Мое сердце по-прежнему не просто орган. Оно животное. Хамелеон, если точнее.
Я пыталась, изо всех сил пыталась его приручить. Хотела дать понять, что главная тут я, а не наоборот. Но добиться успеха мне так и не удалось.
Все это перенести было бы куда проще, веди себя мое безумное глупое сердце достойно. Но нет. Прилично вести себя оно не хочет. Сердце трепещет и хочет выпрыгнуть наружу. А всего секунду назад, клянусь, оно билось где-то в районе живота. Затем взлетело к горлу, прежде чем снова опуститься в грудную клетку.
Слушай, успокойся, — говорю я своему встревоженному сердцу.
Мы умрем. Мы точно умрем, — дает мне своей никуда не годный ответ оно.
Мы не умрем. Все будет хорошо. Мы уже не раз это делали.
Да, но немного не так. И потом, что, если в этот раз над нами будут смеяться?
— Черт! Да перестань ты! — восклицаю я.
— Что? — раздается чей-то голос рядом со мной.
Повернув голову, я хмурюсь, а потом улыбаюсь. Уверена, со стороны это выглядит странно.
— А что?
— Ты сказала перестать, — говорит моя одногруппница Джозефина и приподнимает бровь.
— Правда? — поерзав на стуле, я провожу пальцами по обложке своего блокнота. — Хм. На самом деле, я разговаривала сама с собой.
— Ну да, разумеется, — усмехается она и отворачивается.
Мы с Джозефиной не дружим. Отчасти мы с ней враги.
Дело было так. В этом семестре я решила посещать курс, на котором мы должны были совместить художественный вымысел и реальность. Он называется «Превратить жизнь в искусство». И в тот раз, когда мы всей аудиторией работали над сочиненной мной историей, Джозефина назвала ее ничем не примечательной и полной клише. До сих пор помню, как я покраснела и вспотела от злости. Никому — ни единому человеку — не позволено обзывать мои истории клише. Потому что они совершенно не такие! Посудите сами: как часто такое происходит, что студентка влюбляется в женатого профессора?
«Наша любовь — это произведение искусства, Лейла. А искусство люди всегда подвергают оценке. Любят разбирать на составные части. И разрушать. Так было всегда». Вот что сказал мне мой голубоглазый профессор тем вечером, когда я поделилась своей злостью. А когда оседлала и впустила его внутрь, такого большого и сильного, я попросила повторить эти слова. Что он и сделал. С тех пор я ненавижу Джозефину чуть меньше, а Томаса люблю еще больше. Мне кажется, моя любовь к нему растет с каждым днем.
Преподаватель вызывает Джозефину, и когда та встает, то улыбается, будто ждала этого момента всю жизнь. Вполне возможно, так оно и есть. Мы сейчас находимся в баре в Ист-Виллидж, где по пятницам проходят литературные вечера. На них могут прийти студенты учебных заведений всех трех штатов, но право зачитывать вслух свои работы получают только лучшие из лучших.
В эту пятницу пришел черед нашего университета, и читать выбрали нас с Джозефиной. Так что опозориться мне никак нельзя. Я должна держаться молодцом и оставаться уверенной в себе. Более того — мне нужно быть просто восхитительной. Слова, что я прочту, должны быть именно такими, не меньше.
Ладно, мне пора притормозить, иначе я сама себя пугаю. Моему трусливому сердцу и так несладко.
Сев поудобнее на своем стуле возле сцены, я наблюдаю, как Джозефина подходит к микрофону. Она спокойна и улыбается, и, несмотря на активное нежелание, я ею горжусь. Джозефина открывает свой блокнот, немного покашливает и начинает читать. Громко и с нужными интонациями. Я практически чувствую, как все присутствующие дышат с ней в такт. И чем дольше наблюдаю, тем меньше нервничаю. Я смогу. Все, что нужно сделать, — это посмотреть на страницы своего фиолетового блокнота и прочитать написанное. С тех пор как почти год назад начала учиться в этом университете, я делала так множество раз. Это ведь не тяжело. Правда?
Нет, на этот раз все может быть действительно тяжело.
Поэтому, когда меня вызывают, и я встаю, мои ноги начинают дрожать, а колени подгибаться. Клянусь, я даже чувствую струйку пота на задней стороне бедер.
Выйдя на импровизированную сцену и подойдя к микрофону, я провожу пальцем по обложке блокнота. Мне страшно поднять взгляд и обнаружить, что внимание всех присутствующих направлено на меня. Меня до сих пор тревожит мысль, что меня будут оценивать.
Качнув головой, я закрываю глаза и стараюсь подумать о чем-нибудь приятном и вдохновляющем. Я занималась этим весь прошедший год: при мысли, что недостаточно хороша, старалась вспомнить о самом важном и ценном в моей жизни. Например, о том, что появилось в ней благодаря именно мне. И думаю о любви всей своей жизни.
О нем. Об Огнедышащем.
Я представляю его голубые глаза. Этот оттенок ярче цвета неба или воды. А взгляд обжигает пламенем. Потом представляю ухмылку на зовущих к поцелую губах. Томас беззвучно произносит волшебные слова, которые полностью изменили мою жизнь: «Я люблю тебя». По коже бегут мурашки, а тело пронзает электрический заряд. Он меня любит. Именно меня. Разве я могу быть недостаточно хорошей, когда в моей жизни есть взаимная любовь? Любовь, нашедшая отклик в другом.
С улыбкой я открываю глаза и смотрю вперед. И вижу его, воплотившегося прямо из моих фантазий.
Томаса Абрамса.
Он стоит в дальней части бара — единственный. Все остальные сидят за столиками. Возвышается над всеми и кажется огромным. И он самый красивый мужчина на свете.
Ага, точно, — насмехается надо мной мое безнадежно влюбленное сердце.
Зажав в зубах сигарету, Томас стоит прислонившись спиной к бордового цвета стене и слегка опустив лицо. Темные волосы достают до бровей — ему давно пора немного подстричься, но я постоянно его отговариваю. Такая длина волос придает Томасу лихой вид. Он смеется надо мной, но тем не менее отрезать волосы не спешит.
Несмотря на то, что его лицо опущено, обжигающий взгляд Томаса прикован ко мне. Мне кажется, что он мог бы спалить им меня дотла даже на таком расстоянии. Но это не новость. Когда Томас рядом, расстояния перестают иметь значение. Он умеет прикасаться, не тронув меня и пальцем.
Я делаю еще один глубокий вдох, отчаянно желая почувствовать запах сигаретного дыма. Возможно, мне это удается, поскольку спустя секунду я ощущаю себя расслабленной. Беспокойство пропало. Потому что здесь Томас. Впрочем, сердце по-прежнему дрожит и суетится. Но лишь потому, что жаждет выпрыгнуть из груди и броситься к этому стоящему у стены мужчине. Чтобы ощутить, как струйка дыма вырывается из его рта и наполняет мои легкие.
На мою улыбку Томас не отвечает. Все в порядке, меня это не пугает. Ведь его любовь именно такая: грубая и не идеальная.
Подавшись вперед, я говорю в микрофон:
— Привет, я Лейла Робинсон. История, которую я сейчас прочитаю, называется «Поправший правила».
И слова начинают формулироваться легко и свободно. Я написала эту новеллу в дни, когда Томас тонул в раскаянии, а я злилась на него за то, что он меня бросил и заставил чувствовать себя жалкой. Что заставил думать о себе все самое худшее. С тех пор я отредактировала текст и кое-что добавила: например, то, о чем боялась писать и что боялась исследовать. Все это мне не свойственно — обычно я не возвращаюсь к написанному и просто иду дальше. Но эту историю хотелось закончить и сделать ее красивой и уродливой одновременно.
Закончив, я поднимаю голову. Дыхание мое тяжелое; такое чувство, что слова иссякли, и ничего большего я произнести не смогу. Все эмоции выплеснуты. Я опустошена.
Мне жизненно необходимо, чтобы Томас вдохнул в меня жизнь снова.
И мой взгляд снова мгновенно находит его. Он стоит выпрямившись и уже без сигареты, губы приоткрыты, а грудь тяжело вздымается от мощных вдохов и выдохов. Томас переполнен эмоциями. Мы с ним родственные души. Он чувствует то же самое, что и я.
Как только я закрываю блокнот и спрыгиваю со сцены, раздаются аплодисменты. Но сейчас до одобрения слушателей мне нет никакого дела. Мне нужно кое-что другое. Прикусив губу, я улыбаюсь, а потом бегу через весь зал под несмолкаемые аплодисменты, звук которых отскакивает от окрашенных в темные цвета стен.
Томас уже знает, что будет, поскольку, как только я подбегаю и запрыгиваю на него, даже не удивляется. Он прижимает меня к сильной груди, будто именно тут мое место. Будто мое тело — часть его, и когда нам приходится находиться врозь, это какое-то досадное недоразумение.
Мне хочется смеяться от счастья и от ощущения свободы. Чтобы Падшая на глазах у всех побежала к своему Огнедышащему, необходима смелость. Обычно люди любят публичное выражение чувств: держатся за руки и целуются. Но что я, что Томас — нет. Мы не такие. И не делали ничего подобного, когда влюбились друг в друга. Мы даже не знали, когда именно случилась эта влюбленность. Так что да, все это сплошное волшебство.
Томас крепко прижимает меня к себе, а я тяжело дышу, прильнув лицом к его шее, по которой пробегает еле заметная дрожь. Это из-за меня, я знаю. Но все равно не перестаю удивляться, что могу воздействовать на кого-то настолько сильно.
— Здесь нельзя курить, — говорю я.
— Ты что, не слышала? Я ведь попираю правила, — отвечает Томас и сильнее обхватывает меня руками.
Хихикнув, я выпрямляюсь.
— А я думала, у тебя встреча.
В его голубых глаза мерцает сдерживаемый огонь. И желание.
— Должна быть, да.
— Ты ее отменил?
— Как видишь.
Ахнув, я пытаюсь опуститься на ноги, но Томас мне не дает. Вместо этого он начинает идти со мной на руках. Я краснею. Он проходит мимо тех же столиков, что и я, когда бежала к нему, и направляется к выходу рядом со сценой. Аплодисменты давно прекратились, и я встречаюсь глазами с ошеломленными взглядами.
Просто отлично. Все они, наверное, думают, что я сумасшедшая.
Скривившись, я снова прячу лицо, прижавшись к шее Томаса, и гадаю, не исключат ли меня за подобную выходку. Тем временем он выходит на улицу. Со мной на руках, похожей сейчас то ли на обезьянку, то ли на паука, Томас делает несколько шагов по мокрому асфальту нью-йоркского тротуара и сворачивает в узкий переулок между двумя зданиями. Прижав меня спиной к влажной от царящей в городе духоты стене, он почти касается своими губами моих. От ароматов сигарет и шоколада я издаю тихий стон.
— Почти уверена, все они считают, что мы сумасшедшие и ведем себя неприлично, — еле слышно говорю я, потираясь своим носом об его.
— Уверен, что эта мысль посетила их, как только ты побежала через весь зал и прыгнула в мои объятия, — бормочет Томас в ответ и улыбается.
— Ну и ладно, — я закатываю глаза. Он усмехается и пытается меня поцеловать, но я отодвигаюсь. Для этого, кстати, понадобилась вся моя сила воли. — Томас, тебе не стоит отменять встречи. Это грубо. С людьми ты должен иметь хорошие отношения, особенно если это твой редактор.
— Это еще кто сказал?
Ох уж этот мужчина. Как ему удается вести себя настолько по-мальчишески и при этом высокомерно?
— Это я говорю, — отвечаю я и пытаюсь высвободиться из его объятий, но Томас снова меня не отпускает.
Он молча улыбается, а руками по спине опускается к моей заднице и с силой впивается в нее пальцами.
— Нет, на такое я не куплюсь, — шепчет Томас. — Потому что знаю, как сильно тебе нравится, когда я груб с тобой, — говорит он и, нырнув руками мне под юбку, гладит по обнаженной коже ягодиц. Стринги рулят!
Хотя нет, прямо сейчас я хочу поговорить с Томасом, тем более что мы на людях. А он очень сильно меня отвлекает.
— Томас, — я стараюсь, чтобы мой голос звучал строго, но получилось тихо и томно. — Погоди. Я не об этом сейчас.
— Не о чем именно? — твердым телом вжав меня в стену, переспрашивает он.
— Не о сексе, — мне трудно говорить, когда все, чего хочется, — это закрыть глаза.
В ответ Томас прижимается своим животом к моему, и я сильней обхватываю его талию ногами.
— Я тоже не его имею в виду.
— Разве нет? — вцепившись пальцами в ткань рубашки, спрашиваю я.
Томас медленно качает головой, по-прежнему прижимаясь своим лбом к моему.
— Я говорю о желании как следует трахнуть тебя.
Боже, этот мужчина наполнил собой всю мою жизнь. Но прямо сейчас, к сожалению, он не внутри. Ему и не нужно. В момент, когда я увидела его, этот мужчина поселился внутри меня — где-то на самой глубине. Словно вцепившись частичкой своей души в мою. Нас связывает невидимая нить, но необходимости прикасаться друг к другу, чтобы ее почувствовать, нет. Хотя прикасаться — это хорошо. Очень хорошо и очень приятно.
Нырнув пальцами в его волосы, я прогибаюсь в пояснице.
— Не думаю, что тебе стоит произносить здесь такие слова.
— Вот как? — усмехается Томас. Я практически слышу его непроизнесенное «Это еще почему? От таких разговоров у тебя между ног становится мокро?».
Он так хорошо меня знает, что это может быть опасно. Я словно открытая книга. Обнаженная, пусть и полностью одетая. Но нет. Взаимная любовь не может быть опасной. Она великолепна. И да, порой не знает стыда.
— Ты ведь прекрасно знаешь, что сейчас творится у меня между ног.
Томас проводит ладонями по мягкой коже моих обнаженных бедер.
— Что же нам теперь делать?
— О да, это проблема.
— Точно?
Прикусив губу, я поднимаю голову. Его взгляд обжигает.
— Ага. Меня пора спасать.
— Ты уверена? — рычит Томас.
Я невинно киваю, широко распахнув глаза. Ха! Когда в последний раз я была невинной? Вряд ли вспомню.
— Так ты собираешься меня спасать или нет? — спрашиваю я у Томаса, который за последние пять секунд словно стал еще выше. Его широкие плечи закрывают обзор. Он — граница моего мира.
Палец Томаса скользит по моему бедру вверх. Туда, где влажно и все дышит болью и похотью.
Подавшись вперед, он приоткрытыми губами проводит по моей шее. Его влажное дыхание так заводит. Кажется, я умру, если он будет продолжать бездействовать. Уже собравшись сказать ему об этом, я замираю, потому что слышу чей-то смех. Томас тоже застывает.
Мы на улице. Конечно же, сейчас темно и в узком переулке нас практически не видно, но это большой город. Который никогда не спит. По-моему, по ночам он становится еще ярче. Подобное замечаешь только тогда, когда стемнеет.
Наши фигуры тоже заметны в этом полутьме?
Мы с Томасом встречаемся взглядами. Затея опасная и рискованная. И непохожая на то, чем обычно занимаются обычные люди. Они бы разорвали объятие, поймали такси и занялись сексом дома в постели. Возможно, не погасив свет — ради острых ощущений. Но, например, в окно их прохожие не увидят. И уж тем более обычным людям не придет в голову позволять себе лишнее в двух шагах от оживленной улицы.
Мое сумасшедшее сердце бьется все сильнее и сильнее. Уверена, Томас это ощущает своей грудью. В любой момент он низким голосом скажет, что мы немедленно отправляемся домой.
Но звучат совершенно другие слова. Потому что мы с ним ненормальные. Я его Падшая, а он мой Огнедышащий.
— Уверена, что хочешь, чтобы я тебя спас, милая? — ссылается Томас на мою последнюю фразу и прижимается пахом к низу моего живота. — Вряд ли можно назвать спасением то, что я обычно сделаю.
Я с силой впиваюсь зубами в свою нижнюю губу.
— И что именно ты сделаешь?
Кончиком большого пальца Томас прижимается к клитору. По моему телу проносится волна дрожи. Усмехнувшись, он наклоняется и шепчет мне на ухо:
— Я делаю так, что ты сгораешь дотла. Иногда стремительно. Иногда мучительно медленно. А иногда так, что тебя может увидеть любой.
Томас ласкает меня сквозь кружево белья, и, подстраиваясь под его движения, я начинаю покачивать бедрами. Мне мало. Я хочу большего.
— Плевать. Делай что угодно. Только не останавливайся. Пожалуйста, не останавливайся.
— Не буду. Я не остановлюсь, даже если все, с кем ты видишься на занятиях, услышат твои стоны. Нас разделяет лишь стена, Лейла. Тебя это возбуждает? Хочешь, чтобы я тебя трахнул? Чтобы все спрашивали себя, не голос ли Лейлы Робинсон они слышат? Голос, который издает такие сексуальные стоны. Голос девушки с фиолетовыми глазами, настолько горячей, что у мужчин от нее непрекращающийся стояк.
— Томас, — протяжно произношу я, потому что движения его пальца ускоряются. Слова Томаса имеют надо мной странную и даже сверхъестественную власть. Я могу кончить, всего лишь слушая, что он говорит.
— Но они понимают, что к тебе нельзя прикасаться, да? Они знают, что ты моя, — голос Томаса становится все ниже и ниже. Слова идут откуда-то из глубины его груди. Он полностью растворился в происходящем, как и я. В эротизме и чувственности этого момента.
Издавая всхлипы, я потираюсь низом своего живота о его, и Томаса приглушенно стонет.
— Лейла, детка, скажи мне. Скажи, что ты моя.
— Да, — шепчу я в ответ, подчиняясь ему и его словам и осыпая поцелуями колючий подбородок. — И они это знают. Знают, что я с ума по тебе схожу. Знают, как сильно я хочу тебя. И что я позволю тебе сделать со мной что угодно. Что только захочешь.
Ответный стон Томаса низкий и громкий. Дрожь, которая охватила его тело, дает понять, что мои слова имеют над ним не меньшую власть. Так же глубоко проникают в его сердце, как и в мое. Схватив меня за волосы, Томас запрокидывает мне голову.
— Смерти моей хочешь, Лейла? Если да, имей в виду, что я не боюсь отправиться прямо в ад. Вот только не раньше, чем членом почувствую твою дрожь и сочащуюся влагу.
Последними словами Томас уничтожил остатки беспокойства, и теперь мне абсолютно наплевать, где мы находимся. На Земле ли мы вообще? Возможно, оба умерли и сейчас пребываем где-нибудь на небесах? Впрочем, все равно. Я просто хочу почувствовать его внутри.
Томас расстегивает ширинку, отодвигает в сторону ткань моих трусиков и одним движением оказывается во мне. Нас больше нет. Есть только вздохи и стоны, соединенные в одну мелодию.
Мы трахаемся в темном переулке. Секс грязный, грубый и быстрый. Сплетение вспотевших тел и рваное дыхание в унисон. Возможно, его можно назвать аморальным. Но он полностью отражает нас самих. Как и нашу историю любви.
***
Тем же вечером Томас везет меня к себе в Бруклин. Пусть официально и живу в университетском общежитии, большую часть времени я провожу в его двухкомнатной квартирке. О переезде ни один из нас ни разу не заговаривал. Слишком рано. Мы вместе всего несколько месяцев.
За Ники по необходимости присматривает живущая по соседству миссис Картер. Эта милая леди неровно дышит к моему бойфренду. Она обожает его стихи и сама хочет начать писать. Иногда Томас ей помогает, и за этим процессом очень интересно наблюдать. Он старается быть милым, но это дается ему тяжело.
Когда мы добираемся до дома, Ники уже спит. Пока Томас объясняет миссис Картер про четное и нечетное количество слогов, я на цыпочках иду в комнату мальчика. Он так вырос за последний год, что это пугает. Я не успела оглянуться, как он уже ходит в детский сад. Дыхание Ники сейчас мягкое и спокойное; на новой шапке, которую я подарила и которую он не выпускает из рук, пятнышко слюны. Шапка, к сожалению, неправильного цвета — не фиолетового. Предпочтения Ники изменились, и теперь он больше любит красный. Немного обидно, но я непременно обращу его в свою веру снова. Когда провожу пальцем по его пухлой щеке, Ники забавно фыркает.
Для него я — Лейла. Девушка, которая дарит ему шапки и иногда целует его папу. Но когда несколько недель назад Ники назвал меня мамой (или это было всего лишь похожее слово), я не на шутку перепугалась. Тот вечер был очень тяжелым. И я плакала, вспоминая обо всем, что случилось с Хэдли. Никто не знает, где она сейчас. Я плакала, думая о том дне, когда Ники узнает, что я не его мама. Что я просто девушка, с которой отец изменял его маме. Интересно, возненавидит ли он меня. Меня по-прежнему мучает этот вопрос, хотя Томас уверил, что все наладится. Но вдруг нет — тогда я не знаю, что делать. Сомневаюсь, что смогу пережить ненависть Ники.
Тихо закрыв за собой дверь, я выхожу из комнаты и вижу, что Томас ждет меня в спальне. Иногда мне кажется, что у него в комнате вместо стен книги. Ему бы подошло. Томас без рубашки лежит на кровати и читает.
— Как он?
— Спит.
— Хорошо, — бормочет он.
Мое сердце счастливо сжимается, поскольку я понимаю, что Томас мне доверяет, когда речь заходит о Ники. А ведь он еще не до конца оправился от того несчастного случая. В сердце Томаса по-прежнему живет страх потерять сына. Но он потихоньку приходит в норму. И от мысли, что Томас мне доверяет, на моих глаза снова появляются слезы. Как будто ему не нужно перепроверять, все ли в порядке с Ники. Как будто я настоящая мама для его сына.
Но это не так. Для Ники я никогда ею не стану.
Все, что только может произойти в будущем, кажется сейчас таким близким. Меня разрывает от мыслей, будто что-нибудь вот-вот пойдет не так. Вдруг моя простая маленькая жизнь окажется разорванной в клочья?
Умывшись, я надеваю футболку Томаса. Мне сейчас не хочется секса. Нужно, чтобы он просто был рядом. Прижавшись лицом к его шее, я обнимаю его всем телом. Томас хорошо понимает мои желания. Закрыв книгу, он целует меня в лоб.
— Я люблю тебя, — говорит он.
— Я тоже тебя люблю, — оставив поцелуй в центре его груди, отвечаю я.
— Все будет в порядке. Я с тобой.
Кивнув, я закрываю глаза. А когда погружаюсь в сон, понимаю, что существует нечто, чего о взаимной любви я раньше не знала: вот этот странный страх и боль в груди. Потому что все так прекрасно и идеально. И так похоже на сон.
Потому что у меня есть все, о чем я когда-либо мечтала.
***
Утром меня будит какой-то звук и ощущение огромной тяжести в груди. Охнув, я встречаюсь взглядом с голубыми глазами.
— Ники, — говорю я.
— Лейла! — сидя на мне верхом, с широкой улыбкой восклицает Ники. — Просыпайся! Скорее просыпайся!
— Ч-что случилось? — хриплым голосом спрашиваю я.
Ники радостно хихикает и начинает прыгать по кровати, снова и снова требуя, чтобы я проснулась. Сдавшись, я сажусь в кровати.
— Ну ладно, ладно, я проснулась. В чем дело?
— Папа сказал, «сюрприз», — не выговаривая звук «р», говорит Ники, а потом со смехом падает на постель.
Его выходки такие смешные.
— Какой еще сюрприз?
Ники ничего не отвечает, раздавая мне воздушные поцелуи. Я хватаю его в охапку, и он визжит еще громче. Ники кричит мое имя снова и снова, пока я не отпускаю его и не сажаю на кровать. Склонившись к нему, я прищуриваюсь. Он делает то же самое. Отлично, с утра пораньше у нас соревнование, кто кого переглядит. Ники снова хохочет.
— Господи, да что происходит? — бормочу я себе под нос, после чего кричу: — Томас!
— Томас! — кричит и Ники. Вот же попугайчик.
— Па-па! — нараспев зову я, и, конечно же, малыш повторяет за мной. — Ты меня не переиграешь, малыш, — говорю я Ники, который в ответ на это хлопает в ладоши.
Собравшись еще раз позвать Томаса, я наконец замечаю, во что одет Ники. На нем белая рубашка и синие джинсы.
Что… В чем дело?
Почему он так одет?
Со своими голубыми глазами и черными кудрями Ники выглядит миниатюрной копией мужчины, которого я люблю. Мое безумное сердце начинается биться все быстрее и сильнее.
Мы влипли, — говорит оно.
Мы любим его так сильно.
Можно подумать, я и так этого не знала. Можно подумать, что я днями напролет не думала о будущем. И как будто не переживала по этому поводу буквально вчера вечером.
Резко обернувшись к двери, я вижу стоящего там Томаса, одетого так же, как и Ники.
О боже.
Они вдвоем прикончат меня. Вот и объяснение царящему внутри хаосу: я умираю. Именно так смерть и ощущается. Все бушует и накрывает с головой. Ощущение, будто мое сердце воздушный шарик, вот-вот готовый лопнуть.
— Привет, детка, — с сексуальной ухмылкой говорит Томас и входит в спальню.
— В чем дело?
Он наклоняется и оставляет у меня на губах невинный поцелуй. Невинный? До чего приятное заблуждение.
— Что ты делаешь? — вытаращив глаза, интересуюсь я. — И почему Ники так одет?
— Кажется, наряд ему понравился.
Я поворачиваюсь к малышу. Он не обращает на нас внимания и играет часами своего папы, бормоча что-то себе под нос. Снова повернувшись к Томасу, я обнаруживаю, что он не сводит с меня глаз. Их взгляд не пылает, как обычно, а приятно греет. За последние несколько месяцев он стал мне знакомым и означает, что Томас может быть милым и заботливым. Хотя он никогда в этом не признается и скажет, будто я все это выдумала.
Но нет, этот взгляд настоящий. Почему Томас так на меня смотрит? Мое сердце трепещет в нетерпении. Знаю, что-то грядет. Что-то очень и очень важное.
Господи…
Я ахаю.
— О боже, ты что, делаешь мне предложение? — резко выпрямившись, спрашиваю я. — Делаешь предложение, да? Господи боже мой… Кажется… — прижав ладонь к своей груди, начинаю я, — кажется, у меня сейчас будет сердечный приступ.
Томас садится на край кровати и кладет теплую руку поверх моей ладони.
— Лейла. Успокойся. Расслабься, слышишь?
— Т-ты…
— Нет. Пока что нет, — он мотает головой, а потом ворчит: — Кстати, спасибо, что украла отличную идею.
— Ты меня напугал, — с усилием сглотнув, говорю я.
Сжав челюсть, он отпускает мою руку.
— Я тебя пугаю? Я, делающий тебе предложение?
Я поднимаю взгляд на Томаса. Резко очерченные скулы, мягкие губы и красивые глаза. Густые темные волосы. В это мгновение я даю себе обещание, что когда умру, закрою глаза и представлю его лицо таким, какое оно есть на данный момент: Томас немного рассержен, невероятно красив и влюблен. Как будто все его эмоции слились воедино в одном взгляде.
— Да, — облизав сухие губы отвечаю я, и Томас вздрагивает. — Меня пугает, как сильно я этого хочу. Как сильно жажду услышать твой вопрос и ответить «Да».
Лицо Томаса смягчается. Вот же дурачок. Неужели он думал, что мой ответ может быть другим?
Но тут возвращается сексуальная ухмылка.
— Ну еще бы. Ведь я — желанный приз.
Вздохнув, я закатываю глаза и слегка ударяю его в грудь.
— Знаешь, ты кто? Ты… — остановившись, я перевожу взгляд на Ники. Томаса всегда смешит, что в присутствии мальчика я стараюсь следить за языком. Потом внезапно кое-что вспоминаю.
— Эй, а что за сюрприз? — спрашиваю я.
— Забудь. Он испорчен.
— Ничего подобного. Выкладывай. Ники пообещал мне сюрприз.
Услышав свое имя, малыш бросает игрушку и подползает к своему папе. Мягко погладив сына по груди, Томас целует его в лоб.
— Ники, скажи Лейле, что она все испортила. И теперь мы ей ничего не расскажем.
— Испортила! — снова смешно картавя, выпаливает Ники. — Сюрприз!
— Вот, значит, вы какие, — надув губы, бормочу я.
— Как думаешь, может, все-таки стоит ей рассказать? — легонько толкнув Ники в бок, интересуется Томас. — Она же девочка. Сама же ни за что не догадается.
Хихикнув, Ники смешно морщит нос.
— Лейла девочка.
— Так вот ты чему учишь его насчет девочек! — возмущаюсь я.
Томас надменно вскидывает бровь, что тут же копирует и Ники.
— Тебе говорить или нет?
Взглядом я даю ему понять, что позже он еще пожалеет насчет комментария про девочку. Но блин. Сейчас мне нужно знать.
— Говори.
В ответ Томас широко улыбается, и это так неожиданно, что внезапно я перестаю дышать. Только и могу, что наблюдать, как он наклоняется и, достав из тумбочки конверт, протягивает его мне. Дрожащими руками я достаю билеты на самолет. В Париж.
— Что? Где… Что?
— Это билеты. В Париж, — с усмешкой объясняет Томас.
— Ха-ха. Я вижу, но… Не… Не понимаю.
— Я разговаривал с твоим руководителем проекта. Сказал, что ты хочешь поехать, несмотря на отказ в стипендии.
— Н-но ты же знаешь, почему я отказалась. Я не могу жить в Париже целый год вдали от тебя и Ники.
— Поэтому мы поедем с тобой.
— Мы поедем все вместе?
— Да, — Томас вздыхает и терпеливо добавляет: — Если ты внимательно посмотришь, то обнаружишь, что в конверте не один билет.
Забыв про билеты, я всматриваюсь в его лицо.
— Мы… На целый год?
— Ага.
Кажется, я по-прежнему не понимаю.
— Но… как… Как мы это сделаем? Я про деньги. Мама меня ненавидит, поэтому вряд ли оплатит поездку и жизнь в Париже. Она терпеть не может платить за мою учебу, стипендию дали Джозефине, а у тебя скоро выходит книга. Я не могу…
Томас кладет руку мне на щеку, и я тут же замолкаю.
— Я с тобой, помнишь? И я все решу. Ты мне доверяешь?
Когда киваю, по моим щекам струятся слезы.
— Как никому другому.
— Тогда мы едем, милая. Ты, я и Ники. И мы станем одной семьей.
— Семьей, — еле дыша, повторяю я.
— Да.
Я смотрю на Ники, который, поскольку папа с Лейлой о чем-то шепчутся, снова занялся своей игрушкой.
— Ты уверен?
— Еще ни в чем и никогда я не был настолько уверен.
Прижавшись своим лбом к его, я закрываю глаза.
— Хорошо. Правда, я еще в шоке и до конца не могу осознать. Но одно знаю наверняка.
— Что именно?
— Мне очень страшно, — кивая, говорю я и чувствую, как дрожат мои губы.
— Почему?
— Потому что люблю тебя так сильно, что кажется, будто все это не по-настоящему.
— Да, мне знакомо это чувство, — Томас улыбается и целует меня в кончик носа. — Я тебя люблю.
— Я тоже тебя люблю, — шепчу я, почти прикасаясь своими губами к его.
А потом смеюсь и плачу одновременно. Сначала крепко обнимаю Томаса, потом бросаюсь к маленькому монстрику, который жует ремешок часов своего папы, чтобы сказать, как сильно люблю и его.
В этот момент на меня снисходит еще одно озарение. Мы с Томасом были родственными душами еще до знакомства. И с Ники тоже. Потому что он — частичка человека, которого я люблю. Мужчины, которого всегда буду любить. Который всегда будет любить меня.
Что бы ни случилось, как бы все ни обернулось в будущем, мы всегда будем вместе. Мы теперь семья.
