В последний раз, когда я летел обратно из Нью-Йорка, в меня влюбилась стюардесса. Я знаю, о чем Вы думаете про себя:: что я, мол, хвастун, что я лгун, а может быть, и то и другое вместе. Что я строю из себя неотразимого мужчину, или, по крайней мере, хочу, чтоб Вы так считали. Но вовсе нет. И она, в самом деле, влюбилась в меня. Это началось после взлета, когда она раздавала напитки, а я сказал, что ничего не хочу, а она все-таки налила мне томатный сок. Правду говоря, я еще раньше начал догадываться, во время инструктажа перед взлетом, — она все время смотрела на меня в упор, как будто все эти объяснения предназначались исключительно мне. Если этого Вам недостаточно, тогда, пожалуйста, во время обеда, когда я все уже прикончил, она принесла мне еще булочку.

— Осталась только одна, — объяснила она сидящей рядом со мной девочке, которая с вожделением уставилась на булочку, — а господин попросил раньше.

А я и не просил вовсе. Короче говоря, влюбилась по уши. И эта девчушка рядом со мной тоже заметила.

— Она от тебя тащится, — сообщила мне она, когда ее мамаша, или кем бы та ей не приходилась, отправилась в туалет. Иди к ней, сейчас же. Вставь ей здесь, в самолете, на тележке дьюти-фри, как Сильвии Кристель в «Эммануэль». Ну, давай же, приятель, трахни ее как следует, и ради меня тоже.

Подобные слова из девчоночьих уст меня несколько удивили. Она была такая светленькая, нежная, ей с трудом можно было дать десять, и вдруг «вставь ей» и «Эммануэль». Это смутило меня, и я попытался изменить тему.

— Ты первый раз была за границей, малышка? — спросил я. — Мама взяла тебя в поездку?

— Она мне не мама, и я не малышка. Я — переодетый лилипут, а она мой импресарио. Не говори об этом никому, я наряжаю эту жуткую юбку только потому, что мне приходится таскать в заднице два кило героина.

Потом мать вернулась, и девица опять стала вести себя нормально, кроме тех минут, когда стюардесса проходила мимо нас, предлагая стакан воды, орешки и все, что они обычно приносят, улыбаясь при этом, в основном, мне, а эта соплюха просыпалась и делала мне всякие непристойные знаки. Через некоторое время она отправилась в туалет, и ее мать, сидевшая у прохода, улыбнулась мне усталой улыбкой.

— Она Вас уже, наверное, порядком утомила, — она старалась выглядеть спокойной. — Еще тогда, когда я уходила. Говорила Вам, что я не ее мать, что была командиром роты парашютистов, и все в таком духе.

Я покачал головой, но она все равно продолжала. Было видно, что она в затруднительном положении и должна кому-нибудь рассказать об этом.

— С тех пор, как у нее погиб отец, она старается наказывать меня при каждом удобном случае, — сказала она доверительно, — как будто я виновата в его смерти. — В этом месте она начала плакать.

— Вы ни в чем не виноваты, госпожа, — я положил полную утешения руку ей на плечо, — никто не думает, что Вы виноваты.

— Все так думают, — и она гневно оттолкнула мою руку. — Я хорошо знаю, о чем говорят за моей спиной. Но ведь суд меня оправдал, это факт. И нечего презирать меня. Кто знает, какие страшные дела натворил ты сам.

Тут как раз вернулось дитя и одарило мать убийственным взглядом, который моментально угомонил ее, а потом несколько более нежно глянуло на меня. Я съежился на своем посадочном месте у окна, пытаясь припомнить все страшные дела, которые натворил. Вдруг я почувствовал маленькую и потную ладошку, сующую мне в руку смятую записку. В ней большими печатными буквами было написано: «Вазлюбленый, пажалуста, встреть меня на кухоньке», и ниже подпись «Твоя стюардеса». Дитя подмигнуло мне. Я продолжал сидеть. Каждые пять минут она толкала меня локтем. В конце концов, мне это надоело, я встал и сделал вид, что иду в кухонный отсек. Я решил пойти в хвост, посчитать до ста, а потом вернуться, в надежде, что после этого сия деспотичная девица оставит меня в покое. Через час мы должны были приземлиться. Господи, я так хотел уже быть дома.

У туалета я услышал нежный голос, зовущий меня. Это была стюардесса.

— Какое счастье, что ты пришел, — она поцеловала меня в губы. — Я боялась, что эта странная девчонка не передаст тебе записку.

Я попытался что-нибудь сказать, но она опять поцеловала меня и тотчас отстранилась.

— Нет времени, — она задыхалась, — самолет в любую минуту может разбиться. Я должна спасти тебя.

— Разбиться? — испугался я. — Но почему, что-то случилось?

— Ничего, — сказала Шели, я знал, что ее так зовут, у нее был бэйджик с именем, — мы специально собираемся разбить его.

— Кто это «мы»? — спросил я.

— Команда самолета, — не моргнув, сказала она, — это приказ свыше. Раз в год или раз в два года мы в щепки разбиваем над морем какой-нибудь самолет, как можно более деликатно, и тогда убиваем одного-двух детей, чтобы люди относились ко всем этим вопросам безопасности в самолетах более серьезно. Ты знаешь, потом они начинают слушать инструктажи о поведении в аварийных ситуациях куда как более внимательно.

— Но почему именно наш самолет? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Не знаю, это приказ сверху. Похоже, что они там в последнее время уловили какое-то слабое место.

— Но…

— Любимый, — нежно прервала она меня, — где находятся аварийные выходы?

Я не очень-то запомнил.

— Да, — печально пробормотала она, — вот оно, слабое место. Не волнуйся, большинство спасется, но ты, я просто не в состоянии подвергать тебя риску.

И тогда она нагнулась и сунула мне в руки пластиковый рюкзак, такой, как носят дети.

— Что это? — спросил я.

— Парашют, — она снова поцеловала меня. — Я скажу три-четыре и открою дверь. И ты прыгнешь. На самом деле, тебе даже не нужно прыгать, тебя просто вытянет.

Но правду говоря, мне совсем ничего не хотелось. Меня никоим образом не прикалывала вся эта история с прыжками из самолета посреди ночи. Шели же истолковала все это так, будто я боюсь за нее, как бы не впутать ее в это дело.

— Не волнуйся, — сказала она мне, — никто и не догадается, если ты не будешь об этом рассказывать. Скажешь им просто, что доплыл до Греции.

От прыжка у меня в голове не осталось ничего, только вода внизу, холодная, как задница полярного медведя. Сначала я еще пытался плыть, но вдруг обнаружил, что могу стоять. Начал идти по воде в сторону огней. У меня страшно болела голова, а рыбаки на берегу гонялись за мной, вымогая доллары, делая при этом вид, что со мной приключилась беда, и они мне помогают: перетаскивали меня на плече, пытались делать искусственное дыхание. Я дал им несколько мокрых бумажек. А когда они начали растирать меня водкой, тут уж я просто вышел из себя, и врезал одному из них. Только тогда они удалились, несколько обиженные, а я снял номер в гостинице Холидей-Ин.

Всю ночь мне не удавалось заснуть, похоже, что из-за разницы во времени, я лежал в постели и смотрел телевизор. CNN в прямом эфире отслеживало операцию спасения пассажиров самолета, что было несколько волнительно. Я видел разных людей, которых запомнил по очереди в туалет, как их вытаскивают из воды в резиновые лодки, как они улыбаются в видеокамеру и машут на прощанье. По телевизору вся эта операция по спасению выглядела как-то страшно солидарно, всех сближая. В конце концов, выяснилось, что кроме одной девочки, никто не погиб, да и она, как обнаружилось, была лилипутом, которого разыскивал Интерпол, так что катастрофа производила очень приятное впечатление. Я встал с кровати и пошел в ванную. Даже оттуда я мог слышать, как весело и фальшиво поют спасенные. И на секунду, из пропасти моего заточения в этом убогом номере, я представил себя там, вместе со всеми, вместе с моей Шели, пристегнутым к днищу спасательной лодки и приветственно машущим в видеокамеры.