джап пришлось вылететь в Ашхабад так неожиданно, что она даже не успела послать домой телеграмму.

Аэродром в Рахмете был небольшой, и самолеты он принимал и отправлял тоже небольшие. Особым комфортом они не отличались, пассажиры сидели на узких и длинных металлических скамейках, расположенных одна против другой.

«АН-10», в который попала Аджап, прибыл из Карамет-Нияза. Войдя в самолет, она сразу же увидела Дурдыева и подсела к нему, поскольку рядом оказалось свободное место. У парня было зеленое лицо и тоскующий взгляд.

— Здравствуй, Аннакули. Что это с тобой, ты не болен? Вид — как у утопленника.

— Ох, Аджап, ты лучше меня не трогай. Дай умереть спокойно…

— Погоди умирать, ты еще нужен, чтоб других спасать от смерти. На тебя что, полет плохо действует?

— Для меня полет это пытка. Медленная казнь.

Аджап достала из кармана пакетик с конфетами:

— На пососи, это помогает. Мы как раз набираем высоту. Разговаривать тоже полезно, не так уши закладывает. Слушай, Аннакули-джан, почему ты согласился перевестись на мое место? Это Бабалы Артыкович тебя уговорил?

— Наоборот… Он сказал, что с удовольствием оставил бы меня в Рахмете. Но приказ министра… Здравоохранение — это ведь не его ведомство.

— Ах, так…

Аджап закусила губу. Ай, Бабалы, Бабалы, вон на какие уловки ты пошел! Сам же, наверно, добился через влиятельных друзей, чтобы министр прислал телеграмму с новым приказом, а потом сделал вид, будто бессилен отменить этот приказ!.. Не похоже это на тебя, Бабалы.

Но как ни сердилась Аджап на Бабалы, в душе она вынуждена была признать, что он изменил самому себе, своим принципам из-за нее, пустил в ход недозволенные средства только лишь затем, чтобы она, Аджап, работала рядом с ним. Он ее любит, любит сильно, по-настоящему!..

— Аннакули, но ведь Рахмет, кажется, ближе к твоим родным местам?

— Ай, Аджап, не все ли равно. Для меня чем трудней, тем интересней. Я даже доволен, что все так получилось, хотя и не понимаю, почему министерство произвело вдруг эту перетасовку…

— Я сама не понимаю.

Тут и Аджап пришлось слукавить — не могла же она во всем открыться Дурдыеву!

— Может, как раз потому, что в Карамет-Ниязе труднее, — предположил Аннакули, — там нужен врач-мужчина?

— Возможно…

В тоне Аджап чувствовалась обида: выходит, женщины — слабый народ? Но она не решилась возразить Дурдыеву.

Самолет шел в облаках, его заметно покачивало. Пассажиры, привычные к полетам, не обращали на это внимания, разговаривали друг с другом, читали… А Аннакули страдал и не в силах был скрыть это. Откинувшись на жесткую спинку скамейки, он прикрыл глаза. По лицу его разлилась бледность.

— Ты постарайся уснуть, — посоветовала Аджап. — Надо было тебе перед полетом коньяку выпить.

Аннакули только тяжело вздохнул, и Аджап сочла за лучшее больше не тревожить его.

Всё, что нужно, она выяснила. И немного успокоилась. Дурдыева, судя по всему, не слишком огорчил перевод в Карамет-Нияз. Ну, и слава богу.

И Аджап унеслась мыслями в Ашхабад. Если Бабалы еще там, они увидятся. Она сама зайдет к нему домой. Ох, не вовремя вызвали ее на этот семинар. Вдруг Бабалы уже улетел в Рахмет? Тогда они еще долго не встретятся, семинар наверняка затянется на неделю, а то и на две. А разлука и так уже длится несколько месяцев… Говорят: если год чего-либо ждал, то не беда потерпеть еще немного. Но эти лишние «немногие» дни — самые тягучие… Когда возвращаешься издалека домой и поезд приближается к родному городу, то последние часы кажутся равными предыдущим суткам и все тянутся, тянутся, и уже каждая минута для тебя — как час…

Аджап припомнилась последняя их встреча в доме Бабалы, перед его отъездом на стройку. И она бранила себя за то, что из глупой строптивости поддразнивала Бабалы, держалась с ним колюче и холодно, как с чужим человеком, все силы потратила на то, чтобы не выдать своих подлинных чувств, — хотя, боже, как ей хотелось броситься к нему на шею и горячо расцеловать!.. Так нет, какой-то внутренний голос приказывал ей: нельзя, неприлично, не положено… Как будто любовь — это игра с определенными правилами!

Сегодня она не будет слушаться этого строгого голоса. Время еще раннее, до вечера она обязательно увидится с Бабалы!

Она так уверовала в это, что начала считать минуты, которые остались до встречи с Бабалы!

Но недаром говорится в пословице, что если сирота дорвется наконец до еды, так из носа у него пойдет кровь.

Самолет неожиданно начал снижаться, к пассажирам, которые стали беспокойно переглядываться, вышел один из членов экипажа и объявил, что, поскольку Ашхабадский аэропорт из-за плохой погоды закрыт, они вынуждены сделать остановку в Мары.

На радужные мечты Аджап словно покрошили горького лука… Ведь уже через полтора часа они должны были прибыть в Ашхабад. Теперь неизвестно, сколько они проторчат в Мары, когда будут в Ашхабаде.

В Марыйском аэропорту было многолюдно, здесь застряли многие самолеты. Дурдыев, решив последовать совету Аджап, поспешил в буфет. Аджап бродила как неприкаянная, настроение ее было под стать хмурой погоде.

Когда по радио объявили о посадке самолета, прибывающего из Ашхабада, она встрепенулась. Может, Бабалы летит этим рейсом?

Дождавшись, когда самолет сядет, она подошла к нему, не сводя нетерпеливого взгляда с выходящих пассажиров. Бабалы среди них не оказалось…

Вынужденная задержка всех, видно, томила. Люди слонялись по аэропорту с унылыми лицами. И, заслышав голос бахши *, который, в ожидании отправки своего самолета, решил развлечь людей песней, с готовностью столпились вокруг певца.

Направилась туда и Аджап.

Бахши импровизировал:

Следующий куплет он затянул на более высоких нотах:

Пассажиры, окружившие бахши, подбадривали его криками: «Ай, джан, джан!» А у Аджап на глаза навернулись слезы. Песня, так отвечавшая собственным ее тревожным, грустным мыслям, проникла ей в самое сердце…

И погода, и люди — все словно сговорились помешать ее встрече с Бабалы! Все против них!..

Но только она так подумала, как радио пригласило садиться в самолет.

Она торопливо заняла свое место. Явился и Аннакули, повеселевший, раскрасневшийся. Как только самолет поднялся, он уснул.

Спустя полтора часа Аджап ступила на землю Ашхабадского аэропорта. И в душе поблагодарила летчиков, которые, несмотря на отвратительную погоду, сумели благополучно привести и посадить самолет.

Над городом, низко и тяжело, висели черные густые тучи. Казалось, они вот-вот упадут на землю…

Когда Аджап добралась до дома, был уже вечер.

Первой ее увидела мать и вся так и засияла от радости:

— Дочка!.. Вот осчастливила-то, родная!..

Она прижала Аджап к груди, а потом чуть отстранила и принялась рассматривать, любовно и придирчиво:

— Глади, уж и загореть успела!

— Это тебе в темноте так кажется. Папа дома?

— Дома, дома. С гостем сидит…

— С каким гостем?

— О, Аджап-джан, ты и не знаешь, кто к нам наведался! Сам Артык Бабалы!

Аджап от неожиданности прикрыла рот пальцами:

— Отец Бабалы?

— Ну да. Пойди, поздоровайся с ним.

Аджап чуть замялась:

— Нет, мама, потом… Ты пока не говори, что я приехала. Возьми вот чемодан… А мне нужно успеть в один дом.

— Куда это, дочка? Ты ведь только с дороги.

— Надо, мама, понимаешь. Ведь я получила новое назначение, на участок Бабалы Артыковича.

— Ой, хорошо, дочка!

— А он как раз в Ашхабаде. Ну… мне надо поговорить с ним.

— Бабалы-джан в Ашхабаде? Что же он к нам-то. не зашел?

— Стесняется, наверно. А может, у него времени не было,

— Все-таки ты заглянула бы в комнату. Ведь Артык-ага недаром к нам пожаловал…

— С каким-нибудь делом?

— С самым важным!.. Тебя за своего сына сватать.

Аджап залилась румянцем:

— Ой, мама!.. Стыдно мне…

— А бежать к жениху, даже с отцом не повидавшись, не стыдно?

— Мама!.. Я же сказала: мне надо с ним поговорить, я ведь теперь у него работаю.

Айджемал пристально, понимающе смотрела на дочь:

— Если у тебя дело, так оно может и подождать. Дела не решают на ночь глядя. Есть ведь еще в запасе и завтра, и послезавтра…

— Завтра он может уехать. А я еще неизвестно, когда попаду в Рахмет. У нас в Ашхабаде семинар… И ты, и отец успеете на меня наглядеться. — Во взгляде Аджап были и нетерпение, и мольба. — Я пойду, мама?

— Поскорей возвращайся, Аджап-джан!

Аджап, поцеловав мать, исчезла в вечернем непогодном сумраке.

Она без труда нашла дом Бабалы, но долго не решалась туда войти. Вспомнилось, как мать только что стыдила ее: ишь, сама к жениху побежала! Аджап не в силах была сдвинуться с места, будто кто спутал ей ноги крепкими веревками. Она знала кто: стыд. Ведь внешне все могло выглядеть и так, будто она навязывается Бабалы. Нет, пока не поздно, надо повернуться и уйти. Но и назад она не могла сделать ни шагу. Она так давно не видела Бабалы, так по нему стосковалась!

В общем, Аджап сама не заметила, как толкнула калитку и робко вступила во двор… Впрочем, там она приняла свой обычный независимый вид.

Каково же было ее огорчение, когда она услышала от домработницы Бабалы, Патьмы, что он совсем недавно отправился на вокзал, и поезд, наверно, уже ушел.

Аджап почувствовала себя так, будто ей подрубили крылья, которые принесли ее к дому Бабалы.

Приглядываясь к девушке, Патьма полюбопытствовала:

— А кто ты такая будешь, красавица?

— Если Бабалы Артыкович почему-либо вернется, то передайте, что заходила Аджап Мергенова.

— Аджап? Слыхала, слыхала о тебе. Может, пройдешь в дом? Я тебя чаем напою.

— Спасибо. Меня Дома ждут.

— А Бабалы-ага думал — ты на стройке.

— Я только что оттуда. И скоро опять туда полечу.

— Ну, значит, там и встретимся. Я тоже днями поеду к Бабалы-ага. А то непорядок у него дома-то, и поухаживать за ним некому… — Патьма многозначительно вздохнула — Живет бобыль бобылем… Хоть бы уж женился поскорей.

Аджап, покраснев, торопливо простилась с Патьмой и направилась домой.

Отца и Артыка она застала сидящими за сачаком. Они не спеша о чем-то разговаривали.

Приветливо поздоровавшись с обоими, Аджап, по приглашению отца, присела на ковер.

Артык, у которого при виде девушки потеплели глаза, обратился к ней ласково:

— Как поживаешь, кейгим, как здоровье, работа?

Аджап ответила, и завязалась общая беседа. Отец и Артык расспрашивали ее о строительстве, о том, как обстоят там дела с медицинским обслуживанием, о первых ее шагах на врачебном поприще. Аджап охотно делилась своими впечатлениями, приправляя свой рассказ легкой шуткой и снисходительной иронией по отношению к Самой себе.

Артыку понравились и скромность ее, и непринужденность. В душе он одобрил выбор Бабалы. И умная, и красивая, и серьезная — лучше невестки ему и не надо. Да и Айна наверняка останется довольна. А то все уши ему прожужжала: «Как бы не завлекла сынка нашего в свои сети какая-нибудь вертушка пустоголовая. У городских-то красавиц ветер в голове, только о нарядах и думают. Того гляди, женится Бабалы-джан не на радость нам, а на беду…» Нет, Бабалы, слава богу, не ошибся, в точку попал. Весь в отца!..

Когда Аджап сообщила, что будет теперь работать в Рахмете, Моммы и Артык обменялись счастливыми, понимающими взглядами. Отныне они уже с полным правом могли считать себя родственниками. Свадьба, видать, не за горами.

Разговор их был прерван появлением нежданного гостя Моммы встретил его радушным возгласом:

— О, кого я вижу! Здравствуй, Меллек, сын Велле-ка. Проходи, садись. — Он повернулся к Артыку, представил ему пришедшего: — Это мой бывший ученик, а нынче большая шишка: член коллегии Министерства водного хозяйства. Он с твоим сыном в одной упряжке. Знакомься, Меллек: это знаменитый Артык Бабалы, отец Бабалы Артыковича.

Меллек, бросив на Артыка какой-то хищный взгляд, принялся оправдываться:

— А я проходил мимо вашего дома, дай, думаю, загляну к своему старому учителю, мы ведь давно не виделись…

— Да, ты что-то совсем обо мне забыл.

— Моммы-ага, дел столько, что затылок некогда почесать!

— Я же говорю: важная птица!..

Аджап с приходом Меллека Веллека поскучнела. Она знала этого человека с детства, Гг всегда он был ей антипатичен. Неприязнь вызывала и его суетливость, как-то не сочетающаяся с грузной, солидной фигурой, и острые блестящие глаза, по которым нельзя было прочесть, что у него на уме, и отвислые, влажные губы… Сколько она помнила его — ни разу он не появлялся у них в доме с добром.

Насторожил он и Артыка. И подозрительным, за все цепляющимся взглядом, и узловатыми беспокойными пальцами, то сжимавшимися, то разжимавшимися, Меллек Веллек напомнил Артыку Абдыкерим-хана, вкрадчивого и коварного. Внешнее сходство, конечно, ни о чем еще не говорило, но Артык привык доверять своему чутью — оно обычно его не обманывало.

Едва усевшись за сачак, Меллек Веллек принялся разливаться соловьем:

— Я счастлив, что вижу вас, Артык-ага! Вы — гордость нашего народа. Да продлится ваша жизнь на радость всем туркменам!

Артыка покоробило от этой грубой и, как он сразу почувствовал, неискренней лести.

— Хватит петь мне хвалу, уважаемый, — осадил он Меллека. — Ты ведь не придворный поэт. Расскажи-ка лучше, как продвигается строительство Большого канала. Ты, верно, в курсе дела. А мы, как тебе должно быть известно, ждем воды, открыв рты, как голодные птенцы…

— Понимаю, понимаю вас, Артык-ага!.. Вся республика только и говорит, что о канале. — Меллек солидно наморщил лоб. — Что ж, работа идет полным ходом. Строители трудятся поистине героически. Но и средств расходуется больше, чем мы предполагали. Так что один аллах ведает, чем все кончится…

Артык в недоумении поднял брови:

— По-твоему, народные деньги летят на ветер?

— Не сами летят, Артык-ага, не сами. На ветер их пускают плохие хозяева.

— Но главный хозяин стройки — твое министерство…

— Э, нет, Артык-ага, вы не знаете истинного положения дел! — Меллек огляделся, словно кто мог его подслушать, сказал, заговорщически понизив голос: — Только обещайте, Артык-ага, что этот разговор останется между нами.

— Может, я еще поклясться должен?

Меллек, засмеявшись, замахал руками:

— Что вы, что вы, Артык-ага! Какие там клятвы. Просто мне не хочется, чтобы меня считали интриганом и сплетником. Не дай бог, если ваш сын узнает, о чем мы тут говорили…

— Ты пока только собираешься что-то сказать.

— И скажу, скажу. У меня открытая душа, да, открытая, а перед вами и моим учителем мне тем более незачем таиться.

— Ты не юли, уважаемый, раскрывай свою тайну, не то мы лопнем от нетерпения.

— Какая это тайна? Все в министерстве об этом знают. Вся беда в том, что строительство возглавляет самовлюбленный авантюрист.

— Это Новченко — авантюрист?

— О, вы его плохо знаете!.. Он ни в грош не ставит ни министерство, ни даже Совет Министров!.. Да, да. Считается только с собственным мнением. А какое у него может быть мнение? Он в гидротехнике смыслит меньше, чем простой прораб. Это, однако, не мешает ему перечеркивать своим карандашиком утвержденные проекты и копать канал как бог на душу положит.

Артык, дав ему выговориться, с сомнением прищурился:

— Как же мирятся с этим ЦК и правительство?

— Новченко обманывает их! Он демагогически ставит вопрос: что, мол, для вас важнее: план — или вода? Как будто, ломая план, он быстрее даст воду!.. Все это от своеволия, дорогие, и от технической безграмотности. Он распоряжается государственными средствами так, будто это его собственность, наследство, доставшееся ему от предков!

Меллек Веллек распалился и не интересовался даже реакцией слушателей.

Артык недобро хмурился. Аджап, тихо сидевшая в сторонке, изучающе посматривала на Меллека, пытаясь догадаться, куда он клонит. Она была уверена, что не случайно завел он речь о Новченко, да и домой к ним заявился не случайно: возможно, прослышал каким-либо образом о приезде Артыка Бабалы и решил, с непонятными пока целями, настроить его против Новченко.

Она не знала, что в свое время Меллек Веллек сам метил на пост начальника строительства Большого канала, в крайнем случае на должность его заместителя. При Новченко об этом нечего было и мечтать, тот терпеть не мог Меллека Веллека. Зато Алексей Геннадиевич считался с ним, прислушивался к его мнению. С его помощью Меллеку удалось даже «внедрить» на стройку своих людей. Над одним из них, правда, нависла опасность, что грозило большими неприятностями и самому Меллеку. Поэтому главной его задачей сейчас было — подорвать позиции Новченко, любыми способами подмочить его авторитет.

Аджап ошибалась: Меллек Веллек не ожидал встретить у ее отца Артыка Бабалы. Однако посчитал, что эта встреча ему на руку, и поспешил воспользоваться счастливым случаем — очернить Новченко в глазах отца Бабалы Артыка, одного из сподвижников начальника строительства. Человека тоже зарвавшегося и опасного для Меллека…

Моммы, заметив, что Артыку не по душе слова Меллека, полные яда, мягко, успокаивающе проговорил:

— Меллек-хан, ты, по-моему, преувеличиваешь. Возможно, у тебя есть причины не любить Сергея Герасимовича. Но в народе он пользуется большим авторитетом, и правительство ему доверяет. Ведь нынешний канал — не первая его стройка. Все знают, что он успешно справлялся Со всеми порученными ему де-лами.

Но Меллека Веллека уже трудно было остановить, он так и кипел злобой:

— Моммы-ага, вы защищаете его по доброте и неведению! Помните загадку насчет чомучи? Поглядишь издали — блестит, как змея, подойдешь поближе, попробуешь — сладко. А с Новченко наоборот: со стороны посмотреть — вроде скала, а подступить вплотную, так отшатнешься: скала-то кишит змеями и скорпионами.

Артык больше не мог терпеть:

— Уважаемый, ты говоришь так, будто мы не знакомы с Новченко. Можешь рассказывать свои страшные сказки кому угодно, только не мне. Сергей Герасимович, конечно, не ангел. Я сам могу перечесть тебе его грехи. Но вожак он опытный и умелый. И ради народа жизни не пожалеет. А это ведь в руководителе главное, не так ли, Меллек Веллек?

Встретив сопротивление, Меллек поспешил переменить тактику. Сочувственно взглянув на Артыка, он вздохнул:

— Жаль мне вас, Артык-ага.

— Артык не из тех, кто нуждается в жалости!

— Ей-богу, Артык-ага, на вас и на Моммы-ага словно слепота какая-то напала.

— Мы, по-твоему, сами, без твоей подсказки, неспособны разглядеть, что представляет из себя Сергей Герасимович?

— Да бог с ним, с Новченко. Если бы все дело было только в нем, я бы и не затевал этот разговор. К сожалению, его тлетворное влияние распространяется и на других действительно достойных людей…

Артык грозно сверкнул глазами:

— Кого ты имеешь в виду, уважаемый?

Тон его не предвещал ничего доброго и мог напугать кого угодно. Меллек втянул голову в плечи, сглотнул слюну:

— Я уж жалею, что начал этот разговор…

Артык, видимо, уже понял, на кого он намекал. Удар Меллека пришелся по цели — этого он, собственно, и добивался. Однако он не думал, что слова его вызовут такую ярость. Он даже чуть отодвинулся от Артыка, опасаясь, как бы тот не схватил его за горло.

Артык скалой навис над Меллеком:

— Нет, уважаемый, ты договаривай. Коль уж взялся за нож — вынимай его из ножен.

— Мне… мне нечего скрывать. Артык-ага, меня тревожит судьба вашего сына.

— Вот как? Меня ты жалеешь, за Бабалы тревожишься… Тебе, я гляжу, до всех есть дело!

Меллек уже успел прийти в себя, лицо его приняло оскорбленное выражение:

— Напрасно вы так, Артык-ага, Я ведь не хотел сказать о Бабалы Артыковиче ничего плохого. Корень зла — в Новченко. Ему, видно, удалось заморочить голову вашему сыну, толкнуть на весьма опасный путь!

— У Бабалы, думаешь, своего ума нет?

— Новченко тертый калач, а Бабалы Артыкович, как руководитель, еще неопытен… И ведь дурной пример, как известно, заразителен. Ваш сын незаконно растратил тысячи рублей, а Новченко его прикрывает. А может, сам и вдохновил на это. Боюсь, как бы Бабалы Артыкович, по вине вашего любимого Сергея Герасимовича, не сел на скамью подсудимых…

— Что-о-о?

Артык в гневе сжал кулаки. Меллек, не ожидавший такого исхода, перетрусив, поспешно вскочил на ноги:

— Артык-ага, я хотел только предупредить вас! Я глубоко уважаю вашего сына. Но он на краю пропасти! В вашей власти остановить его, пока не поздно.

Неизвестно, какой выход дал бы своему гневу Артык, не схвати его за руки Моммы.

А Меллек Веллек, пятясь задом к двери, все выкрикивал:

— Он преследует достойных людей! Он игнорирует коллегию министерства! Он идет на поводу у Новченко!

Когда он исчез за дверью, Артык в сердцах чуть не сплюнул на ковер… У него было такое ощущение, будто он вместе с чаем проглотил муху.