Мы перешли в ресторан. К тому времени, когда первая бутылка вина опустела, Бен Хассан попытался убедить меня, что он мой новый лучший друг.

Правда, в начале ужина он не выказывал ни добродушия, ни дружелюбия. Напротив, демонстрировал мне свои более грозные качества.

– Узнав от меня, что Самира, возможно, согласится общаться с ним, если он поможет ей купить квартиру для нее и сына, Пол с ходу заявил: «Дай ей денег». Я объяснил, что, если он серьезно надумал занять один миллион дирхамов, то должен быть готов к определенным последствиям, если не будет ежемесячно выплачивать долг.

– И что это за последствия?

– Неприятные.

– Неужели вы намеревались послать кого-то в Буффало за тем, чтобы выбить из него долг… или еще что хуже?

– Разумеется, при необходимости я найду и способы, и средства – связи, так сказать, в той части света, которые смогут действовать от моего имени. За определенную цену, naturellement. За цену, которая будет включена в ежемесячную выплату.

– По-моему, на языке гангстерского ростовщичества это называется «грабительские проценты». «Грабительские проценты», которые ты должен выплачивать ежемесячно, если не хочешь пострадать физически.

– Очевидно, этот термин вы подцепили из какого-нибудь криминального чтива, un polar, да?

– По работе мне порой приходится сталкиваться с клиентами, которые совершили ошибку, взяв деньги в долгу головорезов вроде вас.

Бен Хассан пирамидой сложил перед лицом ладони, словно соорудив свой личный храм, в который он теперь смотрел. Я видела, что у него дергаются губы. Пытается сдержать свой гнев, недовольство? Может, я переступила роковую черту? Если мой муж оставил долговую расписку, может, он сбежал в Уарзазат попросту потому, что не в состоянии платить «проценты», предоставив мне, как обычно, решать его финансовые проблемы? Но сумма, о которой шла речь – один миллион дирхамов, – была неподъемной. У меня не было таких денег – ни на моем счете в банке, ни тем более с собой.

Бен Хассан перестал смотреть сквозь решетку своих толстых, как сардельки, пальцев. Одарив меня отеческой улыбкой, он сказал:

– Ну что вы так вцепились в свою сумку, словно я собираюсь ее отнять? Я знаю, что вы мне все еще не доверяете. Но клянусь, у меня и в мыслях нет, чтобы как-то навредить вам.

– Но мой муж…

– Надеюсь, он найдет возможность выполнить свои обязательства, прописанные в нашем маленьком соглашении.

– Вы же знаете, что у него нет таких денег.

Бен Хассан накрыл мою ладонь своей – буквально похоронил ее под холмиком своей мягкой плоти.

– Давайте обсудим это позже…

Он настоял на том, чтобы мы заказали ужин. У нашего столика тотчас же появился официант. Лебезя перед Бен Хассаном, как перед пашой-мафиози, он сказал, что patron просит нас отведать самого лучшего вина, какое есть в ресторане, и что шеф-повар приготовил таджин из мяса барашка с консервированными лимонами «специально для месье Бен Хассана и его очаровательной гостьи».

Меня так и подмывало полюбопытствовать у моего собеседника, не задолжал ли и ресторан ему денег, и он, предвосхищая мой вопрос, объяснил:

– Несколько лет назад я вложил небольшой капитал в это заведение, и его руководство до сих пор крайне признательно мне, что я оказал им помощь как раз в тот момент, когда они особенно в ней нуждались.

– Вы – гениальный бизнесмен, monsieur.

– Вы мне льстите, – отозвался Бен Хассан. – Однако моя личность – не самый интересный предмет для разговора. Особенно если напротив сидит столь красивая и обаятельная женщина.

По его просьбе я коротко поведала ему о себе, не вдаваясь в подробности о своем отце, о первом браке, о том, как я бросила журналистику и освоила более надежную профессию бухгалтера. Однако Бен Хассан умел слышать подтекст и мгновенно делал соответствующие выводы, чем ставил меня в еще более неловкое положение. Демонстрируя беспощадность своего острого ума, он выхватывал из моего рассказа вроде бы нейтральную фразу («Отец нигде не задерживался надолго») и выводил из нее психологическое умозаключение («Значит, вас всегда привлекали неуравновешенные, слабые мужчины»). Я быстро подстроилась под его игру. И, не подумав что-либо сказать в свое оправдание, я принялась расспрашивать Бен Хассана о нем самом и выяснила, что его отец – француз, владевший виноградниками в Мекнесе. Он женился на марокканке из семьи буржуа, проживавшей в Рабате, но бросил жену вместе с маленьким сыном, когда ему представилась возможность вернуться в Бургундию. С тех пор он отказывался видеться с сыном, «выдавив меня из своей жизни, как мерзкий гнойник». Бен Хассан изучал коммерцию в Париже и неоднократно пытался наладить связь с отцом. Все его «попытки закрепиться в мире международного бизнеса в Париже окончились ничем». Он «вернулся в Касабланку и принялся наживать состояние здесь»…

– Во Франции вы угодили в неприятную историю? – спросила я. Отменная еда и изысканное вино придали мне смелости.

– Почему вы с ходу решили, что дискриминация, с которой я столкнулся во Франции, непременно связана с каким-то скандалом? – спросил Бен Хассан.

– Но многие североафриканцы успешно интегрировались во французское общество.

– В этой стране по-прежнему сильны позиции Национального фронта. Я не смог бы там остаться.

– Но у вас наверняка есть французский паспорт, раз ваш отец – француз. Когда вы последний раз были во Франции?

– Мои габариты не располагают к путешествиям.

Принесли вторую бутылку вина. Официант откупорил ее, со всей церемонностью поставил на стол два чистых бокала и на донышко одного – того, что предназначался для Бен Хассана, – изящным движением налил вина. Бен Хассан снова устроил из дегустации целый спектакль. Взболтал вино в бокале, понюхал, причем вдохнул с такой силой, что я испугалась, подумав, что он сейчас всосет его через нос. Потом сделал большой глоток, стал перекатывать напиток во рту, как при полоскании, затем разом проглотил и одобрительно кивнул. Официант наполнил два бокала и удалился. Как только он отошел достаточно далеко от нас, я задала вопрос, который не давал мне покоя вот уже несколько часов:

– Насколько серьезными были отношения Пола с Фанзой?

Бен Хассан подушечкой пальца несколько раз провел по ободку бокала. Любил создать напряженность, прежде чем сделать какое-то заявление.

– Мы все принадлежали к кругу богемы Касабланки, – наконец заговорил он, – куда входили писатели, поэты, художники. Да, я изучал коммерцию в Париже, но это лишь в угоду матери. А вы, я догадываюсь, знаете, что матери угодить невозможно. До Парижа и после моим ремеслом была абстрактная живопись. Одна галерея здесь, в Касабланке, даже продавала мои работы. Считался я серьезным художником? Относительно. С вашим мужем, конечно, не сравнить. А Фаиза… она преподавала здесь в lycée и, воображая себя североафриканской Симоной де Бовуар, все пыталась написать Великий Марокканский Феминистский Роман. Честно говоря, литературным талантом она не блистала. Но в те годы, когда разочарования и сигареты еще не наложили ядовитый отпечаток на ее внешность, она была довольно привлекательна. Пол же в ту пору был молодым представителем богемы из числа американцев, которого мечтала заполучить любая девушка, склонная к творчеству. Фанза происходит из хорошей семьи, проживавшей в Рабате. Ее отец работал экономистом в Центробанке Марокко. Сама она и ее родные не были правоверными мусульманами, которые свято чтят устои ислама. Но даже светские мусульмане, к коим относятся многие марокканцы, являются побочным продуктом консервативного общества, особенно в том, что касается секса. У Фанзы Пол был первым мужчиной. Они считались очень красивой парой. Она мечтала, чтобы он увез ее в Нью-Йорк, женился на ней и, став знаменитым художником, финансировал ее писательские опыты.

У каждого из нас есть свои недостатки, которые проявляются в личных отношениях. Фанза любила командовать. Их роман не продлился еще и двух месяцев, а она уже начала предъявлять требования, критиковать Пола за несобранность, ссориться с ним по малейшему поводу. Часто Пол говорил мне, что для него это все de trop. Я советовал ему порвать с ней. Он даже раз или два предлагал ей расстаться, но она начинала рыдать, просила прощения, говорила: «Ты – мой суженый». Также, насколько я мог судить, Фанза, хоть она поначалу и не была искушена в делах секса, очень быстро набиралась опыта. А Пол, будучи человеком, который любит секс…

– По-вашему, для меня это новость?

– Извините. Сказал, не подумав.

– Я просто хотела лишний раз подчеркнуть это. В свое оправдание.

– Мне нравятся женщины, которые умеют посмеяться над собой.

– Итак… дайте-ка угадаю. Пол, будучи таким, какой он есть, не мог выносить ее истерик, которые она устраивала, чтобы удержать его, и из трусости не уходил. Ну и с учетом того, что в постели с ней он чувствовал себя богом, сам он и не думал предохраняться, полагаясь на ее благоразумие.

Бен Хассан прыснул со смеху, как мальчишка, услышавший нечто «пикантное».

– Да вы лучше меня все знаете, – заметил он. – Да, Пол поверил Фанзе, когда она сказала ему, что принимает противозачаточные таблетки. Поэтому, когда она объявила: «Mon chéri, j'ai une grande nouvelle à t'annoncer, je suis enceinte», Пол остолбенел. Видя, что он не спешит подхватывать ее на руки, не говорит, что она любовь всей его жизни и, bien sûr, общий ребенок станет высшим выражением их amour éternel, Фанза начала терроризировать его, настаивая, чтобы они поженились. Пол колебался, и тогда она подключила родных. Ее отец и два брата, довольно злобные типы, заявились в École des Beaux-Arts, что находится всего в километре отсюда. Они пригрозили Полу кастрацией, если он не женится на Фанзе. А также нажаловались директору колледжа, и Пола тут же отстранили от работы. Правда, наш просвещенный директор сказал, что примет Пола назад, если он вернет Фанзе ее честное имя. Примерно сутки братья Фанзы не выпускали Пола из его квартиры. Потом отец Фанзы пришел к Полу вместе с дочерью, имамом и адвокатом. Потребовал, чтобы Пол их впустил. Фаиза билась в истерике, крича, что она умрет, если Пол не женится на ней. Пол запаниковал, открыл им дверь. Был исполнен ритуал бракосочетания, практически под дулом пистолета. Пол произнес клятвы, подписал правовой документ и попытался поцеловать невесту, но та наговорила ему оскорблений и ушла с отцом, напоследок сказав, что завтра ее братья вернутся и отвезут его в их новое семейное гнездышко в Рабате. «Я нашел тебе место преподавателя английского языка», – сообщил Полу его новоявленный тесть. А братья предупредили, что они внизу будут охранять все ходы и выходы из здания, так что пусть и не мечтает о том, чтобы удрать в аэропорт. Оставшись один, Пол в полнейшей панике скорей давай звонить мне. Я сказал, что он умом тронулся, согласившись вступить в брак, и пообещал вытащить его из этого кошмара. Что я и сделал. Где-то через три часа я перезвонил Полу, велел взять с собой паспорт, небольшую сумку и ровно в полночь подняться на крышу дома. Сам я облачился в джеллабу с капюшоном. Я не знал, предупредила ли Фаиза братьев о том, что у Пола есть толстый друг-художник, который, возможно, попытается прийти к нему на помощь, но рисковать не стал. В общем, одетый в джеллабу, спрятав лицо в капюшоне, я приехал в его quartier. Пол жил в районе, где здания стоят почти вплотную одно к другому, расстояние между крышами не больше метра. Но прыгать нужно было точно. Не допрыгнешь – грохнешься с десятого этажа. Я дал взятку управляющему соседнего дома, чтобы он пустил меня на крышу. Это обошлось мне в семьсот дирхамов – небольшое состояние по тем временам. Но я только что продал одну картину и понимал, что, если не вывезу Пола из страны, он растратит свою жизнь на женщину, которая, при всей ее богемности и приверженности идеям феминизма, в будущем обещала стать сварливой каргой.

Братья Фаизы были не дураки. Я обнаружил, что они наняли человека наблюдать за черным ходом многоквартирного дома, в котором жил Пол. Задний вход находился рядом со зданием, на которое Пол должен был перепрыгнуть. Как бы то ни было, я ушел и вернулся примерно без четверти двенадцать. Один из братьев Фаизы занял позицию перед домом Пола. Когда я вошел в соседнее здание – все в той же в джеллабе с капюшоном, надвинутым на лицо, – управляющий сообщил, что их человек по-прежнему охраняет черный ход. Я поднялся на крышу. Даже тридцать лет назад мне было не просто преодолеть подъем в десять этажей. Пол уже стоял на соседней крыше, со страхом таращась на расщелину между двумя зданиями. Он боялся прыгать и от ужаса прирос к месту. Мне пришлось подать ему сигнал зажигалкой. Он не шелохнулся, и тогда, помнится, я прошипел ему: «Здесь всего один метр. Не прыгнешь – приговоришь себя к рабскому супружеству с женщиной, которая зароет в землю твой талант, твое дарование. Стой на месте – и ты умрешь. Либо прыгай – и будешь жить».

Конечно, он прыгнул. Правда, при приземлении умудрился подвернуть ногу, что несколько усложнило наш спуск с десятого этажа. Но в конце концов мы спустились. Управляющий вывел нас коридорами к заднему выходу. Перед тем как выйти на улицу, Пол надел джеллабу, которую я принес. Опираясь на мое плечо, он вышел в заднюю дверь и заковылял прямо мимо соглядатая, приставленного братьями Фанзы следить за тем, чтобы ее любовник-американец не сбежал. Тот, заметив, что Пол хромает, взял его под руку с другой стороны и помог дойти до того места, где я припарковал свой разбитый «пежо». Пол, к его чести, несмотря на дикую боль, не издал ни звука. И так глубоко спрятал лицо в капюшоне, что полностью сошел за местного. Соглядатай спросил меня, почему Пол хромает. Я объяснил, что он глухонемой и стал жертвой бандитов. К счастью, этот соглядатай, не чуждый сострадания к страждущим и убогим, оказался настолько глуп, что поверил в выдуманную мной нелепую историю. Даже на прощание пожелал нам обоим удачи.

Я знал, что отец Фанзы, имевший связи, благодаря своей должности в марокканском Центробанке, наверняка выставил наблюдателей в аэропорту, во всяком случае, позаботился о том, чтобы Пол не смог сесть в самолет, улетавший в Штаты. Поэтому я шесть часов вез его до Танжера – а в ту пору автострад не было – и там посадил его на паром, в шесть утра отплывавший в Малагу. Даже снабдил его песетами, чтобы он мог показать свою лодыжку врачу, снять на ночь номер в гостинице и купить билет на поезд до Мадрида… А потом… – Бен Хассан щелкнул пальцами. – Оп! И Пол Лейен исчез из моей жизни.

– Но он же наверняка связался с вами по возвращении в Штаты? – спросила я.

Бен Хассан покачал головой.

– Он возместил вам затраты?

Бен Хассан покачал головой.

– Что произошло, когда родился ребенок?

– Что произошло? Фаиза испила всю чашу позора матери-одиночки. Ей на несколько лет запретили работать в lycée, и она с трудом сводила концы с концами, занимаясь репетиторством и даже работая уборщицей в чужих домах, поскольку почти все родственники от нее отреклись.

– Наверно, она пыталась связаться с Полом.

– Пыталась. Но тщетно. Вместе с отцом они пришли в американское посольство и потребовали от них содействия – чтобы Пола экстрадировали в Марокко, где бы он стал жить с ней одной семьей. Американский консул сказал, что они могут найти в Америке адвоката, который отыщет мистера Лейена и обяжет выплачивать деньги на ребенка, но заставить его вернуться они не в состоянии. Фаиза писала ему несколько раз, посылала фотографии маленькой дочери, но Пол хранил молчание. Даже когда я написал ему, после того…

Бен Хассан взял бокал с вином, залпом осушил его и снова наполнил.

– После чего? – спросила я.

– Отец Фаизы пришел в ярость, – помедлив, продолжил Бен Хассан, – когда узнал, что Полу удалось выскользнуть из дома незамеченным. Он обрушил свой гнев на сыновей, а те, в свою очередь, избили несчастного бедолагу, которого наняли охранять черный ход. Так его отдубасили, что он несколько месяцев пролежал в больнице. Потом, по приказу отца, взялись за управляющего соседним зданием и выяснили у него, кто помог бежать их зятю. Управляющий назвал мое имя. В тот же вечер они отловили меня, когда я выходил из École des Beaux-Arts. Затащили в глухой закоулок и молотком раздробили мне все пальцы.

– Вы серьезно? – прошептала я в ошеломлении. – Неужели?

Бен Хассан поднял ладонь:

– Размозжили все пальцы до единого. Всмятку. Ни одной косточки не уцелело. Боль была до того дикая, что я потерял сознание. Несколько часов спустя меня нашел дворник. Слава богу, он побежал в колледж, нашел двух моих коллег, которые еще были на работе – проводили занятия с вечерней сменой. Они вызвали полицию и pompiers и вместе со мной поехали в больницу. И слава богу, что поехали. Дежурный врач, увидев, в каком ужасном состоянии мои пальцы, собрался их ампутировать. Мои коллеги – оба художники – настояли на том, чтобы врач не принимал опрометчивых решений. Но все равно пальцы были до того изувечены, что я больше года проходил с гипсом на обеих руках. Мне повезло. Нашелся один хирург-ортопед из Франции. Он решил сменить обстановку, и его на три года откомандировали сюда, в одну из крупных больниц Касабланки. Мой случай его заинтересовал, и он убедил меня согласиться на серию экспериментальных операций по реконструкции кистей. Всего я перенес десять операций, после которых последовал трехгодичный курс физиотерапии. Тем негодяям понадобилось всего две-три минуты, чтобы уничтожить мои руки, а я потом лечился более трех лет – мучительные операции, восстановление функций кистей, – чтобы снова научиться держать ручку.

Я не знала, что на это сказать. Разве только:

– Пол знал, какую цену вы заплатили за то, что помогли ему бежать?

– Я ему написал. Точнее, надиктовал письмо, поскольку после нападения прошло всего два месяца. Объяснил, какая беда со мной приключилась из-за того, что я отвез его в Танжер. Я не просил ни денег, ни вознаграждения. Просто хотел, чтобы он знал о том, что произошло, что эти ублюдки сотворили со мной.

– Что ответил Пол?

Бен Хассан снова потянулся за вином, и я впервые заметила, что ему стоит немалых усилий взять бокал за ножку и что пальцы у него не столько толстые, сколько деформированные.

Он отпил большой глоток вина. Я видела, что он пытается сохранить самообладание, обуздать кипящий в нем гнев.

– Ответом Пола было… молчание. Через пару месяцев я отправил ему еще одно письмо. И несколько наших общих друзей-коллег из школы пытались сообщить ему про меня. И Фаиза – к ее чести, после того «инцидента» она отреклась от братьев и отца – неоднократно пыталась связаться с ним, умоляя его хотя бы написать мне… Но он упорно молчал.

– Ее братья и отец понесли наказание?

– Полиция арестовала всех троих. Но у папы имелись связи. Состоялся суд, на котором братья заявили, что набросились на меня после того, как я попытался пристать к одному из них. Поскольку дело было в 1980-х, суд принял заявление о гомосексуальных приставаниях в качестве реабилитирующего довода. Мы с ними достигли мирового соглашения во внесудебном порядке, они обязались выплатить мне сто тысяч дирхамов…

– Но это же чуть больше одиннадцати тысяч долларов.

– В ту пору на эти деньги можно было купить квартиру, что я и сделал. Купил квартиру, в которой сегодня вы будете ночевать.

– А что же ваши руки?

– Французский хирург сотворил чудо. Он реконструировал кисть, воссоединил некоторые нервные окончания, так что я снова обрел чувствительность. Но не полностью. Даже сегодня…

Бен Хассан достал из кармана пиджака зажигалку, щелкнул ею и поднес пламя к левому мизинцу – и даже не поморщился, когда огонь опалил кожу.

– Как видите, – продолжил он, – онемение остается. И держать в руке кисть, даже после десяти операций и физиотерапии… в общем, что тут говорить… с живописью пришлось расстаться. Те картины, что вы видели в моей квартире… à la recherche du temps perdu. Древняя история.

– Даже не знаю, что сказать. Ужасно все это.

– Ужасно. Однако в китайской каллиграфии символ, обозначающий «кризис», подразумевает два понятия: опасность и возможность. У меня после нападения на мои руки появилась возможность стать – как бы это выразиться? – посредником. Тем, кто пускает в ход свое влияние, дает взятки, изготавливает фальшивые документы, улаживает конфликты.

У меня на языке вертелся вопрос, который я не осмеливалась задать. Но Бен Хассан сам заговорил об этом:

– Вам, наверно, хочется узнать, что стало с отцом и братьями Фаизы после того, как они купили мне квартиру. Фанза, как я уже сказал, от них отреклась. Она регулярно навещала меня в больнице, позаботилась о том, чтобы друзья сделали косметический ремонт в моей квартире. Не скажу, чтобы мы когда-то были друзьями. Фаиза – озлобленная, разочарованная в жизни женщина. Потеря Пола явилась для нее тяжким ударом, от которого она так и не оправилась, тем более что следующим мужчиной в ее жизни стал биржевой маклер, который, по моему мнению, был Не Самый Умный Принц, хотя в гольф играл неплохо. Она пыталась играть роль достопочтенной супруги глупца, пусть тот и неплохо зарабатывал. К тому времени, когда Самира достигла подросткового возраста, мать с дочерью уже не очень ладили, отношения между ними были сродни тем, что показывают в каком-нибудь плохом фильме с участием Джоан Кроуфорд – все геи, даже в Северной Африке, любят Джоан Кроуфорд. Потом биржевик потерял все, в том числе дом, который они называли своим. Несколько месяцев Самира жила у меня в гостевой комнате, затем на время уехала во Францию, но, не имея carte de séjour, работу найти не сумела. Она могла бы получить американский паспорт, ведь ее отец – американец, но Пол отцовства своего не признавал и не отвечал на ее письма, в которых Самира просила его о встрече или чтобы он подтвердил американским властям, что она – его дочь… в общем, из-за этого у нее возникали всякие административные трудности. И она все сильнее ожесточалась против него.

Фаиза тем временем умудрилась настроить против себя директора лицея, где она преподавала. Но как раз тогда на одной коктейльной вечеринке – здесь, в городе, – она познакомилась с человеком по имени Хамсад, ставившим фильмы на одной из киностудий в Уарзазате. Спустя несколько месяцев она уже перебралась на край Сахары – место, конечно, живописное, но, на мой взгляд, через три дня там уже хочется волком выть. Тем не менее с дочерью они отдалились друг от друга, зато в ее жизни появился относительно состоятельный мужчина, который готов был заботиться о ней, и даже работа для нее нашлась в институте иностранных языков, что открылся там… в общем, она снялась с места и уехала в пустыню. Это было пять лет назад. Правда, через полтора года ее роману пришел конец. Хамсад показал ей на дверь. Полагаю, она до сих пор преподает там в языковом институте. И Самиру она поддерживала, когда та забеременела и ее любовник-иностранец вернулся во Францию.

– Значит, история повторилась.

– Если не считать, что в данном случае джентльмен – его зовут Филипп – повел себя относительно благородно. Он ежемесячно платит Самире на ребенка примерно пятьсот евро и также дал половину денег на квартиру, которую она приобрела для себя и сына.

– А вторую половину предоставил мой муж.

– Как я уже говорил, когда Пол прошлой осенью внезапно связался со мной – очевидно, сразу же после той маленькой операции, которую он сделал втайне от своей новой жены, чтобы лишить ее возможности зачать от него ребенка, – я даже растерялся. Слушая, как он уныло, виноватым голосом клянет себя за то, что был Самире плохим отцом, я – как бы это выразиться? – увидел свой шанс…

– Чтобы отомстить?

– Поквитаться.

– И что вы под этим подразумеваете?

– На протяжении нескольких недель мы вели переписку по электронной почте и дважды разговаривали по телефону. Судя по голосу и тону его писем, Пол становился все более неуравновешенным и как будто одержимым. Тем более что он дважды писал Самире, и она ответила ему по электронке, что вообще не желает иметь с ним дела, что нельзя через тридцать лет просто так взять и войти в ее жизнь, надеясь, что между ними возможны какие-то отношения. Вот тогда-то Пол прямо и спросил у меня, может ли он чем-то помочь дочери. К тому времени у меня уже созрел план.

Я судорожно соображала. Мне по роду моей профессии нередко случалось сталкиваться с недоброжелательными налоговыми инспекторами, которые говорили одно, а делали другое, и нечистоплотными клиентами. Я за версту чуяла обман, мошенничество, коварство.

– Вы решили загнать его в ловушку.

– Я решил дать ему то, что он хочет – что, как подсознательно считает сам месье Пол, он заслуживает, если интерпретировать это на некоем экзистенциальном уровне. Заставить его заплатить за то, что он бросил свою дочь и ни разу не предложил помощь, даже просто не выразил сочувствие своему лучшему другу, чья жизнь, в некотором смысле, загублена. И не в последнюю очередь из-за его безрассудства и бессердечия. Я сказал ему, что его дочери не хватает одного миллиона дирхамов на покупку квартиры и взять такую сумму под залог она не может.

– Это правда?

– Скажем так: она не просила денег, а ее любовник дал ей достаточно, чтобы внести взнос за небольшую двухкомнатную квартиру в этом квартале.

– И вы внушили ему, что он сумеет наладить отношения с Самирой, если оплатит половину стоимости ее квартиры?

– Возможно.

– Ну и, очевидно, сказали, что ссудите ему деньги, если он приедет в Марокко, чтобы подписать документы и вручить вам первый платеж?

Бен Хассан снова сложил ладони пирамидой, глядя на меня сквозь свой рукотворный храм:

– Совершенно верно.

– Где же вы с ним встретились, если без меня он здесь никуда не ездил?

– Омар отвез меня в Эс-Сувейру. Мы очень недурно пообедали в кафе «У Фуада», пока вы совершенствовали свой французский и гуляли по пляжу, если мне не изменяет память. Он подписал документы и отдал мне платеж за первый месяц. И поскольку, как я вижу, вы разбираетесь в финансово-правовых тонкостях, я позволил себе принести сюда договор займа, составленный местным нотариусом, который, по моей просьбе, тоже там присутствовал.

Бен Хассан достал из кармана пиджака документ на трех страницах, составленный на французском и арабском языках. Я пробежала глазами договор, весь до последней страницы, где корявая подпись моего мужа стояла рядом с печатью и подписью нотариуса. На второй странице я нашла нужную мне информацию (которую сумела понять en français): условия займа. Пол обязался выплачивать взятые в долг один миллион дирхамов в течение десяти лет из расчета по 160 000 дирхамов в год, по 13 300 дирхамов в месяц, то есть около 1500 долларов в месяц, или 18 000 долларов в год. За преподавание в университете Пол получал 100 000 долларов в год и еще, может быть, тысяч пятнадцать зарабатывал продажей рисунков. После уплаты налогов, страховки и своей доли по закладной у него оставалось 40 000 долларов на покрытие расходов по машине и мобильному телефону, на питание, на оплату занятий в спортивно-оздоровительном комплексе, своей доли коммунальных услуг и месячной аренды домика на побережье Мэна, куда мы позволяли себе ездить каждое лето. Его обязательные расходы на самое необходимое составляли 500 долларов в неделю, сверх которых у Пола оставалось всего ничего. И если он взял заем, который будет ему обходиться по $1500 ежемесячно… это просто безумие.

Я швырнула договор Бен Хассану:

– Вы, конечно, придумали отличный план мести своему другу. И получите знатную прибыль с этой маленькой ссуды.

– Мадам, я не «Сосьете Женераль» или «Чейз Манхэттен». Я – бизнесмен, которому пришлось изыскивать ресурсы, чтобы финансировать своего друга.

– Теперь я понимаю, почему Пол так настаивал, чтобы эти недели мы провели в Марокко. Вы отказывались дать ему деньги, пока он сюда не прилетит. Потому что в этом случае он у вас в руках, по сути, в капкане. Готова поспорить, вы даже не сказали Самире, что ее отец дал ей миллион дирхамов…

– На прошлой неделе она расплатилась за квартиру, переедет туда через месяц. Пожалуй, я допустил оплошность, не упомянув, что Пол помог ей.

Говоря это, Бен Хассан едва сдерживал улыбку.

– Черта с два. Вы хотели, чтобы он пришел к ней домой, а она захлопнула перед ним дверь.

– Может быть. Но не забывайте, madame, что в Касабланку он сбежал лишь потому, что вы поймали своего мужа на его маленькой лжи.

– И он, наверно, в панике позвонил вам и попросил, чтобы вы помогли ему встретиться с Самирой. Вы дали ему ее адрес, но не предупредили Самиру о том, что он появится, – знали, какова будет ее реакция.

– Месть – блюдо, которое лучше есть холодным.

– И как же вы отомстили за себя отцу и братьям Фаизы?

– Это вам предстоит узнать. Еще раз хочу сказать, мадам Робин, нет слов, как я вами восхищен. И мой вам совет, честный и откровенный: плюньте вы на все это. Завтра поезжайте в аэропорт, бросьте мужа. Пусть с ним будет то, что будет.

– И если Пол не сможет платить вам ежемесячные проценты?..

Бен Хассан разнял ладони и остановил на мне свой взгляд. Взгляд столь же ледяной, сколь и пугающий.

– Что будет с вашим дражайшим супругом, если он не выполнит свои обязательства передо мной? Я с огромным наслаждением буду смотреть, как Омар молотком раздробит ему пальцы, все до единого.