Выйду вылить воды и надену защитного цвета рубаху, Сто двенадцать шагов, а потом повернуться назад. Я закрою глаза в ожиданье наплыва животного страха, А потом, а потом я открою глаза, я открою глаза. Как мне было темно и прохладно в моей комнатушке знакомой! Неужели и я покидаю её, чтобы расплёскивать зло и добро? Неужели и мне не хватает огня за порогом заветного дома, Где в руке серебро или в горле блестит серебро? Что же делать, когда от порога к порогу дорога витая? Ты назавтра жилец, а сегодня стропила горят, И Борис Пастернак как удод над высокой травой пролетает, Где за лугом блаженные сосны как люди из бани стоят.

Лёгкий снег висит на нитях, Но вблизи и вдалеке Всё отчётливее виден Путь по сгорбленной реке. Но, покуда не поплыли Берега, река и снег, Ты один среди идиллий, Потому и человек. Потому от чёрно-белой Обжигающей струи Оттолкнёшься неумело, Продолжая в забытьи Всё шептать слова о лете, О тепле родной земли. Хорошо гулять по свету Как измятые рубли.

Я пишу Вам письмо постепенно, Всё пустые заботы достали. Две страницы похерил наверно, Надо будет спросить у Натальи. Вы, мне кажется, были Петрович, Извините, когда не припомнил. Как жена, ребятишки, здоровье? Что за новости в Вашей Коломне? А у нас благодать и одышка, А зимою, конечно, ангина, Да с деньгами пока передышка, Но зато тишина и малина. Деревенька, ни света, ни газа, Лампу ставим под вечер на столик, Я читаю, Наталия вяжет. Разве вскрикнет сосед-алкоголик. Я вот вышел на улицу нынче, Воробьи, ребятишки играют, И подумал — а сколько мне тысяч? Что за глупость меня разбирает. Я всё думаю — что ж мы по норам? А припомнишь — прописка, квартира, Гонорары, химеры, конторы, И при чём здесь романтика, Дмитрий? Мы, конечно же, много смогли бы, И зачем нас куда-то сослали? Вы наверное где-то погибли, А не то бы давно написали.

Осталась малая страница, Где мы с тобою, Боже мой, Могли бы жить, глядеть в криницу И видеть свет над головой. Всегда с тобой, гореть и падать, А мы считали, что лететь. Но что же было, что же надо? И что грохочет? что за медь? А! это твердь, земля седая! Так вот где будем я и ты, Жестокосердно отрицая Кошмарный приступ пустоты.

Ивы, как женщины, падают в пруд с берегов незаметных, Воды расходятся и принимают в себя промелькнувшее тело. Даже в душе наступает зелёное лето. Господи, кто бы заметил, как всё это мне надоело! Как же душа покоряется снова и снова щемящему звуку, Если и слова такого не сыщешь, как будто совсем не бывало, Только опять поднимаешь и тянешь усталую руку, Падаешь в сон на скамейке жестокой вокзала, И в полшестого утра в ожиданье троллейбуса на остановке Вдруг понимаешь ногами своими, уставшими насмерть, Как хорошо улыбаться пустячной обновке, Как хорошо восхищаться созревшею басней, Как хорошо замечать перелет золотой паутины, Как хорошо обрывать обветшавшие перья, Как хорошо быть свидетелем целой картины, Как хорошо быть участником жизни и смерти.

Собеседница! ангел моих вечеров, И теперь я живу, ты поверишь едва, И приходят ко мне Соловьёв и Петров, Я читаю стихи, забываю слова, Отмечаю цезуру мгновенною жизнью своей, Наливаю стакан допотопного местного пива, И бросаю строку в золотистый туман елисейских полей, И смотрю за окно, где растёт голубая крапива, Где бледнеет луна и зачем-то сияет звезда, Соловьёв и Петров отдыхают от скуки и лени, В умывальнике снова к утру цепенеет вода, За окном перед смертью дрожат золотые растенья. Собеседница! я повторю, что живу, Мне хватает куска плесневелого чёрного хлеба. За окошком опять задышал паровоз, как корова в хлеву, И дыханье столбом потянулось в открытое небо.

У него в руках венок. Он несёт его по кругу. Он настолько одинок, Что ему не надо друга.

Ты уходишь, как погода, И меня не веселит Обещание прихода По прошествии обид. Даже сердце на свиданье Побелело как стекло. Ты взглянула на прощанье, Улыбнулась тяжело И ушла. Зачем, родная, Ты хотела жизнь мою? Я тебя совсем не знаю, Понемногу узнаю.

Золотое пространство поплыло К горизонтной, последней черте, И осталось дневное светило В беззащитной своей наготе. Так улыбка твоя и надежда, Перед тем, как исчезнуть во тьме, Бесконечно, печально и нежно В одиночестве видится мне.

Я люблю остывающий дом, Я люблю ускользающий свет, Я не знаю, что будет потом, По прошествии тысячи лет. Уплывает вода в облака, И туман укрывает следы, И не тянется больше рука К изголовью вечерней звезды. Упомянутый в книге судеб Я стою на краю тишины, Этой горечи розовый хлеб Принимая как годы войны.

Когда мечта идет по кругу, Как победитель по арене, Я позову свою подругу И подарю ей куст сирени. Я ей скажу: — В саду весёлом Пускай цветёт сирень живая, Пускай гуляет Новосёлов, Смешные фразы отпуская. Чтоб ты меня не вспоминала, И поскорей меня забыла, А мы с тобою жили мало, Но это так прекрасно было, Как если б куст сирени вырос Вдали от берега, и в море Над ним как Бог летел напирус, Оберегающий от горя.

Подуем же в горсть и попросим всего лишь страницу, И вырастет город, и выйдут на улицу люди, И жёлтым салютом зажгутся усталые лица, И Каменный Сад оживёт, поплывёт по каналам, Покатится яблоком по серебряному блюду, Как в детстве когда-то бывало. Никто не умрёт, даже если всегда умирает, Она только белое платье надела и серые туфли, Она у канала играет, где Каменный Сад проплывает, Где небо не падает вниз, поддержано шпилем, Где плещутся звёзды как угли, Как в детстве когда это было. Вода поседела, но Каменный Сад неизменен, И так же плывёт, и встречает тебя благосклонно, И Красное как благодать посещает гранитные стены, И наша мечта оживает, как старые были, И жизнь не уходит, а только мерцает бессонно, Как в детстве наверное было, Мелькает волна в переливах неяркого света, И сердце моё вырастает, как веточка клёна, И эта весна непохожа на серое лето, И Каменный Сад принимает, как старое крепкое судно, И, голову вскинув, любовь говорит изумлённо, Как счастье, когда это будет.

Мы чиним старенькую лодку И отправляемся вдвоём. Мы пьём космическую воду, Пересекая водоём. И звёзды медленно, как мины, К нам поднимаются со дна, И освещает все глубины Великолепная луна. Из наших лёгких вышел воздух, Над нами вьются пузырьки. Мы покидаем нашу лодку По мановению руки. Не разогнув свои колена, Расставив руки в высоте, Мы уплываем постепенно, Как целлулоид в кислоте.

А я, скорее, не люблю, Когда народ в порыве мести Желает смерти королю, Как избавленья от бесчестья. Не лучше ль просто отвести Рукою тяжкое убранство И понемногу перейти В иное, лучшее гражданство? Чтоб тот, кому уже во сне Звенят кремлёвские куранты, В своей, ещё родной, стране, Себя почёл бы эмигрантом, И шёл по улице и пел, Как дурачок махал руками, И чтоб никто не захотел Ему вдогонку бросить камень.

Самый дух как воздух выпит За решёткою зубов. Я люблю тебя, Египет, И стада твоих рабов. От блаженства и покоя Стережет жестокий Бог, И кричит на водопое Оболваненный пророк. Я встаю бесцветной ранью … … … … … … … … … … … … … … … Чтобы искорка сознанья Перекрасила лицо. За посланцем исполина Я иду по дну морей, Как отец идёт за сыном, Потому что я умней. Под копытом ассирийца Я гляжу на дым костра, Я люблю святые лица Отчуждённого добра. Отчего же не скудеет Тяга к вечной обороне? Я хочу быть иудеем, Чтобы плакать о Сионе.

Разрывается тело конверта, Выпадает наружу душа. На четыреста три километра Уже слышно, как листья дрожат. Постепенно вторгается осень, И домов улетающих сны Замерзают, и лето уносит Беззащитное тело луны. Где-то в воздухе мокрого снега Высоту набирает звезда, А деревья, как гроб Магомета, Не летят ни туда, ни сюда. В этом мире холодной печали Я живу для тебя лишь, а ты Умираешь в конце и в начале, И не видишь полёта звезды. Я смотрю в уходящее лето, Я ищу незабудку в себе, Чтобы встретились два человека, Чтобы встретились два челове…

Как ты сейчас среди тёмных, и серых, и блёклых предметов? Лёгким дыханьем проносится время, и вот его нет, Скоро зима, или, может, весна, или это желанное лето? Перебои размеров и обморок чёрных цезур, Ты сидишь у окна и считаешь количество милых и правых, Разгорается утренний шорох, и птицы щебечут внизу, И с белёсой страницы на землю стекает отрава. Остаётся опять перемена столетий, часов и минут, Перемена пространства уже не даёт перемены, Если кто-то забыл, что его позабыли и ждут, Он уже не придёт, и не встанет, как царь, на колени. Через тысячу лет я тебя окликаю — привет! Ты прекрасна, как соль, и нежна, и не любишь упрёков, Ты читаешь стихи, и слова улетают, как свет, От горящих сердец позабытых когда-то пророков.

Останутся детские страхи, Старания Зигмунда Фрейда, Колышутся страшные флаги, Доносится тёплая флейта. О, если бы кто-нибудь в мире Услышал бы доброе сердце, Он выдал бы девочке Ире Билет в захолустное детство. Холодную острую память, Ходы одичавшего тела Она собрала бы руками И голосом светлым отпела. Так вот что она обещала Ночною порой новогодней, Она мои сны посещала, А я это вспомнил сегодня.

Ты приводишь погожие дни, Ты присутствуешь, словно природа Ожидает твоей болтовни Точно так же, как утром — восхода. По привычке к счастливой судьбе Ты прекрасна любое мгновенье, И природа подходит к тебе Как, наверное, в дни сотворенья. А и вправду, такие дела Не по нраву-обычаю людям. Где ты будешь и где ты была, Когда я не родился и умер?

Я умру не тогда, когда скажешь ты: — Нет, — И уйдешь в направленье бумажного звона Затуманивать небо огнем сигарет И рыдать в золотое нутро телефона, Никого не обидев, не крикнув: — Прощай! Не допив из последней белёсой бутыли, Не порывшись ищейкою в общих вещах, Не накапавши в ноздри какой-нибудь гнили, Не оставив меня как обломок свинца, Как железную куклу с селекторным горлом, Не оставив в конверте обломка лица И квадратного вечера аэропорта. Ты позвонишь из Ялты и скажешь: — Привет! — И обрушится небо в стенах телефона, Но не скажет никто, никого уже нет, Никого не бывает и не было дома, Никому ни за чем и никто не рождён, Никого не бывает зимою и летом. Отчего ты живёшь под холодным дождём И всё время одна, и никем не согрета?

Когда бы ты хранила фото Внутри надёжного альбома, Наверно, не польстился б кто-то И ты всегда жила бы дома. Теперь ты странствуешь по свету Вослед тому, кто так беспечно Тебя извлёк из вечной Леты, И как спасенья ищешь встречи С пропавшим обликом незримым. О этот страх остаться в мире, Висеть дождём, холодным дымом. Стоять как облако в квартире. О нет, бежать к исходу ночи, Схватив бесценную утрату, А там унылый перевозчик Берёт недорогую плату.

Я родился в несчастных местах, Где не знают о лучших вещах, Где качество слова такой же предмет, Как сосуд Фаберже. Его нет. Кто ж это, кто ж это сей ювелир, Мне подаривший мечтательный мир Золота, гордости и серебра, Славы, алмазов, добра? Это седой местечковый поэт, Все ещё живы, его уже нет. Вот он листает потёртый букварь, Золото, серебро и киноварь. ==«Есть одно ощущение боли…» Есть одно ощущение боли, Есть одно ощущение света. Постоять бы как столбику в поле, Да оно затеряется где-то. А куда-то всё смотрятся лица, В непонятную дырочку в небе. Вы живёте, Марина, Лариса, Или это заботы о хлебе? Это вы принимаете соду, Чтобы совесть осталась чиста? Для занятий родною свободой В отведённых на это местах?

Чем старше, тем еврей похоже на еврея. А, это ты, мой брат, а это ты стареешь. Отточен каждый шаг и каждый звук проверен. Зачем продлять себя? завидная потеря. Остался детский страх нежданных сумасшествий, Здесь просто нет любви, старинное «р» предместье, Здесь каждая беда досталась честь по чести, Осталось только ждать, когда мы будем вместе. Я больше не жилец, такая маета. На что мне эта жизнь как запах изо рта. Я больше не люблю Иосифа Христа. И жертвовать собой устал, устал, уста…

Продлятся пешие прогулки Неясной пропастью аллей. Идёшь темно, легко и жутко, Лишь трепет трав, звучки камней. Внезапно тень сбивает слева, Огонь потухнет за листвой, И долго теплится припева Венозный венчик золотой. Аллеи длинное дыханье Идёшь и слушаешь окрест Посередине мирозданья Водою плавающих звезд.

Пока живёт родное тело, Живу и я, и вообще — Какое здесь осталось дело Неясной сущности вещей? О, я пребуду наудачу Не час, не год, а много лет, Пока над этим миром плачет Высокий голоса предмет. И что-то сбудется наверно, И в царство светлое теней Сойду и я, и, буду предан Любимой памяти твоей.

Под оболочкой жировою Муз ы ка кавалера Глюка Лети на волю Бог с тобою Лопочет плотью шаровою Неволей лобового звука А это правда ли оттуда Куда и ты приводишь песни Бывает радужное чудо Желанный берег Голливуда Песок волна и день весенний И ты останешься живою Вернее счастья не бывает Лети на волю Бог с тобою Под оболочкой жировою Лишь только музыка играет

Когда подходит медленная ночь, Её вода выходит на дорогу, И остаётся поклоняться Богу, Чтоб каждому живущему помочь. Я говорю, единственная плоть, Она не знает тайного обмана, И что мне будет утренняя рана, Когда я в силах слово побороть. Я говорю: она лежала здесь, И отвожу рукой ночное тело, И в ужасе вода от этих мест Отхлынула к неведомым пределам.

Что за жизнь — ожидать ледохода? Никогда надо мной и тобой Не расколется лёд небосвода, Не покажется свет золотой. Но доносятся чистые звуки, Прилетают опять и опять, Что же может быть слаще, чем руки, Если надо кого-то обнять? Мы глядим утомлённо и слепо, Заведённо вперёд и назад На когорты штурмующих небо, На когорты летающих в ад. Ты сегодня отыщешь причину И, кляня, что не сделал давно, Подойдёшь как пристало мужчинам Закрывать звуковое окно. О, оставь эти дальние муки Навсегда пожирающей мгле! Я люблю эти тайные звуки Оттого, что живу на земле.

Покуда ловчие менады Внимают пенью аонид, Беги, душа, твои ограды Одни безумия твои. Глаза открыты, ходит сокол, Трава примята, это сад, И только тайно и глубоко На небе звёздочки висят. Горчит округа пятиречья, Пространство тянется столбом И говорит по человечьи Ещё зажатым языком.

Богам не надобен свидетель. Пока стоит ночная мгла, Они вершат на этом свете Сугубо личные дела. И ты, певец высоких зрелищ, Смотри — ты зван на этот пир Затем, что ты такое мелешь, Что тайно жалует кумир. И ты вовек не будешь славен, Тебя ударят по рукам, И твой народ тебя оставит На поругание Богам.

Откликается влажное эхо, Отзывается дальнее оэ. Разве нимфы, живущие в реках, Не похожи на что-то другое? Если птица уснула в полёте, Умерла от податливой скуки, Разве ты не почуешь в дремоте Чьи-то быстрые тонкие руки? Это было простое влеченье, Мы же стали обычные дети, И сегодня плывём по теченью, На костях застревая столетий.

Чахлый кустик угоден Богам, Он не сеет тепла по дороге. Он содержит свой дар по углам, Где и есть эти самые Боги. А другие отставят ладонь И бросают себя на кострище. Но Богам не сподобен огонь, Это самая грубая пища. Я же знаю, что людям дана Беспощадная оторопь смысла. Погляди — это всё купина, Это всё понимается быстро.

Покажи мне понятие Бога, Чтобы это случилось со мной. Я в младенчестве был недотрогой И привычно стоял за спиной, Охранявшей меня неизменно, И смотрел в продолжение дня, Как менялись неясные тени Твоего золотого огня. Дело сделано, кончена кожа, Я сегодня очнулся в раю. Отчего же ты мне не поможешь, Я сегодня тебя узнаю, И вступаю в прохладные воды, И смываю с восторженных глаз Беспокойные тени природы, До сего разлучавшие нас.

Даже если сбежишь с каравана в пески, Даже если с тобою верблюд, Подскажи, как уменьшить пределы тоски, По которым тебя не найдут. Как хочется жить, обезьянка Лу-Лу, Говори мне такие слова. Я воткну себе в вену под вечер иглу И пойму, как уходит трава, Караванщик идёт из Дамаска в Багдад, Но не знает, куда попадет. Он полжизни отдаст, чтоб вернуться назад, И полжизни её не даёт. Как хочется жить, обезьянка Лу-Лу, Если только останусь в живых, Я наверно поставлю мечеть на углу Переулка имама святых.

Чистым сердцем, и ясным сознаньем, И холодным свободным умом Я приветствую всё мирозданье, Но хотел бы сказать об одном — Как печально моё умиранье, Как я чувствую это живьём, Девять месяцев первой могилы И четырнадцать лет забытья, Это все я исправить не в силах, Это просто исправить нельзя, Только помнить любимых и милых, Как все это и делаю я. Если времени выпало много, Значит много на свете утрат Ожидает меня по дорогам, Вдоль которых растет виноград, Разве только присутствию Бога Я еще, как мне кажется, рад. Если все так похоже на птицу, Разве можно об этом не петь? Я еще не желаю родиться, Я еще не хочу умереть…

Пошлите мне девочку с нежной душой, Жасмина и лилий ночные тревоги, А я и сегодня стою у дороги И всё повторяю — ах, Боже ты мой, Так вот как сбывается твой человек, Все шорохи копит, движения знает, Любимое дело лелеет как снег, Как белое платье своё надевает. А кто уезжает от нас далеко, Увидит святые поля Иордана, Увидит звезду из ночного тумана, А мы остаёмся, и нам нелегко Сказать, что и мы ожидаем спасенья, И я, весь в слезах, повторяю — вот-вот, И та, что привиделась чудною тенью, Уже появилась у наших ворот.