– Платок вдовы… – Губы Гиацинты изогнулись в улыбке, тяжелые веки прикрыли глаза. – Ага, так я и думала: сух, как песок пустыни…

* * *

Небо потемнело, дождь перешел в ливень. Значит, мне на роду написано явиться на прием в честь собственного бракосочетания утопленницей, выловленной из водных глубин. Медовый месяц мы с Беном проведем, дружно прихлебывая микстуру от кашля вместо шампанского. Не суждено мне томно возлежать в кружевной пене жемчужно-розового пеньюара на широкой кровати отеля «Ройял Дербишир», рассеянно переворачивая последние страницы «Тайн Брачного Ложа: руководство для начинающих». Какой идиот сказал, что любовь слепа? Если Бен сочтет меня привлекательной с распухшим красным носом и лихорадкой на губах, я потеряю к нему всякое уважение.

– Ничего не поделаешь, Элли, ныряем в укрытие!

Мой суженый открыл дверь первой попавшейся машины, и я с лицемерными протестами уселась рядом с ним на переднем сиденье.

Бен на треть опустил стекло со своей стороны, в кабину ворвался ветер, с силой дернул за фату, ледяной лапой зашарил под тонким лифом платья.

– Как уютно! – соврала я. Хорошая жена должна считаться с мужской гордостью. Бен ужасно стесняется своей клаустрофобии, которая преследует его после страшного случая в детстве: бедняжку заперли в ларе с картошкой в лавке его отца, когда он с приятелями играл в прятки.

– Если тебе не вполне подходит наше убежище, можно найти что-нибудь получше. – Бен уткнулся лицом мне в шею.

– Здесь просто з-замеч-чательно…

– Ты хочешь сказать, что воздух спертый, а мы уселись на щетку для волос.

У дождя есть мерзкое свойство: он усиливает все неприятные запахи. Салон машины источал смрадный дух прокисшего молока, окурков, старых газет и собачьей шерсти. Сидеть было очень неудобно, причем не только из-за щетки, но я не собиралась проверять белой перчаткой чистоту нашей тихой гавани. А также постаралась не углубляться в размышления об участи свадебного букета, нашедшего приют на крышке гроба.

Если честно, то мне было уютно до непристойности. До чего же приятно после омерзительно добродетельного существования оказаться в чужой машине, млеть под поцелуями Бена, ощущать тепло его тела! Интересно, как прикажете вести себя, если Бен предложит перебраться на заднее сиденье?

Двери машины подрагивали под натиском ветра, бесновавшегося снаружи. Окна рыдали дождем. Но мы с Беном были счастливы, как мистер и миссис Ной после того, как все до единого грешники утонули, земля опустилась под воду, а ковчег весело запрыгал по волнам.

Какое мне дело до того, что тетя Астрид и тетя Пулу развлекают гостей, швыряясь друг в друга тортами? Пускай дядюшка Морис сколько душе угодно охмуряет какую-нибудь дуреху с подавленными сексуальными инстинктами. Нам с Беном надо побыть наедине, чтобы как следует подготовиться к испытанию под названием «свадебный банкет».

Руки Бена скользнули под фату. Он методично избавил мои волосы от шпилек, тяжелая мягкая волна упала на плечи. Мамочка весьма своеобразно готовила меня к жизни. Наливая себе рюмочку бренди, она с мечтательным вздохом говорила: «Элли, доченька, если люди занимаются любовью в постели, значит, они безнадежно стары!» Дыхание Бена приобрело угрожающую хрипотцу. Пуговицы его пиджака впивались мне в тело, но я даже не чувствовала боли. Мне стало трудно дышать, температура скакала, как лифт в универмаге в час пик. Неужели я все-таки подхватила воспаление легких? Я ослабела, не в силах сопротивляться натиску Бена. Тяжесть его тела заставила меня откинуться назад, и я видела только его глаза, сиявшие, как сапфиры… нет, изумруды… нет, звезды – звезды, сверкавшие то зеленым, то синим огнем, пока я не закрыла глаза, боясь ослепнуть.

Время куда-то провалилось, как в эпоху старика Ноя. И тут над самым ухом раздался оглушительный лязг. Кто?! Что?! О господи! Кровь зашумела в ушах. Как знать, может быть, собственная постель не так уж и плоха. Я рывком села, скатерть-фата жалобно затрещала. Я оттолкнула Бена.

– Что стряслось? Разве нам было плохо? – Голос его звучал сварливо, но глаза смеялись.

Лязг утих. Может, это был всего лишь ветер? Я замотала волосы в узел: шпилька – страж респектабельности.

– Ненаглядный мой, – ответила я, – давай поклянемся никогда так себя не вести… кроме сегодняшней ночи. Разве порядочные люди станут подвергать испытанию безутешную вдову? Ты только представь – бедная женщина распахивает дверцу, чтобы всласть выплакаться, и что же она видит – парочку бесстыдников в помятых одеждах…

– Извини, любимая. – Бен после долгой борьбы распахнул свою дверцу и выпрыгнул под дождь. Через минуту он с глумливой ухмылкой втиснулся обратно. – Холодный душ – самое верное средство от подобной напасти.

Я воздержалась от замечания, что этот душ ворвался и внутрь машины. Хорошая жена никогда не станет пилить мужа.

– Ты не считаешь, что я веду себя как заплесневелая старая дева? – Я заботливо вытерла его лицо фатой.

– Родная моя, ты просто восхитительно… права. – Бен поправил мою диадему. – Моя Мамуля покончит с собой, если по лондонской Краун-стрит поползет слушок, что меня арестовали за нарушение общественной нравственности.

– М-м-да…

Поскольку я в глаза не видела миссис Хаскелл, мне трудно было судить о ее мнении по каким-либо вопросам, кроме одного. Свекровь полагала, что, переступив порог англиканского храма, она обратится в соляной столп. Но подобные мысли хорошая жена держит при себе.

– Как ты думаешь, – озабоченно спросила я, – не многовато ли катастроф для одного дня?

– Я закаленный, – улыбнулся Бен. – В детстве мы с Сидом любили забраться в какую-нибудь пустующую квартиру и насладиться порнушкой по телику. Правда, злобный домовладелец частенько отлавливал нас и отправлял в полицейский участок. Элли, по-моему, нам стоит рискнуть и пуститься вплавь.

Своевременное замечание. Дождь ожесточенно молотил по машине, плевался в приоткрытое окно, но домой и в самом деле пора. Иначе мы рискуем оскорбить толпы незнакомых людей, столь любезно откликнувшихся на наше приглашение в «Оратор дейли».

– Что ты там делаешь? – поинтересовался Бен, заметив, что я роюсь на сиденье. – Собираешься спереть зонтик?

– Прекрасная мысль, но я хочу всего лишь уничтожить следы нашего незаконного пребывания.

Уколовшись, я с торжеством выудила зловредную щетку, провалившуюся за сиденье. А это что? Ага… старая кофта, вязаная шапочка… А здесь? Перчатка, комок газет, раздавленная коробка одноразовых носовых платков, теперь ее можно запросто запихнуть в щель почтового ящика. Вряд ли она была такой до нашего вторжения.

Я попыталась вернуть коробке былую форму.

– Бен, милый, следовало сесть назад. Он испустил тяжкий вздох.

– Прекрати дразнить меня!

Коробка с платками опустилась ему на голову.

– Я всего лишь хотела сказать, что хозяин машины привык устраивать помойку из переднего сиденья, и мы раздавили эту свалку…

– Хозяйка. Машина принадлежит женщине.

– Прошу прощения, женонена…глядный ты мой, но нельзя делать выводы только на основании одной лишь кофты розового цвета.

– Элли, машина англичанина – его крепость. Только женщина способна управлять автомобилем, сидя посреди такого хаоса. – В доказательство своих слов Бен выудил откуда-то сережку и подкинул ее на ладони.

Я сделала несколько глубоких вдохов. Помни, Элли, твой муж честно старался искоренить в себе женоненавистнические склонности.

– Дорогой, тебе не кажется, что последнее твое замечание слегка отдает половым шовинизмом?

– Вовсе нет! Женщина тратит столько сил на уборку дома, что на машину у нее их просто не остается. А мы, мужчины, – он ударил себя в грудь, – вымещаем свои хозяйственные инстинкты на полировке колпаков, протирании обивки салона и наведении абсолютного порядка на территории меньше собачьей конуры.

Я немного смягчилась и попыталась вытащить из-под Бена вязаную шапочку. Вышитый ярлычок на шапочке гласил: «Беатрис Мукбет».

– Будь любезен, подвинься. Ты сидишь на каком-то тряпье.

– Элли, оставь все как есть. Она скорее заметит твою уборку.

– Ты только взгляни на этот клочок бумаги! Весь скомканный, порванный, да еще и мокрый!

– Элли, пойдем! Можно подумать, мы арендовали машину на целый год!

– Минутку! – Я разгладила клочок. – Вдруг это что-то важное, а ты смазал чернила? Я только быстренько гляну… Ой! Да это же список покупок! – Наклонившись к окну, я прочла вслух: – «Две банки кошачьих консервов, двадцать пачек „Плэйере“, флакон краски для волос („Цвет блохи в обмороке“), собачьи галеты, четверть фунта чаю, паштет из вырезки с почками, мороженая фасоль, слабительное…»

– Элли, это же чудовищно! – раздался вопль над моим ухом. – Предупреждать надо!

Вряд ли в грозовых сумерках он заметил, как я покраснела. На всякий случай я прикрылась листком:

– Ты прав! Я должна была признаться до свадьбы, что чужие списки покупок действуют на меня очень возбуждающе. Наверное, я извращенна…

– Элли, по мне, можешь читать хоть ярлыки на чужих кальсонах. Меня пугает моя чудовищная наивность. Я не представлял себе, что цивилизованные люди способны есть покупные паштеты! – Бен попытался забрать у меня список, но я увернулась.

– Вот здесь, – объявила я, – и зарыта собака. Списки покупок могут столько поведать о человеке! Например, владелица этой машины – дама средних лет (никто моложе пятидесяти не захочет выглядеть, как блоха в обмороке), она курит (сигареты на втором месте в списке). Держит дома животных, не любит готовить, страдает запорами, зато не страдает излишней организованностью…

– Это из-за беспорядка в машине? Я помотала головой:

– В списке все вперемешку. Корм для животных надо было написать вместе и аптечные товары тоже.

Бен наклонился ко мне поближе и заглянул через плечо.

– «Быстрорастворимое кофейное бланманже», – с омерзением прочитал он. – Интересно, куда девалось доброе старое крем-брюле?

– Ну-ну, дорогой! – Я торопливо дочитывала список, поглядывая, не идет ли кто к машине.

Овсяные хлопья к завтраку, баранья отбивная – дама явно одинока… Скорее всего, вдова. И последний пункт – три серые мышки…

Теперь уже я передернулась от отвращения. Право слово, если владелица кошки питается полуфабрикатами, можно уговорить и Кису последовать ее примеру.

– Что там еще такое? – Судя по тону, Бен все еще переживал презренность быстрорастворимого бланманже.

Я ткнула в мышиный пункт. Он нахмурился, но пожал плечами.

– Подумаешь! Мне больше нравятся белые – они такие мягкие и ароматные! Но у каждого свой вкус.

– Вкус! – Я с опаской поглядела на рот, который так недавно меня целовал. – Родной мой, ты шутишь?

– Разве я когда-нибудь шутил по поводу еды? – Бен вынул листок из моих онемевших пальцев и положил на сиденье. – Согласен, серые пышки из необрушенной муки вполне съедобны с молоком, но тесто очень уж тяжелое. Лучше всего замешивать их на сыворотке и ставить опару в теплое место на два с половиной часа, а потом добавить остальную муку и вымешать.

Гора с плеч… Вечно мне лезут в голову всякие пакости. День такой. Я снова вспомнила, как вдова поднималась по ступенькам церкви, одинокая и…

– Элли, пойдем же отсюда! Наш разговор напомнил мне, что брачный пир брошен на милость этой женщины, которую наняла Доркас. У меня дурное предчувствие, что с заливным из омаров стряслась беда.

Бен уже открыл дверь, когда до нас донесся страшный рев. Мы переглянулись и выскочили из машины, я сжимала в охапке подол и многострадальную фату, Из-за поворота вылетел мотоцикл, остервенело сигналя, словно вознамерившись пробудить от вечного сна обитателей кладбища. Мотоцикл скользнул в ворота, разбрызгивая гальку во все стороны, и с грохотом замер в паре миллиметров от нас.

– Фредди! – воскликнул Бен с неподдельной радостью. Я бы предпочла, чтобы он припас столь бурные эмоции для меня.

– Так я и знал! Неужели нельзя было потерпеть до дома, а? – Фредди одарил нас своей фирменной ухмылкой. Он переоделся в свою обычную униформу: черная кожаная куртка, воротничок от рубашки при отсутствии самой рубашки, на волосатой груди тяжеленная связка цепей.

– Извини, старина, но придется тебя разочаровать, мы всего лишь спасались от потопа. – Бен обнял меня за плечи.

– Понял! – Фредди этак по-мужски подмигнул Бену. – Надо будет успокоить Джилл. А то она боится, что Элли не сможет расстаться с фланелевой ночнушкой и шерстяными носками. Кстати, почему все старые девы так привязаны к этой униформе?

Он ловко отшатнулся, прежде чем я ухватила его за длинные лохмы и замотала их вокруг глотки. Из церкви потихоньку выходили люди. Вдали слышался голос Роуленда, но Фредди даже не посмотрел в ту сторону.

– Кстати, а где Джилл? Не говори мне, что девушка, которая готова целовать песок, по которому я ходил, удрала на брачный пир без меня!

– Ты что же, думал, будто она станет дожидаться под деревом, пока ты не соизволишь вернуться за ней или ее не поразит молния? Не бойся, Джилл в надежных руках, – добродушно ответила я. – Она отправилась в Мерлин-корт в машине твоих родителей.

– О господи! – простонал Фредди. – По дороге моя мамаша наверняка пощипала ее карманы, а уж что пытался пощипать папаша, вы представляете лучше меня.

Черт бы побрал несносного Фредди! Он до сих пор не смыл с глаз лиловые тени с перламутром. Неужели я виновата, что у них с Джилл завязался роман, просто потому, что они встретились в Мерлин-корте? Откровенно говоря, всякий раз, когда существо женского пола моложе семидесяти спрашивает у Фредди, который час, он тут же решает, что у них роман. Но боюсь, на сей раз стрела Купидона поразила Фредди точно в аорту. Невзирая на мое хваленое здравомыслие, я люблю своего кузена, да и нельзя не посочувствовать человеку, которого судьба наградила родителями вроде тети Лулу и дяди Мориса.

С деланым зевком Фредди позвенел цепями на груди.

– Ладно, голубки-неразлучники, счетчик крутится. Боюсь, я смогу увезти только одного пассажира. Кто со мной, ты, Элли?

Мотоциклы приводят меня в ужас. Однако угрызения совести напомнили мне про гостей, а Бен отказался ехать, даже если я буду бежать рядом, держась за стремя. Я посмотрела на мужа, стараясь запомнить любимые черты, и попросила его держаться ближе к середине Скалистой дороги. Бен не мужчина, а мечта, когда не рассуждает о маринаде.

Фредди ударил по клаксону.

– Ну, скорее же! Я понимаю, что вы расстаетесь впервые с тех пор, как сочетались браком, но хотелось бы попасть домой прежде, чем моя мамаша свистнет половину ваших семейных реликвий.

Еще один прощальный поцелуй, и я устроилась за спиной Фредди. Дождь превратился в кисейную пелену. Вязы четко вырисовывались на фоне неба. Даже зная, что оглядываться – плохая примета, я все-таки не выдержала и оглянулась. Черная масса скорбящих вокруг свежевырытой могилы распадалась на отдельные силуэты. Сердце мое сжалось. Сегодня ночью вдова вернется в пустой дом, в пустую постель… Мотоцикл задрожал, взревел, и мы взвились вверх, подобно ракете. Приземлившись, мотоцикл заскакал по колдобинам и выбоинам.

– Не жизнь – малина!! – провопил Фредди через плечо.

Мы летели, как чайка, на крыльях ужаса. Под нами вокруг острозубых скал кипели волны. Не надо думать про мистера Мукбета, который прошлой весной сверзился туманной ночью со Скалистой дороги прямо на каменные зубцы. Какой-нибудь камешек, скользкая галька – и мы повторим этот полет. Боюсь, от страха я едва не выдавила Фредди аппендикс. Очень уж хочется жить, особенно сейчас!

Мы чуть не снесли ворота Мерлин-корта. Мотоцикл выдрал кусок дерна из газона, взвился в воздух и металлической Мэри Поплине перепорхнул через мост.

– Хорошо оказаться дома, правда, Элли? Домишко в общем-то так себе, но стиль чувствуется: стены в плюще, как в плаще, башенок и бойниц ешь – не хочу. Раздолье несчастным влюбленным – есть откуда сигануть с горя. А уж дверной молоток в виде горгульи! Все удобства налицо. Еще бы прилично отделанное подземелье и парочку темниц!

– Ничто не совершенно, – холодно ответила я.

Наш дом – мелкомасштабная копия средневекового замка, построенная в девятнадцатом веке, но полное отсутствие подземелий с полуистлевшими скелетами в цепях занозой засело в моем самолюбии. Фредди затормозил на полном скаку.

– Элли, как насчет того, чтобы одолжить мне пару-тройку фунтов?.. Хочу угостить Джилл морковным бифштексом.

– Что значит пару-тройку? – осведомилась я, встряхивая платье.

– Сотенку!

– Фредди, – я подхватила его под руку и двинулась к дверям. – Почему ты не подыщешь работу? Настоящую работу вместо того, чтобы бренчать в захудалой группе?

– Работу? – Фредди побледнел от ужаса. – Милая кузина, мне кажется, работа ради денег – невеселая штука.

– Ты не прав. Множество людей обожают свою работу. Я люблю свою, Бен ждет не дождется, когда откроется его ресторан, а он напишет новую поваренную книгу.

Фредди взялся за ручку двери.

– Сердце кровью обливается! Положить жизнь на изобретение тысяча первого способа жарки бекона… Господи! Мне кажется, после открытия ресторана Бен не станет марать руки, даже чтобы яйцо расколоть. Но я счастлив, что родился ленивым. Так как насчет пары сотенок, Элли?

– После того, как разрежут свадебный пирог. Посмотрю, что у меня в заначке.

Мы с Фредди одновременно распахнули дверь, и она всосала меня в холл, так что я едва не растянулась на полу.

Прожив в Мерлин-корте почти год, я по-прежнему всякий раз чувствовала, что дом принимает меня в свои теплые объятия. «Спасибо, благодетельница Элли, – словно шепчет дом. – За все спасибо: за турецкие ковры на мраморном полу, за гостиную в переливчато-кремовых тонах, за тонкий фарфор в буфете мореного дуба. А отдельное, особое спасибо – за то, что ты меня любишь, как некогда любила Абигайль Грантам». Но в этот знаменательный день я не почувствовала обычного теплого приветствия.

Перед мной стоял незнакомец – приземистый мужчина с громадной гривой смолисто-черных кудрей. В руке он держал ополовиненный стакан с вином, и на его курносой физиономии было написано крайнее разочарование. Так выглядят люди, которые сломя голову мчались открывать почтальону, на на пороге обнаружился полицейский. Мужчина собрался было захлопнуть дверь перед нашим носом, но мы с Фредди все-таки проскользнули внутрь.

Толстяк стукнул себя стаканом по лбу, и вино выплеснулось на пол.

– О, тысячу извинений! Не признал вас, миссис Хаскелл. За эти два самых прекрасных слова в английском языке я простила ему все.

– Это из-за фаты. Все невесты похожи друг на друга. Чернокудрый толстяк с глазами как спелые оливки любезно попятился, и улыбка медленно сползла с моего лица. Я переступила порог дурдома, Неужели этими дикими воплями приветствуют счастливую новобрачную? Увы! Надо смотреть правде в глаза, а она заключалась в том, что толпа, бесившаяся в гостиной, скакавшая по лестницам, нежно обнимавшаяся с доспехами, была в подавляющем большинстве пьяна в стельку.