Все то, что было сказано выше о деятельности Лелевеля как преподавателя и писателя, опирается на обширную документацию — его собственные свидетельства, официальную и частную переписку и рассказы третьих лиц. Иначе дело обстоит со сведениями о его политической деятельности. На эту тему Лелевель предпочитал хранить молчание не только в эти годы, но и много позже, когда он был в эмиграции. Скудны данные, которые можно найти на эту тему в его воспоминаниях, письмах, как, впрочем, и в следственных актах. Противоречивы и неполны свидетельства других конспираторов. Следствием этого является существенное расхождение взглядов в польской исторической науке на вопрос о политической роли Лелевеля перед 1830 годом. Одни утверждают, что он сторонился политики вплоть до самого кануна восстания. Другие, напротив, доказывают, что он был тщательно законспирированным руководителем всех подпольных начинаний в Польше в эти годы.

Тайные организации в Польше в 1815–1830 годах, как и в других странах Европы, развивались главным образом в офицерском корпусе и среди студенческой молодежи. Начало студенческих организаций относится и в Варшаве и в Вильне к 1817 году. Первая тайная офицерская организация в Варшаве, называвшая себя Национальное масонство, возникла два года спустя. И офицерские и студенческие организации были немногочисленными, лишенными контакта с массами, они отнюдь не ставили своей целью быструю подготовку революции. Национальные лозунги в их программе отодвигали на второй план политические и социальные. Главной целью было охранение, укрепление национальности, в случае необходимости — ее защита. Лишь более поздним развитием этой программы становились задачи вооруженного восстания, социальных реформ, союза с русскими революционерами.

Лелевель мог встретиться с этой проблематикой в 1815–1818 годах, во время своего первого пребывания в Вильне в качестве преподавателя. Тогдашняя Литва была экономически отсталым краем с преобладанием барщинного хозяйства. Консервативное большинство помещиков было довольно тем, что царское правительство гарантировало их сословные привилегии и полную свободу эксплуатации крестьянства. Однако и среди поместной шляхты существовали группы, настроенные более либерально или (в экономическом смысле) прогрессивно. Их программа имела целью ликвидацию личной зависимости крестьян, однако без признания за ними прав на землю. Такая реформа по инициативе Наполеона была осуществлена в Варшавском княжестве и сохранена в Королевстве Польском. И хотя программа либеральных помещиков сулила мало хорошего литовским и белорусским крестьянам, она все же предусматривала ограничение наиболее вопиющих сторон феодального гнета.

Деятельные представители этого направления объединялись в Вильне в обществе, шутливо называемом Обществом прощелыг. Это была сравнительно немногочисленная, непостоянная по своему составу и отнюдь не конспиративная группа состоятельной шляхты и городской интеллигенции. «Прощелыги» имели собственный легально издаваемый юмористический листок «Уличные ведомости», в которых они решительно, хотя и в шутливой форме, осуждали плохое обращение шляхты с крестьянами. Мы можем с большой степенью уверенности утверждать, что Лелевель не принадлежал к Обществу прощелыг. Он считал их пропаганду несерьезной, а «Уличные ведомости» подсмеивались и над ним.

Организацией лишь наполовину тайной, находящейся под покровительством и контролем правительства, было масонство. Несмотря на это, оно выдвигало лозунги равенства всех сословий и было враждебно узкому клерикализму. Многочисленные масонские ложи существовали и в Варшаве и в Вильне. Но достоверные списки их членов в период перед запрещением масонства в 1821 году не содержат имени Лелевеля.

Зато известна иная его общественная инициатива. С конца 1815 года издавался «Виленский еженедельник», легальный журнал, который в течение нескольких лет, пока его еще не притесняла цензура, был органом прогрессивной общественности Литвы. Лелевель привлекал к сотрудничеству в журнале и своих коллег-профессоров, и наиболее способных студентов. Именно в «Виленском еженедельнике» увидели свет первые поэтические произведения Мицкевича. Лелевель публиковал в еженедельнике собственные научные работы, а также острые полемические статьи, направленные против лагеря классиков и против обскурантов из круга виленского духовенства. Сотрудничество Лелевеля в еженедельнике пошло на убыль после его переезда в Варшаву; несколько лет спустя журнал пришел в упадок и издание его прекратилось.

Конспиративное движение в Вильне было представлено Обществом филоматов, основанным в 1817 году группой единомышленников-студентов (Юзеф Ежовский, Томаш Зан, Адам Мицкевич, Францишек Малевский, Ян Чечот и др.). Филоматы ставили перед собой далеко идущие цели; благодаря развитой системе дочерних организаций они в течение нескольких лет подчинили своему влиянию все активные элементы студенчества, распространили влияние на средние школы в других городах Литвы и Белоруссии, установили контакты и среди «старших», в частности среди офицеров. В принципе они занимались самоусовершенствованием, считая, что в будущем, когда они вырастут и займут ключевые позиции, они подготовят общество к социальным реформам и к борьбе за независимость. Весьма обширная конфиденциальная переписка филоматов сохранилась почти полностью. Она позволяет утверждать, что они считали Лелевеля своим человеком, которому можно верить. Однако нет ни малейших данных о том, чтобы они обращались к нему когда-либо за советом в политических делах, как и о том, чтобы он сам пытался ими руководить.

В корреспонденции филоматов встречаются упоминания о тайных организациях «старших», в отношении которых эта самолюбивая молодежь ревниво охраняла свою самостоятельность. Как явствует из этого источника, в Вильне в начале 20-х годов существовал карбонарский «шатер». Карбонарии были международной революционной организацией, генетически связанной с масонством, но более радикальной и демократической. Главный их центр находился в Париже; их целью было низвержение монархических правительств путем вооруженного переворота. С карбонариями было связано Патриотическое общество в Варшаве. Существует гипотеза, что виленский «шатер» был главной движущей силой революционного подполья в Литве и что во главе его стоял Лелевель. Однако нет ни одного источника, подтверждающего принадлежность Лелевеля в эти годы к карбонариям (сам он впоследствии отрицал это, что само по себе еще ничего не доказывает), как и сообщающего (что более важно) о какой-либо деятельности этих виленских карбонариев. Строить какие-либо гипотезы на данных такого порядка невозможно.

В конце 1818 года в Вильне произошло событие, получившее широкий резонанс. На губернском шляхетском сеймике было выдвинуто предложение об отмене крепостной зависимости крестьян. Это предложение саботировала консервативная часть шляхты во главе с маршалком графом Плятером. Заседания завершились направлением царю мемориала об облегчении положения крестьян. Мемориал не имел последствий. Лелевель, как можно судить по тогдашним его высказываниям, был сторонником крестьянской реформы, но постановку этого вопроса на сеймике он считал несерьезной и не имел к ней отношения.

Следующие три года Лелевель, как нам уже известно, провел в Варшаве. Это было время деятельности Национального масонства — тайной организации, основанной главным образом офицерами, во главе которой стоял майор Лукасиньский. В мае 1821 года руководители Национального масонства преобразовали его в Патриотическое общество, чтобы закрыть доступ в организацию некоторым лицам, подозреваемым в связях с полицией. Одним из членов новой организации был брат Иоахима Лелевеля Прот, который писал в своих воспоминаниях: «Покидающего родной дом Иоахима я присоединил к обществу, дав ему поручение заниматься пропагандой». Из этого важного свидетельства следует, на наш взгляд, что до мая 1821 года Иоахим Лелевель не принадлежал к варшавской конспирации. Он вновь оказался в Вильне, однако нет никаких данных, чтобы он вел там конспиративную деятельность. Патриотическим обществом в Вильне руководили иные люди. Следовательно, либо Лелевель не относился всерьез к своему участию в конспирации, либо он настолько законспирировался, что его деятельности никто не замечал. На практике различие невелико.

Мы уже упоминали, что следствие Новосильцева в 1823 году не докопалось, несмотря на все старания, до данных о «преступной» деятельности Лелевеля. Не скомпрометировало его также и следующее, гораздо более широкое следствие, организованное в Варшаве в 1826 году после подавления восстания декабристов. Следственная комиссия только один раз допрашивала Лелевеля, который не был взят под стражу. Он. весьма осторожно заявил, что ему приходилось слышать о Патриотическом обществе и что оно, насколько ему известно, ставило своей целью присоединение со временем к королевству других частей Польши. Следственная комиссия, как правило весьма подозрительная, оставила Иоахима Лелевеля на свободе, несмотря на то, что его брат Прот просидел несколько месяцев в заключении.

Подводя итог, мы можем сказать, что до сих пор нет убедительных доказательств активного участия Лелевеля в конспиративных организациях 1817–1826 годов. Однако бесспорным является косвенное влияние Лелевеля на эти организации, особенно молодежные, влияние его трудов и личного примера. Все то, что говорил или писал в своих лекциях Лелевель о значении народных масс в истории, о древности и преимуществах республиканского строя, о значении политических свобод и религиозной терпимости, все это сразу покоряло сердца и умы в среде юной конспирации. Когда филоматы поручали своим приверженцам сбор на местах статистических материалов как первого этапа деятельности по улучшению взаимоотношений между сословиями, то они следовали прямой рекомендации Лелевеля и руководствовались схемой, почерпнутой из его лекций. Полемика Лелевеля с Карамзиным была немедленно подхвачена русскими декабристами, которых обрадовала основательная критика официальной придворной историографии. Если у нас нет данных, которые позволили бы отнести Лелевеля к числу участников названных организаций, то нет сомнения в том, что он был их вдохновителем.

После 1824 года Лелевель утратил контакт с широкими студенческими кругами. Но его охотно навещала молодая варшавская интеллигенция — журналисты, поэты, деятели искусства. Главной темой бесед был продолжающийся спор романтиков и классиков вокруг вопроса об эстетических принципах. Темпераментным воителем за принципы романтизма был Мавриций Мохнацкий, молодой, чрезвычайно талантливый литературный критик, с задатками крупного политического деятеля. Лелевель также принял участие в этом литературном споре и в полемической статье даже несколько иронизировал по поводу романтического энтузиазма Мохнацкого. По мнению Лелевеля, скандинавская мифология, которой восторгались романтики, была для поляка ничуть не более естественной, чем классическая греческая мифология. Романтизм — современное и интересное течение, но и у романтиков встречаются неудачные стихи. Надо идти с духом времени, быть романтиком, но прежде всего надо вводить в литературу национальную и, насколько это возможно, современную тематику. Эти разумные замечания были хорошо приняты молодежью, но вызывали раздражение в аристократических салонах. Каетан Козьмян, поэт старого толка, писал в 1823 году: «Вот и почтеннейший наш антиквар Лелевель вмешивается уже в вопросы поэзии и хорошего вкуса, это он-то, который… даже галстука хорошо завязать не умеет…»

Казалось бы, упомянутый литературный спор касался области абстракции. Но подвергавшиеся атакам классики были консерваторами и в области политики, в то время как литературные друзья Лелевеля оказались в 1830 году в первых рядах повстанцев.

После разгрома в 1826 году тайных обществ политическая атмосфера королевства казалась спокойной. Край развивался экономически, аристократия и крупная буржуазия были связаны с правительством деловыми интересами. Однако росло брожение среди мелкой шляхты и интеллигенции. Правящей клике не прощали различные злоупотребления, слышались нарекания на гнет цензуры в отношении литературы и печати, выражались особенно опасения в связи с утвердившимся в России после вступления на престол Николая I реакционным курсом, который мог угрожать также остаткам конституционных свобод в Польше. В это время в королевстве не было явных революционных намерений или приготовлений, зато была широкая тенденция сопротивления реакционному курсу легальными средствами.

В рядах легальной оппозиции оказался и Лелевель. В 1828 году он выдвинул свою кандидатуру в дополнительных выборах депутата сейма (посла) в Желеховском повете. Согласно конституции членов посольской палаты избирали отдельно шляхта и «гмин», то есть представители мещанства и богатого крестьянства. Лелевель был шляхтичем, но право выдвигать свою кандидатуру мог лишь шляхтич, имеющий в данном избирательном округе недвижимое имущество. Необходимое — совершенно фиктивное — удостоверение о наличии землевладения Лелевель получил благодаря помощи родственников — помещиков Цецишовских. Он был избран на сеймике значительным большинством голосов. Шелеховский повет был районом поселения мелкой шляхты, сеймики здесь были особенно многочисленны и правительство не имело возможности существенно влиять на результаты выборов.

Сейм Королевства Польского созывался раз в несколько лет на короткие четырехнедельные сессии. Он не имел законодательной инициативы, а с 1825 года был лишен права публичности заседаний. Тем не менее он оставался трибуной, с которой можно было критиковать политику правительства. Николай I собрал сессию сейма после длительного перерыва в мае 1830 года. Самым важным из представленных правительством палатам законопроектов было законодательство о семье. Спор, связанный с этим законодательством, тянулся уже в течение двух десятков лет; речь шла о том, как примирить действующий в Польше кодекс Наполеона с предписаниями церкви, претендовавшей на исключительное право решения вопроса о действительности и сохранении брака. В этом споре сторонники светского законодательства наталкивались на сопротивление епископата и консервативных слоев общества. Правительство в течение 15 лет меняло в этом вопросе свою позицию в безуспешных поисках компромисса. В конце концов оно пошло навстречу епископам и представило сейму ультраконсервативный проект. Он был встречен посольской палатой весьма отрицательно и как правительственный проект и как реакционный. Прения продолжались два дня, обе стороны обращались к различным аргументам и способам нажима. Лелевель выступал одним из последних. Его речь была сухой профессорской лекцией из области истории церковного права, начиная от эпохи Константина Великого; речь эта, вероятно, утомила палату. Однако важен был вывод: Лелевель предлагал, чтобы палата отвергла правительственный проект и сама приступила «к разработке нового законодательства по вопросам брака, никаким образом не связанного с религиозными принципами». В результате голосования, происходившего сразу после этой речи, правительственный законопроект был отвергнут 93 голосами против 22.

О своем участии в этой краткой сессии Лелевель позднее сказал, что «на сейме он мало говорил, но был весьма деятелен». За кулисами он готовил оппозиционные выступления, в частности по вопросам восстановления публичности заседаний сейма и свободы печати. Эти выступления не имели практических результатов, но они делали Лелевеля известным как смелого защитника национальных свобод. По городу, в университете, в литературных кофейных ходили преувеличенные слухи о безмерной отваге депутата из Желехова, вступающего в спор с грозным царем. Действительность была более скромной. Лелевель и в самом деле был человеком, не поддающимся давлению извне, он был также убежден в действенности общественного мнения. Однако не создается впечатления, чтобы в этот момент, за полгода перед взрывом восстания, Лелевель всерьез стремился повести страну по революционному пути.