Крики «браво» раздались еще до того, как отзвучали последние такты финала. На огромной сцене большого зала дворца Шайо танцоры советской труппы стояли, застыв в своих позах, пока опускался занавес. Восхищенные великолепным исполнением, красотой танца и темпераментом, зрители аплодировали стоя. Раздавались громкие одобрительные выкрики.

Занавес поднялся: теперь, встав лицом к публике, танцоры, все еще не отдышавшиеся, с блестящими от пота лицами, все вместе поклонились. Крики «браво» удвоились, сопровождаемые стуком каблуков.

Стоя на сцене среди своих товарищей, Олег Некрасов снова поклонился. Счастливое чувство триумфа, вознаграждающее артистов после успешного выступления, смешивалось у него с тревогой, неприятное предчувствие терзало его с приближением решающего момента.

Пять раз поднимался занавес. Национальные костюмы артистов фольклорного ансамбля из Москвы блестели и сияли яркими красками под лучами прожекторов; потом в зале загорелся свет, и тяжелые бархатные складки соединились окончательно.

Началась обычная суматоха: привилегированные зрители проходили за кулисы, чтобы поздравить звезд ансамбля, артисты второго ранга обменивались впечатлениями или возвращались в свои гримерные, смешавшись с реквизиторами и рабочими сцены, спешившими убрать декорации.

Этого момента Некрасов ждал три дня. «Сопровождающие», следовавшие за их труппой во всех поездках и следившие, чтобы артисты не совершали неправильных поступков в капиталистических странах, не могли быть одновременно повсюду в течение первых десяти минут после выступления. Особенно когда оно состоялось в такой столице как Париж и когда различные видные деятели — французские и иностранные — встречались на сцене с атташе советского посольства.

С бьющимся сердцем Некрасов направился к кулисам. Вместо того чтобы пойти в свою гримерную, он направился в туалет, где его, кстати, опередили два или три человека. После короткого пребывания там он вышел, свернул в коридор, ведущий в костюмерную. Спустившись по лестнице в подвал, он пошел за своим габардиновым пальто, которое повесил на гвоздь во время последнего антракта...

Оно все еще висело там, слава богу... Достаточно было одному из служащих дворца Шайо его перевесить, чтобы весь его план сорвался. Танцор быстро надел пальто и продолжил свой путь.

С натянутыми нервами, он подошел к железной двери, выходящей в сады Трокадеро. Она легко открылась, и Некрасов вышел. По боковой дорожке он поспешно направился к ближайшему проспекту.

Теперь он был уверен в успехе своей попытки, однако — странное дело — он не был опьянен чувством свободы. Сейчас, когда он шел один по этому чужому городу, зная, что сжег все мосты, связывающие его с товарищами, родной страной и домом, он испытывал странное чувство ностальгии. Но его рассудок возмутился против этой неожиданной слабости. Некрасов поднял воротник, сунул кулаки в карманы, бросил по сторонам внимательный взгляд и пошел дальше.

От холодного воздуха его немного знобило.

Он жестом подозвал такси. Садясь в машину, бросил шоферу хриплым голосом:

— В комиссариат полиции...

Водитель, заинтригованный как макияжем, так и акцентом и адресом, названным этим странным пассажиром, посмотрел искоса, но потом смирился и тронулся с места.

Несколько минут спустя машина остановилась перед входом в полицейский участок XVI округа. Некрасов сунул шоферу деньги. Не дожидаясь сдачи, он нажал на ручку дверцы, вышел из такси и вошел в здание.

Его окликнул полицейский:

— Что вы хотите?

На лице русского появилось смущение. Он вытащил из внутреннего кармана записную книжку и конверт и произнес, протягивая их полицейскому:

— Не... говорить французский. Убежище... Защита.

Представитель органов правопорядка машинально взял бумаги, переданные ему посетителем, и сразу же понял, о чем речь. Во всяком случае, он так подумал.

Он проводил посетителя в кабинет дежурного, пригласил его сесть и затем доложил капралу:

— Этот тип просит защиты... Должно быть, иностранец, сбежавший прямо из дворца Шайо.

Капрал нахмурился, немного приподнялся, чтобы взглянуть на этого человека через стойку. Его оценка совпала с оценкой часового.

— Возможно, — согласился он, в свою очередь беря блокнот и конверт. — Оставьте, я займусь им.

* * *

Во второй половине следующего дня Франсис Коплан вошел в кабинет Старика.

Увидя его, Старик поправил очки и сказал скучающим голосом:

— Я бы предпочел не вызывать вас из-за подобной глупости, но так получилось, что у меня под рукой нет никого другого. Я думаю, что это займет у вас час или два...

Коплан, одетый в темно-серый костюм хорошего покроя, с синим галстуком, подчеркивающим белизну сорочки, непринужденно махнул рукой, чтобы успокоить внешние признаки проявления угрызений совести своего шефа.

— Мой отдых и так затянулся. Чем могу служить?

Поскольку он только позавчера вернулся с задания, в его словах скрывалась определенная доля иронии. Но Старик не выразил к этому никакого отношения и проворчал:

— Люди из ДНТ обращаются к нам по пустякам, как будто у нас нет других забот... К тому же у них хватает переводчиков и они должны, как я полагаю, изучить типа со всех сторон, чтобы понять, что он такое.

Он с досадой пожал плечами, оттолкнул досье, которое изучал до прихода Коплана и которое не имело никакого отношения к причине вызова.

— Садитесь, я объясню вам историю в двух словах, — заговорил он вновь.

Коплан уселся так удобно, как будто разговор должен был продлиться до вечера. Его светлые глаза не выражали ни интереса, ни недовольства. Он знал по опыту, что вступления Старика никогда не соотносились с реальной значимостью работы и что не следовало особо доверять демонстрируемому им презрению.

— Прошлой ночью, — начал шеф, сделав две затяжки, — некто Олег Некрасов выбрал, как это называется, свободу. На практике это означает, что его сунули в тюрягу на несколько часов.

Коплан взмахом ресниц выразил согласие. Старик постучал головкой трубки о край пепельницы, чтобы выбить несколько крошек табака, грозившие упасть на его костюм, затем продолжил:

— Этот Некрасов — один из танцоров московской труппы, совершающей турне по европейским столицам и выступавшей во дворце Шайо в течение недели. Это точно установлено. Парень смылся после того, как опустили занавес, приехал в комиссариат XVI округа и сразу же предъявил свой паспорт и короткую записку на французском: «Примите меня как политического беженца, моей жизни угрожает опасность». Традиционная формулировка беженцев с Востока, желающих въехать во Францию без визы. Позднее его допрашивали в ДНТ. Некрасов заявил, что, не будучи антикоммунистом, он отказывался подчиняться некоторым требованиям советских властей и такое поведение подвергло бы его серьезным опасностям.

— Классическая болтовня... — задумчиво прокомментировал Франсис.

— ... и обычно не поддающаяся проверке, — добавил Старик. — В большинстве случаев этот человек является заурядным авантюристом, желающим сменить местожительство и не имеющим возможности обосноваться по другую сторону «железного занавеса». Верные нашим принципам гостеприимства, мы закрываем глаза и разрешаем проживание на нашей территории. Но дело вот в чем: хочет Некрасов набить цену или он искренен? ДНТ не знает. Он утверждает, что располагает сведениями, способными заинтересовать французские спецслужбы, и готов передать их, как только получит гарантии, что сможет жить здесь с новыми документами.

Коплан скривил губы, выражая сомнение.

— Вряд ли это серьезно, — предположил он вполголоса.

— Это и мое мнение, — проворчал Старик. — Я спросил ДНТ, почему они не заставили его все выложить вместо того, чтобы обращаться к нам за помощью. Кажется, они пытались, но Некрасов отказался говорить перед переводчиком: он требует встречи один на один с компетентным человеком, способным понять значение его сведений и хорошо знающим советские внутренние дела. Он не отступил от этой позиции, несмотря на все доводы и запугивания, использованные инспекторами. Тогда я подумал о вас.

Коплан спросил:

— Где его держат?

— Временно на улице Сосе.

— Ладно, я туда съезжу, — сказал Франсис, вставая. — Если этот тип шутник, я вернусь домой и позвоню вам по телефону. В противном случае я вернусь сюда.

— Приятного вечера, — пожелал Старик, показывая этой короткой фразой, что не строит никаких иллюзий относительно исхода допроса.

Коплан взял такси. Он был несколько удивлен, что не пришлось вскакивать в поезд или в самолет.

* * *

Около половины четвертого Некрасова ввели в кабинет, где сидел элегантный мужчина высокого роста, который сразу же обратился к нему по-русски.

Избавившись от макияжа, но все еще одетый в сценический костюм — шелковую рубашку, перехваченную в талии, пышные штаны и красные сапоги, — танцор был красивым атлетом лет тридцати. Напряженное выражение его лица немного смягчилось.

— Вы принадлежите к французской разведке? — сразу же спросил он.

— Скажем, я ее представляю, — довольно холодно поправил Коплан. — Почему вы хотели вступить в контакт со спецслужбой?

Некрасов улыбнулся.

— Я этого не особенно хотел... Но если ваша страна предоставит мне убежище, я считаю, что, самое меньшее, я обязан заплатить ей взаимной любезностью.

Он был спокоен, уверен в себе, ничуть не угодлив. Коплан рассматривал его ледяным взглядом, но не подталкивал на путь признаний. Сначала он хотел составить мнение об этом человеке.

Заметив внимательный осмотр, которому его подверг собеседник, Некрасов повел плечами.

— Я перебежчик, но не предатель, — уточнил он, глядя Коплану прямо в глаза. — Не воображайте, что я намерен продавать секреты или вредить Советскому Союзу. Нет... Допустим, я хочу сделать маленький подарок в обмен на право проживания.

— Ваше внимание меня глубоко трогает, но я сомневаюсь, чтобы танцор мог нам сообщить нечто оригинальное в иной области, кроме танца, — иронически сказал Коплан. — Мы имеем хорошие источники информации.

Некрасов не обиделся.

— Ваше право не принять мой подарок, если вы считаете возможным обойтись без него. Для меня самое важное, чтобы вы не отправили меня в СССР.

Чокнутый — или наивный — непременно настаивал бы на огромной важности сведений, принесенных им, но русский явно не старался набить себе цену.

После короткого размышления Коплан произнес:

— В общем, вы не антикоммунист, вы патриот, один из тех, кому режим покровительствует, поскольку вы постоянно ездите за границу, и, однако, вы не хотите возвращаться. Почему же? — Он насмешливо добавил: — У вас неприятности в супружеской жизни?

Некрасов долго смотрел на него, прежде чем ответить. Потом, скрестив руки, он сказал глухим голосом:

— Я дорожу своей жизнью и свободой, не более того. Я не хотел говорить при инспекторах полиции, допрашивавших меня с помощью пришедшего неизвестно откуда переводчика. С вами другое дело: я уверен, что мои заявления не просочатся в прессу. В действительности я был агентом-связником разведгруппы.

Коплан достал портсигар и нажал защелку.

— Допустим... Это еще меньше объясняет ваше поведение, — сказал он, засовывая сигарету в угол рта. — В таком положении не кидаются в лапы полиции добровольно.

— Иногда этот выход — наименьшее зло, — возразил Некрасов. — Я предпочел уйти таким образом прежде, чем меня убьют. А мне это грозило.

— Все, кто вступает на этот путь, знают все заранее, — заметил Коплан, прежде чем опустить крышку зажигалки. — Что вас так деморализовало?

Он указал русскому на кресло, сел боком на край стола.

— Меня пытались убить в Швеции, а в Париже едва не сбили машиной, — ответил Некрасов. — Поскольку маршрут нашей труппы известен заранее, найти мой след было не трудно.

— Если вы провалились, это дополнительная причина быстренько вернуться в СССР, — заметил Коплан дружеским тоном. — Вам трудно было бы найти лучшее убежище.

— Может быть, — признал Некрасов. — При условии, что я бы не знал, кто хотел меня убить и почему. А я не имею об этом ни малейшего понятия. Если бы меня засекла контрразведка одной из европейских стран, меня бы арестовали... или установили слежку. Они не пытались бы меня ликвидировать.

— Вы считаете, что два нападения на вас были организованы вашими соотечественниками? — осведомился Коплан.

— Я совершенно ничего не знаю, — признался Некрасов. — Я не исключаю эту гипотезу, поскольку не могу сформулировать ни одной стоящей.

Он говорил без возбуждения, в здравом уме, как человек, оказавшийся перед неразрешимой проблемой, но не старающийся произвести впечатление на собеседника. Казалось, он был искренним.

— Может быть, перейдем к деталям? — предложил Коплан. — По идее, ваша первая реакция должна была побудить вас предупредить вашего начальника: он изъял бы вас из обращения и направил в место, известное ему одному. Почему вы рассказываете мне то, о чем умолчали перед ним?

На лице русского отразилась усталость.

— Я устал от такой жизни, — пробормотал он. — Вначале я согласился, потому что это казалось мне захватывающей и не очень опасной игрой; я выполнял задания для своей страны: переправлял сообщения или микрофильмы, которые мне передавали профессиональные агенты. Но мало-помалу я понял риск, которому подвергал себя: достаточно было одному из этих информаторов оказаться под наблюдением, чтобы меня арестовали и приговорили к нескольким годам тюрьмы. Эта перспектива отравила всю мою жизнь, испортила мне удовлетворение от творчества и лишила радости мои поездки. Покушения на меня переполнили чашу. Разумеется... Некоторые люди не могут бесконечно выдерживать нервное напряжение тайной деятельности, а в этой профессии в отставку не выходят.

Коплан мимикой выразил понимание.

— Короче, — резюмировал он, — вы хотите исчезнуть, сменить имя, начать с нуля. И рассчитываете на мою помощь?

— Да, — сказал Некрасов. — Идеальным было бы, если вы смогли бы выдать меня за мертвого: самоубийство, несчастный случай, все, что хотите. Повторяю: я умею быть благодарным.

Коплан вытянул руку, чтобы стряхнуть пепел сигареты в пепельницу.

— Вытаскивайте из рукава ваш козырь, — спокойно предложил он.