ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Миядзава Кэндзи. Японский национальный поэт, сказочник, мелиоратор, учитель. Глубоко любил свою родину — префектуру  Иватэ, которую часто в своих произведениях называл вымышленным именем, заимствованным из языка эсперанто, — Ихатово («райская земля»).

27 августа 1896 года в городе Ханамакиси в семье ростовщика  и торговца утилем Миядзавы Сэйдзиро (1874-1957) и его жены Ити  (1877-1963) родился первенец, назвали его Кэндзи. Весь род Миядзавы  принадлежал к буддийской школе Истинной Чистой Земли. Семья Кэндзи обладала искренней, сильной верой в заступничество Будды и силу молитвы. У Кэндзи был младший брат Сэйроку (1904—2001) и  сестры Тоси (1898-1922), Сиге (1901-1987) и Куни (1907-1981).

В 1903 году Кэндзи поступает в школу, где талантливо  пишет школьные сочинения, а также увлечённо собирает коллекции  камней и насекомых. За любовь к собиранию минералов он получает  от родных прозвище Каменный Мальчик (Исикко Кэн-сан). Кэндзи  посещает цикл буддийских лекций «Моя Вера», которые готовит  его отец вместе с единомышленниками.

В 1909 году Кэндзи поступает в старшие классы  среднеобразователъной школы Мориока, живет в общежитии. По-прежнему он увлечен сбором минералов. Под влиянием старшего  товарища и ученика той же школы Исикавы Токубоку (в будущем  величайшего японского поэта) начинает писать японские  пятистишия — танка.

В 1914 году Кэндзи оканчивает школу. Мечтая об  университете, он неохотно работает в магазине отца. Видя  страдания сына, родители разрешают ему продолжить обучение в  университете.

В 1915 году Кэндзи поступает в Сельскохозяйственный  университет Мориока  (сейчас университет Иватэ, сельскохозяйственный факультет) и становится одним из лучших  студентов. В 1917 году он вместе с тремя товарищами издает  журнал «Ад-зариа», где публикует свои первые стихи и эссе.

В марте 1918 года Кэндзи защищает диплом и поступает в аспирантуру. Врачи признают его не годным к службе в армии. По воспоминаниям семьи, именно в это время Кэндзи начинает работать над созданием сказок.

В 1919 году любимая сестра Кэндзи Тоси заболевает туберкулезом и ложится на лечение в токийскую клинику.

Кэндзи также едет в Токио. Там он прочел книгу великого японского поэта Хагивара Сакутаро «Воющий на луну», которая потрясла его. По выздоровлении сестры они вместе возвращаются  на родину, в Иватэ.

В 1920 году Кэндзи заканчивает аспирантуру университета. В октябре того же года вступает в закрытую буддийскую школу  Кокутюкай (ветвь школы Нитирен). Работает в магазине отца.

23 января 1921 года, несмотря на возражения семьи, покидает  родину и становится адептом школы Кокутюкай в Токио. Живет в общежитии, трудится в студенческой типографии, очень много работает над сказками, активно занимается уличной пропагандой учения своей школы. Пишет около 3000 листов сказок в месяц.

Повторный приступ болезни сестры Тоси заставляет его  вернуться на родину. В ноябре 1921 года поступает учителем в  старшие классы среднеобразователъной сельской школы города  Ханамаки. В его обязанности входит преподавание английского, математики, геологии, культуры посадки и сбора урожая, климатологии и почвоведения.

Через год, в ноябре 1922 года, умирает его любимая сестра Тоси. В этом же году Кэндзи напечатает сказку «Переход через снега» и получит первый и последний в своей жизни гонорар за книгу  — 5 йен.

В августе 1923 года под предлогом поиска рабочих мест для  студентов он едет на Сахалин (тогда — часть Японии). Настоящей  целью поездки был поиск общения с душой сестры Тоси. Во время  путешествия им была написана серия печальных стихов, посвященных прощанию с сестрой, — «Утро вечного расставания» и  др.

В апреле 1924 года Кэндзи издает на свои деньги сборник  набросков «Весна и асуры» (асуры — карающие боги в индуистской мифологии). Сборник был высоко оценен критиками. В школе он ставит театральные постановки с учениками по своим произведениям. В декабре опять издает на собственные деньги книгу  сказок Ихатово «Харчевня, где всегда много заказов».

В июле 1924 года начинается переписка с литератором Кусано Синрэй, которая позже перерастает в дружбу. Стихи Кэндзи  печатаются в литературном журнале Кусано «Гонг» («Дора»), 

В марте 1926 года он оставляет работу в школе. Создает общество «Расутидзин кекай» для ведения просветительской работы среди крестьян. В декабре того же года уезжает в Токио, где берет уроки скоропечатания, языка эсперанто, органа и виолончели. Знакомится и активно общается с министром Финляндии, директором Академии эсперанто Рамстедтом. Вступает в японскую сельскохозяйственную партию префектуры Иватэ.

Посвящает себя просветительской мелиораторской работе.

В феврале 1927 года полиция предъявляет претензии к работе общества «Расутидзин кекай» и останавливает его деятельность.

В июне 1928 года Миядзава едет на полуостров Идзу к Ито Нанао. Итогом поездки становятся циклы стихов — «Михара Санбу» и «Токио». Летом этого же года слабый организм Кэндзи не выдерживает огромной нагрузки работы мелиоратором, и к осени у него открывается быстротекущая форма туберкулеза. После этого он в течение двух лет находится на домашнем лечении.

Создает цикл стихов «В болезни». Почувствовав себя лучше, в 1931 году Кэндзи возвращается к активной деятельности, но ненадолго...

Вскоре второй приступ болезни настигает его. Вернувшись домой в Иватэ, он соблюдает строгий постельный режим, при этом непрерывно работает над созданием сказок и стихов. 3 ноября того же года он заканчивает новый цикл стихов «И даже дождь меня не сломает» («Аме ни мо македзу»).  

21 сентября 1933 года в возрасте 37 лет Кэндзи умирает от туберкулеза. Хочется плакать и кричать... Почему так мало, так несправедливо... Но у Бога свои законы справедливости. За свои 37 лет он успел сделать столько, что могло бы хватить другим на несколько жизней. В последний вечер жизни Кэндзи вышел к односельчанам, и до поздней ночи они обсуждали проблемы удобрения почвы. Перед смертью он оставил единственное завещание отцу: распечатать 1000 копий его любимой Сутры Лотоса («Хокэке») и раздать друзьям, чтобы они помолились...

 Миядзава Кэндзи был необыкновенным человеком. Японцы считают, что он был одним из немногих поэтов, достигших просветления при жизни.

С детства Кэндзи, сын торговца, видел страдания и нищету крестьян, которые в неурожайные годы вынуждены продавать все имущество и вести нищенское существование. Так, по-видимому, сформировался в нем комплекс вины перед этими людьми, желание самопожертвования, ведь его семья относилась к зажиточному классу торговцев. Также нельзя не отметить огромное влияние буддизма на жизнь и творчество Кэндзи. В 18 лет он впервые услышал Сутру Лотоса, которая глубоко затронула его сердце.

Именно под впечатлением от силы этой молитвы он поступил в школу Кокутюкай, принципы которой отличались от устоев буддийской школы отца, что внесло немало разногласий в семью Миядзавы.

 Жертвование всем ради обездоленных и презрение к сильным мира сего были основными чертами школы Кокутюкай, что было близко душе Кэндзи. Смерть сестры Тоси, которая понимала его в семье лучше всех, навсегда оставила след легкой грусти в произведениях писателя.

Произведения Миядзавы Кэндзи, наполненные гуманизмом и любовью к природе, шагают из страны в страну. Они не могут и не должны знать границ.

 

В ЧАЩЕ

- Наши предки птицы, все как один, когда впервые спустились с неба, были совершенно белыми - так обратилась ко мне одна престарелая сова, одиноко сидевшая в чаще леса на ветке низенькой сосны в безветренный тихий вечер, когда золотой серп уже висел на восточном небосклоне.

Однако я особенно не доверяю особам, подобным совам.

Посмотришь на нее, как она раздувает щеки, разговаривает неохотно, а если и говорит, то голос ее звучит зычно, весомо, или как она широко раскрывает глаза во время разговора и правдиво поворачивает свою толстую шею в темно-синей тени деревьев, то кажется, что сердце у нее такое же - прямое и бесхитростное. Да, сова своим видом могла обмануть кого угодно. Поэтому я ей нисколечко не доверял. Однако однажды, в самый обычный вечер, я, вдыхая серебряный лунный свет, пошел послушать, что же теперь расскажет эта большая сова. Мне показалось, что она хочет поведать известную историю о покрасочной мастерской коршуна. Что же, ничего плохого в том нет, что я спокойно выслушаю ее рассказ и оценю, достаточно ли он логичен, нет ли в нем обмана. Так что я, сделав, по возможности, серьезное лицо, обратился к сове:

- Сова, говорят, что птицы спустились с неба - ноги поджали и спустились. А еще говорят, что они все были белыми. Это правда?

Если это так, то почему же сейчас они такие разноцветные: кто трехцветный, кто пепельный, кто красный – кто во что горазд.

Сова, услышав начало моего обращения, мгновенно широко открыла глаза:

- Ага, попался на удочку!

Однако мое упоминание о трехцветных птицах резко испортило ей настроение.

- То, что вы говорите, совершеннейшая ерунда. Трехцветной может быть только кошка. Птица не может быть трехцветной.

Я обрадовался, что сова попалась в расставленные мною сети, и спросил:

- Так что, выходит, среди птиц не было кошек?

Услышав это, сова как-то нехорошо заерзала на ветке.

«Вот он, нужный момент», — подумал я и добавил:

- Где-то все-таки я слышал, что кошки входили в разряд птиц. И козодой мне говорил об этом, и ворона, кажется, говорила то же самое.

Сова горько рассмеялась, пытаясь сбить меня тем самым с толку, и добавила:

- Однако у вас большие связи.

Но меня так просто с толку не собьешь.

- И тем не менее это правда. К тому же об этом говорил мне ваш друг козодой.

Сова поерзала на ветке еще какое-то время и потом проронила:

- Это была кличка.

Сказала как отрезала и отвернулась.

- Так это была кличка? Чья? Чья? Эй, сова, послушай! Кошка —чья это была кличка?

Сова немного приподнялась на ветке, обратив свой прозрачный взгляд к луне, — весь ее облик выражал затруднение. Ничего не поделаешь, видно было, что разговор подходил к развязке. Сова сделала как могла интересное лицо и выпалила признание:

- Это была моя кличка.

- Ах вот как! Это была ваша кличка. Ваша кличка — Кошка. Хотя вы совсем не похожи на кошку — так я говорил, с интересом разглядывая совиное лицо, а сам про себя думал: «Ну вылитая кошка».

Сова, поморгав глазами, как бы страдая от яркого солнечного света, отвернула лицо в сторону. Казалось, она вот-вот заплачет. Это не входило в мои планы. Я так неумело пошутил над ней, что довел ее до слез. Мне было жаль ее. Сначала ведь у нее было такое хорошее настроение, она обратилась ко мне со своей историей, а я так подтрунил над ней, что отбил у нее всякое желание разговаривать. Я был расстроен и начал поспешно оправдываться:

- Ведь так много разных видов птиц. Я так понимаю, что раньше у них были различные форма тела и голос, а цвет перьев был одинаковым, он был у всех белым. Однако сейчас все изменилось, правда ведь? Хотя и сейчас есть совершенно белые птицы, например цапля или аист. Они не изменились, не так ли? — Пока я это говорил, сова постепенно поворачивалась в мою сторону, а к концу моего объяснения она уже согласно кивала головой, как бы вторя моим речам.

- Это великолепная трактовка. Птицы действительно сначала все были полностью белыми, что являлось причиной страшной неразберихи. Очень часто бывало, что фазан или какая-нибудь горная птица со спины окликнет другую: «Госпожа большая синица, добрый день», на что эта птица, сделав нехорошее лицо, молча обернется, и окажется, что это чиж. Или, например, маленькая птица сидит на ветке, и вдруг ей кто-то издалека кричит: «Господин чиж, заходите в гости», а оказывается, что это длиннохвостая овсянка. Тогда овсянка начинает думать, что ее любят меньше, чем чижа, ведь звали в гости не ее, разозлится и перелетит подальше. Все это в действительности приводило не только к тому, что больно ранило чьи-то чувства, но и к тому, что в делах возникала страшная путаница и даже суд строгого господина грифа Кордона не мог решить эти проблемы.

- Да, похоже, вы совершенно правы. Действительно неудобно. И что же случилось потом?

А-а, лист дерева на дубе сверкает и колышется. Но почему-то только один лист. Почему он колышется? — так, думая совершенно о другом, задал я вопрос сове.

Однако сова совсем не обиделась, а, наоборот, с радостью продолжила разговор:

- И здесь все птицы, все без исключения, пришли к негласному соглашению, которое они хоть и не произносили, но глубоко в сердце все разделяли. Соглашение это касалось того, что надо что-то делать, надо, применяя смекалку, как-то изменить ситуацию. Иначе, если дело так и дальше пойдет, цивилизация птиц остановится в своем развитии.

- Да, это так. Без перемен никак нельзя. У нас, у людей, тоже.

Разговор, правда, немножко о другом — касательно языков была такая же проблема. Ну так что же было дальше?

Было решено срочно обратиться к коршуну, чтобы он открыл свою покрасочную мастерскую.

Я подумал, что разговор привел нас, как я и предполагал, к покрасочной мастерской коршуна, и невольно рассмеялся. Это оказалось несколько неожиданным для совы, и тогда я, оправдываясь, поспешно добавил:

- Вот ведь как. Коршун открыл свою покрасочную мастерскую. Наверное, у него были такие длинные руки, что ими было очень удобно подхватывать окрашенный материал и складывать в чан.

- Вы совершенно правы, — ответила сова.

- Этот коршун был страшный ловкач. Без сомнения, он открыл покрасочную мастерскую, предварительно просчитав всю выгоду от нее. Действительно, у этого коршуна были длинные руки, и ему было очень удобно помещать птиц в чан с краской.

- А-а, — вскрикнул я, — так окрашиваемым материалом было само тело птицы! Какая, однако, это была опасная затея! — Я невольно вскрикнул, но сразу осекся, потому что испугался, что это опять обидит сову. Однако сова не обиделась, а даже, наоборот, с удовольствием продолжила свой разговор.

В этот вечер в лесу ветра не было, тишина была как в омуте. На восточном небосклоне уже висел золотой серп. Дуб железистый и сосна стояли тихо, словно мертвые. А единственным неспящим существом, внимательно слушавшим совиный рассказ, был я. Вся эта обстановка приводила сову в необыкновенно хорошее настроение.

- Да, сложно передать словами, какова была радость птиц.

Особенно велика была радость воробьев, синиц, крапивниц, белоглазок, длиннохвостых овсянок и мухоловок — птиц, которых постоянно все путали. Они кричали от радости, кружились, прыгали, взявшись за крылья, и скорее неслись в покрасочную мастерскую коршуна.

«Интересные вещи она рассказывает», — подумал я.

- Вот ведь как это было.

Да, теперь понятно.

Выходит, все птицы отправились на покраску?

- Да, все пошли. И орлы, и страусы, и даже большие птицы - все, не спеша, отправились к коршуну. Заказы у всех были разные. Одна говорила: «Покрасьте меня как-нибудь, без особых прикрас», а другая:

«А меня покрасьте тщательно, избегайте дурных тонов, в крайнем случае я могу допустить мышиный цвет».

Коршун с самого начала работы был в необыкновенном расположении духа, хватался за работу и красил всех направо и налево. На крутом берегу реки из красной глины он вырыл круглую яму и залил туда краску. Он брал птицу в клюв и, широко расставляя ноги, опускал ее в чан с краской.

Конечно же, самым сложным делом была покраска головы и лица. Смотреть на это было просто больно. Голова — еще терпимо, ее можно было покрасить, свесившись головой вниз. А при покраске лица приходилось клюв птицы помещать в воду, что, конечно же, доставляло всем ужасное мучение. Если по невниманию во время покраски какая-нибудь птица делала вдох, то весь желудок, все кишки прокрашивались и становились либо красными, либо черными.

Зная это, птицы, перед тем как поместить лицо в краску, делали глубокий вдох. После погружения в груди у них оставалось много дурного газа, который надо было выдохнуть. Тяжелее всего было маленьким птицам, ведь у них и легкие были маленькими.

Когда они не могли больше переносить погружения, говорят, они поднимали свое личико и так страшно кричали, будто умирают. Ну и тогда, понятно, лицо оставалось непрокрашенным. Например, у белоглазки вокруг глаз остались белые непрокрашенные места, а у длиннохвостой овсянки остались не погруженными в краску обе щеки.

Тут я решил подтрунить над совой:

- Вот как. Вот как. Вот оно что. А я думал, что белоглазка и овсянка сами попросили, чтобы им не окрашивали эти белые пятнышки.

Сова немного растерялась и, переведя взгляд в глубину леса, куда-то в темноту, ответила:

- Нет, здесь ваше мнение ошибочно. Это все произошло из-за их маленьких легких.

Тут я решил, что пришло время вставить свое замечание:

- Если все так, как вы говорите, то почему же и у белоглазки, и у овсянки с обеих сторон симметрично белые пятнышки одинаковой  формы и в одинаковых местах? Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Если бы им не хватило воздуха и они прервали покраску, то белое пятно осталось бы, скорее всего, либо с одной стороны у глаза,либо сверху на лбу.

Сова на какое-то время закрыла глаза. Лунный свет спускался на лес подобно свинцу — тяжелому, но светлому. Сова наконец-то открыла глаза, голос ее звучал несколько ниже обычного:

- Наверное, они красили обе половинки лица отдельно.

Я рассмеялся:

- Если бы они красили обе половинки лица отдельно, то получилось бы еще хуже, не так ли?

Сова с чувством достоинства отвечала:

- Ничего здесь странного нет. Размер легких был одинаково маленький, как в начале покраски, так и в конце, и поэтому в одно и то же время у них ощущалась нехватка дыхания.

- Да, похоже, что так, — сказал я вслух, а про себя подумал:

«Хитрая бестия, логично придумала, удалось тебе улизнуть».

- Вот какие дела, — оборвала сова свою речь на полуслове.

«Да, сейчас я проиграл», — подумал я раздраженно, и у меня пропало всякое желание разговаривать.

Однако мне опять стало стыдно перед совой, и я решил продолжить разговор:

- Ах вот, оказывается, в каком духе все это происходило. И в завершение такие птицы, как журавль или цапля, так и остались неокрашенными.

- Нет, это все было по заказу, по личному заказу журавля.

Господин журавль сам приказал покрасить только самый краешек хвоста в черный цвет. Его покрасили согласно собственному приказу, — ответила сова и удовлетворенно рассмеялась.

Уже в который раз отметил я про себя, как ловко эта бестия использует то, что сказал собеседник, но вслух ничего не ответил, помня о том, что изначальной причиной, побудившей меня продолжить разговор, было желание порадовать сову.

И сова продолжала:

- Однако коршун становился все наглее и наглее. Деньги у него появились, социальный статус вырос. Ходил он теперь с важным лицом: я, дескать, среди птиц и есть самый первый труженик. И как следствие — совершенно перестал работать. Себя он покрасил в такую желто-синюю, эффектную полоску, чем очень хвастался. Таким образом, прошло два или три дня, манера его работы становилась все вальяжнее и вальяжнее. Просит его, например, птичка сделать узор, состоящий из пятнышек коричневого, белого и черного цвета, а он черный забудет положить; или попросят его сделать элегантную черно-красную полоску, а он сделает какую-нибудь раскраску попроще, вроде как у ласточки. Другими словами, стал он работать спустя рукава.

Хотя птиц-то неокрашенных к тому времени осталось не так-то много. Ворона, цапля и лебедь — всего-то три птицы и осталось.

Ворона каждый день приходила в покрасочную коршуна и устраивала скандал: хочу, дескать, чтобы меня именно сегодня покрасили. А коршун ей неизменно отвечал: «Да, обязательно завтра покрашу». И так продолжалось ежедневно. Ворона разозлилась и в один прекрасный день решилась дать отпор коршуну. Пришла она к нему и стала кричать: «Ты, вообще, о чем думаешь? Ты сделал вывеску покрасочной мастерской, к тебе птицы поэтому и приходят. Если ты не работаешь, не порядочнее ли тогда отказаться от вывески? Сколько дней подряд все прихожу и прихожу, а слышу в ответ только "завтра" да "завтра". Если ты продолжаешь работать, то покрась меня сегодня же. Если ты не сделаешь ни того ни другого, то я объявляю тебе войну».

Коршун и в этот день, как всегда, сидел, уставившись в одну точку, с утра изрядно напившись масла, но, услышав такое откровение, призадумался: «Даже если я закрою покрасочную мастерскую, то с деньгами у меня проблем все равно уже не будет, однако с именем так расставаться не хочется. С одной стороны, работу бросать еще не хочется, а с другой стороны, работать уже не нужно». Так он раздумывал и отвечал: «Да, вы правы. И как же вы хотите, чтобы я вас покрасил?»

Ворона несколько охладила свой гнев и сделала заказ: «Хочу быть в таких больших черно-фиолетовых пятнах, таких стильных, как на японском кимоно типа юдзэн.

Эти слова задели коршуна за живое. Он резко встал и сказал:

- Ну, приступим же к покраске. Вдохните поглубже воздух.

Ворона тоже встала, обрадовалась, расправила грудь и наполнила ее воздухом.

- Все? Готова? Теперь закрой глаза.

Коршун взял ворону крепко в клюв и опустил ее со всего размаху в чан с чернилами. Всю опустил, с головой. Ворона поняла, что фиолетовых пятнышек при таком способе покраски ей не видать, и в панике забила крыльями. Но коршун ее крепко держал. Тогда она стала плакать и кричать и в конце концов выбралась из чана. Но к тому времени она уже была совершенно черная. Она страшно разозлилась и как была, черная, выбежала из покрасочной мастерской.

Ворона побежала к своим друзьям, птицам, и рассказала им о тех безобразиях, что вытворяет коршун. Однако к тому времени все птицы уже имели зуб на коршуна. Собравшись все вместе, они пошли в мастерскую, схватили коршуна и засунули его в чан с чернилами.

Коршуна держали в чане с чернилами, пока он не потерял сознание. Тогда птицы вытащили потерявшего сознание коршуна из чана, а потом разорвали на маленькие кусочки вывеску покрасочной мастерской. Через какое-то время коршун пришел в себя, но к тому времени он был черным не только снаружи, но и внутри. Вот в результате чего и вышло, что журавль и цапля так и остались неокрашенными.

Сова закончила свой рассказ и отвернулась, молчаливо наблюдая лик госпожи Луны.

- Вот как. Теперь я понял, как все было. Как я вижу, вам повезло, и вас покрасили в числе первых. Так детально, хорошо вас покрасили — так я говорил, поднимаясь и прощаясь с совой, спрятавшейся от ртутного, тяжелого света госпожи Луны в темной тени деревьев. 

 

КРАСНОГОЛОВЫЙ ЖУРАВЛЬ И ХРИЗАНТЕМЫ

На самой вершине фруктового холма росли две желтые хризантемы , ростом высокие, почти с подсолнух, и красная хризантема, ростом даже выше, чем две ее подруги. Эта красная хризантема хотела стать королевой всех цветов. Что бы ни случилось — пронесется ли мимо южный ветер, осыпая цветы и деревья большими каплями дождя, или, оборвав с маленького каштанового дерева, растущего на холме, зеленые колючие плоды и маленькие ветки, зло и громко смеясь, бросит их вниз, — наша бравая троица стоит спокойно, слегка склонив друг к другу головы, и только красивее становится.

Сегодня, впервые в этом году, прилетел господин Матасабуро —северный ветер. Подул в свою свирель в голубое небо, потрепал торопливо листья тополя Сиболди, растущего у подножия холма, сорвал и бросил на землю груши, растущие во фруктовом саду. А три хризантемы, видевшие это, лишь слегка усмехнулись. Одна желтая хризантема, обратив к бледно-голубому южному небосклону свое сердце, задумчиво обронила:

- Госпожа Солнце, похоже, сыплет сегодня кобальтовую стеклянную пудру несколько больше обычного.

С любовью глядя на подругу, сказала вторая желтая хризантема:

- Ты сегодня выглядишь несколько бледнее, чем обычно.

Наверняка и я выгляжу так же.

- Да, похоже, что это так, — отвечала ей первая и, обращаясь к красной хризантеме, продолжала:

- А ты сегодня выглядишь просто великолепно. Мне кажется, что ты сегодня запылала, как огонь. Красная хризантема подняла свое личико к голубому небу и, сверкая в солнечных лучах, смеясь, отвечала:

- Но для меня этого слишком мало. Жизнь была бы для меня совершенно невыносима, если бы не моя вера в то, что я своим светом смогу заставить небо пылать огнем. Ах, как меня это все раздражает.

Но вот, наконец, солнце зашло, закатилось бледное небо цвета цитрина, четко проступили контуры звезд, и небосвод стал подобен темно-синему омуту.

Послышалось пение: «Пи-то-ри-ри. Пи-то-ри-ри». И, освещенная сиянием звезд, пронеслась внизу тень красноголового журавля

- Эй, журавль, послушайте, ведь я правда красивая? —обратилась к нему красная хризантема.

- Да, красивая, красная такая, — ответил красноголовый журавль, растворяясь в темноте, удаляясь по направлению к дальнему болоту, своему дому. По дороге журавль глухо поприветствовал одну-единственную ослепительно-белую хризантему, растущую на болоте:

- Добрый вечер.

Белая хризантема застенчиво засмеялась.

Горы заволокли парафиновые облака, наступило утро.

Вскрикнула, удивившись, желтая хризантема:

- Ой, какой ты стала красивой. Вокруг тебя как будто нимб цвета персика.

- Да, точно. Как будто из радуги в этот нимб художник выбрал только красные тона, — согласилась с ней ее желтая сестра.

- Да так я не зря говорю, как меня все это раздражает. Мне бы хотелось своим собственным светом сделать небосвод огненно-красным. А иначе мне жить нестерпимо скучно. А госпожа Солнце все больше и больше сыплет серебряной пудры, — капризно отвечала красная хризантема. Желтые сестры обе как-то сразу смолкли, крепко закрыв свои ротики.

Вслед за золотым жарким полднем пришел вечер, прозрачный и свежий, словно кианит . Под сверкающим звездным небосводом пронесся взъерошенный журавль.

- Эй, журавль, постой, я ведь сильно сияю. Не так ли?

- Да, ты прилично сияешь.

Журавль, медленно погружаясь в далекое молочное облако, глухо прокричал еще раз белой хризантеме:

- Добрый вечер! Как настроеньице?

Звезды сделали свой круг по небосклону, Марс допел свою последнюю песню, и небо окрасилось серебром наступающего утра. Солнечные лучи наплывали и волновались, подобно янтарным волнам.

- Ой, как ты красива. Сегодня ореол сияния вокруг тебя в пять раз больше, чем обычно, — хвалила красную подругу желтая хризантема.

- Ой, и вправду. Я даже проснулась сразу. Смотри, твой свет стал такой сильный, что до дальнего каштана достает, — вторила ей сестра.

- Да, я вижу, это действительно так. Но все равно мне этого мало. Пока еще никто не называет меня королевой, — отвечала им красная хризантема.

Услышав это, желтые хризантемы печально переглянулись и перевели взгляд на темно-синюю гряду восточных гор.

Подошел к концу солнечный, теплый осенний день, выпала роса, звезды вышли на небосклон, и все тот же журавль молча кружил над тремя хризантемами.

- Журавль, а журавль, как я тебе сегодня? — спросила его, как всегда, красная хризантема.

- По-моему, даже очень ничего. Хотя темно уже, плохо видно. 

Журавль, пролетая к себе на дальнее болото, бросил, как всегда, вниз белой хризантеме:

- Здравствуйте. Сегодня славный вечер, не так ли?

Начало рассветать, и в этом колокольчиковом мареве желтые хризантемы заметили что-то в силуэте красной подруги, что заставило их в испуге, встретившись глазами, вдруг замолчать. Закричала красная хризантема:

- Меня всю колотит от злости. Сегодня как я выгляжу, как?

— И тогда одна желтая хризантема, осторожно выбирая слова, ответила:

- Наверняка ты красная, как огонь. Однако, как нам кажется, ты выглядишь не краснее, чем раньше.

- Ах, как, как я выгляжу? Скажите, не томите меня.

Тогда другая хризантема, несколько стесняясь, добавила:

- Это только так нам кажется. Не принимай близко к сердцу. Нам кажется, что у тебя по телу пошли какие-то темные пятнышки.

- Ах, перестаньте же. Это плохой разговор, я не хочу его продолжать.

Опять солнце светило весь день, и половина яблок на яблоне с фруктового холма налилась алым цветом. Тогда вновь опустилась молочная завеса, пожелтел небосклон и пришел вечер.

- Пи-то-ри-ри. Пи-то-ри-ри, — прокричал, пролетая, журавль.

- Господин журавль, добрый вечер. Меня хорошо видно? —окликнула его, как всегда, красная хризантема.

- Сложно что-либо сказать. Плохо видно, — поспешно выпалил журавль, направляясь к болоту.

Журавль, как обычно, поприветствовал белую хризантему:

- Сегодня выдался теплый вечер, не так ли?

Наступило утро. В бледно-голубом, пахнущем яблоками мареве был слышен голос красной хризантемы:

- Скажите, скажите скорее, как я сегодня выгляжу?

Но желтые хризантемы, как ни вглядывались в красную подругу, не видели ничего, кроме чернеющей жалкой тряпочки.

- Еще не рассвело. Ничего нельзя толком разглядеть, —отвечали они.

Красная хризантема уже готова была расплакаться. 

- Скажите правду, прошу вас, скажите, — умоляла она, — я вижу, вы от меня что-то скрываете.

- Я почернела? Почернела, да?

- Да, похоже, несколько потемнела. Однако еще темно и плохо видно.

- Однако как мне это все неприятно. Только представить такое: на красном — и вдруг черные пятна.

Вдруг, откуда ни возьмись, появился человек маленького роста с желтым заострившимся лицом и в странной треугольной шляпе. Он остановился, взглянул на красную хризантему и воскликнул:

— Так это же фамильный герб моего хозяина, один в один.

И он с хрустом переломил стебель. Красная хризантема бессильно повисла у него в руке.

- Куда ты идешь? Куда ты идешь? Держись за нас! Не уходи! —кричали, не переставая, вслед своей подруге желтые хризантемы.

Какое-то время можно было еще расслышать затихающий голос красной хризантемы. Но этот голос все удалялся и удалялся и теперь уже был еле слышен у подножия горы, где он, наконец, смешался с голосом тополя Сиболди.

И тогда взошло солнце, отражаясь в слезинках желтых хризантем. 

 

ПЛОДЫ ДЕРЕВА ГИНКГО

Верхушка неба была холодная-холодная, как только что выкованная сталь. Там, наверху, еще было много звезд, но самый низ восточного небосвода уже начал окрашиваться в нежно-фиолетовый колокольчиковый цвет. Под этим холодным небом, внизу, но так высоко, что даже дневная птица не долетает, болтался острый обломок облака. Его принес сюда ветер, который, мягко раскачивая, тащил его в южном направлении. Рассвет был так прозрачен, что даже это тихое задувание ветра было слышно дереву гинкго , одиноко стоящему на вершине горы. Потревоженные этим звуком, проснулись враз все дети — плоды дерева гинкго, все до единого. Проснулись, и сердца их сжались от страха. Они поняли, что пришло время отправляться в путь. Все давно ждали этот день. Еще вчера вечером об этом дне напоминали две прилетевшие сюда вороны.

- У меня, наверное, все будет кружиться в голове, когда я буду падать, — сказал один мальчишка другому.

- Закрой глаза и падай себе спокойно, — ответил ему другой.

- Ой, я совсем забыл. В термос же надо было набрать воды про  запас.

- А я кроме воды в термосе еще запасся и ментоловой водичкой на всякий случай. Хочешь, поделюсь с тобой? Мама говорила, что, когда в пути станет особенно тяжело, надо отпить чуть-чуть и тогда сразу станет легче.

 - Интересно, а почему мама мне не дала этой водички?

- Ну, так я тебе дам, говорю же. Нельзя думать плохо о маме.

Да, как вы, наверное, уже догадались, это самое дерево гинкго и было для них всех мамой. В этом году мама родила тысячу златоглавых детишек, тысячу плодов дерева гинкго. Но вот настал тот день, когда все дети должны были покинуть мать, чтобы отправиться в дорогу. И настолько горевала она при мысли о расставании с детьми, что растеряла до сегодняшнего дня все свои золотые волосы формы веера.

- Не знаю, куда я попаду, — тихонько промолвила одна девчушка, задумчиво подняв лицо к небу.

- И я не знаю, — ответила ей другая, — что касается меня, мне вообще никуда идти не хочется.

- А мне все равно, что бы со мной ни случилось, лишь бы остаться здесь, вместе с мамой.

- Тебе же говорят — нельзя. Талдычил же тебе об этом ветер каждый день.

- А я все равно не хочу, не хочу.

- Что же выходит, нам всем придется расстаться?

- Да, придется. Мне уже все равно в этом мире ничего не надо.

- И мне тоже. Я была так эгоистична до этого. Простите меня, друзья.

- Нет, это я, я была такой избалованной. Вы меня простите.

А тем временем небо на востоке, бывшее когда-то бледно-фиолетовым, как лепестки колокольчика, пожухло и потеряло силу.

Можно было заметить, что сквозь его завесу уже начало пробиваться белое сияние зарождающегося утра. Звезды гасли одна за другой. А два плода-мальчугана, сидящие на самом-самом верху дерева гинкго, продолжали свой неторопливый разговор:

- Уже рассвело. Я счастлив. Я знаю наверняка, что стану золотой звездой. 

- И я стану. Наверняка. Стоит нам упасть, как нас подхватит северный ветер и закружит в небо.

- Я не думаю, что это будет северный ветер, он не очень-то ласковый. Я думаю, что в нашем случае это будут птицы.

- Да, наверное, птицы. Я их очень уважаю, потому что они могут в мгновение ока перелетать так далеко, что не будет даже видно. Если попросить, то, я думаю, они захватят нас двоих и отвезут прямо в голубое небо.

- Давай, давай попросим. Ох, скорей бы уж они прилетели.

А на том же дереве, только немного ниже, разговаривали еще двое мальчишек:

-Я первым делом пойду во дворец абрикосового короля и поймаю того дурня, что похитил абрикосовую принцессу. Этот дурень точно где-то там прячется.

- Да уж, наверняка. Однако это очень опасно. Этот дурак, говорят, просто огромен. Он может в нашу сторону дунуть, и нас ветром снесет.

- Не бойся, у меня припрятано кое-что на этот случай. Так что все будет в порядке. Хочешь, покажу?

- Так это же сеть, сплетенная из маминых волос.

- Да, так и есть, это матушкин подарок. Она говорила, что, если почувствуешь, что грозит опасность, надо скорее спрятаться в эту сеть.

Я вот что придумал. Положу волшебную сеть за пазуху и пойду к дурню. Скажу ему: «Эй, дурень, алло. Будешь меня сегодня есть или не будешь?» Он, конечно же, страшно разозлится и, без сомнения, меня проглотит. А я уж ему в животе такое устрою, что будьте любезны.

Я ему там тиф устрою, и он помрет. Тут уж я вылезу, возьму под руки абрикосовую принцессу и поведу во дворец. Свадьбу сыграем, все как положено.

- Вот как здорово. Если все выйдет, как ты задумал, ты меня на свадьбу не забудешь пригласить? 

- Да, конечно же, приглашу, какие тут могут быть разговоры. Я и страну сразу поделю пополам и тебе половину отдам. А матушке я буду посылать каждый день сладости.

Звезды на небе уже совсем погасли. Восточная часть небосвода пылала белым светом. Вдруг листья на дереве гинкго зашевелились и заволновались. Кажется, пришло время отправляться в путь. Слышно было, как говорили двое мальчишек:

- Ой, мне кажется, ботинки малы. Ну их, пойду босиком.

- Не беспокойся, возьми мои, поменяемся. У меня на размер больше.

- Махнемся. Ой, спасибо. Как раз подошли.

- Кажется, у меня тоже проблема. Я не могу найти пальто, подаренное матушкой, — говорила одна девочка другой.

- Так скорее же ищи. На какой ветке ты его оставила?

- Я не могу вспомнить.

- Да ты и вправду попала в беду. Там же будет очень холодно. Ты должна найти пальто во что бы то ни стало.

- Посмотри, вкусный ведь хлебушек. И личико изюма из него так аппетитно выглядывает. Скорей клади его в сумку, а то госпожа Солнце уже выходит, — продолжали свой разговор мальчишки.

- Ой, спасибо, непременно отведаю. Спасибо.

- Ну, пошли тогда вместе.

- Я в затруднении. Никак не могу найти это пальто. Что же мне делать? — говорила все та же девчушка.

- Пошли вместе тогда. Я тебе буду иногда давать свое поносить. Если будем замерзать, замерзнем вместе, — отвечала ей сестра.

Тем временем небо на востоке все белело и уже начало тихонько волноваться. Дерево-мать стояло, не шевелясь, точно мертвое. Как вдруг пучок света, подобно золотой стреле, вырвался и ударил вниз. Дети дерева гинкго разом запрыгали и засветились от радости. С севера вдруг резко подул ветер, холодный и прозрачный, словно льдина.

- Прощай, мама. Прощай, мама, — словно дождь, посыпались разом дети с веток дерева гинкго.

Засмеялся северный ветер.

- И в этом году они, как всегда, говорят «прощай» своей матери — так приговаривал он, удаляясь, расправляя все шире и шире свое стеклянное манто .

Солнце залило восточный небосклон светом, сверкающим, подобно драгоценным камням. Оно дарило свое тепло печальной матери — дереву гинкго и ее детям, впервые отправляющимся в путь.

 

УЧИТЕЛЬ ПТИЧЬЯ КЛЕТКА И МЫШОНОК ФУ

В одно время жила-была Птичья Клетка. Да и то, честнее сказать, это была не птичья клетка, а птичья коробка. Был у птичьей коробки потолок, дно, три стены, сделанные из тонкой доски, а с другой стороны решетка из проволоки одновременно служила дверью. Сбоку было маленькое стеклянное окошко.

Однажды в Птичью Клетку посадили птенчика птицы бульбуль.

Птенец, попав в такое темное тесное место, возмутился и стал бить крыльями. Птичья Клетка ему говорит:

- Нельзя бить крыльями.

Однако птенец не слушался и все бил и бил крыльями, пока окончательно не выбился из сил. Тогда он лег без движения, заплакал и стал звать маму.

- Нельзя плакать, — сказала ему Птичья Клетка.

В этот момент впервые Птичья Клетка почувствовала: «Ха-ха, да ведь я Настоящий Учитель». Действительно, если внимательно посмотреть, маленькое окошко сбоку — лицо, а решетчатая дверь — чем не великолепная жилетка. И, как только Птичья Клетка в это уверовала, с этого момента она уже не могла спокойно сидеть на месте.

- Я — Учитель. Меня зовут Учитель Птичья Клетка. Я буду тебя учить, — стала внушать она птенцу.

Бедный птенчик. Ничего не поделаешь. Пришлось называть клетку Учитель Птичья Клетка. Однако он сильно ненавидел Учителя.

Ежедневно находиться неподвижно в животе Учителя было страшным для него мучением. Птенчик уже не мог его больше видеть и поэтому предпочитал сидеть, закрыв глаза. Но даже с закрытыми глазами одно воспоминание об Учителе наполняло его душу тоской.

И вот птенец в один день, а именно седьмой, не получил на обед ни крупинки пшена. Случилось так, что все о нем как-то забыли. Ему было очень голодно, он беспомощно открывал и закрывал ротик, но никто не пришел на помощь, и птенчик умер.

- А-а, какая жалость, — сказал Учитель Птичья Клетка.

Со следующим птенцом случилось то же самое. Умер он, правда, по другой причине: выпил протухшей водички и отравился. Следующий за ним птенчик очень любил небо и деревья. Сердце его не вынесло разлуки с ними, и он умер.

С четвертым птенцом случилось следующее. В один погожий весенний день Учитель Птичья Клетка беззаботно заснул, оставив отвороты своего решетчатого жилета широко распахнутыми. Пока он спал, пришел разбойничий Кот-Генерал и схватил птенчика. Тут Учитель Птичья Клетка проснулся, но было поздно.

- А-а, нельзя этого делать. Ну-ка, верни мне ученика.

Рассмеялся Кот-Генерал и убежал.

- А-а, какая жалость, — сказал Учитель Птичья Клетка.

После этого случая он полностью потерял доверие своих хозяев.

Так оказался Учитель Птичья Клетка в конце концов на полке в кладовой. Его соседями стали треснутые цветочные горшки, старый красный лаковый ковшик и прочая никому не нужная рухлядь.

- А-а, ужасно. Какой здесь воздух спертый — так приговаривал он и оглядывался по сторонам. За спиной у себя Учитель обнаружил маленькую черную дырочку.

- Интересно, что это за дыра такая. Ее мог вырыть лев, или это, может быть, пещера дракона — так размышлял он.

Вот пришел вечер. Из черной дыры вылезла мышка и откусила от Учителя Птичья Клетка маленький кусочек. Учитель удивился сильно, но, стараясь не подавать виду, произнес:

- Ой-ой, гражданочка, разве вы не знаете завещание короля страны Камадзин, запрещающее без основания кусать посторонних людей?

Мышь, оторопев, отступила на три шага назад, вежливо поклонилась и только после этого ответила:

 - Я вам бесконечно благодарна за то, что вы меня научили. Меня ваши слова до печенок пробрали. Вы совершенно правы. Без особых на то причин кусать незнакомого человека — это действительно ужасно. Я в прошлом году также бездумно укусила Господина Железный Гвоздь, за что и лишилась двух передних зубов. И опять, весной этого года, я беспричинно откусила кусочек уха человека. Так меня чуть не убили. Вот я страху натерпелась. К тому же у меня есть сынок, его зовут Фу, ужасный разбойник. Я бы вас очень попросила: не взялись бы вы за его обучение?

- Да, пожалуй, возьмусь. Приведите его. Я уж из него сделаю человека. Хоть я сейчас и нахожусь в таком убогом месте, раньше-то я жил в доме со стеклами, где вырастил и воспитал четырех птиц бульбуль. Все они сначала были совершенно неуправляемыми детьми, только и делали, что бездумно били крыльями. Но потом они все прониклись моим учением и стали послушными, достойными птицами.

И так они провели свою жизнь в спокойствии и довольствии. Слава и достаток им сопутствовали.

Данные слова привели мышь в такой восторг, что она не могла произнести ни слова. Она почтительно склонила голову и торопливо нырнула в свою норку. Через некоторое время из норки появилась мышь со своим сыном.

- Вот мой сын. Я вас очень прошу взяться за его обучение построже. И оба в вежливом поклоне склонили головы.

- А-а, сразу видно — умненький ребенок. Какая замечательная форма головы. Я все понял. Я возьму его в ученики.

Однажды мышонок Фу торопливо пытался проскочить перед клеткой Учителя. Учитель судорожно его окликнул:

- Эй, Фу, постой-ка чуть-чуть. Почему ты так незаметно пытаешься проскочить перед моим носом? Мужчина должен ходить медленно и важно.

- Но, Учитель, среди моих друзей нет ни одного, кто бы ходил другой походкой. Да и то сказать, я среди них отличаюсь своей величавостью.

 - А что они за люди, эти твои друзья?

- Сороконожки, пауки, блохи.

- И ты дружишь с такой шантрапой? Почему бы тебе не обзавестись более достойными друзьями?

- Но ведь я, Учитель, ненавижу котов, собак, львов и тигров.

- А-а, вот оно что. Тогда ничего не поделаешь.Но все же попытайся отработать более достойную походку.

- Понял, Учитель, — сказал мышонок и исчез в мгновение ока.

- После этого случая прошло пять или шесть дней. И опять мышонок Фу попытался незаметно проскочить мимо клетки Учителя.

Но Учитель его окликнул:

- Эй, Фу, подожди-ка чуток. Почему ты все время бегаешь, так воровато оглядываясь по сторонам? Настоящий мужчина смотрит прямо и идет прямо. По сторонам так воровато оглядываться не годится. Ты ведь собираешься стать настоящей благородной мышью. Тебе надо привыкать к этой мысли.

- Но ведь мои друзья все поступают, как я. Я среди них еще самый порядочный — так ответил мышонок перед тем, как убежать и спрятаться в нору.

Опять прошло пять или шесть дней. Мышонок Фу, спеша как обычно, пробегал перед клеткой Учителя. Учитель, позвякивая решетчатой жилеткой, позвал ученика:

- Эй, Фу, ну-ка постой. Почему ты всегда убегаешь, когда я пытаюсь тебе что-то объяснить? Сегодня присядь, успокойся и спокойно выслушай мой урок. Зачем ты всегда так втягиваешь шею и сутулишь спину?

- Но, Учитель, все мои друзья еще больше втягивают шею и сутулят спину.

- Но ведь среди твоих друзей есть и сороконожка, которая всегда очень ровно держит спину?

- Да, Учитель. Но это только сороконожка. Остальные же все сутулятся.

- И кто же они, эти твои остальные?

- Маковое зернышко, зернышко просо и зернышко подорожника.

- Почему же ты всегда сравниваешь себя с такими недостойными людишками?

Но мышонку Фу так надоело слушать эти нравоучения, что он предпочел скрыться в норе.

На этот раз Учитель Птичья Клетка разозлился по-настоящему. Он затрясся, застучал и закричал:

- Мать мышонка Фу, мать мышонка Фу, выходите сейчас же! Я не могу уже больше терпеть вашего сына в своих учениках. Я передаю его вам обратно, выходите быстрее из норы.

Мама мышь выволокла из норы трясущегося от страха сына за шиворот и поставила его перед клеткой Учителя.

Учитель так разозлился, что весь покраснел, и то и дело с шумом хлопал дверью клетки.

- Я воспитал четырех птенцов и до сегодняшнего дня не встречался с таким ужасным, неуважительным поведением. Этот ученик, ваш сын, совершенно ни на что не годен.

В этот момент вдруг, подобно урагану, появилось желтое существо, которое схватило мышонка Фу, расплющило его по полу и, остановившись, нагло повело усами. Это был Кот-Генерал.

Кот-Генерал рассмеялся:

- Ха-ха, ученик никуда не годится, но и учитель тоже плох.

Вранье этого учителя всегда так похоже на правду. Воля ученика уменьшается до размера макового зернышка. Такая ситуация заставляет меня беспокоиться о будущем нашего государства.

 

ПЕРЕВОД И ОФОРМЛЕНИЕ

Штык Оксана

Переводчик и автор проекта.  

Родилась 18 декабря 1972 года в г. Коломне. Окончила школу в 1990 году и поступила в МЭИ. Позже поступила в Институт стран  Азии и Африки на спецфакультет японского языка. В 1997 году  заканчивает ИСАА и уезжает на учебу в Японию. Изучает японский, поступает в аспирантуру Технического университета Сибаура, продолжает изучать карате, икебану, каллиграфию. Возвращается на  родину в 2001 году. Открывает секцию карате, каллиграфии при МЭИ.

В одну из поездок в Японию услышала по телевидению фрагмент  сказки Миядзавы Кэндзи. Произведение потрясло ее. Возникло желание  читать и переводить.

2007 год. Стала читать переведенные сказки в кругу друзей. Сформировала группу художников-единомышленников, проявивших  желание иллюстрировать данные сказки и издать первую в России книгу великого японского писателя-сказочника Миядзавы Кэндзи.

Художники, принявшие участие в проекте:   

Духовская Евгения  - Иллюстрации к сказке «В чаще».   

Родилась и выросла в Москве. С детства любила выражать свою индивидуальность через искусство. Студенческие годы провела в США, где изучала изобразительное искусство.  После получила  специальность дизайнера-графика в одном из вузов Сиэтла. В настоящее время занимается иллюстрациями, дизайном и художественными  постановками.

Татибадзе Ирина - Иллюстрации к сказке «Красноголовый журавль и хризантемы». В 1986 году окончила МХУ памяти 1905 года. В 1991 году окончила Тбилисскую академию художеств. Участвовала во многих выставках (выставочные площадки ЦДХ, Восточная Галерея и др.). Является членом Союза художников России с 2005 года.

Лапинская Елена - Иллюстрации к сказке «Плоды дерева гинкго».   

В 2006 году окончила художественно-графический факультет МП ГУ. Работала в запасниках Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Позже активно занялась педагогической деятельностью в сфере искусства.

Участвует в выставках, имеет множество городских и международных дипломов. В настоящее время работает над иллюстрациями к книге.

Гончарова-Коняева Людмила - Иллюстрации к сказке «Учитель Птичья Клетка и мышонок Фу».   

В 1988 году окончила художественно-графическое отделение Бугурусланского педагогического училища. Позже стала преподавать изобразительное искусство в школе. В 1994 году окончила художественно-графический факультет МПГУ им. В. И. Ленина. Участвовала в выставке дмитровского Кремля с триптихом на тему «Солнце в знаке Рыб». Сейчас преподает в учебно-практических дизайн-мастерских рисунок и цветоведение.

Соколова Маша - Дизайн книги.   

Родилась и выросла в Москве. Карьеру художника начала в два года. В 2003 году окончила МГХПУ им. Строганова (графический дизайн). Участник и организатор множества арт-проектов в Москве и за рубежом.