Томас не чувствовал холода. Жар, бушевавший в крови, защищал его от ветра, нимбом поднимавшего волосы над головой. Он шел без определенной цели — только чтобы быстрой ходьбой подавить бушующий в нем гнев и примитивное желание физически расправиться со своим школьным другом.

Он не должен был позволять Картрайту разозлить себя.

Но в том, что касается Амелии, он и в самом деле вел себя как собака на сене. И его приводило в бешенство то, что Картрайт бросил ему в лицо эту неприятную правду.

Обогнув живую изгородь, окружающую дом, он почувствовал, как пробирающий до костей ветер наконец-то притушил его гнев. То, что в такую погоду он оказался на улице без верхней одежды, было новым доказательством его безрассудного поведения. Если в нем оставалось еще хоть на йоту здравого смысла, ему бы следовало вернуться. Но ему казалось: лучше замерзнуть, чем вернуться и предстать перед Мисси; Радерфордом, Картрайтом и… о Господи… Амелией. Он вел себя как слабоумный. Не хватало еще поставить на ней клеймо: «Прочь от моей собственности».

За его спиной послышались шаги. Томас оглянулся. Радерфорд. Вот черт!

Сейчас ему не нужно ничье общество, даже самое доброжелательное общество друга. Он хотел остаться один. Однако холод уже пробрался за ворот рубашки, и он решил не отказываться от теплой одежды, принесенной другом.

Не произнося ни слова, Радерфорд подошел к нему и протянул теплый плащ. Томас остановился, надел его, и продолжил свой бесцельный путь.

Радерфорд шел рядом с ним, стараясь двигаться в ногу.

— Может, ты скажешь мне, в чем дело? — спросил он тихо.

С полминуты они шли молча. Дыхание льдистой дымкой вырывалось у них изо рта.

— Ни в чем, — ответил наконец Томас.

— Это имеет отношение к леди Амелии? — спросил Радерфорд.

Томас, не глядя на друга, продолжал идти вперед ровным шагом, оставляя следы на девственной белизне только что выпавшего снега.

— Это касается меня и Картрайта. Оставим это, — сказал он решительно.

Засунув руки в карманы плаща, Радерфорд проговорил:

— Конечно, я могу понять, почему ты поначалу отказал Гарри. Леди Амелия производит впечатление девушки с норовом, способной создать сложности. Готов поспорить, она оказалась еще более вздорной и избалованной, чем ты предполагал.

У Томаса сразу возникло желание возразить против этой непрошеной критики.

— Я бы не назвал ее вздорной и избалованной.

— Но ведь ты именно это и говорил о ней. Говорил в прошлый раз, когда был здесь. Помнится, ты даже называл ее грубой и наглой.

И граф бросил на своего друга самый невинный взгляд.

Да, это так. Но Радерфорд все равно не имеет права злословить о ней. Черт возьми! Ведь он даже не знает ее!

— Она вовсе не плохая, — проворчал Томас, злясь на себя зато, что пытается защитить ее.

На губах Радерфорда появилась легкая улыбка.

— Ну конечно, она красива, — признал он.

— Моя мать и сестры очень к ней привязались. И она так же умна, как и красива, — заметил Томас.

Граф подавил готовый вырваться смешок и громко закашлялся, маскируя его.

— Неужели? В таком случае она просто богиня.

Из горла Радерфорда все-таки вырвался подавленный смешок.

— Иисусе, если мне придется ссориться еще и с тобой, лучше я уеду обратно в Девон!

С этими словами Томас круто повернулся и направился к дому.

— Ты влюблен в эту женщину. Почему ты не хочешь этого признать?

Именно слова Радерфорда заставили его остановиться, а не рука, которую тот положил ему на плечо. Томас медленно повернулся к нему. У него возникло ощущение, что его огрели по голове каким-то тяжелым предметом. Он оторопел от столь прямолинейного вопроса. Любовь?

— Я бегал от Мисси четыре года. И где я теперь? Связан с ней на всю жизнь и даже не предполагал, что могу быть таким счастливым. Красивые, упрямые, своевольные и раздражающие женщины… Они неотразимы.

И как случалось всегда, стоило Радерфорду упомянуть свою жену, взгляд его потеплел, а выражение лица смягчилось. Можно было легко понять, к чему клонит друг.

— Пожалуйста, не сравнивай твои отношения с моей сестрой и мои с Амелией. Я бы даже не сказал, что у меня есть какие-то отношения с этой леди, если не считать постоянных словесных стычек.

Незапланированная прогулка привела их к тыльной части дома недалеко от конца живой изгороди, откуда начиналась гряда покатых холмов, покрытых ослепительно сверкающим снегом.

— Что бы ни происходило между вами двумя, это должно быть достаточно сильным, чтобы довести тебя до подобного состояния.

— Все это проделки Картрайта, — проворчал Томас, засовывая руки в карманы плаща.

Радерфорд сдержанно хмыкнул:

— Ну, он просто веселится на свой лад.

Томас бросил на родственника укоризненный взгляд.

— А ты не заметил, что он развлекается за мой счет? Какого черта ты пригласил его на Рождество?

— Ты отлично знаешь, что я не вмешиваюсь в эти дела. А твоя сестра просто обожает его.

Да, в нежном сердце Мисси Картрайт занимал особое место: она знала его с тех самых пор, как едва начала ползать.

— Так теперь ты готов признать, что влюблен в леди Амелию?

Томас бросил на друга свирепый взгляд, и губы его уже сложились, собираясь яростно отрицать это. Но сочувственное выражение на лице друга остановило его, и слова застряли в горле.

Почувствовав состояние Томаса, Радерфорд крепко сжал его плечо:

— Если тебя это утешит, могу сказать, что самое трудное — признаться в этом самому себе. А потом надо только назначить дату свадьбы и отправляться в церковь.

Брак с Амелией? Томас ощутил тупую боль в груди. Он с трудом сглотнул.

— Я был бы полным идиотом, если бы только подумал о том, что она может стать моей женой.

Губы Радерфорда искривились в усмешке.

— Может быть, и не полным.

Ноги Томаса онемели от холода, как, впрочем, и его мозги, лишь только он подумал о возможной женитьбе на Амелии: он был готов на все — однако не на это. Но что остается делать честному человеку, когда несколько недель назад он отнял невинность леди? А он считал себя в высшей степени честным. Она ведь уже принадлежала ему. Оставалось только узаконить эти отношения с помощью брака. И вдруг он почувствовал, что тяжесть свалилась с его плеч. Возможно, это и не любовь, но он готов был признать, что испытывает к ней достаточно сильное чувство, чтобы выдержать брак.

— Надо еще посмотреть, согласится ли леди принять меня.

С этими словами Томас повернулся и направился к дому. Он расслышал, как Радерфорд за его спиной пробормотал:

— Сдается мне, она уже приняла тебя.

После того как входная дверь закрылась за графом, Амелия посмотрела на лорда Алекса, лицо которого являло картину бесхитростности и простодушия. Но она прекрасно понимала, что если бы злокозненность считалась добродетелью, то его можно было бы счесть самым добродетельным человеком.

Мисси пристально смотрела на него, и ее прекрасное лицо было хмурым.

— Ради Бога, скажите, чему это вы улыбаетесь? Что вы сказали моему брату?

После каждого слова графиня довольно сильно толкала его в плечо. Он реагировал на это, преувеличенно сильно морщась и вздрагивая.

— Я ничего ему не сказал, ничего не сделал, — принялся возражать Алекс, демонстрируя притворную невинность. — Вашему брату следует научиться сдерживать свой нрав.

— Он может замерзнуть насмерть.

На этот раз пальчик Мисси ударил его в грудь, за этим последовала еще одна неубедительная гримаса боли.

— Вы же сами видели, что Радерфорд понес ему теплый плащ, — попытался он ее урезонить, все еще улыбаясь.

Глаза графини округлились.

— Вы невозможны! — сказала она раздраженно. — Не приходите мне жаловаться, если Томас наставит вам синяков.

И, резко повернувшись на каблуках, она оставила его, потому что один из близнецов разразился сердитым воплем.

— Идемте, Амелия, позавтракаем, Алекс же пусть пока подумает, как избавиться от синяков и ссадин, не прибегая к припаркам.

Однако того, похоже, такая перспектива не испугала. Он почтительно поклонился дамам, и в его серых глазах появился шаловливый блеск.

Графиня подхватила Амелию под локоть и повела по коридору в утреннюю комнату. При этом графиня ворчала, выражая свое недовольство лордом Алексом, которого называла неисправимым плутом и негодяем. Амелия, не знавшая здесь никого столь близко, из вежливости не рискнула возражать, хоть и была несколько сбита с толку.

Чуть позже они оказались в утренней комнате. Свечи были зажжены, потому что в три широких окна проникали лишь слабые солнечные лучи.

— Пожалуйста, не стесняйтесь. Мы придерживаемся формальностей только за ужином, — напутствовала ее Мисси, указывая кивком головы на низкий буфет, уставленный блюдами под серебряными крышками.

Соблазнительные запахи, ударили Амелии в ноздри.

— Вчера вечером я говорила брату, что кто-нибудь должен вас разбудить, но он заявил, что отдых вам нужнее, — рассмеялась графиня.

Амелия не знала, что ответить. Хотя графиня сказала это без задней мысли, действия Томаса можно было расценить как… заботу о ней.

— Вчера я в самом деле очень устала, — сказала она, деловито накладывая себе на тарелку пышки, яйца-пашот, бекон и свежеиспеченный хлеб. Голод не допускал притворства и демонстрации женского жеманства.

После того как тарелки оказались должным образом заполненными, женщины отнесли их на стол, застланный льняной скатертью, за которым им должен был прислуживать лакей — крепко сбитый молодой человек с копной рыжих волос; он отодвинул стулья и усадил их за стол. Когда он взял в руки чайник, леди Уиндмир легонько похлопала его по руке:

— Все прекрасно, Стивенс. Пожалуйста, иди посмотри, есть ли у лорда Алекса горячая вода для ванны, — сказала она и добавила: — Хотя для него и холодной ванны было бы достаточно.

Стивенс живо отдал поклон и поспешил из комнаты.

Графиня позволила себе тихонько рассмеяться, видя удивление Амелии, недоуменно поднявшей брови и широко раскрывшей глаза.

— Такое наказание было бы вполне уместным для Алекса, но Стивенс слишком давно и хорошо меня знает, чтобы понять, что я говорю это не всерьез.

Красота и чувство юмора. В прошлом Амелия не подумала бы, что сочетание этих двух черт в женщине может быть восхитительным. Она считала, что одно из этих качеств исключает другое.

Амелия энергично приступила к поглощению еды. Спустя пять минут леди Уиндмир спросила:

— Не хотите мне сказать, что стало причиной этой сцены в коридоре? Между вами и Алексом что-то есть?

— Н-нет.

— В таком случае между вами и моим братом? — спросила она любезно, поднимая свою чашку, чтобы сделать глоток чаю.

Принимая во внимание предыдущий вопрос, следующий не должен был бы удивить Амелию, но он настолько ее смутил, что она не смогла даже отрицать такое предположение.

— Гм…

— Вы находите меня ужасно нетерпеливой, верно? Можете спросить моего мужа, он подтвердит, что мне свойственен этот ужасный недостаток.

Однако, признавая его, графиня, очевидно, не испытывала ни малейшего смущения и не сочла нужным извиниться.

Амелия замедлила энергичное пережевывание лепешки, намазанной маслом, чтобы собраться с мыслями. Как объяснить сестре этого человека всю сложность их отношений? «Он уложил меня в постель, где мы занимались обжигающе страстной любовью, и все же мы до сих пор не ладим».

— Лорд Алекс был добр ко мне. Он мой друг, или по крайней мере я так считаю.

Гораздо легче было начать с ответа на первый вопрос. Такие отношения были понятны и объяснимы. Она знала: в какие бы игры ни играл лорд Алекс, он не рассматривал ее как возможную жену и даже не собирался завоевывать ее любовь. Но потребовалось бы второе пришествие Христа, чтобы убедить в этом Томаса.

— А мой брат? Из-за чего возникла ссора, которую мы все видели?

— Думаю, лорду Алексу нравится провоцировать Томаса. Он таким образом развлекается.

Губы графини сложились в подобие легкой улыбки, когда она отхлебнула еще глоток чаю.

— Возможно, Алекс, и провоцирует его. Но это могут знать только те, кто близок к нему. Редко случается, чтобы он вызвал у Томаса такую вспышку. Они слишком давно знают друг друга. Интересно, как долго еще вы будете уклоняться от ответа на мой вопрос насчет ваших отношений с моим братом?

Она отправила в рот кусок ветчины и с бесхитростной улыбкой повернулась к Амелии.

«Эта женщина так же непреклонна, как ее брат», — подумала Амелия.

— Между мной и Том… лордом Армстронгом нет ничего.

При этой оговорке брови графини взметнулись вверх.

Амелия продолжала:

— Он и мой отец очень близки. С другой стороны, он и я не особенно хорошо ладим, хотя во время нашего визита постараемся сделать над собой усилие…

Амелия думала, что теперь графиня оставит эту тему, но она ошиблась. Из горла леди Уиндмир вырвался искренний смех. Она смеялась и никак не могла остановиться. И чем дольше она смеялась, тем больше портилось настроение у Амелии. Господи! Она ведь не сказала ничего забавного!

— О Боже, — выговорила наконец графиня, вытирая слезы. — Ради всего святого! Неужели вы действительно ожидали, что я поверю, будто вы не питаете друг к другу никаких чувств?

Она попыталась побороть последний пароксизм смеха, лицо ее медленно приняло спокойное выражение.

— Ох! — выдохнула графиня. — Вы и вправду думали, что я поверю этому?

Амелия побледнела. Кое-кто считал се смелой и даже дерзкой, но графиня в два счета переиграла ее. Но на этот раз она не собиралась отступать и заняла оборонительную позицию. Взяв с колен салфетку, она приложила ее к губам. И это ничтожное действие вернуло ей спокойствие.

— Не уверена, что вполне понимаю, что вы имеете в виду, — сказала Амелия.

Обычно ситуации, подобные этой, требовали быстрого и хлесткого ответа. К несчастью, она не могла придумать ничего подходящего.

Слюдяные с синим глаза графини стали мягче, и лицо ее выразило раскаяние.

— Я вовсе не хотела вас смущать, Амелия.

Амелия молча покачала головой, стараясь не обращать внимания на сочувственный взгляд графини. Она прекрасно знала это выражение, означавшее: «Ну к чему себя обманывать, бедная девочка?» Ее лицо тоже частенько принимало подобное выражение, когда она говорила с девицами, пребывающими в заблуждении относительно своего будущего.

Графиня переключила внимание на еду и положила в рот последний кусочек хлеба, намазанный мармеладом. Покончив с едой, она запила ее глотком чая. Амелия последовала ее примеру, однако полупустой желудок требовал еще пищи.

— Неукротимый нрав моего брага известен, но все это в прошлом. В последний раз я видела подобную вспышку ярости, направленную на Джеймса. — При упоминании имени мужа глаза графини засветились, а с губ слетел легкий, едва слышный вздох. — Томас решил, что Джеймс меня скомпрометировал.

Амелия попыталась подавить изумление, вызванное ее откровением. На мгновение она подумала, что графиня сказала это, чтобы смутить ее, но тон и взгляд ее были столь искренними, что было очевидно: ее позабавили эти воспоминания.

— К сожалению, а возможно, и к счастью, мне очень хотелось сделать Джеймса моим мужем. Я была в него влюблена и ужасно наивна. Но, как вы можете видеть, все обернулось к лучшему, и теперь я не представляю, что можно быть счастливее.

Она улыбнулась, и было ясно, что эта женщина более чем довольна своей судьбой.

— Но, возвращаясь к тому, что я пытаюсь сказать… Думаю, что с того момента, когда год назад вас представили друг другу, вы играли значительную роль в его жизни.

Амелия попыталась было заговорить, но графиня подняла руку, призывая ее к молчанию.

— И когда я услышала о том, что случилось на балу у леди Стэнтон в прошлом августе, я полностью убедилась в своей правоте. Вместо того чтобы выбросить вас из головы, как Томас это делает с большинством женщин, которые его не интересуют, он позволяет вам глубоко залезть себе в сердце. Никогда не видела ничего подобного. Собственно говоря, видела нечто совершенно противоположное.

Амелия сидела молча, пытаясь подавить нарастающий страх. Господи! Она чувствовала себя беззащитной. Какой ответ могла она дать этой женщине, которая, как и ее брат, казалось, была способна видеть ее насквозь и, без сомнения, только посмеялась бы, попытайся она все отрицать.

— Вы влюблены в моего брата?

Несколько месяцев назад этот вопрос вызвал бы у нее приступ неудержимого смеха. А возможно, она просто вздернула бы свой изящный носик, восприняв этот бесцеремонный вопрос как оскорбление. Но с тех пор прошло время. Достаточно времени, чтобы потерять свое сердце. И Амелия не рассмеялась. Она сидела потрясенная, с широко раскрытыми глазами.

«Нет. Нет. Нет. Я не люблю его. И, что гораздо важнее, не хочу его любить».

Эти слова без конца повторялись в се сознании, но она не могла заставить себя произнести их вслух. Почему?

«Я не могу его любить, — твердила она мысленно. — С ним я никогда не смогу владеть собой». Это открытие сразило ее сильнее, чем любые бури и ветра.

— Вижу, что смутила вас, — сказала графиня. — Не стану на вас давить. Возможно, вы сами еще не осознали этого. Но все же подумайте о том, что я говорила. — И, успокаивающе похлопав Амелию по руке, она предложила: — Раз мы покончили с едой, не хотите ли пойти со мной в детскую взглянуть на близнецов?

— Была бы счастлива познакомиться с вашими детьми, — ответила Амелия, радуясь возможности сменить тему и заняться тем, что не требовало бы от нее необходимости видеть, думать, чувствовать или говорить о Томасе.

Графиня подобрала юбки и с изяществом поднялась на ноги.

— Тогда идемте со мной.

Оставшуюся часть дня Амелия провела с Мисси, как теперь, по желанию графини, называла ее вместо формального обращения «леди Уиндмир». Графиня заверила Амелию, что этот титул заставляет ее чувствовать себя старше ее возраста.

Они много часов провели с Джейсоном и Джессикой, четырехмесячными близнецами. Амелии было грустно, что жизнь не дала ей возможности быть в окружении детей, особенно младенцев. Ее восхищало в них все: их розовые щечки, плотненькие маленькие тельца, слюнявые ротики… Она могла бы часами нянчить младенцев, если бы Джейсон не уснул у нее на руках. И тогда они с Мисси уложили обоих малышей в их колыбельки для дневного сна.

Потом Мисси познакомила Амелию с шестнадцатилетними двойняшками, сестрами графа — Кэтрин и Шарлоттой. Девочки были поразительно хороши собой (должно быть, в семье Радерфордов часто появлялись близнецы). «Экзотичные», — сразу пришло на ум Амелии, потому что у обеих были золотые косы и смуглые, обласканные солнцем лица. Глаза их были того же переливчато синего цвета, что и у их брата, с такими же огромными черными зрачками. Амелия подумала, что их появление в свете свалит с ног большинство мужчин. Сначала сестры приветствовали ее сдержанно, как и подобает девочкам их возраста, — вежливо и почтительно. Однако во время дневного чая они утратили свою сдержанность, и их природная живость, бурлившая подспудно, пробилась на поверхность.

Попивая мелкими глотками горячее какао, Кэтрин весело сообщила Амелии, что они сестры графа только по отцу, побочные дети горячо любимого почившего пятого графа Уиндмира. Девочка, по-видимому, получала удовольствие, сообщая эти пикантные сведения. Год назад, узнав о существовании сводных сестер, их брат, настоящий святой, немедленно забрал девочек к себе. И с тех пор их жизнь в корне изменилась, заключила Кэтрин свой рассказ. Амелия выразила ожидаемое девочками удивление, хотя давным-давно слышала различные версии этой истории.

Но Шарлотта, похоже, гораздо больше интересовалась дружбой Амелии с лордом Алексом. И ее подход к этой теме был более тонким и лукавым. Вопрос, заданный невзначай, и комментарий к нему. Они встречались прежде? Знает ли она, что он накануне прибыл из Лондона? Нет, Амелия этого не знала. Как мило! Алекс и Томас были так добры к ним! Знает ли она, что Алекс обладает блестящим талантом улаживать разные дела? Она еще не встречала людей с такими глазами, как у него. Прекрасными, насколько она может судить по собственному опыту. Девочка явно обладала литературным талантом. И хотя она не спешила высказываться на этот счет, чувства ее были очевидными.

По окончании чаепития Амелия вернулась в свою спальню отдохнуть перед ужином. Что еще ей оставалось делать? Томас в этот день почти не показывался после того, как бурей вырвался из дома. Почти весь день она ждала и надеялась увидеть его хоть краешком глаза, и каждый раз при звуке шагов в холле у нее перехватывало дух, а сердце начинало трепетать, как пойманная птичка.

Но каждый раз это оказывался не он, а только слуги, сновавшие по дому, выполняя свои дела.

Мисси была настолько добра, что не пеняла ей на ее постоянную задумчивость, а только наблюдала за ней, и в уголках ее губ порхала сочувственная улыбка.

Амелия лежала в постели раздетая — на ней оставались только, сорочка и панталоны. Ее взгляд лениво остановился на прозрачной голубой ткани полога, почти не видя его. Здесь, в спальне, она готова была признать, что влюблена в Томаса Армстронга. И если это не было любовью, то было подобием другого душераздирающего чувства. Какого же? Теперь она даже не пыталась скрывать это от себя… Как ни ужасно, но то была постоянно кипящая в ней страсть.

Господи! Никогда еще ее чувства не были столь сильными с тех пор… с тех пор, как умерла ее мать. Иногда, когда ей казалось, что она потеряла не одного, но обоих родителей, она хотела бы перестать чувствовать и вообще онеметь. Она была бы рада ощутить свободу от боли, терзавшей ее сердце при мысли о том, что никогда больше не увидит матери. Она хотела бы избавиться от боли, терзавшей ее, когда глаза отца смотрели будто сквозь нее, не видя ее.

Повернувшись на бок, она подперла щеку руками и горестно вздохнула. Снова испытывать бурные чувства — это как возвращение к жизни. Но в этом таились и опасности, особенно теперь, когда она отдала сердце человеку, в чьих чувствах не была уверена. Он мог быть с ней страстным, пылко заниматься с ней любовью и тотчас же обращаться так, будто был бы рад от нее избавиться. Пожалуй, безопаснее было бы иметь дело с кем-то, подобным лорду Клейборо: приветливым, вежливым и обладающим хорошими манерами. В их отношениях не было бы вожделения и греховной страсти, бурных поцелуев и восхитительных любовных объятий. С ним она была бы уверена, что не испытает боли снова. Но после переживаний, полных трепета и жаркого биения крови, как она могла бы на всю оставшуюся жизнь запереть свои чувства под замок? Как она могла отказаться от жизни?

Большую часть дня Томас чувствовал себя непригодным для общения. Настроение его было мрачным. Он вернулся в дом, вместе с Радерфордом, но затем они расстались: его друг отправился на поиски жены и детей, а он — в предоставленную ему гостевую комнату, потому что потребность побыть в одиночестве стала неодолимой.

Но в свою комнату Томас не попал. Его внимание привлек звук женского смеха и детского воркования. Он пошел на этот звук в детскую. Постоял на пороге нарядно обставленной комнаты, молча наблюдая из коридора за теми, кто находился внутри.

Амелия баюкала его племянника, ворковала с ним и осыпала его личико нежными поцелуями. Она выглядела счастливой и… готовой к материнству, что его слегка удивило. Он никогда не рассматривал ее в этом свете. В качестве матери. Раньше, когда он принял решение жениться на ней, то думал только о физической стороне их отношений, о полном и неограниченном обладании ее телом. О детях же он думал лишь как о неизбежном результате их неутолимой страсти.

Но, увидев ее такой, он понял, что его чувства к ней гораздо глубже, чем он предполагал. Теперь в качестве матери своих детей он видел только ее. Теперь он хотел, чтобы она осталась с ним на всю жизнь. Он был несправедлив к ней. Она заслуживала лучшей участи, чем кувыркание в постели, каким бы приятным ни было для него это занятие. Она заслуживала того, чтобы за ней ухаживали должным образом, как за светской леди, какой она и была. И даже больше, потому что она принадлежала ему.