– Внутрь? – Ева уперлась ногой и подняла взгляд на несносного мужчину. – Но зачем?

– Затем, что мне нужно поговорить с вами. – Он повернул ее за плечи, и она обнаружила, что у него очень сильные руки. – Затем, что я не желаю промокнуть насквозь, когда разверзнутся небеса. Затем, что, если вы этого не сделаете, я прибегну к более жестким мерам, чем просто просьба.

Она покорилась.

– Так лучше. Теперь послушайте. Нужно позволить тем мужчинам выбраться за городские ворота, – объяснил он тем спокойным доверительным тоном, который развязывал языки придворным и сильным мира сего, но не воришкам в черных накидках. Однако Джейми умел меняться, перевоплощаться. – Я не могу устроить свалку у городских ворот. А вы можете?

Она размышляла несколько мгновений, а потом покачала головой.

– Хорошо. Договорились. Мы позволим им выйти за ворота, а потом догоним.

– И кому достанется отец Питер? – с подозрением посмотрела она на Джейми.

Так и не опустив руку в перчатке от двери над головой Евы, он сказал:

– Полагаю, мы предпримем одну атаку за один раз. Идите внутрь и садитесь.

Ева повиновалась, потому что выбор у нее был весьма ограничен: пойти на риск или потерять отца Питера. На самом деле выбор, подобный этому, значительно все упрощал. Риск ее не пугал, или, вернее, она уже привыкла к нему. Ее пугала неопределенность, отсутствие плана действий – и темнота. Темнота вселяла в нее ужас.

А у этого негодяя, по крайней мере, был план и к тому же смертоносно острый меч и арсенал кинжалов. Следовательно, она прилипнет к нему как смола до того момента, пока они не спасут отца Питера, а затем вместе со священником улетучится, как дым, и этот тип больше никогда ее не увидит.

Но в командах, которые он ей отдавал, словно она собака, не было абсолютно никакой необходимости.

Он толкнул дверь таверны, и она со скрипом распахнулась. А что в Англии не скрипит? Сырость, холод, повсюду ржавое железо и пьяницы – это совсем не то, что хотела бы увидеть Ева. Но она находилась здесь с миссией более секретной, чем спасение священника, чьи блистательные проповеди осветили ее мир десять лет назад и заставили наконец согласиться, что в мире, несомненно, существует спасение, даже если она никогда его не получит.

– Туда. – Ее темноглазый повелитель указал на стол у дальней стены. – И садитесь.

И снова команды. Ей хотелось зарычать, но вместо этого она окинула взглядом шаткие деревянные скамейки и толстых крикливых англичан, повисших на дальней стойке, позади которой расположилась группа проституток. Однако, признала она, все здесь не так уж отличается от интерьера во Франции. Возможно, отсутствовали гобелены, а несколько штук, пожалуй, не были бы лишними, чтобы скрыть пятна и выбоины и уменьшить ужасный сквозняк, который всем, по-видимому, очень нравился.

Но, по правде говоря, мужчины, как она всегда замечала, прямо-таки расстилаются перед проститутками во всех уголках мира, и англичан вряд ли можно винить за то, что выбирают эль вместо, скажем, бургундского, чтобы их снять.

Ее спутник в тяжелых сапогах прошел по дощатому полу зала к задней стойке, которая шла вдоль всего помещения. Он был опасен, Ева это чувствовала, да и он не скрывал, – но сейчас, под тускло мерцающими факелами, она в этом убедилась воочию.

Его заросший жесткой щетиной квадратный подбородок мог свидетельствовать и о тупом лезвии, и о жестком характере, но волосы, свободно связанные полоской кожи, длинные, темные и нечесаные, говорили только о пренебрежении ко всем правилам. На нем был неописуемый плащ длиной до икр, а под ним – черное сюрко, закрывавшее то, что, как она предполагала, называлось кольчугой, хотя имелась еще и рубашка с длинными рукавами, словно для того, чтобы замаскировать все, что ниже пояса: и сюрко, и рубашка, с разрезами по бокам, свисали до середины бедра. Ансамбль завершали грязные сапоги высотой до колен. Но задержало внимание Евы гораздо дольше, чем необходимо, не это, а темные лосины, туго обтянувшие его мускулистые бедра.

Наконец она перевела взгляд вверх. На его тонком черном сюрко не было герба, а на одежде – опознавательных цветов. Однако у каждого или имелся господин, или он сам был господином, и наводящий страх беспощадный наемник не исключение – он определяет свою приверженность, как правило, английскому королю. Все знают, что заявить о себе так совершенно несложно.

Только Ева почему-то не могла поверить, что такое… великолепие может быть таким ужасным. А он, безусловно, великолепен, до последней черты по-мужски великолепен: высокий, поджарый, энергичный, с проницательным взглядом – ни дать ни взять зверь, полный сил.

Оглянувшись и увидев, что она не выполнила его указание, Джейми нахмурился и проворчал:

– Я же сказал: сядьте. И сидите.

Она прищурилась и едва слышно гавкнула.

Джейми застыл.

Остальные посетители бара были слишком пьяны или заняты, чтобы обратить на это внимание и проявить интерес к тому, что женщина гавкает на мужчину, в отличие от ее сопровождающего, который не был ни тем ни другим. Судя по выражению его лица, он был явно ошарашен и, возможно, рассержен.

Ева села спиной к стене.

Большинство столов было занято; кроме того, многие посетители стояли небольшими группами, пили и смеялись. Были здесь как мужчины, так и несколько женщин. В прикрепленных к стенам железных кольцах горели факелы, проливавшие красновато-желтые лужицы света на пол, а каждый стол освещали сальные свечи, плавающие в растопленном жире. Мужчины в коротких сапогах и плащах в дальнем конце узкого помещения сгрудились вокруг игроков в кости и подбадривали их криками. Кости со стуком прокатывались по крышке стола к стене, и когда кто-то выигрывал, раздавался рев.

Никто не пытался унять шумное веселье. В эти дни, когда страна балансировала на грани мятежа, никого не волновала таверна, открывшаяся после большого пожара.

Ее спутник вернулся к столу вместе с подавальщицей, которая несла две кружки. Эль, решила Ева, взглянув на мутное коричневатое пойло, и сообщила ему:

– Сколько бы это ни стоило, вы платите слишком много.

Он несколько секунд смотрел на нее, словно обдумывая тактику поведения, – возможно, решал, вонзить ей кинжал под ребра или нет. Но, хорошо это или плохо, кости уже брошены и оставалось только надеяться, что этот мерзавец не имел желания нанести ей удар прямо сейчас.

Наконец он сел – к досаде Евы, на табурет прямо рядом с ней – и, прижавшись спиной к стене, а бедром – к ее бедру, потянулся к своей кружке.

Она была потрясена новыми ощущениями и, почувствовав себя неуютно, чуть отодвинулась и развернулась, чтобы видеть соседа.

– Возможно, вам это неизвестно, сэр, но в других частях света люди не разговаривают с себе подобными так, словно у них есть клыки и когти.

Он перевел на нее взгляд – даже в этом тусклом свете глаза его были невероятно синими, – поставил кружку на стол и, не снимая перчатки, тыльной стороной ладони вытер рот.

– Нет? Восхитительно. Насколько мне известно, ни в одной из частей света женщины не гавкают. – Он окинул ее взглядом своих синих глаз, начав с выреза платья и дерзко двинувшись вниз, и наконец заключил: – Нортумбрия.

– Простите? – Она почувствовала, как лицо ее обдало жаром.

– Ваш акцент. Это Нортумбрия или, быть может, Уэльс. – Его взгляд снова заскользил по ней. Даже при столь тусклом освещении его мужская оценка ее женских достоинств не оставляла сомнений. – Англия.

– Кельт. Бретань, – быстро возразила Ева.

– Возможно… – Он ей явно не поверил.

Ее щеки пылали. Какие несносные существа эти проницательные мужчины с мечами! Ева пришла в ужас, узнав, что ее акцент так легко узнаваем. Покинув Англию десять лет назад, она упорно трудилась, чтобы это стало невозможным, чтобы все осталось позади. Дом, семья, родина – все было выброшено за борт при переправе через пролив.

Однако с этим мужчиной, вероятно, мало что останется в тайне. Или в сохранности…

Огромные руки, лежавшие сейчас на столе, несомненно, способны нанести увечье, но слева ото рта имелся смутный намек на ямочку – мужчине только нужно было широко улыбнуться.

Ева тут же представила, как эта улыбка приводит женщин в трепет, и поняла, насколько он действительно опасен. Еще она обратила внимание на шрамы: один рассекал край верхней губы, тянулся по верхней части лица и исчезал под волосами, а другой, более неровный, разрезал заросший щетиной подбородок. Но самыми заметными были все же глаза: горящие, завораживающе-синие и, главное, проницательные.

Возможно, она совершила ошибку, заручившись его помощью.

– Ваши предположения очень близки к истине, сэр, – возобновила она разговор, удерживая легкий и беззаботный тон, будто ничего не произошло. – Вы наверняка так же искусны в игре в шахматы, как в разгадывании загадок. Никогда не стану играть с вами. Сердце замирает от страха.

Уголок его рта приподнялся, и – поначалу едва заметная – ямочка проявилась четче, отчего сердце у Евы оборвалось – пусть и на краткий миг, – и ей показалось, что внутри произошло маленькое землетрясение, которое открыло огромную раскаленную пропасть…

– Я действительно играю в шахматы.

Она вытянула ладонь в небольшой круг света, который бросал крошечный огарок свечи.

– Нет, в этом я с вами состязаться не могу. Что, если в мерелс?

Его брови удивленно приподнялись:

– В кости?

– Я вас оскорбила? Тогда, может быть, в прятки, как маленькие дети? Я спрячусь, так что вы никогда меня не найдете.

– Найду, непременно, милая. – Он тихо усмехнулся.

От его слов по всему телу побежали мурашки – горячие, робкие.

– Уэльс? – предложила она, в свою очередь, догадку, чтобы хоть как-то отвлечься, хотя была абсолютно уверена, что он отлично все понимает.

– Ни в коем случае.

– Тогда Эдинбург?

– Это ближе – когда-то, очень давно, я бывал там.

– А-а, так я и думала: акцент сохранился.

– Север имеет способность оставлять свою печать навсегда. – Пальцем в кожаной перчатке, обрезанной у второй фаланги, он лениво водил по краю кружки с элем.

Их мирный диалог нарушил грохот сапог на деревянных подошвах, и в двери ввалилась группа мужчин в плащах. Ева скорее почувствовала, чем увидела, как ее спутник, подобно лучнику, изготовившемуся к стрельбе, сосредоточил все свое внимание на вошедших, но вскоре расслабился, хотя она не могла объяснить, каким образом об этом узнала, потому что у него не шевельнулся ни один мускул. Такому самообладанию и умению скрывать и гасить угрозу, ничем внешне это не показав, можно только позавидовать.

Вскоре из дальнего угла раздались скабрезные куплеты, и Ева, пытаясь скрыть смятение, уставилась на свою кружку, затем быстро подняла ее и сделала глоток.

Ее перекосило, и она еле проглотила пойло, а он, наблюдая за ней, заметил:

– Эль здесь совершенно отвратительный.

– Не только здесь. И как только вы его пьете?

Он сжал губы, словно никогда прежде не задавался этим вопросом, и Ева уверенно заявила:

– Вы должны попробовать вино из герцогства Бургундия.

– Должен? – Он приподнял темную бровь.

– Несомненно. – Подавшись вперед и прижавшись грудью к столешнице, она сжала руки перед собой и мечтательно заговорила: – Я могла бы рассказать вам о долине, где выращивают виноград, и показать виноградники. Там воздух всегда горячий, а земля, напротив, прохладная. Полосы виноградных лоз убегают вниз с холма словно живые струи, похожие на пирог. Нет, скорее, на гиганта, вытянувшегося под огромной простыней. Ах, виноград! Это самое чудесное лакомство на свете.

В мерцающем свете свечи он, чуть прикрыв глаза и наблюдая за ней, медленно повторил:

– Чудесное лакомство… Как вас зовут, мадам?

– По законам рыцарства вы должны представиться первым, сэр.

– Я не рыцарь.

– Со мной будете, – отмахнулась от его слов Ева. – Вы поймете, что это неизбежно. Итак, ваше имя, сэр.

– Джейми.

– Джейми, Джейми… – Она несколько раз повторила имя, будто пробуя на вкус.

Казалось, прошло много лет с тех пор, как она произносила хоть чье-то имя. Возможно, так и было. Исключение составляли лишь отец Питер и его подопечный, Роджер. И вот теперь назвала по имени этого опасного мужчину, и опасного не только потому, что все его тело обвешано кинжалами, но и потому, как он действовал на нее, что она ощутила внутри, когда его губы изогнулись в едва заметной кривой улыбке, после того как она повторила его имя.

– А вы, мадам?

– Ева… Мое имя Ева, – после заминки ответила она.

– Ева, Ева… – Как и она, он дважды пробормотал ее имя, с тем единственным отличием, что она никоим образом не вложила столько скрытой чувственности в два тихо произнесенных слова.

И опять она ощутила внутри нечто похожее на землетрясение: толчки и смещающиеся участки земли.

– Вы не находите чрезвычайно странным, что мы сидим здесь, преследуя одну и ту же цель – хотя получить это может только один из нас, так что, несомненно, нам предстоит борьба, – и говорим о всяких пустяках? – спросила Ева.

Он слегка подвинул свой табурет вперед, не отрывая от пола ни одной из четырех деревянных ножек, и опустил ладонь на стол рядом со свечой, самым ярким пятном во всей сумрачной таверне, и в непосредственной близости с ее руками, такими бледными по сравнению с его, испещренной шрамами.

– Хочу заметить, что в моей жизни нет пустяков.

– Теперь есть, – возразила Ева и похлопала по столешнице между ними.

– Теперь есть, – повторил он, глядя на ее руки. – Что вы сделали со своими ногтями?

– Накрасила. – Она сжала пальцы в кулак, чтобы спрятать ногти. – Это ерунда, привычка, которая проходит со временем.

– На них вроде бы какой-то рисунок… Не позволите посмотреть?

– Это виноградная лоза. – Вместо того чтобы разжать кулаки, Ева спрятала руки под стол. – И цветы.

– Как это сделано?

– Маленькими кисточками, не толще травинки.

– Это… удивительно.

– Не хочу обидеть вас, сэр, – заметила она, пристально глядя на него, – но при вашем интересе к таким мелочам вы не годитесь для охоты на священников.

Эта мраморная глыба наконец шевельнулась:

– Нет?

Она кивнула.

– Позвольте выразиться яснее: глядя на вас, едва ли кто-то мог подумать, что вас способно заинтересовать что-то иное, кроме охоты. Но вряд ли стоит охотиться на священника, который бы вам докучал.

Он слегка улыбнулся.

– Это если священник глуп.

Она понимающе кивнула.

– Тогда вы должны знать: я не могу позволить вам заполучить отца Питера. – И снова никакой реакции, будто разговаривает с мрамором, что ей совершенно не нравилось. – Вы думаете, я шучу? – Вопрос прозвучал резко, но она нисколько об этом не сожалела.

– Ничего такого я не думаю, – сказал он низким раскатистым голосом, с убийственным спокойствием. – Напротив: считаю вас решительной и настойчивой – и, подозреваю, если уж беретесь за дело, Ева, то непременно доводите его до конца… Ева.

Она едва удержала готовый вырваться вздох, замаскировав его под тихую усмешку: ее имя прозвучало в его устах прямо-таки… неприлично.

– Это совершенно не так. То, что я делаю, – мелочи, причем совершенно незначительные. Я никому ничем не обязана.

– А как же священник? – усмехнулся Джейми.

– А как вы дошли до охоты на священников? – прищурившись, парировала Ева, решив, что лучше разговаривать с мрамором, чем подвергаться допросу.

– Это мое предназначение. – Его голос сделался таким низким, что почти гудел. Она представляла себе, что мрамор должен иметь более высокий диапазон, а этот звук был больше похож на голос самой земли, скал и того, что лежит внизу, – например, преисподней. – Вам известно, что вы ужасная лгунья? – спросил Джейми, откинувшись назад и наблюдая за ней.

– Конечно. – Она положила руки на стол и провела ладонью по поверхности, словно сметала крошки. – Как можно не знать? Я лгу так, что понятно: мне кажется, так меньше опасность что-то выдать, чем если говорить правду, разве нет?

Улыбка, на мгновение смягчившая его черты, исчезла, и лицо снова превратилось в безжалостный лик каменного изваяния.

– Что вам известно о викарии?

Ева хотела понять, имеет ли этот тип хотя бы малейшее представление о том, какой великий человек отец Питер, какого богатства лишится этот мир, если со священником что-нибудь случится.

– Я знаю, какие цвета он использует, – медленно проговорил Джейми, глядя на пламя свечи. – Это зеленый, красный и черный как преисподняя. Благодаря ему я узнал про тигров – из свитков. Мне было шесть, и я мог подолгу любоваться изображенным зверем. По словам матери, я даже слышал его рычание.

От его слов тепло разлилось по всему телу, и Ева с облегчением выдохнула:

– Псалтырь Эверута. Значит, вы знаете о его работе.

– Да. Его описания, толкования…

– Небезопасные, верно?

– Да, вы правы.

– Английский король не слишком хорошего мнения об этих произведениях.

– Иоанн считает их крамольными.

– А вы считаете?

Он промолчал, но взгляд не отвел, – и ей этого было достаточно.

Дверь в таверну снова распахнулась, впустив внутрь холодный сырой воздух.

– Печально, что его обязательно доставят в распоряжение вашего жестокого короля, – горестно вздохнула Ева.

В этот момент Джейми вскочил на ноги, и она тотчас последовала его примеру, но он, прищурившись, шепотом приказал:

– Сядьте! У вас есть какое-нибудь оружие – хотя бы кинжал?

Она похлопала себя по бедру.

– Я так и думал. Пойду посмотрю, как обстоят дела, а вы будете ждать здесь. Если не вернусь до того, как этот идиот упадет со стула, – он жестом указал на торговца в парусиновой кепке, настолько набравшегося эля, что не пройдет и нескольких секунд, как прогноз сбудется, – отправляйтесь к воротам, только не забывайте про канавы. – Он сунул в руку Евы пригоршню монет и хмуро пояснил: – Для привратников. После наступления темноты они не откроют ворота из добрых чувств.

– Но здесь слишком много…

– Если вы не заметите тех, кто нам нужен, на дороге, то они скорее всего остановились в «Козле», небольшом постоялом дворе к востоку отсюда.

– Но…

– Назовите мое имя хозяину, и о вас позаботятся.

– Но…

– Никаких «но»! – рявкнул Джейми, наклонившись к ней так низко, что его изуродованный шрамом, но такой чувственный рот оказался слишком близко к ее губам. – И если вы еще раз посмеете на меня гавкнуть, я свяжу вас и заставлю выть так, как вам и не снилось, бретонская красавица.

Не мигая, каждый со своей половины стола, они уставились друг на друга: Ева – сердито и возмущенно, а лицо Джейми, как всегда, почти ничего не выражало. Когда дверь таверны со скрипом распахнулась и снова захлопнулась, она оглянулась – привычка, сложившаяся за многие годы, когда ей приходилось убегать и прятаться, – и, как и во многих других случаях, это спасло ей жизнь.

В таверну как раз ввалились мужчины, которые похитили отца Питера.

При других обстоятельствах она сочла бы это улыбкой фортуны, но в данный момент это скорее злой рок, потому что в свете факела ее хорошо видно, а эти люди знали, что она стояла и в ужасе смотрела, как они под руки волокут бесчувственного священника. Она ненужный свидетель. Если сейчас они ее увидят, то узнают, схватят и, возможно, убьют. Кто тогда поможет отцу Питеру.

А Гог… Ее горло сжалось при мысли о своем почти брате, пятнадцатилетнем мальчике, который ждал ее сейчас в лесу за городом. Что он будет делать без нее?

Ева медленно перевела взгляд на Джейми – острый, как наконечник стрелы. Каждый глухой стук сапог об утрамбованную землю отдавался у нее в голове пульсацией крови, а по телу волнами прокатывалась дрожь, и, как часто бывало, мощные потоки страха и злости смешивались. В такие моменты она могла и убегать, и нападать, не понимая, что именно следует делать, пока не останавливалась на чем-то одном.

И вот в этот момент – прямо скажем, не самый подходящий, ей в голову пришла мысль: поцеловать его.

Что она и сделала.