Мы ехали в дряхлом «пежо» с никудышней подвеской, который то и дело самопроизвольно испускал выхлопные газы. Двигались мы со скоростью 80 километров в час, и всю дорогу мотор, явно находившийся на последнем издыхании, с завидной регулярностью громко чихал. Эти зловещие шумы, казалось, ничуть не смущали водителя Симо, жилистого нервного мужчину лет пятидесяти, которого постоянно мучил сухой кашель, присущий заядлым курильщикам. Все четыре часа, что мы ехали до Касабланки, он не выпускал изо рта сигареты. Выкурив одну почти до фильтра, он тут же брал другую из быстро пустеющей пачки, лежавшей на пассажирском кресле.

Симо настоял, чтобы я села сзади. Я опустила стекла с обеих сторон, чтобы сигаретный дым в салоне не задерживался и был хоть какой-то сквозняк, а то ночь выдалась безветренная и клейкий влажный воздух обволакивал, словно кленовый сироп. Симо также дал ясно понять, что он просто согласился довезти меня до места и во всем остальном не желает иметь со мной никаких дел. Когда я спросила, знает ли он адрес, что дал ему Фуад, записав его по-арабски, Симо кивнул. В ответ на мой вопрос, велика ли вероятность, что в дороге нас могут остановить полицейские, он просто пожал плечами.

Пока мы были в кафе, Фуад предупредил меня, что Симо не отличается разговорчивостью. Перед самым отъездом я подошла к Мухаммеду. Объяснила ему, что мне придется уехать, и попросила никому об этом не говорить.

– Но Мира встревожится, если вы не вернетесь.

– Передай Мире, что я отправилась на поиски мужа. Она никому не скажет. Она мне обещала. И ты, пожалуйста, пообещай, что не выдашь мой секрет.

Затем я достала купюру в сто дирхамов и вложила деньги ему в руку. Мухаммед вытаращил глаза.

– Shukran, shukran, – поблагодарил он.

– Эти деньги я даю тебе, а не твоему отцу. Думаешь, он не станет интересоваться, куда я делась?

– Я дам ему пятьдесят дирхамов, которые вы мне заплатили. Он будет молчать.

– Я желаю тебе всего самого хорошего, Мухаммед.

– Да помилует вас Аллах, madame.

Я быстрым шагом вернулась в кафе. Фуад повел меня через кухню, маленькое тесное помещение, где клубился пар, как в аду, и двое мужчин в грязных, мокрых от пота белых футболках жарили фалафель и накладывали в тарелки хумус. Они посмотрели на меня. Фуад наградил их сердитым взглядом, и они тотчас же отвели глаза, продолжая заниматься своими делами.

В следующее мгновение мы оказались в глухом переулке, в который был втиснут древний «пежо». В тени курил сигарету какой-то мужчина. Фуад представил нас друг другу и объяснил, что Симо отвезет меня в Касабланку. Потом он спросил у меня адрес. Я открыла дневник Пола и показала место, где тот был записан. Фуад, в свою очередь, вытащил из заднего кармана маленький скрученный блокнот и из-за уха – карандаш. Смочив слюной грифель, он записал адрес по-арабски и листочек вручил водителю. Потом, отдав Симо какие-то распоряжения, жестом велел ему убраться на некоторое время. Симо растворился в темноте.

– Не хотел, чтобы он видел, как вы отдаете деньги, – объяснил Фуад. – Я потом с ним расплачусь. Его я выбрал потому, что Симо, хоть он и не очень разговорчив, не попытается ограбить вас. Он знает, что будет держать ответ передо мной, если что не так или если он задумает что-то… но он не задумает.

Я полезла в карман и отсчитала 4000 дирхамов. Меня не покидала безумная надежда, что по прибытии в Касабланку я найду Пола в квартире его любовницы и, убедившись, что он жив-здоров, предложу ему вылететь со мной в Нью-Йорк полуденным рейсом. В худшем случае он просто захлопнет передо мной дверь, тем самым положив конец нашему браку, который, в моем понимании, и так уже был разрушен.

Фуад пересчитал деньги. Удовлетворившись полученной суммой, он подозвал Симо и стал что-то говорить ему тихим твердым голосом. Снова показал адрес, записанный на арабском, несколько раз махнул в мою сторону. Потом, опять обслюнявив карандаш, на другом листочке записал какие-то цифры, который, вырвав из блокнота, вручил мне:

– Если возникнут проблемы, звоните мне на этот номер. Но проблем не будет. Симо… он надежный…

Потом Фуад отдал мне пластиковый пакет:

– Ваш муж оставил это здесь, когда пришел в кафе вечером. Я не говорю, что он просил передать его вам, но лучше уж вы сохраните это для него.

– Вы по-прежнему не хотите сказать мне, куда его отвез другой водитель?

– Не могу… я дал ему слово.

– Хотя бы скажите, правильно ли я делаю, что еду по этому адресу?

Фуад поразмыслил с минуту и коротко ответил:

– Insha' Allah.

На все воля Аллаха.

Через пять минут после того, как мы выехали из Эс-Сувейры, я обнаружила, что в задней части салона не работает освещение. Когда я сказала Симо, что лампочка не загорается, он лишь пожал печами. Тогда я попросила, чтобы он остановил машину и исправил свет, поскольку я находилась в кромешной темноте, а мне очень хотелось ознакомиться с содержимым пластикового пакета, который дал мне Фуад. И также хотелось в дороге, которая предположительно должна была занять часа четыре, почитать дневник Пола, хоть меня и пугала перспектива заглянуть в святая святых его разума и души. Возможно, незагорающаяся лампочка служила намеком на то, что мне и не стоит проявлять любопытство. Но сам факт, что сейчас я сидела в раздолбанном автомобиле, сбежав из гостиницы, чтобы найти этого пропавшего человека…

– J’ai besoin de lire, monsieur, – объяснила я Симо, когда он доложил, что сделать ничего не может.

В ответ он полез в карман и бросил на заднее сиденье одноразовую зажигалку.

– Ce n'est suffisant. Vous n'auriez pas une lampe-torche?

Симо покачал головой и рванул вперед, изрыгнув первую порцию газов из выхлопной трубы. Я откинулась на спинку сиденья и тут же ощутила, как в меня впились пружины, выпиравшие из-под виниловой обивки. Потом я полезла в пластиковый пакет и испытала несказанное облегчение, когда извлекла из него один из больших альбомов Пола. Щелкнув зажигалкой, засветившейся скудным пламенем, я открыла твердую черную обложку и, чувствуя, как меня всю разрывает изнутри, стала один за другим просматривать сделанные им рисунки Эс-Сувейры. Что бы ни заставило его разодрать несколько своих альбомов – боль, ярость, саморазрушительный гнев, – видимо, в последний момент инстинкт самосохранения все же возобладал, ибо в этой папке лежали его лучшие работы. Более пятидесяти рисунков, новаторских и смелых во всех отношениях – в манере наложения линий, в сочетании абстрактного и репрезентативного, в достоверности изображения сука, изнемогающего в зное и пыли, – что было продиктовано его неистребимой потребностью представить каждую из запечатленных картин в абсолютно оригинальном стиле. В какой-то момент я закрыла папку и осталась молча сидеть в темноте, абсорбируя чувство утраты, которое распространялось по клеткам моего существа, как быстродействующий яд. Мой взгляд скользил по чахлым низкорослым кустарникам, по облакам, сквозь которые не проникал небесный свет. Тяжелейший стресс последних нескольких часов, душевные терзания и страх того, что я найду (если вообще что-то найду) в Касабланке… все это разом неожиданно навалилось на меня. Я с предельной ясностью осознала, что рельеф моей жизни изменился. И надежда стать матерью…

Я расплакалась. Рыдала в темном салоне убогого автомобиля на глазах молчаливого мужчины, который поглядывал на меня в зеркало заднего обзора, смущенный столь бурным проявлением чувств. Симо закурил очередную сигарету, а когда я затихла, достал из сумки на переднем сиденье несколько кубиков пахлавы, завернутых в бумагу.

– Моя жена… она это приготовила, – сказал он на примитивном французском. – Поешьте.

– Shukran.

В ответ Симо просто кивнул. Больше до самой Касабланки мы не обмолвились ни словом.

Я смежила веки, надеясь, что мне удастся заснуть. Сон не шел, и я снова открыла глаза. Потом, понимая, что поступаю немудро, вытащила из рюкзака дневник Пола и принялась просматривать его, поднося пламя близко к страницам, хотя существовала опасность, что при толчке рука моя дрогнет и бумага вспыхнет. Почти все листки пестрели набросками на скорую руку, бессмысленными рисунками, картинками-импровизациями, отображающими жизнь, которую он непрерывно наблюдал. Между ними вклинивались записи – памятки, размышления, признания – по две строчки, не больше. Огонь пластиковой зажигалки отбрасывал странные призрачные тени на страницы, испещренные зачастую афористичными откровениями моего мужа. Причем ни под одной из записей не было даты… как же это похоже на Пола, да? Числа, сроки – это все не про него. Поток его излияний, отражающих сомнения и недовольство собой, не имел определенной хронологии…

Робин выглядела столь шокированной и разочарованной, когда я сказал по прибытии в Касабланку, что хочу вернуться домой. И я ее не осуждаю. Она вышла замуж за человека, с которым нельзя вступать в брак. За человека, который знает, что его жена слишком хороша для такого двуличного неудачника, как он.

Потом, через несколько страниц, мое изображение – я, обнаженная, на кровати в номере нашей гостиницы.

Потрясающий секс, как всегда. Когда мы сливаемся воедино, я забываю про свое двоякое отношение к ней, ко всему этому.

Я зажмурилась. Вот почему никогда не следует читать дневники своих возлюбленных.

Робин порой смотрит на меня, как на пятилетнего ребенка, который повыбрасывал из кроватки все свои игрушки. И это недалеко от истины.

Ну все, нужно закрыть дневник. Немедленно.

Сегодня она захвалила мои новые рисунки. От ее восторженных отзывов мне стало стыдно. Почему я чувствую себя ничтожеством, когда она восхищается моим мнимым талантом?

Еще один набросок на скорую руку с моим изображением: я стою на балконе нашего номера, смотрю вдаль.

Она уйдет, когда узнает. Нужно быть идиоткой, чтобы остаться. Я поскорблю о ней. Потом переверну страницу. И скажу себе, что это к лучшему. Потому что я не заслуживаю счастья. Я не в состоянии постичь, что значит нести ответственность за новую жизнь.

Выходит, Пол понимал, что, втайне от меня сделав вазэктомию, он зарядил ружье, которое в конечном итоге выстрелит ему в лицо.

Я даже не могу сказать, чего я хочу. Нет, на самом деле проблема в том, что я не могу сказать, чего я не хочу.

Как в случае с ребенком: заверил меня, что жаждет стать отцом, зная, что ребенок ему совсем не нужен.

Это место населено призраками моего прошлого. Здесь слишком многое напоминает о несбывшихся надеждах. Я должен вернуть Самиру в свою жизнь. Может, Ромэн Б. X. сумеет мне в этом помочь?

Кто такой Ромэн Б. X.? Ответ на этот вопрос я получила через пару минут, когда в нижней части одной из следующих страниц наткнулась на начерканное имя Ромэн Бен Хассан, рядом стоял адрес, тоже где-то в Касабланке 4е. Я рылась в памяти, пытаясь вспомнить, где раньше слышала это имя. Потом до меня дошло. С Бен Хассаном, который тоже был художником, Пол сдружился в тот год, когда жил в Касабланке. Марокканец, в котором текла также и французская кровь, он слыл сомнительным типом. Под его руководством Пол развлекался и частенько напивался. Мне повезло: под адресом я увидела номер телефона. Бен Хассан проживал в том же районе Касабланки, что и Самира. Была между ними какая-то связь? Разве Пол не упоминал мне – несколько недель назад, когда имя Бен Хассана всплыло в разговоре, – что он давно утратил координаты друга и с ним не общается? Еще одна ложь в довесок ко всем тем байкам, коими он меня потчевал.

И все же что-то меня смущало. Почему Пол забрал с собой свой последний уцелевший альбом, но не взял ни паспорт, ни одежду, ни какие-то другие личные вещи? Настораживало уже то, что он оставил свои бесценные карандаши и уголь. Ведь Пол никуда не ходил без блокнота и своих любимых французских карандашей, которые он придирчиво выбирал в нескольких лучших художественных салонах на Манхэттене. Что побудило его покинуть гостиницу только с одним альбомом? Сказалась травма, которую он себе нанес? Может, он получил сотрясение мозга или, по крайней мере, просто плохо соображал после того, как ударился головой о стену? Или дома у его подружки уже лежали его вещи и туалетные принадлежности? Но как они там оказались? Разве что в Буффало, когда она уезжала в Касабланку и они условились о встрече, он дал ей с собой чемодан, а потом только искал повод расстаться со мной, который сегодня я ему благополучно предоставила.

Ты только послушай себя! Что за бредовые мысли?..

Но как иначе объяснить его связь с этой женщиной? За три года, что мы были вместе, он никуда не ездил без меня, не считая трех двухдневных поездок в Нью-Йорк, в галерею, где выставлялись его работы. Несколько дней мы провели в Монреале, когда он принимал участие в коллективной выставке, которая проходила в Музее изящных искусств. Больше мы никуда не выезжали за пределы страны – ни по одному, ни вместе. Значит, любовница у него могла быть только в Буффало. И соответственно, познакомился он с ней в университете, где преподавал. Судя по фото, что я обнаружила в его дневнике, ей чуть за двадцать. Он подверг себя стерилизации, чтобы и она тоже не забеременела?

Стоп, стоп, стоп. Это тупиковый ход размышлений.

Но когда сталкиваешься с ложью – и при этом не имеешь возможности посмотреть в лицо человеку, который тебя обманул, – в голове рождаются самые безумные догадки.

Я солгала, когда сказала, что Симо, после того как угостил меня пахлавой, больше до самой Касабланки не произнес ни слова. Произнес. Одно слово:

– Полиция.

Впереди я увидела блокпост и двух полицейских, стоявших на середине дороги. Один из них направил луч мощного фонаря на обочину, требуя, чтобы мы остановились. О боже, полиции каким-то образом стало известно, что я ускользнула из отеля и бросилась в бега. Меня вернут в Эс-Сувейру и заставят предстать перед инспектором Муфадом, а его подозрения относительно меня укрепятся троекратно, поскольку я ослушалась его приказа и покинула город. Теперь он поставит у двери моего номера своего человека, который будет охранять меня до тех пор, пока суд не выдаст санкцию на изъятие у меня паспорта. Я стану его главной подозреваемой, и он будет заявлять в суде, что только виновный пытается скрыться от правосудия.

Но голос разума подсказывал, что Мира не решится меня предать. Иначе она и на себя навлечет большие неприятности. И к тому же, я была уверена, она из тех людей, которые держат свое слово.

Тем не менее нас остановили. Симо плотно сжал губы. Он глубоко затянулся сигаретой, его спина и плечи будто одеревенели. Яркий луч ударил в лобовое стекло, ослепив нас и заставив Симо тотчас же замедлить ход.

Он затормозил перед припаркованным полицейским автомобилем, затушил сигарету в забитой окурками пепельнице. В открытое окно я услышала треск полицейской рации. Луч фонаря запрыгал вокруг нашей машины, и в его свете я разглядела двух молодых полицейских в мешковатой форме. Они заметно оживились, когда во время своей ночной смены, в столь поздний час, увидели на заднем сиденье женщину, причем с Запада. Поток арабской речи. Симо вручил им свои документы, удостоверяющие личность, и водительские права. Один из полицейских исчез на долгие пять минут, потом вернулся и что-то долго обсуждал со своим коллегой. Этот офицер сосредоточил свое внимание на мне, сказав:

– Vos papiers, madame.

Свой паспорт я держала наготове и по первому требованию протянула его полицейскому. Вместе со своим напарником он долго изучал его, внимательно рассматривая каждую страничку. По большей части они были пусты – свидетельство того, сколь мало я знаю мир за пределами родной страны. Наконец полицейские открыли страничку, на которой стояла отметка о пересечении марокканской границы. Они внимательно рассматривали штамп, переговариваясь между собой. Потом полицейский постарше осведомился, говорю ли я по-французски. Я кивнула, и он сказал:

– Водитель утверждает, что вы наняли его как такси, чтобы он отвез вас в Касабланку. Это правда?

– Да, я заплатила ему именно за это.

– Почему вы путешествуете ночью?

Я ждала этого вопроса и заранее подготовила ответ:

– Мой муж завтра ранним рейсом прилетает в Касабланку. Я должна встретить его в аэропорту.

Потом полицейские исчезли вместе с моим паспортом. Я наблюдала, как они отошли к своей машине, закурили, передавая друг другу мой документ. Тем временем Симо тоже закурил. Я видела, что он, как и я, с нетерпением и страхом ждет исхода проверки. Я знала, что, если один из них возьмется за телефон – или за трещащую рацию в полицейском автомобиле – и станет проверять сведения о моей личности, мне несдобровать. Прошло целых пять минут. Полицейский постарше открыл дверцу машины. Ну вот… начало конца. Но он вытащил бутылку воды. Они снова о чем-то заговорили. Потом он подошел к нам, постучал по окну с моей стороны. Я опустила стекло.

– Donc, madame…

Полицейский вернул мне паспорт.

– Bon voyage à Casa…

Он кивнул Симо, отсалютовал мне, и мы покатили в ночь.

Спустя пару минут после того, как мы отъехали от блокпоста, Симо испустил протяжный выдох. Догадался ли он, что я в бегах? Меня вдруг одолела смертельная усталость. Сказался стресс последних нескольких минут. А также поздний час, крайне напряженный день. Я вытянулась на заднем сиденье, стараясь лечь так, чтобы выпирающие пружины не впивались в тело, и отключилась. Несколько раз я просыпалась от тряски на ухабах, ведь амортизаторы в машине были плохие, но, изнуренная до крайности, тут же снова проваливалась в забытье. В конце концов меня разбудили резкий толчок рванувшей в сторону машины, рев животного и еще более громкий вопль автомобильного сигнала. Мы находились на городской улице с высокими многоквартирными жилыми зданиями, заслонявшими горизонт. Других машин, кроме нашей, на дороге не было, зато прямо перед нами стояла телега, запряженная ослом. Мужчина в джеллабе пытался сдвинуть осла с места, но тот не повиновался, перегораживая дорогу. Погонщик бил его кнутом, но упрямое животное даже боль не пугала. Симо – на узкой улице он не мог объехать телегу с ослом – нетерпеливо сигналил. Хоть и в сознании, но все еще сонная, я посмотрела на часы: без нескольких минут шесть. Ночное небо светлело. Не сразу я сообразила, что мы уже приехали в Касабланку.

– Arrêtez, s’il vous plait, – сказала я Симо, жестами объясняя, что сигналить бессмысленно.

В ответ он показал на здание на другой стороне улицы, жилой дом с обсыпающейся штукатуркой в стиле ар-деко. На нижнем этаже находился местный универсальный магазин, который уже был открыт. Прямо напротив располагалось кафе с террасой. Еще я увидела магазин оптики и бутик, в витрине которого висели кожаные куртки белого и темно-бордового цветов, а также потертые джинсы и шелковые сорочки с «огуречным» принтом. После ночи, проведенной на заднем сиденье разбитого автомобиля, где я ненадолго забылась крепким сном, у меня рябило в глазах от этой дорогой безвкусицы. Погонщику наконец-то удалось убрать с дороги осла с телегой. Симо подъехал к тротуару и снова показал на здание на противоположной стороне улицы.

– Votre adresse, – сказал он, жестом предлагая мне выйти из машины. Я достала из кармана купюру в сто дирхамов и протянула ему. Пожав плечами, он взял деньги и кивнул. Когда я стала выбираться с заднего сиденья, он произнес последние два слова:

– Bonne chance.

И вот я, захлопнув дверцу машины, уже стою на улице со своим рюкзаком. Драндулет Симо выпустил напоследок струю выхлопов и влился в уже уплотняющийся поток автотранспорта. Я снова посмотрела на часы, подумывая о том, чтобы немедленно подняться в квартиру Самиры, постучать в дверь, заявить о себе, заставить мужа покинуть ее постель и уйти со мной.

Но все мои инстинкты восставали против такого решения. Требовали, чтобы я ушла. Минимизировала потери. Смирилась с печальным концом своей супружеской жизни. Постаралась не спасать его, как бы я того ни хотела, все еще хотела. Как бы ни боялась и ни тревожилась, что мой муж очертя голову мчится к некой точке невозврата.

Я понимала, что торгуюсь сама с собой, уговариваю себя занять некую компромиссную позицию, которая не привела бы ни к чему хорошему.

Иди в кафе. Закажи кофе. Попроси, чтобы тебе вызвали такси. Немедленно. Езжай в аэропорт. Садись в самолет. Захлопни за собой эту дверь… навсегда.

Вместо этого я надела рюкзак и перешла улицу, остановившись у ее дома. Пробежала глазами список жильцов рядом с номерами квартир и кнопками на стене по левую сторону от входа. Там были только фамилии; ни Самиры, ни даже буквы «С» не было и в помине. Проклятие… Я подумала о том, чтобы зайти в магазин на первом этаже, показать продавцу фото Самиры и спросить, знает ли он ее. Но потом рассудила, что она, если живет в этом доме, является одним из постоянных покупателей. А значит, если некая американка средних лет с признаками недосыпа и стресса на лице покажет ее снимок и станет интересоваться, как фамилия Самиры и в какой квартире она живет, продавец непременно позвонит ей и предупредит, что внизу о ней расспрашивает какая-то сумасшедшая. А может, еще и полицию вызовет. Так что лучше проявить осмотрительность и подождать.

Магазин меня приятно удивил. Полки ломились от качественных полуфабрикатов, главным образом французского производства. Было много и местных продуктов: хумус, тахини, кускус, разнообразная марокканская выпечка. А также чаи из «Эдьяра» в Париже. И кофе-капсулы «Неспрессо». И бельгийский шоколад. И итальянское оливковое масло высшего сорта. Это был один из тех местных магазинов деликатесных продуктов, которые можно найти в любом космополитическом городе, и он был явно рассчитан на привиредлевого покупателя. Я также увидела полку с иностранными газетами на французском, английском, немецком, испанском и итальянском языках – все свежие издания. Я схватила по номеру «Интернэшнл Нью-Йорк таймс» и «Файнэншл таймс», заплатила, затем снова перешла улицу и отыскала свободный столик на террасе кафе с видом на вход нужного мне жилого дома. Подошел официант. Я заказала завтрак, осознав, что, в довершение к фактически бессонной ночи, я, за исключением кусочка пахлавы, ничего не ела со вчерашнего позднего завтрака, потому что страх и стресс заглушали голод. Ожидая, когда принесут заказ, я разглядывала местность. Почти все здания, что здесь стояли, были построены в стиле ар-деко. Лишь несколько сооружений нового типа, стоявших тут и там, нарушали целостность архитектурной стилистики квартала. Кафе, в котором я сидела, вполне уместно смотрелось бы и в Париже. Рядом с бутиком, специализирующимся на продаже изящно упакованного мыла и масел для ванны, располагался весьма интересный на вид книжный магазин. На рекламных плакатах молодые энергичные мужчины и женщины, работники компаний, мечтательно смотрели друг на друга, демонстрируя последние модели мобильных телефонов. Я увидела магазин электроники, торгующий самыми современными ноутбуками и приборами сотовой связи. Мимо пробегала женщина в облегающих спортивных брюках. У обочин были припаркованы автомобили, среди которых значительное число составляли дорогие «ауди», «мерседесы» и «порше». И ни одной паранджи. Я оказалась в Марокко, совершенно не похожем на то, что существовало в стенах Эс-Сувейры, в мире, который был мне знаком и в то же время абсолютно чужд.

По дороге катили две телеги, запряженные ослами. Один осел остановился и стал мочиться, забрызгивая крыло внедорожника-«мерседеса». Его владелец – тучный мужчина, по виду бизнесмен, в черном костюме и белой сорочке, с сигаретой в одной руке, с мобильным телефоном – в другой – поднялся из-за столика кафе и вперевалку направился к обидчикам, изрыгая упреки и оскорбления. Погонщик осла, стремясь загладить свою вину, стал уголком джеллабы вытирать крыло автомобиля. Хозяина «мерседеса» это разъярило еще больше. Мне принесли апельсиновый сок и круассаны – как раз в тот момент, когда появился полицейский, велевший бизнесмену успокоиться, а погонщику прекратить размазывать ослиную мочу по крылу «мерседеса».

Я с наслаждением откусила круассан, довольная, что наконец-то есть что пожевать. Просматривая международный выпуск «Нью-Йорк таймс», я думала о том, что за все время пребывания в Эс-Сувейре у меня ни разу не возникло мысли купить газету. Зато теперь я читала про спад деловой активности на Уолл-стрит, про новую волну бомбардировок Бейрута, про смерть бывшего диктатора на Кавказе и…

Крики на другой стороне улицы зазвучали громче. Бизнесмен, до того возмущенный мягкой реакцией погонщика на поведение своего осла, окропившего его автомобиль, толкнул бедолагу, так что полицейскому пришлось усмирять его. И тогда бизнесмен совершил чудовищную глупость – отпихнул полицейского, причем с такой силой, что тот отлетел на дорогу. С трудом устояв на ногах, полицейский едва успел увернуться от ехавшей на него машины. Завизжали тормоза, автомобиль врезался в «мерседес».

Поднялся невообразимый шум. Бизнесмен, доведенный до бешенства, рывком открыл дверцу машины, только что расплющившей перед его «мерседеса», и вцепился в водителя. Напуганный криками осел заревел. Его смятенный вопль заставил меня поднять голову от газеты и устремить взгляд через улицу в самый критический момент – как раз когда дверь подъезда отворилась и на улицу вышла молодая женщина с длинными вьющимися черными волосами. В облегающих синих джинсах, эффектных сандалиях и белой льняной блузке свободного покроя, длинноногая, невероятно худая, она была очень высокого роста – более шести футов. Дневник Пола лежал передо мной на столе, и я поспешила вытащить фото Самиры. Снимок, наверно, был сделан несколько лет назад, потому что женщина, на которую я смотрела, была более зрелой, но по-прежнему поражала красотой. Я бросила на стол кое-какие деньги и кинулась к ней. Она стояла неподалеку от места скандального происшествия – бизнесмена как раз заковывали в наручники, – наблюдая за разворачивающейся драмой. Я приблизилась к ней и спросила:

– Вы Самира?

– А вы кто? – отозвалась она на безупречном английском, хоть мой вопрос ее и ошеломил.

– Жена Пола.

Черты ее лица напряглись.

– Мне нечего вам сказать.

Она повернулась и зашагала прочь. Я пошла следом, обращаясь к ней:

– Прошу вас, мне нужно знать…

– Вы слышали, что я сказала?

Она не замедляла шаг, я шла рядом.

– Он здесь, с вами? – допытывалась я.

– Я не намерена ни о чем с вами говорить.

– Придется.

Сказав это, я имела глупость взять ее за руку. Она стряхнула мою ладонь, прошипев:

– Только попробуйте еще раз тронуть меня…

Она пошла прочь. Но я не отставала.

– Вам известно, где он, – заявила я.

– Понятия не имею. И оставьте меня в покое.

– Не лгите мне.

Она резко остановилась и повернулась ко мне лицом:

– Не лгите? Не лгите? И вы еще смеете…

– Скажите, где он.

– Пусть он сам вам скажет.

– Он наверху? У вас дома?

– Я бы его на порог не пустила.

– Значит, он сюда приходил?

– Все, я сажусь в машину.

– Вы должны мне помочь, – взмолилась я.

– Я вам ничего не должна…

Она достала из сумочки связку ключей и отперла небольшой «ситроен», припаркованный на улице. Только она собралась открыть дверцу со стороны водительского кресла, как я преградила ей дорогу:

– Я знаю, кто вы. Знаю, что у вас с ним роман. Если он вам нужен, забирайте – я препятствовать не стану. Но мне просто нужно знать…

Я теперь почти кричала. Но ее голос вознесся еще выше.

– У меня с ним роман? Он мне нужен? Вы вообще знаете, кто я?

– Знаю…

– В самом деле? – спросила она внезапно очень спокойным, надменным тоном. – Если б знали, не посмели бы бросать мне подобные обвинения.

– И кто же вы? – спросила я.

Она посмотрела мне в лицо со свирепым презрением во взгляде и ответила:

– Я – его дочь.