Дверная ручка легко поддалась, и дверь распахнулась так быстро и резко, что Амелия с трудом удержалась на ногах. Ее руки в перчатках вцепились в дверной косяк.

В дверях стоял Томас.

Глаза его были холодны, как сибирская зима, и жестки, как гранит.

— Томас!

Единственное, что ей удалось произнести.

— Поздновато гулять на холоде.

Его тон был лишен выражения, но глаза могли бы разрезать стекло.

Амелия задрожала — и от холодного порыва ветра, и от его ледяного пронзительного взгляда.

— И кто же на этот раз? Кто-нибудь новый или вы вернулись к своим прежним увлечениям — Кромуэллу и Клейборо?

Он говорил спокойно, даже небрежно — так двое встретившихся на улице пешеходов обмениваются ничего не значащими любезностями.

Амелия открыла было рот, но произнести ничего не смогла. Холодный воздух покалывал кожу под одеждой. Она нервно сделала шаг вперед, ожидая, что он преградит ей путь, но Томас посторонился и позволил ей войти. Оказавшись в плохо освещенном холле, она потянула входную дверь на себя и закрыла ее.

— Кто это был? — снова спросил он, на этот раз еще тише.

— Я… Это не то, что ты… вы подумали.

— Я вас видел. Поэтому не трудитесь оскорблять меня подозрениями в слабоумии. — В его тоне появилась обвиняющая нотка. — Или вы предпочитаете, чтобы кто-нибудь из моих людей поймал его прежде, чем он покинет мою землю? Я считаю незаконное вторжение преступлением.

«Скажи ему правду, — убеждал ее внутренний голос. — Пожалуйста, пойми. Пожалуйста, пойми!» — мысленно обращалась она к Томасу.

— Это был лорд Клейборо, — сказала она задыхаясь. — Но я отправила его назад, — поспешила она добавить. — Он все еще считал, что мы поженимся.

Лицо Томаса оставалось непроницаемым.

— И почему бы ему так считать?

«Потому что я была так глупа и так опьянена любовью к тебе, что не думала о нем и не написала ему о том, что мои чувства изменились», — вертелось у нее в голове.

— Мы не переписывались с бала у леди Форшем. И он думал, что ничего не изменилось.

— Значит, вы утверждаете, что он проник на мою землю против вашего желания и без приглашения?

«Скажи ему правду», — продолжал звучать в ее ушах докучный голос. И она, подчиняясь ему, слепо и отчаянно продолжила:

— Не совсем так. То, что я…

— Так вы позволили или не позволили ему вторгнуться на мои земли?

Одна крошечная ложь могла бы все уладить. Но солгать ему она не могла.

— Возможно, я это и сделала, но вовсе не так, как вы думаете. Я…

И снова он не дал ей договорить, сказать что-нибудь в свое оправдание.

— Я ожидаю, что завтра вы уедете.

Прошла минута, прежде чем Амелия смогла осознать, что он сказал и что она услышала, потом мучительная боль обожгла ее сердце, и она чуть не рухнула на колени.

— Томас, пожалуйста, позвольте мне объяснить! — умоляла она.

Амелия потянулась к нему и дотронулась до рукава его халата. Он вырвал руку, будто ее прикосновение было невыносимо для него.

— Завтра.

Слово-приговор, обрекавший ее на холодное и пустое будущее, на жизнь без неге.

Она беспомощно смотрела на него, на его всклокоченные золотые волосы, потемневшие от проступившей щетины щеки и подбородок. Она молча проклинала лорда Клейборо за его неуместное появление и Томаса за его тупое упрямство, но больше всего себя за то, что вообразила, будто может справиться с этой ситуацией сама, не вовлекая в нее Томаса.

— Я не люблю его. Никогда не любила. С того самого бала я знала, что не смогу выйти за него. Я хочу быть с вами. Пожалуйста, не покидайте меня, — сказала она жалобным, убитым тоном.

Ей хотелось крикнуть: «Я люблю тебя!» — но эти слова были еще непривычны.

Он ответил не сразу. Вместо этого оглядел ее всю — от всклокоченных ветром волос до ног, обутых в сапожки.

— Вы позволили ему поцеловать вас.

В его словах было обжигающее обвинение, полное рассчитанной мстительности.

— Он это сделал против моей воли.

Но Томас отмахнулся от нее бесстрастным жестом.

— Я рассчитываю на ваш отъезд. Завтра же.

Его тон был беспощадным.

— Томас, вы не можете так говорить…

— Очень хорошо. Оставайтесь.

Не сказав больше ни слова, он повернулся с намерением удалиться. Только когда он завернул за угол главного коридора, Амелия очнулась. Неужели он и в самом деле сдался?

Инстинктивно она сделала попытку последовать за ним, но тут же остановилась. Сегодня ничто не могло бы растопить его гнева. И даже признание в любви не было бы принято должным образом.

Плотнее запахнув плащ вокруг дрожащего тела, она направилась прямо к своей спальне, так и не услышав и не увидев ни души.

Несомненно, завтра утром Томас будет в более спокойном настроении. А если не завтра, то послезавтра. И тогда он согласится ее выслушать. Этой мыслью и жаркой мольбой об этом она наконец убаюкала себя и уснула прерывистым сном.

На следующее утро за завтраком Амелия застала одну виконтессу. Она сидела во главе стола и пила чай из фарфоровой чашки. При появлении Амелии леди Армстронг поставила чашку на стол.

— Доброе утро, леди Армстронг, — вежливо поздоровалась с ней Амелия.

Пожалуй, слишком вежливо, принимая во внимание их недавнюю близость.

Виконтесса обратила к ней внимательный взгляд. На ее безупречном лбу обозначилась тонкая морщинка.

— Томас вернулся в Лондон.

Амелия вздрогнула и замерла — вокруг нее все обрушилось и разлетелось вдребезги, как стекло, упавшее на мраморный пол. Глаза защипало, дыхание прервалось.

— Он уехал? — спросила она задыхаясь.

Леди Армстронг поспешно поднялась с места и подошла к ней. Лицо ее выражало смесь жалости и беспокойства.

— Вчера вечером между вами что-то произошло?

Амелия была слишком подавлена, чтобы отвечать. Она могла ожидать всего: молчания, холодности, гнева, возможно, даже презрения, но не этого. Только не этого.

Она отказалась уезжать, и поэтому уехал он. Именно так. Не предупредив ни единым словом. Она убедила себя, что его слова — «Очень хорошо. Тогда оставайтесь» — означали: он даст ей возможность оправдаться и все объяснить. Но теперь он уехал. Он бросил ее тогда, когда она поняла, что не представляет жизни без него.

— У меня нет аппетита. Если вы меня извините, леди Армстронг, я вернусь в свою комнату, — ответила Амелия хриплым шепотом.

Виконтесса коснулась ее руки, пытаясь успокоить.

— Моя дорогая, вы уверены, что ничего не хотите мне рассказать?

Амелия вырвала руку и с отчаянной силой покачала головой:

— Нет, нет, мне надо прилечь. Если вы меня извините…

Она поспешно выбежала из комнаты и вернулась к себе в спальню, где могла без помех оплакать свою потерю, — в уединении и с сухими глазами.

Прошло три дня после отъезда Томаса. На третий день добровольного заточения Амелии в спальне виконтесса лично сообщила ей, что в гостиной ее ожидает посетитель. Она не сказала, кто именно, пояснила только, что таково желание джентльмена. Амелия почувствовала, что сердце ее забилось с удвоенной силой. Сначала в ней вспыхнула слабая надежда — а вдруг?.. Но она тут же одернула себя: будь это Томас, виконтесса едва ли стада бы проявлять такую сдержанность.

Может быть, лорд Клейборо? Нет, это невозможно. Их последняя встреча не оставила ему никаких сомнений в ее чувствах к нему, точнее сказать, в их полном отсутствии. А после того как она услышала его горькие сетования по поводу того, что он зря потратился на путешествие в Девон и как это нелегко для него, она весьма сомневалась, что он совершит подобный вояж снова.

Амелия вошла в гостиную, не зная, чего и кого ожидать там. Возможно, Томас прислал лорда Алекса или Джеймса поговорить с ней. Ее надежды рухнули, когда она увидела отца, сидящего в кожаном кресле.

Он поднялся на ноги.

— Амелия!

Он произнес ее имя нежно, почти с благоговением, что было для него несвойственно. Обычно он был весь поспешность и деловитость.

— Привет, отец, — проговорила она без обычной досады или безразличия.

Маркиз направился к ней, протянув руки, а потом опустил их, будто осознав неуместность этого жеста.

Вид у него был безупречный, одежда самого лучшего качества, но лицо его показалось ей утомленным и постаревшим.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал отец.

Он солгал. Она знала, что никоим образом не может выглядеть хорошо. От недостатка сна под глазами у нее образовались темные круги. Лицо было бледным. Но она не стала возражать.

— Ты приехал забрать меня домой? — спросила она равнодушно, подойдя к камину.

— А ты хочешь домой?

Амелия бросила на него взгляд через плечо. Когда отец спрашивал ее об этом? И вообще о чем-нибудь?

— Разве у меня есть выбор?

— Леди Армстронг очень хотела бы, чтобы ты осталась у нее до зимнею бала.

Амелия благодарно кивнула, но ничего не ответила. Ей хотелось бы остаться до возвращения Томаса.

— Вчера я видел Томаса, — сказал отец, резко меняя тему.

Серьезность его тона свидетельствовала о том, что беседа у них была не из приятных.

При упоминании имени Томаса сердце ее бешено забилось. Стараясь не выдать своего волнения, она проговорила:

— Да, я так и думала.

— Похоже, он считает, что я годами пренебрегал тобой.

На этот раз Амелия стремительно повернулась к нему:

— Он сказал это тебе?

Ее отец, маркиз Брэдфорд, аристократ из аристократов, избегал ее взгляда, будто ему было тяжело смотреть ей в глаза.

— Да, он укорял меня за что-то подобное, а потом еще упрекнул, почему я не сказал ему, что в детстве ты болела скарлатиной. — Он поднял на нее взгляд, и по тому, как отец сжал губы, она поняла, что он обижен этим упреком. — Вот почему я здесь. Я должен был приехать.

Амелия стояла молча, не зная, как понять то, что Томас говорил о ней с о гном. В ее сердце снова забрезжила надежда, но тотчас же и исчезла.

За последние несколько месяцев она многое узнала о Томасе Армстронге: он мог быть ужасным в качестве врага, но в то же время проявлял яростную и непоколебимую верность тем, кому повезло завоевать его привязанность. Без сомнения, последнее и вызвало всплеск его возмущения. Он заступился за тринадцатилетнюю девочку, которой она была тогда, а не за женщину, которой стала. Женщиной, которую он презирал.

— …и только когда я написал Рису, узнал правду. Он признался, что миссис Смит утаила от меня твою болезнь. Хотя я понимаю, почему они это сделали: я только что потерял твою мать, и всё же им следовало посоветоваться со мной. — Он разразился горьким мрачным смехом и смущенно покачал головой. — Наверное, я узнал бы об этом, только если бы они решили, что ты умираешь.

Его голос дрогнул, когда он произнес последние слова.

Амелия не была настроена слушать его признания и потому промолчала. Из этого злополучного инцидента с ее болезнью выросли и расцвели ее сомнения в чувствах отца. Эти сомнения столь глубоко укоренились в ее душе, что ничто, кроме настоящей бури, не могло бы их вырвать.

— Но… но…

Никакие разумные слова не шли у нее с языка.

— Конечно, я не ангел, но прошу тебя: не считай меня способным оставить тебя одну, когда ты больна… Умоляю тебя — напиши Рису, если я тебя не убедил. Он сможет подтвердить все, что я сказал.

Амелия медленно покачала головой. Ей не надо было писать Рису. Взгляд ее отца был полон таким отчаянием, что она безоговорочно поверила ему; он не лгал.

— Я верю тебе, — сказала она тихо.

Его плечи поднялись и опустились, у него вырвался долгий хриплый вздох облегчения. В течение нескольких секунд он смотрел на нее с такой нежностью, какой она никогда в нем не замечала. И когда он положил руку ей на плечо, она не отстранилась, но приняла эту руку, как целебное лекарство на долго гноящуюся рану.

— Девочка нуждается в матери, и ты не была исключением. Когда она умерла, я… я был совсем неравноценной заменой ей. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что слишком замкнулся в своем несчастье. Во мне не осталось места ни для чего, в том числе и для тебя. Ты нуждалась… ты заслуживала много лучшего отца, чем был я.

— Я нуждалась в единственном оставшемся родителе, и ты им был.

Амелия была тронута — она устала жить в каменной крепости притворного равнодушия и обиды, которую воздвигла вокруг себя.

На губах маркиза появилась растерянная улыбка.

— Самым тяжким было то, что ты так напоминала мне ее… твою мать. И все эти месяцы после ее смерти я не мог выносить напоминания о ней. Господи! Я помню, ты смотрела на меня так, будто ждала, чтобы я все исправил, а я с трудом сохранял рассудок.

Впервые в жизни Амелия поняла глубину отцовской скорби по умершей жене. Всю свою жизнь она видела отца сильным, уверенным человеком. Но ведь он был еще и мужем, утратившим частицу себя, когда любимая женщина угасла. И его скорбь была отягчена тем, что он видел живое, дышащее напоминание о его невосполнимой утрате. Горло Амелии сдавило, и она почувствовала, что не может произнести ни слова.

— Но это не извиняет моего обращения с тобой. После своей болезни ты замкнулась в себе, и мне следовало понять, что причиной тому была не только смерть твоей матери. Мне следовало проявить большую настойчивость. И все же, как ни тяжело это говорить, я испытал облегчение, когда ты перестала обращаться ко мне с вопросами или за утешением. Проблемы Томаса, его финансовые затруднения я мог разрешить. Но, как я уже сказал, с тобой… Я не знал, как с тобой обращаться, не был к этому подготовлен и потому оказался бесполезен.

Томас. Звук его имени обжег ее слух. Воспоминания о нем разрывали се уязвленное сердце.

— Я всегда считала, что ты любишь Томаса больше, чем меня.

Ее отец, казалось, был поражен услышанным и погрузился в молчание. Затем медленно поднял руку и нежно погладил ее по щеке.

— Даже если ты не поверишь чему-то другому, что я хочу сказать, все же поверь одному: я люблю тебя — больше всех на свете.

Он привлек ее к себе, и она позволила ему обнять себя. Сколько времени прошло с тех пор, как он вот так обнимал ее! И скоро он почувствовал, что она отвечает на его объятие и все крепче прижимает к себе.

Минутой позже он отстранился и горячо проговорил:

— Я попытаюсь компенсировать тебе все. Все!

Амелия ответила трепетной улыбкой:

— Я бы хотела начать все заново.

Он снова привлек ее к себе, на мгновение сжал в объятиях и сказал:

— Пусть так и будет.

Господи, да она бы все отдала, чтобы услышать те же самые слова от Томаса!