– Мне почему-то кажется, что у сказки плохой конец. – Это Фредди нарушил гнетущее молчание, которое опустилось на комнату, словно кипа старых отсыревших газет.

– Вероятно, тебе кое-что намекает на это… – Я многозначительно глянула в сторону глиняного горшка, где хранилась женщина, заставившая отца забыть о моей матери.

– Прошу прощения, я не подумал.

Фредди склонил голову, словно ребёнок, которому воспитательница в детском саду выговаривает за то, что принёс лягушку. Вид у него был нелепый: двухметровый верзила с бородкой, серьгой в ухе и косицей на затылке, да ещё эта плаксивая мина на физиономии. В это мгновение я ни к кому не испытывал особо тёплых чувств, даже к своему ненаглядному. Бен суетился над моим отцом, словно Флоренс Найтингейл, только вместо медицинского саквояжика у него в руке был графин с бренди. Должно быть, всему виной мой метаболизм. Да и действительно, кто сказал, что уровень доброты в человеке не может падать вместе с количеством сахара в крови? Угостить меня шоколадным батончиком никто не догадался, а если на то пошло, я весь день почти ничего не ела. Я так была занята проводами наших деток, что успела проглотить на завтрак лишь микроскопический огрызок тоста. Обед тоже затерялся меж сборами вещей и сменой постельного белья, чтобы последнее было свежим к нашему возвращению с отдыха, который теперь не состоится.

– Думаю, папе нужно что-нибудь поесть, прежде чем он попытается закончить рассказ о Харриет.

Я встала и огляделась по сторонам, словно пыталась вспомнить, куда в последний раз засунула кухню.

– Нет-нет! Я вряд ли смогу проглотить хотя бы кусочек.

– Но вы должны, – увещевала небритая мисс Найтингейл, размахивая стаканом с животворным бренди. – Вряд ли вас хорошо покормили в самолёте.

– Два орешка и полстакана апельсинового сока.

– Боже! – Казалось, Фредди сейчас разрыдается. – Да вы, наверное, килограммов пять потеряли, пока добрались до Лондона.

– Может, я смогу заставить себя съесть пару яиц. – Отец героическим усилием занял полувыпрямленное положение. – И чуть-чуть, буквально капельку, голландского соуса. На слегка поджаренном, но не пересушенном хлебце, если вас не затруднит.

– А несколько ломтиков бекона ты впихнуть в себя не сможешь? – сварливо спросила я.

– Если это доставит тебе удовольствие, Жизель. – Глаза его снова закрылись, и Фредди прошептал, что побудет с папой, пока мы с Беном станем суетиться на кухне.

Точнее, он прошипел, что мне надо дать выход своим эмоциям и от души погромыхать посудой, оставив зазубрины на милых сердцу Бена кастрюлях и уронив пару бутылок молока. Фредди всегда видел меня насквозь. Мой драгоценный кузен утверждает, что у него есть преимущество перед другими – он как следует порылся в моих девичьих дневниках. С другой стороны, Бен тоже не без недостатков – он всегда предпочитал считать меня приятным человеком, до тех пор пока неопровержимые свидетельства не говорили об обратном.

– Это разбивает твоё сердце? – сказал он, открывая холодильник и доставая оттуда упаковку с яйцами, два лимона и пучок спаржи.

– Что «это»? – Я обогнула его и выудила пластиковую упаковку бекона и бутылку молока.

– Мысль о том, что человек в возрасте твоего отца потерял голову из-за любви, чтобы в последнюю минуту лишиться её по прихоти безжалостной судьбы.

– Ужасно!

Кухня была моим любимым пристанищем. После переезда в Мерлин-корт мы её обновили, отделали мрамором столешницы, установили современное оборудование, но сохранили старинный камин, дабы она не потеряла своего очарования. Но сегодня кухня не смогла оказать умиротворяющего действия на мою растревоженную душу.

– Что-то не слышно в твоём голосе особого сочувствия.

– Возможно, потому, что я думаю о маме.

– Дорогая, я всё прекрасно понимаю, но не могла же ты надеяться, что отец проведёт остаток жизни в трауре.

Бен склонился над раковиной, нарезая спаржу с пугающим проворством. Мой кот Тобиас, приняв барабанную дробь ножа за выстрелы, возвещающие о начале третьей мировой войны, взлетел на верх буфета, откуда неодобрительно уставился на меня.

– Тебе, Бен, хорошо говорить – твои Папуля с Мамулей живы и здоровы.

Я извлекла из холодильника сыр и помидоры для сандвичей и принялась кое-как кромсать хлеб. Фредди не умрёт, если бутерброды выйдут слегка кривоватыми. Он рад любой еде. Сунув в рот корку, я гневно взглянула на спину мужа, который прекратил издеваться над спаржей и теперь засовывал её в кастрюльку. Я знала, что он не любит, когда ему мешают колдовать над плитой, особенно если речь идёт о голландском соусе, но в меня словно бес вселился.

– Не то чтобы я завидую тебе…

– Возможно, после недели, проведённой в компании наших отпрысков, Мамуля с Папулей перестанут являть образец счастливой старости.

– А вот моя мама наверняка была бы без ума от Розы и близнецов.

– Не сомневаюсь. – Бен отложил в сторону поварёшку и обнял меня. – Её смерть была трагедией, но, уверен, она не хотела бы, чтобы твой отец провёл остаток жизни, оплакивая утрату.

– Она была нежным и любящим созданием!

– Вспомни, что Харриет тоже мертва.

– Это не оправдывает её наглые шашни с моим отцом.

– Но это ведь не она, а он говорил о свадебных колокольчиках.

– Небось решила, что заарканила богатого повесу.

Я высвободилась из объятий мужа.

– Если Харриет была записной интриганкой, то должна была сообразить, что твой отец живёт в дешёвых пансионах вовсе не по причине экстравагантности.

Слёзы щипали мне глаза.

– Бен! Весь последний час я изо всех сил старалась забыть ужасные слова отца.

– Какие? – Бен покосился на спаржу, недовольно булькавшую в кастрюле.

– Он сказал, что мама была солью земли.

– Весьма лестная характеристика.

– Правда? – Слёзы проворными бусинами катились по моему носу. – Тогда я с ужасом думаю, что ты станешь говорить обо мне после моей трагической смерти.

– Элли! – На лице Бена были написаны замешательство и раздражение.

– По-моему, именно так отзываются о заплесневелых секретаршах, которые за сорок лет не сделали ни одной ошибки.

Возмутительно, если приходится объяснять очевидное. Мою мать можно было назвать кем угодно, только не солью земли. Она совершенно ничего не смыслила в практических вопросах. Мамочка не могла открыть консервную банку, не заглянув в инструкцию и поваренную книгу. Она думала, что выражение «заправить кровать» означает какой-то сложный монтаж, для которого у неё нет необходимых инструментов. И мама ровным счётом ничего не понимала в деньгах. Наверное, она свято верила, что денежки растут на деревьях. Но зато во всём остальном разбиралась прекрасно. Она никогда не пилила отца и никогда не требовала, чтобы он нашёл себе работу. Она делала чудесных кукол и рисовала на стенах фантастических зверушек. Мама считала, что лучшее место для жизни – это мир книг. Она обожала Моцарта и «Битлз». И её ничуть не беспокоили причуды других. Даже когда клептомания тётушки Лулу, родительницы Фредди, переходила все границы, мама лишь улыбалась. Она говорила, что если уж тётушке Лулу непременно надо воровать, то пусть она крадёт у родственников, которые не станут сажать её в каталажку. Надо ведь помнить о малыше Фредди и дядюшке Морисе, пусть он и полное ничтожество.

У моих ног приземлился пушистый комок. Тобиас, несмотря на все свои выкрутасы, отлично знал, когда я больше всего в нём нуждаюсь. Детям плакаться нельзя. У мужей могут быть вещи поважнее, например голландский соус. Но коты созданы для того, чтобы в самую горькую минуту уткнуться в их шерсть лицом.

Бен вытер слёзы с моей щеки и пихнул в рот кусочек сыра. Я чувствовала себя использованным носовым платком.

– Спасибо.

– Элли, ты всегда говорила, что твой отец обожал твою мать.

– Я и впрямь так считала, но теперь думаю, что никогда его не знала. Тебе не показалось, что в этой любовной истории, случившейся на исходе лета, кроется нечто большее?

– В каком смысле?

– Что моего отца вовлекли в какую-то зловещую историю?

– И как это ты пришла к столь необычному выводу? – Бен выглядел обеспокоенным.

– У тебя что, соус свернулся? – сдержанно осведомилась я.

– Нет, дорогая, это кровь у меня от тебя сворачивается.

– Да? Так-то ты доверяешь моей интуиции.

Я раздражённо отшвырнула ни в чём не повинного Тобиаса. Тот, ясное дело, оскорбился и нырнул под стол. Движимая раскаянием, я налила в блюдце молока, поставила ему под нос и предприняла героическую попытку взять себя в руки. Как можно рассчитывать на то, чтобы Бен понял причину моего беспокойства, когда я сама в ней не уверена?

– Мне не понравилось, что папа упомянул о цыганке.

– О той, что гадала Харриет? Обычный цыганский вздор. – Бен выдавил в соус лимонный сок и плотоядно улыбнулся. – Вода и чёрные кошки! Могла бы придумать что-нибудь пооригинальнее.

– Та цыганка сказала ещё кое-что и, по словам Харриет, попала в самую точку.

– Каждый из нас способен на удачные догадки.

Именно это я твердила себе сегодня днём на Рыночной площади. Образ цыганки был так ярок, что мне на миг почудилось, будто я смотрю в её тёмно-карие глаза, вдыхаю дым её сигареты. Я вновь накинулась на хлеб.

– И та женщина сказала Харриет, что она самая настоящая цыганка.

– Ну и что?

Бен покончил с голландским соусом и теперь глазел на кастрюлю со спаржей, выжидая момент, чтобы снять её с огня. Прошло несколько томительных мгновений, прежде чем он опять заговорил. И голос его звучал до отвращения беззаботно.

– Наверное, эта гадалка входит в цыганский профсоюз, который требует от своих членов уведомлять клиентов, что те имеют дело не с каким-то дешёвым сбродом, а с настоящими профессионалами.

– Ну, я не сказала бы, что это было дёшево.

– Откуда ты знаешь?

– Сегодня я тоже беседовала с цыганкой. – Отодвинув тарелку с сандвичами, я поставила локти на стол и подпёрла ладонями подбородок. – Именно об этом всё время и порываюсь тебе рассказать. Цыганка с нашей Рыночной площади так и заявила: «Я настоящая цыганка». Точь-в-точь как в рассказе отца. И она многое сообщила абсолютно верно: о смерти мамы, о том, сколько у меня детей, даже упомянула о третьем, который не имеет прямого отношения к нашей семье. И сколько я ни пытаюсь уверить себя, что это всего лишь совпадение, мне не удаётся.

– Значит, она получила сведения от кого-то, кто хорошо тебя знает.

– Так я и решила. К тому же встретила по дороге миссис Портер. А уж она любительница посудачить. Правда, мне кажется, что я никогда не рассказывала ей о папе, но она могла услышать о нём от кого-нибудь ещё. Например, от Фредди. Я пару раз видела, как он подносил ей сумки с продуктами. Но ведь моя цыганка предсказала приезд папы в Мерлин-корт. Стоило мне с ней поговорить, как он материализовался в нашем доме. Что ты обо всём этом думаешь?

– Подожди-ка, подожди-ка. – По блеску в сине-зелёных глазах Бена я поняла, что он совершенно забыл о яйцах. – Пусть твоя цыганка и в самом деле профессионалка высочайшего класса, но чего ты взяла, что и с Харриет разговаривала тоже она?

– Ну, так далеко я не захожу. Скорее считаю, что эти две гадалки могут находиться в сговоре.

– Нет, это явная натяжка, Элли. Вспомни, цыганки объявились в разных странах. Да и какой может быть мотив?

– Если бы знала, то сама бы зарабатывала на жизнь предсказаниями. Но ты не находишь такое совпадение по меньшей мере странным? И это ещё не всё! – Я налила себе большой стакан молока. – Стоило мне упомянуть, что мы с тобой завтра отправляемся во Францию, как моя цыганка тут же сменила курс и перестала пророчить мне грядущее счастье и долгие годы. Она недвусмысленно заявила, что, если мы отправимся в путешествие, может случиться нечто ужасное. Ох, Бен, по дороге домой я никак не могла избавиться от какой-то неясной тревоги. Решила ничего не рассказывать тебе, чтобы ты не поднял меня на смех, но тут объявился папочка и… А что, если беда грозит нашим детям? Мы укатим во Францию, а они…

Залпом осушив стакан, я со стуком поставила его в раковину. Бен медлил с ответом, ероша свои чёрные кудри.

– Так ты думаешь, что цыганка не только обладает талантом ясновидения, но ещё и пыталась запугать тебя?

– А ты так не считаешь?

– На мой взгляд, это слишком далеко идущий вывод.

– Пусть так. Мой отец встречает в Германии женщину. Женщину, о которой он не знает ничего, кроме того, что она сама ему сообщила. Она даже не даёт ему познакомиться с людьми, у которых остановилась. А в скором времени папа возвращается в Англию и оказывается на пороге нашего дома с её прахом под мышкой.

– Элли, не подозреваешь же ты, что её убили?

– У меня нет оснований что-либо подозревать, но не мешало бы узнать, как умерла эта самая Харриет.

– Тогда нам лучше вернуться в гостиную, прихватив яйца для твоего отца. Почему бы тебе не поболтать с ним, а я тут быстренько управлюсь с готовкой?

Мой благодарный поцелуй на щеке Бена прервал телефонный звонок. Поспешив в холл, я сняла трубку, ожидая услышать голос свекрови с известием, что близнецы хотят пожелать мамочке спокойной ночи.

– Алло? – Голос напоминал свист выходящего из воздушного шарика воздуха. – Это правильный номер?

– А какой вам нужен?

– Номер, где можно найти Морли Саймонса. – Голос превратился в тихий неразборчивый шёпот. Тётушка Астрид, родительница моей омерзительно прекрасной кузины Ванессы, утверждает, что с помощью тихого детского голоска проще всего управлять ситуацией, поскольку слушатель пребывает в напряжении, пытаясь разобрать слова.

– Вы не могли бы говорить громче?

– Он уже приехал? – Голос повысился на десятую долю децибела.

– Да. – Я подавила желание крикнуть.

– Тогда передайте ему, что я со своими сёстрами приеду завтра.

– И как вас представить?

– Просто скажите мистеру Саймонсу, что это родственники Харриет. Мы приедем за ней, как он и просил в своём письме. – Я расслышала в трубке приглушённые голоса, потом раздался сдавленный писк, словно кто-то ущипнул говорящего за задницу. – И будьте так добры, вставьте ему в петлицу красную розу, чтобы мы могли его узнать.

Ага, среди других мужчин крупного телосложения, толпящихся в Мерлин-корте, словно это вокзал Ватерлоо… В телефонной трубке зазвучали короткие гудки, а я осталась стоять с разинутым ртом, спрашивая себя, что за безумие вторглось в мою жизнь.