С первыми лучами рассвета к переулку рядом с таверной «Красный петух» подошел мужчина и увидел голых солдат, приходивших в себя в предрассветной серости. Поеживаясь от холода и озираясь по сторонам, они понемногу возвращались в реальность и, глядя друг на друга, осознавали, что смогли осознать: что они без сапог, без оружия и вообще без одежды. Но трудно было понять, какая мысль оказалась для них самой неприятной.

Но потом они увидели пришедшего, и все трое моментально вскочили.

– Сэр!

– Вы так и не привели священника. – Он окинул взглядом их голые тела. – Кто это сделал?

Они обменялись смущенными взглядами.

– Джейми.

– Ну конечно, – спокойно, с едва заметной улыбкой сказал пришедший, а вокруг них тем временем начала собираться небольшая толпа, но он не обращал на нее внимания. – Остальных я отправил с епископом на запад. Но мне это невыгодно – епископ очень дорого обходится, одевайтесь и идите за мной.

– Но, сэр… – запротестовал один из поверженных и жестом дал понять, что никакой одежды не осталось.

– Я сказал, одевайтесь и присоединяйтесь ко мне. – Он испепеляющим взглядом обвел подчиненных. – Меня не заботит, как вы это сделаете. Возьмите хоть у него, – указал он на беззубого зеваку, но тот мгновенно исчез, стоило мужчине повернуться в его сторону. – Если не найдете способ выпутаться из этого дерьма, у меня больше нет для вас работы.

Он развернулся и быстро зашагал вверх по холму.

– Кем он вообще себя возомнил? – проворчал зевака.

– Охотником, – буркнул один из бедолаг.

– Да? Но в этом городе вроде нет оленей.

– Ты идиот, – произнес солдат с презрением. – Он охотится не на оленей, а на дичь покрупнее – наследников. А теперь давай раздевайся.

– Его здесь нет?

Ева смотрела на хозяина постоялого двора, неприветливого мужчину с огромным животом, тремя подбородками и заплывшими сердитыми глазками по имени Роланд, и тот, в свою очередь, тоже разглядывал ее.

Предвечерний солнечный свет, проливавшийся сквозь грязные, с брызгами соли окна общей комнаты, делал ее более яркой.

– Но он должен был прибыть сюда еще вчера вечером. – С ее стороны это было не столько объяснение, сколько попытка изменить нынешнюю зловещую реальность. Человека, который должен был отвезти их обратно во Францию, здесь не было.

– Ну да, его нет, – коротко отозвался хозяин. – Во всяком случае, он мне не представлялся. Нет никаких рыбаков по имени Уильям и никаких уродливых дочерей рыбаков. И хорошо бы, чтобы у вас было достаточно денег для оплаты за комнату, которую вы занимаете персонально, когда она предназначена для шестерых.

Ева поднялась обратно по лестнице. Гог расхаживал по комнате, отец Питер наблюдал за ним и что-то тихо бормотал. На столе перед ним стояла маленькая чернильница – викарий никогда не расставался с принадлежностями своей профессии, – но Роджера сегодня не интересовали его записи.

Как только дверь со скрипом открылась, Роджер оглянулся, но Ева покачала головой, и он быстро отвернулся и подошел к окну. Ева с трудом подавила настойчивое желание откинуть завиток светлых волос, который, в конце концов, упал ему на глаза, когда он распахивал ставни, чтобы увидеть извилистую тропинку, вдоль которой росли нежные весенние цветы, в предвечернем свете казавшиеся золотыми и розовыми, – она вела к дороге.

К огромной досаде Евы, цветы росли вдоль тропинки, что вела к гостиничному двору, куда накануне вечером направлял ее Джейми, когда лгал, целовал и делал другие неприличные вещи.

А есть ли вероятность, что он придет сюда? Разумеется, он как ветер будет мчаться за ней, но существует множество дорог, которые она могла бы выбрать, и он никогда не подумает, что она настолько глупа, чтобы отправиться именно туда, куда он посоветовал.

Или подумает?

Впрочем, не важно: у нее нет выбора. Рыбак Уильям должен был встретить их и на своей маленькой лодке переправить на судно, которое доставило бы их в Сен-Мало, а затем они отправились бы на дикий юг Франции, где никому не придет в голову их искать.

– Рыбак так и не появился, – проворчал Гог и сжал ладонями край подоконника, чувствуя, что долго не выдержит, запертый в этой комнате, как птица в клетке.

– Гог, сходи-ка в деревню, найди там рыбака по имени Уильям и узнай, почему его до сих пор здесь нет.

Роджер, словно выпущенная стрела, бросился в другой конец комнаты за своими вещами: ремнем для меча, старым заржавевшим ножом и парой грубых перчаток.

Ева пересекла комнату и слегка коснулась его локтя. Не затянув до конца ремень, Гог поднял голову, и снова непослушная светлая прядь упала ему на глаз. На этот раз Ева не стала себя сдерживать и быстро заправила ее за ухо.

– Что бы ни случилось, мы должны немедленно покинуть Англию. Если необходимо, договорись с кем-нибудь другим. Возьми лошадь.

Их взгляды встретились, и Роджер кивнул. Каждый из них все понимал, и не было надобности называть вслух причины, по которым рыбак Уильям, возможно, больше не хотел перевозить беглецов через Ла-Манш – или не мог.

– Будь осторожен.

Он похлопал ее по плечу, как будто хотел успокоить, глупый мальчик, и ушел, а отец Питер, перестав чистить свои письменные принадлежности, взглянул на нее.

– Как думаете, святой отец, вы сможете последний раз передвинуть свои упрямые кости?

– Я устал, а не обессилел, – огрызнулся священник, и она спрятала улыбку. – И не собираюсь садиться ни в какую лодку, но вас с Роджером провожу.

– Посмотрим, посмотрим… – спокойно проговорила Ева, хотя слова викария ее задели, и остановилась посреди комнаты, подавив желание мерить ее шагами, – она терпеть не могла ждать.

Отец Питер, сидя на краю кровати, упаковывал свои письменные принадлежности и искоса наблюдал за ней.

В этой колючей тишине она обдумывала вдруг пришедшую в голову новую, неприятную мысль: «Годы моей жизни прошли в постоянном движении, я не умею стоять на месте».

Но ей не оставалось ничего другого, кроме как размышлять над этим пугающим открытием. А затем раздался стук в дверь.

Она застыла, чувствуя, как волосы на затылке встали дыбом, а руки дрожат. Отец Питер, побледнев, вскинул голову. Стук повторился – один тихий удар.

– Я пришел к священнику, – прошептал кто-то в замочную скважину. – Я друг.

Отец Питер медленно покачал головой.

Наклонившись к двери так близко, что губы коснулись холодного дерева, Ева ответила:

– Вы ошиблись комнатой.

– Прошу, впустите меня. Я здесь, чтобы помочь, – снова раздался мягкий голос, еще более тихий и более убедительный.

– Нет, – прошептала Ева в ответ, осознавая странную атмосферу таинственности между ней и незнакомцем за дверью. – Я не знаю…

Договорить ей не дали.

Дверь задрожала, старое дерево треснуло, рама, в которую был вставлен замок, раскололась, и дверь распахнулась. Ева отскочила и потянулась было за кинжалом, спрятанным среди юбок, но при виде епископа остановилась. Однако он смотрел мимо нее, на кровать.

– Питер Лондонский, – констатировал епископ голосом, полным глубокого удовлетворения, и, войдя в комнату, закрыл за собой дверь. – Чрезвычайно приятно видеть тебя. – Тон его был прямо-таки елейный, льстивый.

– Вот как? – Священник потянулся за своими ботинками.

– Отец Питер нездоров, – объявила Ева, отступив назад и раскинув руки, стала перед кроватью в позе, которая не могла бы остановить и легкий ветерок. – У него лихорадка.

– А выглядит вполне здоровым, – наконец взглянув на нее, возразил епископ. – Ну да все равно, мне нужны только бумаги. – Он замолчал и одарил ее улыбкой, которую Ева не могла назвать иначе, как зловещей, но он, конечно, не имел в виду ничего плохого. – Документы, зарисовки, а еще, возможно, немного понимания ситуации: в эти суровые дни знание может быть весьма и весьма опасно.

– Q’est-ce que c’est, документ? – Она сделала вид, что запнулась на английском слове.

– Так, мелочь, – заверил ее епископ успокаивающим тоном и снова снисходительно улыбнулся. О-о, ему нравились тупые женщины, с ними куда проще. – Пустяки. Записи, которые, к сожалению, сделал достопочтенный викарий, оказавшись свидетелем кое-каких незначительных происшествий.

– Ecrire? Il-y-a une… – со смущенной улыбкой, покраснев, написала она в воздухе воображаемым пером. – Пожар. Все любимые бумаги несчастного святого отца, маленькие листочки, пропали в огне.

От доброжелательной улыбки епископа не осталось и следа, и он, потянувшись, схватил ее за локоть.

– Отпусти девушку, Омари. – Отец Питер встал с кровати, не сводя глаз с толстомордого епископа. – Она всего лишь бедная служанка.

Епископ отпустил ее руку, а отец Питер, с ботинками в руке, снова сел на край кровати и, не глядя на нее, сказал, как говорят служанке:

– Идите, милая.

Она двинулась к двери вдоль стены комнаты, еле переставляя ноги и выдавая свою медлительность за страх.

– Англия не полезна для твоего здоровья, Питер.

– Мне это говорили, – спокойно согласился священник, надевая ботинок.

– Тебе следует уехать. Говорю это как друг. Слишком многие интересуются тобой. Король не на твоей стороне, поскольку чрезвычайно недоволен этой хартией вольностей, которую передают из уст в уста. Ваша с архиепископом Лангтоном идея поддерживать намерения повстанцев не из лучших.

– Однако бороться – намерение хорошее, – сухо возразил отец Питер, грустно улыбнувшись.

– Тебя пригласили в Англию не ради хартии и не на переговоры. Ты должен это понимать.

– Я очень хорошо знаю, зачем меня пригласили, а еще лучше – что мне делать.

– Тогда все намного проще, Питер. Просто отдай мне бумаги, и я скажу, что, когда я приехал, тебя уже не было. Ты можешь снова скрываться, как делал это последние десять лет. Плыви во Францию: молись в Мон-Сен-Мишель; преподавай в Париже – на Малом мосту всегда найдется вакантное место для человека твоего масштаба.

Оторвавшись от шнурования ботинка, отец Питер спокойно посмотрел вверх.

– Я здесь по делу личного характера, Омари. А если, находясь в Англии, захочу еще и встретиться с моим старым другом архиепископом Лангтоном, то, будь уверен, это никоим образом не означает, что я намерен служить повстанцам. Впрочем, и королю тоже, – добавил викарий, снова наклоняясь к ботинку.

Демонстрируемая епископом притворная доброжелательность начала улетучиваться. Его лицо покраснело, и он, словно вытирая потные ладони, провел руками вниз по своему длинному одеянию.

– Отдай мне бумаги, Питер.

О-о, в его тоне появилась скрытая угроза: так говорят, когда хотят получить что-то такое, что иметь не положено. Ева постаралась слиться со стеной, сделаться невидимой.

– Уже много лет король Иоанн держит острые стрелы нацеленными в твою голову, – жестким ледяным голосом заговорил епископ. – Он знает, что ты в Англии, если найдет тебя, это будет губительно для королевства.

Отец Питер наклонился вперед, упершись локтями в колени. Его усталое умное лицо оставалось в этот момент спокойным, и глядя на него, Ева убедилась, что была права, приехав за ним, пусть он и ворчит. Хоть это и опасно, она должна вывезти священника – это ее долг: отец Питер спас ей жизнь, и теперь она спасет его.

– Значит, ты об этом беспокоишься, Омари? О благополучии королевства?

– Конечно.

– Сколько? – усмехнулся отец Питер, после того как некоторое время пристально всматривался в епископа.

Тот вздрогнул.

– За сколько монет продался? Интересно, кто дороже: ты или боевой конь. И кому теперь ты служишь: повстанцам или кому-то еще?… – Помолчав, отец Питер добавил: – Впрочем, это не имеет значения. Твоя служба терпит крах. Я бы не дал тебе и сорной травинки, не говоря уже о том, что может быть самым мощным козырем в королевских переговорах: как знать – может, ты опять продашься…

Следует заметить, некоторое понятие о чести и совести у епископа все же сохранилось: его лоснящееся лицо покраснело.

– Будь по-твоему, Питер Лондонский. Но теперь береги эти вещи как зеницу ока, – огрызнулся священнослужитель и направился к двери.

Но к этому времени Ева уже завершила свое медленное кружение по комнате и, подкравшись к нему сзади, хладнокровно прижала кинжал к его шее у горла.

Епископ замер, а Ева прошептала:

– Теперь тихо: вы сами этого добились.

– Отзови эту сучку! – зашипел епископ, глядя на отца Питера.

– Отпусти его, – попросил священник в своей спокойной неторопливой манере. – Сегодня никого убивать не надо.

Поколебавшись всего мгновение, она опустила клинок. Епископ развернулся, схватил ее и швырнул через комнату головой вперед. Она ударилась о стену, потом об пол и решила оставаться там, потому что в этот момент в комнату ввалились два вооруженных солдата. Лучше, чтобы он думал, что добился успеха и вывел ее из строя, чем, снова поднявшись на ноги, дать ему возможность на самом деле осуществить свое намерение.

– Взять его! – коротко распорядился епископ.

Лежа на полу, Ева наблюдала за происходящим из-под волос, плотной завесой упавших на лицо, – это было кстати, так как помогало скрыть то, что выражали глаза. Отца Питера связали и, должно быть, оглушили, потому что он не шевелился, когда солдаты выводили его за дверь.

– А ее? – остановившись, спросил один из них.

Она уставилась в потрескавшийся деревянный пол под носом и перестала дышать. Ей хотелось, чтобы отсутствие дыхания сказало этим тупым бессердечным мужчинам: «Она мертвая. Не беспокойтесь».

Последовало жуткое мгновение тишины, а затем епископ тихо сказал:

– Оставьте ее, она всего лишь служанка.

Они поспешно вышли; некоторое время слышался стук сапог по задней лестнице и голоса, потом понемногу все стало затихать и, наконец, дверь со скрипом распахнулась, потом захлопнулась, и Ева осталась в наводящем ужас одиночестве.