Гиндза представляла собой впечатляющее зрелище: плотная толпа снующих по тротуарам прохожих, сумасшедшее движение с пятью автомобильными рядами в обе стороны.

День был прохладнее, чем накануне, а небо еще более серым. В сумрачном свете неоновые рекламы казались агрессивными.

Подойдя к театру, Коплан не заметил элегантного силуэта Соко Ямаки. Перед храмом стриптиза собралась гудящая толпа в ожидании следующего представления.

Неожиданно он увидел японку. Подойдя к нему, она с улыбкой спросила:

— Вы нашли без труда, не правда ли?

— Действительно.

— Пойдемте, — предложила она.

Они обогнули здание театра, прошли по улице с ультрасовременными многоэтажными домами, повернули налево и оказались перед комплексом коммерческих зданий, в которых располагались тысячи фирм.

Пройдя по бесконечному лабиринту, они вышли наконец в мраморный холл, в глубине которого Коплан увидел шесть скоростных лифтов, бесшумно поднимающихся и спускающихся, заглатывая или выплевывая толпы людей с одинаковыми для европейца лицами.

На восьмом этаже они вышли из лифта и вошли в кабинет, где Франсиса встретил японец в сером костюме.

Сказав что-то по-японски, секретарша удалилась.

Японец трижды поклонился, затем вынул из нагрудного кармана пиджака визитную карточку, протянул ее Коплану, сказав гнусаво по-английски:

— Меня зовут Сагару Тукамото, и ваше посещение для меня большая честь.

— Я — Фрэнк Шарвиль, французский гражданин, — ответил по-английски Франсис. — Я очень польщен, господин Тукамото.

Согласно установившемуся между бизнесменами ритуалу японец ждал, пока Коплан в свою очередь протянет ему визитную карточку. Но, поскольку у Франсиса карточки не было, он неподвижно застыл.

Указав на кресло возле письменного стола, японец пробормотал:

— Садитесь, мистер Шарвиль.

Коплан сел, про себя думая, что он, по первому впечатлению, ничего не может сказать о своем собеседнике. Маленький, сухой, крепкий, с жесткими короткими волосами, он почти ничем не отличался от своих сограждан. Возраст его тоже был неопределенным.

Между двадцатью пятью и сорока пятью, точнее сказать было трудно.

— Дорогой господин, — начал Тукамото, — моя секретарша сообщила мне о вашем желании встретиться с мистером Баутеном, чтобы передать ему некоторые документы. Это так?

— Да.

— Речь идет о документах, принадлежащих некоему мистеру Кельбергу, который, как вы говорите, скончался?

— Именно так.

— Как эти документы попали к вам, мистер Шарвиль?

— Это долго объяснять, мистер Тукамото. Кроме того, боюсь, что вы этого не поймете.

— Почему?

— Потому что это частное дело мистера Баутена, не имеющее никакого отношения к «Трансконтиненталь Азия филмз».

— Меня касается все, что касается мистера Баутена, — возразил японец. — Я — его директор.

— Раньше мистер Баутен занимался торговлей предметами искусства. Мой визит связан с прошлым периодом его жизни.

— Я прошу вас передать мне документы.

— Сожалею, но я дал обещание передать их лично мистеру Баутену. Я предупредил об этом вашу секретаршу.

— Мистер Баутен сейчас очень занят. Мы готовим новую серию фильмов на исторические сюжеты, за которую он отвечает.

— Я подожду другого случая.

Тукамото взглянул на часы, и лицо его превратилось в гримасу:

— Мне бы не хотелось, чтобы вы теряли время. Я хотел бы сделать вам предложение.

— Пожалуйста.

— Мистер Баутен работает сейчас над декорациями к некоторым фильмам в Шинагаве. Это примерно в десяти километрах отсюда. Бели вы не против, я отвезу вас к нему.

— Охотно, — согласился Коплан.

Тукамото отдал несколько приказов по внутреннему телефону.

— Мы можем идти, — сказал он, вставая.

Лифт остановился в подвале здания, где находились гаражи. Внизу их ждал шофер.

Выбравшись сложными путями из центра, машина выехала на автостраду, которую Коплан, обладая удивительной визуальной памятью, определил как магистраль, соединяющую столицу с международным аэропортом Ханеда.

Съехав с автострады, машина повернула направо и въехала в жалкое предместье со старыми деревянными домишками.

«Датсун» остановился на окраине рабочего предместья.

За пустырем, на котором играли мальчишки в лохмотьях, стояли другие деревянные лачуги, но они были необитаемы и их отделяла от пустыря изгородь с колючей проволокой.

В сопровождении Тукамото Коплан прошел в этот загон. Японец объяснил:

— Мы купили деревню, которая должна была исчезнуть, чтобы проводить съемки в естественных декорациях. Для снижения расходов мы всегда снимаем одновременно несколько фильмов.

Они вышли на главную улицу искусственной деревни. Место было абсолютно безлюдным.

— Мы пришли, — внезапно сообщил Тукамото, толкая дверь домика в самом центре улицы.

Как и во всех других домах, в нем была одна-единственная комната на первом этаже и точно такая же на втором. Деревянные голые стены, в доме не было никакой мебели.

Зато там находился человек, которого Коплан сразу узнал: это был Гельмут Баутен. Эта встреча, от которой за версту отдавало ловушкой, была заранее запланированной.

Тукамото представил их друг другу. Гельмут Баутен сразу перешел к делу.

— Ваш визит меня очень удивляет и интригует, мистер Шарвиль, — сказал он по-английски очень холодным тоном. — Я не имею чести вас знать и никогда о вас не слышал.

Гельмут Баутен абсолютно не изменился за два года. Как и на снимке, хранившемся в папке СВДКР, немецкий чиновник был высок, худощав, с красивым, как у первых любовников, лицом. Его голубые глаза, однако, были более жесткими, чем на фотографии.

— Действительно, — признал Франсис, — мы никогда не имели прямых контактов. Я узнал ваше имя от друзей.

— Вы хотите мне передать конфиденциальные документы Людвига Кельберга?

— Да, — ответил Франсис, вынимая из кармана толстый конверт. — Вот они. Это секретные шифровки покойного Кельберга.

Немец вскрыл конверт и вынул из него два блокнота. Ему хватило беглого взгляда, чтобы убедиться в их подлинности.

— Откуда у вас эти документы?

— Мне передал их один коллега.

— У вас есть еще другие документы?

— Да.

— Вы их не принесли?

— Нет. Они остались в моем чемодане в отеле. Они предназначены для Ганса Бюльке, и я рассчитываю на ваше содействие, чтобы встретиться с ним.

— Людвиг Кельберг действительно мертв?

— Да, он был убит в бухарестской тюрьме.

— Вы можете представить мне доказательства его смерти?

— Нет, но вы можете мне верить. У меня нет никаких оснований вам лгать.

Баутен смерил Коплана проницательным взглядом:

— На каком основании я должен вам верить? Может быть, Кельберг содержится во французской тюрьме?

— Вы можете думать что угодно. Я оставлю свои аргументы для Бюльке и... свои предложения.

Тукамото слушал этот диалог с повышенным вниманием. Его лицо выражало одновременно гнев и настороженность. Обращаясь к Баутену, он сказал несколько фраз по-японски. Выслушав его, немец сухо спросил Коплана:

— Кто вы на самом деле, мистер Шарвиль? Франсис ответил, не колеблясь ни секунды:

— Я — агент французских секретных служб.

— Вы — смелый человек, — заметил немец, — может быть, даже слишком смелый...

— Это моя профессия.

— Какие предложения вы собираетесь сделать Бюльке?

— Он сообщит вам об этом сам, если сочтет нужным.

— Вы лично знали Кельберга?

— Это второстепенная деталь, — небрежно сказал Коплан. — Я все объясню Бюльке. Мне интересно знать, намерены ли вы свести меня с ним.

— А чем, на ваш взгляд, занимается Бюльке?

— Нам известно из надежных источников, что он руководит разведывательной организацией, работающей на Японию. Однако нас это нисколько не смущает. Мы хотим только заполнить пробел в наших собственных службах, образовавшийся вследствие исчезновения Кельберга, который был для нас ценным осведомителем, в некотором смысле незаменимым.

— Бели я вас правильно понял, вы хотите предложить Бюльке дружбу и сотрудничество?

— Именно так.

Сумерки сгущались, и дом постепенно погружался в темноту.

Тукамото изрек что-то по-японски, вышел из комнаты и минуту спустя вернулся с керосиновой лампой, которую повесил на крюк, укрепленный в деревянном потолке. Желтоватое пламя осветило действующих лиц этой сцены.

Гельмут Баутен размышлял.

Закурив сигарету, он сказал с иронией:

— Видите ли, мистер Шарвиль, чтобы играть в покер, недостаточно ловкости и самообладания. Нужно также минимум везения.

Сделав небольшую паузу, он продолжал:

— К сожалению, это не ваш случай.

— Неважно, — возразил Коплан, — я не играю в покер.

— Я убежден в обратном. Как вы вышли на меня?

— Мои шефы в Париже приказали мне отыскать вас, заверив, что вы не откажетесь свести меня с Бюльке, ибо речь идет о сотрудничестве.

Тукамото снова обратился к Баутену по-японски. Немец кивнул японцу и, повернувшись к Франсису, сказал:

— Есть одна маленькая деталь, мистер Шарвиль, которую упустили ваши шефы и вы сами. Эта деталь оказалась фатальной для вас... Ганс Бюльке мертв!

— Это неправда.

— Ганс Бюльке умер в ноябре прошлого года, то есть год назад. Он умер в одной рангунской клинике от инфекционного воспаления печени. Он был стар и порядком изношен... Меня удивляет, что Кельберг не сообщил вам о его кончине.

— Он знал об этом?

— Разумеется.

— В таком случае он просто забыл об этом сообщить.

— Нет, это лишь доказывает, что вы не знаете Кельберга. Этот человек никогда ничего не забывает.

— Допустим, — уступил Коплан.

— Где Людвиг Кельберг?

— Я уже сказал, что он умер.

Атмосфера заметно накалялась. Отдавая себе в этом отчет, Коплан спросил:

— Кто руководит теперь организацией Бюльке? Я готов вступить в переговоры с его преемником.

— Он перед вами, мистер Шарвиль. Но ваши предложения мне не интересны... После смерти шефа я принял решение распустить организацию, больше я не занимаюсь этим родом деятельности.

Тукамото прошипел на своем языке несколько отрывистых, нетерпеливых фраз, после чего вышел, хлопнув дверью.

Гельмут Баутен спросил:

— Как вы намереваетесь передать остальные документы из архива Кельберга?

— Если то, что вы говорите, правда, то эти документы отныне не представляют для вас ценности. Они будут храниться на всякий случай в наших архивах... Однако если вы решите, что...

В этот момент в дверях появились трое японцев в серых костюмах и с решительным видом бросились на Франсиса.