Гунн Аттила

Гунн Аттила был ужасный тип, каких вообще-то попадается немало. Их не стоит винить во всех своих бедах, потому что дело не в них, а в наших собственных ошибках, и чем скорее вы это поймете, тем лучше для вас. Аттилу даже обвинили в падении Рима, тогда как его там и близко не было. Я не помню точно, по какой именно причине пал Рим. Возможно, это одно из самых необъяснимых событий в истории. Гунны были азиатскими кочевниками, которые на низкорослых лошадях ворвались в Европу в четвертом столетии н. э. и подняли там волну преступности. Их идентифицировали с хи-унг-ну, чужеземным племенем, оккупировавшим Монголию во время правления Шай-Гван-тая, хотя на сей счет у меня возникают сомнения. Они передвигались с места на место в поисках пастбищ, объектов грабежа и прочей добычи. И все это они брали и брали, потому что никак не могли остановиться.

Выглядели гунны ужасно. При помощи дощечек и бандажей они делали себе плоские носы и с ранней юности покрывали лица шрамами, чтобы не нужно было бриться в дальнейшем. За счет сэкономленного на бритье времени они могли заняться тем, чтобы делать свои носы еще более плоскими. Иногда гуннские мужчины и женщины влюблялись и женились, и тогда все вокруг удивлялись, что же такого они нашли друг в друге.

Они питались мясом и кобыльим молоком, а одевались в шкуры полевых мышей. Гунны были меньше большинства нынешних людей, а полевые мыши больше современных. Когда у них спрашивали, кто они такие, в ответ раздавалось нечто напоминающее ржание коня. Наверное, они пытались сказать, что они гунны, или ги-унг-ну. Римляне не считали гуннов людьми в полном смысле этого слова, что лишь отчасти правда. Как и в любой другой компании, кто-то был человеком, а кое-кто нет.

Когда гунны впервые появились в Европе, они подчинили себе аланов и герулов, затем занялись остготами и вестготами, что было сложно, и ленивыми и неуклюжими тевтонами, которые безмятежно предавались легкой жизни. Однажды они вытеснили остготов за Дунай, а на следующий день затолкали их обратно. Вернувшись в свой лагерь, они принялись за любимое занятие – делать свои носы плоскими. Остготы и вестготы были настолько похожи, что их невозможно было отличить друг от друга, а если бы это и удалось, как тогда прикажете поступать с аланами, селами, гепидами, не говоря уже об англах, саксах, жунах, литовцах. Назовите три важных предмета экспорта гепидов. Назовите хотя бы один.

Аттила был одним из сыновей короля гуннов Мундзука Ужасного. Родился он где-то на Балканах около 395 года столь страшным младенцем, что даже мать не знала, что с ним делать. Ее, правда, не покидала надежда, что с возрастом он как-то изменится, однако, чем больше сплющивала его нос, тем ужаснее он выглядел. В шестилетнем возрасте Аттила выиграл национальное соревнование по созданию лица. Вы, верно, догадались, что ему это не стоило большого труда.

После смерти в 433 году короля Ругиллы, сменившего Мундзука, Аттила и его брат Бледа принялись править гуннами совместно. Вскоре Аттила владел ругиями, остготами и гепидами и делал с ними все, что хотел. Его гуннская империя простиралась отсюда и дотуда, и дела его, как для гуннов, шли гладко на протяжении двадцати лет. Стоило Аттиле искоса взглянуть на какое-то племя, как оно бросало все на свете и в панике бежало куда глаза глядят, а он забирал все, что попало под руку.

Одним из главных источников доходов для Аттилы служил император Восточной Римской империи Феодосий II, Робкая душа, Феодосий был столь наслышан о гуннах, что решил платить им очень хорошую дань только для того, чтобы они обходили Константинополь стороной. При первом взгляде на профиль Аттилы он удвоил ежегодную плату, доведя ее до семисот фунтов золота. Через несколько лет, когда Аттила явил ему свое лицо вновь, Феодосий согласился давать ему втрое больше, да еще и премию в шесть тысяч фунтов за то, чтобы он никогда не возвращался. Преемник Феодосия платить отказался, однако тут случилась одна любовная история.

Предполагают, что Аттила получил письмо от Гонории, сестры Валентиниана III, императора Западной Римской империи, с просьбой поспешить в Италию, дабы спасти ее от неприятностей. Ее поймали в тот миг, когда она держалась за руки со своим слугой Евгением, и родственники были исполнены решимости лишить ее подобных удовольствий, приговорив к замужеству с престарелым сенатором Флавием Басусом Геркуланом, у которого был замечательный характер и паралич.

Хотя Гонория была чем-то вроде сорвиголовы, но, тем не менее, прослыла истеричкой. Причиной недуга послужил навязанный ей визит в Константинополь к святой сестре Феодосия II и другим девицам, все интересы которых заключались лишь в молитвах, посте и заутренях, посвященных вечной непорочности. Она предвидела, что брак с Флавием будет такой же скучищей, и не могла с этим примириться.

Аттила имел уже триста жен, однако не отказался от возможности пошантажировать семью Гонории и заодно почистить Запад, поскольку Восток и так уже был им основательно вычищен. К тому же Гонория присоединила к посланию свое кольцо, а он посчитал это предложением и потребовал ее в качестве невесты вместе с половиной территории, которой правил Валентиниан. Предложение, как и ожидалось, было отвергнуто.

Итак, Аттила вторгся в Галлию в 451 году н. э. с армией ругиев, антов, акацырей, аланов, роксоланов, остготов и бог весть с кем еще, грабя, насилуя и сжигая все на своем пути. Он потерпел поражение в битве при Шалоне от римского полководца Флавия Аэция и царя вестготов Теодорика. На следующий год Аттила пришел снова, все еще бубня себе под нос об обручении с Гонорией и заявляя налево и направо, что не потерпит издевательств над ней. Папа Лев Великий встретил его у ворот Рима, хорошо с ним побеседовал, и Аттила отправился прямо домой в страну Дракулы. Вот и все, что произошло с ним. Из попытки Гонории самой распорядиться своей собственной жизнью ничего не вышло. С тех пор и до конца дней своих она находилась взаперти под присмотром.

Что такое мог сказать Аттиле Лев Великий, чтобы заставить его быстро собрать вещички и убраться, не обнародовалось. Думаю, кто-то третий, возможно Валентиниан, передал ему все золото, какое только он мог унести, то есть такое количество, которое можно назвать приданым Гонории. Эту догадку поддерживает и господин Гиббон. Конечно, это только предположение.

Аттиле было уже за шестьдесят. Его разум слабел, и он решил жениться снова, поскольку до этого его не поняли триста раз подряд. Итак, он женился на Ильдике, или Хильде, прекрасной блондинке, чьих родителей он убил в Галлии. На следующее утро его нашли в постели мертвым. Ильдика сидела рядом с трупом и лепетала на странном языке. Когда ее спросили, она ли убила своего мужа, Хильда продолжала сыпать умляутами. Ее оставили в покое и до сих дней никто не знает, что произошло той июньской ночью. Это мог быть и апоплексический удар.

Похоронили его в трех гробах – золотом, серебряном и железном, и на похоронах были произнесены очень хорошие слова. Какое-то время гуннами правили шесть его любимых сыновей – Эллак, Денжизик, Эмнедзар, Узиндар, Гейсен и Эрнак, или Эрни. Они правили лежа на боку и в конце концов были стерты с лица земли.

Как завоеватель, Аттила представляется нам человеком, не оправдавшим надежд. Ему вредила его внешность, а его подход к мировым проблемам был исключительно невежественным и грубым.

Он никогда не помышлял быть чем-то другим, кроме крысы, – качество, которое едва ли срабатывает в сотворении великого исторического характера. Ему нравилось, когда его называли Бичом Бога, но для меня он просто – Старая Сковородка. Он также заявлял, что трава никогда не растет в тех местах, где пасся его конь. Но, увы, она росла. Карьера Аттилы учит, что вы действительно можете какое: то время получать все, что хотите. Но вряд ли это может продолжаться долго.

 

Карл Великий

Карлу Великому довелось жить в мрачную эпоху, когда люди не были столь сообразительны, как теперь. Со временем они становились все смышленее и смышленее, пока, наконец, не достигли сегодняшнего уровня.

Карлуша, как его называли домашние, родился в 742 году. Он был сыном Пипина Короткого и Берты Большой Ноги, выдающейся девицы своей эпохи. У нас нет сведений относительно его младенчества и отрочества, но, вероятнее всего, он съедал тем больше каши, чем больше общался с Бертой.

Пипин был хозяином дворца, или мажордомом, поскольку один из королей франков Селдерик Безмозглый был выдающимся бездельником и предпочитал ничего не делать и бить баклуши, вкушая один кубок с медом за другим вместе со своими родичами. Иногда для разнообразия они поднимали зады, чтобы убить какую-нибудь из своих бабушек, используя всю свою изобретательность. Правда, ее хватало лишь на то, чтобы привязывать их к хвостам диких лошадей и кричать «гиддап!», что казалось им очень смешным.

Однажды терпение Пипина лопнуло, и он выбросил Селдерика из дворца, провозгласив себя в 752 году королем франков. Пипин Короткий умер в 768 году, завещав свой титул совместно Чарлзу и Карломану, младшему сыну, который внезапно умер, хотя за всю свою жизнь и не болел ни единого дня.

К этому времени Чарлзу исполнилось двадцать девять. Он был слишком хорош для этого мира – репутация, которая преобладает и в наши дни и имеет все шансы остаться при нем навсегда. Он был таким замечательным солдатом, государственным деятелем, моралистом, реформатором и так далее, что совершенно невозможно предполагать какую бы то ни было связь со смертью Карломана. Это же относится и к печальному уходу из жизни двух маленьких сыновей Карломана, что произошло в тот момент, когда их мать попыталась решить некоторые проблемы, касающиеся их права на престол. Такая вот случайная погибель суждена была их семье.

Таким был король большого и могущественного германского племени, питающегося преимущественно пивом и сосисками. Вначале все франки были германцами, однако некоторые из них принялись есть лягушек и улиток, постепенно превращаясь во французов, – факт, который не был так общеизвестен в те времена, потому что тогда еще не существовало французов. Большинство историков полагает, что Карл не был ни германцем, ни французом, а – франком. Возможно, он был немцем.

Мораль была сильной стороной Карла. Он был настолько морален, что некоторые считают, что это давало кое-кому повод думать, будто он только то и делал, что потешался над остальными. Все эти люди не были пригодны ни к чему хорошему, поэтому Карл стремился улучшать других, преимущественно варваров саксов, которые накопили несметные сокровища в дуплистом дереве Арминийсул, названном так в честь деревянного идола Арминия. Итак, он нанес им визит, окрестил их и срубил Арминийсул, а его содержимое выпало прямо в подол королевского платья. Вот это был сюрприз! Что ж, они сами нарывались на это.

Затем он улучшил аваров, которые тайно припрятывали целые кучи золота внутри неприступных крепостей, каковыми они, по крайне мере, их считали. Он также поглядывал на сорбов и вильтцев, однако те выглядели безнадежными. Они были бедны и голы, как камни. Где и кому бы он не пытался оказать моральную помощь, люди тотчас закапывали свои медяки и скрывались в лесах и болотах. Карла отличал интерес к фундаментальным вещам. Поэтому его и назвали Великим.

Карл оказался настолько великим, что был коронован императором Рима самим папой Львом III на Рождество 800 года. Таким образом, он, хотя бы на бумаге, превратился в преемника Цезаря, то есть забрался на наивысшую ступеньку политической лестницы. Впоследствии он заявлял, что никогда не помышлял о такой чести и был весьма удивлен случившимся. Он говорил, что у него и в мыслях не было ничего такого, покуда корона действительно не оказалась на его голове. Карл часто чувствовал, что кто: то дергает его за бровь, и сам себя вопрошал, а не проклята ли эта императорская корона?

А собственно, кто вы такой, смею спросить, для того, чтобы называть Карла безбородым старым лжецом, даже если он действительно любил рядиться для церемоний и тщательно продумывал каждую деталь своего одеяния? Надеюсь, не каждое произнесенное вами слово является библейской истиной.

В своих новых регалиях император выглядел великолепно, и халиф Багдада Гарун-аль-Рашид послал ему слона по имени Абу-эль-Аббас. Такие вот хлопоты приносит успех: люди начинают присылать вам слонов в качестве маленького знака внимания.

Как законодатель, Карл не знал усталости. Ежегодно он проводил со знатью две ассамблеи: одну осенью – для того, чтобы сотворить побольше законов, а другую – весной, чтобы их отменить. Он также издал серию указов или капитулярий относительно всего, о чем он мог только подумать, и назначал королевских «визитеров», или ищеек, дабы они доносили о соблюдении правил морали епископами. Они действительно приносили Карлу довольно интересные известия.

Карл желал, чтобы справедливость и право преобладали среди всех классов. Как только для этого предоставлялась возможность, он говорил о вдовах, сиротах и бедных и о том, что невинные не должны нести наказания. Он являлся страстным сторонником процедуры испытания «судом божьим», в соответствии с которым обвиняемый должен был окунуть свои руки в котел с кипящей водой, чтобы все видели, как они после этого выглядят. Проконсультируйся он со специалистами, котел наполняли бы просто теплой водой. Хотя все равно чернь ни к чему не прислушивается. Вы никогда не сможете сделать достаточно много для бедных, поскольку они общаются не с теми людьми.

Среди достижений Карла далеко не последнее место занимает его вклад в дело образования. Он импортировал учителей из Ирландии, Англии, Италии. Они жили во дворце, ели каждый день и обучали предметам, входящим в тривиумы и квадривиумы, которым, как тогда считалось, имело смысл обучать. Профессора жили вольготно. Иногда император предлагал им отгадывать загадки. Ему отвечали латинским гекзаметром, а если в панике, то пентаметром. Без надувательства.

Один из поклонников Карла назвал его величайшим интеллектом средних веков. Едва ли он был таковым, но, негде правды деть, пытался научиться читать и писать. Он кое-как овладел чтением, но так и не научился писать что-нибудь длиннее своего имени и предпочитал подписываться инициалами. Карл спал с карандашом и бумагой под подушкой в надежде, что вдруг среди ночи у него проявится к этому занятию сноровка, но почему-то этого не случилось. Он сетовал на то, что не мог приучить свои покрытые мозолями от постоянного пользования мечом пальцы к выписыванию букв. Но, конечно, дело было не в пальцах.

Как всем хорошо известно, рост Карла был в семь раз больше длины его ноги. Трудно представить, какой она была. Если он пошел в этом отношении в Берту Большую Ногу, то обладал ростом в восемь или девять футов, что весьма сомнительно. У него была прекрасная фигура, невзирая на длинный нос, короткую шею и массивное туловище. Не случайно господин Гиббон, следуя своей манере портить картину, замечает: «Из его моральных достоинств воздержание не являлось его выдающейся чертой». Зачем все это ворошить?

Факт в том, что Карл был рожден мужчиной и отцом, в то время как Гиббон таким не был. У него имелось четыре или пять жен, но не больше, чем две одновременно, а также, по достоверным сведениям, пять-шесть наложниц. И если существует вещь, которую бы он очень любил, так это медовый месяц. Думаю, что Дезидерата, Хильдегарда, Фастрада и Люитгарда были законными дочерьми, а Мальтегарда, Герсвинда, Регина и Аделинда – таковыми не являлись. Я не упомянул его прежнюю привязанность Эрминтруду. Тогда он только входил во вкус дела.

Некоторых дочерей держали дома и не позволяли им выходить замуж, поскольку Карл не хотел никаких наследников по женской линии. Одну из них посетила прекрасная дружба с поэтом Ангильбертом, в результате которой их сын Нитхард стал литературным критиком. Другие также умудрились как-то устроиться, но о них распускалось довольно много слухов.

Боюсь, что мало правды и в истории о том, что Эмма, или Имма, вышла замуж за биографа ее отца Эгинхарда, или Эйнхарда, после того как вынесла его из замка на своей спине, дабы на снегу не оставалось его следов. На самом деле, Эгинхард, или Эйнхард, женился на Эмме из Вормса, то есть на совсем другой девушке. Кроме того, у Карла не было дочери по имени Эмма, или Имма. По меньшей мере, восемь сыновей и дочерей Карла были законнорожденными. Он признал своими десять других – факт, свидетельствующий о его щедрости и справедливости. Я действительно верю в то, что человек, признавший десять детей своими законными чадами, возможно, имел их и больше.

За сорок три года своего правления Карл развязал пятьдесят четыре войны. С каждой из них его империя становилась все больше, пока не достигла нелепых размеров, простираясь от Северного до Средиземного моря и от Атлантического океана до бог знает чего еще. Умер он от тяжелой простуды в 814 году и был похоронен в своей столице Ахене. Это неправда, будто его борода выросла до таких размеров, что заполнила собою весь саркофаг и вылезла сквозь его трещины.

Как мы знаем из книг, Карл сделал из Европы нечто единое. Вместо враждующих племен появилось организованное общество. Историки единодушны в том, что он принес культуру, религию и цивилизацию всем и каждому в отдельности и заложил основы справедливого и длительного мира среди народов. Интересно, что они еще придумают?

Слон Абу-ель-Аббас умер на несколько лет раньше хозяина. В 810 году Карл взял его с собой в поход через Рейн, намереваясь использовать его a la Ганнибал в кампании против Гутфрида Дунайского. Однако план не сработал. Абу-ель-Аббас лег и умер у Липенхайма в Вестфалии. Там его и закопали. Должно быть, он съел что-то неподходящее.

 

Леди Годайва

В некотором царстве, в некотором государстве, а именно, в англосаксонской Англии, жила-была хорошая маленькая девочка по имени Годайва. У нее были голубые глазки и золотые волосы, такие длинные и красивые, что люди часто ей говорили:

– Годайва, как прекрасны ваши волосы! А какие они длинные!

– Ах, да, – отвечала маленькая Годайва, – они почти достают моих ног.

После этого она принималась бегать кругами, что-бы попасть кому-либо на глаза.

Она была хорошей маленькой девочкой, совершенно безупречной, может быть, лишь с одним-единственным изъяном – надокучливой гордостью своими волосами и привычкой слишком высоко задирать юбку, когда она пела и танцевала в своем доме. Ее родители предпочитали никогда не напоминать ей об этом грешке из-за боязни привить нежелательные комплексы и так разрушить ее жизнь.

– Она ведь еще ребенок и у нее нет ни малейшего представления о том, что она делает, – говорила мать.

– Мы решили не препятствовать развитию ее индивидуальности.

Возможно, сие было бы и неплохо, не сбрось Годайва в один из прекрасных дней своих одежд при исполнении обычного адажио перед всем двором. Она опускала руки пониже, а голову и ноги задирала повыше. Это дало повод одному из зрителей заметить, что ее чресла вселяют большие надежды на будущее, что и подтвердилось впоследствии.

То, что несколько позже произошло в кустарнике, явилось причиной боли во всем теле на протяжении нескольких дней. Тем не менее, тогда же и там же она приняла решение побыстрее выйти замуж, дабы покинуть ужасных, грубых родителей.

Итак, потребляя овощи, она вскорости стала прекрасной молодой женщиной с очень приличной фигурой, которой она была обязана своим атлетическим наклонностям. Она любила ездить верхом, и ее нередко можно было видеть галлопирующей на старой кобыле по Ланконширу в ее любимой позе с устремленным к горизонту взглядом, высматривающим вероятную партию, – предпочтительно красивого молодого рыцаря в сияющих доспехах. Ее золотые волосы ниспадали по обе стороны или развевались на ветру, как грива у Ателнос. Она, несомненно, была первой достопримечательностью всей округи. И, возможно, она не знала об этом.

И вот однажды судьбе стало угодно, чтобы весенним утром на ее пути возник всадник в дорожной накидке. Он возвращался домой с войны и, узрев белое видение, тут же безумно влюбился. И это был сам Леофрик, граф Меркский, один из трех известнейших вельмож Англии, к тому же, несусветно богатый! Естественно, они поженились и отправились жить в замок Леофрик, что вблизи Ковентри, в Ворвикшир. Однако это еще не конец нашей истории.

Леофрик являл собой не совсем то, чего хотела Годайва. Это был старый вдовец, домосед с поредевшей бородой, который вблизи имел несколько другой вид, нежели издали. И все же, он представлял собой именно то, чем был на самом деле. А все потому, что на тот момент обладал еще большей частью своего состояния, добытого путем облегчения врагов от бремени их имущества, а церкви – излишних земель. Он охотно оказывал помощь королю или любой политической партии за соответствующую мзду. Словом, это была одна из наиболее могучих и уважаемых персон королевства, то есть одна из тех, которые сделали все, чтобы привлечь в страну нормандских завоевателей.

Достигнув желаемого, леди Годайва была настолько счастлива, насколько это вообще возможно. Тем более, вскорости Леофрик отбыл из дома на весьма продолжительное время, что было совсем не лишним, ибо, бывая дома, он посвящал все свободное время пересчету денег и жалобам на боли в спине. По прошествии нескольких недель его гордость волосами Годайвы начала иссякать, и он более не улыбался, когда она часами просиживала перед зеркалом, расчесывая их, собирая в пучок, либо играючись, просто била ими по лицу.

Он более не говорил:

– Девочка моя, твои волосы – восхитительны!

И вот однажды наступило время, когда она вновь принялась за свои трюки, а он взял и заявил:

– Послушай, Годайва, для меня волосы – это просто волосы, поэтому, пожалуйста, оставь свои штучки.

В другой раз, когда, будучи босой и обнаженной, она завернулась в занавеску и сделала несколько скромных пируэтов в надежде добиться от него чего-нибудь посущественнее, он просто взвыл:

– Ради Бога, Годайва, веди себя, как подобает женщине твоего возраста!

Бедная Годайва рассчитывала произвести впечатление и услышать сравнение ее тела с греческой скульптурой, поскольку, по ее глубокому убеждению, ее эскапады были очень оригинальными.

С заметной печалью расставалась она со своими девичьими мечтами, одержимая решимостью выбора: ублажать своего законного супруга или умереть, ибо в те старинные времена именно таковой и была жизнь. Она соорудила на макушке великое множество локонов с остроумными, но в то же время пристойными бантами из разноцветных лент, принялась носить скучные тяжелые платья, которые делали ее на пятнадцать лет старше, и прекратила демонстрацию своих анатомических свойств. Теперь перед своим неблагодарным графом она уже не обнажала ничего выше лодыжки. Она хотела поразить его своими умственными достоинствами.

Искусство беседы было ей чуждо, однако она имела сильные голосовые связки и завидный задор. С первых дней замужества ее прелестное лепетание по поводу довольно тривиальных событий эхом разносилось по залам замка с утра до вечера и даже далеко за полночь. Никто не ведал, о чем она говорила. Графу очень нравилось, что ее интересы обратились от моды к социальным проблемам, и при этом она хотела слышать его мнение по поводу затронутых вопросов.

К сожалению, и это не срабатывало, поскольку они ни в чем не соглашались друг с другом. Ведь Годайва не относилась к тем людям, которые только и делают, что сидят и слушают.

К примеру, она верила в то, что с бедняками следует быть добрым, в то время как Леофрик вообще не желал с ними разговаривать. Она была убеждена, что бедные люди могут быть такими же хорошими, как и любые другие, если их немного поскрести, отмыть, приодеть и дать им немного денег.

Леофрик, напротив, утверждал, что дай им возможность рыть землю «рылом», они только тем и будут заниматься, что устраивать буйные гулянки. Так зачем тогда напрягаться по этому поводу? Естественно, она тут же бросала ему в лицо, что он – реакционер. А он неизменно отвечал: «О! Бла! Бла! Бла!»

Однажды за обедом она очень разозлила его, вновь попросив уменьшить тяжелые налоги, которыми он обложил тяглых людей в Ковентри. Понятно, что на сей счет он ей отказывал всегда, не без издевки замечая, что если бы дела в замке велись по ее разумению, они оба в скором времени оказались бы в богадельне. Вопиющая ложь! Ведь он не смел и помыслить об оценке своего годового дохода – настолько он был высок. Если бы она время от времени не расставляла свои финансовые ловушки, у него наверняка бы поехала крыша. Иногда для разнообразия леди Годайва принималась рыдать – еще один прием из арсенала ее трюков, что ему совсем не нравилось, и тогда она еще раз обращалась к нему со своими традиционными просьбами.

Но вот однажды Леофрик решил сыграть ва-банк: он стукнул кулаком по столу, поднялся и торжественно произнес:

– Хорошо, будь по-твоему. Я снижу налоги, но только при одном условии. И заруби его себе на носу, потому что я человек слова. Я снижу налоги, если ты ровно в полдень проедешь через базарную площадь Ковентри абсолютно обнаженной на своей старой кобыле.

Довольный собой он, наконец, смягчился:

– Удачного дня вам, мадам! Можете съесть мой десерт. Мне что-то не хочется.

Если вы подумаете, что Годайва принялась плакать и рыдать после того, как Леофрик покинул зал, вы жестоко ошибаетесь. Конечно, его грубые слова в какой-то мере ее ранили, но, с другой стороны, когда он предложил эти невозможные условия, имевшие целью заставить ее замолчать и навсегда сломить ее дух, с ней случилось нечто приятное. Внутри что: то клацнуло, зашевелилось нечто наподобие приятных воспоминаний. Она подняла пучки своих волос со скатерти и улыбнулась неуловимо странной улыбкой, которая говорила о любви, милосердии и многом другом.

Вы никогда не догадаетесь, что произошло ровно в двенадцать часов пополудни следующего дня. В этот час леди Годайва выехала из ворот замка на доброй старой Ателнос вполне неодетой, с золотыми волосами, ниспадающими вокруг нее наподобие вуали, яркими и сверкающими от трехсот расчесываний, которые она перед этим проделала ночью. Теперь леди осторожно подставила их под дуновения игривого зефира. Вполне могло оказаться случайностью то, что ее прекрасные ноги – центральная точка всей композиции – были столь же белы, как и начинающийся день.

Вот в таком виде она и направлялась к базарной площади Ковентри, счастливая, ведомая чувством сострадания. Ее сомнения рассеялись как дым. Она ощущала себя так комфортно, как никогда больше за последние годы. И это было прекрасно.

– Очевидно, – рассуждала она про себя в то время, когда солнце сияло на прелестных местах между ее ног и на некоторых других неизбежно выставляемых напоказ местах, – это и есть жизнь с большой буквы Ж, о которой я так много слышала. Я всегда думала, что мы живем в этом мире для того, чтобы помогать другим, а теперь я в этом окончательно уверилась. К тому же, это так забавно.

Нет, она не пребывала в состоянии эйфории, скорее, несколько рационизировала событие. Давайте согласимся с тем, что всю свою сознательную жизнь, возможно, даже не осознавая того, она где-то в глубине своего ид страстно жаждала ультрафиолетовых лучей.

Итак, она прибыла в Ковентри, который, к ее вящему удивлению и, некоторым образом, к ее досаде, средь бела дня оказался погруженным в сонное состояние. На всех лежащих на ее пути улицах и даже на всегда многолюдной базарной площади не обнаружилось ни одной живой души. А дело заключалось в том, что ошеломленный случившимся граф Леофрик с присущей ему убедительностью предостерег жителей Ковентри под угрозой смерти показываться в это время на улицах. Им надлежало оставаться дома и наглухо закрыть ставни. И они предпочли безопасность. Конечно, он должен был уведомить об этом Годайву, но, увы, этого не сделал. Слишком уж он расстроился и поспешил запереться в винном погребе.

Досадуя, что ее часть сделки не выполняется из-за отсутствия свидетелей и, таким образом, ее жертва может оказаться тщетной, Годайва на некоторое время задержалась перед центральной лавкой города, затем проехалась по всем улицам, не минуя даже захудалые проезды. Затем она объехала Ковентри еще раз и только собралась пуститься в путь в третий раз, как ее Ателнос, видимо, прочувствовав ситуацию, решительно отказалась следовать куда бы то ни было и самостоятельно взяла курс домой.

– Ну вот, я это сделала, – прошептала леди Годайва, втирая освежающий крем в коленки, – и не моя вина, что никто меня не увидел.

Это был фарс чистейшей воды, и, тем не менее, путешествие принесло ей некоторое удовольствие. Леофрик владел сотнями городов, и, возможно, все они нуждались в переменах в налогообложении. Теперь она добьется своего, позаботившись о предварительном маленьком извещении или кратком объявлении, которое наклеят на стенах вдоль главной дороги» Леди Годайва приедет снова!» Так размышляла она, возвратясь домой, но, услышав знакомые шаги, поспешила облачиться в одежды.

К ней спешил граф собственной персоной. Он так изменился, что вначале она не узнала его. Он сбрил бороду, явив миру сильный подбородок, и, вообще, в своей лучшей красной тунике, расшитой зеленым и желтым его второй женой, выглядел наилучшим образом – моложавый, пятидесятипятилетний!

– Годайва, приди в мои объятия! – воскликнул он. – И никогда больше не волнуйся по поводу этих глупых налогов. Я их снял. Скажи только слово, и я сниму с себя последнюю рубаху и отдам ее бедным. Не утруждай себя приведением в порядок твоих замечательных волос, моя дорогая! Мне они нравятся такими, какие есть. И надень что-нибудь получше этой безобразной старой мантии. Мы бываем молоды один лишь раз! Вги-и-и!

Вообще-то граф Леофрик выпил. Но не более чем обычно. Он просто приводил себя в чувство. Когда он закрывал за собой дверь винного погреба, чтобы скрыть от мира свою досаду и печаль, ему случилось взглянуть на Годайву, отправляющуюся в путь, и ему понравилась, если очень мягко сказать, картина, которую он увидел. За время, которое она была вне поля его зрения, он вполне осознал, чем он владел, и хорошо подготовился к счастливому воссоединению. «Годайва, может быть, была слегка легкомысленна, – думал он, – ну и что из этого? В самом деле, что!»

Мне приятно сообщить, что все вышло на славу. Временами Леофрик был слишком внимателен, но это было лучше, нежели его прежнее безразличие. Любой ценой он поощрял ее танцы, построил ей просторный солярий, в котором она поджаривала себя до розового цвета каждый солнечный день. Она исполняла там прелестное соло, изображающее корчи и вопли умирающего негодяя, щебетала как птичка, и время от времени Леофрик сбрасывал свою мантию и присоединялся к ней в живом, пусть и любительском pas de deux. Так у них появился ребенок по имени Эльфгар.

Осталось поведать совсем немногое. Леофрик умер в 1057 году и был похоронен в замечательной церкви, которую он и леди Годайва подарили Ковентри. Годайва дожила до 1080 года, до времен правления Вильяма Завоевателя, пользуясь уважением и любовью своих друзей и внуков, отпрысков графа Эльфгара. Годайву прославляли за ее благотворительность, за многочисленные подарки из золота и драгоценных камней многим приличным заведениям. Выйдя замуж за Леофрика, она сделалась очень богатой, ей принадлежали земли в Лейчестершире и Ворвикшире и роскошный особняк в Ньюарке. До последнего дня она вела себя достойно и в личной, и в общественной жизни. По крайней мере, не существует никаких сведений о каком бы то ни было ее непорядочном поведении.

Дочь Эльфгара Элдгис, которую в исторических книгах иногда называют Эдит Справедливая, стала женой двух королей. Вначале она вышла замуж за Гриффида Ллайвелина, короля Северного Уэльса, так хорошо известного победой над Гриффидом Рриддерхом, и королем Южного Уэльса. Когда он умер, она вышла замуж за Гарольда II, последнего из саксонцев. Эдит Справедливая, или Эдит Лебединая Шея, которая нашла тело Гарольда после Гастингской битвы, вела собачью жизнь по вине близкого друга Гарольда. Она узнала короля по определенным знакам на его теле, о которых знала только она. Мало что ускользало от внимания Эдит Лебединой Шеи.

Я забыл упомянуть еще о том, что низенький парень по имени Том, портной, живший на главном королевском постоялом дворе, просверлил-таки дырку в ставне и увидел леди Годайву, когда она проезжала по Хертфорд-стрит, и что он немедля опустил глаза, или, как кое-кто утверждает, был поражен молнией. Существование этого выдающегося наблюдателя упорно отрицалось покойным М. Г. Блоксамом, который заявил в своем президентском послании ворвикширским натуралистам и местному археологическому клубу в 1886-м, что в то время в Ковентри не существовало ни окон, ни дверей, и поэтому не могло быть и «подглядывающего Тома». Люди, подобные господину Блоксаму, не любят, когда кто-то приукрашивает жизнь.

 

Лукреция Борджиа

Лукреция Борджиа была родной дочерью Родриго Борджиа и леди по имени Джованноза, или Большая Дженни. Если верить тем, кто ее знал, она была обычной девочкой, не хуже и не лучше других своих сестер, однако о ней всегда было столько разговоров, что без нее невозможно представить себе полной никакую историю: вы сразу почувствуете, что здесь чего-то недостает.

Лукреция родилась в 1480 году, через четыре года после своего родного брата Чезаре. К тому времени, когда она трудилась над своим появлением на свет, Родриго и Ванноза уже обзавелись парочкой других родных детей, Джованни и Гоффредо, которые никогда не играли какой-нибудь заметной роли в истории. Правда, у Родриго завелось еще несколько детей от разных подруг, имена которых мне так и не удалось установить с какой-то степенью достоверности. Возможно, ему также не удалось.

Для родителей все дети родные, но некоторые из них все же роднее других, и поэтому они больше известны как внебрачные дети. Таковые появлялись на свет в особенно больших количествах в эпоху итальянского Ренессанса, приведшего к расцвету этой деятельности. Именно тогда в человеке начал пробуждаться вечно живущий интерес к новым возможностям жизни. Внебрачные дети появлялись повсеместно, и это закономерно, ибо возникновение такой тенденции среди итальянцев этого периода вполне совместимо с духом Ренессанса.

Родриго Борджиа – одна из ключевых фигур этого движения. Он был жизнерадостным старым кобелем, которому нравилось окружать себя красивыми женщинами, и чем в большем количестве, тем лучше. Он даже назначал свидания тем, кому не был как следует представлен, и статистика рождаемости сразу же возрастала. Со стороны Родриго это было очень нехорошо, но он ничего не мог с собой поделать. Возможно, он и не пытался исправиться. Ведь ему так нравились блондинки!

Чезаре оказался никудышним деятелем. Он был скучнейшим типом, постоянно рассуждающим о политике и социальных проблемах. Пытался основать Борджийское королевство в Центральной Италии или нечто подобное такой чепухе. Его план так ни к чему и не привел из-за глупейших методов реализации этой идеи. Вы можете попробовать сделать нечто подобное, ознакомившись с сочинением «Принц, или Как завершать дело после восьмой сферы», принадлежащим перу Макиавелли – одного из почитателей Чезаре.

Работу все еще высоко оцениваемую и рекомендуемую для чтения ведущими мыслителями по причинам, которые мы здесь не будем рассматривать. Это одна из «ста самых великих книг».

Сие подводит нас к теме отравления. Нам хорошо известно, что Борджиа, а в особенности Лукреция, имели привычку травить всех без исключения и каждого в отдельности, как только им представлялся такой случай. Возможно, такое утверждение не вполне справедливо. И если уж действительно рассматривать предмет со всех сторон, то следует заметить, что существует множество причин, дающих нам основание утверждать, что Лукреция за всю свою жизнь никогда не причинила вреда даже мухе. Может быть, Родриго и Цезарь что-то там и подсыпали в вино, когда выпивали с теми, кто имел деньги или собственность, которые можно было конфисковать, или с теми, кто им в чем: то противостоял, однако подобные «шалости» никогда так и не получили документальных подтверждений. Естественно, во время банкетов, которые давались Борджиа, да и после них, случались непредвиденные жертвы. И что из этого? Что поделаешь, если кто-то из гостей помирает, скажем, от старости?

О видах яда, якобы применяемых Чезаре и Родриго, написано немало. Кое-кто называл их La Cantarella и при этом утверждал, что сей яд изготовлялся секретным методом, с использованием мертвой свиньи или дохлого медведя. Они якобы заверяли заказчиков, будто их яд способен причинить смерть в любое заранее указанное время. Если требовалось, чтобы жертва умерла через три недели после полудня в пятницу, он давал ей La Cantarella с соответственной продолжительностью. Я обнаружил только один яд такого типа, но и тот так точно не срабатывал.

Давайте не будем слишком уверены в том, что Чезаре и его отец кого-то там отравили ядом Борджиа. Кроме того, не исключается возможность, что это был просто старый добрый мышьяк.

Что касается Лукреции, то в ее времена никто и слыхом не слыхивал о том, что клубника за ее легким завтраком по средам обмакивалась в сахарную пудру из свинца или какие-либо подливки, облагороженные сурьмой, чемерицей, сулемой и пасленом – этими популярными специями Ренессанса.

Нигде нет упоминаний и о том, что ее поймали с поличным в тот момент, когда она украдкой подсыпала эту самую белую пудру с наклейкой «La Cantarella» – только для наружного употребления во все, что попадало ей под руку, или когда она затаскивала кого-то в угол и нашептывала: «Отведайте вот эту аппетитную белену моего изготовления». Все это придумали позже. Очевидно, за неимением лучшего занятия.

Итак, нынешним газетам едва ли когда-нибудь удастся обмануть читателей заголовками типа: «Борджиа сознается!» и «Борджиа казнят на электрическом стуле!», как это бывает в тех случаях, когда иная отравительница сознается в своих преступлениях или получает за них по заслугам.

То, в чем еще можно как-то заподозрить Родриго и Чезаре, о Лукреции никак не скажешь. Однако попробуйте сказать кому-нибудь из своих знакомых, что Лукреция в этом смысле была вне подозрений, как вас тут же спросят: «А как же быть со всеми этими похоронами?» На это, конечно, должен существовать какой-то ответ.

Боюсь, что нам не следует отказываться от легенды о безумном романтическом темпераменте Лукреции и от широко распространенного мнения о том, что она была предана всей душой Тому, Дику и Арриго. Эту милую девушку, тихо живущую в развратном Риме, никто ни разу не обвинил в чем-то таком ужасном, как любовная связь. И вы можете быть уверены, что соседи не дремали.

Она не сходила с ума по парням, как иные девицы в ее возрасте, и с самой колыбели не проявляла склонности к нимфомании. Она была странной в этом смысле, то есть существуют все основания утверждать, что она не ступала в ногу со временем.

Лукреция не была страшненькой, хотя и не слыла красавицей, способной свести с ума. Ей не посвящали стихи и не пели серенады. Она отличалась крупным носом, выдающимся подбородком и глазами неопределенного цвета. Однако у нее была хорошая фигурка, а мужчины Ренессанса такие вещи замечали.

Свои яркие рыжие волосы она мыла раз в неделю смесью из щафрана, пальмовой стружки, деревянной золы, ячменной соломы, марены и несколькими другими добавками для проявления скрытого блеска и восстановления естественного цвета. Этот коктейль следовало оставлять на голове на двадцать четыре часа и смывать настойкой из капустной кочерыжки. Правда, после такой адской примочки подстерегала опасность получить ожог второй степени, и, если волосы все еще оставались на черепе, оказаться вдруг блондинкой.

Кое-кто все еще предпочитает видеть в ней брюнетку. Что ж, если это им приятно, это приемлемо и для меня.

Конечно же, Лукреция несколько раз выходила замуж. Как послушная дочь и сестра, она делала это, когда на то была воля Родриго и Чезаре или когда ее новое замужество оказывалось весьма полезным для их дипломатической работы. Сама же она относилась к подобным переменам в своей жизни вполне равнодушно.

Когда мужская половина Борджиа получала от такого союза все, что хотела, ее ставили в известность и ей предстояло выходить замуж за очередного претендента. Она делала все, что ей говорили. Ей это было безразлично.

Ее первый муж Джованни Сфорца, внебрачный сын Констанцо Песаро. Он был парнем с пышной бородой и, как на то время, с правильной политической линией. Они сыграли свадьбу в июне 1493 года, и она оставила его четырьмя годами позже по причине, придуманной Родриго и Чезаре: якобы он был некомпетентным, неудачливым и не воинственным человеком, жить, мол, с ним скучно. Джованни был вне себя от ярости, и то, как он высказался о Борджиа, с трудом воспринималось даже на латыни.

Это случилось в тот самый год, в котором Чезаре случайно убил своего старшего брата Джованни ударом кинжала. Такие обстоятельства всегда чем-то чреваты.

Собственно, высказывания Сфорцы по поводу своей личной жизни, которые я не решаюсь повторить, по-настоящему пошатнули репутацию Борджиа. После них она уже никогда не восстановилась. Мне хотелось бы заверить вас, что эти обвинения были попросту ложными и что не было никаких оснований для сплетен, но… этому препятствует таинственное появление младенца, рожденного в спальне Лукреции где-то через год после того, как ее муж был отправлен своей дорогой.

Лично я не убежден, что этот внебрачный ребенок Лукреции или их общий – я имею в виду то, что, упоминая об этом, я не могу скрыть своего удивления. Кроме того, он был такой маленький.

Следующим на очереди был Альфонсо Арагон, внебрачный сын Альфонсо II Неаполитанского, который, в свою очередь, был внебрачным сыном Альфонсо Магнанимуса. Благодаря женитьбе на Лукреции он стал, как говорится, гвоздем сезона. Это был хорошенький семнадцатилетний юноша, склонный к регулярным побегам от Лукрециион никак не мог привыкнуть к семейной жизни. Его всегда ловили и возвращали назад. Чезаре непременно находил его.

Очень скоро Лукреция родила сына, который, как спешат отметить ее недоброжелатели, не был похож на Альфонсо. Но Лукреции ее молодой муж скорее нравился, нежели не нравился, и брак имел все перспективы перерасти в нечто прекрасное и постоянное, не задуши Чезаре Альфонсо через несколько лет.

Третьим «счастливчиком» стал Альфонсо д’Эсте, сын и наследник герцога Феррары. Этот Альфонсо, для разнообразия, оказался законным ребенком и по этой причине отличался большим высокомерием. Сначала он отказался жениться на ком бы то ни было из представителей семейства. Однако, как только приданое Лукреции увеличили до $3 000 000 и присовокупили к этому еще и земли, он тут же сдался. А кто бы поступил иначе?

Поначалу д’Эсте были напуганы тем, что оказались в подобной компании, поскольку сами числились среди лучших людей – история их дома начинается еще от Вельфа IV, или Гуельфа IV. Кто бы еще мог иметь таких уважаемых персон в своем фамильном древе. Сестра Альфонсо Изабелла Марчена из Мантуи была готова к тому, чтобы покориться брачным узам. Она была настолько законной, что это было даже слишком.

Занимавшийся этой стороной вопроса отец Альфонсо, герцог Эрколь, не создавал лишних проблем в столь деликатной сфере. Он был деловым человеком своего времени. Перед его женитьбой на Элеоноре Арагонской, матери Альфонсо и Изабеллы, он послал ей свой портрет и портрет одной из своих внебрачных дочерей кисти Козимо Тура. Элеонора была в восторге от такого подарка.

Итак, Альфонсо и Лукрецию повенчали через уполномоченного представителя 30 декабря 1501 года. Невеста совершила длительное путешествие в Феррару. Она остановилась вблизи города во дворце Альберто де Эсте, внебрачного сына герцога Эрколя, и вечером ее развлекала Лукреция Бентивоглия, внебрачная дочь старого герцога – девушка с портрета.

На следующий день прибыл Альфонсо и забрал ее в свой дворец, где по счастливому совпадению его приветствовали графиня Каррара, графиня Угузони и Бьянка Сансеверино – три внебрачных дочери Сигизмундо д’Эсто, законного брата Эрколя. Здесь она сразу почувствовала себя как дома.

Последних семнадцать лет своей жизни наша героиня провела в Ферраре как верная, едва ли не обожаемая жена Альфонсо, и, пожалуй, каждый согласится, что она была хорошей женой на самом деле. Вот уж действительно, стоило ей оторваться от своей ужасной семьи, как она становилась другой Лукрецией, посвящала себя домашней работе, вышивке, благотворительным делам и благочестивым поступкам.

Ее отец умер в 1503 году, как кое-кто утверждает, от яда. Достоверно сообщалось, что в зале, где он умирал, в момент его ухода из жизни было замечено семь дьяволов.

Догадываюсь, что они пришли за ним. После этого у Чезаре все пошло наперекосяк, и он несколькими годами позже умер в Испании. В последнее время он чувствовал себя довольно скверно. С ним происходило нечто такое, что случается, когда вы не спите ночами.

Лукреция стала герцогиней Феррары – абсолютный социальный успех – в 1505 году, когда умер старый Эрколь и Альфонсо унаследовал трон. Даже Изабелла была солидарна с ним. Интересно, знали ли вы об этом?

Это было бы просто замечательно, будь Альфонсо немного поживее и попредприимчивее. Но, увы, он был закоренелым прагматиком, постоянно занятым литьем пушек или военными походами.

И хоть времени на глупости было в обрез, тем не менее, у него оказалось пятеро детей – четыре мальчика и одна девочка.

А как распоряжалась своим свободным временем Лукреция? Она занималась культурой Ренессанса, для которой Феррара служила своеобразным рассадником, не обязательно лучшим, но очень подходящим, и волей-неволей пребывала в центре этих событий.

Ею восхищались многие поэты, часто посещавшие дворец, особенно в обеденное время, что нередко вдохновляло их на создание длинных поэм. Как вы знаете, поэты часами читают свои произведения и делают это еженедельно, из года в год. Все как один превозносили ее красоту, интеллигентность, добродетель и скромность, как будто эти достоинства подвергались сомнениям, а делалось это довольно часто.

Стоит отметить, что ни один из этих поэтов не умер от яда. Разве что, если кто-нибудь просил об этом…

Среди тех, кто воспевал добродетели Лукреции, был и великий Ариосто, чей «Безумный Роланд» занимает и будет занимать почетное место среди достижений мировой поэзии до тех пор, пока людям будут нравиться сочинения такого рода. Вы, очевидно, помните, что в тридцать восьмой строфе сорок второй песни этой великой поэмы автор воспевает Лукрецию за всевозможные женские достоинства, невзирая на то, что Лукреция уже была в преклонном возрасте. И хотя ничто не омрачало отношений герцогини и поэта, все же следует признать, что их дружба носила скучноватый характер.

Лукреция часто встречалась с Пьетро Бембо, самым красивым поэтом тех дней и самым льстивым придворным в Ферраре, человеком, который превосходил Альфонсо во всем и который, как нам кажется, в некотором роде вызвал неудовольствие герцога. Известно, что Бембо покинул город в великой спешке – факт, который вовсе не служит доказательством того, что между ним и герцогиней что: то такое произошло. Возможно, он собирался посетить Урбино в любом случае. Сей инцидент едва ли заставит нас поверить, что когда Альфонсо не было дома, Лукреция спешила прилечь на чем-то мягеньком и сворачивалась в калачик с хорошеньким автором.

Конечно же, Лукреция любила и Эрколя Строцци. Он написал латинскую эпиграмму, в которой сравнивал ее с розой – комплимент, который мог на мгновение вскружить ей голову, но, очевидно, бессильный породить безумную страсть. Что же касается Эрколя, я убежден (исходя из исследований рассматриваемого предмета), что чувство, которое он испытывал по отношению к ней, легко умещалось в его голове и не опускалось ниже.

Итак, однажды Эрколь и Лукреция прогуливались под руку по тропинкам, пролегающим через леса и сады владений герцога, как они это уже не раз проделывали. Но, увы, рано утром следующего дня Эрколь был обнаружен убитым вблизи дворца. Осталось неясным, то ли это случилось по пути, то ли по возвращении с прогулки. Кое-кто думает, что его зарезал Альфонсо, поскольку герцог начал проявлять ревность. Альфонсо не умел писать эпиграммы по: итальянски, не говоря уже о латыни. И все же я верю, что Лукреция и Эрколь не затевали против него ничего плохого. Догадываюсь, вы собираетесь спросить» Тогда чем же они занимались все это время в чаще? Собирали маргаритки?»

 

Филипп

Филиппа II Испанского называли первым современным королем, поскольку он страдал от атеросклероза. Филипп был знаменит тем, что никогда не предавался забавам, считая, что веселье – бессмысленная трата драгоценного времени. Посему он предпочитал проводить по двенадцать часов в день в своем кабинете, сочиняя меморандумы на маленьких клочках бумаги.

Филипп II был сыном короля Карла V и Изабеллы Португальской. Карл V очень любил рыбу.

В 1556 году он отрекся от престола и удалился в Эстрамадуру, где в неимоверном количестве поедал жареные анчоусы, пироги с угрями, омлеты с сардинами и просто любую рыбу.

В свое время Карл V был наиболее могущественным правителем на земле. Он владел большей частью Европы и немалой частью Америки и, тем не менее, ни у кого не вызывал восхищения. Для большинства он так и остался просто стариком, любящим рыбу.

Умер он в 1558 году, оставив после себя четыре пары напольных часов, шестнадцать – наручных, четырнадцать валиков под пуховые подушки, тридцать семь подушек, маленькую коробочку для хранения засушенных лимонных корочек или тыквенных цукатов, четыре безоаровых камня для излечения от чумы, шесть мулов, маленькую одноглазую лошадь, двадцать семь пар очков, какие-то старые пуговицы и Филиппа II.

Филипп был мрачный и молчаливый мальчик с нормальной розовой кожей, рыжими волосами и голубыми глазами, расположенными слишком близко друг к другу. Он любил науки, особенно математику.

Филипп вырос в маленького человека с габсбургским ртом и рыжеватой бородкой. Тициан рисовал его портрет трижды, однако результаты были так себе.

Как на те времена, Филипп одевался скромно, предпочитая простой белый и черный вельвет, а также бриллианты, ювелирные украшения на каждом запястье, несколько золотых цепей на шее и несколько ниток жемчуга, висящих на стратегических местах то здесь, то там. Он также знал, что такое страусовые перья.

С возрастом Филипп подустал от одевания и обходился одеждой из черного вельвета, расшитой галунами, украшенной золотыми кантами и серебряной бахромой. Затем он принял кое-какие законы, ограничивающие стремление других людей изысканно одеваться.

Он утверждал, что они не должны украшать свои одежды орнаментальной сдвоенной строчкой, шейными платками или узорами из лоскутков. После принятия этих законов такой одежды стало гораздо больше.

Филипп не был мотом и любил составлять сметы. Он исписывал целые страницы цифрами, подсчитывая ожидаемые доходы на предстоящий год и уже произведенные затраты. Естественно, это ни к чему хорошему не приводило. Он бодрствовал по ночам, составляя новые меморандумы, и провозглашал, что желает добраться до сути вещей. В этом он был прав.

Филипп тяготел к высокомерию. Он заставлял каждого, кто обращался к нему, становиться на колени. Отвечая, часто не заканчивал фразы, обрекая своих собеседников на мучительные догадки о недосказанном.

Кроме управления Испанией и Нидерландами, у Филиппа хватало хлопот с Мавританией и с обращенными в христианство маврами, которые настаивали на сохранении старинного магометанского обычая – купания. Филипп ненавидел купание еще больше, нежели аппликации в одежде, поэтому он учредил наказание за первое нарушение закона – тридцать дней заключения и большой штраф, которое удваивалось при повторном купании.

За третье купание мавр приговаривался к пожизненному заключению, но он, как правило, умудрялся удирать с мест заключения и купаться снова. Что прикажете делать с таким народом? Мавры были, наконец-то, изгнаны Филиппом III. Оставлять их дальше в составе империи не имело смысла.

Хотя Филипп II и не придавал женитьбе такого уж большого значения, он делал это четыре раза, исходя из чувства долга. Его первая жена была Мария Португальская, которая умерла в молодости. У них родился несносный мальчишка, названный Доном Карлосом, который часто устраивал кроликам пытки и вообще кончил плохо. Вторая жена Филиппа – королева Англии Мария Тюдор – не любила шуток, впрочем, как и Филипп. Следующими удачливыми девушками оказались Елизавета Валуа и одна из его племянниц по имени Анна. Говорят, Филипп был хорошим мужем: он любил поспать после обеда, а это помогало делу.

К 1588 году с королевой Елизаветой что-то надо было делать. Она перепотрошила испанскую казну, присвоив немало золотишка Филиппа, отрубила голову нескольким его друзьям и каждый раз потешалась, когда ей напоминали об этом. Это расстроило его и он в бешенстве разразился меморандумом.

Филипп ничего не знал об устройстве кораблей и потому построил «Непобедимую армаду». Во главе ее он поставил герцога Медину-Седония, который разбирался в таких делах еще меньше его. Герцог Медина-Седония никогда до этого не отправлялся в море на корабле, однако заявил, что он все же попытается это сделать.

«Армада» была гордостью Филиппа. Герцог направил ее прямо к берегам Англии, где ее почти полностью уничтожили англичане и сильный шторм. Герцог Медина-Седония был весьма раздражен случившимся и к тому же страдал от морской болезни.

Когда герцог возвратился домой, соотечественники принялись его обвинять. Но вопли этих жалких людишек до него просто не доходили.

Филипп был большим поклонником дипломатии, или искусства лжи. Ему все же удалось обманывать каких-то людей какое-то время.