Томас нашел Картрайта в библиотеке, сидящим в кресле. Он переоделся, сменив костюм для верховой езды на чистую одежду, и волосы его были еще влажными после ванны.

При появлении Томаса Картрайт стремительно вскочил на ноги.

— Как она? Что сказал доктор?

Томас ответил не сразу. Он подошел к низкому поставцу и налил себе капельку рому, хотя обычное время принятия напитков еще не наступило. Какими бы ни были его чувства, ему было нестерпимо видеть Амелию в объятиях Картрайта или своего друга в интимной обстановке ее спальни. Это казалось ему фамильярностью, недопустимой при столь коротком знакомстве.

Томас осушил содержимое бокала одним глотком.

— Так я могу ее увидеть? Мисс Фоксуорт очень встревожена. Я заверил ее, что буду держать ее в курсе.

«Он будет держать ее в курсе? Что за чертовская наглость!» — подумал Томас и поставил бокал на поставец с такой силой, что было удивительно, как это тот не разлетелся на куски.

Брови Картрайта медленно поползли вверх, он сложил руки на груди.

— Она спит, — коротко сообщил Томас. — Доктор Лоусон говорит, что это всего лишь небольшое желудочное недомогание, которое пройдет через пару дней.

— Ясно, — ответил Картрайт и, помолчав, добавил: — Я полагаю, ты объяснишь мне, какая муха тебя укусила? Ты ведешь себя со мной так, будто я вознамерился обесчестить девушку. Хотя ты полагался на мой такт. Ну а сейчас… — Он усмехнулся: — Я мог бы повременить с этим, пока у нее не пройдет жар.

— Я рад, что ты способен шутить в такой момент.

В последнее время Томас не находил ничего забавного в шутках и юморе своего друга.

— Неужели я выгляжу как человек, которого это забавляет? Уверяю тебя, я совершенно серьезен, — отозвался Картрайт, и на лице его не появилось обычной для него суховатой полуулыбки.

В Томасе поднималось что-то похожее на тихую ярость.

— Ты оставишь ее в покое, черт возьми? Неужели это непонятно? С ней нельзя обращаться, как с девкой. Она находится на моем попечении, и я сам буду о ней заботиться.

— Я полагал, что ты с трудом ее выносишь, и думал облегчить твою жизнь, временно взяв на себя заботы о ней.

Поток ругательств уже готов был излиться из уст Томаса, но он ограничился коротким проклятием:

— Иди ты к чертовой матери!

— Ну, для этого мне нужна компания, — мгновенно последовал ответ Картрайта, и уголки его губ приподнялись в иронической ухмылке, настолько возмутившей Томаса, что ему захотелось огреть своего друга по голове чем-нибудь тяжелым.

Но он взял себя в руки и ограничился тем, что, стараясь сохранить остатки самообладания, молча досчитал до десяти.

— Я рад, что ты продолжаешь находить в этой ситуации что-то забавное — проговорил он.

— Я Не нахожу ничего хоть в малейшей степени забавного в болезни леди Амелии. Что же касается тебя…

Он не договорил — ему не хотелось ссориться с Томасом.

— Право же, Армстронг, твое поведение достойно пещерного человека, да еще из-за девушки, привязанность к которой ты отрицаешь.

Друг представил свой аргумент в изящной форме, аккуратно упакованным и перевязанным ленточкой.

И даже Томас не мог ничего на это возразить.

— Речь не идет о моих чувствах, но она моя гостья и находится на моем попечении.

— Боже милостивый, малый! Да ты просто вырвал ее у меня из рук. Думаю, ты чересчур серьезно относишься к своей роли хозяина. Разве нет?

Если уж Картрайт находил какую-то мысль убедительной, то спорить с ним было бесполезно, и, чтобы прекратить разговор, Томас заявил:

— Я иду в кабинет. Увидимся за ужином.

Было всего девять часов утра, а ужин подавали в восемь вечера, и потому на фоне тишины, последовавшей за ними, слова Томаса прозвучали особенно весомо.

Сначала Амелия не поняла, что ее разбудило. В комнате было темно и тихо. Жар и озноб не проходили. Когда ее глаза приспособились к темноте, она различила рядом со своей постелью чью-то фигуру, а потом услышала какое-то движение.

Амелия резко повернула голову в сторону звука, и с ее пересохших губ сорвался испуганный крик — она не сразу узнала сидевшего на стуле возле своей кровати Томаса.

Голова его покоилась на парчовой подушке цвета красного бургундского вина, а глубокое ритмичное дыхание свидетельствовало о том, что он спит.

В своем лихорадочном состоянии она не могла рационально объяснить себе его присутствие здесь, потому что ее сознание отказывалось совершить этот гигантский скачок в настоящее, чтобы понять, что это значит. Она снова опустила голову на подушку и молча смотрела на него. В состоянии покоя он казался более уязвимым и гораздо моложе, а потому и выглядел более нежным.

Через минуту он зашевелился, медленно поднял голову и внезапно выпрямился на стуле. Должно быть, почувствовал, что она смотрит на него… Вся его поза выразила настороженность, а зеленые глаза ярко сверкнули в черной, как сажа, ночи, когда он обратил к ней взгляд.

— Что-то не так? Вызвать врача? — спросил он совершенно бодрым тоном, словно и не спал еще несколько минут назад.

Амелия слабо покачала головой, только теперь ощутив, что у нее пересохло во рту.

— Я была бы благодарна, если бы мне дали воды.

Голос ее был хриплым, и говорила она шепотом. Он тот час же поднялся и подошел к туалетному столику. Скоро в комнату просочился слабый рассеянный свет, и она услышала плеск воды. Томас вернулся со стаканом в одной руке и свечой в другой. Он поставил свечу на ночной столик возле кровати. Теперь, омытое светом свечи, его лицо показалось ей усталым. Однако усталость ничуть не лишала его мужской притягательности. Даже будучи больной, она ясно видела и чувствовала исходящую от него неиссякаемую привлекательность.

Вместо того чтобы дать ей стакан, Томас сел на край кровати. Его рука осторожно приподняла ее голову.

— Вот, пейте, — сказал он, поднося стакан к ее рту и наклоняя его.

Амелия бессознательно приоткрыла рот, подчиняясь этому приказу. Она осушила весь стакан и снова рухнула на подушки. Томас не сразу убрал руку. Она ощущала каждый его палец на своем затылке с такой остротой, что кожу ее начало покалывать, и она сознавала: это вызвано не жаром и не болезнью.

— Принести вам чего-нибудь еще?

Он смотрел на нее молча, и его пристальный взгляд смущал ее.

— Нет, теперь я чувствую себя много лучше.

— Желудок больше не болит?

Он убрал руку у нее из-под головы. И Амелия вдруг ощутила это как потерю, но ощущение не было долгим, поэтому что он положил руку… ей на лоб.

— Гм-м, вы не так пылаете, как раньше, но лоб у вас все еще горячий. Я рад, что ваше состояние улучшилось.

Возможно, завтра она скажет себе, что только ее ослабленное болезнью состояние сделало ее чувствительной к уходу, который мог бы оказать ей любой врач. Но завтра еще не наступило. Пока еще было сегодня, и пульс ее беспорядочно зачастил. Его близость, его особый мужской запах, исходивший от него, заставлял ее жадно втягивать пропитанный им воздух, будто это был какой-то редкий элемент природы.

— Да, теперь мне много лучше, — сказала она голосом чуть громче шепота.

Горло ее уже не было пересохшим, и она чувствовала себя не так скверно, как раньше; но похоже было, что теперь она страдает от другой болезни, гораздо более опасной, чем новый приступ скарлатины. И имя этой болезни было Томас Армстронг.

Он убрал руку с ее лба и спросил:

— Уверены? У вас подавленный вид. Вам неудобно?

Взглядом исподлобья он окинул все ее простертое тело, очертания которого выделялись под одеялом и простынями. И Амелии с особой остротой ощутила свое тело.

— Мне хорошо. Думаю, вам нужно отдохнуть.

«А мне надо, чтобы вы ушли и я могла обрести здравый смысл».

— Тогда я сейчас вас оставлю.

Произнеся вполголоса эти слова, он поднялся, и дерево кровати слабо заскрипело, освободившись от его веса. Тотчас же его лицо скрылось в тени. Пламя свечи позволяло видеть только темно-золотую щетину на подбородке.

— Увидимся утром.

Ей показалось, что, прежде чем выйти из комнаты, мягко прикрыв за собой дверь, он помедлил, задержав на ней взгляд.

«Не уходи!» — готовы были произнести ее губы, когда он исчез.