Атмосферу за ужином можно было охарактеризовать одним словом: напряженная. По крайней мере в том, что касалось ее с Томасом, решила Амелия. А возможно, слово «напряженная» было слишком двойственным и противоречивым, чтобы описать насыщенную электричеством и готовую взорваться атмосферу в комнате. Томас обращался с лордом Алексом с подчеркнутой учтивостью, то есть заговаривал с ним, только когда тот обращался к нему лично, и отвечал односложными фразами. Но лорд Алекс не казался ни в малейшей степени обиженным таким отношением.

За время трапезы Томас дважды заговаривал с ней. Сначала он спросил ее, как она провела этот день, а второй раз — все ли ее здесь устраивает. На каждый его вопрос она отвечала одним словом: «Блестяще» или «Да» — настолько обычным тоном, насколько могла, потому что, когда он вошел в комнату, у нее без преувеличения прервалось дыхание: он был одет с иголочки и благоухал запахом изысканного аромата чистого мужского тела, розмарина и бергамота. Присущий Томасу запах. И если бы его можно было поместить во флакон, она купила бы целый ящик таких флаконов.

Молчание, наступившее между ними после обмена ничего не значащими фразами, было чревато не определимым словами предвкушением, потому что после этого он не сводил с нее глаз. Но во взгляде его не было ничего приветливого или хотя бы учтивого. Он смотрел на нее так, будто собирался проглотить ее вместо жареной птицы, лежавшей у него на тарелке.

К счастью, остальные, сидевшие за столом, поддерживали беседу, так что неловких пауз не возникало.

Как только графиня подала пример, мужчины поспешили подняться из-за стола. Амелия тотчас же последовала за графиней, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не совершить или не сказать какую-нибудь глупость и тем самым выдать себя. Никто не должен был знать, что она совершенно потеряла голову из-за Томаса, а прежде всего сам виновник этой неприятности. Было очевидно, что он физически желал ее, но она-то его любила. А любовь — это совсем иное. И потому из них двоих она была более уязвимой.

— Надеюсь, вы разрешите мне проводить вас в гостиную, — сказал лорд Алекс, делая к ней шаг.

Взгляд Шарлотты устремился к ней, и на ее прелестном личике появилось удрученное выражение.

Сердце Амелии сжалось от сострадания к девочке. Имел ли лорд Алекс представление о том, что только что разбил ее сердце?

— Амелия, я хочу сказать вам пару слов наедине, если позволите, — вмешался Томас, упорно не обращая внимания на друга и явно желая, чтобы она сделала то же самое.

Амелия замерла, а сердце ее так скакнуло, будто собиралось выпрыгнуть из груди.

— Может быть, в кабинете? — спросил он, проходя мимо лорда Алекса, чтобы оказаться поближе к ней.

Она едва заметно кивнула и вышла из комнаты вместе с ним, в то время как остальные в молчании смотрели им вслед.

— Армстронг! — крикнул лорд Алекс, когда они переступали через порог.

Томас остановился. Она тоже. Он обернулся и бросил недовольный взгляд через плечо. Однако хорошие манеры все же не позволили ему совсем уж проигнорировать друга.

— Я приму изъявления твоей глубокой благодарности попозже! — крикнул ему вслед лорд Алекс, сияя улыбкой.

Граф закашлялся, стараясь не расхохотаться. Графиня уткнулась подбородком себе в грудь, чтобы скрыть улыбку. На лицах сестер-близнецов застыло загадочное выражение. Томас издал какой-то звук, похожий на ворчание, ничем больше не показав, что заметил их реакцию. Сделав резкое движение головой, он сжал локоть Амелии и направил ее к двери.

В полной напряжения тишине они прошествовали в кабинет, где Томас выпустил ее руку. Амелия опустилась на диван и принялась оправлять юбки, стараясь не встретиться с ним взглядом.

Часы в стеклянном корпусе отстукивали время в тишине, которая все длилась и длилась.

«Не смотри, а иначе ты погибла». Амелия не отводила глаз от своих колен. Пальцы ее вяло теребили вышитый край оборки.

— Как я могу говорить с вами, если вы даже не хотите посмотреть на меня?

Почему-то нежность его тона принесла ей облегчение, хотя она была уверена: ничто не может помочь ей. Она вздохнула и подняла голову, встретившись с ним глазами. На его лице была слабая улыбка, а ямочки придавали ему мальчишеское очарование, несмотря на то что очертания его красивого лица были вполне мужественными. Господи, он пьянил больше любого крепкого вина, которое ей доводилось пробовать.

— Я так полагаю, разговор пойдет о лорде Алексе, — вздохнула она.

А почему бы и нет: вполне подходящая тема для начала разговора.

Томас отошел от двери и сел на краешек кресла рядом с ней. Он подался вперед и оперся локтями о колени.

— Надеюсь, вы не принимаете всерьез его интерес к вам. По временам чувство юмора Картрайта проявляется весьма своеобразно.

Амелии хотелось рассмеяться — уж очень серьезно он говорил. Теперь его лицо состояло из углов и жестких линий. Рот был крепко сжат. Похоже, он и в самом деле вообразил, будто она поверила, что его друг проявляет интерес к ее персоне. Возможно, он даже думал, что она отвечает ему взаимностью. Господи! Если бы он только знал, как ей трудно дышать и еще труднее воспринимать разумную речь, когда он сидит так близко от нее и ее окутывает его теплый запах. Если бы только он знал, что, дай она волю своим чувствам, тут же бросилась бы ему на шею.

— Смею вас заверить, что у меня нет видов на вашего друга, как, я полагаю, и у него нет видов на меня.

Она помолчала, глядя на свои руки, лежащие на коленях и крепко сжатые. Бросив на него взгляд из-под ресниц, Амелия тихо спросила:

— А вас очень бы взволновало, если бы мы питали интерес друг к другу?

Томас расслышал собственное затрудненное дыхание, когда попытался вздохнуть. Взволновало? Если бы она взяла кочергу и ткнула ею в него изо всей силы, то это не смогло бы причинить ему большей боли.

Откашлявшись и избавившись от комка в горле, он посмотрел ей в лицо, одним взглядом впитав ее черты, от которых у него захватывало дух: ее безупречную кожу, полные розовые губы. И мысль о том, что она могла бы целовать ими другого мужчину, вызвала в нем бурю чувств.

— Да, меня бы это обеспокоило.

Он говорил тихо, лишь взглядом стараясь выразить то, насколько он был бы обеспокоен.

Сапфировые глаза широко распахнулись, а руки скрылись в складках малиновой юбки.

— И я думаю, вы знаете почему, — продолжал он тихо, удерживая ее взгляд, не позволяя ей отвести глаза и скрыть ее чувства под маской равнодушия, которую она носила слишком долго и продолжала носить до сих пор.

Он вспомнил жаркое и влажное прикосновение ее плоти, когда она лежала в его объятиях. И воспоминание об этом вызвало в нем столь сильный отклик, что он испытал потребность немедленно удовлетворить свое желание.

— Я не вполне понимаю, чего вы хотите от меня. Сначала я думала, что вы решили соблазнить меня из мести, но теперь в наших отношениях все изменилось.

Он расслышал в ее голосе ранимость, и это вызвало в нем нежность к ней и раскаяние. Их отношения развивались так стремительно, что он не мог не признать: первоначально его намерение было именно таким. В будущем они могли бы даже посмеяться над этим.

— Вы и в самом деле считаете, что я мог бы соблазнить женщину из мести?

И он не лгал: он и в самом деле не собирался соблазнять ее. Он позволил себе заниматься с ней любовью, потому что был не в силах противостоять своему влечению.

С минуту она серьезно смотрела на него, потом улыбнулась:

— Но должно быть, эта мысль приходила вам в голову. Я дала вам все основания не любить меня.

Он хмыкнул, услышав, как она расценивает его чувства.

— Думаю, теперь у вас нет сомнений в том, что я нахожу вас вполне приемлемой.

Правой рукой он взял ее руку, сжал беспокойные, суетливые пальцы и заглянул ей глубоко в глаза.

— Я занимался с вами любовью, потому что отчаянно желал вас, и никакой другой причины у меня не было. Такой ответ вас удовлетворяет?

Успокаивающее прикосновение его большого пальца к ее ладони и теплота его кожи сразу вызвали в Амелии отклик. Она кивнула, чувствуя, как между ее бедрами разгорается пожар.

— Я хочу, чтобы между нами не было недоразумений, — проговорил он тихим завораживающим голосом. — Могу я проводить вас в вашу комнату?

Его просьба была непристойной, а предложение запретным. И восхитительно греховным. Амелия ничего не ответила, понимая, что ее молчание означает согласие. Он поднялся, все еще сжимая ее руку, и помог ей встать на ноги державшие ее нетвердо, и они направились к лестнице.

— А как же ваша сестра и остальные? Они ждут меня в гостиной.

Ее протест был несколько запоздалым.

Томас ответил с хриплым смехом, прижав губы к ее уху:

— Мой зять слишком недавно женат, чтобы засиживаться с Картрайтом за портвейном. Он и так уже провел с ним целый день. Можете мне поверить, что все уже удалились в свои спальни.

Амелия больше не произнесла ни слова: в ней бурлило и клокотало предвкушение. На пороге своей комнаты она обернулась и посмотрела ему в лицо, а он шагнул вперед, тесня ее и прижимая к толстой деревянной двери. Когда он опустил голову, его намерение было выражено столь ясно и столь ожидаемо, что она потянулась к нему сама. Терпения у нее было меньше, чем у него.

На стене мигал газовый рожок, укрепленный в держателе. Внезапно ее поразило сознание того, что они стоят в коридоре, где на них мог наткнуться кто угодно.

Ее руки замерли, и она откинула голову назад.

— Стойте, — пробормотала она неузнаваемым, хриплым голосом. — Что, если кто-нибудь…

Он жадно поцеловал ее. Амелия умолкла. Он поднял руки, его пальцы скользнули в ее шиньон, и несколько шпилек выпало из ее волос. Его теплое дыхание овевало ее лицо, губы чуть касались ее губ.

— Это крыло дома предназначено не для членов семьи. Здесь никто не спит, кроме вас. Но вы правы… Нам потребуется более укромное место для тех целей, которые я имею в виду.

Прикосновение его пальцев к коже головы было способно заставить ее опуститься на пол, и это случилось бы, если бы он не поддерживал ее. Когда наконец их губы нашли друг друга, не было смысла притворяться. Она желала, она страстно жаждала его. Она не могла ждать, пока его язык найдет ее язык. Но он чуть откинул голову назад, и она ощутила легкое покалывание в уголках рта, по всему подбородку и по уязвимой и открытой шее.

И тут вдруг: она оказалась в своей спальне в его объятиях. Он захлопнул дверь каблуком сапога. Амелия крепко обхватила руками его шею, заставив его приблизить к ней рот и запечатлев на его губах поцелуй. Прикосновение его твердых чувственных губ к ее губам исторгло у нее слабый стон. Их зубы встретились, и она ощутила столь острый прилив желания, что ей захотелось закричать, а ее соски превратились в тугие бутоны, и от них протянулся жгучий путь к центру ее естества.

Матрас прогнулся под весом двух тел, когда Томас уложил ее на середину кровати. Его язык продолжал бесстыдно исследовать ее рот, проникая в каждый его уголок жадно и требовательно. Амелия изогнула шею, чтобы еще лучше почувствовать его, чтобы облегчить его проникновение еще глубже, если только это было возможно. Оторвав руку от его шеи, она принялась тянуть за пуговицы его рубашку. Потребность ощутить кончиками пальцев его теплое и твердое тело побуждала ее к дальнейшим действиям. На мгновение она утратила это ощущение близости к нему, когда он сел на кровати и с беспощадным рвением принялся помогать ей избавить его от одежды.

Он желал ее. Его возбужденное естество не позволяло ошибиться. Напряженное и мощное, оно выступало из массы темно-золотых волос. Амелия крепче сжала бедра, будто это могло предотвратить истечение влаги, переполнявшей ее лоно. И он оседлал ее, и его жезл уперся в ее живот, в то время как он нетерпеливо возился с пуговицами на ее платье. Все ее тело окатывали дурманящие волны наслаждения, затрудняя дыхание, делая его прерывистым и неровным.

Ощущение его горячего и твердого естества, упиравшегося в ее живот, вызывало в ее теле бурю. Оно пульсировало в самом сокровенном месте, жаждавшем его прикосновения.

— Господи, прости меня, как ты прекрасна, — пробормотал он со стоном, задыхаясь от желания.

Он не мог налюбоваться ею, пожирал глазами ее высокие, упиравшиеся в него груди. Прикрыв их обеими руками, он принялся играть с ее сосками и довел ее до такого состояния, что ей показалось: больше она не выдержит. Амелия выгнула спину, чтобы груди ее удобнее легли в его ладони, а все ее тело приглашало его к более решительным действиям. Ей хотелось, чтобы он ласкал ее ртом. Она желала, чтобы он ласкал ртом ее груди, чтобы он целовал и посасывал ее соски. Он смотрел на нее из-под тяжелых век взглядом, полным страсти и вожделения. Ее рука сжала его затылок и потянула голову вниз. Томасу не требовалось более явное приглашение. Его губы безошибочно нашли ее сосок, похожий на ягоду.

— Томас, — пробормотала она задыхаясь.

Наслаждение нарастало и нарастало…

Он поднял голову, его рот оторвался от нее, и это заставило ее извиваться под ним в поисках утраченного источника наслаждения.

— Скажи мне, чего ты хочешь.

Его голос поразил ее низкими переливами, а лицо было искажено сдерживаемой страстью.

Амелия ответила тем, что подняла бедра, позволив ему соприкоснуться с гнездышком ее волос, и его пальцы, настойчивые и нежные, прикрыли ее самое сокровенное место.

Его стон был громким и прерывистым. Его рот все еще дразнил ее сосок, играл с ним, посасывал его, а рука блуждала по впадине ее живота и спустилась наконец вниз по бедрам. Его нежные настойчивые пальцы раздвинули чувствительный вход в ее лоно. И он понял: она готова его принять.

С ее уст срывалось хриплое прерывистое дыхание. Теперь он слышал его особенно отчетливо. Не было смысла лишать ее наслаждения, которого она так жаждала. Желание заставляло ее поднимать бедра ему навстречу и производить ими волнообразные движения в тщетной попытке быть еще ближе к нему. Томас в последний раз потянул ртом ее сосок, провел языком вокруг него и начал свое путешествие по воспаленной желанием коже ее живота, и губы его последовали за пальцами в место, манившее его к дальнейшим восторгам. Его палец проник в ее маленькое отверстие и был вознагражден влажностью ее страсти. Он потерся своим мужским естеством о ее бедро, будто ее влажность еще сильнее возбудила его.

Он доставлял ей наслаждение, как и в прошлый раз, и его шероховатый язык, твердый и нежный, безумно возбуждал ее влажную плоть. Амелии хотелось плакать, настолько полным было ее наслаждение. Она развела бедра, чтобы облегчить ему проникновение к влажным складкам ее плоти. Амелия сознавала, что, должно быть, выглядит полностью раскованной, даже распутной, но желание, взявшее над ней верх, преодолело теперь воздержание, длившееся долгие годы, когда все естественное подавлялось ею же самой. Другой рукой он широко раздвинул эти складки. Его язык нашел чувствительный бугорок ее желания, прикрытый нежно-розовой плотью, и она потонула в восторге. Амелия воспаряла и содрогалась в спазмах наслаждения, о существовании которого даже не подозревала.

На землю Амелия вернулась в изнеможении, сознание ее было затуманено. Потом она заметила Томаса. Он стоял на коленях и сжимал ее обмякшие бедра, широко разводя их, чтобы дать себе, возможность более свободного проникновения. И он вошел в ее тело одним мощным рывком. Они идеально подошли друг другу. Он заполнил ее всю, и в ней снова пробудилась страсть. Каждый рывок, каждое движение вызывало в ней еще большее желание, желание более глубокого проникновения. Медленные и мучительно долгие движения между сжимающими его стенками ее лона, содрогающимися от восторга, наконец, сменились мощными ударами. Наслаждение, которое он был способен получить только с ней, зарывшись глубоко в нее, нарастало в нем, набирая скорость, подобно валуну, несущемуся с горы. Ее голова металась по подушке, а сапфировые глаза казались остекленевшими. Ритм его толчков ускорялся и возрастал. В прохладном вечернем воздухе комнаты слышались ритмические толчки при соприкосновении их плоти.

Амелия испустила громкий пронзительный крик и замерла под ним, а ее бедра по-прежнему были подняты вверх, чтобы дать ему возможность проникнуть еще глубже, и ногти впивались в его спину. Томас был готов приветствовать эту сладостную боль, которую почувствовал, когда ее ногти впились в его плечи, а тело испытывало облегчение и освобождение в последних содроганиях.

Ее женственная плоть туго обхватила его, и давление и напряжение ее складок увлекли его к неизбежному концу, к краю бездны и все еще сдерживаемому пику восторга, длившемуся блаженно долго, и это всепоглощающее наслаждение и движение вниз было почти пугающим в своей силе и напряжении.

Уронив голову на ее плечо, он старался восстановить дыхание, продолжая крепко сжимать ее в объятиях. Он нашел ее губы и медленно и нежно поцеловал ее, и она ответила па его поцелуй с равной нежностью и страстью…

Амелия приветствовала утро улыбкой, способной соперничать светом с солнцем в зените на безоблачном небе.

Томас… Амелия блаженно вздохнула. Он неохотно поднялся с ее постели, оделся и покинул ее спальню. Конечно, до того, как он окончательно ушел, они обменялись долгим и нежным прощальным поцелуем, дававшим им надежду продержаться до следующего свидания. Естественно, этот поцелуй вызвал продолжение в виде ласк и поглаживания груди и ягодиц. Когда стало ясно, что дело закончится тем, чем началось, четвертый раз за ночь, и при этом оба они были греховно обнаженными, он наконец призвал на помощь свою волю и прервал их объятие с приглушенным стоном и проклятием.

— Если я не уйду сейчас, то не уйду никогда! И окажется, что нас застанет ваша горничная или кто-нибудь из слуг.

Он крепко поцеловал ее в губы и вышел.

Это произошло четыре часа назад. От предвкушения следующей встречи ее руки повлажнели, и она отерла ладони о юбку, прежде чем войти в утреннюю комнату, чтобы позавтракать.

Томас уже был там и стоял, возле низкого буфета, держа в руке тарелку с едой. Он замер, как только увидел се, и обратил к ней такой взгляд, что привлек этим внимание всех, находившихся в комнате.

Волна жаркой крови бросилась ей в лицо и другие части тела, о которых она боялась даже думать. Чувствуя общее внимание, она едва поздоровалась с ним: молча кивнула головой. Но даже когда Амелия повернулась, чтобы поздороваться с графом и графиней, она мысленно продолжала видеть его зеленый жилет и панталоны и могла только позавидовать тому, как ловко сидели на нем рубашка и куртка и как они обтягивали его мускулистые плечи, грудь и поджарый живот.

— Как вы провели вечер? — спросил граф, но его вопрос закончился внезапным возгласом боли. — Что, черт возьми!..

Мисси бросила на мужа осуждающий взгляд и как ни в чем не бывало перебила его:

— Доброе утро, Амелия.

Она говорила так, будто только что не ткнула супруга в бок локтем, что и вызвало его недоуменное восклицание.

— Доброе утро, лорд Уиндмир, леди… то есть Мисси, — поспешила исправить свою оплошность Амелия, заметив, упрек во взгляде графини.

Граф быстро овладел собой и понял свою ошибку.

— Вы должны называть меня Джеймсом или Радерфордом, потому что ясно, что нам предстоит близко познакомиться.

Он поднес к губам чашку с кофе, глядя через ее край на Томаса, который, в свою очередь, не сводил глаз с Амелии.

— Я же говорила вам, что мы не выносим формальности, — пропела Мисси.

Амелия обошла стол и приблизилась к низкому буфету, чувствуя, как ее буравят три пары глаз. Но особенно чувствительна она была к полному жара взгляду Томаса.

Когда она положила еду себе на тарелку и направилась к столу, Томас бросился к ней, схватил ее тарелку, поставил рядом со своей и сел сам. От такого сочетания — его внимания и близости — сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди. Она вдыхала его запах и удивлялась тому, что было время, когда он вызывал у нее неприятие. Теперь она вряд ли пережила бы день без его объятий.

Чтобы скрыть замешательство, Амелия сосредоточилась на тарелке с едой, не смея даже покоситься на Томаса. Если и дышать-то ей было трудно, то уж для того, чтобы есть, требовались геркулесовы усилия. Вот что сделал с ней Томас. Это сотворила любовь.

— У вас есть планы на сегодня, Амелия? — спросила Мисси интимным, фамильярным, дружеским и теплым тоном.

Но даже при столь недолгом знакомстве подобное обращение показалось Амелии вполне естественным.

— Я…

— Да, я собираюсь отвезти Амелию в город. Я подумал, что ее заинтересуют уиндзорские лавки, особенно теперь, в разгар сезона, — вмешался в разговор Томас.

Теперь она посмотрела на него. Он хотел провести вместе с ней целый день. Ее охватила и не отпускала огромная радость. От этого у нее закружилась голова.

Томас посмотрел на нее с полуулыбкой. Когда его взгляд обратился к ее рту, ее груди отвердели, кожу начало покалывать, и все ее тело отозвалось на этот взгляд, как на физическое прикосновение.

— Да, я получила бы от этого огромное удовольствие.

Она попыталась спрятать свой восторг, чтобы не показаться полной простушкой, сгорающей от страсти и обожания.

Джеймс откашлялся, а Мисси безуспешно попыталась скрыть улыбку, поднеся к губам салфетку.

— Думаю, Кэтрин и Шарлотта тоже будут рады поехать в город. Особенно Кэтрин. Она обожает магазины.

Мисси обратилась с этим заявлением к брату, вопросительно подняв черную бровь.

Амелия тотчас же поняла смысл этого взгляда. Графиня не доверяла ему. Точнее, им обоим. В ее доме они безнаказанно наслаждались интимным уединением, но в общественных местах, на публике, им следовало придерживаться правил приличия, даже если в качестве компаньонок к ним были бы приставлены две шестнадцатилетние девушки.

Лицо Томаса мгновенно замкнулось. Его досада была очевидной, но он все же коротко кивнул. По-видимому, им придется воздержаться от любых проявлений физической интимности. Амелия почувствовала укол разочарования, потому что тело её жаждало новых ласк, его новых прикосновений, его новых обжигающих поцелуев. Сегодняшний день обещал стать очень длинным, и она уже мечтала о возвращений домой. Единственным утешением для нее было то, что она могла провести его в компании Томаса.

Полутора часами позже Амелия, Томас и Кэтрин уже сидели в черной лакированной четырехместной карете. Погода была идеальной для подобной прогулки. Снег, пушистый и легкий, лениво кружил в воздухе и белым покрывалом ложился на гравиевые дорожки и уснувшую на зиму листву. Кэтрин весело подпрыгивала на своем месте. Ее синие глаза сверкали веселым возбуждением. Выглянув из окна коляски, она воскликнула:

— Как красиво!

Томас устроился напротив них; Его взгляд скользнул по порозовевшему личику Кэтрин и надолго остановился на лице Амелии. Ей пришлось отвести глаза. Желание, томление и невозможность принадлежать ему сию же минуту — это было свыше ее сил.

Ей было необходимо отвлечься, и она спросила:

— А ваша сестра не захотела поехать с нами?

Она считала, что все девушки их возраста только и живут надеждой на покупки, побрякушки и тому подобное.

Кэтрин засунула руки глубже в муфту, губки ее сложились в недовольную гримасу:

— Она сказала, что предпочитает дочитать книгу. Но на самом деле это потому, что там Алекс. Все это знают!

— А вы находите это раздражающим? — сухо усмехнулся Томас.

— Думаю, это ужасно глупо. Алекс и не думает о ней. К тому же он для нее слишком стар.

Она сдвинула брови, а рот ее превратился в одну розовую линию, и она стала похожа на недовольную золотоволосую дрезденскую куколку.

Но Амелия легко могла понять, как Шарлотта могла увлечься этим молодым лордом с волосами цвета воронова крыла. Он был опасен даже для лондонских женщин.

— Не стану утверждать, что поощрял бы ее, но было время, когда я то же самое думал о Мисси и Радерфорде. Но подумайте только: она положила на него глаз, когда ей было всего десять.

Сказав это, Томас откинулся на сиденье с подушками, обитыми бархатом, небрежно раскинув ноги, а глаза его были полны лукавства. Возможно, это объясняло их непринужденность обращения, которую можно было заметить после нескольких секунд наблюдения. Амелия испытала укол зависти. Она не могла отвести взгляда от Томаса, как и он от нее.

— Я просто считаю, что это глупо, — пробормотала Кэтрин, снова поворачиваясь к окну. — О! — воскликнула она после минутной паузы. — Посмотрите, как красиво выглядят улицы.

Амелии неохотно переключила внимание на сцену за окном. Коляска катила по мощеной дороге, направляясь к главной улице. Недалеко от них уже видны были витрины магазинов и фонарные столбы, празднично украшенные миниатюрными венками и блестящими красными бантами, и все вместе представляло квинтэссенцию рождественской картины.

Следующие несколько часов они провели на Пискод-стрит, переходя из магазина в магазин и не пропуская почти ни одного. Томас был внимателен и следовал за Амелией, как поклонник, и вел себя наилучшим образом. Если не считать пылающего взгляда и тайных прикосновений, повергавших ее чувства в еще больший хаос. Кэтрин, казалось, ничего этого не замечала. Она весело щебетала и время от времени восторженно вскрикивала при виде какой-нибудь хорошенькой безделушки или ленты.

Амелия редко покупала, да и редко испытывала необходимость покупать подарки к Рождеству. Ее отец проявлял щедрость к слугам и заботился о том, чтобы их рождественские шкатулки были полны. Однажды, когда ей было четырнадцать, она купила за свои карманные деньги подарок для их экономки, миссис Смит, и для Риса, дворецкого, потому что они всегда были добры к ней. Маркиз же вел себя в этот день точно так же, как в любой другой. Конечно, ей оказывали внимание и дарили подарки гувернантки, сменявшие друг друга.

А это Рождество было первым после смерти ее матери, которое она проводила в семье. В настоящей семье. И эта мысль согревала ее и затопляла ощущением радости. Сегодня она намеревалась купить подарки для всех.

Она тихо шепнула что-то Томасу на ухо, и тот увлек Кэтрин в ближайшее кафе, где продавались пирожные. За это время Амелия выбрала подарок для Кэтрин. Но выбрать нечто подходящее для ее любовника было много труднее, потому что она отчаянно хотела, чтобы подарок понравился Томасу.

И тут она заметила миниатюрную модель корабля из красного дерева, мастерски изготовленную и отполированную до блеска. Так как Томас принимал участие в строительстве настоящих кораблей, ей показалось, что это как раз то, что может ему понравиться.

Заплатив за покупки, она попросила сопровождавшего их лакея отнести свертки в коляску, а сама присоединилась к Томасу и Кэтрин.

В течение следующего часа они бродили по магазинам и несколько раз посылали лакея отнести свертки с покупками в карету. У Амелии уже заболели ноги, и она почувствовала, что устала и проголодалась.

Будто угадав это, Томас взял ее за локоть и спросил:

— Не вернуться ли нам домой?

Его прикосновение даже сквозь многочисленные слои шерсти и хлопчатобумажной ткани она ощутила как ожог, и искра желания пробежала по ее телу. Все было так, будто она всю жизнь провела, не подозревая, что существует страсть, и вдруг внезапно оказалась с головы до ног окутана этим умопомрачительным ощущением. Пытаясь собраться с силами и взять себя в руки, Амелия повернулась к Кэтрин:

— Поедем?

Молодая девушка кивнула:

— Не могу дождаться, когда смогу показать Шарлотте все купленные ленты!

— Тогда отправимся обратно, — произнесла Амелия и позволила себе посмотреть на Томаса.

Его глаза сказали ей, чего он хочет: он хотел ее, и в этот момент Амелия ощутила в себе нечто новое. До сих пор дремавшую уверенность в силе своих чар. Но не только осознала свою силу; она наслаждалась ею и ей захотелось выставить ее напоказ.

Во время возвращения домой они молчали, если не считать болтовни Кэтрин, перечислявшей все магазины, которые они успели посетить, и детально описывавшей все восхитительные вещи, которые она видела, но не смогла купить, потому что ей не хватило денег.

Амелия слушала ее одним ухом, отвечая только тогда, когда требовалось ответить. Остальное время все ее внимание было приковано к Томасу. И если его изумрудные глаза поглотали ее, то и она пожирала его взглядом. В присутствии Кэтрин, занятой собой и едва ли замечавшей то, что бурлило и кипело между Амелией и Томасом, имело ли смысл скрывать свои чувства? Она испытывала силу его страсти и с лихвой возвращала ее. Это путешествие принадлежало ей по праву, и она была намерена использовать эту возможность до конца.