Я знаю парня, который все время фантазирует. Что значит «все время»? Мужик по улицам ходит с закрытыми глазами. Однажды сижу в пассажирском кресле его машины, поворачиваю голову влево — и вижу, что у него обе руки на руле, а глаза закрыты. Прям реально с закрытыми глазами едет.

— Хаги, — говорю я, — так не пойдет. Открой глаза, Хаги.

А он продолжает ехать как ни в чем не бывало.

— Знаешь, где я сейчас? — говорит он мне. — Знаешь, где я сейчас?

— Открой глаза, — настаиваю я. — Прямо сейчас открой. Ну же, меня от этого трясет.

Чудо, что все это не кончилось аварией.

Чувак фантазирует про чужие дома, представляет себе, что они его. Про машины, про работы. Ладно про работы — про жен. Представляет себе, что чужие жены — его собственные. И про детей тоже. Про детей, которых видел на улице или в садике, про детей из какого-нибудь сериала по телевизору. Воображает их на месте своих детей. Часами. Будь его воля, он бы так всю жизнь провел.

— Хаги, — говорю ему я. — Хаги, очнись. Очнись и живи своей жизнью. У тебя суперская жизнь. Жена потрясающая. Дети отличные. Очнись.

— Отстань, не беси. Знаешь, с кем я сейчас? С Йотамом Рацаби, который служил у нас в штабе секретарем. С Йотамом Рацаби катаюсь на джипах. Только я, Йоти и малой. Авитар Мендельсон, это мальчик один, шалун, ходит с Амит в садик. Так этот Авитар, зараза, мне говорит: «Папа, я пить хочу. Можешь мне пива дать?» Понял, да? Ребенку еще семи нет. А я ему говорю: «Нельзя пива, Ави, мама не разрешает». Его мама, то есть моя бывшая жена, — это Лилах Ядидья из школы. Красивая, как модель, клянусь. Красивая, как модель, но характер тяжелый. Характер жесть.

— Хаги, — обращаюсь я к нему с дивана, — это не твой ребенок и не твоя жена. Ты не разведен, чувак, ты счастливо женат. Открой глаза.

— Каждый раз, когда я привожу назад ребенка, у меня стоит, — продолжает Хаги. — Стоит, как корабельная мачта. Красивая она, моя бывшая жена, красивая, но характер тяжелый. Вот на это, на этот характер тяжелый у меня встает.

— Она не твоя бывшая жена, — говорю я, — и на самом деле ничего у тебя не стоит.

Я знаю, что говорю, он в метре от меня, в одних трусах. Ничего там не стоит.

— Нам пришлось расстаться, — говорит он. — Не было мне с ней хорошо. А ей? Ей тоже не было с собой хорошо.

— Хаги, — умоляю я, — твою жену зовут Карни. И она действительно красивая, но характер у нее никак не жесть. С тобой так точно.

Жена у него и правда мягкий человек. Душа, как у птички, и сердце щедрое, ко всем преисполняется жалости. Мы уже девять месяцев вместе. Хаги начинает работать рано, так что я прихожу к ней в полдевятого, как только она отвозит детей в садик.

— Мы с Лилах в школе познакомились, — продолжает он. — Она была у меня первой, а я у нее. После развода я много с кем ебался, но ни одна мне близкой не стала. А Лилах все еще одна — ну, по крайней мере, издалека так кажется. Узнай я вдруг, что у нее кто-то есть, меня бы это убило, даже после развода. Насмерть бы убило. Я просто не выдержал бы. Все остальные бабы — это так, тьфу. Только она. Только она у меня была навсегда.

— Хаги, — цежу я, — ее зовут Карни, и у нее никого нет. Вы всё еще женаты.

— Вот и у Лилах никого нет, — говорит он и облизывает потрескавшиеся губы. — Вот и у Лилах. Я б с собой покончил, если бы кто-то был.

Тут в квартиру входит Карни. У нее пакет из «AMPM», и она сухо так со мной здоровается. С тех пор как мы вместе, она старается на людях держаться от меня подальше. С Хаги она не здоровается вообще — она знает, что с ним не о чем говорить, когда у него глаза закрыты.

— Дом у меня, — продолжает он, — в самом центре Тель-Авива. Красивый, за окном шелковица. Но маленький. Просто слишком маленький. Мне еще одной комнаты не хватает. На выходных, когда дети у меня, приходится раздвигать им диван в гостиной. Это не дело. Если до лета не найду какой-нибудь выход, придется съезжать.