Телерепортаж: моя фотография. Фотография Пола. Кадры с места преступления – обнесенный желтой лентой полицейского ограждения участок выжженной земли. А потом – о боже, хуже быть не может – кадры пресс-конференции инспектора полиции Муфада, яростно потрясающего моей фотографией, словно говоря: Это наша главная подозреваемая.

Ты.

Я. Объявлена в розыск.

Я. Теперь представшая перед этими добрыми самаритянами беглой преступницей. Которая объявлена в розыск в связи с исчезновением ее супруга, а также в связи со смертью еще одного человека, погибшего в пустыне.

Я судорожно соображала. Почему полиция решила, что я имею отношение к обгоревшему трупу в пустыне? Значит, выродок, помогавший насиловать меня, вернулся в Тату? И в панике состряпал историю, которую и скормил полиции? Он тревожился за своего друга, который накануне вечером познакомился с американкой и пригласил ее на романтическое свидание: предложил на рассвете покатать ее по Сахаре на арендованном ею автомобиле. Полицейские обнаружили обугленное тело его приятеля, а я исчезла бесследно, и это навело их на мысль, что в какой-то момент я набросилась на него, ситуация вышла из-под контроля, я сожгла тело и укатила в…

Нет, это полный бред. Ты приехала на автобусе. Ты не арендовала автомобиль в Тате. Работник гостиницы, в которой ты ночевала, на допросе в полиции наверняка вспомнил бы, что, когда мы поднимались в его отель, у лестницы ошивались два юных мерзавца. Тогда каким образом, почему полиция увязала труп в пустыне с исчезновением Пола… и с тем фактом, что я тоже исчезла? Против меня свидетельствовало еще и то, что я фактически сбежала из-под домашнего ареста в Эс-Сувейре, чем привела в ярость инспектора Муфада. На телеэкране он тыкал указательным пальцем в мое фото так, словно я представляла угрозу для общества или была ускользнувшим от правосудия военным преступником. Очевидно, у полиции имелась какая-то улика, позволившая связать меня с обгоревшим трупом в Сахаре.

Возможен и другой вариант: тот выродок вернулся в Тату, пытался целый день работать, но все больше и больше поддавался панике, поскольку у него был мой рюкзак, который он где-то спрятал. А потом внезапно он придумал гениальное решение проблемы. И он вернулся в пустыню, бросил мой рюкзак рядом с трупом, возвратился в Тату, сообщил о пропаже своего друга, сказав, что тот катал американку… и все, больше никаких подробностей. Как мы оказались в глухом уголке Сахары… и важно ли это, если учесть, что рядом с трупом находился мой рюкзак, неопровержимо доказывающий мою вину? Вот почему теперь меня разыскивают по подозрению в причастности к исчезновению мужа и убийству парня, чей обезображенный труп был найден в песках.

– Что они говорят? – спросила я Идира.

Он отмахнулся от моего вопроса, внимательно слушая репортаж. Меня это встревожило. Как и еще больше посуровевшие лица Майки и ее мужа. Титрит, напротив, не скрывала своих эмоций: было видно, что она потрясена и расстроена. Когда она ладонями закрыла уши Наимы, не давая ей слушать то, что говорят по телевизору, я поняла, что дело плохо.

Репортаж окончился. Иммельдин с Идиром о чем-то с жаром заспорили. Титрит попыталась вмешаться, но муж и мать прикрикнули на нее. Наима заплакала. Меня охватила паника.

– Пожалуйста, объясните, что там говорили, – попросила я Идира.

Иммельдин вдруг ни с того ни с сего рявкнул на меня, да так злобно, что Наима спряталась за мать.

– Вы идите, – обратился ко мне Идир. – Поесть мы вам принесем.

– Позвольте, я объясню…

– Идите!

Я обмотала лицо платком и вернулась в свою палатку, находившуюся на удалении всего нескольких метров. Страх перерос в безумный приступ паники. Словно помешанная, я мерила шагами крошечное пространство. Воображение рисовало самые чудовищные сценарии, в том числе и такой: Идир с Иммельдином сдают меня полиции и я оказываюсь в грязной камере, где регулярно подвергаюсь издевательствам со стороны охранников, а инспектор Муфад из Эс-Сувейры устраивает мне ночные допросы, чтобы сломить меня, и я в конце концов подписываю признательные показания, сознаваясь в том, что в порыве ярости я убила Пола на берегу океана, а тело его утопила, и что я согласилась на ночную увеселительную поездку с двумя чудовищами и, когда один из них позволил себе небольшую вольность, я разозлилась и…

Прекрати это безумие, шикнула я на себя. Но мой мозг был слишком воспален. В те мгновения, когда ко мне возвращалась ясность мысли, я твердила себе, что это наконец-то проявились последствия психологической травмы, которую я получила в результате изнасилования и старательно подавляла в себе. Но эти мгновения просветления длились доли секунды и тонули в рыданиях. В голове мелькали ужасные картины моего детства, когда нашу семью выселяли из домов и квартир, а вместе с этими тяжелыми воспоминаниями пришло и осознание: Опять то же самое. Меня вынуждают покинуть место, где я чувствовала себя в безопасности. Меня вынуждают покинуть семью, которая меня приютила и одарила своей любовью и благоволением – никто и никогда еще не был так добр ко мне. Теперь эта моя новая семья отвергнет меня, вышвырнет в злобный мир, который проглотит меня сразу же, как только я шагну за пределы этого маленького оазиса.

Я захлебывалась рыданиями и никак не могла остановиться; казалось, еще чуть-чуть, и у меня начнется истерика. Я кружила по палатке как заводная, едва не врезаясь в ее углы – того и гляди завалю. Неожиданно в палатку вбежали Майка с Титрит. Титрит сразу заключила меня в объятия, усадила на койку, стала укачивать, нашептывая слова утешения, которых я не понимала, но знала, что она пытается успокоить меня. Я зарылась лицом в ее плечо, изливая свое горе. Она все так же меня обнимала, но Майка держалась в стороне. Возможно, она знала, – учитывая то, что мне пришлось пережить, – что этот срыв давно должен был произойти. Возможно, она также понимала, что меня страшит лежащий за оазисом мир. В общем, она дала мне возможность выплакаться до изнеможения. Едва мои рыдания стихли, она тут же подошла и помогла Титрит переодеть меня в белую сорочку, в которой я обычно спала. Уложив меня на койку, она намазала бальзамом – совсем другим (с запахом пачули и ромашки) – мои виски и лоб, потом этим же снадобьем натерла мои ступни и, усадив меня, заставила выпить двойную дозу отвара, которым меня потчевали на ночь.

Перед тем как провалиться в сон, я успела схватить Майку и Титрит за руки и произнести одно слово:

– Shukran.

Когда я проснулась и взглянула на часы, было уже почти одиннадцать следующего дня. Я обалдела. Неужели я проспала тринадцать часов? Встав с постели и переодеваясь из сорочки в джеллабу, я отметила, что физически чувствую себя гораздо крепче, чем прежде. Потом я задумалась о том, что будет, если Идир сдаст меня полиции, и снова впала в трясучее состояние. Но все же сумела одеться, обмотать лицо платком и дойти до туалета, не поддаваясь панике.

Когда вернулась к палатке, увидела возле нее Идира.

– Я хотел бы с вами поговорить, – сказал он.

– Конечно. – Я жестом пригласила его в палатку.

Идир решительно покачал головой, и я тотчас же пожалела о своей бестактности: он ни за что не остался бы в палатке наедине с женщиной, которая не приходится ему матерью, женой или дочерью. Идир показал на палатку, в которой мы ужинали. Я последовала за ним, сняв паранджу, когда мы вошли в палатку. Мы там оказались не одни. Титрит резала овощи, готовила обед. Она ни разу не взглянула на меня. Идир склонился над маленькой газовой плиткой, зажег ее, поставил кипятиться воду в небольшом чайнике, открыл жестяную банку, бросил большую горсть мяты в заварочный чайник, залил ее кипятком, подождал несколько минут, пока настоится. Ни слова не было сказано, пока он заваривал чай. Наполнив два стакана, один он дал мне и кивнул с серьезным видом в ответ на мое «спасибо». Затем кивком предложил мне сесть на один из двух табуретов.

– Я знаю, что с вами произошло, – заговорил он на своем неуверенном французском. – Я очень вам сочувствую и не хочу вас судить. Но… вас ищет полиция. Если им станет известно, что вы здесь, нас обвинят в укрывательстве. У нас возникнут проблемы. Вы должны уйти.

Я кивком дала понять, что понимаю его решение.

– Я знаю, что у вас украли все деньги и документы, – продолжал он.

– Я не знаю, что мне делать. После нападения мне очень нездоровилось… и я всегда, до конца своих дней, буду помнить доброту – вашу и всей вашей семьи. Но я пока еще не думала, как мне быть дальше.

Идир пожевал губами.

– Человек, который забирает на продажу ковры и другие вещи, которые делают наши женщины… он будет здесь сегодня ближе к вечеру. Я попрошу его взять вас с собой. Он поедет в Марракеш, но обычно по пути он делает много остановок.

– Вы должны предупредить его, что меня разыскивает полиция.

– Конечно, я его предупрежу. Он – мой друг. А сейчас идите в свою палатку. Подумайте о том, как раздобыть деньги и документы – вам понадобится и то и другое. Жена позовет вас, когда приедет машина. Этого человека зовут Аатиф.

Идир напоследок кивнул и покинул палатку.

Пару минут спустя, вернувшись в свое крошечное жилище, которое я собиралась покинуть через несколько часов, я попыталась придумать, как решить свою неразрешимую проблему. Задача эта была не из легких. Примерно с час или два, вспомнив свои профессиональные навыки, я оценивала имеющиеся в моем распоряжении активы. Их практически не было. Допустим, я нашла бы телефон, позвонила в США Мортону и попросила прислать мне денег. Допустим, история моего исчезновения попала в международные информационные службы и получила распространение в Интернете – не бог весть какое событие, но сообщение о муже и жене, которые пропали в одной из североафриканских стран, причем по отдельности, да еще при скандальных обстоятельствах, вызовет интерес. Даже если Мортон переведет деньги в какой-нибудь банк или отдаленный филиал компании «Томас Кук», чтобы получить их, я должна буду предъявить паспорт. Документов, удостоверяющих мою личность, у меня нет. Зато есть «небольшая проблемка», которую создал для меня вчерашний вечерний телерепортаж. Странное возникает ощущение, когда смотришь программу новостей, в которой ты сама фигурируешь, причем не просто как человек, которого ищет полиция, а как главный подозреваемый. Памятуя о том, как Муфад потрясал моей фотографией, я не сомневалась, что похороню себя заживо, если сдамся на милость властей.

Значит, о переводе денег из-за океана не могло быть и речи, тем более что марокканское ФБР и Интерпол наверняка отслеживали все возможные денежные переводы на мое имя. И раз уж мое фото показали вчера по телевизору, не исключено, что оно будет регулярно появляться на телеэкранах до тех пор, пока меня не задержат. Возможно, марокканская полиция разместит объявления о розыске с моей фотографией в почтовых отделениях, банках и вообще всюду, где иностранцы могут получить деньги. Достаточно ли они искушены в современных методах розыска и контроля, чтобы установить адрес моей электронной почты и фиксировать все входящие и исходящие сообщения? Когда Пол только предложил эту поездку, я молча набрала в поисковой строке «Гугла» «терроризм в Марокко» – хотела убедиться, что эта страна действительно не является зоной повышенной опасности для туристов, как утверждал мой муж. Если не принимать во внимание сообщений о взрыве бомбы в туристическом кафе в Марракеше в апреле 2011 года и предостережений относительно поездок на экстремально жаркий юг, во всех статьях, которые я прочитала, отмечалось, что Марокко – относительно спокойная страна. Но, как и в любой другой стране, где бродит призрак терроризма, в Марокко действуют вполне эффективные антитеррористические и разведслужбы, а значит, силовые структуры держат под своим контролем все телекоммуникационные сети и Интернет. А раз на меня устроена охота в национальном масштабе, стоит мне отправить или получить сообщение по электронной почте, тотчас же прозвучит сигнал тревоги и будет определено географическое местоположение точки отправления или получения этого письма. Да, можно было бы позаимствовать у кого-нибудь телефон и позвонить в Штаты, но, если, не имея паспорта, я лично не смогу востребовать деньги, какой смысл рисковать? Тем более что марокканские спецслужбы и здешнее американское посольство наверняка известили Агентство национальной безопасности США и ФБР о моем исчезновении, и те тоже отслеживают звонки, поступающие в мой офис, ко мне домой и коллегам по работе.

Размышляя о своих нерадужных перспективах, я покручивала два своих кольца, украшавших один из пальцев моей левой руки. Вот тогда-то меня и осенило. Три года назад, делая мне предложение во время романтического уик-энда на Манхэттене, Пол повел меня покупать кольца – по случаю помолвки и обручальное – в салон «Тиффани». Он только что продал несколько литографий и настаивал, чтобы я выбрала очень красивое кольцо с бриллиантом и обручальное из белого золота, которые вместе стоили 17 000 долларов. Когда я вслух выразила беспокойство по поводу того, что это очень дорого, Пол, обращаясь к весьма любезной и церемонной продавщице, шутливо заметил: «Моя будущая жена гораздо лучше, чем я, умеет подсчитывать баланс доходов и расходов». Продавщица, вежливо улыбаясь, смерила оценивающим взглядом Пола – его длинные седые волосы, кожаную куртку, черные джинсы – и сказала, что у него отменный вкус. Он небрежно бросил на прилавок свою кредитную карту, а я подумала, что мне достался в супруги восхитительно романтичный, импульсивный мужчина и хорошо бы еще, чтобы у него нашлись средства расплатиться по счетам в следующем месяце (не нашлись).

Но теперь… теперь на левой руке у меня красовалось целое состояние. В Марракеше, куда едет водитель, наверняка найдутся несколько серьезных ювелиров, которые пожелают купить мои кольца. Конечно, я не выручу их реальной стоимости, но смогу получить вполне приличную сумму. Может быть, потом найду еще одного водителя, который доставит меня в Касабланку. Заявлюсь к Бен Хассану. Помашу деньгами перед его продажным носом, чтобы он изготовил для меня один из своих фальшивых паспортов. Потом найду еще одного водителя, который отвезет меня в Танжер, а оттуда на пароме – в Испанию. Как только я окажусь на другом берегу – вне зоны влияния марокканских спецслужб, – я позвоню Мортону и адвокату. Может быть, им удастся уговорить американское посольство в Мадриде выдать мне новый паспорт, по которому я смогу вернуться домой.

Ну вот, уже хоть что-то. Какой-никакой план. Путешествие до Марракеша наверняка будет не из простых, но я решила, что подумаю об этом позже, когда познакомлюсь с водителем, оценю его, узнаю, сколько он просит за свою услугу. Если у меня будет много наличности, рассудила я, Бен Хассан сразу снабдит меня паспортом и, может, даже велит Омару отвезти меня на север и посадить на паром. За хорошие деньги он на многое пойдет.

Но сначала…

Был тяжелый момент, когда меня навестили Титрит с Наимой. Они принесли мне ранний обед – питу и кускус. Наима подбежала ко мне, обняла меня за ноги и, всхлипывая, произнесла вместе три английских слова, которым я ее научила:

– Ты уходить нет.

Я опустилась возле нее на корточки, и она, плача, уткнулась лицом в мое плечо. В какой-то момент я подняла голову и увидела, что в глазах Титрит тоже стоят слезы. Еще с минуту я обнимала Наиму, а потом высвободилась из ее объятий. Обнимая ее, я сказала:

– Я не хочу уезжать. Не хочу покидать тебя. Но я должна ехать домой.

Я коснулась своей головы и груди – там, где сердце.

– Ты всегда будешь здесь и здесь.

Наима печально улыбнулась и тоже коснулась своей головы и сердца.

– Здесь и здесь, – повторила она, с восхитительной мелодичностью выговаривая каждое слово.

Я сняла с шеи серебряную цепочку и показала Наиме подковку из серебра высшей пробы, что подарила мне моя лучшая подруга Рут, когда я на выходные приехала к ней в Бруклин после того, как мы с Полом решили завести ребенка. Рут очень обрадовалась моему известию и вечером того же дня вернулась домой с этой вот маленькой элегантной подвеской-талисманом. Конечно, всякий талисман бессилен перед операцией, которая все шансы забеременеть сводит к нулю. Но, может быть, она помогла мне – хоть чуть-чуть – выжить в пустыне и оказаться здесь.

Я надела цепочку на шею Наимы, объяснив, что это подарок моей лучшей подруги. И поскольку мы с ней теперь тоже лучшие подруги – я донесла эту мысль до нее, показав на нас обеих, а потом коснувшись своей головы, – я хочу, чтобы цепочка с подковкой была у нее. Взяв подвеску своими маленькими пальчиками, Наима с изумлением разглядывала ее. Несколькими мгновениями позже в палатку вошла Майка с моей одеждой в руках. Наима подбежала к бабушке, с гордостью демонстрируя ей подарок. Майка серьезно улыбнулась внучке, а потом вручила мне мои свежевыстиранные брюки и белье. Она также принесла чистую джеллабу и паранджу и жестами объяснила, что это я должна взять с собой, что это мне может понадобиться в дороге. Потом она сделала нечто совершенно ей не свойственное – неожиданно обняла меня. Взяв меня за плечи, она одним своим заскорузлым пальцем тронула мое лицо и сказала:

– Allah ybarek feek wal'ayyam al-kadima.

Фраза, которую я регулярно слышала в Марокко. Благословение, молитва матери: Да хранит тебя Аллах.

Раздалось тарахтенье въехавшей в оазис машины. Мы все замерли, слушая, как мотор заурчал, сбавляя обороты, и заглох. Это прибыл мой водитель.