Глава 1

Харриет отложила вязанье и подошла к окну. Небо прояснилось, дождь кончился. Отправиться на прогулку в предзакатных сумерках или подняться к себе в комнату и разобрать ящики комода?

Хотя ящики и так в образцовом порядке: Харриет от природы аккуратна, зато найдет себе хоть какое-то дело. Ей необходимо сейчас чем-то заняться.

Девушка взглянула на свою сводную сестру, которая в картинной позе возлежала на полосатой кушетке времен Регентства и старательно притворялась, что ее нервы в полном расстройстве. Будь это правдой, никто бы не удивился, так как совсем недавно она перенесла страшный удар. Во время отдыха на итальянской вилле тетки ее мужа тот внезапно заболел и умер раньше, чем удалось понять, Что, собственно, с ним происходит. Гэй стала вдовой.

Она, веселая, беззаботная по натуре, вернулась в Англию ошеломленной и подавленной, и знакомые при встрече удивленно восклицали, увидев произошедшую с ней перемену. Белая как мел, испуганная, утратившая былую независимость, она покорно подчинялась любому доброхоту, на чьем плече могла выплакаться.

Самым удобным плечо оказалось у Харриет — единственной по-настоящему близкой родственницы Гэй, которая встретила сестру в аэропорту и высказала все пришедшие на ум слова сочувствия и утешения, а Гэй в ответ прижалась к ней, как потерянная и испуганная девочка.

Но, несмотря на шок от утраты, Гэй продумала свой траур до мелочей: черный жакет и перчатки, туфли, шляпа, сумочка. Этот цвет так шел ей, что Харриет не удивило горячее сочувствие, проявляемое к бедняжке всеми пассажирами самолета, — даже после посадки они не спешили расставаться с несчастной молоденькой вдовой, толпились вокруг, давали советы, предлагали помощь и всяческую поддержку; одна леди даже изъявила готовность пригласить Гэй в свою лондонскую квартиру в случае, если та не в силах немедленно отправиться на север. В особенности же расчувствовались мужчины.

Гэй кротко смотрела на утешителей запавшими фиалковыми глазами и улыбалась улыбкой, трогавшей до глубины души утешителей мужского пола. Узкой ручкой в черной перчатке она прятала под шикарной шляпкой золотые локоны, благодаря каждого срывающимся, чуть хриплым голосом.

Все будет в полном порядке, сказала она, ведь с ней ее сестра Харриет.

Харриет присоединилась к Гэй как раз вовремя, чтобы увидеть, как преуспевающий на вид бизнесмен с пепельно-стальными волосами и ожидающим его перед зданием аэропорта пепельно-стальным «роллс-ройсом» склонился над ее рукой и почти благоговейно поцеловал. Харриет почти готова была поклясться, что, напоминая Гэй свой номер телефона, он прослезился. Второй мужчина, помоложе, тоже не скрывал явных признаков волнения. Гэй попросила Харриет запомнить и его телефонный номер.

«Чтобы она смогла поблагодарить его за великодушие, когда почувствует себя в силах это сделать», — предусмотрительно заметила Гэй.

Путь на север был проделан в таких же «доспехах» из доброжелателей и сочувствующих. Муж Гэй, Брюс Эрншо, незадолго до смерти унаследовал большое поместье и щедрый довесок к своим доходам, поэтому дорога не осложнялась нехваткой средств и необходимостью ограничивать траты.

Они ехали одни в купе вагона первого класса; добравшись до конечного пункта железнодорожного путешествия, пересели в длинный автомобиль с шофером и оставшуюся дорогу до деревушки Фалез провели в удобных подушках на заднем сиденье. В тихой дымке осеннего дня Фалез выглядела исключительно мирно и исключительно красиво; во всяком случае, Харриет была восхищена пейзажем окрестностей.

Гэй с помощью экономки поднялась по лестнице и в этот вечер больше не появлялась на людях. Собственно, она не покидала спальни еще несколько дней, поскольку местный врач Филип Дрю выразил мнение, что пациентке нужен покой и отдых. Но Харриет, если бы спросили ее мнение, не согласилась бы с предписанием «полного покоя и отдыха». Отдых, пожалуй, возможен, но только не покой, ведь, кроме всего прочего, Гэй потрясена внезапностью смерти мужа, и главное, что ей нужно, — отвлечься.

Гэй следовало избавиться от преследующих ее мыслей и воспоминаний о печальном событии, произошедшем в Италии. Сестра никогда не делала вид, что безумно любит мужа, и еще совсем недавно супруги договорились разъехаться по взаимному согласию. Поэтому Гэй уж ни в коем случае не была убита горем, об этом просто не могло быть и речи.

Но Гэй удалось убедить всех, что она сокрушена, подавлена, измучена, — всех, кроме своей сводной сестры Харриет.

Мир рухнул и лежит в руинах у ее ног, а будущее не принесет ничего, что может успокоить или утешить. Доктор Дрю — новый человек в раскинувшейся за воротами большого дома деревеньке Фалез, — которого вызвали прописать успокоительное, долго и задумчиво смотрел на пациентку и нашел, что ее не следует оставлять без присмотра на слишком большое время.

Пока же он рекомендовал не оставлять ее одну на ночь, и отзывчивая Харриет переехала в гардеробную за розовой с серо-голубым комнатой Гэй, а дверь между комнатами ночью оставляла открытой.

Но сон не шел к одной только Харриет. Под действием опиата Гэй спала как убитая до самого рассвета. Утром экономка вносила на подносе грейпфрут, черный кофе и сухие тосты, и день безутешной вдовы начинался.

В комнате, известной как салон для завтраков, Харриет с завидным аппетитом поглощала овсянку, бекон с яичницей, иногда почки с беконом или грибы с крутыми яйцами, запивая кофе, поданный с гренками и мармеладом, а потом присоединялась к сестре, которая без особого энтузиазма готовила перед зеркалом лицо к встрече долгого, бесконечного, безрадостного дня.

Врач приезжал в Фалез сразу после окончания амбулаторного приема, и к тому времени, когда его длинная приземистая машина появлялась на дороге, Гэй уже знала, в каком платье принять гостя.

У нее было столько одежды, что Харриет иногда сомневалась, надевала ли сестра все свои наряды. Почему-то именно к визиту доктора Гэй теперь всегда старалась приодеться. Действительно, для сельского врача доктор Дрю выглядел весьма нехарактерно, и Харриет выяснила, что он и в самом деле не деревенский доктор, а просто «заменяет» настоящего местного аборигена, отбывшего ненадолго за границу.

Доктор Дрю был элегантным мужчиной лет сорока, и уже по одной лишь его машине можно было догадаться, что ему нет необходимости высиживать утренние и вечерние приемы пациентов или поздней ночью выезжать на вызовы, иногда заводившие прямо в болотистые пустоши, окружавшие затерянную в глуши деревеньку Фалез.

Доктор и Харриет сразу же невзлюбили друг друга… Или она невзлюбила его.

В свой первый визит к Гэй доктор попросил Харриет подождать за дверью и потом не извинился. Благодарная же и польщенная экономка, которую он не только не отправил за дверь, а, наоборот, фактически принудил остаться, после ухода доктора самодовольно объяснила, что, несмотря на недолгое знакомство, доктор Дрю посчитал ее достойной доверия ответственной особой, вот и не выгнал.

Харриет встретила уходящего врача в холле и, не скрывая враждебного огонька в глазах, осведомилась, что тот думает о состоянии ее сестры. Доктор Дрю с удивленным видом поднял брови.

— В каком смысле? — спросил он.

— В смысле, что вы о ней думаете?

— Ну, вполне очевидно, что ваша сестра перенесла шок… а женщина после внезапной потери мужа, естественно, испытывает некоторую подавленность, если не сказать большего, — продолжал врач с сухостью, в свою очередь откровенно удивившей Харриет. — Существующая статистика показывает, что даже в наше время большинство людей вступает в брак всего один-единственный раз в жизни. Поэтому реакция миссис Эрншо нормальна.

Харриет, испытывая растущую неловкость, попыталась уточнить:

— Меня интересовало состояние ее здоровья.

— И я удовлетворил ваш интерес. Думаю, можно ожидать состояние депрессии и нежелание участвовать в обычном течении жизни… возможно, на серьезный отрезок времени. За ней необходимо наблюдение, на случай, если проявятся симптомы, способные угрожать ее здоровью.

— Вы хотите сказать, что у Гэй могут возникнуть симптомы меланхолии?

— Вполне возможно, если она была очень привязана к мужу.

Харриет с неопределенным выражением посмотрела на него, и у доктора Дрю возникло впечатление, что в ее поведении было что-то уклончивое. Девушка явно хотела что-то сказать, но передумала.

Доктор обвел взглядом холл, восхищаясь стенными панелями и безупречным изгибом лестницы. Гэй оживила интерьер яркими красками: по лестнице с галереи стекала темно-синяя ковровая дорожка, а сверкающий пол устилала пара переливающихся цветами, как драгоценные ожерелья, ковров.

Комнатных растений не было: экономка посчитала, что миссис Эрншо не одобрит такого легкомысленного отношения к своему горю, но огромные вазы китайского фарфора, в которых обычно стояли букеты, как и портреты в галерее, говорили о богатстве.

— По-моему, здесь довольно унылое место для вдов, — немного нервничая, заметила Харриет.

— В Лондоне больше возможностей для развлечений?

Темные глаза доктора изучали Харриет, их бездонная чернота поразила ее. У него были удивительно густые для мужчины ресницы, а кожа загорела так, словно он провел немало времени за границей… Что-то во внешности доктора Дрю наводило на мысль, что по крайней мере один из его предков знал преимущество южного климата.

Но звали его очень по-английски: Филип Дрю. Разве возможно подобрать более английские имя и фамилию?

Харриет с осторожностью отвечала:

— Да, в Лондоне есть чем заняться. Один поход за покупками любого приведет в чувство.

— У вас в Лондоне много друзей?

— Да, множество. И работа.

— Какая именно?

— Я художница. — Харриет не покидала потом уверенность, что он принял этот ответ со скептицизмом. — На будущей неделе откроется выставка моих работ, конечно, мне хочется быть там, видеть, как идут дела. Но я не брошу Гэй, и если вы считаете, что мне надо остаться…

— Для вас это настоящее самопожертвование.

Харриет возмутилась тоном доктора и одновременно поняла, что с точки зрения его темных глаз кажется законченной эгоисткой.

— Но боюсь, что в этот критический момент я не позволю миссис Эрншо сопровождать вас в Лондон. Просто надейтесь, что публика будет благосклонна и одна-две картины окупят ваши труды сторицей.

Доктор прошел мимо, едва кивнув ей, и пожилой дворецкий открыл перед ним дверь.

Как только автомобиль скрылся за воротами, Харриет заговорила с дворецким:

— Доктор Дрю впервые практикует в Фалез?

Дворецкий ответил утвердительно.

— Но уже приобрел в наших краях большую популярность, мисс. Такой внимательный, добрый, и дети его любят, — пустился в подробности старик. — По-моему, до приезда сюда доктор Дрю сам болел… но что именно с ним приключилось, не знаю. Конечно, человек он опытный, всякий вам скажет. Настоящий лондонский врач, я бы сказал.

Харриет задумчиво смотрела на дворецкого.

— Значит, дети его любят, — медленно проговорила она. И добавила с блеснувшим в глазах интересом: — Вот удивили так удивили!

 

Глава 2

Это было неделю назад, и с той поры Гэй заметно оправилась от скорби: принимала одного-двух посетителей и проводила большую часть каждого дня внизу, в гостиной, лежа на кушетке.

Аппетит у нее был на удивление хорош, и она заказала своему лондонскому кутюрье новый гардероб, соответствующий новому статусу очень богатой вдовы, способной удовлетворить большинство своих прихотей и не отказывать себе, если захочется чего-то особенного.

Сестру Харриет, например, — Гэй решила, что та непременно должна переехать в Фалез. Не может быть и речи о возвращении в лондонскую квартиру, в любом случае уже слишком убогую для молодой женщины, близкая родственница которой, если пожелает, может заказать ей номер в лондонской гостинице.

— Когда захочешь в Лондон, конечно, поезжай, в любое время, — великодушно разрешила она, по-кошачьи свернувшись на кушетке и перекрашивая ногти в матово-жемчужный цвет, шедший к трауру даже больше, чем естественный, или так она решила. По той же причине Гэй надела жемчужные клипсы, в тон им браслеты и до окончания траура отослала свои рубины и изумруды в банковское хранилище. — Дорогая моя, не хочу навязывать тебе свое общество, — сказала она, глядя на сестру огромными печальными глазами, — но без тебя я просто боюсь жизни. Помнишь, еще в детстве ты была так добра ко мне!

Гэй протянула слабую руку и сжала тонкими пальцами запястье Харриет. Это была истинная правда. Харриет, шестью годами старше своей сводной сестры Гэй, приветствовала появление прелестного золотоволосого создания с радостью одинокого ребенка. Она не знала, как угодить Гэй, не могла налюбоваться ее красотой… и испытала величайший в жизни удар, когда выяснилось, что сестра в душе далеко не так очаровательна. Гэй была беспомощной, трусливой, нахальной, вредной и временами даже жестокой. Из-за нее утонул любимый щенок Харриет, по ее милости Харриет заперли в комнате на целый день и ночь. Более того, Гэй путала кухарку якобы сделанными распоряжениями старших, чтобы сестру не кормили… и выплакала все глаза после отъезда Харриет в школу. Когда Харриет в возрасте двадцати одного года обручилась, Гэй начала интриговать, а когда помолвка наконец расстроилась, завела короткий бурный роман с освободившимся женихом, после чего тот отправился на уединенную ферму в Родезии, и больше о нем не слышали. Второй многообещающий роман Харриет пресекся в самом начале. Гэй заболела тифоидной лихорадкой и подпускала к себе только Харриет. Ради сестры Харриет прервала учебу, часами не отходила от ее постели и одна только могла убедить больную принять лекарство и, таким образом, сохранить свою жизнь ради нее.

Похоже, наступило своего рода повторение пройденного, с той разницей, что теперь Гэй на самом деле не болела, с ее аппетитом и желанием жить все было в порядке, и, собственно, она настолько уже пришла в себя, что строила планы на будущее… впрочем, тайно и только для ушей Харриет. Будущее странное, потаенное, замкнутое только на Харриет и Гэй.

— Мы все будем делать вместе, дорогая, и где я, там и ты! — Она лихорадочно сжала запястье Харриет, царапая кожу матово-жемчужными ноготками. — Конечно, пиши свои картины, мы устроим здесь студию, ты сразу полюбишь ее, выбирай любую комнату, я заранее согласна, и, конечно, при желании можешь ее полностью переделать. Бери все, что тебе понравится, дорогая. Только скажи что! Сейчас, когда я вдова и ты тоже свободна, мы должны просто жить друг для друга и делить мир друг друга. Моих денег, ты знаешь, хватит — даже с избытком! — для нас обеих, тебе даже не нужно работать.

— Без работы я не чувствую себя независимой, — ответила Харриет, осторожно высвобождая руку.

Гэй тихо фыркнула:

— Эта твоя вечная независимость! Помню, она всегда не давала тебе покоя. Твоя независимость не пострадает, будешь моей близкой компаньонкой, пиши себе и пиши, пока я не позову! Весь дом будет в твоих картинах. Больше незачем их продавать.

Харриет неторопливо растирала свое запястье.

— Ты снова выйдешь замуж, — сказала она так решительно, словно была в этом твердо уверена.

— Очень сомневаюсь. — Рот-цветок задумчиво раскрылся. — Не люблю мужчин… то есть я не принадлежу к женщинам, неспособным обойтись без мужчины. Полагаю, до определенной степени я зависела от Брюса, и он в самом деле поразительно заботился обо мне. Вот почему сейчас я, честно говоря, в растерянности. Ни за что бы не поверила при его жизни, что буду скучать до такой степени… — Она посмотрела фиалковыми глазами на сводную сестру, и на миг в них мелькнуло выражение укора. — О, мы обе знаем, что я не умираю от тоски, но я скучаю по нему!

— Потому что он выступал в роли щита? Вникал во все твои деловые интересы и брал на себя неприятности и мелкие проблемы?

— Брюс всегда был внимателен и знал, что я не справляюсь… со всем, что требует ясного ума и способности быстро принимать серьезные решения. Вечно тяну кота за хвост. Просто не могу остановиться на чем-то определенном, когда необходимо срочно сделать выбор. Ах, я такая беспомощная.

— Поэтому тебя нельзя оставлять без присмотра?

— Ни на минуту. — Гэй улыбнулась, блеснув зубками.

— И хотя для тебя предпочтительнее мужская опека, если подходящих мужчин пока нет, на крайний случай гожусь и я?

— Дорогая моя! — Она прижалась щекой к руке Харриет. — Откровенно говоря, ты лучше всех, потому что никогда не встаешь у меня на пути, с тобой просто, и вообще я ужасно тебя люблю, что вполне естественно, ведь мы в довольно близком родстве. И раз я решила, что мы будем жить вдвоем, давай кончим этот разговор и приступим к делу. Если соберешься в Лондон, поезжай, но после мы поселимся здесь вместе. У меня предчувствие, что тебе понравится «Фалез»… Я уже люблю его.

— Но ты выйдешь замуж, а я не могу себе позволить принести в жертву свою карьеру…

— И не надо. Просто продолжай ее здесь, и мы обе будем дико, отчаянно счастливы в нашем Эдеме без мужчин.

Харриет скептически поглядела на сводную сестру:

— Что бы ты ни говорила о дружной жизни без мужчин, ты очень хорошо знаешь, что не вынесешь такой идиллии… не дольше нескольких месяцев, во всяком случае. И я тоже не совсем мужененавистница.

— Но тебе двадцать семь, и ты все еще не замужем. А значит, очень устойчива к их обаянию или же, как и я, им не доверяешь. Дай мне стакан хереса, налей себе другой, и давай устроимся поудобнее. — Поставив лак для ногтей на маленький столик рядом с собой, Гэй вытянулась на изящной кушетке эпохи Регентства и с удовлетворением осмотрела ногти. — Брюсу бы не понравилось, что я крашу ногти в гостиной. Но почему нельзя? Почему мне нельзя делать то, что хочется, сейчас, когда я сама себе хозяйка?

Харриет принесла сестре стакан хереса, затем достала из ящика орехового бюро пачку ее любимых сигарет особой марки. Именно в этот момент, когда Гэй в облаке сигаретного дыма мечтательно смотрела в потолок, она и подошла к окну. За стеклом уходил в сумерки осенний день.

Харриет была расстроена. Даже подумала, что в каком-то смысле угодила в ловушку. Дело не в том, что ей не нравилось жить у сестры, но нельзя отдавать управление своей жизнью в чужие руки. Если же она свяжет будущее с Гэй, со временем их существование сведется к однообразной картине: Гэй, шикарная вдовушка, большую часть дня будет исполнять ритуал поддержания своей красоты, а Харриет — почти равнодушная к собственной внешности — засядет где-нибудь писать местные пейзажи. Куда как здорово!

Закат, первые длинные тени ползут по газону, угол розовой кирпичной стены, блеск ломоноса, свисающего через стену кладбища. Но вряд ли она когда-нибудь напишет собственные ногти, уголки глаз или очертания губ…

Не стоит и пытаться. Харриет, правда, пользовалась помадой, пудрой и время от времени тенями для век, но и только. Она не красавица и не верит в возможность написать несуществующую лилию.

Харриет отвернулась от окна, взяла свое вязанье — довольно неуклюжий пуловер для маленькой кузины-школьницы — и направилась к двери.

— Схожу погуляю, — сказала она.

— Пожалуйста, дорогая, но не промокни. Похоже, скоро опять будет сильный ливень.

— Меня он не пугает. Я надену дождевик.

Но, выйдя из гостиной, Харриет все же решила остаться дома. За окнами и в самом деле сгущались тучи, пятная грозный закат, шумел ветер, а вскоре, пока она стояла в холле, в оконное стекло застучали градины.

Харриет поднялась в спальню и оглядела себя в зеркало. Это зрелище заставило ее нахмуриться… Ухудшенное издание сводной сестры. Вместо фиалковых — а глаза Гэй иногда бывали на удивление ярко фиалковыми — на нее смотрели зеленовато-серые, зато волосами, следует отдать им должное, действительно можно было гордиться. Очень светлые, мягкие как шелк, падающие на плечи, потому что Харриет ленилась стричься.

По сравнению с волосами ресницы и густые брови были очень темными. Лицо в форме сердечка… да, решительно в форме сердечка. И наконец, рот, не большой и не маленький, и хорошая кожа. Но общее впечатление все же оставалось довольно бледным. Харриет могла показаться малокровной и слабосильной, хотя на самом деле обладала поразительным здоровьем, любила пешие прогулки и бег, отличалась завидным спокойствием…

Правда, кое-кто мог посчитать, что ее волновали всякие пустяки.

Радуга, например, или зимородок, ныряющий в камышах. Или маленькие щенки, новая лошадка… или даже очень симпатичная корова. Харриет обожала коров, лошадей, собак. Она понимала, что со временем полюбит «Фалез», не сможет не полюбить этот восхитительный дом, корни которого, казалось, уходили в такое далекое прошлое, что от одной только мысли о нем захватывало дух.

Как и от раздумий обо всех Эрншо из «Фалеза»… Какая замечательная вещь — постоянство, и как, наверно, бесконечно приятно дому, что в нем поколение за поколением живут одни и те же люди, то есть члены одной семьи, ждущие, что дети продолжат их род. Как обязанность и право.

Несомненно, Брюс Эрншо ожидал детей от брака с Гэй. Но сейчас такая возможность исчезла, и совсем недалеко то время, когда Эрншо в «Фалезе» не останется. Брюс не мог похвастаться изобилием родственных связей: собственно, их вообще не было. Гэй — последняя из Эрншо в «Фалезе», и, к огромному сожалению, как обоснованно полагала Харриет, после скорого нового замужества ее фамилия изменится и «Фалез» перейдет в руки незнакомого — а может, даже еще не родившегося — и совершенно постороннего человека.

Сама не понимая почему, Харриет очень переживала по этому поводу. Исчезновение Эрншо тревожило ее намного сильнее, чем Гэй.

— Идиотка, что такого особенного в фамилии? — Именно это сказала Гэй после их возвращения в Фалез. — Чем одна хуже другой? Ничем, разве только какая-нибудь банальнее, например Смит, — добавила она, смягчаясь. — Не думаю, что мне понравится, если какой-то там Смит заберет поместье себе.

Харриет объяснила:

— Я говорила о фамилиях не в этом смысле. Я имела в виду фамилии, веками связанные с определенным местом… фамилии с корнями!

— Брюс ужасно гордился, что проследил своих предков то ли до Вильгельма Завоевателя, то ли до кого-то еще, — с недоуменной улыбкой вспомнила Гэй.

Харриет встрепенулась:

— Ему на самом деле это удалось? Как интересно!

— Неужели? — Гэй снисходительно усмехнулась. — Но ты ведь тоже со странностями, не так ли, дорогая? И любишь всякие выкрутасы и каверзы. Забавно, если бы у Брюса оказался красивый родственник, вероятный наследник… и потенциальный владелец «Фалеза», если бы я законно не унаследовала поместье. Если бы такой человек существовал, возможно, я пригласила бы его к нам на жительство, и поступила очень великодушно, правда? Во всяком случае, он мог бы спать на огромной кровати с балдахином наверху в главных апартаментах, предназначенной хозяевам дома… хотя нам с Брюсом там не понравилось. Мы выбрали свои комнаты после долгих размышлений, и я совершенно довольна своей. На будущий год я, вероятно, заново ее обставлю.

Зеленые глаза Харриет смотрели куда-то вдаль.

— Значит, Брюс — единственный ребенок в семье? — спросила она.

— Да. Как и его отец.

— Жаль.

— Потому что, в отличие от нас, у него не было кузенов? Должна сказать, что у нас их больше, чем у многих… только, к сожалению, они не Эрншо.

— Ни одного-единственного Эрншо, — пробормотала Харриет. Ей вдруг это показалось очень обидным.

Осмотрев себя в зеркале туалетного столика, она снова выглянула в окно.

Сад словно плавал в странном, нереальном зеленоватом свете, подчеркивающем красоту лужаек и хорошо подстриженных кустов. За газонами начинался лес, а за ним вставала низкая розоватая цепь холмов, большую часть дня скрытых туманом, но сейчас удивительно четко выделявшихся на фоне необыкновенно красочного неба.

Солнце клонилось к закату, и было совершенно ясно, что оно не желает закатиться за горизонт, не искупав весь мир в красоте. Поэтому строй облаков распался под копьями грозного красноватого золота, в нем появились бреши, и сейчас сквозь них солнце торжествующе сияло во всей красе и могуществе. Вместо зеленого света на окрестные мокрые сады и леса вдруг хлынул неудержимый поток расплавленного золота, и Харриет уже пожалела, что не пошла все же на прогулку.

Что же делать? Дождь перестал, небо проясняется. Похоже, будет прекрасный вечер. Сходить в деревню за марками, пока не закрылась почта, или поставить мольберт на террасе и писать блеск золотарника в широкой живой изгороди за главным газоном?

Или, поскольку солнечный свет все равно не станет ее ждать, а прогулка означает смену обуви, просто залезть на чердак и порыться в нагромождении всевозможной рухляди в поисках пары к превосходной голландской миниатюре с изображением цветка, которую она недавно обнаружила в пачке рисунков? Если вторая картина найдется, можно вставить холсты в новые рамки, и они будут прекрасно смотреться на стенах ее комнаты или той, которая, как настаивала Гэй, будет выделена для ее студии.

Бросив последний взгляд на сверкающие в траве дождинки, Харриет решила подняться на чердак. Она любила рыться в куче старья… В таком доме далеко не все выброшенное оказывается ненужной рухлядью, и даже очевидный хлам приводил Харриет в восторг.

Ведь было же время, когда им пользовались, любили эти вещи и вещички, и мысль об этом неизменно приводила Харриет в легкую печаль, время от времени побуждавшую девушку к сочинению стихов и созданию необычных полотен. И если она продавала такую картину, вместе с ней дарила и это внутреннее состояние.

Сидя на чердаке в пыли и паутине, Харриет наконец решила, что почти все уже посмотрела.

У нее на коленях лежал толстый альбом, полный поздних викторианских фотографий, она закрыла его и отложила в сторону. Незамужние тетки все казались на одно лицо, решила она, и не важно, как их звали: леди Эрншо, леди Смит или леди Джонс. Они выглядели чуть обещающе, очень печально и в основном простовато, впрочем, не всегда, некоторые незамужние тетки — возможно, жертвы несчастной любви — были настоящими красавицами.

А в те годы, когда возможностей выйти замуж было меньше, эти ряды пополнялись намного чаще. А бальзам для исцеления разбитых сердец был куда менее доступен!

Харриет проверила содержимое женского ридикюля, удивилась, почему коллекция печаток в шкатулке так заворожила ее, и опустилась на колени у старинного сундука, в котором хранилось множество выцветшего богатства вроде перьевых боа и головных повязок, шелковое белое бальное платье с серебряной вышивкой и шелковый мужской цилиндр. Закрыв крышку сундука, Харриет снова взялась за картины и на этот раз откопала пару акварелей, интересных тем, что их написала одна из незамужних теток Эрншо, по-видимому причисленная к сонму старых дев примерно в возрасте Харриет. Однако пара к голландскому цветку так и не нашлась.

Девушка встала, отряхнула колени, осторожно пробралась в другой угол чердака и нашла еще несколько картин, прислоненных к стене. При более близком рассмотрении это оказались семейные портреты, и один-два имели несомненное сходство с Брюсом, мужем ее сводной сестры, нашедшим свой печальный конец в Италии.

И вдруг Харриет показалось, что изображение на одном из портретов ей знакомо… собственно, сомнений не оставалось, и у нее перехватило дыхание. Брюс Эрншо был блондином, как, судя по картинам, и многие его предки; но не меньшее количество представителей рода Эрншо отличались темными волосами — очень темными. На этом портрете маслом красовался жгучий брюнет. У Харриет засосало под ложечкой от волнения, она поняла, что это — необычная находка.

Брюнет на портрете как две капли воды походил на Филипа Дрю, в настоящий момент исполняющего обязанности постоянного врача деревни и сегодняшним же утром снова приезжавшего в «Фалез», чтобы узнать о ходе выздоровления Гэй.

Филип Дрю! Бакенбарды, недвусмысленно высокомерное выражение, шейный платок повязан с безупречной аккуратностью, так, что словно подпирал решительный подбородок и одновременно белоснежным каскадом опускался на грудь.

Филип Дрю эпохи Регентства… видимо, с задатками щеголя и фата. И, судя по дремлющему в черных глазах огню, даме-современнице не стоило обращаться с этим мужчиной легкомысленно или беспечно. Такое поведение могло закончиться для нее самым печальным образом.

Харриет нисколько в этом не сомневалась.

Картина была громоздкой, а рама — тяжелой; но Харриет удалось перетащить ее на середину чердака. Здесь, на свету, она могла рассмотреть полотно как следует, чтобы выяснить, не полутьма ли ввела ее в заблуждение. Однако недостаток освещения оказался ни при чем. В последнем закатном луче — на ясном небе над крышами Фалез уже висела, как драгоценность, яркая звезда — Харриет внимательно изучила лицо человека на портрете и окончательно убедилась, что перед ней человек, который почему-то с первого же взгляда проникся к ней ненавистью — если только это не слишком сильное слово. Точнее будет: неприязнью.

Почему-то доктор Дрю пришел к заключению, что она не желает ухаживать за сводной сестрой, и возмущался ее эгоизмом.

Форма губ на портрете та же, в глазах — тот же блеск. Мужчина на портрете так же суров, и убедить его в чем-либо так же трудно, как и доктора Филипа Дрю.

Харриет отступила. Тайна не поддавалась немедленной разгадке, и она знала, что молчаливый чердак не даст ей ответа. Не рассчитывала Харриет и на помощь сестры, так как Гэй во всем, что касалось семьи ее мужа, не была авторитетом. И уж она-то точно не залезала на чердак, поэтому, скорее всего, и не видела таинственного портрета.

Пусть загадка, решила Харриет, пока останется загадкой. Может, вечером за обедом упомянуть Гэй о портрете… Но если та устала и, как часто бывало по вечерам, находится в депрессии, лучше приберечь рассказ до другого случая. Разумеется, Харриет не думала, что сможет перенести портрет вниз и показать его сестре.

Послышался удар колокола, означавший, что пора переодеваться к обеду, Харриет еще раз отряхнула брюки на коленях, вытерла руки платком.

На чердаке смеркалось так быстро, что она чуть ли не бегом направилась к лестнице и от внезапного ощущения жути чуть не растянулась на пыльном полу… потом больно ударилась щиколоткой об угол сундука, но все же добралась до гостеприимного проема двери и увидела темно-синий лестничный ковер, по настоянию Гэй расстеленный до самого верха, даже на последний короткий пролет лестницы… бессмысленная экстравагантность, задевшая бы вкус многих людей.

Но только не Харриет. Вид красивой синей ткани, под лампами настенного светильника казавшейся еще богаче и восхитительнее, чем при дневном свете, успокоил девушку, и она, прихрамывая, выбралась на лестничную площадку. В этот миг за ее спиной на чердаке что-то тяжелое сорвалось с места и с глухим стуком упало, Харриет вздрогнула от неожиданности, но не испугалась и стала спускаться.

Скорее она ощущала себя исследователем, совершившим некое важное и тревожное открытие, и, направляясь по коридору в свою комнату, приняла твердое решение выкинуть таинственный портрет из головы.

Все-таки этот дом слишком просторен и слишком одинок для двух девушек и маленького штата прислуги… Отмывая руки, Харриет постаралась думать о чем-нибудь другом.

В этот вечер сестры решили не переодеваться к обеду. Еще не совсем стемнело, когда Харриет спустилась по главной лестнице в гостиную. В холле горел слабый свет, но гостиная оставалась в темноте, стеклянные двери на террасу и в сад были открыты, легкий ветер шевелил шелковые гардины. Харриет направилась через комнату, чтобы закрыть двери; но не прошла и полпути, как в проеме возникла какая-то фигура.

Если бы все было как обычно и Харриет не вернулась только что с чердака, она отреагировала бы иначе — скорее всего, просто чуть вздрогнула, потому что слишком неожиданным было появление высокого мужчины, который абсолютно бесшумным шагом прошел по террасе и, встав в открытых стеклянных дверях, заслонил собой весь дверной проем. Обычно посетители сначала звонили: у них с сестрой не было здесь близких знакомых, которые имели привилегию войти в дом минуя парадный вход.

Поэтому, как впоследствии успокаивала себя Харриет, ее поведение было простительно. Однако открытие того факта, что в определенных обстоятельствах она не управляет своими реакциями, неприятно поразило девушку.

Материализовавшийся перед ней мужчина был высок и черноволос… и всего несколько минут назад на темном чердаке она разглядывала черты его лица так пристально, находилась под таким впечатлением от магического портрета, что, хотя Харриет и хорошо знала доктора Дрю, в это мгновение в ее мыслях он был неотделим от изображения на портрете. Собственно, мужчина на холсте казался намного реальнее Филипа Дрю. А Филип Дрю был в белом галстуке и полном вечернем костюме, и в полутьме гостиной белый галстук превратился в аккуратно завязанный шейный платок.

Бакенбарды, правда, отсутствовали, но все же впоследствии Харриет могла поклясться, что видела их… и надменный блеск в глазах, и упрямо выставленный подбородок. Холодную насмешку на губах…

Застыв на середине ковра, Харриет издала душераздирающий вопль, а когда крик замер в горле, завопила снова… и кричала, кричала, пока доктор Дрю не поймал ее за локти и не встряхнул.

— Мисс Стайлс!

Лицо мужчины опасно приблизилось, но, хотя ощущения от прикосновения его пальцев были вполне реальны, Харриет все еще не верила в его материальность. Впервые в жизни она упала в обморок.

Придя в сознание, Харриет обнаружила, что лежит на кушетке — кушетке Гэй, — а гостиная ярко освещена. В нескольких футах от нее стояла экономка, доктор Дрю опустился на колени рядом с кушеткой. Из холла слышались торопливые шаги, остальные обитатели особняка спешили узнать, что же стряслось.

Доктор Дрю мерил пульс Харриет и, когда она открыла глаза, нахмурился. В изменчивом вечернем свете они были зелеными как стекло, казались водой в аквариуме, а ресницы, длинные, блестящие на кончиках, нервно трепетали. Доктор Дрю видел их отражение в зрачках этих зеленых глаз. Что бы ни напугало молодую женщину — на его взгляд, весьма хладнокровную и с немного преувеличенным чувством женского достоинства, чтобы потерять его совсем, — остаточные явления обморока все еще туманили сознание девушки, а нездоровая бледность была слишком очевидной, чтобы предполагать в ее испуге какой-то обман.

На Харриет были те же светло-зеленые брюки и еще более светлого оттенка тонкая блузка, что и днем, и в замешательстве доктор внезапно поймал себя на мысли о дриадах… и удивился, почему до сих пор не замечал, какое перед ним прелестное создание. И если ее сестра — красотка с фиалковыми глазами, то эта девушка не подходит под стандартный тип красоты. Она не совсем от мира сего.

Харриет села на кушетке и медленно убрала со лба волосы.

— Извините… — Она еще не совсем осознала случившееся, но уже поняла, что попала впросак.

В комнату впорхнула Гэй в черном шифоне и жемчуге. Она предполагала провести вечер в неофициальной обстановке, но не любила затрапезно выглядеть за обедом, как и в любое другое время, когда ее могли видеть посторонние.

— Что случилось? — осведомилась она и с тревогой поглядела на сестру. — В чем дело?

Филип Дрю поднялся с колен, отряхивая свои безупречные брюки.

— Ничего из ряда вон выходящего, — как ни в чем не бывало сказал он. — Ваша сестра упала в обморок.

— В обморок? — Было заметно, что Гэй не очень верит словам доктора. Она просто не могла вспомнить случай, когда сестра лишалась чувств или болела Чем-нибудь тяжелее насморка. Молочно-белая бледность ее кожи была обманчива. Харриет обладала железным здоровьем.

— Испугалась моего вида. — Уголки губ Филипа Дрю дрогнули в холодной усмешке, он говорил слегка растягивая слова.

За объяснениями Гэй повернулась к Харриет.

— Не могу припомнить, что случилось, — со всей возможной убедительностью солгала Харриет. — Но наверное, я испугалась потому, что доктор Дрю вошел без предупреждения. — Она вновь провела дрожащими пальцами по волосам. — Он… он неожиданно появился в дверях, молча. И я…

Экономке показалось, что она нашла объяснение.

— А! — воскликнула она. — Мисс Стайлс подумала, что доктор — взломщик. — Женщина удовлетворенно кивнула, абсолютно уверенная в своей правоте. — Но в наших краях не бывает взломщиков, мисс, так что не бойтесь. — И пустилась в рассуждения, почему в этой части света жители совершенно свободны от взломщиков, — по причине явно неубедительной для всех, кто живет в постоянном страхе перед ворами, поскольку непоколебимая убежденность экономки явно основывалась единственно на том, что Фалез — по крайней мере, на памяти современников — счастливо избегала внимания преступного элемента. И пока экономка таким образом успокаивала Харриет, доктор подошел к фортепиано, поставил на сверкающую поверхность инструмента белую коробочку, затем повернулся к хозяйке дома и отрывисто проговорил:

— Я хотел передать вам вот это лекарство. Оно лучше ваших снотворных таблеток. Я боялся, что ваш препарат закончился, и не хотел никого беспокоить. Однако по несчастной случайности из-за меня у вашей сестры едва не случился сердечный приступ!

Харриет, пошатываясь, встала с кушетки, чувствуя ужасный стыд за свое временное помрачение и понимая, что подобное признание дается врачу с невероятным трудом.

— Какая же я дура, — объявила она. — Слов нет! Просто перед этим я бродила по чердаку и, видимо, слегка перенервничала.

— Почему? Чердаки всегда влияют на вас таким образом?

Холодный тон Филипа Дрю показался Харриет горстью мелкого льда, брошенного в лицо, их глаза встретились, и девушку покоробили гнев и неприязнь во взгляде доктора. И почему-то ей почудилось, что его глаза стали еще темнее.

— Конечно нет. — Смущение Харриет возросло, она запнулась в поисках подходящих слов — простого объяснения, удовлетворившего бы всех. — Но было так темно…

— А вы боитесь темноты?

— Нет. — Румянец быстро вернулся на лицо Харриет, теперь щеки ее уже пылали огнем. — Обычно не боюсь! Но здесь довольно темные ночи…

— Тогда почему, дорогая, ты отправилась на чердак под самый конец дня? — Замечание Гэй выглядело резонным.

Харриет все еще лихорадочно подыскивала удобное объяснение для доктора Дрю:

— Я… я кое-что искала.

— А тут выскочило привидение и напугало вас! — Филип Дрю недружелюбно улыбнулся, он принадлежал к людям, которые ни при каких обстоятельствах не верят в подобную чушь. — Должен заметить, вы сами выглядели не очень реально, когда шли по комнате мне навстречу… словно только что говорили с чем-то или кем-то не вполне от мира сего. Привидения обычно не разгуливают в брюках, не то я мог бы легко принять вас за одно из них и обратился бы в бегство, избавив от столь неприятного столкновения лицом к лицу.

— Пожалуйста. — Харриет била легкая дрожь, ясные зеленые глаза умоляюще смотрели на него. — Я уже сказала, что вела себя глупо и прошу прощения…

— Но, дорогая, ты не обязана извиняться, а доктору Дрю следовало позвонить. — Свой упрек Гэй подсластила полуулыбкой фиалковых глаз. — Какая польза от снотворного, если среди бела дня меня напугала до смерти сестра? — Затем она покровительственно обняла Харриет за плечо. — Но я прощаю тебя, дорогая, — заверила Гэй.

Доктор Дрю прислушался к бою часов в холле и вспомнил, что приглашен на обед.

— Прошу прощения, — бросил он резче, чем раньше, — но мне пора. Мисс Стайлс, рекомендую принять на ночь пару таблеток вашей сестры, а завтра я загляну и проверю, все ли с вами в порядке. Последствий не предполагаю, но кто знает. — Его неприятная, бесстрастная улыбка словно дразнила Харриет. — Не припомню, чтобы когда-либо производил на людей такое неудачное впечатление, но всегда бывает первый раз. И приношу свои извинения за то, что не позвонил в дверь. Завтра исправлюсь.

Когда доктор Дрю исчез в дверях, ведущих в сад, и они услышали шум отъезжающей машины, Гэй легко передернула плечами, словно стряхивая смутивший ее инцидент. Экономка объявила, что обед готов. Они вошли в столовую, Гэй настояла, чтобы Харриет выпила стакан кларета, потом дождалась, пока уберут суп, и только тогда завела разговор о настоящей причине обморока. Харриет призналась, что просто не понимает, в чем дело.

— Не замечала за тобой прежде ничего подобного. — Несмотря на свое положение тяжело больной вдовы с пониженным аппетитом, Гэй окинула критическим взглядом рыбное суфле и с тревогой осведомилась, что последует за ним. Ответ, что будет дикая утка, а после утки клубничный пирог, она встретила с облегчением и успокоилась. — Ты вовсе не слабонервная истеричка. Помню, мы были совсем детьми, когда ты спугнула одного взломщика.

— Видимо, тогда я была храбрее, — пробормотала Харриет с набитым суфле ртом.

— Да, наверно. Но, честно говоря, доктор Дрю, входящий через дверь в сад, — не такое уж необычное зрелище. Мне он показался чертовски привлекательным в вечернем костюме. Интересно, куда он отправился, — с заблестевшими глазами заметила она. — Вокруг не много людей, ради кого стоит так одеться на званый обед.

— Возможно, он обедал не у наших соседей, — ответила Харриет.

Гэй явно заинтриговало предположение сестры. Она подлила себе вина.

— Возможно, он пригласил кого-то на обед… на вечер. Такой необычный мужчина, очень видный и светский, в таком захолустье явно не в своей стихии. Давай как-нибудь пригласим его на обед.

— Считается, что ты приходишь в себя после жестокого удара, — напомнила ей Харриет. — А вдовы на ранних стадиях вдовства обычно не развлекают своих врачей. Вероятно, будет лучше, если ты немного подождешь.

Но Гэй только улыбнулась и с нетерпением ждала, пока горничная подаст блюдо с дикой уткой.

— Возвращаясь к твоему обмороку… — начала она.

— Нет, нет! — взмолилась Харриет. — Я сама его не понимаю и не горжусь, что поставила себя в дурацкое положение. — Она не знала, почему все еще скрывает от сводной сестры находку на чердаке. Во-первых, сейчас, в столовой, Харриет уже не очень верила, что на самом деле наткнулась на живописное полотно, похожее на портрет Филипа Дрю в костюме эпохи Регентства. Лучше она предпримет еще одну вылазку на чердак и убедится наверняка, прежде чем что-нибудь расскажет.

Этим вечером Гэй раскладывала пасьянс, а Харриет села за фортепиано и праздно пробежала пальцами по клавишам. На крышке фортепиано все еще стояла коробка со снотворным. Но Харриет не собиралась пользоваться пилюлями.

Ей не нужно успокаивать нервы лекарствами.

 

Глава 3

Следующий день был одним из тех погожих деньков, что обещают возвращение лета, хотя оно уже улетело на золотых крыльях, а толстый ковер листьев на дороге ясно говорил, что осень уже вступила в свои права.

Харриет взяла мольберт в сад и решила написать садовую стену. Над стеной виднелись конюшенные часы, и ей удалось ввести часы в картину… и флюгер на их верхушке, и буйство виргиний, густо увивших одну из пристроек.

Картина получалась вполне реалистическая, так как Харриет не была настоящей модернисткой. К своей живописи она подходила по-модернистски, но с исключительной осторожностью, и главным ее коньком было смешение цветов. Цвет завораживал ее… и она щедро пользовалась красками — но с определенной долей самоограничения. До сих пор Харриет удалось продать мало картин, и она очень жалела, что, скорее всего, не сможет попасть в Лондон к началу своей выставки — ради нее она как проклятая работала несколько месяцев — и вынуждена положиться на помощь друга, который сообщит ей позже, как прошел показ.

Хотя Гэй сказала, что обойдется и без нее, Харриет слишком хорошо знала, что, когда придет время ехать в Лондон, на Гэй навалится очередной приступ скорби и она не посмеет покинуть бедную сестру.

Вечером Харриет, в светло-коричневых брюках, бледно-желтом свитере, с распущенными волосами, любовно склонилась над мольбертом и, с головой уйдя в любимое дело, испытывала огромное удовольствие, как вдруг в ее уголке сада появился доктор Дрю, приблизился и, прежде чем заговорить, немного понаблюдал за ее работой.

— Неплохо. — Похвала прозвучала холодно и словно сквозь зубы, Харриет откинула волосы и посмотрела на доктора со сдержанной неприязнью.

— Не стоит хвалить из вежливости, — сказала она. — Кому-то мои картины нравятся, кому-то нет.

— Я не сказал, что мне нравятся ваши картины. Но с другой стороны, не могу сказать и обратного. Не любить их глупо. Ваши произведения похожи на ванну из духов.

— В каком смысле?

— Тонешь в цвете. Не сомневаюсь, придет время, когда люди будут наслаждаться созерцанием подобных картин.

— Спасибо. — Харриет говорила неловко и отчужденно, а доктор Дрю уселся на траве и скрестил ноги, как сапожник.

— Я заметил, что утром при моем появлении вы даже не побледнели. Когда я комментировал вашу работу, вам даже не понадобилась нюхательная соль. Это потому, что при дневном свете я вас меньше пугаю, или моя ужасная сущность проявляется только в сумерках?

— Глупости говорите. — Харриет начала складывать кисти, а доктор наблюдал за ней… за движениями маленьких красивых рук, грациозными поворотами запястий. Блестящие в солнечном свете ее волосы были прекрасного светло-янтарного цвета, а кожа чиста, как заря. — Если думаете, что вчера я притворялась, — пожала она плечами, — меня это не волнует.

— О, я совершенно уверен, что не притворялись. — Доктор предложил девушке сигарету, но она отрицательно покачала головой. — Вы были без сознания целых пять минут, прежде чем открыли глаза. И этот крик… У вас, видимо, превосходные легкие.

Глядя на него, Харриет слегка покраснела.

— Похоже, мне следует опять извиниться, — сказала она. — И я извинюсь, если хотите.

Он тоже покачал головой:

— Не за что.

— Но ведь вас разозлила такая бурная реакция на ваше непрошеное появление вчера вечером?

— Готов признать, оно было непрошеным.

— Впрочем, в гостиной было не так уж темно!

— Чуть темнее, и вы могли бы не перенести подобный шок.

Харриет бросила на доктора внимательный взгляд:

— Вы знаете о своем портрете на чердаке?

— Разве есть такой? — проговорил тот невыносимо спокойным голосом.

— Ну, конечно, портрет не ваш. Мужчина, который позировал для него, умер более ста лет назад. Но сходство с вами поразительное! Я… сначала я не могла поверить, что это не вы.

— И этим объясняется испытанный вами шок, когда я вошел из сада?

— Да.

Утреннее солнце пригревало, в этот час сад был царством мира и спокойствия. Плодовые деревья гнулись под еще не собранным урожаем, и розовые яблоки вперемешку со шпалерными сливами и грушами щедро дарили Харриет необходимое для ее полотна богатство цветов и оттенков. Под деревьями ярко зеленела недавно подстриженная трава. Небо над головой было почти по-итальянски голубым, несколько белых облаков плыли по нему, как белые лодочки по безмятежному морю.

Доктор Дрю задумчиво опустил сигарету в пепельницу Харриет. Он рассматривал сад, потом его взгляд скользнул в сторону дома с кривыми тюдоровскими натрубниками.

— Здесь очень красиво, — заметил он. — Очень! — В темных глазах читалось неподдельное восхищение — они даже чуть потеплели. — До вашего возвращения из Италии я часто проезжал мимо и любовался домом. Не часто встречается старое здание в такой хорошей сохранности.

— Насколько мне известно, зять потратил на дом очень большие средства, — вспомнила Харриет. — И в конце концов, главное в сохранении домов — деньги, не так ли?

— Если разумно потрачены.

— У Эрншо деньги водились. Если бы дом бросили на произвол судьбы, пострадала бы семья.

Все еще с замкнутым, отчужденным выражением во взгляде доктор следил, как она смешивает краски.

— Вы сказали «семья», — заметил он. — Но, как я понял, она практически исчезла. Короче говоря, ни одного Эрншо не осталось?

— Только моя сестра… и она не Эрншо.

— Жаль, что ваш зять не оставил ребенка.

— Да, печально, правда?

Харриет подняла глаза, и, если бы ее попросили описать выражение лица доктора, она бы ответила, что доктор Дрю откровенно ушел в свои мысли.

— Кстати, — машинально потянулся он за новой сигаретой, — как чувствовала себя утром ваша сестра?

— Не думаю, что с Гэй что-то не в порядке. — Она ответила в тон и с явным оттенком холодности.

— Вы не забываете, что она перенесла довольно серьезный удар? — В глазах доктора Дрю мгновенно появилось критическое… очень неодобрительное выражение. — Привязана она к вашему зятю или нет, шок от его смерти в Италии меньше не стал. Едва ли существует более неприятная вещь, чем такое происшествие в чужой стране. Не говоря уже о трудностях с языком — сомневаюсь, что миссис Эрншо хорошо говорит по-итальянски, — неизбежно возникают многочисленные сложности.

— По-моему, все вели себя с исключительной деликатностью, — ответила Харриет, гадая, почему так возмущена ситуацией, весьма тягостной для Гэй, ведь все-таки она потеряла мужа, пусть и нелюбимого. Харриет пришла к выводу, что знание эгоистической сущности Гэй подсказывает ей, как удобно та чувствует себя посреди всеобщего внимания и такого количества сочувствия, что может лакать его, словно кошка — сметану. Даже тщательный подбор траура доказывал, что молодую вдову вовсе не терзают печальные воспоминания. И решимость доктора Дрю во что бы то ни стало переубедить Харриет, возможно, служит еще одной причиной, почему она принимала в штыки каждое упоминание доктором вдовства сестры. — К тому же не забывайте, Гэй жила у тетки Брюса — то есть он только называл ее так, — а она довольно влиятельная персона и прекрасно разбирается в том, за какие ниточки дергать в Италии. Тетка была замужем за итальянским маркизом и стала практически итальянкой.

— Понятно.

Доктор Дрю явно хотел задержаться на этой теме подольше, но Харриет разозлилась, потому что он отказался обсуждать находку на чердаке. А из того малого, что удалось прочесть по его лицу, напрашивался вывод: доктор не слишком удивлен ее открытием… или же удивлен, но не желает в этом признаваться. Но вероятнее всего, просто не поверил и думает, что ее подвело развитое воображение.

— Насчет вчерашнего вечера… — начала Харриет.

— Забудьте, — посоветовал доктор и улыбнулся. — Вероятно, с вами случился нервный приступ.

— Ничего подобного, — упрямо продолжала Харриет. — Я искала полотно с изображением цветка в пару тому, что нашла позавчера, и наткнулась на груду прислоненных к стене картин… большей частью портретов. Там был один…

Доктор Дрю отмахнулся от надоевшей осы:

— Эти насекомые обмануты хорошей погодой. Вместо того чтобы спрятаться до будущего года, они возомнили, что опять наступает лето…

— Доктор Дрю! — сердито воскликнула Харриет.

— Да?

Их взгляды встретились, и в его глазах мерцал холодный огонек.

— Я рассказываю вам о портрете… И поймите, наконец, что я не кричу во все горло без особой на то причины!

— Рад слышать.

Огонек не исчезал.

— И не в моих привычках падать в обморок где попало.

— Не где попало! Вы упали даже с достоинством — прямо мне в руки! — Филип бросил на землю вторую сигарету. В его глазах плясали веселые чертенята. — Знаете, вы слишком легкая. Вам надо лучше питаться. И мне лестно, что вы носите мой образ в душе и думаете, что узнаете меня на чужих портретах. Даже не верится, что произвел на вас такое неизгладимое впечатление… при наших встречах вы относились ко мне враждебно. — Он поднялся и насмешливо добавил: — Это только показывает, как легко вы впадаете в заблуждение.

Харриет сердито ответила:

— Ничего подобного, я даже не думала о вас, когда увидела портрет…

Врач покачал аккуратно причесанной темноволосой головой, впрочем вполне дружелюбно.

— Жаль, а я-то уже решил, что все-таки произвел на вас какое-то впечатление. А теперь скажите, где найти вашу сестру? Я хочу увидеть ее до отъезда. Хочу выяснить, действуют ли новые таблетки…

— Если вы имеете в виду те, что советовали мне выпить вчера вечером, не знаю, потому что не принимала их!

— Ай-ай-ай! — воскликнул он. — Значит, не подчиняетесь указаниям врача?

— Вы не мой врач, — начала Харриет, как вдруг из-за яблони показалась Гэй, ступавшая по траве так тихо и изящно, словно нимфа, гулявшая здесь веками, а не только что овдовевшая молодая женщина с очень земными вкусами. Не обращая особого внимания на окружающее, она задумчиво подошла к собеседникам. Гэй временно отказалась от траура и надела белое шерстяное платье, модно короткое и, помимо прочего, придававшее ей сходство с маленькой девочкой, а на плечи накинула дымчато-голубой кардиган.

Золотые волосы стягивала сзади ленточка — тоже дымчато-голубого цвета. Глаза, широко распахнутые, были ясны, невинны и глубоки, словно колокольчики в чаще весеннего леса.

— О, привет! — воскликнула Гэй, очевидно только что заметив их присутствие. — Какая неожиданная встреча, доктор. Впрочем, я думала найти Харриет, потому что здесь один из ее любимых укромных уголков.

Доктор Дрю мгновенно заволновался, потому что Гэй шла по траве в исключительно тонких туфлях. Ей следует больше заботиться о своем здоровье.

— По-моему, вы не понимаете, что ведете себя с недопустимой беспечностью, — серьезно предупредил он, усаживая ее на садовый стул. — Подхватите простуду, а вам она не понравится, потому что почти обязательно затронет грудь, а это одно из ваших слабейших мест. Честно говоря, вам лучше провести зиму на Багамах или в другом подобном месте.

Гэй с легким оживлением улыбнулась врачу и приняла одну из его сигарет.

— Багамы? — повторила она. Похоже, идея пришлась ей по вкусу. — Ну, может, и съезжу туда, но потом. В настоящий момент я чувствую себя в гораздо большей безопасности на родине. — И она поежилась, словно крайне болезненное воспоминание подействовало на нее тем же образом, что и человек, гуляющий по ее могиле.

Филип Дрю явно с радостью дал бы себе пинка за эту бестактность.

— Да, конечно, — согласился он, критически оглядывая пациентку. Затем наклонился и взял ее за запястье. Харриет отметила, что, даже установив частоту пульса как удовлетворительную, руку он не отпустил. — Это остается пока одной из ваших проблем, — понимающе нахмурился доктор. — Вы еще долго будете чувствовать угрозу? Хотеть находиться в окружении привычных вещей, а это может изолировать вас от мира. Вам следует бороться с этим чувством… бороться с ощущением безопасности там, где все знакомо, и, следовательно, постоянно…

— В «Фалезе» для Гэй почти все незнакомо, — не удержалась от замечания Харриет, которая склонилась над мольбертом, поджав губы. — Брюс унаследовал его всего за несколько недель до смерти.

Доктор нахмурился. Но на этот раз отнюдь не понимающе.

— Не поймите меня буквально, мисс Стайлс, — с упреком ответил он Харриет. — Когда я говорю «знакомый», я имею в виду знакомство в определенном смысле. Миссис Эрншо жила здесь со своим мужем, и, очевидно, они вместе строили планы по поводу поместья. Они были счастливы, знакомясь с домом, гуляя по нему — открывая его для себя.

— Брюс сказал, что здесь сыро, а Гэй подумала, что дом слишком далеко от населенных мест, — упрямо пробормотала Харриет, выдавливая на палитру белый хром, хотя на самом деле ей нужен был желтый.

Гэй добродушно улыбнулась.

— Дорогая, у тебя магнитофонная память, — заметила она. — Но доктор Дрю просто пытается мне помочь. Он знает, что я слегка растеряна, но без тебя мне пришлось бы совсем худо. — Гэй просительно обратилась к врачу. — Не обращайте внимания на Харриет, — сделала она попытку защитить сводную сестру. — На самом деле она замечательно за мной ухаживает, и, хотя иногда кажется букой, на самом деле это просто защитная маска. Харриет всегда наступает на мозоли людям, ни в малейшей степени того не желая. Поверьте мне на слово!

— Спасибо на добром слове! — воскликнула Харриет, широко открывая глаза. — Очень интересно услышать о себе с такими живописными подробностями.

— Я просто пытаюсь сломать лед между тобой и доктором Дрю, — объяснила Гэй. Затем она снова обернулась к доктору: — Я знаю, у многих складывается неправильное впечатление о Харриет…

— Не думаю, что у меня возникло неправильное впечатление, — отозвался доктор Дрю, таинственно сжав губы и устремив на Харриет непроницаемый взгляд темных глаз. — Впрочем, сегодня утром моей задачей было узнать самочувствие вас обеих. Я уже убедился, что мисс Харриет отлично себя чувствует… — Доктор Дрю сделал паузу, словно ожидал от Харриет такого же бесстрастного взгляда. — А вы просто ведите себя осторожнее и не ходите по сырой траве в неподходящей обуви. — Доктор нахмурился, словно они обе вывели его из равновесия. — Идите в дом и смените туфли, — посоветовал он.

— Непременно, — примирительно пообещала Гэй.

— Почему бы вам не отнести ее на руках? — предложила Харриет, потом встала и сложила мольберт. — Я иду на прогулку, — объявила она.

— Но, дорогая, — возразила Гэй, — уже почти ленч. — Томный, затуманенный взгляд остановился на докторе. — Может, останетесь на ленч?

Врач с сожалением покачал головой:

— Увы, но сегодня у меня много пациентов. Возможно, в другой раз.

— Тогда пообедайте с нами сегодня? Нет, в самом деле? — И, демонстрируя нетерпеливое желание: — Не забывайте, мы — две одинокие женщины, запертые в четырех стенах!

— Одна одинокая женщина, — перебила ее Харриет, с треском защелкивая коробку с красками. — Лично мне нравится одиночество. Всегда пишу лучше без посторонних свидетелей. — Взгляд зеленых глаз, направленный на Филипа Дрю, вызвал у врача довольно странную улыбку.

— Если будете так любезны и перенесете приглашение на вечер завтрашнего дня, — сказал он своей главной пациентке, — я с большим удовольствием его приму. Собственно говоря, завтра у меня свободный вечер.

— Тогда до завтра.

Пока Харриет брела в противоположную сторону, Гэй направилась с доктором по предательской осенней траве сада к его машине и напоследок лукаво заметила:

— Не знаю, куда вы вчера собирались, доктор, но своим костюмом вы оказали честь тому, кто вас пригласил… или вы исполняли роль хозяина?

Врач глянул на нее сверху вниз с тем же странным выражением на лице.

— Туше! — воскликнул он. — Вчера вечером я работал, но был важный повод, и мне удалось уговорить другого врача принять моих больных.

Гэй тихо пробормотала:

— Даме посчастливилось!

— Ей-то? — Доктор вопросительно улыбнулся. — Ну, не мне об этом судить. Но вполне вероятно, что счастливцем был я. — Гэй пользовалась очень нежными, тонкими духами, и сейчас легкий ветерок принес аромат за ней как шлейф. Доктор восхищенно вдохнул воздух. — Кстати, форма одежды на завтра — белый галстук и фрак? Я всегда предпочитаю уточнить заранее.

— О, мы не устраиваем официальных приемов. — Гэй выглядела одинокой и печальной. — Приходите в чем есть, если хотите. Будем рады вашему присутствию.

После его отъезда Гэй задумчиво пошла по дорожке в направлении дома. За ленчем она кое-что открыла сестре:

— Кухарка рассказала мне довольно любопытную историю о доме. Очевидно, во время Регентства тот Эрншо, что унаследовал поместье, вступил в неудачный брак, жена бросила его и убежала. Разразился ужасный скандал, так как он устроил за ней погоню и, по слухам, избил ее любовника хлыстом, а потом запретил жене появляться в его владениях. Она не вернулась, но вышла ли за другого — не знаю… В те дни это было не так-то легко. Впрочем, род — или эта конкретная ветвь — с его смертью прекратилась, так как он не имел наследников. Поместье перешло к дальнему кузену, а Брюс — потомок этого дальнего кузена. Подумать только, но из-за неверности некоей леди Брюс мог не стать наследником, и нас сейчас бы здесь не было.

Харриет задумчиво поглядела на нее через стол.

— Это просто легенда или правда? — спросила она.

— Думаю, правда. Но если хочешь услышать, больше, спроси кухарку.

— Обязательно, — ответила Харриет и уставилась в тарелку. Она осторожно помешала суп, отложив ложку, и спросила: — Как звали джентльмена?

— Кажется, Ричард Эрншо.

— И он жил во время Регентства?

— Да. Но во все подробности тебя посвятит кухарка. — Гэй положила хлеб на тарелку и улыбнулась. — Похоже, после исчезновения жены ходило много разговоров, что женщину забили до смерти, и разные люди в разные времена клялись, что видели ее призрак. Кухарка рассказала мне эту историю, потому что после твоего крика и обморока совершенно уверилась, что ты видела привидение! Я сказала, что ты не из тех, кто кричит или теряет сознание при виде призраков, но вряд ли она мне поверила.

Харриет взглянула на сестру.

— Можешь сказать кухарке, что призрак несчастной леди я не встречала, — сказала она, очень медленно выговаривая слова. — Но привидение, очень может статься, все-таки видела!

 

Глава 4

На следующий день Филип Дрю обедал в «Фалезе», и, с точки зрения хозяйки, вечер увенчался полным успехом.

Гость отпускал комплименты по поводу блюд и цветочных композиций. Стол явно произвел на него впечатление, как и поданные к трапезе вина, которые были выше всяких похвал.

— Ваш муж, должно быть, знаменит своим белым рейнвейном, — пробормотал он, пробуя содержимое бокала, и Гэй с печальным видом признала, что муж был широко известен очень многим. На ней были тонкие черные брюки колоколом, а расшитый бисером топ позволял обойтись без лишних драгоценностей, но пара невероятно дорогих украшений все же пережила намерение Гэй временно избавиться от неуместных в трауре побрякушек и ненавязчиво обращала внимание присутствующих на безупречность ее холеной кожи. Высокая прическа демонстрировала великолепие светлых волос и одновременно подчеркивала красоту шеи.

Возможно, убитые горем вдовы так не одеваются. Но Филип Дрю явно исповедовал широту взглядов — как, вероятно, и подобает людям его профессии — и больше значения придавал поведению, чем внешности. Он с непреходящим интересом наблюдал за сменой выражений на лице хозяйки; особенно его завораживал трепет ресниц и белые веки, к которым ресницы прикреплялись.

В этот раз Гэй не использовала тени для век… вероятно, посчитала, что они так же неуместны, как и некоторые драгоценности. Макияж отличался очаровательной скромностью и был наложен с исключительным искусством.

Никто не мог сравниться в очаровании с хозяйкой дома. И ни один мужчина не мог заметнее оценить ее обаяние и привлекательность, чем доктор Дрю, сидящий на противоположном конце стола… так как в отсутствие хозяина она настояла, чтобы его место занял доктор.

Харриет затратила на свою внешность не меньше усилий, чем сводная сестра, но результаты неизбежно оказались не столь впечатляющими. Во-первых, платье — ей не пришло в голову на такой случай надеть что-то другое, — вряд ли можно было ожидать, что обычный мужчина догадается, что это предельно простое платье стоит больших денег и с изнанки на нем красуется ярлык знаменитой фирмы. Платье было из тяжелого белого шелка, без вышивки, и к нему Харриет надела жемчуг — наследство и память о матери.

Харриет долго так и этак причесывала волосы, пытаясь придать им форму в разных стилях, но под конец решила оставить, как обычно, распущенными. При свете свечей она выглядела очаровательно, со склоненной задумчиво головой, скромно опущенными глазами, словно в размышлении обо всем, что представало перед ней.

Почти не принимая участия в застольном разговоре, Харриет после обеда оставила сотрапезников наедине и отправилась разливать кофе и расставлять чашки. Филип Дрю вскочил, предлагая помощь, но девушка, не поднимая на него глаз, заверила, что вполне способна принести и подать кофе без его участия.

Доктор с явным неудовольствием опустился в свое глубокое, удобное кресло. Он предложил хозяйке сигарету и поднес зажигалку, но Харриет, которая решила последовать примеру сестры и нарочито медлила, такой предупредительности с его стороны не дождалась.

Прежде она уже как-то уверяла гостя, что не курит, однако сегодня, очевидно, почувствовала такое желание. Сигарета в пальцах девушки дрожала так, что это заметил доктор Дрю и тихо сказал, что она неправильно затягивается. В конце концов Харриет выронила сигарету, та упала ей на колени и прожгла белое платье. Заливаясь густой краской и кусая губы, девушка попыталась притвориться, что ничего не произошло.

— В мастерской обязательно что-нибудь сделают, — пробормотала она. — Там могут отремонтировать все, что угодно.

— Какая жалость, что ты испортила именно это платье, — сказала Гэй, наклоняясь к ней, чтобы оценить причиненный ущерб. — Что-то ты сегодня не в своей тарелке, дорогая. Такой неловкой я тебя еще не видела.

Харриет торопливо разлила кофе по чашкам, потом извинилась и сказала, что пойдет наверх проверить, все ли окна закрыты. У экономки был выходной вечер, и она пообещала женщине, что займется проверкой сама, так как Гэй боялась оставлять на ночь окна в свободных комнатах открытыми. Сегодняшний день был очень теплый, все окна стояли распахнутыми настежь.

Какое-то мгновение Харриет боялась, что доктор Дрю предложит проводить ее. Тот раздавил сигарету в пепельнице и сделал движение, словно собирался встать. Но потом, очевидно, передумал и уселся поудобнее.

— Дорогая моя, если увидишь что-то страшное, просто кричи, — беззаботно посоветовала Гэй, перед тем как Харриет вышла из комнаты.

— Совсем не уверен, что мне льстит это замечание, — уже у самой двери услышала Харриет протест доктора. — Вчера мисс Стайлс пронзительно закричала от одного лишь моего вида. А если в доме скрывается нечто пострашнее меня… ну, тогда мы наверняка услышим настоящий рев!

Оба рассмеялись, словно эта шутка была очень забавной, и Харриет пошла своей дорогой. Она закрывала окна со всей возможной медлительностью, а когда все-таки закончила, отправилась в свою комнату и подкрасила лицо, затем чуть сбрызнула себя духами, спустилась вниз в легком облаке цветочного аромата и, войдя в гостиную, заметила, как Гэй, сморщив нос, взглянула на сестру с умеренным удивлением, вскоре сменившимся легкой задумчивостью. Впрочем, она сказала только:

— Долго же ты отсутствовала, дорогая моя. Насколько я понимаю, тебе не встретилось ничего страшнее доктора Дрю?

— Нет, — ответила Харриет.

Взгляды Харриет и доктора Дрю встретились, и в темных глазах врача блеснул холодный юмор, а через мгновение — легкий вызов, словно он ожидал, что Харриет опровергнет это замечание, возразив, что в нем нет ничего устрашающего. Но Харриет не сказала ни слова. Она просто заняла свое место и молча уставилась в окно на освещенную луной террасу.

У девушки, как только она вернулась в комнату, возникло отчетливое впечатление, что без нее здесь прекрасно обходятся. Позы гостя и хозяйки были непринужденны, в воздухе витал приятный, особенный аромат дорогих сигарет доктора Дрю — похоже, они очень пришлись по вкусу Гэй, — и было ясно, что время, которое Харриет отсутствовала, они хорошо провели тет-а-тет.

Гэй объяснила, что доктор сейчас рассказывает о своих путешествиях и Харриет наверняка поразится, когда услышит, сколько он странствовал. Еще доктор поведал о своей практике в Лондоне и причине, почему временно ее оставил. Подхватил болезнь — какой-то вирус, — и ему рекомендовали сменить городскую жизнь на деревенскую из-за воздуха. К счастью, старому доктору Парксу требовался помощник-заместитель, чтобы вести его практику, и доктор Дрю заполнил брешь. И замечательно, потому что доктор Паркс чудесный старичок, но ему уже пора на пенсию, а доктор Дрю на самом деле врач-консультант. Специалист по нервным расстройствам!

— Да неужели? — бросила Харриет. Она оторвалась от залитой лунным светом террасы и обернулась к присутствующим. С первого взгляда было ясно, что Филип Дрю совершенно не похож на недавнего больного. Ей он показался отменно здоровым. И Харриет пожалела гипотетического несчастного пациента с временным расстройством нервной системы, которого ожидает неизбежное открытие, что доктор Дрю не способен сострадать, поскольку людям вроде доктора Дрю это чувство незнакомо.

Исключение возможно только в редких случаях, при условии, что пациент — молодая и красивая вдова, готовая приписать ему качества, которыми он почти наверняка не обладает…

— Ну, не думаю, что здесь вы переутомитесь, — услышала она свое замечание, слегка ехидное. — Деревенские жители редко болеют, а нервы у них в полном порядке.

Доктор Дрю не стал вступать в спор по этому поводу и просто сидел, глядя на девушку с раздражающим самодовольством, чуть уловимой насмешкой в одном уголке губ и тлеющей сигаретой в другом.

В десять часов доктор Дрю поднялся, сказав, что должен идти, и Гэй захотела проводить его к автомобилю. Однако доктор сразу заметил, что ночной воздух повредит ей в нынешнем, безусловно хрупком состоянии и ей лучше остаться дома. Уже начало октября, и с заходом солнца в воздухе по-осеннему холодно. Не следует обманываться слабым солнечным светом в дневное время.

Гэй, всю жизнь обожавшая, чтобы с нее сдували пылинки, казалось, хотела взбунтоваться, но затем явно решила, что будет любопытно побыть хрупкой фарфоровой статуэткой. Покойный муж отнюдь не считал ее фарфоровой, хотя ценил за красоту. Доктор Дрю недвусмысленно дал понять, что Гэй ему нравится, и, кроме того, проявил твердость настоящего мужчины, когда настоял на своем, оберегая потенциальное сокровище. Во всяком случае так могло показаться, когда он бережно опустил руку на плечо Гэй и на миг сжал его.

И в самом деле, если она не в состоянии присмотреть за собой, кто должен сделать за нее эту работу?

Харриет проводила его к автомобилю и стояла рядом, пока он открывал дверцу и садился за руль. В своем легком платье она выглядела как бледная моль во мраке, ночной ветер шевелил волосы. Харриет обхватила ладонями голые плечи, и доктор Дрю заметил, что она ежится.

— Вам тоже лучше вернуться, — грубовато посоветовал он.

— Только не говорите, что я подхвачу воспаление легких, — насмешливо откликнулась она.

Врач отрицательно покачал головой:

— Воспаление легких вам не, грозит. Но вы легко пугаетесь, и я не могу бросить вас одну на дороге. Вряд ли ваша сестра сумеет без лишних сложностей привести вас в чувство.

«Неприятный тип, — подумала Харриет, со злостью разглядывая задние фары его автомобиля. — Только потому, что вчера вечером я сделала глупость!»

Харриет поклялась себе, что бы ни случилось с ней в будущем, она никогда — или надеется, что никогда, — не прибегнет к профессиональной помощи доктора Дрю. Да и в тот вечер он ничем особенным себя не проявил. Помнится, ему даже не пришло в голову предложить ей немного коньяку.

По возвращении в гостиную Харриет нашла сводную сестру в уютной позе перед электрокамином, мечтательно созерцающей горку фальшивых дров. На лице — сосредоточенность, в фиалковых глазах — истома.

— Он милый, правда? — протянула Гэй, словно обращаясь к самой себе, и Харриет подумала, что отвечать не имеет смысла.

— Принеси мне бокал на ночь, хорошо, дорогая? — попросила Гэй, сползая еще ниже в кресле. — Большой коньяку и содовой. И налей себе, если хочешь.

— Нет, — ответила Харриет, удивленная этим предложением, потому что была крайне воздержанна, — но с удовольствием присоединюсь с чашкой шоколада. Сначала принесу коньяк, потом вернусь с шоколадом.

— Давай, — рассеянно проворковала Гэй.

На кухне никого не оказалось, так как прислуга уже спала, и кувшинчик молока на плите вскипел очень быстро. Харриет принесла в гостиную чашку с шоколадом и тарелку бисквитов, и, пока уплетала пирожные — она почему-то не получила удовольствия от сегодняшнего обеда и фактически не притронулась к еде, — Гэй очнулась от рассеянности и внимательно посмотрела на сестру.

— Я сейчас подумала, — наконец произнесла она, — какая странная штука — жизнь.

— В каком смысле? — спросила Харриет, без труда представляя себе, что последует дальше.

— Ну… — Гэй с удовольствием потянулась, затем свернулась в кресле клубочком, как довольная кошечка. — Всего несколько недель назад я была совершенно разбита смертью Брюса. Да, в самом деле, — в ответ на вопросительный взгляд сестры. — Я клялась, что больше не выйду замуж, потому что от мужчин одно беспокойство. — Видимо, она имела в виду шум, поднятый кончиной мужа. — Думала, что куда веселее жить одной или в компании с кем-то вроде тебя. И ты все еще нужна мне, что бы ни произошло. — Она взъерошила чуть растрепанные волосы Харриет.

— Спасибо, — пробормотала Харриет. Если она и собиралась выяснить вечером с сестрой отношения, то теперь перед собой увидела красный свет. Предупреждение, что, в конце концов, не обязательно безоговорочно жертвовать своими планами.

Гэй задумчиво затянулась сигаретой.

— Да, странно, — повторила она. — Странно, как меняется настроение. Но ведь тогда я не имела возможности познакомиться с таким мужчиной, как доктор Дрю, верно?

— Хочешь сказать, что до возвращения из Италии не встречала доктора Дрю?

— Да.

— Но после первой встречи он произвел на тебя большое впечатление?

— Я подумала, что он очень хороший врач и, видимо, отлично понимает мои ощущения. Но до вчерашнего вечера, когда я увидела его в вечернем костюме, не понимала, что он изумительно привлекательный мужчина. Не думаю, что раньше встречала такого мужчину. И сегодня вечером я так увлеклась разговором, что от души пожалела, когда он решил откланяться. Конечно, будь я немного сильнее, вероятно, он остался бы подольше. Но, как врач, он остерегался перегрузить меня. В следующий раз… В следующий раз я настоятельно попрошу его задержаться.

— О! Значит, в твои планы входит и следующий раз? — спросила Харриет, удивляясь, почему сделала такое глупое замечание, ведь намерения вдовы ясны как день.

— Конечно. А потом будет много других «следующих раз», и думаю, отказов не последует. Уверена, что ему здесь понравилось, а ты?

— По-моему, обворожительная пациентка пленила его своими чарами.

Гэй прыснула:

— Какая безбожная лесть, дорогая моя. И ты правда считаешь меня обворожительной?

— Словно я не знаю! — воскликнула Харриет, качая головой. — Сколько мужчин признавалось тебе в любви, после того как ты достигла соответствующего возраста?

— Множество. — Гэй снова рассмеялась.

— Ну, тогда не спрашивай, считаю ли я тебя очаровательной. Но доктор Дрю не я — и не все те другие мужчины, павшие к твоим ногам! Просто учти, что он, возможно, женат.

— Нет, я его спрашивала. — Фиалковые глаза блестели весельем, потому что Харриет выглядела слегка шокированной этой новостью. — Спросила, есть ли у него жена, и если нет, то почему.

— И что он ответил?

— Подтвердил, что является стойким и убежденным противником брака. Но все равно, долго ему не продержаться. Мужчины его типа внезапно капитулируют в назревший момент, и к тому же, на мой взгляд, Филип Дрю уже немного устал от холостяцкой жизни. Я сужу по его поведению в гостиной и по сожалению на лице, которое, я заметила, появилось, когда наступило время уходить. Он что-то говорил о довольно милой квартире в Лондоне, но квартира — не дом. Ну, ведь не дом, правда?

— Не знаю. — Харриет пожала плечами. — Все зависит от площади квартиры и нравится она тебе или нет. Мне очень нравится моя двухкомнатная норка в Лондоне, но, похоже, раз я не собираюсь возвращаться, ее следует сдать.

— Погоди, не торопись, дорогая моя, — предостерегла Гэй и попросила передать ей сигарету. — Ты скажешь, что у меня предчувствие по поводу доктора Дрю. По разным причинам, но мы превосходно подходим друг другу. Я всегда думала, как прекрасно иметь мужем врача, и, раз у меня не очень богатырское здоровье, это было бы солидным капиталовложением. И к тому же я люблю такой тип — с ярко выраженным мужским началом. Если он тебя не любит, натерпишься страху, потому что жалости от него не жди. Но если абсолютно уверена в обратном!..

Сидя в кресле, Харриет смотрела на сестру с нескрываемым удивлением.

— Ты же — на этом этапе — не собираешься выйти за него замуж? — с ужасом спросила она.

Сводная сестра хитро улыбнулась, окутавшись облаком сигаретного дыма.

— Дорогая, ты не очень сообразительна, правда? Разве я не сказала абсолютно ясно, что речь идет только о браке, и не меньше?

— Не говори глупостей!

— Я и не говорю. Просто решила, что опять должна выйти замуж.

— Но ты вдова всего несколько недель!

— Разумеется, я вступлю в брак не раньше, чем положено вдове, — скажем, через шесть месяцев? Думаю, через полгода у меня появится полное право на новое замужество.

Харриет поднялась и принялась расхаживать по комнате. Возможно, она старомодна, но что-то во взглядах сестры и ее способах самовыражения иногда вызывало у нее активное неприятие.

— А ты не ставишь телегу впереди лошади? — с непривычной ноткой осуждения спросила наконец Харриет.

— В каком смысле?

— Ну, прежде чем ты станешь женой доктора Дрю, у самого доктора Дрю должно появиться желание стать твоим мужем! Пусть ты полна очарования и невероятно соблазнительна, но, вполне возможно, его вообще не привлекают брачные узы.

— Теперь ты говоришь глупости, — заметила с тихой улыбкой Гэй.

— Ну, возможно, у него кто-то есть на примете, на случай, если однажды он захочет создать семью.

— Опять ты болтаешь глупости.

— Он встречает много симпатичных медсестер, и такие люди…

— Врачи закала Филипа Дрю редко женятся на медсестрах.

Харриет пожала плечами:

— Ты же его почти не знаешь. Строить планы на мужчину, с которым едва знакома!

Гэй откинулась на спинку кресла, бросила на сестру задумчивый взгляд, затем задумчивость сменилась пеленой непроницаемости.

— А, ну хватит на сегодня об этом. Я могу наверняка сказать, что ты все еще думаешь о Брюсе и сроке моего вдовства. Но ты забыла, что у меня еще есть много других обязанностей. Дом большой, поместье тоже не маленькое, и если я не приобрету мужа, то хотя бы агент, действующий в моих интересах, мне необходим. — Она стряхнула пепел сигареты в пепельницу. — Кстати, что на самом деле заставило тебя вчера упасть в обморок? — с внезапной резкостью спросила она.

— Говорю же… после прогулки по чердаку я немного разволновалась, доктор Дрю напугал меня, войдя через сад.

— Но еще даже не стемнело, и у него был вполне респектабельный вид. Грабители обычно не вламываются в дома в вечерних костюмах.

Харриет явно была недовольна собой.

— Знаю, глупо, но я сама не понимаю… Разве что…

— Да?

— Нет, ничего.

— Кстати, что ты искала на чердаке?

— Ничего особенного. Картину.

— Там есть картины?

— О да, довольно много. Семейные портреты, все в таком духе…

— Семейные портреты?

— В основном просто хлам — так, ничего ценного. — Харриет впоследствии так и не поняла, почему уточнила эту деталь, но в тот конкретный момент ей не хотелось, чтобы Гэй поднялась на чердак и нашла портрет мужчины, так напоминающего Филипа Дрю. Если найдет, то обязательно заинтересуется сходством, наверно, унесет картину с собой и покажет врачу в его следующий приезд. Рядом с портретом сходство, вероятно, исчезнет, и они с Гэй вместе посмеются над Харриет за то, что она вообразила невесть что и в результате упала в обморок, а это, независимо от причины, просто нелепость!

Ибо что общего может быть между Филипом Дрю и портретом с чердака?

Гэй вдруг улыбнулась своим мыслям и допила остатки коньяка.

— Ну, пойду спать, — заявила она, — и, несмотря на все твои аргументы против брака, очень надеюсь, что мне приснится Филип Дрю. Приснится его сильный, решительный подбородок, эти замечательные брови и восхитительные темные глаза. Ну скажи, разве они не восхитительны? — Гэй вопросительно взглянула на Харриет. — Но больше всего мне нравятся его руки. Какие великолепные, породистые руки! Худые, загорелые, сильные. Не назову их руками хирурга, потому что они к тому же довольно безжалостны, но это умные руки… и когда он проверяет мой пульс, я вся пылаю!

— Тогда пусть лучше оставит твой пульс в покое, — коротко заметила Харриет, и Гэй рассмеялась.

— Когда вчера я увидела его перед тобой на коленях, ты выглядела так, словно не понимаешь, что произошло, — сказала она. — Но я поняла! И готова хоть каждый вечер с радостью грохаться без памяти, если это поставит его передо мной на колени!

Но известие, что из-за нее безупречные брюки доктора Дрю подверглись опасности измяться, вызвало у Харриет лишь чувство мучительной неловкости.

 

Глава 5

Последующие несколько дней Харриет видела доктора Дрю только мельком, хотя он регулярно заезжал проведать сестру. Гэй сообщила, что, по мнению доктора, она выздоравливает, и Харриет приняла эту информацию с несколько удивленным видом… поскольку, даже не будучи излишне пристрастной, отчетливо понимала, что в настоящий момент сестра просто наслаждается новой необычной ролью — интересной больной.

Поскольку под хрупкой внешностью Гэй скрывала выносливость жилистой мартышки, вряд ли она могла стать еще здоровее, чем сейчас. Прибавка в весе или появление здорового цвета лица привела бы Гэй в ужас. Вся ее косметика подбиралась специально с целью создания впечатления хрупкой гардении…

Поэтому Харриет озадачило, что такого опытного врача, как Филип Дрю, — а она с полным основанием полагала, что опыта ему не занимать, — могла ввести в заблуждение игра, которая не обманула ни экономку, ни кухарку. В особенности эта последняя имела все причины верить в отличное здоровье хозяйки, так как, демонстрируя необычно живой для больного человека интерес к еде, Гэй весьма критически отзывалась обо всем, что приходило из кухни в столовую и не отвечало установленным ею высоким критериям.

Но Филип Дрю, хоть и был не глупее кухарки, очевидно, обманулся… обманулся до такой степени, что приезжал ежедневно и выписывал разные виды таблеток, которые Гэй складывала в медицинском шкафчике своей ванной комнаты, потому что ни под каким видом не собиралась их принимать.

Харриет подозревала, что либо таблетки очень слабые, либо доктор Дрю искренне верит в болезнь Гэй.

В любом случае такое поведение доктора ставило Харриет в тупик, так как согласно ее представлению об отношениях «врач — пациент» врач не пьет часами со своей больной херес и не гуляет с ней в розовом саду, предположительно обсуждая там разные разности. Гэй сделала открытие, что доктор Дрю сам отчасти был любителем роз, и немало этим позабавилась, потому что разведение цветов всегда оставляла садовнику.

Иногда он заглядывал по вечерам, перед обедом, и именно тогда оставался на рюмку хереса. Следует отдать ему должное, вероятно, к этому времени доктор уже заканчивал свой дневной обход, и местные жители на него не жаловались… Поэтому Харриет пыталась не слишком строго судить доктора Дрю. Все же постоянный присмотр лучше, чем полное пренебрежение. Однако она невольно пришла к выводу, что, если бы Гэй была не богатой владелицей местного имения — свежеиспеченной вдовой, не связанной другими узами, — а простой женщиной, эти визиты совершались бы пореже и наверняка сошли бы на нет вскоре после первого же посещения, когда Гэй только вернулась из Италии.

Харриет проводила время в занятиях живописью и прогулках — пешком и на автомашине. На своей малолитражке она часто проезжала мимо дома доктора, направляясь к окраинам деревни. Дом был очень красив, к тому же старый доктор Паркс разделял интерес доктора Дрю к розам, и в саду их было несметное количество, несмотря на позднее время года. Харриет тоже кое-что знала о розах и часто останавливалась на дороге полюбоваться ими из-за изгороди.

Однажды после визита в местный собачий питомник, где она выбрала себе щенка, Харриет проезжала мимо докторского дома и увидела в автомобиле перед домом Филипа Дрю. Харриет приветствовала его сдержанной улыбкой и скупым взмахом руки, но вскоре заметила, что врач едет за ней. Когда она, догадавшись, что он хочет от нее именно этого, съехала на обочину, доктор Дрю остановился, вышел из автомобиля и направился к ней. Харриет ожидала, что он сообщит что-то серьезное о сестре или с сосредоточенным видом осведомится о состоянии ее здоровья, но попала пальцем прямо в небо.

Вместо всего этого доктор Дрю наклонился к окну машины Харриет и очень заинтересовался щенком — очаровательным золотым Лабрадором: взял его в руки, погладил и спросил его новую хозяйку, не слишком ли она занята сегодня.

— Нет. — Харриет с удивлением посмотрела на него. — А что?

— Меня интересует, как вы отнесетесь к приглашению выпить чаю у меня дома.

— Что?

— Я сказал, что надеюсь убедить вас зайти ко мне в гости на чашку чая.

Доктор стоял, склонившись к дверце автомобиля, его темные глаза весело поблескивали, а уголки губ вопросительно улыбались.

— Меня? — спросила Харриет, как она тут же поняла, неловко, резко и в любом случае невежливо.

— А что такого? — Доктор опустил щенка в корзину и вытащил ее из машины. — У меня свободный день, а экономка уехала к родственникам. Она все приготовила — поднос, чай в чайнике, кекс, пирожные и сандвичи, — а мне одному с едой не справиться. Кроме того, ненавижу пить чай в одиночестве. Обычно мне все равно. Но по выходным я должен что-то делать, чтобы отличать их от остальных дней.

Харриет выбралась из машины. На ней был новый светло-желтый шерстяной костюм, она знала, что выглядит в нем особенно элегантно, и на сей раз не стеснялась своей внешности…

— Вы имеете в виду, — сказала она, — что не желаете утруждать себя приготовлением чая и хотите, чтобы кто-то поработал за вас. Ладно, я не очень спешу и не прочь оказать такую услугу. А может быть, — с несколько тревожным взглядом на собеседника добавила она, — вы отправитесь со мной в «Фалез» и мы с сестрой угостим вас чаем?

Доктор Дрю отрицательно покачал головой с неопределенным выражением и странной улыбкой:

— Вчера ваша сестра приглашала меня, но, увы, у меня не было времени задержаться, и я не смог принять приглашения.

— Ах! — насмешливо вздохнула Харриет.

— Хотя очень хотелось, — услышала она и удивилась, почему не отказала этому нахалу с самого начала.

— В таком случае приходите к чаю сегодня… — начала девушка, но доктор Дрю улыбнулся еще неприятнее и снова покачал головой.

— Я упомянул шоколадный кекс и другие пирожные, — напомнил он ей. — У вашей кухарки преимущество перед моей. Ей не приходится печь пирожные. Она их покупает.

— О, я понимаю, ответила Харриет и стояла в сторонке, дожидаясь, пока он откроет боковую калитку, ведущую в сад доктора Паркса.

Их сразу же окутал дивный аромат роз. Лужайки были очень хорошо подстрижены, живая изгородь блистала осенним великолепием. Проходя по роскошному саду, Харриет хотела остановиться и полюбоваться всем окружающим, но щенок, которому надоело сидеть в корзине, выскочил из нее и вбежал в дом.

Перед дверью Харриет на миг заколебалась, ее охватило странное чувство. Она знала, что в доме никого нет и они будут там одни — если не считать щенка. Харриет не была настолько старомодна, чтобы из страха за свою репутацию опасаться зайти в гости к одинокому мужчине и проделать всю процедуру приготовления чая на кухне под аплодисменты или насмешки видного холостяка. Просто она считала, что в обществе Филипа Дрю ведет себя не лучшим образом и от ехидного замечания в неподходящий момент обязательно еще больше растеряется.

Поэтому когда через стеклянные двери гостиной Харриет разглядела сугубо мужской, сдержанный интерьер комнаты, который отражал характер ее владельца, то инстинктивно отпрянула, словно хотела обратиться в бегство.

Брови доктора насмешливо поднялись. В глазах читался откровенный вызов.

— Боитесь войти в логово льва? — предположил он.

— Нет, конечно. — Но под проницательным взглядом доктора девушка вдруг вспыхнула. — Просто я пожалела, что в доме нет женщины, которая сделала бы его уютнее. Конечно, бедный старый доктор Паркс уже много лет вдовец… а у вас только экономка.

— Она так хорошо ухаживает за мной, что не на что пожаловаться. Впрочем, поскольку ей за шестьдесят и она категорически не признает безделки, как их называет, возможно, я что-то теряю… художественно оформленные букеты, например. На ваш взгляд, жена станет лучшим капиталовложением в этом смысле?

Харриет порозовела еще сильнее:

— Однажды я слышала изречение, что жена нужна доктору и священнику. Но вероятно, вы не согласны.

— Этого я не говорил.

— И я не вижу изъянов у вашей экономки. Разве что, по-моему, в такой комнате нужны цветы.

— Тогда перед уходом наполните для меня вазы цветами… если найдете хотя бы одну! И раскройте секрет, что я теряю, не имея жены!

С неопределенной улыбкой на губах доктор проводил ее на кухню и включил электрический чайник — тот, кстати, стоял уже наполненный водой. Затем налил щенку блюдце молока, нашел половую тряпку и вытер пару лужиц, которые клубочек золотого шелка уже успел оставить, и сильно развеселился, когда Харриет пришла в ужас, увидев его за этим занятием.

— Что скажет ваша экономка! — Девушка отобрала у него тряпку и решила, что блюдце молока будет самым неблагоразумным актом щедрости. — Пусть дождется, пока я привезу его домой. Боюсь, на этой стадии щенята ужасно текучи!

— Это он?

— Я попросила выбрать кобеля.

— Суки лучше подходят для дома, — заметил хозяин.

Доктор Дрю подобрал щенка и с интересом осмотрел, сообщив Харриет, что малыш вырастет в очень красивое животное и привнесет немного мужественности в чисто женский дом. А потом пристально следил, как Харриет наливает заварочный чайник, вынимает из обертки сандвичи, и, когда она собиралась отнести поднос в гостиную, забрал его у гостьи.

Поднос они поставили на маленький столик и удобно устроились в креслах напротив друг друга. Харриет, несмотря на доведенное до автоматизма умение разливать чай, посадила пятно довольно крепко заваренного индийского чая на белоснежную скатерть с кружевными краями и от досады и волнения прикусила губу. В очередной раз она пустилась в извинения:

— Даже не представляю, как это произошло!

— Забудьте, — посоветовал врач. — Забудьте и успокойтесь. Я пригласил вас на чай не ради того, чтобы испытывать ваши нервы на прочность. Хотя, очевидно, время от времени они у вас шалят!

Харриет возмутилась:

— У меня крепкие нервы.

— Да неужели? — Доктор Дрю насмешливо выгнул бровь. — А позавчера вечером?

Харриет впилась зубами в сандвич с огурцом и мысленно пожелала доктору отвести взгляд в сторону. Темные, пронзительные глаза будоражили воображение, и неудивительно, что она не совладала с нервами. Если доктор будет смотреть на нее вот так же пристально, блеск в этих глазах станет ярче, а изгиб рта — таинственнее, она на самом деле что-то уронит… тарелку или даже чайник.

Харриет схватила щенка и прижала к груди, пряча в его шерсти дрожащие руки. Филип Дрю улыбнулся.

— Этот наряд вам очень идет, — сказал он. — Сегодня вы безупречно очаровательны. Ваша сестра, впрочем, тоже.

— Уверена, что в ваших глазах она намного очаровательнее, — выпалила Харриет раньше, чем сообразила до конца, что говорит, и бровь доктора опять поднялась.

— И как именно мне понимать это ваше замечание?

— Н-никак.

Доктор Дрю закурил сигарету, хотя еще не дотронулся до сандвичей и пирожных, и задумчиво вдохнул дым.

— И все же я почему-то убежден, что вы очень многое имели в виду, — пробормотал он. — Впрочем, сомневаюсь, что будет разумно продолжать расспросы в этом направлении. Скажите, по-вашему, миссис Эрншо огорчена потерей супруга? Я не в курсе, как много значил для нее покойный муж, но даже женщина, не питающая к мужу безумной любви, до некоторой степени становится зависимой от него. Вы скажете, что она — мягко выражаясь — отказывается быть вдовой?

— Пожалуй, — ответила Харриет, думая, что мягче выразиться просто невозможно.

Доктор прищурился.

— Звучит несколько критически, — добавил он и стряхнул пепел в пепельницу. — Возможно, вам не нравится говорить о сестре.

— Я очень люблю ее, — ощетинилась Харриет на скептический тон доктора Дрю.

— Правда? — Сомнений не оставалось, в голосе врача звучало явное недоверие. — Я бы сказал, что вас скорее раздражает необходимость отказаться от некоторых ваших устремлений ради того, чтобы провести какое-то время с миссис Эрншо. И все же должен заметить, что вы обе так похожи — в определенной степени, — что должны прекрасно ладить между собой. Для меня, если не возражаете против такого мнения, вы своего рода отражение вашей сестры…

— Благодарю покорно! — воскликнула Харриет, возмущенно сверкнув зелеными глазами.

Доктор Дрю улыбнулся.

— Я сказал «своего рода», — подчеркнул он. — Физически у вас много общего, но ваши глаза зелены, а ее так напоминают мокрые незабудки — вот где проходит истинное различие. По темпераменту вы совершенно не похожи… настолько, насколько могут отличаться двое разных людей! По вашим глазам видно, что, несмотря на обманчивое смирение, вы вспыльчивы, агрессивны и легко взрываетесь по любому поводу, тогда как ваша сестра кротка, терпелива и невероятно уживчива. Или так мне кажется.

Глаза Харриет уже метали целые снопы искр.

— Значит, со мной невозможно жить?

— Этого я не говорил. — Доктор Дрю устроился в кресле поудобнее и говорил возмутительно ленивым и самодовольным голосом. — Вот если бы к зеленым глазам у вас были рыжие волосы, вот тогда — да, жизнь с вами была бы довольно трудным делом!

— В таком случае вас удивляет, что сестра пригласила меня в «Фалез»?

— Несколько удивляет.

— Но в остальном считаете, что очень хорошо понимаете сестру?

— Думаю, да.

Доктор Дрю почти физически ощущал негодование девушки. Пальцы Харриет так крепко вцепились в щенка, что крошечное существо протестующе заерзало. Врач протянул руки:

— Отдайте его мне! Если я сейчас скажу что-то по-настоящему неприятное, вы задушите бедолагу!

Харриет инстинктивно попыталась воспротивиться нажиму и оставить щенка у себя на коленях, но холодная сила в глазах и тоне доктора говорила, что этот человек ожидает — и обычно добивается — немедленного подчинения своим требованиям, что между ними происходит почти борьба воли. В конце концов она позорно сдалась, передала щенка, и, к стыду Харриет, тот мгновенно устроился на колене доктора и тут же заснул, даже не попробовав на зуб шерстяные брюки.

— Вот видите, — тихо сказал доктор, поглаживая песика. — Малыш знает, где ему хорошо. Кстати, как вы назовете своего питомца?

— Еще не думала, — натянуто ответила Харриет.

— Тогда нареките его Соломоном. Это имя ко многому обязывает, и он должен его оправдать: все лабрадоры — умницы.

— Я подумаю об имени, когда придет время, — ответила девушка, словно и не собиралась воспользоваться этим предложением.

— И не назовете его Соломоном?

— Нет. Н-нет, не думаю.

Доктор снова улыбнулся. Эта возмутительно непонятная, загадочная улыбка начинала выводить Харриет из терпения.

— Скажите мне, — вдруг произнес доктор Дрю, словно имел абсолютное право знать ответ, — сейчас вам где-то между двадцатью четырьмя и двадцатью шестью, почему вы не замужем? Потому, что ваша художническая душа алчет свободы, или потому, что привыкли отшивать мужчин этими вашими зелеными глазами? И этим ядовитым время от времени язычком!

Она ответила сразу и довольно бойко:

— Конечно, из-за ядовитого язычка. И моих зеленых глаз!

— Ничего общего со страстным стремлением к свободе?

— Насколько мне известно, ничего. Но меня никогда не подвергали психоанализу. Возможно, психоанализ выявил бы несколько таких качеств, о которых я даже не подозревала.

— Возможно.

— Вы же не занимаетесь гипнозом? — спросила Харриет, теряясь в догадках, что же в его темных глазах так завораживает ее.

— Не беспокойтесь. — Доктор почти ласково улыбнулся. — Вас я не загипнотизирую.

Харриет поспешно встала и прошла через всю комнату к картине на дальней стене. Это была довольно приличная акварель, и она подумала, что узнает художника… но не успела посмотреть на подпись автора, как за ее спиной появился доктор Дрю.

— Недурно, — заметила Харриет и задохнулась, словно от долгого бега.

Филип Дрю согласился, что картина неплохая.

Харриет перешла к книжному шкафу и стала рассматривать книги. Предположив, что все они принадлежат доктору Парксу, она снимала некоторые с полок и вдруг обнаружила на форзаце одной из них имя Филипа Дрю: это оказался томик особенно любимого ею поэта. В некотором удивлении Харриет обернулась и обнаружила доктора у себя за спиной.

С азартом она воскликнула:

— Так вы читаете Теннисона! Не думала, что в наше время у него много поклонников.

— Почему же? Теннисон всегда будет Теннисоном… или его любишь, или нет. Я в числе тех, кто любит.

— О, я так рада! — Харриет даже не заметила своей восторженности; она словно нашла родного брата. — Потому что безумно его люблю… даже «Идем в сад, Мод». Честно говоря, это одно из моих любимых стихотворений.

— И мое тоже.

— Правда?

Доктор улыбнулся — но на этот раз просто, без загадочного или насмешливого выражения. Потом, к большому замешательству Харриет, понюхал ее волосы.

— Что это? — спросил он.

— Что «что»?

— Ваши духи.

— «Лилия долины».

— Не меняйте их, — сказал он. — Они вам подходят.

— Но, по-моему, вы намекали на мою агрессивную индивидуальность?

— Тем не менее, думаю, вам следует сохранить духи «Лилия долины». Кстати, о цветах, может, выйдете в сад и срежете несколько цветков? Для моих ваз? Помните?

— Вы на самом деле хотите, чтобы я аранжировала для вас букеты?

— Иначе не отпущу. Из-за вас я и правда теперь чувствую, что в результате холостого образа жизни и отсутствия рядом милой маленькой женщины лишился очень многого, и если хотите помочь и отплатить мне за гостеприимство, то наполните вазы. Верните мою довольно печальную комнату к жизни и оставьте об этом дне благоухающую память.

Харриет криво улыбнулась:

— Вам прекрасно известно, что вы шутите. Ну хорошо, пойдемте в сад!

Они провели некоторое время в саду, выбирая подходящие цветы, потом Харриет еще полчаса посвятила аранжировке букетов, пока не убедилась, что слегка запущенная столовая стала приятнее глазу, чем до ее прихода.

Кроме того, Харриет поставила вазу с розами в центре обеденного стола в столовой и сделала очаровательную композицию для холла.

— Думаю, смотровой кабинет лучше оставить в покое, — предложила она, и хозяин с готовностью согласился.

Казалось, одна мысль о появлении там цветов привела его в ужас.

— По крайней мере, оставьте мне хотя бы одно место, где сохранится привычная атмосфера, — грубовато попросил он.

Харриет рассмеялась:

— По-вашему, вы попали в подчинение?.. Женщине! Страх перед женским влиянием — вот что заставляет вас оставаться холостяком.

— Возможно.

— Вы предпочитаете запах антисептика, а я уверена, что, будь у вас жена, она просто бы его ненавидела. — Харриет сморщила нос. — Хотя лично у меня запах антисептика отвращения не вызывает.

— Рад это слышать.

Но доктор Дрю не пояснил почему.

Харриет убралась на кухне, ликвидировав с кухонного стола следы своей возни с горшками и вазами, и внимательно огляделась, чтобы полностью увериться, что после ухода все останется в порядке. Она объяснила, что не хочет создавать ему неприятностей с экономкой из-за беспорядка в комнате, и доктор Дрю нашел очень забавной мысль, что кто-то посмеет ему указывать или просто поставит под сомнение его действия. Правота Харриет наглядно подтвердилась — как она и доказывала сестре, доктор Дрю обладал невероятным самомнением.

И что еще хуже, его высокомерие было врожденным, а не выработанным с годами. Харриет вспомнила пылящийся на чердаке прототип хозяина из эпохи Регентства, чья непомерная гордыня сразу бросалась в глаза.

Если Гэй всерьез задумала поставить доктора на место своего покойного мужа, пусть привыкает к жизни, организованной чужими руками. Воссоздать былую жизнь с Брюсом не удастся.

Но — и это было весомое «но» — рыбку еще надо поймать. А поскольку доктор Дрю явно специалист по уклонению от самой соблазнительной наживки, требуется изобрести совершенно новый вид приманки, на которую он клюнет. Если только ей это не удастся одним лишь взглядом больших, фиалковых глаз с поволокой.

Они и раньше творили чудеса.

Харриет вернулась в «Фалез» со щенком и ничего не сказала Гэй о чаепитии в доме доктора… и, уж конечно, умолчала, что занималась убранством для него комнат. Она не знала, почему утаила это, просто подозревала, что Гэй слегка удивится. «Но почему, ради бога, ты не привела доктора Дрю к нам на чай?» — спросит она. И, анализируя потом свое поведение, Харриет терялась в догадках, почему и в самом деле не поступила именно так.

Дома она заметила, что у Гэй таинственный вид, а на ее чулке спущена петля, и удивилась, поскольку при ней сестра ни разу не появлялась на людях с таким заметным изъяном во внешнем виде. Сестра испачкала пылью подол платья и жаловалась на поцарапанные руки, а на вопрос, чем занималась, ответила, что разбирала содержимое буфета. В каком именно, Гэй умолчала, и в любом случае Харриет не могла взять в толк, почему сестра взялась за такой труд. Снисходить до работы руками — это было так не похоже на Гэй, особенно во все еще малознакомом доме, где во время уборки буфета или нежилой комнаты на свет могло появиться что угодно.

— Я подумала, — торопливо сказала Гэй, явно желая уйти от дальнейших вопросов про буфет, — что в этом старом доме столько интересного, мы не знаем о нем и половины того, что следует! Например, чердак. Давай как-нибудь вместе сходим туда и выясним, где что лежит.

— Ничего особо ценного там нет. — Удивленная этим внезапным интересом к чердаку, Харриет с любопытством воззрилась на сестру. — И что бы ты ни делала, не поднимайся туда одна без предупреждения, потому что, если споткнешься об открытые балки, запросто сломаешь ногу. Я сама чуть не упала.

— Но ты-то никому не сообщила о своем походе. — Гэй со странной улыбкой поглядела на сводную сестру. — Надеюсь, теперь ты станешь подниматься туда только после своевременного предупреждения всех нас, потому что тебе опасность грозит больше, чем мне. Я-то не разгуливаю среди голых балок, зато тебя это занятие как будто прельщает.

— Только когда очень хочется найти что-нибудь. — Харриет налила бокал хереса для сестры и сдержала порыв налить немного и себе. — В первый раз я обнаружила очень симпатичную картину с изображением цветка, а во второй искала ей пару. Больше я туда не пойду… ну, разве только если ты захочешь.

Гэй задумчиво пила херес, разглядывая спущенную петлю на чулке.

— Не могу сказать, что умираю от нетерпения, — призналась она. — Но все же сегодня я очень хорошо поработала.

— Освободила буфет то есть?

— Да, освободила буфет. — И Гэй улыбнулась, отпивая из бокала.

Но через два дня Харриет все же очутилась на чердаке, и сопровождал ее не кто иной, как доктор Дрю, возымевший желание узнать, почему какой-то портрет так необычно повлиял на нервное состояние девушки.

Это был обычный день, похожий на другие, доктор Дрю, как обычно, заехал к своей пациентке, однако та отсутствовала: Гэй уехала на два дня в Лондон, и доктор Дрю выразил удивление, что не был поставлен об этом в известность. На его лице даже появилась неприкрытая обида, словно невнимание пациентки его оскорбило… и Харриет склонилась к мнению, что его интерес к Гэй не менее силен, чем ее интерес к нему. Что, разумеется, очень по вкусу сестре, если она имеет об этом хоть какое-то представление.

Доктор расхаживал по гостиной и с заметной складкой между черных бровей изучал рисунок обюссонского ковра. Как всегда, он был одет с иголочки и аккуратно причесан, и Харриет поневоле задумалась, не испытывают ли иногда сельчане нечто вроде легкого благоговения перед ним. Люди его типа сидят за ореховыми столами в кабинетах на Харли-стрит под медными табличками на дверях, а не посещают пациентов в глухой деревне, где постоянный врач больше заботится о своей коллекции ружей и удочек, чем о покрое костюма или ширине галстука.

Доктор Паркс был известен тем, что в теплую погоду посещал пациентов без воротничка и галстука. А зимой его редко видели без старомодной муфты и варежек, связанных его экономкой.

Но Филип Дрю выделялся своей ненарочитой элегантностью, которая, по твердому убеждению Харриет, была присуща ему в рабочее и свободное время не только в обществе, но и когда он находился в полном одиночестве.

Доктор приехал, когда она пропалывала живую изгородь перепачканными в земле руками, потому что не любила надевать садовые перчатки. Пока Харриет недовольно вытирала руки о подол платья, доктор Дрю окинул ее суровым взглядом и настоятельно рекомендовал поостеречься… всего один укол шипа — и заражение крови или что-то в этом роде обеспечено. Харриет возразила, что ее так просто не возьмешь, шипы обычно это знают и стараются ей не попадаться.

— В общем, я люблю работу в саду, — оправдываясь, пояснила она. — Это держит меня на воздухе, а я люблю свежий воздух. — От работы девушка разрумянилась, а ее глаза за трепетавшими ресницами ярко блестели. — Мне очень жаль, что Гэй в отъезде, но дела потребовали ее присутствия в Лондоне, — сказала Харриет и добавила: — Вряд ли она ожидала от вас возражений, но думаю, мало у кого могут возникнуть сомнения, что она на стадии выздоровления.

Доктор взглянул на нее с прищуром.

— Вы немного злитесь, когда заходит речь о вашей сестре? — критическим тоном заметил он.

Харриет в упор посмотрела на врача и, машинально накручивая прядь волос на палец, испачкала щеку.

— А вы не забыли, что я знаю ее с детства? — спросила она.

— Может, вы и знаете ее с детства, но в вашем отношении к ней всегда чувствовался оттенок осуждения, — без обиняков заявил доктор Дрю. — Возможно, вы не осознаете, но он всегда присутствует.

Харриет покраснела, словно ее открыто обвинили в несправедливости к сводной сестре.

— Уверяю, мы в прекрасных отношениях, — с внезапной натянутостью ответила она.

— Правда? — На лице доктора было написано явное недоверие. — Правда? Тогда почему вы отказываетесь верить, что она не так сильна, как вам, очевидно, хочется думать? Из-за сестринской привязанности, заставляющей вас каждый раз бояться, что она действительно может быть серьезно нездорова, или потому, что подозреваете в обмане?

Харриет еще ярче залилась краской:

— Я не подозреваю ее в обмане! Просто думаю…

— Да?

Она отвела глаза. Как сказать, что Гэй задумала выйти за него замуж? Хотя, если он и сам решил жениться на ней, это не имеет особого значения!

И вдруг у нее появилась странная уверенность, что доктор Дрю на самом деле решил жениться на Гэй.

Доктор огляделся в поисках места, где можно присесть, и, поскольку ничего подходящего не нашлось, спросил, нельзя ли зайти в дом.

— Я хотел бы с вами поговорить, — сказал он.

— А я чувствую себя неловко, стоя перед вами с мотыгой в одной руке и бутылкой инсектицида в другой. Давайте пойдем в гостиную.

— Как скажете.

Но сначала Харриет попросила его подождать, пока она вымоет руки. Когда она оттерла с щеки пятно, вымыла руки, частично отчистила льняную юбку и наконец направилась в гостиную, то увидела, что врач расхаживает взад-вперед с откровенно сумрачным и решительным видом.

— Не угодно ли чаю? — спросила Харриет.

— Нет, спасибо. Я хочу подняться на чердак и взглянуть на обнаруженный вами позавчера портрет.

— Портрет?..

— Который так привлек ваше внимание! Видимо, потому, что напомнил меня.

— И вовсе не поэтому он привлек мое внимание! Я была просто удивлена.

— Скорее всего, пришли в ужас. Ну, пойдем?

Харриет взглянула на его безупречный костюм:

— Ваша одежда не очень подходит для вылазок на чердак, и, если вам еще предстоят визиты к пациентам, не рекомендую…

— Не предстоят. Во всяком случае, еще час. — Доктор явно заторопился. — Так пойдем?

Она пожала плечами:

— Ну хорошо, если хотите. Но если бы портрет был поменьше, я принесла бы его сама.

— Глупости!

Возмущенная, Харриет повела его на чердак. Ни при каких обстоятельствах невозможно представить, чтобы доктор Дрю говорил «глупости» ее сводной сестре… хотя это вполне понятно, поскольку Гэй — это Гэй, хозяйка дома и, кроме того, богатая платная пациентка, но Харриет понимала, что все эти объяснения ни в коем случае не могут примирить ее с этим человеком. Честно говоря, после совместного чаепития и его расспросов она обнаружила, что склонна замечать скорее его недостатки, чем достоинства.

Доктор был мужчиной, который хорошо относился к Гэй и не очень хорошо к ней, Харриет… И это раздражало ее. В общем, Харриет ничего не имела против его хорошего отношения к сестре, но не могла найти достойную причину, почему доктор Дрю испытывает такую явную, неискоренимую неприязнь к ней самой.

Когда они добрались до низкой двери на чердак, доктор Дрю попытался настоять, что войдет первым, но Харриет не захотела его слушать.

— Я знаю дорогу, — сказала она. — Чердак очень похож на лабиринт. Просто идите за мной.

Часть пути им пришлось ползти на четвереньках, и Харриет поежилась при мысли о его безупречно выглаженных брюках. Но это его брюки, и, если ему все равно, какое ей дело?

Чердак тянулся от стены до стены, и из-за богатой коллекции хлама и хранившихся на нем всевозможных предметов мебели им пришлось сделать большой круг. Прошло некоторое время, пока они добрались до дальнего темного угла, где у стены были сложены холсты. Харриет помнила, что оставила картину прислоненной к остальным и повернутой изображением к зрителю. С расстояния в несколько футов портрет в неуклюжей старомодной раме нельзя было не заметить, и, когда она, первой подойдя к холстам, убедилась, что полотна на прежнем месте нет, Филип Дрю услышал вскрик удивления. С помощью доктора Харриет перерыла всю кипу портретов, но джентльмена эпохи Регентства, так похожего на доктора Дрю, среди них так и не нашлось. После тщательных поисков они пришли к выводу, что полотно исчезло.

— Ну и ну! — воскликнула Харриет, в полнейшем недоумении опускаясь на корточки. — Картина пропала!

Доктор Дрю, пригнувшийся, чтобы не разбить голову о несущую крышу толстую поперечную балку, взглянул на нее с особым выражением.

— Надеюсь, мой портрет вам не привиделся? — холодно осведомился он. — То есть я имею в виду, это не было игрой вашего воображения?

— Как результат одержимости вашим образом? — Харриет сердито взглянула на врача. — Конечно нет.

— Ну, похоже, джентльмен испарился. — Он тоже уселся на пыльном полу и закурил. — Какого, вы сказали, размера он был вместе с рамой?

— Я не говорила. — Что-то в холодном недоверии доктора Дрю заставило Харриет выйти из себя. — Я просто сказала вам, что нашла портрет человека, похожего…

— На меня?

— В жизни не видела большего сходства.

— Ну, говорят, у каждого человека есть двойник, возможно, мой был джентльменом времен Регентства. Но только я захотел встретиться с ним, как он, очевидно, растворился в воздухе. Кстати, картина была большая?

— Та, что я видела?

— Думаете, что видели!

Харриет показала размер руками.

— Слишком велика, чтобы можно было легко унести с чердака. Но унести можно.

— Надеюсь, вы не утащили портрет сами и не спрятали потихоньку в гардероб, чтобы любоваться изображением, когда человека, похожего на оригинал, — то есть, предположительно, меня, — нет поблизости?

Доктор почти ласково подтрунивал на ней, однако Харриет не поняла, что он говорит не всерьез, и вскочила так резко, что больно ударилась головой о поперечную балку. Удар был настолько сильным, что несколько секунд девушка видела только искры перед глазами, а затем из них хлынули слезы и она беспомощно прислонилась к балке.

— Харриет! — Впервые Филип Дрю назвал девушку по имени, и она мигнула, словно удивленная сова. — О, Харриет, дурочка! Зачем ты натворила эту глупость?

— Затем, что дурочка. — Из глаз девушки ручьями лились слезы, она вытирала их тыльной стороной ладони. — Разве вы сами не пришли уже к этому заключению?

Доктор нежно вытер лицо девушки своим платком, потом нащупал под волосами место ушиба. Хотя прикосновение его руки было легче пуха, Харриет вздрогнула и закусила губу. Она слегка пошатнулась, поэтому врач обнял ее одной рукой и опустил голову девушки на свое плечо.

— Идиотка! — слегка приглушенным голосом бросил он новое обвинение. — Но главный преступник я, потому что забыл вас предупредить!

— Мне следовало проявить больше здравого смысла. — На воротнике пиджака расползались мокрые полосы от слез, однако доктор Дрю, похоже, не замечал этого. Он приговаривал что-то неразборчивое и ласково гладил девушку по щеке. Даже в этот невероятный, неожиданный миг нежности Харриет поняла, что доктор уже выразил все возможное сочувствие, и, подумала, что он теперь, как профессионал, сосредоточится на увеличивающейся шишке под волосами и, разуверяя ее о размере шишки и даже преуменьшая опасность, предложит немедленно покинуть чердак и приступить к лечению.

Или, если полагает, что она еще не готова к обратному пути, — а Харриет выглядела ошеломленной и растерянной, — предложит ей сесть на пол и опустить голову между коленями, пока он сбегает за душистой солью и бутылкой арники.

Однако доктор Дрю не сделал ни того ни другого. Он сел на ящик, усадил Харриет рядом с собой и, пока дурнота постепенно отступала, а способность соображать возвращалась к ней — боль в голове уже немного утихла, — склонился над ней, как наседка над раненым цыпленком. Из горестных восклицаний доктора Дрю следовало, что он берет всю вину на себя.

Наконец Харриет чуть смущенно взглянула на доктора и высвободилась.

— Ну что мы переживаем из-за какой-то ерунды! — храбро объявила она. — Обыкновенная шишка!

— Обыкновенная шишка? Но зачем вам страдать от боли только потому, что я по прихоти притащил вас сюда?

Хотя глаза Харриет все еще слезились и блестели во тьме чердака, как драгоценные камни, она не смогла удержаться и прыснула:

— По-моему, это я привела вас… взглянуть на картину! Но возможно, от удара я перепутала правильную последовательность событий!

— Это целиком моя вина. — Похоже, ничто не могло удержать доктора от самобичевания. — Ну, как вы себя чувствуете, уже можете двигаться? Как только я отведу вас вниз, то займусь шишкой, благодаря которой несколько ближайших дней вы не сможете носить шляпу и любой другой головной убор. Сомневаюсь, сможете ли вы даже лежать на этом боку в постели.

— Я не ношу шляп и в постели всегда ложусь на левый бок. — Харриет не понимала почему, но сейчас, когда дурнота проходила, ей хотелось истерически смеяться. — Я в полнейшем порядке! — Чтобы доказать свою правоту, она вскочила прежде, чем он успел помешать ей, едва не ударилась о балку снова и упала на ящик, задыхаясь от смеха. — Ну, почти! Буду через минуту.

Чердак они покинули очень не скоро, так как доктор не доверял Харриет самостоятельное передвижение и его чрезмерная забота и внимание значительно затормозили спуск. Когда же наконец оба вернулись в гостиную, по часам на каминной полке оказалось, что они провели среди забытых сокровищ «Фалеза» почти час.

Доктор Дрю оторопел от неожиданности: в нескольких милях от «Фалеза» его ждал пациент, а дорога займет не меньше двадцати минут. Однако он настоял на холодном компрессе для опухоли, и по его звонку экономка принесла необходимые материалы и поднос с чаем, поскольку Харриет отказалась от более сильных стимуляторов. Затем, пока экономка с любопытством следила за ними и оказывала всю возможную помощь, доктор Дрю отрезал прядь волос с головы Харриет, приложил компресс к шишке, извинился за свой варварский поступок и с печальным видом положил светло-золотой локон в пепельницу.

Все еще находясь в необычно приподнятом настроении, Харриет спросила, не хочет ли доктор унести ее локон домой в бумажнике, но под его долгим, пристальным взглядом мгновенно порозовела.

— Я… я пошутила, конечно, — сказала она, когда экономка вышла из комнаты. — Естественно, мои слова нельзя принимать всерьез!

Филип Дрю расхаживал по гостиной и, несмотря на то, что торопился, все медлил и медлил с уходом. Он задержался у пепельницы, взял локон и с равнодушным видом осмотрел его. Харриет почему-то подумала, что доктор ищет пятна крови, возможно пытаясь угадать ее группу крови; потом доктор Дрю вернул локон в пепельницу, словно вдруг потерял к нему всякий интерес, и направился к глубокому креслу, в котором удобно полулежала девушка.

Харриет старательно избегала кушетки Гэй: по той простой причине, что это кушетка Гэй… И она один раз уже лежала на ней без сознания, причем в памяти ее сохранился только доктор Дрю на коленях и с таким видом, словно он желал ей в следующий раз хорошенько подумать, прежде чем падать в обморок, когда он идет на обед.

Сестры, конечно, требовали для себя много внимания, особенно учитывая краткость своего знакомства с доктором Дрю. И сейчас он, похоже, воспринял шишку на голове Харриет серьезнее, чем старый доктор Паркс, славящийся своей заботливостью, предложил принять лекарство и пораньше отправиться в постель.

— Можете принять аспирин, — сказал он. — Но я привезу вам другие таблетки, думаю, они подойдут больше.

— Перестаньте, доктор, — запротестовала Харриет, — вы слишком серьезно относитесь к таким мелочам!

Доктор Дрю с ней не согласился:

— Это не мелочь. Вы могли потерять сознание.

— Но ведь не потеряла. Очевидно, у меня очень крепкая голова.

Доктор пошел к двери, потом обернулся и посмотрел на нее. У Харриет осталось впечатление, что, хотя доктор торопился и несколько раз вынужденно признавал, что опаздывает к пациенту, он с удовольствием задержался бы подольше… даже под самым незначительным предлогом.

— Конечно, если таблетки не помогут, сообщите. Завтра я приду и посмотрю вас. Но, думаю, все будет в порядке.

— Спасибо, доктор. — Харриет слабо улыбнулась. — Вы действительно окружаете пациентов самой нежной заботой, не так ли?

Доктор Дрю нахмурился:

— Ну, естественно… если они мои пациенты. Стараюсь по мере сил.

— Уверена.

У Харриет слишком разболелась голова, чтобы продолжать разговор, хотя она испытывала странное желание провоцировать доктора. К тому же в мыслях у нее царила полная неразбериха, хотелось остаться одной и позвонить экономке, чтобы она принесла еще чашку чаю… на этот раз настоящего крепкого чая. Голову словно вскрыли консервным ножом, и, касаясь подушек за спиной, Харриет всякий раз вздрагивала от боли.

— Ну, — наконец произнес Филип Дрю. — Я пошел.

— До свидания, доктор.

Харриет надеялась, что экономка проводит его к выходу. Ноги у нее не слушались, доковылять до парадной двери не было никакой возможности, да и к тому же такая попытка наверняка рассердила бы доктора.

 

Глава 6

Часа через два Харриет легла спать, а доктор с таблетками все еще не возвращался. Уговоры экономки выпить немного бульона перед сном не подействовали. Голова перестала кружиться, но при одной мысли об одевании и обеде в столовой ей становилось нехорошо. Кроме того, глупо обедать в одиночестве, не испытывая голода.

Харриет с трудом приняла ванну и, слегка освеженная, доплелась до кровати и улеглась с пузырьком аспирина в руке и горячим молоком на ночном столике. Впоследствии девушка не помнила, сколько приняла аспирина, но ее совершенно точно нельзя было упрекнуть в неосторожности — таблеток не могло быть слишком много. Однако ее почти сразу сковал глубокий, тяжелый сон, очевидно продолжавшийся несколько часов, потому что, когда она открыла глаза, высоко в небе светила луна, а в доме было очень тихо.

После нескольких минут бодрствования Харриет опять заснула, на этот раз сны сменялись один за другим и отличались удивительной реальностью. Словно она снова на чердаке и нашла портрет, похожий на Филипа Дрю. Он стоит у стены, как в тот первый раз, потом вдруг начинает расти и вместе с рамой приобретает определенно исполинские размеры.

Затем рама вдруг исчезла, и Харриет привиделось, что она стоит лицом к лицу с портретом, с ней разговаривает мужчина, вылитый Филип Дрю, суровые черты его лица так грозны, что вгоняют в дрожь. А потом внезапно оказалось, что он вышел из портрета и расхаживает по комнате, поучая ее… осыпая упреками…

Мужчина с портрета хотел знать, почему Харриет так глупа, почему вела себя так опрометчиво и вовремя не увернулась от балки… потом подошел вплотную к ней, заглянул в глаза, и она почувствовала, что тонет в абсолютно черных глубинах. Затем она ощутила его пальцы на своем запястье, мужчина тряс ее за руку. Сейчас он уже не обвинял Харриет в глупости, он метал громы и молнии. Гнев мужчины с портрета, словно раскаленное железо, жег ее душу, Харриет хотелось расплакаться от такого незаслуженного, несправедливого отношения. А боль, которую причиняли стискивающие ее запястья пальцы, не давала ей сосредоточиться. Харриет понимала только одно — ни в коем случае он не должен так плохо о ней думать, — но ничего не могла поделать. Совсем, совсем ничего!

— Я не виновата, Филип! Я не хотела, Филип! Филип, Филип!..

Харриет так резко пошевелилась в кровати, что боль снова прострелила голову, она открыла глаза — над ней склонялся мужчина с портрета, только вместо шейного платка и бакенбард он носил аккуратный воротничок, галстук и был чисто выбрит. Со вздохом облегчения она узнала доктора Дрю, более того, в глазах доктора светилось искреннее участие, а когда он заговорил, его голос срывался от сострадания… и звучал так тепло, нежно и проникновенно, что Харриет поняла: всем страхам пришел конец — и инстинктивным движением уцепилась за него.

С помощью доктора Харриет села в постели.

— Я приняла… приняла вас за другого!

— Ну, я все тот же! — Доктор присел на кровать, его голос удивительно успокаивал. Он убрал с горячего лба Харриет волосы, пригладил их, и девушка почти сразу почувствовала прохладу и облегчение, и, хотя знала, что на самом деле видит человека на портрете, это не имело значения, потому что он тоже Филип Дрю… Ведь еще только днем, слабую и оглушенную, он прижимал ее к своему плечу, а сейчас помог сесть в кровати и взбивал подушки за спиной. — Я сказал, что вернусь с таблетками, но, к несчастью, задержался. Подумал, что у вас хватит здравого смысла лечь спать, вы так и сделали.

Харриет все еще сжимала его руку.

— Сколько сейчас времени?

— Одиннадцатый час. К счастью, дом не заперт.

— И вы только что вошли в мою комнату. Очень хорошо, потому что мне приснился такой ужасный сон!

— О чем? — Доктор с улыбкой взглянул на девушку. — Надеюсь, не обо мне? Я хочу сказать, надеюсь, что фигурирую в вашем сне в приятном качестве. Но вы звали меня по имени. Говорили «Филип, Филип!».

— Я? — Харриет посмотрела на него расширенными глазами. — Но это другой Филип… то есть на самом деле не вы! Мужчина на портрете… и он был совсем не похож на вас! То есть одновременно похож и непохож.

Доктор нежно провел пальцем по ее щеке, поглаживая, лаская.

— Ну, я рад, что была разница. — Его губы растянулись в легкой усмешке. — Очень рад!

Глаза Харриет опять расширились.

— Но он был так реален. Он… он тряс меня! Ужасно сердился на меня!

Доктор Дрю нахмурил брови.

— Забудьте, — посоветовал он. — Это был просто кошмар.

— Нет, не кошмар! Не кошмар! — Она вцепилась во врача мертвой хваткой. — Вы же еще не уходите, правда?

— Еще нет. — В его глазах появилась легкая тревога. — Сейчас я дам вам снотворное, вы крепко заснете, и сны вас больше не побеспокоят… и, во всяком случае, портрет, что вы видели на чердаке, — просто портрет. И раз он исчез, возможно, это просто галлюцинация, из-за сумерек. Что-то в этом духе.

Харриет покачала головой, с опозданием вспомнив, что нельзя этого делать, и вздрогнула от боли.

— Я видела. Осмотрела его очень внимательно… и если портрет исчез, то потому, что его кто-то взял. — В глазах девушки горела решимость. — Я непременно найду его, при первой же возможности. Если потребуется, обыщу весь дом.

— Ну, я бы подождал, пока вы почувствуете себя значительно лучше, чем в эту минуту, — снисходительно ответил доктор Дрю, но тревога в его глазах не исчезала. — Скажите, как ваша голова? — спросил он, очень осторожно ощупывая ее шишку.

— Намного лучше.

— Хорошо. — Доктор снова улыбнулся, но через мгновение его улыбка странно изменилась. Очень красивое ночное неглиже на Харриет наполовину сползло с плеч, она выглядела такой юной и прелестной. Несмотря на спутанное впечатление о нем во сне, Харриет не отпускала его, и доктору буквально пришлось слегка дернуть руку, чтобы освободить пальцы. Он склонился над ней еще ниже и без всякого удивления или смущения со стороны девушки на миг прижался холодной бритой щекой к ее щеке. А потом очень-очень осторожно поцеловал Харриет в лоб.

— Это хорошей девочке, — прошептал он. — Хорошей девочке, которая сейчас заснет.

Хриплым голосом она спросила:

— Вы всегда целуете своих пациентов?

— О, всегда!

— Я вам не верю!

— Я тоже. А вы всегда так крепко держитесь за своих врачей, что они с трудом могут вырваться?

Харриет прыснула, ее лицо зарумянилось, а глаза засияли неестественным блеском.

— Всегда! — ответила она.

Словно величайшим усилием воли доктор Дрю поднялся с постели и подал девушке стакан воды и успокаивающие таблетки. Когда Харриет проглотила их и с блаженным чувством удовлетворения откинулась на подушки, врач выпрямился, разглядывая в лилово-розовом свете ночника лежащую девушку. Непонятным образом взлохмаченные волосы не отвлекали от невыразимой прелести ее лица, а разметавшаяся прическа казалась на подушке золотой короной.

Доктор Дрю снова протянул руку и почти машинально погладил волосы Харриет; затем встал и отрывисто произнес, что должен ее покинуть.

— Но ведь завтра мы встретимся?

— Конечно.

Харриет испустила вздох облегчения. Потом вспомнила сон и пожелала, чтобы доктор Дрю не уходил так скоро. Она обвела испуганным взглядом тени в углах комнаты, и доктор понял, что тревожные мысли опять вернулись к ней.

— Все хорошо, — сказал он. — Это просто сон!

Доктор говорил настойчиво, стараясь пробиться к ее сознанию. Успокоительные таблетки уже подействовали — он видел это по легкой сонливости в глазах девушки, которая более-менее спокойно устроилась на подушках. Но Харриет беспомощно тянулась рукой к его руке, и, хотя вряд ли понимала красноречивость своего жеста, доктор Дрю без всяких побудительных слов ободряюще сжал ее пальцы.

— Все хорошо, — опять повторил врач. — Вы сильно ударились головой и видели кошмарные сны. Сегодня они уже не приснятся. Даю слово! А сейчас закройте глаза и постарайтесь ни о чем не думать… даже обо мне, — прошептал доктор Дрю ей, в самое ухо. — Спи, Харриет, — приказал он. Но этот приказ был мягким, как шелк, и ласковым, как дуновение теплого ветерка. Впрочем, покидая комнату, доктор Дрю выглядел мрачно.

Утром Харриет почувствовала себя так хорошо, что немедленно занялась поисками портрета неизвестного джентльмена. Картина где-то в доме — она не сомневалась, — и кто-то, по неизвестной причине, унес ее с чердака.

Вполне возможно, с чердака исчез не только портрет и его пропажа — просто результат планомерной уборки чердака. Но в таком случае по чьему указанию проводится такая уборка и возможно ли, что ее сводная сестра Гэй утруждает себя приведением в порядок чердака, если не очень интересуется остальным домом?

Дом нравился Гэй — тем, что принадлежит ей, дает очень достойное положение в обществе и поэтому является огромной ценностью. Но у нее не было ни пиетета Харриет перед старыми домами, ни особенной восприимчивости к очарованию старины. К тому же Гэй плохо разбиралась в антиквариате и вряд ли узнала бы полотно Гейнсборо, да и любое другое произведение искусства, даже если бы споткнулась об него. Почему же тогда — если картину унесли с чердака по ее указанию — она ограничилась только этим конкретным портретом? Почему не унесли все картины, все еще стоящие у чердачной стены?

Харриет сама не понимала, почему так уверенно связывает исчезновение портрета со сводной сестрой.

Действительно, после очень долгих и утомительных поисков портрет нашелся в комнате Гэй, в глубине одного из вместительных гардеробов. Картину почти скрывали костюмы и платья на длинном ряду вешалок, и всякий раз, когда Гэй выбирала очередное платье, лицо мужчины с решительными темными глазами и довольно жестоким ртом обвевали водопады шелка и парчи.

Совершив это открытие, Харриет немедленно отправилась к экономке с вопросом, знает ли та, как портрет оказался в спальне миссис Эрншо. По словам экономки, садовник получил приказ принести картину с чердака — миссис Эрншо сказала что-то о необходимости ее оценки.

Как произведения искусства или по другой причине — Харриет могла только гадать. Она даже начала задумываться, нет ли тут связи с внезапным визитом Гэй в Лондон.

Когда через два дня Гэй вернулась из Лондона, выяснилось, что предпринятая так внезапно поездка действительно связана с портретом.

В Лондоне Гэй остановилась в знакомом отеле, где часто жила с мужем, развлеклась и сделала много покупок, а также собрала информацию о портрете, который, как она призналась, нашла на чердаке, после того как Харриет выдала себя беспричинным обмороком.

Харриет не сказала сводной сестре ни о портрете, ни о его сходстве с доктором Дрю, но Гэй обладала неизвестными Харриет сведениями и, когда ее любопытство разыгралось, тщательно прочесала чердак, пока не наткнулась на единственно возможное объяснение необычного поведения сестры. Сходство человека на портрете с доктором Дрю заинтриговало Гэй, хотя она допускала, что это всего лишь странное совпадение или даже просто иллюзия в сумраке чердака. Однако, припомнив известные ей одной факты, Гэй перенесла портрет с чердака к себе в комнату и после его внимательного изучения решила отправиться в Лондон. По возвращении Гэй смогла сообщить Харриет — которую сейчас полностью облекла своим доверием, — что сходство между доктором Дрю и портретом не случайно, поскольку он на самом деле Эрншо; и она больше не верит в объяснение доктора причин своей работы временным заместителем доктора Паркса в деревне Фалез.

Заметно возбужденная своим открытием, Гэй вовсе не испытывала враждебных чувств к доктору Дрю. Напротив, отнюдь не бурля негодованием и не испытывая ни малейшей тревоги, она уже строила планы отражения любой возможной угрозы своему благополучию… и эти планы были так просты, что у Харриет захватило дух. Хотя при ее знании Гэй удивляться не следовало.

— Я уже говорила, что мне нравится Филип Дрю, — сказала Гэй, выскальзывая в своей комнате из дорожного платья, в то время как Харриет автоматически убирала за ней и распаковывала содержимое маленького чемодана. — Если мне не изменяет память, даже намекала, что ради него готова на многое.

Харриет повесила облачко черного шифона на обтянутую сатином вешалку.

— Да? — спросила она, поворачиваясь и глядя на сводную сестру широко распахнутыми глазами.

Гэй улыбнулась:

— Ну, ты же знаешь, я не бросаю слов на ветер и не сомневаюсь, что выйду замуж за Филипа… хотя пока мы практически не знаем друг друга. Меня и раньше не покидало ощущение, что после более близкого знакомства между нами сразу наладится взаимопонимание, а после нашего с тобой открытия альтернативы браку с Филипом Дрю не осталось. Я имею в виду, что обязана стать его женой, если хочу сохранить имущество; и поскольку не смогу прожить без денег Брюса и всего того, на что привыкла смотреть как на свое по праву, думаю, очень скоро он станет твоим зятем. Хотя, разумеется, он ничего не должен знать о моих словах. Нужно вести дело осторожно и с умом: если до него дойдет хоть один намек, что наш семейный союз — необходимость, он окажется крепким орешком.

— Необходимость? — Харриет сложила белье в ящик и всеми силами постаралась избавиться от ощущения, будто ее лягнул в лицо мул. — Боюсь… я боюсь, что не понимаю, о чем ты говоришь, — призналась она, потом не сдержалась и добавила: — Зачем тебе становиться женой доктора Дрю?.. Всегда есть небольшая вероятность, что он не захочет на тебе жениться!

Гэй продолжала улыбаться.

— Дорогая моя, — сказала она, — твои слова предполагают, что у меня в любом случае возникнут с ним сложности. Но ты же знаешь, в моих отношениях с мужчинами такого еще не случалось.

Да, нехотя согласилась Харриет. Отношения между Гэй и уязвимыми — и даже неуязвимыми — для ее чар представителями противоположного пола развивались совсем по другому сценарию. Почти все мужчины падали к ее ногам после первого же взгляда. И, даже отвергнутые, оставались у ее ног.

— Ну, продолжай, — тихо проговорила Харриет, в поисках опоры хватаясь за столбик кровати. — Если Филип Дрю устоит против твоей сногсшибательной внешности, какими средствами ты повергнешь его к своим стопам?

— Не устоит. — Гэй говорила с полной уверенностью, тщательно накладывая макияж и критически глядя на себя в зеркало туалетного столика. — А мотивы моего желания стать его женой просты и основаны на голом расчете. Я слишком многое потеряю, если не выйду замуж за Филипа Дрю.

— Так просто? — сухо произнесла Харриет. — Хотя он еще не просил твоей руки?

— Так просто! — согласилась Гэй, щелкая пальцами. — И он еще не просил, — созналась она.

— Ты еще не сказала почему, — напомнила ей Харриет.

— Хорошо, дорогая моя, скажу сейчас… и ты действительно должна узнать, если не сообразила сама, что между портретом на чердаке и мужчиной, который вошел через стеклянные двери в тот вечер и напугал тебя до смерти, существует прямая связь. Не удивляюсь, что ты упала без памяти. Думаю, в подобных обстоятельствах я сделала бы то же самое.

— Связь? — настаивала Харриет с восхитительным терпением. — Где же связь?

— Ты еще не догадалась? — с удивлением посмотрела на нее Гэй. — Я передала тебе рассказ кухарки про злодея мужа, выгнавшего жену за внебрачную связь. Ну, мне было известно кое-что еще, очевидно неизвестное кухарке: от этого брака родился совершенно законный ребенок и после смерти отца он стал законным наследником. Впрочем, после такого насилия и ненависти было бы слишком странно, чтобы наследник так просто получил наследство, и он его не получил. Точнее говоря, мальчик исчез, и никто не знает, что с ним случилось. Когда пришел смертный час мужчины, который позировал для портрета, некому было присутствовать при его кончине, потому что близких родственников не осталось, и после смерти хозяина «Фалеза» пришлось устроить настоящий розыск лиц, имеющих право наследования. Законный наследник бесследно исчез — по-моему, получился каламбур или что-то в этом роде! — но в конце концов нашелся дальний кузен, и этот дальний кузен был предком моего незабвенного покойного Брюса, который так недолго наслаждался своим наследством. Впрочем, как жена, я имею полное право наслаждаться всем, что он оставил… или имела, если бы имущество на самом деле принадлежало мне и Брюсу! «Фалез» и доход от поместья — собственность Филипа Дрю, хотя я не думаю, что он в курсе дела.

Расширенными глазами Харриет недоверчиво уставилась на сестру. Она подозревала связь с семьей Эрншо, но не такую.

— Откуда такая уверенность? — спросила она. — Собственно, откуда ты все это знаешь, если сам доктор Дрю остается в неведении?

— Я ездила в Лондон с одной целью — проверить записи. Я нашла все, что хотела… или, вернее, не хотела! И не о чем спорить, Филип Дрю имеет все права на «Фалез». У меня нет никакого права!

Харриет потребовалось время привыкнуть к новости, и она осторожно присела на низкую французскую кровать.

— И что ты собираешься делать? — наконец спросила она.

Гэй снова приняла удивленный вид.

— Я только что сказала, что намерена делать, — ответила она. — Выйду за Филипа и потом скажу ему правду.

Харриет не просто изумилась — она была шокирована.

— Но так нельзя! — задохнулась она. — Ты должна сказать ему сейчас, немедленно!

Сводная сестра посмотрела на нее с легким оттенком враждебности в фиалковых глазах.

— Неужели ты и в самом деле такая простушка?! — воскликнула она. — Неужели ты честно думаешь, что я пойду на риск потерять «Фалез», выложив Филипу Дрю правду до того, как он наденет мне на руку обручальное кольцо? Не сомневаюсь, что справлюсь без особого труда, — мягкий розовый ротик Гэй растянулся в исполненной самодовольства улыбке, — но, пока все не сладится законным образом, с подписями, свидетелями и так далее, полезно иметь страховой полис. Филип не совсем страховой полис, но представляет собой угрозу всему моему будущему счастью, если позволить ему остаться холостяком еще немного… хотя, естественно, пусть лучше остается холостяком, чем женится на другой! Поэтому я все спланировала и именно с этого момента начинается осада… до тех пор, пока ты не получишь удовольствие держать мой букет и перчатки, когда местный священник нас обвенчает!

Харриет ошарашило ее хладнокровие, логика и странное равнодушие, стоявшее за окончательной раскладкой планов сестры. Кроме того, — по причине, которую Харриет больше не скрывала от себя, — она испытывала такое безысходное ощущение безнадежности, что потеряла даже способность к новым возражениям. В глазах Гэй промелькнул намек на сочувствие.

— Бедняжка! — вздохнула она. — Очевидно, в ту ночь ты испытала шок. Когда…

Харриет дрожащим голосом ответила:

— Не просто шок. Я не поверила своим глазам!

— И в то же время все объясняется совершенно естественно, правда? Прямой потомок! И к тому же по главной линии. В каком-то смысле это даже волнует кровь… Филип так потрясающе похож на Эрншо времен Регентства, словно вернулся в мир после перерыва в сто с лишним лет! Жуть, верно? — Фиалковые глаза заблестели взволнованно. — Как, по-твоему, он может оказаться таким же жестоким и безжалостным, как тот, другой Эрншо? Потому что в таком случае мне следует найти способ управлять им, правда?

Почти помимо собственной воли Харриет запротестовала:

— Нет, нет, конечно, не может! Да и другой Эрншо на самом деле не такой уж изверг, как нам известно.

— Хочешь сказать, ему многое пришлось вынести? — Мягкие губы опять растянулись в насмешливой улыбке. — Ну, с женами иногда бывает трудно. Но с мужьями тоже. Немного терпимости с обеих сторон время от времени не помешает.

Харриет пришла в ужас:

— По-моему, это звучит ужасно.

Гэй пожала плечами:

— Ах, но ты ведь не была замужем, дорогая, не так ли? И еще не знаешь, какое опустошение и разочарование приносят усердные попытки делать вид, что в браке все хорошо, когда на самом деле все совершенно наоборот. — Возможно, сама того не желая, она вдруг многое открыла перед сестрой. — Мужчины даже не пытаются притворяться, только женщины. Они ненавидят других женщин, подозревая, что те тоже несчастны. А когда начинают заводить романы, это означает, что они действительно несчастны. Мне ужасно жаль бедную покойную жену Эрншо.

— И все-таки ты готова выйти замуж за другого Эрншо, даже не будучи до конца уверена — поскольку сам он, очевидно, не знает этого! — что он Эрншо.

— Скажем так, я готова пойти на риск. И меня всегда привлекала опасность. — Гэй закончила причесываться перед зеркалом и с улыбкой повернулась к Харриет: — И поверь мне на слово, нет сомнений, что Филип Дрю — настоящий Эрншо. Я доказала это, к моему полному удовлетворению, во время визита в Лондон. Он имеет право называть себя Филип Дрю-Эрншо… но, похоже, Филип Дрю его вполне устраивает. И вполне возможно, он знает, что относится к роду Эрншо.

— И еще — возможно, он согласился подменить доктора Паркса, потому что хотел быть поближе к «Фалезу», — заметила Харриет. — Если это не так, почти невозможно поверить в такое странное совпадение, как его принадлежность к роду Эрншо.

Судя по всему, Гэй была склонна согласиться с сестрой.

— Ну, так должна я вывести его на чистую воду, верно? — сказала она. — Вот только поработаю над ним еще немного времени и установлю кое-какие важные факты.

— Например? — осведомилась Харриет, хотя точно знала, какой последует ответ.

Сводная сестра ласково коснулась ее щеки и с нежностью, хотя и слегка рассеянно, провела по ней пальцами.

— Ну, во-первых, что именно он имеет в виду, когда его глаза говорят мне, до чего же я привлекательна, — наконец немного мечтательно ответила она. — В глазах мужчин я и раньше встречала то же самое выражение… но оно не всегда означает скорый брак. А Филип до того закоренелый холостяк, что, вероятно, почти убедил себя в вечности такого положения вещей. Впрочем, у меня есть несколько весомых причин для скорейшего вступления в новый брак… и если понадобится, я по-настоящему возьмусь за Филипа! Направлю на него все свои чары!

Гэй взглянула на свое отражение в зеркале и улыбнулась — словно отлично знала, что редкий мужчина даже закоренелый холостяк — найдет в себе силы сопротивляться ее чарам, если она, как сама же выразилась, по-настоящему возьмется за дело.

Сильные и противоречивые чувства, которые как всесокрушающий ураган ворвались в самые сокровенные уголки ее души, напугали Харриет, и она обрадовалась возможности наконец освободиться от сестры. Девушка закрылась у себя и, сидя теперь уже на своей кровати, вступила в борьбу с подступающим ощущением полной безысходности.

Дело не в том, что после одного воспоминания, неотвязно преследующего Харриет, ее отношение к Филипу Дрю полностью изменилось… Разумеется, она не позволила себе потерять голову от мимолетного эпизода, вероятно уже забытого им через сорок восемь часов. Но после удара о чердачную балку Харриет не знала, как относиться к Филипу, сейчас в ее глазах он стал совсем другим человеком, не тем, кто с самого начала вызвал у нее антипатию. Как оказалось, в нем причудливо сочетались врач и властный, эгоистичный мужчина — еще одно проявление его личности, к тому же Филип изредка оказывался способен на чудеса нежности и невероятную человечность. Следуя логике своих умозаключений, Харриет могла назвать доктора Дрю даже ранимым, но здравый смысл не позволил ей окончательно запутаться в паутине собственного романтического воображения.

Ибо не оставалось сомнений: после почти неощутимого мига, когда Харриет почувствовала холодную бритую щеку Филипа Дрю на своей щеке и он поцеловал ее в лоб, она все время хотела видеть его в романтических снах, сохранить его только и единственно для… себя?

Появление самой этой мысли — и этого вопроса — вызывало яростные отрицания Харриет. Свои подлинные чувства она скрывала даже от себя. Но не сомневалась, что первый же серьезный анализ причин такой резкой перемены ее отношения к Филипу Дрю: сна — лишенного всякой романтики! — ласки, которую он мог подарить испуганному ребенку, и обещания, что после его ухода она проведет хорошую ночь — как и случилось! — прольет свет на истинное положение дел, и самый изощренный самообман не помешает увидеть, где правда, а где ложь.

В душе она знала, что не сможет обманывать себя слишком долго. И что до того, как ударилась о злополучную балку, была одним человеком, а после удара словно стала другим.

Или же логично предположить, что во всем виновато это происшествие на чердаке? Единственное, в чем Харриет была не совсем уверена, — неужели нужен несчастный случай, чтобы изменить ее отношение к такому особенному человеку, как Филип Дрю?

А сейчас уже не важно, разберется она в своих чувствах или нет: сестра вернулась из Лондона, горя желанием взять инициативу в собственные руки и выяснить самой, что за человек новый доктор Фалез. Даже если он очень похож на своего мефистофельского предка, решительно заявила Гэй, она не остановится… Сводная сестра не сомневалась в том, что знает тайну власти над мужскими сердцами. Харриет не могла понять: любит ли Гэй доктора, готова ли, даже ради собственной выгоды, влюбиться; или любить и быть любимой недоступно изнеженной эгоистке.

Отлично зная сестру, Харриет уже смирилась с тем, что любовь — во всяком случае, пока — совсем не входит в ее планы. Возможно, чувство и придет — потом, но в настоящий момент Гэй выглядела слишком сосредоточенной, слишком невозмутимой, слишком хладнокровно занятой спасением своего богатства. При необходимости она была готова драться за комфорт и удобства, лгать и обманывать… причем обманывать мужчину, за которого собралась замуж! Харриет поражало такое лицемерие сводной сестры.

Харриет спрашивала себя: может, следует предупредить Филипа Дрю, если он еще не догадывается о происходящем?

Но ее останавливало чувство преданности сводной сестре. Гэй только недавно овдовела, и, что бы она ни говорила и ни делала, удар, который сестра перенесла, был действительно серьезным, и доктор Дрю первым указал бы на ее состояние.

Поэтому Харриет решила, что ей остается лишь роль зрителя. И если действие на сцене произведет на нее слишком болезненное впечатление, ничего не поделаешь.

Гэй не ожидала, что доктор Дрю нанесет профессиональный визит после ее возвращения из Лондона. В тот же вечер она позвонила ему и пригласила к обеду. Согласие врача не вызвало у Харриет особого удивления.

Когда доктор Дрю прибыл в «Фалез», дверь ему открыла Харриет. После того памятного вечера, когда доктор принес к ней в комнату снотворное, они виделись только раз, на следующее утро. Филип разговаривал только на медицинские темы и вел себя так корректно, что после его ухода Харриет с легкой растерянностью снова и снова спрашивала себя: может, и правда последствия легкой контузии заставили ее вообразить событие, не имевшее место в действительности… На будущее девушка решила держаться начеку и контролировать себя.

Темное облегающее платье эффектно подчеркивало поразительно светлый цвет волос Харриет, и, открывая дверь, девушка уловила во взгляде гостя внезапно вспыхнувший интерес. Харриет даже почудилось в черных глазах доктора Дрю нескрываемое восхищение, но ее приветствие не стало от этого теплее. Надо вести себя сдержаннее… а сейчас, уже зная, что однажды доктор может стать ее зятем, в особенности.

Но у нее ничего не получится, если доктор Дрю заподозрит, что при каждом взгляде на него Харриет последнее время замирает от странного, перехватывающего дух чувства… и, хуже того, отчаянного стыда. Словно она не взрослая женщина двадцати семи лет, а совсем молоденькая девчушка и Филип Дрю — первый представитель противоположного пола, завладевший ее сердцем.

Поэтому, чтобы не встречаться с доктором глазами — во всяком случае, не дольше нескольких секунд, — Харриет упорно смотрела на полированный пол холла, предоставив гостю любоваться нервным трепетом длинных ресниц, оттеняющих необыкновенно чистую кожу.

— Как голова? — спросил доктор. Взгляд темных глаз скользил по дивным волосам девушки. Гэй, устремившаяся к нему через весь холл, успела как раз вовремя, чтобы услышать короткий тихий ответ сестры:

— Все в порядке, спасибо!

Гэй протянула навстречу доктору обе руки, светло улыбнулась, посмотрела в глаза, словно прекрасно понимая, что он пришел к ней в гости и сам это знает. Затем с легким удивлением спросила:

— В чем дело, что случилось с Харриет? Она жаловалась на головные боли?

— Нет. — Доктор, все еще глядя на облако волос Харриет, отвечал слегка рассеянно.

— Тогда что же?

— Ничего… ничего, — поспешно заверила сестру Харриет. — Только в твое отсутствие я стукнулась, на голове вскочила шишка, пришел доктор Дрю и залепил ее пластырем.

— О, неужели? — Гэй достаточно любила сводную сестру, чтобы не на шутку встревожиться. Но поскольку не увидела на красивой золотистой головке следа пластыря, успокоилась и, к облегчению Харриет, вместо дальнейших расспросов о шишке повела доктора в гостиную.

За обедом болтала одна Гэй, так как Филип Дрю казался немного рассеянным, а Харриет и подавно была не в настроении. Она коротко отвечала, когда с ней заговаривали, после обеда, как обычно, разливала кофе — собственно говоря, выполняла все обязанности хозяйки, пока Гэй, по-кошачьи свернувшись на своей любимой кушетке эпохи Регентства, позволяла доктору подносить зажигалку к ее сигарете, подавать чашку — в общем, обращаться с собой как со статуэткой дрезденского фарфора, несомненно привлекавшей его… хотя, возможно, и не так явно, как в прежние визиты.

Хотя Гэй пустила в ход все свои чары — а в шифоновом свободном платье и в жемчугах она выглядела как никогда соблазнительно, — доктор вспомнил, что в четверть десятого у него срочная встреча, и ушел, не глядя по сторонам, словно эта досадная забывчивость испортила ему весь вечер; после его ухода Гэй мгновенно забыла о том, что она хрупкая и все еще удрученная горем вдова, и забегала по гостиной, хмуря тонкие брови, — несмотря на тщательную подготовку, вечер, на который она так рассчитывала, закончился неудачей, если не провалом. Сообразив, что предстает перед Харриет не в самом выгодном свете, Гэй состроила гримаску и с горечью воскликнула, что все мужчины похожи в одном: почти всегда обманывают ожидания. И очевидно, Филип Дрю не исключение из этого правила.

Хотя в ее обязанности это не входило, Харриет обошла комнату, собирая кофейные чашки и вытряхивая пепельницы. Она не произнесла ни слова… но молчаливо соглашалась со сводной сестрой. Если допустить противоположное, то Филип Дрю должен был хотя бы как-то дать понять, что помнит о своем поцелуе, которому она не смогла противиться, даже если бы захотела. Но доктор вел себя так, будто ничего не произошло.

Поэтому в данную минуту Харриет испытывала легкое сочувствие к Гэй. Почти невесомое сочувствие, потому что, несомненно, вечером доктор был очень занят.

Гэй посмотрела на сестру с раздражением.

— И почему ты не сказала, что в мое отсутствие поранилась? — спросила она резко. — Обычно ты не отличаешься неловкостью. Что случилось?

Харриет ответила то же самое, что и раньше:

— Ничего… Совсем ничего.

— Тогда почему ты вызвала доктора Дрю?

Харриет смутилась:

— Я не вызывала.

— Но он ведь приехал и лечил твой ушиб? Харриет отрицательно покачала головой:

— Он… он уже был здесь.

Глаза Гэй сузились, и Харриет заметила блеснувшее в них подозрение.

— Хочешь сказать, что пригласила его или он приехал сам?

— Он сам приехал.

— Понятно. — Гэй немного успокоилась. — Вероятно, надеялся, что я все еще дома… хотя помню, что звонила ему перед отъездом.

— Наверно, экономка забыла передать ему твое сообщение, — заметила Харриет, словно вопрос был в высшей степени безразличен ей, и Гэй кивнула.

— Возможно, — задумчиво протянула она. И тут же насупилась: — Но я же говорила по телефону с самим Филипом! Помню, что он попросил меня беречься в Лондоне и не переутомляться!

Харриет пожала плечами. Вдруг ее осенило.

— А может, доктор подумал, что ты внезапно вернулась, — предположила она. — Или же просто надеялся узнать о тебе новости.

Гэй внимательно взглянула на сводную сестру.

— Может быть… Да, пожалуй, так и есть, — уже с большей уверенностью решила она.

 

Глава 7

Но с этого вечера в отношении Гэй к сестре произошло небольшое, но серьезное изменение.

Хотя она продолжала демонстрировать прежнюю привязанность к Харриет, последняя иногда ловила на себе пристальный, изучающий взгляд, словно Гэй узнала о ней нечто новое или ищет ответа на беспокоящий ее вопрос. В глазах Гэй появилось озадаченное выражение, между тонкими бровками залегла маленькая морщинка. А когда к дому подходил доктор Дрю, Гэй любой ценой пыталась встретить его первой — как при помощи неуклюжих маневров, вроде отсылки Харриет на кухню с поручением кухарке найти какую-то затерявшуюся ерунду, так и более откровенно: с заявлениями, что Харриет наверняка интереснее заниматься своими делами, чем слушать о ее здоровье, Гэй буквально выталкивала сестру вон из комнаты.

Или, если доктор Дрю оставался на бокал хереса и надлежало пригласить и Харриет, это приглашение «передавалось» до самого ухода гостя. Общение доктора Дрю с Харриет ограничивалось кивком и фразой «Привет, как дела?», после чего хозяйка дома вежливо, но настойчиво подталкивала врача к садовой двери или даже к выходу и разговаривала с ним на дороге, а Харриет смотрела им вслед из тени холла и отчетливо понимала, что со стороны сводной сестры это чисто оборонительный акт. Гэй никогда не подозревала сестру в желании помешать ее браку с Филипом Дрю по личным мотивам — Харриет, говорила она общим друзьям, не очень интересуется мужчинами и видит свое счастье скорее в занятиях живописью, чем в семейной жизни, — но, очевидно, опасалась, что Харриет способна разрушить ее планы из моральных соображений.

Харриет обладала неприятной штукой — совестью. А Гэй считала совесть лишней обузой и к голосу собственной никогда не прислушивалась, если та вообще говорила так громко, что ее можно было услышать.

Поэтому за Харриет требовался присмотр. Но сама Харриет почему-то не верила, что Гэй наблюдает за ней и использует любую возможность, чтобы оградить от контактов с доктором Дрю, именно по этой причине — потому что боится ее совести и принципов. Гэй впервые после единственного многообещающего романа Харриет следила за сестрой с расчетливым блеском в глазах и пыталась убедиться в одном… несмотря на свое очевидное безразличие к Филипу Дрю и первоначальную враждебность к нему — которая по какой-то причине в последнюю неделю словно испарилась, — равнодушна ли она к нему на самом деле?

Что произошло, когда Харриет стукнулась головой о балку на чердаке, и почему при упоминании об этом в общем рядовом происшествии так смущается?

Примерно в это же время доктор Дрю тоже, видимо, пришел к заключению, что его самая привлекательная пациентка вполне оправилась от болезни, чтобы на время предоставить ее самой себе, и перестал ездить в «Фалез». Гэй уже привыкла предлагать ему кофе в саду по ясным утрам или херес в гостиной, если утро было не такое погожее, как и к тому, что доктор приезжал перед ленчем, и ее явно встревожило такое пренебрежение. Кроме того, Гэй начала злиться. Всякий раз, когда она звонила доктору, трубку брала экономка и отвечала, что доктор Дрю занят обходом или принимает у себя в кабинете пациентов. В последний раз он вообще предупредил ее, чтобы его беспокоили только по срочному делу.

Гэй не хватило наглости заявить, что ее дело срочное, и экономка отказалась тревожить врача.

Остаток дня — первого дня, когда доктор не приехал осведомиться о ее здоровье, — Гэй провела в ярости. После обеда она опять позвонила ему в дом и на этот раз получила ответ, что доктор обедает.

Услышав это, Гэй долго не могла прийти в себя от неописуемого удивления.

На следующий день она уже с нетерпением ждала обычного времени визита доктора и, когда тот не появился, снова набрала номер и вступила в нешуточную перебранку с экономкой. Она уверена, заявила Гэй, что если доктор в кабинете, то обязательно поговорит с ней; но преданная экономка, много лет проработавшая с доктором Парксом, не уступила давлению и была тверда как кремень в своем нежелании позвать к телефону заместителя доктора Паркса.

На этот раз экономка ответила, что доктор Дрю крайне занят… Но конечно, если миссис Эрншо требуется неотложная медицинская помощь, она немедленно сообщит доктору и тот приедет в «Фалез». Гэй до крови закусила губу и уже готовилась привести список симптомов, достаточно тревожных даже для экономки, но передумала и с силой бросила трубку.

— Что ты об этом думаешь? — в бешенстве спросила она вошедшую в холл сестру.

— Что я думаю о чем? — осведомилась Харриет в искреннем недоумении, поскольку не слышала телефонного разговора.

Гэй поморщилась, словно на нее ополчился весь мир и Харриет вряд ли является исключением.

— Экономка доктора Дрю! — воскликнула она. — Настоящая мегера… просто невыносима! Разве ей невдомек, что миссис Эрншо из «Фалеза» имеет безоговорочное право на беседу с врачом, если он у себя?

— Возможно, его нет на месте, — сказала Харриет, защищая экономку, которую недавно встретила.

Сводная сестра бросила на нее странно враждебный взгляд, вскочила от телефона и забегала по холлу.

— Нет на месте? Разумеется, он там! Эта женщина так и сказала. — Гэй злобно передразнила голос экономки: — «Доктор в смотровом кабинете, и его нельзя беспокоить! У него сейчас пациент, которому требуется все внимание врача. Может, позвоните попозже? Или если это срочно, сообщите, что вас беспокоит, и я передам информацию доктору Дрю. В течение дня он обязательно приедет и осмотрит вас!» — Гэй почти выплюнула слова «в течение дня».

Харриет, вошедшая в холл с корзиной свежих цветов и собиравшаяся расставить букеты по вазам, поставила корзину на боковой стол и сочла своим долгом полить маслом штормовые волны.

— Ну, нельзя ведь ожидать, что такой занятой человек, как доктор, бросит все и побежит интересоваться твоими проблемами, в конце концов, у него больной, и, возможно, тяжелый, — рассудительно заговорила она. — Видимо, он сейчас как раз осматривает его.

— Да-да, конечно, — согласилась Гэй, но, судя по выражению ее лица, было ясно, что она просто не понимает, почему какой-то больной может препятствовать ее разговору с Филипом Дрю, если вот уже второй день тот явно избегает Гэй. — Во всяком случае, по-моему, я важнее рядового пациента…

— Но если человек болен!

Гэй взвилась как ужаленная:

— А разве я не пациентка доктора Дрю? А если, вопреки всем его расчетам, я тяжело заболела, у меня серьезное осложнение и я очень нуждаюсь в его внимании?

— Но в таком случае доктору позвонила бы я, попросила приехать и осмотреть тебя, — возразила Харриет.

Для вдовы это было уже слишком. Она заперлась в своей комнате, а ко времени ленча пришла в такое невменяемое состояние, что отказалась прикасаться к еде и даже не открыла дверь, чтобы взять поднос. Харриет ела одна в столовой, раздумывая, оправдает ли эта выходка «тяжелой больной» ее звонок доктору и требование немедленного его приезда.

После длительного размышления Харриет все же решила воздержаться… по железному убеждению, что с Гэй ничего особенного не произошло, кроме мучительного приступа гнева, ей ничто не грозит и доктор Дрю может помочь только одним.

Попросить Гэй выйти за него замуж!

Харриет поняла, что только предложение руки и сердца подействует на Гэй как волшебное слово и вернет сводной сестре ее обычную уравновешенность и спокойствие.

Впрочем, когда наступил вечер, Гэй решила, что невозможно с наскока победить неподатливого мужчину с временным отвращением к мысли о супружестве из-за долгого пребывания в холостяках и следует сменить тактику. Она, как полководец, после отдыха вторично ведущий свои войска в наступление, появилась в гостиной в самый раз к превосходному обеду и объявила Харриет, что, если доктор Дрю снова появится в «Фалезе», она его не примет.

— Я ему покажу! — Гладкие щечки Гэй все еще были розовее обычного, и, когда она сменила траур на вечерний туалет из парчи цвета голубого льда, на самом деле стала исключительно, невероятно обворожительной. Харриет, одетая в очень заурядное шелковое дневное платье, была совершенно убеждена, что если доктор Дрю сейчас появится и увидит ее сводную сестру, такую элегантную, сидящую во главе украшенного цветами обеденного стола, то немедленно выбросит белый флаг.

Если Филип действительно хотел завести семью и поселиться в собственном комфортабельном доме, утруждая себя работой только в том случае, если решит посвятить себя исцелению больных и сделать медицину делом всей жизни, для него наступило время радикальных перемен в своем образе жизни. Не догадываясь о своем праве жить в «Фалезе» и наслаждаться доходом от поместья — без лишнего бремени в виде жены и семьи, — он вполне мог согласиться на брак, и многие мужчины назвали бы его счастливчиком… во всяком случае, так считала Харриет, пристально разглядывая полированную столешницу розового дерева.

В конце концов, если Брюс был сравнительно счастлив, то чем хуже Филип Дрю?

Все зависит от того, что он за человек и что он уже знает о своем праве на обладание «Фалезом».

Сейчас, оглядываясь на короткий период знакомства с доктором Дрю, Харриет все чаще задумывалась, многое ли ему известно о реальном положении дел.

Если доктор не был до сих пор в курсе дел, то почему принял работу временного заместителя доктора Паркса? С его-то превосходным образованием! Заглянув в медицинский справочник, Харриет теперь все знала о его профессиональной квалификации. И более чем подозревала, что сводная сестра — тоже.

— Этот тип много о себе воображает, — объявила Гэй, разглядывая рыбное блюдо и недовольно качая головой. — Даже слишком много. И заслуживает наказания!

— По-моему, совсем недавно он казался тебе очаровательным, — напомнила Харриет, уплетая за обе щеки дуврскую камбалу. — И в любом случае, — с обманчивой скромностью и вкрадчивостью добавила она, — наказание упрямых и высокомерных мужчин для тебя не проблема, правда? Ты столько раз говорила!

Сводная сестра гневно сверкнула на нее глазами над букетом роз.

— У меня есть свои способы, — сурово подтвердила она. — Но обычно к ним прибегать не приходится. И, честно говоря, не ожидаю, что доктор Филип Дрю вынудит меня использовать их!

Доктор Дрю позвонил на следующий день. Трубку взяла Харриет. Самым дружеским тоном доктор попросил передать миссис Эрншо свои извинения за то, что не поговорил с ней вчера, и сказал, что заедет в конце недели.

Услышав новость, Гэй сначала показалась безмерно удивленной, словно была уверена, что произошла какая-то ошибка, а потом, когда полный смысл сказанного дошел до ее сознания, возмущенно вскинула подбородок и в сердцах топнула ногой.

— Ну, до чего… — Гэй вспомнила, что говорила о своей власти над мужчинами, и поджала губы, возмущение в ее глазах сменилось сдержанной досадой. — Ладно, — спустя миг воскликнула она, — похоже, он еще не совсем меня забыл!.. В конце недели поговорю с ним по душам, а пока приму к сведению, что он занят.

— Наверное, в деревне сейчас много жалоб на желудочные колики, — попыталась утешить ее Харриет. — Всегда у кого-то болен ребенок, или еще что-нибудь случилось.

Не говоря ни слова, Гэй окинула ее долгим и довольно холодным взглядом.

Но этот взгляд мог оказаться еще более долгим и ледяным, если бы позже в то утро Гэй увидела сестру, стоящую в самом центре деревни у автомобиля доктора и занятую важным разговором.

— Как вы? — спросил доктор Дрю, притормозив у тротуара, по которому шла Харриет. Девушка неохотно остановилась. Рядом с ней на поводке трусил Соломон, сильно подросший за короткое время после их встречи. Харриет приучала щенка идти у ноги, но, заметив автомобиль, подхватила Соломона на руки.

— В полнейшем порядке, благодарю вас, — ответила она, когда доктор вышел из машины и потрепал щенячье ухо.

— Растет, не так ли? — заметил доктор Дрю. — Скоро он будет водить вас на прогулку, не вы!

Харриет искоса взглянула на доктора. Кроме всего прочего, ее не покидало тяжелое чувство, что если происходящее увидит Гэй — и в особенности ленивую неспешность, с которой Филип Дрю вылез из машины и сейчас опирается на капот, словно у него полно свободного времени, — то очень рассердится. У нее даже могут возникнуть такие подозрения, что Харриет после возвращения подвергнется продолжительному допросу.

Пронзительные темные глаза Филипа Дрю улыбались Харриет, словно он читал ее мысли и чувства, как открытую книгу. На губах доктора играла странная усмешка.

— Помнится, вы первая упрекнули меня за слишком серьезное отношение к вдовству вашей сестры, — заметил он. — Не к фактическому вдовству, а к ее реакции на это печальное событие. Вы, похоже, считали, что она выздоровеет без моего преданного присутствия, и хотя я не признаю вашу правоту, но полагаю, что мое преданное присутствие сейчас уже не так необходимо. Когда позавчера я увидел миссис Эрншо, она была в полном здравии и ни в малейшей степени не нуждалась в наблюдении врача.

Харриет продолжала настороженно смотреть на него. Она поняла, что доктор Дрю или вовремя увидел красный свет насчет Гэй… или решил переменить тактику. Также не исключается — вероятно, — что ему известно намного больше, чем подозревает Гэй, и он организует свою линию нападения. Если это так, атака может последовать в любой момент и почти наверняка застанет бедную Гэй врасплох. Полученные в Лондоне сведения не напугали ее, так как Гэй верит — или, скорее, верила два-три дня назад — в свою способность обворожить доктора и во влияние, которое уже имела на него.

Но Харриет полагала, что знает его намного лучше, и с самого начала могла бы предостеречь сестру, что нельзя недооценивать мужчин, особенно с таким упрямым подбородком, твердым ртом и непроницаемыми глазами, как у Филипа Дрю. Тот факт, что к сорока годам он еще не женат, уже должен был насторожить Гэй.

Но очевидно, ничего подобного не произошло.

— Ну? — Доктор весело взглянул на Харриет, потому что девушка казалась чем-то смущенной. — Вы стали моей пациенткой позже сестры. Как ваша голова? — Как обычно, Харриет была без головного убора, мягкие волосы развевались на ветру. — Для больного с очень-очень легким сотрясением мозга вы тоже выздоровели достаточно быстро.

— У меня не было сотрясения. Боюсь, я слишком много жаловалась.

Сказав это, Харриет смутилась еще сильнее, потому что не могла не вспомнить ночной визит в комнату и поцелуй.

— Нет, не слишком. — Улыбка доктора на миг стала нежной, словно он тоже вспомнил миг близости. Или так показалось Харриет. — Собственно, вы очень мало жаловались. Вы не из тех, кто поднимает лишний шум… на мой взгляд, во всяком случае. — Он открыл дверцу машины. — Как насчет того, чтобы составить мне компанию и съездить со мной на объезд? Собственно, у меня только один визит утром, и, если хотите, мы с вами остановимся и где-нибудь выпьем.

— Разве это этично? Лечащий врач в рабочее время угощает собственную пациентку!

— Вы неофициальная пациентка, и, как я сказал, в первой половине дня у меня только один больной на дому. Днем я свободен, и запах алкоголя никого не оскорбит. Впрочем, может, вам больше по вкусу ленч и рюмка хереса перед ним?

Харриет мысленно представила лицо сестры, если та узнает — а в сельской округе новости расходятся очень быстро, — что она мило наслаждается ленчем с доктором, который практически проигнорировал ее жалобы и отказался приезжать в «Фалез». Но в то же время — несмотря на желание как можно быстрее оборвать разговор и идти дальше — Харриет кольнуло сожаление, что придется ответить отказом и день, обещающий внести в ее жизнь разнообразие, она проведет, как обычно, дома.

— Извините… — начала было Харриет и увидела в темных глазах откровенную просьбу. В глазах Филипа было что-то теплое и зовущее, Харриет словно погрузилась в ласковые, теплые темные волны, у нее перехватило дыхание, по всем венам пробежал огонь. — Извините, — повторила она, — в самом деле не могу…

— Почему?

Прижимая к груди Соломона, Харриет беспомощно пожала плечами:

— Гэй ждет меня к ленчу…

— Вы всегда поступаете согласуясь с желаниями миссис Эрншо?

— Не всегда, но… Гэй не любит садиться за стол в одиночестве…

— Неужели? — Загорелое лицо доктора вдруг вытянулось, помрачнело и, к удивлению Харриет, приобрело осуждающее выражение. — Но тогда это означает, что у вас почти нет своей жизни, верно?

Девушка с тем же беспомощным видом опять пожала плечами:

— О, у меня вполне сносная жизнь.

— Но вы же хотели вернуться в Лондон? Потому что сестра отказывает вам в собственной жизни, когда вы живете с ней?

Харриет пыталась возражать, но потом поняла, что его отношение к Гэй полностью и драматически изменилось. Похоже, от одной мысли о сводной сестре его глаза и губы посуровели, а голос стал скрипучим.

— Послушайте, — сказал доктор Дрю. — Я прекрасно знаю, что при первой встрече отнесся к вам несправедливо, и сам не понимаю почему… но, пожалуйста, не подумайте, что из-за того, что на малейшую долю секунды я заблуждался в отношении миссис Эрншо. Она принадлежит к типу богатых избалованных женщин, такие часто встречались мне за время работы врачом, и, хотя она, вероятно, самая красивая вдова в моей жизни, это не повлияло на мой анализ ее характера. Хитрая как лиса, скользкая как лед и пресыщенная вниманием противоположного пола. Скоро она выйдет за другого богача, и вы окажетесь ненужной, лишней и свободной как ветер… хотите вы того или нет!

Харриет пристально посмотрела на доктора:

— Я думала, вы ею восхищаетесь. Думала…

— Знаю. — Врач сардонически усмехнулся. — Вы удивитесь, как много я знаю о вас и о ходе ваших мыслей… как часто, несмотря на краткость нашего знакомства, терял из-за вас терпение. Сейчас вы отказываетесь от ленча со мной из опасения, что миссис Эрншо узнает и обязательно рассердится…

— Непременно рассердится. Она так старалась увидеть вас на этой неделе.

— Знаю. Обязательно заеду через пару дней.

— Почему через пару?

Впервые доктор Дрю проявил недовольство.

— В самом деле, Харриет, не будьте ребенком, — взмолился он, и впервые в жизни, несмотря на его раздражение, ей понравился звук своего имени, произнесенного им. — Ваша сестра не больна, а моя работа — лечить больных. В последнюю нашу встречу она столько говорила, что во время обеда нельзя было вставить ни слова, и я страшно скучал. Больше не хочу. Во всяком случае, не желаю слишком часто переносить такую скуку. Но раз ей очень уж хочется меня видеть, я заеду, и если у нее есть какая-то особая причина…

— Вы знаете, что есть, — перебила девушка, ожидая, что он выдаст свою осведомленность жестом или выражением лица. Но доктор остался непроницаемым. — Думаю, вы прекрасно об этом знаете.

Доктор Дрю пожал плечами:

— Зачем тратить время, говоря загадками? Мы могли быть уже на полпути к новому загородному ресторану на борминстерской дороге… и, по-моему, там подают очень недурной ленч. Впрочем, может быть, мы заедем туда как-нибудь вечером и пообедаем. Если не хотите даже выпить со мной, может, придете на чай днем? — сделал он резким тоном новое приглашение.

Харриет уже не могла скрыть изумления:

— Вы имеете в виду — в дом доктора Паркса?

— Да, если вам непременно хочется подчеркнуть, что дом не принадлежит мне.

Девушка залилась краской:

— Я… я не хотела.

— Знаю, что не хотели. Вы говорите много всякого, о чем потом жалеете, Харриет. — В голосе Филипа Дрю нарастало раздражение. — Рано или поздно у меня будет дом в этой местности. (Глаза девушки при этих словах широко распахнулись.) Вы придете к чаю, Харриет? Я скажу экономке — или, скорее, экономке доктора Паркса — готовить и на вас?

Харриет снова встретилась с ним глазами, и краска на ее щеках стала еще гуще — они пылали, как розы. Внезапно она решилась и потом поняла, что ей просто не хватило воли отказаться.

— Хорошо, — словно запыхавшись от быстрого бега, проговорила она. — Если вам… вам действительно нужно мое согласие.

— Иначе я бы вас не пригласил. — Доктор опять потрепал уши щенка. — Возьмите с собой этого парня, если хотите… Собственно, для меня так даже лучше. Вероятно, вы вылечили его от привычки оставлять везде лужи, но, если нет, не важно.

— Ваша… ваша экономка очень сердилась в мой прошлый приход? — спросила Харриет охрипшим от волнения голосом, избегая смотреть ему в глаза.

Доктор Дрю улыбнулся:

— Она знала, что я пригласил к чаю гостя. Когда я сказал кого, она удивилась.

— Правда?

— И обрадовалась. Она называет вас «той милой молодой леди из «Фалеза». Из чего я сделал вывод, что ваша сестра ей не очень симпатична.

Харриет быстро отвернулась. Как неудачно, подумала она, что именно сейчас он упомянул Гэй.

— Мне пора, — сказала она. — Я шла к мяснику. Предполагается, что я покупаю отбивные к ленчу.

Филип Дрю проводил ее странным взглядом.

— У нас на ленч было бы кое-что получше, — пробормотал он. — Нектар и амброзия!

К тихой радости Харриет, за ленчем у Гэй не возникло никаких подозрений; и, несмотря на ужасное чувство вины за намерение совершить чрезвычайно неприятный для сводной сестры поступок, она утаила, что дала слово доктору Дрю приехать к нему на чай.

В конце концов, спорила сама с собой Харриет, ничего страшного, если она выпьет с ним чаю. Ни приглашение, ни согласие ничего не значит. (Хотя когда она строго спрашивала свою совесть, то не была так уверена в этом.) Они уже пили чай вместе, и Гэй все еще не знает… Харриет подозревала, что должна бы поставить Гэй в известность. Но разве обязательно делиться с Гэй всеми событиями в жизни? В конце концов, она даже не хочет жить в доме сестры!

Но потом, поразмыслив, Харриет поняла, что все же должна предупредить Гэй по одной очень веской причине. Сводная сестра останется без крыши над головой, если доктор узнает, что эта крыша на самом деле принадлежит ему, и если она, Харриет, не желает причинить Гэй зла, то за чаем будет вести себя очень осторожно.

Путем хитроумно поставленных вопросов можно осторожно выяснить, известно ли доктору Дрю, кто является законным владельцем «Фалеза», и зачем он сюда приехал, если не ради восстановления своих прав. Полученные ответы, наверное, как-то смогут пригодиться Гэй. Но с другой стороны, своими осторожными вопросами она может нечаянно навредить Гэй, разоблачив ее замыслы.

Харриет чувствовала, что разрывается между преданностью сестре и странной, новой преданностью доктору Дрю… и испытывала замешательство и серьезную тревогу, потому что была бы намного счастливее, если бы не знала об истинном положении дел. В общем, направляясь с Соломоном в дом доктора, она казалась самой себе заговорщиком, провалившим доверенное ему задание.

Но по приезде в дом доктора все подобные мучения исчезли.

Когда она приехала, Филип Дрю гулял в саду и выглядел по-домашнему просто в свитере и спортивных брюках. Очень дорогой свитер и шелковый винного цвета шейный платок чрезвычайно шли ему, оттеняя привлекательно смуглую кожу; в бездонной глубине темных глаз смеялись веселые огоньки.

— Хорошая девочка, — тихо произнес доктор Дрю, забирая Соломона у Харриет и провожая ее в дом. Всюду были живые цветы, и Харриет поняла, что он специально для этого случая попросил экономку поставить их в вазы. Чайный стол был накрыт искусно, как на картинке, серебряный чайник и корзиночка с пирожными сверкали, словно их только что тщательно отполировали.

Было ясно, что экономка доктора Паркса посчитала ее приход важным событием. И когда на середине ковра, лежащего в гостиной, Харриет неожиданно для самой себя повернулась и взглянула на хозяина — не по какой-то особой причине, а потому, что почуяла, что это необходимо сделать, — их глаза встретились, и внезапно прыгнувшее сердце Харриет отчетливо сказало ей, что это событие и для нее тоже.

Пытаясь говорить самым обычным тоном, Харриет сказала:

— Как красиво! Вы, очевидно, ходите у экономки доктора Паркса в любимчиках!

— Постепенно она ко мне привыкла. Правда, сперва не могла решить, нравлюсь я ей или нет. Не она первая!

Темные глаза улыбались, и Харриет почувствовала внутреннюю дрожь, словно пробежавшую по всему ее телу.

— Не… не всегда легко решить — нравится человек или нет, — как будто со стороны услышала она свой заикающийся голос.

Доктор подошел к Харриет, взял за подбородок и, приподняв ее голову, заглянул в ясные зеленые глаза девушки.

— И сейчас? — спросил он легкомысленно, но в глубине его глаз стоял очень большой вопрос.

Харриет замерла.

— Сейчас? — очень тихо повторил доктор и обнял девушку. Никогда раньше мужчина не держал так Харриет… не страстно и решительно, а ласково, непринужденно, словно момент кажется ему благоприятным, но полной уверенности нет. Филип нежно запрокинул голову девушки, глядя ей в глаза… а потом она ощутила на своей щеке прикосновение чуть дрожащих пальцев. Легким движением Харриет прильнула к Филипу и бесстыдно растаяла в его руках.

— Почему той ночью ты меня поцеловал? — прошептала она.

Доктор рассмеялся над ее ухом.

— Хотел и поцеловал, — ответил он. — Потому что ждал такой возможности с того момента, как тебя увидел. Но ты, как многие молодые женщины, выставляешь колючки, если не уверена абсолютно… а мне ты не верила ни на грош!

— Я верила, верила! — Харриет вдруг так сильно захотела переубедить его, что сама удивилась этому страстному желанию. Может быть, она верила все время, иначе доктор Дрю не вызвал бы у нее столько антагонизма.

— Неужто? — Его покровительственная улыбка оставалась ласковой еще мгновение, а потом глаза, обычно блестящие, внезапно потемнели, стали черными, серьезными и напряженными, как душное перед грозой ночное небо. Увидев эти глаза, опушенные по-женски густыми ресницами, Харриет ахнула. Он яростно впился ртом в ее губы, и, хотя девушка ожидала несколько другого, она ни капельки не сопротивлялась.

Филип Дрю несколько раз поцеловал ее, резко, беспощадно — словно в наказание. А потом со стоном, властно и жадно сжал Харриет в объятиях.

На этот раз поцелуй принес полное удовлетворение, и, когда Филип Дрю наконец поднял голову, у обоих был несколько ошеломленный вид, в особенности у Харриет.

— Думаешь, экономка доктора Паркса не рассердится на нас — за неприличное поведение? — спросила она.

— Напротив, полагаю, одобрит. Я уже сказал, для нее ты «та милая молодая леди из «Фалеза».

— Да, но… — Харриет залилась от шеи до лба нежным очаровательным румянцем, отчего ее глаза стали зеленее, а волосы казались живым золотом. — Хочешь сказать, что она опять ушла — зная о моем приходе — и оставила тебя готовить чай!

— Оставила нас! Я рассказал ей, что ты его уже готовила.

— Правда?

— И она отнеслась к этому совсем спокойно. Вероятно, у нее широкие взгляды.

Харриет еще сильнее порозовела и попыталась вывернуться из рук врача.

— Ты не думаешь, что сейчас нам лучше заняться чаепитием?

— Минуту. Видишь ли, я сказал ей, что собираюсь жениться на этой «милой молодой леди».

— Что?! — Под взглядом доктора Харриет потупилась, но, когда нашла мужество взглянуть на него в упор, в глазах девушки словно занимался рассвет. — Ты не опережаешь события — немного? — осведомилась Харриет, ее голос дрожал так сильно, что сорвался перед последними словами.

— Не думаю. — Филип ласково-ласково погладил девушку по голове и улыбнулся с не слишком уверенным торжеством в глазах. — Разве мы уже не пришли к выводу, что с самого начала знали?

Харриет молча кивнула. Этот момент был слишком важен для обычных слов, и в любом случае она не могла придумать в ответ ничего достойного. Поэтому после новой — теперь успешной — попытки вырваться из его объятий Харриет отправилась на кухню и, когда Филип вошел вслед за ней, уже наполняла чайник.

— Харриет! — Филип так грубо схватил ее, что причинил боль. — Нельзя же сидеть пить чай и есть пирожные, словно ничего не случилось! Я позвал тебя сегодня потому, что потрясен своим открытием. Я не только не могу выбросить тебя из головы даже на миг, но и должен слышать, что ты чувствуешь то же самое. Я должен слышать твои слова о любви ко мне!

Совершенно ослабевшая при звуке этих магических слов, Харриет повернулась и беспомощно уцепилась за него, так беспомощно, словно пыталась удержаться на ногах под порывом ветра.

— Но ты еще не сказал, что любишь меня, — напомнила она со смехом в голосе, несмотря на тревожно бившееся в груди сердце. — В конце концов, мужчина обычно признается первым, верно?

Доктор Дрю вновь взял девушку за подбородок, но она упрямо прятала лицо на его плече.

— Трусиха! — обвинил он. — Боишься высказать свои чувства?

Харриет отрицательно покачала головой:

— Конечно нет. Я практически уверена, что люблю тебя больше, чем ты, видимо, заслуживаешь, раз не берешь инициативу и не вытягиваешь меня из отчаяния первым…

— Дорогая! — В порыве раскаяния Филип сжал лицо девушки в ладонях и заглянул ей в глаза. В его взгляде светилась такая нежность, что Харриет показалось, будто ее кости превращаются в воду, и, чтобы не упасть, схватилась за него. — Отчаяние? Теперь я знаю о твоей любви, а я… я боготворю тебя! Никогда я не говорил женщине подобных слов, потому что не выношу театральных преувеличений. Но это не преувеличение!

— Я думала, ты выбрал Гэй, — пробормотала она. — Думала, ты находишь ее безумно соблазнительной.

Филип изумленно смотрел на девушку:

— Гэй? Твоя сестра? Ты, наверное, шутишь! Если бы она хоть немного привлекала меня, я бы отказался быть ее врачом, поскольку мужчина не может одновременно любить женщину и давать медицинские советы как врач. Когда той ночью я увидел тебя в постели в этой полупрозрачной ночной рубашке и ты так бесстыдно тянула ко мне руку, то понял, что больше никогда не смогу быть твоим лечащим врачом.

— Неужели? — прошептала Харриет, недоверчиво глядя на него. — Это на самом деле правда?

Худые загорелые пальцы ласкали ее лицо и шею.

— Кто я, по-твоему, такой? — спросил он вдруг охрипшим голосом. — Думаешь, поцелуй в ту ночь — это все по части лечебных процедур? Ускоритель действия снотворного, которое я тебе дал! Если да, то лучше запомни раз и навсегда, что я совершенно без ума от тебя как от женщины — не пациента!..

И в доказательство, что это безумие может выйти из-под контроля, Харриет получила столько резких и решительных поцелуев и очутилась в таких сильных мужских объятиях, что, наконец, с глухим и не очень искренним протестом попыталась освободиться. Соломон выбрался из уголка кухни, где уже вылизал все молоко и остатки кошачьего обеда, припасенные недальновидным хозяином на потом, и с яростным лаем ринулся на защиту хозяйки, но Филип Дрю — как будущий хозяин — приказал ему не путаться под ногами, поднял Харриет на руки и перенес в гостиную, где усадил на диване и сам уселся рядом.

— А теперь, — сказал он, опять обнимая девушку, — нам надо о многом поговорить, тебе и мне, поэтому давай сейчас же выясним отношения… А через полчаса, — взглянул на свои часы, — я позволю тебе немного чаю. Если захочешь!

Но и через час на столе в гостиной чайник оставался холодным, а сандвичи — нетронутыми. Харриет многое узнала о мужчине, твердо уверенном сейчас, что станет ее мужем, а он достаточно узнал о ней. Например, что, исключая бесцветный роман, пресеченный в зародыше Гэй, во всем остальном ее любовная жизнь выдержит самую тщательную проверку — похоже, это известие много успокоило Филипа. Харриет узнала, что его жизнь пока была не совсем свободна от романтических приключений, но до сих пор он не испытывал ни малейшего желания обменять свободу, как он выразился, на чечевичную похлебку. Харриет вполне удовлетворилась таким ответом и после еще нескольких разоблачений, интересных только им двоим, и парочки блаженных интерлюдий, сильно разволновавших Соломона, заметила, что, если они не хотят нанести экономке доктора Паркса смертельное оскорбление, давно пора перейти к предложенному угощению.

Уже пробило шесть часов, и Филип, отказавшись от чая, вытащил из буфета в столовой бутылку хереса. Они выпили по бокалу, этим отметив важное событие, и по настоянию Харриет, чтобы не обидеть экономку доктора Паркса, принялись за пирожные и бутерброды. В этом отношении очень помог Соломон, успевший истребить тарелку маленьких пирожных прежде, чем они заметили, что щенок забрался на кресло и оказался на уровне стола; но Харриет не стала наказывать песика, потому что последний час он скучал почти без присмотра и был еще мал, чтобы удержаться от слишком большого искушения.

Потом Харриет вымыла посуду, поставила фарфор на место, убрала несъеденные лакомства и присоединилась к доктору в гостиной. Он сидел в глубоком, удобном кресле с трубкой в зубах — предварительно убедившись, что Харриет не будет возражать, — и дал ей знак присесть к нему в это же кресло. Но Харриет постепенно спускалась с седьмого неба, на котором позабыла обо всех неприятных мыслях и обязанностях, и поняла, что если немедленно не вернется в «Фалез», то опоздает к обеду, и тогда Гэй откровенно удивится и почти наверняка задаст контрольные вопросы. Припомнив Гэй, она вспомнила еще кое-что… и решила, что, пока они не зашли слишком далеко, ей необходимо выяснить, что знает Филип Дрю о своем законном наследстве.

Прежде чем задать прямой вопрос, Харриет тяжело вздохнула. Она ни в коем случае не желала доставлять неприятности сводной сестре или становиться, пусть косвенной, причиной лишения ее чего бы то ни было. Но, зная то, что она знала, будучи так близко к Филипу, Харриет просто не могла позволить ему оставаться в неведении — если он на самом деле не знает — истинного положения дел.

Вероятно, Гэй возненавидит ее, но Харриет должна все выяснить. Другого выхода нет. После возвращения из Лондона Гэй самой следовало бы это понять.

— Я… должна задать один вопрос, — начала Харриет, отказываясь подходить к Филипу ближе чем на три фута.

Он на миг нахмурился, но тут же повеселел.

— Хочешь выяснить мое финансовое положение, так? — легко предположил он. — Могу ли я содержать жену и тому подобное!

— Не говори глупостей. — Харриет сделала шаг к нему. — Это не имеет ничего общего с деньгами… точнее, — торопливо поправилась она, — кое-что все-таки имеет.

Харриет могла поклясться, что сейчас он действительно был удивлен, но лицо доктора Дрю превратилось в непроницаемую маску.

— Продолжай, — потребовал он решительно. — Как всех женщин, тебя интересуют материальные блага? — Но в голосе его явственно слышалась грусть.

— Нет. — Харриет поспешила закончить свою мысль, пока Филип не подумал о ней еще чего-нибудь плохого. — Речь идет о «Фалезе»… я имею в виду дом, не деревню… О найденном на чердаке портрете.

— А! — Филип Дрю откинулся в кресле поудобнее и похлопал по колену, приглашая Соломона прыгнуть. — Это тот, что потом исчез?

Соломон не возражал, и Филип запустил пальцы в медовую шерстку.

Харриет молча кивнула.

— Помнится, я его так и не увидел, — очень медленно ответил он. — Мы поднялись за ним на чердак. Но портрет пропал. Из-за него ты пережила кошмар всей жизни, и нам лучше забыть его, если ты не возражаешь.

Но девушка ожесточенно затрясла головой. Она знала, что просто не может позволить Гэй так просто отделаться.

— Нет. Нет, ты не понимаешь! Портрет там был, Гэй нашла его и забрала в свою комнату. — Харриет показалось, что доктор прищурился. — Гэй поехала в Лондон на розыски и выяснила, что мужчина на портрете начала девятнадцатого века твой предок и на самом деле тебя зовут Филип Дрю-Эрншо. Мы не знаем, что известно тебе…

— Все, — сказал Филип Дрю так тихо и спокойно, что она удивленно уставилась на него. — Но я не заинтересован… или, скажем так, больше не заинтересован в наследстве. Было время, когда меня привлекала мысль вернуть принадлежащее по праву поместье, и я принял работу заместителя доктора Паркса, потому что хотел побывать в «Фалезе» и познакомиться с его настоящим владельцем. Одной из причин моего столь чуткого отношения к вызовам твоей сестры было именно это. Я считал, что представилась исключительная возможность привести факты к общему знаменателю и обосновать претензии, но один взгляд в твои ясные зеленые глаза — и все мои ценности и планы оказались под угрозой. Ты так непохожа на свою сестру, что я понял: будь ты на месте миссис Эрншо, я не смог бы отобрать дом. И потом, когда ты упала в обморок после находки на чердаке портрета моего прапрадедушки, я так заинтересовался тобой, что забыл все остальное и сосредоточился на попытках поближе с тобой познакомиться. Но ты была неуловима как воздух, огрызалась при каждой нашей встрече, и только после этого происшествия на чердаке я стал лелеять маленькую надежду на твою благосклонность. Собственно говоря, надежда появилась, когда ты разрешила поцеловать себя, не дав оплеуху!

Харриет с огромным облегчением вздохнула и упала рядом с его креслом на колени.

— О, Филип! — воскликнула она. — Ты на самом деле потерял интерес к дому — и доходу! — после встречи со мной?

Свободной рукой, не занятой поглаживанием Соломона, он ласково провел по волосам девушки.

— Говорю же, с момента нашей встречи ничто другое меня не интересовало… хотя, возможно, я проявлял свой интерес несколько странным образом! Я стал одержим и принимал все приглашения миссис Эрншо только для того, чтобы быть рядом с тобой.

— Не для сбора сведений о доме?

— Сейчас дом абсолютно безразличен для меня, так как, по-моему, это подходящие декорации для твоей сестры. А подходящие декорации для твоей сестры я считаю неподходящими для тебя и меня. У меня много своих денег, и, если я захочу иметь в округе собственный дом, когда-нибудь его куплю. Но не сейчас! Мне пора возвращаться в Лондон, к своей практике, и, если ты серьезно решила все, о чем говорила мне днем, мы едем вместе. — Филип жадно привлек девушку к себе. — Скажи, что вернешься со мной в Лондон, Харриет… как моя жена!

В блаженной легкости Харриет прильнула к нему. Ей казалось, что у нее гора свалилась с плеч.

— Я люблю «Фалез», — призналась она, — но не буду счастлива, если ты выгонишь Гэй, чтобы в нем поселиться со мной. Я догадываюсь, что твои права бесспорны, но, если ты не станешь их предъявлять, Гэй ничего не грозит.

— А как сводная сестра ты хочешь ее безопасности?

— Похоже, я по-своему люблю Гэй, — призналась Харриет. — А по-своему она меня… — Но, понимая, что будет лучше, если Филип узнает всю правду, добавила: — Знаешь, она решила стать твоей женой! То есть собирается выйти за тебя замуж, если ты намерен отобрать у нее дом, но, даже когда узнает, что дом тебе неинтересен, скорей всего, не прекратит своих попыток. Потому что, по-моему, ты ей очень понравился, — уточнила она, оправдывая решимость сестры. — Как думаешь, следует поставить Гэй в известность, что ты скоро женишься на мне?.. — краснея, с очаровательным смущением закончила она.

— Да. — Доктор Дрю поднял девушку на ноги и, обняв, задумчиво нахмурился. — Думаю, нам не стоит тянуть, поедем в «Фалез» вместе и объявим новость. Если Гэй не поздравит тебя, то меня поздравить не откажется.

— Нет, нет! — воскликнула Харриет. Она была так уверена в ошибочности этого шага, что не на шутку встревожилась. — Дай мне сказать и потом приезжай в «Фалез» принимать поздравления. В конце концов, — проговорила Харриет, мучимая острым приливом сочувствия к сводной сестре, — если она стремилась стать твоей женой из любви к тебе…

— Спасибо, — холодно перебил он, — но ни одна женщина на свете не сможет женить меня на себе! И даже если Гэй снизошла до любви, я не стану с благодарностью бросаться к ее ногам… и не пожертвую своим неотъемлемым правом на свободу. Твоя сестра — расчетливый, коварный, хладнокровный, особенно неприятный мне тип молодых женщин… несмотря на исключительно красивую внешность. И если потребуется поставить ее на место, я не постесняюсь… не забывай, хлыст в моих руках! Я — законный владелец «Фалеза»!

Харриет вдруг стало зябко. Она с ужасом поняла, что у Филипа, оказывается, много общего с Гэй. Если она расчетлива и безжалостна, то он — при определенных обстоятельствах — может, и Харриет не сомневалась в этом, проявить почти такое же бессердечие.

Харриет взглянула на жесткий подбородок, темные беспощадные глаза, сдвинутые брови, и, несмотря на всю любовь, странный холодок волнения пробежал по спине девушки — перед ней был хозяин своей судьбы, презирающий любые угрозы или давление, ни во что не ставящий приличия и условности. Филип Дрю не только внешне напоминал того человека на портрете; вероятно, в сущности своей он походил на предка и характером.

Этот мужчина вернулся в «Фалез» вернуть ускользнувшую от него связь времен и сейчас намеревался связать найденные обрывки крепче прежнего.

Женитьбой на ней, Харриет!

 

Глава 8

В конце концов, Филип дал себя уговорить и отпустил Харриет в «Фалез» одну — девушка не хотела, чтобы он видел реакцию Гэй.

И правильно делала, потому что, когда Харриет вернулась домой, Гэй уже с нетерпением поджидала ее, и, если бы Филип еще подлил масла в огонь гнева разоблаченной интриганки, произошла бы ужасная сцена — во всяком случае, с точки зрения Харриет. Но с другой стороны, его присутствие избавило бы Харриет от яростной тирады, которой сводная сестра встретила ее сразу в холле.

Гэй бродила по холлу словно холеная раздраженная тигрица с выпущенными когтями. Она напала на Харриет, как только та закрыла за собой входную дверь.

— Где ты была? — прошипела Гэй с такой нескрываемой ненавистью, что Харриет оторопела. — Но учти, мне прекрасно известны все твои маршруты, поэтому не пытайся уйти от ответа!

Харриет собрала все мужество и с достоинством посмотрела Гэй прямо в глаза.

— Ну, если знаешь, к чему лишние вопросы? — молниеносно парировала она.

Гэй приблизилась к сестре. В одном из новых нарядов, на днях купленном в Лондоне, она действительно выглядела дивно-роскошной и обольстительной… но губы кривила злая усмешка, а фиалковые глаза потемнели от гнева. К немалому удивлению Харриет, их зрачки были черны, как крошечные угольки, а в глубине пламенела безудержная ярость.

— По словам кухарки, она видела, как ты входила в дом доктора Дрю, и подумала, что ты пошла за лекарством. Но если у доктора Дрю сегодня короткий день, вряд ли ты забирала лекарство — для меня или себя. Кроме того, час назад я села в машину и проехала мимо докторского дома, твоя машина стояла за воротами. Затянувшаяся консультация или что-то в этом роде?

— Нет. — Харриет села в резное дубовое кресло, потому что внезапно почувствовала слабость в ногах… — Как ты уже сказала, сегодня доктор Дрю не принимает пациентов.

— Но он принял тебя!

— Мы пили чай.

— Что? — Гэй сорвалась на визг. Потом подскочила к сестре, схватила ее за руку и вытащила из кресла. — Почему ты? — вскричала она, ее голос дрожал, а язык заплетался, словно Гэй утратила способность к членораздельной речи. — Давно у тебя вошло в привычку распивать чаи с Филипом Дрю?

— Это только второй раз.

— А первый когда был? — Гэй дернула Харриет за руку и в бессильной ярости разразилась потоком слов: — А он не находит времени посетить меня! Видите ли, слишком занят… Экономка придумывает за него отговорки! Теперь ясно, почему доктор Дрю не хочет со мной встречаться!

Харриет облизала сухие губы. Нет смысла дальше скрывать правду от сестры, решила она.

— Мы с Филипом решили пожениться, — объявила Харриет, негромко, но отчетливо выговаривая каждое слово. — Он хотел приехать со мной, но я решила, что лучше скажу тебе об этом сама.

Гэй ошеломленно уставилась на сестру, сначала с неприкрытым изумлением, но затем выражение ее лица начало меняться с калейдоскопической быстротой. Она побледнела, а потом темно-красное пятно гнева появилось на шее и, медленно разрастаясь, стало заливать щеки.

— Я… я тебе не верю! — проговорила она.

— Но это правда!

Безупречные передние зубки Гэй закусили нижнюю губу.

— Он знает о «Фалезе»? Ты поехала к врагу и все выложила?

— Он уже знает о «Фалезе», и, конечно, я ничего не говорила. Честно говоря, меня этот дом не интересует и Филипа тоже. Для него намного важнее продолжение практики в Лондоне, там мы будем жить после свадьбы. «Фалез» твой, и не бойся, его никто у тебя не отберет…

— Я тебе не верю! — Гэй буквально прошипела эти слова. — И хорошо знаю, что Филип Дрю очень интересуется «Фалезом»… И особенно доходом, который перейдет к нему, если я капитулирую! Но даю тебе слово, что я не сдамся никогда! За свое имущество я буду сражаться, если понадобится, до последнего!

Харриет посмотрела на нее с жалостью.

— Ты прекрасно знаешь, — с рассчитанной кротостью сказала она, — что по закону дом не твой, как и доход от поместья… Ты первой призналась мне, что все права на «Фалез» у Филипа, и ездила в Лондон, чтобы убедиться в этом. Ради сохранения ускользающего из рук богатства ты даже решила женить на себе доктора Дрю!

Гэй сжала зубы.

— Я смогла бы женить его на себе… легко, — яростно бросила молодая вдова. — Какой мужчина в здравом уме посмотрит на тебя, если я рядом? — Она чуть не задыхалась от злобы. — Бледная имитация того, что я собой представляю и чем ты хотела бы стать! Не знаю, как тебе удалось, но тут есть какая-то связь с найденным на чердаке портретом и шишкой на голове, полученной в мое отсутствие… — Ослепленная подозрениями, Гэй на ходу придумывала нелепые упреки, бросая сестре все новые и новые обвинения. — Не знаю, чем ты взяла Филиппа Дрю или как долго над ним работала; видимо, пока я была в Лондоне, ты притворилась, что получила что-то вроде сотрясения мозга, и поздно вечером он зашел к тебе в комнату. Кухарка, впустившая его в дом, естественно, удивилась столь позднему визиту, зная, что ты на самом деле не больна… и еще больше удивилась, когда доктор Дрю не разрешил идти с ним наверх и надолго застрял в твоей комнате. Если, как он сказал, тебе нужно было снотворное, то для приема лекарства незачем оставаться наедине столько времени — собственно говоря, это совершенно пошло и грубо! — пока кухарка ждет в холле, не понадобится ли что-то врачу и чтобы запереть дверь после его ухода. У меня нет причин верить, что кухарка — заядлая сплетница, однако можно ли ее винить за пересуды с близкими подругами… и всеми, кого интересуют последние сплетни. Доктор Дрю и сводная сестра хозяйки веселятся, пока кошки нет!..

Столько ненависти было в голосе Гэй, что Харриет невольно отступила, но, опомнившись, сообразила, что этими очень намеренными инсинуациями ее умело унижают, и запротестовала:

— Не верю, что кухарка говорила обо мне в деревне. — Щеки Харриет пылали, голос звенел. — Во-первых, она не такая! И если ты узнала о вечернем визите Филипа, то только потому, что хитростью или угрозами выпытала у нее! — Только сейчас Харриет вспомнила, что недавно — сразу после возвращения хозяйки из Лондона — кухарка посматривала на нее немного виновато, и догадалась почему. У вернувшейся из Лондона Гэй возникли подозрения, и, поскольку ей было важно стать женой Филипа, она не брезговала ничем, чтобы добыть нужную информацию. Харриет была возмущена до предела. — И Филип на самом деле дал мне снотворное. Мы ходили на чердак взглянуть на портрет — который ты утащила! — я ударилась головой о верхнюю балку и поневоле рано легла спать, потому что ужасно себя чувствовала. Поздно вечером заехал Филип и дал мне какие-то таблетки, чтобы лучше спалось…

Гэй неприятно ухмыльнулась.

— Умница Харриет! — прокомментировала она. — Вот не думала, что моя милая старшая сестренка так умна! Но ведь ты уже старовата для девичьих мечтаний о любви, не так ли? И тебе начало приходить в голову, что придется приложить некоторые усилия, чтобы не превратиться в кислую старую деву. Вспомним тетушку Мелани, тетушку Кейт… Наша семья кишит старыми девами! И хотя «тетушка Харриет» звучит ничем не хуже, подозреваю, такое обращение тебя совсем не устраивает. Поэтому, когда появился Филип Дрю и ты узнала о моих планах, ты мне позавидовала! И решила при первой же возможности лишить меня добычи. Случай как раз подвернулся, когда я по глупости уехала в Лондон, не доведя до конца дело здесь. Времени оставалось немного, поэтому ты применила старую как мир уловку… завлекла его в свою постель!

Харриет ужаснулась.

— Как у тебя язык повернулся сказать такое? — воскликнула она.

— Потому что, видимо, это правда. Один визит врача — профессиональный визит! — и ты его невеста!

— У тебя скверные мысли, — упрекнула ее Харриет, пораженная тем, что сестра может вести себя так низко.

Гэй не собиралась раскаиваться.

— Я реалистка, — заявила она, — и в свое время уже боролась за мужчину. Брюса было не так-то просто заполучить. — На щеках Гэй полыхали ярко-розовые пятна, маленькие груди тяжело вздымались. — Но ты… ты всегда притворялась такой принципиальной! Никогда серьезно не интересовалась мужчинами. Но сейчас так увлеклась, что забыла все свои высокие принципы и пошла напролом. Даже ценой слухов и недоуменно поднятых бровей кухарки, потому что она не поверила бы, что ты…

— Абсолютная ложь… и вы это знаете!

Тихий презрительный голос, донесшийся из открытых дверей гостиной, заставил Гэй обернуться и встретить враждебный взгляд суровых и безжалостных темных глаз Филипа Дрю.

— У вас скверная привычка оставлять открытыми стеклянные двери в сад, — сказал он, — и я уже второй раз воспользовался ими, чтобы незаметно проникнуть в дом. Я подумал, что Харриет может потребоваться моя помощь, и решил, что лучше быть рядом… очевидно, инстинкт не подвел меня. Будь вы братом Харриет, а не сестрой — сводной сестрой, как я полагаю? — я бы заставил вас проглотить те слова, которыми вы только что с такой легкостью бросались.

Гэй резко отпрянула, словно в испуге.

— Вы не имеете права подслушивать, — защищаясь, обвинила она Филипа. — И вообще не имеете права врываться сюда!

— Напротив, — в высшей степени галантно возразил доктор, — имею полное право! «Фалез» мой… по закону! Вы сами это прекрасно знаете — насколько мне известно, вы наводили справки и познакомились с несколькими неприятными для себя фактами.

Гэй попыталась сохранить хорошую мину при плохой игре и решила сделать вид, что не понимает, о чем идет речь.

— Вы просто сошли с ума, — холодно бросила она. — Дом принадлежал моему мужу, а раз я его вдова, теперь он мой.

— Ваш муж не имел на него ни малейших законных оснований. Мои адвокаты выяснили это несколько месяцев назад… и ваш адвокат, если у вас хватит ума справиться у него, скажет то же самое.

Теперь наступила очередь Харриет испугаться.

— Но, Филип, — запротестовала она, — ты говорил, что снимаешь свои претензии на наследство… — В полной растерянности Харриет бросила на него умоляющий взгляд: — Только сегодня мы согласились ничего не предпринимать по поводу дома, что Гэй вправе его сохранить… потому что нам он не нужен!

Но глаза доктора Дрю показались ей глазами чужого человека.

— Ну да, но это было до того, как я вошел сюда, — согласился он. — Теперь, когда я проник в дом — и занимался подслушиванием, в чем совершенно справедливо обвинила меня миссис Эрншо! — мои намерения изменились, и сейчас я испытываю очень сильное желание вернуть «Фалез»… для тебя, так же как и для себя! И чем скорее миссис Эрншо повидается со своим адвокатом, тем будет лучше!

Гэй покачнулась и ухватилась за спинку кресла. Все трое так и стояли в холле, и Харриет вспомнила, что в этой части дома очень хорошая слышимость. Если сказанное не предназначается для ушей слуг, то будет лучше перебраться в более укромное место.

— Здесь нельзя говорить, — быстро сказала она, чувствуя приступ жалости к не на шутку перепуганной сестре. — Если надо обсудить этот вопрос, давайте перейдем в библиотеку, хорошо?

Гэй молча кивнула.

Филип небрежно пожал плечами, словно ему в высшей степени безразлично, где пойдет разговор.

— Как тебе будет угодно. Но чем скорее мы это сделаем, тем лучше — на мой взгляд, неопределенная ситуация слишком затянулась.

Гэй выглядела словно человек внезапно загнанный в угол и не знающий, как поступить. Наконец она решила воззвать к милосердию Филипа Дрю и бросить на чашу весов недавнее вдовство и неумение постоять за свои интересы.

— Вы правы, — признала она. — Я обнаружила — совершенно случайно, — что ваши права на дом и поместье преобладают над моими. Но не представляла, что меня просто выселят отсюда, даже не дав возможности что-то предпринять в этой ситуации.

— Что, например? — осведомился с ненатуральной любезностью доктор Дрю.

Гэй беспомощно взглянула на него.

— Я думала, вы можете — мы можем! — прийти к соглашению, — пролепетала она.

— И поделить трофеи? — В голосе Филипа Дрю звучала явная неприязнь. — Но вы уже довольно долгое время тратите мои деньги, и, не желая делить остатки между нами, я требую некоторой компенсации за лишение меня законного наследства.

Глаза Гэй широко открылись, Харриет было запротестовала, но доктор Дрю остановил ее высокомерным жестом.

— Вы… вы невозможны! — всхлипнула Гэй.

Доктор опять пожал плечами.

— Таковы мои условия, — отрезал он. — Разумеется, я не могу предъявить их в данный момент, но мой юрист в Лондоне приступит к делу, как только я отдам соответствующие распоряжения. Все необходимые доказательства уже у него на руках… так что вопрос не займет много времени!

Впервые в жизни Гэй испытала такое потрясение.

— Я считала вас джентльменом, — побледнев, прошептала она. — Я думала… думала, вы мой друг! — Гэй облизала пересохшие губы. — Но вы ничем не отличаетесь от человека на том портрете, который так жестоко обращался с женой, что бедняжка умерла от разбитого сердца!

— Умерла от разбитого сердца, в самом деле? — В голосе доктора звучал неподдельный интерес. — Что поделаешь, женщины доставляют иногда неприятности, но с ними справляются путем судебного иска. Я верю в возмездие так же, как в искупление… как, очевидно, верил мой прапрадед! Да и вряд ли стоит ожидать от меня чего-то иного, если в моих венах течет его кровь, а? — закончил он, иронически кривя губы.

Чувство самосохранения Гэй говорило ей о бегстве, но на карте стояло все ее будущее, и она продолжала защищаться, пытаясь исправить злополучную ошибку.

— Вы должны простить меня, Филип, — тихо умоляла она, хотя прежде никогда не называла его Филипом. Фиалковые глаза затуманились и были полны душевной боли, мягкие губы дрожали. — Вы, наверное, составили себе неправильное мнение. Я рассердилась на Харриет и наговорила столько лишнего… ложного… — Она метнула в сторону сестры просящий взгляд. — Я несправедливо обвинила ее в поступках, которые ей и присниться не могли, потому что просто не в природе Харриет! Она никогда не расставляла сети на мужчин… И никогда не сделает ничего мне во вред… намеренно.

— Правдивые слова, даже слишком, — согласился Филип, словно бесстрастный судья. — По отдельным замечаниям, которые время от времени вырывались у Харриет, я догадался, что она уже давным-давно могла бы выйти замуж, только вы не этого хотели. И поскольку Харриет не устает изображать из себя коврик, о который вы вытираете ноги, естественно, что ее замужество и уход вам очень невыгодны.

Гэй покраснела.

— Я не всегда была справедлива к Харриет. Признаю, — пролепетала она с фальшивым смирением. — Но я ужасно люблю ее, — продолжала Гэй настаивать на своем.

— Я знаю. — Харриет шагнула к сестре, но Филип снова сделал девушке знак не вмешиваться.

— Мы с миссис Эрншо разговариваем, — процедил он сквозь зубы. — Если хочешь подбодрить сестру, дождись, когда я закончу…

— Для врача… для врача, который лечил меня!.. вы ужасно упрямы, — жаловалась Гэй, глядя на Филипа Дрю так, словно больше не узнавала человека, прописывавшего ей снотворное. — Интересно, доктор Паркс знает, что вы за человек?

— Доктор Паркс на следующей неделе возвращается к своей практике, — сообщил он, — а я уезжаю в Лондон. В качестве вашего лечащего врача я прекрасно знал, что с вами ничего особенного не произошло. Впрочем, если хотите полной откровенности, вообще ничего! И если помните, на прошлой неделе я послал вам счет, как частному пациенту, и объяснил, что больше не приду по вызову. Я написал на нем фамилию другого местного врача, который с радостью включит вас в список своих платных пациентов, и полагаю, что этим я выполнил свой врачебный долг по отношению к вам.

На мгновение в фиалковых глазах мелькнула ненависть. Гэй повернулась к сводной сестре.

— И все время это была Харриет… Так? — ядовито осведомилась она. — Именно Харриет вы собирались повести под венец и водвориться с ней в «Фалезе»… в моем доме!

— Ты хорошо знаешь, что я не пошла бы на это, — поспешно заверила ее Харриет, и Филип Дрю нахмурился, словно был в высшей степени недоволен услышанным.

— Я просил не прерывать меня, — холодно напомнил он девушке, с которой недавно страстно целовался.

Впервые Харриет решила воспротивиться его гордости… и очевидному отказу от прежних взглядов.

— Тебе прекрасно известно, что только сегодня днем мы решили ничего не говорить Гэй о «Фалезе», — напомнила ему Харриет. — Ты сказал, что не нуждаешься ни в доме, ни в деньгах… и я не верю, что они вдруг тебе понадобились! — добавила она.

Лицо доктора Дрю осталось непроницаемым.

— С тех пор я изменил свое мнение, — сказал он и посмотрел на Гэй.

Та выбрала сопротивление:

— Из-за того, что я сказала о Харриет?

— Возможно.

— Вы прекрасно знаете, что я просто погорячилась. Я знаю Харриет не хуже вашего. Собственно, почти наверняка лучше!

— Тогда будьте осторожнее в выражениях, когда вас могут подслушать. — Губы доктора недобро сжались. — И к тому же запомните, я потомок человека на портрете.

— Я не знала, что вы слушаете…

— Воображаю, что тогда вы бы сдержались, если бы смогли. Впрочем, теперь слишком поздно. Я уже сказал, что хочу жить в «Фалезе».

— Вы сказали, что я могу выкупить дом…

— У вас есть деньги? — поинтересовался он, словно ростовщик у неисправного должника.

Гэй отрицательно покачала головой:

— Не думаю, что… сумма, которую вы хотите…

— Я попрошу моего адвоката связаться с вашим по этому вопросу, хорошо? — Доктор смотрел на нее с непоколебимой холодностью. — Я не собираюсь быть немилосердным и жестоким и вынуждать вас убраться отсюда как можно скорее; но ожидаю, что вы освободите дом в течение ближайшего месяца. Это даст вам время найти другое место для проживания.

Харриет, не выдержав, вмешалась:

— Гэй, можешь взять мою квартиру в Лондоне! Переезжай, когда захочешь.

Доктор взглянул на нее почти так же холодно, как на ее сводную сестру:

— Значит, ты не со мной? Сочувствуешь миссис Эрншо?

— Конечно. — Теперь уже покраснела Харриет, она решительно бросилась на защиту сестры. — Я не согласна с твоим отношением к Гэй, нельзя так просто прийти и все отобрать. Ты же дал слово, что ничего подобного не произойдет… и я поверила. — На мгновение в ее глазах появилось умоляющее выражение. — Филип, ты не человек на портрете…

— Его потомок.

— Это ничего не значит. — Но особенно большой уверенности в этом девушка отнюдь не чувствовала. — Ты все же другой — совсем другой! В ином случае я не… не…

— Не согласилась бы сегодня стать моей женой?

— Я согласилась стать женой мужчины, которым восхищаюсь. Если выгонишь Гэй из «Фалеза», я больше не буду восхищаться тобой.

— Никого я не выгоняю. Я всего лишь прошу освободить незаконно занимаемую мою собственность.

— Но днем мы пришли к общему мнению, что не хотим жить в этом доме. К тому же, по твоему признанию, у тебя много денег.

— Деньги тут ни при чем.

— Тогда что?

Доктор Дрю обошел всю комнату, рассматривая книги на полках, потом вернулся к Харриет, смерил ее взглядом с ног до головы, словно видел впервые и открыл для себя что-то новое и загадочное. Затем заговорил очень тихо, со странной вибрирующей нотой в голосе — и тенью мольбы в глазах.

— Ты… — сказал он. — Ты!

И прежде, чем Гэй или Харриет успели вымолвить хоть слово, Филип Дрю подошел к двери, открыл ее и исчез в холле. Оттуда послышались быстрые шаги по направлению к входной двери. Когда она хлопнула, Гэй бросилась к окну и увидела, как доктор решительно садится в автомобиль и разворачивается, потом обернулась к сводной сестре и произнесла изумившую Харриет фразу.

— Поезжай за ним, — потребовала она. — Поезжай за ним! Твоя машина стоит на дороге. Поезжай за ним, Харриет!

— Что хорошего из этого выйдет? — осведомилась Харриет деревянным голосом.

— Все зависит от того, сколько в его венах течет крови предка. — Судя по всему, Гэй уже снова строила какие-то планы, на что-то рассчитывала. — Если он истинный потомок неприятного джентльмена на портрете, добра не жди. Но если нет, тогда…

— Ну? — подстегнула ее Харриет, чувствуя, как бешено бьется ее пульс, а в горле встает неприятный ком. — Что, если нет?

— Вот сама и выясни. — Гэй подтолкнула ее к выходу. — Но если не узнаешь сейчас, не узнаешь никогда. — У самой двери она окликнула Харриет: — Извини за дикости, которые я тут наболтала! Все это неправда… я знаю!

Со вздохом облегчения Харриет оглянулась.

— И на том спасибо, — сказала она.

И побежала через холл к выходу.

 

Глава 9

Когда Харриет забралась в свою малолитражку, автомобиль Филипа уже скрылся из виду и выезжал из главных ворот. Дрожащими пальцами Харриет нажала на стартер и обрадовалась, что утром залила в бак бензин, поэтому сейчас, когда под давлением Гэй она начинала погоню, серьезных задержек быть не должно.

Но зачем ей мчаться за Филипом Дрю, Харриет до конца не понимала… и что она скажет, когда догонит его, не знала совсем.

Ее машина проехала по дороге — в окно библиотеки за ней следила Гэй — и вылетела за главные ворота, когда Филип подъезжал к окраине деревни. Когда Харриет нажала на медный колокольчик у входа и ждала, пока ей откроют дверь, он уже был в доме доктора Паркса и разговаривал с экономкой.

— Мне нужен доктор Дрю, — выдохнула Харриет, не слишком удивляясь жадному любопытству, блестевшему в глазах экономки.

— Доктор только что вошел в смотровой кабинет, — ответила экономка. — Он сказал, что вечером никого не примет — если это не срочно.

— Срочно, — отрезала Харриет.

Экономка удалилась и через секунду-две вернулась с сообщением, что доктор примет ее. С сердцем бьющимся в ушах и глоткой сухой, как кусок кожи, Харриет проследовала за экономкой через холл в аккуратный и чистый врачебный кабинет.

Филип только что вошел в кабинет, но уже с бесстрастным и отчужденным лицом сидел за столом.

— Что случилось? — спросил он, не поднимая глаз. — Если тебе нечего сказать по делу, нам лучше перенести встречу на другое время.

— Это по делу, Филип, — возразила она.

Экономка удалилась, дверь была плотно закрыта. Доктор Дрю поднял голову, и Харриет чуть не заплакала, встретив его будто раненый взгляд. В нем не осталось ни высокомерия, ни решимости, ни гордости… такой жестокой и невыносимой гордости.

— Правда? — спросил он.

Харриет преодолела разделявшее их пространство, остановилась прямо перед столом и увидела, что, Филип сидит перед чистым листом бумаги, держа ручку вверх ногами, так что при всем желании не может делать записей.

— Я сделаю все, что ты захочешь, Филип, — с полным смирением проговорила она. — Не важно, согласна ли я с этим… но сделаю! Всю мою оставшуюся жизнь я очень постараюсь выполнять все твои желания!

Не успела Харриет закончить, как доктор вскочил, обошел стол, схватил ее в охапку и расцеловал. После страстных и жадных поцелуев, от которых девушка почувствовала слабость в коленках и еще крепче прижалась к нему, Филип Дрю торжествующе воскликнул:

— Даже если это обман, я беру тебя в жены. Но ты говоришь правду! — Дрожащими пальцами доктор осторожно приподнял подбородок Харриет и заглянул ей в глаза. — Там, в «Фалезе», я подумал, что расстаюсь с тобой навсегда… но сейчас понимаю, что ошибся. Ведь твой мужчина — я, не так ли?

Она восторженно заверила:

— Всегда ты, Филип… всегда, всегда!

— И я очень похож на своего предка?

— По-моему, между вами ни малейшего сходства.

Филип Дрю прижал девушку к себе. Он гладил ее волосы и с недоверчивым восхищением нежно касался щек.

— И если я попрошу тебя больше не возвращаться в «Фалез»… ты не будешь против?

— Разумеется.

Филип разразился торжествующим смехом. Но затем триумф в его глазах исчез, и он уже чуть цинично обратился к Харриет:

— Моя дорогая, думаю, ты станешь образцовой женой и уже усвоила пару правил. В твоих руках я ничто. Делай со мной что хочешь. Но только до тех пор, пока не противоречишь мне! А теперь — как мы поступим с «Фалезом»?

— Как ты с ним поступишь?

Доктор Дрю улыбнулся и погладил девушку по щеке.

— Скажи Гэй, пусть оставит его себе… и деньги тоже! Помнишь, о чем мы говорили днем? Ты со мной тогда согласилась.

Харриет молча потерлась щекой о лацкан его пиджака и прошептала:

— Ты прекрасно знаешь, что я согласна, дорогой. У меня такое чувство, что я теперь всегда буду с тобой согласна.

Гэй следила за их возвращением в дом из окна библиотеки. Она подготовила для будущего зятя хорошо отрепетированную покаянную речь, но обнаружила, что зря старалась. С трудом переводя дыхание, Харриет с ходу спросила:

— Как насчет бутылки шампанского? По-моему, в погребе есть какое-то.

Глаза Гэй встретились с глазами Филипа. Темные и фиалковые глаза нехотя улыбнулись друг другу.

— Праздник? — осведомилась Гэй. — Тогда, мои дорогие, все, что есть в доме, — ваше.

— На сегодняшний вечер, — договорил за нее Филип. — Все шампанское мы не выпьем и оставим вам, наслаждайтесь в свое удовольствие.

— Ты на самом деле умная девушка, Харриет, — шепнула Гэй на ухо сводной сестре.