Один из мужчин, пришедших мне на помощь, оказался таксистом. Он настоял на том, чтобы отвезти меня в отель, и денег не взял. Ясмина, увидев, как я подхожу к двери гостиницы, кинулась ко мне и завела в вестибюль. Дала выпить воды. Одной из горничных велела принести мокрое полотенце, которое она положила мне на шею, затем сказала, что мне нужно подняться в номер и лечь, а она тем временем проверит, есть ли еще билеты на парижский рейс, поскольку на самолет я успевала.

– Он уехал в Тату, – сообщила я. – Следующий автобус отходит туда через полтора часа. Я еду на нем.

– Но до Таты ехать шесть часов. И вообще это у черта на рогах.

– Он грозился покончить с собой, – объяснила я, размахивая письмом. – Если к вечеру я доберусь туда, есть шанс успеть до того…

– Madame, я сейчас же позвоню gendarmes, автобус остановят и вашего мужа заключат под стражу.

В словах Ясмины было рациональное зерно. Но я руководствовалась совершенно иной логикой. Я была убеждена, что, если Пол попадет в руки властей, Бен Хассана тотчас же оповестят. А принимая во внимание то, что он все еще жаждет мести, одному богу известно, какие ужасы он уготовит для Пола. Два дня в марокканской тюрьме сломают его. Нет. Достаточно будет и двух часов, чтобы Пол утратил остатки разума. Особенно если учесть умение Бен Хассана использовать свои жуткие связи. Я еще живо помнила, какая участь постигла отца и братьев Фаизы, и мне не составляло труда представить, как Пол, находясь под стражей для обеспечения безопасности, «кончает жизнь самоубийством». А официальные лица (наряду со всеми остальными, от Бен Хассана до Самиры с Фаизой и этой добрейшей женщины за стойкой регистрации) охотно подтвердят, что Пол пребывал в психически неуравновешенном состоянии и в итоге просто взял и повесился в психушке. За 5000 дирхамов Бен Хассан с легкостью подстроит его «самоубийство».

– Я поеду этим автобусом, – сказала я Ясмине. – Потому что только я, я одна сумею уберечь его от беды.

– Прошу вас…

– Это не обсуждается!

Мой резкий возглас заставил Ясмину отшатнуться.

– Простите, – прошептала я.

Она ласково взяла меня за плечо:

– Заклинаю, идите в свой номер, примите душ, прилягте, позвольте мне позвонить gendarmes.

– Решение принято. И предупреждаю: если по прибытии в Тату я выясню, что полиция сняла его с автобуса…

– Даю вам слово. Я никуда не стану звонить. Однако у вас есть еще немного времени, поэтому, умоляю, поднимитесь в номер, примите душ и выпейте еще как минимум литр воды. У вас может начаться обезвоживание.

Я последовала ее совету, попросив вызвать мне такси меньше чем через час.

После душа я снова оделась, стараясь изгнать из головы противоречивые мысли о том, насколько мудро я поступаю, отправляясь за Полом в Тату. У меня нет выбора, твердила я себе. Это я сказала Полу, что он недостоин жить. Пусть он предал меня, но это я, поддавшись ярости, спровоцировала весь этот кошмар. И вот теперь он, похоже, всерьез вознамерился покончить с собой. Да, я в панике, я в смятении, но единственный способ положить этому конец – добраться до него прежде, чем он совершит роковой шаг.

Спустившись вниз, я предложила Ясмине денег за то, что она позволила мне задержаться в номере еще на несколько часов. Она не взяла.

– Вы очень добры ко мне, – сказала я.

– Жаль, что я не могу убедить вас остаться.

– Я должна все уладить.

Ответом мне был взгляд, который говорил: ничего вы не должны… и сами это понимаете. Потом она вручила мне визитку отеля с номером своего мобильного телефона, записанного на обратной стороне:

– Если понадобится моя помощь, вы знаете, где меня искать.

Спустя полчаса я сидела в автобусе, следовавшем на юг. Это был реликт 1980-х – облезлый, с протершимися сиденьями и закоптелыми окнами. Ни кондиционера, ни вентиляции.

К счастью, в Уарзазате нас село всего десять человек, и в моем распоряжении всю дорогу было целых два места. Вместе со мной ехали четыре пожилые женщины, полностью укутанные в паранджи, трое мужчин столь же преклонных лет, молодая мать с двумя детьми и застенчивая девочка-подросток. Она несколько раз посмотрела на меня, очевидно недоумевая, как я оказалась в этом автобусе. Я улыбнулась ей, а потом погрузилась в свои мысли. Местность, по которой мы проезжали, частично представляла собой оазисы – деревья, пашни, – частично обступавшие их пески. Порой пейзаж за окнами менялся: силуэты суровых гор на горизонте; густонаселенная деревня с суком, где на склоне дня все еще шла бойкая торговля; палатки бедуинов, раскинувшиеся вдоль дороги. Меня не покидало ощущение, что с каждым километром мы все глубже продвигаемся в пустоту. Разве вчера я не прочитала в Интернете, что в переводе с берберского языка Уарзазат означает «без шума, без суеты»? Глядя на меркнущий ландшафт – на пески, приобретающие медный оттенок в лучах заходящего солнца, – я начинала понимать, почему в сравнении с остальными марокканскими городами, где вечно царили гвалт и столпотворение, Уарзазат слыл вратами не только пустыни, но и беспредельной тишины, в которую я дерзнула ступить. Когда смотришь на Сахару, непрерывно расширяющую свои границы, становится ясно, почему создается впечатление, что она подобна необитаемой планете, изолированной от кутерьмы и хаоса внешних миров. Хотя, наверно, это тоже иллюзия. Посмотришь на море голых песков, по которым бредут двое бедуинов-родителей со своими детьми, и изумляешься извечной простоте мироздания. Реальность куда сложнее: необходимость найти воду, найти деньги на еду и прочие насущные нужды. Ежедневная борьба за выживание в суровой беспощадной Вселенной.

Без шума… без суеты.

Жизнь – это шум, суета. Можно убежать на край света, и шум, суета все равно настигнут нас. Потому что демоны, живущие в нас, никуда не исчезают – даже в тишине Сахары.

Автобус сделал остановку в крохотном селении у небольшой речки. Я купила стакан мятного чая у мужчины с хмурым лицом. Неподалеку я увидела сарай, в котором находился туалет – деревянная коробка с импровизированным сиденьем, сооруженная над ямой в земле. Вонь там стояла одуряющая. Я выскочила из туалета, задыхаясь, хватая ртом воздух. Но даже на закате жара была удушающая.

Я снова села в автобус. Попыталась задремать. Но тряска и тревога не давали заснуть. Тата – городок небольшой, рассудила я. В лучшем случае всего несколько отелей. Буду заходить во все гостиницы, пока не найду Пола. Утешу его, успокою. Потом позвоню Ясмине в Уарзазат, попрошу, чтоб она забронировала для нас билеты на следующий рейс до Парижа. Завтра к полудню мы вернемся в ее гостиницу. Я…

Строила планы, как обычно. В надежде воззвать к здравомыслию человека, который не способен мыслить здраво. Фанза – при всей ее озлобленности и мстительности – одно подметила точно: Пол превращал в хаос жизнь всех вокруг себя. Но существовало отличие между Полом, с которым я познакомилась три года назад – который делал вид, будто не замечает той неразберихи, что он сеет вокруг, – и тем человеком, что оставил мне, по всем признакам, суицидальную записку. Ему больше не удавалось убежать от себя. Но он мог исчезнуть в Сахаре.

Автобус ехал и ехал, часы текли медленно. Солнце скрылось, и жар чуть-чуть спал, но мое путешествие от этого не стало более приятным. На какое-то время я все-таки задремала. Проснулась неожиданно, когда автобус с визгом остановился, а водитель, сигналя, закричал:

– Тата!

Мы находились на парковке у городской стены. Я спала, привалившись к рюкзаку. Только я сошла с автобуса, ко мне подскочили двое парней – обоим чуть за двадцать, оба пытались, без особого успеха, отращивать бороды, оба в бейсболках, оба ощупывали меня взглядами.

– Привет, красавица, – по-французски обратился ко мне один из них.

– Нужна помощь провожатого? – спросил второй.

Я показала им страничку паспорта с фотографией Пола:

– Я ищу этого человека – своего мужа.

– Я знаю, где он, – сказал первый парень.

– Знаешь? – уточнила я. – Честно?

– Пойдем с нами, мы покажем… – предложил второй, но тут вмешался водитель автобуса.

Он начал кричать на парней по-арабски, несколько раз повторив «imshi». Те, ничуть не смутившись, стали пререкаться с ним, пока водителя не поддержал еще один мужчина, лет пятидесяти восьми, в темном костюме. Юнцы явно получали удовольствие от перепалки. Тот, что постарше – развязный, самонадеянный, – все скользил взглядом по моей фигуре и, на повышенных тонах препираясь с двумя моими защитниками, одновременно отпускал наглые реплики в мою сторону («Не хочешь пойти со мной на свидание?» «Обожаю американок». «Зачем тебе твой муж? Тебе нужен кто-нибудь помоложе».). В конце концов мужчина в костюме, с сигаретой в зубах, роняя пепел на пиджак, пригрозил полицией, и парни ретировались.

Месье Самонадеянный напоследок подмигнул мне и сказал:

– Может, как-нибудь в другой раз.

Едва они удалились, мужчина в костюме вручил мне визитку и объяснил по-французски, что он работает в небольшом отеле в черте города и может предложить мне очень чистый хороший номер за триста дирхамов… обычно его сдают за пятьсот. Если я голодна, он уговорит повара задержаться и приготовить для меня ужин. Я вытащила паспорт Пола и показала ему фотографию, спрашивая, знает ли он, где я могу найти своего мужа.

– Когда он прибыл?

– На предыдущем автобусе.

– Исключено.

– Почему? Я сама видела, как он в него садился.

– Я встречал тот автобус – я встречаю все прибывающие автобусы. Среди пассажиров был только один европеец – немец лет семидесяти, путешествующий в одиночку.

– Может, он сошел, когда вы отвернулись?

– Madame, клянусь, никто из пассажиров, приезжающих в Тату, не может ускользнуть от моего внимания. Хотите, проверьте в других отелях.

У меня вдруг снова возникло ощущение, что я стремительно лечу вниз.

– Я дам вам пятьдесят дирхамов, если вы проведете меня по всем отелям.

– Но, уверяю вас…

– Сто дирхамов.

Мужчина пожал плечами и кивком предложил следовать за ним.

Мы прошли через арку, что вела в центр Таты. Город представлял собой лабиринт. Темные кривые улицы. Почти неосвещенные. Мы остановились у захудалой гостиницы, снаружи выглядевшей как настоящая ночлежка. Из-за стойки регистрации вышел мужчина жалкого вида – глаза запавшие, взгляд затравленный. Он поприветствовал моего провожатого. Они обнялись, перекинулись парой фраз. Меня попросили показать паспорт Пола. Портье покачал головой, махнув рукой куда-то в темноту ночи. Я настояла, чтобы он еще раз внимательно посмотрел на фото. А вдруг все-таки видел? Портье снова покачал головой.

За десять минут мы обошли три отеля. Осталась только гостиница, в которой я намеревалась переночевать. В каждом из трех отелей процедура была одна и та же: я показывала страничку паспорта с фотографией Пола и спрашивала, не остановился ли там этот человек, портье в ответ качал головой.

Когда мы уходили из последнего отеля, я спросила у своего провожатого, как его зовут.

– Нагиб, madame.

– В котором часу отходит первый автобус на Уарзазат?

– В пять утра.

– Значит, во сколько я должна покинуть отель?

– В четыре сорок пять будет нормально. Тут идти всего десять минут, да еще под горку.

– Под горку, под горку, – пропел откуда-то сбоку чей-то голос – глумливо, насмешливо.

Из темноты выступили те двое молодых наглецов, что пристали ко мне, когда я сошла с автобуса. Они закурили. Тот, что заигрывал со мной, даже приподнял бейсболку, с издевкой приветствуя нас. Нагиб рявкнул на парней – бросил что-то сердитое в их сторону, – и тогда месье Самонадеянный сказал мне по-французски:

– Мы не хотели вас оскорбить, madame.

И они снова растворились в темноте.

– Вы их знаете? – спросила я.

– К сожалению. Они из Марракеша. Работают в бригаде, что ремонтирует дорогу здесь неподалеку. Две недели как приехали и ведут себя, словно боссы из большого города. Дураки, но безобидные. Ну что, теперь в мой отель?

Мы начали подниматься по узкой дорожке, что вела на холм, похожий на вавилонский. Тропинка круто забирала вверх, но ночь выдалась лунная, так что нам не приходилось спотыкаться в темноте. К тому времени, когда мы взобрались на вершину, я уже пыхтела как паровоз, в горле пересохло. Непростой оказался подъем. Какая-то женщина в хиджабе настояла, чтобы я села, и дала мне бутылку воды. Нагиб взял мой паспорт и триста дирхамов, сказав, что он сам заполнит все необходимые регистрационные бланки. Женщина предложила мне отведать кускус из барашка, и я охотно согласилась, поскольку почти ничего не ела весь день и сейчас умирала с голоду. Нагиб, вернувшись, повел меня в номер. Гостиница имела удивительную планировку. Внутри она была похожа на замок с большими открытыми пространствами и галереей, которая тянулась по внешней стороне сооружения. С нее открывался вид на лежащий внизу городок. На небе сияла полная призрачная луна.

Мой номер находился под самой крышей: простой, хорошо обустроенный, чистый, с двуспальной кроватью и вполне приличным душем. Я заплатила Нагибу сто дирхамов и поблагодарила его.

– Завтра утром в шесть тридцать я снова буду здесь на посту, – сказал он. – Вам незачем уезжать в пять утра, есть восьмичасовой автобус. Вы успеете и выспаться и позавтракать, и к двум часам будете в Уарзазате.

– Могло так быть, что мой муж сошел где-то между Уарзазатом и Татой?

– Автобус делает остановки в разных селениях, но только по просьбе пассажиров. Так что да, он мог сойти по пути, но это все крошечные селения, там нет ни гостиниц, ни ресторанов.

– А водитель предыдущего автобуса, случаем, не здесь где-нибудь сейчас?

– Нет. Он вернулся в Уарзазат вечерним автобусом в качестве пассажира. Здесь будет только завтра, и я не знаю, как с ним связаться. Вы могли бы дождаться его возвращения, а потом мы вместе расспросили бы его.

– Пожалуй, я все-таки поеду первым автобусом, – сказала я.

– Как угодно, madame. Вот вам мой телефон, если вдруг понадоблюсь.

Вытащив из кармана блокнот и ручку, он записал свой телефон и листочек дал мне.

– Большое спасибо, Нагиб.

– Когда вы будете готовы поужинать?

– Максимум через пятнадцать минут. Просто хочу принять душ и освежиться.

– Я скажу повару, что вы скоро будете.

Через четверть часа я пришла на террасу, служившую столовой. Это была восхитительная открытая площадка, где стояли шесть-семь столиков. Кроме меня здесь находился всего один постоялец, сухопарый седовласый мужчина в очках с круглыми стеклами в тонкой металлической оправе, в синей рубашке с коротким рукавом, шортах песочного цвета и ортопедических сандалиях на ногах. Перед ним на столе, прислоненная к винной бутылке, стояла книга – «Der Zauberberg» Томаса Манна. Наверное, это был тот самый немец, что прибыл на предыдущем автобусе. На том же автобусе, которым ехал Пол! Этот человек наверняка что-нибудь знает о нем. Я тотчас же подошла к его столику. Немец поднял голову. Лицо у него было морщинистое, но не дряблое, а в голубых глазах как будто притаилась тихая печаль… или, может, это я на всех проецировала свою собственную печаль?

– Прошу прощения, – обратилась я к нему по-английски, – я не говорю по-немецки.

Он улыбнулся, и я продолжила:

– Зато я очень хорошо знаю английский и неплохо – французский… Простите, что отрываю вас от ужина.

– Я уже поужинал, – ответил немец тоже по-английски, показав на пустые тарелки. – Но если вы собрались поесть и вам нужна компания…

Он жестом предложил мне занять место за столиком напротив него.

– Вы очень любезны. Я сяду, спасибо. Но прежде мне хотелось бы задать вам один неотложный вопрос.

– Спрашивайте, конечно.

– Вы приехали на автобусе, который отправился из Уарзазата сегодня в два часа дня?

– Совершенно верно.

– Вы видели этого человека?

Из кармана своих брюк я достала паспорт Пола и открыла его на странице с фотографией. Немец несколько мгновений внимательно рассматривал снимок.

– Боюсь, никого похожего в этом автобусе не было.

– Вы уверены?

– Я ехал на самом заднем сиденье, и, когда садился в Уарзазате, мне пришлось пройти через весь салон, мимо всех, кто уже был в автобусе.

– Но он сел перед самым отправлением.

– Помнится, когда последний человек поднялся в автобус, я посмотрел на него. Это был водитель.

– Сэр, ну как же так? Я ведь своими глазами видела, как он сел в этот автобус.

– И кто же этот «он»? – спросил немец, кивая на фото.

– Мой муж.

Он сразу проявил заинтересованность:

– Вы садитесь, садитесь. – Немец показал на пустой стул. – Меня зовут Дитрих.

Я тоже представилась. Мы обменялись рукопожатием.

– Германия – одна из пятидесяти стран, в которых я всегда хотела побывать, – произнесла я, меняя тему разговора.

– Если посетите наши края, помимо Берлина, Гамбурга и Мюнхена, обязательно прокатитесь по Romantische Strasse – и сделайте остановку в Ротенбурге-на-Таубере. Этот средневековый городок расположен между Вюрцбургом и Нюрнбергом. Во время войны его разбомбили, но теперь он полностью восстановлен. Sehr gemütlich, как мы говорим. Очень тихий красивый город – место, которое я называю своим домом вот уже тридцать лет. У меня в Ротенбурге была очень преданная паства. Я отошел от дел в прошлом году.

– Вы священник?

– Пастор. Лютеранин. С недавних пор пенсионер.

– Позвольте узнать, что привело вас в Сахару в середине лета? – спросила я.

Дитрих помолчал немного, собираясь с мыслями.

– Помнится, в одном английском романе я читал про человека, который приехал в этот уголок мира после того, как перенес большое горе. И автор писал: «Он бороздил просторы Северной Африки, пытаясь развеяться». Так вот я приехал сюда в это жаркое время года, чтобы развеяться.

– Вы тоже перенесли большое горе?

Он кивнул, снова собираясь с мыслями:

– На Рождество я похоронил жену, с которой прожил сорок четыре года.

– О боже, какой ужас. Внезапная смерть?

– Да, скоропостижно скончалась. Аневризма сосудов головного мозга. Дома встала из-за обеденного стола, чтобы взять что-то из холодильника. И вдруг испуганное лицо, дикая боль, и она на полу. Я подскочил к ней, а она уже умерла. Знаете, фраза есть: «Во цвете лет нас настигает смерть».

И я тут же добавила:

– Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху. Это из «Книги общей молитвы». Приходится знать такие вещи, если воспитан в традициях епископальной церкви.

– Это также название и первая строчка латинского антифона Media Vita In Morte Sumus. И в поэзии часто встречается. Например, Рильке использовал это выражение в одном из своих стихотворений… а теперь вот я пускаю пыль в глаза.

– Ну что вы! Ваша эрудированность достойна восхищения. Мне приятно с вами беседовать.

– А вы надеялись, что будете беседовать со своим мужем?

– Конечно, – ответила я. На глаза снова навернулись слезы.

– Простите, что лезу в душу.

– Вам не за что извиняться.

– Хотите вина? – предложил Дитрих.

– Спасибо, не откажусь.

Он взял бутылку, еще почти полную, и налил мне вина. Тщедушная женщина принесла мне кускус. Я поблагодарила ее и извинилась за то, что по моей милости она в столь поздний час все еще на ногах.

– Pas de problème, – сказала она почти шепотом и вновь скрылась в кухне.

Дитрих, к его чести, направил разговор в более нейтральное русло. Он расспрашивал меня про мою работу, интересовался, как так получилось, что я журналистику променяла на бухгалтерское дело, заметил, что, копаясь в финансовых документах своих клиентов, я, должно быть, узнаю о них массу интригующих подробностей. Я расспросила Дитриха про студенческие годы в Гейдельберге и выяснила, что у него два сына, адвокат и налоговый инспектор («Нам есть о чем поговорить»). Первый живет в Нюрнберге, второй – в Мюнхене.

Я доела кускус. После второго бокала вина меня уже трясло гораздо меньше. Но теперь мне требовалось выговориться – спокойно рассказать про свою жизнь с Полом, начиная с того, какие сомнения и тревоги относительно него терзали меня до замужества, и кончая тем, как я узнала про его чудовищное предательство и в какой кошмар это в результате вылилось.

– Честно говоря, – подытожила я в конце своего монолога, – я не уверена, что именно Пола я видела на авеню Мухаммеда V Мне казалось, я и до этого всюду его встречала. Но, когда я окликала его на улицах Уарзазата, он не оборачивался, хотя находился всего в нескольких шагах от меня. И мне не дает покоя письмо, что он оставил для меня, – письмо, в котором он намекает, что собирается покончить с собой. В минуты отчаяния я невольно думаю, что мне привиделся призрак.

– У вас нет оснований считать его умершим. Вы же сами говорили, что женщина в гостинице подтвердила, что он покинул отель перед самым вашим возвращением от его бывшей жены.

Я кивнула. Дитрих потягивал вино, размышляя.

– Здесь мне хотелось бы высказать две мысли, – наконец произнес он. – Во-первых, почему, как вы думаете, бывшая жена и довольно опасный друг, Бен Хассан, так озлоблены против вашего мужа? Одна из причин заключается в том, что на определенном уровне он вел себя как старорежимный колониалист. Он приехал в бедную страну. Использовал в своих интересах многих, с кем ему довелось общаться. Многим из них нанес непоправимый вред. Потом собрал свои вещи и был таков, сбросив с себя всю ответственность за весь тот хаос, что он здесь посеял.

Но во всей этой истории меня поражает другое – ваше отчаянное чувство вины. Он предал вас самым отвратительным образом. Вы же просто уличили его во лжи. То, что вы рассказали – как он клялся, что хочет от вас ребенка, а потом сделал то, что сделал, – это ужасно. Его поступок – надругательство над вашими чувствами, над вашей душой, и вы, на мой взгляд, избрали весьма элегантный подход, представив ему свидетельства его вопиющего преступления. Это говорит о том, что вы зрелый, серьезный человек. И то, что вы пытаетесь отыскать его с тех пор, как он исчез из Эс-Сувейры, то, что вы сейчас здесь, посреди бескрайних песков, одна, все еще пытаетесь спасти его от самого себя… Робин, словами не передать, как я вами восхищаюсь.

Мои глаза наполнились слезами. Я опустила голову, силясь не расплакаться. Дитрих взял меня за руку, ободряюще стиснул ее, словно говоря: мужайтесь.

– Все образуется, – сказал он. – Представьте, что жизнь – это лабиринт. Но вы не потеряли способность ориентироваться в его запутанных ходах. Самое страшное, на мой взгляд, это утрата надежды… и осознание, что ты ко многому был слеп.

– Да нет, я прекрасно видела, какой он… но сознательно игнорировала все предупредительные знаки, красноречиво указывавшие на то, что он не способен нести ответственность, а ведь без этого совместную жизнь не построить.

– Порой потребность надеяться в нас столь велика, что мы не замечаем другие более очевидные истины. И что еще нам остается, как не продолжать пытаться смотреть на вещи чуть более разумно?

– Как вы.

– Не переоценивайте мои возможности. У меня, как и у любого человека, есть свои недостатки и изъяны. И брак мой едва ли можно назвать идеальным.

– Он продлился сорок четыре года.

– Продлился. Но шесть лет мы жили врозь, и в течение того времени у нас были другие партнеры. Расстались мы по моей вине: я дал слабину и увлекся другой женщиной, одной из своих прихожанок. Это вызвало массу проблем и серьезно сказалось на моей карьере священника. Путь к воссоединению… то было необыкновенное путешествие. Трудное. И довольно мучительное. Но в результате мы потом прожили вместе еще двадцать удивительных лет. Потом – внезапно – она умерла. Герте было всего шестьдесят восемь. Как я обычно говорил прихожанам, которых постигла трагедия, нам не дано предугадать, что уготовано нам Господом.

– Вы действительно полагаете, что это Его десница «покарала» вашу жену?

Дитрих улыбнулся:

– Мне приятно, что вы владеете языком Ветхого Завета. У меня нет стопроцентной уверенности в том, что это именно Он, всевидящий, всем управляющий Господь, решает наши судьбы. Для меня Бог – более сложное понятие. Знаете, еще Монтень писал: все мы должны смириться с тем, что жизнь непознаваема.

– Я считаю, что можно быть одновременно верующим и думающим человеком.

– Но самой вам так и не удалось проникнуться идеями веры? – спросил Дитрих.

– Да нет, вера во мне сильна… вера дает стимул жить, идти вперед. Но сейчас, сколь бы мне ни хотелось пасть на колени и молить Его о том, чтобы Он вернул мне мужа, я уверена, что буду говорить сама с собой.

– Тем не менее сегодня вечером я буду молиться за вас… за ваше путешествие в одиночку по этой Niemandsland. Ничейной земле. Как та, что простирается за Татой. На прошлой неделе, в другом уголке Сахары, я два дня провел в дюнах. Отправился туда на машине, сам сидел за рулем, что было очень рискованно, ибо, стоит съехать с дороги, и ты уже в песках. Мне пришлось арендовать внедорожник. Хозяин гостиницы предлагал мне нанять водителя. Но я должен был совершить это путешествие в одиночку. Соло.

– И что вы пытались доказать, разъезжая по бездорожью Сахары? Общались с Богом?

Дитрих снял очки и потер глаза.

– Со своим одиночеством.

– С одиночеством перед лицом горя?

– Конечно. А также с одиночеством перед лицом Господа. И наконец понял, что Он не может дать мне ответы, которые я ищу.

– Однако вы по-прежнему веруете?

– Верую. Не по привычке или из потребности в ритуалах, хотя я очень люблю церковные обряды. Наверно, я не расстался с верой еще и потому, что во мне живет потребность постичь загадку жизни. Что для нас реальность? Что – мираж? Почему мы всю жизнь пытаемся отделить одно от другого? И когда мы умираем, когда наше телесное «я» прекращает свое существование, если это просто исчезновение сознания… значит, что тогда?

– Это великая тайна бытия, – сказала я.

Дитрих посмотрел на часы:

– Я обещал сыну Хорсту, что сегодня поздно вечером свяжусь с ним по «Скайпу». Он сейчас разводится. Ему всего тридцать два, у него маленькая дочь – моя внучка, – и он очень расстроен, хотя давно уже несчастен в браке. Но он решил поддаться унынию. И я его понимаю. Бывало, и сам в трудные моменты жизни впадал в депрессию.

– Вы очень хороший отец. Так поздно, а вы ему будете звонить.

– Родитель – пожизненная работа. Для родителей дети всегда остаются детьми. Ты всегда близко к сердцу принимаешь их переживания, с волнением следишь за тем, как они пробивают себе дорогу к счастью… или к несчастью.

– Родитель… для меня это уже несбыточная мечта.

– Не говорите так.

– В октябре прошлого года мне исполнилось сорок.

– Если учесть уровень современной медицины, то у вас еще есть время.

– Хотелось бы верить.

– Должен признаться, не ожидал я, что такой вот разговор у меня состоится в Тате, – сказал Дитрих. – Верующий человек, что живет во мне, возможно, даже решил бы, что судьба не случайно свела нас сегодня вместе. Даже когда тебя душит отчаяние одиночества или одолевают сомнения, кто-то придет и напомнит тебе, что ты не один на белом свете.

– Прекрасно сказано. Последний вопрос. Бог откликнулся на ваш зов, когда вы в полнейшем одиночестве, подвергая себя опасности, странствовали по Сахаре?

– Разумеется.

– И что Он сказал вам, позвольте узнать?

– Он сказал, чтобы я возвращался туда, где безопасно.

– Хороший совет.

Дитрих встал:

– Я уезжаю завтра восьмичасовым автобусом. Так что, если вам нужен попутчик до Уарзазата…

– Мне необходимо уехать на автобусе, который отходит в пять часов утра.

– Вы не успеете выспаться.

– Верно. Но завтра во второй половине дня прямой рейс в Париж. Я попробую улететь этим рейсом. И чтобы быть в Уарзазате ко времени, мне нужно ехать самым первым автобусом.

Теперь и я поднялась из-за стола. Пожала Дитриху руку. Он сдержанно, почти чопорно поклонился, демонстрируя старосветскую учтивость, здесь, в самом сердце пустыни.

Спустя пять минут я уже была в своем номере, где кондиционер работал на полную мощность. Невольно я размышляла о том, какой мудрый совет дал Всевышний Дитриху, когда тот искал уединения на пустынных просторах грозной Сахары.

Возвращайся туда, где безопасно.

Я достала свой ноутбук. Вошла в сеть, нашла сайт по продаже авиабилетов и забронировала места на три завтрашних рейса: из Уарзазата в Париж, из Парижа в Бостон, из Бостона в Буффало, куда должна была прибыть в 9.45 вечера по местному времени. Этот билет на места в эконом-классе, купленный за считаные часы до вылета, обошелся мне в нелепо баснословную сумму – 1700 долларов. Но ведь это просто деньги. А мне пора было положить конец безумию и вернуться домой.

Заплатив за билет кредитной картой, я послала Мортону срочное сообщение по электронной почте:

Надеюсь, твой «Блэкберри» у тебя под рукой, ведь ты, я знаю, собираешься встречать меня сегодня в Буффало в 9 вечера. Я еще в Марокко, поэтому не трудись. Объясню все при встрече в офисе через два дня. Я вылетаю завтра и прибуду поздно. Да, мне есть что тебе рассказать.

Я отправила письмо, потом поставила маленький будильник на четыре пятнадцать утра. Для меня по любым меркам это был долгий трудный день, и мне пришлось напомнить себе, что вчера в это самое время я ночевала в отеле Касабланки, хоть и спала недолго. Надо же, как может перекоситься жизнь за короткий промежуток времени.

Теперь, пребывая в более уравновешенном состоянии, располагающем к размышлениям – особенно после интересного ужина со священником-немцем, – я поняла, что, едва мною было принято решение «покинуть корабль» и вернуться в Штаты, исступление, не отпускавшее меня последние дни, мгновенно улеглось. Что ж, раз важное решение принято, можно со спокойной душой лечь спать – всего на несколько часов.

В 04.15 звонок будильника резко выдернул меня из сна. Я заставила себя принять душ. После оделась, убрала в свой небольшой рюкзак все вещи, что доставала на ночь, и покинула гостиницу.

На небе еще светила луна, и в предрассветных сумерках мне приходилось внимательно смотреть под ноги при спуске в лежащий внизу городок. Автовокзал находился за пределами городской стены, от которой до него была всего минута ходу. Я посмотрела на часы и поняла, что буду на месте за десять минут до отправления автобуса.

Достигнув конца спуска, я разглядела у стены две курящие фигуры. Они сразу отшвырнули сигареты, едва я попала в их поле зрения. Неожиданно я заметила две одинаковые бейсболки. Это были те двое парней, что заигрывали со мной накануне вечером.

– Привет, красавица, – обратился ко мне тот, что был более разговорчив и понаглее. Теперь они стояли прямо передо мной, и мой мозг выдал сигнал тревоги.

– Рано вы на ногах, – произнесла я как можно более непринужденно, а сама судорожно смотрела по сторонам, думая, как бы протиснуться мимо них. Но они полностью блокировали узкую тропинку.

– Мы хотели попрощаться, – сказал месье Самонадеянный.

– Что ж, до свидания, – ответила я.

Я попробовала быстро пройти мимо второго парня, державшего банку с какой-то жидкостью и тряпку. Но только я сделала шаг, месье Самонадеянный поймал мои руки и заломил их мне за спину. Я попыталась кричать, но его приятель в считаные доли секунды сунул тряпку мне под нос. Она была пропитана жидкостью, источавшей едкий запах химикатов. Брыкаясь и пиная пустоту, я старалась не вдыхать токсичные пары, но он с силой прижал тряпку к моему лицу, одновременно за волосы оттянув назад мою голову, так что я больше не смогла задерживать дыхание.

Едва я сделал вдох, ядовитые пары ударили в голову. Это происходит не со мной. Не со мной.

И в глазах померкло.