желудке, она совершенно потеряла аппетит.

Томас окинул ее быстрым взглядом. Лицо его было непроницаемым. Он коротко кивнул:

— Вы можете приступить к своим обязанностям во вторник, а завтра отдыхайте.

Его манера говорить с ней была холодно-вежливой, и все же то, что он не заставил ее приступить к работе завтра же, о чем-то говорило. Впрочем, с ее стороны было бы глупо задумываться над этим.

Амелия повернулась и направилась в свою спальню, но лишь через три часа ей удалось забыться сном.

Не следовало выходить на утреннюю прогулку. Амелия поняла это, когда у нее сжался желудок. Ей нужно было еще раньше, когда проснулась, заметить признаки недомогания. Кружка горячего шоколада не принесла ей облегчения, а только согрела ее. И всё же лучше было бы снова лечь в постель, но она решила подышать свежим воздухом. К тому же Амелия полагала, что быстрая ходьба тоже пойдет ей на пользу, но и это оказалось не так.

Правда заключалась в том, что ей не терпелось уйти из дома до того, как все соберутся к завтраку. К тому же она ненавидела болеть. Ненавидела состояние беспомощности. Воспоминания о лихорадке, сотрясавшей тело, и запахе мятной воды все еще пробуждали в ней страх. Хотя то, что сейчас она упрямо игнорировала симптомы, ничего не меняло. Ясно как божий день — она больна.

Когда Амелия повернула обратно к дому, то увидела лорда Алекса, поднимавшегося на холм впереди нее. Он показался ей необычайно красивым со своей поджарой фигурой, облаченной в костюм для верховой езды, в котором сочетались коричневые и желтые цвета.

Он остановился прямо перед ней и приветствовал ее кивком головы. Потом приложил руку к шляпе:

— Леди Амелия.

— Лорд Алекс, — ответила она, вдруг осознав, что они впервые оказались наедине.

Он оглядел ее одежду.

— Решили прогуляться? — спросил он вежливо.

— Да, устаешь сидеть все время взаперти.

В уголках его рта появилась слабая улыбка. Рот этот был слишком пухлым, особенно для мужчины.

— Принимая во внимание мою дружбу с вашим отцом, не могу понять, почему мы так мало знакомы. Надеюсь поправить дело во время этого моего визита.

Обезоруженная этой речью, Амелия только молча смотрела на него, но потом быстро собралась с силами:

— Да, это и впрямь удивительно.

— Не вижу причины, почему бы нам теперь не продолжить знакомство. Умоляю вас, не ставьте в вину мне безобразно неуклюжее обращение Армстронга с вами.

В настоящем своем болезненном состоянии Амелия не могла понять, играет он с ней или говорит серьезно. Его красивое лицо было образцом джентльменского сочувствия и озабоченности.

— Конечно, нет.

— О, прекрасно. Рад это слышать. Не презирайте меня только по той причине, что я поддерживаю с ним дружеские отношения. — Он улыбнулся медленной заговорщической улыбкой: — Если дать мне возможность проявить себя, я могу быть обаятельным и приятным. Во всяком случае, так мне говорили.

Амелия тихонько хмыкнула несмотря на то что холод уже проник под ее толстый шерстяной плащ и принялся пощипывать кожу. Она поверила, что он именно такой, как описал себя: с этими своими серебристо-серыми глазами и ямочкой на подбородке. К счастью, лорд Алеке не задевал ее чувств так, как его друг.

Она издала болезненный стон, когда новый приступ боли чуть не заставил ее перегнуться пополам.

— В чем дело? — спросил он озабоченно.

Амелия на мгновение прикрыла глаза, чтобы побороть головокружение, и торопливо ответила:

— Нет-нет. Я в порядке. Должно быть, не выспалась после вчерашнего.

Меньше всего она нуждалась в его сочувствии.

Лорд Алекс тотчас же оказался рядом с ней, и его лицо выразило тревогу.

— Это желудок? У вас такой вид, будто вы сейчас упадете.

— Я… я в порядке.

И словно для того, чтобы усугубить свою ложь, она вцепилась рукой в перчатке в его рукав, ощутив под тканью сюртука сильную мускулатуру.

— Не могу понять, что со мной, — пробормотала она, ощутив новый приступ головокружения.

Амелия закрыла глаза, пытаясь побороть слабость. Лорд Алекс снял перчатку и прижал ладонь к ее лбу.

— Боже милостивый! Да вы вся горите! — сказал он в тревоге, повышая голос.

— Думаю, я заболела, — сказала она неуверенно.

— Правда? — спросил он, несколько озадаченный. — Идемте в дом.

Дом находился от них не далее чем в пятидесяти ярдах, но от одной мысли о том, что их придется пройти, у нее началась одышка.

Она шагнула вперед, опираясь всем весом о его руку, и тогда с быстротой, от которой у нее сперло дыхание, он поднял ее и прижал к груди.

— Нет, — возразила она, но протест ее прозвучал совсем слабо: — Пожалуйста, опустите меня. Я прекрасно могу идти сама.

Новый приступ желудочной колики был настолько силен, что у нее перехватило дух, и она уронила голову на его плечо, потому что все ее тело непроизвольно сжалось.

— У вас нет сил даже на то, чтобы держать голову, и вы полагаете, что я позволю вам идти? Вам нужны сейчас только постель и доктор!

Амелия закрыла глаза и вдохнула морозный воздух. Она никогда не любила врачей. Элен смогла бы принести ей больше пользы. Но она понимала, что протестовать бессмысленно. Как и его друг, лорд Алекс производил впечатление человека, которому редко в чем-либо отказывали.

Оба они держались с врожденной надменностью и могли без единого слова добиться послушания.

У него ушло всего несколько минут на то, чтобы дойти до дома, и нес он ее с такой легкостью, будто она ничего не весила. Он вошел в дом через черный ход, и их обоих тот час же обволокло тепло.

— Теперь вы можете опустить меня, — пробормотала она, открывая глаза.

— Я опущу вас, когда…

— Что происходит?

Их головы одновременно повернулись в сторону виконта, в голосе которого слышались стальные нотки. Он появился из бильярдной, и выражение его лица было как у возмущенного мужа, заставшего жену в объятиях любовника.

— Посылай за врачом. Леди Амелия больна.

В ответ на отрывистую команду друга, Томас сделал несколько стремительных шагов и преградил им путь к лестнице.

Черные брови лорда Алекса сошлись над сузившимися серыми глазами.

— Отойди, малый. Я несу даму в ее комнату.

Взгляд Томаса метнулся к бледному лицу Амелии. Ее веки затрепетали, а черные ресницы веером легли на скулы.

— Дай ее мне, — потребовал Томас и протянул к ней руки.

Рот Картрайта сложился в неприязненную гримасу, и он еще крепче прижал ее к груди.

— Черт возьми, малый! Я уже несу ее. Только покажи куда.

«Что за чертова наглость!» — мелькнуло у Томаса в голове. И будь он проклят, если уступит сейчас Картрайту. Амелия принадлежит ему. Черт, она его гостья, мысленно поправил он себя. Только он один несет за нее ответственность.

— Я сам отнесу ее, — потребовал он.

Картрайту пришлось согласиться: он передал ее другу без единого слова протеста. И поступил правильно. Он видел, в каком состоянии находится Томас.

Крепко держа Амелию на руках, Томас, подчеркнуто стараясь не обращать на друга внимания, направился к лестнице. Уверенно шагая, он поднялся на второй этаж. Потом взглянул на Амелию и заметил, что она смотрит на него.

— Вам незачем так грубо разговаривать. Он вел себя как джентльмен. Во всяком случае, вы можете меня опустить. Я вполне способна идти сама. Это всего лишь желудочная колика и, возможно, небольшая лихорадка.

— Предоставим это решать доктору, — ответил он мрачно.

В ее спальне он осторожно уложил ее на кровать. Несколькими секундами позже у постели Амелии оказалась ее горничная, и теперь она взволнованно смотрела на хозяйку из-за его спины.

— О Боже мой, что случилось? Месье…

— Вашей госпоже нехорошо. Найдите Альфреда и пошлите его за врачом.

— Монсеньор уже послал за врачом.

Говоря о монсеньоре, она, как понял Томас, имела в виду Картрайта, которого, к его облегчению, нигде не было видно.

— Мадемуазель, у вас не в порядке с животом? Вы совсем не ели.

Амелия медленно кивнула:

— И какая-то дурнота, и головокружение, но я уверенна, мне просто нужно денек полежать в постели.

Горничная испустила тихий вздох, повернулась и направилась в смежную со спальней ванную.

Взгляд Томаса метнулся к Амелии. Мысленно он принялся анализировать симптомы. Головокружение и боль в желудке? Вызванные чем? Тошнотой? Внезапно возможная причина ее недомогания предстала перед ним во всем ее трагизме, и от этой мысли у него самого начались головокружение и боль в желудке.

— Вы ждете ребенка? — с трудом произнес он, похолодев от страха.

Ее глаза округлились.

— Господи! Вы всегда приписываете мне все самое худшее!

В ожидании ее ответа он задержал дыхание, а теперь с облегчением выдохнул и проглотил образовавшийся в горле ком.

Томас потоптался на месте и отвел глаза, но все же не удержался:

— Принимая во внимание вашу историю, могло бы случиться и такое.

Глаза девушки потемнели, и она снова упала на подушки. Ее бледность была особенно заметной на фоне темно-синих простыней.

— Пожалуйста, уходите. Я не хочу вас видеть.

Вернулась горничная Амелии с влажной тряпкой в руке.

— Если вы извините меня, милорд…

Она неуверенно посмотрела на него, должно быть, не желая его обижать. Томас поспешно отстранился, и девушка приблизилась к больной госпоже.

«Беременна! Надо же!» — продолжала негодовать Амелия. Холодная влажная тряпка на лбу подействовала на ее пылающую от жара голову, как целительный бальзам.

Элен принялась вынимать шпильки из ее волос. Вскоре волосы Амелии лежали веером на подушке вокруг ее головы. Томас, вышагивающий возле ее постели, остановился и уставился на нее.

— Милорд, я позабочусь о мадемуазель, и завтра она будет здорова.

Не слушая Элен, Томас продолжал, не отрываясь, смотреть на Амелию. Она смутилась под его взглядом и заморгала.

— Вас беспокоит, сумею ли я завтра работать? — спросила она шепотом, стараясь рассеять внезапно возникшее между ними напряжение.

— Не говорите чепухи! Кем вы меня считаете? Тираном? — спросил он отрывисто.

— О, не надо так хмуриться. Просто оставьте меня и дайте мне отдохнуть. Едва ли это возможно, когда вы топчетесь вокруг меня. Элен прекрасно может…

Послышался стук в дверь, и тотчас же в спальню вошел лорд Алекс в сопровождении доктора, о чем свидетельствовал черный медицинский саквояж в его руках. Пожилой джентльмен был высоким и элегантным, с копной белоснежных волос и самого авторитетного вида.

— Оказывается, доктор Лоусон был внизу. Он занимался одним из заболевших слуг, похоже, страдающих от того же.

Лорд Алекс произнес это, не обращаясь ни к кому в особенности, и вошел в комнату как человек, облеченный некой властью и потому имеющий право на известную свободу обращения.

Прокаженный, вероятно, был бы встречен Томасом более приветливо, чем его друг. Амелия заметила, как сжались и окаменели его челюсти, каким ледяным стал взгляд. Очевидно, он хотел показать лорду Алексу, что его присутствие нежелательно.

— Доброе утро, Томас. Как я понимаю, это и есть пациентка?

Доктор говорил непринужденно, что, как поняла Амелия, объяснялось его многолетним знакомством с Томасом.

Доктор подошел к постели и посмотрел на Амелию оценивающим взглядом.

— Да, доктор Лоусон, это леди Амелия Бертрам. У нее лихорадка, и она жалуется на боль в желудке.

— Гм. Дайте-ка мне ее осмотреть. Не волнуйтесь, моя дорогая, я не причиню вам боли.

Он ободряюще улыбнулся ей, но это ничуть ее не успокоило: не очень-то она доверяла врачам.

Вынимая инструменты из саквояжа, доктор обернулся, посмотрел на Томаса и деликатно кашлянул.

— Не будете ли вы, джентльмены, так любезны и не оставите ли меня на некоторое время наедине с леди Амелией, чтобы я мог ее обследовать?

— Да, конечно. Мы все обсудим с вами позже, когда вы закончите осмотр, — сразу отозвался Томас и неохотно последовал к двери за Картрайтом.

Оказавшись в коридоре, Картрайт повернулся к нему лицом.

— В чем дело, черт возьми? Что все это значит?

— Сейчас не время и не место обсуждать это, — коротко ответил Томас и добавил: — Почему бы тебе не пойти и не смыть с себя грязь?

Ноздри Картрайта начали гневно раздуваться. Несколько секунд они стояли, меряя друг друга взглядами, потом Картрайт резко повернулся на каблуках и направился в свою комнату в противоположном крыле. Шаги его заглушал мягкий бархат ковров.

После ухода Картрайта Томас принялся шагать по коридору перед дверью в спальню Амелии.

Двадцатью минутами позже дверь отворилась, и появился доктор Лоусон. Увидев Томаса у двери, он вздрогнул, от неожиданности.

— Что с ней? Что с Амелией?

Столь фамильярное упоминание его пациентки по имени не ускользнуло от внимания доктора. И он слегка приподнял брови.

— Не вижу ничего серьезного, думаю, несколько дней постельного режима поставят ее на ноги. Я не заметил застоя в легких, и сердце у нее крепкое. Немного опухли железки на шее, но это неудивительно, раз у нее повышенная температура.

Доктор Лоусон переложил свой саквояж из одной руки в другую.

— Но если лихорадка не пройдет за пару дней, пошлите за мной снова. Мне не встречалось повторное заражение скарлатиной, но всякое случается.

Брови Томаса взметнулись вверх.

— Что вы имеете в виду, говоря о повторном заражении?

— Я говорю о том, что она переболела скарлатиной в тринадцать лет. Она вам не рассказывала? Ей повезло — у нее не было осложнений. Только в прошлом году у меня от этой болезни умерли четверо пациентов.

На лице Томаса появилось паническое выражение, и доктор Лоусон поспешил добавить:

— Можете быть уверены, сейчас у вашей юной леди не скарлатина. У нее желудочный грипп. За последние две недели я сталкиваюсь с десятым случаем этого заболевания. Как я сказал, самое большее дня через три девушка будет здорова.

Томас пытался убедить себя, что его беспокойство — нормальная вещь. Она была дочерью его друга и в некотором смысле его знакомой. Конечно, ее благополучие вызывало некоторую его озабоченность.

«Некоторую озабоченность?» — услышал он ехидный внутренний голос. За последние двадцать минут его волнение очень походило на волнение мужа, ожидающего благополучного рождения наследника.

— За леди Амелией будут ухаживать наилучшим образом.

Доктор Лоусон склонил Голову в поклоне.

— В этом я ничуть не сомневаюсь.

Он вытащил часы из кармана сюртука и бросил на них быстрый взгляд.

— Мне пора. Всего доброго, Томас.

Снова положив часы в карман, доктор направился к двери.

Томас проводил его. Не останавливаясь и не поворачиваясь, доктор Лоусон сказал:

— Я посещаю этот дом свыше тридцати лет. Можете не провожать меня. Уверен, вы хотите сами убедиться, что ваша гостья удобно устроена и спокойно отдыхает.

Доктору Лоусону не пришлось повторять это дважды — Томас уже стоял перед дверью в комнату Амелии и кончиками пальцев нажимал на нее. Но петли все же предательски заскрипели.

Горничная, сидевшая возле постели Амелии, наклонила голову, когда он вошел. Томас направился к постели, ощущая ее неодобрительное молчание. Но это был его дом, и Амелия оставалась в нем на его попечении, а потому он имел полное право позаботиться о ее благополучии.

— Мадемуазель спит, — прошептала горничная.

Томас остановился у постели, и при виде Амелии сердце его сжалось. Ее голова покоилась в пене подушек. Он впитывал это зрелище: веером лежащие на щеках темные загнутые ресницы, контрастирующие с лихорадочным румянцем щек. Черты ее лица во сне смягчились, и она выглядела совершенно беспомощной. И прекрасной.

Не сводя взгляда с ее лица, он ответил:

— Да, я вижу. — И после затянувшейся паузы спросил: — Доктор дал ей какое-нибудь жаропонижающее лекарство?

— Он оставил лауданум от боли в животе.

Горничная продолжала смотреть на него, и взгляд у нее был недоуменным и выжидательным.

Томас медленно кивнул. Он хотел убедиться, что Амелии удобно и она отдыхает, и, на его взгляд, это так и было. Ему следовало уйти, но ноги отказывались подчиняться его безмолвной команде.

— Тогда я оставлю вас ухаживать за ней. — И все же он не двинулся с места и продолжал смотреть на нее. — Немедленно известите меня, если ей станет хуже. Вы меня поняли?

Горничная ответила двумя сдержанными кивками.

Томас в последний раз бросил взгляд на спящую Амелию и вышел.

 

Глава 19

Томас нашел Картрайта в библиотеке, сидящим в кресле. Он переоделся, сменив костюм для верховой езды на чистую одежду, и волосы его были еще влажными после ванны.

При появлении Томаса Картрайт стремительно вскочил на ноги.

— Как она? Что сказал доктор?

Томас ответил не сразу. Он подошел к низкому поставцу и налил себе капельку рому, хотя обычное время принятия напитков еще не наступило. Какими бы ни были его чувства, ему было нестерпимо видеть Амелию в объятиях Картрайта или своего друга в интимной обстановке ее спальни. Это казалось ему фамильярностью, недопустимой при столь коротком знакомстве.

Томас осушил содержимое бокала одним глотком.

— Так я могу ее увидеть? Мисс Фоксуорт очень встревожена. Я заверил ее, что буду держать ее в курсе.

«Он будет держать ее в курсе? Что за чертовская наглость!» — подумал Томас и поставил бокал на поставец с такой силой, что было удивительно, как это тот не разлетелся на куски.

Брови Картрайта медленно поползли вверх, он сложил руки на груди.

— Она спит, — коротко сообщил Томас. — Доктор Лоусон говорит, что это всего лишь небольшое желудочное недомогание, которое пройдет через пару дней.

— Ясно, — ответил Картрайт и, помолчав, добавил: — Я полагаю, ты объяснишь мне, какая муха тебя укусила? Ты ведешь себя со мной так, будто я вознамерился обесчестить девушку. Хотя ты полагался на мой такт. Ну а сейчас… — Он усмехнулся: — Я мог бы повременить с этим, пока у нее не пройдет жар.

— Я рад, что ты способен шутить в такой момент.

В последнее время Томас не находил ничего забавного в шутках и юморе своего друга.

— Неужели я выгляжу как человек, которого это забавляет? Уверяю тебя, я совершенно серьезен, — отозвался Картрайт, и на лице его не появилось обычной для него суховатой полуулыбки.

В Томасе поднималось что-то похожее на тихую ярость.

— Ты оставишь ее в покое, черт возьми? Неужели это непонятно? С ней нельзя обращаться, как с девкой. Она находится на моем попечении, и я сам буду о ней заботиться.

— Я полагал, что ты с трудом ее выносишь, и думал облегчить твою жизнь, временно взяв на себя заботы о ней.

Поток ругательств уже готов был излиться из уст Томаса, но он ограничился коротким проклятием:

— Иди ты к чертовой матери!

— Ну, для этого мне нужна компания, — мгновенно последовал ответ Картрайта, и уголки его губ приподнялись в иронической ухмылке, настолько возмутившей Томаса, что ему захотелось огреть своего друга по голове чем-нибудь тяжелым.

Но он взял себя в руки и ограничился тем, что, стараясь сохранить остатки самообладания, молча досчитал до десяти.

— Я рад, что ты продолжаешь находить в этой ситуации что-то забавное — проговорил он.

— Я Не нахожу ничего хоть в малейшей степени забавного в болезни леди Амелии. Что же касается тебя…

Он не договорил — ему не хотелось ссориться с Томасом.

— Право же, Армстронг, твое поведение достойно пещерного человека, да еще из-за девушки, привязанность к которой ты отрицаешь.

Друг представил свой аргумент в изящной форме, аккуратно упакованным и перевязанным ленточкой.

И даже Томас не мог ничего на это возразить.

— Речь не идет о моих чувствах, но она моя гостья и находится на моем попечении.

— Боже милостивый, малый! Да ты просто вырвал ее у меня из рук. Думаю, ты чересчур серьезно относишься к своей роли хозяина. Разве нет?

Если уж Картрайт находил какую-то мысль убедительной, то спорить с ним было бесполезно, и, чтобы прекратить разговор, Томас заявил:

— Я иду в кабинет. Увидимся за ужином.

Было всего девять часов утра, а ужин подавали в восемь вечера, и потому на фоне тишины, последовавшей за ними, слова Томаса прозвучали особенно весомо.

Сначала Амелия не поняла, что ее разбудило. В комнате было темно и тихо. Жар и озноб не проходили. Когда ее глаза приспособились к темноте, она различила рядом со своей постелью чью-то фигуру, а потом услышала какое-то движение.

Амелия резко повернула голову в сторону звука, и с ее пересохших губ сорвался испуганный крик — она не сразу узнала сидевшего на стуле возле своей кровати Томаса.

Голова его покоилась на парчовой подушке цвета красного бургундского вина, а глубокое ритмичное дыхание свидетельствовало о том, что он спит.

В своем лихорадочном состоянии она не могла рационально объяснить себе его присутствие здесь, потому что ее сознание отказывалось совершить этот гигантский скачок в настоящее, чтобы понять, что это значит. Она снова опустила голову на подушку и молча смотрела на него. В состоянии покоя он казался более уязвимым и гораздо моложе, а потому и выглядел более нежным.

Через минуту он зашевелился, медленно поднял голову и внезапно выпрямился на стуле. Должно быть, почувствовал, что она смотрит на него… Вся его поза выразила настороженность, а зеленые глаза ярко сверкнули в черной, как сажа, ночи, когда он обратил к ней взгляд.

— Что-то не так? Вызвать врача? — спросил он совершенно бодрым тоном, словно и не спал еще несколько минут назад.

Амелия слабо покачала головой, только теперь ощутив, что у нее пересохло во рту.

— Я была бы благодарна, если бы мне дали воды.

Голос ее был хриплым, и говорила она шепотом. Он тот час же поднялся и подошел к туалетному столику. Скоро в комнату просочился слабый рассеянный свет, и она услышала плеск воды. Томас вернулся со стаканом в одной руке и свечой в другой. Он поставил свечу на ночной столик возле кровати. Теперь, омытое светом свечи, его лицо показалось ей усталым. Однако усталость ничуть не лишала его мужской притягательности. Даже будучи больной, она ясно видела и чувствовала исходящую от него неиссякаемую привлекательность.

Вместо того чтобы дать ей стакан, Томас сел на край кровати. Его рука осторожно приподняла ее голову.

— Вот, пейте, — сказал он, поднося стакан к ее рту и наклоняя его.

Амелия бессознательно приоткрыла рот, подчиняясь этому приказу. Она осушила весь стакан и снова рухнула на подушки. Томас не сразу убрал руку. Она ощущала каждый его палец на своем затылке с такой остротой, что кожу ее начало покалывать, и она сознавала: это вызвано не жаром и не болезнью.

— Принести вам чего-нибудь еще?

Он смотрел на нее молча, и его пристальный взгляд смущал ее.

— Нет, теперь я чувствую себя много лучше.

— Желудок больше не болит?

Он убрал руку у нее из-под головы. И Амелия вдруг ощутила это как потерю, но ощущение не было долгим, поэтому что он положил руку… ей на лоб.

— Гм-м, вы не так пылаете, как раньше, но лоб у вас все еще горячий. Я рад, что ваше состояние улучшилось.

Возможно, завтра она скажет себе, что только ее ослабленное болезнью состояние сделало ее чувствительной к уходу, который мог бы оказать ей любой врач. Но завтра еще не наступило. Пока еще было сегодня, и пульс ее беспорядочно зачастил. Его близость, его особый мужской запах, исходивший от него, заставлял ее жадно втягивать пропитанный им воздух, будто это был какой-то редкий элемент природы.

— Да, теперь мне много лучше, — сказала она голосом чуть громче шепота.

Горло ее уже не было пересохшим, и она чувствовала себя не так скверно, как раньше; но похоже было, что теперь она страдает от другой болезни, гораздо более опасной, чем новый приступ скарлатины. И имя этой болезни было Томас Армстронг.

Он убрал руку с ее лба и спросил:

— Уверены? У вас подавленный вид. Вам неудобно?

Взглядом исподлобья он окинул все ее простертое тело, очертания которого выделялись под одеялом и простынями. И Амелии с особой остротой ощутила свое тело.

— Мне хорошо. Думаю, вам нужно отдохнуть.

«А мне надо, чтобы вы ушли и я могла обрести здравый смысл».

— Тогда я сейчас вас оставлю.

Произнеся вполголоса эти слова, он поднялся, и дерево кровати слабо заскрипело, освободившись от его веса. Тотчас же его лицо скрылось в тени. Пламя свечи позволяло видеть только темно-золотую щетину на подбородке.

— Увидимся утром.

Ей показалось, что, прежде чем выйти из комнаты, мягко прикрыв за собой дверь, он помедлил, задержав на ней взгляд.

«Не уходи!» — готовы были произнести ее губы, когда он исчез.

 

Глава 20

Томас испытал чувство облегчения оттого, что лихорадочное состояние Амелии продлилось всего двадцать четыре часа. И все же он распорядился, чтобы она не вставала с постели до тех пор, пока он не решит, что она полностью выздоровела. Она могла ворчать и стонать сколько душе угодно, что и делала, но его решение оставалось неколебимым. В дополнение к ее горничной он обязал двух своих служанок удовлетворять все ее потребности и обеспечивать полный комфорт. Сам он взял за правило лично проверять ее состояние не реже двух раз в день, но визиты свои приурочивал ко времени, когда точно знал, что она спит.

На третий день ее заключения, к большому удовлетворению Томаса, она выглядела совершенно здоровой. И только тогда он наконец позволил ей выйти из спальни. И как пьяница, противящийся молчаливому зову бутылки, большую часть дня провел у конюшен, возле недавно приобретенной породистой лошади серой масти.

В тот вечер Амелия появилась в платье цвета лаванды и казалась очень оживленной, Томасу пришлось проявить стальную волю, чтобы не дотронуться до нее, хотя мысленно он сорвал с нее всю одежду, до самых розовых сосков.

Картрайт, которому надлежало покинуть Девон за день до ее выздоровления, но он все-таки остался, — ему хотелось убедиться, что Амелия вполне здорова, — явно просиял при ее появлении. Томас, напротив, помрачнел, и его раздражение присутствием друга вспыхнуло с новой силой.

— Добрый вечер, мисс Фоксуорт. Милорды, надеюсь, вы простите мне мое опоздание.

Амелия обратила к ним теплую, охватывающую их всех улыбку.

Картрайт поспешил вскочить. Томас последовал его примеру с некоторым опозданием.

— О, пожалуйста, милорды, не надо из-за меня никаких церемоний.

Второй лакей почтительно последовал за ней к столу, чтобы усадить ее на пустое место рядом с Картрайтом.

— Я не думал, что вы сегодня присоединитесь к нам за ужином, — сказал Томас, гадая о том, как бы все отнеслись к его настоятельному предложению поменяться местами с Картрайтом, чтобы она оказалась сидящей рядом с ним.

После того как Амелия села, он и Картрайт снова заняли свои места.

— Как я уже сказала вам нынче утром, я чувствую себя отлично. Если бы вы не были так упрямы, я бы уже вчера встала с постели.

Она одарила Томаса игривым взглядом, чего никогда не позволяла себе прежде.

— Я чувствую огромное облегчении, видя, что вы выглядите так прекрасно, — сказала Камилла с улыбкой.

Амелия улыбнулась в ответ, но не такой улыбкой, какую приберегла для Томаса. В этой не было и следа гнева или насмешки — только жемчужно-белые зубы по контрасту с сочными розовыми губами, и от этого Томас испытал боль и приятную дрожь в чреслах.

— Я бы сказал, что определить вид леди Амелии как прекрасный — большое преуменьшение. По-моему, леди Амелия выглядит сияющей и ослепительной… Она являет нам картину красоты, здоровья и процветания, — заметил Картрайт.

Томас метнул в друга недовольный взгляд. «Сияющей и ослепительной! Красота, здоровье и процветание…» Господи! Похоже, понадобилось совсем немного времени, чтобы Картрайт почувствовал себя ее единственным благодетелем, защитником и обожателем.

Эта мысль вызвала у Томаса яростное неприятие.

Амелия издала звук, похожий на угасающий искренний смех.

— Право, лорд Алекс, вы приписываете мне гораздо больше достоинств, чем я заслуживаю.

Взгляд Томаса метнулся к ней. Господи! Неужели она и впрямь стала жертвой этой чепухи?

— А ты, не думаешь, что немного перестарался? — сказал Томас, будучи не в силах удержаться от сарказма.

— Я всего лишь второй сын в семье и потому лишен навыков хитроумия и изысканности, — рассмеялся Картрайт.

Амелия опустила голову, чтобы скрыть улыбку. Лорд Алекс был остроумен и очарователен свыше всяких похвал. С другой стороны, Томас вовсе не казался довольным. Но сейчас он по крайней мере не хмурился. Однако на его лице застыла маска, не способная никого ввести в заблуждение: любая улыбка или нечто, похожее на нее, могли обречь весельчака на быструю и жестокую смерть.

Если Амелия могла бы претендовать на близкое знакомство с ним, она сказала бы, что его поведение свидетельствовало о безудержной ревности; Но возможно, у нее было преувеличенное и необоснованное представление о собственном очаровании. У него могли быть совсем другие причины для недовольства. Скажем, он считал ее недостойной своего друга.

Но в таком случае зачем ему понадобилось дремать на стуле у ее постели во время болезни? В своем лихорадочном состоянии она было подумала, что он ей приснился. И все же на следующее утро, проснувшись, она ощутила легкий запах бергамота, витавший в спальне. Значит, это ей не приснилось. И при этом воспоминании что-то внутри у нее растаяло, а ее мнение о нем безвозвратно изменилось. Он вовсе не был таким, как ее отец, если пришел ей на помощь во время болезни.

Да, возможно, он ревновал. Но чтобы поддаться этому чувству, он должен был что-то питать к ней, кроме их несомненно сильного взаимного физического притяжения.

Она и Томас молчали, а Картрайт вежливо расспрашивал мисс Фоксуорт о ее планах на Рождество, которое должно было наступить всего через месяц. Амелия не особенно любила этот праздник, по крайней мере со времени смерти матери.

— Сегодня я получила письмо от брата. Он надеется быть дома на Рождество, — проговорила мисс Фоксуорт.

— Фоксуорт наконец-то приедет домой? Право же, есть основание отпраздновать это событие. Что скажешь, Армстронг? — спросил лорд Алекс, бросив взгляд на Томаса и снова поворачиваясь к мисс Фоксуорт. — Могу представить, как вы этому радуетесь.

Бледные щеки мисс Фоксуорт вспыхнули и приобрели опенок абрикоса, и она утвердительно закивала головой, выражая полное согласие, а в глазах ее явно обозначились томление и ожидание.

— Прошло почти два года с нашей последней встречи. Интересно, насколько он изменился? Но конечно, главное для меня, на что я надеюсь и о чем молюсь, чтобы он прибыл домой целым невредимым.

Она посмотрела на виконта, лицо которого оставалось бесстрастным.

— Лорд Армстронг, я надеюсь вы сможете дать мне немного свободного времени на Святках?

Ее вопрос, казалось, вырвал Томаса из глубокого сна или пробудил от тайных мыслей.

— Прошу прощения. Похоже, мои мысли были заняты делами. Вы сказали, что ваш брат должен приехать домой?

— Кажется, он ступит на английскую землю за три дня до Рождества. Если бы вы могли освободить меня на три или четыре дня, это было бы…

— Три или четыре дня? Никоим образом. Можете оставаться с ним сколько хотите! А как долго он пробудет в Лондоне?

— Он написал, что два месяца… или около этого.

Камилла повернулась к Амелии:

— Маркус — это вся моя семья.

— О, можете не объяснять мне этого. Думаю, чудесно, что у него такая любящая и преданная сестра.

Будучи ребенком, Амелия часто мечтала иметь брата или сестру.

— Мисси пригласила нас провести Рождество с ней и ее семьей. И все же я уверен, что вам будет гораздо приятнее повидаться с вашим братом.

Амелия смотрела на Томаса широко раскрытыми глазами. Значит, они проведут Рождество с его сестрой? Почему она слышит об этом только сейчас?

— Ну, это замечательно. Я хочу сказать, что для мисс Амелии на время моего отсутствия это будет прекрасной заменой. Но если вы хотите быть в Беркшире с вашей сестрой и лордом Уиндмиром…

Голос мисс Фоксуорт замер.

— Нет, нет, моя мать и сестры будут дома к Новому году. Поэтому вы можете не возвращаться — пробудете со своим братом столько времени, сколько пожелаете.

— В таком случае все складывается отлично, — проговорила мисс Фоксуорт, опустив глаза в свою тарелку.

Но Амелия успела заметить в ее взгляде некоторое разочарование. Вероятно, она хотела бы вернуться. Абсурдное, нелепое желание, потому что Томас всегда обращался с мисс Фоксуорт по-братски. Однако Амелия почувствовала мгновенный укол ревности и подумала, что с нетерпением будет ждать отъезда мисс Фоксуорт.

Стараясь скрыть непрошеные чувства, Амелия переключила внимание на лорда Алекса:

— А вы, милорд, как вы намерены отпраздновать Рождество?

Картрайт пожал плечами:

— Пока не знаю. Возможно, приму приглашение леди Уиндмир.

— Моя сестра пригласила и тебя? — спросил Томас и сам расслышал в своем тоне неприятную резкость и пожалел об этом.

— Об этом упомянул Радерфорд, когда был в городе по парламентским делам.

В обычных обстоятельствах Томас обрадовался бы обществу друга и приветствовал его пребывание в поместье Радерфорд. Все возможные праздники и торжества Картрайт всегда проводил с его семьей. Он стал, как ни посмотри, членом клана Армстронгов, ведь они с Томасом ветретились и подружились еще мальчиками, в Итоне.

Но это Рождество должно было стать чем-то особенным. На это Рождество с ними должна была остаться Амелия, а мысль о том, что она и Картрайт будут проводить вместе много времени, да еще в такой близости, раздражала его больше, чем следовало бы. И все же Томас заставил себя принужденно кивнуть. Картрайт сухо хмыкнул:

— Похоже, ты этому не рад. Я перестал быть желанным гостем?

— Конечно, нет! — огрызнулся Томас, злясь на себя за то, что так явно проявил свое неудовольствие.

Амелия сводила его с ума, совершенно сводила. И то, что он позволил ей встать между собой и Картрайтом, было высшей степенью предательства их двадцатилетней дружбы.

— Я просто удивился — помнится, ты говорил, что твой отец хочет, чтобы эти праздники ты провел дома.

Когда лорд Гастингс призывал сына, обычно Картрайт подчинялся, хотя всегда неохотно — отношения у них были натянутые.

Серебристые глаза его друга стали холодными при упоминании о его отце.

— Да, это так, но, как тебе известно, я не жажду видеть герцога. Ни теперь, ни на праздники, — сказал он натянутым тоном.

Томас поспешил сменить тему. Упоминание о герцоге — единственное, что приводило в скверное настроение его разумного и уравновешенного друга. И это продолжалось уже по крайней мере лет десять. Томас предпочитал не выяснять причину разлада в их отношениях.

— Вы играете в карты, лорд Алекс? — спросила Амелия, стараясь разрядить атмосферу.

Выражение лица Картрайта сразу смягчилось, и он просиял:

— Не на деньги, но я обладаю сноровкой в игре в двадцать одно или блэкджек. Кроме того, всем известно, что время от времени я балуюсь вистом.

Томасу не понравилось направление, которое принял разговор, а также то, что настроение его друга стремительно улучшалось, когда он разговаривал с Амелией.

— Вы не думаете, что вам было бы лучше отдохнуть? Вы ведь только что поправились, — возразил Томас.

— Милорд, я не думаю, что моему здоровью может повредить игра в карты, — ответила Амелия со смехом.

— И все же лучше поостеречься. Я уверен, что Картрайт ни за что не захотел бы стать причиной ухудшения вашего здоровья.

Картрайт посмотрел на него. На мгновение Томас подумал, что друг собирается поднять его на смех с его нелепыми доводами. Он смотрел на Томаса несколько секунд, потом снова перевел взгляд на Амелию.

— Да, мне приходилось слышать, что салонные игры могут вызвать некоторые болезни, и, конечно, мне бы не хотелось, чтобы вы пали их жертвой.

В такой форме едва завуалированная насмешка Картрайта была приемлема — куда лучше, чем открытый скандал. Томас подумал с полным основанием, что это была соломинка, которую бросил ему друг. И понимал, что и все, сидящие за столом, тоже это чувствуют.

— Ну, раз вы все считаете меня слишком хрупкой для карточных игр, я отправлюсь в постель. Внезапно я почувствовала сильную усталость.

Картрайт сделал движение, будто собирался встать. Амелия жестом остановила его:

— О, сидите, сидите.

У ее локтя материализовался лакей, готовый помочь ей. Томас не собирался отсылать ее в постель так рано, потому что не хотел лишать себя ее общества. Он остался молча сидеть за столом, глядя, как она оправляет складки своей бархатной юбки, и пытался отделаться от образа Амелии, ласкающей этими стройными руками его обнаженное тело.

— Увидимся утром, — проговорил он.

Ее взгляд на мгновение задержался на нем.

— Если только мне не станет хуже.

Ее сапфировые глаза блеснули озорством, а в уголках рта зародилась улыбка, и Томас ощутил ее как удар в грудь, отголосок которого он почувствовал в паху.

Амелия же, покинув столовую, не поднялась, а взлетела вверх по лестнице. На самом деле ей вовсе не хотелось играть в карты с лордом Алексом. Она только искала доказательства того, что Томасу очень не хотелось, чтобы она села за карточный стол. Кто бы мог подумать, что она принадлежит к тому типу женщин, которые готовы играть на мужской ревности? И кто бы мог подумать, что, убедившись в его ревности, она почувствует приступ дурноты и головокружение?

Уйти из-за стола было необходимо, иначе она выглядела бы такой влюбленной, какой себя чувствовала. Он был настолько неравнодушен к ней, что ревновал ее к другу. Он был настолько озабочен ее болезнью, что сидел у ее постели, когда у нее была лихорадка, Томас, виконт Армстронг, неравнодушен к ней — теперь только это и имело для нее значение. Завтра, решила Амелия, их отношения начнутся заново.

Все еще пребывая в эйфории, Амелия услышала звук, который могла издавать только кошка. Повернувшись в сторону, откуда слышалось жалобное мяуканье, она разглядела пушистый комочек, метнувшийся в другое крыло дома. В Стоунридж-Холле не было домашних животных. Амелия была в этом уверена. Видимо, бродячая кошка забрела сюда, спасаясь от холода. Бедный зверек был, вероятно, голоден. Амелия отправилась на поиски кошки.

После длительного увещевания и произнесенных шепотом призывов «Сюда, кис-кис» она обнаружила кошку, спрятавшуюся в коридоре под массивным столом. Оказалось, что это маленький котенок.

Амелия опустилась на колени и протянула к зверьку руку, чтобы поймать ловкого и юркого малыша. Но как только ее пальцы коснулись мягкой, как пух, шерстки, котенок рванулся из-под стола и шмыгнул в первую попавшуюся дверь.

Амелия со вздохом поднялась с колен и в нерешительности остановилась перед дверью. И тут снова послышалось мяуканье котенка. Ей следовало действовать быстро. Мисс Фоксуорт и мужчины все еще сидели за столом, и никого из слуг не было видно.

Подавив дурные предчувствия, которые не особенно ее беспокоили, Амелия набрала полную грудь воздуха и вошла в комнату. В камине горел огонь, но комната была погружена в тени разных оттенков серого цвета. Ее глазам потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте. Комната была большой. Ее охватил трепет: судьба распорядилась так, что она оказалась в хозяйской спальне. В спальне Томаса. Будь в ней хоть капля здравого смысла, она бы немедленно ушла. Но по ее телу пробежала дрожь предвкушения, и она двинулась дальше, в глубь комнаты.

Амелия заметила массивную мебель, в том числе огромную кровать на четырех столбах. Ее снова пробрала дрожь. В меблировке этой комнаты не было ничего вычурного. Никаких плавных женственных очертаний — всего лишь полированное красное дерево и темно-зеленое стеганое покрывало на кровати.

Ее взгляд поймал меховой комочек, метнувшийся из-под кровати в самый темный угол комнаты, и она решила: будь что будет. Но прежде чем Амелия успела сделать шаг, она услышала слабый скрип, потом увидела полоску света в той части комнаты, где исчез котенок. Полоска света стала шире, и свет упал на ковер перед ней.

Не имея времени на то, чтобы подумать, Амелия рванулась в ту часть комнаты, что была хуже всего освещена, в полную темноту. Она прижалась к стене рядом с высоким, как башня, платяным шкафом. В ноздри ей тотчас же ударил запах крахмала и чего-то еще… Бергамота?

Котенок издал жалобное мяуканье. Амелия не осмеливалась вздохнуть.

— Как, ради всего святого, ты здесь оказался?

Томас. У Амелии перехватило дыхание.

— Господи! Что за крошечное создание! Держу пари, что ты голоден.

Потребовалась секунда, чтобы понять, что он говорит с котенком. Амелия попыталась сильнее вжаться в стену.

— Идем-ка поищем чего-нибудь поесть. Возможно, у кухарки осталось немного рыбы. Что ты об этом думаешь?

Котенок замурлыкал, выражая полное согласие. Он уходил. Амелия выжидала. Она услышала приглушенные шаги, потом звук отворяющейся двери. Наступила тишина. Благословенная тишина. Она окинула взглядом пространство вокруг шкафа, чтобы убедиться, что путь свободен. Он был свободен.

Никогда за всю жизнь Амелия не двигалась так быстро. Подошвы ее замшевых башмаков едва касались пола. К несчастью, двигаться быстро не всегда означает двигаться достаточно быстро.

 

Глава 21

— Почему вы опять появляетесь там, где вас не должно быть?

Томас стоял в дверном проеме, омываемый радужным светом газового рожка, проникавшим из коридора. Голос его был полон мрачного юмора.

Амелия вздрогнула и остановилась, опираясь на перила, до которых успела добраться. Дерево под ее пальцами было прочным, гладким и ровным в отличие от сердца, бившегося со сбоями. Вовсе не так она собиралась начать их новые отношения.

— Я… я не видела вас. Я думала, что вы ушли… Я хочу сказать, что кошка… — бормотала Амелия что-то нечленораздельное.

Она слышала, что животные различают запах страха. Тогда удивительно, почему все животные Девона и его окрестностей с рычанием не собрались у ее ног.

Он тихонько хмыкнул и не спеша, размеренными шагами направился к ней.

— О, пожалуйста, продолжайте. Мне так нравится, когда вы запинаетесь.

Амелия подавила испуганный стон и попятилась, намереваясь добраться до двери, но достаточно было одного взгляда, чтобы стало ясно: дверь слишком далеко от нее, поэтому даже самый безумный бросок ничего не даст. Томас бросил взгляд на дверь, потом посмотрел на нее. Он сделал круг и оказался у нее за спиной.

— Вы в самом деле хотите бежать? — В его голосе появились рокочущие чувственные нотки. — Знаете, что я думаю, Амелия? — прошептал он, наклоняя голову чуть касаясь губами уголка ее правого уха.

И сразу его мужской запах проник во все поры ее тела, и она потонула в этом чувственном удушье.

Он дразнил ее, черт бы его побрал!

— Нет, да и знать не хочу, — заявила она.

Но дрожь в ее голосе опровергала ее слова. Она дважды решительно тряхнула головой, будто это могло избавить ее от томления, заполнившего все ее тело, ослаблявшего и размягчавшего ее.

— Я думаю, что вы ждали меня.

Он понизил голос и говорил очень тихо, но каждое его слово обволакивало ее сладкой лаской.

Соски Амелии отвердели и напирали на тонкую ткань платья.

— Я пришла сюда из-за кошки, — прошептала она, увертываясь от его теплого дыхания, веявшего ей прямо в лицо.

— В таком случае почему вы не убежали по-настоящему?

Он повернул ее к себе лицом и, когда она попыталась заговорить, легонько дотронулся пальцем до ее приоткрытых губ. Начинать отношения заново таким образом было ошибкой.

— Нет, не произносите больше ни слова. Мы оба знаем, что вы очутились здесь ради этого.

Не давая ей возможности возразить, он прижал ее руки к бокам, язык его в это время преодолел сопротивление губ и зубов и вторгся в ее рот. Когда его язык соприкоснулся с ее языком, колени Амелии подогнулись. У него был большой опыт и порочный вкус. Она встретила его язык со страстью. По всему ее телу пробежала сокрушительная дрожь, и между бедрами она ощутила ответный жар. Этот поцелуй вытеснил все мысли из ее головы. Она уже не мыслила, а только чувствовала, чувствовала это существо мужского пола, прижимавшее ее все теснее к себе и заставлявшее ее прогнуться назад.

Никогда ранее она еще не испытывала такой страсти, как сейчас, когда его губы прижимались к ее губам. Его рука двинулась вверх и прикрыла ее груди, и даже сквозь несколько слоев ткани она ощутила наслаждение, вызвавшее у нее слабый стон, заставивший ее на мгновение оторваться от него только затем, чтобы в следующее мгновение, переведя дух, вновь отчаянно искать его рот.

Она снова и снова жаждала его.

Томас был не готов к этому объятию, полному безумной страсти. Она вся горела от желания подчиняться ему.

Он же не мог насытиться ее поцелуями, ее ртом, языком, грудями и всем, что она могла ему предложить. Прижав ее к себе, он теперь упирался своим возбужденным мужским естеством ей в живот с отчаянной настойчивостью, в то время как его бедра имитировали волнующий танец, более древний, чем само время.

Амелия отвечала ему медленным беспомощным покачиванием бедер, грозившим свести его с ума. Хрипло дыша, он оторвался от ее губ, без усилия схватил ее на руки, направился к постели и опустил на матрас, а сам, не теряя времени, оказался рядом. Ловкими движениями он снял с нее платье с легкостью человека, знающего толк в женской одежде. Под каждой шелковой или муслиновой тряпкой открывался кусочек кремовой плоти, сводящей его с ума. От вида ее ног, длинных и стройных, у него перехватило дыхание, а треугольник темных волос между бедрами почти лишил его рассудка и способности сдерживаться.

Его жезл взмыл вверх, грозя порвать швы панталон. Ощущение было столь острым, что Томас заскрежетал зубами, сдерживая готовый вырваться стон. Он не мог думать ни о чем, кроме одного: войти в ее тело и зарыться в него так глубоко, как только возможно.

Он с трудом отнял руки от ее трепетного тела, чтобы избавиться от одежды. В спешке он оторвал несколько пуговиц от рубашки, в то время как Амелия лежала на спине, глядя на него робко и смущенно. На мгновение он замер, онемевший от представшего перед ним зрелища: губы ее были приоткрыты, а потемневшие глаза превратились в две темно-синие пропасти. Она провела языком по припухшим от поцелуев губам, и это вернуло его к действиям.

Он бросил рубашку на пол и на мгновение встал на ноги, чтобы сбросить черные шерстяные панталоны. За ними последовали нижние рейтузы, сорванные с бедер нетерпеливой рукой. Амелия громко и отрывисто вздохнула при виде его возбужденного естества, столь разбухшего и твердого, что это причиняло ему боль.

Амелия не могла отвести взгляда от этой длинной, мощной колонны, на которой были явственно видны сосуды. В ней нарастала паника. Не мог же он в самом деле думать, что сумеет ввести «это» в нее?! Господи! Это невозможно! Инстинктивно она попыталась скрыть свою наготу от его жадного взора, рука ее взметнулась, закрывая груди, а вторая прикрыла другую, более тайную и обычно скрытую часть тела.

— Нет, не пытайся спрятаться от меня, — поспешил он ее успокоить, нежно отводя руки от ее тела и поднимая их над ее головой и пристраиваясь между ее бедрами.

Жар его естества тяжело надавил на нежную кожу над руном волос, прикрывавших вход внутрь, и это соприкосновение снова бросило Амелию в пьянящие объятия страсти.

Он опустил голову и принялся покрывать нежными поцелуями ее плечи и грудь. Его рот подобрался к ее возбужденному соску. Амелия сжала губы. Он провел языком по этому тугому бутону, и ее голова откинулась на подушку, побуждая его забрать этот сосок в рот целиком. Амелия издала стон. Дыхание ее стало неровным. Вырвав у него свои руки, она запустила их в его золотые волосы и прижала его голову к груди.

Шли минуты, казавшиеся ему бесконечно долгими, пока он убеждал ее трепетное тело ответить на его страсть и подготовить его к большему. Амелия и не предполагала, что можно испытывать подобное наслаждение. Ее ноги были широко разведены, она извивалась, стараясь втянуть его отвердевшее естество внутрь.

— Полегче, Принцесса, полегче…

Несмотря на его умиротворяющие слова, голос его звучал напряженно, будто он с трудом удерживался на краю бездны.

— Я дам тебе то, чего ты хочешь.

Будь она в здравом уме, ее бы ужаснули его слова. Ужаснуло бы то, что она оказалась столь непристойно и бесстыдно обнаженной. Но сейчас она ничего не соображала. Сейчас ничто не имело значения, кроме пламени, бушевавшего между ее бедрами.

Последний рывок — и он отпустил этот розовый бутон, и отголоски этого наслаждения распространились по всему её телу — от соска прямо к сердцу. Томас продолжал свой путь вниз, осыпая медленными поцелуями ее трепещущий живот. Из ее рта вырвался вздох. Веки затрепетали и опустились, руки все еще лежали на его затылке.

Он достиг мягких, как пух, волос между ее бедрами и опустился ниже, раздвигая их и предоставляя себе возможность самого интимного созерцания. Затем облизнул свою верхнюю губу.

Амелия поняла его намерение и тотчас же попыталась оттолкнуть его голову. Лицо ее вспыхнуло от смущения.

— Нет, нет… Не надо! Ты не должен…

Первое прикосновение его языка к разбухшим складкам ее интимных частей вызвало у нее головокружение. Потрясение и смущение быстро уступили место самому утонченному, самому восхитительному наслаждению, поразившему ее, как удар молнии. Ее руки упали вдоль тела, а он принялся ласкать ее ртом.

Долгие и медлительные движения его языка по ее влажной, гладкой плоти все продолжались. Быть любимой таким образом было постыдно… и восхитительно. Пока он наслаждался ее телом, ее бедра рвались ему навстречу, предлагая ему больше. Ощущение нерушимой связи с ним притягивало ее к нему все ближе и крепче и не отпускало ни на секунду. Тело ее взвилось вверх, будто в поисках чего-то еще. Потом он раздвинул ее розовую плоть и скользнул по самому чувствительному участку ее женского тела. Амелия испустила громкий пронзительный крик и заметалась под его весом. Но он удержал ее, и его язык заглушил ее крик, перешедший в долгий сладострастный стон. Она испытала пароксизм наслаждения, и ей хотелось только бездумно и беспомощно отдаваться ему. Испытывая изнеможение после первого в своей жизни пика наслаждения, Амелия не воспринимала больше ничего — пока не ощутила прикосновение ею мужского естества у входа внутрь своего тела. И он вошел в нее. Она вздрогнула, и у нее перехватило дыхание, как от ожога, когда он овладел ею. Это произошло так неожиданно. У нее не было времени подготовиться к острой обжигающей боли.

Если бы Томас не оказался во власти сладостного и почти непереносимого сжатия ее плоти, он бы замедлил свои движения или по крайней мере приостановился, когда на его пути возникла преграда ее девственности, не бросился бы в атаку, как бешеный бык. Но даже осознав, что он лишил ее невинности, он не смог обуздать себя и остановиться и сдержать натиск своих бедер, когда проник в нее. Все, что он мог сделать, — это постараться доставить ей максимум наслаждения.

Он нашел ее губы и поймал ртом ее отчаянное рыдание, а его язык машинально начал повторять движения их тел. Сначала она окаменела от боли, вызванной его проникновением, но, подчиняясь его жадным движениям, тело ее начало расслабляться. Вскоре Томас оторвался от ее губ, наклонил голову, нашел ее сосок, втянул его в рот и принялся посасывать. Амелия испустила хриплый стон и позволила своим ногам обхватить его бедра, втягивая его все глубже.

Томас ускорил свои движения, и теперь удары его становились такими яростными, что он не сомневался: он причиняет ей боль. Однако осознание этого не остановило его. И к своему изумлению, он почувствовал, как она замерла и вцепилась в его плечи, вновь достигнув пика наслаждения. И тут по его телу прошла сокрушительная дрожь, и он ощутил столь сильную разрядку, что издал гортанный крик — знак его беспредельного и подлинного удовлетворения.

Потребовалось некоторое время, пока он смог управиться от умопомрачительного наслаждения, какого не испытывал еще никогда в жизни. Во всяком случае, до сих пор. И только тут он понял, что лежит на нежном и хрупком теле Амелии и что рот его ласкает ее сосок. Он удивился тому, что не испытывает желания вскочить с постели, как это было обычно, и отправить женщину в ее спальню. И разумеется, это было ужасно.

«Господи, что я наделала?»

Амелия в оцепенении лежала под тяжестью тела Томаса; пока он был все еще внутри ее. Господи! Не могло быть и речи о будущем, не было обещания жениться — было только одно неописуемое наслаждение, испытанное ею, какого ее тело до сих пор не ведало.

Он медленно соскользнул с нее, волосы на его груди прошлись по ее соскам, царапая их, его влажный от пота живот скользнул по ней в неком чувственном танце. И снова Амелия почувствовала, что ее окутывает дымка страсти, низменной и постыдной страсти.

— Девственница…

По его тону она угадала, что он потрясен и сбит с толку. Но это слово вернуло ее к суровой реальности.

«Нет, больше уже не девственница!» — мысленно отозвалась она, и вскоре жар страсти сменился чувством унижения. Амелия была не в силах посмотреть на него и тем более ответить ему. Она скорее услышала, чем увидела, как он выбрался из постели, забрав с собой весь жар. Тогда она ухватилась за край покрывала и задрапировалась в него.

Томас направился к туалетному столику и оказался в поле ее зрения. Амелия понимала, что ей следует отвести глаза, но вид его ягодиц, этой плоти и мускулов, этого великолепно вылепленного тела очаровал ее. Он открыл верхний ящик столика и вынул оттуда небольшое полотенце, вместе с которым на ковёр выпало несколько писем.

Не выпуская покрывала, она перевела взгляд на пол, к письмам. Томас бросил на нее быстрый взгляд, тихонько выругался и принялся собирать конверты.

— Нет!

Не обращая внимания на свою наготу, Амелия спрыгнула с кровати, потеряв в спешке покрывало. Она вцепилась в его запястье, удержав его руку в воздухе, и теперь не сводила глаз с двух измятых, скомканных бумажек в его руке и третьей — на ковре.

— Это мои письма, — сказала она тихо.

Голова у нее закружилась, она слышала, как сердце глухо бьется где-то в ухе. На бледно-желтом конверте четко выделялись адрес и имя лорда Клейборо, выведенные черными чернилами. Ее почерком. Значит, он не солгал, сказав, что не получал ее писем. Томас перехватил их все.

— Амелия…

Амелия выпустила его запястье, будто держала в руке нечто гадкое и отвратительное. Она повернулась, будто слепая, только теперь осознав свою наготу. Ее взгляд лихорадочно шарил по полу в поисках разбросанной одежды. Несколькими судорожными движениями она надела платье, подхватила нижние юбки и невесомое белье — здравый смысл твердил ей, что она должна немедленно бежать из его спальни. Но прежде чем она сумела сделать какое-либо движение, Томас схватил ее за плечо. Амелия остановилась, но наклонила голову так, чтобы не видеть его. Она понимала, что бесполезно бороться с ним: перевес в физической силе был на его стороне.

— Амелия, послушайте меня. Я был…

— Избавьте меня от извинений, милорд.

Ее учтивый тон скрывал нарастающую панику и приступ истерии. Все, чего она сейчас хотела бы, — это бросить в него что-нибудь, закричать, завопить… Он продолжал крепко удерживать ее за руку. Амелия повернулась к нему лицом и посмотрела прямо в глаза.

Он не выглядел «виноватым — раздражённым, разгневанным, но не виноватым. Такое же выражение лица было у ее отца, когда через несколько недель после ее неудавшегося побега с Джозефом Кромуэллом она узнала, что он перехватывал ее письма.

— Я так понимаю, что вы делали это по указанию моего отца?

Томас ответил не сразу, и это сказало ей все. Она высвободила руку. Он отпустил ее, а потом схватил полотенце, упавшее на пол, и обвязал его вокруг талии.

Теперь он стоял надменный и уверенный в своей непогрешимости.

— Отец будет горд, узнав, что вы во всех отношениях неукоснительно следовали по его стопам.

— Можете вы честно сказать, что были бы счастливы с Клейборо? — Он недоверчиво фыркнул. — Разве вы пожертвовали бы своей девственностью, если бы по-настоящему любили его? Сейчас вам самое время поблагодарить меня за то, что я предотвратил трагическую ошибку в вашей жизни.

Амелия стремительно повернулась и посмотрела на него.

— Вы надутый самодовольный подонок! Я совершила величайшую в своей жизни ошибку, а вы, вместо того чтобы предотвратить ее, подталкивали меня к ней и получали огромное удовольствие, делая это.

— Не только я, — заметил он мрачно.

Полная негодования, она ответила с яростью:

— Пока это останется между нами двумя, мы в безопасности. Не могу даже сказать, как бы я хотела забыть о случившемся. Больше никогда не произнесем об этом ни слова. Согласны?

Несколько мгновений Томас смотрел на нее не отвечая. Лицо его было непроницаемым. Наконец он коротко кивнул:

— Да. Думаю, это самое лучшее. Никто не хочет, чтобы ему напоминали о его ошибках.

Ей показалось, что ее ударили дубиной, сразу высвободив из невидимых пут, привязывавших ее к нему. Амелия поспешно выбежала из комнаты, позволив себе вздохнуть, только когда оказалась за толстыми стенами своей спальни.

 

Глава 22

Когда Элен разбудила ее в ужасный час — семь часов! — Амелия подумывала, не остаться ли ей в постели. Едва ли Томас поставил бы ей это в вину, принимая во внимание ее недавнюю болезнь, но она знала, что он припишет ее отсутствие тому, что произошло прошлой ночью, а именно — совращению невинной девушки.

И это была единственная причина, почему она заставила себя встать.

Ей принесли на подносе завтрак, но она не притронулась ни к чему, кроме чашки чая. И теперь, сидя в одиночестве за секретером и чувствуя бурчание в животе, она думала, что это утро никогда не кончится. Но это не имело отношения к ее аппетиту: ни время, ни сон не могли вытеснить воспоминаний о минутах, проведенных в постели Томаса… и в его объятиях. Когда сон наконец предъявил свои права, ее грезы были пронизаны воспоминаниями о его поцелуях, прикосновениях, о том, что она чувствовала, когда он был внутри ее, и, как она ни гнала их, они продолжали упорно осаждать ее.

Чтобы изгнать из памяти жаркие воспоминания о его обнаженном теле, она пыталась призвать на помощь мысли о его двуличии. И хотя еще несколько недель назад она уже была готова порвать с лордом Клейборо — когда поняла, что он не тот человек, который ей нужен, — это не извиняло Томаса, не оправдывало его обмана. Ей надо было сохранить свой гнев. Гнев помогал ей не чувствовать собственной слабости и не поддаваться грезам, о каких прежде она и не помышляла.

Амелия приняла твердое решение забыть об этом инциденте. Она допустила, чтобы красивое лицо и страстные объятия, а также притворное внимание к ней стали причиной гибельной ошибки. В последние месяцы она находила в нем много хорошего, но то, что он забрал, нет, украл ее письма, говорило о порочности его натуры. И, приняв это новое решение, Амелия собиралась полностью посвятить себя работе.

Десятью минутами позже явился Томас, и при виде его ее сердце упало. Неужели она вообразила, что не заметит его прихода или что сумеет справиться со своими чувствами? Такой мужчина, каков, умел привлекать женские сердца. Но многие ли из них знали, что под его красотой и внешним обаянием скрывается лживая, коварная душа, характер, несомненно, отточенный и отполированный до блеска усилиями ее собственного бесценного отца?

— Доброе утро, Амелия, — сказал он отрывисто, едва бросив на нее взгляд по дороге к своему письменному столу.

Амелия постаралась скрыть удивление и ответила ему сдержанным кивком. В выражении его лица она не заметила ни малейших признаков сознания вины. Он обесчестил леди. Ему было отчего чувствовать себя виноватым. Джентльмен, обладающий чувством чести, уже должен бы приготовить обручальное кольцо и добиваться благословения ее отца. Даже она не была готова к тому, что он будет обращаться с ней с таким безразличием. Амелия склонила голову и выпрямила спину.

— Как видите, за время вашего отсутствия скопилось много работы, — небрежно проговорил он, оглядывая горы бумаг, усеявшие стол. — Как только покончите с этим, — он широким жестом обвел стол, — у меня есть контракт, который надо перевести. О, постарайтесь не утомляться. Если вам понадобится моя помощь, я буду работать в библиотеке.

Не оглянувшись, он взял папку и вышел.

Амелия не могла бы сказать, сколько времени она просидела неподвижно, чувствуя, как ее спокойствие дает трещину за трещиной. Она мысленно бранила себя, упрекала на разные лады, стараясь избавиться от комка в горле. Она решила, что не будет плакать, не станет проливать горьких слез разочарования и сожаления. Прошлой ночью она не плакала и, уж конечно, не будет плакать сейчас. Он не стоил ее драгоценных слез, даже малой толики растраченных впустую чувств. Более того, она сама настояла на том, чтобы как можно скорее забыть о произошедшем. Она ничего не ждала от него. Ничего!

Приглушенный звук шагов привлек ее внимание к двери кабинета. Черт возьми! Он вернулся. Она поспешно схватила стопку контрактов и опустила голову, притворяясь, что глубоко погружена в работу.

— Надеюсь, я не помешал?

При звуке голоса лорда Алекса Амелия подняла голову, чувствуя явное облегчение. Он выглядел красивым, как всегда, — свежевыбритый, облаченный в оливкового цвета панталоны и жилет и подходящий к ним но цвету галстук. С его левой руки свисала пара черных кожаных перчаток.

— Доброе утро, леди Амелия.

Он приветствовал ее с непринужденной улыбкой, сделал несколько шагов к ней и оказался стоящим прямо перед ее письменным столом.

— Доброе утро, лорд Алекс.

Она изо всех сил старалась говорить дружеским тоном, чтобы не выдать бушевавшей внутри бури.

— Вы не помешали мне. В моей работе нет ничего такого, что не могло бы подождать.

Он был настроен дружески, и сейчас ей это требовалось, как никогда прежде.

— Я пришел попрощаться. Думаю, я исчерпал терпение моих хозяев.

«Не уезжайте!» — хотелось ей крикнуть ему, но, конечно, гордость никогда не позволила бы ей сделать это. Видя понимающую улыбку, зародившуюся в уголках его рта, она подумала: уж не выдает ли выражение ее лица, насколько она расстроена?

— Если бы я знал, что ваше общество так приятно, я бы договорился остаться на месяц. А так дела вынуждают меня вернуться в Лондон. И поскольку ни одна здравомыслящая женщина не выдержит меня, я должен продолжать трудиться, чтобы заработать себе на жизнь.

Амелия издала гортанный смешок.

— Мне трудно поверить, что все так мрачно.

Ее отец однажды рассказал ей, что прибыли от одной только судостроительной компании Уэндела могли бы с лихвой обеспечить будущее поколение всех Картрайтов. Она предполагала также, что в дополнение к этому при его ослепительной внешности мало нашлось бы женщин, способных отказать ему, будь он даже и вторым сыном.

— Я ухитрился не очутиться на улице, а потому, думаю, все обстоит не так уж плохо, — ответил он и подмигнул ей.

— Может быть, я увижу вас снова до отъезда.

— Это, леди Амелия, было бы моим самым горячим желанием.

Он отвесил ей преувеличенно учтивый поклон, поднес протянутую ею руку к губам и едва коснулся ее легким, как воздух, поцелуем.

— Мне надо также иметь… — услышала она.

Голос Томаса пресекся, он резко остановился в дверях.

Амелия инстинктивно отняла у Алекса руку и тотчас же мысленно выбранила себя за то, что ведет себя, как воришка, пойманный на месте преступления. Поверх его склоненной головы она встретила взгляд Томаса. Его зеленые глаза сузились, а губы были сжаты.

— Я думал, ты уже в пути, — проговорил Томас, обращаясь к Алексу, но не отводя взгляда от нее.

Лорд Алекс выпрямился и повернулся к нему. Лицо его было бесстрастно и спокойно.

— Как я мог уехать, не попрощавшись с леди Амелией? — спросил он, и в его голосе она различила насмешку и укор.

Томас смотрел на них, и лицо его застыло, обретя неподвижность и суровость.

— Не позволю себе более удерживать тебя.

Холодный голос и поза — он стоял, широко расставив ноги, — не оставляли сомнений в том, что это вызов. Атмосфера была полна напряжения такого рода, что способно разрушить дружбу. Алекс взглянул на своего друга и снова подошел к ней. На лице его застыла кривоватая улыбка.

— У меня возникло впечатление, что меня выпроваживают. И снова, моя дорогая леди Амелия, я выражаю надежду на продолжение нашего знакомства в ближайшем будущем.

— Я сочла бы это за честь, лорд Алекс, — ответила Амелия, все еще ощущая угрожающее присутствие Томаса, маячащего у нее за спиной.

Возможно, именно это уязвило ее, и она не удержалась от дерзости:

— Надеюсь, вы присоединитесь к нам на Рождество в Беркшире. Было бы приятно увидеть дружеское лицо. Тем более такое красивое.

Будто поняв причину ее кокетливого комплимента, он растянул рот в улыбке до ушей.

— Вы говорите так, что отказаться невозможно!

И, схватив ее руку, Алекс снова поднес ее к губам.

— Ты не пропустишь свой поезд? — послышался голос Тома.

Лорд Алекс посмотрел на нее и, отважно подмигнув, выпустил ее руку, затем отвесил поклон и повернулся к Томасу:

— Вижу, что я злоупотребил твоим гостеприимством. Не стоит так волноваться — я уезжаю.

— У Амелии важная работа. Заканчивай прощаться и отправляйся.

Лорд Алекс направился к двери и миновал оцепеневшую фигуру друга, не произнеся больше ни слова. На пороге он обернулся и посмотрел на Томаса:

— Надеюсь увидеть тебя у Радерфордов.

Выпустив эту последнюю стрелу, он вышел.

— Меня удивляет, что у вас вообще есть друзья, — проговорила Амелия, находя какое-то извращенное удовольствие в том, что он не смог скрыть своих деспотических и высокомерных манер.

— Держитесь подальше от Картрайта. Вам понятно?

Его маска стоика исчезла, как и обманчивый фасад и цивилизованного человека.

— Думаю, теперь, когда он уехал, это сделать не трудно, — бросила Амелия.

Его сжатые в кулаки руки спазматически сжимались и разжимались. Зеленые глаза сверкали, будто ему хотелось свернуть ей шею, и только мысль о грозившем ему в этом случае повешении посреди Трафальгарской площади удерживала его от этого.

— То, что вы находите меня неподходящей компанией для вашего друга, но сами меня не избегаете, — верх лицемерия.

Амелия не собиралась ни словом упоминать о прошлой ночи, но этот человек слишком часто вынуждал ее говорить не подумав.

— Когда я нахожу в своей спальне незваную гостью, я вынужден поступить с ней, как положено в таких случаях, — мгновенно отозвался он. — И вероятно, вы помните: мои поползновения были встречены с огромным энтузиазмом. Но я уверен, что вам хотелось бы забыть это.

«Самодовольный, высокомерный грубиян!» — подумала она. Он не упустит возможности и будет снова и снова напоминать ей об этом инциденте.

— К несчастью, я не обладаю вашим богатым опытом в отношении того, как следует себя вести в подобном случае.

— Однако это не смутило вас, когда вы царапали мне спину и вопили, как кошка в течке, — криво усмехнулся он.

Амелия невольно опустила голову, чтобы скрыть румянец, опаливший ее щеки. Ее отец всегда говорил, что она импульсивная и непосредственная. Она пожалела, что начала этот разговор.

— Ага! Вижу, что вам нечего сказать.

Она расслышала в его голосе насмешку. Он говорил так, будто вот-вот начнет потирать руки в приступе непристойного веселья. Амелия стремительно подняла голову и испепелила его взглядом.

— Вы омерзительны!

Его улыбка стала шире:

— Мне кажется, что прошлой ночью вы говорили что-то другое. Если я правильно помню, вы вообще были едва способны говорить. Кто бы мог подумать, что вы так сладострастны в постели. Слава Богу, я понял, пока еще не поздно…

Амелия так стремительно вскочила с места, что опрокинула стул.

— Замолчите! Замолчите сейчас же! Я не буду сидеть здесь и слушать это! Вы самый… самый…

Она замолчала, не находя нужных слов.

— …самый искусный любовник, какого вы только знали? — спросил он невероятно невинным тоном.

— Ха! — выкрикнула она. — Пока что единственный. Но уверена, что по сравнению со следующим вы покажетесь пигмеем.

Он стремительно преодолел расстояние до ее письменного стола и схватил ее в объятия. Так же стремительно разомкнул ее губы, и они раскрылись навстречу его языку. Единственным оправданием для нее было то, что она не успела подготовиться, чтобы оказать должное сопротивление. А ее глупое тело не знало, что не должно снова уступать этому мужчине.

У нее был вкус мяты. Она была нежной и упругой там, где полагается: у нее были сногсшибательные ягодицы и красивые груди. И — о Господи! — она умела целоваться. При всей своей неопытности она знала, как пользоваться языком. Она умела сжать его язык губами и медленно и томно посасывать, умасливать и улещивать и пить мелкими глотками, будто смаковала итальянское мороженое, ставшее теперь столь популярным.

Томас принял такое положение, чтобы чувствовать своим возбужденным и восставшим естеством ее сладостный венерин бугорок, при этом молча проклиная несколько слоев серой шерсти, отделявших ее от него. Его мужское естество жаждало близости. Ему до боли хотелось овладеть ею прямо здесь, на полу кабинета.

Он снова потерял самообладание. Амелия каким-то непонятным образом превращала его в дурачка, когда дело касалось плоти. Он оторвался от се рта и принялся осыпать легкими поцелуями ее гладкую стройную шею, приближаясь к чувствительному местечку за ухом. Под его поцелуями она начала тяжело дышать и застонала. Его губы нашли впадинку между шеей и плечом, и она снова застонала.

Это пробудило его здравый смысл. Собрав в кулак всю свою волю, столь необходимую ему в присутствии Амелии, Томас выпустил ее из объятий. Это произошло так внезапно, что она ударилась о стол. Ее руки вцепились в край стола, что помогло ей удержаться на ногах. Она вперила в него взгляд своих синих и в этот момент беззащитных глаз. Удивление, страсть и томление по нему — вот что он прочел у нее на лице. Она поспешила повернуться к нему спиной. Дыхание ее было неровным, Томас лихорадочно соображал, что сказать… ну хоть что-нибудь. Но ничего не мог придумать. Он откашлялся. Сердце его тяжело билось о ребра, ни один вдох не приносил желанного облегчения. Он медленно отвернулся от ее поникшей фигурки и, нетвердо ступая, вышел из комнаты.

Амелия выпрямилась, только услышав, как захлопнулась дверь. Она осторожно поднесла руку к горлу, потом дотронулась до лица, будто желая убедиться, что оно на месте. И тут реальность обрушилась на нее с силой гигантской волны. Это он прервал их поцелуй, не она. Это он оторвался от нее.

Ее лицо горело, руки дрожали. Что с ней сделал этот человек? Она не сопротивлялась, когда он лишал ее девственности. Ей это понравилось. Кого она пыталась обмануть? Она была как гурман, неспособный насытиться самым роскошным пиршеством во всем Лондоне…

 

Глава 23

Амелия смотрела на стаффордширские статуэтки на этажерке розового дерева в гостиной. Выставленные здесь украшения совершенно не создавали впечатления перегруженности. Сама она предпочитала скромную простоту мешанине из безделушек, часто демонстрирующую безосновательные претензии на вкус и богатство. Да, леди Армстронг сделала Стоунридж-Холл местом, которым мог бы гордиться каждый владелец. И это была еще одна из причин, почему Амелия так отчаянно стремилась уехать отсюда как можно скорее.

Ей не хотелось чувствовать себя здесь уютно. Но гораздо важнее было то, что она и Томас пересекли в своих отношениях точку не возврата. Жаром своих прикосновений и поцелуев он мог вознести ее в небеса, а после этого бросить в темные глубины отчаяния. Никогда и никто не действовал на нее так, как он. Амелия опасалась, что, оставаясь здесь, рискует своим сердцем, а идти на подобный риск она была не согласна.

С отъезда лорда Алекса три дня назад они кружили, не приближаясь друг к другу, как чужие. Их разговоры ограничивались фразами из пяти слов, не более: «Доброе утро. Я буду в конюшнях».

Сказав это, он исчезал и не показывался до конца дня. Долгие часы она работала в одиночестве. За вечерней трапезой он редко разговаривал с ней, предпочитая выбирать своей собеседницей мисс Фоксуорт, показавшую себя благодарной слушательницей. Он совершил постыдный поступок и все же игнорировал ее. И это было еще одним вопиющим свидетельством его высокомерия.

— Леди Амелия!

Амелия вздрогнула, услышав свое имя, и, стремительно обернувшись, увидела бледную молодую женщину, маячащую в дверях гостиной. Заговори о дьяволе или, как в этом случае, подумай о нем, и он тут как тут.

Приехав в Стоунридж-Холл, мисс Фоксуорт продолжала следовать советам Амелии и ухитрялась выкапывать из своего гардероба более яркие платья, что гораздо лучше подходило к цвету ее лица. Сегодня на ней было платье желто-зеленого цвета с рукавами реглан и пышной колышущейся юбкой.

— Что-то случилось? В последнее время вы так молчаливы.

Мисс Фоксуорт бочком протиснулась в комнату и смиренно стояла теперь возле скамеечки для ног.

Амелия заставила себя ответить бледной улыбкой:

— Ничего особенного. Вы застали меня в тот момент, когда я задумалась.

— Скучаете по дому?

— Да, возможно, немного.

В этом случае солгать было легче, чем выдержать двадцать вопросов… или сказать правду.

— Можем мы посидеть? Мне хотелось бы поговорить с вами, — произнесла мисс Фоксуорт.

Она подошла к дивану, обитому темно-синей тканью, слева от которого находился пухлый стул. Господи! Наверняка разговор будет скучным и унылым. Амелия села на мягкий стул и аккуратно расположила складки своего платья вокруг ног.

Мисс Фоксуорт села на край дивана и сложила руки на коленях. Лицо ее было серьезным.

— Мне хотелось бы заверить вас, что лорд Армстронг не имеет на меня видов.

Амелия готова была услышать от этой женщины что угодно, но такое заявление никоим образом не входило в число возможных тем.

— Прошу прощения?

Мисс Фоксуорт внимательно смотрела на нее умными глазами:

— С самого начала у меня возникло впечатление, что вам не нравится моя дружба с лордом Армстронгом. О, не поймите меня превратно, — поспешила она добавить. — Конечно, я не виню вас в том, что вы так отнеслись к этому. Возможно, мне и хотелось бы добиться его внимания, но, уверяю вас, он ко мне совершенно равнодушен. По крайней мере, в романтическом смысле. Поэтому я и сочла необходимым объясниться с вами.

Амелия чуть не задохнулась от смеха, пытаясь оправиться от потрясения, вызванного словами этой женщины, и отдавая должное точности ее наблюдений.

— Вы заблуждаетесь. Ничто не может быть дальше от истинного положения вещей, — сказала Амелия и на мгновение задержала дыхание, опасаясь, что в кристально-ясном синем зимнем небе сверкнет молния и поразит ее. После минутной паузы она продолжила: — По правде говоря, меня вовсе не касается подлинная природа ваших отношений с виконтом.

Теперь уже мисс Фоксуорт выглядела изумленной:

— Значит, вы обижены на лорда Армстронга, а не на меня?

— Нет, то есть я хочу сказать, что мое плохое настроение не касается ни одного из вас и ни с одним из вас не связано. Лорд Армстронг волен дружить и общаться со столькими женщинами, со сколькими захочет. Меня это ничуть не касается.

Навязчивость не была характерной особенностью мисс Фоксуорт, но тем не менее…

— Видите ли, мы так хорошо поладили в Лондоне. Мне не хотелось бы… — не отступала Фоксуорт.

— Право же, мисс Фоксуорт, не думаю, что…

— Ваша антипатия к нему основана на том мнении, которое вы высказали на балу?

Господи! Эта женщина когда-нибудь замолчит?

— Если дело в этом, я могу избавить вас от ошибочного мнения о неразборчивости лорда Армстронга в отношениях с женщинами, которых он встречает на своем пути. Вы ведь думаете о нем именно так?

— Если вы хотите убедить меня в том, что он святой, не стоит себя утруждать, — заметила Амелия.

Мисс Фоксуорт кивнула:

— Верно. Он не святой, но покажите мне хоть одного человека, которого можно было бы назвать святым. Лорд Армстронг добрый, верный и благородный человек. Вам известно, что он дал моему брату деньги на покупку офицерского чина? Он также оплачивает аренду нашей городской квартиры. И делает это с тех самых пор, как Маркус поступил в армию.

Ее голос потеплел от обуревавших ее чувств.

— Для Маркуса и меня Томас Армстронг — святой, и мы бесконечно ему обязаны. — Она издала короткий смущенный смешок и добавила: — Не поймите меня неправильно. В лорда Армстронга легко влюбиться.

Мисс Фоксуорт опустила глаза на свои колени и уставилась на руки с переплетенными пальцами.

— Но с моей стороны это было бы глупостью. Хотя он хорошо ко мне относится, он вовсе мной не интересуется. Конечно, будучи настоящим джентльменом, он стал бы это отрицать, но на самом деле я для него просто сестра Маркуса, несчастная старая дева, нуждающаяся в поддержке, в то время когда ее брат на войне. И, знаете, меня это устраивает. — Она подняла глаза на Амелию: — Я никогда бы не сделала ничего, способного подорвать нашу дружбу.

Зачем мисс Фоксуорт вздумалось все это ей рассказывать? Она ведь уже сказала, что не интересуется характером их отношений. Но на сердце у Амелии почему-то, полегчало.

Хотя Томас собирался провести рождественские праздники в Беркшире в доме сестры, он позволил слугам украсить холл так, как это сделала бы его мать. Елку поставили в комнате для завтрака, и она выглядела великолепно с толстыми ветками, увешанными огромным количеством украшений из бронзы и серебра. На фоне ночного неба, игравшего роль задника, дерево, сиявшее огоньками свечей, казалось маяком в окне, походившем формой на морской залив.

Но при всех внешних признаках рождественского веселья он не испытывал обычного праздничного подъема. Последние три недели Томас пребывал в столь сильном нервном напряжении, как никогда за всю свою предшествующую жизнь. И источником его беспокойства была Амелия. Она затрагивала все стороны его жизни. Его сон, если только ему удавалось уснуть, был в лучшем случае беспокойным и прерывистым. Его не оставляло чувство вины за то, что он лишил ее невинности. Неутолимое желание снова обладать ею заставляло его держаться как можно дальше от нее, насколько это было физически возможно.

Много раз он испытывал желание пойти к ней и объяснить, почему забрал ее письма. Но его останавливали два момента. Во-первых, не мог же он сказать ей, что Гарри высказал желание, чтобы он просматривал ее корреспонденцию. Во-вторых, он ясно видел, что любая его попытка заключить мир не была бы ею принята. Она обращалась с ним, как с парией, и сожалеет, что отдала ему свою девственность.

Проводя рукой по волосам, он вышагивал между выдвижным столиком и канапе и наконец рухнул в кресло, из которого мог видеть елку. Молча смотрел он на пляску огоньков свечей под сиянием лунного серпа, проникавшим снаружи. Он был слишком перевозбужден, чтобы лечь в постель, книга тоже не могла бы отвлечь его от постоянно преследующих его мыслей. Даже выпивка не успокаивала его нервы, не снимала напряжение мышц. Нет, на прошлой неделе ничто ему не удавалось. Томас уронил голову на спинку кресла и закрыл глаза. Но прекрасное лицо Амелии было прочно впечатано в его сознание и мысли. В мучительной тишине он услышал шелест ткани, мгновенно открыл глаза и повернул голову к двери. Фигура женщины, преследовавшей его во снах ночью и в мыслях днем, появилась и скользнула в комнату и остановилась перед елкой.

Томас бросил взгляд на высокие напольные часы возле камина и удивился: оказывается, сейчас много позже, чем он предполагал, — было без четверти одиннадцать.

Что она здесь делает? И, Господи, почему у нее не хватило ума надеть что-нибудь более пристойное, чем голубой шелковый пеньюар, окутывавший ее от стройных плеч до ножек в чулках? От ее вида у него защемило сердце, как бывает у мужчины, надолго лишенного женского общества и ласки.

Томас переменил положение и оперся локтями о расставленные колени. Она вздрогнула и порывисто обернулась на звук. Когда она разглядела его, сидящего в затененном углу, глаза ее округлились, рука взлетела к горлу.

— О Господи! Я не подозревала, что кто-то еще не спит, — произнесла она задыхаясь. — Я… я выбирала книгу… в библиотеке, когда заметила елку.

Она вдруг замолчала на полуслове, попятилась к двери, и лицо ее начало медленно покрываться румянцем.

— Не стану мешать вам разглядывать елку, — сказал Томас и тотчас же подумал, что настало время решительного объяснения.

Инстинкты Амелии убеждали ее немедленно бежать. Но, будучи отчаянной авантюристкой, она приостановилась, услышав его слова. Томас выглядел таким мужественным. Если на свете и был человек, обладавший особой аурой мужского обаяния, окружавшей его плотным облаком, то ему следовало держать его в узде, чтобы все женщины мира оставались в безопасности. И таким мужчиной был Томас Армстронг.

— Я хотела получше рассмотреть елку, — сказала Амелия, запинаясь, как ребенок, только что научившийся говорить.

На его щеках, заросших щетиной, появились две глубокие ямочки, а уголки рта тронула улыбка.

Амелия отвела от него взгляд и сделала вид, что внимательно разглядывает праздничную гирлянду, украшавшую каминную полку. Она ненавидела себя за нервозность, которая всякий раз охватывала ее, когда он оказывался поблизости.

— Вы начинаете напоминать мне вашего отца, — усмехнулся Томас и поднялся на ноги одним гибким, плавным движением.

Глаза Амелии сузились. Что, ради всего святого, это могло значить? Она ничем не походила на отца. Ничем!

— Вы оба начинаете заикаться в минуты волнения.

Ее отец никогда не испытывал волнения и, следовательно, никогда не заикался, как и она! По крайней мере с ней никогда этого не случалось до встречи с виконтом.

— Я не заикаюсь, — ухитрилась она сказать без запинки. — Здесь довольно прохладно. Я должна была бы догадаться, что слуги уже загасили огонь в камине.

Она не могла придумать ничего лучшего, а сказать что-то было надо, чтобы не выглядеть совсем уж нелепо.

— Почему вы нервничаете?

С каждым произносимым словом он на шаг приближался к ней. Инстинкт самосохранения требовал, чтобы она закрыла глаза и не открывала их.

— Я…

Амелия была вынуждена замолчать, почувствовав, что сейчас как раз сделает то, в чем он ее только что упрекнул: начнет заикаться. Она кашлянула и шагнула к двери.

— То, что вы ошибочно приняли за нервозность, на самом деле усталость. Уже поздно, и я утомлена.

Амелия попыталась было держаться высокомерно, но тщетно: как только он оказался достаточно близко, у нее сдавило горло, и последние несколько слов она произнесла тихо и с придыханием.

— Вы, должно быть, не очень устали, если пришли за книгой.

Лицо Амелии вспыхнуло. Вот чертов наглец!

— Вы бежите от меня, — сказал он тихо.

Еще пара шагов, и он окажется на расстоянии вытянутой руки от нее. Амелия повернулась, но не успела сделать и шага, как он сжал ее плечо. Он держал ее крепко и не выпускал. Его рука была сильной и теплой. По телу ее побежал огонь.

— Что вы делаете? — сорвался с ее уст хриплый вздох.

— Хочу знать, почему вы так нервничаете.

Он привлек ее к себе совсем близко. Решительно и неумолимо, Амелия отворачивалась, чтобы не видеть его груди, плеч и извилистой линии шеи. Она судорожно сглотнула:

— Томас, не делайте этого…

И содрогнулась, услышав просительную нотку в своем голосе, что говорило о слабости ее духа и тела.

— Не делать — чего? — пробормотал он, и голос его звучал обольстительно вкрадчиво.

Он стоял очень близко от нее, почти вплотную, и от него исходил присущий ему мужской запах, и от этого мысли ее смешались, а по всему телу пробежала дрожь.

Когда в прошлый раз они оказались так близко друг от друга, его руки лежали на ее груди, а языки переплетались. И он отступил первым, он, а не она, слабая женщина. Однако слабой она была только с ним, но все же не могла допустить, чтобы он управлял ее чувствами.

Он опустил голову, и его затуманенный взгляд был теперь устремлен на ее губы.

Она поспешила их плотно сжать и отвернулась. Но ноги ее будто приклеились к полу. Беги. Беги. Беги.

В этот момент из коридора донеслось слабое шарканье, и снаружи в комнату просочилась Тонкая полоска света. Томас стремительно сделал шаг назад и выпрямился во весь рост. В следующий момент его лицо обрело свойственное ему уверенное выражение.

Амелия вздохнула с облегчением и отвернулась, крепче запахивая пеньюар, будто он мог защитить ее от его власти. Она знала, что это невозможно.

— Доброй ночи, — пробормотала Амелия.

Она не посмотрела на него, не посмела посмотреть — и поспешила к выходу.

— В субботу мы отправляемся в Беркшир, — услышала она и мгновенно остановилась.

Резко повернула к нему голову.

— Я должна ехать?

— Неужели вы думаете, что я оставлю вас проводить Рождество здесь, в одиночестве?

Его тон был таким, будто он считал подобное предположение глупым. У ее отца на этот счет никогда не возникало сомнений. После смерти ее матери Рождество утратило для него значение. Если ему случалось проводить этот день дома, он неизменно зарывался в свои деловые бумаги и отчеты и оставался в своем кабинете.

— Право, я предпочла бы остаться одна.

Томас смотрел на нее так, будто ему хотелось взять ее с собой не больше, чем ей ехать в Беркшир.

— У вас нет выбора, Амелия. Вы едете со мной к моей сестре.

Амелия отрывисто кивнула и поспешила выйти, гадая, как сможет провести эти праздники в обществе Томаса Армстронга и не потерять себя окончательно.

Что, черт возьми, с ним творится? Он бы поцеловал ее и сделал бог знает что еще, если бы случайно проходивший слуга не спас его от него самого. Эта чертова женщина сводила его с ума.

Он вспоминал выражение ее лица, когда она здесь стояла, глядя на елку, и казалась такой хрупкой и одинокой, что сердце его сжималось. Он заметил в ее взгляде острую печаль, когда она повернулась к нему, и гадал, что могло быть причиной этой печали. Потом она отстранилась. В нем поднялось что-то странное: возможно, нечто животное, инстинкт хищника, преследующего самку.

Он изо всей силы тряхнул головой. Надо взять себя в руки. Им предстояло провести две недели в поместье Радерфорд с Мисси и ее семьей и с Картрайтом. Его губы непроизвольно сжались. Хотя бы ради соблюдения приличий он должен обуздать свои низменные инстинкты, вызванные к жизни Амелией. Да, она околдовала его, но эти чары были преходящими. Следовало принять во внимание и то, что у него сейчас не было любовницы, а это делало его уязвимым для ее обаяния. Разве когда-нибудь с ним жила несколько месяцев под одним кровом молодая, прекрасная и желанная женщина? Никогда. Не диво, что он слегка спятил. Но в Беркшире, возможно, его чувства рассеются так же быстро, как исчезают с рассветом летучие мыши.

 

Глава 24

Дым, кругами поднимавшийся из печных труб Радерфорд-Мэнора, как будто скапливался в небе в виде облаков, и эти серые мрачные облака предсказывали обильный снегопад. Амелия отвернулась от окна кареты, стараясь изо всех сил избегать напряженного взгляда Томаса.

— Мадемуазель, вам нехорошо? — спросила Элен, сидевшая рядом. — У вас огорченный вид.

«Огорченный»? Если бы только огорченный!» — подумала Амелия. Она чувствовала себя идущей на казнь — обреченной и покорной жертвой.

— Не стоит волноваться и нервничать, — услышала она и бросила быстрый взгляд на Томаса, удивленная его странно умиротворяющим тоном и искренностью, которую прочла в его глазах.

— Едва ли можно сказать, что я нервничаю, — ответила она непривычно высоким голосом.

Господи, что с ней творится? Она никогда не говорила так жеманно, как какая-нибудь светская барышня. И тотчас же попыталась поправить дело, заговорив спокойнее и ниже тоном:

— Просто мне хочется поскорее добраться до места и переодеться. Я чувствую себя взмыленной, проехав целый день в одной и той же одежде.

Вот теперь ее голос звучал обычно — небольшая победа над собой, поддержка ее быстро иссякающему самообладанию, что постоянно происходило с ней в обществе Томаса Армстронга.

Дверца кареты с ее стороны открылась, впустив внутрь порыв ледяного воздуха, хотя в карете и без того было холодно. Кучер в темно-синей с зеленым ливрее ожидал снаружи, чтобы помочь ей выйти из экипажа. Амелия поспешила протянуть ему руку в перчатке, стараясь поскорее избавиться от будоражащего ее присутствия виконта.

Чуть позже она уже стояла в центре холла трехэтажного кирпичного дома. Амелия с радостью сняла шляпку, плащ и муфту и вручила их второму лакею. Как только Томас передал свое пальто молодому человеку, раздался громкий крик, пронзивший тишину:

— Томас!

Мимо Амелии пронеслась женщина высокая, стройная, в изобилии одаренная каштановыми волосами — и бросилась в его объятия. Он поймал ее и крепко прижал к себе.

Амелия тотчас же узнала ее, потому что видела множество ее портретов в Стоунридж-Холле. Это была леди Уиндмир, или — как ее любовно именовали в семье — Мисси. Но портреты все же не дотягивали до оригинала. Она отличалась живостью, которую художник оказался не способен передать, и это ее качество придавало ей редкую и трудно определимую словами красоту.

— Господи, Мисси, ты стала меньше, чем была до того, как у тебя появился ребенок, — сказал Томас, выпуская сестру из объятий, продлившихся довольно долго, поставив ее перед собой и слегка обнимая за талию.

Амелия никогда прежде не видела, чтобы он так улыбался. Эта улыбка могла соперничать с солнцем в самый яркий погожий день и блеском звезд в самую темную и ясную ночь. И сердце ее упало.

— Попробуй-ка заботиться о двух детях и увидишь, как мало времени остается на что-либо другое. Если приходится выбирать между едой и сном, отдаешь предпочтение сну, — ответила его сестра со смехом и снова привлекла его к себе. — Я так рада твоему приезду!

Лицо Томаса обрело обычное выражение, когда он повернулся к ней.

— Мисси, познакомься с леди Амелией. Думаю, вы встречались год назад. Хотя в то время моя сестра еще не была графиней Уиндмир.

Красавица с каштановыми волосами повернулась к ней. Глаза молодой женщины поразительного цвета — аспидно-серого с голубым — светились искренним доброжелательством, и вся она сияла, начиная от оживленного разрумянившегося лица и кончая праздничным зеленым шерстяным платьем, отделанным атласом. И трудно было поверить, что графиня всего несколько месяцев назад дала жизнь двум детям, потому что ее талия была не более двадцати дюймов в обхвате.

— Леди Уиндмир, — сказала Амелия, приседая в реверансе.

Как могла она забыть обстоятельства, при которых они встретились впервые? Амелия не сомневалась, что и графиня помнит женщину, оскорбившую ее брата при первой же встрече, когда их представляли друг другу. Брата, которого, судя по ее приему, графиня нежно любила. И ее тогдашнее поведение вкупе с сегодняшней теплотой и радушием смутили Амелию и вызвали у нее чувство стыда. Но в поведении графини не чувствовалось официальности. Она взяла Амелию за руки и похлопала их с непринужденностью старой знакомой.

Смущенная Амелия думала только об одном: как бы не испортить встречи. С тех пор как она подружилась с Элизабет, ни одна женщина ее возраста не была к ней так добра. И если леди Уиндмир не держит на нее зла за ее тогдашнее недостойное поведение, это бесконечно облегчило совесть Амелии.

— Конечно, я помню леди Амелию, — проговорила графиня и посмотрела на брата с лукавой улыбкой: — Я так рада, что вы смогли к нам приехать на все Рождество. Это ведь намного лучше, чем просто выпить вместе чаю. Правда, Томас?

При этом ее вопросе Томас сжал губы, а недоумевающая Амелия переводила взгляд с брата на сестру. Лучше, чем выпить чаю?

— Прошу прощения?

— Когда нас представили друг другу, я предложила Томасу пригласить вас к нам на чай. Но, думаю, целых две недели намного лучше. Не правда ли?

Она окинула Амелию бесхитростным взглядом и снова похлопала ее по руке.

— И пожалуйста, не называйте меня «леди Уиндмир». Для друзей моего брата я — Мисси.

Она бросила на брата взгляд, полный озорства и лукавства. Друзей Томаса? Но ведь она, конечно же, не была его другом. Тогда почему же… Впрочем, ситуация была слишком двусмысленной и неприятной, чтобы задумываться о ней сейчас.

Амелия все-таки заставила себя натянуто улыбнуться:

— Я буду более чем счастлива покончить с формальностями и титулами.

Мисси, казалось, была вполне довольна ее ответом. Но Томас поднял брови, видя ее готовность идти навстречу. С ним-то она придерживалась жесткой линии, хотя… у нее не было причины проявлять подобную жесткость по отношению к его сестре. Амелия уже давно переросла состояние, когда готова была ненавидеть всех, связанных с Томасом. Она не была такой мелочной… больше не была.

— Слава Богу, наконец-то вы здесь, Армстронг. Я уж думал, что моя жена испустит дух в ожидании тебя.

Амелия вздрогнула, когда из-за её спины раздался низкий и глубокий мужской голос. Резко повернувшись, она увидела очень красивого, высокого, темноволосого мужчину, одетого по-домашнему — в рубашку и черные панталоны. Графа Уиндмира, единственного члена этого трио с ямочками на щеках, которого до сих пор не встречала. Боже! Томас и его друзья, наверное, держали в напряженном ожидании все женское население Лондона.

Мужчины дружески и непринужденно приветствовали друг друга. После того как они пожали друг другу руки и похлопали друг друга по плечам, лорд Уиндмир повернулся к ней. Потом обменялся загадочным взглядом с Томасом.

— А это, должно быть, прекрасная леди Амелия.

Он смотрел на нее с лукавым блеском в светлых глазах. Надо признать, красивых глазах. В наступившей затем тишине некоторое время никто не произносил ни слова. Амелия почувствовала, как щёки ее обдало жаром. Если слухи о ее словесных подвигах и не достигли ушей графа, Томас с охотой и радостью просветит его. Можно себе представить, как они будут склонять и спрягать ее имя.

— Джеймс, веди себя прилично. Иначе Амелия будет считать, что ты такой же дерзкий, как я, — мягко пожурила его Мисси. — Но раз мой брат совсем забыл о хороших манерах, позвольте мне представить вам моего мужа — Джеймс, шестой граф Уиндмир.

— Лорд Уиндмир, — сказала Амелия, снова приседая в реверансе.

Граф перегнулся в талии, отдавая официальный светский поклон, и, взяв ее руку в свои, поднес к губам.

— Для меня это радость и честь, — сказал он, не спеша выпускать ее руку.

— Пойдемте, Амелия. Должно быть, вы очень устали от своего путешествия.

Обращаясь к лакею, стоявшему возле широкой лестницы с несколькими саквояжами у ног, Мисси сказала:

— Стивенс, пожалуйста, возьмите багаж леди Амелии и отнесите в Розовую гостевую спальню, а багаж моего брата в Зеленую.

— Да, миледи.

Стивенс взял в руки один из саквояжей и направился к лестнице.

— Я уверена, вам хотелось бы переодеться и принять теплую ванну, — сказала Мисси, окидывая взглядом мятый дорожный костюм.

Внезапно осознав, что она выглядит не лучшим образом, Амелия заправила несколько выбившихся из прически прядей в еще недавно аккуратную куафюру. Слишком долгая дремота в карете нанесла ущерб ее шиньону, из которого выпало множество шпилек.

— Да, как вы понимаете, это был долгий и утомительный день.

Конечно, она не стала говорить графине, насколько мучительным было для нее это путешествие из-за присутствия ее брата. Она пыталась не обращать на него внимания, но постоянно ловила себя на том, что взгляд ее обращался к нему, и она тотчас же отводила его, как только замечала, что он смотрит на нее.

— Тогда пойдемте. Позвольте мне показать вам и вашей горничной гостевые комнаты. Уверена, мужчинам есть что обсудить.

Мисси улыбнулась брату и бросила на мужа столь откровенный взгляд, полный обожания, что Амелия отвела глаза. У нее возникло ощущение, что она нескромно вторгается в нечто редкое и не предназначенное для чужих глаз.

С фамильярностью, какую к ней не проявлял никто, кроме близкой подруги Элизабет, Мисси продела свою руку ей под локоть и повела к лестнице, где, очевидно, находилась спальня, отведенная ей на две недели.

— Так это и есть та самая печально известная леди Амелия, — сухо прокомментировал Радерфорд, но глаза его блеснули. — Конечно, с моей женой никто не идет в сравнение, но все же она красавица.

Радерфорд был влюблен в свою жену, и это было вполне справедливо, потому что и она страдала тем же недугом.

— Я никак не мог ее оставить в Стоунридж-Холле, — пробормотал Томас.

— Во всяком случае, ты убедил себя в этом, — хмыкнул Радерфорд.

Не успел Томас ответить, как раздался звонок в дверь. Появился еще один лакей, который поспешил отпереть замок. Все присутствующие оцепенели при виде Картрайта со шляпой в руке. В обычных обстоятельствах присутствие друга порадовало бы Томаса, так как сулило приятое времяпрепровождение и веселую дружескую беседу — одновременно остроумную и интеллектуальную. Впрочем, так было до последнего визита Картрайта. Что, черт возьми, с ним произошло? Много лет назад они пообещали друг другу, что никогда ни одна женщина не встанет между ними. Подавив свои чувства, Томас заставил себя улыбнуться. Если улыбка получилась неискренней, то тут уж ничего не поделаешь. По крайней мере он попытался вести себя по-дружески сердечно.

Картрайт вручил лакею свою шляпу и плащ и двинулся навстречу друзьям. Радерфорд приветствовал его и протянул ему руку.

— Мисси сказала, что ты приедешь только завтра.

Мужчины тепло улыбнулись друг другу и обменялись рукопожатием.

— Я выехал раньше, чтобы избежать давки, потому что завтра, можно не сомневаться, все отправятся в путь. А сегодня, по счастливой случайности, в поезде к моим услугам был почти весь первый класс.

— Похоже, это не случайность, а тонкий расчет, — заметил Томас.

В обращении с Картрайтом он предпочел сейчас саркастический тон, которого они оба часто в шутку придерживались. Неожиданно лицо Картрайта стало серьезным, он повернулся к Томасу и посмотрел на него. В наступившей тишине напольные часы в холле, казалось, затикали особенно громко. Улыбка Томаса начала бледнеть, а Картрайт поднял брови.

— После того как ты выкинул меня из своего дома, я не был уверен, что ты еще разговариваешь со мной, — произнес он.

Обеспокоенный взгляд Радерфорда метался между ними.

— Может, один из вас будет так любезен и объяснит мне, о чем речь? Похоже, я что-то упустил.

Глядя на Томаса, Картрайт медленно снял перчатки и протянул Томасу руку.

— Все уже позади. Верно, Армстронг?

Томас сжал обеими руками холодную ладонь друга, принимая предложение мира в том духе, в каком оно было сделано.

— Все уже забыто.

— Но…

— Оставь, Радерфорд, Это чепуха.

Тон Томаса не допускал продолжения дискуссии. Для него инцидент был исчерпан и забыт. — Обед в восемь?

— уточнил он.

Радерфорд ответил коротким кивком.

— Хорошо. Тогда можно принять ванну и переодеться.

— Увидимся позже.

И, кивнув друзьям, Томас удалился.

— Что, черт возьми, происходит? О чем шла речь? — спросил Радерфорд друга, как только Армстронг скрылся из виду.

Картрайт поинтересовался с притворно невинным взглядом:

— А где прекрасная леди Амелия?

— Наверху с Мисси, — автоматически ответил Радерфорд. И тут в его взгляде забрезжило понимание: — Так вот из-за чего, точнее сказать, из-за кого разгорелся сыр-бор?

Картрайт лениво похлопал себя по ноге перчаткой.

— Можно сказать, это самый действенный способ разозлить Армстронга — проявить хоть какой-то интерес к леди Амелии. Ты не можешь себе представить, как мне досталось. Поэтому будь готов к обороне. Ты знаешь его темперамент.

Радерфорд скорчил гримасу, по-видимому, вспомнив трепку, которую друг задал ему, заподозрив, что граф скомпрометировал Мисси. Эту трепку Алекс отлично запомнил, и ему вовсе не хотелось стать свидетелем или предметом гнева Армстронга. Разнимая этих двоих, он здорово рисковал здоровьем.

— Ах, я это подозревал, — прошептал Радерфорд после минутного молчания. — Он всегда уж слишком горячо осуждал ее. И в его отрицании ее привлекательности было нечто драматическое.

Картрайт разразился смехом:

— Ты как нельзя более точно выразил мои собственные мысли!

— И что-то мне подсказывает, что ты собираешься выкинуть какой-то фортель.

— Ну, всем ведь известно, что я рисковый малый. И что это будет за Рождество, если я ничего не придумаю?

— Но если ты сотворишь что-то такое, что испортит мне и Мисси первое Рождество, которое мы проводим с нашими детьми, я сам превращу тебя в котлету, — пообещал Радерфорд, но серьезность его предупреждения опровергала тень улыбки.

Должно быть, ему очень хотелось посмотреть, как Армстронг корчится и бесится из-за женщины.

— Чтобы дядя Алекс испортил Рождество своим любимым близнецам? Ни за что! — сказал Алекс притворно обиженным тоном. — Я просто хочу немного поразвлечься за счет их дорогого дяди Томаса. И уверен, что и ты насладишься этим шоу.

Радерфорд с язвительной ухмылкой подвел итог:

— Значит, это будет какой-то изобретательный спектакль. Ты отчаянный малый, Картрайт!

Алекс улыбнулся. Ему уже говорили об этом, хотя и при иных обстоятельствах.

Проводив Амелию в ее комнату, графиня вызвала одну из своих горничных и поручила ей показать Элен спальни для слуг. Оставшись в одиночестве, Амелия оглядела комнату. В числе мебели красного дерева, отделанной эмалью, была и широкая кровать на четырех столбах под пологом, трехстворчатый гардероб с зеркалом на центральной дверце и кресло, обитое цветастым ситцем. Стены были обклеены шелковыми обоями е рельефными розовыми и золотыми цветами, а потолок был покрыт изысканной лепниной из цветов и венков. Все здесь было комфортабельным и ласкало глаз.

Планы Амелии на вечер были просты: горячая ванна, короткий отдых в постели и ужин. Но как только голова ее коснулась подушки, предполагаемый час сна беспредельно растянулся и продолжался до тех пор, пока не послышался стук в дверь.

Ее зрение тотчас же отметило две детали: гардины были раздвинуты и в комнату лился яркий зимний свет. Амелию поразило еще одно неожиданное наблюдение: наступило утро. Утро!

Она села на постели как раз в тот момент, когда в комнату вошла Элен.

— Добрый день, мадемуазель! — радостно приветствовала ее горничная.

— Элен, ведь уже утро. Почему ты не разбудила меня к ужину?

— Лорд Армстронг велел мне дать вам поспать.

«Неужели он это сделал?» — удивилась Амелия.

Через полчаса она спускалась по лестнице, продолжая размышлять над мотивами Томаса. Почему он так поступил? Из доброты или оттого, что это давало ему возможность избежать ее общества? Но более всего ее досадовало то, что этот вопрос так ее занимает.

Когда Амелия направилась в утреннюю комнату, чтобы позавтракать, в коридоре появился лорд Алекс. Поравнявшись с ней, он остановился и отдал ей низкий поклон:

— Доброе утро, леди Амелия. Вы выглядите прелестно, как всегда. — В уголках его рта змеилась лукавая улыбка. — Прошлым вечером вы чуть не разбили мне сердце, когда я узнал, что вас не будет с нами за ужином.

Амелия рассмеялась. Трудно было принять всерьез столь бурное проявление чувств.

— О конечно, если бы я знала, что вы здесь, ни болезнь, никакие силы природы не помешали бы мне спуститься к ужину.

— Ну, благодарю Господа за это. Прошлым вечером я было решил, что потерял чутье.

В его серых глазах сверкнуло лукавство.

— Будет ли вам достаточно моего присутствия за завтраком, или это едва ли можно считать достойной компенсацией? — поддразнила Амелия.

С ним ей было легко поддерживать подобный тон.

— Если вы дадите мне пятнадцать минут на то, чтобы привести себя в презентабельный вид, я буду более чем польщен, — отозвался он, указывая на свой костюм для верховой езды, и дерзко подмигнул ей.

— Думаю, на это время я смогу обуздать свой голод, — ответила Амелия только наполовину в шутку.

В конце концов, она ведь не ела с середины вчерашнего дня, да и тогда всего лишь перекусила.

— Я прервал важную беседу? — послышался голос Томаса, в котором, казалось, звенела сталь, придавая его мягко произнесенным словам обманчивое звучание.

Амелия вздрогнула и повернулась в его сторону. Томас стоял в дверях гостиной, сложив руки на груди, вся его фигуpa выражала напряжение, а сам он, золотистый, красивый, источал праведный гнев.

Ни один человек не мог бы так прекрасно выглядеть, даже в хорошо сшитой одежде из шерсти и хлопчатобумажной ткани. И похоже было, что вместо гребня он использовал собственные пальцы, чтобы утихомирить и приручить свои шелковистые локоны.

Почему, будь он неладен, он казался ей таким привлекательным?

Лорд Алекс посмотрел на друга, но выглядел при этом ничуть не смущенным.

— По правде говоря, думаю, что это так. Верно, леди Амелия?

Он посмотрел, на нее и вопросительно поднял брови.

Амелия изо всех сил старалась подавить приступ смеха и, сделав вид, что закашлялась, ничего не ответила.

Раздражение Томаса возросло, и он воззрился на лорда Алекса. Затем обратил взгляд на Амелию:

— Должно быть, вы голодны. Позвольте мне проводить вас в столовую.

— Леди Амелия уже согласилась присоединиться ко мне, как только я приведу себя в порядок, — заметил Алекс.

Это напоминало драку двух мальчишек из-за игрушки. Но в данном случае это была стычка двух взрослых мужчин, рассматривающих женщину, как нечто подобное. Амелия решила вмешаться:

— Право же, я…

— В таком случае мы будем жевать медленно, — сказал Томас и, небрежно кивнув Картрайту, сделал знак Амелии следовать за ним.

В оглушительной тишине никто не пошевелился и не произнес ни слова. Оба мужчины выжидающе смотрели на нее.

Наконец лорд Алекс повернулся к ней:

— Решение за вами. Конечно, я пойму, если вы предпочтете общество Армстронга.

Томас громко втянул воздух. На его скулах появились два красных пятна. Глаза превратились в две изумрудные щелки. Грудь его поднималась и опускалась, как у человека, который с трудом сдерживает себя. По-видимому, он не оценил великодушие друга. Ему не понравилось то, что манеры лорда Алекса оказались гораздо более изысканными, чем его собственные.

— Амелия, пожалуйста, оставьте нас. Мне надо поговорить с Картрайтом… наедине.

Томас не сводил глаз с лица друга.

— Что бы ты ни собирался сообщить, думаю, это может быть сказано в присутствии леди Амелии, — возразил Алекс.

Его губы растянулись в лукавой улыбке.

И снова Амелия почувствовала, что не может двинуться с места и пропустить назревающую ссору. «Господи, да ты, вероятно, тронулась умом!» Но даже этот упрек, обращенный к себе самой, не заставил ее уйти.

— Уверяю тебя, это невозможно, — произнес Томас сквозь стиснутые зубы.

Поведение Томаса, столь похожее на поведение пещерного человека, вызвало в ней сильное возбуждение, на которое она попыталась не обращать внимания. Ее взгляд смущенно метался между двумя мужчинами. Лорд Алекс сохранял ленивую и беспечную позу: он стоял, держась за балюстраду лестницы, скрестив ноги в щиколотках, а руки на груди.

— У тебя сердитый вид. Ты сердишься на меня? — с притворной наивностью спросил Алекс.

Глаза Томаса сверкнули, а из горла его вырвался звук, похожий на рычание:

— Ты оставишь Амелию в покое?!

Каждое четко и громко произнесенное слово срывалось с его губ, как взрыв. Амелия подавилась воздухом. Он и в самом деле произнес это вслух. Кровь снова бросилась ей в голову. Томас тотчас же окаменел и захлопнул рот. Он сказал слишком много: гнев, прозвучавший в этой реплике, заполнил коридор и превратил воздух в нечто плотное и осязаемое.

— Если ты делаешь ставку, я с радостью выхожу из игры. Но если ты ведешь себя как собака на сене, я буду серьезно возражать, — проговорил Алекс.

«Собака на сене»? Она слышала это выражение раньше и всегда гадала, что бы оно значило.

Выражение липа Томаса стало тяжелым, как грант, а глаза, казалось, говорили: «Возражать?! Как бы не так! Скорее снег выпадет в преисподней, чем ты сможешь возразить!» И все же то, что она сказала, стало для него полнейшей неожиданностью:

— Из какой именно игры? Вам недостаточно одной любовницы?

Услышав это, Картрайт откинул голову назад так, что его адамово яблоко заходило ходуном, и разразился громким хриплым смехом.

Томас бросил на нее хмурый взгляд, будто из-за нее произошел весь этот инцидент. Но яростный взгляд, предназначенный для его друга, вызвал образ целого сборища ведьм на шабаше, склонившихся над кипящим котлом и готовящихся произнести заклятие против жертвы с серебристо-серыми глазами и восхитительной ямочкой на подбородке.

— Я последний, с кем тебе отныне захочется играть в твои игры, — пробормотал Томас с такой глубокой искренностью и убежденностью, что по рукам Амелии пробежала дрожь.

Однако лорд Алекс был не из робких, и запугать его было не так легко. Его неудержимый смех превратился в громовые раскаты хохота, сквозь которые прозвучало:

— Так чьи намерения беспокоят тебя больше: мои или твои?

Мгновенным движением Томас схватил друга за отвороты куртки, изо рта его извергались огонь и сера, в то время как лорд Алекс сохранял полное спокойствие.

— Мои намерения меня ничуть не беспокоят, но я имею огромное желание поколотить тебя…

— Что, ради всего святого, здесь происходит? — послышался встревоженный женский голос.

По лестнице торопливо спускались хозяева дома.

— Томас, что за крик? В чем дело? — спросила графиня, остановившись у подножия лестницы, рядом с ней стоял ее муж.

Когда она охватила взглядом всю сцену, глаза ее округлились: ее брат с силой сжимал отвороты куртки лорда Алекса для верховой езды.

— Картрайт! — гневно воскликнул граф.

Имя его друга прозвучало из уст графа как брань. В ответ лорд Алекс широко раскинул руки, держа ладони кверху умоляющим жестом и пожимая плечами в знак своей невиновности.

— Обратите внимание, кого держат за куртку против его воли.

Томас резко выпустил друга и сделал шаг назад. Вид у него по-прежнему был раздраженный. Лорд Алекс принялся оправлять и разглаживать куртку, стараясь сделать из этого процесса настоящее представление.

— Может быть, кто-нибудь соблаговолит сказать мне, что происходит? — спросила графиня.

Она стояла подбоченясь, и лазурный цвет ее платья подчеркивал яркость глаз, которые теперь казались скорее синими, чем серыми.

— Давай-ка, Армстронг, скажи Мисси: еще немного и ты превратил бы меня в котлету, — пояснил лорд Алекс самым мирным тоном.

— Картрайт! — предостерегающе воззвал к нему лорд Уиндмир.

Наступила тишина. Все взгляды обратились на Томаса. Гримаса недовольства исказила его красивое лицо.

— О, черт возьми! — пробормотал он наконец и, бросив последний испепеляющий взгляд на лорда Алекса, устремился к парадной двери.

Прежде чем кто-нибудь успел ему воспрепятствовать, Томас исчез.

Амелия в полном изумлении повернулась к лорду Алексу, встретившему ее вопросительный взгляд лукавым подмигиванием. При первом их знакомстве он произвел на нее впечатление любезного и хорошо воспитанного человека с мягкими манерами. Но при более близком знакомстве ей стало ясно, что этот человек вовсе не так прост. И потому она порадовалась тому, что он стал ее другом.

Граф подошел к лорду Алексу.

— Я ведь просил тебя не портить Рождество. Помирись с Армстронгом, и сделай это сейчас же. Почему бы тебе не отложить свои шуточки до другого случая, когда он будет гостем твоей семьи?

Взгляд Амелии был таким же недоумевающим, как и у графини.

— Пойду-ка поищу и приведу этого малого, пока он не простудился насмерть.

Граф громко позвал слугу по имени Рэндольф и велел ему принести два теплых плаща. Несколькими секундами позже появился лысый мускулистый мужчина с двумя огромными теплыми шерстяными плащами. Один граф набросил себе на плечи, а второй перекинул через руку и вышел из дома, с силой захлопнув за собой дверь.

 

Глава 25

Томас не чувствовал холода. Жар, бушевавший в крови, защищал его от ветра, нимбом поднимавшего волосы над головой. Он шел без определенной цели — только чтобы быстрой ходьбой подавить бушующий в нем гнев и примитивное желание физически расправиться со своим школьным другом.

Он не должен был позволять Картрайту разозлить себя.

Но в том, что касается Амелии, он и в самом деле вел себя как собака на сене. И его приводило в бешенство то, что Картрайт бросил ему в лицо эту неприятную правду.

Обогнув живую изгородь, окружающую дом, он почувствовал, как пробирающий до костей ветер наконец-то притушил его гнев. То, что в такую погоду он оказался на улице без верхней одежды, было новым доказательством его безрассудного поведения. Если в нем оставалось еще хоть на йоту здравого смысла, ему бы следовало вернуться. Но ему казалось: лучше замерзнуть, чем вернуться и предстать перед Мисси; Радерфордом, Картрайтом и… о Господи… Амелией. Он вел себя как слабоумный. Не хватало еще поставить на ней клеймо: «Прочь от моей собственности».

За его спиной послышались шаги. Томас оглянулся. Радерфорд. Вот черт!

Сейчас ему не нужно ничье общество, даже самое доброжелательное общество друга. Он хотел остаться один. Однако холод уже пробрался за ворот рубашки, и он решил не отказываться от теплой одежды, принесенной другом.

Не произнося ни слова, Радерфорд подошел к нему и протянул теплый плащ. Томас остановился, надел его, и продолжил свой бесцельный путь.

Радерфорд шел рядом с ним, стараясь двигаться в ногу.

— Может, ты скажешь мне, в чем дело? — спросил он тихо.

С полминуты они шли молча. Дыхание льдистой дымкой вырывалось у них изо рта.

— Ни в чем, — ответил наконец Томас.

— Это имеет отношение к леди Амелии? — спросил Радерфорд.

Томас, не глядя на друга, продолжал идти вперед ровным шагом, оставляя следы на девственной белизне только что выпавшего снега.

— Это касается меня и Картрайта. Оставим это, — сказал он решительно.

Засунув руки в карманы плаща, Радерфорд проговорил:

— Конечно, я могу понять, почему ты поначалу отказал Гарри. Леди Амелия производит впечатление девушки с норовом, способной создать сложности. Готов поспорить, она оказалась еще более вздорной и избалованной, чем ты предполагал.

У Томаса сразу возникло желание возразить против этой непрошеной критики.

— Я бы не назвал ее вздорной и избалованной.

— Но ведь ты именно это и говорил о ней. Говорил в прошлый раз, когда был здесь. Помнится, ты даже называл ее грубой и наглой.

И граф бросил на своего друга самый невинный взгляд.

Да, это так. Но Радерфорд все равно не имеет права злословить о ней. Черт возьми! Ведь он даже не знает ее!

— Она вовсе не плохая, — проворчал Томас, злясь на себя зато, что пытается защитить ее.

На губах Радерфорда появилась легкая улыбка.

— Ну конечно, она красива, — признал он.

— Моя мать и сестры очень к ней привязались. И она так же умна, как и красива, — заметил Томас.

Граф подавил готовый вырваться смешок и громко закашлялся, маскируя его.

— Неужели? В таком случае она просто богиня.

Из горла Радерфорда все-таки вырвался подавленный смешок.

— Иисусе, если мне придется ссориться еще и с тобой, лучше я уеду обратно в Девон!

С этими словами Томас круто повернулся и направился к дому.

— Ты влюблен в эту женщину. Почему ты не хочешь этого признать?

Именно слова Радерфорда заставили его остановиться, а не рука, которую тот положил ему на плечо. Томас медленно повернулся к нему. У него возникло ощущение, что его огрели по голове каким-то тяжелым предметом. Он оторопел от столь прямолинейного вопроса. Любовь?

— Я бегал от Мисси четыре года. И где я теперь? Связан с ней на всю жизнь и даже не предполагал, что могу быть таким счастливым. Красивые, упрямые, своевольные и раздражающие женщины… Они неотразимы.

И как случалось всегда, стоило Радерфорду упомянуть свою жену, взгляд его потеплел, а выражение лица смягчилось. Можно было легко понять, к чему клонит друг.

— Пожалуйста, не сравнивай твои отношения с моей сестрой и мои с Амелией. Я бы даже не сказал, что у меня есть какие-то отношения с этой леди, если не считать постоянных словесных стычек.

Незапланированная прогулка привела их к тыльной части дома недалеко от конца живой изгороди, откуда начиналась гряда покатых холмов, покрытых ослепительно сверкающим снегом.

— Что бы ни происходило между вами двумя, это должно быть достаточно сильным, чтобы довести тебя до подобного состояния.

— Все это проделки Картрайта, — проворчал Томас, засовывая руки в карманы плаща.

Радерфорд сдержанно хмыкнул:

— Ну, он просто веселится на свой лад.

Томас бросил на родственника укоризненный взгляд.

— А ты не заметил, что он развлекается за мой счет? Какого черта ты пригласил его на Рождество?

— Ты отлично знаешь, что я не вмешиваюсь в эти дела. А твоя сестра просто обожает его.

Да, в нежном сердце Мисси Картрайт занимал особое место: она знала его с тех самых пор, как едва начала ползать.

— Так теперь ты готов признать, что влюблен в леди Амелию?

Томас бросил на друга свирепый взгляд, и губы его уже сложились, собираясь яростно отрицать это. Но сочувственное выражение на лице друга остановило его, и слова застряли в горле.

Почувствовав состояние Томаса, Радерфорд крепко сжал его плечо:

— Если тебя это утешит, могу сказать, что самое трудное — признаться в этом самому себе. А потом надо только назначить дату свадьбы и отправляться в церковь.

Брак с Амелией? Томас ощутил тупую боль в груди. Он с трудом сглотнул.

— Я был бы полным идиотом, если бы только подумал о том, что она может стать моей женой.

Губы Радерфорда искривились в усмешке.

— Может быть, и не полным.

Ноги Томаса онемели от холода, как, впрочем, и его мозги, лишь только он подумал о возможной женитьбе на Амелии: он был готов на все — однако не на это. Но что остается делать честному человеку, когда несколько недель назад он отнял невинность леди? А он считал себя в высшей степени честным. Она ведь уже принадлежала ему. Оставалось только узаконить эти отношения с помощью брака. И вдруг он почувствовал, что тяжесть свалилась с его плеч. Возможно, это и не любовь, но он готов был признать, что испытывает к ней достаточно сильное чувство, чтобы выдержать брак.

— Надо еще посмотреть, согласится ли леди принять меня.

С этими словами Томас повернулся и направился к дому. Он расслышал, как Радерфорд за его спиной пробормотал:

— Сдается мне, она уже приняла тебя.

После того как входная дверь закрылась за графом, Амелия посмотрела на лорда Алекса, лицо которого являло картину бесхитростности и простодушия. Но она прекрасно понимала, что если бы злокозненность считалась добродетелью, то его можно было бы счесть самым добродетельным человеком.

Мисси пристально смотрела на него, и ее прекрасное лицо было хмурым.

— Ради Бога, скажите, чему это вы улыбаетесь? Что вы сказали моему брату?

После каждого слова графиня довольно сильно толкала его в плечо. Он реагировал на это, преувеличенно сильно морщась и вздрагивая.

— Я ничего ему не сказал, ничего не сделал, — принялся возражать Алекс, демонстрируя притворную невинность. — Вашему брату следует научиться сдерживать свой нрав.

— Он может замерзнуть насмерть.

На этот раз пальчик Мисси ударил его в грудь, за этим последовала еще одна неубедительная гримаса боли.

— Вы же сами видели, что Радерфорд понес ему теплый плащ, — попытался он ее урезонить, все еще улыбаясь.

Глаза графини округлились.

— Вы невозможны! — сказала она раздраженно. — Не приходите мне жаловаться, если Томас наставит вам синяков.

И, резко повернувшись на каблуках, она оставила его, потому что один из близнецов разразился сердитым воплем.

— Идемте, Амелия, позавтракаем, Алекс же пусть пока подумает, как избавиться от синяков и ссадин, не прибегая к припаркам.

Однако того, похоже, такая перспектива не испугала. Он почтительно поклонился дамам, и в его серых глазах появился шаловливый блеск.

Графиня подхватила Амелию под локоть и повела по коридору в утреннюю комнату. При этом графиня ворчала, выражая свое недовольство лордом Алексом, которого называла неисправимым плутом и негодяем. Амелия, не знавшая здесь никого столь близко, из вежливости не рискнула возражать, хоть и была несколько сбита с толку.

Чуть позже они оказались в утренней комнате. Свечи были зажжены, потому что в три широких окна проникали лишь слабые солнечные лучи.

— Пожалуйста, не стесняйтесь. Мы придерживаемся формальностей только за ужином, — напутствовала ее Мисси, указывая кивком головы на низкий буфет, уставленный блюдами под серебряными крышками.

Соблазнительные запахи, ударили Амелии в ноздри.

— Вчера вечером я говорила брату, что кто-нибудь должен вас разбудить, но он заявил, что отдых вам нужнее, — рассмеялась графиня.

Амелия не знала, что ответить. Хотя графиня сказала это без задней мысли, действия Томаса можно было расценить как… заботу о ней.

— Вчера я в самом деле очень устала, — сказала она, деловито накладывая себе на тарелку пышки, яйца-пашот, бекон и свежеиспеченный хлеб. Голод не допускал притворства и демонстрации женского жеманства.

После того как тарелки оказались должным образом заполненными, женщины отнесли их на стол, застланный льняной скатертью, за которым им должен был прислуживать лакей — крепко сбитый молодой человек с копной рыжих волос; он отодвинул стулья и усадил их за стол. Когда он взял в руки чайник, леди Уиндмир легонько похлопала его по руке:

— Все прекрасно, Стивенс. Пожалуйста, иди посмотри, есть ли у лорда Алекса горячая вода для ванны, — сказала она и добавила: — Хотя для него и холодной ванны было бы достаточно.

Стивенс живо отдал поклон и поспешил из комнаты.

Графиня позволила себе тихонько рассмеяться, видя удивление Амелии, недоуменно поднявшей брови и широко раскрывшей глаза.

— Такое наказание было бы вполне уместным для Алекса, но Стивенс слишком давно и хорошо меня знает, чтобы понять, что я говорю это не всерьез.

Красота и чувство юмора. В прошлом Амелия не подумала бы, что сочетание этих двух черт в женщине может быть восхитительным. Она считала, что одно из этих качеств исключает другое.

Амелия энергично приступила к поглощению еды. Спустя пять минут леди Уиндмир спросила:

— Не хотите мне сказать, что стало причиной этой сцены в коридоре? Между вами и Алексом что-то есть?

— Н-нет.

— В таком случае между вами и моим братом? — спросила она любезно, поднимая свою чашку, чтобы сделать глоток чаю.

Принимая во внимание предыдущий вопрос, следующий не должен был бы удивить Амелию, но он настолько ее смутил, что она не смогла даже отрицать такое предположение.

— Гм…

— Вы находите меня ужасно нетерпеливой, верно? Можете спросить моего мужа, он подтвердит, что мне свойственен этот ужасный недостаток.

Однако, признавая его, графиня, очевидно, не испытывала ни малейшего смущения и не сочла нужным извиниться.

Амелия замедлила энергичное пережевывание лепешки, намазанной маслом, чтобы собраться с мыслями. Как объяснить сестре этого человека всю сложность их отношений? «Он уложил меня в постель, где мы занимались обжигающе страстной любовью, и все же мы до сих пор не ладим».

— Лорд Алекс был добр ко мне. Он мой друг, или по крайней мере я так считаю.

Гораздо легче было начать с ответа на первый вопрос. Такие отношения были понятны и объяснимы. Она знала: в какие бы игры ни играл лорд Алекс, он не рассматривал ее как возможную жену и даже не собирался завоевывать ее любовь. Но потребовалось бы второе пришествие Христа, чтобы убедить в этом Томаса.

— А мой брат? Из-за чего возникла ссора, которую мы все видели?

— Думаю, лорду Алексу нравится провоцировать Томаса. Он таким образом развлекается.

Губы графини сложились в подобие легкой улыбки, когда она отхлебнула еще глоток чаю.

— Возможно, Алекс, и провоцирует его. Но это могут знать только те, кто близок к нему. Редко случается, чтобы он вызвал у Томаса такую вспышку. Они слишком давно знают друг друга. Интересно, как долго еще вы будете уклоняться от ответа на мой вопрос насчет ваших отношений с моим братом?

Она отправила в рот кусок ветчины и с бесхитростной улыбкой повернулась к Амелии.

«Эта женщина так же непреклонна, как ее брат», — подумала Амелия.

— Между мной и Том… лордом Армстронгом нет ничего.

При этой оговорке брови графини взметнулись вверх.

Амелия продолжала:

— Он и мой отец очень близки. С другой стороны, он и я не особенно хорошо ладим, хотя во время нашего визита постараемся сделать над собой усилие…

Амелия думала, что теперь графиня оставит эту тему, но она ошиблась. Из горла леди Уиндмир вырвался искренний смех. Она смеялась и никак не могла остановиться. И чем дольше она смеялась, тем больше портилось настроение у Амелии. Господи! Она ведь не сказала ничего забавного!

— О Боже, — выговорила наконец графиня, вытирая слезы. — Ради всего святого! Неужели вы действительно ожидали, что я поверю, будто вы не питаете друг к другу никаких чувств?

Она попыталась побороть последний пароксизм смеха, лицо ее медленно приняло спокойное выражение.

— Ох! — выдохнула графиня. — Вы и вправду думали, что я поверю этому?

Амелия побледнела. Кое-кто считал се смелой и даже дерзкой, но графиня в два счета переиграла ее. Но на этот раз она не собиралась отступать и заняла оборонительную позицию. Взяв с колен салфетку, она приложила ее к губам. И это ничтожное действие вернуло ей спокойствие.

— Не уверена, что вполне понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Амелия.

Обычно ситуации, подобные этой, требовали быстрого и хлесткого ответа. К несчастью, она не могла придумать ничего подходящего.

Слюдяные с синим глаза графини стали мягче, и лицо ее выразило раскаяние.

— Я вовсе не хотела вас смущать, Амелия.

Амелия молча покачала головой, стараясь не обращать внимания на сочувственный взгляд графини. Она прекрасно знала это выражение, означавшее: «Ну к чему себя обманывать, бедная девочка?» Ее лицо тоже частенько принимало подобное выражение, когда она говорила с девицами, пребывающими в заблуждении относительно своего будущего.

Графиня переключила внимание на еду и положила в рот последний кусочек хлеба, намазанный мармеладом. Покончив с едой, она запила ее глотком чая. Амелия последовала ее примеру, однако полупустой желудок требовал еще пищи.

— Неукротимый нрав моего брага известен, но все это в прошлом. В последний раз я видела подобную вспышку ярости, направленную на Джеймса. — При упоминании имени мужа глаза графини засветились, а с губ слетел легкий, едва слышный вздох. — Томас решил, что Джеймс меня скомпрометировал.

Амелия попыталась подавить изумление, вызванное ее откровением. На мгновение она подумала, что графиня сказала это, чтобы смутить ее, но тон и взгляд ее были столь искренними, что было очевидно: ее позабавили эти воспоминания.

— К сожалению, а возможно, и к счастью, мне очень хотелось сделать Джеймса моим мужем. Я была в него влюблена и ужасно наивна. Но, как вы можете видеть, все обернулось к лучшему, и теперь я не представляю, что можно быть счастливее.

Она улыбнулась, и было ясно, что эта женщина более чем довольна своей судьбой.

— Но, возвращаясь к тому, что я пытаюсь сказать… Думаю, что с того момента, когда год назад вас представили друг другу, вы играли значительную роль в его жизни.

Амелия попыталась было заговорить, но графиня подняла руку, призывая ее к молчанию.

— И когда я услышала о том, что случилось на балу у леди Стэнтон в прошлом августе, я полностью убедилась в своей правоте. Вместо того чтобы выбросить вас из головы, как Томас это делает с большинством женщин, которые его не интересуют, он позволяет вам глубоко залезть себе в сердце. Никогда не видела ничего подобного. Собственно говоря, видела нечто совершенно противоположное.

Амелия сидела молча, пытаясь подавить нарастающий страх. Господи! Она чувствовала себя беззащитной. Какой ответ могла она дать этой женщине, которая, как и ее брат, казалось, была способна видеть ее насквозь и, без сомнения, только посмеялась бы, попытайся она все отрицать.

— Вы влюблены в моего брата?

Несколько месяцев назад этот вопрос вызвал бы у нее приступ неудержимого смеха. А возможно, она просто вздернула бы свой изящный носик, восприняв этот бесцеремонный вопрос как оскорбление. Но с тех пор прошло время. Достаточно времени, чтобы потерять свое сердце. И Амелия не рассмеялась. Она сидела потрясенная, с широко раскрытыми глазами.

«Нет. Нет. Нет. Я не люблю его. И, что гораздо важнее, не хочу его любить».

Эти слова без конца повторялись в се сознании, но она не могла заставить себя произнести их вслух. Почему?

«Я не могу его любить, — твердила она мысленно. — С ним я никогда не смогу владеть собой». Это открытие сразило ее сильнее, чем любые бури и ветра.

— Вижу, что смутила вас, — сказала графиня. — Не стану на вас давить. Возможно, вы сами еще не осознали этого. Но все же подумайте о том, что я говорила. — И, успокаивающе похлопав Амелию по руке, она предложила: — Раз мы покончили с едой, не хотите ли пойти со мной в детскую взглянуть на близнецов?

— Была бы счастлива познакомиться с вашими детьми, — ответила Амелия, радуясь возможности сменить тему и заняться тем, что не требовало бы от нее необходимости видеть, думать, чувствовать или говорить о Томасе.

Графиня подобрала юбки и с изяществом поднялась на ноги.

— Тогда идемте со мной.

Оставшуюся часть дня Амелия провела с Мисси, как теперь, по желанию графини, называла ее вместо формального обращения «леди Уиндмир». Графиня заверила Амелию, что этот титул заставляет ее чувствовать себя старше ее возраста.

Они много часов провели с Джейсоном и Джессикой, четырехмесячными близнецами. Амелии было грустно, что жизнь не дала ей возможности быть в окружении детей, особенно младенцев. Ее восхищало в них все: их розовые щечки, плотненькие маленькие тельца, слюнявые ротики… Она могла бы часами нянчить младенцев, если бы Джейсон не уснул у нее на руках. И тогда они с Мисси уложили обоих малышей в их колыбельки для дневного сна.

Потом Мисси познакомила Амелию с шестнадцатилетними двойняшками, сестрами графа — Кэтрин и Шарлоттой. Девочки были поразительно хороши собой (должно быть, в семье Радерфордов часто появлялись близнецы). «Экзотичные», — сразу пришло на ум Амелии, потому что у обеих были золотые косы и смуглые, обласканные солнцем лица. Глаза их были того же переливчато синего цвета, что и у их брата, с такими же огромными черными зрачками. Амелия подумала, что их появление в свете свалит с ног большинство мужчин. Сначала сестры приветствовали ее сдержанно, как и подобает девочкам их возраста, — вежливо и почтительно. Однако во время дневного чая они утратили свою сдержанность, и их природная живость, бурлившая подспудно, пробилась на поверхность.

Попивая мелкими глотками горячее какао, Кэтрин весело сообщила Амелии, что они сестры графа только по отцу, побочные дети горячо любимого почившего пятого графа Уиндмира. Девочка, по-видимому, получала удовольствие, сообщая эти пикантные сведения. Год назад, узнав о существовании сводных сестер, их брат, настоящий святой, немедленно забрал девочек к себе. И с тех пор их жизнь в корне изменилась, заключила Кэтрин свой рассказ. Амелия выразила ожидаемое девочками удивление, хотя давным-давно слышала различные версии этой истории.

Но Шарлотта, похоже, гораздо больше интересовалась дружбой Амелии с лордом Алексом. И ее подход к этой теме был более тонким и лукавым. Вопрос, заданный невзначай, и комментарий к нему. Они встречались прежде? Знает ли она, что он накануне прибыл из Лондона? Нет, Амелия этого не знала. Как мило! Алекс и Томас были так добры к ним! Знает ли она, что Алекс обладает блестящим талантом улаживать разные дела? Она еще не встречала людей с такими глазами, как у него. Прекрасными, насколько она может судить по собственному опыту. Девочка явно обладала литературным талантом. И хотя она не спешила высказываться на этот счет, чувства ее были очевидными.

По окончании чаепития Амелия вернулась в свою спальню отдохнуть перед ужином. Что еще ей оставалось делать? Томас в этот день почти не показывался после того, как бурей вырвался из дома. Почти весь день она ждала и надеялась увидеть его хоть краешком глаза, и каждый раз при звуке шагов в холле у нее перехватывало дух, а сердце начинало трепетать, как пойманная птичка.

Но каждый раз это оказывался не он, а только слуги, сновавшие по дому, выполняя свои дела.

Мисси была настолько добра, что не пеняла ей на ее постоянную задумчивость, а только наблюдала за ней, и в уголках ее губ порхала сочувственная улыбка.

Амелия лежала в постели раздетая — на ней оставались только, сорочка и панталоны. Ее взгляд лениво остановился на прозрачной голубой ткани полога, почти не видя его. Здесь, в спальне, она готова была признать, что влюблена в Томаса Армстронга. И если это не было любовью, то было подобием другого душераздирающего чувства. Какого же? Теперь она даже не пыталась скрывать это от себя… Как ни ужасно, но то была постоянно кипящая в ней страсть.

Господи! Никогда еще ее чувства не были столь сильными с тех пор… с тех пор, как умерла ее мать. Иногда, когда ей казалось, что она потеряла не одного, но обоих родителей, она хотела бы перестать чувствовать и вообще онеметь. Она была бы рада ощутить свободу от боли, терзавшей ее сердце при мысли о том, что никогда больше не увидит матери. Она хотела бы избавиться от боли, терзавшей ее, когда глаза отца смотрели будто сквозь нее, не видя ее.

Повернувшись на бок, она подперла щеку руками и горестно вздохнула. Снова испытывать бурные чувства — это как возвращение к жизни. Но в этом таились и опасности, особенно теперь, когда она отдала сердце человеку, в чьих чувствах не была уверена. Он мог быть с ней страстным, пылко заниматься с ней любовью и тотчас же обращаться так, будто был бы рад от нее избавиться. Пожалуй, безопаснее было бы иметь дело с кем-то, подобным лорду Клейборо: приветливым, вежливым и обладающим хорошими манерами. В их отношениях не было бы вожделения и греховной страсти, бурных поцелуев и восхитительных любовных объятий. С ним она была бы уверена, что не испытает боли снова. Но после переживаний, полных трепета и жаркого биения крови, как она могла бы на всю оставшуюся жизнь запереть свои чувства под замок? Как она могла отказаться от жизни?

Большую часть дня Томас чувствовал себя непригодным для общения. Настроение его было мрачным. Он вернулся в дом, вместе с Радерфордом, но затем они расстались: его друг отправился на поиски жены и детей, а он — в предоставленную ему гостевую комнату, потому что потребность побыть в одиночестве стала неодолимой.

Но в свою комнату Томас не попал. Его внимание привлек звук женского смеха и детского воркования. Он пошел на этот звук в детскую. Постоял на пороге нарядно обставленной комнаты, молча наблюдая из коридора за теми, кто находился внутри.

Амелия баюкала его племянника, ворковала с ним и осыпала его личико нежными поцелуями. Она выглядела счастливой и… готовой к материнству, что его слегка удивило. Он никогда не рассматривал ее в этом свете. В качестве матери. Раньше, когда он принял решение жениться на ней, то думал только о физической стороне их отношений, о полном и неограниченном обладании ее телом. О детях же он думал лишь как о неизбежном результате их неутолимой страсти.

Но, увидев ее такой, он понял, что его чувства к ней гораздо глубже, чем он предполагал. Теперь в качестве матери своих детей он видел только ее. Теперь он хотел, чтобы она осталась с ним на всю жизнь. Он был несправедлив к ней. Она заслуживала лучшей участи, чем кувыркание в постели, каким бы приятным ни было для него это занятие. Она заслуживала того, чтобы за ней ухаживали должным образом, как за светской леди, какой она и была. И даже больше, потому что она принадлежала ему.

 

Глава 26

Атмосферу за ужином можно было охарактеризовать одним словом: напряженная. По крайней мере в том, что касалось ее с Томасом, решила Амелия. А возможно, слово «напряженная» было слишком двойственным и противоречивым, чтобы описать насыщенную электричеством и готовую взорваться атмосферу в комнате. Томас обращался с лордом Алексом с подчеркнутой учтивостью, то есть заговаривал с ним, только когда тот обращался к нему лично, и отвечал односложными фразами. Но лорд Алекс не казался ни в малейшей степени обиженным таким отношением.

За время трапезы Томас дважды заговаривал с ней. Сначала он спросил ее, как она провела этот день, а второй раз — все ли ее здесь устраивает. На каждый его вопрос она отвечала одним словом: «Блестяще» или «Да» — настолько обычным тоном, насколько могла, потому что, когда он вошел в комнату, у нее без преувеличения прервалось дыхание: он был одет с иголочки и благоухал запахом изысканного аромата чистого мужского тела, розмарина и бергамота. Присущий Томасу запах. И если бы его можно было поместить во флакон, она купила бы целый ящик таких флаконов.

Молчание, наступившее между ними после обмена ничего не значащими фразами, было чревато не определимым словами предвкушением, потому что после этого он не сводил с нее глаз. Но во взгляде его не было ничего приветливого или хотя бы учтивого. Он смотрел на нее так, будто собирался проглотить ее вместо жареной птицы, лежавшей у него на тарелке.

К счастью, остальные, сидевшие за столом, поддерживали беседу, так что неловких пауз не возникало.

Как только графиня подала пример, мужчины поспешили подняться из-за стола. Амелия тотчас же последовала за графиней, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не совершить или не сказать какую-нибудь глупость и тем самым выдать себя. Никто не должен был знать, что она совершенно потеряла голову из-за Томаса, а прежде всего сам виновник этой неприятности. Было очевидно, что он физически желал ее, но она-то его любила. А любовь — это совсем иное. И потому из них двоих она была более уязвимой.

— Надеюсь, вы разрешите мне проводить вас в гостиную, — сказал лорд Алекс, делая к ней шаг.

Взгляд Шарлотты устремился к ней, и на ее прелестном личике появилось удрученное выражение.

Сердце Амелии сжалось от сострадания к девочке. Имел ли лорд Алекс представление о том, что только что разбил ее сердце?

— Амелия, я хочу сказать вам пару слов наедине, если позволите, — вмешался Томас, упорно не обращая внимания на друга и явно желая, чтобы она сделала то же самое.

Амелия замерла, а сердце ее так скакнуло, будто собиралось выпрыгнуть из груди.

— Может быть, в кабинете? — спросил он, проходя мимо лорда Алекса, чтобы оказаться поближе к ней.

Она едва заметно кивнула и вышла из комнаты вместе с ним, в то время как остальные в молчании смотрели им вслед.

— Армстронг! — крикнул лорд Алекс, когда они переступали через порог.

Томас остановился. Она тоже. Он обернулся и бросил недовольный взгляд через плечо. Однако хорошие манеры все же не позволили ему совсем уж проигнорировать друга.

— Я приму изъявления твоей глубокой благодарности попозже! — крикнул ему вслед лорд Алекс, сияя улыбкой.

Граф закашлялся, стараясь не расхохотаться. Графиня уткнулась подбородком себе в грудь, чтобы скрыть улыбку. На лицах сестер-близнецов застыло загадочное выражение. Томас издал какой-то звук, похожий на ворчание, ничем больше не показав, что заметил их реакцию. Сделав резкое движение головой, он сжал локоть Амелии и направил ее к двери.

В полной напряжения тишине они прошествовали в кабинет, где Томас выпустил ее руку. Амелия опустилась на диван и принялась оправлять юбки, стараясь не встретиться с ним взглядом.

Часы в стеклянном корпусе отстукивали время в тишине, которая все длилась и длилась.

«Не смотри, а иначе ты погибла». Амелия не отводила глаз от своих колен. Пальцы ее вяло теребили вышитый край оборки.

— Как я могу говорить с вами, если вы даже не хотите посмотреть на меня?

Почему-то нежность его тона принесла ей облегчение, хотя она была уверена: ничто не может помочь ей. Она вздохнула и подняла голову, встретившись с ним глазами. На его лице была слабая улыбка, а ямочки придавали ему мальчишеское очарование, несмотря на то что очертания его красивого лица были вполне мужественными. Господи, он пьянил больше любого крепкого вина, которое ей доводилось пробовать.

— Я так полагаю, разговор пойдет о лорде Алексе, — вздохнула она.

А почему бы и нет: вполне подходящая тема для начала разговора.

Томас отошел от двери и сел на краешек кресла рядом с ней. Он подался вперед и оперся локтями о колени.

— Надеюсь, вы не принимаете всерьез его интерес к вам. По временам чувство юмора Картрайта проявляется весьма своеобразно.

Амелии хотелось рассмеяться — уж очень серьезно он говорил. Теперь его лицо состояло из углов и жестких линий. Рот был крепко сжат. Похоже, он и в самом деле вообразил, будто она поверила, что его друг проявляет интерес к ее персоне. Возможно, он даже думал, что она отвечает ему взаимностью. Господи! Если бы он только знал, как ей трудно дышать и еще труднее воспринимать разумную речь, когда он сидит так близко от нее и ее окутывает его теплый запах. Если бы только он знал, что, дай она волю своим чувствам, тут же бросилась бы ему на шею.

— Смею вас заверить, что у меня нет видов на вашего друга, как, я полагаю, и у него нет видов на меня.

Она помолчала, глядя на свои руки, лежащие на коленях и крепко сжатые. Бросив на него взгляд из-под ресниц, Амелия тихо спросила:

— А вас очень бы взволновало, если бы мы питали интерес друг к другу?

Томас расслышал собственное затрудненное дыхание, когда попытался вздохнуть. Взволновало? Если бы она взяла кочергу и ткнула ею в него изо всей силы, то это не смогло бы причинить ему большей боли.

Откашлявшись и избавившись от комка в горле, он посмотрел ей в лицо, одним взглядом впитав ее черты, от которых у него захватывало дух: ее безупречную кожу, полные розовые губы. И мысль о том, что она могла бы целовать ими другого мужчину, вызвала в нем бурю чувств.

— Да, меня бы это обеспокоило.

Он говорил тихо, лишь взглядом стараясь выразить то, насколько он был бы обеспокоен.

Сапфировые глаза широко распахнулись, а руки скрылись в складках малиновой юбки.

— И я думаю, вы знаете почему, — продолжал он тихо, удерживая ее взгляд, не позволяя ей отвести глаза и скрыть ее чувства под маской равнодушия, которую она носила слишком долго и продолжала носить до сих пор.

Он вспомнил жаркое и влажное прикосновение ее плоти, когда она лежала в его объятиях. И воспоминание об этом вызвало в нем столь сильный отклик, что он испытал потребность немедленно удовлетворить свое желание.

— Я не вполне понимаю, чего вы хотите от меня. Сначала я думала, что вы решили соблазнить меня из мести, но теперь в наших отношениях все изменилось.

Он расслышал в ее голосе ранимость, и это вызвало в нем нежность к ней и раскаяние. Их отношения развивались так стремительно, что он не мог не признать: первоначально его намерение было именно таким. В будущем они могли бы даже посмеяться над этим.

— Вы и в самом деле считаете, что я мог бы соблазнить женщину из мести?

И он не лгал: он и в самом деле не собирался соблазнять ее. Он позволил себе заниматься с ней любовью, потому что был не в силах противостоять своему влечению.

С минуту она серьезно смотрела на него, потом улыбнулась:

— Но должно быть, эта мысль приходила вам в голову. Я дала вам все основания не любить меня.

Он хмыкнул, услышав, как она расценивает его чувства.

— Думаю, теперь у вас нет сомнений в том, что я нахожу вас вполне приемлемой.

Правой рукой он взял ее руку, сжал беспокойные, суетливые пальцы и заглянул ей глубоко в глаза.

— Я занимался с вами любовью, потому что отчаянно желал вас, и никакой другой причины у меня не было. Такой ответ вас удовлетворяет?

Успокаивающее прикосновение его большого пальца к ее ладони и теплота его кожи сразу вызвали в Амелии отклик. Она кивнула, чувствуя, как между ее бедрами разгорается пожар.

— Я хочу, чтобы между нами не было недоразумений, — проговорил он тихим завораживающим голосом. — Могу я проводить вас в вашу комнату?

Его просьба была непристойной, а предложение запретным. И восхитительно греховным. Амелия ничего не ответила, понимая, что ее молчание означает согласие. Он поднялся, все еще сжимая ее руку, и помог ей встать на ноги державшие ее нетвердо, и они направились к лестнице.

— А как же ваша сестра и остальные? Они ждут меня в гостиной.

Ее протест был несколько запоздалым.

Томас ответил с хриплым смехом, прижав губы к ее уху:

— Мой зять слишком недавно женат, чтобы засиживаться с Картрайтом за портвейном. Он и так уже провел с ним целый день. Можете мне поверить, что все уже удалились в свои спальни.

Амелия больше не произнесла ни слова: в ней бурлило и клокотало предвкушение. На пороге своей комнаты она обернулась и посмотрела ему в лицо, а он шагнул вперед, тесня ее и прижимая к толстой деревянной двери. Когда он опустил голову, его намерение было выражено столь ясно и столь ожидаемо, что она потянулась к нему сама. Терпения у нее было меньше, чем у него.

На стене мигал газовый рожок, укрепленный в держателе. Внезапно ее поразило сознание того, что они стоят в коридоре, где на них мог наткнуться кто угодно.

Ее руки замерли, и она откинула голову назад.

— Стойте, — пробормотала она неузнаваемым, хриплым голосом. — Что, если кто-нибудь…

Он жадно поцеловал ее. Амелия умолкла. Он поднял руки, его пальцы скользнули в ее шиньон, и несколько шпилек выпало из ее волос. Его теплое дыхание овевало ее лицо, губы чуть касались ее губ.

— Это крыло дома предназначено не для членов семьи. Здесь никто не спит, кроме вас. Но вы правы… Нам потребуется более укромное место для тех целей, которые я имею в виду.

Прикосновение его пальцев к коже головы было способно заставить ее опуститься на пол, и это случилось бы, если бы он не поддерживал ее. Когда наконец их губы нашли друг друга, не было смысла притворяться. Она желала, она страстно жаждала его. Она не могла ждать, пока его язык найдет ее язык. Но он чуть откинул голову назад, и она ощутила легкое покалывание в уголках рта, по всему подбородку и по уязвимой и открытой шее.

И тут вдруг: она оказалась в своей спальне в его объятиях. Он захлопнул дверь каблуком сапога. Амелия крепко обхватила руками его шею, заставив его приблизить к ней рот и запечатлев на его губах поцелуй. Прикосновение его твердых чувственных губ к ее губам исторгло у нее слабый стон. Их зубы встретились, и она ощутила столь острый прилив желания, что ей захотелось закричать, а ее соски превратились в тугие бутоны, и от них протянулся жгучий путь к центру ее естества.

Матрас прогнулся под весом двух тел, когда Томас уложил ее на середину кровати. Его язык продолжал бесстыдно исследовать ее рот, проникая в каждый его уголок жадно и требовательно. Амелия изогнула шею, чтобы еще лучше почувствовать его, чтобы облегчить его проникновение еще глубже, если только это было возможно. Оторвав руку от его шеи, она принялась тянуть за пуговицы его рубашку. Потребность ощутить кончиками пальцев его теплое и твердое тело побуждала ее к дальнейшим действиям. На мгновение она утратила это ощущение близости к нему, когда он сел на кровати и с беспощадным рвением принялся помогать ей избавить его от одежды.

Он желал ее. Его возбужденное естество не позволяло ошибиться. Напряженное и мощное, оно выступало из массы темно-золотых волос. Амелия крепче сжала бедра, будто это могло предотвратить истечение влаги, переполнявшей ее лоно. И он оседлал ее, и его жезл уперся в ее живот, в то время как он нетерпеливо возился с пуговицами на ее платье. Все ее тело окатывали дурманящие волны наслаждения, затрудняя дыхание, делая его прерывистым и неровным.

Ощущение его горячего и твердого естества, упиравшегося в ее живот, вызывало в ее теле бурю. Оно пульсировало в самом сокровенном месте, жаждавшем его прикосновения.

— Господи, прости меня, как ты прекрасна, — пробормотал он со стоном, задыхаясь от желания.

Он не мог налюбоваться ею, пожирал глазами ее высокие, упиравшиеся в него груди. Прикрыв их обеими руками, он принялся играть с ее сосками и довел ее до такого состояния, что ей показалось: больше она не выдержит. Амелия выгнула спину, чтобы груди ее удобнее легли в его ладони, а все ее тело приглашало его к более решительным действиям. Ей хотелось, чтобы он ласкал ее ртом. Она желала, чтобы он ласкал ртом ее груди, чтобы он целовал и посасывал ее соски. Он смотрел на нее из-под тяжелых век взглядом, полным страсти и вожделения. Ее рука сжала его затылок и потянула голову вниз. Томасу не требовалось более явное приглашение. Его губы безошибочно нашли ее сосок, похожий на ягоду.

— Томас, — пробормотала она задыхаясь.

Наслаждение нарастало и нарастало…

Он поднял голову, его рот оторвался от нее, и это заставило ее извиваться под ним в поисках утраченного источника наслаждения.

— Скажи мне, чего ты хочешь.

Его голос поразил ее низкими переливами, а лицо было искажено сдерживаемой страстью.

Амелия ответила тем, что подняла бедра, позволив ему соприкоснуться с гнездышком ее волос, и его пальцы, настойчивые и нежные, прикрыли ее самое сокровенное место.

Его стон был громким и прерывистым. Его рот все еще дразнил ее сосок, играл с ним, посасывал его, а рука блуждала по впадине ее живота и спустилась наконец вниз по бедрам. Его нежные настойчивые пальцы раздвинули чувствительный вход в ее лоно. И он понял: она готова его принять.

С ее уст срывалось хриплое прерывистое дыхание. Теперь он слышал его особенно отчетливо. Не было смысла лишать ее наслаждения, которого она так жаждала. Желание заставляло ее поднимать бедра ему навстречу и производить ими волнообразные движения в тщетной попытке быть еще ближе к нему. Томас в последний раз потянул ртом ее сосок, провел языком вокруг него и начал свое путешествие по воспаленной желанием коже ее живота, и губы его последовали за пальцами в место, манившее его к дальнейшим восторгам. Его палец проник в ее маленькое отверстие и был вознагражден влажностью ее страсти. Он потерся своим мужским естеством о ее бедро, будто ее влажность еще сильнее возбудила его.

Он доставлял ей наслаждение, как и в прошлый раз, и его шероховатый язык, твердый и нежный, безумно возбуждал ее влажную плоть. Амелии хотелось плакать, настолько полным было ее наслаждение. Она развела бедра, чтобы облегчить ему проникновение к влажным складкам ее плоти. Амелия сознавала, что, должно быть, выглядит полностью раскованной, даже распутной, но желание, взявшее над ней верх, преодолело теперь воздержание, длившееся долгие годы, когда все естественное подавлялось ею же самой. Другой рукой он широко раздвинул эти складки. Его язык нашел чувствительный бугорок ее желания, прикрытый нежно-розовой плотью, и она потонула в восторге. Амелия воспаряла и содрогалась в спазмах наслаждения, о существовании которого даже не подозревала.

На землю Амелия вернулась в изнеможении, сознание ее было затуманено. Потом она заметила Томаса. Он стоял на коленях и сжимал ее обмякшие бедра, широко разводя их, чтобы дать себе, возможность более свободного проникновения. И он вошел в ее тело одним мощным рывком. Они идеально подошли друг другу. Он заполнил ее всю, и в ней снова пробудилась страсть. Каждый рывок, каждое движение вызывало в ней еще большее желание, желание более глубокого проникновения. Медленные и мучительно долгие движения между сжимающими его стенками ее лона, содрогающимися от восторга, наконец, сменились мощными ударами. Наслаждение, которое он был способен получить только с ней, зарывшись глубоко в нее, нарастало в нем, набирая скорость, подобно валуну, несущемуся с горы. Ее голова металась по подушке, а сапфировые глаза казались остекленевшими. Ритм его толчков ускорялся и возрастал. В прохладном вечернем воздухе комнаты слышались ритмические толчки при соприкосновении их плоти.

Амелия испустила громкий пронзительный крик и замерла под ним, а ее бедра по-прежнему были подняты вверх, чтобы дать ему возможность проникнуть еще глубже, и ногти впивались в его спину. Томас был готов приветствовать эту сладостную боль, которую почувствовал, когда ее ногти впились в его плечи, а тело испытывало облегчение и освобождение в последних содроганиях.

Ее женственная плоть туго обхватила его, и давление и напряжение ее складок увлекли его к неизбежному концу, к краю бездны и все еще сдерживаемому пику восторга, длившемуся блаженно долго, и это всепоглощающее наслаждение и движение вниз было почти пугающим в своей силе и напряжении.

Уронив голову на ее плечо, он старался восстановить дыхание, продолжая крепко сжимать ее в объятиях. Он нашел ее губы и медленно и нежно поцеловал ее, и она ответила па его поцелуй с равной нежностью и страстью…

Амелия приветствовала утро улыбкой, способной соперничать светом с солнцем в зените на безоблачном небе.

Томас… Амелия блаженно вздохнула. Он неохотно поднялся с ее постели, оделся и покинул ее спальню. Конечно, до того, как он окончательно ушел, они обменялись долгим и нежным прощальным поцелуем, дававшим им надежду продержаться до следующего свидания. Естественно, этот поцелуй вызвал продолжение в виде ласк и поглаживания груди и ягодиц. Когда стало ясно, что дело закончится тем, чем началось, четвертый раз за ночь, и при этом оба они были греховно обнаженными, он наконец призвал на помощь свою волю и прервал их объятие с приглушенным стоном и проклятием.

— Если я не уйду сейчас, то не уйду никогда! И окажется, что нас застанет ваша горничная или кто-нибудь из слуг.

Он крепко поцеловал ее в губы и вышел.

Это произошло четыре часа назад. От предвкушения следующей встречи ее руки повлажнели, и она отерла ладони о юбку, прежде чем войти в утреннюю комнату, чтобы позавтракать.

Томас уже был там и стоял, возле низкого буфета, держа в руке тарелку с едой. Он замер, как только увидел се, и обратил к ней такой взгляд, что привлек этим внимание всех, находившихся в комнате.

Волна жаркой крови бросилась ей в лицо и другие части тела, о которых она боялась даже думать. Чувствуя общее внимание, она едва поздоровалась с ним: молча кивнула головой. Но даже когда Амелия повернулась, чтобы поздороваться с графом и графиней, она мысленно продолжала видеть его зеленый жилет и панталоны и могла только позавидовать тому, как ловко сидели на нем рубашка и куртка и как они обтягивали его мускулистые плечи, грудь и поджарый живот.

— Как вы провели вечер? — спросил граф, но его вопрос закончился внезапным возгласом боли. — Что, черт возьми!..

Мисси бросила на мужа осуждающий взгляд и как ни в чем не бывало перебила его:

— Доброе утро, Амелия.

Она говорила так, будто только что не ткнула супруга в бок локтем, что и вызвало его недоуменное восклицание.

— Доброе утро, лорд Уиндмир, леди… то есть Мисси, — поспешила исправить свою оплошность Амелия, заметив, упрек во взгляде графини.

Граф быстро овладел собой и понял свою ошибку.

— Вы должны называть меня Джеймсом или Радерфордом, потому что ясно, что нам предстоит близко познакомиться.

Он поднес к губам чашку с кофе, глядя через ее край на Томаса, который, в свою очередь, не сводил глаз с Амелии.

— Я же говорила вам, что мы не выносим формальности, — пропела Мисси.

Амелия обошла стол и приблизилась к низкому буфету, чувствуя, как ее буравят три пары глаз. Но особенно чувствительна она была к полному жара взгляду Томаса.

Когда она положила еду себе на тарелку и направилась к столу, Томас бросился к ней, схватил ее тарелку, поставил рядом со своей и сел сам. От такого сочетания — его внимания и близости — сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди. Она вдыхала его запах и удивлялась тому, что было время, когда он вызывал у нее неприятие. Теперь она вряд ли пережила бы день без его объятий.

Чтобы скрыть замешательство, Амелия сосредоточилась на тарелке с едой, не смея даже покоситься на Томаса. Если и дышать-то ей было трудно, то уж для того, чтобы есть, требовались геркулесовы усилия. Вот что сделал с ней Томас. Это сотворила любовь.

— У вас есть планы на сегодня, Амелия? — спросила Мисси интимным, фамильярным, дружеским и теплым тоном.

Но даже при столь недолгом знакомстве подобное обращение показалось Амелии вполне естественным.

— Я…

— Да, я собираюсь отвезти Амелию в город. Я подумал, что ее заинтересуют уиндзорские лавки, особенно теперь, в разгар сезона, — вмешался в разговор Томас.

Теперь она посмотрела на него. Он хотел провести вместе с ней целый день. Ее охватила и не отпускала огромная радость. От этого у нее закружилась голова.

Томас посмотрел на нее с полуулыбкой. Когда его взгляд обратился к ее рту, ее груди отвердели, кожу начало покалывать, и все ее тело отозвалось на этот взгляд, как на физическое прикосновение.

— Да, я получила бы от этого огромное удовольствие.

Она попыталась спрятать свой восторг, чтобы не показаться полной простушкой, сгорающей от страсти и обожания.

Джеймс откашлялся, а Мисси безуспешно попыталась скрыть улыбку, поднеся к губам салфетку.

— Думаю, Кэтрин и Шарлотта тоже будут рады поехать в город. Особенно Кэтрин. Она обожает магазины.

Мисси обратилась с этим заявлением к брату, вопросительно подняв черную бровь.

Амелия тотчас же поняла смысл этого взгляда. Графиня не доверяла ему. Точнее, им обоим. В ее доме они безнаказанно наслаждались интимным уединением, но в общественных местах, на публике, им следовало придерживаться правил приличия, даже если в качестве компаньонок к ним были бы приставлены две шестнадцатилетние девушки.

Лицо Томаса мгновенно замкнулось. Его досада была очевидной, но он все же коротко кивнул. По-видимому, им придется воздержаться от любых проявлений физической интимности. Амелия почувствовала укол разочарования, потому что тело её жаждало новых ласк, его новых прикосновений, его новых обжигающих поцелуев. Сегодняшний день обещал стать очень длинным, и она уже мечтала о возвращений домой. Единственным утешением для нее было то, что она могла провести его в компании Томаса.

Полутора часами позже Амелия, Томас и Кэтрин уже сидели в черной лакированной четырехместной карете. Погода была идеальной для подобной прогулки. Снег, пушистый и легкий, лениво кружил в воздухе и белым покрывалом ложился на гравиевые дорожки и уснувшую на зиму листву. Кэтрин весело подпрыгивала на своем месте. Ее синие глаза сверкали веселым возбуждением. Выглянув из окна коляски, она воскликнула:

— Как красиво!

Томас устроился напротив них; Его взгляд скользнул по порозовевшему личику Кэтрин и надолго остановился на лице Амелии. Ей пришлось отвести глаза. Желание, томление и невозможность принадлежать ему сию же минуту — это было свыше ее сил.

Ей было необходимо отвлечься, и она спросила:

— А ваша сестра не захотела поехать с нами?

Она считала, что все девушки их возраста только и живут надеждой на покупки, побрякушки и тому подобное.

Кэтрин засунула руки глубже в муфту, губки ее сложились в недовольную гримасу:

— Она сказала, что предпочитает дочитать книгу. Но на самом деле это потому, что там Алекс. Все это знают!

— А вы находите это раздражающим? — сухо усмехнулся Томас.

— Думаю, это ужасно глупо. Алекс и не думает о ней. К тому же он для нее слишком стар.

Она сдвинула брови, а рот ее превратился в одну розовую линию, и она стала похожа на недовольную золотоволосую дрезденскую куколку.

Но Амелия легко могла понять, как Шарлотта могла увлечься этим молодым лордом с волосами цвета воронова крыла. Он был опасен даже для лондонских женщин.

— Не стану утверждать, что поощрял бы ее, но было время, когда я то же самое думал о Мисси и Радерфорде. Но подумайте только: она положила на него глаз, когда ей было всего десять.

Сказав это, Томас откинулся на сиденье с подушками, обитыми бархатом, небрежно раскинув ноги, а глаза его были полны лукавства. Возможно, это объясняло их непринужденность обращения, которую можно было заметить после нескольких секунд наблюдения. Амелия испытала укол зависти. Она не могла отвести взгляда от Томаса, как и он от нее.

— Я просто считаю, что это глупо, — пробормотала Кэтрин, снова поворачиваясь к окну. — О! — воскликнула она после минутной паузы. — Посмотрите, как красиво выглядят улицы.

Амелии неохотно переключила внимание на сцену за окном. Коляска катила по мощеной дороге, направляясь к главной улице. Недалеко от них уже видны были витрины магазинов и фонарные столбы, празднично украшенные миниатюрными венками и блестящими красными бантами, и все вместе представляло квинтэссенцию рождественской картины.

Следующие несколько часов они провели на Пискод-стрит, переходя из магазина в магазин и не пропуская почти ни одного. Томас был внимателен и следовал за Амелией, как поклонник, и вел себя наилучшим образом. Если не считать пылающего взгляда и тайных прикосновений, повергавших ее чувства в еще больший хаос. Кэтрин, казалось, ничего этого не замечала. Она весело щебетала и время от времени восторженно вскрикивала при виде какой-нибудь хорошенькой безделушки или ленты.

Амелия редко покупала, да и редко испытывала необходимость покупать подарки к Рождеству. Ее отец проявлял щедрость к слугам и заботился о том, чтобы их рождественские шкатулки были полны. Однажды, когда ей было четырнадцать, она купила за свои карманные деньги подарок для их экономки, миссис Смит, и для Риса, дворецкого, потому что они всегда были добры к ней. Маркиз же вел себя в этот день точно так же, как в любой другой. Конечно, ей оказывали внимание и дарили подарки гувернантки, сменявшие друг друга.

А это Рождество было первым после смерти ее матери, которое она проводила в семье. В настоящей семье. И эта мысль согревала ее и затопляла ощущением радости. Сегодня она намеревалась купить подарки для всех.

Она тихо шепнула что-то Томасу на ухо, и тот увлек Кэтрин в ближайшее кафе, где продавались пирожные. За это время Амелия выбрала подарок для Кэтрин. Но выбрать нечто подходящее для ее любовника было много труднее, потому что она отчаянно хотела, чтобы подарок понравился Томасу.

И тут она заметила миниатюрную модель корабля из красного дерева, мастерски изготовленную и отполированную до блеска. Так как Томас принимал участие в строительстве настоящих кораблей, ей показалось, что это как раз то, что может ему понравиться.

Заплатив за покупки, она попросила сопровождавшего их лакея отнести свертки в коляску, а сама присоединилась к Томасу и Кэтрин.

В течение следующего часа они бродили по магазинам и несколько раз посылали лакея отнести свертки с покупками в карету. У Амелии уже заболели ноги, и она почувствовала, что устала и проголодалась.

Будто угадав это, Томас взял ее за локоть и спросил:

— Не вернуться ли нам домой?

Его прикосновение даже сквозь многочисленные слои шерсти и хлопчатобумажной ткани она ощутила как ожог, и искра желания пробежала по ее телу. Все было так, будто она всю жизнь провела, не подозревая, что существует страсть, и вдруг внезапно оказалась с головы до ног окутана этим умопомрачительным ощущением. Пытаясь собраться с силами и взять себя в руки, Амелия повернулась к Кэтрин:

— Поедем?

Молодая девушка кивнула:

— Не могу дождаться, когда смогу показать Шарлотте все купленные ленты!

— Тогда отправимся обратно, — произнесла Амелия и позволила себе посмотреть на Томаса.

Его глаза сказали ей, чего он хочет: он хотел ее, и в этот момент Амелия ощутила в себе нечто новое. До сих пор дремавшую уверенность в силе своих чар. Но не только осознала свою силу; она наслаждалась ею и ей захотелось выставить ее напоказ.

Во время возвращения домой они молчали, если не считать болтовни Кэтрин, перечислявшей все магазины, которые они успели посетить, и детально описывавшей все восхитительные вещи, которые она видела, но не смогла купить, потому что ей не хватило денег.

Амелия слушала ее одним ухом, отвечая только тогда, когда требовалось ответить. Остальное время все ее внимание было приковано к Томасу. И если его изумрудные глаза поглотали ее, то и она пожирала его взглядом. В присутствии Кэтрин, занятой собой и едва ли замечавшей то, что бурлило и кипело между Амелией и Томасом, имело ли смысл скрывать свои чувства? Она испытывала силу его страсти и с лихвой возвращала ее. Это путешествие принадлежало ей по праву, и она была намерена использовать эту возможность до конца.

 

Глава 27

В этот вечер Томас вошел в спальню Амелии, как если бы делал это каждый день и, более того, будто имел на это право. Целый день он провел, сдерживая себя и демонстрируя самообладание святого. Но он, черт возьми, не был святым, и потому эта сдержанность давалась ему нелегко.

В камине горели дрова, разгоняя холод. Амелия сидела на постели в бледно-розовой ночной рубашке. Соски ее явственно выступали под шелком ночной одежды, и от их вида его обдало жаром. Он весь день находился в состоянии возбуждения, и теперь его мужское естество воспрянуло с новой силой.

Наконец-то Амелия рассталась со своей сдержанностью и просто излучала соблазн, ее синие глаза были наполовину прикрыты, и он видел, что они полны желания. Он не мог дождаться момента, когда заключит ее в объятия.

— Я думал, что сегодняшний вечер никогда не наступит.

Его голос звучал страдальчески — он целый день испытывал пытку. Томас быстро избавил ее от ночной рубашки и прикрыл ладонями ее груди. Его руки принялись ласкать, поглаживать, сжимать их, наслаждаясь их нежностью и упругостью. Он медленно обвел ее соски большими пальцами.

— Я хочу видеть тебя обнаженным.

В тихом голосе Амелии звучала страсть.

Она испустила стон и лихорадочно принялась помогать ему раздеться. Пока он спешил расстегнуть пуговицы рубашки, она принялась за его панталоны, и руки ее постоянно задевали его возбужденное мужское естество.

В промежутках между ласками и поцелуями, столь обжигающими, что его удивляло, почему матрас под ними не заполыхал, им обоим удалось сорвать с него всю одежду до последней тряпки. И только тогда он смог уложить на постель ее, издающую стоны, полную восторженного предвкушения наслаждении. Ее восхитительные груди, ее соблазнительные бедра и то потаенное место, обещающее нескончаемый упоительный экстаз, — все это звало и манило его к удовлетворению, которое способно было принести только завершение этой игры.

Амелия не воспринимала ничего, кроме мужчины, лежавшего между ее бедер. Тело ее было готово принять его, влажное и нетерпеливо ожидающее момента, когда она смогла бы почувствовать его твердое и горячее мужское естество внутри. Она сжимала его влажную спину обеими руками, стараясь привлечь его как можно ближе, но, к ее удивлению, он отстранился, приподнялся, опираясь на локти, держа руки по обе стороны ее бедер. Пряди его светлых волос прилипли ко лбу, плечам и груди, а грудь вздымалась от сдерживаемой страсти.

Широко разведя бедра, готовая к новому наслаждению, Амелия удивленно заморгала, когда его руки переместились с ее живота к нижней части тела, и он принялся ласкать ее, прежде чем перевернуть на живот.

Изумленная, она оглянулась через плечо и заметила мрачную решимость и напряженность выражения, когда он подсунул подушку под ее бедра, чтобы обеспечить им упор. Из его горла вырвался хриплый стон, а по щекам медленно поползли бисеринки влаги. Он принялся гладить и ласкать ее ягодицы. Ее голова устало опустилась на подушку. Пальцы Томаса нашли ее жаждущую влажную плоть. Амелии хотелось кричать, требуя большего, но из ее груди вырвались только мучительные рыдания. Она сделала движение бедрами назад, а руки завела за спину, чтобы привлечь его ближе.

Сделав одно резкое движение бедрами, он вошел в нее. Это было жесткое вторжение и достаточно болезненное, но именно такое, какого она хотела, и он вошел в нее глубже, чем прежде. Темп его движений все ускорялся с каждым сильным толчком. И очень скоро он довел ее до полного самозабвения, и она испытала столь сильное наслаждение, что на мгновение потеряла сознание. Влажный вздох слетел с его губ, полный страсти и вожделения и означающий, что он испытал то же самое.

Они некоторое время оставались соединенными таким образом: он все еще был глубоко в ней, ее плоть продолжала сжимать его и сокращаться, и их дыхание оставалось шумным и неровным, пока они парили над землей, а потом опускались на землю, переходя от эйфории к покою. Когда Амелия обрела силы, она перекатилась на спину и снова потянулась к нему. Он мгновенно отозвался, заключил ее в объятия и принялся целовать так страстно, будто вообще не собирался выпускать из объятий. А потом она спала долгим сладким сном.

Амелия любовалась совершенной картиной рождественского утра: семья собралась вокруг красиво убранной елки. Графиня нянчила дочь, а граф держал на руках сына. Кэтрин стояла на коленях, охая и ахая и любуясь зеленым бархатным платьем, украшенным множеством оборок, которое она вытягивала из коробки. Шарлотта примостилась на одном из кресел и пыталась развязать ленту на небольшой коробочке, время от времени бросая робкие взгляды на лорда Алекса, наблюдавшего за торжеством с благожелательностью самого Санта-Клауса.

— Это для вас, — сказал он.

Томас некоторое время копался под елкой, пока наконец не вытащил красиво украшенную шкатулку. Он протянул ее Амелии, и взгляд его пронзительных зеленых глаз был одновременно страстным и нежным.

Он приготовил для нее подарок. К горлу подступил ком, а глаза обожгли подступающие слезы.

«Не смей плакать!» Нет, она не станет плакать. Она не могла плакать. Сглотнув комок в горле, она смахнула едва появившиеся слезы и дрожащими руками приняла круглую шкатулку. Их руки соприкоснулись. Его глаза потемнели, и. Амелии пришлось собрать все свое самообладание, чтобы не думать о прошлой ночи.

Сосредоточиться, Но пальцы ее утратили ловкость и слаженность, и ей потребовалось немало времени, чтобы открыть шкатулку. Когда наконец ей это удалось, она увидела: внутри ее уютно угнездилось ослепительное сапфировое ожерелье.

Она охнула и прижала руку ко рту.

— Это очень красиво, но я не могу принять такой подарок, — сказала она шепотом.

Голос ее прерывался.

— Конечно, вы его примете.

Его тон был нежным, но не допускающим возражения.

— Но все подумают…

— Кто?

Он поднял брови и мгновенно окинул взглядом присутствующих.

— Здесь моя семья и мои друзья, здесь чужих нет. И поверьте мне, что ни Мисси, ни Радерфорд не посмеют осуждать наши отношения.

Амелия снова посмотрела на ожерелье. Что мог означать такой подарок? Это не было обручальное кольцо. Он хотел, чтобы они продолжали оставаться любовниками? Неужели это все, что он собирается ей предложить?

— Благодарю вас. Оно прекрасно, — пробормотала она, тяжело дыша.

Ее душили чувства, но глаза оставались сухими, потому что она не знала, что такое слезы счастья.

— Позвольте мне…

Он подошел ближе, и его запах опьянил ее. С церемонностью, достойной официального предложения, он вынул ожерелье из шкатулки, надел ей на шею и застегнул. Она ощутила обнаженной грудью вес и холодок тяжелых сапфиров. Прикосновение его рук к ее шее и плечам она ощущала как более интимное, чем даже поцелуй, и сердце ее чуть не разрывалось от того, что ей приходилось обуздывать свое ликование. Несколько раз у нее подгибались колени, когда он оказывался поблизости, а часто в его присутствии ее охватывала головокружительная эйфория, но она была не из тех женщин, кто легко падает в обморок. И все же сегодня Амелия боялась смотреть на него, потому что рядом с ним она теряла спокойствие.

Будь они одни, Амелия поцеловала бы его, но она знала: позволь она себе целомудренный поцелуй, то непременно пожелает большего. Они оба захотели бы большего.

Амелия изо всех сил старалась не смотреть на него, но чувствовала его взгляд на себе, и он обжигал ее. Она уловила пристальный взгляд лорда Алекса. Его зубы сверкнули в ленивой улыбке, выделяясь на смуглом лице. Он слегка наклонил голову, будто в знак признания и одобрения ее нового статуса и их новых с Томасом отношений. Потом отвернулся, подошел к Мисси и взял у нее из рук дочь.

— Сегодня вечером вы сможете выразить мне достойную благодарность, — услышала она томный, жаркий голос Томаса.

И сразу увидела в своем воображении переплетенные ноги, смятые простыни, обнаженные тела и жаркое и яростное соитие. Волна жара окатила ее с головы до пят. Господи! Еще целый день до того, как наступит вожделенная ночь!

— У меня тоже есть кое-что для вас.

Сначала Амелия предоставила ему возможность покопаться в груде подарков, лежащих под елкой и обернутых нарядной бумагой. Потом подошла к нему и вручила коробку и только тогда позволила себе посмотреть ему в глаза — он пожирал ее взглядом.

Томас принял коробку и, не теряя времени, открыл ее. На мгновение он замер, увидев модель корабля. Его взгляд метнулся к ней. От жара и интимности этого взгляда ее колени едва не подогнулись.

— Надеюсь, вам нравится.

Мисси, как всегда полная любопытства, подошла к брату.

— О, как красиво! Как раз то, что больше всего подходит, — сказала она, не отводя взгляда от его подарка.

Томас игнорировал ее добродушную насмешку. Подняв кораблик, он несколько раз медленно повернул вещицу, любуясь мастерством, с которым та была изготовлена.

К ним подошел лорд Алекс, все еще держа на руках крестницу.

— А мне Санта-Клаус принес только огромный кусок угля. Скажи, Армстронг, что нужно сделать, чтобы заслужить такое сокровище?

Мисси безуспешно попыталась заглушить приступ смеха.

— Я еще не заслужил его, но надеюсь, что это вопрос времени, — отозвался Томас.

Амелия почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

После ужина мужчины удалились в гостиную, а женщины отправились наверх посмотреть на детей.

Со свойственным ему «тактом» Картрайт приступил прямо к делу, без околичностей спросив:

— Ну, Армстронг, когда собираешься отпраздновать свадьбу? Весной я буду очень занят.

Радерфорд не позволил себе никаких замечаний. Он подошел к буфету и налил себе бокал портвейна, но по выражению его лица Томас понял, что и он ждет ответа.

Томас сел на диван и посмотрел на Картрайта.

— Меня не волнуют твои планы. Я все равно женюсь на ней, независимо от того, будешь ты в этом принимать участие или нет.

— Как ты понимаешь, речь идет не обо мне. В обществе до сих пор не смолкают разговоры о вашей непристойной перепалке на балу в доме леди Стэнтон.

— Пусть говорят что угодно. В любом случае наше обручение положит конец болтовне о каком-то непонимании между нами, — ответил Томас с коротким смешком.

Радерфорд вручил бокалы с портвейном ему и Картрайту.

Томас с радостью принял бокал и отпил из него. Радерфорд опустился в кресло рядом с ним. Картрайт остался стоять и переводил недоумевающий взгляд с одного на другого.

— Черт возьми! Только сейчас мне пришло в голову, что вы оба скоро будете женатыми мужчинами!

Последние два слова он произнес так, будто говорил о чем-то совершенно ужасном.

Томас наслаждался очевидной растерянностью друга.

— Опасаешься стать следующим?

Картрайт досадливо махнул рукой:

— Господи! Да я меньше всего об этом думаю. Мой отец ежедневно возносит хвалу Господу за то, что у него есть Чарлз, способный достойно увековечить его имя.

И, как всегда при упоминании отца, в голосе его прозвучала горечь.

— Так когда же состоится столь долго ожидаемое предложение руки и сердца? — поинтересовался Радерфорд. — Мисси, конечно, захочет принять участие в подготовке радостного события.

Томас посмотрел на зятя. Радерфорд был прав. Сестра тут же начнет претворять его планы в жизнь и самое простое превратит в нечто, достойное королевской семьи, а это означало, что спасти его могла только скорость и решительность.

— Как только Гарри вернется из Америки, я поговорю с ним.

— Но это всего лишь формальность, — сказал Картрайт, снова нетерпеливо взмахнув рукой.

— В таком случае самое время выпить за твою грядущую свадьбу, — подытожил Радерфорд, поднимая бокал. — За твое счастье! — провозгласил он.

— За мое счастье, — поддержал его Томас, и их бокалы звякнули.

У Картрайта вид был довольно удрученный.

Пребывание в Беркшире — увы! — близилось к концу. Если бы можно было растянуть это время еще на месяц… Но все же рождественские каникулы закончились, и в жизнь вошла реальность. И Томасу, и лорду Алексу, и графу надо было заниматься делами.

За две недели между Амелией и Мисси возникли очень близкие отношения. И так было не только с Мисси, но и со всей семьей Радерфордов. Поэтому отъезд оказался очень грустным.

Их возвращение в Стоунридж-Холл прошло без приключений. Элен сидела рядом с Амелией, тихая и довольная и, по-видимому, совершенно равнодушная к тому, что два других члена экипажа хотели бы видеть ее где угодно, только не здесь. А между Амелией и Томасом образовалась некая химическая связь, которую не описать никакими словами. В них кипели та страсть и вожделение, какие бушуют в двух людях, недавно ставших любовниками. Теперь имне надо было смотреть друг на друга — они просто жили в атмосфере постоянного любовного напряжения.

В Стоунридж-Холл они прибыли позже десяти часов вечера. Но несмотря на поздний час, леди Армстронг, одетая в бледно-желтое вечернее платье, означавшее, что она еще не переоделась на ночь, встретила и приветствовала их. Зеленые глаза виконтессы сверкали, щеки ее разрумянились цвет лица стал еще более нежным. Было ясно, что путешествие в Америку пошло ей на пользу.

— Девочки долго вас ждали, но бедняжки начали клевать носом и засыпать за столом.

Томас убрал руку с талии Амелии и подошел к матери. Они нежно обнялись, и виконтесса поцеловала его в обе щеки.

— Полагаю, вы хорошо встретили Новый год. Думаю, путешествие было удачным, — сказал Томас, отступая, чтобы взять мать за обе руки. — Не помню, чтобы я когда-нибудь видел тебя такой счастливой. Господи! Ты просто сияешь и светишься! — В его глазах заплясали веселые смешинки. — Уж не встретила ли ты какого-нибудь джентльмена во время путешествия?

Румянец на щеках его матери заиграл ярче.

— Ты гораздо более дерзкий, чем твои сестры, — попеняла ему виконтесса с улыбкой.

Стараясь избежать ответа на его шутливый вопрос, она переключила внимание на Амелию.

— Привет, дорогая. Надеюсь, вы чувствовали себя у моей дочери, как в своем доме.

— Мисси и Джеймс оказались очень радушными хозяевами. И девочки вели себя так, что я почувствовала себя членом семьи. А что касается ваших внуков, я могла бы часами петь им восторженные хвалы.

Графия похлопала Амелию рукой, затянутой в перчатку.

— Ну, вам, наверное, будет приятно услышать, что скоро вы вернетесь домой. С нами озвратился и ваш отец. Сейчас он в своем городском доме. Но хочет приехать за вами лично.

Взгляд Амелии тотчас же обратился к Томасу.

— Гарри в городе? — спросил Томас.

Он казался приятно удивленным.

— Да, ему удалось закончить свои дела за два дня до нашего отплытия.

Ее отец. Впервые за долгие годы при мысли о нем у Амелии не сжалось сердце и не вскипел гнев, — трудно было бы выразить точно, что она почувствовала.

— Должна сказать, что я очень удивлена, — ответила она честно.

— Ну, вы оба, должно быть, устали от дороги. Пожелаю вам доброй ночи. Поговорим утром.

— Тогда я провожу Амелию до ее спальни. Доброй ночи, мама.

— Доброй ночи, леди Армстронг, — сказала Амелия, чувствуя на себе задумчивый и понимающий взгляд виконтессы.

Томас вел ее вверх по лестнице. Его рука легонько покоилась на ее талии с властностью, которая ее завораживала. Вся его повадка свидетельствовала об одном — он готов сообщить миру, что для него это больше, чем приключение, больше, чем свидания любовников, полнящиеся жаром и страстью, за закрытыми дверьми и задернутыми шторами. С тех пор как Томас узнал, сколь сильно она его любит, он по-настоящему ухаживал за ней: дарил ей цветы, шоколад, книги… Амелию переполняло счастье. Как только за ними закрылась дверь ее комнаты, она повернулась к нему в сладостном предвкушении прощального поцелуя на ночь.

— Если я сейчас тебя поцелую, то не смогу остановиться. Просто не знаю, как можно принимать тебя дозировано.

— А я и не хочу, чтобы ты останавливался.

Она дышала неровно и хрипло и уже подняла руки, чтобы обнять его.

— Амелия!.. — застонал он. — В доме моя мать и сестры.

— Тогда пойдем в твою комнату.

— Невозможно, — ответил Томас, хотя глаза его говорили обратное: ему бы этого хотелось.

— Почему нет? В доме своей сестры ты не проявлял подобной сдержанности, — сказала она шепотом и опять потянулась к нему, чтобы прижаться лицом к его шее.

Она любила это ощущение — прикосновение его щетины к ее щеке.

На мгновение глаза его закрылись, и он испустил стон:

— Нет, не надо меня искушать.

Сжав ее бедра, он крепко прижал ее к себе, давая ей почувствовать свое возбуждение.

Внизу ее живота кольцами зазмеился жар, и она ощутила влагу между бедер. Прошло менее двадцати четырех часов с того момента, как он был с ней, и вот она снова была разгорячена и обуреваема желанием.

— Мисси не была невинной, когда вышла замуж за Радерфорда, а что касается Кэтрин и Шарлотты, то они мне не сестры. Но из уважения к моей матери и моим невинным сестрам мы, право же, не должны этого делать.

На последних словах голос Томаса дрогнул.

Амелия знала, что добьется своего, если будет настаивать. Ведь он так же нетерпелив, как она, когда между ними вспыхивает желание, но его доводы были словно ведро холодной воды. Такое его поведение говорило о цельности и высокой морали, в то время как ее нежелание думать о его семье свидетельствовало о ее теперешнем легкомыслии.

Она медленно, неохотно высвободилась из его объятий. Его руки задержались у нее на талии, будто он не хотел ее отпускать, но потом они упали вдоль тела.

— Увидимся завтра утром, — сказала она тихо.

Его глаза потемнели, а руки сжались в кулаки. На мгновение ей показалось — сейчас он передумает. Но Томас просто погладил ее щеку.

— Думай обо мне, — пробормотал он неразборчиво.

Это было все равно что приказать рыбе плавать, а птице летать. Думать и мечтать о нем — что еще она могла делать? Амелия кивнула, бросила на него прощальный долгий взгляд и закрыла дверь в свою спальню, позволив себе величайшее искушение — стоять молча и неподвижно по другую ее сторону.

 

Глава 28

Через день после возвращения в Стоунридж-Холл и только через месяц после первой встречи с Луизой Томас оказался в немыслимой ситуации: ему пришлось против воли принять ее. (Позже он не преминул «поблагодарить» за это мать, которая не посмела отказать ей в приеме.) Появление Луизы в его доме без приглашения и без предварительного предупреждения нарушало все мыслимые и немыслимые правила приличия. Дерзость этой женщины была беспредельной.

Они удалились в библиотеку, в то время как он стоял и смотрел на нее с выражением, отнюдь не свидетельствовавшим о светской учтивости. Луиза, являвшая собой картину полного спокойствия, села на голубой пуф возле камина.

— Вы располагаете десятью минутами моего времени, — проговорил Томас.

Амелия в это время была занята в утренней комнате с его сестрами и слушала, как Эмили практикуется в игре на фортепьяно.

— Господи, вы стали так холодны. Пожалуйста, не говорите мне, что это моя вина, если вы забыли о хороших манерах.

На лице ее красовалась улыбка женщины, имеющей весьма высокое мнение о себе и уверенной в своей безусловной привлекательности. Почему он не замечал этой ее склонности к самолюбованию семь лет назад?

— Не льстите себе, воображая бог знает что. Будьте довольны уж тем, что я согласился вас принять и выслушать.

Он повернулся и подошел к буфету. Резким движением откупорил хрустальный графин, взял стакан и налил себе вина. Без этого, подумал он, ему не пережить следующие десять минут.

Луиза грациозно поднялась с места и обогнула стол.

— Ваша нелюбезность означает, что вы не предложите мне выпить?

Томас повернулся к ней и смотрел, как она приближается к нему, картинно надув свои красные губы. Он предпочитал розовые. Темно-розовые. У Амелии был восхитительный розовый рот.

— Не думаю, что вы останетесь достаточно долго, чтобы насладиться напитком.

— Как вы жестоки, — мягко укорила она его. — Только Господу известно, зачем я предприняла это путешествие. К счастью, у меня дом в Сомерсете, потому что, похоже, мне не приходится рассчитывать на ваше гостеприимство.

Теперь она стояла лицом к нему и ее пышные юбки касались его панталон. В ноздри ему ударил запах ее духов. Слишком сладкий цветочный запах, очень подходящий его носительнице.

— Да, именно так. Поэтому надеюсь, что вы не станете слишком долго держать меня в неведении относительно цели вашего визита, — ответил Томас сухо.

Стремясь выдержать дистанцию между ними, он обошел вокруг нее и направился к креслу в самой дальней части комнаты. Ничуть не смущенная и не обескураженная этим, Луиза последовала за ним и села на диван напротив.

— Я часто думала о вас все эти годы. Думала о том, каким был бы брак с вами, и частенько представляла, что Джонатан — ваш сын.

Так у нее есть сын? Он впервые услышал об этом. Жизнь с Луизой была бы чистым несчастьем, но ребенок приковал бы его к ней навсегда, а уж это было бы катастрофой. Он мысленно возблагодарил своего отца, столь неумело распорядившегося семейным состоянием и оставившего его без гроша. Если бы не это, его юношеская глупость обернулась бы несчастьем, имя которому было герцогиня Бедфорд.

— По правде сказать, самое лучшее, что случилось со мной, — это ваш брак с герцогом.

Брови герцогини сошлись на переносице, а губы сжались, образовав прямую линию, ее лицо выразило крайнее неудовольствие. И наконец облик подлинной женщины, какой она была, проступил из-под складок парчи цвета бургундского вина и черного бархата.

— Вижу, что с вами не договориться, — сказала она лимонно-кислым тоном. — И все же то, что дошло до меня, должно вас очень заинтересовать. Потому что это позор, настоящий позор.

— Я искренне сомневаюсь, что мне захочется услышать что-либо, если только это не слова прощания: good-bye, adieu, adios — на каком бы языке они ни были произнесены, — заметил Томас сухо.

Ее карие глаза сверкнули недобрым огнем, и это придало лицу мрачное и даже зловещее выражение.

— О, я уверена, эти сведения могут представлять для вас некоторый интерес. Это касается гостьи вашей мамы, дочери маркиза Бертрама.

При упоминании Амелии чувства Томаса мгновенно проснулись к жизни, но он постарался скрыть свой интерес.

— И что же до вас дошло?

Он произнес это легко и сделал глоток из своего стакана.

На губах Луизы снова засияла улыбка:

— Я так и знала, что эта особенная тема вызовет у вас интерес. Хотя должна вас предупредить, вам может не понравиться то, что я скажу.

— Я не настолько наивен, чтобы поверить, что вы проделали весь этот путь в Девон ради того, чтобы сообщить мне добрые вести, касающиеся леди Амелии.

— Ну, я сочла своим долгом предупредить вас: эта юная леди, находящаяся под вашим кровом, имеет определенного рода репутацию. Пока это еще не стало известно широкой публике, но я знаю, что у нее была связь с несколькими джентльменами. Первый из них, если вы только способны этому поверить, сын какого-то торговца в одном из графств. Подумайте только! Торговца!

Она сделала паузу, ожидая его ответа. Когда стало ясно, что его не последует, Луиза начала снова:

— А совсем недавно появился лорд Клейборо. И они оказались связаны узами, какими когда-то были связаны мы с вами.

— Неужели? — процедил Томас сквозь зубы, поднимая брови.

Луизу, похоже, привела в замешательство его реакция. Мгновение она сидела молча, сдвинув брови и сжав губы, но, упорно добиваясь своей цели, продолжила:

— Мне говорили, что маркизу пока что удавалось воспрепятствовать ее браку. Как бы то ни было, совершенно очевидно, что ее невинность — не более чем иллюзия, хотя я не сомневаюсь, что маркиз заплатил деньги, достойные короля, за то, чтобы замолчать эти инциденты.

Томас ответил кривой усмешкой. И в самом деле, потребовалась огромная сумма, чтобы оплатить долги Клейборо. Это было правдой. Что же касалось Кромуэлла, то Гарри пригрозил ему протолкнуть в парламенте закон об увеличении налогов для компаний, ведущих дела за границей, что серьезно сократило бы доходы Кромуэлла старшего от его зарубежных предприятий.

— Но какое отношение имеют ко мне все эти сведения?

«Ах ты, Гнусная интриганка! Насколько же низко ты способна пасть?» — размышлял он лениво.

Луиза изменила позу, будто не знала точно, как принять его ответ или, если выразиться точнее, его отсутствие. Несколько секунд прошло в молчании, в течение которых она внимательно наблюдала за ним. Он, в свою очередь, следил за ней скучающим взглядом. Потом вдруг она вскинула подбородок.

— Ну, думаю, если все это станет достоянием общества…

Никогда еще не приходилось Томасу слышать голос, столь язвительный и коварный, столь безжалостно самодовольный и эгоистичный.

— Вы явились сюда, чтобы угрожать мне, ваша светлость?

— Мой дорогой Томас, не понимаю, почему вы так плохо думаете обо мне, — сказала она, вкладывая в свой тон должную меру ужаса и изумления. — Я говорила о других людях, которым, должно быть, уже все известно. Знаете, как в свете любят скандалы?

Томас допил остатки рома и поднялся с кресла.

— Ваша светлость, если это и есть причина вашего визита, то вы напрасно старались. Я хочу распрощаться с вами и прошу вас больше не появляться в моем доме.

Луиза вскочила на ноги столь стремительно, что парча и бархат ее туалета возмущенно зашуршали. Она уставилась на него злыми прищуренными глазами.

— Неужели вы не понимаете, что она обесчещена?

— Свет в избытке получит пищу для сплетен, когда будет оглашена наша помолвка.

— Неужели вы и впрямь собираетесь жениться на этой девице?

— Не только собираюсь, но и готов вызвать каждого, кто осмелится усомниться в ее чистоте. Могу вам сообщить со стопроцентной уверенностью, что к ней не прикасался ни один мужчина.

— Если вы воображаете, что я этому поверю…

— Право же, мне безразлично, поверите вы или нет. А теперь, полагаю, отведенное вам время истекло еще минуту назад.

Он повернулся, чтобы проводить ее до двери библиотеки, когда эта дверь распахнулась.

— Томас, я…

Амелия остановилась при виде женщины рядом с Томасом.

— Простите, я не знала, что вы не один.

«Что вы в обществе такой красивой дамы», — подумала Амелия, ощутив укол ревности, и повернулась, чтобы уйти.

— Нет, Амелия, пожалуйста, останьтесь. Ее светлость уже уходит.

В его тоне она расслышала жесткость и поняла, что последние слова были скорее командой и лучше с ним не спорить.

«Ее светлость»? На этот раз Амелия посмотрела на даму внимательнее. Она смутно припомнила, что кто-то упоминал, будто герцогиня Бедфорд вернулась из Франции. По всем отзывам, она была блондинкой, молодой и красивой. И это точно соответствовало внешности женщины, стоявшей перед ней.

— Право же, Томас, у вас манеры докера. Вы не собираетесь представить нас друг другу?

Герцогиня журила его с улыбкой, но оглядывала Амелию холодным взглядом с головы до ног, и в ее глазах Амелия не видела ничего, кроме любопытства и недоброжелательности.

Амелия замерла. Случалось и в прошлом, что женщины смотрели на нее так. Но на этот раз все было иначе. Томас принадлежал ей. И будь она герцогиней или кем другим, эта женщина не имела права смотреть на нее как на нежеланную соперницу, претендующую на внимание мужчины.

— Да, Томас. Думаю, нас стоит представить друг другу, — ответила Амелия.

Она сделала шаг вперед и продела свою руку под руку Томаса, демонстрируя интимность их отношений.

«Он мой!» Этот жест ни с чем нельзя было спутать, он означал, что она претендует на право обладания им.

— Леди Амелия, это герцогиня Бедфорд. Ваша светлость, леди Амелия Бертрам.

Голос Томаса был полон сдерживаемого смеха. И она была рада, что он находит ситуацию забавной.

Герцогиня чуть-чуть наклонила голову. Не убирая руку из-под локтя Томаса, Амелия присела в реверансе, тоже не стараясь выразить особое почтение.

— Если вы позволите, дорогая, я только провожу ее светлость.

Взяв руку Амелии в свою, он поцеловал внутреннюю сторону запястья.

Разъяренная герцогиня громко вздохнула, но Амелия почти не слышала ее, потому что прикосновение губ Томаса к ее коже вызвало бунт всех ее чувств.

Томас выпроваживал светловолосую женщину из комнаты, и Амелия видела его резкие нетерпеливые движения, будто он хотел поскорее освободиться и заняться более важными делами. Герцогиня приняла столь недостойное обращение с царственным величием королевы, потерявшей где-то свою корону: она двигалась в мертвом молчании, но, несомненно, лелеяла планы мести.

— В чем, собственно, дело? — спросила Амелия, когда несколькими минутами позже Томас вернулся в библиотеку.

Плотно затворив дверь, он двинулся к ней, и на лице его светилась злорадная ухмылка.

— Я бы мог спросить то же самое. Мне показалось, ты только что поставила на мне клеймо, закрепив таким образом свое право собственности.

Амелия не стала этого отрицать — ее намерение было именно таково.

— Я хочу знать, почему у герцогини Бедфорд был такой вид, будто она предпочла бы видеть меня на другом краю света — в промерзшей тундре или в тропическом лесу.

Томас подошел к ней, и она тотчас же оказалась в тепле его объятий.

— Не хочу больше тратить ни минуты па обсуждение герцогини! Достаточно уже того, что она не имеет никакого отношения к нам обоим. Надеюсь, мы ее больше никогда не увидим, — пробормотал он, стараясь найти у нее за ухом самое чувствительное местечко.

Амелия сделала слабое движение головой, стараясь отстраниться.

— Не пытайся меня отвлечь, Томас…

Ее фраза закончилась стоном, когда он чуть прикусил кожу ее шеи, а потом принялся ласкать это место языком.

Возможно, именно это побудило его до конца быть с ней откровенным.

— Клянусь тебе, она для меня ничего не значит. Ошибка юности, и ничего более. Я не видел ее добрых семь лет после возвращения в Англию. Господи, Амелия, теперь-то ты должна знать, что я люблю тебя и только тебя!

У Амелии перехватило дух, и мысли о герцогине тотчас же вылетели у нее из головы. Изумленная, она смотрела на него, сомневаясь, правильно ли его расслышала. Потом он поцеловал ее, ввергнув в водоворот страсти. «О, Томас, я так сильно тебя люблю!» — хотелось ей сказать, но она не смогла произнести это вслух. Она отдалась его поцелуям, его прикосновениям и обещаниям большего. И решила, что скажет ему о своей любви позже. Да, очень скоро. Возможно, когда он перестанет ее целовать.

 

Глава 29

— Мадемуазель, здесь барон!

Голос Элен был полон паники, и эта паника передалась Амелии, пробившись сквозь затуманенное сознание.

Она так и не успела сказать Томасу о своих чувствах после поцелуя, который положил начало более смелым и жарким ласкам. Томас прервал их прежде, чем страсть окончательно не лишила его самообладания и не сожгла дотла. После того как они расстались у подножия лестницы, трепеща от неудовлетворенного желания, она удалилась в свою комнату, чтобы отдохнуть до ужина.

— Кто?

— Лорд Клейборо. Он здесь. Ждет там… недалеко от дома.

Она сделала яростный жест, указывая на окно.

— Но…

Амелия замолкла.

Лорд Клейборо в Стоунридж-Холле? Боже милосердный! Почему? И тут она вспомнила, что сказала ему в их последнюю встречу в городе: «В следующий раз не требуйте письменного приглашения. Вы знаете, где я». Да уж, поистине он выбрал самое подходящее время, чтобы вспомнить о ее словах!

Господи, но ведь то было тысячу тысяч лет назад. И происходило все это с совершенно другой женщиной и в другое время. Теперь она больше не была той женщиной и уже давным-давно и думать забыла о бароне. Боже! Ей следовало написать ему, как только она поняла, что не выйдет за него замуж. А теперь он здесь, в доме Томаса. Ее окатила волна ужаса. Господи! Если Томас узнает об этом… Она попыталась подавить подобные мысли.

Ей необходимо время, чтобы подумать. Надо найти способ, как разрешить эту немыслимую ситуацию.

— Где это «там»? Где ты его видела?

— Я… я, гм, ну, Джонс показывал мне одно место, пока еще было светло… возле сторожки он заметил нас… Он там.

Элен потупила взгляд, и лицо ее вспыхнуло ярким румянцем. В другой раз Амелия сочла бы поведение своей горничной забавным, особенно ее смущение и невозможность толково объяснить свое свидание с лакеем, но сейчас было не до веселья.

«Думай, Амелия, думай!» Рискнет ли она встретиться с ним сейчас? Или не посмеет — что, возможно, еще хуже? Ее будущее счастье, вероятно, зависит теперь от ее действий.

Все удалились к себе после вечерней трапезы, а ей требовалось всего-то десять — пятнадцать минут для того, чтобы отослать лорда Клейборо. Без сомнения, он будет разочарован, но едва ли их можно было назвать влюбленной парой.

— Мне нужен мой плащ.

Амелия приняла решение, и теперь ей хотелось как можно скорее покончить с этим делом и лордом Клейборо.

Томас не мог уснуть. И это неудивительно — всю оставшуюся часть вечера он пребывал в возбуждении, которое не мог подавить. Томас никогда не предполагал, что даже трапеза может возбуждать чувственность. Но он ведь никогда прежде и не замечал, как Амелия с аппетитом и удовольствием поглощает еду, что вызывало у него мысль о том, как ее губы могли бы… Вид Амелии, наслаждающейся земляникой в шоколаде, вызвал у него такое возбуждение, что его, плоть стала тверже железной кочерги.

Они распрощались у двери ее спальни, он был настолько неуверен в себе, что не посмел позволить себе даже целомудренного поцелуя в щечку. Дотронуться до нее было бы верхом глупости, принимая во внимание его благородное намерение не шокировать мать и сестер.

Однако часом позже, продолжая страдать от неудовлетворенного желания, он думал и думал о том, до чего неудобен его моральный кодекс, удерживающий его вдали от ее постели. В конце концов, он ведь собирается на ней жениться. И их отношения не были какой-то жаркой греховной связью. И конечно, они будут вести себя очень скромно. Его мать и сестры никогда не узнают об этом, потому что их спальни расположены в другом крыле.

Решение было принято, и совесть его больше не беспокоила. Томас вскочил с постели, схватил свой халат и вышел из комнаты.

Десятью минутами позже он стоял у окна библиотеки, раздумывая, что делать дальше. Какие-то предчувствия одолевали его, сея беспокойство и волнение. Где она? Он пришел в ее комнату — она была пуста. Осмотрел кабинет и библиотеку, утреннюю комнату и столовую, и с каждой минутой его беспокойство усиливалось. Он заглянул даже в бильярдную, в которую она почти никогда не входила. Но и там ее не оказалось.

На всякий случай он вернулся в библиотеку, подумав, что мог с ней разминуться. Она любила читать у окна, выходящего в заднюю часть сада. Томас остановился у этого окна и машинально посмотрел в него. Краем глаза он уловил какое-то движение. И тотчас же из рощицы кизила, слева от сторожки, появилась фигура. При лунном свете ее можно было хорошо разглядеть. Он облегченно вздохнул. Сторожка находилась не очень далеко от господского дома, поэтому из окна хорошо просматривалось все это пространство.

И вдруг он заметил другую фигуру, несомненно мужскую. Голова мужчины была опущена, потому что, судя по всему, разговор был интимным. И это вовсе не были двое людей, обменивающихся ничего не значащими любезностями.

Томас, как во сне, увидел их поцелуй. Все это казалось нереальным. Мужчина склонился к Амелии и поцеловал ее в губы. Прошла одна, а то и две секунды, она резко отстранилась, поспешно оглянулась, схватила его за рукав и увлекла в заросли кизила.

— Сэр!

Томас вздрогнул и сквозь красную пелену гнева и ревности увидел дворецкого. Альфред, прямой и высокий, стоял на пороге библиотеки, и выражение его лица было серьезнее обычного.

— В чем дело, Альфред?

Томас был искренне удивлен своим спокойным тоном, в то время как внутри у него бушевала ярость.

— Сэр, один из слуг обнаружил пустую карету. За деревьями возле пруда. Как мне поступить? Сообщить констеблям?

Состояние Томаса можно было бы сравнить с состоянием тонущего, который только что понял — он не умеет плавать. Зрение отказывалось воспринимать только что увиденную сцену, но сознание не могло отрицать факта предательства Амелии. Теперь оставался лишь один вопрос: кто был этот мужчина? Коварная, лживая ведьма!

— А лошади?

— Да, сэр. Обе привязаны к дереву.

Томас медленно кивнул:

— Я сам с этим разберусь.

Его дворецкий, обычно стоически спокойный, смотрел на него, подняв брови и широко раскрыв глаза. Минутой позже он проговорил:

— Как пожелаете, сэр.

Альфред повернулся, собираясь уйти, потом остановился и посмотрел на хозяина.

— Сэр, хотите, чтобы я зажег лампы?

И буквально, и фигурально Томас стоял, окутанный мраком. Он так спешил, когда открыл дверь библиотеки, что не подумал о свечах.

— Нет, сейчас я ухожу, — сказал он, не двигаясь с места.

Альфред удалился так же тихо, как вошел. Никакого объяснения этой сцене найти он не мог.

Итак, будущее, которое Томас уже ясно видел, рушилось с апокалипсической скоростью. И вдруг он заметил: Амелия появилась из-за кустов и торопливо направилась по тропинке к черному ходу. Томас повернулся и вышел из комнаты, намереваясь приветствовать ее.

 

Глава 30

Дверная ручка легко поддалась, и дверь распахнулась так быстро и резко, что Амелия с трудом удержалась на ногах. Ее руки в перчатках вцепились в дверной косяк.

В дверях стоял Томас.

Глаза его были холодны, как сибирская зима, и жестки, как гранит.

— Томас!

Единственное, что ей удалось произнести.

— Поздновато гулять на холоде.

Его тон был лишен выражения, но глаза могли бы разрезать стекло.

Амелия задрожала — и от холодного порыва ветра, и от его ледяного пронзительного взгляда.

— И кто же на этот раз? Кто-нибудь новый или вы вернулись к своим прежним увлечениям — Кромуэллу и Клейборо?

Он говорил спокойно, даже небрежно — так двое встретившихся на улице пешеходов обмениваются ничего не значащими любезностями.

Амелия открыла было рот, но произнести ничего не смогла. Холодный воздух покалывал кожу под одеждой. Она нервно сделала шаг вперед, ожидая, что он преградит ей путь, но Томас посторонился и позволил ей войти. Оказавшись в плохо освещенном холле, она потянула входную дверь на себя и закрыла ее.

— Кто это был? — снова спросил он, на этот раз еще тише.

— Я… Это не то, что ты… вы подумали.

— Я вас видел. Поэтому не трудитесь оскорблять меня подозрениями в слабоумии. — В его тоне появилась обвиняющая нотка. — Или вы предпочитаете, чтобы кто-нибудь из моих людей поймал его прежде, чем он покинет мою землю? Я считаю незаконное вторжение преступлением.

«Скажи ему правду, — убеждал ее внутренний голос. — Пожалуйста, пойми. Пожалуйста, пойми!» — мысленно обращалась она к Томасу.

— Это был лорд Клейборо, — сказала она задыхаясь. — Но я отправила его назад, — поспешила она добавить. — Он все еще считал, что мы поженимся.

Лицо Томаса оставалось непроницаемым.

— И почему бы ему так считать?

«Потому что я была так глупа и так опьянена любовью к тебе, что не думала о нем и не написала ему о том, что мои чувства изменились», — вертелось у нее в голове.

— Мы не переписывались с бала у леди Форшем. И он думал, что ничего не изменилось.

— Значит, вы утверждаете, что он проник на мою землю против вашего желания и без приглашения?

«Скажи ему правду», — продолжал звучать в ее ушах докучный голос. И она, подчиняясь ему, слепо и отчаянно продолжила:

— Не совсем так. То, что я…

— Так вы позволили или не позволили ему вторгнуться на мои земли?

Одна крошечная ложь могла бы все уладить. Но солгать ему она не могла.

— Возможно, я это и сделала, но вовсе не так, как вы думаете. Я…

И снова он не дал ей договорить, сказать что-нибудь в свое оправдание.

— Я ожидаю, что завтра вы уедете.

Прошла минута, прежде чем Амелия смогла осознать, что он сказал и что она услышала, потом мучительная боль обожгла ее сердце, и она чуть не рухнула на колени.

— Томас, пожалуйста, позвольте мне объяснить! — умоляла она.

Амелия потянулась к нему и дотронулась до рукава его халата. Он вырвал руку, будто ее прикосновение было невыносимо для него.

— Завтра.

Слово-приговор, обрекавший ее на холодное и пустое будущее, на жизнь без неге.

Она беспомощно смотрела на него, на его всклокоченные золотые волосы, потемневшие от проступившей щетины щеки и подбородок. Она молча проклинала лорда Клейборо за его неуместное появление и Томаса за его тупое упрямство, но больше всего себя за то, что вообразила, будто может справиться с этой ситуацией сама, не вовлекая в нее Томаса.

— Я не люблю его. Никогда не любила. С того самого бала я знала, что не смогу выйти за него. Я хочу быть с вами. Пожалуйста, не покидайте меня, — сказала она жалобным, убитым тоном.

Ей хотелось крикнуть: «Я люблю тебя!» — но эти слова были еще непривычны.

Он ответил не сразу. Вместо этого оглядел ее всю — от всклокоченных ветром волос до ног, обутых в сапожки.

— Вы позволили ему поцеловать вас.

В его словах было обжигающее обвинение, полное рассчитанной мстительности.

— Он это сделал против моей воли.

Но Томас отмахнулся от нее бесстрастным жестом.

— Я рассчитываю на ваш отъезд. Завтра же.

Его тон был беспощадным.

— Томас, вы не можете так говорить…

— Очень хорошо. Оставайтесь.

Не сказав больше ни слова, он повернулся с намерением удалиться. Только когда он завернул за угол главного коридора, Амелия очнулась. Неужели он и в самом деле сдался?

Инстинктивно она сделала попытку последовать за ним, но тут же остановилась. Сегодня ничто не могло бы растопить его гнева. И даже признание в любви не было бы принято должным образом.

Плотнее запахнув плащ вокруг дрожащего тела, она направилась прямо к своей спальне, так и не услышав и не увидев ни души.

Несомненно, завтра утром Томас будет в более спокойном настроении. А если не завтра, то послезавтра. И тогда он согласится ее выслушать. Этой мыслью и жаркой мольбой об этом она наконец убаюкала себя и уснула прерывистым сном.

На следующее утро за завтраком Амелия застала одну виконтессу. Она сидела во главе стола и пила чай из фарфоровой чашки. При появлении Амелии леди Армстронг поставила чашку на стол.

— Доброе утро, леди Армстронг, — вежливо поздоровалась с ней Амелия.

Пожалуй, слишком вежливо, принимая во внимание их недавнюю близость.

Виконтесса обратила к ней внимательный взгляд. На ее безупречном лбу обозначилась тонкая морщинка.

— Томас вернулся в Лондон.

Амелия вздрогнула и замерла — вокруг нее все обрушилось и разлетелось вдребезги, как стекло, упавшее на мраморный пол. Глаза защипало, дыхание прервалось.

— Он уехал? — спросила она задыхаясь.

Леди Армстронг поспешно поднялась с места и подошла к ней. Лицо ее выражало смесь жалости и беспокойства.

— Вчера вечером между вами что-то произошло?

Амелия была слишком подавлена, чтобы отвечать. Она могла ожидать всего: молчания, холодности, гнева, возможно, даже презрения, но не этого. Только не этого.

Она отказалась уезжать, и поэтому уехал он. Именно так. Не предупредив ни единым словом. Она убедила себя, что его слова — «Очень хорошо. Тогда оставайтесь» — означали: он даст ей возможность оправдаться и все объяснить. Но теперь он уехал. Он бросил ее тогда, когда она поняла, что не представляет жизни без него.

— У меня нет аппетита. Если вы меня извините, леди Армстронг, я вернусь в свою комнату, — ответила Амелия хриплым шепотом.

Виконтесса коснулась ее руки, пытаясь успокоить.

— Моя дорогая, вы уверены, что ничего не хотите мне рассказать?

Амелия вырвала руку и с отчаянной силой покачала головой:

— Нет, нет, мне надо прилечь. Если вы меня извините…

Она поспешно выбежала из комнаты и вернулась к себе в спальню, где могла без помех оплакать свою потерю, — в уединении и с сухими глазами.

Прошло три дня после отъезда Томаса. На третий день добровольного заточения Амелии в спальне виконтесса лично сообщила ей, что в гостиной ее ожидает посетитель. Она не сказала, кто именно, пояснила только, что таково желание джентльмена. Амелия почувствовала, что сердце ее забилось с удвоенной силой. Сначала в ней вспыхнула слабая надежда — а вдруг?.. Но она тут же одернула себя: будь это Томас, виконтесса едва ли стада бы проявлять такую сдержанность.

Может быть, лорд Клейборо? Нет, это невозможно. Их последняя встреча не оставила ему никаких сомнений в ее чувствах к нему, точнее сказать, в их полном отсутствии. А после того как она услышала его горькие сетования по поводу того, что он зря потратился на путешествие в Девон и как это нелегко для него, она весьма сомневалась, что он совершит подобный вояж снова.

Амелия вошла в гостиную, не зная, чего и кого ожидать там. Возможно, Томас прислал лорда Алекса или Джеймса поговорить с ней. Ее надежды рухнули, когда она увидела отца, сидящего в кожаном кресле.

Он поднялся на ноги.

— Амелия!

Он произнес ее имя нежно, почти с благоговением, что было для него несвойственно. Обычно он был весь поспешность и деловитость.

— Привет, отец, — проговорила она без обычной досады или безразличия.

Маркиз направился к ней, протянув руки, а потом опустил их, будто осознав неуместность этого жеста.

Вид у него был безупречный, одежда самого лучшего качества, но лицо его показалось ей утомленным и постаревшим.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал отец.

Он солгал. Она знала, что никоим образом не может выглядеть хорошо. От недостатка сна под глазами у нее образовались темные круги. Лицо было бледным. Но она не стала возражать.

— Ты приехал забрать меня домой? — спросила она равнодушно, подойдя к камину.

— А ты хочешь домой?

Амелия бросила на него взгляд через плечо. Когда отец спрашивал ее об этом? И вообще о чем-нибудь?

— Разве у меня есть выбор?

— Леди Армстронг очень хотела бы, чтобы ты осталась у нее до зимнею бала.

Амелия благодарно кивнула, но ничего не ответила. Ей хотелось бы остаться до возвращения Томаса.

— Вчера я видел Томаса, — сказал отец, резко меняя тему.

Серьезность его тона свидетельствовала о том, что беседа у них была не из приятных.

При упоминании имени Томаса сердце ее бешено забилось. Стараясь не выдать своего волнения, она проговорила:

— Да, я так и думала.

— Похоже, он считает, что я годами пренебрегал тобой.

На этот раз Амелия стремительно повернулась к нему:

— Он сказал это тебе?

Ее отец, маркиз Брэдфорд, аристократ из аристократов, избегал ее взгляда, будто ему было тяжело смотреть ей в глаза.

— Да, он укорял меня за что-то подобное, а потом еще упрекнул, почему я не сказал ему, что в детстве ты болела скарлатиной. — Он поднял на нее взгляд, и по тому, как отец сжал губы, она поняла, что он обижен этим упреком. — Вот почему я здесь. Я должен был приехать.

Амелия стояла молча, не зная, как понять то, что Томас говорил о ней с о гном. В ее сердце снова забрезжила надежда, но тотчас же и исчезла.

За последние несколько месяцев она многое узнала о Томасе Армстронге: он мог быть ужасным в качестве врага, но в то же время проявлял яростную и непоколебимую верность тем, кому повезло завоевать его привязанность. Без сомнения, последнее и вызвало всплеск его возмущения. Он заступился за тринадцатилетнюю девочку, которой она была тогда, а не за женщину, которой стала. Женщиной, которую он презирал.

— …и только когда я написал Рису, узнал правду. Он признался, что миссис Смит утаила от меня твою болезнь. Хотя я понимаю, почему они это сделали: я только что потерял твою мать, и всё же им следовало посоветоваться со мной. — Он разразился горьким мрачным смехом и смущенно покачал головой. — Наверное, я узнал бы об этом, только если бы они решили, что ты умираешь.

Его голос дрогнул, когда он произнес последние слова.

Амелия не была настроена слушать его признания и потому промолчала. Из этого злополучного инцидента с ее болезнью выросли и расцвели ее сомнения в чувствах отца. Эти сомнения столь глубоко укоренились в ее душе, что ничто, кроме настоящей бури, не могло бы их вырвать.

— Но… но…

Никакие разумные слова не шли у нее с языка.

— Конечно, я не ангел, но прошу тебя: не считай меня способным оставить тебя одну, когда ты больна… Умоляю тебя — напиши Рису, если я тебя не убедил. Он сможет подтвердить все, что я сказал.

Амелия медленно покачала головой. Ей не надо было писать Рису. Взгляд ее отца был полон таким отчаянием, что она безоговорочно поверила ему; он не лгал.

— Я верю тебе, — сказала она тихо.

Его плечи поднялись и опустились, у него вырвался долгий хриплый вздох облегчения. В течение нескольких секунд он смотрел на нее с такой нежностью, какой она никогда в нем не замечала. И когда он положил руку ей на плечо, она не отстранилась, но приняла эту руку, как целебное лекарство на долго гноящуюся рану.

— Девочка нуждается в матери, и ты не была исключением. Когда она умерла, я… я был совсем неравноценной заменой ей. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что слишком замкнулся в своем несчастье. Во мне не осталось места ни для чего, в том числе и для тебя. Ты нуждалась… ты заслуживала много лучшего отца, чем был я.

— Я нуждалась в единственном оставшемся родителе, и ты им был.

Амелия была тронута — она устала жить в каменной крепости притворного равнодушия и обиды, которую воздвигла вокруг себя.

На губах маркиза появилась растерянная улыбка.

— Самым тяжким было то, что ты так напоминала мне ее… твою мать. И все эти месяцы после ее смерти я не мог выносить напоминания о ней. Господи! Я помню, ты смотрела на меня так, будто ждала, чтобы я все исправил, а я с трудом сохранял рассудок.

Впервые в жизни Амелия поняла глубину отцовской скорби по умершей жене. Всю свою жизнь она видела отца сильным, уверенным человеком. Но ведь он был еще и мужем, утратившим частицу себя, когда любимая женщина угасла. И его скорбь была отягчена тем, что он видел живое, дышащее напоминание о его невосполнимой утрате. Горло Амелии сдавило, и она почувствовала, что не может произнести ни слова.

— Но это не извиняет моего обращения с тобой. После своей болезни ты замкнулась в себе, и мне следовало понять, что причиной тому была не только смерть твоей матери. Мне следовало проявить большую настойчивость. И все же, как ни тяжело это говорить, я испытал облегчение, когда ты перестала обращаться ко мне с вопросами или за утешением. Проблемы Томаса, его финансовые затруднения я мог разрешить. Но, как я уже сказал, с тобой… Я не знал, как с тобой обращаться, не был к этому подготовлен и потому оказался бесполезен.

Томас. Звук его имени обжег ее слух. Воспоминания о нем разрывали се уязвленное сердце.

— Я всегда считала, что ты любишь Томаса больше, чем меня.

Ее отец, казалось, был поражен услышанным и погрузился в молчание. Затем медленно поднял руку и нежно погладил ее по щеке.

— Даже если ты не поверишь чему-то другому, что я хочу сказать, все же поверь одному: я люблю тебя — больше всех на свете.

Он привлек ее к себе, и она позволила ему обнять себя. Сколько времени прошло с тех пор, как он вот так обнимал ее! И скоро он почувствовал, что она отвечает на его объятие и все крепче прижимает к себе.

Минутой позже он отстранился и горячо проговорил:

— Я попытаюсь компенсировать тебе все. Все!

Амелия ответила трепетной улыбкой:

— Я бы хотела начать все заново.

Он снова привлек ее к себе, на мгновение сжал в объятиях и сказал:

— Пусть так и будет.

Господи, да она бы все отдала, чтобы услышать те же самые слова от Томаса!

 

Глава 31

Томас должен был бы испытать облегчение, переступив порог дома в Стоунрйдж-Холле, но вместо этого ощутил пустоту, зная, что Амелия уехала.

Прошло три недели и четыре дня с тех пор, как он видел ее в последний раз. В полночь их разлука будет исчисляться еще одним днем.

Гарри забрал ее домой в Фаунтин-Крест. В своем письме, пришедшем три дня назад в лондонский дом Томаса, он сообщил об этом. И очень вовремя, потому что зимний бал матери должен был состояться сегодня. По крайней мере он не увидит ее.

— Ты опаздываешь, Томас, — сказала мать, подходя к нему.

Ее платье из тафты и кружев желто-зеленого цвета окутывало ее облаком. Она поцеловала его в щеку, как любящая мать, журящая своего отпрыска.

— Добрый вечер, мама.

Он оглянулся и увидел, что прибыл одним из первых.

— Надо столько успеть до приезда гостей, а все слуги заняты. Дорогой, ты не станешь возражать, если я попрошу тебя проверить, на месте ли чаша с пуншем? Боюсь, я где-то ее оставила, а где — не припомню. О, ты можешь повесить свой плащ вот здесь. Понятия не имею, куда подевались все лакеи.

Томас огляделся и отметил лихорадочную активность в ярко освещенном Стоунридж-Холле. Похоже было, что ради своего праздника его мать опустошила самую крупную местную свечную лавку.

— Можешь начать с библиотеки. Помнится, я за чем-то туда заходила.

Она нежно похлопала сына по руке, повернулась и исчезла в бальном зале.

С теплым плащом, перекинутым через руку, Томас направился в библиотеку. Она тоже была ярко освещена, хотя гардины на окнах были задернуты. Он подошел к большому креслу, обитому коричневой кожей. Его плащ упал на пол, а рот широко раскрылся от изумления.

С дивана широко раскрытыми глазами на него смотрела Амелия. Она выглядела ослепительно в платье цвета лаванды, с глубоким вырезом, открывающим прекрасную кремовую кожу. И этого было достаточно, чтобы после трех недель разлуки вызвать у него мгновенную реакцию. Раздражаясь на нее, но больше на себя за то, что потерял власть над собой, Томас продолжал смотреть на нее молча.

— Томас… — шепотом произнесла она его имя.

Его сердце отчаянно забилось.

— Мне сообщили, что вы уехали, — сказал он холодно, наклоняясь и поднимая с пола свой плащ.

Сияние ее глаз померкло.

— Не могу представить, кто мог вам это сказать, — возразила она, поднимаясь на ноги.

— Ваш отец.

Ну и идиот он был, что поверил ему. Гарри Бертрам был известным манипулятором.

— Кстати, не видели ли вы чашу моей матери для пунша?

Амелия покачала головой, глядя на него непонимающими глазами.

«Возможно, тебе следует начать поиски с библиотеки. Кажется, я за чем-то заходила туда», — припомнилось ему.

Похоже было, что его мать готова подыграть Гарри.

— Тогда никаких дел у меня здесь нет.

Он низко поклонился и собрался выйти.

— Томас, пожалуйста! Могу я поговорить с вами? — услышал он умоляющий голос Амелии.

Он снова убедился, что ее присутствие действует на него безотказно, и отрицать это было невозможно.

Он остановился, но стоял, не поворачиваясь к ней. Его предательское сердце убеждало его подойти к ней, гордость повелевала уйти. Он ведь сказал ей, что любит ее, а она так ничего и не ответила. И его гордость, как и всегда, одержала победу. Уже у двери он расслышал приглушенный звук рыдания. Он не поверил себе: Амелия никогда не плакала, никогда не позволяла себе подобной слабости.

Уже стоя за дверью библиотеки, он заметил, что все еще держит на руке плащ.

— Ты вернешься и поговоришь с девушкой, — услышал он и, вздрогнув, обнаружил всего в нескольких футах от себя виконтессу.

Ее тон еще больше удивил его. Давным-давно она не выговаривала ему так властно.

— Я уже сказал Амелии все, что собирался сказать. И прошу тебя не вмешиваться в мои личные дела. Я прекрасно управлюсь с ними без твоего вмешательства и без вмешательства ее отца.

Очень редко обстоятельства вынуждали его говорить с матерью подобным образом, Но и она редко давала ему повод так говорить с ней. Она подошла к нему, и он заметил, что губы ее сложились в презрительную и неодобрительную гримасу.

— Не знаю, какое преступление совершила Амелия, чтобы заставить тебя так с ней обращаться, но мне не все равно. Я знаю, что уже месяц она сама на себя не похожа. Она стала тенью себя прежней. Бродит по дому как потерянная. И каждый раз, когда кто-нибудь входит, вздрагивает, потому что думает, что это ты вернулся домой. Если не ради нее самой, поговори с ней ради меня. И послушай, что она скажет. Может быть, ее слова смогут смирить твою дьявольскую гордость.

Томас не знал, чего ради он повернулся и снова вошел в библиотеку, но он это сделал.

Горло Амелии сжала спазма. Уголки глаз защипало от непролитых слез. У нее вырвалось новое мучительное рыдание, но глаза ее оставались сухими.

Амелия встала, собираясь уйти, когда дверь открылась и вошел Томас, пересек комнату и подошел к столику с напитками.

Не глядя на нее, он налил себе виски, залпом проглотил напиток, поставил пустой стакан на стол и только тогда посмотрел на нее. Прищуренные зеленые глаза казались ледяными, рот был сжат в одну тонкую линию. Она осталась стоять — руки ее стали липкими и ледяными.

— Я вернулся по настоянию мамы, — произнес он холодно.

— Благодарю вас, — ответила она хриплым шепотом.

В комнате снова наступила тишина.

— Я жду, — напомнил он, и в его голосе она расслышала нетерпение и следы гнева.

«Господи, он хочет заставить меня ползти по земле и стелиться у его ног, — подумала она. — Но даже это вряд ли поможет».

— Мой отец был здесь. Мы долго разговаривали.

— И что вы хотите сказать? Я отлично знаю, что ваш отец был здесь.

Амелия с трудом сглотнула и прошептала:

— Он сказал мне, что, возможно, вы захотите снова увидеть меня. Что, возможно, вы несчастливы с тех пор, как… покинули меня.

Резкий сухой смех вспорол тишину.

— И вы в своем высокомерии поверили ему? Позвольте разъяснить вам мою позицию. Если я и был несчастлив, то вовсе не из-за нашего разрыва, — я корил себя за собственное легковерие. Как я мог хотя бы на секунду поверить, что вы не та эгоистичная и пустая женщина, какой были год назад, что вы изменились?

Голова Амелии поникла. На мгновение она закрыла глаза и с трудом вдохнула воздух.

— С самого Рождества я хотела извиниться за свое поведение по отношению к вам. Я в самом деле осознала, как ужасно вела себя. Но когда я подумала, что мы стали близки…

При этих ее словах Томас резко отвернулся от нее. Амелия подняла голову, и перед ее глазами предстал черный сюртук, обтягивающий широкую спину. Отчаяние тугим узлом сжало ее горло. Ей надо уйти. Он потерян для нее. По-видимому, все чувства, которые он питал к ней, испарились. Но ей не хотелось быть такой, как ее отец: всю жизнь испытывать угрызения совести, сожалеть, что откладывала и откладывала объяснения, до тех пор, пока не ушла в себя и не стала холодной и замкнутой. Он не боролся за ее привязанность, не боролся за ее любовь.

— Однажды я думала, что вы попросите у отца моей руки.

Томас медленно обернулся и посмотрел на нее. Он смотрел на нее молча, лицо его было замкнутым, а взгляд непроницаемым. Только сильно пульсировала жилка на виске.

— Это было бы серьезным просчетом с моей стороны.

Его холодность и явное желание уязвить ее болью отозвались в сердце Амелии.

— Ни мистер Кромуэлл, ни лорд Клейборо ничего не значили для меня. Они были просто средством, чтобы бежать из-под крова отца. Они мало требовали от меня, как и я от них.

Его выражение не изменилось. Он по-прежнему смотрел на нее холодным пристальным взглядом.

— Теперь это не имеет значения. Как я сказал, я больше не собираюсь делать вам предложение. — Он помолчал. — Не сомневаюсь, что скоро у вас появится новый брачный проект.

Амелия сделала шаг вперед, и их взгляды замкнулись друг на друге. Она старалась увидеть в нем хоть чуточку теплоты, заметить хоть малейшие признаки того, что он все еще неравнодушен к ней. Но он казался напряженным, отчужденным и холодным.

— Я не могла бы выйти за лорда Клейборо, как не могу выйти ни за кого другого. И знаете почему? Потому что я люблю вас, — быстро произнесла она, прежде чем отвага оставила ее.

Амелия подняла голову, чтобы встретить его взгляд.

— Я люблю вас, Томас!

Мгновение Томас стоял молча. Просто стоял, пытаясь овладеть своими чувствами. Она выглядела такой прекрасной и такой беспомощной. Ему мучительно хотелось заключить ее в объятия. Какой истосковался по ее вкусу! Как ему недоставало прикосновений к ней! Как он страдал без ее горячей страсти! Но ведь в ту ночь она позволила ему уйти. Она не попыталась его остановить… Однажды он уже свалял дурака из-за женщины. И вот теперь — снова?

— Это все, что вы хотели сказать? — Он заставил свой голос звучать холодно. — В таком случае вы зря потратили мое и свое время.

— Значит, все, что вы чувствовал и ко мне, ушло? Всего за месяц все ушло? — спросила она, давясь словами, задыхаясь от бурных чувств.

Боль, которую он прятал глубоко внутри, взорвала все его тело. Ушло? Чего бы он не отдал, чтобы это было так… Не найдясь с ответом, Томас только склонил голову в кратком поклоне.

И свет в ее глазах померк, как свет задуваемой свечи. Она повернулась к нему спиной и обхватила себя руками. Он заметил, что ее плечи дрожат. Жалобные, отчаянные рыдания сотрясали все ее тело, а она прижимала к глазам сжатые кулачки, чтобы умерить слезы. Он знал, чего это ей стойло. Потому что она любила и желала его. Только его.

Такое зрелище вряд ли способен выдержать мужчина. Тем более мужчина, так любивший ее, как он, до самой глубины души.

— Я люблю тебя, Томас! — рыдала она.

Эти слова звучали как песня. И их сладостная мелодия отдавалась эхом от стен комнаты.

Больше он не смог сдерживаться. Он повернул ее лицом к себе, схватил в объятия и прижал к груди, позволяя ее слезам пропитать его сюртук.

— Господи! Пожалуйста, не плачь, Амелия! Ты хочешь убить меня? — спросил он голосом, охрипшим от нахлынувших чувств.

Она обнялаего и притянула к себе, заставив прижаться губами к ее рту отчаянным поцелуем. Он ощутил соленый вкус ее слез и сладость ее губ, еще не смея насладиться этим вкусом, испуганный собственными чувствами. Их языки встретились, руки обхватили друг друга.

Его руки искали ее бедра, а потом обхватили ее ягодицы, и он крепко прижал их к своему восставшему и пульсирующему естеству. Все мысли отступили. Теперь он мог думать только об одном: уложить ее на ковер, очутиться в ее гладком тепле, овладевать ею снова и снова.

Он прервал их поцелуй, и губы его заскользили по ее щеке легкими, как перышко, поцелуями и добрались до уха. Амелия испустила стон.

— Я хочу тебя… сейчас… — пробормотал он со стоном. — Пойдем наверх.

На него смотрели глаза, опьяненные страстью.

— Но как же бал…

Он заставил ее замолчать властным поцелуем.

— Мне наплевать на бал. Мне пришлось целый месяц жить без тебя. Сегодня вечером я намерен заниматься с тобой любовью до тех пор, пока не пресыщусь тобой.

Не произнеся больше ни слова, он увлек ее вверх по лестнице в свои комнаты. Они мгновенно избавились от одежды: черная шерсть, и светло-сиреневый шелк, и белый муслин — все было брошено на пол. Они испытали пик наслаждения одновременно. Их объятия были отчаянным стремлением соприкоснуться обнаженной плотью друг с другом в пламенном соитии. И она встречала каждое его сладостное движение своими бедрами, обнимавшими и сжимавшими его. Потом тело ее запульсировало, все крепче обвивая его, и он позволил себе последний яростный толчок и ощутил блаженную завершенность.

Расслабленный и изнемогший, он покоился на ней, их тела оставались переплетенными — он все еще был внутри ее.

Амелия не хотела бы никогда менять позу. Чуть повернувшись на бок, она привлекла его ближе, и ее руки крепко обвили его влажное тело.

— Это означает, что ты простил меня?

Амелия расслышала то ли стон, то ли смех.

— Теперь я готов простить тебе почти все. — Но тотчас же его глаза обрели серьезность, и он посмотрел на нее: — Ты выйдешь за меня?

В ее глазах появились слезы. Амелия смогла только слабо кивнуть, и слезы побежали по ее щекам.

— Господи, Принцесса, не плачь, — сказал он страдальческим голосом.

Он смахнул слезы с ее щек, а потом долгим поцелуем нежно коснулся ее полураскрытых губ.

— Я люблю тебя. Больше ничто нас не разлучит.

Амелии хотелось рассмеяться, но слезы еще продолжали струиться — казалось, по истечении семи лет она наконец-то дала им волю.

— Ты поверишь мне, если я скажу, что никогда не любила ни мистера Кромуэлла, ни лорда Клейборо? Ни одного из них. Никогда!

— Да. Потому что берегла себя для меня.

Улыбаясь сквозь слезы, Амелия кивнула:

— И ты оказался достоин этого! Если хочешь, я сделаю публичное заявление относительно совершенства твоих мужских способностей, — поддразнила она, поцеловав его в гладко выбритую щеку.

— Я удовольствуюсь тем, что единственная женщина, усомнившаяся в моих достоинствах, более чем удовлетворена моими подвигами.

Он лукаво улыбнулся.

— Я бы сказала, что «более чем удовлетворена» — преуменьшение, — прошептала Амелия голосом, охрипшим от желания.

И тотчас же поспешила подтвердить свои слова.