Вокруг нас были полки, ломившиеся от упаковок с тем, из чего сделаны сны. Шестьсот обычных коробок, сто восемьдесят «семейных» и три тысячи флакончиков для одноразового использования. Было темно. Ночь. Амир Меири стоял за стойкой и плакал, как дитя. «Нам конец, — причитал он, — Керет, нам пришел конец». Мне было ужасно жалко его в эту минуту. У него не было будущего. У него не было даже немедленного настоящего. Я попытался представить себе его буквально через пять минут — там ничего не было, просто ничего. Честно говоря, проделай я такую же попытку относительно самого себя, тоже увидел бы одну темноту. Я был его партнером по бизнесу, так что мой коготок увяз не хуже, чем его.

Мы впервые столкнулись с этой штукой на Ко-Самуй. Один таиландец продал нам тюбик за двадцать батов, и мы были уверены, что это крем для загара. Увидев, что Амир мажет себе плечи, таиландец ржал, как ненормальный. «Ноу гуд, ноу гуд! — завопил на ломаном английском, размахивая руками. — Онли он айз!» Амир послушался и нанес немного крема на веки, я тоже. «Нау ю клоз айз анд длим!» — приказал таиландец. Мы закрыли глаза. Мы не уснули, но пришли сны. Мы продолжали бодрствовать, но они просто появились. Не галлюцинации, ничего подобного — в чистом виде сны. Амиру сразу приснилось, как он привозит эту штуковину в Израиль, набивает себе карманы баблом и покупает красную спортивную «мазду». А мне снилась ты, мы разговаривали по телефону, и ты говорила мне, что наш последний разговор перед моим отъездом был ошибкой, что по-настоящему ты любишь именно меня, а этот адвокат-стажер был просто так. И что ты ужасно скучаешь. И что мне вообще не надо было уезжать от тебя в Таиланд.

Мы открыли глаза — вокруг по-прежнему был Ко-Самуй. «Вели гуд, а?» — сказал таиландец. Мы купили у него всю коробку. Остались на Ко-Самуй еще на две недели. Две недели, в течение которых я мысленно раскрашивал картинки, изображающие мое возвращение к тебе. Я располагал их по порядку. Вот мы обнимаемся, вот — почти плачем от счастья. Вот этот прилизанный козел приходит забирать свои вещи из твоей квартиры, и я веду себя с ним очень мило, готовлю для него свежевыжатый сок, помогаю привязать двуспальный матрас к крыше его «пежо». Амир все это время сидел рядом и производил расчеты в тетрадке. «Мы будем миллионерами, — говорил он каждые несколько минут. — Супермиллионерами! Загашники «Тото» покажутся сиротским приютом по сравнению с нашими карманами!»

И вот мы здесь, и Амир рыдает, как младенец. «Все пропало, — бормочет он и колотит по стойке. — Все деньги, какие у нас есть!» Ну да, не говоря уже о тех деньгах, которых у нас нет. «Откуда нам было знать, — всхлипывает он, — откуда нам было знать, что эта штука действует только на нас? Это нечестно, просто нечестно!.. »

Уж не знаю почему, но все обстояло именно так. На нас то, из чего сделаны сны, действовало совершенно волшебно, но все остальные просто пролетали мимо. Они мазали кремом веки, ждали — и ничего не происходило. С тем же успехом они могли мазаться хумусом. Сны приходили только ко мне и к Амиру.

Наконец Амир перестал плакать и уснул. Все еще всхлипывая, положив голову на стойку. Я достал из кармана приглашение на твою свадьбу. «Сучий таец, — пробормотал Амир сквозь сон, — блядский таец, как он нас поимел...» Я сунул приглашение обратно в карман, подошел к полке и взял семейную упаковку крема. Нанес на опущенные веки толстый-претолстый слой и стал ждать. Ничего не произошло. С таким же успехом это мог быть хумус. Но все равно я предпочел оставить глаза закрытыми. Я вспомнил стажера — ах, простите, теперь уже адвоката, — он был ужасно мил, когда я пришел к вам домой. Помог мне стащить вещи с лестницы. «Чтоб он сдох, — пробормотал Амир блюдечку для сдачи. — Чтоб он сдох, подонок. Я спляшу качучу у него на похоронах».