На высочайших развлечениях в зале Сэйсёдо в годы Гэнъо, когда была утеряна лютня гэндзё, министр Кику-тэй решил сыграть на лютне бокуба. Заняв место, он прежде всего ощупал колки инструмента, и тут один из них выпал. Вынув из-за пазухи рисовый клей, вельможа смазал им колок, и, пока шла церемония подношения богам, клей просох и помеха была устранена.

Был ли здесь какой-нибудь злой умысел? Говорят, что кто-то, облаченный в кикукадзуки, из числа приглашенных, взял инструмент в руки, уронил его, а потом тихонько положил на прежнее место.

LXVII

Когда мы слышим чье-либо имя, мы тотчас же рисуем в своем воображении черты человека, но едва лишь нам случится увидеть его, как оказывается, что лицо этого человека совсем не таково, каким оно нам представлялось. И, слушая древние повествования, мы воображаем, что дома наших современников напоминают, наверное, те, что описаны там, а героев повестей сравниваем с людьми, окружающими нас ныне. Всякий ли представляет это именно так?

И еще – в каких-то определенных случаях мне начинает казаться, что и людские речи, что я слышу теперь, и картины, что проплывают перед моими глазами, и чувства, что испытываю сейчас,- все это когда-то уже было; когда – не могу вспомнить, но ощущение такое, что было наверняка.

Только ли мне так кажется?

LXVIII

То, что неприятно:

множество утвари возле себя;

множество кисточек в тушечнице;

множество будд в домашнем алтаре;

множество камней, травы и деревьев в садике;.

множество детей в доме;

многословие при встрече;

когда в молитвенных книгах много понаписано о собственных благих деяниях.

Много, а взору не претит:

книги в книжном ящике;

мусор в мусорнице.

LXIX

Может быть, это потому, что правда никому не интересна, но из того, что рассказывают в этом мире, большая часть – ложь. Сверх того, что было на самом деле, люди рассказывают всякую всячину, а уж ежели с тех пор прошли месяцы и годы, да и было это в дальних местах, то тем более приплетают что кому заблагорассудится. Ну а если запишут все это на бумаге, то подобный рассказ не подвергается сомнению.

О выдающихся успехах какого-нибудь мастера своего дела невежды, которые ничего в этом деле не смыслят, говорят с неумеренным восхищением, как о чем-то священном, но знатоки им не верят ни на грош. Увиденное всегда отличается от того, что мы о нем слышали.

Если человек тараторит что ему заблагорассудится, не задумываясь о том, что его тут же могут обличить сидящие рядом, тогда сразу понимаешь, что он заврался. Бывает, что сам человек сознает, что это неправдоподобно, однако, самодовольно задрав нос, рассказывает все в точности так, как слышал от других. Тогда нельзя сказать, что он врет. Опаснее же всего такая ложь, которую излагают правдоподобно, то тут, то там запинаясь, делая вид, что и сами точно не знают всего, и в то же время тонко сводя концы с концами.

Тому, кто врет, чтобы похвастаться, люди особенно не перечат. Если ложь интересно послушать всем присутствующим, то один человек, пусть даже он заявит: «Нет, такого не было!» – ничего не добьется. Когда же он станет слушать молча, его могут даже в очевидца превратить, и рассказ получится правдоподобным.

В общем, как ни смотри, этот мир полон лжи. Поэтому никогда не ошибешься лишь в том случае, если веришь только тому, что обычно, что из ряда вон не выходит.

Рассказы низкородных людей особенно насыщены поражающими слух происшествиями. Мудрый человек удивительных историй не рассказывает. Но, хоть и говорится так, не следует заодно не верить и в чудесные деяния будд и богов, и в жития перевоплотившихся'. Поэтому нельзя, делая вид, что все это считаешь правдоподобным, ничему не верить и, сомневаясь в услышанном, смеяться надо всем на том лишь основании, что безотказно верить мирской лжи – глупо, а заявлять, что такого не могло быть,- бесполезно

.