Вечеринка-сюрприз
Три человека ждут под дверью с интеркомом. Странный момент. Точнее говоря, неловкий момент, неуютный.
— Ты тоже на вечеринку к Авнеру? — спрашивает один, с седеющими усами, другого, позвонившего в дверь. Тот кивает. Третий, высокий, с пластырем на носу, тоже кивает. — Ок-кей. — Усы раздраженно мнут себе шею. — Вы его друзья?
Оба кивают. Из интеркома пробивается женский голос:
— Поднимайтесь, поднимайтесь, двадцать первый этаж. — А затем жужжание, открывающее дверь.
В лифте только двадцать один этаж, наш Авнер живет в пентхаусе. По дороге наверх Усы признаются, что не слишком хорошо с ним знакомы. Они просто руководят тем отделением банка в Рамат-Авиве, где у Авнера и Пнины Кацман есть счет. Усы никогда с ними не встречались, они только два месяца назад получили на руки отделение, а до этого управляли другим, поменьше, в Раанане. Поэтому они удивились, когда Пнина позвонила и позвала их на эту вечеринку, но она настаивала, сказала, что Авнер очень обрадуется. Пластырь на носу, как выясняется, тоже не то чтобы близкий друг. Он страховой агент мужа, видел его всего несколько раз. Да и то давно. В последние годы они всё утрясают мейлом. Тот, который звонил в дверь, красивый, но со сросшимися бровями, знает пару лучше всех. Он их дантист. Он поставил Пнине четыре пломбы и еще коронку на один из коренных зубов, а Авнеру пришлось два зуба вырвать плюс сделать пломбу и удалить нерв, но трудно сказать, что они друзья.
— Странно, что нас позвали, — говорят Усы.
— Наверняка большое мероприятие, — заявляет Пластырь.
— Я думал не пойти, — признаются сросшиеся Брови, — но Пнина такая впечатлительная.
— Она красивая? — спрашивают Усы. Руководителю банковского отделения не положено задавать такие вопросы, Усы это знают. Брови одновременно кивают и пожимают плечами, словно говоря: «Да, но нам-то с этого что перепадет?»
Пнина действительно красивая. Ей сорок с чем-то, и она выглядит ровно на свой возраст, с первыми морщинами и без операций, которые способны сделать женщине скидку. Если каждой женщине соответствует мужская сексуальная фантазия, думают Усы, пожимая ее вялую руку, Пнине подходит фантазия «дева в беде». Есть в ней какая-то неуверенность, призыв о помощи. Выясняется, что кроме них троих никто не пришел. Только кейтеринг, ставящий все новые и новые огромные кастрюли, накрытые фольгой, рядом с полными подносами закусок.
— Это моя вина, — поясняет Пнина. — Я все придумала в последнюю минуту. Вот и позвала вас только сегодня. Простите.
Усы говорят, что извиняться не за что. Брови уже подошли к одному из подносов и принялись жевать брускетты. Брускетты выложены в затейливом порядке, и те, что достались Бровям, торчали, как выдираемые из десны зубы. Брови знают, что ведут себя не очень вежливо и что стоило бы подождать остальных гостей, но они умирают от голода. Сегодня они оперировали одному старику обе десны, дело на три с половиной часа, а после этого только и успели, что переодеться и примчаться сюда. Даже заехать домой не получилось. Теперь они голодны, голодны и смущены. Брускетты вкусные. Брови берут еще одну, уже пятую по счету, и забиваются в уголок. Гостиная в этом доме просто огромная, да еще есть стеклянная дверь на крышу. Пнина говорит, что пригласила триста человек — всех, кого нашла у Авнера в наладоннике. Придут не все, она в курсе, тем более что она поздно пригласила, но будет весело. Последнюю вечеринку-сюрприз она устраивала для него десять лет назад, они тогда жили в Индии из-за его бизнеса, и один из приглашенных принес им в подарок львенка. В Индии, оказывается, люди гораздо гибче во всем, что касается законов насчет охраны диких животных, — ну или просто хуже их соблюдают. Ничего прелестнее этого львенка Пнина в жизни не видела. И вообще та вечеринка реально удалась. И не то чтобы она ждала, что и сегодня кто-нибудь принесет им львенка, но придут люди и будут пить вместе, смеяться, просто будет весело. Вот так вот расслабиться — это именно то, что сейчас всем нужно, особенно Авнеру, который в последние месяцы работал как вол над выходом компании на биржу. Рассказ про Индию напоминает Усам кое о чем — они тоже принесли подарок. Усы достают из кармана длинную коробочку, завернутую в цветную бумагу с логотипом банка.
— Это скорее символическое, — говорят они извиняющимся тоном, — и не только от меня — от всего отделения.
И вообще, трудно вручать подарок после такой потрясающей истории о львенке. Пнина говорит спасибо и обнимает Усы — несколько неожиданный жест, если учесть, что они незнакомы (по крайней мере, Пластырь так думает). Пнина настаивает, чтобы Усы пока что оставили подарок у себя и отдали его потом лично Авнеру. Она, Пнина, уверена, что Авнер так обрадуется, он всегда любит подарки. Последнее высказывание заставляет Брови испытать неловкость за то, что они пришли без подарка. Пластырь тоже ничего не принес, но он и есть ничего не ест, а Брови уже успели умять шесть брускетт, два куска селедки и суши с осьминогом, про которые парень с подносом не без нажима дважды повторил, что они некошерные. Брови знают, что им не надо было приходить, но теперь им остается только ждать появления Авнера и остальных гостей, а уже потом, под покровом вечеринки, слинять. А пока это не произойдет, они тут застряли, они это знают, — намертво застряли. Вот только миновало уже двадцать минут с тех пор, как они вошли в дверь, и больше ни один гость не появился.
— Когда, вы сказали, придет Авнер? — спрашивают Брови, изображая непринужденность.
Это не срабатывает. Пнина тут же начинает нервничать. Он уже должен быть здесь, говорит она, но он же не знает про вечеринку, так что может оказаться, что он немножко задерживается. Она наливает Бровям бокал вина. Брови вежливо отказываются, но она настаивает. Пластырь спрашивает, есть ли коньяк. Это очень радует Пнину, и она бежит на своих тонких каблуках к барному шкафу в углу гостиной и достает бутылку. У ребят из кейтеринга наверняка тоже есть коньяк, говорит она, но не такой хороший. На всех гостей бутылки наверняка не хватит, но в нашем маленьком интимном кворуме давайте выпьем по рюмке. Она наливает коньяку еще и себе, и Усам, и они поднимают рюмки. Усы, видя, что никто не собирается произносить тост, торопятся взять эту обязанность на себя. Они желают всем собравшимся побольше вечеринок и побольше сюрпризов — приятных, конечно. А Авнеру они желает не задерживаться слишком сильно, а то к его приходу уже нечего будет пить и есть. Они с Пниной смеются. Брови чувствуют, что эта фраза целит в них. Это правда, они много съели с тех пор, как пришли, но им все равно кажется, что со стороны Усов мерзковато толкать их под поезд ради шутки. Да и Пнина — им обидно, что она смеется от этой гнусной подколки, демонстрируя коронки, которых у нее бы не было, если бы не Брови. Они решают, что все, пора идти. Они уйдут вежливо, чтобы никого не задеть, но, при всем уважении, дома их ждет жена, а здесь им ничего не светит, кроме несколько натянутой обстановки и некошерных суши.
На прощальное мычание Бровей Пнина реагирует радикально.
— Вы не можете уйти, — говорит она и вцепляется в их руку. — Эта вечеринка так важна Авнеру, а без вас… И так почти никто не пришел. — Люди еще придут, спешит заверить она, они наверняка просто застряли в дороге, сейчас время пробок, но если Авнер придет раньше, он откроет дверь и увидит всего двух человек. Не считая команды кейтеринга, конечно. Это может подействовать угнетающе. А ведь последнее, что нужно человеку в его пятидесятый день рождения, — чувствовать себя подавленным. Это же и так тяжелый возраст. А у Авнера и так в последние месяцы был очень нелегкий период, даже и без пустой гостиной, которая встретит его по возвращении домой.
— Три — это тоже мало, — замечают Брови со злобной проницательностью. Честно говоря, добавляют они, на месте Пнины они бы просто все отменили и попытались свернуться прежде, чем Авнер придет. Пнина торопится согласиться. Она зовет начальника кейтеринга и просит, чтоб они прекратили заносить еду и с командой подождали внизу в пикапе. Когда придут остальные гости, она напишет СМС и они снова могут подниматься. А до тех пор, объясняет она всем, не выпуская руки бровастого, мы посидим тут, в уголке гостиной, и подождем Авнера с бокалами в руках. Может, ей с самого начала следовало подумать о чем-то более интимном. В конце концов, пятьдесят — не возраст плясок и ревущей музыки, пятьдесят — скорее возраст захватывающих бесед с глубокими и близкими людьми. Брови сказали бы ей, что никто здесь не близок с Авнером, но они видят, что Пнина уже на грани слез, и решают промолчать и дать ей увлечь их на диван. Она усаживает Брови, Пластырь и Усы тоже спешат сесть. Усы — чемпион мира по успокаиванию, в их жизни было уже немало разговоров с клиентами, потерявшими все свои деньги в результате краха той или иной инвестиции, и Усы всегда знали, как себя вести, особенно с женщинами. Они сыплют анекдотами, разливают всем напитки, успокаивающе кладут ладонь на бледное плечо Пнины. Если бы здесь появился посторонний, он бы точно решил, что они пара. Пластырь тоже неплохо вписывается в картину. В его пользу работает то, что ему некуда пойти. У него жена, которая всегда выглядит так, будто у нее умер близкий, и несносный двухлетний ребенок, которого сегодня положено мыть Пластырю. Здесь же он может сидеть, выпивать понемножку, тусить с теми, кто преуспел в этой жизни чуть больше него — по крайней мере, с финансовой точки зрения, — и формально это считается работой. И когда он вернется домой — а вернется он поздно, — ему достаточно будет скорчить усталую мину и рассказать, как ему весь вечер высаживали мозг, а ему ничего другого не оставалось, кроме как улыбаться и терпеть, потому что они важные клиенты. «Так-то оно, — скажет он, — я ради заработка должен выслушивать чужие глупости, вот так же, как ты должна…» — и тут он умолкнет, словно бы у него вылетело из головы, словно бы у него из памяти улетучилось, что уже больше двух лет она не работает и весь груз ложится на его плечи. Тут она наверняка заплачет и скажет, что она не виновата в своей послеродовой депрессии, что это известный медицинский факт, что это не ее фантазии, это химия, это как болезнь. Если бы она могла, она бы смерть как хотела вернуться на работу, но она не может, она просто не может… А он прервет этот поток и извинится. Скажет, что вообще не имел ничего в виду, что у него просто случайно вырвалось. И она ему поверит — или не поверит. Между ними столько пустоты, поэтому какая теперь разница. Усы словно понимают все, что промелькнуло у Пластыря в голове, и подливают ему еще коньяку. Эти Усы прямо нечто, думает Пластырь, совершенно уникальный парень. А вот Брови, наоборот, немножко напрягают, эдакий невротик. Когда они только пришли, он все время ел, а теперь лишь смотрит на часы и чешется. Раньше, когда Пнина пыталась убедить его остаться, Пластырю почти хотелось вмешаться в разговор и сказать ей отпустить Брови, дать им уйти, да и все. Никому они тут не нужны. Можно подумать, они друг детства Авнера или еще что — всех-то дел, зуб посверлил. И вообще, если подумать, немного странно, что кроме них троих никто не пришел. Что это говорит о действительно близких друзьях Авнера? Что они настолько эгоистичные? Что он сделал им больно? Может, это говорит нам, что таких друзей вообще нет?
Интерком гудит, и Пнина бежит отвечать. Усы подмигивают Бровям и Пластырю и организуют новый заход по коньяку.
— Не волнуйся, — говорят они Бровям, словно те — очередной клиент банка, впутавшийся в неприятности, — все будет нормально.
В интерком всего-то позвонил человек из кейтеринга. Их пикап блокирует другую машину. Он спрашивает, можно ли воспользоваться стоянкой для жильцов. Пнина даже не успевает ответить, когда звонит телефон. Она спешит взять трубку. В трубке тишина.
— Авнер, — говорит Пнина, — где ты? Все в порядке? — Она знает, что это Авнер, потому что номер, с которого сделан звонок, высветился на экране. Но ответа нет, только короткие гудки.
Пнина нервничает. Она начинает плакать, но это очень странный плач. У нее мокрые глаза, она сотрясается всем телом, но не издает ни звука, точно телефон, поставленный на виброзвонок. Усы торопливо подходят к ней и берут у нее из пальцев рюмку с коньяком, пока та не упала и не разбилась.
— Он не в порядке, — говорит Пнина и с силой прижимается к Усам. — С ним что-то не так. Я знаю, я все время это знала. Из-за этого я и затеяла вечеринку — чтобы его подбодрить.
Усы подводят ее к дивану и сажают рядом с Бровями. Брови адски расстроены. Когда Пнина пошла к телефону, они планировали по ее возвращении сказать, что им пора идти, что их ждет жена или вроде того, но после этого звонка они уже знают, что шансов нет. Пнина теперь совсем близко, Бровям слышно ее дыхание, такое прерывистое. И лицо у нее совершенно белое. Вид такой, будто она собирается в обморок упасть. Пластырь приносит стакан воды, а Усы подносят стакан к ее губам. Она отпивает немного, пьет еще и начинает успокаиваться. Страшный был момент, думают Брови. Интересно, что он ей сказал по телефону, думает Пластырь. Даже когда она слабая, думают Усы, даже когда она едва не падает, она совершенная женщина. Усы чувствуют, как в глубине брюк зарождается эрекция, и надеются, что никто этого не заметит.
Интерком снова гудит. Это опять человек из кейтеринга, он ждет ответа насчет стоянки для жильцов. Очень проблемное время, и найти на улице место для стоянки грузовой машины реально сложно. Пластырь, ответивший на интерком, повторяет вопрос вслух. Усы кивком дают ему понять, чтобы он ответил положительно. Но после того, как Пластырь дает ответ, полуобморочная Пнина лепечет, чтобы стоянку не занимали. Есть один сосед с семнадцатого этажа, который вечно скандалит. Всего неделю назад к ней на час или даже меньше заезжал знакомый, и его машину эвакуировали. Брови вызываются спуститься и сказать кейтерингу, чтобы не занимали стоянку. Оттуда, думают они, дорога домой будет короче. Усы говорят, что Бровям стоит остаться, Пнина же явно не очень, и желательно, чтобы рядом был врач.
— Я зубной врач. — Брови подчеркивают слово «зубной».
— Ты зубной врач, я в курсе, — говорят Усы, нарочно подчеркивая слово «врач».
Пнина говорит, что теперь они срочно должны поехать в офис к Авнеру. Это на него не похоже — вот так позвонить и бросить трубку. И вообще, у него в последнее время что-то не так. Он все время пьет таблетки. Говорит, что от головной боли, но Пнина знает, как выглядят таблетки от головной боли, а то, что глотает Авнер, — это не какой-нибудь парацетамол или «Адвил», а черные такие таблетки, овальные, не похожие ни на одну таблетку, которую она видела в своей жизни. А по ночам у него кошмары, она знает, потому что слышала, как он кричит во сне. «Поговорите с Кохави! — кричит он. — Поговорите с Кохави!» А когда она его разбудила, он сказал, что все в порядке и никакого Кохави он не знает. А она как раз в курсе, что он знает одного Кохави. Игаля Кохави. Его телефон был у Авнера в наладоннике. Из всех записанных там номеров она не пригласила только этого Кохави. Подумала, что он может испортить атмосферу.
— Я не знаю, что случится, — говорит Пнина, — я боюсь.
А Усы кивают и предлагают вчетвером поехать к Авнеру в офис и проверить, все ли с ним в порядке.
Брови говорят, что все несколько преувеличивают и что первым делом Пнине стоит снова позвонить Авнеру. В конце концов, они просто говорили по телефону и разговор прервался, такое происходит постоянно. Может быть, что-то не так с Авнером, а может быть, что-то не так с «Безеком», и прежде чем тащиться в Герцлию, стоит это выяснить. Пнина дрожащей рукой набирает офис Авнера. Включает громкую связь. Пластырь думает, что это странно. А если Авнер возьмет трубку и скажет ей что-нибудь интимное или просто обидное? Может выйти нехорошо. Но на том конце никто не отвечает. Брови советуют Пнине позвонить Авнеру на мобильный, и Пнина звонит. Автоматический голос сообщает ей, что она позвонила Авнеру Кацману и что если он нужен кому-нибудь срочно, пусть звонят его секретарше или посылают СМС, потому что он не слушает сообщения. Усы не знакомы с Авнером, но по одной только манере речи сразу понимают, что Авнер им не понравится. Есть в его голосе что-то высокомерное. Это голос человека, считающего, что ему все должны, эдакого «мапайника». В раананском отделении у Усов было много таких клиентов — типов, которые обижались каждый раз, когда выяснялось, что банк взял с них плату за проведение операции. По их мнению, то, что они согласились открыть счет у Усов в отделении, само по себе огромный подарок банку, а если после этого благородного поступка от них ждут, что они заплатят за выпуск новой чековой книжки или за уход в овердрафт, — так это наглость, чтобы не сказать неблагодарность. Теперь Брови просят Пнину написать Авнеру СМС, но Усы перебивают их и говорят, что нельзя больше терять время и что все они должны немедленно ехать к Авнеру в офис. Пластырь спешит согласиться, для него все это приключение. Между нами, даже если бы Авнер покончил с собой, у Пластыря не было бы поводов нервничать, потому что страхование жизни на самоубийства не распространяется, но что касается жены — он теперь может вернуться хоть в четыре утра и сказать, что это было по работе.
Все едут в машине Усов, в новой «хонде цивик». В лифте Брови еще пытались убедить всех разделиться, чтобы они с Пластырем поехали его машиной, но Усы зарезали эту идею на корню. Пластырь и Брови сидят пристегнутые на заднем сиденье, как двое детей на субботней семейной экскурсии. Не хватает только, чтобы Брови пожаловались Усам и Пнине: «Папа, Пластырь меня достает!» Или попросили остановиться на заправке, потому что им писать хочется. Они на это способны, Брови. Младенец в чистом виде. Если бы сейчас шла война, думают Усы, — а многие говорят, что она идет, — Брови — последний, кого ты хотел бы видеть в качестве защитника своего тыла. Что этот Авнер козел — уже понятно, но у тебя как-никак пациент пропал, его жена в сложном состоянии, а тебя интересуют одни брускетты да вернуться домой пораньше? Брови сзади пишут эсэмэски — небось жене, и наверняка что-нибудь циничное. Пластырь пытается подглядеть, что они там пишут, но ракурс неудачный. Через секунду, когда придет ответное сообщение, ему все-таки удастся прочитать, и там будет написано: «Я жду тебя под одеялом в одних носках». Когда Пластырь прочтет это, его охватит зависть. Он ни разу в жизни не получал сексуальных эсэмэсок. Последний раз, когда его жена хотела сказать ему что-нибудь сексуальное, эсэмэски еще не изобрели, а всем тем девочкам, которых он трахает на стороне, он не разрешает писать эсэмэски или оставлять сообщения. Однажды он прочитал в какой-то газете, что даже если ты стираешь сообщение, его копия остается у мобильного оператора, и потом тебя можно этим шантажировать или просто устроить бардак.
Дорога на Герцлию забита. Все, кто работает в Тель-Авиве, едут сейчас домой. В обратном направлении движение, напротив, абсолютно свободное. Брови воображают, как Авнер возвращается сейчас машиной домой после совершенно обыкновенного рабочего дня. В прервавшемся разговоре он хотел сказать Пнине, что любит ее, что он просит прощения за некоторую напряженность последних дней, а еще за то, что врал ей про черные таблетки. Они от геморроя, ему было стыдно ей в этом признаваться, и он впаривал ей байки про головную боль. Приехав домой, он обнаружит рассерженных людей рядом с пикапом кейтеринга, они будут ругаться с соседом из-за парковки, и ему придет в голову какая-нибудь буддистская мысль про то, что большинство наших ссор происходит из-за пустяков; он прыгнет в лифт, а когда доберется до своего этажа и откроет дверь, обнаружит пустую квартиру и наполовину выпитую бутылку коньяка. Пнины там не будет, и его это обидит. В конце концов, у него сегодня день рождения. Ему не нужно от нее ни подарков, ни вечеринок — они уже преодолели этот возраст, — но неужели это слишком — желать, чтобы твоя партнерша была с тобой, просто была с тобой в твой, черт возьми, день рождения? И все это время, думают Брови, Пнина вообще-то в пробке по дороге на Герцлию. Какая чушь.
Но Авнер тем временем вовсе не едет в свою квартиру в Рамат-Авиве. В офисе в Герцлии его тоже нет. Когда эти четверо добираются туда, в офисе уже вообще никого нет, но охранник на входе говорит, что видел, как Авнер уходил меньше часа назад. Охранник говорит, что у Авнера был пистолет. Он в курсе, потому что Авнер спросил его, как взводить курок. Точнее, Авнер знал, как взводить курок, но что-то там застряло и Авнер надеялся, что охранник ему поможет. Вот только этот охранник — не самый подходящий адресат для таких вопросов, охранник всего лишь старик из Казахстана, всю жизнь выращивал овощи в какой-то далекой деревне, он вовсе не Рэмбо. Приехав в Израиль, он попросился на сельхозработы, но люди из министерства труда сказали, что сельхозработами теперь занимаются только таиландцы и арабы и что с этого момента и до самой смерти он может либо сидеть на пенсии, либо работать охранником. Охранник рассказывает, что когда он не смог помочь с пистолетом, Авнер рассердился на него и даже принялся ругаться.
— Нехорошо, — говорит он Усам, — нехорошо ругать еврея моего возраста. И из-за чего? Я разве что-то не так сделал?
Усы кивают. Они знают, что если захотят, то и этого старика смогут успокоить, но у них уже нет сил. И их нервирует эта история с пистолетом. По дороге сюда Усы думали, что, может быть, Пнина несколько преувеличивает, но теперь видят, что она права.
— Если б он меня про сельское хозяйство спросил, я бы ему во всем помог, — говорит охранник Пластырю. — Я люблю помогать. Но в пистолете я не понимаю. Так чего ругаться?
По дороге к машине Пнина плачет. Брови говорят, что вся эта история уже вне их власти, надо вызывать полицию. Пластырь вмешивается и говорит, что полиция ничего не сделает. Если у вас нет связей, пройдет как минимум день, прежде чем они хотя бы жопу поднимут. Не то чтобы у Пластыря был план лучше, чем обратиться в полицию, но Брови уже давно действуют ему на нервы, и меньше всего на свете он склонен хоть в чем-то с ними соглашаться. Усы гладят Пнину по голове. У них в этот момент тоже нет никакого плана, они ни о чем не могут думать, когда она плачет. Ее слезы заполняют им череп, топят любую мысль, прежде чем Усы додумывают ее до конца. И то, что Пластырь с Бровями спорят рядом, тоже не очень-то помогает им сосредоточиться.
— Вы двое берите такси. Вы тут уже ничем не можете помочь, — бросают Усы.
— А как же ты и Пнина? — спрашивает Пластырь.
Он совсем не хочет уходить, или платить за такси, или ехать с Бровями до самого Рамат-Авива. Усы пожимают плечами. Им нечего ответить.
— Он прав, — говорят Брови.
Они знают, что это их шанс слинять, а вдобавок, Усы правы, то, что их четверо, ничем не помогает. Усы могут и сами поехать с Пниной в полицию, им не нужно, чтобы Брови с Пластырем держали их за ручку. Пластыря происходящее не очень устраивает: именно теперь, когда имеют место пистолет и экшн, возвращаться домой — это облом. Если он останется, он может что-нибудь изменить — к примеру, спасти этого Авнера, а даже если нет и он просто найдет его труп вместе с Усами и Пниной, это будет переживание, которое он запомнит на всю жизнь. Пусть и не самое удачное переживание, но все-таки переживание. В последние годы у него их было маловато. Была ракета во время Второй ливанской войны, когда ударной волной выбило окна в домике, который они сняли, чтобы отдохнуть на севере, и был матч в Яд-Элияху, на который Пластырь пошел с другом, и телекамеры засняли его среди зрителей, как раз когда он зевал. Может, еще рождение сына. Хотя Пластырь при этом не совсем присутствовал. Жена выгнала его из родильного блока за несколько минут до, потому что он рассердил ее, ответив на чей-то звонок по работе. Короче, Пластырь не рвется уходить, но он в курсе, что если Брови и Усы против, он не может настоять и остаться, не выставив себя козлом. Сейчас его положение может спасти только идея. Потрясная идея, которая задаст план или цель и в то же время поместит его в центр происходящего как инициатора, как направляющего, как человека, которого хорошо иметь под рукой.
— Надо поговорить с Игалем Кохави, — говорит он, обращаясь наполовину к Усам, а наполовину к Пнине, которая уже перестала плакать и теперь просто тяжело дышит. — Пнина сказала, что у нее есть телефон в наладоннике Авнера. А если Авнеру снился про него сон, от которого он кричал, значит, что этот Кохави прочно сидит у Авнера в голове. Кто знает, на первый взгляд вся история с пистолетом выглядит так, будто Авнер хочет покончить с собой, но что, если он собирается пойти убить этого самого Кохави? Надо позвонить ему и предупредить, объяснить.
Как только Пластырь произносит «покончить с собой», Пнина снова принимается плакать, а когда он говорит «убить», она просто теряет сознание. Счастье, что Усы успевают подхватить ее за секунду до того, как она шлепается лицом об асфальт. Пластырь бросается к ним, он хочет помочь, но взгляд Усов предостерегает его, что это плохая идея. Стоящие в стороне Брови замечают, что это ничего, это просто от стресса. Надо дать ей стакан воды, посадить ее на скамейку, и через минуту она снова будет на ногах.
— Валите отсюда оба! — кричат Усы. — Валите отсюда немедленно.
Позже, в такси, Пластырь скажет Бровям, что Усы зарвались, кто эти Усы такие, чтобы на них рот открывать? Сегодня если офицер так с солдатом разговаривает, на него жалобу пишут, с чего это Усы так орут на двух человек, которых еле знают и которые всего-то помочь хотят? Это он потом скажет, в такси. А сейчас, перед офисным зданием в Герцлии Питуах, Пластырь ничего не говорит, и они с Бровями уходят, оставляя Усы и Пнину одних.
Усы на руках несут ее в машину и осторожно, словно очень хрупкий предмет, опускают на пассажирское сиденье. Пнина приходит в себя раньше, чем они добираются до машины, и бормочет что-то с полуприкрытыми глазами, но только теперь, усадив ее, Усы вслушиваются.
— Хочу пить, — говорит она.
— Я знаю, — говорят Усы, — у меня в машине нет воды, прости. Можем купить. Я видел, по дороге сюда, совсем близко, была «Арома».
— Думаешь, он уже мертв? — спрашивает она.
— Кто? — спрашивают Усы. Они знают, о ком она, но притворяются, что нет, — это манипуляция, благодаря которой ее тревога должна показаться чрезмерной. Пнина смотрит на Усы, но не говорит «Авнер», как ожидалось. Просто смотрит. — Я уверен, что он в порядке, — говорят Усы. Их голос звучит убедительно. Благодаря этому голосу они когда-то получили отделение в Раанане, а теперь — в Рамат-Авиве.
— Мне страшно, — говорит Пнина именно так, как Усы представляли себе, стоило им впервые увидеть ее этим вечером. Она так красива, когда произносит эти слова. Усы наклоняются вперед и целуют ее сухие губы. Ее губы отдаляются от их губ. Усы ничего не видят, они даже не замечают, как ее рука приходит в движение, но щека чувствует пощечину.
Последним человеком, единственным человеком, которому Пнина дала пощечину, был Авнер. Это произошло семнадцать лет назад. Он тогда не был ни богатым, ни язвительным, ни лысеющим, но уже тогда в нем жила уверенность, что все принадлежит ему. Это было их первое свидание, и они пошли в ресторан. Авнер хамил официанту и заставил ее вернуть блюдо, которое не было потрясающим, но было вполне терпимым. Пнина не понимала, что делает за одним столом с этим выпендрежником. Их свела ее соседка по квартире. Сказала Пнине, что Авнер гениальный, а ему — что Пнина очаровательная, что, собственно, было ее способом сказать, что Пнина красивая и при этом не быть сексисткой. Авнер весь вечер говорил с ней об акциях, опционах и управляющих компаниях, слова ей вставить не дал. После еды он довез Пнину до ее дома на своем раздолбанном белом «автобьянки». Он остановился у подъезда, заглушил мотор и предложил подняться наверх. Она сказала, что это не кажется ей хорошей идеей. Он напомнил ей, что знаком с ее соседкой по квартире и всего лишь хочет зайти поздороваться. Поздороваться и сказать спасибо за то, что она их познакомила. Пнина вежливо улыбнулась и ответила, что соседка вернется поздно, потому что сегодня у нее вечерняя смена. Она пообещала, что передаст и привет, и благодарность, и уже открыла дверь машины, но Авнер закрыл дверь и поцеловал Пнину. В его поцелуе не было ни тени сомнения, никакого поиска или вопроса, что она чувствует там, на другом конце поцелуя. Это был всего лишь поцелуй в губы, но он ощущался как изнасилование. Пнина ударила его ладонью по щеке и вышла. Авнер не бросился за ней и не окликнул. С балкона ей был виден стоящий внизу «автобьянки» — он никуда не двигался. Где-то, наверное, час. Так и стоял, когда она пошла спать. Утром ее разбудил посыльный с огромным и несколько безвкусным букетом цветов. В записке было всего одно слово. «Прости».
Когда Брови приезжают домой, их жена уже спит. Брови совершенно не устали. Их тело лопается от адреналина. Мозг Бровей знает, что все обмороки, ожидания и странные споры этого вечера происходили на пустом месте, но глупое тело восприняло происшедшее всерьез. Вместо того чтобы лечь в постель, Брови усаживаются перед компьютером и проверяют почту. Там всего одно письмо — от придурка, с которым Брови учились в начальных классах и который нашел их мейл через интернет. Вот что фрустрирует во всей этой технологии, думают Брови. Те, кто придумал интернет, были гениями и наверняка верили, что служат прогрессу человечества, а в результате люди, вместо того чтобы использовать все эти сложнейшие достижения для учебы и исследований, достают какого-нибудь несчастного, который сидел с ними за одной партой в четвертом классе. Что Бровям, собственно, отвечать этому Ифтаху Рузельсу? Помнишь, как мы провели черту ровно посреди парты? Как ты толкал меня локтем, если я за нее забирался? Брови пытаются представить себе, как выглядит жизнь Ифтаха Рузельса, если в свободное время у того нет лучшего занятия, чем разыскивать мальчика, который учился с ним в одном классе тридцать лет назад и, в сущности, никогда ему не нравился. Несколько минут Брови издеваются над Рузельсом, а потом задумываются о себе. Можно подумать, они что-нибудь эдакое делают со своей жизнью. Парят над вонючими ртами, сверлят и заделывают дырки в гниющих зубах. «Уважаемая профессия» — так говорит мама Бровей каждый раз, когда речь заходит о зубных врачах. Но что в ней такого уважаемого? В чем, собственно, разница между Бровями и сантехником? Оба имеют дело с вонючими дырками, сверлят и заделывают отверстия ради денег. Оба неплохо зарабатывают. И оба, с высокой вероятностью, получают не слишком много удовольствия от своей работы. Только вот профессия Бровей «уважаемая», и ради этого уважения они были вынуждены на пять лет покинуть страну и отучиться в Румынии, в то время как сантехнику наверняка было полегче. Сегодня был просто предел, с этой операцией на деснах, — старик не переставая выл и кровоточил и вдобавок чуть не задохнулся, подавившись отсосом. А Брови, все время пытавшиеся успокоить обоих, неотвязно думали, что все это пустое. Что старика ждет как минимум год страданий, прежде чем он привыкнет к имплантам, и что наверняка за два дня до или через два дня после этого он умрет от инфаркта, или от рака, или от инсульта, или от чего там люди умирают в его возрасте. Надо ограничить возраст оказания помощи больным восемьюдесятью годами, думают Брови, пока снимают обувь, а дальше просто говорить им: «Хватит, пожили. Теперь относитесь к остатку своих лет как к бонусу, как к подарку без обменной квитанции. Болит? Ложитесь в постель. Продолжает болеть? Подождите — или оно пройдет, или вы умрете». Этот возраст, думают Брови, пока чистят зубы, уже несется ко мне, мчится следом, как бешеный конь, роняющий пену с губ. Еще немного — и это я буду лежать в постели, с которой не встану. И что-то в этой мысли успокаивает их.
— Прости, — говорят Усы, — я не хотел.
Пнина может докопаться до него, спросить, чего именно он не хотел — поцеловать ее? воспользоваться ее слабостью? проделать с ней весь путь до Герцлии в машине, пахнущей смесью пота и кокосового освежителя воздуха? Но она ничего не говорит, у нее нет сил. Она только просит отвезти ее домой.
— Может, нам стоит поехать в полицию, — говорят Усы. — Все-таки, на всякий случай.
Но Пнина качает головой. Авнер в конце концов вернется, она это знает, он не из тех, кто кончает с собой, и не из тех, кто стреляет в других. Сначала, когда Пластырь только произнес это вслух, она испугалась, но теперь, когда она пытается вообразить, как Авнер засовывает пистолет себе в глотку или приставляет к виску, становится ясно, что это вообще на него не похоже. Усы не спорят, а просто везут ее домой. Под домом машина кейтеринга стоит двумя колесами на тротуаре и все еще перекрывает улицу. Бедняги, все это время они тут ждали. Усы предлагают выйти и поговорить с ними. Пнина видит, что они хотят чем-нибудь помочь, искупить вину. Но она им не дает. Не чтобы наказать, а просто у нее нет сил. Когда она выходит из машины, Усы ее окликают. Она надеется, что они не собираются извиняться снова. Ярость, затопившая ее, уже исчезла. Она уже правда не сердится. Вообще-то Усы, кажется, приятный человек. А что ее поцеловали — может, момент был выбран из рук вон плохо, но она чувствовала, что они желали ее с той минуты, как вошли в дом, и большую часть вечера это чувство радовало ее. Усы протягивают ей подарок для Авнера и визитку и объясняют, что на визитке есть номер их мобильного и она может звонить в любое время. Она кивает. Она не позвонит им, не сегодня.
Пластырю удается припарковаться прямо под домом. Но вместо того чтобы подняться на два этажа, вставить ключ в замок, раздеться в темном коридоре и тихо влезть на свою половину кровати, он принимается идти. Сперва он не очень-то знает куда — Штандер, Шломо А-Мелех, Кинг Джордж, потом Дизенгоф. Только на Дизенгоф он понимает, что хочет к морю. Он доходит до набережной, а оттуда спускается на пляж. Он снимает обувь и носки и стоит на месте, сгребая пальцами ног морской песок. За спиной он слышит шум дорожного движения и модный транс, доносящийся из какой-то лавочки. Впереди он слышит голос волн, разбивающихся о волнорез неподалеку.
— Прости, — говорит ему появившийся из ниоткуда паренек с короткой армейской стрижкой. — Ты местный? Тель-авивский?
Пластырь кивает.
— Круть, — говорит Стрижка. — Не знаешь, где тут можно оттянуться?
Пластырь может спросить, какой именно способ оттянуться имеется в виду: алкоголь? девушки? необъяснимая горячая волна, заполняющая грудь? Но какой смысл — он не знает, где найти хоть что-нибудь из этого, и просто мотает головой. Но Стрижка не отстает:
— Ты ж говоришь, что местный, нет?
Пластырь не отвечает, он только смотрит вдаль, туда, где чернота моря встречается с чернотой неба. Интересно, что стало с этим Авнером, думает он, — я надеюсь, в конце концов все как-то утряслось.
