1. КОЛУМБ, ВИКИНГИ И СКРЕЛИНГИ

День 12 октября отмечается в Соединенных Штатах Америки как национальный праздник. В этот день в 1492 г. Колумб открыл Новый Свет. Поскольку он думал, что открыл Индию, то назвал местных жителей "индиос", индейцами. Название "Америка" было дано новому континенту гораздо позже — по имени путешественника Америго Веспуччи.

В честь Колумба в США названы многие города, гора, река, университет и бесчисленное множество улиц, кинотеатров, аптек. День Колумба — день парадов и веселья. Но ни в одну годовщину не было таких бурных демонстраций, как в 1965 г. Одна из газет писала: "На улицах Нью-Йорка в течение пяти часов царил транспортный хаос". В демонстрациях участвовали в основном американцы итальянского происхождения, протестовавшие против одной давно известной теории, внезапно получившей новые доказательства в свое подтверждение, к которым следовало отнестись со всей серьезностью. Как раз за два дня до Дня Колумба в "Нью-Йорк тайме" не без расчета была опубликована статья, взбудоражившая умы италоамериканцев, которые никак не хотели уступать приоритет своего генуэзца Колумба. Ибо статья, датированная "Нью-Хейвен. 10 октября", начиналась сенсационным утверждением:

"Ученые Иельского университета сообщили сегодня утром о самом поразительном картографическом открытии века — находке единственной доколумбовой географической карты тех стран Нового Света, которые были открыты в XI в. Лейфом Эрикссо-ном". Рядом со статьей была опубликована карта. Никаких сомнений: в левом верхнем углу отчетливо было обозначено — "Вин-ланд" (название, под которым, как теперь точно установлено, имеется в виду часть Северной Америки). Ученые Иельского университета относили время создания карты "примерно к 1440 г.", то есть к периоду, более чем на пятьдесят лет предшествовавшему открытию Колумба. А то, что они избрали датой первой публикации карты для сведения общественности в "Нью-Йорк тайме" именно вторник 12 октября — День Колумба, особенно возмутило Итальянское историческое общество Америки, увидевшее в этом не только открытый вызов, но и бестактность.

Откуда же внезапно появилась эта удивительная карта?

О том, что Северную Америку открыл не Колумб, а викинги — за 500 лет до него, на протяжении нескольких десятилетий говорят все школьные учебники. Но то, что 10–15 млн. жителей Северной Америки итальянского происхождения сбрасывают со счетов путешествия викингов, объявляя их всего лишь легендами, и продолжают ежегодно чествовать Колумба, не лишено иронии. Поскольку, во-первых, твердо не установлено, был ли вообще Колумб итальянцем, и, во-вторых, поскольку твердо установлено, что Колумб не только не ступал на землю североамериканского континента, но ни разу даже издали не видел его. Он открыл лишь острова, лежащие перед Центральной Америкой. Да и сам южноамериканский континент он увидел только во время своего третьего путешествия, в 1498 г. Однако за год до этого — 24 июня 1497 г. — Джон Кабот из Англии действительно вновь открыл Северную Америку. Он высадился на мысе Болд в Ньюфаундленде, затем обошел под парусами мыс Рейс, но вопреки тому, что долгое время утверждали многие историки, он так и не смог исследовать побережье Северной Америки до мыса Хаттерас и вынужден был возвратиться за недостатком времени (согласно последним научным данным, которые письменно сообщил автору этих строк адмирал С. Е. Морисон из Кембриджа 3 декабря 1969 г.).

Если бы кого и следовало чествовать как первооткрывателя Северной Америки (не принимая при этом во внимание ни викингов, ни других мореплавателей более позднего времени), то им должен был бы быть Джон Кабот и уж ни в коем случае не Колумб. Весь комизм ситуации состоит в том, что итальянцы с большим основанием могли бы гордиться Джоном Каботом, поскольку в действительности его звали Джованни Кабото и был он итальянцем, состоявшим на английской службе.

Что же касается Колумба, то вопрос о его национальности в общем не совсем ясен. Вероятно, он родился в Генуе. Но нет никакой уверенности в том, что его родители были итальянцами. Первым известным нам событием его жизни было морское сражение у мыса Святого Винсента, в котором он принимал участие четырнадцатилетним юношей, причем на стороне португальцев против Генуи. Позже он всегда называл себя по-испански — Кристобаль Колон и никогда на итальянский манер — Кристофоро Коломбо. Ни в одном из оставшихся после него документов нет ни строчки, написанной им по-итальянски. Даже письма братьям и генуэзским властям написаны им по-испански. К тому же его братья называли себя сами испанскими именами Бартоломе и Диего.

Следует заметить, что все эти версии лишены доказательств, а потому составители школьных учебников и члены Итальянского исторического общества Америки могут не беспокоиться — никто не собирается отнимать у них Колумба. Хотя Колумб никогда не видел североамериканского континента и до конца своих дней полагал, что открыл Индию, он вместе с тем остается главной фигурой эпохи Великих географических открытий. Значимость его открытий перед историей намного выше, чем заслуги викингов. Но чтобы это понять, следует немного подробнее рассказать о норманнах.

Карта мира времен Колумба (1503 г.). Заблуждение Колумба, считавшего, что он открыл Индию, разделяет и картограф: на карте Новый Свет соединен с Азией.

Однако вначале еще раз о Колумбе, чтобы объяснить, почему нашу книгу о первых американцах мы начинаем именно с него. Колумб был первым, по чьему приказу было проведено подробное изучение вновь открытых земель и их населения, причем такое основательное, что еще в 1906 г. американский антрополог Эдвард Гейлорд Бурн назвал его, быть может впадая в чрезмерное преувеличение, "основоположником американской антропологии".

Эта для нас одна из наиболее интересных сторон жизни Колумба известна очень мало. Мы хотели бы проиллюстрировать ее лишь одним примером высказыванием, взятым из биографии Фернандо Колона, сына Колумба, в котором дословно передается рассказ великого мореплавателя1.

"Мне стоило большого труда разобраться в том, во что верят островитяне и знают ли они, куда попадут после смерти. Особенно меня заинтересовал Каонабо верховный вождь Эспаньолы — пожилой мужчина, обладавший обширными знаниями и живым умом. Они его соотечественники полагают, что после смерти попадут в заветную долину, о которой каждый уважаемый касик знает, что она находится на его прародине. Они думают, что встретят там своих отцов и остальных предков. Будут иметь яства и женщин, а их жизнь будет полна веселья и радости. Все это изложил подробнее в своем докладе некий брат Рамон (Рамон Пане), знавший их язык. По моему приказу он описал их обычаи и собрал сведения о событиях прошлых дней. И хотя многое в, его описании переплетается с мифами и нет в нем никакой пользы, все же важно, что каждый из них верит в свою судьбу и в бессмертие души".

Можно предположить, что эти слова Колумба и сообщения упомянутого брата Района Пане во многом способствовали тому, что их католические величества и церковь поторопились объявить индейцев "людьми". В наши дни это звучит невероятно, но, поскольку существование "краснокожих" нельзя было объяснить с помощью Библии, вначале существовали большие сомнения в том, можно ли вообще считать индейцев людьми.

Однако вернемся к карте Винланда. Ее находка явилась чистейшей случайностью. Как сообщил Томас Марстон из Йельского университета: "В октябре 1957 г. антиквар Лоуренс Уиттен из Нью-Хейвена показал моему коллеге Александру О. Вайтору и мне тонкий томик, заново переплетенный в телячью кожу. В нем была карта мира, включавшая Исландию, Гренландию и Винланд, а также неизвестное до сих пор описание посольства Иоанна Пла-но де Карпини к монголам в 1245–1247 гг. Мистер Уиттен рассказал, что приобрел книгу из европейской частной коллекции"2.

Рукопись, содержавшая описание путешествия в Монголию, так называемое "Сообщение о татарах", в данном случае нас не интересует. Изучением карты специалисты занимались около 8 лет. Затем, незадолго до Дня Колумба, они сделали сенсационную публикацию. Причем умы читателя особенно взволновал текст, находившийся в левой верхней части карты. Он гласил: "С божьей помощью спутники Бьярни и Лейф Эйрикссон после долгого путешествия, предпринятого ими с острова Гренландия в южном направлении, в самые отдаленные части Западного океана, прошли под парусами через льды и открыли новую очень плодородную страну, где растет даже виноградная лоза, и потому назвали ее Винланд…"

В предисловии к публикации 1965 г., носившей название "Карта Винланда", Вайтор пишет: "Карта Винланда представляет собой древнейшее из известных и сохранившихся до наших дней картографических изображений всех частей обеих Америк. На ней удивительно точно нанесены очертания Гренландии, и можно полагать, что сделано это на основе конкретных данных. Если, как предполагает мистер Скилтон, эта часть карты была составлена на севере, возможно в Исландии, то она представляет собой единственный сохранившийся образец средневековой скандинавской картографии. Согласиться с этими выводами — значит допустить далеко идущие последствия, имеющие значение как для истории картографии, так и для истории мореплавания викингов".

"Согласиться с этими выводами…" — пишет Вайтор. Неужели после восьмилетнего изучения карты еще возникали сомнения? Он добавляет: "Поскольку история создания карты полностью не выяснена, нет абсолютного и неопровержимого доказательства, что она не является позднейшей подделкой". И далее он пишет: "Были применены все доступные методы исследования, не ведущие к повреждению или уничтожению рукописи", а затем выражает свое и коллег глубокое убеждение в том, что карта, с ее ясными очертаниями побережья, является подлинной, что составлена она около 1440 г. и, вероятно, основывается на еще более древних источниках.

Крайняя осторожность ученого — особенно в деле изучения истории викингов имеет основания. В свое время появилась подделка (а может быть, и нет), вызвавшая большую сенсацию п многолетние научные споры: так называемый "Кенсингтонский камень".

Факт открытия викингами Северной Америки до Колумба был признан еще в прошлом столетии, хотя это признание опиралось только на средневековые скандинавские саги, передававшиеся из уст в уста и впервые записанные в тринадцатом столетии.

Всех удивило, что содержание саг вдруг было подкреплено "каменным" документом, свидетельствовавшим, что норманны задолго до Колумба побывали на североамериканском континенте.

В конце 1898 г. шведский эмигрант фермер Олаф Охман недалеко от Кенсингтона в штате Миннесота нашел под корнями осины большой обтесанный камень. Камень имел приблизительно 75 см в высоту, 40 см в ширину и толщину около 15 см. Он напоминал могильную плиту. Десятилетний сын фермера первым заметил, что на камне высечены странные письмена. Для экспертизы пригласили соседа, и началась затянувшаяся до наших дней дискуссия о "Кен-сингтонском камне". В ней с энтузиазмом приняли участие люди самых различных стран гспециалисты и любители, профессионалы и непрофессионалы. Надпись на камне скандинавские руны — вскоре расшифровали. Она гласила: "[Нас] 8 готов [то есть шведов] и 22 норвежца [участников] разведывательного плавания из Винланда на запад. Мы остановились у двух шхер в одном дне пути к северу от этого камня. Мы [ушли] на один день и ловили рыбу. Потом мы вернулись, нашли 10 [наших] людей окровавленными и мертвыми. [Благоденствуй, Дева Мария], избавь нас от зла! Десять человек из нашего отряда остались у моря, чтобы присматривать за нашими кораблями [или за нашим кораблем], в 14 днях пути от этого острова. Год 1362".

С самого начала мнения резко разделились. Одна группа со всей категоричностью заявляла, что камень — это подделка. Другая с неменьшей категоричностью признала его подлинным. В то время появилось множество совершенно фантастических, но снабженных "достоверными" доказательствами историй о высадках викингов. По этому поводу Лоуренс Стифил, профессор истории в Миннесотском университете, проживавший недалеко от места находки камня, сказал в 1965 г., что спор очень напоминает ему метод творчества, изложенный великим юмористом Марком Твеном в предисловии к рассказу "Притча о лошади". "Я снабдил эту книгу некоторыми анахронизмами, выдуманными историческими событиями и т. п., чтобы помочь себе в изложении трудных мест. Это не моя идея. Я заимствовал ее у Геродота. Геродот говорил — во всяком случае, так пишет Марк Твен, — что лишь очень немногие события происходят в нужное время, а масса событий и вовсе не происходит. Поэтому задача сознательного историка состоит в том, чтобы втихомолку устранять эти недостатки"3.

Не входя в рассмотрение детальной и часто весьма остроумной аргументации приверженцев обеих сторон, сообщим читателю лишь о двух из многих опубликованных к настоящему времени книгах, где собраны и яростно защищаются все "за" и "против". "За" выступает Ялмар Род Холанд, ставший в 1907 г. владельцем "Кенсингтонского камня" и посвятивший всю свою жизнь защите его подлинности. Он написал о камне много книг и самую значительную из них назвал: "Доколумбов крестовый поход в Америку" (Нью-Йорк, 1962 г.). Наиболее солидная работа, направленная "против", вышла из-под пера профессора скандинавских языков Калифорнийского университета Эрика Валгрена, скандинава по происхождению, подчинившего свои национальные чувства научной добросовестности. Его книга называется: "Кенсингтон-ский камень — разгаданная тайна".

В наши дни большинство компетентных ученых считают "Кен-сингтонский камень" подделкой и относят его не к 1362 г., а к XIX столетию. Их доводы солидны и убедительны. Но следует иметь в виду, что это всего-навсего косвенные улики. Прямого доказательства подделки камня добросовестный Валгрен так и не смог привести, ибо он не сумел ответить на вопрос: кто и зачем подделал камень? Особый интерес представляет вопрос "зачем", то есть о возможных мотивах подделки.

Как бы то ни было, мы сегодня спокойно можем отложить документы, относящиеся к этому спору, и фактами, а именно археологическими, доказать, что викинги высаживались и селились в Северной Америке до Колумба и Кабота. Предварительно же попытаемся сделать краткий обзор того, о чем рассказывают саги.

Деяния викингов никак не вмещаются в наши представления о "культуре" или "высокой цивилизации". Это был народ разбойников, высшей формой объединения которого являлся клан. На великолепных кораблях с превосходным оружием викинги плыли за моря и океаны: на запад — в Америку, на юг — до Сицилии, на восток вдоль всего течения Волги. Там, где ступала их нога, пылали города, рекой лилась кровь и трупами был отмечен их путь.

Их дела стали легендой, о них на протяжении столетий вели речь у очагов стран Северной Европы сказители саг, пока они наконец не были записаны.

Содержание саг чрезвычайно сухо: перечисляются факты и полностью отсутствует эпический размах поэм Гомера. Величие и слава героев воспеваются очень сдержанно. В сагах нисколько не затушевываются отрицательные моменты. Например, в них говорится, что викинги в Исландии были согласны принимать крещение только в горячих источниках, поскольку отважные воины "очень не любили холодную воду". Или другой пример. Из саг мы узнаем о том, что Эйрик Рыжий, возвратившись с открытого им острова, который собирался заселить в ближайшие годы, сообщил своим соотечественникам, что открыл Грюнланд (Зеленую страну — Гренландию). Он сознательно дал такое красивое название этому почти полностью покрытому льдом острову, дабы привлечь туда будущих поселенцев. В наши дни к помощи такого трюка сплошь и рядом прибегают маклеры по продаже земельных участков.

Для нас особенно важны прежде всего "Гренландская сага" и "Сага об Эйрике Рыжем", ибо именно в них идет речь об открытии Америки и о первой встрече викингов с коренным населением. Как повествуют саги, это было открытие "Винланда" — страны винограда.

Важно отметить, что оно было сделано совсем не так, как открытие Колумба, а, образно говоря, скачками. Исходным пунктом была Норвегия. Скачки же следовали через Фарерские острова, Исландию и Гренландию. Первым викингом, увидевшим Гренландию, был, вероятно, человек по имени Гуннбьерн, которого загнал на запад неблагоприятный ветер. Первым же осел в Гренландии Эйрик Рыжий. Он поселился в бухте, названной Эйриксфиорд, где основал укрепление Братталид. Мы знаем достоверно о существовании двух укреплений — "Западного поселка" и "Восточного поселка". Последний был назван не совсем удачно, ибо был расположен в той же части острова, что и "Западный поселок", но лишь западней мыса Фарвель, южной оконечности Гренландии.

Эйрик Рыжий приплыл в Гренландию, будучи изгнан из Исландии за многочисленные убийства. Его сын Лейф Эйрикссон учился в Норвегии и вернулся в Гренландию, имея на руках королевский указ крестить поселенцев. Это ему великолепно удалось сделать с помощью матери — она построила первую церковь в Западном полушарии. С отцом же, называвшим патеров не иначе как тунеядцами (в английском переводе это звучит даже как "пакостники" и, еще короче, как "паразиты"), ему повезло меньше.

Остатки этой первой церкви были обнаружены датским археологом Кнудом Крогом, а в 1967 г. мировую прессу обошли фотографии обнаруженных там скелетов, без сомнения принадлежавших проживавшим там викингам, которые и открыли Америку. Удивляет лишь сразу высказанное утверждение, будто один из скелетов представлял собой останки Лейфа Эйрикссона — первого путешественника на Американский континент, который после своего открытия возвратился умереть на родину.

Согласно саге, Лейф первым открыл Новый Свет, после того как другой норманн — Бьярни, сын Херьюлфа, — его увидел. В сопровождении 35 спутников, одним из которых был "южанин", возможно, немец по имени Тюркер или, во всяком случае, человек, говоривший по-немецки, Лейф в 1000 г. н. э. отправился под парусами на разведку. Сначала он увидел каменистое побережье, названное им "Хеллуланд" (Валунная земля). Это была Баффинова Земля. Далее он двинулся на юг и открыл побережье, сильно заросшее лесом. Он назвал эту землю "Маркланд" Лесная земля (теперешний Лабрадор). Затем он поплыл дальше на юг и достиг третьей земли, которую нарек "Винланд". Впрочем, история ее названия заслуживает особого внимания.

Когда путешественники прибыли в эту третью по счету страну, она показалась им настолько красивой и плодородной, что викинги остановились там и построили дома. Через короткое время они двинулись дальше. Однажды человек по имени Тюркер исчез. Лейф отправился на розыски. Они продолжались недолго. Вскоре он встретил Тюркера. Тот вел себя очень странно и корчил гримасы. Короче говоря, он производил впечатление совершенно пьяного человека. На вопрос, чем вызвано такое поведение, тот сообщил удивительную новость: он обнаружил виноград. Когда в его рассказе усомнились, Тюркер возмущенно заявил, что он как-никак южанин и знает толк в винограде. Поэтому Лейф назвал страну Винланд.

Независимо от того, был ли виноград или его не было, Тюркер, надо полагать, был шутником, ибо никому еще не удавалось опьянеть от винограда. Но мы еще вернемся к этому вопросу.

Во всяком случае, по поводу названия "Винланд" разгорелся многолетний спор ученых. Как известно, дикий виноград не растет в этих северных районах Америки. И что бы ни думали по поводу возможной высадки викингов сомневающиеся критики, следует помнить, что он растет намного южней — на широте штата Массачусетс. Вот так, без каких-либо оснований, но с претензиями на научность кое-кто определил, что так называемый Винланд раскинулся по всему восточному побережью Северной Америки — до самой Флориды. Пришла пора вмешаться в этот спор человеку, который, вместо того чтобы заниматься полемикой, еще раз непредвзято изучил бы дошедшие до нас сведения. И этот человек явился.

Как поведал о нем позже читателям своей книги Эйрик, граф Оксенстерна, этот исследователь истории викингов 4 "явился, полный энергии первооткрывателя, жажды приключений и внимательной любознательности". Первое же, что предпринял седовласый норвежец, не имело ничего общего ни с открытиями, ни с приключениями. Он поехал на самом обычном рейсовом автобусе из Нью-Йорка в Род-Айленд и начал свои исследования с прогулки.

Хельге Ингстад, о котором: идет здесь речь, до этого занимался исследованием Гренландии и выдвинул гипотезу о том, где следует искать Винланд. Когда в 1960 г. он собрался в свою первую экспедицию па поиски остатков поселений викингов (до 1964 г. он совершил 5 таких экспедиций совместно с учеными 5 стран), компетентные специалисты подняли его, как всякого новичка, на смех. Поиски поселения, являвшегося, всего вероятнее, единственным на всем побережье протяженностью 2500 км, сравнивали с поисками иголки в стоге сена. Но уже его скромная автобусная поездка в Род-Айленд дала первый результат. Там в давно заброшенном угольном шурфе он нашел кусок антрацита, совершенно схожий по качеству с другим таким же куском, который был до этого обнаружен археологами в самом глубоком нижнем слое одного из домов в Гренландии — в доме викинга Торфинна Карлсефни, жившего на острове около 1000 г. н. э. Этот кусок антрацита был для ученых загадкой, поскольку антрацита в Гренландии нет. Может быть, Торфипн привез его из Род-Айленда? А почему бы и пет?

Ингстад поехал отнюдь не наугад, как думали многие. Он разработал план поисков, включавший с самого начала обследование Ньюфаундленда. Он еще раз задумался над происхождением слова "Винланд" и беспристрастно поставил вопрос: действительно ли слово "Винланд" должно означать "Страна вина".

Ингстад обнаружил в сагах так много противоречий (к их числу относится и сомнительный рассказ Тюркера о вине), что сразу же смог установить, что вино можно приготовить (а его именно так и готовили!) из так называемой тыквенной ягоды, растущей на побережье Америки намного северней мест произрастания винограда, а также из смородины, которая даже называется по-шведски "винная ягода". Он сделал еще один решительный шаг в избранном направлении. Ингстад поставил под сомнение весьма распространенную точку зрения о том, будто "вин" обязательно означает "вино". Он доказал, что "вин" в переносном смысле издавна означало "богатая страна", "плодородная земля", "страна лугов и пастбищ". В плодородных районах Норвегии и Дании названия многих местностей начинаются со слога "вин", хотя там вообще никогда не произрастал виноград.

В сопровождении своей жены Анны Стайн и дочери Бенедикты Ингстад часто отправлялся на север США. Иногда он путешествовал в собственном боте, спроектированном судостроителем, который построил знаменитый полярный корабль Нансена "Фрам", мимо мыса Код, Бостона вплоть до Мэна н Новой Шотландии. И нигде он не обнаружил условий, сходных с теми, что были описаны в сагах. Так продолжалось до тех пор, пока он не добрался до Ньюфаундленда!

Походы викингов (около 1000 г. н. э.). Маршруты, нанесенные на карту, свидетельствуют, что викинги, в противоположность Колумбу, достигли Нового Света не сразу, а продвигаясь от острова к острову.

Не имея возможности подробно рассказать здесь о его многолетнем упорном труде, я должен ограничить себя коротким сообщением о заключительном этапе, позволившем решить проблему "Винланда". На северной оконечности Ньюфаундленда, около крошечной рыбачьей деревушки со странным названием "Ланс-о-Мидоуз", Ингстад обнаружил развалины, которые, вне сомнения, не принадлежали ни индейцам, ни эскимосам, ни старым китобоям. Полуфранцузское-полуанглийское название деревни означает в переводе "Бухта среди лугов". Ее положение совпадает с описанием места высадки викингов, содержащимся в сагах, хотя деревня и нанесена на карты только в прошлом столетии.

Ингстад раскопал восемь больших и малых домов, вернее, остатки их фундаментов. Кроме них, он обнаружил кузницу и яму для выжигания угля. Так называемый "длинный дом" имел много помещений площадью 20 на 16 м. Было найдено очень мало предметов обихода, но с археологической точки зрения они говорили о многом. Он нашел обработанное железо, полученное из так называемой болотной руды, встречающейся кусками в озерах, ручьях или на заболоченных лугах. Она превращается в железо в ходе металлургического процесса, хорошо знакомого скандинавам и совершенно неизвестного ни индейцам, ни эскимосам. Кроме того, Ингстад обнаружил сплав меди, также неизвестный коренным жителям Америки, обрабатывавшим медь только ковкой. Когда же нашли самый важный предмет, участники раскопок на радостям обнялись. Этим предметом было маленькое пряслице из мыльного камня (стеатита). Такие же пряслица для веретен применялись ранее в Гренландии и Норвегии.

Не менее двенадцати раз с помощью метода радиоуглеродного датирования (или, как его еще называют, с помощью радиоактивного углерода — С14, подробнее о нем см. гл. 8) определялся возраст обнаруженного древесного угля. Результаты каждый раз были приблизительно одинаковы: остатки угля появились около 1000 г. н. э. Это была дата, упоминавшаяся в сагах о путешествие Лейфа.

Больше не было сомнений, что "длинный дом" — это дом Лей-фа Эйрикссона. Оттуда он уходил на рыбную ловлю и охоту. У этого очага (место печи было определено точно) он ужинал в круп своей дружины. Здесь рассказывали о подвигах, и эти сведения, переходя из уст в уста, попадали в Гренландию и Исландию, в Норвегию, где в конце концов становились сагами. Этот дом он оставил родственникам, когда возвратился в Гренландию, чтобы умереть на родине. Но однажды дом был объят пламенем. На это указывает большое количество сохранившихся остатков древесного угля. Может быть, к тому времени он уже был покинут хозяевами? Может быть, его сожгли аборигены? Этого мы не знаем.

Хельге Ингстад, потомок норманнов и удачливый археолог в конце своего доклада сообщает с осторожностью ученого, оставляющего проблему открытой:

"По совокупности обнаруженного материала можно заключить что норманны, проживавшие около тысячи лет назад в Ланс-о Мидоуз, идентичны первооткрывателям Винланда, описанным I исландских сагах. Также вероятно, что они проживали там, где Лейф Эйрикссон построил свои "большие дома". Мы предполагаем, что Виналанд, описанный в сагах, являлся северным Ньюфаундлендом"5.

Так считает ученый. Отцы же города Бостона предвосхитили этот вывод — еще в 1887 г. они воздвигли в нем памятник Лейфу Эйрикссону.

Викинг, сражающийся с гренландским "пигмеем". Рисунок — чистейшая фантазия Олауса Магнуса (XVI в.)

Нетерпеливый читатель может спросить: когда же наконец мы перейдем к американской археологии, об истории которой обещали рассказать в нашей книге. Отвечу на это: во-первых, упомянув о раскопках Джефферсона и поисках в Ланс-о-Мидоуз, мы уже указали на два примера археологических работ, проведенных в Америке. Во-вторых, такая предыстория необходима нам, поскольку американская археология (вернее, археология в Америке) находится в особом положении. В отличие от европейской археологии она является подразделом антропологии — науки о людях вообще, в то время как археология в Европе началась с изучения памятников материальной культуры и письменности и ее в любом случае следует считать подразделом всеобщей истории.

Своеобразие американской археологии и тот факт, что своими истоками она уходит в антропологию, заставляют нас начать повествование с рассказа о первом знакомстве с культурами, значительно позже пробудившими к себе археологический интерес. В коротком рассказе о деяниях Колумба мы цитировали слова энтузиаста-ученого, назвавшего Колумба первым американским антропологом, поскольку тот сразу же приступил к описанию нравов и обычаев коренного населения. Именно в связи с деятельностью Колумба, против которого в наши дни так часто пытаются использовать викингов, уместно задать вопрос: а что, собственно, смогли рассказать нам о коренном населении Винланда эти отчаянные мореплаватели и первые европейские поселенцы Америки?

Ответ гласит: чрезвычайно мало! Они назвали аборигенов непонятным именем, а их сообщения- неясны и малоутешительны. После Лейфа в Америку прибыли: Торфинн Карлсефни, Тор-вальд Эйрикссон и его жена, женщина-фурия по имени Фрейдис, дочь Эйрика Рыжего. Экспедиция, предпринятая Торвальдом Эйрпкссоном, закончилась неудачей.

Брат Лейфа Торвальд отплыл на его корабле в Ньюфаундленд, там он перезимовал в доме Лейфа и предпринял несколько разведывательных экспедиций. Однажды на морском берегу норманны наткнулись на три перевернутые лодки, под которыми скрывались девять аборигенов. Викинги без промедления напали на них и всех перебили. Только одному аборигену удалось бежать. Этот непостижимый поступок можно объяснить лишь характером норманнов. Он не имеет ничего общего с разумом. Как и следовало ожидать, этот безрассудный поступок принес свои горькие плоды. Аборигены приплыли на множестве лодок, сделанных из шкур, напали на викингов и осыпали их градом стрел. Одна из них вонзилась в грудь Торвальда. Он выдернул стрелу, приказал спутникам отступить и умер.

Это почти все, что мы знаем о первой встрече "бледнолицых" с коренными жителями, которых пришельцы назвали странным именем — "скрелинги".

Торвальда, вероятнее всего, убили в 1007 г. н. э. В 1020 г. один из викингов по имени Торфинн Карлсефни, прибывший в Гренландию из Норвегии, отправился в Винланд. Его сопровождали 60 мужчин, 5 женщин и много скота. Сохранились различные данные, но в любом случае надо полагать, что это была самая крупная экспедиция. Вероятно, норманны собирались основать большое поселение. Они перезимовали в доме Лейфа Эйрикссона, а на следующее лето вновь встретились со скрелингами. Когда первый скрелинг появился из леса, скот начал мычать. Это так напугало пришельцев, что они в панике бросились бежать, но не обратно в лес, а в ближайшие дома викингов, вокруг которых стояла охрана. Далее встреча проходила мирно. Завязалась даже меновая торговля. Сначала скрелинги хотели заполучить чудесное оружие викингов, но потом довольствовались молоком, которое им очень понравилось. Сами они предлагали для обмена в основном шкуры.

Но Карлсефни был недоверчив и построил вокруг своего дома частокол. Вскоре у него родился сын — первый белый американец, имя которого дошло до нас. Его звали Снорри!

Скрелинги пришли вновь. На этот раз они были многочисленней и назойливей. Когда один из скрелингов попытался украсть оружие, он был убит воином Карлсефни. Викинги сразу же стали готовиться к бою, ибо теперь они ждали нападения. В саге говорится:

"Вскоре скрелинги пришли на место, которое тот (Карлсефни) выбрал для боя. Началась битва, и много скрелингов полегло. Среди них был один высокий и видный мужчина, и Торфинн подумал, что это их предводитель. Вдруг один из скрелингов поднял топор и на мгновение остановил на нем взгляд. Затем он размахнулся и ударил топором одного из своих. Тот упал мертвым. Тогда высокий мужчина взял топор, посмотрел на него и забросил далеко в озеро. Затем скрелинги что есть мочи бежали в лес. Так закончился бой с ними".

Согласно "Гренландской саге", Карлсефни пробыл в Винлан-де два, а согласно "Саге об Эйрике Рыжем" — три года.

Последняя экспедиция в Винланд, о которой нам рассказывает "Гренландская сага", была, без сомнения, самой драматичной. Из саги мы узнаем о прямо-таки нечеловеческой злобе женщины, носившей имя Фрейдис. Надо полагать, у ее мужа был слабый характер, ибо именно Фрейдис уговорила его и двух своих братьев, прибывших из Норвегии вскоре после возвращения Карлсефни в Гренландию, отправиться на поиски приключений. Они поплыли на Ньюфаундленд, где вскоре после прибытия началась ссора Фрейдис с братьями. Она хотела завладеть большим кораблем братьев. Однажды ночью она нарочно полураздетая посетила братьев, разбудила их и мирно поговорила с удивленными мужчинами о кораблях. Затем она вернулась к мужу.

"Она легла в постель с холодными ногами. Торвальд проснулся и спросил: почему ты такая холодная и мокрая? Она взволнованно отвечала: — "Я только что была у братьев, чтобы поговорить с ними о продаже их корабля потому, что очень хотела бы иметь больший корабль. Но они рассердились, избили меня и надругались надо мной. А ты, тряпка, не сумеешь отомстить ни за мой, ни за свой позор. Как жаль, что мы далеко от Гренландии. Но я расстанусь с тобой, если ты за меня не отплатишь".

Торвальд не выдержал упреков. Он разбудил своих людей и призвал их к оружию. Те повиновались и пошли к дому братьев. Ворвавшись туда, они напали на спящих, связали их, а затем вывели одного за другим во двор. Выходивших по приказу Фрейдис тут же убивали. Вскоре все схваченные мужчины были мертвы. В живых остались только женщины. Их никто не хотел убивать. Тогда Фрейдис сказала: "Дайте мне топор". Ей повиновались. Она зарубила пятерых оставшихся в живых женщин и ушла только тогда, когда все они были мертвы.

Отвратительная история. Пережившие эту драму вернулись домой. И хотя Фрейдис подкупила своих дружинников, один из них рассказал о совершенном преступлении. Лейф узнал правду, приказав подвергнуть пытке ее спутников. После этого Фрейдис изгнали.

Эта кровавая история рассказана здесь только потому, что она завершает путешествия в Винланд. Так по крайней мере рассказывается в сагах. О самом же важном для нас — об аборигенах — эпизод с Фрейдис ровным счетом ничего не говорит.

Кем же были эти скрелинги?

Если собрать воедино все высказывания ученых, сделанные о них за последние десятилетия, то получится объемистая книга.

Если же взять только то, о чем рассказывают саги, то не наберется и страницы.

Проблема остается открытой. Речь идет о вопросе, представляющем большой интерес для антропологов и этнологов: кем же были скрелинги? Индейцами или эскимосами?

"Сага об Эйрике Рыжем" описывает их так: "Это были маленькие и коварные людишки. У них были большие глаза, скуластые лица и жесткая шевелюра".

Во время одного из путешествий на север Карлсефни нашел пятерых спавших скрелингов и, как повелось у викингов, сразу же перебил их. Он обнаружил у убитых деревянные сосуды, наполненные смесью крови и костного мозга. Это блюдо считалось лакомством у эскимосов. Но Ингстад пишет, что видел такую же еду и у североканадских индейцев. Стрелы же, которыми осыпали викингов, свидетельствуют в пользу индейцев.

Слово "скрелинг" само по себе ничего не говорит, хотя в норвежском и исландском языках встречаются подобные слова: scraela — крик или scraelna сморщить. Шутки ради это слово можно было бы перевести как "сморщенный крикун". Но это не поможет установить принадлежность аборигенов к какому-либо определенному народу. Проще всего предположить, что викинги не делали никакого различия между индейцами и эскимосами и любого встречного аборигена называли скрелингом.

Вопрос остается открытым.

Без ответа остается также вопрос о том, сколько викингов, или хотя бы один из них, добрались до Америки в следующие столетия. Ведь они жили в Гренландии около 500 лет, прежде чем по неизвестной причине исчезли оттуда. В истории открытий успехи приходят волнами. Весьма вероятно, что попытки решить проблему "викинги в Америке", которая за десять лет неожиданно получила такой импульс, вскоре дадут удивительные результаты.

Сегодня же мы можем сказать только одно: высадки викингов в Америке интересны со многих точек зрения. Но они не изменили ни мировоззрения, ни экономических условий жизни коренных жителей Американского континента. Это сделал Колумб, это сделали завоевавшие с юга североамериканский континент испанцы, речь о которых пойдет в следующей главе.

И может быть, брат Лейфа, Торвальд, был провидцем, когда, вырвав стрелу из смертельной раны, произнес свои последние слова. Он сказал: "Вижу, что на моей талии слишком много жира. Мы открыли плодородную страну, но она не принесет нам счастья!"7

 

2. СЕМЬ ГОРОДОВ СИБОЛЫ

Среди испанских завоевателей, вторгшихся в Америку, нашелся один-единственный человек, осмелившийся поднять голос против чудовищных преступлений, которые творились захватчиками в отношении краснокожих. Это был епископ Бартоломе де Лас Ка-сас, написавший в 1552 г. свое "Краткое донесение о разорении Индий".

Только этот человек видел в индейцах равноправных людей, признавал их добродетели, считался с их традициями. Только он отмечал самобытность их культуры, которая по крайней мере в империи ацтеков Мексики и в империи инков Перу была во многом выше и тоньше культуры захватчиков, являвшихся худшими представителями своей страны и своей церкви.

За первооткрывателем Колумбом двинулись завоеватели. Эр-нандо Кортес с горсткой тяжеловооруженных всадников начиная с 1519 г. в течение двух лет сумел разрушить цветущую империю Монтесумы (по словам Шпенглера, он сделал это "подобно тому, как прохожий мимоходом сшибает головку подсолнечнику") и захватил несметные сокровища. Не меньше золота награбил и Франсиско Писарро, уничтоживший в 1533 г. империю Атауаль-пы. Под сенью креста наместники испанской короны творили самые невероятные насилия, убивая и грабя аборигенов.

Лас Касас (1474–1566), который на протяжении сорока лет непосредственно наблюдал эти зверства, говорит об индейцах: "Это люди хрупкого телосложения. Они не переносят тяжелых болезней и быстро гибнут от малейшего недомогания".

Иллюстрация из прошения о лучшем обращении. Оно было подано мексиканскими индейцами испанским властям в 1570 г. (после того как испанцы уже уничтожили миллионы коренных жителей).

Что же делают с ними испанцы? Сначала они крестят их. Затем превращают в рабов и отправляют закованными в цепи — мужчин, женщин, детей — на плантации в рудники. "На протяжении сорока лет они заняты лишь тем, что терзают, душат, истязают, пытают и мучают их. С помощью тысяч столь же новых, сколь редких пыток, которых прежде никому и нигде не доводилось видеть, о которых не приходилось ни слышать, ни читать, они самым зверским образом сживают их со света. Таким путем они добились того, что из населения острова Эспаньола, еще недавно насчитывавшего более 3 млн., которых я видел собственными глазами, сегодня осталось менее чем триста человек. Мы можем считать достоверно установленным, что на протяжении упоминавшихся сорока лет путем тиранического II ДЬЯВОЛЬСКОГО обращения со стороны христиан, о котором шла речь выше, более двенадцати миллионов мужчин, женщин, детей были уничтожены самым жестоким и гнусным образом. Христиане заключали пари друг с другом о тол, кто из них сможет одним ударом меча рассечь человека пополам, проколоть ему пикой голову или вырвать внутренности из живота. Они за ноги отрывали новорожденных от груди матерей и разбивали им головы о скалы. Они сооружали также широкие виселицы, на каждой из которых подвешивали во славу Спасителя и двенадцати апостолов по тринадцать индейцев, затем снизу подкладывали дрова и сжигали всех заживо. Случалось, что некоторые христиане либо из сострадания, а чаще всего из желания прослыть великодушными оставляли в живых отдельных детей и сажали их позади себя на лошадь. Тогда другие испанцы, приблизившись сзади, прокалывали этих несчастных своими копьями пли сбрасывали их па землю и отрубали им ноги своими мечами. Однажды индейцы пришли к нам в гости, принесли с собой провизию и другие подарки… Но вдруг в христиан вселился дьявол, и они без какой-либо причины или малейшего повода изрубили в моем присутствии более трех тысяч мужчин, женщин, детей, сидевших вокруг нас на земле. Сверх того, они повесили более двухсот индейцев, чтобы удовлетворить ненасытную жестокость одного-единст-венного человека — хорошо знакомого мне испанца, который был самым отъявленным злодеем среди других варваров" (настойчивые исследования позволили точно установить имя этого варвара, которое не называет Лас Касас, — Родриго Альбукерке).

Один преследуемый ими касик (старейшина) по имени Хатуэн прибегнул к помощи весьма мрачной символики. Узнав, что у него мало надежды па спасение, он собрал вокруг себя уцелевшую от гибели горстку своих людей и спросил их: "Почему так жестоки испанцы?" И тут же сам дал на него следующий ответ: "Они таковы не только потому, что природа создала их злобными п жестокими. Особая роль здесь принадлежит их богу, которому они поклоняются и которому ыы тоже должны усердно молиться…" "Смотрите, — сказал он, — указывая на стоявшую подле него корзинку, до краев наполненную золотом и драгоценными камнями, вот он бог христиан! Представьте себе это хорошенько, и мы исполним в его честь арейтос (род танца). Возможно, тогда он сжалится над нами и прикажет христианам не мучить нас". "Правильно! Правильно!" — закричали радостно остальные индейцы и тут же начали танец в честь христианского бога и исполняли его до полного изнеможения. Тогда Хатуэй сказал: "Решайте, мы можем поступить с христианским богом, как захотим. Мы можем оставить его у себя, но тогда придут испанцы и все равно отберут его, а нас убьют. Давайте лучше выбросим его в реку!" И тогда они решили похоронить христианского бога — золото в волнах. Надо ли добавлять, что после этого Хатуэй был убит" 1.

Впоследствии прежде всего испанские историки особенно старались выдать Лас Касаса за лжеца. Они объявляли его душевнобольным, вульгарным демагогом, просто ненормальным. Еще в '1963 г. упоминавшийся нами историк Р. Менендес Пидаль называет его "величайшим безумцем и параноиком". При жизни он подвергался гонениям. С трудом ему удалось добиться у Фердинанда V и Карла V отдельных призрачных успехов в защите индейцев. После этого гонения вновь п вновь обрушиваются на него. Он был величайшим из Дои Кихотов. Некоторые из приводимых им цифр могут не выдержать проверки, но новейшие исследования (неиспанских авторов) считают вполне вероятным, что в период конкисты было уничтожено от 15 до 19 млн. индейцев. Даже если обе цифры не являются абсолютно точными, ясно одно: речь идет о миллионах.

Единственным побудительным мотивом этого величайшего в истории человечества массового уничтожения людей являлась жажда золота. Она направлялась и поддерживалась из Испании, королевская власть которой безнадежно погрязла в долгах. Именно эта жажда золота превращала самых благородных, самых искренних и, возможно, руководствовавшихся лучшими стремлениями к мирной колонизации людей в чудовищ, как только их нога ступала на землю Нового Света. О чем, например, совершенно откровенно заявил Кортес, когда после его прибытия в Новый Свет губернатор хотел предложить ему земли для колонизации? "Я прибыл сюда, чтобы добыть золото, а не тащиться, как крестьянин за плугом".

Все, о чем сообщает Лас Касас, происходило в Центральной Америке. Погоня за золотом оправдывалась существованием "Эльдорадо" — легендарной страны золота, которая влекла завоевателей на юг. Однако для искателей приключений, которые, словно волны нескончаемого потока, выплескивались из чрева кораблей на берег, это была осязаемая реальность. Когда Писарро к стране инков захватил столько золота, что смог заполнить им целую комнату, никому из них не пришло в голову, что это и есть подлинное Эльдорадо. Предпринимались все новые и новые поиски, продолжавшиеся еще и в XVIII в.

И разве стоит удивляться тому, что вскоре после завоевания Кортесом ацтекских городов с их великолепными храмами и дворцами, полные ожиданий взоры обратились также к Северу? Никто не имел ни малейшего представления (как выяснилось позже, его не имели и индейцы Мексики) о том, что могло находиться севернее Мехико: пустыня или горы, плодородные земли или какой-нибудь новый континент или же там простиралось бескрайнее море? А может быть, новые дворцы и храмы? И снова разгоряченная тропиками фантазия рождала грезы, которые подстегивались неудовлетворенной страстью наживы. Там, па неизведанном Севере, должны находиться "семь городов Сиболы", улицы которых вымощены золотом, а двери многоэтажных домов украшены драгоценными камнями.

Название "Сибола" встречается в различных вариантах. Оно известно также как Сеуола или Севола. Как ни странно, но испанцы принесли с собой этот миф о семи городах из Европы. В нем говорится, будто в восьмом столетии один епископ в страхе перед нашествием арабов бежал из Лиссабона за море на Запад и основал там семь цветущих городов. Эта легенда столкнулась, очевидно, с таким же древним индейским мифом, распространенным в Мексике. В нем сообщалось о "семи пещерах", с которыми некоторые племена связывали свое происхождение. В одной из многочисленных ранних "историй" фигурирует слово "чикомосток", которое образовано от слова языка науатль "чиком-осток", что приблизительно означает "семь пещер". Оба мифа слились в легенду и в конце концов превратились в представлявшееся достоверным сообщение о том, что где-то на Севере можно было отыскать эти золотые города. И разве тому или иному рассказчику не доводилось встречать товарища, который был знаком с другим, уже побывавшим там? "Семь городов Сиболы" — слово "Снбола" передавалось из уст в уста, от таверны к таверне — превратились в символ, означавший золото, богатство, власть.

Позже один солдат, который должен был знать об этом лучше, чем кто-либо другой, некий Педро де Кастаньеда, состоявший на службе у завоевателя Коронадо, напишет следующее:

"В 1530 г. Нуньесу де Гусману, правителю Новой Испании, принадлежал раб-индеец из числа индейцев, обитавших в долине или долинах Ошитипар… Этот индеец рассказывал ему, будто бы он являлся сыном одного давно умершего купца, который, когда тот (индеец) был еще совсем ребенком, совершал многочисленные поездки в различные уголки внутренней части страны, торгуя роскошными перьями, которые индейцы используют для своих головных уборов. Возвращаясь, он привозил с собой много золота и серебра, полученных в обмен на перья. Оба металла в той местности встречались очень часто. К этому он добавил, будто один или два раза сам сопровождал отца в поездках и видел города, которые можно сравнить по величине с Мехико вместе с его предместьями. Существовало будто бы семь таких городов, а в них целые кварталы были заняты мастерскими золотых и серебряных дел мастеров. Кроме того, по его словам, чтобы добраться до этих городов, надо было в течение сорока дней двигаться через пустыню, в которой не было никакой растительности, кроме короткой травы высотой пять дюймов. Он говорил, что двигаться следует в северном направлении между обоими океанами"2.

Упоминания Сиболы в сообщениях того времени бесчисленны. Первым, кто 350 лет спустя подверг их тщательному научному анализу и сумел на основе содержавшихся в них фактов определить место расположения Сиболы (это не были города, полные золота и серебра, но тем не менее весьма своеобразные и примечательные во многих других отношениях), был ставший позже знаменитым Адольф Ф. Банделье. Этот выдающийся первооткрыватель, пионер антропологии и археологии в юго-западной части Северной Америки, в то время не смог даже найти американского издателя для своего обстоятельного труда. Так возник курьез, состоявший в том, что первое научное сообщение о Сиболе хотя и увидело свет в Северной Америке, но на немецком языке. Оно было опубликовано в "Газете Нью-Йорк" в 1885–1886 гг.3.

Позже Банделье ввел в научный оборот источники, которым было суждено впервые познакомить людей Запада не только с самими древними обитателями Северной Америки, но и с фактами их истории. Главное место среди этих источников принадлежит испанским отчетам о путешествиях, в особенности двум, повествующим о совершенно необычных приключениях, которые даже в столь необычные времена конкисты вызывали сенсации и волнения. Де Бака догадывался, Маркое увидел, а Коронадо позже завоевал первые из расположенных в пустыне древнейших "городов" североамериканских индейцев — таинственные пуэбло.

Первым белым, которому удалось пересечь Северную Америку с востока на запад, хотя и не в самой ее широкой части, но все же от океана до океана, был не кровавый завоеватель, гнавший перед собой скованных попарно индейцев. Напротив, он сам был гонимым, преследуемым, порой попадавшим в рабство человеком. Это путешествие явилось, по образному определению одного из его позднейших биографов, "путешествием во тьму" 4. И эту тьму в дальнейшем впервые позволили рассеять его дневники.

Человек со странной фамилией Кабеса де Бака (что значит "Коровья голова") впервые поведал западному миру о таких могучих животных, как бизон и отвратительный чешуйчатый ядовитый ящер. Именно этому человеку мир обязан первыми достоверными сведениями о том, что Америка значительно расширяется к северу и, следовательно, вне всякого сомнения, представляет собой континент. Что же могло лежать там дальше, в глубине этого континента? Несомненно, "семь городов Сиболы"!

Путешествие "Коровьей головы", бесспорно, является одним из наиболее ярких и богатых приключениями за всю историю географических открытий. Оно продолжалось восемь лет. Причем поводом для него явилось несчастное стечение обстоятельств. За этими странствиями не стояло ни чьего-либо приказа, ни поручения, ни четкой цели (за исключением той, которая потерпела полный провал в самом начале). Его участники на протяжении всех восьми долгих лет скитаний руководствовались одним желанием — выжить, выжить во что бы то ни стало.

Своей необычной фамилией герой путешествия был обязан одному из предков, который был всего-навсего пастухом в те времена, когда после 1200 г. король Наваррский развернул борьбу против мавров. Этот пастух открыл королевским войскам существование горной тропы, которая вела в тыл врага. И чтобы указать ее двигавшимся позади него отрядам короля, он поставил у горного прохода укрепленную на шесте коровью голову. Король одержал победу. Пастух был вознагражден. Его роду было предоставлено право носить фамилию Кабеса де Вака — "Коровья голова".

Наш герой — Альвар Нуньес Кабеса де Вака (один из многих малоизвестных героев открытия Северной Америки, чьи имена были оттеснены на задний план именами таких людей, как Коро-надо и де Сото) являлся казначеем одной из экспедиций, отправившейся, подобно многим другим, под командованием Панфило де Нарваэса на покорение неизведанных земель, лежавших на Севере. В апреле 1528 г. корабли экспедиции достигли побережья Флориды неподалеку от нынешнего района Тампа-Бей. Но Нарва-эс не был крупным полководцем из числа тех, кому довелось вершить историю в ходе завоевания континента. Будучи человеком самовлюбленным, он в то же время ничем не превосходил окружающих. Будучи жестоким, он был совершенно лишен мужества; напористый, он не обладал ни расчетливостью, ни осмотрительностыо. Получив весьма неопределенные сведения, будто где-то на Севере живет могущественный народ, владеющий несметным количеством золота, он приказал войскам покинуть корабли ц двинулся с ними в глубь континента, не задумываясь о последствиях, которые может повлечь за собой такой шаг. Здесь не место описывать катастрофу, которую потерпела эта безумная экспедиция. 260 пехотинцев и 40 конников погибли один за другим, не выдержав невероятных тягот перехода по джунглям. И не удивительно. И сегодня почти невозможно съехать с шоссе № 41, чтобы не оказаться в дебрях совершенно дикого леса. Подобно тому, как случай сохранил нам имя ребенка викингов Снорри, который был первым белым человеком, родившимся в Северной Америке, точно так же случай сохранил нам и имя первого испанца, погибшего на пути к мифической "Стране Золота", лежавшей на Севере. Во время переправы через одну из рек утонул Хуан Веласкес.

Корабли экспедиции не последовали за войсками. Когда значительно поредевший отряд опять вышел к морю, Нарваэс заставил людей приступить к постройке новых кораблей (невероятный поступок, если иметь в виду, что из всех участников экспедиции лишь один-единственный человек был знаком с плотничьим делом, а каждый гвоздь им приходилось выковывать). В сентябре этот флот вышел в море. Его корабли то приставали к берегу в бухтах, то к расположенным вдоль побережья островам, встречая в одних местах враждебно, а в других доброжелательно настроенных индейцев.

Невозможно описать все тяготы, выпавшие на долю участников экспедиции. Бури разметали корабли в разные концы. Однако за сорок лет до де Сото им удалось пересечь устье Миссисипи. В конце октября раздался призыв: "Спасайся кто может!" Все корабли оказались окончательно оторванными друг от друга, и никто не знает, где, когда и в каких мучениях пришлось окончить жизнь Нарваэсу и его спутникам.

Среди уцелевших оказался Кабеса де Вака. И вот тут и начинается одиссея, которой суждено было обессмертить его имя. Им казалось, что во время перехода через Флориду и плавания на кораблях они прошли через все круги ада, через все испытания, которые только может вынести человек. Однако то, что ждало их впереди, было еще ужасней.

Де Вака был не один. Выброшенные на берег подобно Робинзону, оборванные и голодные, рядом с ним стояли на техасском побережье, скорее всего на полуострове Веласко, юго-западнее нынешнего Галвестона, еще три спасшихся участника экспедиции. Это были Андрее Дорантес, Алонсо дель Кастильо Мальдонадо и напоминавший призрак, пожалуй, самый удивительный из всех черный Эстебанико, мавр из Асамора, который, видимо, был рабом Дорантеса. Именно ему в дальнейшем предстояло сыграть весьма необычную и значительную роль.

Кабеса де Вака, или "Коровья голова", солдат, искатель приключений, был первым, кто во время восьмилетнего путешествия (с 1528 по 1536 г.) пересек южную часть североамериканского континента с востока на запад. Позднее мавр Эстебанико, товарищ Кабесы де Вака по этому путешествию, вместе со священником Маркосом из Ниссы достигли места, откуда открывался вид на сказочные "семь городов Сиболы".

Они были в отчаянии, но приняли вызов судьбы. С самого начала выяснилось, что де Вака был прирожденным руководителем. Но куда же следовало ему вести своих товарищей по несчастью? Они наверняка покончили бы с собой либо, изголодавшись и лишившись надежды на помощь, просто легли бы на землю, чтобы умереть, если бы только знали, что их одиссее суждено продлиться восемь долгих лет. И разве тогда хоть как-то могло повлиять на их чувства даже предположение о том, что после этих восьми лет на их долю отчасти выпадет слава первых европейцев, которым удалось пересечь североамериканский континент от Флориды до Калифорнии?

Этапы проделанного ими пути могут быть восстановлены лишь в самых общих чертах. Предпринимались многочисленные попытки воспроизвести маршрут путешествия на карте (мы приводим здесь два примера). Однако сделать это с полной достоверностью никогда не удавалось, поскольку ландшафты, подобные тем, описание которых оставил де Вака, встречаются во многих местах, а расстояния он почти всегда определял такой крайне неопределенной мерой, как пройденный за день путь. Банделье, который в восьмидесятых годах прошлого столетия прошел по следам де Ваки в тех местах, не раз категорически заявлял: "Я докажу, что Кабеса де Вака и его спутники никогда не ступали на земли Ныо-Мексико, что они не принесли с собой в Новую Испанию никаких конкретных сведений об индейцах пуэбло, обитавших на этой территории" 5.

Им сразу же пришлось соприкоснуться с индейскими племенами, часть которых была настроена дружественно, а другая — враждебно. У различных племен, придерживавшихся самых различных обычаев и говоривших на самых различных языках, они обнаружили вместо золота лишь отчаянную нищету. Четверых путников использовали в качестве рабов. Ударами палок их заставляли выполнять самую грязную и тяжелую работу. А некоторые индейцы развлекались тем, что выщипывали волосы из их бород. Единственным средством общения с туземцами для них являлся язык знаков (им редко приходилось оставаться долгое время в одном и том же племени). Все четверо, особенно мавр Эстебанико, овладели этим языком настолько, что получили возможность обмениваться с индейцами сообщениями. Их судьба беспрестанно менялась. Рабы, подвергавшиеся наказаниям в одном племени (однажды они принадлежали семье, все члены которой были одноглазыми), они становились друзьями в соседнем. Их постоянно мучили голод и мысли о бегстве, бегстве назад — к испанской цивилизации. Дичь попадалась редко. Не будучи ни опытными охотниками, ни искусными рыболовами, они находились в постоянной зависимости то от своих хозяев, то от своих друзей. На протяжении многих месяцев им приходилось питаться лишь корнями растений, земляными червями, пауками, улитками. Не раз они заболевали смертельными недугами, покрывались язвами, в которых копошились мухи, тряслись в лихорадке, которую приносили с собой мириады москитов. Но самым тяжким испытанием было то, что чаще всего они были разделены друг с другом. Случалось, что, когда один из них надолго пропадал в поисках пищи, второго неожиданно дарили другому племени в качестве раба. И чудо состояло в том, что вопреки всему они вновь оказывались вместе. Однажды Дорантес пропал и не подавал никаких вестей в течение десяти месяцев. Кастильо и мавр тоже потерялись. Затем сначала эта троица встретилась вновь, а потом наконец нашелся и де Вака. Это произошло уже где-то вдалеке от Техаса в 1534 г. В рамках нашего рассказа нет никакой возможности передать радость встречи этих едва живых существ. Особенно невероятным представляется то, что в них ни на мгновенье не угасала искра надежды, уверенность во встрече с испанцами, которая вела их к этой цели все дальше и дальше сквозь джунгли и пустыни.

Индейцы голодали. Когда голод становился невыносимым, их поддерживала (а вместе с ними наших четырех путников) лишь одна надежда на близкий урожай кактусовых груш — сытных плодов кактуса опунции. Затем наступило "время полных животов". Плоды были питательны. Их можно было сушить и хранить долгое время. Четверым скитальцам было ясно: только после того как поспеют груши, а их тела нальются новыми силами, они смогут думать об осуществлении тщательно готовившегося побега на Запад.

Именно в это время произошли два важных события. Если одно из них, хотя и временно, облегчило им жизнь, то другое фактически обеспечило возвращение к цивилизации.

Первое из этих событий состояло в том, что де Баке удалось убедить членов одного из дружественных племен в полезности торговли, примитивной меновой торговли с другими племенами. Ему сопутствовал успех. Он стал уважаемым человеком и впервые получил возможность свободного передвижения. Вот его собственные слова:

"Мои запасы состояли в основном из морских раковин, сердцевидных ракушек и створок раковин, применяемых ими для срезки напоминающих бобы плодов, которые они используют в качестве лекарства и как украшение во время праздников и танцев. Они ценят их очень высоко наряду с жемчужными раковинами и некоторыми другими предметами. Эти предметы я относил в глубь страны и приносил оттуда полученные в обмен шкуры и красную охру, которой они разрисовывают себе лица и красят волосы. Я приносил также кремни, клейковину и твердый камыш, необходимые для изготовления наконечников стрел, кисти из оленьей шерсти, которые они окрашивают в красный цвет. Этот образ жизни мне очень нравился. Меня не заставляли ничего делать, и я больше не был рабом" 6.

Во время одной из таких торговых вылазок он вновь обнаружил Дорантеса, который был в то время рабом. Находясь теперь в племени индейцев мариамов, они наметили на сезон созревания кактусовых груш план нового побега. К этому моменту они находились в пути уже шесть лет. Друзья договорились встретиться под покровом ночи вне лагеря. Но Кастильо не явился. В последнюю минуту его отправили в племя лампадос. Трое остальных подстерегли перекочевывавшее на другое место племя и сумели предупредить Кастильо, который на следующую ночь пробрался к ним.

И вот теперь-то и началось самое большое из чудес, которыми сопровождались эти восьмилетние мучения.

Еще в предшествующие годы в различных местах случалось так, что, когда они начинали рассказывать индейцам о великом и всемогущем белом боге, те скромно предлагали в ответ доказать это могущество, вылечив их больных соплеменников. Совсем не простая задача, если иметь в виду, что ни один из четверых не имел ни малейшего представления о медицине. Их знания уступали даже тем, которыми располагали местные знахари, разбиравшиеся в лечебных свойствах многих трав. В безвыходном положении нашим путешественникам не оставалось иного выхода, кроме молитвы. И они во всю размахивали над больными индейцами крестом, попутно делая им искусственное дыхание. И господь, как замечает де Вака, вновь и вновь помогал им.

Однажды они добрались до индейцев племени чававаров, которые слышали, что три белых и один чернокожий были великими врачевателями. Среди членов этого племени было особенно велико число людей, страдавших по непонятным причинам от ужасных головных болей. Де Вака осенил их крестом, и "индейцы тут же почувствовали себя излечившимися". Сегодня не только католическая церковь, опирающаяся на тысячелетнюю традицию, но и современная психиатрия знают о возможности "излечения верой". Церковь приписывает такой результат влиянию всевышнего, богородицы или святых, а современная наука усматривает причину в вере пациентов в чудо.

Как бы то ни было, но де Вака вновь и вновь говорит о своей вере во всевышнего, снова и снова возносит слова благодарности всемогущему. Однако и ему, по-видимому, становилось жутко (поэтому он и стремился сохранять смирение), когда, например, полный отчаяния, он стоял у изголовья больного, который на протяжении многих дней не поднимался с постели и которому он не мог помочь ничем, кроме крестного знамения. Они между тем заметили, что такая процедура производила особенно сильное впечатление, если сопровождалась длительными торжественными церемониями. Де Вака прибег к этой уловке и на этот раз: обреченный поднялся на следующий день здоровым.

Отныне в них стали видеть людей, наделенных сверхъестественной силой. С новой отчаянной ситуацией де Вака столкнулся, когда к нему принесли раненого, в груди которого глубоко засел наконечник стрелы. Де Ваке пришлось сделать свою первую хирургическую операцию. Каменным ножом он рассек рану, удалил из нее наконечник стрелы и зашил грудь пациента оленьими жилами.

Было ясно, что их судьба висит на волоске. Лечение не могло всегда быть успешным. И именно такого момента поджидали снедаемые завистью и недоброжелательством индейские знахари.

Вместе с тем молва об испанских чудотворцах распространялась все шире и шире. От одного племени к другому их провожали с почестями. Наконец они попали в более богатые области, где возделывался маис. Там неожиданно они получили много дичи. Когда они захотели возвратить часть принесенного мяса, которую были не в состоянии съесть сами, это вызвало негодование и тревогу у индейцев — ведь посланная им дичь являлась не платой за труды, а жертвой, которую нельзя было отвергать! Теперь им лишь изредка приходилось испытывать голод и нищету. Достигнув гор Сьерра-Мадре, они столкнулись там с народом, "который на протяжении четырех месяцев в году не ел ничего, кроме истолченной соломы, а поскольку мы оказались там как раз в это время года, нам тоже пришлось питаться соломой" 7.

Чем дальше они продвигались на Запад, тем больше их слава приобретала мистическую окраску. Их уже называли "детьми неба". Еще семьдесят лет спустя хронисты сообщали, что им приходилось сталкиваться среди племен, через территорию которых проходили четверо наших путников, с христианскими представлениями о всемогущем белом боге.

На восьмом году путешествия в одном из племен, расположившемся на берегу реки, им сообщили о других белых людях. Отзывы не содержали ничего хорошего. Сначала они не поверили сообщению, подумав об ошибке, поскольку их путь казался им дорогой в безвозвратную вечность. Но тут они нашли два куска обработанного железа — испанского железа. Затем им удалось узнать, что неподалеку находился лагерь испанских кавалеристов. Это случилось в середине марта 1536 г. у Рио-де-Потатлан в Синалоа.

Капитан Диего де Алькарас и его люди удивленно и с явным недоверием пристально разглядывали четыре удивительных, одетых в оленьи шкуры существа, с дико торчащими бородами. "Они стояли и в течение некоторого времени насквозь пронизывали меня пристальными взглядами в таком замешательстве, что никто из них не окликнул меня и не подошел ближе, чтобы задать нам вопросы" 8.

Алькарас — злобный и грубый солдат, занимался ловлей рабов. Когда он увидел одиннадцать индейцев, сопровождавших де Ваку, он тут же попытался схватить их. Он не знал, что собственный эскорт де Ваки, незадолго перед тем отпущенный им назад, насчитывал 600 воинов. Де Вака оказал решительное сопротивление и немедленно отправил своих индейцев подальше. Алькарас всерьез подумывал о том, не следует ли ему немедленно заковать в цепи этих четверых людей, которые в возбуждении на протяжении битого часа подробнейшим образом пытались рассказать ему о перипетиях своих восьмилетних странствий, начало которым положил провал экспедиции Нарваэса. И не удивительно. Разве не представлялось в высшей степени вероятным, что это были просто-напросто несчастные дезертиры, сочинявшие всякие небылицы?

Однако ближайший губернатор, до которого они добрались, думал иначе. В город, служивший ему резиденцией, их препроводили с большими почестями. Путь четырех друзей до Мехико был сплошным триумфальным шествием. Они были страшно расстроены, что не могли дополнить свое новое обмундирование тяжелыми испанскими сапогами. Их вконец стоптанные ноги не выносили никакой иной обуви, кроме индейских мокасин. В конце пути их приветствовал вице-король. Де Вака должен был вновь и вновь рассказывать о нищете и нужде, повсеместно царивших среди северных индейцев, о безотрадной дикости тамошних земель, о бесконечных размерах континента. Ему и его спутникам верили лишь наполовину! Ибо о том, что больше всего от него хотели услышать — о сказочной стране Эльдорадо, — де Вака не мог ничего сообщить.

Первое описание североамериканского бизона принадлежит Кабесе де Ваке. Вероятно, это первое изображение бизона. Оно было опубликовано в Риме в 1651 г. Ф. Эрнандесом.

В 1542 г. в Саморе увидело свет первое издание его путевых заметок, коротко названных "Реласьон". Доклад о путешествии протяженностью 5000 миль отмечен такой достоверностью, как ни один из испанских документов того времени. Вместе с тем нарисованная им картина привела в замешательство немало людей, главным образом из числа тех, кто все еще продолжал верить в существование на Севере могучей империи, и в частности "семи городов Сиболы", кто составил себе однобокое, примитивное представление об индейцах как о презренных существах, в которых не было почти ничего человеческого.

Нарисованный де Вакой мир бесконечно разнообразен. Его феноменальная память зафиксировала мельчайшие детали. Он интересовался буквально всем. Это был прирожденный исследователь, путешественник и этнограф. Снова и снова сообщает он об обычаях, религии, редких обрядах индейцев, об их общественном устройстве, взглядах и представлениях, одежде и даже рецептах их кушаний. Ему принадлежит первое сделанное европейцем описание североамериканского бизона, который являлся для индейцев точно так же, как и для первых белых поселенцев, важнейшим животным североамериканских прерий. В действительности де Ваке довелось видеть всего лишь трех бизонов из числа тех, которые переселились на Юг.

"По всей стране встречается много оленей, пернатой дичи и других зверей, которых я перечислил раньше. Здесь можно встретить также коров. Я видел их трижды и пробовал их мясо. Величиной они напоминают испанских коров, рога у них короткие, как у мавританского скота, волосы же очень длинные и напоминают хорошую шерсть. Некоторые из них коричневой, другие — черной масти. По моему мнению, их мясо лучше н к тому же его намного больше, чем у нашего скота.

Из небольших шкур индейцы делают покрывала, а из крупных — башмаки и щиты. Эти коровы приходят с Севера через далеко лежащие земли и добираются до побережья Флориды. Их можно встретить по всей стране на расстоянии четырехсот лиг (около 2000 км). Для людей, живущих вдоль участков территории, по которым пролегает их путь, в частности для жителей долин, их мясо служит основным источником существования" 9.

Первые индейцы, которых ему довелось встретить еще во времена похода во Флориду, были искусные воины: высокие, сильные, проворные, они были вооружены огромными луками. Де Вака сообщает, что однажды стрела, выпущенная из такого лука, вонзилась в находившийся рядом с ним древесный пень на 23 см. Однако позже ему встречались племена низкорослых индейцев, имевших самое примитивное оружие — людей каменного века. Самым удивительным являлось многообразие их языков. Племена, жившие рядом, могли понимать друг друга лишь с помощью языка жестов. Со свойственной ему правдивостью он отмечает, говоря об этих жалких созданиях: "Даже в тех случаях, когда они были совсем маленького роста, наш собственный страх превращал их в великанов".

Де Вака приводит названия племен: чорруки, догены, мендп-ка, кевены, гуайконы, куотоки, камолы, мариамы, игуасы, атайи, акубады, ававары и т. д. Он воспроизводит их по звучанию. Но остается неясным, являлись ли приведенные названия теми, которыми называли себя сами эти народы, или же они были даны им другими племенами? Насколько названия были искажены его слухом? От большинства упомянутых племен до современных антропологов не дошло никакого следа. Тем важнее то, что оставил де Вака. Он сообщает о распущенности брачных нравов жен обменивали, покупали или похищали. В случае бесплодия их немедленно сбывали с рук (лук со стрелами был едва ли не самой высокой ценой за женщину). У мариамов брак внутри рода был немыслимым. Вопреки более поздним сообщениям, превозносившим полное воздержание индейцев от алкоголя, они перепивались водкой, приготовленной из мескаля, и одурманивали себя разными снадобьями. Всякое имущество подвергалось разграблению. Кража, даже совершенная у друзей, считалась самым обычным делом. Больных просто бросали в пути. Следует подчеркнуть, что все сказанное выше является результатом всего лишь частных наблюдений, которые ни в коем случае не дают оснований для более широких обобщений.

Встречались им и другие племена: тарахумары, тепецаны, тепехуаны, нио, зоэ, а также опатэс, пользовавшиеся отравленными стрелами, от которых предстояло погибнуть еще немалому числу испанцев. Однако ни разу им не повстречалось то, чего так жаждали испанские завоеватели: богатство. Лишь несколько раз им довелось видеть изумруды (весьма вероятно, что это были обыкновенные малахиты) и немного бирюзы, о которых не стоило вести речь. Правда, при переправе через Рио-Пекос они наткнулись на пару жалких пуэбло. Вместе с тем повсюду им приходилось слышать о том, что на Севере действительно должны были находиться города, гигантские пуэбло, населенные множеством людей, полные золота и серебра. Вновь и вновь наши путники сталкивались с такого рода слухами. И то, что де Вака в своей "Реляции", а до этого в докладе вице-королю, говорит только о слухах и никогда — о свидетельствах очевидцев, не мешало ослепленным испанцам верить в желаемое. Высказывались многочисленные подозрения и домыслы относительно того, что он скрывал то, о чем знал в действительности и, по всей видимости, укрыл где-то добытые им несметные сокровища.

Альвар Нуньес Кабеса де Вака положил конец всем этим слухам и подозрениям, возвратившись в Испанию в свой родной город Херес де ла Фронтера. Затем он перебрался в Севилью. Но даже там на него продолжали смотреть с благоговением как на обладателя несметных богатств. Король вспомнил о нем еще раз, когда подыскивал добросовестного правителя для района Рио-де-ла-Плата в Южной Америке. Де Вака согласился. Это была неудачная экспедиция. Его опутали интригами. Он даже попал под суд, но был оправдан. В 1557 г. де Вака умер в Испании. Дорантес и Кастильо остались в Мексике. Оба женились на богатых вдовах, и время их смерти неизвестно.

Из четверых остался лишь один — мавр Эстебанико. Именно ему судьба уготовила еще раз необычное приключение, а вместе с ним краткий триумф и трагическую смерть. Мавру предстояло стать первым, кто действительно увидел "семь городов Сиболы".

Вице-король в Мехико дон Антонио де Мендоса задумал организовать очередную экспедицию. Вероятно, ее должен был возглавить Коронадо. Но после сообщений де Ваки Мендоса решил предварительно провести тщательное исследование местности, прежде чем снарядить дорогостоящую экспедицию. Для этого он избрал высокопоставленного францисканского монаха отца Мар-коса из Ниссы, который до этого вместе с Писарро участвовал в покорении страны инков. Во время похода он собственными глазами видел, на что способна испанская солдатня. Он присутствовал при убийстве правителя инков Атауальпы и, не испытывая при этом ни малейших сомнений, благословлял убийц крестом.

Выбор священника вместо военного объяснялся тремя особыми причинами, которые были четко названы первым серьезным исследователем этой эпохи Адольфом Банделье:

— во-первых, монах обходился вице-королю гораздо дешевле, чем любой военный;

— во-вторых, в отличие от военных, склонных к мародерству и преувеличению, священник больше привержен истине.

И наконец, крест монаха особенно в тех областях, куда еще не ступала нога испанского солдата, зачастую производил большее впечатление и убеждал гораздо сильнее, чем меч!

А разве мог Маркое выбрать для экспедиции лучшего, более опытного проводника, чем мавр Эстебанико, который отлично знал негостеприимную страну, был одинаково хорошо знаком с ее населением, и с воинственными и с миролюбивыми индейскими племенами, и как никто владел языком жестов. Здесь уместно сделать несколько замечаний по поводу этого знаменитого языка жестов, который так превозносили и которому отводили такую значительную роль авторы позднейших романов из жизни индейцев. Разумеется, мы знаем очень мало об уровне развития, которого он достиг во времена испанцев, и ровным счетом ничего о том, каков был этот уровень на протяжении многих предшествовавших завоеванию столетий. Но мы знаем ту исключительную роль, которую предстояло позже сыграть этому языку в качестве универсального средства общения, сделавшего возможным все более широкое распространение торговых связей между теперь уже ездившими верхом индейцами. Так, согласно сообщению крупного специалиста-психолога Вильгельма Вундта, индейцы могли передать жестами следующую сложную фразу: "Белые солдаты, которыми командовал офицер в высоком чине, но с ничтожным умом, взяли в плен индейцев мескалеро" 10.

Возможно, что мавр был рабом Дорантеса. Однако во время одиссеи, которую пришлось пережить четверке, значение имели лишь человеческие качества. Участники путешествия не только относились к нему, как к равному. Более того, в нем видели друга. Теперь же внезапно па долю мавра выпала еще более значительная роль. Он встал во главе отряда, который во многом полностью зависел от него. И ото, несомненно, вскружило Эсте-банико голову. Его природная склонность к внешней театральности превзошла всякую меру. Желая выделиться своим внешним видом, мавр украшал себя яркими лентами и шарфами, втыкал в волосы пестрые перья. Ему особенно нравилось увешивать себя различными металлическими пластинками и бубенчиками, производившими при малейшем движении невообразимый шум. В таком виде он сновал взад и вперед перед небольшой экспедицией. Не приходится сомневаться, что среди членов некоторых племен с его появлением вновь оживала слава мавра как одного из величайших врачевателей, за несколько лет до этого творивших в тех местах чудеса. На членов других племен никогда не виданный ими черный человек в его фантастическом одеянии производил соответствующее впечатление. Было бы в высшей степени интересным знать, что все-таки думали индейцы? Достоверно известно лишь одно обстоятельство, сыгравшее роковую роль в последние дни экспедиции. Мавр производил потрясающее впечатление на женскую половину местного населения, представительницы которой добровольно следовали за ним. Спустя короткое время после начала экспедиции он располагал буквально целым гаремом. В то время как представители некоторых племен взирали на это с полным безразличием, другие заявляли о своих правах. С самого начала это приводило к определенным недоразумениям. Естественно, что брат Маркос, девизом которого в числе других была защита нравственности, с большим неодобрением относился к такому легкомыслию своего "проводника".

Но им редко приходилось бывать вместе. Эстебанико возглавлял авангард. Он первым сообщал индейцам счастливую весть о прибытии великого белого человека, посланного к ним могущественным белым королем и всемогущим белым богом с бесконечной благодатью и любовью, которые не снились туземцам, объявлял о необходимости беспрекословного повиновения посланцу бога и короля. Мавр позванивал своими бубенчиками, раздавал подарки и добивался успеха. Повсюду индейцы помогали ему сооружать на пути экспедиции хижины для привала, заполненные всевозможной снедью, в которых неторопливо следовавший за авангардом священник мог быть с почетом принят.

Об этом походе 1539 г., как и о самом отце Маркосе, история долго не могла вынести четкого мнения. Несомненно, соблюдая приказ вице-короля, он пришел в страну не как завоеватель, не с мечом в руках, а как исследователь, но с крестом, который не в меньшей мере, чем меч, жаждал завоеваний.

Однако его сообщение о путешествии, так называемое "Дес-кубримьенто" ("Открытие") полно противоречий, особенно по главному вопросу. Больше, чем кто-либо другой, это обстоятельство подчеркивал летописец позднейшего похода, предпринятого Коронадо дон Педро де Кастаньеда. Он утверждал, что брат Маркое был лживым трусом, который в действительности никогда не приближался к Сиболе ближе, чем на 162 мили. Характерно, что такой серьезный ученый, как Банделье, который в прошлом столетии провел, несомненно, самое глубокое из всех исследование источников, полностью встает па сторону Маркоса:

"На протяжении более чем трех столетий характер этого человека обрисовывался на редкость неверно. Его действия и поступки извращались. Его слова толковались превратно. В результате сложилось положение, при котором почти все, что так или иначе было связано с историей первых открытий на североамериканском Юго-Западе, получало совершенно неверное толкование. Я намерен следовать путем, существование которого впервые было указано в 1881 г. мистером Ф. X. Кашингом, искавшим и нашедшим среди индейцев зуньи правду о примечательном путешествии брата Маркоса. Это тот же путь, который позже в 1885–1886 гг. мне удалось наметить в результате исследования документов: воссоздание с максимально доступной точностью истории первого путешествия в Сиболу на основе имеющихся письменных и устных свидетельств, печатных книг и манускриптов, географических и этнографических данных" 11.

Как говорилось выше, Эстебанико входил в состав авангарда, в который тем временем вливались все новые и новые группы индейцев и среди них очень много женщин. Весьма вероятно, что вскоре по числу людей авангард намного превзошел состав свиты самого Маркоса. Как бы то ни было, в обоих отрядах появлялось все больше и больше индейцев, которые сообщали о больших городах, лежавших на Севере, и обитавших там богатых племенах. Эти рассказы звучали так убедительно, что Маркое договорился с Эстебанико о следующем:

"Пройти 50–60 лиг (250–300 км) в северном направлении. Выяснить, не повстречается ли там что-нибудь значительное, не лежит ли там богатая и густонаселенная страна. Если же он обнаружит там что-то подобное или услышит об этом, то должен будет задержаться и передать мне через кого-нибудь из индейцев соответствующее сообщение. Таким сообщением должен служить белый деревянный крест. Если открытие будет среднего значения, он пошлет крест длиной в пядь. Если оно будет очень важным, ему следует дослать крест длиной в две пяди. Если же по своему значению оно превзойдет открытие Новой Испании, он пошлет мне большой крест" 12.

Мавр исполнил свой основной долг. Он заботился, чтобы связь между ним и Маркосом не прерывалась. Но расстояние между обоими отрядами постоянно увеличивалось. Энтузиазм, с которым рвалась вперед первая группа, окрылял вторую. Новости, одна фантастичнее другой, громоздились друг на друга. Словно удар грома поразило группу Маркоса неожиданное появление индейца, который торжествующе размахивал огромным крестом! Как звучал уговор? Что должен был означать самый большой крест? Разве он не должен был означать, что масштабы открытия превосходят открытие Новой Испании? Что, следовательно, вновь открытые города по величине превосходят Мехико?

Индеец и появившиеся вскоре воины сопровождавшего его эскорта сообщили на этот раз о таких чудесах, по поводу которых Маркое пишет:

"…я отказываюсь в них верить до тех пор, пока не увижу все собственными глазами или не получу дальнейших подтверждений". Но почему он продолжает сомневаться? Ведь, по его словам, "Сибола была здесь так же хорошо известна, как Мехико в Новой Испании или Куско в Перу. Они описывали форму домов, расположение деревень, улиц и площадей так, как это могли делать только люди, которые в них часто бывали и приобретали там для себя предметы роскоши и первой необходимости, которыми владели жители" 13.

Даже последняя новость о том, что им еще предстояло проделать через пустыню путь протяженностью в пятнадцать дневных переходов, больше не пугала. Между тем мавр явно потерял рассудок. Вместо того чтобы при виде вожделенной страны остановиться и ждать Маркоса, который, если верить его сообщению, приближался преисполненный достоинства со всеми возможными предосторожностями, чернокожий явно отдался во власть одного желания — стать самому первооткрывателем "семи городов"! Как вдруг при встрече с одним из новых племен его трескотня и шарлатанство, сопровождавшиеся нелепым приплясыванием, неожиданно не только не возымели желаемого действия, но вызвали прямо противоположный результат! Жители первого же крупного селения — пуэбло, которое первым увидел не белый, а чернокожий человек, схватились за оружие!

Выбившийся из сил, окровавленный индеец доставил известие об этом находившемуся далеко позади Маркосу.

Еще со времен Софокла известен древний литературный прием: сообщение о трагическом событии передается аудитории устами вестника в скупых и суровых словах. Наполненная экзальтацией фраза содержит сообщение лишь о самом событии, взятом в чистом виде. Впечатление может быть еще больше усилено невнятностью речи. Ведь, согласно правилам искусства, слушателей должны потрясать не переживания рассказчика, а то, о чем он говорит.

Теперь, пожалуй, уже ничто не в силах передать нам ни мук, ни отчаяния, ни страха смерти, наверняка овладевших людьми, собравшимися вокруг Маркоса, когда они услышали скупое сообщение окровавленного индейца, которому довелось быть очевидцем первого триумфа и последнего часа незабвенного Эстебанико. Маркое воспроизводит его слова:

"Он рассказал мне, что Эстебанико за день до того, как они достигли Сиболы, послал туда в соответствии с обычаем свою флягу из тыквы, чтобы сообщить жителям города, в каком качестве он к ним прибыл. Фляга была украшена несколькими шнурами с бубенчиками и двумя перьями, одно из которых было белым, а другое — красным. Когда посланные им люди подошли к Сиболе и передали флягу человеку, которого тамошний властитель наделил правом отдавать приказы, последний взял ее в руки. Но, заметив бубенцы, он в гневе с силой швырнул ее на землю и велел посланцам немедленно покинуть город. Он объявил им также, что запрещает входить в город, ибо знает, что за люди эти чужестранцы и что в случае неповиновения они будут убиты. Посланцы возвратились к Эстебанико и сообщили, что произошло. Однако он сказал, что это ровным счетом ничего не значит, поскольку не раз те, с кем ему приходилось встречаться ранее, тоже поначалу проявляли гнев и злобу, но потом всякий раз принимали его с радушием. Так он продолжал свой путь до тех пор, пока не достиг Сиболы. Там он встретил людей, которые преградили ему путь и заключили под стражу в большом доме, расположенном вне города. Они отобрали все вещи, которые он вез с собой для обмена: бирюзу и другие предметы, полученные у индейцев во время путешествия. В этом доме он провел всю ночь, и ни ему, ни сопровождавшим его людям не дали ни есть, ни пить. На утро индеец (который сообщил нам об этом) почувствовал сильную жажду и, крадучись, выбрался из дома, чтобы напиться воды из протекавшей поблизости речки. Вскоре после этого оп увидел, как Эстебанико пытался бежать, преследуемый жителями, убивавшими его спутников. Когда индеец увидел все это, он спрятался и пополз вдоль упомянутой речки. Наконец ему удалось ее пересечь и пуститься в путь через пустыню" 14. Дальнейшие сообщения очевидцев полностью подтвердили этот факт массовой резни. Бесстрашный мавр был убит. Лишь двум раненым удалось дотащиться до Маркоса. Жители Сиболы перебили около трехсот человек из отряда Эстебанико и наглухо закрыли границу даже для торговли между самими индейцами.

Это сообщение полностью соответствует действительности. Год спустя один из офицеров Коронадо, расспрашивая местных жителей, узнал от них точно такие же подробности. Как установил Френк X. Кашинг, сказание об этом событии сохранялось у индейцев племени зуньи вплоть до XIX в. Согласно одному из сообщений, тело Эстебанико было разрублено на множество кусков. Эти куски были затем разосланы в другие пуэбло как доказательство, что мавр являлся простым смертным и был убит.

Индейцы, сопровождавшие Маркоса, хотели бежать. Маркое сумел удержать при себе нескольких человек, разделив между членами отряда все свое имущество. Он продолжал двигаться вперед, все время вперед до тех пор, пока двое из сохранивших ему верность индейцев не привели Маркоса к месту, с которого он мог увидеть Сиболу!

Наконец перед ним лежал город, о котором мечтало столько испанцев. Он долго смотрел на него. Затем соорудил каменный крест и осмелился объявить всю простиравшуюся перед ним страну — пуэбло Сибола, Тотонтеак, Акус и Марата, за которыми должны были лежать еще более крупные поселения, — владением испанской короны, дав ей название "Новое королевство святого Франциска". После этого он решил возвратиться домой. Весьма разумное решение! "Иногда меня охватывало искушение направиться в город, ибо я знал, что не рискую ничем, кроме собственной жизни. А эту жизнь именно в тот самый день, когда мы отправились в путь, я посвятил господу. Но меня одолел страх, который был порожден размером опасности, а также сознанием того, что в случае моей смерти некому будет поведать миру об этой стране" 15.

Но боже милостивый, что за "сведения" привез он с собой! Человек, которого так превозносит цитировавшийся нами выше поборник истины Банделье, несомненно, должен был находиться не в своем уме в тот момент, когда он бросил первый взгляд на Сиболу (на "страну зуньи", расположенную, как мы об этом знаем теперь, в верховьях протекающей через Нью-Мексико реки Зуньи, на группу пуэбло, являвшихся, вне всякого сомнения, теми "семью городами Сиболы", сведения о которых были безмерно преувеличены молвой и фантазией, грезами и мечтами). Если даже попытаться оставить в стороне владевшее им глубокое волнение, если знать, насколько бывает поражен даже современный турист, когда он неожиданно заметит вдруг вдали на фоне сверкающего солнца одну из призрачных многоэтажных построек, напоминающих сероватые пчелиные соты с ячейками, которые образуют пуэбло, даже если сегодня мы едва можем подсчитать, сколько же жителей мог вмещать в себя такой город-гора, то даже и в этом случае остается совершенно непостижимым, как мог осмелиться брат Маркое направить вице-королю следующее послание:

"Вместе с моими индейцами и переводчиками я продолжал путь до тех пор, пока мы не приблизились к месту, с которого можно видеть Сиболу. Она занимает равнину, лежащую на склоне круглого холма. Как населенный пункт Сибола оставляет хорошее впечатление. Это самое крупное из всех поселений, которые мне приходилось видеть в тех краях. Как рассказывали мне индейцы, все дома построены там из камня. Они расположены ярусами и имеют плоские крыши. Насколько можно было разглядеть с высоты, откуда я вел наблюдение, поселение это превосходит по величине город Мехико". И он подчеркивает: "… согласно моему мнению, это самое крупное и лучшее из всех поселений, которые были открыты когда-либо в прошлом" 16. Совершенно безрассудное заявление о пуэбло племени зупьи в устах человека, который прибыл из города Мехико, где в то время, около 1540 г., возможно, и насчитывалось не более тысячи испанских поселенцев. Но вместе с тем там проживало огромное число индейцев. II что особенно важно, именно там находились развалины огромных ацтекских дворцов и храмов, равных которым, как мы, к сожалению, должны сообщить здесь увлеченному читателю, нет больше нигде во всей Северной Америке.

Однако этот насквозь лживый доклад привел к завоеванию нынешнего "Юго-Запада" Соединенных Штатов. Коронадо, которому предстояло стать здесь самым знаменитым из завоевателей, взялся за оружие, а вслед за ним потянулось множество других. Свита завоевателей включала в себя немало доброжелательно настроенных священников, но также и писцов, нотариусов, судей и палачей. Лишь 140 лет спустя народ зуньи смог вновь еще раз подняться на борьбу против испанского ига.

Завоеватели передавали эстафету друг другу. Сегодня они сражались в одном отряде, назавтра вставали во главе собственных экспедиций, прокладывавших путь следующим за ними:

Кортес — Нарваэсу Нарваэс — де Ваке Де Вака — Эстебаюгко Эстебанико брату Маркосу Маркое — Коронадо.

И действительно, мог ли Франсиско Васкес де Коронадо найти себе лучшего проводника, чем Маркое, когда в феврале 1540 г. он был направлен вице-королем во главе отряда, состоявшего из 250 всадников, 70 пехотинцев и многих сотен индейцев, гнавших стада различного скота на новое, на этот раз настоящее завоевание сказочной Сиболы?

Разумеется, история завоевания будет неполной, если в ней не упомянуть имен Эрнандо де Сото и многих других, которые прошли вслед за ним, все глубже исследуя страну и все жестче подчиняя ее испанскому владычеству с помощью меча и креста. Тем не менее мы намерены придерживаться избранного нами пути двигаться по следам первых индейцев Северной Америки. Поэтому мы ограничимся упоминанием в качестве последнего завоевателя Коронадо, который разрубил мечом покровы тайны, так долго скрывавшей правду о "семи городах Сиболы". Еще и сегодня на Юго-Западе США можно встретить его следы. Он или кто-то из его подчиненных пересек территорию Аризоны и Нью-Мексико, прошел вперед вплоть до Канзаса и впервые увидел чудо Большого Каньона (Гранд-Каньона), это величайшее из чудес Земли, которое он воспринял лишь как досадное препятствие на пути продвижения к Северу.

Однако вернемся к Сиболе. Поход с самого начала был полон разочарований. "Все двигались радостно, но по самому обычному пути. Тем не менее он требовал от солдат огромных усилий, поскольку им пришлось сразу же убедиться, что действительность оказалась прямо противоположной рассказам преподобного отца" 17. Лошади гибли от истощения. Среди индейцев и негров появились первые дезертиры. Когда в середине июня 1540 г. они достигли последнего перед Сиболой участка пустыни, все были настолько измучены голодом, что один из испанцев, два негра и даже некоторые индейцы начали есть ядовитые растения, в результате чего погибли.

Как только они преодолели самые тяжелые участки пути, к ним явились первые посланцы из Сиболы. Состоялся обмен знаками дружбы. Но Коронадо не верил в это. Он выслал вперед группу разведчиков. Ей предстояло выяснить, не приготовлена ли где-нибудь для них западня. И командир отряда действительно обнаружил "одно ничем не примечательное место на нашем пути, где нам мог быть нанесен тяжелый урон, и, не мешкая, тотчас же закрепился там со своими солдатами" 18. Предчувствие не обмануло его. Ночью внезапно, словно тени, появились индейцы, чтобы захлопнуть западню. Увидев, что опоздали, они тем не менее бросились на испанцев, "как мужественные люди". Но испанцам удалось отбить нападение, не потеряв ни одного человека. Предупрежденный об этом Коронадо решил без промедления захватить Сиболу, поскольку больше, чем золото, его отряду необходимо было продовольствие.

На следующее утро с лежавшей невдалеке возвышенности они смотрели на Сиболу!

Они увидели напоминавший пчелиные соты сероватый комплекс домов, на террасах и лестницах которого суетились индейцы. На парламентёров и переводчиков, громко объявивших о переходе города под власть короля, посыпался град стрел. И Коронадо пошел в лобовую атаку.

Еще в поле на испанцев напало значительно превосходившее их по численности войско индейцев. И здесь снова повторился столь характерный для времен завоевания феномен. Горстка людей, воодушевленных совершенно необъяснимой верой в правоту своего дела и не менее загадочной уверенностью в собственной непобедимости и потому сражавшихся как дьяволы, обращала в бегство буквально тысячи индейцев. Оставляя за собой сотни убитых, они нередко не теряли при этом даже полдюжины солдат. Индейцы бежали в "город". Однако они не сдались. Взобравшись по лестницам на террасы, они осыпали нападающих градом стрел и камней. Коронадо приказал штурмовать "город" и сам встал во главе атакующих. В сверкавших золотом доспехах он представлял собой превосходную мишень. Камни дважды сбивали его на землю. Много раз они задевали его. Одна из стрел попала ему в ногу. Но Сибола, этот легендарный город, была захвачена! Вот каковы были первые впечатления до полусмерти измотанных и полуголодных испанцев: "Там мы нашли то, что было для нас дороже золота и серебра: много маиса, бобов и кур. Эти куры были крупнее тех, что распространены в Новой Испании. Нам удалось найти также соль, которая была белее и лучше любой соли, которую мне когда-либо приходилось видеть" 19.

Наконец их глазам предстала правда о Сиболе. Здесь не было могущественного царя, и ни золото, ни драгоценные камни не обрамляли входов. Индейцы ели прямо с земли, а вовсе не с золотых блюд. В едких выражениях докладывает об этом Коронадо вице-королю не без намека на ложные сообщения брата Маркоса. Стало ясно, что Сибола — это собирательное название группы поселений индейцев племени зуньи. Имело ли смысл двигаться дальше? Коронадо не был бы конкистадором, если бы хоть на минуту заколебался!

В числе многих других пуэбло, захваченных либо самим Коронадо, либо его людьми, было одно, имеющее для нас особое значение. Именно здесь, естественно много десятилетий спустя, провела первую пробу сил тогда еще совсем юная американская археология.

В этом крупном пуэбло, которое позже стали именовать Пекос, их пригласил к себе дружественно настроенный старейшина племени. Этот старейшина вопреки обычаю носил роскошные усы, а потому сразу же получил от испанцев кличку "капитан Биготес", что означало "капитан Усы".

Капитан Эрнандо де Альварадо с двадцатью солдатами отправился в разведку. Несколько дней спустя они сделали из ряда вон выходящее открытие. Альварадо и его солдаты натолкнулись на руины каких-то зданий, "которые занимали очень большую площадь и были полностью разрушены, хотя значительная часть стены еще стояла. Стена была высотой в шесть человеческих ростов, сложена из хорошо отесанных камней, имела башни и сточные желоба, подобно домам в Кастилии"20.

Причудливо украшенный древний глиняный сосуд из пуэбло Акома, штат Нью-Мексико.

Немного дальше они наткнулись на новые руины с фундаментами из гранитных блоков, а затем на "город" Акому, неприступно возвышавшийся на скале, к которому имелся один-единственный подход. Благодаря посредничеству усатого главы племени испанцев приняли радушно и пригласили осмотреть город. Спустя три дня они достигли легендарной реки Рио-Гранде с многочисленными селениями, расположенными по обоим берегам.

Альварадо немедленно отправил туда кресты в знак дружбы и сделал это недаром, поскольку первая же предпринятая разведка позволила установить, что в лежавшей перед ними долине Рио-Гранде расположено около семи десятков поселений. Капитан немедленно дал знать Коронадо: страна плодородна, богата маисом, бобами и дынями и гораздо больше, чем Сибола, подходит для зимовки армии. Тем временем "капитан Усы" устремился дальше. Они пересекли горы, получившие позже наименование пика святого Франциска (самые высокие горы в Нью-Мексико, которые освобождаются от снегового покрова и то на некоторое время лишь летом). В сердце гор они наконец достигли Кикуйе — так в те времена назывался Пекос.

Этот "город" производил гораздо более сильное впечатление, чем все, что встречались им раньше. Вот его первое описание, которое дает летописец экспедиции Коронадо Кастаньеда:

"Кикуйе представляет собой город. В нем насчитывается около 500 воинов, которые держат в страхе всю страну. Он стоит на скале и имеет форму четырехугольника. В центре четырехугольника расположен большой двор или площадь, где содержатся "печи" (печи, или эстуарес, — испанское обозначение кив. Это слово из языка индейцев хопи служит для обозначения по преимуществу круглых помещений, имевших поддерживавшуюся балками крышу, в которой сооружался вход). Все дома одинаковы н имеют по четыре этажа. По крышам домов можно обежать весь город, и никто, ни с одной улицы, не сможет этому помешать. Существуют коридоры, которые опоясывают первые два этажа. По ним можно также пройти в любую часть города. Коридоры выступают вперед ярусами, и за ними могут укрываться воины. Внизу дома не имеют дверей. Широко используются лестницы, которые можно втягивать наверх. Таким путем они добираются до коридоров, расположенных с внутренней стороны города. Двери домов открываются напротив коридоров соответствующих этажей, и эти коридоры, как было сказано, служат улицами. Дома, имеющие выходы в сторону долины, расположены как раз за теми, выходы которых ведут во внутренний двор, и во время войны жители пользуются этими внутренними дверями. Город опоясан невысокой каменной стеной. Внутри города имеется родник, из которого можно делать отводы. Жители очень гордятся тем, что никто не в состоянии овладеть городом, тогда как сами они могут по своему усмотрению покорить любую деревню" 21.

Вместо того чтобы продолжать двигаться вслед за экспедициями — одной из самых бессмысленных среди них была та, что отправилась на поиски новой таинственной страны золота, называвшейся Кивира, — мы хотели бы познакомить читателей с первыми достоверными сообщениями об этих "первых американцах" (название, которое без долгих колебаний им дали испанцы, нисколько не задумываясь над тем, сколь длинной была история, лежавшая за спиной индейцев, населявших пуэбло). Хотелось бы сразу подчеркнуть: это была совершенно определенная ступень развития цивилизации на совершенно конкретной части территории Северной Америки к моменту появления там испанцев, о котором идет здесь речь. О том, как глубоко уходили в прошлое корни этой "цивилизации", мы узнаем несколько позже.

Слово "пуэбло" испанского происхождения. Оно означает народ, город, поселение, деревню. На Юго-Западе Северной Америки, особенно в Аризоне и Нью-Мексико, это слово использовалось испанцами специально для обозначения многоэтажных, по большей части сооружавшихся из адобов (адоб — высушенный на солнце кирпич, приготовленный из глины, смешанной с соломой или травой) построек индейских поселений. В этом значении оно применялось независимо от того, шла ли речь об укрепленных "замках", возвышавшихся на бесчисленных "месас" (плоскогорьях), или же о поселках свободно, без каких-либо укреплений, разбросанных по всей долине, подобно обычным деревням. Вопрос о том, следует ли сегодня называть эти селения "замками" или "деревнями", входит в компетенцию социологов, поскольку разница состоит в уровне организации этих обществ. Придерживаясь такого подхода, не только можно, но и нужно считать некоторые пуэбло "городами", а большинство других, ничем не примечательных, деревнями.

Со времен испанского завоевания вплоть до XIX столетия включительно речь шла обычно об "индейцах пуэбло" так, будто бы это было одно-единое племя или определенный народ. В действительности, как мы теперь знаем, обитатели пуэбло принадлежали к резко отличавшимся одно от другого племенам, говорили на самых различных языках и имели различную историю. Тем не менее им была присуща одна общая черта. Все они являлись земледельцами, перешагнувшими через доисторическую ступень развития, на которой господствуют охота п собирательство в чистом виде. Зачастую совершенно по-разному построенные пуэбло также имели нечто общее. В их архитектуре важную роль играли сооружавшиеся наполовину под землей кивы. Эти помещения использовались для самых различных целей. Вход туда женщинам был строго-настрого запрещен. Кивы служили местом собраний, заседаний совета, местом отправления молитв и церемоний, использовались как школьные классы для подростков и были окружены очарованием тайны, в которую посвящались только мужчины.

"В отличие от Новой Испании здешние племена не имеют вождей и управляются советом старейшин", — писал Кастаньеда. "Они имеют священников, которые читают им молитвы и которых они называют "напас". Это почитаемые люди. Рано утром, когда восходит солнце, священники поднимаются на самую высокую крышу города и обращаются оттуда, подобно общественным глашатаям, к жителям деревни с проповедью. В это вреди селение полностью затихает, все люди садятся рядами и слушают. Священники учат их, как следует жить. Я думаю, что они налагают определенные запреты, которые следует соблюдать жителям, поскольку среди них не наблюдается ни пьянства, ни оргий, ни кровавых жертв. Они не употребляют в пищу человеческого мяса, не крадут и очень трудолюбивы!" 22

Важно отметить, что каждое пуэбло представляло собой своего рода самостоятельную "республику". Торговля между различными племенами осуществлялась редко, причина тому — почти полное отсутствие предметов для обмена, пожалуй, за исключением почитавшейся священной бирюзы, которая в отдельных местах встречалась в значительно больших количествах, чем в других.

Женщины во многом играли доминирующую роль. Родству по женской линии придавалось особое значение. Существовали также "колдуньи", внушавшие страх. Бытовало поверье, будто "колдуньям" и могущественным знахарям подвластны стихии.

Их религия, обожествлявшая природу и в которой особое место отводилось солнцу, наиболее ярко проявлялась в танцах. Эти танцы, не претерпевшие до наших дней почти никаких изменений, может увидеть современный турист. Правда, и сегодня существуют отдельные пуэбло, где ритуальные танцы исполняются под покровом тайны, и в случае навязчивости вам могут разбить кинокамеры. Это танцы солнца, зреющего маиса, дождя, исполняемые в живописных пестрых масках, имеющих символическое значение под аккомпанемент флейт и барабанов. Сегодня эти маски турист может встретить в виде кукол "качина". Он может даже приобрести их копии, изготовленные на фабрике. У некоторых племен процветало искусство живописи песком, которому обычно учили жрецы (последние следы искусства, являвшегося когда-то единственным в мире, — изображения многоцветных фигур на земле с помощью различных сортов песка и подкрашенной муки).

Их плетеные и расписные гончарные изделия достигали высокой степени совершенства. Многие из тогдашних образцов, которые довелось увидеть испанцам, бесследно исчезли. Многие сохранились до сегодняшнего дня, многие смешались с теми, что принесли с собой миссионеры.

Земледелие не являлось их единственным занятием. Разумеется, они занимались и охотой — на оленей, медведей, бизонов, пум и мелкую дичь. Рыба чаще всего почиталась священной и потому не употреблялась в пищу.

Удивительно, что они не обладали такой же высокой культурой ирригации, которой отличались некоторые жившие до них племена, хотя каждая капля воды была драгоценностью, а любая засуха могла обернуться катастрофой. Когда сегодня смотришь, например, на раскаленные солнцем добела гигантские руины пуэбло Бонито, то почти не находишь объяснения тому, как здесь могли выжить люди. Единственным объяснением служит простейшее предположение, что в те времена были другие геолого-климатические условия.

При этом их поля были удалены от пуэбло на много километров обстоятельство, которого испанцы в то время никак но могли понять п которое между тем объясняется довольно просто: для них важнее всего была безопасность жилищ. Поэтому они и закладывали пуэбло в стратегически наиболее выгодных пунктах.

Испанцы находили одежду индейцев весьма целесообразной. Мужчины и женщины носили гетры и мокасины из дубленой оленьей кожи. Мужской костюм состоял из туники и штанов, женский — из тканого покрывала, перебрасывавшегося через правое плечо п пропущенного под левым, которое поддерживалось широким шарфом. Зимой их защищали шкуры, сшитые иаподобие плаща, а также одежды из хлопчатобумажной ткани, которую ткали и мужчины и женщины, что очень поражало испанцев.

Мужчины подстригали волосы спереди и скрепляли их наверху с помощью ленты, женщины же разделяли волосы пробором. Представители обоих полов любили украшения. Самым ценным сокровищем являлась бирюза, зачастую очень крупных размеров, но редко без примеси, а также гирлянды просверленных ракушек, которые носили в ушах и на шее.

Количество подобных сведений с течением времени постепенно увеличивалось особенно благодаря миссионерам, и испанцы были уверены, что хорошо знают "своих индейцев пуэбло". На протяжении 140 лет испанцы были полностью убеждены, что уже ничто не сможет поколебать их власть и созданную ими утонченную систему угнетения, так называемую систему "энкомьенда", представлявшую собой одну из наиболее жестоких форм феодальной эксплуатации. Как вдруг дотоле молча страдавшие племена неожиданно подняли восстание, равного которому ни по размаху, ни по ожесточенности борьбы, пожалуй, не знает история североамериканских индейцев. Это произошло в 1680 г. Под руководством одного, бесспорно, выдающегося лекаря по имени Попе индейцы взялись за оружие. Объединившись между собой, они сначала вырезали аванпосты испанцев, затем смяли их гарнизоны, стоявшие в укрепленных пунктах, и перебили около четырехсот ненавистных завоевателей. Более двух с половиной тысяч захватчиков индейцы безостановочно гнали вплоть до самого Мехико!

Возмездие испанцев было страшным. Однако им потребовалось более десяти лет, чтобы восстановить среди индейцев пуэбло прежний порядок.

Вот что пишет по поводу периода испанского владычества современный историк А. Гроув Дей в книге "Поход Коронадо": "Такому самобытному народу испанские завоеватели не могли предложить почти ничего существенного из достижений материальной и духовной культуры, что могло бы оказать на него "циви-лизирующее" воздействие. Правда, они завезли в страну большое число ранее неизвестных там животных, особенно лошадь и овцу (индейцы знали из домашних животных и птиц только собаку и индюка). Но обмен между краснокожим и белым человеком никогда не был равноценным. В каждом случае индеец пуэбло всегда давал больше, чем получал. Его передававшиеся из поколения в поколение знания, высокое профессиональное искусство, которого он достиг в различных ремеслах, его приобретенное горьким опытом умение выжить стали неотъемлемыми составными частями американского наследия. Например, его манера строить дома создала целый архитектурный стиль, в котором в наши дни черпает вдохновение архитектура западных штатов Америки. Индейская культура и индейский образ жизни пустили одинаково глубокие корни в землях, по которым прошли солдаты Коронадо. И сегодня любой гость американского Юго-Запада еще может видеть представителей этой стойкой расы, живущих точно так, как жили они за четыре столетия до наших дней в момент появ тения Коронадо, в те времена, когда белый человек впервые прошептал волшебное название Сиболы…"

Так продолжалось вплоть до XIX столетия, до того времени, когда ученые антропологи и археологи — впервые обратили внимание на пуэбло и обнаружили, что жители этих глиняных небоскребов не были первыми американцами и что задолго до них здесь жили и исчезали целые народы.

 

3. ГИМН ЮГО-ЗАПАДУ — ОТ БАНДЕЛЬЕ ДО КИДДЕРА

"В один августовский день 1888 г. в разгар обычной для Нью-Мексико песчаной бури, которая швыряла прямо в лицо гальку величиной с горох, в мой уединенный лагерь у Лос-Аламос забрел крепкий, до черноты загорелый мужчина средних лет. После шестидесятимильного перехода, который ему пришлось проделать пешком, возвращаясь от индейцев зуньи, он весь был покрыт пылью, но вовсе не выглядел усталым. После полудня стало ясно, что передо мной личность, обладавшая феноменальной памятью, с какой я никогда не встречался. Сначала меня раздражала эта механическая память, которая не только подсказывала мне основные моменты, но и тут же подкрепляла свои сообщения детальными ссылками на источник. Например: "Поликарпио говорил мне об этом 23 ноября 1881 г. в Чочити" 1".

Так рассказывает Чарлз Ф. Луммис об Адольфе Ф. Банделье, с которым они были друзьями долгие годы. Многие тысячи миль прошли они вместе по американскому Юго-Западу. "Вдвоем мы бродили там во всех направлениях, разбивали лагеря, голодали, мерзли, учились и были счастливы… Не было приличных дорог. Мы не имели никакой финансовой поддержки, никаких средств передвижения. Однажды Банделье удалось нанять лошадь. Проехав верхом две мили, он вынужден был остальные тридцать вести ее на поводу. Так пешком мы упорно продвигались вперед — я с большим фотоаппаратом и стеклянными фотопластинками в рюкзаке, с тяжелым штативом под мышкой, он — увешанный со всех сторон анаэроидным барометром, инструментами для различных измерений и школьным ранцем. Этот ранец был заполнен микроскопическими заметками, которые он тщательно и точно делал каждую ночь у лагерного костра. Он делал их даже в тех случаях, когда мне приходилось сидеть над ним и его драгоценными бумагами с насквозь пропитанным водой фотографическим покрывалом. Мы карабкались по утесам, перебирались через бездонные каньоны, ледяные реки, преодолевали глубокие пески, не имея ни одеял, ни плащей, ни другого снаряжения. Вся наша провизия состояла из нескольких плиток сладкого шоколада и мешочка жареного маиса. Постелью нам служила голая земля. Когда удавалось найти пещеру, дерево или другое укрытие от ветра и дождя, мы считали, что все в порядке. Если не удавалось — ночевали в чистом поле… Банделье не был атлетом. Его нельзя было даже назвать мускулистым… Он умел ладить с любыми людьми. Мне доводилось наблюдать его в обществе президентов и дипломатов, ирландских рабочих и мексиканских батраков, индейцев и писателей, ученых и представителей "общества". Без всяких усилий в течение часа он становился центром внимания".

Банделье с одинаковой легкостью изъяснялся по-английски, по-французски, по-испански и по-немецки. С такой же легкостью он говорил на диалектах и языках индейцев. Когда он прибыл в Ислету (Ныо-Мексико), то знал всего три слова из языка тигуа. Через десять дней он начал понимать язык и в любой обстановке мог объясниться так, чтобы его поняли. Материал, полученный им как исследователем и как другом у многих индейцев, был огромен. У него бывали трудности с публикацией работ. Однажды я нашел вложенное в книгу Банделье "Контрибьюшн" (я получил ее неразрезанной из библиотеки штата Нью-Йорк и таким образом оказался первым и единственным читателем этого труда за семьдесят пять лет) отпечатанное на машинке письмо. В этом письме президент Американского археологического института просил о пожертвованиях, поскольку только опи могли обеспечить Банделье дальнейшее продолжение работ ("Правление в данный момент не в состоянии обеспечить за счет собственных средств дальнейшую поддержку… требуется округленно тысяча долларов"). Имя Банделье было едва известно на востоке страны. И несмотря на все это, "его" Юго-Запад все же благодарен ему одному из своих первых исследователей.

Если бы ценность памятника определялась его размерами, то Банделье удостоился одного из самых величественных: территория площадью 109 км2 в штате Нью-Мексико носит его имя. Миллионы туристов пересекают сегодня из конца в конец открытый им мир пуэбло, пересекают Национальный заповедник имени Банделье.

Североамериканский Юго-Запад — это отнюдь не обозначение одной из сторон света, а территории, прекраснее которой для многих нет не только в Северной Америке, но и в целом мире.

Юго-Запад — это вся Аризона и весь штат Нью-Мексико, половина штатов Юта и Колорадо. Это часть Невады и Калифорнии на западе, штатов Канзас и Техас — на востоке. Но в основном это четыре штата, которые группируются вокруг "Фор Корнере" ("Четырех углов") — единственной географической точки Северной Америки, где сходятся границы четырех штатов. Этот ареал больше территории Франции, ФРГ и Австрии, вместе взятых. Сюда следует добавить также Данию, Голландию, Бельгию и Люксембург.

При описании тамошнего ландшафта постоянно приходится иметь дело с величайшими географическими достопримечательностями. Для этого подходят лишь совершенно необычные эпитеты, причем заметим — только в превосходной степени. Там расположена подавляющая своим однообразием самая сухая в мире пустыня. Там же находится самый глубокий в мире разлом земной коры — знаменитый Гранд-Каньон глубиной 1800 м, на каменных стенах которого читается история Земли. Там высятся горы, чьи снежные вершины служат ориентиром путнику, находящемуся в самом отдаленном уголке пустыни (только Колорадо имеет десятки вершин, достигающих четырех тысяч метров). Там — "Долина смерти", и в наше время ежегодно поглощающая свои жертвы. В этой долине находится самая низкая точка западного полушария, лежащая на 87 м ниже уровня моря. Там вздымается "Петрифайд форист" ("Окаменевший лес") — зловещее скопление древесных стволов, чей возраст исчисляется миллионами лет, где словно застыла вечность. Там протекают самые бурные реки Хила, Колорадо, Рно-Гранде, Пекос, названия которых будят воспоминания о романтической эпохе индейцев и пионеров Запада. Заметим, кстати, что на берегу реки Пекос, в одном из пуэбло племени мескалеро-апачей родился, по преданию, Винниту — благороднейший из индейцев.

На Юго-Западе расположены также древнейшие "города" Северной Америки. Древнейшие с двух точек зрения: самые первые поселения белых — испанцев и самые ранние поселения наиболее древних краснокожих обитателей. В данном случае "краснокожий" представляет собой довольно спорное определение. Испанцы называли их "хенте Колорадо", что значит просто "цветные люди" в противоположность белым европейцам, которые, как и индейцы на севере, имеют более светлую кожу, чем на юге. Но поскольку "Колорадо" означает также "красный", на свет появилось название "краснокожие". Это название было, во всяком случае, не более ошибочным, чем "индейцы", ибо Колумб и его современники всех остальных людей, кроме европейцев, принимали за индийцев.

Юго-Запад, которому так и не пришлось стать Эльдорадо — "Страной Золота", которую искали обуреваемые жаждой сокровищ испанцы, превратился в подлинную золотую страну для археологов. Именно здесь отыскались следы древнейших амерпканцев — тех самых, вокруг пещер которых еще бродили мамонт, верблюд, гигантский ленивец, а также вымершие к настоящему времени буйволы и лошади позднеледникового времени. На протяжении последних десяти тысяч лет в Америке больше не появлялись ни лошадь, ни верблюд. Мустанги, верхом на которых индейцы племен сиу и апачей носились по прериям, были потомками лошадей, сбежавших от испанцев и размножившихся с невероятной быстротой. Во время Гражданской войны была предпринята попытка завезти сюда верблюдов, но она завершилась полным провалом.

Удивительно, что эта совершенно дикая, прекрасная, величественная страна не обрела своего великого поэта. Новеллы Вилла Катера передают в определенной мере блеск испанских времен, однако не дают цельного представления. Многие, начиная от Зейн Грея и кончая индустрией Голливуда, превратили ее в объект эрзацкультуры ("китч"). Невозможно передать словами суровую красоту этих безотрадных пустынь, раскинувшихся на Юге, этих до безумия раскаленных нагромождений скал, прелесть этих нередко покрытых лесами плоских гор, которые, подобно островам или гигантским кораблям в море, возвышаются над окружающими их сверкающими песками; величие Скалистых гор, извивающихся, подобно гигантской змее, до самого Юга; зияющие глубины каньонов, которые приковывают взгляд к древнейшим пластам земли.

"Пустыня живет". Здесь нет никакого недоразумения. Это доказал нам Уолт Дисней своим лучшим фильмом. Бродивший здесь древний человек знал это лучше нас, ибо он жил за счет пустыни. Тот, кто считает, будто пустыня молчит, никогда не бывал там. Она поет, она шелестит, она шепчет. Даже грациозная ящерица, не говоря о ядовитом гиламонстре, пробегая по краю скалы, скатывает вниз множество песчинок. Ветер проносится под арками причудливых мостов, сложенных из скал, словно сквозь арфы. Пума оглашает окрестности своим ревом, а в темноте синей ночи воет койот.

Сверкающий ковер крохотных цветов пустыни быстро блекнет, но остается зелень сотни островов плоских гор — "месас" — и горных районов. Двести видов кактусов, самых сухих и самых сладких, переливаются двумястами красок. Однако растительный мир по яркости намного уступает царству минералов. Он представляет собой всего лишь намек на творчество в сравнении с древним миром камня. "Раскрашенная пустыня" — так называется один из районов — палитра бога-живописца. Эти скалы, подобно хамелеонам, в течение дня двенадцать раз меняют свой цвет. Бархатистый, темно-синий, как ночь, тон тенистых долин сочетается здесь с режущим мандариново-желтым и вызывающим боль в глазах пламенно-красным цветом раскаленных скал.

Двенадцать тысяч лет назад в этом мире по следам живших тогда гигантских животных двигался древний охотник со своим атлатлем — гениально придуманной копьеметалкой. Под тем же самым солнцем, на фоне тех же самых красок возвращались в свои дома-пещеры, рыли землянки, строили первые пуэбло и древний собиратель кореньев, и древний земледелец, и первый вязальщик корзин. Здесь рыскали испанцы в поисках сокровищ, которых им так и не удалось отыскать. Здесь, преодолевая огромные трудности, твердо вставали на ноги пионеры. И сегодня население Юго-Запада едва превосходит три миллиона. Мы не знаем, сколько людей обитало в этих краях за десять тысяч лет до нас, но ясно одно — их было намного меньше. Именно здесь в наши дни располагаются крупнейшие из последних резерваций краснокожих, прежде всего навахо и хопи.

И именно здесь Банделье начал археологическое исследование Западной Америки.

Банделье не был ни первым, ни единственным, кто взялся за это дело. За первыми испанцами непрерывно стали прибывать новые колонисты. Миссионерам удалось собрать воедино огромный фольклорный материал, часть которого еще и сегодня, не получив должной оценки, пылится в архивах Севильи. В XIX в. многочисленные военные и разведывательные экспедиции пересекали этот край с востока на запад, не говоря о бесчисленных отважных путешественниках-одиночках и охотниках. Некоторые из них имели склонность к литературной деятельности. Например, американцы Френсис Паркман и Кларенс Кинг или писавшие на немецком языке путешественники Фридрих Герштекер и бежавший оттуда швейцарец пастор Карл Постль, который под именем Чарлза Силлзфилда публиковал рассказы о "диком" Западе. Оба они имели большее значение для Европы, чем для Америки, несмотря на то, что Постль был заново открыт и превознесен в 1969 г. одним из американских биографов. В 50-е годы здесь уже появились первые железнодорожные инженеры-топографы. К 1863 г. легендарный Кит Карсон, именем которого была названа дюжина городов, "умиротворил" отдаленный район племени навахо. В 1869 г. однорукий ветеран, этнолог и геолог майор Джон Уэсли Пауэлл отправился в сопровождении девяти человек на четырех лодках в полное приключений путешествие, целью которого было исследование реки Колорадо и Гранд-Каньона. Он потерял трех человек и две лодки, но научные результаты экспедиции, в том числе первые археологические находки, были ошеломляющими 2.

В 1876–1877 гг. некий Е. А. Барбор впервые сделал обстоятельное, снабженное иллюстрациями описание древней индейской керамики.

В связи с исследованиями, продолжавшимися почти до самого конца XIX в., заинтересованному читателю следует запомнить следующие имена: это опять-таки Д. У. Пауэлл — большой друг индейцев, первый директор Этнологического бюро в Вашингтоне, который с 1879 г. издавал свои знаменитые пространные объемистые "Эньюэл рипортс". ("Ежегодные отчеты"). Это, далее, Уильям X. Холмс, Вашингтон Метьюз, Виктор и Космос Минделевы, Дж. Уолтер Фыокс. Особое место среди них занимают Ричард Уэзерилл и его братья — обыкновенные скотоводы, полную приключений историю открытия которыми Меса-Верде мы подробнее расскажем отдельно.

Совершенно необычным человеком был также Френк Гамильтон Кашинг. Обладая с самого раннего детства слабым здоровьем (оп родился в 1857 г. в штате Нью-Йорк и весил при рождении всего полтора фунта!), Кашинг тем не менее созрел очень рано. Уже в семнадцать лет он опубликовал свою первую статью об индейском фольклоре. В двадцать два года он отправился под командой полковника Джеймса Стивенсона к индейцам зупьи, где, по предположениям испанцев, находилась сказочная Сибола. Пока экспедиция продолжала свой путь, Кашинг оставался среди них в течение четырех с половиной лет! Он стал членом племени, носил индейское платье, питался исключительно пищей индейцев, делил с ними труд и досуг. Уже год спустя он говорил на их языке п получил имя Те-на-тса-ли, что значит "Целебный Цветок". Смысловое значение этого имени может быть передано как "растущий в отдаленных горах, обладающий таинственными силами". Однако цель Капшнга состояла в том, чтобы стать членом главного среди многих других тайного совета индейцев — Ордена священнослужителей с луком, имевшего двенадцать степеней.

Мы уже рассказывали о том, как Бапделье, вооруженный одним лишь карманным пожом, пешком прошел сквозь страну тогда еще чрезвычайно опасных апачей (название "апачи", которое они с гордостью восприняли от своих противников, означает "враги"). Теперь же опыт Кашпнга, который упорно стремился все глубже проникнуть в тайны племенной иерархии, наглядно показал, какому риску он подвергал себя.

Когда вопреки строжайшему запрету он попытался принять участие в священном танце кеа-к'ок-шп, к нему применили силу. Тогда хилый, но бесстрашный Кашинг выхватил нож, воткнул его в стену и поклялся, что любому, кто посмеет поднять на него руку, он отрубит ее и разрежет на куски каждого, кто вновь попытается рвать его книги.

Мужчины зуньи пришли в замешательство. Воспользовавшись им, Кашинг в течение нескольких минут участвовал в священном танце. Однако, придя в себя, индейцы собрали большой совет и объявили Кашиигу, что, согласно местным законам, он должен быть сброшен в пропасть. Выдвигались и другие предложения в том же роде. Кашинг спасся благодаря тому, что сумел внушить индейцам ужас перед возможной местью со стороны Великого Отца, находящегося в Вашингтоне. Более того, он добился, что в конце концов индейцы объявили его ки-хе, то есть другом.

Ему приходилось часто возвращаться на восток США, для лечения своих многочисленных недугов. Тем не менее он возглавил экспедицию, которую финансировала богатая филантропка из штата Массачусетс Мери Хеменвей, поэтому экспедиция, в которой принимал участие и Банделье, получила название "Юго-западная археологическая экспедиция Хеменвей". Однако Кашинг снова заболел и экспедиция не смогла добиться значительных успехов. Здесь, видимо, сыграло свою роль и то, что Кашинг был по специальности этнологом, а не археологом, в особенности же то, что он "не был организатором", как замечает будущий издатель его книги об индейцах зуньи, Де Голье 3.

Но Де Голье превозносит другие качества Кашинга. "Он был пророком, поэтом, гением, склонным к драматизации и питавшим слабость к рекламе".

Мы говорили, что Юго-Запад так и не обрел своего великого поэта. А ведь Кашпнгу, который, как этнолог, был склонен к пространным описаниям, удавались картины, не лишенные поэзии. Такие картины в наше время доступны, пожалуй, только литератору-публицисту, занявшемуся, подобно Джозефу Буду Крутчу, популяризацией естественных наук4.

Вот что пишет, например, Кашинг о стране зуньи:

"Солнце опустилось за холм, преобразив его в силуэт пирамиды с острыми зубцами, над которым, словно корона, сиял лучами искрящийся нимб. Призрачная вечерняя заря прорвалась сквозь разрывы облаков. Она окрасила в карминный и золотистый тона словно подернутые туманом голубоватые очертания островов. Ее отблески устремлялись вверх постепенно, расширяющимися полосами пламенеющего света так, будто хотели в высоте неба повторить угасший свет солнечных лучей".

Или вот как описывает Кашинг открывшийся ему вид одного из пуэбло. Этот вид и сегодня, почти сто лет спустя, можно наблюдать точно таким же, если, конечно, не уступить тщеславному желанию направиться туда на автомобиле.

"Шлейф дыма, словно вырывавшийся из недр тысяч огнедышащих кратеров, стелился над этим мнимым вулканом. Подхваченный вечерним ветром, он уносился прочь, образуя бесчисленные кольца и волны. Поначалу я не понял, что этот холм, такой неестественный и в то же время живописный, в действительности представлял собой скопление человеческих жилищ. Я понял это лишь тогда, когда заметил на верхней террасе движущиеся маленькие черные и красные пятна. И даже после этого он продолжал мне казаться небольшим островом, составленным из постепенно уменьшающихся, поставленных одна на другую плоских гор (месас). Возвышаясь над песчаным морем, этот остров, казалось, решил вступить в соперничество с расположенными вокруг плоскими горами, созданными самой природой".

В противоположность Кашингу исследования Банделье были в большей мере направлены на выяснение взаимосвязи между цивилизациями. В те времена это значило начинать исследования с выяснения последовательности развития культур. Банделье отчетливо видел "напластования". В Пекосе в течение года он пытался делать сравнения с мексиканской архитектурой Ушмаля до тех пор, пока Дж. У. Пауэлл не посоветовал ему "оставить всякие попытки искать черты сходства различных цивилизаций". Странный совет. В самом деле, почему Банделье не должен был к этому стремиться? Он обмерил развалины Пекоса с такой точностью, которую ни до, Ни после него никому не удалось превзойти. Владея многими языками, он впервые перевел и прокомментировал старые испанские источники, причем с такой тщательностью и критическим подходом, что сделало возможным дальнейшее их использование в научных целях.

Во многих отношениях Банделье был удивительным человеком. Он родился в 1840 г. в Берне в семье офицера. О его матери друг Банделье Луммис утверждал в посвященном ему некрологе: государственной тайной является то, что по материнской линии в его венах течет царская кровь?. Во всяком случае, достоверно известно, что она была русской аристократкой. После ряда скитаний семья перебралась в Америку. И там осела в Хайленде (штат Иллинойс). Здесь Банделье получил среднее образование. Затем он недолго учился в Швейцарии. До сих пор остается неясным, что изучал он в этой стране: геологию или правоведение? Возвратившись в Хайленд, Банделье на протяжении многих лет тянул лямку конторского служащего. Именно в это время он усиленно занялся самообразованием. Как выяснилось позже, его занятия охватывали такой широкий круг дисциплин, что даже сегодня невозможно объяснить толком, каким путем в то время и в такой глухой провинции ему удавалось доставать необходимую литературу. Здесь же завязалась оказавшая огромное влияние на судьбу Банделье как ученого его переписка с известнейшим антропологом, этнологом и социологом того времени Льюисом Генри Морганом. Следует сказать, что главный труд Моргана, носивший программный характер — "Древнее общество, или Исследование о путях человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации", который увидел свет в 1877 г., не только обеспечил автору мировую известность, но и оказал глубокое влияние на материалистическую философию марксизма, в частности на работу Фридриха Энгельса "Происхождение семьи, частной собственности и государства".

Прозябавший в провинциальной глуши Банделье видел в старшем коллеге духовного отца. Поначалу он полностью подпал под влияние теории Моргана об общественной структуре индейских народов, хотя его собственные исследования нередко противоречили ей. Необходимо иметь в виду, что Морган пользовался непререкаемым авторитетом не только как теоретик. Он долго жил среди индейцев и в 1847 г. был усыновлен членами племени сенека под именем Та-йа-да-о-вуб-Руб. Банделье так никогда и не смог полностью преодолеть влияние Моргана. Их переписка, впервые опубликованная в 1940 г., содержит интереснейшие сведения в этом отношении 6.

Вместе с тем Банделье шел собственным путем, когда дело касалось интерпретации его личного опыта и наблюдений, накопленных во время путешествий. В 1879 г. был основан Американский археологический институт. Морган, ставший год спустя президентом Американской ассоциации по развитию науки, обратился 25 октября 1879 года к его первому президенту Чарлзу Элиоту Нортону со словами, которые далеко не всегда принимались во внимание этим выдающимся учреждением. "Европейцы, — писал он, — должны были бы быть в гораздо большей мере благодарны нам за проведенные здесь работы, чем за аналогичные в Сирии или Греции".

Благодаря рекомендации Моргана Банделье предпринял свое первое путешествие на Юго-Запад в Нью-Мексико (позже он побывает в Мексике и Южной Америке, но в данный момент нас это не интересует) по поручению этого института. Многие годы он провел в пустынях, горах, а затем в музеях городов Санта-Фе и Мехико, Нью-Йорка и Вашингтона и привез с собой богатейший материал. Хотя до нас дошли в передаче современников его нелестные высказывания о религии, сам он принял католичество, как говорят, по расчету. Ходили слухи, будто до этого в Нью-Мексико он переодевался священником, чтобы обеспечить себе помощь миссионеров-иезуитов. Однако об этом не сохранилось никаких достоверных данных. Напомним, что и "отец европейской археологии" Иоганн Иоахим Винкельман сделал точно такой же шаг, чтобы снискать благосклонность кардиналов.

Когда в 1914 г. во время путешествия в Испанию Банделье скончался в Севилье, журнал "Эль Паласио", выходивший в Санта-Фе, где он работал долгие годы, писал: "Смерть Банделье является невосполнимой утратой" 7.

Его научные доклады, заметки, наброскп, наконец, его дпев-нпки, записи в которых он с величайшей аккуратностью делал каждый вечер, каждую ночь своим микроскопическим почерком (их первый том был опубликован лишь в 1966 г.), и сегодня представляют собой величайшую ценность для ученого, для любого, кто впервые отправляется в нехоженые районы Юго-Запада, чтобы изучать историю первых американцев. Однако наибольший интерес для широкого читателя представляет совершенно иная книга Банделье — его роман. Даже в самом полном указателе литературы, содержащем сведения о наиболее редких основополагающих трудах по археологии Юго-Запада, лишь вскользь упоминается название этой книги. В наши дни она полностью, притом совершенно несправедливо, забыта.

Вместе с тем это единственное в своем роде уникальное произведение — роман о древнейших людях, действие которого развертывается в доисторическую эпоху. Насколько мне удалось установить, книга эта не имеет аналогов в серьезной литературе. (Я, естественно, не имею в виду здесь дешевую научно-фантастическую литературу, которая бесцеремонно валит в одну кучу доисторические эпохи и астронавтику).

Джек Лондон, всю жизнь воспевавший романтику приключений, опубликовал в 1907 г. роман "До Адама", действие которого целиком развертывается в доисторические времена и призвано доказать главным образом непоколебимое убеждение автора в правильности эволюционной теории. Для этого он находит некий народ, "не знакомый ни с оружием, ни с огнем, стоящий на самой низшей ступени развития речи", практически представляющий собой еще полуобезьян, находящихся "в стадии превращения в человека". Такого народа в Северной Америке, разумеется, не существовало. Процесс становления человека протекал и полностью завершился на других континентах. В 1915 г. Джек Лондон вновь возвращается к этой теме. В XXI главе своего обвинительного романа "Звездные скитания" он заставляет галлюцинирующего заключенного совершить в смирительной рубашке короткое путешествие в доисторическую эпоху. Все это не идет ни в какое сравнение с исторически обоснованным трудом Банделье. Точно так же, как не идут с ним ни в какое сравнение произведения австрийца А. Т. Зоннлейтнера и датчанина Йоханнеса В. Йенсена. Первый из них писал главным образом для юношества. Второй же был настолько опьянен нордическими мифами, что слово "исторический" совершенно неприменимо к его произведениям.

В том, что ученый взялся писать роман, нет ничего необычного. Необычно лишь то, что он избрал в качестве основы сочиненных им событий и драматических перипетий свою собственную науку. Например, романы английского физика С. П. Сноу ничего общего не имеют с наукой, которой он посвятил свою жизнь и которая по характеру своему революционна, тогда как его искусство остается консервативным. Сноу и многие другие ученые-литераторы жили и продолжают жить подобно больным шизофренией в двух измерениях: здесь — ученый, а здесь художник, чувствующий себя одинаково свободно в обеих ипостасях. Это та самая раздвоенность, которую Сноу гневно обличал в теории и которой сам он рабски придерживался в жизни.

Иначе действовал Бапделье. Его роман неразрывно связан с его собственной наукой. Вот что он говорнт в предисловии о своих намерениях и творческом методе:

"Облекая реальные факты в покровы любовной истории, я надеялся сделать возможно более доступной и понятной широкой публике "правду об индейцах пуэбло". Использованные мной реальные факты могут быть отнесены к трем группам: географической, этнографической и археологической. Описания страны и ее природы полностью соответствуют действительности. Описания обычаев и нравов, веровании и ритуалов основываются на наблюдениях, которые были сделаны мной и другими этнологами, а также на объяснениях, которые давались нам индейцами. Кроме того, было использовано значительное число старинных испанских источников, в которых жизнь индейцев пуэбло представлена именно такой, какой она была в те далекие времена, до того как ее изменили контакты с европейской цивилизацией. В основу описаний архитектуры положены результаты исследований руин, сохранившихся в тех самых местах, где они помещены в романе.

Сюжет романа является моей собственной находкой. Однако большинство описываемых в нем сцен я наблюдал своими собственными глазами".

Иными словами, в романе Банделье творчески переработаны результаты антропологических, этнологических, социологических, ботанических, зоологических, географических и исторических исследований и наблюдений автора, которые он проводил на протяжении долгих лет жизни в районах пуэбло.

Уникальной следует признать попытку автора романа спроецировать в прошлое накопленный им собственный опыт. Банделье был глубоко уверен, что нравы и обычаи индейцев, которые ему еще удалось застать, в большинстве своем оставались точно такими же, как и за многие сотни лет до появления Колумба в Америке. Например, он был полностью убежден, что заседания могущественного тайного общества "Ордена Кошаре", которые описываются в XI главе романа, в те времена были точно такими же, как и в 80-е годы прошлого столетия, поскольку отправление ритуалов у индейцев было подчинено строжайшей традиции. Когда Банделье превозносит высокий уровень развития социальной структуры у индейцев, можно предположить, что в древние времена она была еще более развитой и дифференцированной, поскольку еще не испытала на себе разлагающего влияния деятельности христианских миссионеров. Следует подчеркнуть, что такое влияние действительно имело место, но далеко не в тех масштабах, на которые претендовали отцы-миссионеры.

Материал, который Банделье излагает на страницах книги, где каждый научный факт органически вплетается в тщательно построенный рассказ, воистину огромен. Так доступно для современного читателя он не излагается ни в одном другом труде.

Название книги — "Дилайт Мейкерс". Оно трудно поддается переводу. Здесь имеются в виду члены тайного совета, которые собираются в большой киве. Слово "дилайт" означает удовольствие, радость. В данном случае оно используется для обозначения органического слияния блаженства и радости, иными словами гармонии. Банделье, несомненно, имел в виду архаический смысл этого слова, которое в прежние времена имело также активное значение и применялось для обозначения благородных порывов души или счастья.

Несколько слов о чисто литературном значении книги. Как первый литературный опыт автора она заслуживает самой высокой оценки. Ей в равной мере присущи и сильные и слабые черты романов XIX столетия. Занимательный сюжет и интригующее переплетение событий могли быть навеяны творчеством Вальтера Скотта, пристрастие к красочным деталям может рассматриваться как результат влияния Чарлза Диккенса. Вместе с тем любые сравнения в конечном счете оказываются бесполезными. Книга — уникальное явление. Она стоит вне традиционных историко-литературных категорий, представители которых, кстати, до нынешнего дня не посвятили ей ни строчки.

Для современного читателя книга Банделье подернута дымкой романтики, от которой сам Банделье был весьма далек. Недаром величайший и самый глубокий из немецких романтиков Новалис говорил: "Все приобретает романтический оттенок, будучи отодвинуто вдаль!" Сам же Банделье решительно отвергал романтизацию. 3 февраля 1885 г. он выступил в Нью-Йоркском историческом обществе с докладом "О романтической школе в американской археологии", в котором резко осуждал своих современников-археологов за пристрастие к романтике. Как курьез воспринимается последняя фраза доклада, произнесенная Банделье как раз в то самое время, когда он уже приступил к работе над своим романом, являвшимся чистейшей исторической фантастикой (его книга впервые увидела свет в 1890 г., а затем переиздавалась еще дважды, в 1916 и 1918 гг., до того как была полностью забыта). "Дни исторических романов сочтены. Прогресс в развитии вспомогательных научных дисциплин достаточно велик, чтобы поднять американскую историческую науку на такую высоту, на которой она превратится в критическую и благодаря этому приносящую конкретную пользу отрасль человеческого знания".

Между тем в поход выступило новое поколение ученых. В 1928 г. в статье "Американского биографического словаря" отмечалось: "Ни один американский археолог не полагался так на исторические источники, как Банделье, и ни один американский историк никогда не проверял так полно, как он, свои исследования с помощью археологического материала".

Статья была подписана инициалами А. В. К. За ними скрывался Альфред Винсент Киддер, которому в 1914 г., когда скончался Банделье, было двадцать девять лет. Ему предстояло не только продолжить дело Банделье, но и заложить научные основы археологии Юго-Запада, что и сегодня позволяет считать его признанным классиком, а разработанные им важнейшие положения — незыблемыми.

В 1907 г. на доске объявлений Гарвардского университета появилась записка, в которой доктор Е. Л. Хьюетт из Американского археологического института сообщал, что ищет трех добровольцев из числа студентов-антропологов для участия в экспедиции на Юго-Запад. На призыв откликнулись трое молодых людей, только что сунувших нос в эту науку: Сильванус Морли, Джон Гульд Флетчер и Киддер. Случаю было угодно, чтобы все трое обрели славу. Морли стал всемирно знаменитым специалистом по истории индейцев майя, Флетчер приобрел известность как поэт, а Киддер стал тем, о чем мы только что говорили. Хыоетт, которому, видимо, не удалось найти более взрослых и опытных помощников, принял всех троих. Вот что сорок лет спустя рассказывал Киддер об этом первом своем путешествии на Юго-Запад.

"Проделав в товарном вагоне путь в 60 миль от Манкос (шт. Колорадо), мы встретили доктора Хьюетта на ранчо в Мак-Эльмо-Каньон, вблизи границы штата Юта. Ранчо представляло собой дом из адобов с тремя помещениями, расположенный на маленьком клочке земли, заросшем люцерной, — самый последний форпост на длинном пути, ведущем через пустыню к небольшому мормонскому городку Блафф-Сити на реке Сан-Хуан. Мы ночевали под стогами сена в Холлисе, которые одновременно давали тень и защищали нас от ветра. На следующее утро доктор Хыоетт, который в те дни был неутомимым ходоком, отправился в многокилометровый поход по раскаленному чуть ли не докрасна каньону. Сзади него, с трудом переводя дух, мы карабкались по плоской горе, находившейся у места соединения Мак-Эльмо с Йел-лоу-Джекет. С этой высоко поднимавшейся горы мы могли видеть Меса-Верде и Юта-Пик, находящиеся в штате Колорадо, Абахос и дальние горы Генри в штате Юта, высокие красные столовые горы Моньюмент-Вэлли и голубую линию Лукачуки в Аризоне. Ни одному из нас никогда не приходилось видеть одновременно такие обширные дали, а тем более такую дикую, пустынную и такую истерзанную страну, как та, что простиралась перед нами.

Доктор Хыоетт взмахнул рукой. "Я хотел бы, — проговорил он, — чтобы вы, молодые люди, провели археологическое обследование этой местности. Я вернусь через шесть недель. Вы поступите разумно, еслн постараетесь раздобыть себе пару лошадей…""

Это предложение, тем более сделанное трем совершенно неопытным молодым студентам, разумеется, было абсурдным. Но за ним скрывался метод. Киддер сообщает дальше:

"В одной из своих книг доктор Хьюетт позже писал, что поставил перед нами такую задачу якобы с целью испытать нас. И это действительно было испытанием… История заслуживает того, чтобы ее рассказать. Трудно описать наши мучения с конской упряжью, взятой напрокат, наши усилия, направленные на то, чтобы не дать окончательно развалиться старой двухколесной повозке, отказ от нее и покупка трех кобыл, каждая из которых имела по еще нетвердо державшемуся на ногах жеребенку, перенапряжение сил, которое первоначально вызывала необходимость измерить с помощью маленького карманного компаса этот бесконечный лабиринт ущелий и пропастей, нанести на карту и сделать описание встречавшихся нам многочисленных развалин" 8.

Киддер, который был жизнелюбивым студентом, по его собственным словам, занялся этнологией и археологией благодаря чистой случайности. Расписание лекций по этим дисциплинам было более удобным, чем по медицине, которую он собирался изучать, и оставляло ему свободным конец недели.

Академическая карьера Киддера изобиловала успехами. Для нас важно то, что ему рано представилась возможность совершить поездку в Грецию и Египет и познакомиться там с высоким уровнем раскопок, проводимых европейскими археологами. Особое значение имела работа крупного египтолога Георга А. Репс-нера, чей курс по возвращении в Гарвардский университет Киддер немедленно начал читать студентам. Киддер очень точно называет Рейснера "денди" и сам бессознательно следует его примеру. Недаром все современники сходятся в характеристике внешнего облика и манеры поведения Киддера: всегда джентльмен.

Он вел раскопки во многих местах Северной Америки, но главным образом на Юго-Западе: в штатах Юта, Аризона и Нью-Мексико. Раскопки, которые долгие годы велись им в Центральной Америке — в стране индейцев майя, мы упомянем здесь вскользь, лишь полноты картины ради. Однако следует иметь в виду, что именно там он пришел к выводу о необходимости (и впервые применил на практике) комплексного использования в археологии самых различных научных дисциплин. К участию в одних и тех же раскопках он одновременно привлекал археологов, этнологов, физико-антропологов (американский термин, принятый для обозначения ученых-антропологов, которые специально занимаются исследованием строения человеческого тела), языковедов, медиков, географов.

Из посещений греческих музеев, располагавших богатейшими собраниями древних ваз, он, безусловно, вынес глубокое убеждение об огромном значении, которое могла иметь для характеристики определенных периодов керамика, даже в тех случаях, когда она была представлена мельчайшими черепками, обломками глиняной посуды и вообще любыми осколками.

Одновременно он пришел к выводу, что для археологов не менее важно уметь устанавливать связь между черепками, единичными предметами, остатками скелетов и строений для определения хронологии и тем самым для истории развития культуры. Итак, никогда не упускать из вида "главную задачу, которая состоит в том, чтобы исследовать длительный, медленный рост человеческой культуры и ставить проблемы развития человеческого общества"9.

Тем самым Киддер намного опередил свое время. По крайней мере в Северной Америке. Ведь еще в 1938 г. один из американских антропологов, признававший ценность одних лишь голых фактов, мог во всеуслышание заявлять: "В антропологии слово "теория" — неуместно!" И действительно, научные методы и теории, разработанные Киддером, далеко не везде и не сразу упалп на плодородную почву. Лишь в 30-е годы они были впервые применены при проведении исследований в долине Миссисипи. "Только в 40-х годах такие методы были впервые использованы на Атлантическом побережье", — писал Джон Уитхофт из Пенсильванского университета в критическом обзоре, посвящённом развитию североамериканской археологии10.

Тем не менее благодаря многочисленным ученикам, проходившим его школу, влияние Киддера росло. "Разумеется, у нас, студентов, — рассказывает один из них, — было больше вопросов, чем ответов на них. Однако он всегда проявлял к нам огромное терпение. Он постоянно помогал нам, открывая перед нами перспективы, что мы очень высоко ценили при нашей формальной системе обучения" 11. Он также служил нам примером в полевых исследованиях. Киддер был первым археологом, который, чтобы произвести аэрофотосъемку территории, где находились древние развалины, поднялся на борт самолета Чарлза Лпндберга летчика, впервые перелетевшего через Атлантический океан. Вот что писал по этому поводу Чарлз Линдберг моему издателю и мне в 1970 г.: "Во время осуществления наших предварительных планов исследования местности в районе Пекоса моя жена и я облетели на одномоторном биплане марки "Фалькон" с открытой двухместной кабиной вдоль и поперек всю территорию штатов Нью-Мексико и Аризона в поисках следов древних цивилизаций. Когда в поле нашего зрения попадали перекрещивающиеся линии городских стен, мы фотографировали их и отмечали местоположение на карте. Мы обнаружили при этом, что руины древних поселений у Пекоса было гораздо легче различить па местности с самолета, чем при наземных наблюдениях. Правда, сверху мы могли лишь неясно, но зато совершенно точно определить направления квадратных или прямоугольных контуров на земле, показывающих место, где когда-то стояли стены… Я вспоминаю доктора Киддера с чувством глубокой дружбы и искреннего восхищения" 12.

Самые значительные раскопки, во время которых были заложены основы научных методов североамериканской археологии, были проведены Киддером в развалинах Пекоса. Они продолжались, за исключением трехлетнего перерыва, вызванного первой мировой войной, с 1915 по 1929 г. Эти исследования были обобщены в увидевшем свет в 1924 г. и ныне ставшем классическим труде Киддера "Введение в изучение археологии Юго-Запада". Он умер в 1963 г. в возрасте семидесяти восьми лет. Память о нем поддерживается благодаря ежегодным Пекосским конференциям, первая из которых была созвана Киддером в 1927 г. Она увековечена также премией — "Киддеровская премия за достижения в американской археологии". В Музее Пибоди депонированы сто бронзовых медалей. Одна из них раз в три года присуждается Американской антропологической ассоциацией. Удивительная предусмотрительность! Запаса медалей должно хватить на триста лет.

Пуэбло Пекос лежит юго-восточней города Санта-Фе в штате Нью-Мексико на склоне скалистого холма, расположенного в центре обширной долины. Долина ограничена с трех сторон холмами и горами, а с севера — высоким, почти всегда покрытым вечными снегами горным массивом. Сегодня руины не производят сильного впечатления, их загораживают печально устремленные к небу развалины массивных глиняных стен церкви испанских миссионеров. Между руин пуэбло, едва достигающих высоты человеческого роста, весной цветет оранжевый кустарник чамиса, а в поле тут и там возвышаются, словно изваянные скульптором-футуристом, кактусы чолья с острыми, как иглы, шипами.

Надо напрячь всю силу воображения, чтобы представить пульсирующую здесь жизнь многих сотен семей, на протяжении столетий населявших этот похожий на пчелиные соты "город" в те времена, когда там еще вздымались ввысь стены, а этажи громоздились друг на друга, образуя башни.

Тем не менее история Пекоса чрезвычайно близка нам. Банделье еще встречался с потомками тех, кто последними покинули Пекос.

Самое раннее из дошедших до нас испанских сообщений, которое дает некоторые представления о характере людей, населявших Пекос, исходит от экспедиции, возглавлявшейся Кастаньей Де Сосой. В конце декабря 1590 г. один из подчиненных ему командиров с горсткой людей прибыл, ничего не подозревая, в пуэбло Кикуйе, как тогда назывался Пекос, в поисках крова и продовольствия. Измотанные холодом и голодом испанцы вынуждены были вести себя мирно. Когда же на следующее утро, оставив оружие, они отправились прогуляться и попытались скрепить дружбу с индейцами, последние неожиданно напали на них. Испанцам едва удалось унести ноги. Потеряв большую часть оружия, они ретировались к месту расположения основного отряда. Де Соса тотчас же снялся с лагеря, чтобы отбить оружие, — железное оружие, составлявшее ничем не заменимое достояние испанцев. Поначалу он тоже вел себя мирно. Тем не менее индейцы втянули наверх лестницы и стали осыпать его отряд стрелами. У Де Сосы было не больше девятнадцати солдат и семнадцать слуг-индейцев. Кроме того, он имел две небольших бронзовых пушки, которые не сумел использовать лучшим образом. Следует сказать, что мужчины пуэбло повели себя, как жалкие трусы. Пока Де Соса на протяжении битых пяти часов топтался перед городскими стенами и криками заверял индейцев, что не требует от них ничего, кроме возврата оружия, жители пуэбло еще сохраняли мужество. Они продолжали бросать в людей Де Сосы камни и осыпать их градом стрел. Но как только Де Соса решился наконец на штурм, индейцы сразу же сложили оружие и стали кричать "амиго!", "друг!", "друг!". В ближайшие же дни они исчезли из "города", оставив его солдатам Де Сосы. Только теперь испанец смог точно установить, что ему пришлось иметь дело, по всей вероятности, не менее чем с двумя тысячами человек. В отдалении он обнаружил участки обработанной земли, искусно сооруженные оросительные системы, огромные запасы продовольствия (он оценил их в 30 000 фанег — одна фанега равняется 55 л). Де Сосе досталось также большое количество зимней одежды, плащи из кожи буйволов и хлопчатобумажной ткани, "ярко раскрашенные" накидки, украшенные мехом и перьями.

Следующим, кто подчинил страну, был Оньяте. 24 июля 1598 г. рн посетил Пекос. Затем всякие сведения об этом городе исчезают на долгое время. Пекос лежал в стороне от тех мест, где разворачивались основные события, связанные с крупнейшим восстанием индейцев пуэбло, разразившимся в 1680 г. Мы уже упоминали об этом восстании, возглавлявшемся лекарем по имени Попе, о полном разгроме испанцев индейцами, от которого завоеватели не могли оправиться в течение десяти лет. Не удивительно, что Пекос почти не упоминается в сообщениях тех лет. Известно лишь, что там был убит молодыми индейцами снискавший себе всеобщую ненависть священник.

Первый чертеж развалин города Пекос, сделанный Банделье. Черные полосы в верхней части рисунка — строения пуэбло. Крестообразное здание внизу значительно более поздняя церковь испанских миссионеров. После Банделье раскопки здесь производил Киддер. На нижнем рисунке воспроизведен узор, украшавший найденную им чашу.

Затем Пекос приходит в полный упадок. Основной причиной этого явились набеги разбойничьих племен ко-манчей, которые систематически вырезали население пуэбло. Одна из отчаянных вылазок, предпринятых всеми способными носить оружие жителями "города", превратилась в кровавое побоище, в результате которого уцелел лишь один-единственный человек. В 1788 г. там разразилась эпидемия оспы, которую пережили всего 180 человек. В сотнях помещений гигантских построек теперь бродили словно призраки немногочисленные жптели. В 1805 г. их число составляло 104 человека. В 1845 г. один из наблюдателей по имени Грегг сообщал:

"Всего десять лет назад (около 1830 г.), когда он (поселок Пекос) еще насчитывал от 50 до 100 душ жителей, путешественник нередко мог видеть одинокого индейца, женщину или ребенка, которые то там, то тут стояли словно изваяния на крышах своих жилищ, устремив неподвижный взор на восток, либо, прислонившись к стене или забору, с безразличием взирали на проходящего мимо чужестранца. В иных случаях там нигде не было видно ни души и могильная тишина поселения нарушалась лишь случайным лаем собаки или кудахтаньем курицы"13.

В 1837 г. в городе призраков проживало уже всего восемнадцать взрослых. Жители пуэбло Хемес, единственвые из соседей, говорившие на том же языке, предложили этим восемнадцати переселиться к ним. Но жители Пекоса гордо отказались. В 1839 г. среди них неожиданно разразилась эпидемия "горной лихорадки". Ее пережили только пять человек. Они ушли в Хемес. Это были "последние из Пекоса". Известны лишь христианские их имена. Их звали Антонио, Грегорио, Гоня, Хуан Доминго и Франсиско.

Что поражает в Пекосе, так это крепостные стены окружностью почти в тысячу метров. Их можно различить и в наши дни, так же как и места, где когда-то стояли угловые башни. Обычно вокруг пуэбло не строились линии укреплений. Достаточно было втянуть лестницы на верхние этажи, и похожий на пчелиные соты дом превращался в крепость.

В Пекосе имелся источник! "Никогда не иссякавший источник чистой холодной воды. Такое идеальное сочетание пахотных земель, которые легко было оборонять, и таких богатых водных запасов наверняка должно было привлечь древних индейцев. И небольшая плоская гора, на которой располагался Пекос, была заселена в очень отдаленные времена".

Решение Киддера провести в Пекосе тщательные раскопки было продиктовано в первую очередь обилием черепков глиняной посуды, которые из-за различного характера могли помочь определению различных эпох, и тем, что "обширные могильники Пекоса никогда не подвергались разграблению и сулили богатые находки, состоявшие из скелетов и погребальной утвари". Возможность получить такие находки зависела от хорошей организации дела.

"Мы горели желанием найти захоронения. Поэтому рабочим было обещано по 25 центов за каждую обнаруженную могилу. На следующий день была открыта первая из них, и через день — еще шесть. Премия была снижена до 10 центов. И при такой премии их находили до 15 в день. К концу первой же недели мы были поставлены перед выбором: либо отменить премию, либо разориться".

Фактически уже к четвертому сезону раскопок Киддер извлек не менее 700 скелетов, к концу раскопок их число составило 1200. Кроме того, он собрал сотни тысяч черепков. Их очисткой и первой классификацией занималась его жена, которой еще надо было ухаживать за пятерыми детьми.

Результат работы Киддера был очевиден. Раскопки в Пекосе "дали повод надеяться па то, что послойно залегавшие остатки материальной культуры позволят проследить развитие различных художественных ремесел у индейцев пуэбло. Тем самым открывалась возможность точно установить хронологическую последовательность многочисленных руин других районов Юго-Запада…".

Это предположение подтвердилось в ходе раскопок строений пуэбло. "Мы ожидали обнаружить на вершине плоской горы одно-единственное крупное пуэбло. Мы допускали, что оно, возможно, будет носить следы ремонтных работ и нового строительства, но было возведено оно на скальном грунте. Благодаря этому могла появиться возможность без лишних усилий провести исследование стен пуэбло от их основания до самой вершины. Вместо этого оказалось, что исторический город был построен на остатках растрескавшихся и упавших стен более ранних домов и что эти последние в свою очередь были возведены по меньшей мере на двух еще более древних слоях" 14.

Кроме того, Киддер мог установить, используя теперь уже не только собственный опыт, но и достижения других исследователей Юго-Запада, особенно района, лежащего вокруг "Фор Корнере" вдоль реки Сан-Хуан, то, что за десятилетия до него открыл в Меса-Верде и Гранд-Галч любопытный фермер Уэзерилл. А именно: что до народов, строивших пуэбло, здесь должны были жить первобытные земледельцы, которые еще не знали керамики, но зато были искусными корзинщиками — баскет-мейкер — "народом, плетущим корзины".

В какие глубины прошлого удалось проникнуть Киддеру?

Вначале ему не оставалось ничего другого, как лишь определить последовательность чередования слоев и дать им наименования. Он создал хронологию восьми крупных культурных слоев. Она открывалась эпохой "корзинщиков" и завершалась дошедшими до наших дней пуэбло. Но такое деление не удовлетворило Кид-дера. В 1927 г. он пригласил коллег, работавших над теми же проблемами, на первую Пекосскую конференцию с тем, чтобы выработать новую терминологию. Она приобрела известность как "Пекосская классификация" и применялась на протяжении деся-тилетий. Поскольку сегодня все чаще используется уточненная схема, разработанная Френком X. X. Робертсом, мы сопоставим обе классификации. Цифрой I обозначают в них самый древний период, задолго предшествовавший временам Колумба. Классификация периодов по данным конференции в Пекосе

Модификация периодов по Робертсу

Баскет-мейкер ("корзинщики") I

Баскет-мейкер II

Баскет-мейкер III

Пуэбло I

Пуэбло II

Пуэбло III

Пуэбло IV

Пуэбло V

Эпоха баскет-мейкер

Модифицированный баскет-мейкер

Период становления

Период расцвета пуэбло

Период упадка пуэбло

Исторический период в развитии пуэбло

Схема Робертса не является простым изменением ранее созданной системы периодизации. Она представляет собой известный, хотя и незначительный, шаг вперед, поскольку вводит определенную качественную характеристику эпох (кто хочет узнать об этом подробнее, пусть обратится к примечанию) 15.

В этом виде предлагаемая последовательность исторических событий выглядит, конечно, достаточно обоснованной. Вместе с тем она ровным счетом ничего не говорит, хотя бы приблизительно, о том, как долго существовали, например, культуры "корзинщиков" III или пуэбло II или, в каком веке христианского летосчисления "корзинщики" превратились в строителей пуэбло. Было ли это 500, 800 или 1000 лет назад?

Не относительная, а абсолютная хронология, поддающаяся определению в масштабах одной из принятых систем летосчисления, способна дать нам представление о подлинной истории.

Во время работы первой Пекосской конференции среди археологов находился один посторонний. Это был физик и астроном, доктор Дуглас, у которого было что сказать по рассматриваемой проблеме. В восьмом разделе мы покажем, как удалось ему решить эту проблему и дать американской археологии, особенно археологии Юго-Запада, с помощью средств, не имеющих ничего общего с этой наукой, основу для разработки абсолютной хронологии.

Но предварительно нам хотелось бы поведать о раскопках одного из пуэбло. Для этого мы изберем развалины поселения Ацтек. Такой выбор продиктован тем, что на примере этого поселения ярче всего прослеживается охватывающий сжатый отрезок времени процесс становления, расцвета и упадка одного из пуэбло, а также переплетение типичных черт развития с чертами, носящими уникальный и загадочный характер. Мы поступаем так и потому, что считаем несправедливым знакомить читателя с заслугами одного только Киддера в археологических исследованиях Юго-Запада. У него были современники, которые внесли значительный вклад в общее дело. В своем "Введении" Киддер обобщил, развил и свел в стройную, целостную систему многие из их идей и открытий. Наконец, мы поступаем так потому, что именно в Ацтеке археологи очень рано столкнулись со следами доисторических людей пуэбло. Можно считать достоверно установленным фактом — почти каждый человек знает, что представляют собой египетские мумии, но очень многие никогда не слыхали о том, что в Северной Америке были найдены сотни таких же мумий.

 

4. ВОЗВЫШЕНИЕ И УПАДОК ПУЭБЛО АЦТЕК

Хотя раскопки пуэбло Ацтек связаны главным образом с именем Эрла X. Морриса, сообщение о первых проведенных там в 80-х годах прошлого столетия работах оставил нам не археолог, а любитель. В те годы он был всего-навсего десятилетним школьником. Свое сообщение он сделал пятьдесят лет спустя, проявив при этом удивительную память.

Его звали Шерман С. Хоу. Он был одним из первых учеников только что созданной в Ацтеке маленькой школы, которая как раз в то время получила своего первого учителя, о котором известно лишь то, что его фамилия была Джонсон. По-видимому, он был человеком, способным не только изо дня в день вдалбливать детям прописные истины. Он стремился пробудить у своих учеников интерес к сохранившимся следам прошлого, вселить любопытство в их души. С топорами и лопатами, обуреваемые жаждой открытий, Джонсон и его ученики в свободные субботние дни предпринимали вылазки к развалинам. Вот как вспоминает старый Хоу о себе, маленьком Шермане.

"Шел небольшой снег. Было довольно холодно. Мы поднялись в одно из помещений второго этажа, которое больше чем наполовину было завалено землей и мусором. В одном из углов мы начали копать. На глубине 1,6 м мы достигли пола. Затем пробили в нем отверстие, имевшее примерно 85 см в диаметре. Однако нам не удалось разглядеть внизу ничего, кроме темной пещеры. Начались продолжительные споры о возможной глубине пещеры, о том, что могло находиться на ее дне и каким образом тот, кто решился бы спуститься туда, мог выбраться обратно. Кое-кто был убежден в том, что пещера кишела крысами, вонючками, летучими мышами и гремучими змеями. Мы рисовали себе сотни картин. Я думаю, что наибольший ужас вызывал страх перед привидениями" 1. Кто спустится вниз первым? Что может оказаться там? Маленький Шерман выступил вперед…

Развалины Ацтека, являющиеся сегодня национальным заповедником, куда можно легко добраться по отличным улицам, лежат на берегу реки Аиимас. Она вытекает из Колорадо, течет в южном направлении и в северо-западном углу штата Нью-Мексико впадает в реку Сан-Хуан. Долина реки имеет ширину более 3 км и чрезвычайно плодородна. В ее тенистых уголках цветут дикие розы. Хотя долина и расположена на высоте 1700 м над уровнем моря, там выпадает достаточно осадков.

Название развалин, как и нынешнего поселка, связано с недоразумением. Ацтеки никогда не жили в Ацтеке. В прошлом веке увидела свет увлекательно написанная книга слепого историка Уильяма Прескотта "Завоевание Мексики", которую уже тогда можно было найти на полках даже небольших американских библиотек. Благодаря этой книге читатели смогли узнать о блеске и могуществе ацтекской империи, получить представление о роскошных храмах и дворцах Мексики, уничтоженных Эрнандо Кортесом. И если теперь кому-либо приходилось встретить развалины, которые хоть в какой-то мере выделялись своими размерами, их обязательно приписывали ацтекам и никому другому. Между тем руины в нашем "Ацтеке" на берегу реки Анимас в Нью-Мексико были древнее тех людей, которые дали им свое название. В те времена, когда народ ацтеков в сегодняшнем городе Мехико еще даже не начал свой путь к вершинам могущества, индейцы пуэбло на берегах реки Анимас уже вступили в пору упадка.

Самое раннее письменное упоминание о пуэбло Ацтек содержится на географической карте испанца Миеры-и-Пачеко, составленной около 1777 г. Между реками Анимас и Флорида на карте помечены "развалины очень древних городов". Следующие упоминания о них появляются лишь в XIX столетии в рассказах некоторых путешественников. Как только западный отрезок железной дороги впервые достиг Каньон-Сити в штате Колорадо, Льюис Г. Морган продолжил путь в повозке с брезентовым верхом. Этот выдающийся антрополог и учитель Банделье привез с собой на родину первые научные описания развалин Ацтека. Он застал еще совершенно нетронутые помещения с уцелевшей крышей на уровне второго этажа. Однако от одного из жителей ему довелось услышать, что примерно четверть каменных валов была разрушена вовсе не природой, а владельцами окрестных ферм, которые использовали хорошо отесанные плиты песчаника для постройки собственных домов. Напомним, что точно так же в средневековом Риме отнюдь не безграмотные крестьяне, а высокообразованные папы и князья подвергли разграблению античный Колизей^ чтобы украсить собственные дворцы.

Время от времени руины и в дальнейшем подвергались обследованию, хотя они все больше разрушались вплоть до тех пор, пока в 1916 г. Эрл X. Моррис не приступил к проведению там систематических раскопок. Он предпринял меры, направленные на охрану построек от дальнейшего разграбления, и начал их реконструкцию. В то время никто еще не представлял себе, насколько велика была в действительности первоначальная постройка, к каким временам она относилась, что за народ обитал там и что могло сохраниться под обломками. Сведения, которыми располагали к этому времени ученые, были не богаче тех, которые имел за тридцать лет до этого маленький школьник Шерман Хоу.

Учитель Джонсон не разрешил самому младшему из учеников первым спуститься в подземелье. Туда был опущен па веревке один из старших школьников. Густой запах гнили вырвался на-ружу. Дрожа, остальные последовали за первопроходцем. Ожидавшая их картина была ошеломляющей. Трепетное пламя свечей отражалось от гладких стен, гладкого потолка и совершенно ровного пола. Огромное помещение было совершенно пустым. Не было видно ни кусочка обвалившейся штукатурки, ни следов золы, ни одного разбитого сосуда. В одной из стен были заметны следы дверного проема. Они прошли через него. За стеной их ожидало такое же помещение в точно таком же состоянии. Казалось, будто люди, которые явно обитали здесь сотни лет назад, перед тем как покинуть свое жилище, тщательно убрали его так, как это сегодня обычно делают те, кто стремится сдать свой дом внаем.

"Мистер Джонсон казался разочарованным и смущенным", — вспоминает Хоу. Затем они жадно принялись за дело. На одной из стен виднелись следы более поздней кладки. В ней немедленно пробили дыру. Первая свеча, которую протянули в зияющую темноту, тут же погасла из-за недостатка кислорода. Тогда они принялись размахивать руками до тех пор, пока снаружи не поступило достаточно свежего воздуха. Потом вновь были зажжены свечи. Как только отблески света запрыгали по стенам, подростки увидели нечто такое, что заставило бы усиленно забиться сердце любого Тома Сойера.

К одной из стен был прислонен скелет.

Дети застыли как вкопанные. "Мы онемели от ужаса и не знали, оставаться ли там или спасаться бегством".

Мистер Джонсон, конечно, не знал, что в США к тому времени уже было найдено множество других древних скелетов. Однако он, видимо, догадался, что это была встреча с одним из людей, населявших Америку задолго до прибытия Колумба и возводивших большие дома. Один из этих людей был погребен здесь, как было видно, без особого почтения: полуголого его просто поставили к стене, а затем замуровали вход в помещение камнями.

Когда участники экспедиции оправились от испуга, то заметили, что голова отвалилась от туловища и лежала на камнях. Они разглядели на полу ссохшиеся лоскуты человеческой кожи, напоминавшие выделанную звериную шкуру, и среди них пряди черных волос. Тогда ими овладела жажда дальнейших открытий. Но прошло уже много времени и Джонсон прервал экспедицию, пообещав продолжить ее в следующую субботу.

Однако в назначенный день все выглядело совершенно иначе. Дети в величайшем возбуждении поведали родителям о фантастическом открытии. Теперь страсть к приключениям заставила сильнее биться сердца добродетельных фермеров. На этот раз длинная вереница мужчин проследовала через проделанное накануне отверстие. Они немедленно начали пробивать ломами проходы во всех стенах, чтобы обследовать остальные помещения. Впереди пробирались подростки. И тут начались сплошные неожиданности.

Хоу вспоминает: "Я пробился в одно из помещений и старался изо всех сил увидеть и запомнить все, что было возможно, пока множество возбужденных людей металось там, переворачивая все вверх дном и создавая невообразимый беспорядок. В этом помещении находилось тринадцать скелетов, в том числе два детских, с незаращенными черепными швами. Один из них имел всего два зуба. Все скелеты были завернуты в циновки наподобие тех, которыми бывают обернуты ящики с китайским чаем, и зашнурованы веревками, сплетенными из волокон юкки. Можно было различить куски одежды и большие платки из хлопчатобумажной ткани. Они хорошо сохранились. Время лишь немного изменило их цвет. Некоторые платки были украшены цветным узором из полос, имевших когда-то красный цвет. Там находились также куски материи, украшенной перьями, и несколько различных циновок. Здесь же лежали хорошо сохранившиеся корзины. Это были, пожалуй, лучшие корзины из всех, что мне доводилось когда-либо видеть. Вокруг лежало множество сандалий. Некоторые из них были совершенно новыми, другие — со следами длительного употребления. В помещении, кроме того, находилось большое количество глиняных сосудов, некоторые были очень красивы и выглядели как новые".

Люди стояли пораженные. Впечатлений было слишком много, чтобы в них можно было разобраться сразу. Освещение было скудным. Слишком много народа толпилось вокруг. Поэтому более мелкие предметы обнаруживались постепенно.

"Там находилось очень много жемчуга и различных украшений. Мне трудно описать эти предметы, поскольку у меня не было возможности рассмотреть их поближе. Я вспоминаю, что видел большое количество бирюзы. Было обнаружено множество полированных каменных топоров, которые оказались гораздо красивее тех, что обычно находили в этой местности. Имелись там и так называемые "свежевальные ножи" и "колодки" для изготовления сандалий, подушечки и кольца, которые древние обитатели развалин подкладывали под ношу на голову при переноске грузов. Некоторые из них были красиво сплетены или сотканы из волокон листьев юкки. Другие выглядели очень просто. Они представляли собой спирали из волокон юкки, связанные в нескольких местах, чтобы удерживать их вместе. Третьи были сделаны из коры можжевельника, оплетенной шнуром, или листьев кукурузных початков. Их можно было использовать и в качестве подставок для сосудов с круглым дном, которые не могли стоять без опоры".

То, что произошло, с археологической точки зрения явилось чистейшим вандализмом. Но кто мог научить чему-либо лучшему простых фермеров, которые вдруг почувствовали себя искателями сокровищ? Это стало своеобразным хобби окрестных жителей: в конце недели, после посещения церкви, идти и "собирать" древности. Какова же была дальнейшая судьба этих бесценных, так удивительно сохранившихся свидетельств жизни доисторического народа? Послушаем еще раз, что вспоминает по этому поводу Хоу.

"Когда мы завершили работу, все вещи были вытащены наружу и унесены различными людьми, входившими в группу. О том, где они сейчас, никто не знает. Подобно большинству предметов из расположенных вокруг более мелких пуэбло, они бесследно исчезли. Я был тогда маленьким мальчиком, поэтому мне не удалось получить некоторые очень понравившиеся мне предметы, и я вынужден был довольствоваться тем, что осталось. Тем не менее и из этих остатков составилась хотя и небольшая, но вполне приличная коллекция. Однако входившие в нее вещи также почти полностью исчезли".

Вместе с тем в пуэбло оставалось еще достаточно утвари п других вещей. Во много раз больше, чем предполагал Джонсон п его ученики. Все это открыл Эрл X. Моррис.

Вызывает удивление, как много антропологов п археологов, которые позже стали знаменитыми, открыли свое жизненное призвание в самой ранней молодости.

Френку Кашингу было девять лет, когда он получил в подарок от фермера первые наконечники стрел, относившихся к доколум-бовой эпохе. Когда ему исполнилось четырнадцать, он уже имел коллекцию, насчитывавшую многие сотни стрел, и сам начал проводить раскопки. Импульсом для позднейших исследований методов индейской хирургии для Хулио Тельо послужили увиденные им в десятилетнем возрасте искусственные отверстия в одном из индейских черепов. Роланд Т. Берд начал свою карьеру в девятилетнем возрасте в качестве помощника собственного отца. Он стал крупнейшим специалистом по динозаврам, собравшим для Американского музея естественной истории 80 т костей динозавров и других ископаемых животных. Френк Хиббен, который позже прославился раскопками пещеры Сандия, уже в девятилетнем возрасте участвовал в качестве водоноса в раскопках маундов.

Но самым удивительным среди них был, вне всякого сомнения, Эрл X. Моррис. Когда ему исполнилось 63 года, он во всеуслышание заявил, что будет отмечать 60-летие своей археологической деятельности. Он родился в 1889 г., и ему было чуть больше трех лет, когда он провел свои первые раскопки.

"Однажды утром в марте 1893 г., - вспоминает Моррис, — отец дал мне старую мотыгу, палку которой он специально укоротил для меня, и сказал: "Иди и копай в яме, где я работал вчера, и ты не будешь мне мешать". При первом же сделанном мною ударе из земли выкатился округлый серый предмет, оказавшийся частью окрашенной в черный и белый цвет разливательной ложки. Я выскочил из ямы, чтобы показать находку матери. Она схватила в кухне большой нож для разделки мяса и побежала за мной к яме, чтобы высвободить скелет, в могиле которого должна была находиться эта ложка. Так, когда мне было три с половиной года, совершилось решающее событие, превратившее меня в страстного "охотника за глиняными горшками", который позже снискал широкую и, я надеюсь, заслуженную известность как археолог" 2.

Эту раскрашенную в черный и белый цвет разливательную ложку он хранил до самой смерти в 1956 г. Подобно Киддеру, Моррис вел раскопки в стране индейцев майя. Однако его любовь, как и любовь Киддера, была целиком отдана Юго-Западу. Он являлся археологом, по преимуществу ведущим раскопки, человеком физического труда, предпочитавшим полевые условия и с трудом заставлявшим себя сесть за письменный стол. Его коллекции, почти полностью хранящиеся в Музее Колорадского университета, воистину необозримы. Однако они исследованы едва ли па-половину. Причем лишь незначительная часть изучена им самим. От многих раскопок Морриса остались только дневники. Они отличаются скрупулезной точностью и снабжены богатейшим иллюстративным материалом. Лишь после его смерти Колорадский университет приступил в 1963 г. к публикации "Бумаг Эрла Морриса", подготовленных к печати группой ученых под руководством Джо Бена Унта.

Здесь мы сталкиваемся с главной проблемой не только американской, но и всей мировой археологии. На протяжении десятилетий раскопки дали так много материалов, что их научная обработка все более отстает от темпов самих раскопок. В 1961 г. я получил разрешение осмотреть обычно недоступные для посетителей подвалы Афинского музея. Там хранятся бесчисленные сокровища, которые ни разу не были каталогизированы и которых никогда не видели даже археологи, на протяжении десятилетий работающие в Греции. Нет никакого сомнения, что именно в этих подвалах могли и должны были бы быть проведены самые плодотворные из всех современных "раскопок" на территории данной страны. Вот что говорит относительно положения, сложившегося в Америке, Уит руководитель антропологических исследований в Музее Колорадского университета.

"Подобные собрания зачастую известны очень ограниченному кругу археологов и то понаслышке либо по сноскам и кратким ссылкам в публикациях. В целом же они остаются погребенными в подвалах и неизвестными большинству людей точно так же, как если бы никогда не извлекались из-под земли. Только значительные размеры расходов, связанных с проведением раскопок, хранением и обработкой полученных материалов, могут в какой-то мере служить оправданием сложившегося положения. В противном случае эти коллекции, невзирая на все трудности, должны были бы быть немедленно извлечены из музейных хранилищ и опубликованы. Такая работа, учитывая современный уровень знаний, принесла бы еще большую пользу, поскольку основная часть этих материалов сегодня совершенно недоступна" 3.

Однако вернемся к нашему рассказу. В 1915 г. доктор Н. С. Нельсон, в то время археолог из Американского музея естественной истории, обследовал руины Ацтека. Результатом явилось единое мнение специалистов о необходимости организовать там раскопки. При выборе ученого, которому следовало поручить эту работу, мнения единодушно сошлись на кандидатуре Морриса. С тех пор Ацтек стал его Ацтеком. Он вел там раскопки с 1916 по 1921 г., затем периодически в 1923 и с 1933 по 1934 г. В 1923 г. произошло событие, необходимость и важность которого была ясна любому, даже непосвященному человеку. Ацтек был объявлен национальным памятником. Первым хранителем заповедника 8 февраля того же года был назначен Эрл X. Моррис. Установленный ему годовой оклад в 1200 долл. даже в то время являлся нищенским. Несмотря на это, Моррис мужественно писал:

"Мое отношение к данному поручению будет определяться отнюдь не финансовыми стимулами. Я глубоко заинтересован в этой работе. Она полностью соответствует моим устремлениям"4.

С самого начала ему пришлось столкнуться с большими трудностями. Руины находились в самом различном состоянии сохранности. Предстоял огромный объем земляных работ. В одних местах почва легко поддавалась лопате, зато в других была тверда, как бетон. Ему пришла в голову фантастическая идея использовать шлюзовой канал, чтобы смыть с более высокой северной части массы ненужного грунта. Но система не действовала. Такой же ошибкой явилось сооружение узкоколейки. В конце концов он прибег к старому испытанному способу, использовав лошадей и повозки. Повозку можно было нагружать непосредственно в ходе раскопок и отвозить мусор на свободную площадку, расположенную за пределами руин.

Состояние развалин было настолько разным, что для раскопок каждого отдельного помещения приходилось применять свой особый метод. Он открыл многочисленные кивы — наполовину вырытые в земле помещения, предназначавшиеся для проведения тайных собраний. В Ацтеке было обнаружено 29 таких построек. Особое значение имели проведенные им раскопки Большой кпвы, отчетливо видной в южной части площади.

Об этой киве следует сказать особо. Она является самой красивой и производит наиболее сильное впечатление из всех, которые можно увидеть в Соединенных Штатах. Моррис восстановил ее в 1933–1934 гг. В том самом виде, в каком она предстает сегодня перед посетителями, кива служила для проведения тайных собраний, ритуальных церемоний и танцев на протяжении столетий, предшествовавших Колумбу.

Она имеет форму круга, внутренний диаметр которого у основания немного превышает 12,5 м. В этом отношении она пе является самой крупной. Большая кива в Чако-Каньоне имеет, например, диаметр 19,2 м. На высоте метра от пола она расширяется до 14,5 м. Кива состоит из двух конструкций, которые можно назвать кольцами. Внутреннее кольцо, собственно кива, лежит примерно на глубине 2,4 м под землей. Внешнее кольцо состоит из четырнадцати помещений, которые открываются во внутреннюю часть. Одно из них образует выход на площадь.

Когда сегодня входишь в это сумрачное помещение, то сразу же невольно ощущаешь внушаемый им священный трепет. Тщательно отделанное место для разведения огня создает впечатление алтаря. Красиво оформленные углубления, назначение которых пока что остается неясным, производят впечатление пустых саркофагов. Четырехгранные каменные колонны разделяют помещение подобно церкви. Ни в одних развалинах Северной Америки пе ощущается с такой силой, как здесь, своеобразный мир религиозных представлений давно исчезнувшего народа. Ни в одном другом месте невозможно так отчетливо представить себе помещение заполненным жрецами в фантастических одеяниях, исполняющими в экстазе ритуальные танцы.

Большая кива представляет собой не просто значительную пещеру, вырытую в земле. Это — произведение строительного искусства. То же Моррис отмечал и относительно построек самого пуэбло. Их вовсе нельзя назвать лишенным всякого плана нагромождением жалких сооружений, поставленных друг на друга. Напротив, они были выполнены из тщательно обработанных плит песчаника. Их желтовато-коричневые стены были даже украшены длинной, состоявшей из пяти рядов полосой зеленого камня.

И в наши дни там еще можно различить три этажа, несмотря на то что большая часть построек обвалилась. Сохранилось почти два десятка помещений с полностью уцелевшими перекрытиями. Можно предположить, что их число значительно больше. Ацтек до настоящего времени все еще полностью не раскопан. Пуэбло было почти неприступным, будучи полностью изолировано от внешнего мира своими стенами с одним-единственным входом. Так называемые "окна" вели из одного помещения в другое, и ни одно из них не выходило наружу. Согласно последним, относящимся к 1962 г. данным, в нижнем этаже открыто 221 помещение, 119 расположены на втором этаже и 12 — еще выше, на третьем. В общей сложности это составляет 352 помещения.

Нет никакого сомнения, что во времена расцвета пуэбло насчитывало значительно больше помещений. Принято считать, что Ацтек населяло полторы тысячи человек. Естественно, это всего лишь предположение. Вполне возможно допустить, что жителей там было гораздо больше: в 1964 г. Роланд Ричер открыл в так называемых "Восточных развалинах" еще четырнадцать помещений.

Кто и каким образом создал эти сооружения? К какому времени относится их постройка и к какому — упадок?

Важное значение имело географическое положение пуэбло, описание которого приводилось выше. Определяющим было то, что Ацтек находится примерно на половине пути между крупной группой пуэбло, расположенных у Чако-Каньона (последний находится южнее, в северо-западном углу штата Нью-Мексико), вблизи нынешнего шоссе № 44, и такой же крупной группой, расположенной у Меса-Верде (севернее, в юго-западном углу штата Колорадо, вблизи нынешнего городка Кортес). Обе группы отличаются своей архитектурой и в особенности керамикой, окраска и орнамент которой совершенно различны.

Полностью невыясненным остается вопрос о том, возник ли Ацтек в результате эмиграции или изгнания больших групп жителей из этих цивилизованных центров, или же имел место простой обмен идеями и техникой с каким-то более ранним населением, или же он возник в результате завоевания долины реки Анимас небольшими воинственными группами, которые передали местным жителям свою культуру. Точно установлено лишь то, что вначале появился стиль чако, который отразился в архитектуре, керамике, погребальных ритуалах (как и во всем районе Чако, здесь было обнаружено очень мало захоронений, относящихся к тем временам).

Совершенно необъяснимым в истории возвышения пуэбло Ацтек остается факт его двукратной отстройки с промежутком примерно в сто лет.

Еще несколько десятилетий назад археологи не могли даже в мечтах надеяться на то, что им когда-нибудь удастся установить точные даты, относящиеся к этим периодам. А сегодня мы можем определить их с точностью до года благодаря методу датировки по древесным кольцам. Здесь мы ограничимся лишь тем, что сооб-щим о результатах, полученных с помощью этого метода. Сам же метод мы подробно разъясним в главе "Нескончаемое древо".

В настоящее время известно, что первое пуэбло Ацтек было построено между 1100 и 1124 гг. н. э. Мы знаем даже, что самые крупные строительные работы развернулись между 1111 и 1115 гг.

Около 1110 г. первая группа поселенцев прибыла в те места и приступила к строительству. По-видимому, в следующем году, когда было завершено строительство лишь половины сооружений пуэбло, имело место вторжение туда еще более крупных групп. При взгляде на нынешние развалины пуэбло трудно дать определенный ответ на вопрос о том, сколько людей могло участвовать в строительстве. Тем более что при тогдашнем уровне развития техники осуществление таких работ представляется просто немыслимым. Около 1115 г. появляется новая волна переселенцев, чтобы завершить строительство. Имеются данные, что постройки были доведены до высоты четвертого этажа. Время до 1124 или 1125 г. ознаменовано сооружением пристроек, потребность в которых, возможно, была вызвана ростом семей. Вполне вероятно, что увеличение числа помещений могло быть вызвано также потребностью для хранения различного рода припасов либо возникшим обычаем использовать старые помещения в качестве свалки.

В высшей степени заманчиво представить себе жизнь этих людей. И здесь вполне уместно, даже, более того, желательно, прибегнуть к помощи воображения, которое основывается на археологических данных. Европейские исследователи подходят к такого рода описаниям осторожно, пожалуй, слишком осторожно. Ведь если археолог не ставит перед собой в качестве конечной цели работы оживление мертвой материи, он превращается всего лишь в собирателя материала.

Джон М. Корбетт попытался восстановить путем воображения первый период существования пуэбло Ацтек.

"Во времена золотого века поселений Чако Ацтек должен был производить захватывающее впечатление. В солнечные летние дни на его площади и крышах трудолюбивые жители занимались своими обычными делами: матери кормили детей и присматривали за ними, мололи маис для лепешек, разделывали мясо, плели корзины и лепили глиняные сосуды для последующего обжига. Пожилые мужчины лежали на солнце или наставляли мальчиков. Большинство мужчин и подростков прилежно возделывали маис, бобы и тыквы на окружавших пуэбло плодородных полях. Это была напряженная, утомительная работа. Каждый клочок поля, закрепленный за определенным родом, получал свою тщательно отмеренную долю воды из оросительного канала, протекавшего по склону террасы севернее пуэбло. Иногда появлялись возвращавшиеся домой охотники, радостные, если были нагружены дичью, печальные и медлительные — если возвращались с пустыми руками. Иногда в пуэбло появлялись чужестранцы с товарами для обмена. Их встречали приветливо. С их прибытием вся площадь приобретала праздничный вид.

Ночью пуэбло должно было выглядеть совсем иначе: темным, таинственным, спокойным. То здесь, то там затухающий огонь отбрасывал мерцающий свет на коричневые стены из адобов. Слабый свет, пробивавшийся наружу из люков в крышах одной-Двух кив, означал^ что там шли приготовления к какой-либо церемонии или проходило тайное собрание одного из культовых сообществ. Приглядевшись повнимательнее, вероятно, можно было заметить силуэт часового, который на короткий миг возникал на фоне ночного неба, когда менял место. Пуэбло было погружено в полную тишину. Она лишь изредка нарушалась лаем собак или плачем младенца. Глубокая тишина царила вплоть до восхода утренней звезды, когда охотники начинали осторожно покидать пуэбло, а занимавшаяся заря, постепенно разгораясь, гасила свет звезд и возвещала приближение нового дня в жизни пуэбло Ацтек" 5.

Но тут наступают загадочные события.

Если это идиллическое описание соответствует действительности (а оно не содержит ни единого намека на возможное нарушение идиллии), то становится совершенно необъяснимым, почему это процветающее сообщество вдруг неожиданно распалось и исчезло, не оставив никакого следа. Все должно было произойти очень быстро. И тем не менее жители, судя по всему, располагали необходимым временем, чтобы, образно говоря, упаковать свой багаж, ибо они забрали с собой все, что представляло хоть какую-то ценность. Моррис и работавшие вслед за ним другие археологи не смогли найти после них никаких, даже самых незначительных предметов. Не сохранилось ни следов пожара, ни трупов людей, умерших от чумы, которые могли бы указать причину панического бегства жителей. Нет ни малейших намеков на возможность их изгнания каким-то воинственным племенем. Нет никаких следов кровопролития, возможно учиненного новыми пришельцами.

Около 1150 г. н. э. пуэбло оказалось совершенно опустевшим, словно город призраков. В нишах "окон" обосновались совы. По помещениям сновали крысы. Ветер надувал через трещины стен кучи песка до тех пор, пока он не покрыл полы двадцатисантиметровым слоем. Только раздававшийся за мертвыми стенами то там, то здесь треск рушившихся одно за другим перекрытий, через которые промыли себе путь дождевые потоки, изредка нарушал царившее здесь безмолвие.

Пуэбло оставалось покинутым на протяжении целых ста лет.

Загадочным является и то, что этот уход почти полностью совпадает по времени с таким же бегством жителей пуэбло Чако. Но в Чако-Каньоне, совершенно очевидно, бегство было вызвано катастрофическим изменением водного баланса. Это изменение полностью нарушило систему водоснабжения, которая не могла больше обеспечить тысячи людей. Однако их уход, начавшись около 1100 г., растянулся на многие десятилетия. Весьма вероятно, что именно одна из первых групп переселенцев двинулась на север в плодородную долину реки Анимас. Там она основала Ацтек, подчинив себе находившуюся на гораздо более низкой ступени развития общину древних обитателей тех мест — "корзинщиков".

Трудности водоснабжения, погнавшие в путь строителей Чако, совсем или почти не были известны Ацтеку. Река Анимас никогда не пересыхала полностью. Вместе с тем отдельные факты позволяют предположить, что она, возможно, изменила русло и таким образом настолько нарушила систему водоснабжения полей, что ее либо не смогли, либо не захотели восстанавливать. Мы этого не знаем. В высшей степени вероятно, что тысячи мужчин из пуэбло Ацтек вместе с женщинами и детьми направились обратно на юг, к людям Чако, если те действительно являлись их сородичами. Они, видимо, застали их тоже давно готовыми двинуться в путь и отправились дальше к могучей реке Рио-Гранде в страну индейцев хопи, где их следы окончательно теряются во тьме веков.

Однако мы сталкиваемся с новой загадкой.

Примерно сто лет спустя город призраков был заселен новым народом. Точнее говоря, это произошло между 1220 и 1260 гг. н. э., когда вновь, особенно между 1225–1250 гг… отмечается, правда более короткий, чем прежде, период бурного строительства. Работы продолжались на протяжении жизни целого поколения. За это время дети успели вырасти и обзавестись собственными семьями.

Факт полного отсутствия жителей в Ацтеке на протяжении предшествовавших ста лет неопровержимо доказан археологами. Пришельцы строили новые помещения внутри засыпанных песком, щебнем и балками старых, прямо поверх неубранного мусора. Кроме того, они уменьшили многие прежние помещения, возведя внутри них новые стены, и уменьшили входы. Их архитектурный стиль, бесчисленные предметы обихода и керамики, оставшиеся после них, свидетельствуют о бесспорном влиянии, исходившем на этот раз с севера — из Меса-Верде, а не из расположенной южнее долины Чако. Они восстановили также Большую киву, но сделали это небрежно, не в строгом соответствии с прежним стилем. Пришельцы вновь использовали ее. Были построены новые, менее крупные кивы измененной формы. Опорные балки старых построек были выломаны и установлены на новых местах. Кроме отесанного песчаника, теперь в строительстве стали использовать булыжник. Своеобразное сооружение с тремя стенами в его нынешнем виде представляет собой так называемый курган Хуббарда. И в целом религиозный центр позволяет сделать вывод, что в этот период "священники" или знахари доминировали сильнее, чем когда-либо в прошлом.

Самое крупное отличие от периода Чако, отмеченное Моррисом, заключалось в количестве захоронений. Он теперь наталкивался на них повсюду. Захоронений было не меньше 149. Чаще всего они располагались под полом жилищ, в которых родственники умерших после их погребения продолжали жить как ни в чем не бывало. Многие трупы были тщательно захоронены. Отправляя пх в последний путь, родственники клали в могилы большое количество различных предметов обихода. Но так продолжалось недолго. Неожиданно захоронения начали производиться словно бы в большой спешке, а рядом с мертвецами почти перестали класть какую-либо утварь. Затем грандиозный пожар уничтожил почти все восточное крыло пуэбло. Было ли это следствием несчастного случая? Или на этот раз в пуэбло ворвались враги и сожгли его? Или же жители, покидая пуэбло, сами подожгли свои дома?

А ведь они действительно покинули его.

Подобно тому как за сто лет до этого поступили "люди Чако" (мы используем этот термин за неимением более точного), новые пришельцы, пробыв здесь на протяжении жизни одного поколения, покинули восстановленное ценой тяжких усилий пуэбло и канули около 1252 г. в неизвестность так же, как их предшественники.

И снова не сохранилось никаких видимых указаний на причины такого бегства. Можно лишь предполагать, что основную роль играло здесь новое ухудшение водного режима. Весьма возможно, что это были предвестники катастрофического изменения погоды и становившаяся все более ощутимой нехватка осадков. Действительно, жесточайшая засуха, которая поразила страну подобно "египетской казни", впервые наступила два десятилетия спустя и продолжалась как раз с 1276 по 1299 г. На протяжении этих 23 лет долина реки Сан-Хуан, которая прежде отличалась таким плодородием и, возможно, могла бы стать колыбелью высокой североамериканской цивилизации, совершенно обезлюдела.

Сегодня от Ацтека сохранились лишь развалины, и только тщательно восстановленная кива дает нам возможность судить о единственной в своем роде культуре, которой была отмечена жизнь этого исчезнувшего народа.

 

5. МУМИИ, МУМИИ…

Однажды маленькая шестилетняя девочка записала в своем дневнике: "Я хотела бы разыскивать зарытые сокровища и заниматься исследованием жизни индейцев. А еще я очень хотела бы носить ружье и учпться в колледже"1.

Почти все, о чем она мечтала, сбылось. Она поступила в колледж и изучала антропологию. Она исследовала прошлое индейцев и делала открытия, разыскивала "сокровища". Время от времени в стране индейцев навахо ей приходилось ноешь ружье.

Ибо девочка, любившая приключения, стала женой Эрла X. Морриса.

Она была удивительной женщиной. Чрезвычайно благоразумная и рассудительная, она в то же время отличалась удалью, переносила невероятные трудности и лишения, оставаясь при этом любящим наблюдателем сложнейшей работы мужа, человеком, тонко чувствовавшим поэзию дикой природы Юго-Запада. Она оставила нам очаровательную книгу. Книга эта появилась в 1933 г. и называлась "Раскопки на Юго-Западе". То, что книга не была ни научным докладом, ни беллетристикой, становится ясным при ознакомлении с библиографией по археологии п по истории американской литературы. Сегодня она так же полностью забыта, как и роман Банделье. И так же несправедливо. Подобно роману Банделье, она представляет собой несомненную ценность как документ, дающий, в частности, объяснение той сдержанности и осторожности, которые характеризовали в 1933 г. подход ко многим археологическим проблемам Юго-Запада.

Триста страниц книги содержат занимательный рассказ о пережитых ею вместе с мужем во время раскопок волнениях, рассказ остроумный, свидетельствующий о духовном богатстве и критическом складе ума его автора. В то же время ее рассказ полон любезных шпилек, отпускаемых как бы между прочим в адрес педантичных коллег специалистов. Одновременно ои обнаруживает явное преклонение перед их трудом. Сегодня, как п во время ее появления, эта книга остается занимательным чтением, а для начинающих студентов и неспециалистов нет, пожалуй, лучшего и более увлекательного рассказа, вводящего в атмосферу первых дней работы первых археологов Юго-Запада. Вот, например, выдержка из этой книги, рассказывающая о трудностях, с которыми сталкивались специалисты при выработке определений.

"Я вспоминаю об одном случае, когда виднейшие археологи, работавшие на Юго-Западе, собрались одновременно в одном месте и потратили два бесценных дня на обсуждение вопроса о том, "когда кива не является кивой". Они не только не смогли прийти к единому мнению по этому вопросу, но даже, что было намного хуже, так и не смогли решить в позитивном смысле, что же следует считать кивой. И это — о чем можно сообщить, к их стыду и неудовольствию, — в то время, как любой мужчина, любая женщина и даже ребенок из их среды сразу же узнавали киву, как только она попадалась им на глаза". И чтобы как-то прояснить сложность проблемы определения, она здесь же делает сухую, но полную лукавства сноску.

"Типичная кива представляет собой подземную, имеющую форму круга культовую постройку, предназначавшуюся исключительно для мужчин. Случается встречать их сооруженными и на поверхности. Реже — имеющими прямоугольную форму. Совсем редко — предназначенными для выполнения светских функций, куда иногда допускались и дамы" 2.

То, что мы цитируем миссис Моррис в нашей небольшой, посвященной мумиям главе, имеет свое основание. Дело в том, что она сама посвящает многие страницы книги этой теме, особенно в связи с раскопками в так называемой "Пещере мумий". Не следует путать эту пещеру с "Долиной мумий", которая находится в штате Кентукки, где также были найдены мумии. Среди них обнаруженное в 1875 г. хорошо сохранившееся женское тело, известное под названием "маленькая Алиса", которое было тем не менее украдено и продано. Оно было позже еще раз выставлено перед Мамонтовой пещерой, а затем бесследно исчезло. Поскольку мы здесь и впредь будем широко употреблять слово "мумия", видимо, следует объяснить это понятие. В североамериканской археологии в целом существует отрицательное отношение к его применению. Так, Мак-Грегор вообще не включает это слово в предметный указатель своей книги "Археология Юго-Запада". Если оно кое-где и появляется, то в большинстве случаев берется в кавычки с тем, чтобы подчеркнуть сомнительность обозначения.

Тем не менее такое отрицательное отношение следует считать преувеличенным, а нередко и совершенно неверным. Обычно при слове "мумия" вспоминают о хорошо сохранившихся древнеегипетских мумиях, покоившихся в гробах или саркофагах. Египтяне довели технику мумифицирования до уровня искусства. В основе обычая лежала глубокая вера в возможность загробной жизни. По их убеждениям, следовало сохранить тело с тем, чтобы после смерти "Ка" — "дух" или "душа" умершего могла снова вселиться в телесную оболочку. Технически процедура мумифицирования занимала до семидесяти дней. Из тела удалялись внутренности, изымался мозг. Само тело подвергалось обработке в специальных ваннах с помощью различных химикалиев. Затем оно туго бинтовалось бесчисленное число раз полосами льняной ткани, пока наконец не обретало покой. Согласно неоднократным подсчетам, стоимость такой операции в современных ценах составила бы от 4000 до 8000 марок.

После того как на протяжении многих десятилетий искусство мумифицирования считалось неразрешимым секретом древних египтян, сегодня мы знаем о нем почти все. Прежде всего, нам известно, что нередко чрезмерная обработка химикалиями не столько способствовала консервации, сколько разрушала тело. Нам известно также, что для хорошей сохранности большее значение, чем обработка, имела сухость и стерильность помещений, в которых должны были храниться мумии. В Египте мы имели многочисленные примеры того, как тела бедняков, родственникам которых было не по средствам мумифицирование и которые поэтому просто закапывались в песок, сохранялись лучше, чем трупы, подвергшиеся дорогостоящей обработке. Важно отметить: ни одному египтологу ни разу не пришло в голову называть такие непрепарированные тела, на скелетах которых сохранилась высохшая мускульная ткань, как-нибудь иначе, чем "мумия". Точно так же, не колеблясь, мы называем "мумиями" тела, обнаруженные в европейских катакомбах, в монастыре капуцинов в Палермо на острове Сицилия или в свинцовых погребах собора в Бремене. "Большой Брокгауз" дает следующее определение понятия "мумия": "Труп, защищенный от разложения путем естественного высушивания или искусственной обработки".

Отсюда следует, что нет абсолютно никаких оснований называть как-то иначе тела людей доколумбовой эпохи, обнаруженные на Юго-Западе Соединенных Штатов, которые благодаря в высшей степени благоприятному климату и почвенным условиям сохранились в таком состоянии, что можно легко распознать их лица, волосы, кожу. Тем более что у некоторых племен такие тщательно производившиеся захоронения были связаны с верой в загробную жизнь. Иначе были бы совершенно бессмысленны часто встречающиеся в таких захоронениях богатые предметы обихода, утварь, оружие, украшения, В них попадались даже мумии собак. О том, что они не были просто небрежно брошены в землю и зарыты, свидетельствует не только то, как они уложены в могилах. Рядом с двумя собаками, одна из которых очень напоминает современного спаниеля, были найдены, например, две заботливо положенные оленьи кости, окрашенные в красный цвет — еда на время путешествия в неизвестность. Мумия желтого колли, также найденная в одной из могил, даже удостоилась приза — так называемой "Голубой ленты" — на выставке собак, проходившей в Бостоне.

Вполне естественно, что было найдено гораздо больше скелетов, чем мумий. Ведь идеальные условия для консервации существуют далеко не везде.

Способы захоронения у индейцев доколумбовой эпохи на одном лишь Юго-Западе столь же разнообразны, как и их религиозные представления. Здесь мы не касаемся этого предмета, поскольку археологи обнаружили обескураживающее многообразие таких способов и в восточной части Соединенных Штатов, в стране строителей (напомним находки скелетов, сделанные Томасом Джеф-ферсоном). Практически невозможно в рамках данной книги пытаться привести все имеющиеся на этот счет данные. Существует такое количество отдельных находок, разбросанных по всему необъятному континенту, что понять здесь друг друга могут только специалисты. И хотя установить определенный порядок и проследить развитие удается лишь для очень коротких отрезков времени, отдельные вспышки озарения тем не менее помогают осветить события, разыгрывавшиеся на доисторической сцене.

Но что может сказать археолог, если, например, он находит могилу, заполненную одними только черепами, — только грудой черепов и никаких следов принадлежавших этим черепам скелетов? Что может он сказать, если в совершенно другом месте обнаруживает только скелеты и при них ни одного черепа, причем находки, сделанные в этих местах, никак не связаны между собой? Или что можно сказать о мужчине, который совершенно явно после его смерти был сначала разрезан точно по талии на две части, а затем заботливо сшит?

Очевидно, совсем необычные обстоятельства предшествовали появлению "захоронения рук". Эрл. X. Моррис обнаружил его в пещере Тсеахатсо, неподалеку от "Пещеры мумий". Его жена следующим образом описывает это открытие:

"Дело обстояло так: на дне могилы на чистой подстилке из травы лежали кисти обеих рук и предплечий взрослого человека. Кости удерживались вместе ссохшимпся сухожилиями. Ладони рук были обращены вверх. И это было все, что удалось там найти из частей человеческого тела. Отрезанные локти соприкасались со стенками могилы. Два углубления по другую сторону разделявшей их стенки были пусты. Это доказывало, что захоронение в том виде, как оно было обнаружено, было нетронутым. Более того, в нем имелась похоронная утварь. И здесь проявилась почти комическая сторона этого обстоятельства. Провожая эти руки в последний путь, кто-то заботливо положил им в дорогу видневшиеся из земли две пары превосходно сплетенных сандалий, украшенных красным и черным орнаментом. Это были не перчатки, а сандалии! Поверх сандалий лежали три ожерелья. Два из них имели подвески из раковины морского моллюска галиотиса, тогда как третье являлось единственным в своем роде произведением мастера. Оно состояло из восемнадцати колец, сделанных из раковин. Каждое кольцо имело в диаметре 7,5 см и было так закреплено на ремешке, что немного заходило на следующее. Украшение было чрезвычайно красиво. Но вместе с тем оно представляло собой ожерелье, а не браслет! Кроме того, там находилась корзинка, доверху наполненная продолговатыми, имевшими форму полумесяца жемчужинами, еще одна корзина, большего размера, которая прикрывала собой все находящиеся в могиле предметы, и, наконец, самое бессмысленное, что можно было придумать, — гигантская каменная трубка. Сандалии без ног, ожерелье без шеи и курительная трубка без рта — воистину какая-то чертовщина".

Отсутствовавшие части тела так и не удалось найти. Естественно, супруги Моррис и другие участники экспедиции немало поломали себе головы над этим захоронением. Оно могло иметь только одно объяснение. Человек был засыпан обвалом земли. Его тело так и не удалось откопать. Снаружи остались только руки.

А как же могло быть иначе? Их отрезали и похоронили, как принято было хоронить целые тела умерших.

Одновременно в этой же округе были обнаружены следы настоящей трагедии. На дне одной из могил была найдена огромная корзина с четырьмя детскими трупами. Поверх нее лежали трупы еще четырнадцати грудных младенцев и детей. На них не было обнаружено никаких следов насилия. Оставалось предположить, что ужасная заразная болезнь за несколько дней унесла в могилу, очевидно, большинство детей этого поселения.

Мы сказали, что в данном случае "не было обнаружено никаких следов насилия". И все же насилие было. Хотя мы можем с полным основанием говорить о том, что, по всей видимости, народы Северной Америки в доколумбову эпоху не знали (в противоположность "высокоцивилизованной" Центральной Америке, может быть, за исключением ацтеков) войны, этого "продолжения политики иными средствами", которое появляется лишь с превращением земледельческих сообществ в настоящие государства. Только с появлением государства начинается политика. А вместе с ней появляются войны, которые представляют собой нечто большее, чем просто племенную вражду, обычные набеги с целью грабежа, борьбу за воду, пастбища и охотничьи угодья, случайное или заранее задуманное убийство — такое, как кровная месть. Разумеется, все это представляет собой примитивные, зачаточные прообразы войны. Но они бесконечно далеки от любых форм захватнических войн, которые перманентно вели ассирийцы, персы, греки и римляне. Впервые такая война была применена в Северной Америке цивилизованными испанцами. Создается впечатление, что народы пуэбло были глубоко миролюбивы и лишь в случае самой крайней необходимости, например для защиты, брались за оружие и большей частью погибали.

Так, сравнительно редко приходится сталкиваться с мумиями или остатками скелетов, которые позволили бы сделать вывод об имевших место массовых избиениях людей. Моррис нашел несколько лежавших вместе черепов, которые имели глубокие следы, оставленные ударами каменных топоров. Даже дети и грудные младенцы были умерщвлены таким образом. В теле одной найденной там пожилой женщины, кроме того, находились обломки стрелы, которая, несомненно, настигла ее при жизни. Она пронзила ее снизу в бок. Создается впечатление, что женщина пыталась сама вытащить засевшую в теле стрелу. Однако ей удалось лишь отломить каменный наконечник. Изготовленное из твердого дерева древко стрелы осталось в ране. А затем ее настиг роковой удар топора. О другом, более крупном массовом избиении людей мы расскажем в главе "Башни молчания".

Не только в давние времена "корзинщиков" — предшественников строителей пуэбло, — но и значительно позже мертвецов хоронили просто под кучами мусора, который скапливался со временем около их пещерных жилищ: иногда это делалось намеренно, иногда случайно. Нередко могильщики не считали нужным копать настоящую могилу, особенно в тех случаях, когда не хватало места или земля оказывалась слишком неподатливой. В таких случаях они нередко просто затискивали тело в самом нелепом положении в любую мало-мальски подходящую дыру. Тем самым они создавали серьезные трудности нынешним археологам. Когда археолог в таком захоронении наталкивается, к примеру, на руку, он становится в тупик, не зная, где следует искать грудную клетку или ноги.

В этом отношении гораздо большее удовлетворение приносили находки, подобные той, которую Моррису удалось сделать еще в Ацтеке. Под полом одной из комнат он обнаружил заботливо захороненный труп взрослого мужчины. Свою находку он назвал "могилой воина". Тело было завернуто в покрывало из перьев, а затем в тростниковую циновку. Среди многочисленной погребальной утвари находился необычайно богато украшенный щит длиной 92 и шириной 79 см. Он прикрывал большую часть тела. Щит был прочно сплетен, а его внешний край пропитан смолой и усеян крошечными осколками селенита. Ближе к центру он был раскрашен в темно-красный и зелено-голубой тона. Это был подлинный шедевр. Рядом лежали топоры, бесспорно являвшиеся оружием, а не орудиями труда. Один из них, изготовленный из гематита, имел изящную форму. Там же лежал длинный нож из красного кварцита. Мужчина был необычно рослым и крепко сложенным. Его пышное погребение указывает, что при жизни он занимал высокое положение. Мы не знаем причину его смерти. Возможно, он погиб от губительной, медленно протекавшей болезни. В этом нет ничего удивительного. Пора самым решительным образом отказаться от сказок о здоровье народов, живущих в непосредственном общении с природой, послуживших основой для непродуманных призывов "возвратиться к природе", впервые зазвучавших в нашем западном мире двести лет назад в творчестве французского философа Жан-Жака Руссо.

У этих племен была чрезвычайно высокая детская смертность. Следует считать полностью доказанным, что продолжительность жизни североамериканца доколумбовой эпохи в среднем не превышала 30 лет. Даже сегодня средняя продолжительность жизни индейца пуэбло, живущего согласно старым обычаям, не превышает сорока лет. В то же время у белых американцев в ближайшем городке, расположенном, возможно, не далее чем в 25 милях оттуда, она выше шестидесяти лет. На останках доколумбовых индейцев обнаружены бесчисленные деформации и следы заболеваний. При этом следует указать, что специалист-палеопато-физиолог может установить лишь болезни, оставляющие следы на костях. Существование эпидемических инфекционных и многих других заболеваний можно только предполагать, как в случае с упоминавшейся выше детской могилой.

В 1931 г. Эрл X. Моррис отправил одну из найденных им мумий специалисту доктору Рою Л. Муди в Санта-Монику, поскольку ему показалось, что она находилась не в лучшем состоянии.

В результате обследования мумии Муди сделал следующее заключение:

"Создается впечатление, что умерший является мужчиной примерно 27 лет, который страдал тремя различными болезнями.

Во-первых, у него имелся большой зигзагообразный пролом лба с рваными краями, который чудом не задел мозга. Эта рапа инфицировалась и на протяжении многих недель гноилась. И это не удивительно, поскольку дезинфицирующие средства были в то время совершенно неизвестны. В конце концов она зарубцевалась и покрылась плотным белым шрамом.

Во-вторых, его зубы находились в ужасном состоянии. Он страда'л кариесом, воспалением десен и внутренних тканей зубов. Все это, вместе взятое, должно было причинять ему нестерпимую боль, однако в сравнении с другими его заболеваниями было малозначительным.

В-третьих, он страдал ужасным заболеванием, при котором кости, включая костный мозг, постепенно заменяются волокнистой тканью. Хотя это заболевание началось у него после окончания роста, одна из его крупных тяжелых бедренных костей заметно выгнулась, а другие кости начали разрушаться и гнить в живом теле".

Вначале доктор Муди решил, что мужчина умер от воспаления легких. Но затем он изменил первоначальный диагноз, указав, что "смерть могла наступить в результате заражения крови, вызванного многочисленными ракоподобными язвами". И чтобы мы не испытывали к этому мужчине чрезмерного сострадания, он напомнил о мумии молодой девушки с одного из островов Ша-ниел, расположенных у побережья Калифорнии. Ее тело было покрыто тысячами язвочек величиной с горошину, причем более сотни из них находилось на голове" 3.

Каньон дель Муэрто ("Каньон мертвеца"), "Дом антилоп", "Белый дом", "Пещера мумий", составляющие нынешний ареал Национального памятника Каньона Шелли в северо-восточном углу штата Аризона, являлись тем районом, где Моррис вел поиски на протяжении девяти лет. Там он открыл руины с башнями, скальные жилища, сотни разных помещений, могилы с мумиями и скелетами — свидетелями более чем тысячелетней истории Юго-Запада доколумбовой эпохи. Здесь бродили "корзинщики", а позже люди пуэбло, в те времена, когда в Европе уже начался распад Римской империи.

Каньоны нередко бывают настолько узки и глубоки, что лучи солнца попадают туда лишь в десять часов утра, а в два часа дня снова исчезают. Тогда обстановка в каньонах делается невыносимой. Она особенно тяжела после захода солнца, когда со всех сторон неожиданно начинают доноситься шумы и шорохи, до этого заглушавшиеся звуком работ и дневным шумом. По сообщениям самих участников раскопок, случается, что по ночам людьми овладевает настолько сильный страх, что они впадают в истерику. Индейцы навахо, помогавшие археологам, были убеждены, что в таких случаях через долину пролетали духи. К мертвецам индейцы относились с суеверным страхом и, когда находили мумию, тотчас же прекращали раскопки, передавая работу археологам.

Как вели себя представители науки в отношении тех, кто неожиданно, после столетий покоя, иногда даже спустя тысячу лет, подставляли свету свои сморщенные лица? Не чувствовали ли себя ученые мужи грабителями, обыкновенными осквернителями могил? Этот вопрос занимал в прошлом столетии многих египтологов, когда им пришлось потревожить фараонов в их могилах. Не подавляло ли ученых дыхание вечности, о которой так впечатляюще рассказывал Говард Картер после того; как впервые взглянул на Тутанхамона? Не являлись ли они всего лишь холодными патологоанатомами от археологии, циничными торговцами прошлым?

Они были и тем, и другим, и третьим — в зависимости от обстоятельства.

Супруги Моррис никогда не производили впечатления людей, придерживающихся пиетета. Длинный ящик, в котором находилась одна из наиболее сохранившихся мумий, они превратили в обеденный стол. Они приглашали к этому столу своих лучших рабочих — индейцев навахо. Те убежали бы на много миль от ужаса и отвращения, если бы знали, что представляет собой стол, за которым они с удовольствием поглощали консервированные персики, до которых были большие охотники.

А затем произошло вот что.

Однажды в пещере Тсеахатсо они вырыли мумию мужчины, жившего еще во времена "корзинщиков", которой, возможно, было не меньше тысячи лет. Рядом с мумией лежали четыре атлатля, корзины, сандалии, моток человеческих волос, куски кремня — словом, все, что так часто встречалось в могилах. На этот раз рядом с мужчиной лежало и нечто более значительное. Было известно, что "корзинщики" изготовляли флейты. Однако до сих пор их редко удавалось найти в хорошем состоянии. А здесь лежали четыре чудесно сохранившихся экземпляра!

Люди, производившие раскопки, не могли преодолеть искушения. Прямо перед мумией, прямо перед бывшим владельцем они поднесли флейты к губам и попытались извлечь из них звуки. Поначалу это не удалось. Тогда Эрл X. Моррис нашел правильное положение и в чистом воздухе над живописным ландшафтом потекла прозрачная мелодия.

Энн Моррис замечает по этому поводу:

"Нам показалось, что при этих звуках старый флейтист пробудился от векового сна. Наш разум, естественно, не допускал, что он поднимается из пыльной могилы. И поскольку он не сделал этого, он показался нам еще более далеким, чем прежде. Наше обращение с некоторыми лучшими мумиями создавало ощущение фамильярности. Теперь же одна из них, а вместе с ней и все остальные отодвинулись обратно в глубь времен, и мы почувствовали ужасную неловкость от соседства смерти"4.

До сих пор мы с большей или меньшей последовательностью придерживались хронологии открытий, сделанных на Юго-За-пзде: от первого взгляда, который могли бросить на пуэбло испанцы, вплоть до первых раскопок, первых попыток дать истолкование, восстановить ход исторического развития.

Теперь пришло время взяться за другие темы: рассказать, как были достигнуты первые успехи в датировке, о том, когда жили "корзинщики" и когда были построены пуэбло. В двух следующих главах речь в большей мере пойдет о естественных науках, чем об археологии. Поэтому нам необходимо кое-что рассказать об особенностях североамериканской археологии, а заодно и о научных методах, которые и в наши дни остаются альфой и омегой археологов и относятся к числу основных способов, заставляющих "слои и черепки" раскрывать свои тайны.