Мне снится, будто я снова маленькая девочка и впервые в жизни еду с визитом в Мерлин-корт. Впрочем… не совсем так. Моя взрослая ипостась словно бы со стороны, из зрительного зала, наблюдает, как десятилетнюю Элли везут в этом чуде техники ее детства — такси — по деревне Читтертон-Феллс. Дома и лавки, окутанные сумерками, будто сошли с рождественской открытки. Вон осыпавшаяся римская арка, а дальше — кривоватый полумесяц дороги, вьющейся вдоль обрыва над морем.

На девочке Элли синий в золотую полоску школьный блейзер, на панаме красуется значок с выгравированным девизом школы при монастыре святой Роберты: "Жизнь — это борьба". Косы перевязаны бантами размером с гигантских мотыльков, а лицо лучится улыбкой.

Небось, думаете, она выглядит милой малюткой? Миль пардон, но дело в том, что душка Элли невероятна толста. Такой уж уродилась бедняжка. И не было тому никакого оправдания. Ее родители всю жизнь прожили худыми. Тетушки, дядюшки, кузены и кузины — все до единого были весьма респектабельных габаритов. В генеалогическом древе значился лишь один тучный предок — некий Аугустус Уэнтворт Грантэм, 1784–1863, отправленный в ссылку после того, как расшнуровал свой корсет прямо во время полкового ужина. И больше ни единого пятна на семейной репутации — покуда не взвесили меня, новорожденную малютку Жизель Саймонс. Жизель! Я так понимаю, мои родители выбрали это имечко как некий талисман от сглаза. Мое первое слово было "шоколад".

Вглядываясь сквозь пелену сна, я вспоминаю, сколько денег отвалила, поддавшись на шантаж своей омерзительно стройной кузины Ванессы, — лишь бы заполучить проклятые снимочки малолетней Элли в разных видах. Короткие рукавчики, носочки и… шорты. Уничтожение этих улик стало жизненной необходимостью, когда в двадцать восемь лет я села на диету.

Моя жизнь разделена на две части, не имеющие ничего общего. Прежде я вела тихое, ничем не примечательное существование старой девы, страдающей ожирением, и моим самым верным другом был холодильник. Унылыми вечерами я спешила к нему на свидания, вожделея бутерброды с маслом, эклеры и прочую снедь. Но в один прекрасный день в моем почтовом ящике обнаружилось приглашение на семейное сборище в усадьбу Мерлин-корт. И вот тут-то я поняла, что не могу предстать перед любящими родственниками одинокой тетей-тушей. Худеть было поздно, а потому оставался один-единственный выход — обзавестись фальшивым женихом. Звонок в соответствующее агентство под призывным названием "Сопровождение на ваш вкус" — и уже через день под моими дверями топтался красавец-брюнет с изумрудными глазами и отвратительным характером. Как вам такой поворот судьбы? А дальше была изнуряющая борьба с килограммами, из которой я вышла победительницей…

Засим последовали дни и недели спокойной радости, когда я пребывала в уверенности, что навсегда поборола предыдущую версию самой себя. Однако время от времени жирная малютка Элли подкрадывалась ко мне сзади, хлопала по плечу и радостно восклицала: "А я все еще здесь!"

Такси вписывается в поворот дороги, и девочка Элли опускает окошко, чтобы понюхать окрестности. Не слишком высовывайся, детка. Обрыв такой крутой… Такси добирается до вершины холма. Здесь стоит церковь святого Ансельма, стены которой цветом напоминают пемзу. Тусклый диск луны освещает унылое братство надгробных камней и деревьев, ветви которых переплетены, будто руки, судорожно сцепленные в страхе перед злом этого мира.

Девочка Элли улыбается — сразу ясно, она никогда раньше не вдыхала аромат моря, не пробовала его соленый вкус, напоминающий средство против похмелья, не слышала, как пенистые волны набрасываются на скалы, не видела взмывающих ввысь чаек. Какой блаженный оптимизм! Какая трогательная наивность! Малютка стремительно высовывается из окошка, раскинув руки в стороны, желая объять это мгновение. Но все в порядке, не волнуйтесь! Она не упадет. Поскольку не протиснется в окошко такси.

Такси плавно въезжает в покосившиеся металлические ворота, продвигается по заросшей сорняком аллее. Поглядите-ка… вон старый каштан раскинул над лужайкой свою густую крону, сквозь которую пробивается лунный свет… а вон сторожка привратника — сложенный из неотесанных камней домик. Такси сбрасывает скорость. И тут неожиданно в поле зрения возникает родовое поместье — Мерлин-корт. У Элли перехватывает дыхание. Все именно так, как описывала мамочка. И все же Элли не готова к такому зрелищу — замок, будто сошедший со страниц сказок братьев Гримм, и при полном комплекте прибамбасов: ров, заросшие плющом стены, башенки, напоминающие ведьмины колпаки, а главное — опускная решетка надо рвом.

Поистине волшебное место. О, только мне-то известно то, чего не ведает наивная малышка Элли. В стенах замка царствует злой колдун, великий дядюшка Мерлин. Вижу будто наяву, как он причмокивает беззубым ртом и потирает костлявые руки, предвкушая появление своей маленькой гостьи. До чего ж опрометчиво со стороны родителей — отправить дочурку к морю на растерзание родственника, между тем как сами отплыли в Америку, на поиски славы и богатства.

Такси совершает последний поворот, и, пока я задаюсь вопросом, скоро ли кончится этот сон, девочка Элли выгружается из машины. Мелькают жирные ножки, сползшие к лодыжкам гольфы. Меня так и подмывает подтянуть ей эти самые гольфы, расправить бантики, предостеречь ее. Но она уже устремляется к мостику через ров. Любопытно, провалится ли он под ее слоновьими шажками? В ушах моих погребальным звоном раздаются бессмертные слова тетушки Астрид: "Элли, детка, не может же Господь всех наделить красотой, изяществом и обаянием". Ясное дело, не может. После того как Господь столь щедро наделил всеми этими благами обожаемую тетушкину доченьку Ванессу, он слегка поиздержался. "Но, Элли, всегда есть смысл приложить усилия, дабы выделиться чем-то помимо собственной серости и заурядности".

"Спасибо, милая тетушка". Пускай девочку Элли неохотно принимали в школьные игры, зато ради коробочки мармелада она бы с риском для жизни излазила все Альпы.

Осторожно! Элли едва не срывается в ров. Возле одного из бесчисленных окон обнадеживающе дернулась занавеска — и тут же опустилась. О нет… Девочка Элли забыла чемодан в такси, уже растворившемся во мраке прошлого. Но разве ее улыбка погасла? Что вы! Ее внимание сосредоточено на уродливой горгулье возле массивной двери: а-а, это же звонок! Дерни за веревочку — желто-зеленые глазки на отвратительной каменной морде выкатываются, и в глубине дома слышится дребезжанье.

И тишина.

Пухлые кулачки девочки Элли молотят по двери.

— Дядюшка Мерлин! Это я, Элли! Мама с папой сказали, мы с вами поладим. Они не верят, что вы с приветом! А мне полезно будет пожить на свежем воздухе, проветриться. Ваша жизнь приобретет новый смысл, когда вы поможете мне стать худой и красивой, потому что лишите меня вторых блюд… нет, пардон, десерта.

Тишина.

— Знаете, дядюшка, стою я тут у вас на пороге и думаю: не потому ли мама с папой решили, будто я достаточно взрослая для самостоятельных путешествий, что сами просто-напросто испугались?

Ответом ей было лишь насмешливое перешептывание ветра с листвой деревьев.

— Дядя Мерлин, вы там случайно не бегаете по дому с пылесосом, а? Клянусь своими рождественскими подарками, что не стану ничего говорить о мерзости запустения вашего дома! Честное слово, я совсем не против, если вы моетесь раз в год, а не раз в день!

Тишина.

— Дядя Мерлин, может, вам интересно узнать: я собираюсь стать дизайнером, когда вырасту. В наши дни засушенные цветы вовсе не обязательно выглядят мертвыми, а еще я знаю — прочла в книжке "Самая злобная девчонка в классе", — как выводить трудные пятна. Даже крови. И без утомительного застирывания.

Еще более глухая тишина. Не пора ли мне проснуться? Но глаза мои упорно не открываются.

— Дядя Мерлин, может, я не вовремя? Может, мне…

Внезапно дверь замка распахивается. Невидимая сила увлекает спотыкающуюся Элли в зловещий, напоминающий пещеру холл с каменным полом. С высокого потолка рваными знаменами свисает паутина. С отсырелых стен ухмыляются изъеденные молью лисьи морды. Мертвые цветы, стоящие в погребальных урнах, отдают гниением. В этом доме только грязь выглядит живой.

— Дядя Мерлин, ну пожалуйста! Хватит играть в прятки. Обещаю не визжать, если вы превратились в жуткого урода. Честное слово, оборотни, по-моему, очень даже симпатичные. Впрочем, можете надеть мешок на голову, если вам так уютнее. Ну и дела! Ах вот вы где, гадкий дядюшка?!

С мозгами у крошки Элли, прямо скажем, не густо. Она обращается не к дядюшке Мерлину, а к ржавым доспехам, стоящим возле стены. Приподняв забрало, кричит в пустоту. Ку-ку! — а там никого. Но не надо отчаиваться: у нашего железного рыцаря есть брат-близнец, стоящий по стойке «смирно» в двух шагах. Черт побери! И там никого!

— Дядя Мерлин, предупреждаю — я сейчас рассержусь! — Она лезет в карман куртки за подружкой, которая никогда не подведет, — плиткой шоколада. Сделав паузу и подкрепившись, продолжает осмотр. Сует нос в просветы лестничных перил, находит кучку мусора, открывает двери, которые никуда не ведут.

Время бежит. Я пытаюсь проникнуть в сон.

— Послушай меня, Элли, — пробую я урезонить разошедшуюся толстуху. — Тебе вовсе незачем встречаться с дядюшкой Мерлином. Я могу рассказать тебе, как все на самом деле было в тот день. Электричества нет и в помине, ледяная ванна, все вокруг заплесневело — в том числе и продукты. И это неотступное ощущение, будто что-то упорно мешает этому дому обрести покой. Но я все же поняла, что дядюшка Мерлин — отнюдь не плод воспаленного воображения.

Внимает ли моим призывам толстощекая девочка, пока бродит кругами, шумно сопя? Кажется, смелости в ней поубавилось.

— Послушай, мне очень жаль, но без толку звать мамочку. — Я умолкаю, не в силах произнести, что мама погибла, свалившись с лестницы над железнодорожными путями, когда мне было семнадцать лет. — Дядюшка Мерлин был одиноким стариком — запертым, образно выражаясь, в шкафу, кишащем скелетами. Его любимым развлечением было наводить страх на родню, угрожая завещать все свое имущество публичному дому.

Стоило стараться! Разговариваю-то я сама с собой. Девочка Элли исчезла. Спряталась.

— А ну-ка вернись! — впадаю я в гнев. — Мне что, целый день валяться в постели и пытаться тебя вразумить? У меня, между прочим, тоже есть дела. А еще, дорогая, ты уж извини, но я чертовски разочарована тем, что ты даже не поинтересовалась, как все сложилось в дальнейшем. Хочешь верь, хочешь нет, но Мерлин-корт — теперь мой дом. Задействовав свой недюжинный дизайнерский талант, я вернула ему былой блеск. Видишь ли, дядюшка Мерлин в последнюю минуту передумал и оставил бордель ни с чем. Поместье и свое состояние он завещал мне и некоему джентльмену по имени Бентли Т. Хаскелл. Тому самому платному кавалеру, которого я наняла, чтобы поразить своих родственников. С гордостью спешу тебе сообщить, что он стал моим мужем.

Мне почудилось или ушки девочки Элли впрямь вылезли на макушку?

— Удивилась, да? Думала, наверное, я так и не обзаведусь мужем? И умру толстухой? И поверь, Бен — это тебе не заурядный, рядовой муженек — из тех, что кузина Ванесса приложит к телу, а потом пожертвует Армии Спасения. Бен — это олицетворение всех мыслимых мужских достоинств: неописуемо красивый, элегантный, галантный и преданный. И вдобавок при деле. Если хочешь знать, он сейчас спит после трудового дня — Бен заправляет в своем ресторанчике «Абигайль». Если б не спал, я бы тебя познакомила.

Тишина.

Лисьи физиономии по-прежнему ухмыляются со стен, но другой физиономии я что-то не наблюдаю.

— Будь любезна, посмотри на меня! — Мой голос разносится по холлу, по всему дому… — Хорошенько посмотри! Неужто не видишь, каких я добилась успехов? Причем, милочка, заметь — практически без твоей помощи. Я теперь худая! Восхитительно тощая! Между прочим, Бен — один из лучших кулинаров в мире. Обучался в Париже! Тем более удивительно — что он создал новую меня! Мой милый совратил и сократил меня! Шоколад я теперь презираю. Слово «сливки» для меня — непотребное ругательство. Что меня нынче действительно возбуждает, так это сырые овощи и жидкий бульон.

Я чувствую себя несколько глупо, но не смущаться же парочки вытаращившихся доспехов!

— Элли, детка, ты где? Отзовись! — От собственных воплей у меня кружится голова. Комнаты Мерлин-корта, прошлого и нынешнего, сливаются в бесформенное и бесцветное пятно.

— Почему ты не отвечаешь? — Мой голос доносится словно издалека. — Слушай, как можно быть такой эгоисткой? Думаешь, я стала бы тащиться в такую даль, искать тебя, если бы могла обратиться к кому-нибудь еще? Неужели не понимаешь, что только ты можешь подсказать мне… напомнить… что такое — быть ребенком?..

А знать это мне необходимо. Я жду ребенка.